Надежда для Бирюка (fb2)

- Надежда для Бирюка (Калугины & К - 4) 309K скачать: (fb2) - (epub) - (mobi) - Наталия Романова

Наталия Романова
Надежда для Бирюка

Глава 1

— Надь Андревна, три уже, — вздохнула моя медсестра.

Марии Александровне исполнилось шестьдесят шесть лет. Она была неплохим специалистом, внимательная, ответственная… жаль, слов «субординация», «профессиональная этика», «медицинская деонтология» не знала и знать не хотела.

Хотя, кому она здесь нужна, этика эта? Оборудование бы, помимо стандартного, согласно приказу Минздравсоцразвития.

— Много там ещё? — я показала взглядом на дверь, выскользнула из медицинских сабо, протянула ноги в тёплых носках к электрообогревателю.

— Два человека да старшая дочка Гучкова Митрофана.

— Давай, — кивнула я.

Завтра в райцентр, в ЦРБ, приём не перенесёшь, сколько бы человек ни пришло — всех надо принять.

Мои проблемы, как человека и врача — всего лишь мои проблемы.

Разобралась с бойким дедулей девяноста лет. Притопал своим ногами, оторвался от чистки снега во дворе, с жалобой пришёл. Внуки совсем допекли, говорят, в больницу надо, врачам показаться, о здоровье подумать, сил нет никаких с неугомонными.

В райцентр он, конечно, не поедет, даль такая, в областную тем более — людей отрывать, а вот справочку, что здоров, получил бы. Не зря же ФАП открыли, доктора настоящего поставили, подумали о людях.

Цивилизация.

Заглянула постоянная пациентка, Тамара Степановна. Семьдесят три года, гора хронических болячек, лекарства принимает, как бог на душу положит, какие-то забывает, какие-то «не помогают».

Зато каждую неделю на пороге кабинета с отчётом о здоровье домашнего скота — четырёх коз, тринадцати куриц, петуха и кота пришлого, откуда взялся — непонятно. Но раз пришёл, пусть живёт, не пропадать же живой душе на морозе.

— Здравствуйте! — раздался детский голосок.

В кабинете стояла девочка лет восьми, может чуть-чуть постарше. Куртка дисциплинированно снята в коридоре, в тёплых штанах-комбинезоне поверх флисовой кофты, на ногах бахилы. Светлые волосы примяты после шапки.

— Здравствуй, ты одна? — посмотрела я вопросительно на ребёнка.

В общем-то, народ здесь такой, что мог и одного ребёнка отправить, на прививку, например, или кровь сдать, но прививок сегодня быть не должно, а анализы по утрам.

— С кем ей быть-то, — ответила за ребёнка Мария Александровна. — Случилось что, Василиса? Заболела?

— У Вовы сыпь какая-то, — глядя на медсестру сказала Василиса. — Тётя Люда поглядела, велела врача вызывать. Она у нас была, я сюда пошла, только время много уже, она, наверное, домой уже ушла, ребятишек с садика забирать надо.

— А Вова с кем же? — покачала головой Мария Александровна.

— Так с Ромкой он. Взрослый уже, в школу ходит, присмотрит.

— Подойти, — подозвала я девочку. Василису, если не ошиблась. — Давай по порядку. У кого сыпь, какая, как давно, сколько лет Вове?

Василиса обстоятельно поведала, какая сыпь, кому сколько лет.

Вове два с половиной, Роме семь, а ей — девять. Почти.

Сыпь после обеда появилась, тётя Люда привела Вову, как договаривались, когда Василиса из школы вернулась, через несколько часов и появилась. Температуры нет, горло вроде не красное, он же шебутной, крутится всё время, посмотреть не даёт.

По жопе бы надавать, так орать начнёт на всё село, а у неё уроки и ужин надо приготовить. Некогда сопли вытирать.

— Придёте? — выдала Василиса, хмуро посмотрев на меня.

— Приду, — вздохнула я.

— Спаси Христос, — встала Василиса со стула, развернулась, скрылась за дверью.

— А?.. — с опозданием опомнилась я, вспомнив, что адрес-то не спросила.

Странный визит, не по правилам. Ни документов не посмотрела, ничего не записала… «Спаси Христос» ещё, как в кино каком-то.

— Митрофана Гучкова дочка, я скажу куда идти, — заявила Мария Александровна, не отрывая глаза от карточки, которую быстро, от руки, оформляла.

Заносила информацию в электронную систему я в свободное время, чаще всего после приёма. Пока большой поток пациентов, справлялись, как при царе Горохе. До приезда сюда я не знала, что так можно работать… но это точно не та проблема, на которую стоит обращать внимание.

ФАП открылся, оборудование, какое-никакое, имелось, машину выделили для дальних выездов, водителя. У жителей появилась возможность получить консультацию со специалистами из райцентра, из Красноярска, из самой Москвы. Я могла отправить пациента за высокотехнологичной медицинской помощью, выявить проблемы на ранней стадии — или не ранней, но ведь выявить, — уже отлично.

Местные были рады и этому. Мария Александровна — счастлива вернуться к любимому делу.

Роптать смысла не было. Всё равно изменить я ничего не могла.

А за пять лет моей «ссылки» либо падишах помрёт, либо ишак сдохнет.

— Ты бы попросила Толика с тобой к Гучковым съездить, постоять… мало ли, — уже одеваясь, когда я стояла в дверях, сказала Мария Александровна.

Толик — водитель при нашем ФАПе. Дородный мужик пятидесяти пяти лет, килограммов сто тридцать весом, при росте под метр девяносто. В нашем УАЗике с красным крестом на боку, он помещался с заметным трудом.

Панибратское «Толик» подходило ему, как мне роль сельской жительницы, но для всех он был Толиком, а я… земским доктором, постоянно проживающим в селе.

У меня и огород имелся, да…

— У него рабочий день окончен уже.

— Так забеги к нему, знаешь, где живёт, не откажет, поди. Пусть приглядит… от греха-то подальше.

— Гучковы — асоциальная семья? — спросила я с удивлением.

Не похожа была Василиса на ребёнка из неблагополучной семьи, напротив, по местным меркам хорошо одета.

Не в лакшери бренды, но добротно, качественно, удобно, и не сказать, чтобы дёшево…

Мне, например, сейчас купить такой комбинезон для дочки проблема. Не неразрешимая, но просто взять уже не получится. Сначала придётся хорошенько подумать, постараться найти по объявлению ношеное, в хорошем состоянии, и только потом решиться на покупку нового. Или не покупать…

— Староверы они.

— Кто?! — уставилась я на Марию Александровну, думая, что ослышалась.

— Староверы, — кивнула та, подтверждая свои слова. — Старообрядцы.

Видимо, вид у меня было совершенно ошарашенный, я и чувствовала себя такой — ошарашенной.

В каком смысле староверы? Они разве не вымерли, или там… их не запретили, как секту какую-нибудь?

И почему Василиса одета в нормальную одежду, а не в… фуфайку, например, как та старуха, которую нашли в Тайге, староверку? Лыкова, кажется.

— Так их здесь полным полно, староверов-то, — всплеснула руками Мария Александровна, глядя на меня с таким же удивлением, как я на неё. — Недалеко от клуба церковь их стоит, а дальше, за почтой, молельный дом, изба по ихнему. Не видела?

— Церковь видела, — растерялась я.

Вообще-то, даже две церкви. Одна больше, видно недавно построенная, в византийском стиле, с золотистым куполом, с крошечной колокольней, откуда иногда раздавался перезвон.

Вторая, через дорогу, крошечная, деревянная, огорожена глухим забором. Я думала, это хозяйственный двор или старая часовня, которую закрыли, когда построили новый храм.

А ещё думала, что очень странно иметь на село чуть больше двух тысяч человек храм, но много лет обходиться без ФАПа.

О душе, конечно, думать надо, но заботу о теле никто не отменял.

— Вот та, что большая — наша церковь, православная. А меньше — их.

— Тоже православная? — спросила я, будто понимала различия христианских направлений.

Греко-католическое, греко-кафолическое… — крутилось в голове единственное, что помнила.

— Кто их разберёт, — отмахнулась Мария Александровна. — Кто как решил, тот тому и молится. Из дыры в стене луч света попадает — ему молятся, кто-то дереву, или церковь строит, как у нас, да не как у нас. Всяк по-своему с ума сходит, в общем. Но ты одна не ходи к Гучковым. Митрофан — мужик смурый, бирюк бирюком, не смотри, что детный… поостерегись.

— Хорошо, спасибо, — кивнула я.

Закрыла дверь ФАПа, попрощалась, побежала в сторону своего нового дома.

Дома… от одной мысли хотелось выть… дома… Снести бы эти стены, сравнять с землёй и забыть о том, что когда-то здесь была жизнь, но другого жилья в ближайшие пять лет у меня не появится.

Всё, что остаётся — обустраиваться и считать эту халупу своим домом.

У моей судьбы больное чувство юмора.

Глава 2

Дочка после садика играла с соседскими детьми. В отличие от меня, она была в восторге от нового места жительства и знакомств.

Конечно, развлечений стало намного меньше, хоть я и старалась изо всех сил компенсировать то, что мы потеряли, зато она проводила много времени на улице, в окружении приятелей от пяти лет — её ровесников, — до семи-восьмилеток.

Осенью, пока было тепло, подружилась с внуками соседки, которая добровольно вызвалась помогать мне с дочкой. Лишь бы я не уехала, не бросила ФАП, будто могла.

Несмотря на запреты, дети носились вдоль всей улицы, бегали к берегу реки — что пугало меня до икоты, — пробирались на репетиции местного ансамбля народной песни и танца и театрального кружка, грелись в библиотеке, разглядывая книги. Никто не гнал любопытную малышню.

А уж когда сосед прокатил на настоящем тракторе, Лада твёрдо решила, что лучше села Кандалы места на Земле нет. Само воплощение синего трактора ездит по нашей улице!

Сейчас стояла зима, до нового года месяц. Снег лежал ровным слоем, кружился днями, ночами, вынуждая меня ежедневно махать лопатой.

Да уж, нет лучше места, кто поспорит, тот я.

Я быстро взяла всё, что может понадобиться для визита к больному ребёнку. Пошла к Гучковым, по мере пути всё сильнее жалея, что не зашла к Толику, не попросила составить компанию. Не отказал бы…

Теперь что ожидать от этого старовера или старообрядца? Чем они отличаются-то?

Успокаивала себя тем, что Василиса выглядела вполне современно. Не забитая, не зашуганная.

Вряд ли она дырке в стене молится или идолу деревянному… или… воображение отказывалось подсказывать, какие ещё возможны варианты.

Правда, какая-то слишком обстоятельная девочка, нарочито вежливая, степенная какая-то, я таких детей не встречала. Речь, может, не безупречно литературная, но для своих лет отлично сформирована.

Взрослый ребёнок — наконец-то сформулировала я.

Не может такой ребёнок расти в совсем уж нездоровой обстановке… но и стать взрослой в восемь — тоже ненормальная ситуация в современном мире.

Ребёнок должен оставаться ребёнком.

Двухэтажный дом из белого кирпича, не чета сараю, в котором мне выделили «квартиру», дорожка от калитки до крыльца тщательно вычищена.

Я заглянула за забор, собаки, кажется, не видно. Звонка не нашла, покричала, постучала — тишина. Может, ошиблась? Но нет, я точно записала номер дома, он совпадал с табличкой. Названия улицы нет, лишь номер.

Местная особенность… если посмотреть яндекс-карту Кандалов, можно найти не меньше семи улиц с названиями: Центральная, Новая, Красная, Почтовая…

Местные же жители обходились сокращением вроде: «У Дома культуры, дом семь», потому обходились табличками только с номерами — это в лучшем случае.

Рискнула зайти, ошиблась, подскажут, куда идти. Врач здесь — человек уважаемый, если я не знала и треть населения Кандалов, меня, кажется, знали все.

— Хозяева?! — крикнула я, открыв дверь в просторный, прохладный холл, где стояли детские санки, лопаты, бидон с водой, которым явно пользовались. — Хозяева?

— Вы медичка? Здравствуйте! — на пороге появился мальчик с учебником в руках.

Невысокий, коренастенький, светловолосый, взлохмаченный, будто стометровку пробежал, в спортивных штанах, белой футболке, босиком.

— Проходите, пожалуйста, — распахнул он дверь, приглашая. — Василиса, медичка пришла!

— Сейчас, — услышала я знакомый голос, огляделась.

Просторная прихожая, переходящая в ещё более просторный холл, откуда шло несколько дверей и лестница на второй этаж. Современный ремонт, не новомодный, без кричащих деталей интерьера. Обои, немногочисленная мебель — всё добротное, основательное какое-то.

А уж если сравнить с тем, где сейчас живём мы с Ладой — особняк на озере Рица, честное слово.

Главное же — чистота, скрипучий порядок, будто здесь не трое детей живут, а клининговая компания демонстрирует навыки своих сотрудников, под надзором музейных работников, которые ревностно следят, чтобы каждый экспонат был на строго отведённом месте.

Как-то неправильно это ощущалось… странно до холодящих мурашек вдоль спины.

Невольно я передёрнула плечами, быстро взяла себя в руки.

Мои ощущения — только мои ощущения.

По лестнице спускалась уже знакомая Василиса. В трикотажном домашнем костюмчике, тонких носочках, завязанной вокруг головы косичкой, словно маленькая женщина, не ребёнок.

— Здравствуйте, — поздоровалась Василиса, стрельнув в брата недовольным взглядом, тот мгновенно открыл передо мной дверь в одну из комнат.

Я разулась, устроила свой пуховик на вешалке, кинув взгляд на мужские ботинки в обувнице. Прошла за мальчиком и скрывшейся из вида Василисой.

Обычная комната. На окнах домашние растения в глиняных горшках, полупрозрачный, белоснежный тюль. Просторный диван вдоль стены, многофункциональный тренажёр.

Модульная стенка, полупустые полки, без каких либо сувениров, мелочей, которыми обычно украшают жильё, лишь пара книг, как успела заметить, не развлекательные.

Отсутствие телевизора, умной колонки, музыкального центра, главное — игрушек.

Единственное, что бросалось в глаза — иконы в правом углу.

Стоящие трое детей были словно взяты напрокат. Смотрелись чужеродными объектами в интерьере.

— Где я могу помыть руки? — спросила я.

— Пойдёмте, — буркнула Василиса, вручив малыша брату, тот подхватил уверенно, будто единственное, что делал, помимо учёбы — нянчил брата.

В ванной комнате следы пребывания детей в жизни хозяина дома нашлись, но стояли на полке, как на выставке, будто этими резиновыми уточками, дракончиками, пластиковыми корабликами не пользовались. Словно разрешалось только смотреть.

Осмотр карапуза Владимира Митрофановича двух с половиной лет выявил ветряную оспу, ветрянку, по-простому.

Переносил он заболевание пока легко, развит был по возрасту. Действительно непоседливый, прямо как его старший брат, который раз сорок встал, сел, прошёлся по кругу, пока я проводила осмотр.

Василиса же бросала на него недовольные взгляды, время от времени шёпотом призывая остановиться.

— Взрослые, кто-нибудь есть? — спросила я.

— Папка должен скоро вернуться, — ответила Василиса. — Вы скажите что нужно, я запомню.

— И часто вы одни остаётесь? — поинтересовалась я между делом.

— Сейчас у папки работа за райцентром, так почти каждый день. Только ночевать успевает, и поесть дома. Замаялся совсем. Я пироги постные пеку, даю с собой, но разве это еда… сухомятка. Тётя Люда говорит, вредно. Вредно? — сощурилась Василиса в ожидании авторитетного медицинского мнения.

— Не полезно, но думаю, ваш папа взрослый человек, справится. Существуют столовые, кафе…

— Нельзя ж, скверна, — перебил меня Рома — мальчик, который встретил меня на пороге.

За время моего визита мне сообщили имя, возраст, как зовут лучшего друга, и что вот-вот он соорудит себе снегоход, как раз от тети Люды принёс старую бензопилу Урал — дядя Ваня отдал, а у соседа валялся старый снегокат. Чертёж он уже придумал. Всё должно получится, ежели что — папка поможет.

— А сами что едите? — спросила я.

Скверно есть в столовых, действительно, скверно, куда лучше в ресторанах с приличным рейтингом. Жаль, в Кандалах таковых не наблюдалось, вообще никаких на самом деле, как и доставки.

Проголодалась — добро пожаловать на кухню.

— Что приготовлю, то и едим, — пожала плечами Василиса. — Сейчас пост, с мясом возиться не надо. Хорошо.

Рома недовольно повёл плечами, ему очевидно, хорошо не было. Я посмотрела на Вову ещё раз внимательно. Истощённым он не выглядел, бледность вызвана недомоганием, но проверить показатели крови не мешает.

Хорошо, если он до сих пор на грудном вскармливании, пусть немного, но хоть какие-то полезные вещества остались в материнском молоке.

Ох уж эти фанатики, не только религиозные, любые!

Чем какие-то староверы отличаются от сыроедов, солнцеедов, радикальных вегетарианцев, если в итоге голодают их дети? Мысль о детском доме слишком кардинальная, но в идеальном мире я бы точно забирала детей у таких людей.

— Вова на грудном вскармливании ещё? — решила я уточнить, заодно может удастся выяснить, где мать этой троицы.

Отец работает, понятно, но мать… чем таким занята она, что дочь готовит, сидит с ребёнком, сама идёт в больницу, вызывает врача. Не похоже, что в доме нет женской руки, слишком чисто.

По идее я не должна осматривать несовершеннолетнего без присутствия законного представителя, но многое «по идее» пришлось забыть в этом месте, начиная с собственных желаний, амбиций, заканчивая будущим.

— Не-е-ет, — округлив глаза, шепнула Василиса, посмотрев на меня, как на безумную.

У них запрещено детей кормить грудью?

Кто знает, щедра земля на чудаков.

— Василиса! — вдруг громыхнул густой мужской голос, зычный, такой, что я подпрыгнула от неожиданности. — Что происходит? Кто это? — просверлил меня взглядом стоящий в комнате мужчина.

Как подошёл — не услышала.

Не слишком высокий, но в сравнение с моим ростом метр шестьдесят довольно внушительный. Широкоплечий, широкоскулый, такой… основательный какой-то, как огромный боровик.

Волосы светло-русые, борода с рыжеватым отливом, кисти рук большие, выглядывающие из-под тёплого свитера крупной вязки, обыкновенные джинсы.

— Медичка это, — отозвался Рома. — Мы пустили, тётя Люда сказала — можно.

— Вова заболел, ветрянка у него, — сказала Василиса. — Я врача вызвала из нового ФАПа — будто в селе был старый.

— Надежда Андреевна, — представилась я. — У вашего сына действительно ветрянка — неприятное заболевание, но течение болезни лёгкое. Лечение я расписала, — протянула листочек, где подробно расписала какие препараты принимать, в каком случае, какими смазывать везикулы — пузырьки на коже.

— Митрофан… Яковлевич, — представился зашедший, взял листок, демонстративно проигнорировав протянутую руку, отказавшись пожать. — Это всё?

— Пока всё. Осмотр через несколько дней и по состоянию. В ФАПе есть телефон, очно оформлять вызов не обязательно, можно вызвать через амбулаторию или ЦРБ, я приду сама.

— Ладно, — кивнул Митрофан Яковлевич, сжав недовольно губы.

Какой же он… недобрый какой-то. Правда смурый. Встретишь такого один на один, до смерти испугаешься.

Бирюк бирюком.

— Вот это — названия лекарств, они в аптеке продаются. Обязательно нужно купить, — невольно я бросила взгляд на ряд икон в углу на специальной подставке. — В аптеке, — настойчиво повторила. — Понимаете?

Когда-то я проходила практику на скорой помощи. Бабушка одного из маленьких пациентов в течение недели прикладывала икону к его лбу вместо того, чтобы слушать врачей. В итоге малыш умер в реанимации — диабетическая кома.

Бабка была обычной неофиткой, скорее суеверной, а не православной, попросту безграмотной, чего ожидать от этого человека, я не представляла.

