Николай I (fb2)

- Николай I [litres] 12173K скачать: (fb2) - (epub) - (mobi) - Иона Ризнич

Иона Ризнич
Николай I

© Иона Ризнич, 2025

© ООО Издательство АСТ, 2025

* * *

Избранные цитаты из речей и писем Николая I

* * *

«Послезавтра поутру я или государь, или без дыхания».

Письмо к И.И. Дибичу от 12 дек. 1825 г.

* * *

«Мне понятна республика, это способ правления ясный и честный либо, по крайней мере, может быть таковым; мне понятна абсолютная монархия, ибо я сам возглавляю подобный порядок вещей; но мне непонятна монархия представительная. Это способ правления лживый, мошеннический, продажный, и я, скорее, отступлю до самого Китая, чем когда-либо соглашусь на него», – записал Астольф де Кюстин.

* * *

«…я часовой, получивший приказ, и стараюсь выполнять его. Как могу», – пересказал граф П.Д. Киселев.

* * *

«Слава Богу, смертной казни у нас нет и не мне ее вводить. Виновных прогнать сквозь тысячу человек двенадцать раз».

Резолюция на рапорте графа Ф.П. Палена от 11 окт. 1827 г.

* * *

«Революция на пороге России, но, клянусь, она не проникнет в нее, пока во мне сохранится дыхание жизни», – в разговоре с вел. кн. Михаилом Павловичем после первых допросов декабристов.

* * *

«Мне кажется, я никогда не делал зла сознательно», – сказано духовнику перед смертью.

* * *

«…каждая твоя минута должна быть посвящена матушке России… твои мысли и чувства одну ее постоянным предметом иметь будут», – из наставления наследнику перед его поездкой по России в 1837 году.

* * *

«Не чувствуешь ли ты в себе новую силу подвизаться на то дело, на которое Бог тебя предназначил? Не любишь ли ты отныне еще сильнее нашу славную добрую Родину, нашу матушку Россию? Люби ее нежно, люби ее с гордостью, что ей принадлежен и родиной называть смеешь, ею править, когда Бог сие определит для ее славы, для ее счастья!» – из письма наследнику престола, путешествовавшему по России весной 1837 года.

* * *

«Не одного, а многих ты увидишь, подобных лицам «Ревизора», но остерегись и не показывай при людях, что смешными тебе кажутся, иной смешон по наружности, зато хорош по другим важнейшим достоинствам, в этом надо быть крайне осторожным» – из письма наследнику престола весной 1837 года.

* * *

«Россией не я управляю; Россией управляют столоначальники», – это высказывание императора передано многими лицами в разных вариантах. У де Кюстина: «Они [низшие чиновники] правят империей вопреки императору».

* * *

«В России только я не краду», – произнес за несколько месяцев до своей смерти Николай, рассерженный кражею инвалидных сумм.

* * *

«Единственным братьям нашим в областях Турции!

По воле государя императора Российского, с предводительствуемым мной победоносным христолюбивым воинством его вступил я в обитаемый вами край, не как враг, не для завоеваний, но с крестом в руках, как залог цели, на которую подвизаемся.

Сия единственная цель Благоверного и Всемилостивейшего Государя моего есть защита Христовой Церкви, защита вас, православных ее сынов, поруганных неистовыми врагами.

Не раз уже лилась за вас русская кровь, и с благословением Божьим, лилась не даром. Ею орошены права, приобретенные теми из вас, которые менее других стеснены в своем быте. Настало время и прочим христианам приобрести те же права не на словах, а на деле.

Итак, да познает каждый из вас, что иной цели Россия не имеет, как оградить святость Церкви, общей нашей Матери, и неприкосновенность вашего существования от произвола и притеснений.

Братья во Христе, воскресшем в искупление человеков! Соединимся в общем подвиге за Веру и ваши права! Дело наше свято! Да поможет нам Бог!» – воззвание, написанное императором Николаем I собственноручно в 1853 году и распространявшееся от имени фельдмаршала Паскевича.

* * *

«С самого начала несогласий Наших с Турецким Правительством Мы торжественно возвестили любезным Нашим верноподданным, что единое чувство справедливости побуждает Нас восстановить нарушенные права Православных Христиан, подвластных Порте Оттоманской. Мы не искали и не имеем завоеваний, ни преобладательного в Турции влияния, сверх того, которое, по существующим договорам, принадлежит России.

Тогда же встретили Мы сперва недоверчивость, а вскоре и тайное противоборство Французского и Английского Правительств, стремившихся превратным толкованием намерений Наших ввести Порту в заблуждение. Наконец, сбросив ныне всякую личину, Англия и Франция объявили, что несогласия Наши с Турциею есть дело в глазах их второстепенное, но что общая их цель – обессилить Россию, отторгнув у нее часть ее областей, и низвести Отечество Наше с той степени могущества, на которую оно возведено Всевышнею Десницею.

Православной ли России опасаться их угроз? Готовая сокрушить дерзость врагов, уклонится ли она от священной цели, Промыслом Всемогущим ей предназначенной? – Нет!! Россия не забыла Бога. Она ополчилась не за мирские выгоды, она сражается за веру Христову и защиту единоверных своих братий, терзаемых неистовыми врагами.

Да познает же все Христианство, что как мыслит Царь Русский, так мыслит, так дышит с Ним вся Русская семья – верный Богу и Единородному Сыну Его Искупителю Нашему Иисусу Христу Православный Русский Народ. За Веру и Христианство подвизаемся! С Нами Бог, никто же на ны^[1]!» – текст, собственноручно написанный императором Николаем I 11 апреля 1854 года.

Интересные факты из жизни Николая I

У Николая Павловича были «родственники» среди крестьян – молочные. То есть дети его кормилицы Ефросиньи Ершовой – сестры Авдотья и Анна и брат Николай. В праздники – на Пасху, в день рождения императора и на его именины – они имели право прийти во дворец, чтобы поздравить государя, и получали за это подарочные выплаты. Также Николай I стал крестным отцом одного из детей Анны.

Николай I требовал, чтобы при дворе говорили исключительно по-русски. Однако имелись в России придворные, не знавшие русского языка. Они вызубривали некоторое количество фраз и произносили их, когда император был неподалеку.

Николай Павлович был награжден восемью российскими орденами, медалью «За турецкую войну» и различными знаками отличия за годы «беспорочной службы». Также ему было вручено 39 иностранных орденов.

Николай I настолько был возмущен свержением Карла X и воцарением Луи-Филиппа, что даже не хотел пускать в Кронштадт корабли с трехцветными флагами. Он согласился на это лишь после долгих уговоров с участием дипломатов.

Император много путешествовал по России, терпя все «прелести» российских дорог. Ранней осенью 1836 года близ города Чембара Пензенской губернии он попал в аварию: его карета перевернулась, Николай I получил перелом ключицы и ударную контузию. Возможно, были и другие травмы, так как осматривал государя случайный медик. Император был вынужден задержаться на две недели в Чембаре для излечения. Едва здоровье стабилизировалось, он продолжил свое путешествие.

Николай Павлович любил быструю езду. Ямщику полагалось гнать лошадей что есть мочи всю дорогу и не снижать скорость, даже подъезжая к станции. Уже у самой станции лошадей резко осаживали. От этого каждый раз одна-две лошади падали замертво. Рассказывают, что один раз во время путешествия императора от Варшавы до Петербурга таким образом были убиты 144 лошади. Однако число это недостоверно: так как за павших лошадей уплачивала придворная контора, подрядчики часто завышали количество загнанных лошадей, чтобы получить больше денег. Однажды на это обратил внимание сам император и стал считать павших лошадей. Их число оказалось намного меньше того, что было указано в документах. Николай Павлович поинтересовался, откуда разница, и получил ответ: мол, некоторые лошади дышат еще какое-то время, но после околевают. Наверняка император понимал, что ему врут, но проверить такие показания не было никакой возможности, так как врали все заинтересованные лица.

Ко времени царствования Николая I относится и небезызвестное происшествие с госпожой Жадимировской, легшее в основу романа Булата Окуджавы «Путешествие дилетантов».

Лавиния Жадимировская отвергла ухаживания императора, так как у нее уже был любовник – князь Сергей Трубецкой (женатый человек). Жадимировская, ненавидевшая своего мужа, уехала из Петербурга, а Трубецкой последовал за ней. Рассерженный Николай I приказал мужу возвратить свою жену, прибегнув к помощи полиции, но Жадимировский приказания не выполнил – он бы предпочел расстаться с супругой. Тогда Николай I послал за женщиной курьера, который доставил ее в Петербург силой. По повелению Императора несчастную провели по Невскому проспекту в то время, когда там было много народу, опозорив ее таким образом в глазах общества.

Трубецкой, обвиненный в похищении женщины, был арестован, полгода провел в Петропавловской крепости, предстал перед военным судом, был лишен чинов, наград, дворянства и разжалован в рядовые. Дослужившись до прапорщика, он вышел в отставку, а Лавиния приехала к нему в имение и жила там под видом экономки вплоть до смерти возлюбленного.

Согласно светским сплетням у Николая Павловича было от 3 до 9 внебрачных детей. Поговаривали, что он частенько соблазнял фрейлин императрицы, а если они беременели, то спешно выдавал их замуж. Считается, что уже упоминавшийся Сергей Васильевич Трубецкой был насильно обвенчан как раз с такой отставной царской фавориткой – Екатериной Мусиной-Пушкиной.

В царствование Николая I любое печатное издание могло быть закрыто по самому пустячному поводу. Критический отзыв на довольно посредственную в художественном отношении, зато патриотическую пьесу Нестора Кукольника «Рука Всевышнего Отечество спасла» привел к закрытию в 1834 году журнала «Московский телеграф», издававшегося Н.А. Полевым, который был отдан под надзор полиции. В свете ходила эпиграмма:

Знаменитый российский гимн «Боже, Царя храни» композитора А.Ф. Львова был впервые исполнен именно в царствование Николая I. Основой его текста стали строчки из стихотворения В.А. Жуковского «Молитва русского народа». Как только Львов доложил, что гимн написан, государь пожелал немедленно выслушать его и пришел в восторг. Он несколько раз повторил: «Это великолепно!» и пожаловал Львову золотую, осыпанную бриллиантами табакерку с собственным портретом.

Николай I был заядлым театралом и был лично знаком со многими актерами. По их воспоминаниям, его любимыми пьесами были «Горе от ума» и «Ревизор». Понравилась ему и комедия Островского «Не в свои сани не садись», которую цензоры поначалу боялись пропускать: «Что скажет государь, – говорили они, – увидя на сцене безнравственного дворянина и рядом с ним честного купчишку… Всем нам, и автору, и цензору будет беда!» И все же дирекция театра решилась ее поставить, так как уж больно много ходило слухов о новой пьесе. На второе представление приехал государь и пришел в восторг: «Очень мало пьес, которые бы мне доставляли такое удовольствие, как эта», – сказал он.

Николай I любил пошутить с актерами. Отменным остроумием отличался трагик Каратыгин. Как-то Николаю Павловичу вздумалось помериться с ним ростом, и оказалось, что Каратыгин больше.

– Однако ты выше меня, Каратыгин! – заметил государь.

– Длиннее, – подобострастно откликнулся трагик.

Николай I вел аскетический и здоровый образ жизни. Не курил и не любил курящих, не употреблял крепких напитков, не был игроком, не любил охоту, много ходил пешком, занимался строевыми упражнениями с оружием. Известно было его строгое следование распорядку дня: рабочий день начинался с 7 часов утра, ровно в 9 – прием докладов. Император предпочитал одеваться в военный мундир и простую офицерскую шинель, спал на жесткой кровати с тюфяком из соломы. Укрывался он не одеялом, а все той же шинелью. Даже находясь в Англии, русский царь отправил слугу на конюшню, чтобы набить свежей соломой мешок, который он использовал вместо матраса.

Домашним прозвищем императора было Ника, официальным – Незабвенный. Но существовало и третье прозвище, не столь уважительное, – Николай Палкин.

Памятник павшим на Бородинском поле героям был открыт в царствование Николая Павловича. Государь заложил первый камень. Много хлопотал об обустройстве этого монумента и, главное, о перезахоронении на Бородинском поле генерала П.И. Багратиона гусар, партизан и поэт Денис Давыдов, который, к сожалению, не дожил до этого события.

Когда началась Крымская война, Николай Павлович отправил на войну двух своих сыновей, Николая и Михаила, со словами: «Если есть опасность, то не моим детям избегать ее!» За отличие в бою Михаила наградили орденом Св. Георгия 4-й степени.

Значимые персоны времен Николая I

Павел I Петрович (1754–1801) и Мария Федоровна (1759–1828) – родители Николая I. Павел не успел всерьез заняться воспитанием наследников, так как погиб, когда Николаю едва исполнилось 5 лет. Мария Федоровна проявляла себя как суровая и малоэмоциональная мать.

Ламздорф Матвей Иванович (1745–1828) – генерал от инфантерии^[2], воспитатель великих князей Николая и Михаила. Человек жестокий и грубый. Неоднократно применял к детям физическое и психологическое насилие.

Александр I Павлович (1777–1725) – российский император; старший брат Николая I и его крестный отец. Объявил Николая наследником престола в обход второго по старшинству брата Константина, но сделал это тайно, не обнародовав манифест.

Александра Федоровна (в девичестве – Шарлотта Прусская; 1798–1860) – супруга Николая I. Была верной и любящей женщиной, заботливой матерью.

Бенкендорф Александр Христофорович (1782–1844) – граф, генерал от кавалерии. Один из главных приближенных императора Николая I, шеф Отдельного корпуса жандармов и одновременно начальник III отделения Собственной Е. И. В. канцелярии.

Уваров Сергей Семенович (1786–1855) – граф, министр народного просвещения. Создатель идеологии официальной народности.

Киселев Павел Дмитриевич (1788–1872) – граф, генерал от инфантерии. Первый министр государственных имуществ Российской империи, реформировавший быт государственных крестьян.

Канкрин Егор Францевич (1774–1845) – граф, генерал от инфантерии, сенатор, министр финансов. В 1839–1843 годах провел денежную реформу, установившую систему серебряного монометаллизма.

Сперанский Михаил Михайлович (1777–1839) – реформатор, законотворец, правовед. Основоположник юридической науки и классического юридического образования в России. Провел очень важную работу по кодификации законов Российской империи. За многочисленные заслуги в конце жизни ему был пожалован титул графа, несмотря на незнатное происхождение.

Паскевич-Эриванский Иван Федорович (1782–1856) – светлейший князь, генерал-фельдмаршал. Командовал русскими войсками в Русско-персидской войне, Русско-турецкой войне, при подавлении Польского и Венгерского восстаний. Одержал победы во всех ключевых сражениях этих кампаний.

Дибич-Забалканский Иван Иванович (1785–1831) – граф, генерал-фельдмаршал, полный кавалер ордена Святого Георгия. Одержал ряд крупных побед.

Нелидова Варвара Аркадьевна (1814–1897) – тайная фаворитка Николая I. С императором ее связывало сильное взаимное чувство. Молва приписывает ей несколько рожденных от государя детей, но более-менее точно известен лишь один, носивший фамилию Пасхин.

Александр Николаевич (1818–1881) – старший сын Николая I и наследник престола. В отличие от отца получил очень хорошее образование. Провел ряд жизненно важных для страны реформ, в том числе освободил крестьян от крепостной зависимости.

Введение

Николай I Павлович – сложная фигура в русской истории. Можно найти диаметрально противоположные оценки его и как человека, и как политика. Одни мемуаристы и историографы называли его «рыцарем», человеком долга, другие подчеркивали отрицательные черты его царствования – отсутствие свободы мысли, свирепость жандармов, чрезмерную строгость цензуры, а его самого считали садистом и сладострастником.

Надо признать, что тридцатилетнее правление Николая I – это действительно время контрастов. С одной стороны, именно на его царствование приходится так называемый золотой век русской литературы. В первой половине XIX века жили и творили Пушкин, Тютчев, Глинка, Брюллов и другие выдающиеся поэты, музыканты и художники. Однако многие произведения не могли быть опубликованы в силу цензурных ограничений.

В царствование Николая I были проложены первые километры российских железных дорог и выстроены гражданские и военные сооружения, пережившие столетия. Но в это же самое время не проходило и года, чтобы российскому правительству с помощью войск не приходилось подавлять крестьянские выступления. Француз Астольф де Кюстин, путешествуя по России, восхищался пышностью русского двора, обилием бриллиантов, красотой и умом великосветских дам, образованностью их кавалеров – и тут же описывал зверские сцены публичного избиения жандармами чем-то проштрафившихся мужиков. Николаевские вельможи могли быть образованнейшими и талантливыми людьми, меценатами, патриотами – и в то же время настоящими деспотами в обращении с крепостными крестьянами. Равно как и сам император Николай Павлович охотно и искренне рассуждал о любви к России и особенно – к русской армии, при этом ничтоже сумняшеся честил «по матушке» офицеров, провинившихся во время армейских учений и смотров. Ну а нижним чинам доставались зуботычины и палочные наказания.

Почти все современники-мемуаристы находили императора крайне жестким человеком, даже жестоким, но мог ли он вырасти иным, учитывая обстоятельства его детства и юности?

Император считал себя «часовым на посту», отдавал все силы, все свое время работе на благо Отечества, но всегда ли это было благом?

Маститый французский историк Антонен Дебидур так характеризовал русского императора: «Он относился чрезвычайно ревниво к своей власти и обладал достаточной энергией для того, чтобы проявить свое самодержавие. Его чрезвычайно ясное мышление допускало только один способ управлять народами, а именно – командовать по-военному и не допускать, чтобы подданные делили с государем верховную власть или обсуждали его действия… В течение тридцати лет революция не имела в Европе более решительного и грозного противника, чем Николай I».

Однако то, что Николай I называл «революцией», было проявлением неотвратимого хода истории. То было время, когда по всей Европе дворянство уже уступало лидирующие позиции новому классу – буржуазии. Перемены в обществе были неизбежны, но Николай Павлович этого не знал и не понимал. Полагая, что действует на благо Отчизны, он на деле реставрировал отжившие порядки и тормозил развитие страны. Сражаясь с «революцией», император стал вести безнадежную борьбу с самой историей.

Алоиз Густав фон Рокштуль. Портрет великого князя Николая Павловича. 1806

Иван Егорович Эггинк. Портрет графа Матвея Ивановича Ламздорфа. 1820-е

Петер Фальконе. Портрет Екатерины II. 1773

От XVIII века к веку XIX

Владимир Боровиковский. Портрет великого князя Николая Павловича и великой княжны Анны Павловны, детей Павла I. 1797

Конец царствования Екатерины Великой

Николай родился в неспокойное для Европы время – время перемен, и перемен кровавых. В 1793 году французский народ судил своего короля и приговорил его к смертной казни. Несколько месяцев спустя, тоже на плахе, окончила свои дни и королева. Гильотина работала не переставая: трудно даже подсчитать, сколько французских аристократов расстались с жизнью в те страшные годы.

Но ничто не длится вечно: якобинская диктатура пала, и бразды правления получила Директория. Начал свой путь к власти Наполеон Бонапарт.

Конечно, подобные события не могли не отразиться на внешней и внутренней политике всех европейских держав, в том числе и России. Екатерина Великая, по молодости увлекавшаяся трудами французских философов-республиканцев, теперь воочию увидела, сколь чудовищную форму могут принимать их идеи. Она словно очнулась ото сна и с этого момента перестала либеральничать: приказала выслать из России всех французов, заподозренных в симпатии к революции, а всем русским, пребывавшим во Франции, – вернуться на Родину. В конце 1795 года между Россией, Англией и Австрией был заключен тройственный союз, а в России началась подготовка 60-тысячного экспедиционного корпуса для действий против Франции.

Здоровье русской государыни становилось все хуже: Екатерина страдала от избыточного веса, отеков и гипертонии. Врач Роджерсон замечал у нее сосудистые нарушения. Государыне было тяжело ходить, особенно сложно было подниматься по лестнице, так что слугам приходилось делать подмостки. Часто для снижения давления ей пускали кровь.

1796 год выдался непростым. В начале года прорицатель-монах Авель, в миру Василий Васильев, предсказал Екатерине Великой скорую кончину – через восемь месяцев. Разгневанная императрица распорядилась посадить дерзкого в Шлиссельбургскую крепость.

Потом началась Русско-персидская война, которая, впрочем, не только принесла России новые земли, но и укрепила позиции державы на Кавказе.

Затем шведский король Густав-Адольф жестоко оскорбил российскую государыню, отказавшись взять в жены ее внучку Александру. Он уже приехал в Петербург, невеста в подвенечном платье ждала его, чтобы идти в церковь, но дипломаты не смогли договориться в вопросе о вероисповедании: король не согласился с тем, чтобы его супруга имела личную православную часовню. Сам Николай Павлович впоследствии писал, что «это событие… чуть не стоило жизни Императрице, так как с ней случился апоплексический удар, от которого она не могла уже оправиться». Впрочем, сама судьба отплатила шведу за обиду, нанесенную русскому двору: он лишился престола, был разлучен с семьей и обречен на долгие скитания.

Но тогда, в 1796-м, обо всем этом еще и подумать не могли и жили настоящим. А оно не радовало: в довершение бед большой пожар уничтожил флот, стоявший в гавани Васильевского острова. «Ну что же? – со свойственным ей оптимизмом отреагировала Екатерина. – Все, что нам действительно нужно, будет вновь выстроено за это лето… а порт только очистится от хлама». Императрица бодрилась, несмотря на то что чувствовала себя плохо.

Но было в том году и хорошее: вторая супруга наследника престола Павла Петровича ждала очередного ребенка. Первый брак цесаревича Павла оказался крайне неудачным: красавица жена умерла при родах, промучившись несколько дней. Ну а потом выяснилась ее супружеская неверность. После этих драматических событий императрица с подачи прусского короля Фридриха II женила сына второй раз – на не слишком знатной, не слишком красивой, не слишком образованной, но зато крепкой и здоровой немецкой принцессе Софии Марии Доротее Августе Луизе Вюртембергской. Та приняла православие и стала называться Марией Федоровной.

Эта девушка, чей отец – принц Фридрих Евгений Вюртембергский – был исправным прусским служакой и лишь под старость сделался владетельным герцогом, с детства привыкла считать излишним для женщины приобретение обширных познаний. «Воспитывать в добрых нравах детей, вести хозяйство, иметь наблюдение за прислугой, блюсти в расходах бережливость» – лишь в этом, по ее мнению, должны были состоять учение и философия идеальной женщины. Учитывая обширные познания и кругозор самой императрицы Екатерины, такой выбор невесты для сына мог показаться странным, но он себя оправдал: новая супруга наследника полюбила мужа, быстро выучила русский язык, рожала здоровых сыновей одного за другим, а в политику не вмешивалась.

Первый сын августейшей четы, Александр, родился в 1777 году. Второй, Константин, – в 1779-м. Затем, с 1783 по 1795 год, Мария Федоровна родила шестерых девочек: Александру, Елену, Марию, Екатерину, Ольгу и Анну; из них лишь Ольга не пережила детский возраст. Затем снова последовали два мальчика: Николай и два года спустя – Михаил.

Рождение Николая

Николай родился в Царском Селе в середине лета – 25 июня, или по новому стилю – 6 июля 1796 года. Роды оказались тяжелыми.

Прежде государыня Екатерина Алексеевна присутствовала при родах своей невестки, а на этот раз изменила традиции: силы и нервы были уже не те. Она явилась посмотреть на новорожденного уже после и осталась довольна: мальчик – богатырь. После этого императрица приказала вынести младенца на балкон царскосельского дворца и показать гуляющим.

«Сегодня в три часа утра мамаша родила большущего мальчика, которого назвали Николаем, – писала Екатерина своему постоянному корреспонденту Гримму. – Голос у него бас, и кричит он удивительно; длиною он аршин без двух вершков, а руки только немного меньше моих. В жизнь мою в первый раз вижу такого великана. Если он будет продолжать, как начал, то братья выйдут перед ним карлики».

Никто не предполагал, что Николай когда-нибудь взойдет на престол, ведь мальчик был лишь третьим по старшинству великим князем, но, несмотря на это, его рождение отмечалось торжественно. В Царском Селе звонили колокола и палили пушки, а в Петербург отправили нарочного с радостным известием.

6 июля там же, в Царском Селе, состоялось крещение младенца. Крещение и миропомазание совершал духовник императрицы Савва Исаев. Восприемниками были великий князь Александр Павлович и великая княжна Александра Павловна. Во время обряда младенца на руках держала статс-дама Ливен, которой помогали два ассистента.

Много лет позднее, конечно, с чужих слов, Николай Павлович так описывал церемонию собственных крестин: «…вся женская прислуга была одета в фижмы и платья с корсетами, не исключая даже кормилицы. Представьте себе странную фигуру простой русской крестьянки из окрестностей Петербурга в фижмах, в высокой прическе, напомаженную, напудренную и затянутую в корсет до удушия. Тем не менее это находили необходимым».

На это событие первый русский поэт Гавриил Державин написал короткую оду, в которой были такие слова:

После крещения состоялся благодарственный молебен с коленопреклонением, а затем был произведен троекратный колокольный звон и сделан 101 пушечный выстрел. В тот же день, ближе к вечеру, императрица и великий князь Павел Петрович принимали поздравления от всего двора, после чего был парадный обед на 174 персоны, а позднее – бал, продолжавшийся до 10 часов вечера.

Несколько дней спустя газета «Санкт-Петербургские ведомости» писала: «Минувшего Июня 25 числа в 3 часа по полуночи разрешилась благополучно от бремени в Царском Селе Ее Императорское Высочество Благоверная Государыня Великая Княгиня Мария Федоровна Великим Князем, нареченным на молитве Николаем». Это было непривычное для династии Романовых имя. Ранее никого так не называли. А надо сказать, что для российской царской семьи выбор имени было делом непростым. Были и запретные имена: Иван, Алексей… Иванами русских великих князей не называли из-за страшных воспоминаний о свергнутом Елизаветой Петровной Иоанне VI Антоновиче, проведшем всю свою короткую жизнь в заключении. Алексеями – из-за печальной судьбы сына Петра I, запытанного насмерть родным отцом.

Учитывая своевластие Екатерины II, имя Николай для внука выбрала именно она, а не родители мальчика. Возможно, потому, что святой Николай Чудотворец был весьма почитаем на Руси.

Сам Николай Павлович много лет спустя писал о том времени: «Мне думается, что мое рождение было для Императрицы Екатерины последним счастливым событием: она желала иметь внука, а я, говорят, был большим и здоровым ребенком, так как даже она, благословляя меня, сказала: «Экий богатырь!» Слабое состояние ее здоровья не позволяло ей принимать личного участия в обряде крещения, ввиду чего во время крестин она находилась на хорах Царскосельской Придворной церкви».

Младенец рос быстро и был невероятно прожорлив. Ему не хватало грудного молока, пришлось очень рано ввести прикорм. «Великан Николай поминутно просит есть, так что вот уже три дня, как его стали кормить кашкой; это неслыханное дело для ребенка, которому всего неделя. У нянек просто руки опускаются от удивления; если так будет продолжаться, придется к шести неделям отнять его от груди. Он смотрит на всех во все глаза, а голову держит прямо и поворачивает не хуже моего», – писала Екатерина Гримму 5 июля 1796 года.

Однако в памяти Николая не осталось никаких светлых воспоминаний о бабушке Екатерине Великой. Напротив, всю свою жизнь он не был расположен к ней. Возможно, сказывалось влияние матери.

Новорожденному великому князю немедленно назначили свой особый штат. Это были уже упоминавшаяся статс-дама Шарлотта Карловна Ливен и три дамы, исполнявшие обязанности гувернанток: Юлия Федоровна Адлерберг, подполковница Екатерина Синицына и надворная советница Екатерина Панаева. Они находились ночью при детской кроватке, чередуясь между собой в течение всего первого года жизни великого князя, а позднее были в спальне младенца лишь днем, а на ночь с Николаем оставалась его заботливая нянька – шотландка Евгения (Джейн) Васильевна Лайон. В 1794 году ей пришлось быть в восставшей Варшаве. Она была заключена в крепость вместе с другими иностранцами. Возненавидела поляков и часто рассказывала маленькому Николаю об их зверствах. В результате будущий царь привык воспринимать поляков исключительно негативно.

Кормилицу младенцу согласно обычаю взяли из крестьян – звали ее Евфросинья Ершова, и она, служа во дворце, оставалась неграмотной. Даже в ведомости за полученное жалованье за нее расписывались другие. Родные дети этой Евфросиньи – две дочери и сын – считались молочными сестрами и братьями царя.

Состояли при младенце также две камер-юнгферы, две камер-медхен и два камердинера. Сверх того, новорожденному полагались лейб-медик, аптекарь и зубной врач. Есть упоминания, что в покоях находились еще восемь простых лакеев и восемь истопников. Мария Федоровна ежедневно навещала сына, оставаясь в его комнатах минут на десять или на четверть часа. Если на какой-то день был назначен бал, то посещение детских комнат отменялось.

После ухода супруги сына иногда, далеко не каждый день, навещал Павел Петрович – обыкновенно один, и тоже оставался ненадолго. Различие между посещениями отца и матери состояло в том, что Мария Федоровна твердо настаивала на соблюдении этикета, довольно неудобного, а Павел Петрович, напротив, пренебрегал этим. Так, в присутствии великой княгини – будущей императрицы – все дамы и кормилица должны были стоять навытяжку, даже с младенцем на руках, а Павел разрешал кормилице сесть и держать младенца на коленях. Своих младших сыновей – Николая и Михаила – он прозвал «мои барашки» и с удовольствием, хоть и недолго, играл с ними, брал их на руки, обнимал, чего никогда не делала мать. Мария Федоровна с детьми всегда была холодна и суха.

Кончина Екатерины

Планировалось, что воспитанием царственного младенца будет заниматься сама государыня, как это было с ее старшими внуками. Екатерина II даже разработала собственную методику, вобравшую все достижения передовой педагогики XVIII века. Называлась она «Наставление о сохранении здоровья великих князей». Там говорилось, что детское платье должно быть как можно проще и легче, что пища должна быть простой, а «буде кушать захотят между обедом и ужином, давать им кусок хлеба». Спать мальчики должны «не мягко», под легкими одеялами. Слезы она ненавидела и категорически запрещала воспитателям потворствовать этой слабости, пространно и обстоятельно объясняя свой запрет: «…дети обыкновенно плачут от упрямства, либо от болезни, но должно запрещать всякие слезы. В болезни – следует употреблять необходимые средства для ее облегчения, не обращая внимания на слезы и стараясь внушить детям, что плач их не уменьшает, а усиливает болезнь и что лучше преодолевать ее бодростью духа и терпением». «Каждый человек подвержен голоду, жажде, усталости, боли от недугов и ран и потому должен переносить их терпеливо. Помощь в таких случаях необходима, но надлежит подавать ее хладнокровно, без торопливости», – философски размышляла Екатерина. Учителям предписывалось не запрещать детям купаться, когда хотят, и гулять не по дорожкам, а по полям и буеракам: пусть карабкаются, падают, разбивают коленки, поднимаются. Великим князьям дозволялось держать животных – собак, кошек, голубей. По мнению Екатерины, это прививало им «сострадание ко всякой твари…». «Главное достоинство наставления детей состоять должно в любви к ближнему (не делай другому, чего не хочешь, чтобы тебе сделано было), в общем благоволении к роду человеческому, в доброжелательстве ко всем людям, в ласковом и снисходительном обращении со всеми…» – писала она.

Кажется, Николая ждало прекрасное детство! Бабушка каждый день навещала внука и играла с ним, планируя, как будет воспитывать «богатыря»… Но внезапно все изменилось.

Очень скоро торжества по случаю рождения царственного отпрыска сменились трауром: в ноябре в возрасте 67 лет императрица Екатерина Великая скончалась. Утром поднялась, чувствуя себя хорошо, как обычно выпила кофе и отправилась в уборную, где задержалась непривычно долго. Когда камеристка Перекусихина и камердинер Зотов вошли в помещение, то обнаружили царицу без сознания. Изо рта у нее шла пена, лицо покраснело, императрица страшно хрипела. Нога оказалась вывихнута. Все приближенные Екатерины были уже людьми немолодыми, и у них не хватило сил сразу перенести императрицу на кровать, поэтому больную поначалу уложили на матрас, постеленный на полу.

Послали за ее личным врачом Роджерсоном.

– В мозгу порвалась жила, – констатировал он.

Современные доктора формулируют немного иначе: разрыв аневризмы либо закупорка артерии оторвавшимся тромбом.

Роджерсон сделал все, что мог: поставил к ногам горчичники и пустил кровь, чтобы снизить давление, но эти действия не возымели никакого результата. Быстро развивался паралич. Императрицу даже не удалось причастить – глотать она не могла, а изо рта шла обильная пена. Вечером началась агония.

Послали в Гатчину за великим князем.

Надо сказать, что отношения Павла Петровича и его матери-императрицы складывались далеко не лучшим образом. Однажды уже не юный наследник престола оказался даже втянутым в заговор против собственной матушки, но отделался лишь строгим внушением. Так что теперь, узнав о смертельной болезни Екатерины, Павел ничуть не огорчился и немедленно отправился в Петербург. Явившись в ее комнаты, он равнодушно прошел мимо постели умирающей в кабинет, где поспешил опечатать все документы. Даже не дождавшись кончины матери, принялся распоряжаться…

Потом состоялись пышные похороны. Пышные и одновременно шокирующие: Павел велел эксгумировать прах своего отца, императора Петра Федоровича, погибшего на мызе в Ропше «при невыясненных обстоятельствах» после дворцового переворота в 1763 году, и приказал перезахоронить его рядом с Екатериной в Петропавловском соборе. Видимо, желая отомстить екатерининским придворным, он даже приказал открыть гроб Петра Федоровича, в котором оказался только «прах от костей, который он приказал целовать», – ужасалась графиня Головина.

Царствование Павла I

Новый император принялся все менять. «Первые должности при дворе были замещены другими лицами, – сокрушалась Прасковья Голицына. – Мановением жезла он разрушил все, что обеспечивало в продолжение тридцати четырех лет одно из наиболее славных царствований».

Павел приказал вырвать из всех печатных изданий лист с Манифестом 1762 года о восшествии Екатерины на престол. Отправил в ссылку Дашкову, но оставил при дворе последнего фаворита матери Платона Зубова и даже пил с ним шампанское, приговаривая: «Кто старое помянет…». Велел спешно отозвать войска, посланные завоевывать Персию – причем так быстро, что командовавший ими Валериан Зубов чуть было не попал в плен. Павел вернул из ссылки Радищева, освободил Новикова, сидевшего в Шлиссельбургской крепости, и польского патриота Тадеуша Костюшко, который содержался в нижнем этаже Мраморного дворца в Петербурге. Последний «отблагодарил» его, немедленно сбежав во Францию, чтобы там снова возглавить борьбу против России.

Франция оставалась проблемой! В 1798 году была создана Вторая антифранцузская коалиция в составе Австрии, Османской империи, Великобритании и Неаполитанского королевства. Военные силы России участвовали в военных действиях на море (в союзе с Османским флотом) и на суше (совместно с Австрией). В 1799 году состоялись знаменитые итальянский и швейцарский походы Суворова.