Ни игрушек в доме не видно, ни жены, дети по струнке ходят, сам смотрит как на врага, словно это я заразила его сына, а не пришла оказать помощь.

Может, он капустным листом всё лечит, медицину не признаёт?

— В аптеке, значит… — задумчиво проговорил Митрофан Яковлевич. — Василиса, идите наверх. Я сейчас вернусь. Прошу, — хозяин дома бесцеремонно указал мне на выход.

Василиса с Ромой молча прошли мимо меня, поравнявшись, вежливо попрощались, покорно начали подниматься по лестнице.

Нездоровое послушание… нужно в следующий раз найти предлог осмотреть и старших детей. Проверить, нет ли следов побоев.

— Послушайте, — не выдержала я, когда мы вышли в холодную прихожую перед входной дверью с улицы, кажется, здесь это называют сени. — Я всё понимаю, у вас вера, убеждения, но дети должны нормально питаться. Молочные продукты, мясные необходимы растущему организму, купите хотя бы комплекс витаминов, если религия настаивает на строгой диете.

— И что же ещё мне религия не позволяет? — проговорил Митрофан голосом, от которого мне реально стало страшно.

Моментально всплыли все страшилки, все фильмы про сибирские деревни, документалки, которые когда-то видела, или думала что видела, или вообще придумала.

— Не знаю, — задрала я нос вопреки собственному страху. Назло себе отморозить уши — мой девиз непобедим. Дураков не сеют, не жнут они сами родятся — вот и я родилась. — Без понятия чему вы молитесь, богам вашим или дырке в стене, но о детях вы думать обязаны! Или я… я…

— Что «я»? — скрипнув зубами, приподнял бровь Митрофан Яковлевич.

— Пожалуюсь в компетентные органы!

— Жалуйтесь, — отрезал он.

Бирюк этот.

Открыл передо мной калитку. Выпустил на улицу, предварительно отодвинувшись, будто боялся прикоснуться ко мне, вернее — к моему пуховику своей объёмной аляской.

Словно я и одежда моя — источник заразы.

Я выскочила, словно мне в спину ткнули. Суетливо засунула руки в карманы, поспешила восвояси, ругая себя, проклиная собственную глупость, несдержанность, порывистость.

Если бы не эти «славные» черты характера, я бы не оказалась сейчас здесь.

В забытом богом селе в Сибири, среди тайги, которой края не видно, бездорожья в межсезонье, на берегу огромной реки, огибающей Кандалы с одной стороны, как огромная змея.

Ещё и в окружении староверов!

Глава 3

Пришла домой, по пути забрала дочку у соседки Зои Петровны, тёти Зои, как она велела себя называть. Мне подобное панибратство поначалу казалось лишним, диким даже, постепенно привыкла, тётя Зоя, так тётя Зоя.

Дом встретил стылой влагой. Лада привычно повесила комбинезон на гвоздь на двери, натянула шерстяные следки, подтянула тёплые штанишки, забралась на кровать в ожидании, пока я растоплю печь.

Летом я понятия не имела, какие виды печей существуют, как растапливают печь, что такое заслонка, задвижка, тем более вьюшка, не знала. Сейчас вполне сносно справлялась с задачей.

Более того, оценила достоинства этого агрегата — приготовленное в печи мясо особенно вкусное, ни одна мультиварка не даёт такого эффекта, а уж как настаиваются травы в эмалированном чайнике!

Жизнь — лучший учитель.

Когда-то я окончила школу с золотой медалью, отлично сдала ЕГЭ и поступила в медицинский, правда, далеко от родного дома — Калининграда. В Питер, Москву было не пробиться, зато в неведомый Красноярск попала легко.

Училась и жила там пару с хвостом лет, по глупости забеременела, решила рожать. Отец ребёнка ожидаемо помахал ручкой, испугавшись обязательств.

Я, конечно же, — а иначе это была бы не я! — взбрыкнула. Заявила, что крутила кой на чём его помощь, сама справлюсь. Обойдусь без него, придурка бестолкового.

Взяла академический отпуск, вернулась в Калининград, к родителям.

Папа искренне поддержал, радовался рождению внучки. Говорил, что всегда хотел второго ребёнка, жена отказывалась, а дочка подарила.

Мама тоже не возмущалась, по-женски ей было жалко меня, обманутую и брошенную. Внучка, значит, внучка, поднимут, главное, чтобы я получила образование.

В положенное время я вернулась в Красноярск. Снова пошла учиться, тот факт, что я оказалась старше большинства однокурсников, меня не тревожил. С одним из них у меня даже завязался страстный, как позже окажется, продолжительный роман.

Арнольд Бербок оказался младше меня на три года, его мама работала начмедом в областной больнице, отец восседал в Министерстве здравоохранения Красноярского края, на одном из самых важных постов.

Женщина с ребёнком — не лучший выбор их сына, я отлично это понимала, но парень оказался на редкость настойчивым.

Красиво ухаживал — цветы, рестораны, сюрпризы, поездки, дорогие подарки. Помогал — в учёбе, в быту, с деньгами.

Его не смущало, что у меня есть дочка. Напротив, он с энтузиазмом выбирал ей подарки, приносил то куклы, то книги.

Рвался познакомиться с ней, с моими родителями, увидеть места, где я родилась и росла. Говорил, что скоро (не сейчас, конечно же) перевезём Ладу в Красноярск и будем жить большой и дружной семьёй.

На пятом курсе умер мой папа, неожиданно, как это всегда бывает, до сих пор с содроганием вспоминаю события тех дней. Похороны, убитую горем маму, раздавленную родню со стороны отца…

Я считала, что маме будет тяжело с Ладой, собиралась забрать, она уговорила оставить. Говорила, хорошо, что хоть кто-то будет рядом, поддерживать, давать сил.

А на шестом курсе, не прошло и года после похорон, попросила забрать, потому что не справляется. И вообще, хочет заняться, наконец, своей жизнью.

Что оставалось? Естественно, я забрала дочку, не слишком-то понимая, как буду устраивать быт, продолжать учёбу. Оставалось немного, но эти месяцы нужно было продержаться, сдать экзамены, найти работу…

Как вообще строить будущее, когда с одной стороны до получения полноценного образования рукой подать, с другой — основная учёба как раз впереди, а с третьей — ребёнок, который требует неустанного внимания?

Но и тут мой драгоценный Арнольд не оплошал. Снял нам с дочкой двухкомнатную квартиру в хорошем районе, решил вопрос с садиком, сказал, что будет оплачивать няню, и вообще — всё отлично!

Будем жить большой, дружной семьёй. Правда, после окончания учёбы, но будем же.

Я считала, что выхватила счастливый билет, единственный на неисчислимое количество миллиардов.

Факту, что родители Арнольда воротили от меня нос, как от прокажённой, я значения не придавала.

Подумаешь… главное, что у нас любовь до неба, и Лада начала называть Арнольда папой.

Со специальностью «Лечебное дело» я вышла в люди, устроилась работать терапевтом в районную поликлинику, думая, что всё самое замечательное впереди.

И для меня, и для Лады, и естественно для Арнольда — его я рассматривала, как неотъемлемую часть нашей с дочкой жизни, пусть он и не спешил узаконить отношения.

Не в штампе же счастье.

Всё закончилось в одночасье, по щелчку пальцев, когда всерьёз встал вопрос об ординатуре.

Родители решили отправить Арнольда учиться в Москву, к одному из светил медицины, по совместительству — лучшему другу Бербока-старшего. Всё было обдумано, оплачено — а это немаленькие суммы, — куплена квартира недалеко от будущего места учёбы и работы, и даже подобрана подходящая невеста, со статусными родителями и хорошими перспективами, как и полагается отпрыску Бербоков.

Мы с Ладой не вписывались в великие планы покорения медицинского Олимпа и Москвы.

Арнольд юлил, как вошь на соплях, обещал всё уладить, договориться, решить, пока в день оплаты за съём квартиры не улетел в Москву. Пробурчал в трубку несвязные извинения, попросил оставить его в покое.

Дата свадьбы с нужной девушкой была назначена.

Пока я приходила в себя, гадая, как долго мой счастливый билет встречался за моей спиной с профессорской дочкой, меня уволили из поликлиники, где я только начала работать.

Уволили со скандалом, в один день, по нелепому обвинению истеричной, дементной бабки. Грозили статьями «оказания услуг, не отвечающих требованиям безопасности жизни и здоровья» и «причинение тяжкого вреда здоровью по неосторожности» на выбор, но, в конце концов, пожалели.

Тогда я думала, что пожалели.

Отец Арнольда позвонил мне в тот же день, в тот же час, когда я с трясущимися руками вышла из кабинета главврача поликлиники.

Вызвал в свой высокий кабинет и прямо заявил, что будущего сына со мной не видит, и мне лучше не видеть. Забыть о Бербоке-младшем навсегда. Не того я поля ягодка. Не для меня орла растили.

Поиграл мальчик во взрослую жизнь, потешился с опытной девкой, набрался ума-разума, не нахватал заразы на свой орган, не пошёл по кривой дорожке. И достаточно, дальше они сами.

В моих услугах больше не нуждаются, так сказать.

Я могу упрямиться, но он гарантирует, что права на работу я лишусь. Сильно начну упорствовать, мне организуют уголовную статью. С профессией врача зарекаться от тюрьмы никак нельзя.

Сейчас и организует судебное разбирательство.

Всё готово, нужные бумаги подписаны, адвокаты сидят на низком старте. А уж как прокуратура будет счастлива, как общественность обрадуется жареным фактам…

Но если вниму здравому смыслу, у него для меня имеется поистине щедрое предложение, обещающее все блага мира.

Для начала оставить за собой право трудиться по полученной профессии. Ведь я хороший врач на самом деле, не такой талантливый, как Арнольд, но лучше большинства современных выпускников.

Своим умом училась, педагоги хвалили, у начальства на хорошем счету… была.

Зачем же пропадать диплому?

Стране молодые, перспективные специалисты в области здравоохранения ой как нужны!

Недавно на совещании рассматривали районы Красноярского края, где необходимо расширять сеть медицинских амбулаторий, ФАПов.

Например, есть отличное село Кандалы. Давно на заметке, только то одно, то другое, никак до ФАПа руки не доберутся, и врача не найти, готового в столь живописное место поехать.

А здесь — вот, пожалуйста, молодой специалист, энтузиаст, который готов вступить в программу «земский доктор».

И правильно, что готов, к слову.

Госпрограмма — это не только круглая сумма на счету, которую можно потратить по своему усмотрению, но и помощь с жильём, опыт работы, почёт и уважение.

Честь и хвала!

Не то, чтобы у меня не было вариантов. Были, конечно.

Я могла на всё плюнуть, вернуться в Калининград, пойти работать. Туда бы руки старшего Бербока не дотянулись.

Могла уйти в бьюти-сферу — это ещё и прибыльно, а расставшись с Арнольдом, я внезапно поняла, что денег мне не хватает.

Могла податься в просветители, вещать с экранов смартфонов о пользе альтернативного молока и вреда глютена.

Но меня — а это была бы не я, случись иначе, — зацепило, завело, понесло.

Я решила, что со всем справлюсь. Всего добьюсь. Все ещё увидят и пожалеют.

В тот же вечер ко мне заявилась мамаша Бербок с требованием вернуть всё, что дарил её драгоценный мальчик, иначе она напишет заявление в полицию.

Есть у меня доказательства, что браслетик Картье мой? А у неё есть. Оказалось, Арнольд щедрой рукой подарил мне материнское украшение, и не одно.

Пришлось вернуть всё, кроме автомобиля, который был записан на меня, и я вцепилась в эту железяку, как в оплот всего человечества.

Тогда меня не просто зацепило, завело, понесло, меня вышибло.

В итоге обнаружила я себя за рулём своего Мини Купера купе, с Ладой на заднем сиденье, въезжающей в село в глубочайшей заднице мира.

До того знаменательного дня я в деревне не была ни разу, даже школьную экскурсию на эко-ферму пропустила.

Живую козу видела только в зоопарке, трактор Беларусь в мультике, траву лишь на газонах парков, яблоки в супермаркете.

Председатель обещал мне все блага мира, лишь бы я не передумала. ФАП им был необходим как воздух, специалисты же не торопились занимать столь завидное рабочее место. Швырял к моим ногам блага со щедростью пылкого влюблённого.

Не сходя с места, мне было обещано место в садике для Лады.

Водитель с машиной, чтобы свою ласточку не бить — здесь бы мне и заподозрить неладное.

Дрова сколько надо — здесь тем более.

Квартиру в коттедже в центре села, со свежим ремонтом — а здесь я окончательно потеряла всякую бдительность.

«Квартира в коттедже в центре» выглядела в моём воображением эдаким домишкой из красного кирпича в английском стиле, с ровной лужайкой перед беленьким забором.

По факту я оказалась единственным врачом больше чем на две с половиной тысячи человек, не меньше семьсот из которых раскиданы по дальним деревням.

Жила в доме шестидесятого года постройки, разделённом на два хозяина. Топила печь дровами, и каждый день своей жизни ругала себя за собственную горячность…

Со всем справилась. Всего добилась. Всем показала, да…

Были и хорошие моменты.

Деньги я получила, вложила в строящуюся квартиру на берегу Балтийского моря, поближе к маме. Взяла в рассрочку, если не получится жить самой, всегда смогу сдавать — пассивный доход лишним не станет.

Правда, пока приходилось платить, а не получать.

Ремонт в «квартире с коттеджем» действительно сделали, и дрова привезли с излишком — если верить тёте Зое.

Дом снаружи покрасили голубым, поменяли окна, обновили полы, поклеили симпатичные обои, побелили печь. Последняя деталь интерьера первое время вводила меня в самый настоящий ступор.

Выделили материальную помощь, которой хватило на добротную мебель в рассрочку от местного умельца, Фёдора Калугина. О беспроцентной рассрочке договорился тоже председатель, сам же Фёдор подарил два комода и хорошую детскую кровать, которую хватит надолго.

Обещали по весне поставить баньку. Именно «баньку»...

Я же мечтала по весне уехать отсюда навсегда, не о баньке.

Только если верить не в чудеса, а в подписанные документы, жить мне в Кандалах целых пять лет.

Глава 4

Через несколько дней я снова пришла к Гучковым, навестить маленького пациента. Всё было точно так же. Расчищенная дорожка, ведущая от калитки к порогу, точно такие же тропинки к хозяйственным постройкам, гаражу, рядом с которым стоял снегоход — насколько я могла судить, дорогостоящий.

Неожиданная деталь для староверов… Вернее, в моём воображении неожиданная. В местном климате удобный вид транспорта для человека любого вероисповедания и национальности. Не знай я, кто здесь живёт, не удивилась бы.

В доме всё та же была стерильная чистота. Невольно захотелось заглянуть на шкафы, самые дальние антресоли, также намыто? Интересно, хозяйка дома занимается чем-нибудь, помимо уборки?..

Хозяйка встретила меня на пороге, немного удивив. Она была заметно старше Митрофана Яковлевича. Почему-то я опешила от этого, хотя мне-то какое дело?

Сработал внутренний триггер — я ведь тоже жила с человеком младше меня. Ничем хорошим это не закончилось.

— Это хорошо, что вы сами пришли, доктор, — вежливо сказала хозяйка, вытирая руки о передник. — Я сама собиралась вызывать, Митрофан оставил номер, или по дороге забежать. Тороплюсь.

Она была одета в длинное платье или юбку, под передником не разобрать. Волосы убраны под косынку, руки натруженные, никакого маникюра, макияжа не наблюдалось.

— Что-то произошло? — поинтересовалась я, вытирая руки протянутым чистым полотенцем. — Как себя чувствует Вова?

В ванной комнате тоже был порядок, яркие игрушки стояли в той же последовательности, что в прошлый раз. Музей, а не дом, честное слово.

— С Вовой всё отлично, Василиса, похоже, заразилась. Температура тридцать девять, квёлая вся, сама не своя. Сейчас я её позову. Проходите, — мне показали на дверь комнаты, где я была в прошлый раз.

И снова ни одной игрушки, даже самой простенькой.

Вспомнился наш дом с Ладой, даже здесь, куда не удалось забрать все сокровища дочки, филиал «Детского Мира». Многое осталось в съёмной квартире, скорей всего отправилось на помойку.

Безумно жалко, Лада скучала по своим замкам для принцесс, зверятам, куклам.

Если бы в тот момент я думала головой, я бы… Впрочем, если бы я имела привычку думать, то не оказалась в этом месте.

Через минуту вернулась хозяйка, ведя за руку Вову — тот заметно шёл на поправку. Течение болезни действительно оказалось лёгким.

— Не обязательно мазать зелёнкой, — вздохнула я, глядя на расписное личико. — Я написала название мази — сушит, обеззараживает, снимает зуд, не оставляет следов на одежде…

— Отродясь мазали зелёнкой, — махнула рукой хозяйка дома. — Долго что ли одежду постирать.

Я решила воздержаться от комментариев, тем более остальные препараты, если верить, принимались исправно, и старших детей экстренно привили, что особенно порадовало и удивило, если честно.

Родители верили в бриллиантовый зелёный, как в святую воду, и продолжит верить ещё не одно поколение.

— Нужно сдать анализы. Завтра сможете прийти к восьми утра в ФАП? — после осмотра младшего, спросила я.

— Зачем ещё? — насупилась хозяйка.

— Проверить, всё ли хорошо. Когда вы последний раз сдавали анализы? Я искала вашу карточку — не нашла, только отметки о прививках.

— Чего дитя зря таскать по больницам? Не болеет, и хорошо. Я бы и прививки эти ваши не делала, почем зря детей травите только, но раз надо…

— Вы всё-таки придите. Или я сама, в семь утра.

— Пусть отец решает, — нервно повела плечом, словно в раздражении, хозяйка дома. — Он у нас шибко умный. Сейчас Василиса придёт. Роман, позови-ка сестру, — крикнула в сторону кухни, откуда выскочил знакомый уже мальчишка, ладошки которого были в муке. — Куда помчался? Руки вымой, нечего грязь по дому разносить!

Я вспомнила Митрофана Яковлевича. Недовольный, на грани брезгливости, взгляд, то, как он отодвинулся от меня, как от чумной…

Такой решит — дети без врачебной помощи останутся.

— Мать тоже может решать, — аккуратно закинула я удочку.

Мысленно похвалила себя за осмотрительность. Молодец, не полезла в бутылку сразу, сначала решила прощупать почву.

— Что она решит, покойница, — всплеснула руками хозяйка дома, подгоняя Вову, чтобы бежал наверх, не топтался рядом.

— Что, простите? — не сообразила я.

— Говорю, мать их, покойница, ничего решить не может. Померла мать их, — посмотрела на меня в упор, поняв, что информация до меня дошла, но перевариться не успела. — Вот, как Владимира родила, так через две недели и померла. Отмучилась, горемычная… — быстро перекрестилась, сложив пальцы как-то по-особенному, но я могла и ошибиться. Сама я последний раз была в церкви на отпевании отца, и искренне не понимала, зачем… Отец не был верующим, однако пошла на поводу традиций, которых по сути-то не знала. Положено, значит, положено. — Рак у неё был.

— Примите мои соболезнования, — сказала я то, что полагается в таких случаях. — Простите за неуместное любопытство, но я обязана спросить, кем вы приходитесь детям?

— Тётка я их родная, Людмила Яковлевна, старшая сестра Митрофана.

— А где же сам Митрофан Яковлевич? Часто он оставляет детей одних?

В прошлый раз они тоже были одни. Сейчас с тётей, только надолго ли, если упоминалось, что куда-то торопится, значит, снова будет одни.

Из них двое больных.

— Где ему быть, работает. Часто оставляет, считай, каждый день. После школы старшие ко мне бегут, обедают, уроки делают, Вову после сна забирают, и домой, делами заниматься. Сейчас болеют, сама хожу. У меня своих семеро, из них половина ветрянкой не болела, если кто успел подхватить — сюда приведу. Пусть кучком болеют, всё попроще.

— Каждый день одни? — переспросила я.

— Знаете что, доктор, вас государство поставило лечить — лечите. Приезжали как-то с опеки, интересовались, как дети живут. На учёт, сказали, поставят, как многодетных и неблагополучных. Митрофан их так отчехвостил, что носа сюда не кажут. Нормально дети живут, лучше многих, у кого мать жива, здорова. А что одни сидят — не маленькие уже, в сиротстве быстро уму-разуму учатся. Отцу деньги зарабатывать надо, чтоб те же лекарства купить, обуть, одеть, накормить. Некогда рядышком-то сидеть, в глаза заглядывать. Нашлась умная!

— Тётя Люда, почему вы ругаетесь? — из-за спины выглянула Василиса во фланелевой пижамке в васильках, под цвет глаз.

— Не ругаюсь я, деточка, не ругаюсь, — Людмила Яковлевна привычно погладила девочку по голове, та прижалось головой к боку, ловя ласку. — Взрослые разговоры не подслушивай, нельзя. Иди, доктор посмотрит тебя.

Василиса позволила себя осмотреть. На ветрянку не похоже — и хорошо. Я выписала нужные препараты, сказала, приду завтра с утра, заодно и кровь возьму у неё и Вовы. А вот в эти баночки надо собрать мочу.

— Соберём, — кивнула Людмила Яковлевна. — Не ветрянка у Василисы?

— Нет. Скорей всего грипп… Прививку не делали? — спросила я, уже зная ответ.

— Хоть от неё не делали. Отвёз Митрофан в райцентр, сделал экстренную прививку от ветрянки, и что? Вот, пожалуйста! — всплеснула та руками, осуждающе глядя на меня. — Сами завтра придёте? Не вести?

— Сама, — кивнула я, решив, что успею заскочить.

На улице ждал УАЗ с Толиком за рулём. Он флегматично смотрел ютуб, никак не реагируя на то, что видит. Смешно ему или грустно — непонятно.

— Завтра в семь надо к Гучковым, — сказала я. — Анализы взять.

— Надо так надо, — прокомментировал Толик. — Хорошо стало, — довольно протянул он. — Заболело дитё — ехать никуда не надо, врач на дом придёт, анализы возьмёт, диагноз поставит, лечение выпишет… прямо, как в Союзе.

— Да, — кивнула я, смирившись с тем, что ближайшие минут двадцать буду слушать, как раньше было хорошо, потом стало плохо — после развала СССР, — а сейчас снова хорошо.

Лет десять, как хорошо, ещё и ФАП открыли, да какой… современное всё, как в кино!

Раньше-то у них больница была, только старая, оборудование древнее, стоматологический кабинет — чисто пыточная средневековая. А сейчас космический корабль, а не медицинский пункт.

Недавно школу отремонтировали, слухи ходят, сделают одиннадцатилетку. В садике детские площадки поставили — загляденье одно. Дом культуры работает, старухи песни поют, дети в кружки собираются.

Говорили — библиотечный фонд обновился, но чего не знал Толик, того не знал. Ни он, ни жена книги не читали, детям не до просвещения, работают, внуки маленькие ещё.

Дорогу провели из райцентра — красота! Ещё и парк разбивают в конце села, будет где народу на праздники собираться.

Я традиционно молчала. Может, через год я тоже начну радоваться разбитому парку, сейчас не понимала, зачем этот парк, если кругом, куда ни кинь взгляд — лес. За домами лес, за дорогой лес, за селом — тайга. И река рядом.

Хорошо, что есть школа, садик, детские площадки, спортивные, и что дорога есть хорошо. Плохо, что единственная, на центральной улице.

Остальные — направления.

Это сейчас снегом запорошило, машины накатали, осенью же я застряла на Мини Купере, провалилась вместе с колёсами. Сын соседки, Сергей, вытаскивал на тракторе.

Предварительно обошёл в высоких резиновых сапогах мою красную козявочку, бросая снисходительные взгляды на меня и недоумённые — на достижение импортного автостроения.

— Вы бы, Надежда Андреевна, продали Купер-то этот, пока он денег стоит, — вздохнув, выдал он. — Машинка нарядная, вам подходит, да… — кинул оценивающий взгляд на меня. — Но на ней проехать можно будет летом, когда нет дождей, да зимой, если не завалило. У нас внедорожники в ходу, вездеходы, а не… — он снисходительно постучал по низенькой крыше Купера.

Тогда я решила, что ничего продавать не стану. Я искренне любила свою алую крошку, прямо-таки обожала её.

Считала, что именно эта модель идеально подходит мне — невысокой, длинноногой, подтянутой клубничной блондинке с чувственным ртом, миндалевидными глазами в обрамлении наращённых ресниц.

Для полноты образа не хватала алого маникюра, но с ним пришлось попрощаться, вернувшись в медицинский.

Сейчас всё, что осталось от той меня — пухлый от природы рот, который давненько не видел помады. Всё время забывала прихорошиться, обходилась блеском.

Невысокий рост да ноги… и то, в последнее время я пренебрегала физическими упражнениями, не следила за питанием. Не удивлюсь, если встану на весы и обнаружу прибавку килограмм в пять, а в зеркале поплывшую фигуру — туда я тоже старалась лишний раз не смотреть.

Клубничный блонд прилично отрос, украсив голову тёмно-русыми корнями. Собиралась выбраться в салон в райцентре, но сколько бы ни искала, никому довериться не могла.

Наращенные ресницы давно посыпались, явив миру мои родные, светлые, не самые густые. Брови тысячу лет не видели коррекцию и краску…

В общем, не чучело, но зрелище определённо жалкое, ещё более жалкое, чем сугроб во дворе дома, под которым зимовал мой несчастный Купер, а ведь моя радость привыкла к отапливаемой подземной парковке.

Поначалу я пыталась раскапывать сугроб. Упорно боролась со снегом, пока не поняла, что даже ежедневная чистка тропинки от входной двери к калитке, пусть там всего четыре метра — настоящие испытание для моей спины и рук.

— Толик, останови у магазина, пожалуйста, — попросила я, невежливо прервав воспевание того, как стало замечательно, по сравнению с тем, что было, если не брать в расчёт время, которое было до…

Похоже, Анатолий попросту скучал по своей молодости, а не по стране, которой нет, как я скучала по беспечным временам в Красноярске, а не по чужому мне городу, и тем более Арнольду.

Даже имя его вспоминать противно!

Господи, как я завидовала тем, у кого с Арнольдом одна ассоциация — Шварценеггер, а не как у меня — крушение жизни.

— Не ждите, — махнула я рукой, отпуская водителя.

Подняла глаза на надпись над магазином «Сельпо 1956» в старом здании первой половины двадцатого века.

В первый раз, когда я увидела этот мини-образец сталинского классицизма, обомлела, решила, что здесь находится дом культуры, управление, банк, хотя бы почта, но нет. Внутри был, как и гласила надпись, магазин.

Интерьер самый обычный. Современные витрины, холодильники, лари с заморозкой, небольшой овощной отдел со скудным ассортиментом. Кому здесь нужен картофель, морковь или капуста, когда у всех свои огороды? Только бедолагам, как я, паре-тройке случайных командировочных, да шальным туристам.

Поначалу представленный выбор удручал. Не было привычных продуктов, которыми я любила себя баловать. Мидий гигант-киви или эскарго, даже простых морских гребешков не нашлось. Тунец продавался, но вид имел такой, будто пришёл своими ногами и по пути скончался в муках. Видов зелёного салата было отчаянно мало, про аргентинский рибай здесь, похоже, не слышали.

Фрукты были в ассортименте. Правда, созревшего манго я не встретила ни разу, авокадо можно было использовать в качестве теннисного мячика, но если дать созреть…

Позже оказалось, всё можно заказать продавцу, она передаст владельцу магазину, тот привезёт всё, что моей душеньке угодно.

Хоть краба Камчатского, хоть свежее оссобуко*, хоть тушку целого лосося.

Довольно скоро выяснилось, что после уплаты всех счетов, Камчатский краб не так уж необходим. Сомнительной ценности деликатес. Лосось — хорошо, а муксун или хариус, которыми изредка торговали местные рыбаки, в миллион раз лучше. Говядина местного фермера переплюнула с разгромным счётом аргентинскую — если у меня хватало денег на подобные радости, конечно.

Быстро выбрала необходимое. Подумав, захватила пару шоколадных батончиков Ладе. Груши — хорошо, запечённые яблоки с мёдом — спасибо местному пасечнику, подарил аж три литра отборного мёда, — отлично, но заменить шоколад в детских глазах не может никакое лакомство. Во всяком случае, если речь о моём ребёнке.

Ходили легенды о детях, которые едят сухофрукты вместо конфет, но я своими глазами не видела.

Продавщица назвала сумму, я машинально приложила карточку к терминалу на телескопической подставке, дождалась значка улыбки, чтобы подхватить пакеты и отправиться домой.

Пора забирать Ладу, готовить, снег чистить…

Снова этот снег!

— Ой ты, батюшки светы, чаво деется-то! — услышала за спиной знакомый раскатистый голос.

Резко обернулась. Ровно за моей спиной стоял Митрофан Яковлевич Гучков в аляске с меховым капюшоном, держа в одной руке кожаные перчатки. Ноги в толстых штанах чуть расставлены, зимние ботинки известного бренда.

Арнольд такие покупал для понтов, но быстро понял, что в городских условиях, передвигаясь со своей женщиной на Мини Купере, красоваться — дурацкая затея.

— Это что ж за чудо-юдо такое, Настасья? — вылупился Митрофан Яковлевич на терминал, я же отчего-то обратила внимание на то, что глаза у него голубые, лишь ободок тёмно-синий, почти фиолетовый. — Картинку приложили и, считай, расплатилися?

— Белены объелся Митрофан? — прыснула продавщица. Настасья, да. Кстати, моложе меня, с маникюром, и ресницами наращенными… — Карточка это банковская, а это терминал банковский, NFC можно расплатиться, по QR-коду, биометрией.

— Че-е-е-ем?! — протянул Митрофан Яковлевич, бесцеремонного обошёл меня, будто я пустое место, протянул палец к терминалу, потрогал, будто правда боялся.

— Ну, телефоном, улыбкой. Хватит кривляться. Очередь задерживаешь!

— Телефоном, говоришь? Это той коробочкой, что у председателя нашего имеется? Улыбкой — это как? Вот, ежели я улыбнуся, у меня из кармана соболиные хвосты сами тебе в гомонок полетят? Бесовщина, как есть, бесовщина! Не вводи во грех, Настасья, не вводи, говорю тебе. Одумайся!

Очередь загибалась от смеха, кто-то требовал, чтобы Настасья прямо сейчас ввела Митрофана во грех, у него и хвост соболиный имеется, сколько лет без дела в кармане прозябает.

Кто-то кричал, что такого введёшь, пожалуй. Скорее рак на горе выплясывать начнёт под собственный свист, чем Гучков в блуд впадёт. Да пусть бы и с Настасьей…

Я же рванула из магазина стремглав, отлично понимая, в честь кого было устроено представление.

* Оссобуко — традиционное блюдо итальянской кухни, представляющее собой тушёную телячью голяшку.

Глава 5

Утром дверь открыл сам Митрофан Яковлевич, молчаливо отодвинулся, пропуская меня. Смотрел не исподлобья, а примерно как на пустое место.

Это злило, как и всё произошедшее, но я упрямо держала лицо. У меня, между прочим, участок на две с половиной тысячи душ, не насмотришься на настроение каждого.

Прошла в уже знакомую комнату, всё такую же пустынную, следом зашёл хозяин дома с Вовой. Я разложила необходимые инструменты, малыш в это время с интересом рассматривал происходящее, совершенно без страха, видимо, опыта подобного не было.

У меня, честно сказать, тряслись поджилки. Брать кровь, ставить капельницы, проводить другие манипуляции должен фельдшер или процедурная сестра. У них, как правило, набита рука, особенно, если речь шла о маленьких пациентах.

Но таковых у нас не наблюдалось, штатные единицы были, работать желающих не находилось.

Приходилось мне. Опыта же у меня… несколько практик в меде, и те не в педиатрии. Не на пустом месте на педиатра нужно учиться отдельно. Сложная специализация, отдельная планета.

Это в идеальном мире, а в реальном училась всему сама, иногда превозмогая собственный страх. Глаза боялись, руки делали.

Вова спокойно позволил взять у него кровь, лишь в самом конце заканючил, закатился в отчаянном плаче. Хорошо, что папа удержал, когда начал выгибаться.

Сразу же появилась Василиса, протянула бутылочку с молоком. Я заставила себя воздержаться от замечания о том, что в таком возрасте соска может сказаться на прикусе.

Спросят — отвечу. Нет — ваш ребёнок, ваши проблемы.

Вова моментально успокоился, устроился рядом с папой, начал с аппетитом уплетать молоко. Рядом топталась Василиса, со страхом поглядывая на меня.

— Это специальная иголочка, совсем тонкая. Больно не будет, — пообещала я, чтобы приободрить малышку.

Та в ответ покачала головой, начала пятится к двери с намерением убежать. Митрофан Яковлевич встал, перехватил одной рукой дочку, сразу поднял на вторую, погладил ободряюще по спине, что-то шепча на ухо.

В первый момент я бросилась было на защиту ребёнка — неосознанный жест, помимо воли. Не представляю, что было бы, схвати он Василису грубо. Неужели полезла бы в драку?

Полезла — пришлось признаться себе.

Митрофан Яковлевич уселся на диван. Посадил Василису себе на колени, та в отчаянии спрятала лицо у него в шее, протянула мне руку, жалобно всхлипывая.

Я видела, как крепко, в то же время ласково он придерживал дочку, как она сама льнула к нему за защитой, естественно как-то.

— Всё, — сказал Митрофан Яковлевич полушёпотом на ухо Василисе, та вздрогнула, повернулась, открыла в страхе глаза, кажется, ожидая потёки крови и рваную рану на половину руки.

Рассмотрела небольшой яркий бинт, которым я перетянула руку — специально купила из личных средств самофиксирующийся, с весёлыми картинками. Знала по Ладе, такая малость может скрасить любую обиду.

Василиса выбралась из папиных объятий с важным, независимым видом. Взяла за руку Вову, отправилась из комнаты, предварительно вежливо поблагодарив:

— Спаси Хрис… Спасибо большое, Надежда Андреевна.

— На здоровье, — ответила я, не скрыв улыбку.

Начала собираться, нагнулась над столом, в это время мой живот заурчал, разнося по комнате утробный звук, предательски рассказывая, что я сегодня осталась без завтрака.

Боролась сначала с печкой, потом со снегом, потом с дочкой, которая не хотела идти с утра в ФАП, посидеть до садика с Марией Александровной.

Поджала губы, делая вид, что совершенно не причём. На подоконнике герань стоит, покормите бедолагу.

— Кофе хотите? — услышала за своей спиной, когда вышла из комнаты.

Хозяин дома стоял в проёме двери, ведущей на кухню.

— Пирог есть сладкий и с капустой и грибами.

— Спасибо, не нужно. Я спешу, — буркнула я, вспоминая вчерашнее представление в магазине.

Снова накатила обида.

— Медпункт в восемь открывается, вряд ли успеете позавтракать, — он отодвинулся в сторону, приглашая рукой на кухню.

Я демонстративно грохнула укладкой, поставила тяжёлый чемодан на пол, прошла куда показывали.

Давай, хозяин, корми своими пирогами.

Кухня оказалась просторной, современной. Я растерялась от разнообразия бытовой техники.

Одёрнула себя, не могла же я всерьёз думать, что человек, у которого снегоход во дворе, пользуется ступой для приправ, пьёт из ендовы, готовит в чугунке.

Хотя, чугунки тоже были, стояли в отделённом закутке, рядом с настоящей русской печью, которая одновременно контрастировала с интерьером и вписывалось в него.

— Капучино, американо? — спросил Митрофан Яковлевич, показывая жестом, чтобы я, наконец, села. Не стояла, как на выставке, таращась по сторонам.

— Американо и, если есть, сливки, — глянула на отличную кофе-машину.

— Не капучино? — уточнил хозяин дома.

— Американо, — кивнула в подтверждение своих слов.

Вскоре на столе появилось два пирога. От сладкого отрезан кусочек, с грибами, видно, только испечён.

— Угощайтесь, — проговорил Митрофан Яковлевич. — У меня не так вкусно, как у Василисы, получается, но вроде есть можно…

— Спасибо, — кивнула я.

Действительно вкусно. Мужчина-старовер, который сам печёт пироги, не вписывался в моё представление о староверах, если бы у меня были хоть какие-то представления об этих людях.

До этой недели я вообще не знала об их существовании, однако образ Домостроя упорно не уходил из головы.

Молчала, не знала что произнести, хозяин дома тоже молчал.

Говорить нам было не о чем, тишина стояла какая-то неуютная. Наверное, нужно извиниться за свои слова в первый визит, но почему бы Гучкову не извиниться за вчерашнюю выходку?

Нет? Ну, вот и я… нет.

Из-под ресниц, украдкой, я рассматривала Митрофана Яковлевича, про себя удивляясь имени. Первый раз встречаю живого Митрофана…

Он сидел напротив, светлые волосы расчёсаны, стрижка аккуратная, борода ухоженная. Я не слишком любила бороды, считала эту моду глупостью. Часто мужчины выглядели неухоженными из-за растительности на лице, но конкретному Митрофану шло.

Тёмно-серая футболка обтягивала объёмные мышцы рук, широкие плечи. Массивная грудная клетка, такая же шея…

Он не казался огромным, перекачанным, нет, но от всего облика, начиная от телосложения, заканчивая взглядом, хмурым выражением лица, исходила настолько обезоруживающая мужская энергия, что становилось не по себе… как женщине, у которой давно не было мужчины.

Примерно всю её жизнь.

— Спасибо, — я не допила кофе, с трудом проглотила пирог, хоть он и был по-настоящему вкусный, нетерпеливо встала.

Не могла находиться под давящим взглядом.

Действительно — бирюк.

Ничего плохого не сказал, не сделал, напротив, накормил, кофе вкусный приготовил, и всё равно не по себе рядом с ним. Словно я сама себе мала, не по размеру.

— Всего хорошего, — попрощалась я. — Ответы можно посмотреть на портале здравоохранения в личном кабинете, через госуслуги или в ФАПе.

— Хорошо. До свидания, — всё, что ответил Митрофан Яковлевич.

Меня колотило после утреннего визита целый день, несмотря на шквал пациентов и инфаркт у молодого парня. Пришлось экстренно стабилизировать своими силами, вызывать скорую, благо бригада примчалась быстро. Родительское собрание в садике по поводу предстоящего праздника, и вообще — масса дел.

К вечеру зашла в магазин, пришлось проигнорировать любопытно-насмешливый взгляд Настасьи, и неизвестно откуда взявшуюся ревность к Митрофану Яковлевичу — что их связывает с Настей этой?

Отправилась домой, слушая, как скрипит под ногами снег. Если абстрагироваться ото всех и вся, то звук поистине божественный.

Я из Калининграда, у нас настоящая зима — редкость.

Вот такая, с белыми-белыми сугробами, охапками искрящегося снега, с белоснежными, идеалистическими пейзажами — тем более.

Красноярск — город большой, снежный, но из-за бесконечного потока машин не встретишь такой красоты, не налюбуешься, а здесь… и запах удивительный. Никогда такого не чувствовала.

Подходя к дому тёти Зои, издали увидела знакомый силуэт в аляске и брендовых ботинках. Митрофан Яковлевич стоял рядом со снегоходом. Вокруг кружила ребятня с улицы, внуки тёти Зои и Лада, которая не отводила взгляда от чуда техники.

Похоже, у Беларуса появился серьёзный конкурент.

— Добрый вечер, — поздоровалась я сразу с тётей Зоей и тем, кого не ожидала здесь увидеть.

— Добрый, добрый, — ответила соседка, Митрофан Яковлевич лишь хмуро кивнул.

Нельзя же быть таким… будто, за лишнее сказанное слово соболиными хвостами придётся расплачиваться, за улыбку — здоровьем.