Армия стала особой заботой нового императора. Он часто устраивал проверки, придираясь к каждой мелочи: к слишком тихо отданной команде, к чуть сбившемуся шагу, плохо сидящему парику. Провинившегося ожидало наказание шпицрутенами. Иногда Павел Петрович по несколько раз заставлял проходить неудачно парадировавшую гвардию. По окончании парада император свертывал знамя собственноручно.

Николай помнил, что порой его – совсем маленького – отец брал с собой на парады, но не сажал рядом с собой в седло, а ставил мальчика себе на ногу, продетую в стремя. В сентябре 1801 года Николая впервые посадили на верховую лошадь. Тогда ему только-только минуло пять лет. Впрочем, на публичных мероприятиях Николай стал появляться еще раньше, уже в год и четыре месяца. Малютку привели на бал, и он «танцевал» со своей сестричкой – великой княжной Анной Павловной, которая была старше его на год.

Великих князей очень рано стали возить в театр и на придворные маскарады. Театр Николаю очень понравился, он полюбил его на всю жизнь. А вот маскарады показались дикой забавой: мальчика так сильно напугали люди в масках, что государыне пришлось крепко держать его за руку.

Маленьким Николай вообще часто пугался, особенно пушечных выстрелов. Он кидался ничком на кровать, закрывал голову подушкой… Несколько раз он описывает, как из-за этого его младенцем уносили с важных мероприятий. Подобное было недопустимо. Сын императора, пусть даже третий по счету, не имел права ничего бояться. И тем более он не должен был бояться собственной армии. Когда Николай почему-то испугался пикета Конной гвардии, стоявшей на карауле у покоев императрицы, император взял сына на руки и заставил мальчика перецеловать весь караул.

Практически с рождения, с пеленок царские дети приписывались к тому или иному полку и считались командирами. Совсем маленькими они уже носили мундирчики. Одежда Николая, судя по спискам расходов, была преимущественно красного цвета.

Николай писал, что император «удостоил зачислить» полугодовалого сына в Конную гвардию, а его братьев – во 2-й и 3-й гвардейские полки. Но спустя два с половиной года царь поменял свое решение, переведя двадцатилетнего Константина в Конную гвардию, а малолетнему Николаю отдал 3-й гвардейский полк. Это событие врезалось в память будущему императору. Он писал: «В Павловске я ожидал однажды отца в нижней комнате, и когда он возвращался, то я вышел навстречу к калитке малого сада у балкона; он же, отворив калитку и сняв шляпу, сказал: «Поздравляю, Николаша, с новым полком: я тебя перевел из Конной гвардии в Измайловский полк, в обмен с братом». Я об этом упоминаю лишь для того, чтобы показать, насколько то, что льстит или оскорбляет, оставляет в раннем возрасте глубокое впечатление – мне в то время было едва три года!»

В 1808 году великий князь Николай Павлович – двенадцатилетний мальчик – был произведен в генералы и получил право носить первые эполеты.

Запомнил маленький Николай и то, как ему вместе с сестрой привили оспу. Это было «событие в то время необычайное, совершенно незнакомое в домашнем обиходе», – замечает Николай Павлович. «Оспа у меня была слабая, у сестры же была сильнее, хотя мало оставила следов», – вспоминал он.

Конечно, события раннего детства лишь отрывочно остались в памяти мальчика. Николай помнил, как шведский король, посетивший Россию, подарил ему фарфоровую тарелку с фруктами из бисквита – то есть неглазурованного фарфора. Помнил штандарты кавалеров Мальтийской гвардии – серебряных орлов, держащих малиновую полосу материи с серебряным крестом ордена Святого Иоанна. Помнил свадьбу своей сестры Александры, выходившей замуж за эрцгерцога Австрийского. То, как молодая и очень красивая великая княгиня Елизавета, будущая императрица, возила его на шлейфе своего платья. Помнил желтые сапоги гусар венгерской дворянской гвардии и католических священников в белых одеяниях, которые показались мальчику очень страшными.

Помнил он и знаменитого полководца Александра Васильевича Суворова. Николай находился в Зимнем дворце, в библиотеке матери, где увидел «оригинальную фигуру, всю увешанную орденами, которых я не знал». Это был Суворов, награжденный не только русскими орденами, но и многими иностранными, вот почему они были Николаю незнакомы. Мальчик, не смутившись, подошел к Суворову и стал задавать ему вопросы. Опустившись перед великим князем на колени, старик «имел терпение все показать и объяснить». «Я видел его потом несколько раз во дворе дворца на парадах, следующим за моим отцом, который шел во главе Конной гвардии», – добавляет Николай.

Детские комнаты

XVIII век внес значительные изменения в представления о том, каким должно быть детство. К концу века считалось обязательным, чтобы в зажиточных семьях у подрастающего поколения были свои комнаты. И, конечно, в императорской семье на убранстве этих комнат не экономили, хотя излишняя роскошь тоже порицалась.

Летом, когда двор пребывал в Царском Селе, детские комнаты располагались во флигеле, впоследствии занятом знаменитым Лицеем. Зимой императорская семья жила в Петербурге, в Зимнем дворце. У дворца первоначально было семь подъездов, один из которых назывался «детским», но он получил свое наименование позже, в 1840-е годы. А на рубеже XVIII–XIX веков вход в детские комнаты осуществлялся через Салтыковский подъезд. Это главный подъезд западного фасада, обращенного к Адмиралтейству. Сейчас здесь расположен сквер с фонтаном. Подъезд был назван в честь светлейшего князя, фельдмаршала Салтыкова, воспитателя старших великих князей – Александра и Константина. Ему были выделены покои на третьем этаже в западной части дворца.

Детские покои состояли из большой прихожей, зала с балконом посередине и антресолей в глубине. Внутри антресолей было полукруглое окно, которое выходило в сам зал. Николай Павлович вспоминал: «Зал этот был оштукатурен, и в нем находились только античные позолоченные стулья да занавеси из малиновой камки, так как он предназначался, в сущности, для игр; комната эта, пока я не научился ходить, была обтянута в нижней части стен так же, как и самый пол, стегаными шерстяными подушками зеленого цвета; позднее эти подушки были сняты. Стены были покрыты белой камкой^[3] с большими разводами и изображениями зверей, стулья – с позолотой, обитые такой же материей; в глубине стоял такой же диван с маленьким полукруглым столом маркетри^[4]; две громадные круглые печи занимали два угла, а между окнами помещался стол белого мрамора с позолоченными ножками. Затем следовала спальня, в глубине которой находился альков; эта часть помещения, украшенная колоннами из искусственного мрамора, была приурочена к помещению в ней кровати, но там я не спал, так как находили, что было слишком жарко от двух печей, занимавших оба угла…»

В некоторых детских комнатах стены украшали прекрасные фрески в античном стиле, а пол был паркетным, «великолепного рисунка», сделанный «из пальмового, розового, красного, черного и другого дерева, в некоторых местах сильно попорченный ружейными прикладами и эспонтонами^[5] моих старших братьев», – сообщает нам Николай Павлович.

«Спали мы на железных кроватях, которые были окружены обычной занавеской; – продолжал свое описание император, – занавески эти так же, как и покрышки кроватей, были из белого канифаса^[6] и держались на железных треугольниках таким образом, что ребенку, стоя в кровати, едва представлялось возможным из нее выглядывать; два громадных валика из белой тафты лежали по обоим концам кроватей. Два волосяных матраса, обтянутых холстом, и третий матрас, обтянутый кожей, да две подушки, набитые перьями, составляли самую постель; одеяло летом было из канифаса, а зимою ватное из белой тафты. Полагался также белый бумажный ночной колпак, которого мы, однако, никогда не надевали, ненавидя его уже в те времена. Ночной костюм, кроме длинной рубашки, наподобие женской, состоял из платья с полудлинными рукавами, застегивавшегося на спине и доходившего до шеи».

Раннее детство Николай проводил в играх со своим младшим братом Михаилом и сестрами. Других детей к великим князьям долгое время не пускали, а общества сверстников юному Николаю явно недоставало! Когда в 1799 году Николай на лестнице увидел сына своей придворной дамы, госпожи Адлерберг, то он кинулся к мальчику, схватил его за руку и хотел вести в детскую, чтобы показать ему свои игрушки, коих было очень много, и вместе играть. Однако это простое и естественное детское желание противоречило придворному этикету: Володенька Адлерберг был ниже великого князя по положению, и их дружба могла не понравится строгой Марии Федоровне. Ситуацию спасла мисс Ливен: она вмешалась и, взяв на себя ответственность, отвела обоих мальчиков в игровую комнату. Надо сказать, что между мальчиками завязалась крепкая дружба, которую они пронесли через всю жизнь.

Но в какие игры играли тогда маленькие великие князья? Что хотел показать юный Николай маленькому Володе?

В дворцовых документах упоминаются: фортепиано красного дерева, гармоника, деревянное ружье, маленькие литавры, деревянные шпаги, несколько механических игрушек – автоматонов, сделанных братом мисс Лайон, который их самостоятельно вытачивал и налаживал. Были среди игрушек фигурки солдат и гвардейцев, а один раз Павел подарил сыну пачку гравюр с изображением русских солдат в старой форме.

Николай и Михаил любили играть в часовых – они часами стояли в карауле друг перед другом. Строили крепости, причем Николай на прогулках сооружал из земли целые редуты.

Для забавы великого князя служили и комнатные животные: пара канареек и маленькая собачка. Надо сказать, что животных Николай очень любил и никогда не проявлял к ним жестокости, равно как и его младший брат. Лишь раз мальчики, играя во дворе, из любопытства разрубили пополам дождевого червя. Когда однажды Николай и Михаил увидели, как в парке какой-то крестьянский мальчик бьет старую лошадь, они тотчас вмешались и запретили ему так поступать. Повзрослев, Николай держал в своих комнатах собак, которых очень любил.

Были в детской и книги, но в основном французские: журналы для детей, журналы для юношества, жеманные рассказы Антуанетты Дезульер и пасторали Жан-Пьера Клари де Флориана. А из русских книг поначалу была только Псалтырь. Потом один из воспитателей – генерал Федор Исаевич Ахвердов – принес великим князьям четырехтомник «Золотое зеркало для детей, содержащее в себе сто небольших повестей для образования разума и сердца в юношестве». Это был лучший образец детской литературы того времени, основанный на немецком оригинале Иоахима Кампе.

Иногда царских детей вывозили в город на прогулку. «Наш выезд представлял из себя позолоченную шестиместную карету, которой предшествовали два гвардейских гусара; позднее впереди ехали два вестовых в сопровождении конюшенного офицера с вестовым; два лакея – сзади за каретой. В праздничные дни карета была в семь стекол, т. е. вся прозрачная, кроме спинки. Две англичанки с детьми на коленях занимали заднее сиденье, две дежурные дамы помещались против них», – вспоминал император.

Воспитатель Ламздорф

«Отец мой нас нежно любил», – утверждал Николай Павлович, добавляя, что и дети «очень любили отца и обращение его… было крайне доброе и ласковое». Но тем не менее, подыскивая для своих сыновей воспитателя, император Павел Петрович остановил свой выбор на человеке, мало подходившем для этого. В 1800 году он назначил на эту должность генерала Матвея Ивановича Ламздорфа, предупредив: «Не сделайте из моих сыновей таких повес, как немецкие принцы». И верный служака исправно выполнил приказ, приложив все усилия к тому, чтобы Николай Павлович вырос в Николая «Палкина».

Происходил Ламздорф из древнего дворянского рода, переселившегося в XV веке из Вестфалии в Ливонию – историческую область на восточном побережье Балтийского моря. «Матвей Иванович» – это русификация, а по-немецки его имя звучало как Густав Матиас Якоб Фрайхерр фон дер Венге, граф Ламбсдорф. На военной службе он состоял с восемнадцати лет, принимал участие в русско-турецкой войне, был адъютантом графа Салтыкова, затем командовал кирасирским полком. Он занимал эту должность десять лет, а в 1795 году был произведен в генерал-майоры. После присоединения к России Курляндского герцогства, Ламздорф стал правителем этой новой области.

Ламздорф был женат, и супруга родила ему девять детей, но сам бравый генерал, постоянно занятый делами службы, в их воспитании почти не принимал участия. К тому же он не отличался ни острым умом, ни хорошим образованием. Поэтому внезапное назначение его директором шляхетского кадетского корпуса, а спустя год – воспитателем великих князей выглядело по меньшей мере странно. Однако, учитывая любовь Павла к казарменной дисциплине, решение было по-своему логичным.

Ламздорф понимал задачи педагога просто: если ребенок чего-то хочет, это необходимо запретить. Целью его методики было одно: сломать волю своих воспитанников, «переломить их на свой лад», по образному выражению мемуариста барона Модеста Андреевича Корфа.

Так, к примеру, оба маленьких великих князя очень любили икру и мороженое. Почему-то Ламздорф запретил давать эти кушанья младшему – Михаилу. Тогда Николай сам, добровольно тоже от них отказался.

Воспитатели не раз жаловались на его врожденное «желание повелевать»: еще маленьким мальчиком Николай предпочитал чего-нибудь лишиться, но поступить по-своему. Так, когда врач по причине расстройства желудка запретил ему есть жирную жареную баранину, заменив ее котлетами, мальчик вовсе отказался от обеда, объявив себя сытым.

Корф писал: «Неизвестно, на чем основывалось то высокое уважение к педагогическим способностям генерала Ламздорфа, которое могло решить выбор императора Павла… Ламздорф не обладал не только ни одной из способностей, необходимых для воспитания особы царственного дома, но был чужд всего того, что нужно для воспитания частного лица. Он прилагал старанья лишь к тому, чтобы переломить его (воспитанника. – И. Р.) на свой лад. Великие князья были постоянно как в тисках. Они не могли свободно и непринужденно ни встать, ни сесть, ни ходить, ни говорить, ни предаваться обычной детской резвости и шумливости; их на каждом шагу останавливали, исправляли, делали замечания, преследовали морально и угрозами… Николай Павлович особенно не пользовался расположением своего воспитателя. Он действительно был характера строптивого, вспыльчивого, а Ламздорф, вместо того чтобы умерять этот характер мерами кротости, обратился к строгости, позволяя себе даже бить Великого князя линейками, ружейными шомполами и т. п. Не раз случалось, что в ярости своей он хватал мальчика за грудь или за воротник и ударял его об стену, так что он почти лишался чувств».

Сам Николай Павлович тоже вспоминал, что Ламздорф его «наказывал тростником весьма больно среди самих уроков».

И надо заметить, что наставник отнюдь не скрывал от императрицы своих педагогических методов и находил у нее полную поддержку. Как-то, выслушав рассказ об очередном избиении своего сына, Мария Федоровна подарила садисту перстень со словами: «Продолжайте ваши заботы о Николае, ваши поистине отеческие заботы».

По мнению императрицы, ежедневное битье было «совершенным воспитанием». Сам Николай Павлович вспоминал: «Сей порядок лишил нас совершенно счастия сыновнего доверия к родительнице, к которой допущаемы мы были редко одни, и то никогда иначе, как будто на приговор». При этом, упоминая свою мать, он всегда присовокуплял эпитет «нежнейшая». Таково было воспитание: критика в адрес родителей даже не могла прийти на ум будущему императору. И все же несоразмерность проступков и наказаний отнимала у великих князей само «чувство вины своей, оставляя одну досаду за грубое обращение, а часто и незаслуженное».

Однако в жизни детей был человек, которого они любили – графиня Шарлотта Карловна Ливен. Николай называл ее «уважаемой и прекрасной женщиной», «образцом неподкупной правдивости, справедливости и привязанности к своим обязанностям». Ее выбрала на роль воспитательницы еще Екатерина Вторая, а Павел оставил в этой должности, «которую она и исполняла с примерным усердием».

Даже злобный и едкий мемуарист, князь Петр Владимирович Долгоруков, любитель перемывать косточки и возводить напраслину, признавал, что Шарлотта Карловна имела «предобрейшую душу», а ее главным недостатком было то, что она не стеснялась ходатайствовать за своих друзей и знакомых, получая в благодарность от них подарки. «С воспитанниками своими она нимало не церемонилась и говорила им резкие истины», – добавляет князь. Прямоту графини отмечал и сам Николай Павлович, который ценил это ее качество.

Образование великих князей заключалось в изучении экономики, истории, географии, юриспруденции, инженерного дела и фортификации. Обязательным было изучение иностранных языков: французского, немецкого и латыни. Немаловажным пунктом воспитания был дворцовый этикет, привычку к которому необходимо было привить императорским отпрыскам с раннего детства.

Маленького Николая учили нотной грамоте, игре на флейте и давали ему уроки рисования и гравирования царской водкой на меди. Сейчас кажется странным, что ребенку давали в руки опасную смесь азотной и соляной кислот, но в те времена это считалось совершенно нормальным и даже полезным. Известно, что в Императорской публичной библиотеке долгое время хранилась коллекция гравюр, изображавших военных в форме. Гравюры эти были подписаны: «Николай, третий Романов», то есть они были выполнены самим юным великим князем.

Надо признать, что в выборе педагогов императрица совершила большую ошибку: она пригласила лучших специалистов, каждого – в своем деле, но не в педагогике. Они занудно читали великим князьям свои предметы, но даже не трудились объяснить, зачем нужны эти знания и как они могут пригодиться в жизни. Поэтому большую часть их нудного бормотания мальчики пропускали мимо ушей. В учении Николай и его младший брат Михаил видели лишь одно принуждение и занимались без охоты. Действительный статский советник, экономист и историк Андрей Карлович Шторх преподавал им политическую экономию, коллежский советник, поэт и драматург Нестор Васильевич Кукольник – естественное право^[7], а коллежский советник, правовед и экономист Михаил Андреевич Балугьянский – историю права. Преподавали мальчикам и физику, на этих занятиях они ставили много опытов. Учили они и английский язык. У Николая было прекрасное произношение, но разговаривал он по-английски не без труда.

Латынь он терпеть не мог, считал ее бесполезной и так этот мертвый язык и не выучил. Императрица желала, чтобы детям преподавали также греческий, но педагоги ограничились лишь курсом греческой мифологии, необходимым для рассматривания и понимания произведений изящных искусств. Гуманитарные науки оставляли Николая равнодушным, зато все, что было связано с инженерией и военным делом, привлекало его внимание.

Примечательно, что в перечне предметов, которые преподавались двум младшим великим князьям, присутствовала «мораль», а вот естественных наук не было. Лишь в 1803 и 1804 годах Николай получил в подарок два «кабинета», то есть коллекции минералов. Он рассматривал их лишь как собрание диковинок, не задумываясь об их научной ценности.

Цареубийство

1 (13) февраля 1801 года Павел Петрович переехал в новый дворец – Михайловский замок. Чуть позднее за ним последовала его семья.

С переездом явно поспешили, так как стены только что выстроенного замка еще не успели просохнуть. В комнатах от сырости стоял густой туман, а на стенах кое-где виднелись полосы льда. На подоконники приходилось класть свежеиспеченный хлеб, чтобы он впитал влагу и уменьшил сырость. Прислуга роптала, сожалея о своих прежних помещениях в уютном и обжитом Зимнем дворце. Конечно, все это говорилось шепотом, но, по выражению Николая Павловича, «детские уши часто умеют слышать то, чего им знать не следует, и слышат лучше, чем это предполагают».

У детей перемены вызвали радостное оживление. «Когда нас туда перевезли, то поместили временно всех вместе, в четвертом этаже, в анфиладе комнат, находившихся на неодинаковом уровне, причем довольно крутые лестницы вели из одной комнаты в другую. Отец часто приходил нас проведывать, и я очень хорошо помню, что он был чрезвычайно весел. Сестры мои жили рядом с нами, и мы то и дело играли и катались по всем комнатам и лестницам в санях, т. е. на опрокинутых креслах; даже моя матушка принимала участие в этих играх», – вспоминал Николай Павлович.

Затем он пишет: «Однажды вечером в большой столовой был концерт, во время которого мы находились у матушки и подсматривали в замочную скважину; после же того, как отец ушел, мы, поднявшись к себе, принялись за обычные игры. Михаил, которому тогда было три года, играл в углу один, в стороне от нас; англичанки, удивленные тем, что он не принимает участия в наших играх, обратили на это внимание и задали ему вопрос, что он делает; он, не колеблясь, отвечал: «Я хороню своего отца!» Как ни малозначащи были такие слова в устах ребенка, они тем не менее испугали нянек. Ему, само собою разумеется, запретили эту игру, но он все-таки продолжал ее, заменяя слово «отец» – «семеновским гренадером». На следующее утро моего отца не стало…»

Павел I Петрович был задушен и забит насмерть тяжелой табакеркой в собственной спальне в Михайловском замке 11 марта 1801 года. Лицо императора было так изуродовано, что труп пришлось несколько часов гримировать, чтобы было можно выставить его для прощания. Покойник в гробу выглядел раскрашенным, как кукла.

В заговоре против Павла I участвовало около 60 человек, в числе которых были его личный адъютант Аграмаков, опытный политик и царедворец Никита Иванович Панин, фаворит Екатерины Платон Александрович Зубов, его брат Николай Александрович Зубов, генерал-губернатор Петербурга Петр Алексеевич Пален и многие другие. Но самое страшное, что о заговоре знал и наследник престола – старший сын Павла Александр.

Все участники заговора впоследствии утверждали, что не имели намерения убивать императора, а предполагали, что тот будет лишь арестован и перевезен в Шлиссельбург. То же утверждал и Александр Павлович. Известие о смерти отца он воспринял истерически и дважды падал в обморок.

Новость императрице Марии Федоровне сообщила графиня Ливен. Императрице стало дурно, но она быстро пришла в себя и заявила, что должна теперь царствовать, раз была когда-то коронована. Однако в планы заговорщиков это не входило: власть должна была перейти к Александру, который явно был не готов ее принять. Мария Федоровна попыталась пройти к телу мужа, но ее не пропустили, причем в довольно грубой форме. В это время труп спешно приводили в порядок: причесывали и гримировали.

Более других сохранила присутствие духа графиня Ливен. Мемуарист князь Долгоруков так описывал события той страшной ночи: «С невозмутимым хладнокровием разбудила она своих воспитанников и воспитанниц: Марию, Екатерину и Анну Павловну, пятилетнего Николая Павловича и трехлетнего Михаила Павловича; одела их, велела заложить карету; потребовала военный конвой и под прикрытием конвоя отвезла их в Зимний дворец, куда в ту же ночь было перенесено пребывание двора. С этой минуты Шарлотта Карловна вышла из разряда подданных и стала, можно сказать, членом царского семейства; великие княжны у нее целовали руку, и, когда она целовала руку у Марии Федоровны, императрица подавала вид, будто хочет поднести к губам своим руку Шарлотты Карловны, которая, разумеется, спешила отдернуть свою десницу».

Цесаревичу Николаю не исполнилось на тот момент и пяти лет, однако он запомнил и понял многое: «События этого печального дня сохранились… в моей памяти, как смутный сон, – писал он позднее. – Я был разбужен и увидел перед собою графиню Ливен. Когда же меня одели, то мы заметили в окно на подъемном мосту под церковью караулы, которых не было накануне; тут был весь Семеновский полк в крайне небрежном виде. Никто из нас не подозревал, что мы лишились отца; нас повели вниз к матушке, и вскоре оттуда мы отправились с нею, сестрами, Михаилом и графиней Ливен в Зимний дворец. Караул вышел во двор Михайловского дворца и отдал честь. Моя мать тотчас же заставила его молчать. Когда мы были уже в Зимнем дворце и туда вошел, в сопровождении Константина и князя Николая Ивановича Салтыкова, Император Александр, моя матушка лежала в глубине комнаты. Он бросился перед нею на колени, и я еще до сих пор слышу его рыдания… Ему принесли воды, а нас увели. Для нас было счастьем опять увидеть наши комнаты и, должен сказать по правде, тех деревянных лошадок, которых мы, переезжая в Михайловский дворец, забыли».

Ранним утром следующего дня Мария Федоровна вместе с сыном Александром вернулась в Михайловский замок и вошла в комнату, где лежало тело ее мужа. Тогда Александр впервые увидел лицо отца – изуродованное, раскрашенное, словно у куклы. Императрица-мать обернулась к нему и презрительно произнесла:

– Теперь вас поздравляю – вы император.

Александр повалился без чувств, как сноп, а придя в себя, принялся отказываться от внезапно свалившейся на него императорской власти.

– Я не могу исполнять обязанностей, которые на меня возлагают. У меня не хватит силы царствовать с постоянным воспоминанием, что мой отец был убит. Я не могу. Я отдаю мою власть кому угодно. Пусть те, кто совершил преступление, будут ответственны за то, что может произойти, – умолял он.

– Полно дурачиться, ступайте царствовать! – будто бы ответил ему Пален.

Однако тягостные раздумья, муки совести преследовали Александра всю жизнь.

Народу объявили, что император Павел I Петрович скончался скоропостижно от апоплексии, в ответ послышались громкие возгласы «Ура, Александр!», приветствующие наследника престола: Павел был крайне непопулярен в народе, узнав о его кончине, люди радовались и поздравляли друг друга, словно это был праздник.

Неизвестный художник. Русская армия входит в Париж в 1814 году. 1815

Василий Голике. Портрет великого князя Николая Павловича. 1820-е

Юность императора

Орест Кипренский. Портрет Великого князя Николая Павловича. 1814

Царствование Александра I

Александр Павлович был старше Николая на 20 лет. На момент восшествия на престол ему исполнилось 24 года. Он получил прозвание Благословенный, а также второе прозвище – Сфинкс; было и третье, семейное прозвище – Ангел.

Император Александр был высок ростом и очень хорош собой, хотя и глуховат на одно ухо: в его младенчестве недалеко от детских комнат стояли пушки, из которых палили. Таков был приказ Екатерины: по ее мнению, царские дети должны были расти в естественных условиях и привыкать к внешним раздражителям. А вот характер у нового императора был сложный, и это признавали все. «Он был красив и добр, но качества, которые можно было заметить в нем тогда и которые должны бы были обратиться в добродетели, никогда не могли вполне развиться. Его воспитатель, граф Салтыков, коварный и лукавый интриган, так руководил его поведением, что неизбежно должен был разрушить откровенность его характера, заменяя ее заученностью в словах и принужденностью в поступках. Граф Салтыков… внушал Великому Князю скрытность. Его доброе и превосходное сердце иногда брало верх, но тотчас же воспитатель пытался подавить движения его души. Он отдалял его от Императрицы и внушал ему ужас по отношению к отцу. Молодой князь испытывал поэтому постоянную неудовлетворенность своих чувств», – написала о нем графиня Варвара Николаевна Головина.

Французский историк Антонен Дебидур, автор труда «Дипломатическая история Европы», так характеризовал этого правителя: «Человек нерешительного и путаного ума… Страстный, но нерешительный и слабый, эгоист, не лишенный в то же время и великодушия, он подпадает, или по крайней мере кажется подпадающим, одновременно под самые противоположные влияния. Он хочет и в то же время не хочет… Он самодержец и хочет остаться таковым; божественное право царей для него – догмат; а между тем он настроен либерально или по крайней мере считает себя либералом. Следствием подобного состояния является то, что он никогда, ни в одном направлении не доходит до конца намеченной им программы: он всегда колеблется в момент принятия окончательного решения. Он не осуществит ни одного из своих планов».

Характеристика жестокая, но, к сожалению, точная.

В первую половину своего царствования Александр стремился реформировать Россию, сделать страну более современной. К существующему Московскому университету добавилось еще несколько новых высших и средних учебных заведений, включая знаменитый Царскосельский лицей, в котором учился А.С. Пушкин.

Петровские коллегии были заменены на министерства.

В попытке ослабить крепостное право Александр издал «Указ о вольных хлебопашцах». По этому указу помещик мог за выкуп освобождать своих крестьян, наделяя их землей. Воспользоваться этим правом смогли немногие, но это была первая законодательная попытка наделить крестьян правами и предоставить им землю. В дальнейшем именно этот указ был положен в основу реформы 1861 года.

В царствование Александра I проявил себя талантливый государственный чиновник, законотворец Михаил Михайлович Сперанский. Он составил капитальный план преобразования государственной машины. Но когда по его завершении Сперанский принялся настаивать на реформах, на ограничении самодержавия, Александр засомневался в их необходимости и отправил законотворца в ссылку.

Вторая половина царствования Александра I отличалась крайней реакционностью. Советником императора стал граф Аракчеев – человек, буквально помешанный на армейской дисциплине, которую он стремился распространить на всю страну, на все сословия. Его детищем стали «военные поселения» – деревни, состоящие исключительно из солдат. Такие поселения жили по строгому расписанию: их жители по сигналу вставали, по сигналу обедали, по сигналу ложились спать. Это была попытка разгрузить бюджет страны: Аракчеев полагал, что солдаты, занимаясь сельским хозяйством, станут сами себя обеспечивать. Однако фактически военные поселения напоминали концлагеря. Их порядки шокировали как дворян, так и крестьян, то и дело вспыхивали восстания. Но упразднены военные поселения были лишь в 1857 году, с началом «великих реформ».

Нерешительность, неспособность добиваться поставленных целей крайне отрицательно сказались и на личной жизни императора Александра Павловича. В 16 лет бабушка Екатерина II женила его на тринадцатилетней принцессе Луизе-Марии-Августе Баденской, после принятия православия ставшей Елизаветой Алексеевной. Их свадьба вызвала всеобщее умиление. Говорили, что молодые напоминают двух ангелов, сравнивали их с Амуром и Психеей… Однако ничего хорошего из этого брака не вышло: «он любит ее любовью брата» – кратко, но емко обрисовала их отношения фрейлина Головина.

Вскоре холодность великого князя к красавице жене заметили все, и о молодой чете стали распространяться самые неприятные слухи. Вот несколько цитат из дневника той же Головиной: «Самая ужасная клевета сумела уверить некоторых несчастных, готовых поверить всему дурному, что Государыня поощряла страсть Зубова к Великой Княгине Елизавете, что у ее внука не было детей, а она желала этого во что бы то ни стало». В другом месте Головина писала, что сам Александр «поощрял страсть Чарторижского к своей жене», хотя ту мысль о супружеской измене поначалу приводила в ужас. Сломить упрямство Елизаветы взялась графиня Шувалова – женщина низкой нравственности. Она устраивала их встречи и даже специально подсовывала Великой Княгине книги, считавшиеся в те времена эротическими, например «Новую Элоизу».

Далее по некоторым признакам Головиной можно заключить, что Чарторижский добился своего: Елизавета родила дочь – брюнетку. Увидев внучку, Павел поморщился:

– Как может у блондина отца и блондинки матери родиться черноволосый ребенок? – спросил он.

– Все в руках Божьих… – пробормотала в ответ смущенная фрейлина.

Вскоре Чарторижского отправили послом то ли в Швецию, то ли в Сардинию… Фактически это была ссылка.

Сам Александр тоже завел любовницу. Ею стала бывшая пассия графа Кутайсова – актриса Шевалье. Но настоящая любовь была у него впереди. Внимание императора привлекла блистательная красавица Мария Антоновна Нарышкина (1779–1854), урожденная Четвертинской, происходившая из польского княжеского рода. Ее связь с императором длилась 15 лет, и за это время Нарышкина родила троих детей: двух дочерей и сына. Их биологическим отцом она считала императора. Фактически Александр имел две семьи: одну официальную, но фиктивную и другую, где он любил и был любим.

Мария Антоновна отличалась умом и большим тактом, что в течение долгого времени помогало ей сдерживать толки и пересуды в обществе. Поэт Державин, утешая красавицу, даже посвятил ей стихотворение «Всех Аспазия милее», где сравнивал ее со знаменитой любовницей афинского архонта Перикла. Но в конце концов ее терпение закончилось: уж слишком часто ее муж подчеркивал, что ее дети – не его, а Александра. Нарышкина попробовала настоять на расторжении брака императора с Елизаветой Алексеевной, но тот, как обычно, не решился. Тогда Мария Антоновна уехала за границу якобы для поправки здоровья своей младшей дочери.

Александр утешился: сначала с княгиней Багратион, потом с графиней Эстергази, потом еще с кем-то… Только не с законной супругой.

Елизавета сильно переживала. После смерти дочери, которую она обожала, ее депрессия еще больше усугубилась. Однажды в ее жизни забрезжило счастье: молодой и красивый кавалергард Алексей Яковлевич Охотников полюбил ее и сумел вызвать у государыни ответное чувство. Но роман их длился недолго: осенью 1806 года при выходе из Большого театра (он находился на месте нынешней Консерватории) подозрительная толпа окружила Охотникова, и кто-то нанес ему удар кинжалом в бок. Больше двух месяцев офицер боролся за свою жизнь, но рана оказалась смертельной^[8]. Беременная Елизавета, рискуя своей репутацией, дважды посетила возлюбленного – до и после его смерти.

Вскоре Елизавета родила вторую дочь, но она, как и первая, оказалась слабенькой и быстро умерла. После этих событий молодая женщина потеряла всякий интерес к жизни. Она стала часто болеть и медленно угасала, впрочем, прожив еще целых 20 лет.

Под конец жизни супруги сблизились и простили друг друга. Умерли они в один год с разницей в несколько месяцев. Со смертью обоих связаны легенды и многочисленные слухи.

Константин Павлович

В силу отсутствия у императора Александра I детей мужского пола, его наследником считался второй по старшинству брат – Константин Павлович. Увы, он очень мало подходил для роли самодержца, к тому же умудрился изрядно себя скомпрометировать.

Лицом и характером Константин был очень похож на отца, которого сильно любил. Так же часто он выходил из себя, был склонен к садизму. Вспылив, Константин не мог полностью отвечать за свои поступки, порой довольно дикие. Вот один из эпизодов его молодости, пересказанный будущим декабристом А.Е. Розеном: «Когда великий князь Константин Павлович, в минуту строптивости своей молодости, на полковом учении, с поднятым палашом наскочил на поручика Кошкуля, чтобы рубить его, тот, отпарировав, отклонил удар, вышиб палаш из руки князя и сказал: «Не извольте горячиться». Ученье было прекращено, чрез несколько часов адъютант князя приехал за Кошкулем и повез в Мраморный дворец. Кошкуль ожидал суда и приговора, как вдруг отворяется дверь, выходит Константин Павлович с распростертыми объятиями, обнимает Кошкуля, целует его и благодарит, что он спас его честь, говоря: «Что сказал бы государь и что подумала бы вся армия, если бы я на ученье во фронте изрубил бы своего офицера?» Кошкуль впоследствии командовал л.-гв. Кирасирским полком его величества. Когда великий князь извинился перед обществом офицеров всей кирасирской бригады, то рыцарски объявил, что готов каждому дать полное удовлетворение…»

В семнадцать лет Константина женили на Юлиане Генриете Ульрике, третьей дочери Франца Фридриха Антона, герцога Саксен-Кобург-Заальфельдского, принявшей православие и с тех пор называвшейся Анной Федоровной. Сплетничали, что выбор этот был совершенно случайным: якобы посланец Екатерины Великой приболел в дороге и остановился в Кобурге у местного герцога. У герцога было три дочери на выданье, вот посланец и сообщил домой, что желаемое найдено. Три девушки вместе с матерью приехали в Россию на смотрины. «…Смущение, испытываемое бедной герцогиней, попавшей к самому большому и блестящему двору Европы, не сделало более благородными ее мало изящные манеры. Три девушки тоже были очень смущены, но все они были более или менее хороши лицом. Молодость уже сама по себе может вызвать участие, – писала фрейлина Варвара Николаевна Головина, продолжая: – Через три недели принудили великого князя Константина сделать выбор, мне кажется, что он не желал жениться».