— Мама, смотри, какой снегоход! — крикнула Лада, подлетая ко мне. — Это как мотоцикл, только снегоцикл! Краси-и-и-и-вый! — протянула, приложив ладошки в варежках к груди.

К похвале присоединился внук тёти Зои, восьмилетний Антошка — источник моих волнений. Именно с ним Лада убегала то на реку смотреть, то на другой конец села. Для местных нормально, мне, ходившей в школу с мамой аж до девятого класса — бесконечная нервотрёпка.

Я прослушала небольшую лекцию про кубические сантиметры двигателя, лошадиные силы и что-то про инжектор.

— Дядь Митрофан, прокати Ладу! — выдал Антошка. — Она городская, отродясь на снегоходе не каталась! — произнесено было таким тоном, будто Лада всерьёз обделена.

— Можно? — подпрыгнула Лада, заглядывая мне в глаза. — Можно, можно, можно?

Мнение дяди Митрофана, похоже, никого интересовало.

— И правда, прокати, — улыбнулась тётя Зоя. — Всё девчонке развлечение. Не бойся, Надежда, Митрофан осторожно, — посмотрела на меня.

— Давай, прокачу, если не боишься, — посмотрел Митрофан Яковлевич на Ладу, та бойко отрапортовала, что ничего не боится. Ни пауков, ни индейцев, ни Титанов.

Хозяин чудо техники подхватил Ладу привычным движением — угадывалось, что он часто имел дело с детьми. Усадил впереди себя, осторожно тронулся, медленно поехал вдоль улицы.

— Да нормально всё будет, не переживай ты так. Не обидит Митрофан, — всколыхнулась тётя Зоя, глядя на меня.

— Вы откуда знаете?.. — пробормотала я.

Отпустить дочку одну с незнакомым мужиком… господи, я совсем с ума сошла?..

— Так Митрофан с Серёжей моим, — назвала имя сына, — с детства дружат. В школу вместе ходили, свадьбы рядышком играли, Антошка ровесник его старшенькой. Мы всё шутили, что так и породнимся.

— Может, породнитесь, — дежурно ответила я, не отводя взгляда от снегохода в конце улицы.

— Вряд ли, — засмеялась соседка. — Это ж мы, простодырые, кого дети привели, тех и приняли. Неважно, какая семья, какая национальность, веры какой… а они со своими договариваются, промеж себя браки устраивают.

— Они? — не поняла я.

— Старовер Митрофан… — сказала слово, которое не разобрала с первого раза. — Так их согласие называется. Вроде конфессии их. Только из своего согласия берут жён и мужей. Гулять гуляют, всё как у людей, а по закону — только со своими. Дочка моя вот с такими вот… — кивнула в сторону снегохода, который почти превратился в точку, — три года встречалась, а потом он фьють — и женился на единоверке. Говорили ей, убеждали, уговаривали, одно твердила: любовь, любовь. А что любовь? Любовь любовью, а своя рубашка к телу ближе.

— Мне жаль, — сказала я.

Правда, было жалко Марину — так звали дочку соседки. Я ведь тоже оказалась рубашкой, далёкой от тела.

Неугодной. Неподходящей. Лишней.

Сейчас не вспоминала, не жалела, на удивление быстро отлегло. Сказались резкие перемены в жизни, другие заботы, но острое чувство предательства, ненужности забыть невозможно.

Митрофан подъехал через несколько минут, снял довольно верещащую Ладу, я взяла дочку, поспешила домой.

У меня ещё снег и печка…

Печка и снег…

И ужин.

Глава 6

Всю ночь шёл снег, мела метель, насвистывал, завывал ветер.

Звуки были бы романтичными, если бы я сидела в комфортабельном домике базы отдыха, у камина, попивая глинтвейн, но я пыталась уснуть, время от времени вставала, подкладывала поленья в печь.

Дом остывал быстро, если проспать всю ночь, утром стоял холод. Спасали электрические обогреватели, но всё равно приходилось вставать, иначе Лада с утра будет стучать зубами, капризничать, отказываться переодеваться, выбираться из тёплой пижамы.

Если бы я могла, я бы сама ходила на работу в такой пижаме.

Соседка сказала, нужно вызвать мастера, такого быть не должно, но среди зимы рисковать не хотелось. Вдруг печь окончательно сломается, что тогда делать?

При ФАПе было жилое помещение для врача, тесное, зато тёплое, с электроплитой, небольшим санузлом, но жить на рабочем месте не хотелось. Хватало того, что сюда люди шли нескончаемым потоком, при ФАПе совсем покоя не будет.

Земский доктор — должность, как оказалось, круглосуточная.

Утром с трудом открыла глаза. Пошла в ванную комнату, отделённую от кухни влагостойкой плитой ДСП.

Внутри я приспособила самоклеющуюся имитацию кафельной плитки из пластика — получилось симпатично.

Бойлер поделился горячей водой, быстро приняла душ, трясясь от холода, выскочила наружу, подпрыгнула на ледяных полах.

Ух!

Влезла в спортивный костюм с начёсом, шерстяные носки, войлочные тапочки — открытие сезона, — пошла на улицу за дровами.

Дровяник находился рядом с входной дверью, в закутке. Немного поленьев я всегда оставляла в сенях, остальное носила оттуда. Сдёрнула защёлку, привычно толкнула дверь.

Сначала не поняла, показалось, что кто-то подпирает дверь снаружи. Стоит огромный, держит с силой, недвижимо.

Перевела взгляд на окно, обомлела. С той стороны белым-бело, в стёкла упирался налипший снег, никакого просвета не видно.

Схватила лопату, ткнула в крошеный, отвоёванный у двери проём — так и есть, сплошная стена снега.

Не удивлюсь, если мой «коттедж в центре» занесло по самую крышу…

Что делать? Как быть? Как поступают в таких случаях? Ждут, когда спасут? Откопают?

Хорошо, если сегодня, а если завтра, послезавтра, через месяц. А если отключат электричество, и мы останемся не только без тепла печки, но и без обогревателей, бойлера, без… всего?!

В ужасе я рванула в комнату, там сладко сопела Лада, закутавшись в два одеяла.

Паниковать было нельзя, но я паниковала. Не боялась бы разбудить дочку, орала бы в голос, визжала, ревела.

Приняла решение раскапывать себя. Я не единственная в своём роде, не один наш дом замело, наверняка, не первый раз, значит, теоретически возможно откопаться…

Ну, как-то люди выходят из таких ситуаций…

Через три часа прорубила низкий туннель метра полтора в длину. Сени были в растаявших лужах от переброшенных сугробов.

Оставалось молиться, чтобы снег не обвалился прямо на меня, и надеется на свою ориентацию на местности, что копаю я в верном направлении.

На то и другое надежды отчаянно мало, но я копала, копала и копала.

Лада проснулась, с воодушевлением играла в прекрасную снежную пленницу, которую должен спасти ледяной дракон.

Она, естественно, в роли принцессы — в намотанном поверх тёплого костюма тюле, — я, видимо, дракона. Судя по отмёрзшим рукам — точно ледяного.

И сопливого. И перепуганного, да.

Время от времени Лада появлялась в сенях, торжественно объявляла, что связи по-прежнему нет.

Я молилась, чтобы сохранилось электричество. С ним у ледяного дракона больше шансов спасти свою прекрасную принцессу, чем без него.

А если бы связь включили, а лучше сразу лето!

На секунду показалось, что слышу мужские голоса, глухо, как сквозь толщу воды. Учитывая, что снег — это и есть вода, я была недалеко от истины.

— Эй, мы здесь! — закричала я, сама не своя, тараня лопатой утрамбованный вьюгой снег. — Сюда! Сюда! Помогите!

Следом выскочила Лада, начала скакать в сенях, с энтузиазмом и смехом крича:

— Сюда, сюда, мы здесь!

Как же хорошо, когда тебе пять лет. В душе живёт уверенность, что спасёт настоящий дракон, в крайнем случае, завалящий рыцарь.

В двадцать семь такой надежды нет, но я продолжала махать лопатой, как киркой, и вопить, что было сил:

— Эй! Э-ге-гей!

Затихла, прислушиваясь. Точно, мужские голоса, совсем близко, рядом. Рванула в дом, обежала все окна, вдруг хоть одно откопали снаружи, вылезу, помогу. Нет, картина та же — плотный, утрамбованный слой снега у стёкол.

Счастье, что председатель поставил современные стеклопакеты, тётя Зина говорила, что с деревянными окнами теплее, зато эти выдержали напор, старые рамы точно развалились бы…

Вылетела в сени, снова схватила лопату, обхватила, как средневековый рыцарь копьё. Понеслась на штурм снега, ткнула со всей возможной силой, ещё раз ткнула, ещё, начала рыть.

Что там было про бога и не плошать? Плошать я не собиралась!

Нет, нет, нет.

Внутри поднимался адреналин, меня начинало нести на волнах злости, которая обычно не давала мне сдаться, вот только думать тоже не позволяла.

Ладно, подумать можно позже, главное — откопаться.

Вдруг спасатели — это же МЧС, да? — уйдут на обед? До весны!

Нет, нет, нет!

Взвейтесь кострами какие-то ночи, мы пионеры, дети рабочих, крестьян и творческой интеллигенции!

Мы сами себя откопаем и закопаем, и…

Что-то зашумело, зашелестело, зашевелилось, снежная шапка надо мной дрогнула, начала осыпаться. Я рванула обратно в сени, спиной чувствуя, как оседают комки снега.

Мне что… снова копать?..

Через минуту пара сугробов перед моим лицом разлеталось по несчастным сеням, которым поможет только генеральная уборка, и на пороге возник высокий силуэт Сергея — сына тёти Зои.

— Доброго утречка, Надежда Андреевна, — произнёс он. — Снегу-то навалило…

— Утро доброе, хозяйка, — услышала знакомый до непонятной реакции собственного тела мужской голос.

Следом появился Митрофан Яковлевич, во флисовой кофте и полукомбинезоне на мягких резиновых лямках, который подчёркивал мощную, спортивную фигуру.

За его спиной виднелся свет, пробитый тоннель вёл прямо к калитке. С улицы доносились звуки работы тракторов, мелькали проблесковые маячки, громко переговаривались мужские голоса.

— Там МЧС? — зачем-то спросила я.

— Мы сами с усами, — усмехнулся Сергей. — Дорожные службы с ночи чистят, рано утром с мужиками собрались, пошли стариков, женщин да больных откапывать, кто сам не может.

— Митрич остался, — буркнул Митрофан Яковлевич.

Я поняла, что речь о старике, который недавно приходил с жалобой на внуков, просил справку, что здоров.

— Сам откапывай Митрича, если такой смелый, — фыркнул Сергей. — Он мне в прошлый раз так зарядил черенком лопаты, думал — сотрясение. Самостоятельный он у нас, — засмеялся, глядя на меня. — Внук из райцентра доберётся, откопает, если у самого не получится. Чаем напоишь, Надежда Андреевна?

— Да, конечно, — взмахнула я руками, пригласила жестам в дом. — Проходите, пожалуйста.

Сергей быстро разулся, Митрофан попятился, собираясь уходить, я невольно сморщилась, обидно стало. Почему, объяснить себе не могла.

Я ведь не просила нас откапывать, то есть просила, но не лично Митрофана Яковлевича, а вообще — вселенную. Или МЧС. Сам откопал, теперь стоял, как в рот воды набравши, смотрел угрюмо, недовольно, будто я его заставила, взяв любимого кота в заложники.

Бирюк…

Остановился, сделал несколько шагов к двери, аккуратно снял ботинки, зашёл в дом, нахмурился сильнее, глядя на свои ноги в обычных чёрных носках.

— Есть чёрный чай, зелёный, пряники… мятные, — принялась я изображать радушную хозяйку, пока Лада посвящала Сергея в ледяные драконы.

У того росла дочка, младше Лады, но уже вошедшая в возраст уважающей себя принцессы, так что удивить или озадачить его церемониалом было невозможно.

Тюль вместо плаща, кочерга вместо меча — прекрасно.

Поставила чайник, скрылась в ванной, глянула на себя в зеркало.

Боже мой!

Сопревшие волосы торчали во все стороны, по лицу размазана грязь, откуда только взялась, губы потрескались, нездоровый румянец, на шее красные пятна, футболка, выглядывающая из-под расстёгнутой кофты, со следами пота на груди.

Хоть реви.

Не из-за Сергея расстроилась, с ним я, образно выражаясь, «потеряла честь», когда ползала по грязи вокруг Мини Купера, и когда устанавливала стиральную машину, выбив пробки во всём доме.

Кажется, он воспринимал меня как стихийное бедствие, забавное и немного умственно неполноценное. Не смотри, что медичка.

Из-за Митрофана. И это признание мне совсем не понравилась.

Быстро привела себя в порядок, насколько смогла, вышла к гостям, только зря старалась. Митрофана след простыл, ушёл.

К вечеру следов стихийного бедствия не осталось. Связь восстановили быстро, электричество не отключали, улицы расчистили грейдерами, убрали сугробы у домов. Магазины, почта, банк — всё работало в привычном режиме.

Никто не обсуждал произошедшее. Обычная зима.

Я шла домой с мыслью перетаскать больше дров в сени, лучше завалить большую часть, всё равно пустуют.

Дровяник, оказалось, откопал Митрофан, пока мы с Сергеем пили чай. Откопал и молча ушёл… Спасибо не позволил себе сказать.

И пусть идёт!

Рядом с калиткой стояла газель с крытым тентом, на котором красовалась надпись про строительство домов под ключ и ремонтные работы любой сложности.

— Здрасте! — отрапортовал вертлявый мужичок, выскочив из газели. — Принимай материалы, хозяйка.

— Какие материалы?.. — опешила я, прочитала ещё раз надпись на тенте. — Я ремонт не заказывала…

— Центральная, сто семнадцать? — посмотрел на номер дома мужичок. — Вы ж медичка наша новая, из ФАПа?

— Да.

— Значит вам, — довольно кивнул он. — Лёх, выгружаемся! — рывком открыл дверь, из салона бодро выпрыгнул молоденький парнишка.

Побежал к кузову, ловко запрыгнул внутрь, начал подавать второму какие-то доски, панели, свёртки, коробки, ящики с инструментами.

— Эти значит, полы утеплять?.. — важно прошёлся мужичок по моим полам прямо в обуви. — Ага… ага… — стучал он дереву, качал порог между домом и сенями. — Ага… — подковырнул фомкой доску пола. — За пару дней управимся, хозяйка.

— Послушайте, это ошибка. Я ничего не заказывала. Или… — остановила я себя. — Вас председатель прислал?

— Не. От мастера мы.

— Какого мастера?

— Фирма «Мастер», на машине написано ж, — ткнул в сторону газели, будто это всё должно объяснить. — Начальнику звоните, узнавайте, наше дело маленькое: сказали делать — делаем.

— Дайте телефон начальника, — потребовала я.

Лёха продиктовал. Я набрала, спросила, как зовут начальника.

— Митрофан, ясно, — посмотрел на меня, как на душевно больную Лёха.

— Митрофан Яковлевич? Гучков?

— Он самый, — подтвердил мужичок постарше.

— Да, — услышала я в это время в трубке, замерла на секунду, настолько непривычно прозвучал знакомый голос. — Я вас слушаю.

— Митрофан Яковлевич, — выдохнула я, отошла подальше от рабочих. — Это Надежда Андреевна, врач. Здесь приехали рабочие, разгрузили строительные материалы, сказали — от вас.

— Правильно сказали, — всё, что ответил Митрофан Яковлевич.

Неудивительно, что фирма у него называется просто «Мастер». Само красноречие.

— Я ничего не заказывала, — отчеканила я.

— Я знаю.

— Тогда?.. Послушайте, я ничего не заказывала, не собиралась делать никакой ремонт, у меня нормальные полы.

— У вас ледяные полы, Надежда Андреевна, — отрезал Митрофан Яковлевич. — Это несложно исправить.

— У меня нет денег, понимаете? — выдохнула я. — Даже в рассрочку, — пришлось признаться.

— Денег не надо.

— Митрофан… — начала было заводиться я, наблюдая со стороны, как отлетают последние всполохи здравого смысла, и пыталась прикинуть, где окажусь, когда приду в себя…

На Чукотке?

— Надежда, — услышала ровный голос, оказавший на меня почти гипнотизирующее действие, во всяком случае, на несколько секунд нейронные вспышки в моём воспалённом мозгу замерли. — Надя, у тебя дочка. Хочешь, чтобы она из простуд не вылезала? Мне утеплить полы несложно. Если бы не мог — не делал.

Глава 7

Как называется период в отношениях, когда самих отношений нет, предпосылок к ним нет, но есть чёткое понимание, что всё впереди?

Когда ты мысленно присвоила себе человека, несмотря на то, что никаких авансов не поступало, и здравый смысл говорит, что вряд ли поступит?

Когда единственное, что ощущаешь — неясные вибрации воздуха, наполненные обещанием чего-то невысказанного, непроизнесённого вслух, но совершенно ясного?

Я не знала, как назвать то, что происходило между мной и Митрофаном Яковлевичем, но чувствовала это каждой клеткой организма.

Не Митрофаном Яковлевичем, Митрофаном — он сам попросил себя так назвать в тот единственный раз, который мы общались за прошедший почти месяц.

Рабочие завершили ремонтировать полы. Справились действительно быстро, теперь весь дом, включая пострадавшие от снега сени, был устлан линолеумом — не самым очевидным для меня материалом, зато удобным и, как оказалось, если всё сделать по уму — тёплым.

Практично и удобно.

Митрофан заехал, когда мужики загружали газель, выносили оставшиеся стройматериалы.

— Принимай работу, начальник! — выкрикнул вертлявый, как оказалось, Борис, когда я стояла на улице, придерживая калитку, чтобы внести посильный вклад в ремонт собственного дома, рядом же остановился внедорожник.

— Добрый день, — поздоровался Митрофан Яковлевич со мной, после того, как степенно, по очереди, пожал руку всем рабочим. — Пригласите, Надежда Андреевна?

Естественно, я кивнула, пошла вперёд по расчищенной тропинке. Бросила взгляд на поленницу, невольно вспомнив, кто спас дрова из снежного плена, заодно нас с Ладой от мороза. Теперь полы утеплил…

— Хорошо, — прокомментировал Митрофан Яковлевич работу своих подчинённых, заглядывая в каждый уголок, трогая, наступая, стуча. — Алексей, иди-ка сюда, переделай, — иногда указывал на невидимые мне недостатки. — Что ж… — посмотрел в итоге на меня. — Теперь не замёрзнете.

— И всё-таки, — решилась я озвучить то, что не давало покоя. — Сколько я должна?

— Надежда Андреевна, — приподнял руку в предупреждающем жесте Митрофан Яковлевич, я предпочла промолчать, пусть и очень хотелось выговориться.

Неудобно как-то, неловко. Словно я осталась должна, и мне придётся за это расплатиться, заранее хотелось знать, как именно. Неопределённость нервировала.

— Чаю? — наконец, выдавила из себя, переводя взгляд на заварочный чайник.

— Мы это… пойдём, начальник? — выразительно кашлянул за спиной Митрофана Яковлевича Борис. — Доброго здоровьица, хозяйка.

— Идите, — кивнул Митрофан в ответ.

Я искренне поблагодарила за проделанную работу, потому что всё, что реально могла — благодарность на словах.

— Есть кофе, — засуетилась я на кухне, — растворимый, правда, — добавила, извиняясь. — Чай чёрный, зелёный, таёжный, меня соседка угостила, очень вкусно, — лепетала я, будто человека, жившего здесь, возможно удивить настоем из таёжных трав.

— Чёрный, — слегка улыбнулся Митрофан Яковлевич, присаживаясь за стол.

— Суп ещё есть, овощной, на телятине, и плов с курицей… — спохватилась я, что время обеда

Вдруг гость захочет съесть чего-нибудь сытнее воды.

— Я не голоден, спасибо, — было мне ответом.

— Вот тогда, кекс с творогом, — открыла я салфетку, под которой лежал симпатичное произведение кулинарного искусства.

Честно говоря, приготовление пищи — не моя стихия. В Калининграде готовила всегда мама, мне и в голову не приходило стоять у плиты. В Красноярске чаще заказывали или ходили в рестораны.