Ее мнение подтверждает и князь Адам Чарторижский. По его словам, Константину «было дано императрицей приказание жениться на одной из принцесс, причем ему был предоставлен лишь выбор будущей супруги».

Константин выбор сделал, но еще до свадьбы принялся проявлять свой дурной характер: он безумно ревновал свою невесту, не разрешал никуда выходить, следил за каждым ее шагом. «…Она подвергалась грубостям с его стороны и нежности, тоже очень походившей на дурное обращение»; «он ей иногда ломал руки, кусал ее, но это было только прелюдией к тому, что ее ожидало после свадьбы», – передает подробности Варвара Головина… – В середине зимы Великий Князь Константин приходил завтракать к своей невесте ежедневно в десять часов утра. Он приносил с собой барабан и трубы и заставлял ее играть на клавесине военные марши, аккомпанируя ей на этих шумных инструментах. Это было единственное изъявление любви, которое он ей оказывал… Анне Федоровне тяжело жилось от его невозможного характера, которого никто не мог обуздать. Его грубые выходки, отсутствие всякого такта превращали супружескую жизнь в настоящую каторгу…»

Бедная женщина выдержала три года, потом к мужниной грубости присоединились его измены и, как следствие, дурная болезнь, которую он передал жене. Это стало последней каплей. Анна объявила, что вылечить ее могут лишь Богемские воды, и уехала на родину к родным. Константин был очень смущен и не препятствовал бегству жены, а вот кобургская родня больше беспокоилась о репутации семьи, нежели о счастье Анны, поэтому еще два года она то возвращалась в Россию, то снова уезжала «на воды». После гибели императора Павла Анна Федоровна начала вести переговоры о разводе с мужем, которые растянулись на целых двадцать лет.

Смерть Павла Константин воспринял как большую трагедию. «Я бы их всех повесил», – заявил он во всеуслышание, имея в виду заговорщиков. Великий князь даже запил с горя – и через пьянство оказался замешан в гнуснейшей истории.

Пересказали эту историю четверо довольно известных мемуаристов: графиня Роксана Скарлатовна Эдлинг, любимая фрейлина Елизаветы Алексеевны; издатель и редактор Николай Иванович Греч; декабрист Владимир Иванович Штейнгель и граф Федор Петрович Толстой. Случилось все летом 1803 года^[9]. Жертвой стала некая госпожа Араужо, которую называют то вдовой португальского консула, то супругой португальского же купца или ювелира. Эту молодую и красивую женщину под каким-то предлогом заманили в Мраморный дворец, в котором жил Константин, и там она подверглась групповому изнасилованию, после чего умерла. Якобы это было местью за то, что красавица отвергла ухаживания великого князя. Весьма вероятно, что одним из насильников был генерал Карл Федорович Боур – приближенный Константина Павловича, человек «с репутацией кутилы и подлеца». Все сходятся в том, что великий князь в это время находился во дворце, но, возможно, был мертвецки пьян, крепко спал и не отдавал себе отчета в том, что происходило в его доме.

Издатель и редактор Николай Иванович Греч сообщал: «Слух об этом был так громок и повсеместен, что правительство публичным объявлением приглашало всякого, кто имеет точные сведения о образе смерти вдовы Араужо, довести о том до сведения правительства. Разумеется, никто не явился».

Графиня Эдлинг писала: «В первые годы царствования Александра одна из его оргий сопровождалась плачевными последствиями. Публика приходила в ужас, и сам государь вознегодовал до того, что повелел нарядить самое строгое следствие, без всякой пощады его высочества: так именно было сказано в приказе. Однако удалось ублажить родителей потерпевшей жертвы, и, благодаря посредничеству императрицы-матери, постарались покрыть случившееся забвением. Но общество не было забывчиво, и великий князь, не лишенный прозорливости, читал себе осуждение на лицах людей, с которыми встречался».

Разговоры о свершенном злодеянии шли настолько громкие, что Александр вынужден был назначить целых два расследования, в результате которых обнаружилось, что «жена купца» госпожа Араужо посещала в роковой день исключительно генерала Карла Федоровича Боура, после чего и скончалась «от апоплексического удара», а никаких следов насилия на теле покойной обнаружено не было.

И все же отвратительное происшествие обсуждал весь Петербург, а Константин получил прозвище «покровитель разврата» и некоторое время пробыл под домашним арестом. Репутация его уже не восстановилась: в 1807 году, когда при невыясненных обстоятельствах погиб предполагаемый любовник императрицы Елизаветы Алексеевны штаб-ротмистр Охотников, именно Константину молва приписала организацию его убийства.

Пытаясь реабилитироваться, Константин посвятил себя военному делу: занимался формированием уланских полков, участвовал в войнах с Францией, причем за Аустерлиц был награжден орденом Св. Георгия 3-й степени. Во время Отечественной войны снова проявил свой дурной нрав, перессорившись с главнокомандующим Барклаем де Толли. «Не русская кровь течет в том, кто нами командует», – заявил он, напрочь забыв, что сам был русским по крови лишь на одну шестнадцатую^[10].

Помириться с женой ему не удалось, хотя великий князь специально ездил за этим в Кобург. Утешался он с актрисами: француженка Фредерикс родила ему сына Павла, крестным отцом которого стал император. В честь него младенец получил фамилию Александров.

Другая актриса, Клара-Анна де Лоран, родила ему сына Константина и дочь Констанцию. Они воспитывались в доме князя Ивана Александровича Голицына и считались его приемными детьми. Из-за этого у них изменились отчества на «Ивановичи», а фамилия напоминала о настоящем отце – Константиновы. Впоследствии Константин Иванович Константинов стал видным военным инженером, артиллеристом.

Великая княжна Ольга Николаевна много лет спустя вспоминала о своем дяде Константине Павловиче: «Мы едва знали его, я видела его всего два раза. Его голос был груб, брови щетинились, форма туго стянута в талии, отогнутые полы мундира были подбиты желтым. Он называл Мама́ «мадам Николя» и часто приводил ее в смущение своими солдатски-грубыми манерами и речами. Но его братья относились с уважением к тем двадцати годам, на которые он был старше их. Уже позднее, из рассказов его современников, мне стала известна его личность. У него были качества полутатарского, полурусско цивилизованного характера. По натуре добрый и великодушный, не стесненный правилами и узами морали, он поднимался иной раз до геройства, что доказывает его поведение во время пожара Москвы. Но в обыденной жизни он не мог отказаться от всяких соблазнов. Он окружал себя шутами и любил незаметно вплетать в салонные разговоры анекдоты. Похожие черты, если и не так ярко выраженные, выявлялись и у дяди Михаила Павловича. Обоим не хватало человеческого достоинства, которым в такой степени обладал Папа́, той нравственной силы, которая возносит человека над самим собой».

Так и текла жизнь великого князя Константина Павловича: уже немолод, одинок, жена живет отдельно в Германии и требует развод; любовницы сменяют друг друга, дети воспитываются другими, сам он – не слишком желанный гость при дворе… Назначение Константина наместником в Царство Польское напоминало почетную ссылку.

И вдруг произошло чудо! Он встретил ее – юную польскую пани Жанетту Грудзинскую. Тогда ей было двадцать лет, ему – тридцать шесть. Она была среднего роста, чуть курносая, голубоглазая, очень грациозная, изящная и элегантная. Жанетта не считалась писаной красавицей, но была, по выражению Вяземского, «красивее всякой красавицы», так как от нее веяло необыкновенной «нравственной свежестью и чистотой». Константин влюбился. Но его репутация, национальность, вероисповедание, формальное положение женатого человека, даже титул Великого князя – все было против него. А Жанетта Антоновна была девушкой строгих правил и, несмотря на стесненное материальное положение, не собиралась становиться содержанкой. И еще, будучи ревностной католичкой, она не желала менять веру.

Пять лет добивался Константин ее взаимности. Он развелся с женой, подписал отречение от престола, выучил польский язык и стал даже «думать по-польски».

Наконец Жанетта дала согласие, и свадьба была сыграна. Венчались дважды: сначала – в костеле, затем – в православной церкви. Молодые поселились в Варшаве в Бельведере – так назывался дворец наместника. Жанетта получила титул княгини Лович.

Десять лет прожили они вместе. Эти годы не были безоблачными: слишком тяжелым и непостоянным был нрав великого князя. И сложным было положение Польши в Российской Империи. Жанетту, искренне любившую свою родину, многие соотечественники считали изменницей. Известно, что спустя несколько лет брака она даже стала страдать нервным расстройством. Да и детей у них не было… Впрочем, все это не мешало окружающим считать их примером нежной супружеской любви. Современники писали, что она совершенно приручила жестокого, вспыльчивого великого князя и водила его словно дракона на веревочке. «Княгиня имела на него благотворное влияние. Она часто сдерживала его горячность и всегда покоряла его своею кротостью. С каждым днем он все более к ней привязывался. Они жили душа в душу и не могли бы существовать друг без друга. Княгиня доказала это, так как не смогла его пережить. Когда здоровье ее не было расстроено, она бывала в прелестном настроении, добра, любезна, даже весела и, обладая неотразимым очарованием, могла быть уверена, что нравится. Но в последнее время, измученная болезнями, она сделалась раздражительна. Состояние ее нерв часто портило ей настроение и даже черты лица. Но привязанность Великого Князя никогда не изменялась. Он обожал ее и поклонялся ей. Он предпочел бы ее всем женщинам, он предпочел ее прекраснейшему на свете престолу», – сообщает нам княгиня Наталья Петровна Голицына.

Михаил Павлович

Был еще и четвертый брат – самый младший. Из десяти детей, родившихся в семействе Павла Петровича и Марии Федоровны, только Михаил Павлович был порфирородным, то есть рожденным уже в те годы, когда его отец стал императором. Некоторые поговаривали, что это обстоятельство дает ему преимущества в вопросе престолонаследия. Но сам Михаил о троне не помышлял.

Имя новорожденному было выбрано отцом еще до его появления на свет. Графиня Варвара Николаевна Головина вспоминала: «Ходила молва, будто с первого дня царствования государя часовому Летнего дворца было видение Архангела Михаила… При первом известии о чудесном видении часовому император Павел дал обет – в случае, если у него будет еще сын, назвать его Михаилом…»

Еще при рождении Павел пожаловал своему младшему сыну чин генерал-фельдцейхмейстера – командующего всей российской артиллерией. В этом звании великий князь Михаил Павлович остался до конца своих дней. В Петербурге он жил во дворце, выстроенном по проекту Карло Росси, – ныне это Государственный Русский музей. Жил в достатке и роскоши. Но личная жизнь его, как и у двух других братьев, не сложилась по разным причинам. Есть мнение, что Михаил вообще не слишком любил женщин, презирал весь слабый пол, предпочитая общество армейских офицеров. Светских дам он именовал «петербургскими куклами», и это даже породило слухи о «греческих вкусах» великого князя – впрочем, совершенно безосновательные: известно о его, великого князя, внебрачных детях. Так или иначе Михаил Павлович оставался холостяком до двадцати шести лет.

Сплетничали, что он был страстно влюблен в прелестную княжну Прасковью Александровну Хилкову, но вдовствующая императрица по каким-то своим соображениям не разрешила этот брак, подыскав ему другую невесту – вюртембергскую принцессу Фредерику Шарлотту Марию, которая после принятия православия стала именоваться Еленой Павловной. Принцесса была очень хороша собой, умна, талантлива, прекрасно воспитана, но Михаил Павлович так и не смог ее полюбить и в узком кругу величал «немецкой вошью».

Михаил не хотел жениться, Елена умоляла отправить ее вон из России, но Мария Федоровна была непреклонна, и свадьба состоялась. А вот дальше… Невнимание Михаила к жене шокировало даже его братьев. Константин Павлович писал брату Николаю: «Положение (Елены Павловны. – И.Р.) оскорбительно для женского самолюбия и для той деликатности, которая вообще свойственна женщинам. Это – потерянная женщина, если плачевное положение, в котором она находится, не изменится». Подробностей великий князь не приводил, но, учитывая, что он сам обращался со своей супругой не лучшим образом, жизнь Елены Павловны должна была быть поистине удручающей.

Со временем, по выражению современницы, Михаил простил своей супруге то, что она назначена ему в жены – но не более. В том браке родилось пять дочерей, из которых две умерли в раннем детстве, а еще две – совсем молодыми.

Всю свою жизнь Михаил посвятил армии. Примечательно, что его влекло не выполнение боевых задач, не война как таковая, а именно внешняя, парадная сторона военного дела. Он, как и его покойный отец, обожал муштровать вверенные ему воинские части. «Его занимали, – писал генерал-фельдмаршал Паскевич, – одни только выправки и красота фронта».

С 1831 года Михаил Павлович являлся главным начальником Пажеского и всех сухопутных кадетских корпусов, Дворянского полка. При его участии было основано около 14 кадетских корпусов и I-е Артиллерийское училище, существующее до сих пор. Он председательствовал в Комитете о составлении устава воинской пехотной службы. Ввел дивизионные и батарейные школы в полевой артиллерии, учредил учебно-саперный батальон, центральный комитет саперных школ. Ввел орудия новой конструкции для полевой, осадной и крепостной артиллерии, основал артиллерию горную. Усердно занимался заменой кремневого оружия ударным, ввел нарезное оружие. По предложению великого князя Михаила Павловича в Царском Селе организовали Офицерскую школу для подготовки инструкторов по стрелковому делу для армейских и гвардейских частей.

Но его деятельность далеко не все оценивали положительно. О Михаиле Павловиче говорили, что «кроме армейского устава он ни одной книги не открыл». Язвительный мемуарист Федор Федорович Вигель писал: «Ничего ни письменного, ни печатного он с малолетства не любил. Но при достаточном уме и живом воображении любил он играть в слова и в солдатики; каламбуры его были известны всей России. От гражданской службы имел совершенное отвращение, пренебрегал ею и полагал, что военный порядок достаточен для государственного управления».

Михаил Павлович разработал систему военного воспитания, которая оставалась практически неизменной до 1917 года. Но она шокировала даже видавших виды военных. Командир корпуса жандармов и управляющий III отделением Собственной Его императорского величества канцелярии Дубельт высказал следующее суждение: «Воспитание детей поручено Великому Князю Михаилу Павловичу! Да разве он может быть хорошим воспитателем юношества? да разве он имеет понятие об истинном воспитании? Человек он честный, но сердитый, который думает только о том, чтобы у мальчика все пуговицы были застегнуты, чтоб фронт хорошо равнялся и чтобы дети проворно метали ружьем. Игрушки! – Да разве в этом состоит истинное нравственное воспитание? – Воля ваша, а этот человек беда России. Своим фронтом он сбил с толку и Государя. – Генерал-фельдцейхмейстер, генерал-инспектор по инженерной части, он не думает ни об укреплении границ государства, ни об улучшении оружия; отказывает приезжающим к нам иностранцам с предложением новой системы ружей и оставляет армию, вместо ружья, с палками! Он раз даже выразился, что война портит солдата и, по его разумению, достоинство войска состоит только в блистательных парадах. В этой слепоте он умел внушить доброму Государю, что мы-де забросаем всех шапками! Нет, шапками не забросаешь неприятельской армии; десятка два хороших штыков размечут тысячи шапок. – Раз при мне он, рассердясь в Красном Селе, что какой-то солдат выставил немного вперед левое плечо, так раскричался, что пена показалась у рта, и, в гневе подняв кулак, он не проговорил, а прокричал гвардейским генералам: «Вами надо командовать вот так: в одной руке держать пук ассигнаций, а в другой палку!» – От этих обидных слов я видел слезы на глазах почтенных генералов. Такой человек может ли иметь понятие о воспитании юношества? – Кажется, что вся цель его жизни состоит только в насмешках над честными русскими, в каламбурах и в наказании молодых офицеров не за преступление, не за безнравственность, а за какой-нибудь криво надетый кивер!»

Вряд ли такой человек был бы хорошим императором, несмотря на свою порфирородность. Даже любя брата, Александр не мог этого не понимать. А о том, кто наследует после него российский престол, задумываться ему приходилось…

Война с Наполеоном 1812 года

В ноябре 1799 года во Франции генерал Наполеон Бонапарт произвел государственный переворот и стал первым консулом. Весной 1804 года был провозглашен императором. Наполеон начал череду победоносных войн, превративших Францию фактически в главную европейскую державу.

Конечно, против Наполеона сложилась коалиция европейских держав. В ее состав входили Россия, Великобритания, Австрия, Швеция. Но в декабре 1805 года под Аустерлицем русские и австрийцы были разбиты войсками Наполеона.

И все же корсиканского выскочку не желали признавать! Сложился новый союз, его заключили Англия, Россия, Пруссия, Саксония, Швеция. Но снова Наполеон оказался сильнее: в октябре 1806 года прусская армия была полностью разбита французами. Это было сокрушительное поражение, после которого прусская армия перестала существовать. Вслед за этим произошло крушение Прусского королевства, которое в течение трех недель было завоевано французской армией.

В июне 1807 года русская армия была разбита под Фридландом и отступила за Неман. Спустя несколько дней Александр I заключил с Францией Тильзитский мир^[11], по условиям которого признал территориальные изменения в Европе. Этим он лишь отсрочил большую войну: в начале лета 1812 года «Великая армия» Наполеона начала вторжение в Россию. Она насчитывала более четырехсот тысяч человек.

Первое сражение состоялось в августе под Смоленском. Вторая армия Багратиона соединилась с Первой армией Барклая де Толли, который принял на себя общее командование. Но численный перевес примерно в полтора раза был на стороне французов и их союзников.

Сражение длилось два дня и стало очень кровопролитным, город очень сильно пострадал. Затем русская армия отступила.

Михаил Богданович Барклай де Толли понимал, что армия Наполеона объективно сильнее русской, поэтому уклонялся от генерального сражения. Длительные переходы по бездорожью, мелкие стычки по его плану должны были вымотать врага, ослабить его. Но солдаты были недовольны такой тактикой! Смущало их и то, что де Толли был уроженцем Курляндии и имел шотландских и немецких предков. Поэтому императору пришлось сменить главнокомандующего на человека с русской фамилией. Им стал Михаил Илларионович Кутузов, который, однако, полностью одобрил тактику своего предшественника. Уже под его командованием русская армия с боями отступала от границ России до Москвы, дав под Можайском генеральное Бородинское сражение, как требовала военная тактика того времени.

Опасность грозила и царскому двору, остававшемуся в Петербурге. На этом направлении действовали два французских корпуса. Непосредственно к Петербургу шел корпус маршала Николя Шарля Удино, а корпус маршала Жака Макдональда должен был занять Ригу и потом соединиться с войском Удино.

Барклай де Толли для защиты Петербурга выделил 1-й пехотный корпус генерал-лейтенанта Петра Витгенштейна. Корпус Витгенштейна насчитывал 23 тысячи человек, 108 орудий; корпус Удино – 29 тысяч человек, 114 орудий.

30 июля – 1 августа (18–20 июля по ст. стилю) 1812 года состоялось сражение под Клястицами (Витебская область, Белоруссия), в котором решительную победу одержали русские. Это была первая бесспорная победа русского оружия над наполеоновскими войсками. Витгенштейн удостоился от императора Александра I звания «спасителя Петербурга» и был награжден орденом Святого Георгия 2-й степени.

А вот Москву Кутузов Наполеону сдал. Это решение было принято на совете в Филях, в те годы – подмосковном селе.

Когда французский император вступил в оставленную большинством жителей Москву, город запылал. Существует много версий и легенд, кто именно приказал поджечь город, или это произошло случайно, но точной причины не знает никто.

Оставаться в разоренном, сожженном городе войску Наполеона было невозможно, и французы вынуждены были отступить по уже разоренным войной местностям – по Старой Смоленской дороге (современное Можайское шоссе). Положение французской армии усугубили морозы. К тому же их нещадно атаковали как летучие отряды, сформированные из армейской кавалерии и казаков под командованием офицеров регулярной армии, так и отряды самообороны, состоявшие из местных жителей, крестьян. Крестьяне отказывались поставлять французам продовольствие и фураж, даже порой сжигали свои запасы и сами дома, лишь бы все это не доставалось неприятелю, и уходили в леса.

Таким образом огромное, считавшееся непобедимым войско Наполеона было изнурено голодом, холодом и мелкими стычками. Многие французы погибали прямо на дороге, некоторые сдавались в плен.

Печальным финалом некогда великой армии стала переправа через реку Березину в конце ноября 1812 года. Наполеон переправился первым, затем приказал пропускать только здоровых, способных к бою солдат, а раненых – бросать. Но и эта жестокая мера не помогла: русские наступали, и император вынужден был бежать, оставив свое гибнущее войско на произвол судьбы.

Война продолжилась до 1814 года уже на европейской территории. В марте 1814 года был взят Париж, а Наполеон отрекся от престола и был отправлен в ссылку на остров Эльбу. Кутузов до конца войны не дожил: он умер от болезней и старости в апреле 1813 года в Польше.

Завершил кровопролитную войну Венский конгресс 1814–1815 годов, на котором была выработана общеевропейская стратегия сохранения абсолютных монархий и определены новые государственные границы. В конгрессе участвовали представители всех стран Европы, кроме Турции.

По итогам войны с Наполеоном к Российской Империи было присоединено Царство Польское, занимавшее центральную часть современной Польши, юго-запад современной Литвы и часть территории Гродненского района Белоруссии и Западной Украины.

В начале войны Николаю Павловичу было 16 лет, к ее завершению исполнилось 18. Некоторые его ровесники и даже юноши младшего возраста участвовали в военных действиях. Так, например, сыновья генерала Раевского 14 и 15 лет последовали за ним на фронт. Но, несмотря на то, что оба младших великих князя рвались принять участие в войне, их мечтам не суждено было сбыться: этому воспрепятствовал их воспитатель Ламздорф. Он считал своим педагогическим долгом переламывать волю своих воспитанников, поэтому хотя и повез их в Париж, где еще сопротивлялся Наполеон, но нарочно максимально замедлил путешествие. Юноши успели услышать пушечные выстрелы – это австрийцы с баварцами осаждали крепость Гюнинген, а затем пришло повеление от государя возвращаться в Базель. И в действующую армию ни Николай, ни Михаил не попали. «Можно себе вообразить наше отчаяние!» – сокрушался Николай даже много лет спустя.

Европейское турне

После войны Александр I отправился с младшим братом Николаем в путешествие по Европе. Неофициальной целью этого турне был выбор невесты для Николая, и все это понимали. Мелкие европейские государи знакомили младшего брата русского императора со своими дочерьми на выданье, надеясь на выгодный брак.

Одной из таких принцесс была Фридерика Шарлотта Вильгельмина, происходившая из рода Гогенцоллернов. Она родилась 13 июля 1798 года, была третьим ребенком и первой дочерью прусского короля Фридриха Вильгельма III. Личность ее матери – прусской королевы Луизы – овеяна легендами. На долю этой женщины, умной, красивой и необычайно обаятельной, выпала нелегкая судьба: ей пришлось вести неравную войну с Наполеоном.

Замуж она вышла семнадцатилетней. Луиза была добра и очень эмоциональна, чем порой шокировала чопорных прусских аристократов. Так, во время торжеств по случаю прибытия принцессы в Берлин маленькая нарядная девочка в белом платье прочитала приветственное стихотворение. Расчувствовавшись, Луиза подняла ребенка на руки и поцеловала. Этот ее поступок вызвал восхищение у народа, но покоробил ее привыкшего к сдержанности и очень стеснительного жениха.

Однако впоследствии отношения супругов наладились и стали очень нежными и доверительными. За более чем 16 лет супружеской жизни Луиза произвела на свет десять детей, семь из которых достигли зрелого возраста, что для того времени было исключительно высоким показателем. Наверное, на здоровье детей сказалось то, что королева не передавала своих детей гувернанткам, а сама занималась их воспитанием.

В мае и июне 1802 года Фридрих Вильгельм III и королева Луиза побывали в Мемеле^[12] для встречи с русским царем Александром I. Молодой император произвел на королеву сильное впечатление. Она нашла его одним из тех редких людей, «которые соединяют в себе все самые любезные качества со всеми настоящими достоинствами».

Александр, в свою очередь, был очарован Луизой. Им даже приписывали роман, но это лишь домыслы придворных сплетников. Луиза осталась верна супругу, с которым была счастлива.

Разрушила ее жизнь война с Наполеоном. Пытаясь противостоять Бонапарту, прусский король 9 октября 1806 года объявил войну Франции. Горячей сторонницей объявления войны была и сама королева Луиза, но это стало ее большой политической ошибкой: спустя всего пять дней прусские войска потерпели поражение в битве при Йене и Ауэрштедте. Резервная армия тоже была разбита, а почти все укрепленные города сдались без боя. Наполеон с триумфом вступил в Берлин.

Фридрих Вильгельм III и Луиза были вынуждены спасаться, причем разными дорогами. Луиза с детьми и несколькими приближенными добралась до Кёнигсберга^[13], где тяжело заболела. Это был тиф. Но Наполеон приближался, и больная Луиза двинулась дальше – через городок Кранц^[14] в Мемель. Путь ее пролегал по пустынной, продуваемой всеми ветрами Куршской косе. Вместе с ней, прижимаясь к дрожащей от лихорадки матери, путешествовала восьмилетняя Фридерика Шарлотта Вильгельмина.

Увы, лишения тяжело сказались на здоровье королевы Луизы. Она заключила унизительный мир с Наполеоном, выплатила огромную контрибуцию, для чего ей пришлось распродать даже свои драгоценности, и умерла в возрасте 34 лет. Фридерике Шарлотте Вильгельмине было на тот момент всего лишь 12 лет. Она была необыкновенно хорошенькой: белокурая, румяная, очень стройная, но после разорительной войны с Наполеоном – почти что бесприданница.

Такой ее и увидели в Берлине спустя четыре года Александр и его брат Николай. Скромная и стеснительная шестнадцатилетняя Фридерика Шарлотта пряталась за спинами своих старших кузин, но все же именно она привлекла внимание Николая Павловича.

Он полюбил ее с первого взгляда. Позднее он писал: «Тут в Берлине провидением назначено было решиться счастию всей моей будущности: здесь увидел я в первый раз ту, которая по собственному моему выбору с первого раза возбудила во мне желание принадлежать ей всю жизнь – и Бог благословил сие желание шестнадцатилетним блаженством».

Поначалу девушка сильно смущалась, уверенная, что не может понравиться такому красивому и мужественному молодому человеку. К тому же она привыкла считать себя неумной и честно призналась, что ей нравятся вещи милые и маленькие, такие как певчие птички. Но именно ее наивность, ее детскость очаровали Николая, который с тех пор и всю жизнь называл ее «моя птичка». Его первым чувством было не страсть, не жажда обладания ее красотой, а желание защитить девушку, согреть, уберечь от невзгод.

Год спустя было официально объявлено об их помолвке. Летом 1817 года по невыносимой жаре принцесса прибыла в Россию, где ее встретили самым приветливым образом и отвели в комнаты, которые принцесса сочла «прелестными». Туда вдруг без всяких церемоний явилась какая-то пожилая женщина, деловито оглядела гостью и объявила: «Вы очень загорели, я пришлю вам огуречной воды умыться вечером».

Прусская принцесса поначалу опешила от такой фамильярности, но потом ей разъяснили, в чем дело: это была Шарлотта Ливен. Она вырастила Николая, считалась в семье практически родной и теперь из самых лучших побуждений решила опекать невесту своего воспитанника. «Впоследствии я ее искренне полюбила», – добавила к своему рассказу Шарлотта Прусская, которая вскоре стала именоваться великой княгиней Александрой Федоровной.

Венчание великого князя Николая Павловича и Александры Федоровны состоялось в день рождения княжны 13 июля 1817 года в церкви Зимнего дворца. Церемония была торжественной, но не чрезмерно пышной, ведь Николай тогда не считался наследником престола. «С полным доверием я отдавала свою жизнь в руки моего Николая, и он никогда не обманул этой надежды», – писала впоследствии императрица.

Фрейлина Анна Федоровна Тютчева так описала их отношения: «Император Николай Павлович питал к своей жене, этому хрупкому, безответственному и изящному созданию, страстное и деспотическое обожание сильной натуры к существу слабому, единственным властителем и законодателем которого он себя чувствует. Для него это была прелестная птичка, которую он держал взаперти в золотой и украшенной драгоценными каменьями клетке, которую он кормил нектаром и амброзией, убаюкивал мелодиями и ароматами, но крылья которой он без сожаления обрезал бы, если бы она захотела вырваться из золоченых решеток своей клетки. Но в своей волшебной темнице птичка даже не вспоминала о своих крылышках». И это было правдой: Александра Федоровна уютно чувствовала себя в чертогах дворца и вовсе не желала столкновений с реальной и порой грубой действительностью. Тютчева, отмечая все достоинства государыни, все же признает, что она «принадлежала к числу тех принцесс, которые способны были бы наивно спросить, почему народ не ест пирожных, если у него нет хлеба».

Советские историографы обычно писали, что большим умом Александра-Шарлотта не отличалась. Возможно, она сама положила начало этой характеристике, так как с юности привыкла считать себя простушкой. Все современники сходятся в том, что ее отличали простота, безыскусность, доброта и нежность. Вопреки распространенному мнению, она выучила русский язык, хотя говорила с ошибками.

«Я взялась серьезно за уроки русского языка», – писала Александра Федоровна. Учителем ей был назначен Василий Андреевич Жуковский, оказавшийся весьма своеобразным педагогом: «…человек он был слишком поэтичный, чтобы оказаться хорошим учителем, – писала его ученица. – …Вместо того, чтобы корпеть над изучением грамматики, какое-нибудь отдельное слово рождало идею, идея заставляла искать поэму, а поэма служила предметом для беседы; таким образом проходили уроки. Поэтому русский язык я постигала плохо, и, несмотря на мое страстное желание изучить его, он оказывался настолько трудным, что я в продолжении многих лет не имела духу произносить на нем цельных фраз».

Изъясняться Александра Федоровна предпочитала по-немецки и по-французски. Зато могла читать и очень любила русские стихи. Жуковского императрица полюбила, и они стали друзьями на всю жизнь. Александра Федоровна даже поручила Жуковскому воспитание своих детей – поступок достаточно умный. Поэт ее уважал и посвятил императрице несколько стихотворений, в одном из которых была строчка «Гений чистый красоты», которую с небольшим изменением позаимствовал А.С. Пушкин. Жуковский так писал об Александре Федоровне:

Вряд ли такие строки могли бы быть обращены к неумной женщине.

Замечательный поэт и умнейший человек Федор Иванович Тютчев тоже писал об Александре Федоровне с большим уважением, причем отмечал, что ее душа была «царственно светла».

К сожалению, красота Александры Федоровны увяла рано: 14 декабря 1825 года она так сильно переволновалась, что это самым жестоким образом сказалось на ее здоровье. Видевший ее в 1839 году француз маркиз де Кюстин писал так: «Императрица в высшей степени изящна, и, несмотря на необычайную худобу, вся ее фигура дышит неизъяснимым очарованием. Манеры ее отнюдь не надменны, как мне рассказывали; они выказывают гордую душу, привыкшую смирять свои порывы». Маркиз обратил внимание, что при малейшем волнении голова государыни начинала мелко трястись, а по лицу пробегала судорога; «ее глубоко посаженные нежные голубые глаза выдают жестокие страдания, сносимые с ангельским спокойствием; ее взгляд исполнен чувства и производит впечатление тем более глубокое, что она об этом впечатлении совершенно не заботится; увядшая прежде срока, она – женщина без возраста, глядя на которую невозможно сказать, сколько ей лет; она так слаба, что, кажется, не имеет сил жить: она чахнет, угасает, она больше не принадлежит нашему миру; это тень земной женщины. Она так и не смогла оправиться от потрясения, которое пережила в день вступления на престол…»

Егор Иванович Ботман. Портрет великого князя Николая Павловича. 1847

Джордж Доу. Коронационный портрет Николая I. 1826

Путь к престолу

Неизвестный художник. Император Николай I на Сенатской площади 14 декабря 1825 года. Гравюра. 1908

Молодость великого князя:
правила против вольномыслия

Прошло совсем немного времени после свадьбы, как во время обедни великая княжна почувствовала себя дурно и упала в обморок. Николай тут же подхватил жену на руки и отнес в комнаты. Оказалось, что для беспокойства нет причины, просто молодая женщина была беременна. Это стало очень важным событием не только для самих родителей, но и вообще для всего царствующего дома. В силу того, что ни император Александр I, ни второй по старшинству брат Константин законных детей не имели, сын Николая Павловича рассматривался как потенциальный наследник престола. Конечно, и Николай Павлович, и Александра Федоровна были счастливы, но все же молодая мать записала в своем дневнике, что «ощутила нечто важное и грустное при мысли, что этому маленькому существу предстоит некогда сделаться императором».

Николай женился по любви. Обожаемая супруга подарила ему сына, на следующий год – дочь. Потом года через три – еще одну дочурку, потом еще одну… Великий князь был счастлив.

Счастлив, но не популярен!

Николай Павлович был назначен главным инспектором Корпуса инженеров, затем стал шефом лейб-гвардии Саперного батальона и шефом конно-егерского полка. В 1816 году он стал канцлером, то есть церемониальным руководителем, Университета в Абу (современный Турку, Финляндия).

На первый взгляд кажется, что у молодого великого князя было множество должностей и обязанностей. Но на деле все эти должности были чисто номинальными. Сам Николай так отзывался о том времени: «До 1818 года не был я занят ничем; все мое знакомство со светом ограничивалось ежедневным ожиданием в передних или секретарской комнате, где, подобно бирже, собирались ежедневно в 10 часов все господа генерал-адъютанты и флигель-адъютанты, гвардейские и приезжие генералы и другие знатные лица, имевшие допуск к Государю. В сем шумном собрании проводили мы час, иногда и более, доколь не призывался к Государю военный генерал-губернатор с комендантом, и вслед за сим все генерал-адъютанты и адъютанты с рапортами и мы с ними, и представлялись фельдфебели и вестовые. От нечего делать вошло в привычку, что в сем собрании делались дела по гвардии, но большею частию время проходило в шутках и насмешках насчет ближнего; бывали и интриги. В то же время вся молодежь, адъютанты, а часто и офицеры ждали в коридорах, теряя время или употребляя оное для развлечения почти так же и не щадя начальников, ни правительство. Долго я видел и не понимал; сперва родилось удивление, наконец, и я смеялся, потом начал замечать, многое видел, многое понял; многих узнал – и в редком обманулся. Время сие было потерей времени, но и драгоценной практикой для познания людей и лиц, и я сим воспользовался…»

В 1816 году летом Николай Павлович в довершение своего образования предпринял поездку по России. Это было необходимо для того, чтобы молодой великий князь увидел, чем живет не только столица, но и провинция. Чтобы он не понаслышке узнал, как управляется огромная страна, развиваются промышленность и коммерция.

В это путешествие Николай взял с собой особое руководство, в котором излагались главные принципы администрирования российской провинции, а также описывались история, география, культура, быт и прочие черты местностей, по которым он должен был проезжать.

По возвращении из путешествия Николай уже в следующем году совершил еще и поездку в Англию, чей быт и нравы резко контрастировали с российскими.

В Великобритании Николай провел около четырех месяцев. Он посетил Британский и другие музеи, поместье графа Пемброка, славившееся своим собранием картин, а также некоторые научные учреждения. Несколько раз Николай Павлович виделся со знаменитым полководцем герцогом Веллингтоном, посетил арсенал и артиллерийский завод в Вуличе. Его сопровождал баронет Уильям Конгрив, изобретатель знаменитых боевых «ракет Конгрива». Великому князю также продемонстрировали петушиные бои и довольно дикое развлечение английской черни – травлю привязанного быка собаками. Учитывая, что Николай с детства любил животных, вряд ли ему пришлись по нраву подобные зрелища, но он наблюдал за всем внимательно и неудовольствия не выказывал.

Эти две поездки оказали влияние на систему политических взглядов Николая – консервативную, антилиберальную.

В 1818 году его назначили командиром 2-й бригады 1-й Гвардейской пехотной дивизии, то есть Измайловским и Егерским полками. С марта 1825 года он стал начальником 2-й Гвардейской пехотной дивизии. Однако воспитанный деспотами-наставниками, имевший очень мало опыта общения со сверстниками, Николай не научился сходиться с людьми. Теперь, повзрослев, он вел себя с подчиненными точно так же, как некогда Ламздорф вел себя с ним. Он мог подавлять, внушать страх, но не дружеские чувства и был слишком молод и неопытен для того, чтобы вызывать у боевых офицеров уважение. Злой на язык князь Долгоруков сообщает: «Николай Павлович перед вступлением своим на престол командовал гвардейским корпусом и был ненавидим офицерами».

Сам Николай признавал, что совершил тогда много ошибок. Объяснял он это так: «При самом моем вступлении в службу, где мне наинужнее было иметь наставника, брата благодетеля, оставлен был я один с пламенным усердием, но с совершенною неопытностью».

До известной степени такое положение исправляла помощь генерал-адъютанта Иллариона Васильевича Васильчикова. Он буквально взял молодого великого князя под свою опеку. «Часто изъяснял я ему свое затруднение, он входил в мое положение, во многом соглашался и советами исправлял мои понятия», – вспоминал Николай.

В те годы у него сложилось довольно простое понимание того, какой должна быть идеальная армия, где все упорядочено, предсказуемо. Несколько наивно он полагал, что реальная российская армия примерно такой и является: «Здесь порядок, строгая, безусловная законность, нет умничанья и противоречия, здесь всё согласуется и подчиняется одно другому. Здесь никто не повелевает прежде, чем сам не научится послушанию; никто не возвышается над другими, не имея на то права; всё подчиняется известной определенной цели; всё имеет свое значение, и тот же самый человек, который сегодня отдает мне честь с ружьем в руках, завтра идет на смерть за меня!»

Увы, очень скоро ему придется признать, как жестоко он обманулся!

Покамест Николай принялся активно исправлять нарушения. Будучи от природы далеко не глупым человеком, он не мог не отметить, сколь широко распространилось среди офицеров вольнодумство, которое проявлялось в отступлениях от правил, от формы… Николай писал: «И без того уже расстроенный трехгодичным походом порядок совершенно разрушился»; он негодовал: «…позволена была офицерам носка фраков» – и искренне возмущался: «Было время (поверит ли кто сему!), что офицеры езжали на ученье во фраках, накинув шинель и надев форменную шляпу!»

Таковы были особенности мышления Николая Павловича: он сначала видел форму, а потом уже содержание. Из внешних отступлений от формы он делал вывод о том, что и «сердцевина» подгнила. Николай писал: «Подчиненность исчезла и сохранилась только во фронте; уважение к начальникам исчезло совершенно, и служба была одно слово, ибо не было ни правил, ни порядка, а все делалось совершенно произвольно и как бы поневоле, дабы только жить со дня на день». Такое положение дел он называл «военным распутством», с которым, по его мнению, было необходимо самым решительным образом бороться.

Несмотря на молодость, будущий император сумел выделить среди офицеров тех, от кого исходила наибольшая опасность: «Вскоре заметил я, что офицеры делились на три разбора: на искренно усердных и знающих; на добрых малых, но запущенных и оттого незнающих; и на решительно дурных, т. е. говорунов дерзких, ленивых и совершенно вредных; на сих-то последних налег я без милосердия и всячески старался от них избавиться, что мне и удавалось».

Что ж, некоторые из будущих декабристов вполне подходили под это определение. Петр Григорьевич Каховский явно относился к таким «дурным» офицерам. Он не раз «бывал в штрафах» за «разные шалости».

Декабрист Розен передал нам такие слова Николая Павловича: «Господа офицеры, займитесь службою, а не философией: я философов терпеть не могу, я всех философов в чахотку вгоню!» Под философами Николай, скорее всего, имел в виду членов офицерских обществ (артелей), занимавшихся изучением передовой западной философии – будущих декабристов. После окончания Наполеоновских войн в обществе стали происходить перемены. Русские офицеры привыкли принимать решения, от которых зависела судьба Отечества. Они ощутили себя вершителями истории. За время войны они многое повидали и многое узнали, а теперь всерьез задумались о том, что происходило на их родине.

Надо сказать, что по части управления государством Россия не могла быть отнесена к передовым странам. Монархия в России была абсолютной, то есть главенствующую роль играла воля правителя, а не законы. В законодательстве царил хаос, так как отсутствовал единый свод законов. Сменявшиеся друг за другом императоры издавали подчас противоречащие друг другу указы и манифесты, и порой чиновники – даже высокопоставленные – не знали, каким из этих документов руководствоваться. Окончательное решение всегда оставалось за царем – самодержцем всероссийским.

Существовало крепостное право – то есть более половины населения страны было лично несвободным и совершенно бесправным. Людей продавали и покупали, словно скот; к ним применяли жестокие физические наказания.

Многих просвещенных, думающих людей такое положение перестало устраивать. Они не могли не думать о том, как изменить существующее положение. Тогда и стали возникать ранние преддекабристские организации – офицерские артели: одна в Семеновском полку, другая среди офицеров Главного штаба («Священная артель»), Каменец-Подольский кружок, «Орден русских рыцарей» и чуть позже – «Союз спасения».

«Молодежь много читала, стали в полках заводить библиотеки, появились книги – сочинения Франклина, Фиранджиери, политическая экономия Сея^[15]. Жадное до образования юношество толпилось в залах на публичных курсах, особенно у Гавриила Романовича Державина, где происходили чтения любителей русской словесности и где читали Крылов, Гнедич, Лобанов», – вспоминал будущий декабрист Николай Иванович Лорер.

В Петербурге самым активным образом действовали тайные общества – «Союз благоденствия» и «Союз спасения». Впрочем, «тайными» эти Союзы были чисто формально: их уставы были известны многим, даже императору Александру, считавшему все эти организации сущей безделицей. Это легко понять: в столице существовала масса всевозможных обществ, участники которых любили «поиграть» в секретность. Распространено было масонство. Уставы обоих Союзов на первый взгляд не отличались от обычных масонских: распространение «истинных правил нравственности и просвещения», помощь правительству в благих начинаниях и смягчение участи крепостных. Скрытых же целей, а тем более рассуждений о государственном перевороте и цареубийстве никто не ведал. Эти дела обсуждались лишь на заседаниях, куда были допущены избранные. Они считали нужным бороться за ликвидацию крепостного права и самодержавия, вместо которого предполагали ввести представительную форму правления в виде конституционной монархии. Обсуждая, каким именно образом должно ликвидировать самодержавие, заговорщики всерьез обсуждали не только цареубийство, но и ликвидацию всех членов семьи Романовых. Впрочем, большинство считало подобную жестокость нецелесообразной.

Конечно, Николай в ту пору еще не мог знать их планов, но о слишком уж вольном образе мыслей догадывался. Об удалении подобных вольнодумцев из полков он писал: «Но дело было сие нелегкое, ибо сии-то люди составляли как бы цепь чрез все полки и в обществе имели покровителей, коих сильное влияние оказывалось всякий раз теми нелепыми слухами и теми неприятностями, которыми удаление их из полков мне отплачивалось».

Неприятностей хватало. Надо признать, что за молодым великим князем офицеры следили очень пристально, не принимали его и порой старались самые незначительные его поступки преподнести как оскорбительные или ужасные. Мемуары декабристов изобилуют упоминаниями о том, что Николай был известен «грубостью обхождения с офицерами и жестокостью с солдатами» – так написал о нем Сергей Петрович Трубецкой, упомянув, впрочем, что если великому князю случалось слишком погорячиться, то после учений Николай не забывал извиниться.

Декабрист Лорер писал: «Оба великие князья, Николай и Михаил, получили бригады и тут же стали прилагать к делу вошедший в моду педантизм. В городе они ловили офицеров; за малейшее отступление от формы одежды, за надетую не по форме шляпу сажали на гауптвахты; по ночам посещали караульни и, если находили офицеров спящими, строго с них взыскивали… Приятности военного звания были отравлены, служба всем нам стала делаться невыносимою!» «Оба великих князя друг перед другом соперничали в ученье и мученье солдат», – дополняет Лорер.

Декабрист Андрей Евгеньевич Розен уже в ссылке, в Иркутске, вспоминал: «Его высочество был взыскателен по правилам дисциплины и потому, что сам не щадил себя».

То, что Николай Павлович перебарщивает с муштрой, понимали многие, даже люди, далекие от армии. Его любимая гувернантка Шарлотта Карловна однажды сказала ему: «Николай, Вы делаете глупости! Вас все ненавидят!»

Большую известность получила история с гвардейским капитаном Василием Сергеевичем Норовым, членом тайного общества. Норов был ненамного старше Николая Павловича, всего на три года, но он был участником войны 1812 года, а в одном из сражений получил тяжелое ранение. И вот этот боевой офицер должен был стоять навытяжку и выслушивать выговор от столичного мажора, никогда пороху не нюхавшего, хоть и считавшегося великим князем.

На одном из разводов Николай остался очень недоволен, он кричал и топал ногами. Погода была дождливая, а великий князь так сильно топнул, что забрызгал Норова. Тот сохранил спокойствие, но на следующий же день подал в отставку. Вместе с ним в отставку подали еще пять офицеров, сочтя поведение Николая вопиющим попранием офицерской чести.

Великий князь пожелал решить все миром. Он послал за Норовым и, убеждая его взять свое прошение обратно, примирительно произнес:

– Если бы вы знали, как Наполеон иногда обращался со своими маршалами!

– Но, ваше высочество, я так же мало похож на маршала Франции, как вы на Наполеона, – дерзко ответил Норов.

Вот и все. Кажется, успокоилось? Но нет! История стала популярным анекдотом и принялась обрастать красочными подробностями. Некоторые сплетники утверждали, что Николай намеренно обрушил своего коня в лужу, чтобы окатить капитана «с головы до ног», другие твердили, что имел место вызов на дуэль… Николаю эти сплетни испортили много крови, а Норову только навредили: за «непозволительный поступок против начальства» он был переведен из гвардии в 18-й егерский полк. Всего через полтора года Норов был «всемилостивейше прощен», произведен в подполковники (как было положено бывшему капитану гвардии), но потом оказался на Сенатской площади, а затем в ссылке.

Незаконнорожденный?

История с Норовым – лишь один из эпизодов. В обществе циркулировали сплетни и похуже. Возможно, именно их имел в виду Николай Павлович, говоря о «нелепых слухах». Злопыхатели распространяли самые отвратительные предположения насчет обстоятельств его рождения. До сих пор бытует легенда, что император Павел I подозревал свою супругу Марию Федоровну в супружеской измене.

Возможно, породило эту легенду то, что сыновья Павла были не похожи на него самого ни ростом, ни чертами лица (за исключением, пожалуй, одного Константина, унаследовавшего отцовский курносый нос). Самое простое объяснение – они пошли в мать, которая была на целую голову выше супруга и очень сильна физически. Но есть и другое: якобы Мария Федоровна родила, по крайней мере, одного сына, Николая, не от мужа, а от слуги по фамилии Бабкин.

Даниил Григорьевич Бабкин (1771–1858) – лицо вполне реальное. Службу при Императорском дворе он начал конюхом. Затем в 1790 году перешел в истопники, потом стал лакеем. Весной 1799 года Бабкина повысили до тафельдекера: в его обязанности входила сервировка стола; а в 1800 году он стал гоф-фурьером и занимался повседневным обеспечением пребывания во дворце членов императорской фамилии, организацией императорского стола, выполнял их личные поручения.

Лакей и императрица? Маловероятно. Особенно если принять во внимание «чугунный» нрав Марии Федоровны, ее чванливость и пристрастие к скрупулезному соблюдению придворного этикета. Тем более, подобная связь вряд ли осталась бы незамеченной, о ней бы незамедлительно донесли Павлу, обладавшему взрывным темпераментом и мстительностью. А Бабкин закончил свою карьеру вполне благополучно, был произведен в IX класс «по высочайшему повелению за усердную службу», сын его и вовсе стал генералом от инфантерии. Однако существует один довольно таинственный документ – это копия письма императора Павла Петровича его доверенному другу Федору Васильевичу Ростопчину от 15 апреля 1800 года. Именно копия: оригинал якобы сгорел во время пожара в 1918 году в ризнице Кувинской церкви. Текст его был опубликован крупнейшим пушкинистом Павлом Елисеевичем Щеголевым в журнале «Былое» в 1925 году.

В письме говорится: «Вам, как одному из немногих, которому я абсолютно доверяю, с горечью признаюсь, что холодное, официальное отношение ко мне цесаревича Александра меня угнетает. Не внушили ли ему пошлую басню о происхождении его отца мои многочисленные враги?^[16] Тем более это грустно, что Александр, Константин и Александра мои кровные дети. Прочие же?.. Бог весть! Мудрено, покончив с женщиной всё общее в жизни, иметь еще от нее детей. В горячности моей я начертал манифест о признании сына моего Николая незаконным, но Безбородко^[17] умолил меня не оглашать его. Всё же Николая я мыслю отправить в Вюртемберг «к дядям», с глаз моих: гоф-фурьерский ублюдок не должен быть в роли российского великого князя – завидная судьба! Но Безбородко и Обольянинов^[18] правы: ничто нельзя изменять в тайной жизни царей, раз так предположил Всевышний.

Дражайший граф, письмо это должно остаться между нами. Натура требует исповеди, и от этого становится легче жить и царствовать. Пребываю к вам благосклонный Павел».

Подлинность этого письма весьма сомнительна. Щеголев был блистательным специалистом, с безукоризненной репутацией. Однако, хотя бы в теории, после революции 1917 года он вполне мог исполнить заказ по дискредитации царизма и сфабриковать письмо. Эту вероятность тоже нельзя исключать. Компетентный советский историк Натан Эйдельман предполагал, что злосчастное письмо – не более чем подделка.

Однако косвенным подтверждением того, что письмо подлинное, является следующая запись знаменитого поэта-партизана Дениса Васильевича Давыдова: «Граф Ф.В. Ростопчин был человек замечательный во многих отношениях; переписка его со многими лицами может служить драгоценным материалом для историка. Получив однажды письмо Павла, который приказывал ему объявить великих князей Николая и Михаила Павловичей незаконнорожденными, он, между прочим, писал ему: „Вы властны приказывать, но я обязан вам сказать, что, если это будет приведено в исполнение, в России не достанет грязи, чтобы скрыть под нею красноту щек ваших“. Государь приписал на этом письме: „Вы ужасны, но справедливы“». Давыдов добавляет, что якобы «эти любопытные письма были поднесены Николаю Павловичу, чрез графа Бенкендорфа, бестолковым и ничтожным сыном графа Федора Васильевича, графом Андреем».^[19] Давыдов приводит все это лишь в качестве анекдота – так в те времена называли забавные истории, не подкрепленные фактами, но его запись говорит по крайней мере о том, что слухи такие при дворе циркулировали! И, без сомнения, они сильно компрометировали Николая Павловича и подрывали его право на престол. Так что, даже если письмо поддельное, по нему видно, о чем сплетничали при дворе.

Наследник престола

Неизвестно, когда точно начались разговоры о том, что престол перейдет к Николаю. Считается, что впервые Александр Павлович объявил Николаю о том, что именно он избран для того, чтобы занять трон после его, Александра, смерти, зимой 1819 года.

Вот как сам Николай описывает это событие: «В лето 1819-го года находился я в свою очередь с командуемою мной тогда 2-й гвардейской бригадой в лагере под Красным Селом. Пред выступлением из оного было моей бригаде линейное ученье, кончившееся малым маневром в присутствии императора. Государь был доволен и милостив до крайности. После ученья пожаловал он к жене моей обедать; за столом мы были только трое. Разговор во время обеда был самый дружеский, но принял вдруг самый неожиданный для нас оборот, потрясший навсегда мечту о нашей спокойной будущности. Вот в коротких словах смысл сего достопамятного разговора.

Государь начал говорить, что он с радостью видит наше семейное блаженство (тогда был у нас один старший сын Александр, и жена моя была беременна старшей дочерью Марией); что он счастия сего никогда не знал, виня себя в связи, которую имел в молодости; что ни он, ни брат Константин Павлович не были воспитаны так, чтобы уметь ценить с молодости сие счастие; что последствия для обоих были, что ни один, ни другой не имели детей, которых бы признать могли, и что сие чувство самое для него тяжелое. Что он чувствует, что силы его ослабевают; что в нашем веке государям, кроме других качеств, нужна физическая сила и здоровье для перенесения больших и постоянных трудов; что скоро он лишится потребных сил, чтоб по совести исполнять свой долг, как он его разумеет; и что потому он решился, ибо сие считает долгом, отречься от правления с той минуты, когда почувствует сему время. Что он неоднократно о том говорил брату Константину Павловичу, который, быв одних с ним почти лет, в тех же семейных обстоятельствах, притом имея природное отвращение к сему месту, решительно не хочет ему наследовать на престоле, тем более что они оба видят в нас знак благодати божьей, дарованного нам сына. Что поэтому мы должны знать наперед, что мы призываемся на сие достоинство.

Мы были поражены как громом. В слезах, в рыдании от сей ужасной неожиданной вести мы молчали! Наконец, государь, видя, какое глубокое, терзающее впечатление слова его произвели, сжалился над нами и с ангельскою, ему одному свойственной лаской начал нас успокаивать и утешать, начав с того, что минута этому ужасному для нас перевороту еще не настала и не так скоро настанет, что может быть лет десять еще до оной, но мы должны заблаговременно только привыкать к сей будущности неизбежной».

Николай Павлович принялся отказываться от неожиданно свалившейся на него великой чести: «… я осмелился ему сказать, что я себя никогда на это не готовил и не чувствую в себе ни сил, ни духу на столь великое дело: что одна мысль, одно желание служить ему изо всей души и сил и разумения моего в кругу поручаемых мне должностей; что мои мысли даже дальше не достигают».

Но Александр Павлович был непреклонен. Решение было принято, и оно не обсуждалось. После его ухода Николай и Александра остались пораженными и обескураженными. Оба понимали, что их спокойной жизни пришел конец. «Мы с женой остались в положении, которое уподобить могу только тому ощущению, которое, полагаю, поразит человека, идущего спокойно по приятной дороге, усеянной цветами и с которой всюду открываются приятнейшие виды, когда вдруг разверзается под ногами пропасть, в которую непреодолимая сила ввергает его, не давая отступить или воротиться. Вот совершенное изображение нашего ужасного положения» – так описывал свои чувства Николай.

Но внешне ничего не изменилось, по крайней мере на время. Объявив о своем решении младшему брату, Александр Павлович на том и остановился.

Так прошло три года.

В 1822-м великий князь Михаил Павлович, имевший обыкновение посещать своего старшего брата Константина во время его редких визитов в Петербург, описал следующую сцену. Как-то вечером он необыкновенно долго ожидал приглашения к ужину у матушки вдовствующей императрицы. Обыкновенно ужин бывал в 10 часов вечера, а в тот день за стол сели лишь в 12:00.

После ужина Константин произнес: «Помнишь мои слова в Варшаве! Сегодня вечером всё кончилось: я объявил государю и матушке мои намерения и мою непреложную решимость. Они поняли и оценили их. Государь обещал составить обо всем этом акт, который сложится в четырех экземплярах – в Государственном совете, в Сенате, в Синоде и на престоле московского Успенского собора, – но которого содержание будет хранимо в глубокой тайне и огласится тогда только, когда настанет нужное к тому время».

Минуло еще несколько месяцев. В августе 1823 года Александр I, наконец, подписал манифест о добровольном отречении Константина Павловича, в котором говорилось: «Наследником нашим быть второму брату нашему, великому князю Николаю Павловичу». Но манифест этот опубликован не был. В церквах продолжали молиться за Константина Павловича как за наследника престола.

Почему не был? Вспомните характеристику, данную Александру французским историком: он всегда колебался, прежде чем принять окончательное решение. На этот раз его колебания сыграли роковую роль.

Смерть императора

Известие о кончине Александра I было получено Константином Павловичем в Варшаве 25 ноября в 7 часов вечера (смерть наступила 19 ноября^[20]). В это время Михаил Павлович тоже был в Польше.

Получив его и справившись с первым волнением, Константин Павлович собрал своих приближенных и объявил, что уже несколько лет назад отрекся от своих наследственных прав. Он написал родным и Государственному совету несколько писем, подтверждая свое давнее решение об отречении. В Петербург эти бумаги повез Михаил, который прибыл в столицу только 3 декабря, когда уже была принесена присяга Константину – это случилось 27 ноября (9 декабря по старому стилю).

Следующие несколько дней прошли в переписке Петербурга с Варшавой. Константин престола не принимал, одно за другим посылая в столицу письма с отказами – вдовствующей императрице, брату Николаю и председателю Государственного совета. Но это были лишь письма частного лица, а требовалось от него совсем иное. Требовался некий юридически значимый акт, манифест, который можно было бы опубликовать, объявить народу. Но по каким-то своим причинам Константин категорически отказывался его составить. Приехать в Петербург и отречься по всей форме Константин тоже отказывался. Таким образом создалось двусмысленное и крайне напряженное положение междуцарствия.

Получив от Константина очередное письмо, Мария Федоровна заперлась в своей комнате и некоторое время его читала. Потом она отперла дверь и, пригласив Николая, сказала:

– Ну, Николай, преклонитесь перед вашим братом: он заслуживает почтения и высок в своем неизменном решении предоставить вам трон.

Эти слова были крайне неудачными и несправедливыми, но в то же время полностью соответствовали характеру «чугунной» Марии Федоровны. По ее разумению, Константин, уклонявшийся от ответственности, заслуживал почтения, а Николай, принимавший на себя колоссальный груз, должен был еще и «преклониться». Они больно обидели великого князя. Спустя многие годы он вспоминал: «Признаюсь, мне слова сии было тяжело слушать, и я в том винюсь; но я себя спрашивал, кто большую приносит из нас двух жертву: тот ли, который отвергал наследство отцовское под предлогом своей неспособности и который, раз на сие решившись, повторял только свою неизменную волю и остался в том положении, которое сам себе создал сходно всем своим желаниям, или тот, который вовсе не готовившийся на звание, на которое по порядку природы не имел никакого права, которому воля братняя была всегда тайной и который неожиданно в самое тяжелое время и в ужасных обстоятельствах должен был жертвовать всем, что ему было дорого, дабы покориться воле другого? Участь страшная, и смею думать и ныне, после 10 лет, что жертва моя была в моральном, в справедливом смысле гораздо тягче».

Возражать матери Николай был не приучен, но согласно его собственным воспоминаниям он произнес:

– Прежде чем я преклонюсь, позвольте мне, матушка, узнать, почему я это должен сделать, ибо не знаю, чья из двух жертв больше: того ли, кто отказывается, или того, кто принимает при подобных обстоятельствах.

Что ответила сыну Мария Федоровна, осталось неизвестным.

Потянулись томительные дни. Михаил Павлович покинул столицу. Из всех братьев только Николай Павлович оставался в Петербурге. К Константину еще раз отправили курьера в надежде добиться от него манифеста, обращения к народу. Увы, это было тщетно. Тогда 11 декабря решено было опубликовать Манифест, составленный Николаем Павловичем, завещание Александра I, письмо к нему Константина Павловича с отречением, написанное еще в 1822 году, и два его письма, написанные только что – к императрице Марии Федоровне и к Николаю Павловичу как к императору. Это и было сделано.

Накануне восстания

В один из декабрьских дней Николая Павловича разбудили в шесть часов утра: прибыл полковник Фредерикс с ценным пакетом от генерала Дибича, начальника Главного штаба. Пакет был адресован в собственные руки императору. Николай колебался: «вскрыть пакет на имя императора – был поступок столь отважный, что решиться на сие казалось мне последнею крайностью», – объяснял он. И все же пакет был вскрыт. В нем содержались сведения о заговоре, распространившемся чрез всю империю. Прочитав это письмо, Николай пришел в ужас: «…только тогда почувствовал я всю тяжесть своей участи», – писал он.

Северное общество с центром в Петербурге и Южное общество с центром в Киеве. Членами обоих обществ были не какие-то отщепенцы, а люди, близкие к власти. Люди военные, чьим долгом была защита российской государственности, теперь решили посягнуть на нее.

С членами Северного общества великий князь чуть ли не ежедневно встречался по службе, а с некоторыми даже в залах Зимнего дворца.

Таким был князь Сергей Петрович Трубецкой, старший офицер Генерального штаба, умнейший и образованный человек, участник войны 1812 года, имевший множество наград. Он принимал самое активное участие в деятельности тайного общества, охотно брал на себя организационную работу, но был осторожен, не одобрял радикальные шаги, опасность народного бунта пугала его, а предположение, что кто-нибудь сочтет его «Робеспьером», приводило в ужас. 14 декабря 1825 года он не пришел на площадь.

Кондратий Федорович Рылеев был известным поэтом, блиставшим в петербургских салонах. Только недавно вышел сборник его стихов «Думы», с энтузиазмом воспринятый публикой и критиками.

Лично знаком с Николаем Павловичем был Никита Михайлович Муравьев, капитан Гвардейского Генерального штаба. Он вырос в семье, приближенной ко двору: его отец был одним из воспитателей великих князей Александра и Константина. Никита Муравьев был студентом Московского университета, прекрасно знал историю, много читал, изучил пять европейских языков, владел древними языками – латинским и греческим.

Видную роль в «Союзе благоденствия» играл двадцатичетырехлетний полковник генерального штаба Александр Николаевич Муравьев, старший сын известного ученого, генерал-майора Муравьева, математика и агронома.

Братья Муравьевы-Апостолы – Матвей и Сергей – были детьми русского посланника в Испании и воспитывались в Париже. Мать скрывала от сыновей, что в России существует крепостное право, фактически рабство, и оба подростка были потрясены, когда узнали о нем, приехав в Россию. Оба они мечтали послужить Родине, оба прошли через войну с Наполеоном.

Двадцатилетний подпоручик лейб-гвардии Семеновского полка Иван Дмитриевич Якушкин был участником войны с Наполеоном, Бородинской битвы, заграничных походов.

В числе декабристов был и Михаил Федорович Орлов, чей брат Алексей служил личным адъютантом великого князя Константина Павловича и 14 декабря ходил в атаку на каре восставших. Сам Михаил Орлов был близко знаком с Николаем Павловичем.

Участником заговора был и один из сыновей Андрея Карловича Шторха – учителя великих князей Николая и Михаила.

Примечательно, что так как заговор был довольно разветвленным, то в него были вовлечены и те гвардейцы, что стояли на карауле в Зимнем дворце. Некоторые из них знали о планах цареубийства, однако никто из них не решился выступить самостоятельно и нанести какой-либо вред царствующей семье.

О том, насколько были у всех, а главное – у самого Николая, в те дни напряжены нервы, говорит следующий эпизод, описанный декабристом Михаилом Александровичем Бестужевым. Случилось это в пятницу, 11 декабря: часовые, стоявшие у дверей спальни Николая Павловича, сменяясь, нечаянно скрестились ружьями, и железо резко звякнуло. «Почти в то же мгновение полуотворилась дверь, и в отверстии показалось бледное, испуганное лицо великого князя.

– Что это значит? Что случилось? Кто тут? – спрашивал он дрожащим голосом.

– Караульный капитан, ваше высочество, – отвечал я.

– А, это ты, Бестужев! Что там такое?

– Ничего, ваше высочество, часовые при смене сцепились ружьями…

– И только? Ну, если что случится, то ты дай мне тотчас знать, – и он скрылся».

Три дня спустя Михаил Бестужев выведет на Сенатскую площадь 3-ю роту Московского полка. Затем будет арестован и отправлен в Петропавловскую крепость, а после – на каторгу.

13 декабря Государственный совет собрался в большом покое Зимнего дворца. В половине одиннадцатого к членам совета вышел великий князь Николай Павлович.

– Я выполняю волю брата Константина Павловича, – заявил Николай и начал читать манифест о своем восшествии на престол.

Все члены совета слушали очень внимательно, а по окончании чтения низко ему поклонились.

На 14 декабря 1825 года была назначена вторая присяга – «переприсяга». «Город казался тих», – писал Николай, но эта тишина была обманчива. Заговорщики готовились выступать.

14 декабря

Утром повторная присяга началась. Собрались Синод и Сенат, приехал граф Орлов с известием, что его полк присягу принял, вслед за ним генерал-майор Сухозанет отрапортовал, что присягнула гвардейская артиллерия, однако в конной артиллерии начались волнения, и несколько офицеров было арестовано. Они требовали подтверждения того, что Константин добровольно отказывается от престола. В это время как раз приехал Михаил Павлович и отправился успокаивать «заблудших» офицеров.

И тут во дворец явился генерал-майор Нейдгарт, начальник штаба Гвардейского корпуса, и объявил, что Московский полк восстал, что его командиры тяжело ранены, а мятежники идут к Сенату.

Нужно было действовать.

Владимир Адлерберг организовал переезд царских детей из Аничкова дворца в Зимний, который можно было лучше защищать в случае опасности. Много лет спустя одна из дочерей Николая Павловича так описывала те события: «Я вспоминаю, что в тот день мы остались без еды, вспоминаю озадаченные лица людей, празднично одетых, наполнявших коридоры, Бабушку с сильно покрасневшими щеками. Для нас устроили наспех ночлег: Мэри и мне у Мама́ на стульях. Ночью Папа́ на мгновение вошел к нам, заключил Мама́ в свои объятья и разговаривал с ней взволнованным и хриплым голосом. Он был необычайно бледен. Вокруг меня шептали: "Пришел император, достойный трона"».

Николай Павлович постарался успокоить жену, выставив происходящее как некие малозначащие волнения, но Александра Федоровна не обманулась. Страшно напуганная, она бросилась в придворную церковь молиться о благополучии всего семейства.

А Николай Павлович отправился на главную дворцовую гауптвахту, где находилась 9-я егерская рота лейб-гвардии Финляндского полка. Полк этот принадлежал к дивизии, которой командовал Николай. Положение усугубляло и то, что Николай не мог быть полностью уверен ни в одном офицере. Те, кто вчера стоял в Зимнем на карауле, сегодня могли быть в рядах заговорщиков. Надо было привлечь на свою сторону большинство, убедить нижние чины остаться верными престолу.

– Ребята московские шалят; не перенимать у них и свое дело делать молодцами! – бодро произнес он.

Потом велел всем зарядить ружья, скомандовал: «Дивизия вперед, скорым шагом марш!» – и повел караул к главным воротам дворца.

Вся площадь была усеяна народом и экипажами. В тот момент Николай еще совершенно не представлял, как будет себя вести и что делать. Он понимал, что нужно выиграть время, дать верным ему войскам собраться, привлечь симпатии народа на свою сторону. Обратившись к народу, он спросил, читали ли собравшиеся его манифест, который уже был издан. Оказалось, что нет. Тогда он решил читать его сам, но оказалось, что, действуя спонтанно, он не потрудился даже захватить экземпляр. К счастью, лист с манифестом нашелся у кого-то из толпы. Николай стал читать – тихо и протяжно. «Но сердце замирало, признаюсь, и единый Бог меня поддержал», – вспоминал он позднее.

Адъютант графа Милорадовича Александр Павлович Башуцкий так описал происходившее: «Государь держал в руке разогнутый манифест 14 декабря 1825 года с приложениями и громко, отрывисто то читал, то кратко, понятно для народа, объяснял сущность событий и, как отец детям, давал им советы. Муха не могла бы пролететь без шума, такова была священная тишина, в которой тонкий голос царя, целою головой возвышавшегося над 20–30 тысячами голов, раздавался успокоительными переливами… Едва он затихал, громовое «ура», приветствия самые сердечные, возгласы живой преданности потрясали воздух и, несясь с площади в смежные улицы, привлекали оттуда новые толпы».

Как только император окончил чтение, явился генерал с каким-то донесением. Выслушав его, Николай Павлович громко объявил народу о бунте. В ответ раздались патриотические и верноподданнейшие выкрики: «Батюшка! Государь! Не допустим никого! Не дадим! Разнесем на клочки!» Однако подобное рвение грозило перерасти в уличные беспорядки, потому Николай призвал всех быть смирными, спокойными, а лучше всего – идти по домам. Как сообщает современник, народ всячески выражал свою любовь и преданность, люди «хватали руками государя, фалды его мундира, падали на землю, чтобы поцеловать ноги…»

Николай поднял руку, призывая всех к тишине:

– Не могу поцеловать вас всех, но вот за всех…

И с этими словами он обнял, прижал к груди и поцеловал нескольких ближайших к нему людей. Те, обернувшись, поцеловали своих соседей, как бы передавая поцелуй императора, соседи сделали то же самое, и несколько минут в огромной толпе слышались одни поцелуи.

Наконец был готов верный царю 1-й Преображенский батальон. Николай прошел по фронту, спросил, готовы ли гвардейцы идти за ним, и получил в ответ лихое:

– Рады стараться!

С этим батальоном Николай отправился на Сенатскую площадь мимо заборов тогда достраивавшегося Министерства финансов и иностранных дел к углу Адмиралтейского бульвара. Николаю подвели лошадь, остальные были пешими.

Придя туда, услышали они крики «Ура, Константин!» и выстрелы, а затем подбежал флигель-адъютант с сообщением, что граф Милорадович смертельно ранен.

Раздавались с площади и крики «Ура, конституция!». Правда, несколько очевидцев, в частности, барон Каульбарс, сообщает, что, когда после солдат спрашивали, что это означает, те отвечали, что Конституция – это супруга государя Константина.

«Мятежники выстроены были в густой неправильной колонне спиной к старому Сенату», – вспоминал Николай. Поначалу на площади было около 800 человек восставших, но к ним подтягивались новые и новые силы, и к середине дня собралось около трех с половиной тысяч человек. Там были Гвардейский флотский экипаж, лейб-гвардии Гренадерский полк и лейб-гвардии Московский полк. Они выстроились в каре вокруг Медного всадника. Поначалу их попытались уговорить. Николай верил, что все можно решить словом, а тяжелое ранение Милорадовича, возможно, случайность.

С собственным народом он воевать не желал и совсем не хотел начинать свое царствование с пролития крови. Поэтому, невзирая на опасность, он выехал верхом на площадь, пытаясь поговорить с восставшими, – и тут же по нему дали залп, пули просвистели над его головой.