Кое-какие представления о кулинарии я имела, но касались они в основном детских блюд.

Супчик с фрикадельками приготовить могла. Овощное пюре или тефтельки умела. Сдобные пироги или кислые щи по-прежнему оставались для меня загадкой.

Так что своим кексом я искренне гордилась.

— Спасибо, — глухо кашлянув, ответил Митрофан Яковлевич, медленно протянул руку, взял самый маленький кусочек, осторожно откусил.

Я наблюдала за процессом, будто участвовала в кулинарном шоу. Прямо сейчас главный шеф-повар должен вынести вердикт моему блюду. И мне лично, как повару, человеку и… женщине.

— Вкусно, — проглотив несколько кусочков, сказал Митрофан Яковлевич, отложив остальное в сторону.

Что ж… решила не подавать вида, что стало обидно.

— Я посмотрела анализы Вовы и Василисы, всё хорошо, — суетливо сказала я, чтобы чем-то заполнить пространство, которое наполнялось густым, дурманящим туманом, от которого холодели ноги, зато в груди и внизу живота становилось нестерпимо горячо.

— Видел, — всё, что ответил Митрофан Яковлевич, напомнив, что с достижениями цивилизации он знаком.

Зайти на необходимый портал — не проблема.

— Спешу я, — встал Митрофан Яковлевич. — Если выявятся недостатки, — он скользнул взглядом по полу от порога до стены, — звоните.

— Х-хорошо, — буркнула я, подскакивая, как ужаленная.

Митрофан Яковлевич уже обувался, когда я выскочила в сени с завёрнутый в салфетку и пакетик кекс, отрезала половину.

— Вот, — протянула я. — Передайте, пожалуйста, детям… что могу… — замешкалась я, начала заикаться под нечитаемым, непонятным взглядом.

Ну, дай же понять… хоть какой-то знак, хоть что-нибудь…

— …Митрофан Яковлевич, — выдохнула я, выдохнувшись самой.

Сдулась, словно шарик воздушный, превратилась в тряпочку.

— Митрофан, лучше просто Митрофан, — было ответом мне.

Он осторожно забрал из моих руку свёрток, посмотрел ещё раз неясным взглядом, с мало чего выражающим лицом, поблагодарил, вышел…

И как прикажите это понимать?

Может, я соль с сахаром перепутала?

Попробовала свою выпечку сама. Кекс как кекс, не десерт Павловой, но есть можно.

Что этому Митрофану надо?..

Три последующие недели пролетели почти мгновенно.

Время перед Новым Годом, в предпраздничных хлопотах, всегда летит со скоростью света.

Плюс работы прибавилось, люди шли сплошным потоком, распробовав медицинскую помощь в шаговой доступности.

Когда я только переехала, предстоящий праздник меня не пугал, однако навевал тоску.

Одинокий Новый год — напоминание о собственной никчёмности, ненужности, убогости какой-то.

Стоя на пороге тридцатилетия, пусть почти тридцатилетия, самый главный праздник встретить не с кем.

В какой момент я настолько фатально ошиблась в своей жизни?

Сейчас, благодаря всеобщей суете, я невольно включилась в новогоднюю круговерть.

Украсила ФАП, дом, правда, похоже, мы оставались без ёлки, но не беда. Купила пушистые ветки у бабульки рядом с магазином, водрузила в вазу, доставшуюся от прошлых хозяев, накупила разноцветных гирлянд. Лада нарезала снежинок из бумаги — вот и новогоднее настроение подоспело.

Готовились к утреннику в садике, ещё наши пупсы должны были выступать на сцене местного ДК в праздничном концерте. Для дочки грандиозное событие, которое она ждала с трепетом дебютантки.

И все эти дни между мной и Митрофаном что-то происходило на тех, неясных, недоступных вибрациях, которые невозможно объяснить, но чувствуешь всеми фибрами души.

На самом деле мы виделись от силы четыре раза. Три вскользь поздоровались — на почте, рядом с домом тёти Зои, когда он разговаривал с Сергеем, и в магазине, оживлённо беседующим с Настасьей…

Один раз проехал мимо, я не сразу сообразила, что прошелестевший шинами внедорожник — Митрофана.

Остановился недалеко от магазина. Из машины выскочила Настя, весело помахала рукой тому, кто остался в салоне, побежала в сторону своего дома, виляя пятой точкой.

И только через несколько секунд я сообразила, кто именно привёз продавщицу. Понимание кольнуло болью, пусть я и собрала волю в кулак.

Мало ли, какие вибрации я себе выдумала… Митрофан не обязан чувствовать то же самое, что я, никто не обязан.

Просто… просто… просто…

У меня давно мужчины не было, мерещатся посылы от Вселенной.

Прибавила шагу, свернула в ближайший проулок, смахнула застывшие на морозе слёзы, добежала до ФАПа, зашла в кабинет, начала готовиться к вечернему приёму.

Через несколько минут получила сообщение от абонента «Гучков Митрофан Яковлевич».

«Не ревнуй», — было написано там.

Я несколько раз перечитала, зависла, думая, что ответить.

Хотелось что-то остроумное, едкое, на грани, получилось лишь:

«Не ревную. Не вижу причин».

Подумаешь, высадил продавщицу у дома. Не сам же высадился у неё дома, хотя, кто знает. Свечку никто не держал.

Настасья ничем не хуже любой другой девушки. Молодая, симпатичная, в поиске, без шлейфа некрасивых историй за спиной — я навела справки, да.

Митрофан вдовец, два с лишним года как. Жена ушла от онкологии. Последние месяцы жизни они вряд ли жили половой жизнью, значит, время вынужденного воздержания вырастает.

И даже если потеря любимой стала нестерпимым ударом, жизнь неминуемо должна была взять верх над скорбью.

Поэтому и не ревную, потому не вижу причин. Выходит, Настя, а я, выходит, ошиблась.

Просто противно, больно, и от осознания нелепости собственных чувств более муторно становилось. Стыдно перед собой за собственные мысли, самообман.

«Был в райцентре, автобус отменили, захватил Анастасию и Ляушину Степаниду Михайловну».

«Не понимаю, зачем мне эти подробности, но держи в курсе», — с широкой улыбкой ответила я.

Больше Митрофан не ответил ничего, не появился, я почему-то не ждала. Просто жила в ожидании праздника, и речь вовсе не про Новый год.

Глава 8

В Дом культуры мы с Ладой собирались, как на бал. Дочка со всей возможность торжественностью несла костюм Снегурочки — такая честь выпала. Первая серьёзная роль — и сразу на большой сцене.

Я обновила цвет волос и причёску. Вышло не хуже, чем в Красноярске, удалось найти хорошего мастера.

Самостоятельно проведённый курс массажа для лица должен был вернуть тонус коже, если не справился, макияж мне в помощь.

Неизвестно для чего нанесённое на всё тело молочко с едва уловимым нежно-пряным ароматом стало завершающим штрихом.

Вызывающе наряжаться не стала. Единственное вечернее платье, оставшееся от прошлой жизни, осталось висеть в шкафу.

Остановила выбор на брюках и бирюзой блузке, подходящей к цвету глаз. Одновременно ярко и сдержанно. Уместно.

Вместе со всеми родителями толпилась за кулисами, помогала переодеваться, подбадривала юных артистов, обещала им настоящий фурор.

До наших крошек выступала местная театральная студия с небольшой, симпатичной постановкой. Следом ансамбль народных песен и танцев, потом ещё одна танцевальная группа, на этот раз подростков, с современной постановкой.

Приехали коллективы из соседних районов. Танцевали, пели, демонстрировали прочие таланты. Показали спектакль «Питер Пэн». Любительски поставленный, без сложных декораций и костюмов, но очень милый. Мне искренне понравилось.

Между выступающими выходили официальные представители власти. Коротко поздравляли односельчан, некоторых выделили отдельно, дарили подарки.

Выглядело душевно, как-то по-родственному, совершенно безобидно.

Зрители выкрикивали беззлобные шутки. Артистов подбадривали, в случае ошибок не свистели, не осмеивали, терпеливо ждали, когда соберутся, и всё получится.

Неожиданно на сцену вызвали меня, раздались громкие аплодисменты, народ скандировал: «Браво!», «Даёшь медичку!», «Женись на Надь Андревне, председатель!».

Председатель лет шестидесяти довольно усмехался в усы, косился в сторону жены, обещал подумать под благодушные смешки.

Мне вручили грамоту — первую в моей жизни, — и ценный подарок — сертификат в сеть магазинов бытовой техники под дружные аплодисменты.

Пока стояла на сцене, невольно пробежалась глазами по рядам кресел в поисках одного-единственного человека.

Широкоплечего, со смурным взглядом светло-голубых глаз под чуть нахмуренными бровями. С волосами, отливающими рыжиной, и ухоженной бородой, тоже с рыжим оттенком.

Нашла. Митрофан сидел на пятом ряду с краю, держа на коленях Вову, которого больше занимала пустышка в собственном рту и игрушка в руке, чем происходящее на сцене.

Через несколько человек от Митрофана устроились Василиса с Ромой, рядом несколько мальчишек и девчонок чем-то, неуловимо похожих на Гучковых-младших.

Я сошла со сцены на деревянных ногах, с колотящимся на бешеной скорости сердцем, будто это я танцевала, пела, изображала сказочных героев. Ловила злого волка, который пытался своровать детские подарки — хулиган!

Подарки, кстати, удалось спасти, все детки найдут их под своей ёлочкой в Новый год.

Выступили наши крохи, искупались в овациях, дважды выходя на поклон.

Постепенно народ разбредался, началось хаотичное шатание. В холле играла музыка, должна была начаться праздничная дискотека, потом фейерверк.

Я оставаться не планировала. Потанцевать хотелось, очень. Попрыгать, оторваться, выпить шампанского, пусть не Мартини Асти, не Мондоро, не пресловутое Просекко, самого обычного, полусладкого, но было кое-что, вернее кто, интересовавший меня сильнее танцев и шампанского.

Казалось, сегодня решающий момент.

Лада прыгала в холле под ёлкой в кругу приятелей. Рядом с энтузиазмом скакали внуки тёти Зои, тут же стояла жена Сергея, приглядывая за весёлой компанией.

Накинула куртку, шапку, попросила взглядом присмотреть за дочкой, выскочила на улицу, ловя холодный воздух ртом.

Внутри всё искрилось. Лопалось, как пузырьки шампанского в неясном предвкушении, которое росло по спирали. Увеличивалось, даря с каждой секундой больше и больше надежд.

Сегодня что-то должно было решиться, предопределиться. Сегодня отношения с Митрофаном из неясной, абсолютно необъяснимой стадии, должны перейти в нечто более определённое.

Кожей, сердцем, женским чутьём, назовите как хотите, я чувствовала на себе взгляд Митрофана. Такой… по-мужски заинтересованный, ведущий к неизбежности.

Судьба. Фатум.

От парадного крыльца Дома культуры до металлического забора было несколько метров, которые разделял газон, укрытый снегом, небольшие пушистые ели, сейчас украшенные весёлыми огоньками.

Кругом люди, люди, люди…

Дети, взрослые, мужчины, женщины, старики. Все здоровались, поздравляли, желали хорошо встретить Новый год и так же провести. Лезли с разговорами, комплиментами, неуместными вопросами, кто-то норовил показать высыпание или покрасневшее горло.

Вышла за забор, остановилась, поправила шарф, смотря на удаляющиеся силуэты людей с детьми. Одна широкоплечая, коренастая…

Нервно переступила с ноги на ногу. Выдохнула, глотая горькое разочарование. Обернулась к крыльцу, сдерживая слёзы.

Ушёл. Взял и ушёл.

Вот тебе и женское чутьё. Вот тебе и фатум.

Галогеновый свет стоящей рядом машины осветил с головы до ног, я в раздражении отвернулась, двинулась к клубу.

Нужно забрать Ладу, лечь спать. Завтра праздник, готовить надо, салат с ананасами, оливье опостылевший.

Новый год. Фатум.

— Отлично выглядишь, Надя! — услышала голос, который никак не ожидала услышать. Забыла о его существовании на планете Земля.

Арнольд.

— Что ты здесь делаешь? — обхватила себя руками, будто защитная поза могла помочь.

— За тобой приехал, Надь.

Я смотрела на человека, с которым жила несколько лет. Узнавала и не узнавала в то же самое время.

Вернее, себя не узнавала. Ведь это я, выходит, жила с ним. Да?

С этим высоким, худым, остроскулым мальчиком, с длинным лицом и впалыми глазами? Его внешность мне казалась аристократичной? С ним я проводила дни, ночи, делилась планами?..

— Зачем? — устало посмотрела я на Арнольда, задаваясь другим вопросом.

Где были мои глаза? Неужели я не видела бегающего взгляда, тонких запястий, нелепо выглядывающих из-под куртки, вялых кистей рук, узких плеч и впалой грудной клетки, которые и пуховик не скрашивает. А шапка с помпоном?

Ты ординатор одной из лучшей клиник страны, Арнольд, какой помпон? Мамина ты радость…

— Я только узнал, что отец тебя сюда заслал. Сразу приехал! Поехали со мной. Я решу все вопросы, выплачу всё, что необходимо по программе. С собой в Москву увезу, там отец не достанет. Обещаю!

— Арни, уезжай, — махнула я рукой, не имея сил спорить.

Москва, выплаты, отец… плевать я хотела на Бербоков. Всех, до седьмого колена.

— Понимаю, ты обижена. Я виноват! Ну, прости меня, прости! Вы с Ладкой моя семья! Мо-я-семь-я! — проговорил по слогам, со всем возможным пафосом.

Шекспировское: «Быть или не быть, вот в чём вопрос?» менее патетично, чем выброс перезревшего мальчика.

— Я квартиру снял. В Видном — это Москва. Почти. Неважно. Будете там с Ладой жить.

— А ты где? — усмехнулась я, заранее зная ответ.

Моё место — грязная тайна от родителей Бербоков и всего мира.

Маленькая радость Арнольда, пока не надоем ему самому, обман не раскроют высокопоставленные родственники, или необходимый для карьеры профессор.

— С Вероникой, она ребёнка ждёт, это неважно. Главное, что я люблю тебя и Ладку.

— Понятно, — кивнула я, отмечая, что меня никак не тронули его слова. Совершенно.

Я словно плохую мелодраму смотрела в исполнении бездарных актёров, сидя в переполненном зале МФЦ, ожидая, когда подойдёт очередь, и я, наконец-то, избавлюсь от скучного зрелища.

— Уезжай, — бросила я, двинулась по дорожке в сторону калитки, ведущей в Дом культуры.

— Не уеду, — зашипел Арнольд. — Ты и Ладка — моя семья. Она моя дочь, ты — жена.

— А Вероника? — не сдерживая ехидства, спросила я. — Вторая жена? Или первая? Или любимая? Или нужная для карьеры? Какой же ты низкий, отвратительный тип, Бербок, — проговорила я, видя перед собой не человека, а биомассу без базовых инстинктов и условных рефлексов, так… неудачный набор хромосом, в которые закралась серьёзная генетическая ошибка.

— Не отпущу! — дёрнул меня за руку Арнольд, напомнив, что пусть он не бог весть какой, но мужчина, во мне же веса от силы пятьдесят килограммов и ноль навыком самообороны. — Со мной поедешь!

— Э-э-э-э… — с этим звуком раскатистого, густого голоса Арнольд отлетел в сторону. — Что с ним сделать? — нагнув голову вбок, на меня внимательно смотрел Митрофан.

Ниже Арнольда на полголовы и выше на целого человека.

— Пусть уедет, — всхлипнула я, оглядываясь.

Вокруг собралась толпа соглядатаев, спешивших посмотреть представление, рядом с которым «Питер Пэн», показанный заезжим коллективом — ерунда.

Прекрасно, я стала источником сплетен и жареных новостей на ближайшие полгода.

— Езжай отсюда подобру-поздорову, — угрожающе проговорил Митрофан, глядя в упор на Арнольда.

— Только с ней и Ладкой! — крикнул Арнольд, ринулся в мою сторону.

В это же время меня аккуратно переставили, как матрёшку, убрав с траектории бывшего. Сергей подоспел, успев на ходу вздохнуть, дескать, снова нарисовалась Надежда Андреевна.

Митрофан ловко перехватил Арнольда. Одним движением вывернул ему руку, заставив взвыть на всю улицу, нагнул голову вниз, вынудив пропахать помпоном примятый снег, толкнул в сторону машины со словами:

— Езжай отсюда по-хорошему, мил человек.

— А то что, будет по-плохому? — вскрикнул, вернее, всхлипнул Арнольд.

— Почему же по-плохому, что мы, нехристи какие?.. По-людски похороним, помянём на Радоницу, — проговорил Митрофан угрожающе тихо. — Места здесь глухие, скиты староверские по округе раскиданы, божьи люди скрытники — никто искать не станет, а станут — не найдут. Зверья полно в тайге. Вышел человек в неурочный час из машины до ветру, а тут волки голодные… Медведь-шатун, говорят, бродит, мается. Пошёл, говорю, отсюда! — схватил за ухо, поволок к машине. — Шапчонку-то не теряй, отморозишь уши, — ткнул упавшую шапку в растопыренные пальцы.

Арнольд залетел в салон, хлопнул дверью так, что с рядом стоящего дерева ворох снега облетел, медленно опустился на землю пушистым одеялом.

Митрофан прошёл мимо меня, коротко глянул, кивнул Серёже, стоявшему поодаль, сел на свой снегоход. Его примеру последовал друг. Подъехали несколько мужчин, лица некоторых были мне знакомы, оглядели присутствующих хмурым взглядом.

Поехали за автомобилем Арнольдом, который и рад бы был увеличить скорость, но с низким клиренсом на каше из снега не разгонишься.

Выглядело по-настоящему пугающе. Словно дикие волки неспешно загоняли несчастную, обречённую на погибель жертву, выводили на дорогу, проходящую сквозь непроглядную тайгу.

Не разобравшись, кого мне жальче, Бербока, у которого наверняка штаны сейчас сырые, или себя несчастную, брошенную двумя, уже тремя мужиками — Митрофан ушёл из клуба, а ведь не мог не чувствовать, что я жду, но ушёл, — зашла в клуб за Ладой.

Любопытные взгляды старалась игнорировать, мысленно смиряясь с ними. Медичка — звезда местной гламурной хроники.

Лада уходить, само собой, не хотела. С Алисой, дочкой Сергея, они впали в раж, обнимались, наигранно ревели, не желая расставаться, кривлялись на грани настоящей истерики.

— Пусть у меня ночует, Надюша, — посмотрев на это безобразие, предложила тётя Зоя. — Внуки сегодня у меня, молодые одни побудут, и ты отдохни.

— Пижаму надо… — неуверенно ответила я.

Одной побыть хотелось, пореветь всласть или напиться. Или напиться и нареветься. Нормальное женское желание. Я, между прочим, не употребляла с момента переезда в Кандалы, рядом с дочкой не позволяла себе расслабляться, плакала же последний раз не помнила когда.

— А то я не найду во что дитё одеть, — улыбнулась тётя Зоя.

— Спасибо, — вздохнула я.

Договорилась с вмиг утихомирившейся Ладой, которая от счастья не верила себе, изо всех сил старалась изображать послушную, хорошую девочку. Пришлось поверить.

Шла домой одна, слушая скрип снега под ногами. Вокруг темень, лишь в свете фонарей кружились крупные хлопья снега, падали мягкими пушинками на землю. В светлом облаке виднелся месяц, висевший высоко в тёмном небе, в окружении подружек звёзд.

Дым из труб стоял вертикально, устремляясь ввысь, чтобы растаять, разнося по воздуху ни с чем не сравнимый запах.

Идеалистическая картина. Непонятно, как я оказалась в ней.

За какие заслуги или, наоборот, грехи?

Шум снегохода услышала издали, не предала значения. Раньше, когда было в новинку, оборачивалась на каждое урчание. Сейчас привыкла, как по осени привыкла к грохоту тракторов, вездеходов, квадроциклов, шуму сплавляющихся по реке катеров на мощных моторах.