Композитор Михаил Иванович Глинка, в тот день случайно оказавшийся на Дворцовой площади, писал: «До сих пор у меня ясно сохранился в душе величественный и уважение внушающий вид нашего императора. Я до сих пор никогда не видал его. Он был бледен и несколько грустен; сложив спокойно руки на груди, пошел он тихим шагом прямо в середину толпы и обратился к ней со словами: „Дети, дети, разойдитесь!“».

Однако восставшие были настроены воинственно: стреляли по генералу Воинову, пытавшемуся разговаривать с нижними чинами, флигель-адъютанта Бибикова схватили и жестоко избили, стреляли и по самому Николаю. Целили в великого князя Михаила Павловича. Угрожали стрелять даже по митрополиту Серафиму, прибывшему к месту событий в полном облачении и пытавшемуся говорить с мятежниками.

Тогда Николай принялся отдавать команды: по всем с детства затверженным им правилам военной науки расставил войска, окружив мятежников так, словно сражался с неприятелем. Только сейчас неприятелем был его собственный народ.

Очень важно было, чтобы на сторону мятежников не перешли и другие полки. Поэтому, когда пришли вести, что в Измайловском полку неспокойно, Николай передал командование на площади Михаилу, а сам отправился к измайловцам.

Но еще не доехав туда, он повстречал идущий в беспорядке, со знаменами, но без офицеров лейб-гренадерский полк. Он хотел остановить их и построить, но услышал:

– Мы за Константина!

– Когда так – то вот вам дорога, – спокойно ответил Николай, махнув рукой в сторону Сенатской площади.

И вооруженная толпа прошла мимо него.

После этого происшествия он решил вернуться под охрану верных войск, а усмирение измайловцев поручить старшим офицерам.

Опасность грозила и семье только что провозглашенного императора, остававшейся в Зимнем дворце. Руководил их охраной верный Владимир Адлерберг – друг детства Николая. Однако он чуть было не совершил непоправимую ошибку: когда толпа лейб-гренадеров, руководимая офицером Николаем Пановым, отправилась в Зимний дворец, намереваясь захватить царскую семью, караульные восприняли их не как мятежников, а как присланную Николаем стражу, ведь в тот день было неясно, кто на чьей стороне. Люди Панова уже дошли до главных ворот дворца, когда появился действительно присланный Николаем лейб-гвардии Саперный батальон. Панов в замешательстве отступил.

По подсчетам советских историков, против восставших непосредственно на площади было собрано около 9 тысяч пехоты и 3 тысячи кавалерии. Кроме этого, в Петербург прибыло еще 7 тысяч пехоты и 3 тысячи кавалерии, которые были оставлены на заставах, в резерве. Прибыла на площадь и артиллерия – 36 орудий. Доставили заряды. Измайловский полк успокоился и тоже примаршировал к Сенатской площади, приветствуя Николая криками «ура!».

А между тем к восставшим стала присоединяться городская чернь: рабочие, занятые на строительстве Исаакиевского собора, принялись кидать в верных царю офицеров поленьями. Так же вели себя и те зеваки, которые залезли на крышу Сената.

«Туда забралось немало народу, бомбардируя нас сверху дровами, внесенными со двора, – вспоминал барон Каульбарс. – Как мы узнали потом, эти люди перешли на сторону мятежников… Один из наших офицеров, Игнатьев, получил таким поленом столь сильный удар в живот около самой луки, что, потеряв сознание, тут же упал с лошади».

Корпусного командира Воинова толпа чуть было не закидала до смерти кирпичами. Полковник Стюрлер был навылет прострелен в грудь Каховским и, кроме того, ранен в спину штыковыми ударами унтер-офицерами своего же полка.

Без сомнения, нельзя было допустить, чтобы мятеж перекинулся и на петербургскую бедноту, тогда ситуация в городе могла полностью выйти из-под контроля. Мятеж нужно было немедленно подавить.

Николай решил испробовать кавалерию, но ее атака ничего не дала. Напротив, многие кавалеристы были ранены. Тогда его верный советчик и наставник генерал Васильчиков заявил:

– Ваше величество, нельзя терять ни минуты; ничего не поделаешь; нужна картечь.

– Вы хотите, чтобы я пролил кровь моих подданных в первый же день моего царствования?

– Чтобы спасти вашу империю, – аргументировал Васильчиков.

Николай некоторое время колебался, но, когда уже начало смеркаться, то ли к трем часам дня, то ли к четырем (участники событий пишут по-разному) решение было принято.

Для успокоения совести к мятежникам обратились еще раз, предупредив, что будут стрелять, но те разойтись отказались. Тогда дали первый залп – высоко, в сенатское здание. Непосредственный участник событий барон Василий Романович Каульбарс, командовавший конной гвардией, сообщает: «Был уже третий час пополудни. При стоявшей с утра пасмурной погоде день стал быстро темнеть. Офицеры и нижние чины при 7–8° морозу были в одних мундирах… Вдруг показался клубок дыму. Последовал пушечный выстрел. Картечь прожужжала, однако, высоко по воздуху (вероятно с умыслом, чтобы предварительно морально подействовать на заговорщиков). Заряд этого выстрела попал в здание Сената и свалил на платформу гауптвахты нескольких из находившихся на крыше людей. Двое из них, взобравшиеся на пьедестал статуи Справедливости, лежали теперь, после постигшей их заслуженной участи, у ног ее…»

Испугавшись выстрелов, толпа зевак шарахнулась, люди бросились бежать и многих задавили.

Второй и третий залпы ударили в самую середину восставших. Каульбарс продолжает: «Как только заговорщики ответили на первый выстрел [криком] «ура, Константин!» и видимо намеревались броситься на артиллерию в штыки, последовало еще несколько выстрелов, теперь уже удачнее направленных. Тут они не устояли. Вся эта масса бросилась к Английской набережной, проломив фронт стоявших поперек конно-пионеров. Преследуемые ими, насколько это было возможно, они обратились, при страшной давке, в полнейшее бегство и, перескакивая на гранитную набережную, на Неву, разбежались по льду во все стороны».

Восставшие рассыпались, бросились бежать, многие выскочили на лед Невы и Крюкова канала, но артиллерия продолжала стрелять, проламывая лед, люди проваливались и тонули… «В промежутках выстрелов можно было слышать, как кровь струилась по мостовой, растопляя снег, потом сама, алея, замерзала», – писал позже декабрист Николай Бестужев.

Сколько человек погибло в тот день, точно неизвестно. Семен Николаевич Корсаков, коллежский советник статистического управления Министерства внутренних дел, создатель первых «интеллектуальных машин», в которых использовались перфокарты, составил сводку о погибших 14 декабря – 1271 человек, из черни 903, малолетних 19. Но эта цифра в настоящее время признается завышенной. Участник событий штабс-ротмистр лейб-гвардии Конного полка барон Каульбарс насчитал вечером того дня 56 тел, сложенных у забора Исаакиевского собора. Всего, по его мнению, в тот день лишились жизни примерно 80 человек.

По другим подсчетам, количество убитых, пропавших без вести и умерших от полученных ран солдат восставших частей составило не менее 63 человек, а по косвенным данным, максимальное число жертв среди нижних чинов, участвовавших в восстании, не превышало сотни человек.

Однако эти подсчеты не включают несколько десятков жертв среди гражданского населения! Эти люди – зеваки, толпившиеся на прилегающих улицах и даже взбиравшиеся на крыши домов – погибли не только от артиллерийского и ружейного огня, но также были задавлены или сброшены с крыш во время паники, возникшей при первых картечных выстрелах. Таким образом, количество погибших и пропавших без вести 14 декабря 1825 года возрастает до 180–200, а раненых – до 400 человек.

Николай был потрясен всем произошедшим. «Какое ужасное начало царствования!» – воскликнул он, оказавшись среди близких. Чуть позже он написал брату в Варшаву: «Дорогой мой Константин! Ваша воля исполнена: я – император, но какою ценою, Боже мой! Ценою крови моих подданных!»

«Никто не в состоянии понять ту жгучую боль, которую я испытываю и буду испытывать всю жизнь при воспоминании об этом дне», – поведал Николай I послу Франции графу Ле Ферроне.

Императрица Александра Федоровна на следующий день записала в своем дневнике: «Вчерашний день был самым ужасным из всех, когда-либо мною пережитых… Нельзя было скрывать от себя опасности этого момента. О, Господи, уж одного того, что я должна была рисковать драгоценнейшей жизнью, было достаточно, чтобы сойти с ума… Боже, что за день! Каким памятником останется он на всю жизнь!..»

Александра Федоровна очень тяжело восприняла все произошедшее. От пережитого волнения у нее развились тик лица и нервная болезнь, из-за которой потом пришлось несколько раз откладывать коронацию. От этих заболеваний она так и не исцелилась: всю жизнь у нее чуть заметно тряслась голова, а при малейшем волнении лицо кривили судороги.

Об этих трагических событиях современники оставили много воспоминаний. Подавляющее большинство очень высоко оценивало действия Николая Павловича. Преданный престолу Александр Башуцкий считал: «Государь с самого начала… с народом, с войском своим сердцем, твердостью, величием, кротостью… всем царским и человеческим был – да будет прощена моему безыскусству слабость выражения – был бесподобен, бесприкладен, как выражались о Петре I современники его».

А вот Денис Давыдов передает несколько иное мнение генерал-майора Александра Николаевича Чеченского. «Я всегда полагал, – пишет поэт-партизан, – что император Николай одарен мужеством, но слова, сказанные мне бывшим моим подчиненным, вполне бесстрашным генералом Чеченским, и некоторые другие обстоятельства поколебали во мне это убеждение. Чеченский сказал мне однажды: "Вы знаете, что я умею ценить мужество, а потому вы поверите моим словам. Находясь в день 14 декабря близ государя, я все время наблюдал за ним. Я вас могу уверить честным словом, что у государя, бывшего во все время весьма бледным, душа была в пятках. Не сомневайтесь в моих словах, я не привык врать"».

Следствие

Разбежавшихся солдат Гренадерского и Московского полков ловили. Офицеров – арестовывали. Бывшие сослуживцы, оставшиеся верными престолу, не стеснялись вымещать зло на мятежниках. Так, Щепина-Ростовского привели к царю с сорванными эполетами и с вывернутыми руками.

Допрашивал мятежников сначала генерал-адъютант Толь, затем генерал Левашев. Николай хотел одного – раскаяния. Ему казалось, что мятежниками овладело некое безумие, помрачение, а сейчас, когда оно рассеялось, бунтовщики сами падут ему в ноги, моля о прощении. «Моя решимость была с начала самого – не искать виновных, но дать каждому оговоренному возможность смыть с себя пятно подозрения», – писал он.

Но, к его ужасу, каяться, оправдываться или молить о пощаде почти никто из декабристов не собирался. Они не ощущали за собой никакой вины – и этого Николаю было не понять. Любимый им порядок был нарушен. За внешней, безупречной, парадной стороной армейской жизни скрывалось нечто совершенно иное – измена, инакомыслие. Для него преданность Отчизне равнялась преданности самодержавной монархии. Он искренне не мог даже помыслить о том, что патриот России может думать и мечтать о таких вещах, как конституция, свободы, права, желать своему Отечеству неких «коренных правдивых законов»^[21]…

– У вас нет чести, милостивый государь! – заявил он одному из смутьянов.

Одного за другим декабристов приводили к царю, и он каждому задавал один и тот же вопрос: «Почему?». Ответ на него молодой император получил, но, судя по всему, не понял. Есть свидетельство, что Николаю Александровичу Бестужеву государь предложил прощение при условии, что тот поклянется впредь быть верным его слугой.

– Государь, – ответил Бестужев, – мы вот как раз и жалуемся на то, что император все может и что для него нет закона. Ради бога, предоставьте правосудию идти своим ходом, и пусть судьба ваших подданных перестанет в будущем зависеть от ваших капризов или минутных настроений.

«В том же духе говорили и другие, стараясь сколько возможно яснее представить зло от своеволия и самовластья», – добавляет к описанию этой сцены декабрист Розен.

Бестужев был приговорен к пожизненной каторге.

Его брат Александр Александрович Бестужев, популярный писатель, носивший псевдоним Марлинский, сам при полном параде явился на гауптвахту и признал свою вину. На допросах он был искренен и ничего не скрывал. Каторги избежал, был сослан в Якутск.

Еще одному Бестужеву – Михаилу – Николай адресовал «желчные упреки» – ведь этому человеку была поручена охрана царской семьи, а он их предал.

А вот декабрист Орлов, которого император считал своим старым товарищем, напротив, все отрицал и вел себя довольно дерзко, пока ему не представили неопровержимые доказательства его вины.

Не на шутку разозлил императора Сергей Волконский, о котором Николай писал, что тот «набитый дурак» и «образец неблагодарного злодея и глупейшего человека».

Привели Каховского – убийцу генерала Милорадовича. Он «говорил смело, резко, положительно и совершенно откровенно».

Никита Муравьев, по словам царя, «был образец закоснелого злодея». При задержании он был тяжело ранен в голову и едва мог стоять на ногах.

– Объясните мне, Муравьев, – обратился к нему Николай, – как вы, человек умный, образованный, могли хоть одну секунду до того забыться, чтоб считать ваше намерение сбыточным, а не тем, что есть – преступным злодейским замыслом?

Но Муравьев ничего не ответил. Он сидел, поникнув головой.

«В этих привозах, тяжелых свиданиях и допросах прошла вся моя ночь, – вспоминал Николай. – Разумеется, что я всю ночь не только не ложился, но даже не успел снять платье и едва на полчаса мог прилечь на софе, как был одет, но не спал… К утру мы все походили на тени и насилу могли двигаться. Так прошла та достопамятная ночь».

И ночь эта была не последней. Следом за Северным было разгромлено Южное общество. Киевских мятежников привозили в Петербург, и Николай лично со всеми говорил. Ему нелегко это давалось. От усталости, моральной и физической, он даже перестал следить за собой, что вообще-то ему было несвойственно. Член Южного общества, декабрист Николай Иванович Лорер вспоминал, как его привезли в Зимний: «С другого конца длинной залы шел государь в измайловском сюртуке, застегнутом на все крючки и пуговицы. Лицо его было бледно, волосы взъерошены… Никогда не удавалось мне его видеть таким безобразным». Записки Лорера вообще изобилуют злыми выпадами против Николая: «…он… не оценил и даже не понял нас вовсе, считая до конца своей жизни какими-то душегубцами и извергами», – считал сосланный декабрист. Лорер был приговорен к 15 годам каторги и пожизненной ссылке.

В записках Лорера содержится много обвинений в адрес Николая, что он кричал на арестованных, что в первый же день собирался расстрелять всех прямо на Сенатской площади, но никаких доказательств этому нет. Напротив, 14 декабря Николай до самого вечера медлил с применением артиллерии. Ну а любезности по отношению к арестованным мятежникам вряд ли можно было ожидать.

После разгрома восстания более шестидесяти человек из Северного общества и тридцать семь человек из Южного были преданы суду. Из провинциального «Общества соединенных славян» перед судом предстали 23 человека. Следствие и суд над декабристами тянулись семь месяцев. Приговоры были объявлены 13 июля 1826 года. Кондратия Рылеева, Петра Каховского, Павла Пестеля, Сергея Муравьева-Апостола и Михаила Бестужева-Рюмина повесили. Более 90 человек отправились в Сибирь, на каторгу. Среди них были Сергей Трубецкой, Сергей Волконский, Никита Муравьев… В первоначальном приговоре говорилось о пожизненной каторге, но большинству декабристов она была заменена 20-летней или даже 10-летней. Потом им разрешали жить лишь в самых отдаленных местах без возможности переселяться в города. Амнистия последовала лишь в 1856 году, к этому времени из декабристов в живых оставалось 34 человека. Им было разрешено вернуться в европейскую часть России и жить под надзором полиции, но не в Петербурге и не в Москве.

Около 120 членов тайных обществ подверглись внесудебным репрессиям: были заточены в крепости, разжалованы, переведены в действующую армию на Кавказ, переданы под надзор полиции.

Дела солдат, участвовавших в восстании, разбирали Особые комиссии: 178 прогнали сквозь строй, то есть жестоко наказали шпицрутенами, 23 приговорили к другим видам телесных наказаний; а из остальных (их было около 4 тысяч) сформировали сводный полк, отправленный воевать на Кавказ.

Николай I до самой смерти отказывался помиловать декабристов. Каждый раз, когда добрая по натуре жена просила его смягчить участь кого-то из ссыльных, он негодовал: «Как об этом можешь просить ты – ты, ты! Ведь они хотели убить твоих детей!»

Коронация

Российские государи традиционно короновались в Москве.

Во избежание повторения беспорядков нужно было всенародно подтвердить права Николая Павловича на престол, обнародовать до сей поры тайные документы – духовную Александра I и акт об отречении Константина Павловича. Это было сделано 19 декабря 1825 года. В Успенском соборе «при неимоверном стечении народа» москвичи присягали на верность новому императору – Николаю I. Архиепископ Московский Филарет вышел из алтаря, неся на голове серебряный ковчег, в котором хранилась хартия о наследии на престол, изданная императором Павлом в 1797 году. Хартия вводила строгий порядок наследования престола, причем преимущество имели лица мужского пола, «дабы государство не было без наследников, дабы наследник был назначен всегда законом самим, дабы не было ни малейшего сомнения, кому наследовать, дабы сохранить право родов в наследствии, не нарушая права естественного, и избежать затруднений при переходе из рода в род».

Но самое главное, что в этом ковчеге хранились завещание императора Александра I и отречение цесаревича великого князя Константина Павловича от всероссийского престола. Эти документы в совокупности подтверждали права Николая Павловича – третьего по старшинству брата – на российский престол. Преосвященный Филарет с благоговением поставил ковчег на аналой, вынул пакет с завещанием, показав всем, что печать цела, затем этот пакет распечатал и громко прочитал завещание и отречение. Затем осенил всех крестным знамением и произнес:

– Разрешаю и благословляю.

После этого началась присяга, закончившаяся молебном с многолетием.

Коронация Николая I состоялась там же 22 августа (3 сентября) 1826 года. Столь длительная задержка была вызвана тремя причинами: болезнью императрицы, судом над декабристами и трауром по скончавшейся 4 мая в Белёве вдовствующей императрице Елизавете Алексеевне.

25 июля 1826 года Николай Павлович с супругой торжественно прибыли в Первопрестольную.

Император и императрица Александра Федоровна, ехавшая в карете вместе с наследником, были встречены на Красном крыльце членами коронационного комитета, приветствовавшими их хлебом-солью. Этот ритуал должен был продемонстрировать «народные добродетели и благодарность царю, который не стоит в стороне ни от кого и почитает обычаи своих предков».

Накануне коронации при большом стечении народа состоялась церемония перевезения императорских регалий: процессия из девяти карет проследовала от здания Оружейной палаты вдоль кремлевской стены, мимо здания Манежа через Иверские ворота, на Красную площадь, а затем через Спасские ворота к зданию Николаевского дворца.

Супруга британского посланника Анна Дисборо оставила нам письмо, в котором красочно и очень эмоционально описала все происходившее в тот день. По ее словам, зрелище было «величественным и в то же время занимательным, блестящим и в то же время трогательным – подобное случается редко. Процессия начала заходить в Успенский собор около половины девятого; открывала ее вдовствующая императрица. Она заняла свое место на небольшом, полностью покрытом бирюзой троне, расположенном под балдахином по правую руку императора. Должно быть, момент для нее был трудным, ведь эта коронация была для нее уже третьей по счету», – не без ехидства заметила Анна Дисборо. Далее она продолжала: «Шествие состояло из нескольких имперских учреждений, делегаций от провинций, от купечества, офицерства, духовенства, и т. д., и т. п.» Император и императрица уселись на троны под балдахином. «По обеим сторонам от них расположились видные государственные деятели, а поближе к тронам – великие князья. Дипломатический корпус стоял по левую руку на высоких скамьях, расставленных вдоль стены здания, а на противоположной стороне находились придворные дамы. Троны, разумеется, были повернуты лицом к алтарю, где стояли священники в великолепных рясах. Началась служба музыкой, которая была совершенно божественной».

Во время коронации с проповедью к народу обратился архиепископ Московский Филарет (он был возведен в сан митрополита в тот же самый день, но чуть позднее). В числе прочего вспомнил он и кровавые события на Сенатской площади, уподобив восставших ветхозаветным Иоаву и Семею, претендовавшим на престол Давида и умерщвленным по приказанию Соломона. «Благочестивейший Государь! – говорил он, – наконец ожидание России совершается. Уже Ты пред вратами Святилища, в котором от веков хранится для Тебя Твое наследственное освящение… Трудное начало царствования тем скорее показывает народу, что даровал ему Бог в Соломоне. Ничто, ничто да не препятствует священной радости Твоей и нашей!»

Императора сопровождали его братья – великие князья Константин и Михаил. По этому случаю Константин не поленился прибыть из Варшавы. Одетый в генерал-адъютантский мундир, он находился в качестве ассистента при государе и принял у его величества шпагу, когда император подходил к Святому причастию. Анна Дисборо писала: «Здесь Константин сыграл свою благородную роль. Поместив младшего брата на престол вместо себя самого, добровольно отдав ему императорскую власть, на которую сам имел полнейшее право, он исполнял обязанности верноподданного, причем таким образом, что было очевидно, что делал это он по своей доброй воле и тем был счастлив. Его поступок был поистине благороден и, насколько мне известно, в истории беспримерен. По внешнему виду он гораздо уступает императору, будучи коротким, толстым и, trancher le mot^[22], на редкость безобразным; у него пренеприятнейшее выражение лица, просто полная карикатура на императора Александра. Но недостаток красоты не является помехой его благородству, за которое мы должны воздать ему самую высокую хвалу».

Анна Дисборо, незнакомая с русскими обычаями, очень подробно описала все происходящее. По ее словам, после речи архиепископа Николай Павлович взял книгу и «тоже прочитал что-то вслух». Насколько она поняла, «это были его обещания вести себя хорошо», затем братья и другие сановники облачили его в имперскую мантию. «Когда мантия была приведена в порядок, священник поднес императору корону, которую тот взял и водрузил на свою собственную голову; затем он склонился над Библией, и архиепископ помолился над ним. После этого вдовствующая императрица приблизилась и обняла своего сына, что было крайне трогательно; имперское достоинство и величие, казалось, были напрочь забыты, и перед нами предстала картинка счастливого согласия в семейном кругу. Ей последовали великие князья и маленький наследный князь; император был явно переполнен чувствами. Следующей к нему приблизилась молодая императрица и преклонила перед ним колени; он снял со своей головы корону, поместил ее на несколько секунд на ее голову, затем обратно на свою; на императрицу он надел корону поменьше, которую четыре фрейлины, приблизившись, тотчас закрепили, после чего они облачили свою госпожу в имперскую мантию. Император тут же поднял и обнял ее, а вдовствующая императрица с великими князьями принесли ей свои поздравления. Чета взошла к алтарю и получила причастие, затем архиепископ произнес экспромтную речь, и были спеты молебны и псалмы. Все в целом длилось примерно три с половиной часа; служба по состоянию здоровья императрицы была сокращена, иначе бы она продлилась намного дольше».

Площадь вокруг собора была заполнена народом. «На скамьях, возвышавшихся до головокружительной высоты, были собраны огромные толпы людей; леса вздымались до самого неба, которое, казалось, тоже было запружено народом. Это было необыкновенно красиво. В собор были допущены только два высших сословия, тогда как толпа, находившаяся снаружи, состояла из остального дворянства и поэтому была на диво элегантной», – писала леди Дисборо.

По окончании церемонии в Успенском соборе Николай I, взойдя на верхнюю ступень Красного крыльца, первым из российских императоров повернулся лицом к массе народа, наполнявшей Кремль, и троекратным наклонением головы приветствовал своих верноподданных. Народ пришел в восторг: «…громкие крики огласили воздух, шапки полетели вверх; не знакомые между собой люди обнимались и многие плакали от избытка радости», – вспоминал современник. Неизвестно, действовал ли государь по чьему-либо совету или повиновался движению души, но прием посчитали столь удачным, что все преемники Николая I стали его повторять и к концу XIX столетия поклон уже считался древним русским обычаем.

После завершения церемонии в течение нескольких дней шли празднества: торжественный обед, награждения орденами и должностями, фейерверк, спектакли и маскарад, на котором большинство дам появилось в кокошниках и в платьях, стилизованных под традиционные русские сарафаны. «Их отечественный наряд переносил их во времена, когда русские не стыдились своих роскошных одежд… несравненно более красивых, чем иностранное платье», – писали газеты. Коронационные торжества завершились фейерверком, одна из картин которого представляла триумфальные ворота с надписью: «Успокоителю Отечества Николаю Первому».

Потом император и императрица принимали поздравления в Грановитой палате. Великая княжна Ольга Николаевна, прожившая долгую жизнь и оставившая нам драгоценные мемуары, писала: «Я была еще слишком мала для того, чтобы присутствовать на коронации родителей в соборе, и могла видеть только отблеск пышного торжества в Грановитой палате, где Их Величества сидели на тронах и обслуживались высшими сановниками, в то время как остальные гости и члены дипломатического корпуса стояли и, принеся свои поздравления, пятились с бокалами шампанского в руках. Вокруг нас – необычного вида женщины в восточных одеяниях: татарки, черкешенки, жительницы киргизских степей. Всё это было ново и непривычно. Восток, его люди и обычаи – всё это привлекало любопытство чужеземцев и создавало вокруг древнего города, с его золотыми куполами и причудливыми башенками, блестящий ореол».

Все эти мероприятия были подробнейшим образом запротоколированы, а после их описание было издано отдельной книжицей, отпечатанной в Синодальной типографии: «Чин действия, каким образом совершилось Священнейшее Коронование Его Императорского Величества Государя Императора Николая Павловича, Самодержца Всероссийского, по церковному чиноположению».

После коронации в течение нескольких недель в Москве проходили разнообразные праздники. Но Николай Павлович наслаждался ими в одиночестве: Александра Федоровна, «принужденная беречься из-за своего хрупкого здоровья», оставила шумный город и вместе с детьми перебралась на дачу графини Орловой-Чесменской в пригороде Москвы. «Там дышалось привольным деревенским воздухом, там можно было свободно бегать по саду, без того, чтобы собиралась толпа и приветствовала нас криками “ура!”» – вспоминала Ольга Николаевна.

Егор Иванович Ботман. Портрет Александра Христофоровича Бенкендорфа. 1840-е

Алексей Кившенко. Император Николай I награждает Сперанского за составление свода законов. 1840-е

Благие намерения

 Василий Голике. Портрет Сергея Уварова. 1833

Внутренняя политика и хозяйствование

Трагические обстоятельства, сопутствовавшие его восшествию на престол, сказались на характере самого Николая Павловича не лучшим образом; он сделался крайне жестким, даже жестоким, а целью всей его жизни, его правления стала непримиримая борьба с тем, что он называл «революцией».

Одним из первых шагов в этой борьбе стал изданный им в мае 1826 года Манифест о незыблемости крепостного права в России. Поводом для издания манифеста стали волнения крестьян в Вологодской, Псковской, Смоленской, Курской и Киевской губерниях. «…Всякие толки о свободе казенных поселян от платежа податей, а последних, то есть помещичьих крестьян и дворовых людей, от повиновения их господам, суть слухи ложные, выдуманные и разглашаемые злонамеренными людьми из одного корыстолюбия, с тем, чтоб посредством сих слухов обогатиться за счет крестьян, по их простодушию», – говорилось в этом манифесте. Таким образом, крестьянам четко указали, что на освобождение они рассчитывать не могут.

После подавления восстания декабристов в России были запрещены все тайные общества, а фактически – любые общественные организации, вплоть до самых невинных – студенческих, поэтических кружков. Их члены отправлялись на каторгу, в тюрьму, в ссылку…

Справедливости ради надо сказать, что запрещать тайные общества и всевозможные общественные организации российские императоры начали задолго до воцарения Николая Павловича. Екатерина II, Павел I, Александр I и Николай I последовательно запрещали в России масонство, однако большая часть этих указов даже не публиковалась. Лишь указ от 1 августа 1822 года был официально обнародован. В нем говорилось: «Все тайные общества под какими бы они наименованиями ни существовали, как то: масонские ложи или другими – закрыть и учреждения их впредь не дозволять».

Николай Павлович взялся за дело основательно. Он предписал министру внутренних дел истребовать по всему государству от всех находящихся в службе и отставных чиновников и не служащих дворян обязательства в том, что они ни к каким тайным обществам впредь принадлежать не будут. Мало того, если прежде кто-то принадлежал к какому-то тайному обществу, то теперь ему надлежало дать подробные разъяснения, что это было за общество и какие цели преследовало. Каждый имевший любые сведения о тайных обществах должен был донести о том. Недоносительство грозило «строжайшим наказанием, как государственным преступникам».

Под горячую руку нового императора попали и староверы. В 1826 году вышло правительственное постановление, согласно которому со всех староверческих молитвенных зданий были сняты кресты. Была запрещена постройка новых и ремонт старых церквей. В следующем году был запрещен переезд старообрядческих священников из одного уезда в другой. В случае переезда местным властям предписывалось ловить священников и «поступать с ними как с бродягами». В том же году переход в старообрядчество стал рассматриваться как уголовное преступление. И действительно имели место аресты священнослужителей, перешедших в церковь старого обряда. Порой при поиске таких священнослужителей применялись даже воинские команды, которые окружали деревни и небольшие города и проводили облавы. В конце 1830-х стали насильственно закрываться староверческие монастыри. Особенно упорных иноков отправляли в ссылку.

Секретные комитеты и крепостное право

Николая никогда не готовили к самодержавному управлению огромной империей. Всю жизнь он мучительно сознавал недостаток своего образования. Павел Дмитриевич Киселев, с которым Николай Павлович позволял себе быть откровенным, вспоминал, что «государь Император при обсуждении того или иного вопроса часто говорил:

– Я этого не знаю, да и откуда мне знать с моим убогим образованием? В 18 лет я поступил на службу и с тех пор – прощай, ученье! Я страстно люблю военную службу и предан ей душой и телом. С тех пор как я нахожусь на нынешнем посту (вместо того чтобы сказать – с тех пор как я царствую и правлю), я очень мало читаю. У меня нет времени, но я все же нахожу его, чтобы почитать Тьера^[23]. Выбранный им ныне сюжет и то, как он его преподносит, заставляют меня предпочесть его всем серьезным трудам, которые мне присылают. Я всегда с нетерпением ожидаю следующего тома. В промежутках тешу себя чтением Поля де Кока^[24] и «Journal des Debats»^[25], я читаю его уже 40 лет. Если я и знаю что-то, то обязан этому беседам с умными и знающими людьми. Вот самое лучшее и необходимое просвещение, какое только можно вообразить; если есть такая возможность, то оно положительно предпочтительнее, нежели чтение книг, по крайней мере, я так думаю».

Николай был крайне ответственным человеком. Он понимал, какой груз судьба взвалила на его плечи, и прилагал все усилия, чтобы справиться с этой задачей. Но он не обладал ни широтой и глубиной взглядов, ни образованием, ни государственным гением, необходимым для того, чтобы понять проблемы России и тем более разрешить их. Понимая, что его собственных знаний не хватит для управления государством и решения насущных проблем, император старался окружить себя умными и компетентными людьми, такими как Сперанский, Киселев, Канкрин, Бенкендорф… Однако проблема состояла в том, что все эти люди мыслили по-разному. Единства между ними не было. Одни – причем большинство – были консерваторами, другие были настроены прогрессивно.

Главной и насущной проблемой России было крепостное право. Именно на крепостничестве строилась вся экономика огромной державы. Но в то же время крепостное право стало и большой проблемой: оно задерживало развитие страны, тянуло ее в прошлое. Так, к примеру, в России не случилось промышленной революции, ведь для нее нужен рынок дешевой рабочей силы, а его не было, так как все потенциальные рабочие были прикреплены к земле и трудились на своих помещиков.

Крепостное крестьянство составляло не менее трети всего населения огромной державы, а в центральных губерниях так и вовсе большинство (более 60 %). И это большинство вовсе не было довольно своей участью. Крестьяне то и дело бунтовали. Вот, к примеру, статистика по Пензенской губернии: с 1826 по 1849 год там произошло 35 крестьянских выступлений. Многие приходилось подавлять с помощью войск. Ежегодно правительство по несколько раз вынуждено было посылать войска для подавления крестьянских выступлений. В 1824 году – трижды, в 1825-м – четырежды. В первый год царствования Николая I произошло 179 выступлений крестьян. И с каждым годом их становилось все больше. Некоторые бунты заканчивались убийствами помещиков. В среднем в год происходило пять – семь убийств помещиков и управляющих, причем число это постоянно росло. Несмотря на то что статистика по этим делам обрывочная и неполная, советским историкам удалось обнаружить 50 убийств и покушений на помещиков и управляющих за 1796–1825 годы, а вот в 1826–1849 годах число случаев уже достигло 207. Крепостные подкладывали своим барам яд в кушанья, душили их в спальнях, бросались на них с топорами… Посещавший Россию маркиз де Кюстин передает сплетню, что «в какой-то далекой деревне, в которой вспыхнул пожар, крестьяне, изнемогавшие от жестокостей своего господина, воспользовались суматохой, быть может ими же вызванной, схватили своего врага, убили его, посадили на кол и сжарили в огне пожара». И происходили эти убийства не только где-то далеко, с незнакомыми людьми, а совсем рядом, с теми, кого император знал лично. Замечательный путешественник и исследователь Семенов-Тян-Шанский писал в своих мемуарах о том, что два его предка были убиты своими крестьянами. В 1809 году от топора собственного крепостного пал фельдмаршал Михаил Федотович Каменский, слывший в своих поместьях «неслыханным тираном». Василий Андреевич Жуковский сочинил печальные стихи на его смерть.

От рук крепостных погибла сожительница графа Аракчеева Настасья Минкина, заведовавшая его хозяйством во время отлучек графа.

Случалось и вовсе дикое: в ответ на насилие крепостные могли выпороть барина. Прозвище «поротый камергер» получил статский советник, камергер высочайшего двора Петр Андреевич Базилевский (1795–1863) – помещик Хорольского уезда Полтавской губернии. Он был самодуром и садистом. Устав от издевательств, крестьяне ночью явились в господский дом, вытащили барина из постели и отвели в конюшню, где примерно наказали арапником, а потом заставили описать все произошедшее и расписаться в том, что барин никаким способом преследовать их не будет.

Два года спустя Базилевский попытался вне очереди сдать своих палачей в солдаты. Один из будущих рекрутов недолго думая отправился к уездному предводителю дворянства, рассказал об имевшей место порке и предъявил расписку барина. Так Базилевский стал посмешищем, его историю пересказывали как анекдот, причем она дошла до самого императора. Николай Павлович приказал осрамленному камергеру отправиться за границу и не возвращаться оттуда как можно дольше.

Мемуаристка Смирнова-Россет передает разговор императора с Киселевым. Николай Павлович произнес: «Пора мне заняться нашими крестьянами. Я то и дело получаю известия, что в той или другой губернии стреляют в помещиков, в Кременчуге высекли почтенного Паскевича^[26], потому что, как военный, он строго требовал порядка; высекли несчастного Базилевского – я отдам его под опеку, он живет в нужде, все знают, что его секли, и все его презирают, а он и в ус не дует. Я не хочу разорять дворян. В 12 году они сослужили службу, жертвовали и кровью, и деньгами… Я хочу отпустить крестьян с землей, но так, чтобы крестьянин не смел отлучаться из деревни без спросу барина или управляющего: дать личную свободу народу, который привык к долголетнему рабству, опасно. Я начну с инвентарей^[27]; крестьянин должен работать на барина три дня и три дня на себя; для выкупа земли, которую он имеет, он должен будет платить известную сумму по качеству земли, и надобно выплатить несколько лет, земля будет его. Я думаю, что надо сохранить мирскую поруку, а подати должны быть поменее».

Будучи далеко не глупым и хорошо осведомленным человеком, Николай не мог не понимать: крепостное право, на котором строилась вся экономика России, является в то же время и бомбой замедленного действия. Паровым котлом с прохудившимися стенками, готовым в любой момент взорваться.

Император не мог не понимать, что в стране необходимы преобразования, но не был готов на них решиться. Если продолжить аналогию с паровым котлом, то Николай боялся открыть клапан и спустить пар, в основном он занимался лишь укреплением стенок этого котла. Но его можно понять, ведь благополучие самого императора, его вельмож и советников базировалось на том, что на них работали тысячи крепостных людей. Как бы продолжил жить правящий класс, дав внезапно свободу всем этим бесправным работникам? Отмена крепостного права означала радикальные перемены в стране, а о таком в те годы никто и помыслить не мог. Московский губернатор Ростопчин так и вовсе считал, что сама идея освобождения крестьян происходит «от лукавого».

Даже столь умный и широко образованный человек, как Карамзин, мыслил крайне реакционно. Он считал, что «для твердости бытия государственного безопаснее поработить людей, нежели дать им не вовремя свободу». В своей знаменитой записке «О древней и новой России» он доказывал, что освобождение крестьян будет иметь самые ужасные последствия, ведь земля, по его мнению, останется собственностью дворян – иного варианта историограф представить не мог. Он писал: «Что значит освободить у нас крестьян? Дать им волю жить, где угодно, отнять у господ всю власть над ними, подчинить их одной власти правительства. Хорошо. Но сии земледельцы не будут иметь земли, которая – в чем не может быть и спора – есть собственность дворянская. Они или останутся у помещиков, с условием платить им оброк, обрабатывать господские поля, доставлять хлеб куда надобно, одним словом, для них работать, как и прежде, – или, недовольные условиями, пойдут к другому, умереннейшему в требованиях, владельцу. В первом случае, надеясь на естественную любовь человека к родине, господа не предпишут ли им самых тягостных условий? Дотоле щадили они в крестьянах свою собственность, – тогда корыстолюбивые владельцы захотят взять с них все возможное для сил физических: напишут контракт, и земледельцы не исполнят его, – тяжбы, вечные тяжбы!.. Во втором случае, буде крестьянин ныне здесь, а завтра там, казна не потерпит ли убытка в сборе подушных денег и других податей? Не потерпит ли и земледелие? Не останутся ли многие поля необработанными, многие житницы пустыми? Не вольные земледельцы, а дворяне наиболее снабжают у нас рынки хлебом. Иное зло: уже не завися от суда помещиков, решительного, безденежного, крестьяне начнут ссориться между собою и судиться в городе, – какое разорение!.. Освобожденные от надзора господ, имевших собственную земскую исправу, или полицию, гораздо деятельнейшую всех земских судов, станут пьянствовать, злодействовать, – какая богатая жатва для кабаков и мздоимных исправников, но как худо для нравов и государственной безопасности! Одним словом, теперь дворяне, рассеянные по всему государству, содействуют монарху в хранении тишины и благоустройства: отняв у них сию власть блюстительную, он, как Атлас, возьмет себе Россию на рамена^[28] – удержит ли?.. Падение страшно».

Карамзин наставлял монарха: «Первая обязанность государя есть блюсти внутреннюю и внешнюю целость государства; благотворить состояниям и лицам есть уже вторая. Он желает сделать земледельцев счастливее свободою; но ежели сия свобода вредна для государства? И будут ли земледельцы счастливы, освобожденные от власти господской, но преданные в жертву их собственным порокам, откупщикам и судьям бессовестным?» – пафосно вопрошал он и предлагал, совершенно в стиле философии времен Екатерины Великой: «Не лучше ли под рукою взять меры для обуздания господ жестоких?»

Иными словами, даже самые просвещенные умы начала XIX века и слышать не хотели о столь радикальной реформе, как полная отмена крепостного права, считая ее пагубной для своего благосостояния и для всего общества. А вот сам Николай I не был столь категоричен. В 1842 году на заседании Государственного совета он признал, что, вне всякого сомнения, «крепостное право, в нынешнем его положении у нас, есть зло, для всех ощутительное и очевидное», однако тут же добавил, что «прикасаться к оному теперь было бы злом, конечно, еще более гибельным». Однако неизбежность отмены крепостного права он не мог не понимать и в той же речи признал, что «нынешнее положение не может продолжаться навсегда».

Отмена крепостного права государя страшила, поэтому он думал не о его ликвидации, а о «преобразовании» и очень осторожно действовал в этом направлении. Николай I пытался оптимизировать систему управления страной, не меняя ее сути. Для этого он создавал так называемые Секретные комитеты – временные высшие совещательные органы. Однако по большей части они ограничивались лишь обсуждением проектов преобразований, не предпринимая ничего конкретного. Если позаимствовать выражение у классика М.Е. Салтыкова-Щедрина, можно сказать, что члены большинства комитетов «…сидели и думали, как бы из своего убыточного хозяйства сделать прибыльное, ничего в оном не меняя».

Первым был создан «Комитет 6 декабря 1826 года», просуществовавший до 1832 года. Он пытался выработать общий план государственных преобразований. Среди прочих рассматривались проекты личного освобождения крестьян и запрет отчуждать их без земли. Однако за четыре года регулярных заседаний комитет подготовил лишь два серьезных проекта – проект по изменению старинной Табели о рангах и проект административной реформы. На основе его деятельности были утверждены узаконения о дворянских обществах (1831) и почетных гражданах (1832).

Еще один Комитет, созданный в марте 1835 года, разработал план постепенного уничтожения крепостного права, но с полным обезземелением крестьянства. План не был реализован.

Однако было бы неверным сказать, что деятельность всех этих комитетов была полностью бесполезной: теоретически они проработали вопрос очень глубоко и подробно, и эта проработка стала важным этапом в выработке путей перехода крестьян из крепостного состояния в свободное. Это сыграло свою роль при подготовке реформы 1861 года.

Кроме того, Николай Павлович смягчил ограничения на передвижение крепостных: их перестали объявлять беглыми, стоило им на пару десятков верст отойти от родной деревни. В 1841 году вышел запрет на продажу крестьян поодиночке и без земли. Конечно, запрет этот нарушался: теперь в объявлениях писали не о продаже людей, а о сдаче их внаем.

Француз маркиз де Кюстин, критически относившийся к российским порядкам, писал: «Величайшим несчастьем для крепостных является продажа земли, на которой они родились. Их продают теперь вместе с тем куском земли, с которым они неразрывно связаны, в чем заключается единственное благодеяние нового закона, запрещающего продажу людей без земли. Но этот закон помещики обходят всевозможными способами: так, продают не все имение со всеми крестьянами, а отдельные участки и отдельно сотню-другую крестьян. Когда такая незаконная продажа доходит до сведения властей, последние наказывают владельцев, но это случается очень редко, так как между данным деянием и его высшим судьей, т. е. царем, находится стена людей, заинтересованных в том, чтобы все эти злоупотребления скрыть и продолжать».

Кроме того, 2 апреля 1842 года вышел указ об обязанных крестьянах. Согласно ему, по воле помещика крестьянин мог получить личную свободу и земельный надел в пользование, за который он должен был выполнять «обязательства» перед помещиком – барщину и оброк.

В 1848 году крестьяне получили право выкупаться на волю с землей при продаже имения помещика за долги, а также право совершать хозяйственные сделки и приобретать недвижимость.

Благодаря этим мерам за время царствования Николая I численность крепостных сократилась и они перестали быть большинством населения даже в центральных губерниях.

Еще Екатериной Второй было установлено, что за «неумение управлять людьми» и за бесчеловечную жестокость по отношению к крепостным помещик может быть наказан, а его имение отдано в опеку. Но в XVIII веке такие случаи были единичными. В царствование Николая закон стал применяться чаще, и к середине XIX века в опеке находилось около 200 имений злодеев-помещиков.

Была начата программа массового крестьянского образования. Если в 1838 году крестьянских школ по всей стране было всего лишь 60, то в 1856-м их было уже более двух с половиной тысяч.

Постепенно стало меняться само отношение к крепостным крестьянам по крайне мере с точки зрения официальной пропаганды: в них стали видеть не крещеную скотину, а все-таки людей, подданных, которые своим трудом обеспечивают процветание страны.

Реформа Киселева

Павел Дмитриевич Киселев – генерал от инфантерии, талантливый администратор и смелый реформатор – прожил яркую и насыщенную жизнь. Вполне вероятно, что он был посвящен в некоторые планы декабристов: его имя значилось в списке заговорщиков, найденном в бумагах Александра I. Однако он сумел оправдаться в личной беседе с императором Николаем Павловичем и продолжил службу. Он командовал русскими войсками во время русско-турецкой войны, управлял Дунайскими княжествами, под его руководством были приняты первые конституции Молдавии и Валахии, которые давали личную свободу крестьянам и возможность перехода от одного землевладельца к другому. Киселев завоевал репутацию честного и энергичного администратора и в 1830 году был награждён орденом Св. Георгия 4-й степени. В 1833 году Киселев писал о крестьянах: «Я один должен защищать этих беззащитных людей против олигархии, жадной и буйной…» Сделавшись первым министром государственных имуществ Российской империи, он проявил себя как сторонник отмены крепостного права.

Еще в 1816 году Киселев обратился с запиской к императору Александру I, предлагая постепенно освободить крестьян от крепостной зависимости. Он предлагал регулировать отношения крестьян и землевладельцев законом; освобождать крестьян с сохранением за ними наделов земли; малоземельные должны были заселить государственные земли. Все изменения в положении крестьян предлагалось выполнять «постепенно». Но Александр оставил план без внимания.

Десять лет спустя, в первый год царствования Николая Павловича, Киселев снова составил записку по крестьянскому вопросу. Поводом стали волнения, произошедшие в Киевской губернии. Киселев предлагал не ограничиваться одними лишь карательными мерами, а выяснить причины, приводящие к мятежам, и эти причины устранить. Причиной он полагал полное беззаконие, царившее в поместьях. Поэтому он предложил составить «инвентари», то есть правила, которые бы определяли обязанности крестьян по отношению к помещикам: количество дней работы, соответствия ее «силам и возможности человека».

Николай в тот год не предпринял ничего: все же имя Киселева было несколько опорочено его связями с декабристами. Но Киселев продолжил работать. Он писал государю: «По личному внимательному наблюдению моему, безнравственность установленных властей и самих крестьян достигла высшей степени и требует усиленных мер для искоренения злоупотреблений, которые расстроили хозяйственный быт крестьян в самом основании, породили в них нерасположение к труду, и без того мало вознаграждаемому, и тем остановили, а в некоторых случаях уничтожили надлежащее развитие государственного богатства. Огромные недоимки, накопившиеся после всемилостивейшего манифеста 1826 г., служат тому доказательством, а запутанность сих недоимок и особенно меры, употребляемые к сбору оных, часто с людей и селений, не подлежащих взысканию, производят в оных равнодушие, а в других беззаботливость к исправному выполнению повинностей и, угрожая конечным разорением крестьян, могут поселить в них чувства, доселе добродушному народу русскому не свойственные».

В 1834 году Павел Дмитриевич был назначен членом Государственного совета по Департаменту Государственной экономии. После беседы с императором он вошел в Секретный комитет «для изыскания средств к улучшению состояния крестьян разных званий», работавший под председательством графа Иллариона Васильевича Васильчикова, ближайшего друга государя. Там Киселев разработал свой проект постепенного ограничения крепостничества. Начинать он планировал с окраин, например с украинских земель, принадлежавших польским панам. Он предлагал ограничить права панства и тем достигнуть не только экономического эффекта, но и политического – снизить влияние шляхты. Конфискованные после восстания 1830–1831 годов земли, по мнению Киселева, должны были быть розданы русским дворянам.

Киселев считал, что необходимо идти путем постепенной ликвидации крепостного права, чтобы «рабство уничтожилось само собою и без потрясений государства». Но более реалистично настроенный император полагал, что решение вопроса о помещичьих крестьянах не будет «ни скорым, ни легким». Таково было и мнение Сперанского, которому Николай более всего доверял в этом вопросе. Да и большую часть помещиков, в том числе и высокопоставленных лиц, любые шаги в сторону отмены крепостного права попросту пугали. К примеру, граф Нессельроде заявлял, что планы Киселева в отношении крестьян приведут к гибели дворянства, сами же крестьяне будут все больше наглеть и бунтовать.

Секретный комитет, функционировавший в 1839–1842 годах, обсуждал проект Павла Дмитриевича Киселева о введении инвентарей – то есть четко зафиксированных норм, определявших повинности помещичьих крестьян и их земельные наделы. По этим планам самовластье помещиков значительно ограничивалось, а крестьяне получали права.

Николай отнесся и к этим планам скептически. Он слишком хорошо понимал, что, даже считаясь «самодержавным», на деле зависит от поддержки дворянства. И потому в ответ на предложения ограничить помещичью власть Николай честно ответил: «Я, конечно, самодержавный и самовластный, но на такую меру никогда не решусь».

Планы все же были реализованы, но лишь частично. Реформа была проведена в 1840-е годы, однако не по всей России, а лишь в юго-западных и западных губерниях, и касалась она лишь государственных крестьян.

Благодаря этой реформе положение государственных крестьян улучшилось. Им были выделены в собственность участки земли и леса, а также были учреждены вспомогательные кассы и хлебные магазины, которые оказывали крестьянам помощь в случае неурожая. Примечательно, что в результате этих мер не только сами крестьяне стали жить лучше, но и доходы казны увеличились за счет сокращения недоимок.

Реформа Канкрина

Граф Егор Францевич Канкрин – генерал от инфантерии, министр финансов, сенатор, – без всякого сомнения, был выдающимся государственным деятелем николаевской России. Особенно известен он тем, что в 1839–1843 годах провел денежную реформу, установившую систему серебряного монометаллизма.

Род Канкринов немецкого происхождения. Его предки носили фамилию Кребс, что значит «рак». В XVII веке один из Кребсов – лютеранский пастор – ради благозвучия перевел свою фамилию на латынь и стал называться Канкеринусом. После того как в конце XVIII века Канкеринусы перебрались в Россию, фамилия их русифицировалась, ну а рак остался только на родовом гербе.

Егор Францевич получил очень хорошее образование в Европе: учился в Гисенском университете, потом перевелся в Марбургский; получил степень доктора права.

Свою карьеру он начал с должности управляющего солеварнями в Старой Руссе, потом был переведен в Министерство внутренних дел советником экспедиции государственных имуществ по отделению соляных дел. Получил чин статского советника, был награжден орденом Святой Анны II степени, то есть знаменитой «Анной на шее». В 1809 году был назначен инспектором немецких колоний Санкт-Петербургской губернии.

Способности, а главное, честность Канкрина ярко проявились во время Отечественной войны, когда он занимался снабжением русской армии провиантом. На нем лежали также все обязанности по ликвидации военных расчетов между Россией и другими государствами. Канкрин успешно боролся с воровством и взяточничеством, умел экономить: он не только уложился в отведенный на снабжение армии бюджет, но истратил даже меньшую сумму. За это Канкрин получил орден Святой Анны первой степени – в петлице.

В 1823 году Канкрин был назначен на пост министра финансов. Проблем к тому времени в экономике накопилось много: внешний долг был огромным, равно как и бюджетный дефицит, бумажные деньги сильно обесценились. Канкрин предпринял целый ряд мер, позволивших решить многие из этих проблем. В частности, провел реформу, установившую в России стабильную финансовую систему.

Согласно манифесту 1839 года, все сделки должны были исчисляться исключительно в серебре. Главным средством платежа становился серебряный рубль, а государственным ассигнациям отводилась роль лишь вспомогательного денежного знака. Они должны были приниматься по неизменному курсу: 3 руб. 50 коп. ассигнациями за серебряный рубль. Так был зафиксирован фактический уровень обесценивания бумажного рубля. Был введен в обращение и еще один вид денежных знаков – кредитные билеты, по сути – квитанции на серебро. Последним шагом в ходе реформы стал манифест от 1 июня 1843 года, который предполагал обмен ассигнаций на кредитные билеты в десятилетний срок. Была в хождении и золотая монета, она должна была приниматься и выдаваться из казенных учреждений с трехпроцентной надбавкой от ее нарицательной стоимости.

Императорским указом от 12 ноября 1841 года были созданы сберегательные кассы. Именно от этой даты ведет свою историю Сбербанк.

Кроме того, благодаря Канкрину в стране проводилась протекционистская политика, улучшилась отчетность, а еще была введена откупная система на продажу вина, что привело к росту питейного дохода. Таким образом, финансовая система России стабилизировалась лет на десять.

Канкрин был убежденным сторонником отмены крепостного права. «Естественные последствия крепостного состояния, – писал он, – по самому свойству своему неограниченного, роскошь и разные другие причины, в особенности же не по силам предпринимаемые помещиками винокуренные операции, необдуманное устройство разного рода фабрик, тягость подводной повинности, привели наконец наших крестьян в ужасающее положение… С незапамятного времени не сделано в России ни одного шага к усовершенствованию в этом отношении… Вместе с тем достоверно и то, что почти никто не подозревает опасности покоиться на огнедышащей горе, потому что личные интересы, с одной стороны, с другой – сила обычая, освященного веками, наконец, самые затруднения, сопряженные неминуемо со всякой переменой, не дозволяют и ныне правильно смотреть на дело и успокаивают тревожные опасения других. Опасность эта, без сомнения, еще не так близка от нас, но для предотвращения зол такого рода следует принимать надлежащие меры гораздо ранее пагубной развязки».

И хотя именно в силу разногласий по этому вопросу между Николаем Павловичем и Канкрином порой возникали трения, император высоко ценил своего министра. В 1838 году именно Канкрин был приглашен преподавать финансы наследнику престола, будущему императору Александру II. А когда в 1840 году Канкрин попросил Николая I об отставке, тот ответил: «Ты знаешь, что нас двое, которые не можем оставить своих постов, пока живы: ты и я».

Ушел в отставку Канкрин лишь в 1844 году по болезни и возрасту. В следующем году он умер.

Собственная Е.И.В. канцелярия

Собственная Его Императорского Величества канцелярия была создана еще Петром I для работы с делами, требовавшими личного участия государя. Но при Николае Павловиче ее функции были значительно расширены, канцелярия превратилась в мощнейшую разветвленную управленческую структуру. Она подразделялась на несколько самостоятельных отделений, и значение каждого соответствовало министерскому.

Первое отделение занималось подготовкой высочайших указов, приказов и рескриптов, контролем за их исполнением, представлением государю докладов и прошений. При нем имелся обширный архив, представлявший большую историческую значимость. Николай несколько раз сам его инспектировал и передавал туда важные документы.

Второе отделение было образовано в апреле 1826 года. Руководил им Михаил Михайлович Сперанский. Именно второе отделение подготовило «Полное собрание законов Российской империи» и «Свод законов Российской империи».

Третье отделение занималось сыском и следствием по политическим делам, осуществляло цензуру, боролось с сектантством и со старообрядчеством, ведало политическими тюрьмами, надзирало за либерально настроенными лицами, ведшими какую-либо общественную или литературную деятельность. Это отделение расследовало дела о жестоком обращении помещиков с крестьянами. Каждый год сотрудники отделения составляли для императора обзоры общественно-политической жизни. Главой Третьего отделения до самой смерти в 1844 году оставался Александр Христофорович Бенкендорф. Его преемником стал князь Алексей Федорович Орлов.

Четвертое отделение было создано в 1828 году на основе канцелярии покойной императрицы Марии Федоровны. Оно занималось делами благотворительности: женским образованием, приютами, здравоохранением.

Были и другие отделения – временные. Пятое отделение было создано в 1836 году для подготовки реформы государственной деревни (реформа Киселева) и управления государственными крестьянами Петербургской губернии. Шестое отделение (учреждено в июне 1844 года) занималось устроением мирной жизни в Закавказском крае.

«Аракчеевщина»

Очень многое, бывшее в царствование Николая Павловича, досталось ему в наследство от старшего брата. Что-то он постепенно отверг, а что-то сохранил. «Аракчеевщина», то есть казарменные порядки, распространившиеся на гражданское общество, родилась еще в правление Александра I. В те времена, когда ближайшим советником императора был Алексей Андреевич Аракчеев – человек, буквально помешанный на армейской дисциплине. Образованием Аракчеев похвастать не мог: был «на медные деньги учен»; зато был человеком умным, энергичным, безукоризненно честным, некорыстолюбивым, трудолюбивым и исполнительным. В царствование Александра I он стал военным министром и генерал-инспектором пехотных и артиллерийских войск. При нем русская артиллерия стала лучшей в Европе, а его работа по снабжению и обеспечению войск сыграла важную роль в деле разгрома Наполеона. В 1810 году Аракчеев возглавил департамент военных дел при Государственном совете, получив право присутствовать в Сенате и Комитете министров, а также докладывать о делах последнего государю.

Именно Аракчееву император поручил претворить в жизнь задуманный им проект военных поселений – нежизненный и совершенно утопический. Согласно этому проекту, обычные крестьяне превращались в «военных поселян», обязанных совмещать земледельческий труд с военной службой. Расчет был в самообеспечении армии и уменьшении военных расходов, а также в избавлении народа от тягот рекрутчины. Однако новая система не сумела заменить армию или уменьшить ее расходы. Кроме того, сам образ жизни военных поселян был куда хуже любого рекрутского набора.

В поселениях царила жесткая армейская дисциплина, охватывавшая мельчайшие стороны повседневной жизни: по сигналу поселяне пробуждались, по сигналу – ложились спать; готовили обед, ставили тесто, топили печи хозяйки тоже по сигналу. Семьи поселян создавались часто вопреки желанию крестьян, их дети несли службу с семи лет – они назывались кантонистами. Однако важным плюсом поселений стала поголовная грамотность кантонистов, обучавшихся в солдатских школах.

И все же военные поселения напоминали концлагеря. Их порядки шокировали как дворян, так и крестьян; то и дело вспыхивали восстания. Историк и правовед Константин Дмитриевич Кавелин писал об этом: «Нельзя без содрогания вспомнить, как образовались наши военные поселения: простых мужиков в один прекрасный день вдруг обстригли, обрили, одели по-военному и во всех подробностях домашнего и общественного быта подчинили военной дисциплине, военному начальству и военному суду! Страшный формализм, тупое, мелочное, несносное фельдфебельское педантство и казарменный наружный порядок и чистота, в применении к хозяйственным и административным делам, были бы смешны, если бы не были так притеснительны. Военные поселяне – это крепостные военного ведомства. Вдобавок, их положение, бедственное и в материальном, и в нравственном отношении, никому, кроме чиновников и начальников, не приносит пользы: войско от него не выигрывает, а правительство положительно теряет, потому что обязано содержать многосложное и многочисленное управление, издержки на которое ничем не окупаются».

Николай I, придя к власти, отправил Аракчеева в отставку. Аракчеева не стало, но «аракчеевщина» осталась! Остались военные поселения, в которых то и дело вспыхивали восстания.

Упразднены эти поселения были лишь в 1857 году с началом «великих реформ».

Сперанский

Другим фаворитом Александра I долгое время был Михаил Михайлович Сперанский – человек невероятного ума и таланта.

Родился он в 1772 году во Владимирской губернии в семье священника. Не отличаясь крепким здоровьем, мальчик предпочитал чтение буйным ребячьим забавам. В 16 лет отец пристроил его в семинарию при Александро-Невском монастыре, на тот момент лучшую в стране, где будущий реформатор и получил свою фамилию – Сперанский (от латинского слова «sperare» – «надеяться»). Там он, помимо обязательного курса, самостоятельно занимался философией, читал труды французских просветителей.

В 1795 году Михаил Сперанский поступил на службу к блистательному князю Куракину – тонкому дипломату и изысканному щеголю. Когда в конце 1796 года, по восшествии на престол Павла I, князя назначили сенатором и генерал-прокурором, тот устроил своего секретаря в канцелярию в чине титулярного советника, и дарования Сперанского проявились во всем блеске. Он умел моментально уяснить суть дела и грамотно составить любую бумагу. Карьера его развивалась стремительно.

В первую половину царствования Александра I Сперанский был одним из его приближенных. Многие идеи Сперанского о реформировании государственного управления оказались созвучны мыслям молодого императора. Однако со временем, когда либерализм Александра уступил место консервативным устремлениям, Сперанский стал лишним при дворе. Его «План государственного преобразования» 1809–1810 годов вызвал резкое неприятие. Сперанского обвинили в покушении на монархию и права государя, а также в попытке отменить крепостное право. 17 марта 1812 года Александр I объявил Сперанскому об отставке. В расцвете сил 40-летнего опального госсекретаря в сопровождении пристава отправили в ссылку.

Некоторое время он был не у дел, но весной 1819 года его назначили на освободившуюся должность Сибирского генерал-губернатора. На новом месте Сперанский проявил себя настолько хорошо, что в столице снова о нем заговорили, и в 1821 году он вернулся в Петербург.

После поражения восстания декабристов его положение опять оказалось под угрозой, ведь он знал о существовании тайных обществ, хотя сам в них не участвовал; к тому же декабристы прочили его в президенты. И все же Николай оставил Сперанского при дворе и даже поручил ему важнейший труд – возглавить работу по кодификации законодательства империи за последние 180 лет. Для этой цели было выделено специальное Второе отделение Собственной Е.И.В. Канцелярии. Сперанский там занял должность главноуправляющего, а в октябре 1827 года был возведен в чин действительного тайного советника. Благодаря его неутомимой деятельности были завершены в срок «Полное собрание законов Российской империи» в 45 томах и «Свод законов Российской империи» в 15 томах.

Эти два труда были торжественно представлены императору. В конце церемонии Николай I в присутствии всех членов Государственного совета снял с себя Андреевскую звезду и надел ее на Сперанского.

Доверие Николая I к Сперанскому было велико: в 1835 году его назначили преподавателем юридических и политических наук наследнику престола – будущему императору Александру II.

В 1838 году действительный тайный советник Сперанский стал председателем департамента законов Государственного совета. В следующем году ему был пожалован графский титул. Но графом Михаил Михайлович пробыл чуть больше месяца: очень скоро он сильно простудился и умер.

Бенкендорф и «Третье отделение»

Александр Христофорович Бенкендорф – генерал от кавалерии, один из главных приближенных императора Николая I, возведенный им в графское достоинство. За беспорочную службу он был награжден 12 российскими орденами, 9 иностранными и еще многими другими знаками отличия.

Бенкендорф участвовал в Отечественной войне 1812 года и проявил недюжинную храбрость и тактическую смекалку. Его отряд неоднократно совершал рейды по тылам врага и захватывал пленных и орудия. Причем порой число пленных превосходило число людей в отряде Бенкендорфа. С началом отступления он принял начальство над арьергардом в отряде генерала Винцингероде, а от Звенигорода до Спасска командовал всем отрядом. Присоединив к своим силам два казачьих полка, он произвел смелое и искусное движение на Волоколамск, напал на неприятельские партии, разбил их и взял в плен более 8 тысяч человек.

После того как французы покинули Москву, отряд Бенкендорфа одним из первых появился в городе, и он стал временным московским комендантом. Отогнав толпу мародеров от Кремля, Александр Христофорович поставил охрану у винных погребов и овощных лавок, опечатал Успенский собор и навел в Первопрестольной относительный порядок.

Ко времени Отечественной войны относится и такой эпизод из биографии Бенкендорфа: генералу Винцингероде, командовавшему войсками в Тверском округе, пришло известие о крестьянском бунте. Якобы крестьяне «вышли из повиновения» и «разграбили господское имение, хлеб, скот, лошадей». Комитет министров, заслушав дело, положил «начинщиков возмущения, в страх другим… повесить». Разбираться с произошедшим был отправлен Бенкендорф. И разобрался! Выяснилось, что слухи о возмущении крестьян – лживая выдумка. На самом деле трусливые помещики и чиновники приняли за бунтовщиков стихийно возникшие партизанские отряды. «Крестьяне, которых губернатор и другие власти называют возмутившимися, вовсе не возмутились. Некоторые из них отказываются повиноваться своим наглым приказчикам, которые при появлении неприятеля так же, как и их господа, покидают этих самых крестьян, вместо того чтобы воспользоваться их добрыми намерениями и вести их против неприятеля… Имеют подлость утверждать, будто некоторые из крестьян называют себя французами. Они избивают, где только могут, неприятельские отряды, отправляют в окружные города своих пленников, вооружаются отнятыми у них ружьями и защищают свои очаги… Нет, генерал, не крестьян нужно наказывать, а вот нужно сменить служащих людей, которым следовало бы внушить хороший дух, царящий в народе, – докладывал Бенкендорф начальству, добавляя: – Я отвечаю за это своей головой». «Я пользуюсь крестьянами для получения известий о неприятеле», – закончил Бенкендорф свое донесение.

Уже в мирное время, в 1824 году, он отличился во время страшного петербургского наводнения. Он стоял в безопасности на балконе с императором Александром I, но сбросил с себя верхнюю одежду, бросился в воду, доплыл до лодки и принял участие в спасении людей.

Еще в 1821 году он передал императору Александру Павловичу записку, содержавшую сведения о тайном обществе «Союз благоденствия». Но Александр оставил ее без внимания. В 1826 году Бенкендорф активно участвовал в следствии по делу декабристов и этим завоевал доверие нового императора, несмотря на то, что в свое время сам был членом тайного общества – масонской ложи.

Весной 1826 года Бенкендорфом была подана новому императору записка, содержавшая проект учреждения высшей полиции под начальством особого министра и инспектора корпуса жандармов.

Николаю Павловичу предложение понравилось, и он назначил Бенкендорфа начальником III отделения Собственной Е.И.В. канцелярии и шефом корпуса жандармов.

Александр Христофорович поделил Россию на 8 государственных округов, в каждом из которых было от 8 до 11 губерний. В каждом округе назначался жандармский генерал, а в каждой губернии было учреждено по жандармскому отделению. Центром этой разветвленной паутины должна была стать штаб-квартира Третьего отделения в Петербурге на углу набережной Мойки и Гороховой улицы.

Новизна этой системы заключалась в том, что местным властям жандармы не подчинялись! Они стояли как бы над администрацией, и гражданские власти не имели права вмешиваться в их деятельность, зато обязаны были оказывать им всяческое содействие. Корыстолюбивые и непорядочные чиновники сами могли стать объектом пристального внимания жандармов. И подобное случалось нередко. Бенкендорф писал так: «Чиновники. Под этим именем следует разуметь всех, кто существует своей службой. Это сословие, пожалуй, является наиболее развращенным морально. Среди них редко встречаются порядочные люди. Хищения, подлоги, превратное толкование законов – вот их ремесло. К несчастью, они-то и правят, и не только отдельные, наиболее крупные из них, но, в сущности, все, так как им всем известны все тонкости бюрократической системы. Они боятся введения правосудия, точных законов и искоренения хищений; они ненавидят тех, кто преследует взяточничество, и бегут их, как сова солнца. Они систематически порицают все мероприятия правительства и образуют собою кадры недовольных; но, не смея обнаружить причины своего недовольства, они выдают себя также за патриотов».

В 1826 году в корпусе жандармов служило более 4 тысяч человек. Отбор был очень строгим: даже при наличии вакансий на службу брали только самых проверенных людей с безупречной репутацией, и обязательно (даже на низкие должности) грамотных.

Основным источником информации о неблагонадежности для жандармов служили доносы. Доносчиков Бенкендорф вовсе не идеализировал. Он считал так: «Злодеи, интриганы и люди недалекие, раскаявшись в своих ошибках или стараясь искупить свою вину доносом, будут по крайней мере знать, куда им обращаться». Но надо признать, что Бенкендорф не измышлял ложных обвинений, не преследовал личных врагов и всегда стремился отделить доносы правдивые от ложных.

Третье отделение делилось на несколько экспедиций.

Первая ведала делами, имевшими «особо важное значение»: наблюдала за состоянием умов, поведением лиц, оказывавших на эти умы влияние, – то есть за поэтами, писателями, журналистами, учеными… Вторая экспедиция ведала сектантами и другими вопросами, связанными с религией, а также политическими тюрьмами. Здесь же рассматривались дела по должностным преступлениям, изобретения, которые могли иметь важное для государства значение. Третья экспедиция надзирала за иностранцами. Четвертая должна была составлять для императора отчеты обо всех важнейших событиях, происходивших в стране: недородах, крестьянских волнениях, сильных пожарах или наводнениях. Пятая экспедиция заведовала цензурой.

Граф Уваров и «Теория официальной народности»

Официальная идеология николаевской России базировалась на так называемой «теории официальной народности», автором которой был граф Сергей Семенович Уваров, долгое время занимавший пост министра народного просвещения.

Сергей Семенович был хорошо образованным человеком: интересовался античностью, опубликовал ряд работ по древнегреческой литературе и археологии, входил в литературное общество «Арзамас»^[29]. Был членом Императорской Академии наук. Он начал службу в Коллегии иностранных дел; потом был послом в Вене, затем – секретарем посольства в Париже. Оставив дипломатическую службу, перешел в ведомство народного просвещения.

В ноябре 1833 года граф направил в адрес императора специальный доклад под названием «О некоторых общих началах, могущих служить руководством при укреплении Министерства». В этом докладе он отмечал, что в России есть только три незыблемых понятия: самодержавие, православие и народность.

Граф Уваров искренне верил, что русский народ не разграничивает таких понятий, как «царь» и «страна». Для людей это все является единым, гарантирующим счастье, силу и славу. Он был убежден, что народ в России по сути своей религиозен и почитает духовенство наравне с государственной властью. Религия может решать вопросы, которые нельзя решить самодержавием. И что основа величия России кроется в единении всех народностей.

Общая суть новой концепции сводилась к тому, что русский народ и так развит духовно, а российское государство является одним из лидирующих в мире, поэтому никаких коренных изменений проводить не нужно. Единственное, что, по его мнению, требовалось, – развивать патриотизм, усиливать самодержавие и позиции церкви.

Теория Уварова была логичной и для России лестной, но одновременно крайне реакционной и косной. Выходило, что русский народ изначально идеален и никакого развития, никакого новаторства ни народу, ни стране не нужно. А так не бывает! Явным недостатком этой теории было замалчивание проблем, которые есть в любом обществе. Уваровым подчеркивались исключительно положительные черты, а отрицательные он принимать отказывался.

Однако Николая такая позиция вполне устраивала, и на долгие годы теория официальной народности стала основой национальной идеологии.

Учет и контроль

Николай Павлович любил армию. Ему нравился армейский порядок, армейская дисциплина, то, что в армии господствует строгая иерархия и каждый знает меру своей ответственности, знает, кому он должен подчиняться не раздумывая, а кем – командовать. То, что там все предсказуемо и понятно. Среди военных людей император чувствовал себя спокойно и уверенно. Эту армейскую систему Николай пытался распространить и на гражданских тоже. В его царствование армия стала считаться ядром общества, его элитой. «Мундир брал в полон балы и не дожидался лошадей. Для мундира родители сажали сына за математику и хлопотали с дочерью; для мундира лелеяла девица богом данную ей красоту; для мундира юноша собирался жить… Все благоговело перед мундиром или бредило мундиром», – несколько саркастически писал модный в те годы беллетрист Николай Павлов.