— Повезти, Надя? — чуть перекрыв мне дорогу, остановился Митрофан.

Аляска с меховым воротником, тёплые штаны, ботинки, кожаные перчатки с опушкой из натурального меха, на ресницах чуть-чуть инея.

— Ты, кажется, спешил, — ответила с нескрываемой обидой, пусть она и глупая совершенно.

Мы ни о чём не договорились. Вообще — ни-о-чём.

— Надо было малых к сестре отвести, — спокойно ответил он. — Лада с тётей Зиной осталась?

— Да, — буркнула я, вдруг поняв, что у нас… что мы… что…

— Поехали, — кивнул Митрофан, показывая на снегоход. — Не бойся, ничего с твоим не сделали, — сказал, пока я усаживалась на сидение. — Проводили километров десять до нормальной трассы, разок подтолкнули, да отпустили с богом…

— Я не боюсь, — пробормотала я. — И он не мой.

— Хорошо, что не твой, — словно усмехнулся Митрофан.

Глава 9

Митрофан остановил снегоход у моей калитки. Мы прошли в дом по плохо расчищенной тропинке мимо сугроба, под которым зимовал несчастный Мини Купер.

Невольно я оглядела своё жилище свежим взглядом, сравнивая с тем, что видела у Гучковых.

Неустроенность, ощущение временности сразу бросилось в глаза. Конечно, я старалась, как могла, украсить быт, скрасить нашу жизнь с дочкой, но сказать, что уделяла этому много времени и сил не получалось.

Часто уставала так, что не оставалось сил на уборку, и честно говоря, не видела проблемы в одежде, развешанной на стульях, или стопке неглаженого белья.

Пыли нет, полы чистые, посуда тоже — что ещё надо?

Однако в сравнении с почти стерильной чистотой в доме Митрофана — бедлам.

— Чай? — предложила я, глядя, как аккуратно разувается гость. — Шампанское есть…

Было бы неплохо выпить, на самом деле… Я начала не на шутку переживать, не знала, куда себя деть, как вести, что говорить.

Вроде бы цель визита мужчины очевидна, но что говорить, делать — непонятно.

Оказалось, я не умею проявлять инициативу, абсолютно. Отчего так сложилось, наверное, ответил бы любой доморощенный психоаналитик.

Виной тому классический, патриархальный брак родителей, где основные решения ложились на плечи папы, или предыдущий опыт, когда ухаживали за мной, а не я.

Факт оставался фактом: я ждала каких-то действий от мужчины. А действий не происходило. Никаких.

Митрофан кашлянул, отказался от шампанского, на чай согласился.

— Нравится тебе здесь? — спросил он, глядя на чашку, из которой поднимался пар.

— Здесь? — я обвела взглядом комнату, в которой мы сидели.

Формально это можно было назвать кухней — там находились печь и закуток с плитой, — в то же время самая большая комната, где стоял диван, телевизор — выходило, гостиная. Два других помещения совсем небольшие — спальни мои и Лады.

— Честно говоря, я испугалась, увидев эту «квартиру в коттедже», — фыркнула я, вспоминая собственные чувства, когда смотрела на… на это.

— Не мудрено, — улыбнулся краешком губ Митрофан. — Не думала о чём-то более… подходящем? Слышал, по госпрограмме хорошие подъёмные дают.

— Я купила квартиру под Калининградом, капитально вложилась в долги, — нервно засмеялась.

— Калининград? Далеко…

— У меня там мама, — пояснила я.

— Расскажи о себе, — попросил Митрофан, поставив меня в тупик.

Он пришёл ко мне на ночь глядя, когда нет Лады, чтобы разговаривать?.. Ладно…

Мы действительно беседовали, что было странным, совершенно новым опытом для меня. Не то, чтобы до этого я не разговаривала со своими мужчинами, но настолько обстоятельно — никогда.

Про отца Лады я толком вспомнить ничего не могла, всё, что нас связывало — мимолётное увлечение, на короткий момент показавшееся мне любовью всей жизни.

А с Арнольдом мы, оказывается, и не разговаривали толком, хоть долго жили под одной крышей и учились вместе. Парадокс.

Я рассказывала про своё детство, родителей, места, которые любила и которые мечтала посетить, о том, что хотела и чего боялась.

Он о себе, жене, которая умерла, своём отношении к ситуации, её решению, и как это отношение менялось со временем.

Мария — так звали жену, умерла от онкологии, которую обнаружили во время беременности. Был реальный шанс сохранить жизнь, сделав аборт, чтобы пройти курс лечения. Она отказалась из-за религиозных соображений… Неподвластное мне решение, которое я не могла понять, объять даже не получалось. Митрофану, как оказалось, тоже.

Он настаивал на аборте, просил, уговаривал, считал, что жена совершает ошибку, злился, ругался. Испортил отношения с родственниками с обеих сторон, некоторые по сей день не здоровались с ним. После, постепенно, пришло понимание, что Мария имела на это право.

Иначе попросту не могла. Оставалось только принять этот выбор — на это ушло два с лишним года. Непростой вышел урок.

О детях говорили, об их будущем. О том, что придётся отпустить в большую жизнь, а этого так не хочется, настолько страшно, что ком подходит к горлу.

Но надо — мир не нами придуман, течение времени не остановить.

О ёлке, которой у нас с Ладой не было, потому что большая часть населения покупала разрешения на выруб одной красавицы в строго отведённом месте — это было по карману, потому в домах красовались свежие ёлочки, источая аромат хвои и атмосферу нового года. Я же и топор — вещи несовместимые, как и поход в лес.

Продавали же ёлки за такую стоимость, что дёргался глаз от возмущения.

Село раскинулось посреди тайги — гектары леса кругом, а цену ставили такую, словно в Сахаре торговали, предварительно полив слезами единорогов, честное слово!

— И то верно, — засмеялся Митрофан на мою возмущённую тираду.

А потом… Потом просто поднялся и сказал, что пора домой. Уходит, сказал. Так просто: пора домой. И так задержался. Поздно уже…

Не знаю, что выражало моё лицо в этот момент. Хочется верить, что обида не была написана красной бегущей строкой, но вряд ли. Меня буквально разрывало от разочарования, самого большого в моей жизни. Огромного, буквально космического масштаба.

Удивительно. Момент, когда я стояла с мятыми купюрами, выданными мне для оплаты аборта и «компенсации морального вреда», суммы, которой по факту хватило бы на один поход в ресторан, не был настолько разрушительным.

Разговор с Бербоком-старшим, с несостоявшейся свекровью, грозящей полицией, понимание, что Арнольд предпочёл мне удобную жизнь, карьеру, предал не только меня, но и Ладу, не стал столь болезненным.

Даже когда я смотрела на свой новый дом — развалюху шестидесятых годов двадцатого века постройки, — и понимала, что это и есть моя жизнь на ближайшие пять лет, и я сама тому виной — не оказались фатальны для меня.

Тогда я понимала, это — не конец.

Новая ступень, которую придётся как-то преодолеть. Научиться жить в новых обстоятельствах, приспособиться.

Произошедшее сейчас ощущалось крушением мира. Грёбаной Помпеей моего существования.

— Нельзя мне, Надежда… пост сейчас, — глухо произнёс Митрофан, возвращаясь на место.

— Что? — качнула я головой, не понимая, что он говорит.

Нет, об ограничениях в постах я слышала, не в вакууме жила, но…

— Рождественский пост. Не только в еде воздерживаемся, главные страсти преодолеваем: гнев, жадность, гордыню, похоть… Время, чтобы на жизнь свою посмотреть, переосмыслить, грехи осознать.

— И много у тебя грехов? — спросила я, не зная, что сказать.

Не сильна я была в религиозных вопросах. Жила телесным, земным, не возвышенным, высокодуховным, и считала это правильным.

Невозможно врачу верить в бога — так я считала. Или ты борешься за жизнь и здоровье человека, или перекладываешь на плечи высших сил. Я предпочитала бороться.

— Хватает, — криво усмехнулся Митрофан. — Особенно в последнее время, как тебя встретил… не дают покоя мысли… — посмотрел он прямо.

Настолько красноречиво, выразительно, что у меня выступили мурашки на руках.

— Нас воспитывают с мыслью, что близость возможна только в браке. Понимаешь? — продолжил он после напряжённого молчания.

— Для продолжения рода, — горько усмехнулась я злой иронии.

Какая же я «счастливая», хоть самой себе завидуй. Собрала весь паноптикум мужчин.

Шлюха в штанах — был. Мелочный предатель — был. Теперь — …монах.

Кто следующий? Солнцеед? Гуру по восстановлению женской энергии?

— Не только, для удовольствия тоже. Иначе бог нас как-то иначе бы создал, сродни животным. Мы не псы на собачьей свадьбе, секс не только для тела, продолжения рода, — намеренно повторил мои слова, — но и для души, сердца. Близость соединяет, оставляет след. Никто мне права не давал оставлять след в душе, в жизни женщины, которая мне не предназначена. Ей с этим жить…

Митрофан не отводил прямого взгляда от меня. Я же не знала, как реагировать, что говорить, говорить ли…

Злиться, смеяться, плакать, спорить?

— Я, Надежда, не зверь, перетерпеть могу и должен — это правильней, чем позволить слабину, пойти на поводу собственной слабости, похоти. Другому человеку потом жить с грехом на сердце. Не понимаешь? — вздохнул он. — Секс в браке должен быть, чтобы перед самим собой, людьми не стыдно, чтобы добром жить, без груза за пазухой. Так меня учили, так я стараюсь жить.

— В смысле?.. — как в замедленной съёмке моргнула я несколько раз. — У тебя кроме жены никого не было? — прошептала я. — Ни до, ни после?

Митрофан же шутит, да?

Такого не бывает, быть не может, не в наш «прогрессивный» век, со становящейся с каждым годом сомнительней и сомнительней моралью, которая давно превратилась в норму.

Или бывает?..

— До не было, — спокойно ответил он. — Мы молодыми поженились. Познакомились, сговорились, свадьбу сыграли. После… после, можно сказать, было, один раз. Мы должны были пожениться, когда траур по Маше закончился, — криво улыбнулся он. — Как видишь, по сей день холостой. Молодая совсем девочка была, из нашего согласия, потому уверен был, что сложится всё, поторопился, сил на терпение не нашёл. Не железный я, — вздохнул он. — Выходит, прошёлся по её душе, ей теперь жить с этим грузом.

— И всё? — выдохнула я, не скрывая удивления. — Один раз?

— Почему же, — хохотнул нервно Митрофан. — Припёрло как-то, поехал в публичный дом, оказалось, есть такой в райцентре. Мужики рассказали куда идти, что говорить. Пришёл, вывели мне «девочек», я поглядел-поглядел и ушёл.

— Не встал, что ли? — нервно хихикнула я, обхватывая ладонями покрасневшее лицо.

— Почему же, ещё как встал, голые бабы вертятся, а у меня последний раз был в прошлой жизни, считай, — криво улыбнулся он. — Говорю, не железный я, из плоти, крови, страстей и желаний, как все люди, ничем не отличаюсь, а то и хуже. «Девочки» эти… несчастные, больные, если не телесно, то духовно. Одной ногой на том свете стоят, что или кто безвозвратно подтолкнёт любую из них — неизвестно. Одна видно под наркотиками была, самая молодая, красивая, всё глядела на меня с интересом. Взяла бы мои деньги за услугу, купила дозу на них и умерла… или не от дозы, от того, что чаша терпения переполнилась. Ведь не от хорошей жизни они телами торгуют, от нужды, порой не только финансовой. Я кто такой, чтобы стать последней каплей? Кто мне право давал человеческими жизнями распоряжаться, живые души губить, на грех толкать?

— Понятно… — прохрипела я, несмотря на то, что до конца понятно не было.

С таким взглядом на жизнь мне сталкиваться не приходилось никогда в жизни. Переварить услышанное толком не могла, не то что сделать какие-то выводы.

— Идти мне надо, Надя, — после тягучего молчания произнёс Митрофан.

Встал. Я встала следом. Остановилась у двери, упираясь плечом в дверной косяк, безвольно опустив руки вдоль тела…

Сосредоточилась, чтобы не зареветь от невысказанной, совершенно необоснованной обиды, ведь мне всё объяснили, честно сказали, прямо.

По-людски хочет. По-хорошему. Чтобы не стыдно перед собой и людьми. И что-то про душу, да.

Вдруг Митрофан нагнулся под мой рост, не прикасаясь ко мне. Между нашими телами осталось расстояние меньше сантиметра, но осталось. Его свитер едва касался моей блузки — вот и вся близость.

Глаза смотрели ровно в глаза.

Я видела все оттенки светло-голубого, полупрозрачного, с чёрным, расширяющимся зрачком и тёмно-синей, казалось — фиолетовой, каёмкой на радужке.

Чувствовала сладко-терпкое, горячее дыхание у лица, глубокое, словно надсадное. И своё быстрое, поверхностное, нетерпеливое, почти паническое.

Меня охватывала от макушки до пальцев ног мужская энергетика настолько запредельно мощной силы, что не впитать, не понять, не принять не выходило.

Энергия окутывающая, обволакивающая, обезоруживающая, обещающая столь много, что воспалённое воображение — нервное, не желающее принимать незнакомую действительность, — не могло справиться.

От мужчины рядом исходило не просто сильное желание или животная похоть, не острое влечение на грани или за гранью, а нечто, с чем прежде я не сталкивалась, представить не могла.

Мощное, вернее, могучее. Не знающее границ, преград, времени, не признающее обстоятельства, тем не менее, контролируемое усилием воли сильнее инстинктов.

— Всё будет не сейчас, — тихо сказал Митрофан перед тем, как выйти, что показалось выстрелом в голову.

Мгновенно. С болезненной отдачей. Насмерть.

Краем сознания я отметила, как скрипнула дальняя дверь в сенях. Услышала недовольное ворчание соседской собаки, которая обычно не обращала внимания на моих посетителей. Приглушённый грохот калитки, шум мотора уезжающего снегохода.

И последующая за звуками моего поражения оглушающая, убийственная тишина. Нестерпимая боль, обрушившаяся на меня бетонной, раскалённой добела стеной.

Долгое время я не могла пошевелиться. Казалось, острая боль простреливала в каждой клетке, прошивала иглой, била током по нервным окончаниям, заставляя сжиматься от невыносимого напряжения, от которого тряслись руки, ноги, колотило всё тело.

Господи, какая же я ду-у-у-у-ура.

Какая же ду-у-у-у-ура…

Ка-ка-я ду-у-у-у-ура!

В единый клубок сплелись разочарование — кисло-острое, горько-прямое, мерзкое, как зловонная слизь, — и жгучая, сдавливающая, невыносимая на физическом уровне боль.

Больно было душе, ощущалось телом.

Глава 10

В оцепенении таком, что казалось, судорогой свело всё тело, я поднялась на негнущихся ногах.

Механически разделась, устроила вещи на стуле, натянула ночную сорочку, махровый халат, сходила в душ, нанесла ночной крем на лицо — всё это борясь с желанием схватить лопату, откопать Мини Купер, забрать Ладу и незамедлительно рвануть куда глаза глядят.

Подальше от этого места, где меня только что сожгли на костре разочарования и стыда.

Остался только пепел.

Вышла в сени, вздрогнула от мороза, побрела к двери, чтобы закрыть на защёлку, ощущая каждый шаг, словно ноги закованы в кандалы.

Горькая игра слов, насмешка. Я в кандалах, обречённая жить в Кандалах.

Приоткрыла дверь, чтобы захлопнуть сильнее.

Отпрыгнула в ужасе, увидев тёмный, высокий силуэт.

Миллион мыслей промелькнул в долю секунды, пока я смотрела на темнеющую мужскую фигуру в проёме двери. Свой, чужой, насколько опасен?

— Собаку заведи, Надь, — глухо произнёс Митрофан, переступая порог. — Плакала? — не спросил, указал, выйдя на свет. — Знал, что не поймёшь…

С этими словами меня обхватили тёплые руки, с силой прижали к мужской фигуре, заставив вздрогнуть от холода верхней одежды с мороза.

Вдохнуть полной грудью запах снега, зимы, обещания чего-то… удивительного, не укладывающегося в привычное мироустройство.

Митрофан умудрился разуться, не выпуская меня из объятий, подхватил на руки, шагнул в сторону спален, взглядом спрашивая, куда идти. Я махнула в сторону своей, с открытой дверью.

Кровать встретила теплом от обогревателя, который я предусмотрительно не выключала, и лёгким скрипом под спудом двух тел.

Из-под полуприкрытых век я наблюдала, как отлетела в сторону куртка с широкоплечей мужской фигуры, как Митрофан снял с себя свитер, дёрнув одной рукой через голову, как той же участи подвергся лонгслив.

С замиранием сердца услышала звук расстёгивающегося ремня на джинсах, не привычных тёплых штанах. Выходило, добрался домой, передумал, вернулся. Ко мне вернулся!

С каким-то эстетическим наслаждением оглядывала подтянутую, сильную фигуру. Богатырский размах плеч, перекатывающиеся мышцы рук, плоский живот с проступающими кубиками, покрытый светлыми волосками, крепкие ноги, твёрдо стоящие на земле во всех смыслах, и боксеры, под которым выразительно бугрилось, вопиюще.

— Уверена, Надя? — глухо спросил Митрофан, пока я нервно облизывала губы, борясь с нахлынувшей жаждой.

В груди жгло, щекотало, разливалось невиданным теплом, уверенностью, любовью…

Любовью?

Внизу живота трепетало, стало горячо, влажно, пульсировало и просило, требовало даже.

— Надя? — переспросил он, нагибаясь надо мной.

Упёрся одной рукой, второй притягивал к себе за талию.

Какие же руки у него… сильные, горячие, красивые.

— Надь?

— Да, да, да, — нетерпеливо выдохнула я.

Обхватила мужскую шею руками, подалась вперёд за поцелуем, который дальше говорил за меня и отвечал за Митрофана.

Мы целовались — безумные, с ума сошедшие, беспардонно счастливые.

Бесконечно долгие поцелуи перетекали из жадных в лёгкие, возвращались глубокими, всепоглощающими, превращались в невесомые.

Тяжёлое горячее тело к разгорячённому. Обнажённая, с испариной, кожа к коже. Влажное дыхание в дыхание.

Смешивались запахи, вкусы, желания.

Пояс моего халата распластался по простыне, ночная сорочка отлетала в сторону, найдя пристанище где-то на полу.

Последний оплот нравственности — кружевные трусы, — с меня спустил Митрофан, проводя горячими, чуть шершавыми ладонями по моим ногам. Обхватывал, гладил, жадно сжимал. Я ответила тем же, дёрнув вниз боксёры, освобождая напрягшийся член.

— Надь… — выдохнул Митрофан, смотря сверху вниз, как я в нетерпении широко расставила ноги, жадно оглядывая стоявший, подрагивающий член.

Крепкий, широкий в диаметре, с большой головкой, увитый венами.

Сил на ожидание не осталось. Не было больше сил!

Я отчаянно хотела здесь, сейчас, немедля ни секунды.

Все предварительные ласки потом, сначала — самое важное, жизненно необходимое.

Собралась было потребовать, но мой рот накрыли настойчивые, умелые губы Митрофана. Язык вошёл стремительно, задевая все чувствительные точки одним махом, начал имитировать движения члена.

Заставил взвиться, расставить ноги шире. Я рефлекторно двигала бёдрами, в нетерпении цеплялась за плечи, шею, обхватывала напряжённые руки, вдавливалась всем телом в мужское. Тёрлась, как обезумевшая нимфоманка, и отвечала, отвечала, отвечала на жгучие поцелуи, на грани, за гранью.

— Если что-то не так, говори, — услышала я будто сквозь слой воды. — Сразу говори.

Ужасно хотелось ответить, что если он сейчас, немедленно, в то же мгновение не войдёт, станет не так.

Уже не так!

Я не могу столько терпеть, не умею! Мне жизненно важно почувствовать в себе его член, а после…. после разбираться, так это было или не очень!

В этот миг последняя осознанная мысль покинула мою воспалённую голову. Напряжённый донельзя член скользнул в меня мягко, одним настойчивым движением, неумолимо растягивая, вынуждая выгнуться в пояснице от жаркого, какого-то нестерпимо-острого удовольствия.

Плавно качнула бёдрами навстречу, углубляя до самого конца, зажмурилась в блаженной неге.

Да, это то, что нужно, необходимо.

Лёгкая боль от растяжения непривычным объёмом не замечалась, напротив, добавляла удовольствия.

Я потянулась к губам за поцелуем, и сразу же получила. Синхронный движениям члена во мне.

Митрофан постепенно, неумолимо, безостановочно наращивал темп, вынуждая отвечать. Нестись на волне безумной эйфории, отвечать, отвечать, отвечать… Быстрее, сильнее, отчаянней, пока мы не взорвались в одно время, разделяя оглушающий оргазм на двоих.

Всю ночь мы не сомкнули глаз, похожие на двух путников, оказавшихся в оазисе посреди бескрайней пустыни. Стоит забыться — и всё окажется миражом.

Поцелуи, взаимные ласки, соитие, снова поцелуи, ласки… по бесконечному кругу, необходимому, как сама жизнь.

Утром проснулась от настойчивых поглаживаний по обнажённому животу.

Закрыла глаза рукой, прикрываясь от света, бьющего в окно. Раннее утро, высокое небо, новый день, в который не хотелось входить.

Хотелось остаться здесь, с мужчиной, ставшим мне за ночь ближе, чем все, кого я когда-либо знала.

Тёплые ладони сменили губы, пробегающие умелыми поцелуями везде, куда доставали, пока не остановились в самом низу, там, где немного саднило от всего, что происходило ночью.

— Всегда бы так просыпаться, — пробормотала я, раздвигая ноги, давая лучший доступ.

Кто я, чтобы спорить?

После Митрофан ушёл. Вернулся в обед с ёлкой, заставив Ладу визжать от счастья, а меня молчаливо, в блаженстве наблюдать, как преображается дом.

Новый год мы встретили с Ладой вдвоём, я и не ждала, что Митрофан появится. Он должен был пойти с детьми к сестре, они праздновали без лишнего шума, отдавали дань мирской жизни, которую вели, примиряя со своим образом жизни.

В начале первого к нам ввалился Сергей с женой и детьми. С громким смехом позвали на улицу, на всеобщие гулянья под сельской ёлкой. Мы, конечно же, пошли.

Праздник! Новый год! Впервые за долгие годы действительно обещавший мне новое счастье.

Играла весёлая музыка, взрывались фейерверки, слышался звон фужеров. Рекой лилось шампанское, вино, крепкий алкоголь.

Дети прыгали, обнимались, визжали, радовались вместе со взрослыми, верили в чудо, как никто.

Я быстро влилась во всеобщее веселье, танцевала, счастливо смеялась, кружилась в общем хороводе, смотрела на вспыхивающие огни в тёмном небе на фоне яркой луны и сверкающего снега.

Вдруг кто-то с силой обхватил меня за талию, крутанул вокруг своей оси, заставляя повернуться к нему лицом. Повёл в танце под музыку, несущуюся на всю улицу.

— Ой, что делается… — услышала я смешливое за своей спиной.

— Теперь-то медичка никуда не уедет, — засмеялся кто-то довольно.

— Ай да Митрофан, ай да сукин сын! — крикнули из толпы, открывая шампанское.

— Горько, что ли! Раз такое дело: Горько!

Эпилог

— Настя, — нахмурилась я, глядя на продавщицу. — Настасья Максимовна, если продолжишь поднимать тяжести, отправлю на сохранение в район, так и знай!

— Да что мне станется-то? — ответила Настя, сдувая прядь волос со лба.

— У тебя многоплодная беременность, — напомнила я. — Это всегда риск.

— У бабки моей четверо родилось — вот это многоплодная, а у меня только двое, — отмахнулась та. — Чего хотели-то Надежда Андреевна?

— Кальмар командорских килограмм, упаковку филе тунца, смесь семян для салата… — начала я перечислять, а Настя ловко выкладывать на прилавок, пробивать и складывая в пакет.

Услышала за спиной недовольное сопение. Обернулась. Прямо за мной стояла Людмила, сложив руки в замок, и осуждающе сверлила меня взглядом.

Скверноядение для родственницы не пустой звук. Нельзя употреблять в пищу многие продукты, которые мне всегда казались совершенно обычными, те же морепродукты.

В ответ я развела руками — мол, всё понимаю, ничего поделать не могу. У нас с Митрофаном праздник, годовщина свадьбы. Сегодня мы празднуем вдвоём, требую кальмаров и прочих грехов.

Людмила ещё раз вздохнула, отошла в сторону, принялась с наигранным интересом рассматривать содержимое витрины.

Никаких сомнений в том, что она не преминет высказать брату всё, что думает о нарушении запрета, не было, как и в том, что она единственная, кто из многочисленной родни Гучковых принял меня и наш брак с Митрофаном. Не то, чтобы меня это сильно расстраивало, а Митрофана волновало.

Людмила же ограничивалась недовольным ворчанием. Время от времени пыталась наставить меня на путь истинный, но в целом — и я это знала наверняка, — была рада за брата, племянников, да и за меня с Ладой тоже. Считала, что счастье важнее.

— Значит, так богу угодно было, — отвечала она на нападки родственников. — Сами разберутся, — выносила всегда одинаковый вердикт.

Мы действительно разбирались сами, хоть и не всегда это давалось легко. Всем приходилось уступать и подстраиваться. Я не касалась религиозного воспитания Василисы, Ромы и Вовы, Митрофан не настаивал на воцерковлении меня и Лады, как и на соблюдении всех постов и традиций, принятых в их согласии.

И мы отлично справлялись. Сами не ожидали от себя, насколько хорошо у нас в итоге получалось.

Это показалось бы странным для меня в прошлом, но поженились мы через месяц после того, знакового нового года — именно столько времени по закону должно пройти между подачей заявления и росписью.

Ждать дольше Митрофан отказывался, я тоже не видела смысла, к тому же, как оказалось, требовалось уложиться между Рождественским и Великим постами.

У нас была свадьба, всё как полагается, даже белое платье у меня. Правда, символическое, такое, чтобы я могла носить его и после, но всё-таки. Небольшой банкет на базе отдыха тут же, под Кандалами. И свадебное путешествие в Калининградскую область.

На свадьбу приехала мама с новым мужем. Не могу сказать, что общение далось мне легко. Уверена, если бы не Митрофан, у нас бы не получилось построить дружеские отношения. Он, как человек с опытом потери, смог донести до меня простую истину: «живое живым». Спустя время я начала искренне радоваться за новое счастье мамы.

— Люда, завтра ждём вас, — напомнила я перед тем, как выйти из магазина, на прощание назидательно погрозив Насте пальцем.

— Придём, а как же, — кивнула Людмила с улыбкой. — Сегодня дети пусть у меня побудут, помощь нужна Василисы с Ладой, — важно добавила.

Я согласно качнула головой, мурлыкая про себя. Понятливая всё-таки Людмила Яковлевна, добрая, хоть и любит поспорить, живёт старыми традициями, зачастую нежизнеспособными.

Впрочем, насколько они на самом деле лишены смысла — вопрос дискутируемый.

Например, не строжайший, но всё-таки запрет на телефоны, телевизоры, социальные сети в итоге выливался в отсутствие клипового мышления у детей, умение сосредоточиться на поставленной задаче, усидчивости, развитом воображении.

Это я почувствовала на Ладе в первый год совместной жизни, когда ей пришлось подстраиваться под новый уклад жизни. Кирюшка же — наш совместный с Митрофаном малыш, и вовсе не имел проблем с рассеянным вниманием.

Он родился через год после свадьбы, тогда я впервые почувствовала — как это, когда ребёнок желанен мужчиной.

Ни с чем не сравнимое чувство, совершенное по силе эмоций. После опыта с дочкой — самое настоящее чудо.

Сейчас наше чудо ходило в детский сад. В свои четыре года умело читать, и уверенно шло по стопам Романа, постоянно что-то конструируя. Быть родителями двух Кулибиных сразу, оказалась та ещё задача. В ход шло всё, от непонятных железок, неизвестно откуда взявшихся во дворе, до бытовой техники, потому что только в электромясорубке, видите ли, есть нужный элемент.

Вова к когорте изобретателей-самоучек не принадлежал, он больше тянулся за отцом, интересовался строительством в силу своего понимания. Мы все начинали верить, что он станет архитектором, как и обещал.

Улица встретила крепким морозцем. Я куталась в длинный пуховик, на ходу натянула варежки, дёрнула шарф, поспешила вдоль улицы, слушая скрип снега под ногами.

Прошло пять лет с крошечным хвостиком с тех пор, как моя жизнь перевернулась с ног на голову. Сделала кульбит, который я никак не ожидала, в итоге приведя меня к безусловному счастью в месте на планете Земля, которое раньше вообразить не смогла бы.

Со всех сторон летело приветливое:

— Здравствуй, Надь Андревна!

— Добрый день!

— Надежда Андреевна, что там у Михаила моего?

— Доброго здоровьица, Надюша, — это бывшая соседка тётя Зоя.

Она по сей день удивлялась, что Митрофан женился на мне, ещё сильнее тому, что я вышла за него — не побоялась же. А я не знала, что надо бояться, вот и не боялась.

Зато очень хотела стать счастливой со своим Бирюком — и стала.

Во дворе дома, на деревянной скамейке, сидел Митрофан, рядом топтался Кирюшка, переступая коренастыми ножками в тёплом комбинезоне. Вместе они рассматривали какую-то деталь, то ли часть мотора для лодки, то ли реактор для космолёта — я бы не слишком удивилась.

Рядом с отдельно стоящей баней Рома колол дрова — рослый для своих лет, широкоплечий, как отец, он уже нравился девочкам.

С некоторой опаской я ждала переходного возраста пасынка, считая его родным сыном, но парнишка оставался на удивление благоразумным, рассудительным — ещё бы не разбирал по болтикам всё на своём пути.

Поодаль от старшего брата вертелась Лада, декламировала стихи, готовясь к конкурсу художественного чтения. Уже который год именно она выигрывала районный смотр и отправлялась на краевой, и откуда не возвращалась без призового места.

Я знала, что настоятель в приходе не одобрял лицедейство приёмной дочери Митрофана, призывал его к порядку, но муж спокойно стоял на своём — способности Ладе даны свыше, поддерживать надо, а не зажимать.

Ребёнок не выбирает, с музыкальным слухом ему родиться, с нужной комплекцией для балета или спорта, или бесталанным, если что-то ребёнку дано — развивать надо. И первая надежда здесь на родителей. Их обязанность — направить в правильное русло, поддержать.

Я махнула рукой Митрофану, улыбнулась, тот привычно сдержанно кивнул в ответ и сразу же переключил внимание на болтающего без остановки Кирилла. Сынишка выдавал очередную гениальную идею.

Надо бы подальше убрать робот-пылесос, не к добру младший Самоделкин поглядывает в его сторону...

Прошла домой, поставила кальмаров с тунцом размораживаться, оглядела кухню, которая почти не изменилась со времени, когда я первый раз пила здесь кофе. Говорят, каждая хозяйка по-своему выстраивает своё пространство, вот только хозяйка из меня по-прежнему не очень…

Готовить я умела, даже освоила науку печь пироги, но времени и желания не имела. Не нравилось мне проводить часы на кухне, экспериментировать, пробовать новое. Эту прерогативу с радость перехватила Василиса. Вот кто кулинар от бога, особенно кондитер, оказалось, в Марию — родную маму.

Бразды правления на кухне я брала редко, например, как сегодня, когда хотелось чего-то эдакого, особенного. Василиса же, при всей любви к готовке, вряд ли станет экспериментировать со скверной…

Из пятерых наших детей она росла самой верующей, чему мы не противились, как не противились способностям Лады, Вовы или желанию Кирюшки разобрать по винтикам новый велосипед.

Такая уж мы семья — все разные. Главное — дружная, любящая, понимающая.

— Уроки делаешь? — заглянула я в комнату Василисы, посмотрев, как та корпит над учебниками.

В этом году она решила, что хочет поступить в медицинский институт, и не на шутку взялась за учёбу, нагоняя упущенное в периоды, когда не горела энтузиазмом.

— Ага. Вечером тётя Люда позвала, — кивнула Василиса.

— За Кириллом в оба смотрите, — наказала я со смешком, заранее зная, что пострелёнок с двоюродным братцем, под предводительством Ромы, всё равно чего-нибудь отчебучат.

Скользнула взглядом по комнате старшей. Идеальный порядок, хоть кое-где, к моему облегчению, проглядывался дух подросткового бунтарства.

Какое-то время я всерьёз опасалась, что у Василисы ОКР — настолько удивляла её страсть к порядку. Оказалось, зря волновалась. Сказывалось воспитание, привычка, вложенная едва ли не с младенчества. Уклад жизни, в котором всё на строго отведённых местах, а труд — не повинность, а основа мировоззрения.

Такой же идеальный порядок был у Людмилы, у других староверов, у которых приходилось бывать по долгу службы и по дружбе.

И у Митрофана, конечно же. Касалось это не только дома, но и дел, мыслей, всей жизни. Что в итоге отлично сказывалось на мне, моих зачастую поспешных решениях, хаотичных желаниях, необдуманных поступках.

Муж обнаружил кнопку «стоп» в моём характере, урезонивал мой пыл, желание рвать, метать, бежать. Научил останавливаться перед стартом и включать голову. Оказалось — нужный навык.

Я же научила Митрофана ценить крошечные безуминки и маленькие радости. Находить удовольствие в лёгкости.

Показала, что вспыхивать порой полезно. В конце концов, если бы не мой характер, я бы не оказалась в этой точке, посредине бескрайней тайги, в селе на берегу полноводной сибирской реки.

Я зашла в нашу комнату, быстро переоделась, отправилась в кухню, в кои-то веки, решив оккупировать территорию. Самое трудоёмкое в приготовление кальмара — чистка. С опытом приходит навык, у меня же опыта не было, но я всё равно старалась, время от времени бросая взгляды в окно.

Митрофан чистил дорожку между калиткой, гаражом, баней и хозпостройками. Рома закончил колоть дрова, принялся играть в снежки с Ладой. У крыльца Вова с Кирюшкой лепили снеговика, рядом снежную крепость — по замыслу будущего архитектуры, конечно же. Вышла Василиса, принесла морковку для снежного человека и детское ведро в качестве головного убора.

После все сгрудились у ворот, глядя, как выезжает автомобиль Митрофана. Счастливо помахали мне рукой, уселись в салон, толкаясь, пыхтя и шутливо ругаясь, отправились к Людмиле.

Несмотря на разницу в образе жизни, наши дети любили бывать друг у друга, хорошо находили общий язык и весело проводили время.

Дом Людмилы был в относительной близости, здесь всё рядом на самом деле. Митрофан должен был вернуться почти сразу, но через полчаса его всё ещё не было.

Я покосилась в сторону телефона, решив, что пропустила сообщение. Ничего.

Нафаршировала несчастных кальмаров, уложила в сотейник, снова посмотрела на телефон. Ничего.

Вздохнула, отправилась в ванную, чтобы смыть следы рабочего дня, стояния у плиты и нервное напряжение.

У нас вообще-то пять лет свадьбы — значимая дата, а мужа где-то носит…

Я не думала о том, что Митрофан может злоупотребить моим доверием, завернуть к какой-нибудь заинтересованной даме — а жизнь показала, что таких немало, — тем более изменить.

Такого случиться не могло, потому что не могло. Аксиома, которая не нуждалась в доказательстве.

Измена — то, что не могло существовать в миропонимании моего мужа.

Но это не мешало мне злиться.

У меня кальмары эти дурацкие, за чистку которых не мешало бы награждать государственной премией, а награждателя где-то носит!

Покрутилась после ванны перед зеркалом, надела коктейльное платье, нанесла лёгкий макияж, ещё раз оценивающе оглядела себя.

Не стоило прибедняться: жизнь на свежем воздухе, отсутствие бытовых проблем и бесконечная любовь мужа благодатно сказалась на моей внешности.

Выйти замуж за своего любимого Бирюка-старовера оказалось лучшим решением в моей жизни!

Побежала вниз, на первый этаж, ступая босыми ногами по тёплым деревянным полам. Какое же счастье, на улице минус тридцать, метель, дома — тепло и уютно.

— Красивая, — услышала я, заскакивая в кухню.

Митрофан стоял у плиты, доготавливая задуманное мною блюдо. По помещению разносился аромат морепродуктов, специй, мужского парфюма и чего-то ещё…

Счастья?

— Выключишь через три минуты, — шепнул он, подойдя ко мне. — В гостиной всё накрыто, — оставил поцелуй у уголка губ и отправился наверх, тоже переодеться.

Через обозначенное время я зашла в ту самую комнату на первом этаже, где пять лет назад я осматривала маленького пациента с ветрянкой, ещё не зная, что он станет моим сыночком.

Со временем мы сделали из неё гостиную, и иногда — о, беда-огорчение для Людмилы, — туда перекочёвывали игрушки из детских комнат на втором этаже.

Овальный стол накрыт белоснежной скатертью, контрастный раннер, свечи, фарфор, музыка.

И когда только успел накрыть?

— С праздником, Надежда, — услышала я за свой спиной, одновременно почувствовав тонко-сладкий цветочный аромат.

— С праздником! — развернулась я на месте.

Наткнулась на пронзительный взгляд светло-голубых глаз, с расширяющимися чёрными зрачками и тёмной каёмкой на радужке, фиолетовой.

И огромный букет свежайших французских роз — ярко розовых, с клубничным отливом, — один бог ведает, откуда взявшихся в этих краях. Ближайший цветочный магазин в райцентре, да и там вряд ли можно найти подобную роскошь.

— Митрофан… — выдохнула я, забирая розы.

Вдохнула оглушающий аромат счастья, замерла, боясь поверить, что всё это — дом, семья, любящий муж, лучший отец моим детям, заботливый мужчина, фантастический любовник в лице одного человека со странным именем Митрофан — реальность.

Мой мир. Моя жизнь. Счастье моё. Единоличное.

— Спасибо за надежду, Надежда.

— Какую надежду? — улыбнулась я, купаясь в тепле родных глаз и рук.

— Которую ты подарила и оправдала.

— Тебе спасибо за счастье, — выдохнула я.

Кальмаров пришлось подогревать через несколько часов. Сами понимаете, что случается, когда многодетные родители остаются наедине, без любопытных ушей и глаз подрастающего поколения.

И скоро на одну пару глазёнок в нашем доме станет больше.

Эпилог

Митрофан

Митрофан стоял у машины, разговаривал с Серёгой, обсуждали строительство нового дома. Друг решил перебраться, расшириться, выбрал участок рядом с новым жильём Гучковых.

Хорошее место, просторное, высокое, с видом на реку, центр села недалеко, со всеми нехитрыми благами цивилизации.

— Как Надежда себя чувствует? Скоро уже? — спросил Серёга, кинув взгляд на соседский «коттедж», вспомнив соседство с новым врачом ФАПа.

Ох и смеялся тогда Серёга над городской дамочкой, недоумевал, что такая краля в их глухомани забыла. Нет, хорошо, конечно, что медика выделили, медпункт открыли, что помощь теперь можно получить рядом с домом, не надо добираться в райцентр, отстаивать очереди в ЦРБ, но эта Надежда Андреевна — курам на смех сельский житель.

И машинка её, бестолковая, и цвет волос чудаковатый — чуть розовый. Всё вызывало добрую усмешку у сельского мужика, выросшего на земле.

Митрофан не интересовался новой жительницей, хоть разговоров ходило по селу море разливанное.

Приехал человек, живёт, лечит — вот и славно. Спасибо скажите, а не обсуждайте, на какой машине ездит, какой высоты каблуки носит.

Его тогда мало что интересовало, жил по наитию, накатано как-то жил. В нужное время вставал, в нужное ложился, о детях заботился, сестре помогал, работал много, посты держал, в церковь захаживал.