Уважение к мундиру поражало иностранцев. Француз Астольф де Кюстин особо отметил это в своих «Записках о России». В частности, описал такую сцену: он находился в гостях в одном из петербургских особняков, окна которого выходили на канал, причем в числе гостей был и некий военный инженер. «На улице послышался шум, и все общество бросилось к окну. Оказалось, что между лодочниками вспыхнула ссора, грозившая перейти в поножовщину. Но достаточно было появиться моему инженеру на балконе, чтобы сказалось магическое действие мундира. Всё моментально стихло».

Почти все высокопоставленные чиновники имели военные звания – все они были генералами, а бюрократическая система уподобилась военной.

Регламентировалось все, даже творчество. Введенный летом 1826 года цензорский устав был прозван «чугунным». Автором его стал чрезвычайно консервативно настроенный Александр Шишков. Согласно этому уставу, запрещались любая критика властей и обсуждения вопросов внешней политики. Также нельзя было пропускать в печать места, имевшие двоякий смысл, а под это определение можно было подвести что угодно. Вскоре выяснилось, что из-за цензуры почти ничего нельзя напечатать, поэтому через два года «чугунный» устав все же был заменен новым, более мягким. Но даже этот смягченный устав создавал много проблем. Так, один из цензоров по фамилии Гаевский, в 1836 году отсидев несколько раз на гауптвахте за то, что пропустил недозволенное, уже опасался даже публиковать некролог на кончину какого-то монарха. Его опасения были небеспочвенны. Когда в 1837 году в «Санкт-Петербургских ведомостях» была опубликована заметка о покушении на жизнь французского короля Луи-Филиппа I, граф Бенкендорф уведомил министра просвещения Уварова, что считает «неприличным помещение подобных известий в ведомостях, особенно правительством издаваемых».

Подобная атмосфера для людей творческих была невыносима. Бытовала анонимная эпиграмма:

Но до некоторой степени система строжайшего, порой даже мелочного контроля работала! Она позволяла отчасти преодолевать традиционные российские пороки – халатность, волокиту, казнокрадство.

Именно при Николае I началась разработка антикоррупционного законодательства, однако число чиновников, привлеченных к уголовной ответственности по статьям «мздоимство» и «лихоимство», никогда не было велико. Но все же они были! Примером того, как корыстолюбивый и непорядочный наместник понес наказания, может служить судьба князя Александра Дадиани, владетеля Менгрелии и в прошлом флигель-адъютанта самого Бенкендорфа. Произведенная в Закавказском крае ревизия выявила «множество вещей ужасных». «Везде страшное самоуправство и мошенничество. В числе прочих частей и военные начальники позволяли себе неслыханные злоупотребления», – докладывал государю Бенкендорф. Выяснилось, что князь Дадиани вместо учений «выгонял солдат и особенно рекрутов рубить лес и косить траву, нередко еще в чужих помещичьих имениях, и потом промышлял этою своею добычею в самом Тифлисе, под глазами начальства; кроме того, он заставлял работать на себя солдатских жен и выстроил со своими солдатами вместо казармы мельницу, а в отпущенных ему на то значительных суммах даже не поделился с бедными нижними чинами; наконец, этот молодчик сданных ему 200 человек рекрутов, вместо того чтобы обучать их строю, заставил, босых и необмундированных, пасти своих овец, волов и верблюдов».

Расплата последовала при визите в Тифлис самого императора в 1837 году, и она была страшной. Во время смотра войск государь принялся сам отдавать команды и тут же выяснил, что часть из них солдатам непонятна. Это послужило достаточным доказательством, что донос ложным не был. Николай тут же публично приказал сорвать с князя полковничьи погоны и аксельбанты. Дадиани предстал перед судом и по приговору был отправлен в крепость Бобруйск. Князь три года просидел под арестом в крепости и затем, лишенный чинов, орденов и княжеского звания, был сослан в город Вятку.

После этого происшествия черкесы принялись говорить, что ежели бы султан Николай не был уже повелителем, то его надо было бы избрать султаном.

В провинциальные города регулярно направлялись столичные чиновники с заданием произвести ревизию, то есть выяснить, как расходуются государственные деньги. О том, какое безобразие порой им доводилось обнаруживать, ходили анекдоты. Так, ревизор, неожиданно приехавший в Пензу, сел на извозчика и велел себя везти на набережную.

– На какую набережную? – удивился извозчик.

– Как на какую? – отвечал ревизор. – Разве у вас их много? Ведь одна только и есть.

– Да никакой нет! – воскликнул извозчик.

Оказалось, что, хотя на бумаге набережная строилась уже два года и на нее истрачено было несколько десятков тысяч рублей, на самом деле ее и не начинали.

Примечательно: комедия Николая Гоголя «Ревизор», посвященная как раз этой теме, была первоначально запрещена цензурой. А вот император посчитал, что пьеса полезна для государства. Ее поставили с личного разрешения монарха, который не только сам присутствовал на премьере, но и привез с собой наследника. Николай был чрезвычайно доволен постановкой и хохотал от всей души. Вспоминают, что после спектакля он сказал: «Тут всем досталось, а мне больше всех!»

Мало того, он велел посмотреть эту пьесу всем министрам, и на следующих представлениях, по выражению Александры Осиповны Смирновой-Россет, «партер блистал мундирами и орденами».

Григорий Гагарин. Сражение между русскими войсками и черкесами при Ахатле 8 мая 1841 года. 1842

Василий Садовников. Вид Дворцовой площади и Зимнего дворца в конце 1830-х – начале 1840-х годов. Литография. 1840-е

Неизвестный художник. Царскосельская железная дорога. Литография. 1837

Война и мир

 Михаил Воробьев. Набережная Невы у Академии художеств. 1835

Кавказская война

Еще в царствование Александра I начался длительный военный конфликт России с народами Кавказа. Эту трагическую войну вели три русских императора – Александр I, Николай I и Александр II.

Началась война вследствие попытки внедрить российские законы и обычаи на присоединенных территориях. Многие горские народы оказали ожесточенное сопротивление усиливающемуся влиянию имперской власти. Тут надо упомянуть, что сопротивление это подогревалось из-за рубежа: Англия, которая вела активную колонизаторскую политику в Индии и Афганистане, была не прочь наложить «лапы» и на Закавказье. Поэтому англичане спонсировали племенных вождей, враждебных России.

Наиболее активные военные действия происходили в период с 1817 по 1864 год в Черкесии, Дагестане и Чечне, а также в Кабарде.

Еще Александром I для подавления выступлений горцев на Кавказ был отправлен генерал Алексей Петрович Ермолов – герой Отечественной войны 1812 года. Это был неудачный выбор: Ермолов блестяще проявлял себя в сражениях с неприятелем, но здесь необходимо было склонить к миру новых подданных Российской империи. Необходим был дипломатический талант, а жестокие действия Ермолова еще больше обозлили народы Кавказа.

Николай I отстранил Ермолова от командования. Ему на смену пришел генерал Паскевич. Но суть не изменилась: войска Паскевича сжигали непокорные аулы, вырубали леса и переселяли чеченцев под контроль русских войск. Карательные экспедиции Паскевича обострили борьбу с горцами, которые объявили России газават – священную войну.

В 1827–1834 годах на Северном Кавказе сложилось теократическое государство – имамат. Первым его имамом стал весьма радикальный богослов Гази-Мухаммад бин Мухаммад бин Исмаил ал-Гимрави ад-Дагистани. Его войска некоторое время действовали успешно и заняли несколько селений, но затем стали терпеть поражения. В 1832 году Гази-Магомед был разбит под Владикавказом и Назранью. После этого он отошел в горы, но уже в октябре русские отряды заблокировали имама в ауле Гимры, и он погиб в бою.

Следующим имамом стал Шамиль. Предводительствуемые им горцы действовали активно и решительно. Годы с 1835 по 1855 считаются наиболее ожесточенным этапом кавказской войны.

В сентябре 1837 года, после посещения Кавказа, крайне недовольный положением дел Николай I назначил нового главнокомандующего войсками на Северном Кавказе – генерала Евгения Александровича Головина (1782–1858).

В 1839 году генерал предпринял крупную военную операцию и занял аул Ахульго, считавшийся оплотом Шамиля. В следующем 1840 году состоялось кровопролитное сражение у реки Валерик. Имам Шамиль потерпел поражение, но не сдался. Напротив, он собрал новое войско и усилил натиск, к 1842 году взяв под контроль весь Дагестан и бóльшую часть Чечни. Черкесы атаковали и русские укрепления на берегу Черного моря.

И вновь результатом стала смена главнокомандующего. Теперь им стал генерал Михаил Семенович Воронцов (1782–1856). Он вернулся к методам, которые использовал генерал Ермолов: медленно продвигался в глубь Чечни и Дагестана, возводил крепости, строил дороги, вырубал леса, где могли укрываться партизаны. Шамиль потерпел несколько поражений подряд, а большая часть племен покорились Российской империи. Началось постепенное замирение Кавказа.

Но только преемник Николая I, император Александр II, решил кавказскую проблему. В 1859 году Шамиль сдался в плен в ауле Гуниб и был доставлен в Петербург. Царь принял Шамиля с уважением и распорядился организовать для него путешествие по городам России, познакомить его с образом жизни, показать ему школы, больницы… И Шамиль признал, что протекторат России будет полезен для горских народов. Пленному имаму было подарено имение под Калугой, где он прожил остаток жизни.

Война же на Кавказе продолжалась вплоть до 1864 года и была временами очень жестокой. Некоторые народности вынуждены были покинуть Российскую империю и переселиться в Турцию.

Укрепление обороноспособности страны

Будучи по образованию военным инженером, Николай Павлович не мог не понимать, что обороноспособность страны зависит не только от обученности и боевого духа армии, но и от наличия хорошо укрепленных бастионов. Под личным надзором императора было выстроено несколько крепостей – Динабургская, Бобруйская и знаменитая Брестская. Приказ о ее строительстве Николай отдал в августе 1832 года, он сам корректировал план укреплений и утверждал строительный комитет. Автором проекта был военный топограф и инженер Карл Иванович Опперман, а начальником над всем процессом строительства – генерал-фельдмаршал Паскевич-Эриванский, приближенный императора.

Крепость вышла столь мощной, что в николаевские времена могла остановить наступление целой армии. О важности Брестской крепости свидетельствовало то, что Николай I за время своего царствования посещал ее семь раз.

Строились крепости и в Царстве Польском – в Модлине, Варшаве и в Люблинской губернии (ныне г. Демблин). Крепость близ города Демблин при впадении реки Вепш в Вислу, в Замостье, была возведена по инициативе наместника Ивана Федоровича Паскевича, светлейшего князя Варшавского, и наречена в его честь Ивангородской.

Была проведена реконструкция Киевской (Новой Печерской) крепости. Часть ее укреплений хорошо сохранилась до наших дней.

Под непосредственным руководством и при личном участии императора Николая I в 1840–1850-е годы возводились и новые бастионы Кронштадтской морской крепости.

Для строительства форта «Александр I» (ныне известен как «Чумной форт»^[31]) в дно Финского залива было забито более пяти тысяч свай, пространство между которыми заполнили бетоном. На этом фундаменте из специального кирпича с гранитной облицовкой был построен мощный трехуровневый казематированный форт. Он вмещал до тысячи человек гарнизона. По легенде, император Николай I дал первому командиру форта подполковнику Костромитинову следующее указание: «Я назначил тебя командиром этой крепости. Надеюсь, что ты живой не отдашь её неприятелю и это чувство внушишь своим подчиненным».

В царствование Николая в Кронштадте на месте старой деревянной батареи у входа в Купеческую гавань была сооружена новая, получившая имя «Князь Меншиков». Она была относительно небольшой, но тем не менее важной: эта батарея должна была вести огонь вдоль фарватера по неприятельским кораблям, если бы те попытались прорваться на Малый Кронштадтский рейд. Суда не имели возможности уклониться от ее выстрелов, не вылетев на мель. Руководил строительством талантливый инженер Иосиф Альбертович Заржецкий. До настоящего времени сохранился лишь нижний ярус батареи, использовавшейся по назначению вплоть до Великой Отечественной войны.

Форт «Император Павел I» строился из камня, преимущественно из гранита, тоже на месте старой деревянной батареи по проекту, разработанному с участием самого Николая Павловича. Работы начались в январе 1845 года, и, хотя они шли быстро, до начала Крымской войны постройку завершить не успели. Николай отдал приказ ставить орудия в еще не достроенный форт. Всего там разместили 171 орудие.

Уделялось внимание и ремонту судов. В 1844 году, то есть еще до строительства Кронштадтского морского (пароходного) завода, Иосифом Заржецким было завершено строительство крупного по тем временам сухого дока, названного Николаевским. Он был сооружен на специально построенном искусственном острове. Этот док используется до сих пор, он лишь изменил название, ныне это док имени Сургина^[32].

Красавцем-городом в царствование Николая I стал Севастополь. В 1832 году командующим Черноморским флотом был назначен адмирал, ученый и исследователь Михаил Петрович Лазарев. Он проявил очень большую активность в развитии главной военно-морской базы на Черном море. Активное строительство продолжалось вплоть до 1850 года. Порученный вниманию Лазарева Севастополь преобразился в город с многочисленными гарнизонными и общественными зданиями в стиле классицизма. Были построены казармы, госпитали, библиотека и другие общественные здания, а также адмиралтейство, которое после смерти Лазарева в 1853 году получило имя Лазаревское.

Был построен и морской судоремонтный завод, состоявший из трех корабельных и двух фрегатных доков, а также примыкавшего к ним бассейна, соединенного с гаванью тремя шлюзами. К сожалению, доки были взорваны англо-французскими войсками после захвата южной части Севастополя.

Увы, до начала Крымской войны реконструкция Севастополя как крепости еще не была доведена до конца. Полностью завершены были только приморские укрепления, а вот активное строительство сухопутных началось только в 1850 году, и их закончить не успели.

Конечно, не оставались без внимания и другие морские порты. Так, к осени 1850 года была завершена масштабная реконструкция порта Одессы, в которой теперь имелись три гавани.

На территории современной Финляндии на Аланде – крупнейшем из островов архипелага – началось строительство морской крепости у пролива Бормазунд, ведущего в удобную бухту. В 1854 году во время Крымской войны эта недостроенная крепость отбила все атаки с моря, но была взята с суши превосходящими и в числе, и в тяжелой артиллерии англо-французскими войсками, после чего ее взорвали.

Большое внимание Николай I уделял флоту. В его царствование строились мощные военные суда. По 120 пушек несли линейные корабли Черноморского флота «Париж» и «Великий Князь Константин».

Линейные корабли типа «Императрица Александра», вне зависимости от реального количества орудий на борту, доходившего до 96, назывались 84-пушечными. Строились они преимущественно в адмиралтействе в Николаеве. Известны их названия: «Ягудиил^[33]», «Ростислав», «Святослав», «Храбрый», «Чесма», «Императрица Мария».

Чуть меньше были 74-пушечные линейные корабли, такие как «Иезекиль», заложенный осенью 1846 года в Архангельске, а весной следующего года спущенный на воду. В Архангельске были построены и другие корабли такого же типа – «Бородино» и «Вилагош». Оба они участвовали в Крымской войне.

Инженерия и строительство

В царствование Николая Павловича в России было построено много важных инженерных объектов. И прежде всего это железные дороги. Первой на территории Российской империи была в 1837 году построена железная дорога от Санкт-Петербурга до Царского Села и далее до Павловска. Руководил ее строительством австрийский инженер и предприниматель Франц Антон фон Герстнер, он же был машинистом первого прошедшего по ней поезда, который состоял из паровоза Роберта Стефенсона и восьми вагонов. Поездка от Петербурга до Царского Села заняла 35 минут, а обратная – 27 минут. Вначале поезда по этой дороге ходили на конной тяге и только по воскресеньям – на паровой.

Второй была построена Варшаво-Венская железная дорога – от польской столицы до венской границы. Она строилась с 1839 года частным обществом, а с 1842 года – государством.

Настоящим событием стал запуск Санкт-Петербурго – Московской железной дороги. Это была двухпутная магистраль длиной 604 версты – 645 км. Строительство началось с начала лета 1843 года, а официально дорога была открыта в 1851-м. Известен ответ императора какому-то иностранному послу, спросившему о стоимости железной дороги: «Об этом знают только двое: Бог да Клейнмихель».

Граф Петр Андреевич Клейнмихель, протеже Аракчеева, ведал строительством этой железной дороги. О его жестокости ходили страшные рассказы. Страшные даже для того времени, когда никто из начальников не отличался мягкостью обращения с подчиненными. Клейнмихель в своем рвении угодить императору не щадил никого. Поговаривали, что он даже не гнушался лично избивать нижние чины, а какого-то смотрителя, который не сумел вовремя раздобыть ему свежих лошадей, избил до смерти. Несмотря на такие случаи, император считал Клейнмихеля полезным.

В 1852 году началось строительство еще одной железной дороги, Санкт-Петербург – Варшава, но введена в эксплуатацию она была уже после смерти Николая I.

«Когда дороги нам исправят?» – вопрошал Пушкин. Однако во времена Николая I по всей России строилось довольно много шоссейных дорог, в том числе и с твердым покрытием. Московско-Варшавское шоссе – магистраль длиной более тысячи километров, введенная в строй в 1849 году. Само строительство заняло около десяти лет. Московско-Нижегородское шоссе – дорога со щебеночным покрытием длиной более четырехсот километров, построенная в 1839–1845 годах. Ярославское шоссе – дорога длиной несколько сотен километров, тоже щебеночная, была проложена в 1845 году. Можно назвать еще Ялтинско-Севастопольское шоссе, Новгород-Псковское шоссе, Старорусское шоссе, Московско-Рязанское, Нарвское шоссе, Киевское шоссе, Бобруйско-Могилёвское, Киевско – Брест-Литовское, Тульское… Последнее строилось очень долго, с 1839 года, и ревизоры обнаружили вопиющее казнокрадство, причем невозможно было обнаружить, куда именно ушли деньги. Их рапорты Николай Павлович удостоил визой: «Шоссе нет, денег нет, и виноватых нет; поневоле дело должно кончить, а шоссе снова строить». Однако дорога таки была благополучно достроена к 1846 году.

При Николае I развивался не только сухопутный, но и водный транспорт. Было выстроено несколько каналов. Белозёрский – длиной 67 км, шириной по дну 17 м и глубиной 2,1 м, с тремя шлюзами, – строился с 1843 по 1846 год, а используется он и по сей день. Он входил в Мариинскую водную систему Белого озера с целью обезопасить следовавшие по системе маломерные речные суда от достаточно частых на озере штормов. Маркиз де Кюстин, видевший этот канал, был поражен количеством «гранитных камер, огромных гранитных же щитов, запирающих шлюзы, и плит из того же материала, которыми выстлано дно гигантского канала…», а также «поразительному примеру прочности сооружения в таком убийственном климате. Действительно, не жалели усилий и денег для совершенства постройки…» – заключал он.

Онежский канал, выстроенный во второй половине 1840-х годов, стал продолжением более короткого канала, проложенного еще в предыдущее царствование. Его длина – 67 километров. Строительство канала избавило суда от необходимости ходить по опасному из-за штормов и поздно освобождающемуся ото льда Онежскому озеру. В настоящее время канал находится в рабочем состоянии.

Екатерининский канал (Москва – Волга) планировался еще с 1722 года, начали его строить в 1826-м, а ввели в строй лишь в 1850 году. Почти 90 километров каналов и 33 шлюза соединили реки Истра, Сестра и Дубна. Использование канала было прекращено во второй половине XIX века в связи с развитием железнодорожного транспорта.

Конечно, при прокладке дорог приходилось возводить и мосты.

Крупнейший в Европе Веребьинский мост высотой 53 метра и общей длиной 590 м проходил через глубокий овраг и речку Веребье на трассе железной дороги из Петербурга в Москву. Он был построен выдающимся инженером Дмитрием Ивановичем Журавским, который использовал фермы^[34] конструкции знаменитого инженера Гау^[35], но усовершенствовал их. Мост был выстроен из дерева с железными стяжками и имел 9 пролетов. Он эксплуатировался вплоть до 1881 года. Свои расчеты мостовых ферм Журавский изложил в работе «О мостах раскосной системы Гау», которая в 1854 году была представлена на конкурс Петербургской академии наук и удостоена большой Демидовской премии. Разработки Журавского стали очень важной вехой в истории отечественного мостостроения^[36].

При Николае I был возведен Благовещенский мост – первый из знаменитых разводных мостов Петербурга. Построен он был в 1843–1850 годах по проекту инженера Станислава Кербедза, а оформлен по проекту художника Карла Брюллова. Мост длиной 30 метров имел 8 пролетов, на нем впервые в России использовалась поворотная система разводного пролета, при которой крылья моста, пропуская суда, раздвигаются в горизонтальной плоскости.

Параллельно с мостом была выстроена и гранитная набережная правого берега Невы от Академии художеств до Института Корпуса горных инженеров.

Много было сделано и другого. В новое здание на Выборгской стороне был переведен завод «Арсенал», основанный еще Петром I. Он выпускал орудия разных калибров и всевозможные запчасти для артиллерии. Для этого завода был выстроен целый комплекс зданий и сооружений, включая жилье для рабочих.

В 1830 году было основано Московское ремесленное учебное заведение, ныне Московский государственный технический университет имени Н.Э. Баумана. Император лично посещал это училище и выделил из бюджета Дворцового ведомства средства на устройство механической мастерской, которая должна была содержать новейшие образцы станочного оборудования. Мастерская была открыта в 1848 году, а позднее преобразована в Опытный завод, ставший технически самым оснащенным машиностроительным предприятием страны.

В период его царствования были открыты и другие технические училища и, таким образом, создана система профессионального начального и среднего образования.

В 1852–1855 годы по указанию Николая I немецкой фирмой «Сименс и Гальске» были построены первые в России магистральные телеграфные линии. Одна из них – из центра Петербурга в Кронштадт – была оснащена подводным телеграфным кабелем с резиновой изоляцией. Строительство телеграфных линий продолжалось и во время Крымской войны, когда была проложена линия Николаев – Севастополь. В 1854 году российскую телеграфную сеть подключили к сети Пруссии и Австрии, а к концу 1855 года телеграфные линии уже соединили города по всей Центральной России. Общая протяженность всех телеграфных линий составила более 9 тысяч километров.

Архитектурные красоты

Царствование Николая I – время творчества таких прославленных архитекторов, как Константин Андреевич Тон, Карл Росси, Августин (Огюст) Монферран.

Карл Росси – представитель позднего классицизма и один из создателей русского ампира. По его проектам были выстроены здания Сената и Синода, фасад Императорской публичной библиотеки, выходящий на Александринскую площадь, павильоны при Аничковом дворце, Александринский театр и расположенные за ним здания дирекции театров и Министерства внутренних дел. По проекту Росси была возведена арка Главного штаба – чрезвычайно эффектная триумфальная арка, посвященная победе России в Отечественной войне 1812 года. Она была открыта осенью 1828 года.

Арка связывает два крыла здания Главного штаба. На самом ее верху на высоте 36 метров установлена триумфальная колесница, запряженная шестеркой коней, которых сдерживают двое воинов в римских доспехах. Украшающие арку барельефы продолжают тему воинской славы: это фигуры воинов в доспехах, летящие богини с венками в руках и военные трофеи.

В память о героях Отечественной войны были возведены и Нарвские триумфальные ворота, построенные по проекту архитектора Стасова в 1827–1834 годах. Их украшают скульптуры Пименова, Демут-Малиновского и Клодта.

Василий Стасов был автором проекта и Провиантских складов на Зубовском бульваре в Москве. Это целый комплекс зданий в стиле ампир.

Все царствование Николая I велось строительство огромного Исаакиевского собора в Петербурге. Его архитектор – Августин Монферран – оставил память о себе также сооружением Александровской колонны и тем, что в 1836 году поднял из земли на прочный фундамент Царь-Колокол в Московском Кремле. Последним произведением Монферрана стал проект монумента императору Николаю I, который, однако, он не успел достроить и который был окончен архитектором Ефимовым.

Именно в царствование Николая I был выстроен храм Христа Спасителя в Москве, хотя решение о возведении храма в честь победы над Наполеоном было принято еще императором Александром I. Тогда его заложили на Воробьевых горах. Однако в 1825 году работы были остановлены, так как деньги разворовали.

Новый проект уже в николаевское время представил архитектор Константин Тон – академик, профессор, ректор архитектурного отделения Академии художеств, основоположник русско-византийского стиля. Торжественная закладка нового храма на Волхонке состоялась в сентябре 1839 года, а завершилось строительство лишь в 1860 году.

С 1839 по 1849 год в Московском Кремле по проекту Тона строился роскошный Большой Кремлевский дворец, в состав которого частично вошли старинные каменные постройки. В настоящее время дворец используется как официальная парадная резиденция Президента России.

Амурская экспедиция

В конце 1840-х – первой половине 1850-х годов по инициативе губернатора Восточной Сибири Николая Муравьева и морского офицера Геннадия Ивановича Невельского предпринимались исследования Забайкалья и Приамурья. Принадлежность этих земель России или Китаю не была однозначно определена.

Развитие Восточной Сибири в огромной мере зависело от торговых отношений с Америкой и странами Восточной Азии. А эти отношения зависели от возможности судоходства по Амуру и выхода по этой реке в Тихий океан.

В 1846 году по распоряжению Николая I к устью Амура была направлена экспедиция. Планировалось, что бриг «Великий князь Константин» зайдет в устье Амура с моря. Но экспедиция оказалась неудачной: командовавший судном поручик заблудился и не смог найти устье. Николай Павлович был готов оставить вопрос о реке Амур, однако инициативу проявил губернатор Восточной Сибири Николай Николаевич Муравьев. Он выдал молодому офицеру Геннадию Ивановичу Невельскому инструкцию: тому следовало пройти от Петропавловска к Сахалину и выяснить, остров это или полуостров, есть ли там хорошие гавани; обследовать берег Охотского моря, устье Амура и описать берега реки.

Все это было выполнено, однако Невельской, помня о том, что период судоходства на Охотском море недолог, снялся с якоря, не дождавшись приказа. Это его самовольство было прощено, так как экспедиция собрала массу полезнейших сведений. Невельской был повышен в чине до капитана 2-го ранга, а затем до капитана 1-го ранга. Однако многие посчитали экспедицию вредной для России, поскольку активность русских на Амуре могла ухудшить отношения с Китаем. Поэтому, когда на следующий год Невельской был вновь направлен на Дальний Восток, ему было дано предписание «не касаться устья Амура». Предписание это Невельской нарушил. Он не только вторично исследовал устье Амура, но, видя, что китайские власти относятся к действиям русских совершенно безразлично, основал там Николаевский пост^[37], где поднял российский флаг. Его экспедиция закончилась фактическим присоединением к России всего левобережья Амура. Этот его своевольный, ни с кем не согласованный поступок вызвал скандал, и Невельского собирались разжаловать в матросы. Однако, когда документы легли на стол Николаю Павловичу, император наложил резолюцию: «Где раз поднят русский флаг, там он спускаться не должен» – и повелел наградить капитана Невельского за «молодецкий, благородный и патриотический» поступок орденом Святого Владимира 4-й степени.

Художественно-промышленные выставки

Промышленные выставки, ставшие знаковым явлением в XIX веке, начали впервые проводиться тоже в царствование Николая I. Целью выставок было поощрение отечественных производителей, завязывание деловых связей и реклама продукции.

В 1825 году в Москве было учреждено Общество поощрения мануфактурной промышленности, в программе которого, помимо всего прочего, было записано, что оно «займется поиском возможности для проведения экспозиций отечественных изделий». Два года спустя вопрос об организации промышленных выставок обсудили в Правительстве Российской империи. Потом было создано Общество сельского хозяйства, мануфактур и торговли. Одной из его целей являлось «поощрение фабрикантов публичными выставками их изделий и награждение отличившихся особенными медалями».

Проводились те выставки по правилам, утвержденным Мануфактурным советом в октябре 1828 года. Первая состоялась в 1829 году в Южном пакгаузе на Университетской набережной в Петербурге. Но она была скорее пробным вариантом.

А вот вторая – обильная и многолюдная – выставка была проведена сразу после окончания эпидемии холеры в мае 1831 года в Москве, в здании Благородного собрания (ныне Дом Союзов). Конечно, россиянам после пережитых испытаний – войны, бунтов, эпидемии – нужно было какое-то развлечение. Газета «Северная пчела» писала: «Истекший год, от октября 1830 до сего времени, был самый тягостный для России, по крайней мере, в течение целого столетия. Деятельность остановилась. Промышленность упала. Москва, это сердце России, как будто начинала облекаться в траур. В течение целого года все было несколько грустно. Мы почти уподоблялись человеку, постепенно теряющему силы, здоровье и вместе с ними веселость!.. Теперь Москва как будто пробудилась от тягостного усыпления. Деятельность, промышленность, веселость – все ожило, как природа при появлении весеннего солнца»^[38].

Открывали выставку торжественно. Были приглашены представители высшего московского дворянства и почетного купечества. Выставка работала около трех недель, вход по вторникам и пятницам был по пригласительным, а в остальные дни – свободный. В выставке приняло участие 570 промышленников, представивших около 6 тысяч экспонатов – разнообразные ткани, сукна, платки и шали, кружева. Посетило выставку более 125 тысяч человек. Очень много экспонатов было раскуплено.

Император с семьей тоже побывал на выставке и провел там более двух часов. Об этом восторженно писал корреспондент все той же «Северной пчелы»: «Замечаю, что слишком ребячески изъявляю мою радость о прибытии Царя. Но в этом случае не я один похож на ребенка! Так радуется и вся Москва!»

«Московские ведомости» писали не менее восторженно: «Казалось, что явился добрый хозяин в семье своей. Сердца всех обратились к Нему со взорами, искали новой для себя жизни в Его лице, оживленной кротостью, веселостью, любовью»^[39].

Для царских детей, особенно для великих княжон, посещения выставок были желаннейшим развлечением. Они с удовольствием рассматривали дорогие ткани, отмечая понравившиеся. Особенное впечатление на княжон произвели тафта и бархат фабриканта Рогожина^[40]. «Ему мы были обязаны своими первыми бархатными платьями, которые мы надевали по воскресеньям в церковь. Это праздничное одеяние состояло из муслиновой юбки и бархатного корсажа фиолетового цвета», – вспоминала великая княжна Ольга Николаевна, впоследствии королева Вюртембергская.

Мастерская братьев Рогожиных располагалась во Фряново Московской области. Она занимала целый поселок и могла похвастаться всевозможными техническими новшествами. Братья производили узорчатые ткани и такие дорогие, как муселин-де-суа, крепы, газы, фуляры, и обычные набивные ситцы.

На выставке 1829 года Рогожины получили звание мануфактур-советников, а в 1831 году удостоились права изображать на изделиях и вывесках государственный герб. Несколькими годами позднее оба брата были награждены орденами Святой Анны III степени и званием потомственных почетных граждан.

Всего в 1831 году было выдано 12 больших и 28 малых золотых медалей, 32 большие и 70 малых серебряных медалей, 8 участников получили право помещать изображение государственного герба на своих вывесках и изделиях, еще 8 – звания коммерц– и мануфактур-советников и 14 человек – золотые медали на орденских лентах. Все награды были утверждены императором.

«Московские Ведомости» писали: «Польза выставок многоплодна, и учреждение оных – мера самая благотворительная, совершенно Государственная!»

Далее выставки следовали одна за другой каждые два-три года то в Петербурге, то в Москве, а иногда в Варшаве.

В 1833 году для участников выставки в Петербурге был даже устроен обед на 500 кувертов^[41] в Зимнем дворце, на котором присутствовал император и его семья. Столы были поставлены «литерой “Покой”», то есть буквой П. В центре среднего стола сидела императорская семья, министры и иностранные посланники. Николай Павлович лично беседовал с фабрикантами, причем проявил изрядную осведомленность в делах. Он провозгласил тост: «Здоровье фабрикантов и всей мануфактурной промышленности». Государыня, царские дети и министр Канкрин обошли всех присутствующих и со всеми поздоровались. Оказалось, что императрица Александра Федоровна тоже в курсе состояния легкой промышленности России. Подойдя к промышленнику Кондрашеву, она указала на свое платье, произнеся: «Это ваша материя». Конечно, купец был на седьмом небе от счастья. Кондрашевы были одними из первых промышленников России, кто производил шелковые ткани, их фабрика в Щёлково работала с 1771 года. Они открыли ее, будучи отпущенными на оброк крепостными, а потом сумели выкупиться на волю.

Золотой век русской культуры

Именно на царствование Николая I приходится период расцвета русской культуры, прозванный ее золотым веком. В это время творили такие поэты, как Василий Андреевич Жуковский, Федор Иванович Тютчев, Александр Сергеевич Пушкин, Евгений Абрамович Баратынский^[42], Михаил Юрьевич Лермонтов, «крестьянский поэт» Алексей Васильевич Кольцов…

Их литературные произведения публиковались в журналах «Отечественные записки», «Современник», «Московский телеграф», «Московский вестник», «Телескоп», «Библиотека для чтения», «Москвитянин», «Сын Отечества», в газете «Северная пчела». Эти периодические издания были даже по современным меркам достаточно интеллектуальным чтением. Помимо литературных опусов они помещали материалы об истории, географии, этнографии России.

Литературная жизнь в те годы была довольно бурной: именно в 1840-годы возникли два направления – западники и славянофилы. Западники выступали за развитие России по европейскому пути, а славянофилы были сторонниками самобытности. В борьбе этих направлений «ковалась» публицистика и российская общественная мысль. К западникам причисляют писателя Николая Владимировича Станкевича, профессора-историка Тимофея Николаевича Грановского, Александра Ивановича Герцена и его друга Николая Платоновича Огарева. Славянофилы – это религиозный философ Иван Васильевич Киреевский, поэт и критик Иван Сергеевич Аксаков, поэт и художник Алексей Степанович Хомяков, историк Михаил Петрович Погодин.

Интерес к российской истории в обществе в то время был очень велик. В царствование Николая I был подготовлен к печати и вышел в свет 12-й, последний том «Истории государства Российского» уже покойного Карамзина. По черновикам Карамзина его закончили академик Константин Степанович Сербинович и граф Дмитрий Николаевич Блудов. В 1829 году вышло и второе издание всего двенадцатитомника. Нарисованная Карамзиным верноподданническая картина русской истории надолго стала канонической.

Появлялись в печати первые романы, основанные именно на истории нашей страны. Это были книги Загоскина и Лажечникова. Развивалась и беллетристика в целом. На смену французским пришли русские повести и романы. К этому периоду относятся первые литературные опыты Лермонтова, Достоевского, Тургенева, Некрасова, расцвет творчества Пушкина и Гоголя. Среди прозаиков можно упомянуть также автора мистических повестей Владимира Одоевского, романтика Александра Бестужева-Марлинского, поэта и переводчика Николая Павлова. Ко времени Крымской войны относятся первые литературные опыты Льва Николаевича Толстого – «Севастопольские рассказы».