Ответы искал, отчётливо понимая, что нет их — ответов-то. И не будет.

Кто ответит, зачем его Маша богу так рано понадобилась? Почему от лечения отказалась? О чём думала в последние дни?..

Она закрылась тогда, почти не разговаривала, только молилась, да смотрела глазами бездонными, будто душу из мужа высасывала…

Сказать, что мир захлопнулся, перестал существовать после смерти жены, Митрофан не мог. Он жил, просыпался каждое утро, следил за детьми, планы строил, даже смысл видел в своём существовании: детей на ноги поднять, каждого выучить, до ума довести.

Но что-то, какая-то тонкая, звенящая часть внутри испарилась. Может, душа?

В депрессию впадать не было времени. Не знал такого диагноза Митрофан, не верил попросту. По силам испытания выпадают, если суждено ему было вдовцом стать, то не роптать нужно, судьбу проклинать, а жить во что бы то ни стало.

Нести ношу, которая выпала. И не абы как, а чтобы не стыдно было перед собой в первую очередь.

Тогда-то, через два с половиной года вдовства, когда улеглось в сердце, ответы стали появляться, пришло, наконец, смирение, появилась в его жизни надежда… по имени Надежда Андреевна.

Прав был Сергей — курам на смех сельский житель. Не на своём месте человек, окружающий пейзаж ей, как с чужого плеча.

Пуховик белый по размеру, шапка цвет глаз подчёркивает, варежки пушистые теплоты образу добавляют, уюта какого-то, желания руки в варежках этих согреть, а сама Надежда, словно птица с экватора в их края по ошибке залетевшая.

Оттого перепуганная, взъерошенная, искры пускающая. Не подходи, спалит.

Митрофан не собирался подходить, хоть тянуло со страшной силой. Он припомнить не мог за весь свой мужской век, чтобы так на женщину реагировал, а ведь ему, молодому, не бывшему с женщиной больше трёх лет, абсолютно любая должна была быть привлекательна, но не была.

Взял и вычеркнул этот аспект из своей жизни. Нет возможности жить по-честному, по совести, значит, доля такая ему выпала. Бегать, как кобелю на собачьей свадьбе, хватать без разбора, не глядя, присваивать, идти дальше, невзирая на последствия для души и тела, не хотел.

Может и глупо, Серёга то и дело подсылал к нему молодых разбитных дамочек, жаждущих быстрого удовлетворения собственных потребностей для обоюдного удовольствия, но Митрофан не мог…

Противно, стыдно перед собой.

Не свинья он — инстинктам следовать. Человек, значит, в руках себя держать должен.

Он и держал, пока не сорвался, потому что вдруг оказалось, что он не только из плоти, крови, разума и души состоит, но и из сердца, где помимо его воли поселилась надежда по имени Надежда.

Честно говоря, тогда Митрофан боялся, что в браке с Надей будет сложно. Легко ладить, когда люди из одного теста, когда одинаковые взгляды на жизнь, воспитание детей, быт, наконец.

Одни привычки на двоих, одно мировоззрение, менталитет один, религия… Всё, что остаётся — договариваться, не молчать, как вышло у него с первой женой.

А когда вторая половина не знает того, что не просто является твоей жизнью, а давно стало частью генетического, культурного кода? Как поступать? Объяснять необъяснимое, с молоком матери впитанное?

Но как ни странно, это проблемой не стало. Достаточно оказалось разговоров и умения находить компромиссы, как во вне, так и внутри себя.

Договороспособности. Если случались недопонимания, то не больше, чем в любой другой семье, даже одной религии.

Толк, согласие одно, люди же всегда разные.

Основной проблемой была работа Нади. Сначала она не могла уволиться, потому что не отработала пять лет — время декрета не входило в стаж. Потом уже не хотела, вернее, не могла бросить своих пациентов.

Их дом превратился в место паломничества местных жителей, которые шли сплошным потоком, невзирая на все условности, запреты, разговоры. Люди болели не по расписанию, спешили за врачом не в рабочие часы, а по мере надобности.

Вот и сейчас Митрофан привёз Надю к страдающей давлением пациентке.

Мироновне не один раз давали направление в ЦРБ, необходимо было пройти более тщательное обследование у кардиолога и эндокринолога — словами Нади, сам Митрофан в медицине не разбирался, — только мало того, что она никуда не ехала, ещё и убивалась на огороде до очередного криза. Тогда соседи сломя голову неслись к Надежде Андреевне, она быстрее примчится, чем скорая.

Надежда ругалась, грозила в следующей раз не приходить. Мироновна каялась, обещала поехать в больницу, как только придёт в себя, но ехала не в ЦРБ, а на дальний огород или пасеку.

Вот и сейчас Надя возилась с Мироновной уже битый час, а самой вот-вот рожать, между прочим.

— Завтра в роддом поедем, — ответил Митрофан на вопрос друга.

— Ну ты силён… Не страшно столько детей-то?

— Нормально, — улыбнулся Митрофан. — Работать больше придётся, заказов набрал, фирму расширил. Дом построил, ремонт, считай, доделал. К зиме переедем.

Действительно, для семьи с семью детьми старый дом Митрофана становился тесен, а если ещё родятся? Хорошо бы поостеречься, двоих совместных им с Надеждой хватит, но человек предполагает, а бог располагает.

Взять хотя бы появление Марата в их семье. Никто не думал, не гадал, что в многодетном семействе Гучковых, когда жена ждёт шестого младенца, появится приёмный мальчишка.

Митрофан не понял, какими путями ему попался пост об устройстве ребёнка в семью. Зацепился взглядом за смутно знакомое имя. Вспомнил…

В онкологическом диспансере, где умерла Маша, лежала женщина с такими же диагнозом, и тоже после родов. Ушла в одно время с покойной женой.

Митрофан своего Вовку сам растил, мысль отдать государству, чужим людям ни на секунду не промелькнула.

Тяжело, легко — его ребёнок, не крест, а счастье, ему и лелеять эту радость. От младенца той женщины отказались сначала родители, потом муж — не выдержал нагрузки.

Тогда Митрофан хотел взять мальца. Трудности и лишний рот не пугали, что делать, если мать родить родила, а кому нужен окажется — не подумала, но одинокому мужику не отдали. Не положено.

Через время — опека больше года пыталась образумить кровную семью, да не вышло, — мальчонка всё же попал в базу, и тут же его забрали в семью. Не удивительно — практически здоровый годовалый малыш, с полным статусом, без братьев и сестёр, мечта приёмных родителей.

И вдруг — снова в базе.

Как так-то? Что за чертовщина? Ошибка, может?

Поговорил с Надей, вместе съездили в опеку, разузнали, что к чему. Оказалось, что у семьи, которая забрала ребёнка, родился свой, родной, после они развелись. Ни приёмной матери, ни отцу, чужой стал не нужен.

Наигрались и пошли жизни свои устраивать. Марата вернули в детский дом. Вот такая незамысловатая история.

Биологическая мать не подумала, для кого на белый свет рожает сироту, приёмная отказалась. Человеку же в жизнь идти.

Забрали они с Надей Марата, несмотря на удивление службы опеки, только кто запретит? Доход у семьи на зависть многим. Митрофан никогда сложа руки не сидел, всегда знал, труд — основа основ жизни.

Вот уже полгода Марат у них. Поначалу настороженным дичком на людей смотрел, сейчас оттаивать начал, доверять понемногу, глядишь, и родным станет.

Ладу Митрофан давно считал родной, Надя детей Митрофана за своих считала. Разницы никто между общим и своими не видели. Хулиганили — поровну получали, хвалили всех одинаково.

И Марат постепенно вливался в их семью, скоро ещё один Гучков родиться, вернее, Гучкова.

— Что-то долго… — Митрофан недовольно потоптался, глядя на порог дома Мироновны.

Взять бы за шкирку вредную страху, отвезти в больницу, закрыть в отделении, чтоб ни себе жизнь не усложняла, ни людям.

— Смотри, какая идёт, — оторвал его от лицезрения деревянного порога Сергей.

Митрофан обернулся, никого не увидел. Улица пустынной не была, разгар дня, люди спешили кто по делам, кто с работы, кто-то и просто так прогуливался.

К тому же лето, отдыхающих полно, туристов, те повалили, когда какой-то делец открыл музей старообрядчества в их Кандалах. Лавки поставил деревянные, иконы повесил, половики настелил, вещал с умным лицом сущие глупости.

Но местные не роптали, те же старообрядцы, что их согласия, что других, не шибко-то возмущались, потому что туристы — это хлеб.

Кто-то пирожки приноровился печь, кафе открыл, кто-то народные промыслы освоил, грибами-ягодами торговал, по пути показывая на встречных-поперечных жителей, иные из которых к старообрядчеству не имели никакого отношения, со словами: «Вон идёт, старове-е-е-ер, да».

А старовер тот — урождённый шаманист, ставший атеистом, будучи пионером.

Любили завернуть небылицу, да такую, что местные, кто слышал, смех сдержать не могли, но зевакам подтверждали, что так всё и есть. Живём без документов, бусы янтарные носим, и бабы, и мужики, в церковь ходим православную, куда советская власть ещё загнала. И поповцы, и беспоповцы, и два мусульманина даже, для колорита, лишними не будут.

«Пирожки с чем будете? С малиной ещё возьмите, лесная малина-то, едва ноги от медведя унёс, пока собирал, с рыбой берите-берите, сам ловил, вчера только плавала».

А в местном магазинчике чудесным образом расширился ассортимент замороженных лесных ягод, грибов, рыбы и мяса.

— Ты что холостым жил как монах, что вдовцом, что женатый монахом живёшь, — вздохнул Серёга. — Туристка, смотри какая, — показал в сторону высокой стройной женщины с распущенными волосами, в струящемся платье. — Вообще что ли никого кроме Надежды не видишь? — подмигнул Сергей.

— Не вижу, — равнодушно пожал плечами Митрофан.

Он действительно не видел. Смысл на чужое смотреть, если оно чужое? Ни кошельков чужих, ни женщин посторонних Митрофан не замечал, не сравнивал. У него своё было — родное.

О нём думал, его берёг.

И правду сказать, разве хоть одна женщина мира может с его Наденькой сравниться? Если только Моника Беллуччи, да и то… сомневался Митрофан, сильно сомневался.

— И ты не смотри, — проговорил Митрофан, едва шевеля губами, глядя через плечо друга.

Там, сидя у грядки, замерла законная супруга Сергея. Неспешно встала, одёрнула трикотажное платье, пригладила волосы ладонью, вздохнула, сощурилась, повела недовольно плечами, показав худые ключицы в разрезе.

— Конец тебе, Серёг, — засмеялся Митрофан, резко отворачиваясь.

Смертоубийство грех, конечно, но не когда муженёк пойман на неровном взгляде в сторону какой-то вертихвостки молоденькой… Тогда дело это сугубо высоконравственное, богоугодное, всеми конфессиями поощряемое.

Спалят сейчас Серёгу одним взглядом, развеют пепел по ветру, и правильно сделают.

Туристка подошла ближе, посмотрела в упор на Митрофана, только тогда он узнал её. Иустину… Была у него недолго «невеста», как раз через год траура появилась.

Сосватал, жениться собирался, чтобы всё по уму было, правильно. Одного согласия выбрал, толка одного, но как часто бывает, толк один, а люди разные.

Упорхнула тогда Иустина, убежала с мирским парнем, поставив на уши добрую половину села.

Митрофан какое-то время искал в себе раздражение или огорчение от ситуации, оскорбление, на худой конец, не нашёл, на том и успокоился.

Решил — так лучше. Выбрала «невеста» по себе человека, пусть будет счастлива.

— Здравствуй, Митрофан, — подошла Иустина.

— Здравствуй, — кивнул Митрофан, улыбаясь. — В отпуск, слышал, приехали?

— Да, сестра к отцу просилась… Сашу навестить, тётю Тоню.

— Саша второго родила?

— Да, у них с Ефимом всё хорошо, она счастлива. Акулина замуж выходит, Фокий с вахты приехать должен. Сказать хотела тебе, спасибо, что отца на работу взял, что помог тогда… и что зла не держу за то, что ты сделал…

— Ладно, — кивнул Митрофан, вспоминая события тех дней.

— Ма-а-а-ам! — послышалось громкое мальчишеское.

По улице нёсся чернявый мальчонка, дошколёнок, на ходу размахивая палкой. Мальчишки всегда мальчишки, везде. Хоть в городе, хоть в селе, любой веры, любой национальности, главное — палка в руке, стратегический набор камней и железок в кармане и сканирование местности на присутствие мамы.

— Твой? — улыбнулся Митрофан, узнавая знакомые черты.

На принтере их, что ли, штампуют? У Гучковых все дети разные, у Калугиных — как под копирку.

— Мой, — ответила Иустина.

— На отца похож, — констатировал Митрофан то, что видно было любому за версту. — Как он, всё такой же — неугомонный?

— Такой же, — засмеялась в ответ Иустина. — Чумной.

В это время появилась Надя, переваливаясь с ноги на ногу, неся огромный живот. Митрофан коротко кивнул бывшей «невесте», сразу забывая про неё.

Было и было, быльём поросло.

Да и что было-то, вспомнить нечего. С отцом её нехорошо получилось, но заслуженно.

— Давай в машину, — Надя скользнула невидящим взглядом по собеседнице мужа, поковыляла к автомобилю.

Митрофан поспешил открыть дверь, устроил на сидении Надю, поправил ремень безопасности.

Придушить эту Мироновну, и дело с концом, ответит как-нибудь перед богом.

Сел за руль, выдохнул, скрывая раздражение от ситуации.

От бесконечной заботы Нади, от беспардонности некоторых пациентов. Видно, что еле ходит человек, не заметить такой живот просто невозможно, в декретном отпуске уже, но нет… носится по вызовам, помогает, те и рады пользоваться.

— В райцентр поехали, в роддом, — просипела Надя, обхватывая рукой живот.

— Завтра собирались, вещи надо…

— Я сейчас рожаю, не завтра, — проскулила Надя, вытягивая ноги. — Ай-ай-ай… быстрее, не успеем ведь.

Дорогу после недельных дождей размыло, по асфальту неслись быстро, просёлочные отворотки еле преодолевали, меся грязь, подпрыгивая на кочках.

Надя сидела бледная, по лицу катился пот, пыталась дышать, считать время между и во время схваток. Подбадривала мужа, обещала, что успеют, до самих родов далеко… получалось плохо.

Как бы ни был Митрофан далёк от медицины, понимания, что дело пахнет керосином, вернее родами прямо в машине, хватало.

Скорую вызвал, те мчались навстречу, только какой толк, если за базой отдыха, на повороте, лужа растеклась такая, что пока грейдер не пройдёт, Газель не проскочит, даже если вышлют Форд — не справится.

— А-а-а! — вдруг закатилась криком Надежда. — Стой!

Митрофан остановился, вскользь увидел в зеркало заднего вида дорогой внедорожник, точно не из местных, те предпочитали дешевле, надёжней, чтобы чинилось молотком и заправлялось всем, что горит.

— Помоги мне на заднее сидение перебраться, рожать будем, — выдохнула Надя.

— Может, доедем? — выдохнул Митрофан, чувствуя, что немеют руки, ноги, всё тело.

Спина покрылась испариной, стало по-настоящему страшно, ужас подкатил к горлу.

— Я помогу, — уверенно сказала Надя, пытаясь вселить уверенность в мужа.

Митрофан затаил дыхание.

Соберись же!

Ничего страшного… сотни женщин каждый день рожают, тысячи рожают, некоторые в поле, или вот, на заднем сидении автомобиля. Процесс нехитрый, природой предусмотренный, господом Исусом Христом продуманный…

У тебя шестеро детей, тряпка! Принимай седьмого, давай! Ну!

Митрофан помог устроиться Наде, перебрался в ноги, разобрался с её бельём, выдохнул, покрылся потом с головы до ног, прежде чем опустил взгляд туда, откуда должна появиться их дочь.

Вот же егоза, не дождалась родильного блока…

Рядом начал останавливаться внедорожник, выскочил высокий мужчина, сразу же показалась женщина, которая выпрыгнула почти на ходу. Рванула в сторону Митрофана, на ходу крича, чтобы освободил ей место.

— Иустина? — растерянно проговорил Митрофан. — Что ты здесь делаешь?

— Я фельдшер скорой, если помнишь. Я, по-твоему, не знаю, как выглядит женщина, которая собирается рожать?! Сзади стой, помогать будешь! Олег, не изображай столб, аптечку неси из машины, со стороны головы встанешь. Скорую вызвали? — посмотрела она на Митрофана, тот кивнул.

— Что, мамочка, рожаем? — широко улыбнулась, глядя на Надю. — Потуга у нас, вот, давай, давай, мамочка, старайся…

— Головка появилась.

— Повернулись.

— Плечики.

— Тельце.

— Ножки…

Всё это слышал Митрофан как во сне, в каком-то странном забытьи, ступоре. Подавал то, что говорила Иустина, перевязывал пуповину там и так, как велели. Уложил горячее тельце новорожденной на грудь Нади, которая счастливо улыбалась, прижимая к себе дочку.

— Вас как зовут? — спросила Надя, глядя на спасительницу.

— Иустина меня зовут, но вы дочку лучше Аней назовите.

— Думаете? — улыбнулась Надя. — Что скажешь, Митрофан?

— Аня так Аня… — онемевшими губами ответил он.

Они о Екатерине думали, Ксении, Агнии, но Аня — замечательно звучит.

Анна — благая, благосклонная.

Почти сразу появились врачи.

Примчавшиеся местные, узнавшие не иначе как из воздуха, что Надежда Андреевна удумала рожать посреди дороги — слухи в селе расползаются с космической скоростью, — дружно дёрнули карету скорой помощи.

Пригнали тракторёнок с базы отдыха. Тракторист — постоянный пациент ФАПа, — с радением закидал лужу, чисто площадь Трокадеро перед Эйфелевой башней получилась.

В родильный дом новорожденную с мамой сопровождала целая процессия.

Здесь же была Мироновна, заставившая зятя после ночной смены сесть за руль. Держала в руках банку с куриным бульоном и свежий отварной картофель — всем известно, чем в больницах кормят, так что пусть Митрофан Яковлевич возьмёт, не побрезгует. Всё чистенькое, домашнее, своё.

Председатель ворвался в приёмный покой с требованием их медичке предоставить лучшие условия. Самые лучшие! Расходы на нужды запланированы! И не надо тут про коррупцию говорить, кому-то может и коррупция, а у кого-то ФАП без врача остаться может! Понимать надо ситуацию!

Сестра прилетела, обвешанная сумками с головы до ног. Привезла то, что было заранее приготовлено Надей, и на своё усмотрение ещё пару пакетов. Рачительная она у них.

Серёга, помилованный в честь такого случая, с взволнованной женой, которая ринулась на амбразуру рядом с председателем. В смысле, палаты у вас и так отдельные? Нам самую отельную из всех возможных!

Иначе… иначе… иначе вот!

Сразу же вмешалась тётя Зоя — мать Сергея, доходчиво объясняя, с каким именно уважением нужно относиться к их замечательному доктору, ещё немного, и выдала бы письменную инструкцию.

Шабаш длился, пока не вышел главный врач, не выставил всех восвояси, запретив приближаться к роддому всем жителям Кандалов, кроме родственников рожениц из этого села.

С драгоценной Надеждой Андреевной и новорожденной всё будет хорошо.

В чём лично убедился Митрофан, когда его пустили в палату к жене и доченьке.

И в том, что хорошо будет не только у Нади, но и у него. И у всех их совместных детей.

Скольких бог дал, стольких и будет любить.

И жену будет любить, потому что она дала ему больше, чем любовь, близость, участие.

Она дала ему надежду на всю огромную, счастливую жизнь.

Историю несостоявшейся невесты Митрофана можно узнать здесь: https:// /shrt/rm94

Оглавление

Глава 1

Глава 2

Глава 3

Глава 4

Глава 5

Глава 6

Глава 7

Глава 8

Глава 9

Глава 10

Эпилог

Эпилог