Именно в 1830-х годах появляются и два психологических типа героев, характерных для всей дальнейшей русской литературы: «маленький человек» и «лишний человек». Примеры «маленького человека» – Акакий Башмачкин и Макар Девушкин, «лишние» – Онегин и Печорин.

Процветали и другие области искусств. В это время творили и многие живописцы, составившие славу России: Алексей Гаврилович Венецианов, Орест Адамович Кипренский, Василий Андреевич Тропинин, Павел Андреевич Федотов… В 1833 году представил публике свое великое полотно «Последний день Помпеи» Карл Павлович Брюллов.

В 1836 году композитор Михаил Иванович Глинка закончил оперу «Жизнь за царя». В конце года состоялась премьера. Успех был огромным. На следующий день Глинка писал своей матери: «Вчерашний вечер совершились наконец желания мои и долгий труд мой был увенчан самым блистательнейшим успехом. Публика приняла мою оперу с необыкновенным энтузиазмом… государь-император… благодарил меня и долго беседовал со мною…»

Несколько лет спустя, в 1842 году, состоялось первое представление второй оперы Глинки «Руслана и Людмилы».

Поэт и царь

Одним из безусловно положительных деяний Николая I было возвращение из ссылки Александра Сергеевича Пушкина. Николай Павлович знал и любил стихи величайшего русского поэта. Он не мог их не знать, ведь воспитателем его детей был Василий Андреевич Жуковский – один из ближайших друзей Пушкина. Конечно, дети Николая Павловича учили пушкинские сказки и поэмы наизусть.

Но это поэзия, а жизнь состоит из грубой прозы. Поэтому, когда в Псковскую губернию, в Михайловское дошли слухи о восстании 14 декабря, поэт был испуган не на шутку. Он немедленно сжег почти все свои бумаги и черновики. Опасения Пушкина были небезосновательны: вскоре его вызвали в Псков в канцелярию губернатора, где поэт подвергся строгому допросу и дал расписку: «Я, нижеподписавшийся, обязуюсь впредь никаким тайным обществам, под каким бы они именем ни существовали, не принадлежать; свидетельствую при сем, что я ни к какому тайному обществу таковому не принадлежал и не принадлежу и никогда не знал о них».

А затем Пушкин отправил государю Николаю I Павловичу письмо, в котором умолял: «…с надеждой на великодушие Вашего императорского величества, с истинным раскаянием и с твердым намерением не противуречить моими мнениями общепринятому порядку (в чем и готов обязаться подпискою и честным словом) решился я прибегнуть к Вашему императорскому величеству со всеподданнейшею моею просьбою… осмеливаюсь всеподданнейше просить позволения ехать для сего или в Москву, или в Петербург, или в чужие краи».

Ответом было высочайшее повеление явиться в Москву к государю. Пушкин подчинился. 26 сентября он прибыл в древнюю столицу. Сразу с дороги, не дав ни переодеться, ни умыться, всего покрытого дорожной грязью, его доставили во дворец в кабинет императора. Между царем и поэтом состоялся разговор, который сразу несколько мемуаристов передают с небольшими разночтениями.

Николай Павлович встретил Александра Сергеевича словами:

– Брат мой, покойный император, сослал вас на жительство в деревню, я же освобождаю вас от этого наказания, с условием ничего не писать против правительства.

– Ваше величество, – ответил Пушкин, – я давно ничего не пишу противного правительству, а после «Кинжала» и вообще ничего не писал.

– Вы были дружны со многими из тех, которые в Сибири, – продолжал царь.

– Правда, государь, я многих из них любил и уважал и продолжаю питать к ним те же чувства!

– Можно ли любить такого негодяя, как Кюхельбекер? – вознегодовал император.

– Мы, знавшие его, считали всегда за сумасшедшего, и теперь нас может удивлять одно только, что и его с другими, сознательно действовавшими и умными людьми, сослали в Сибирь! – нашелся Пушкин.

Император задал поэту и такой вопрос:

– Пушкин, принял ли бы ты участие в 14 декабря, если б был в Петербурге? – обращение на «ты» свидетельствовало о том, что государь смягчился и готов причислить поэта к кругу своих друзей.

– Непременно, государь, все друзья мои были в заговоре, и я не мог бы не участвовать в нем. Одно лишь отсутствие спасло меня, за что я благодарю бога! – не стал лукавить Пушкин.

– Довольно ты подурачился, – возразил император, – надеюсь, теперь будешь рассудителен, и мы более ссориться не будем. Ты будешь присылать ко мне все, что сочинишь; отныне я сам буду твоим цензором.

Говорили, что, выходя из кабинета вместе с Пушкиным, государь сказал, ласково указывая на него своим приближенным: «Теперь он мой!»

С тех пор Пушкин жил в Петербурге, наездами бывал в Москве, путешествовал по России, а вот за границу его не выпускали. Ольга Николаевна писала: «Папа освободил Пушкина от всякого рода цензуры. Он сам читал его рукописи. Ничто не должно было стеснять дух этого гения, в заблуждениях которого папа никогда не находил ничего иного, как только горение мятущейся души. Все архивы были для него открыты, он как раз собирался писать историю Петра Великого, когда смерть его похитила».

Конечно, великая княжна несколько искажала правду. Все творения Пушкина подвергались жесткой цензуре. Иногда цензором был сам император, иногда – Бенкендорф. Так, Николай Павлович запретил печатать поэму «Медный всадник», хотя стихи его весьма впечатлили. «Всадник» с цензурными правками был напечатан лишь в 1837 году, после смерти автора.

О смертельном ранении поэта государь узнал, будучи в театре. Много лет спустя Ольга Николаевна вспоминала: «Папа был совершенно убит, и с ним вся Россия, оттого что смерть Пушкина была всеобщим русским горем. Папа послал умирающему собственноручные слова утешения и обещал ему защиту и заботу о его жене и детях».

Действительно, Николай Павлович сразу отправил умирающему поэту письмо, которое приказано было возвратить. Там говорилось: «Если Бог не приведет нам свидеться в здешнем свете, посылаю тебе мое прощение и последний совет: умереть христианином. О жене и детях не беспокойся; я беру их на свои руки». Глубоко верующий император беспокоился, что Пушкин откажется от последней исповеди. Но этого не случилось: все положенные обряды были исполнены.

После смерти Пушкина Николай I выплатил его многочисленные долги, очистил от долгов заложенное имение его отца, назначил вдове и дочерям пансион. Отдал сыновей в пажи и выделил по полторы тысячи рублей на воспитание каждого по вступлении на службу. Издал на казенный счет сочинения Пушкина в пользу вдовы и детей, а также единовременно выдал Наталии Николаевне десять тысяч рублей. Однако Николай отказался выполнить просьбу Василия Андреевича Жуковского и сопроводить милости семье Пушкина царским рескриптом, как это было сделано после смерти Карамзина. Ответ государя приводится в письме Екатерины Карамзиной к сыну: «Я все сделаю для Пушкина, что могу, но писать, как к Карамзину, не стану; Пушкина мы насилу заставили умереть по-христиански, а Карамзин жил и умер, как ангел».

Печальные судьбы

Но далеко не у всех деятелей культуры судьбы складывались счастливо.

Александр Александрович Бестужев, носивший литературный псевдоним Марлинский, участвовал в восстании 14 декабря. На следующий день он сам при полном параде, «одетый щеголем», по выражению Николая Павловича, явился на гауптвахту Зимнего дворца и честно во всем признался.

Суд приговорил его к смертной казни, так как он «умышлял на цареубийство и истребление царской семьи», но в глазах императора чистосердечное признание явилось смягчающим обстоятельством, и Бестужева отправили в ссылку в Якутск. В Якутске писатель томился от скуки. Борясь с тоской и одиночеством, он изучал край и даже опубликовал несколько этнографических статей.

В 1829 году он подал прошение о переводе его на Кавказ. Прошение было удовлетворено, и Бестужева перевели в действующие войска рядовым с возможностью выслуги. Отличившись в сражениях, он был произведен в унтер-офицеры, затем в прапорщики и даже получил Георгиевский крест. Он продолжал писать. Его повести «Аммалат-бек», «Мулла-Нур» поначалу без имени автора публиковались в периодических изданиях Петербурга и Москвы.

Погиб Марлинский в стычке с горцами в лесу на мысе Адлер. Тело его не было найдено. Ходили слухи, что схватка была столь ожесточенной, что Марлинского порубили шашками на куски.

Петра Яковлевича Чаадаева считали самым видным и самым блистательным из всех молодых людей в Петербурге. Он был весьма образован, имел отличные манеры и всегда был безукоризненно элегантен. Его дружбы искали и ею гордились.

Карьера светского льва рухнула после написания «Философических писем», которые несколько лет ходили в списках. В этих письмах Чаадаев весьма критически отозвался о русской истории, в которой он увидел лишь «дикое варварство, потом грубое невежество, затем свирепое и унизительное чужеземное владычество, дух которого позднее унаследовала наша национальная власть».

Публикация первого из этих писем в 1836 году в журнале «Телескоп» вызвала настоящий скандал. Николай был не на шутку разгневан. Он написал: «Прочитав статью, нахожу, что содержание оной – смесь дерзкой бессмыслицы, достойной умалишенного». Журнал был закрыт, издатель Николай Иванович Надеждин сослан, цензор уволен, а сам Чаадаев объявлен сумасшедшим. Целый год к нему, находившемуся под домашним арестом, приходил доктор для освидетельствования. Надзор сняли с условием, чтобы «не смел ничего писать».

Александр Иванович Полежаев был вольным слушателем Словесного отделения Московского университета. В 1825 году написал шуточную поэму «Сашка» о похождениях не самого примерного студента. Это было чем-то вроде пародии на «Евгения Онегина». Российские порядки были в ней изображены довольно сатирически. В поэме, к примеру, были такие строки: «Умы гнетущая цепями, / Отчизна глупая моя!» – и еще: «Когда ты свергнешь с себя бремя / Своих презренных палачей?» Это были только слова, поэтические метафоры, но после восстания 14 декабря власти были склонны в любой шалости видеть признаки измены. Поэма каким-то образом попала в руки жандармов, потом о ней узнал сам Николай Павлович, и последовали самые жесткие меры.

Герцен рассказывал, со слов самого Полежаева, что поэта привезли ночью к царю, находившемуся тогда в Кремле, где он ожидал коронации, и царь заставил читать поэму «Сашка» вслух. При этом присутствовал и министр народного просвещения, автор «чугунного» устава Александр Семенович Шишков. Император, по словам Полежаева, предложил поэту: «Я тебе даю возможность военной службой очиститься», а потом поцеловал его в лоб – как покойника.

Полежаева отдали в унтер-офицеры в Бутырский пехотный полк – так распорядился император. К военной службе у поэта душа не лежала. В 1827 году он бежал из полка, чтобы умолять об освобождении от службы, и хотя, одумавшись, добровольно вернулся, его разжаловали в рядовые. От отчаяния и тоски он запил и, будучи пьяным, оскорбил фельдфебеля. За это он полгода провел в кандалах на гауптвахте в подвале московских Спасских казарм. Угрожали даже прогнать его сквозь строй, но помиловали. В отчаянии Полежаев хотел покончить с собой.

В заключении он написал стихотворение «Узник», в котором он уже действительно проклинал самовластие, а о Николае говорил: «…мастер он лихой за пустяки гонять сквозь строй». Он обращался к царю: «Поймешь ли ты, что царский долг / Есть не душить, как лютый волк, / По алчной прихоти своей / Мильоны страждущих людей…»; «Поймешь ли ты, что твой народ / Есть пышный сад, а ты – Ленотр^[43], / Что должен ты его беречь / И ветви свежие не сечь…»

В том жутком подвале Полежаев подхватил чахотку, но это не освободило его от дальнейшей службы. Поэта перевели в Московский пехотный полк, который отправили на Кавказ. Там Полежаев принял участие в боевых действиях, причем в боях отличился. В 1831 году он вновь был произведен в унтер-офицеры, а кроме того, ему был дан двухнедельный отпуск. Он провел его в деревне и даже успел влюбиться… Однако необходимость возвратиться в полк так угнетала Полежаева, что он вторично бежал. Был схвачен и подвергнут телесному наказанию розгами. Это окончательно сломило поэта: у него обострилась чахотка, и он вскоре умер в Лефортовском военном госпитале. Ему было 34 года.

Был сослан на Кавказ и погиб там великий русский поэт Михаил Юрьевич Лермонтов. Он был взят под арест за строки из стихотворения «На смерть поэта», посвященного гибели Пушкина: «А вы, надменные потомки / Известной подлостью прославленных отцов…». Разбирательство проходило при личном участии императора Николая I. Есть сведения, что царь был настолько возмущен, что даже отправил к Лермонтову доктора, чтобы удостовериться, не помешан ли он. И все же благодаря заступничеству друзей за поэтом сохранили офицерский чин, но перевели его в Нижегородский драгунский полк, действовавший тогда на Кавказе. Та первая ссылка длилась недолго, всего четыре месяца, но за это время у Лермонтова развилась депрессия, или, как тогда говорили, черная меланхолия.

Хлопотами обожавшей внука бабушки в 1838 году Лермонтов вернулся в петербургский свет, но спустя два года он участвовал в дуэли, и за это последовала кара – новая ссылка. Лермонтов снова оказался на Кавказе, в действующей армии. Он участвовал во многих сражениях, в том числе в битве на реке Валерик. Был представлен к наградам, но не получил их: Николай Павлович лично вычеркивал его фамилию из наградного листа, а когда поэт подал прошение об отставке, не удовлетворил его.

Погиб Лермонтов не в бою, а на дуэли от руки своего хорошего знакомого, отставного майора Николая Мартынова, которого он принялся обидно вышучивать. По свидетельствам очевидцев, Лермонтов выстрелил в воздух, а страшно близорукий Мартынов – в цель. Пуля вошла в грудь поэту, однако под странным углом – 45 градусов. Это породило легенду, что убил Лермонтова не подслеповатый Мартынов, а по чьему-то приказу спрятавшийся под обрывом казак.

Замечательный историк Петр Иванович Бартенев со ссылкой на княгиню Воронцову рассказывал, что государь по окончании литургии, «войдя во внутренние покои дворца кушать чай со своими, громко сказал: “Получено известие, что Лермонтов убит на поединке, собаке – собачья смерть!” Сидевшая за чаем великая княгиня Мария Павловна Веймарская… вспыхнула и отнеслась к этим словам с горьким укором. Государь внял сестре своей (на десять лет его старше) и, вошедши назад в комнату перед церковью, где еще оставались бывшие у богослужения лица, сказал: “Господа, получено известие, что тот, кто мог заменить нам Пушкина, убит”».

Несчастливо сложилась жизнь и малоросского поэта и художника Тараса Григорьевича Шевченко. Рожден он был крепостным помещика Энгельгардта, который, решив, что из талантливого мальчика выйдет неплохой домашний живописец, отправил его учиться в Петербург.

Мальчик трудился усердно и делал успехи. Так прошла его юность, приближалась пора, когда крепостному нужно было возвращаться в поместье своего барина. Но судьба распорядилась иначе: о талантливом юноше узнали такие прославленные мастера, как Алексей Венецианов и Карл Брюллов, а также наставник великих князей Василий Андреевич Жуковский. Они решили выкупить молодого человека из крепостной зависимости, но Энгельгардт заломил неслыханную сумму – две с половиной тысячи рублей. Это в пять, а то и десять раз превышало обычную цену дворового человека. Однако в судьбе молодого дарования приняли участие первые люди государства, и в Аничковом дворце была устроена лотерея: разыгрывался портрет Жуковского кисти Брюллова. Значительные суммы внесли представители императорской фамилии: царица Александра Федоровна пожертвовала четыреста рублей (ей в итоге и достался портрет), а еще по триста отдали цесаревич Александр Николаевич и великая княгиня Елена Павловна. Остальные деньги внесли другие участники лотереи.

Художник Иван Сошенко, которому Тарас Григорьевич был обязан своим знакомством с Брюлловым и другими устроителями выкупной лотереи, вспоминал: «Вдруг в комнату мою через окно вскакивает Тарас. Бросается ко мне на шею и кричит: «Свобода! Свобода!» Поняв, в чем дело, я уже со своей стороны стал душить его в объятиях и целовать. Сцена эта кончилась тем, что оба мы расплакались, как дети».

Но эта история имела нехорошее продолжение: спустя несколько лет по Петербургу стала ходить поэма Шевченко «Сон», содержавшая довольно гнусные выпады как против императора, которого автор выставлял грубым солдафоном, так и против государыни, внешность которой он зло высмеял: «Цариця-небога,/ Мов опеньок засушений, / Тонка, довгонога, / Та ще, на лихо, сердешне / Хита головою. / Так оце-то та богиня!»^[44]. Также Шевченко сравнивал царицу с цаплей меж птицами.

Николай I прекрасно владел малоросским наречием, и творение Шевченко не осталось для него неизвестным. Он рассвирепел. Николай мог еще понять, что он как император может вызывать ненависть, но за что оскорбили его ни в чем не повинную жену? Да еще столь жестоко высмеяли ее физические недостатки, ее недомогание: у Александры Федоровны после пережитого 14 декабря 1825 года стресса действительно тряслась голова, и императрица очень сильно похудела.

К тому времени Шевченко был членом тайного Кирилло-Мефодиевского братства, созданного по инициативе историка и писателя Николая Ивановича Костомарова. Оно объединяло студентов и преподавателей Киевского и Харьковского университетов. Всего в обществе насчитывалось двенадцать человек. Члены общества мечтали о панславянской политической общности и об изменении строя в Российской империи. Их идеалами были свобода, равенство и братство, отмена крепостничества, ликвидация сословий.

Все участники этого братства были арестованы, обвинены в создании политической организации и понесли разные наказания. Шевченко признали виновным в том, что «сочинял стихи на малороссийском языке самого возмутительного содержания», в которых «изливал клеветы и желчь на особ императорского дома, забывая в них личных своих благодетелей».

Так Шевченко угодил в Оренбургский край в солдаты с запрещением что-либо писать или рисовать. Он пробыл там до 1857 года. Руководителя общества Николая Костомарова после года заключения в Петропавловской крепости отправили в ссылку, другие его члены отправились в тюрьмы и на каторгу.

Орас Верне. Царскосельская карусель. 1842

Григорий Чернецов. Парад на Царицыном лугу 6 октября 1831 года. 1833

Блеск и нищета

  Неизвестный художник. Предполагаемый портрет Варвары Нелидовой. 1830-е

Императорский двор и русское общество

Русский двор времен Николая I по праву считался самым пышным в Европе. Дочь поэта Тютчева, Анна Федоровна, оставившая книгу воспоминаний «При дворе двух императоров», писала: «…в ту эпоху русский двор имел чрезвычайно блестящую внешность. Он еще сохранял весь свой престиж, и этим престижем он был всецело обязан личности императора Николая. Никто лучше как он не был создан для роли самодержца. Он обладал для того и наружностью, и необходимыми нравственными свойствами. Его внушительная и величественная красота, величавая осанка, строгая правильность олимпийского профиля, властный взгляд – все, кончая его улыбкой снисходящего Юпитера, все дышало в нем земным божеством, всемогущим повелителем, все отражало его незыблемое убеждение в своем призвании. Никогда этот человек не испытал тени сомнения в своей власти или в законности ее. Он верил в нее со слепой верою фанатика, а ту безусловную пассивную покорность, которой требовал он от своего народа, он первый сам проявлял по отношению к идеалу, который считал себя призванным воплотить в своей личности, идеалу избранника божьей власти, носителем которой он себя считал на земле».

Анна Федоровна называла императорский двор при Николае I «грандиозной театральной постановкой», но при этом считала, что «за всей этой помпезной обрядностью» скрывались «величайшая пустота, глубочайшая скука, полнейшее отсутствие серьезных интересов и умственной жизни».

Однако великолепная наружность русского двора производила впечатление. «Я… не припомню собрания, которое бы роскошью драгоценностей и платьев, разнообразием и пышностью мундиров либо стройностью и величавостью целого могло сравниться с празднеством, что устроил император по случаю бракосочетания своей дочери», – восторгался Астольф де Кюстин. «Во время празднества я на досуге сравнивал обе наши страны, и наблюдения мои оказались не в пользу Франции, – вынужден был признать француз. – …Петр Великий не умер! Нравственная сила его по-прежнему жива и по-прежнему деятельна: Николай – первый истинно русский государь, "правящий Россией" после основателя ее столицы».

На этом балу между русским государем и французом произошел важный разговор. Николай Павлович говорил о России: «…всеобщая покорность заставляет… думать, будто у нас царит единообразие – избавьтесь от этого заблуждения; нет другой страны, где расы, нравы, верования и умы разнились бы так сильно, как в России. Многообразие лежит в глубине, одинаковость же – на поверхности: единство наше только кажущееся» – такие слова Николай I произнес в беседе с де Кюстином. После он указал ему на 20 офицеров, из которых только двое были русскими, прочие же – представители других национальностей. Николай поведал французу, что даже киргизские ханы доставляют к русскому двору сыновей для воспитания и указал смуглого подростка, одетого в национальный костюм. И тут «просвещенный» француз продемонстрировал откровенный расизм, обозвав в своей книге киргизского принца «китайской обезьянкой». Николай с гордостью рассказывал: «Вместе с этим мальчиком здесь воспитываются и получают образование за мой счет двести тысяч детей».

Кюстин Россию не полюбил. То ли он стал заложником политических разногласий между странами, то ли в нем говорила зависть, но только он не упускал случая указать на безусловно имевшиеся в русском обществе недостатки. Особенно на контраст между жизнью разных слоев общества.

Кюстин описывал, как, прогуливаясь по набережной, он стал свидетелем драки между грузчиками. Один из ее участников, почувствовав, что дело его плохо, стал искать спасения в бегстве и вскарабкался на мачту. По всей видимости, он и был виновником происшествия, так как явившиеся на шум полицейские принялись его с той мачты стаскивать. Один из представителей власти сам влез на мачту и, схватив драчуна за ногу, стал его тянуть вниз, «не заботясь о последствиях». Закончилось дело падением бедолаги-грузчика: «Разжав руки, он камнем летит вниз, с высоты двойного человеческого роста, на штабель дров, где остается неподвижным, – пишет Кюстин. – Голова несчастного со всей силы стукнулась о дрова. Я услышал звук удара, хотя остановился шагах в пятидесяти от места происшествия. Мне казалось, что упавший убит на месте, все его лицо было залито кровью. Однако он был только сильно оглушен и, придя в себя, поднялся на ноги. Насколько можно заметить под потоками крови, его лицо мертвенно бледно». Полицейские уволокли «бунтовщика», скрутили ему руки и швырнули его в лодку ничком.

«Но и на этом не кончаются пытки. Первый полицейский, герой единоборства на мачте, прыгает на спину поверженного противника и начинает топтать его ногами, как виноград в давильне. Неслыханная экзекуция сперва вырывает нечеловеческие вопли и завывания жертвы. Когда они начали постепенно затихать, я почувствовал, что силы меня оставляют, и обратился в бегство». Но Кюстин не ограничился простым описанием происшествия, а принялся делать далеко идущие, даже отчасти философские выводы, которые автор этой книги оставляет всецело на совести мемуариста. Он писал: «Больше всего меня возмущает то, что в России самое утонченное изящество уживается рядом с самым отвратительным варварством…

Среди бела дня на глазах у сотен прохожих избить человека до смерти без суда и следствия – это кажется в порядке вещей публике и полицейским ищейкам Петербурга… Я не видел выражения ужаса или порицания ни на одном лице, а среди зрителей были люди всех классов общества. В цивилизованных странах гражданина охраняет от произвола агентов власти вся община; здесь должностных лиц произвол охраняет от справедливых протестов обиженного. Рабы вообще не протестуют»^[45].

Внешность императора

До нас дошло довольно много описаний внешности императора Николая I. Черты его лица современники называли «античными». Большинство считало его очень красивым мужчиной. «Император очень красивый человек, профиль его отличается благородством и величественностью», – писал голландский генерал Фридрих вон Гагерн, сопровождавший принца Оранского в его путешествии в Петербург. «Было время, когда императора, может быть справедливо, называли красивейшим мужчиной в своем государстве», – добавляет он.

Коллежский советник, мемуарист Иосиф Петрович Дубецкий 16 лет жизни отдал военной службе. Он встречался с императором во время Русско-турецкой войны. Дубецкий так описывал внешность самодержца: «…Тридцати двух лет, высокого роста, сухощав, грудь имел широкую, руки несколько длинные, лицо продолговатое, чистое, лоб открытый, нос римский, рот умеренный, взгляд быстрый, голос звонкий, подходящий к тенору, но говорил несколько скороговоркой. Вообще он был очень строен и ловок. В движениях не было заметно ни надменной важности, ни ветреной торопливости, но видна была какая-то неподдельная строгость. Свежесть лица и все в нем выказывало железное здоровье и служило доказательством, что юность не была изнежена и жизнь сопровождалась трезвостью и умеренностью. В физическом отношении он был превосходнее всех мужчин из генералитета и офицеров, каких только я видел в армии, и могу сказать поистине, что в нашу просвещенную эпоху величайшая редкость видеть подобного человека в кругу аристократии».

Настоящим красавцем, великаном описывала отца и его дочь – великая княжна Ольга Николаевна. «Его большой рост, его строгий профиль вырисовывались резко на светлой синеве неба. Движения, походка, низкий голос – все в нем было созвучно: спокойно, просто, властно», – писала она.

Все мемуаристы признают, что Николай Павлович был очень высокого роста – примерно 189 сантиметров – и хорошо сложен. Его фигуру даже называли «точеной». Впрочем, мода того времени подразумевала ношение корсета не только женщинами, но и мужчинами, особенно военными, чтобы подчеркнуть выправку.

Недаром в комедии Грибоедова Чацкий называет Скалозуба «удавленником», намекая на его затянутую талию. Есть сведения, что с возрастом начавший полнеть император тоже не пренебрегал этим предметом гардероба. Астольф де Кюстин писал о перешагнувшем сорокалетний рубеж Николае Павловиче: «Император на полголовы выше среднего роста; он хорошо сложен, но немного скован; с ранней юности он взял привычку, вообще распространенную среди русских, туго утягивать живот ремнем; обыкновение это позволяет ему выступать грудью вперед, однако не прибавляет ни красоты, ни здоровья; живот все равно выпирает и нависает над поясом.

Этот изъян, виной которому сам император, стесняет свободу его движений, портит осанку и придает всем его манерам некую принужденность. Говорят, что, когда император распускает пояс, внутренности его мгновенно возвращаются в обычное положение, и это причиняет ему сильнейшую боль. Живот можно замаскировать, но нельзя уничтожить».

Маркиз де Кюстин оставил нам весьма яркое описание внешности императора: «У императора греческий профиль, высокий лоб, слегка приплюснутый сзади череп, прямой нос безупречной формы, очень красивый рот, овальное, слегка удлиненное лицо, имеющее воинственное выражение, которое выдает в нем скорее немца, чем славянина.

Император очень заботится о том, чтобы походка и манеры его всегда оставались величавы.

Он ни на мгновение не забывает об устремленных на него взглядах; он ждет их; более того, ему, кажется, приятно быть предметом всеобщего внимания. Ему слишком часто повторяли и слишком много раз намекали, что он прекрасен и должен как можно чаще являть себя друзьям и врагам России. Большую часть жизни он проводит на свежем воздухе, принимая парады или совершая короткие путешествия; поэтому летом на его загорелом лице заметна белая полоса в том месте, куда падает тень от армейской фуражки; след этот производит впечатление странное, но не тягостное, ибо нетрудно догадаться о его происхождении.

Внимательно вглядываясь в прекрасное лицо этого человека, распоряжающегося по своему усмотрению жизнями стольких людей, я с невольной жалостью замечаю, что, когда глаза его улыбаются, губы остаются неподвижны, если же улыбка трогает его губы, серьезными остаются глаза…»

И тут же Кюстин добавляет: «На лице его прежде всего замечаешь выражение суровой озабоченности – выражение, надо признаться, мало приятное, даже несмотря на правильность его черт. Физиономисты справедливо утверждают, что душевное ожесточение пагубно сказывается на красоте лица. Впрочем, судя по всему, это отсутствие добродушия в чертах императора Николая – изъян не врожденный, но благоприобретенный. Обычно мы с невольным доверием взираем на благородное лицо; какие же долгие и жестокие муки должен претерпеть красивый человек, чтобы его лицо начало внушать нам страх?»

Далее Кюстин рассуждает: «Хозяин, которому вверено управление бесчисленными частями огромного механизма, вечно страшится какой-нибудь поломки; тот, кто повинуется, страждет лишь в той мере, в какой подвергается физическим лишениям; тот, кто повелевает, страждет, во-первых, по тем же причинам, что и прочие смертные, а во-вторых, по вине честолюбия и воображения, стократ увеличивающих его страдания. Ответственность – возмездие за абсолютную власть. Самодержец – движитель всех воль, но он же становится средоточием всех мук: чем больший страх он внушает, тем более, на мой взгляд, он достоин жалости. Тот, кто все может и все исполняет, оказывается во всем виноватым: подчиняя мир своим приказаниям, он даже в случайностях прозревает семя бунта; убежденный, что права его священны, он возмущается всякой попыткой ограничить его власть, пределы которой кладут его ум и мощь. Муха, влетевшая в императорский дворец во время церемонии, унижает самодержца… Природа, считает он, своей независимостью подает дурной пример; всякое существо, которое монарху не удается покорить своему беззаконному влиянию, уподобляется в его глазах солдату, взбунтовавшемуся против своего сержанта в самый разгар сражения; такой бунт навлекает позор на всю армию и даже на ее полководца: император России – ее главнокомандующий, и вся его жизнь – битва.

Впрочем, порой во властном или самовластном взгляде императора вспыхивают искры доброты, и лицо его, преображенное этой приветливостью, предстает перед окружающими в своей античной красе. Временами человеколюбие одерживает в сердце родителя и супруга победу над политикой самодержца. Монарх, позволяющий себе отдохнуть и на мгновение забывающий о том, что его дело – угнетать подданных, выглядит счастливым. Мне весьма любопытно наблюдать за этой битвой между природным достоинством человека и напускной важностью императора».

Во время официального визита в Англию в 1844 году один из сановников королевы Виктории отметил, что русский царь «потолстел и что у него несколько поредели волосы на голове, но все-таки он оставался прежним благородным, величественным человеком, царем с головы до ног. Его лицо отличалось открытым выражением, и хотя глаза у него были очень подвижны, но в них скорее выражалась беспокойная наблюдательность, чем подозрительность».

Николай рано облысел и в 1840-е годы стал носить парик. Это вполне соответствовало моде того времени и было чем-то совершенно обычным. Император даже не делал из этого секрета.

А вот Александр Иванович Герцен, эмигрант, ненавидевший императора, считал, что тот «представлял собой остриженную и взлызистую медузу с усами». Писатель-революционер писал о русском самодержце, что тот «на улице, во дворце, со своими детьми и министрами, с вестовыми и фрейлинами пробовал беспрестанно, имеет ли его взгляд свойство гремучей змеи – останавливать кровь в жилах… Он был красив, но красота его обдавала холодом; нет лица, которое так беспощадно обличало характер человека, как его лицо. Лоб, быстро бегущий назад, нижняя челюсть, развитая за счет черепа, выражали непреклонную волю и слабую мысль, больше жестокости, нежели чувственности. Но главное – глаза, без всякой теплоты, без всякого милосердия, зимние глаза». Впрочем, надо заметить, что Герцен вряд ли когда-либо лично встречался с Николаем I и мог видеть его только издали.

Необыкновенный взгляд императора отмечал и декабрист Гангеблов. Он писал: «Когда Николай Павлович находился в спокойном, милостивом расположении духа, его глаза выражали обаятельную доброту и ласковость; но, когда он был в гневе, те же глаза метали молнии…»

Образ жизни императора

Характер у Николая I был не из легких. Он привык доминировать даже в отношении самых близких людей. Всегда держал дистанцию и любил все контролировать. Во время семейных ужинов говорил только он один, а дети и супруга слушали. Если императорскому семейству в полном составе требовалось присутствовать на каком-нибудь важном мероприятии, то Николай Павлович всегда проверял, как одеты дети. В воспоминаниях великой княжны Ольги Николаевны есть такой эпизод. В 1837 году к крестинам младенца Константина Николаевича придворные дамы расстарались и чрезмерно нарядили девочек: «К крестинам нам завили локоны, надели платья-декольте, белые туфли и Екатерининские ленты через плечо. Мы находили себя очень эффектными и внушающими уважение. Но – о разочарование! – когда Папа́ увидел нас издали, он воскликнул: “Что за обезьяны! Сейчас же снять ленты и прочие украшения!”. Мы были очень опечалены. По просьбе Мама́ нам оставили только нитки жемчуга. Сознаться? В глубине своего сердца я была согласна с отцом. Уже тогда я поняла его желание, чтобы нас воспитывали в простоте и строгости, и это ему я обязана своим вкусом и привычками на всю жизнь».

Действительно, детей своих Николай Павлович воспитывал строго, следя за их расходами и за режимом дня. Он не допускал излишеств. Контролировались и ежедневные расходы на стол. Императорской семье полагалось одно блюдо на завтрак, четыре блюда в обед в три часа и два на ужин в восемь часов. По воскресеньям на одно блюдо больше, но ни конфет, ни мороженого.

Комнаты, в которых обыкновенно бывала императрица Александра Федоровна, были убраны на ее вкус: стены обиты голубым или зеленым бархатом, мебель позолочена или красного дерева, росписи на потолках, статуэтки и вазочки… Только библиотека более скромная – с серыми стенами.

Комнаты самого императора роскошью не отличались. Ольга Николаевна писала: «Туалетная Папа́ – такая крошечная, что в ней с трудом могли передвигаться три человека, стены увешаны военными сценами и английскими карикатурами. Библиотека Папа́ была устроена так же, как библиотека Мама́, с той только разницей, что в ней над шкафами висели портреты генералов, с которыми он вместе служил. И, наконец, кабинет Папа́ – светлое, приветливое помещение с четырьмя окнами, два с видом на площадь, два – во двор. В нем стояли три стола: один – для работы с министрами, другой – для собственных работ, третий, с планами и моделями, служил для военных занятий. Низкие шкафы стояли вдоль стен, в них хранились документы семейного архива, мемуары, секретные бумаги. Под стеклянным колпаком лежали каска и шпага генерала Милорадовича, убитого во время бунта декабристов 14 декабря. Затем еще портрет принца Евгения Богарне, рыцарский характер которого нравился Папа́ как пример верности, не пошатнувшейся даже в несчастии».

Любящая дочь рассказывала, что любимой одеждой императора был «военный мундир без эполетов, протертый на локтях от работы за письменным столом. Когда по вечерам он приходил к Мама́, он кутался в старую военную шинель, которая была на нем еще в Варшаве и которой он до конца своих дней покрывал ноги. При этом он был щепетильно чистоплотен и менял белье всякий раз, как переодевался. Единственная роскошь, которую он себе позволял, были шелковые носки, к которым он привык с детства. Он любил двигаться, и его энергия никогда не ослабевала».

Восхищавшаяся отцом Ольга Николаевна подчеркивала, что государь «любил спартанскую жизнь, спал на походной постели с тюфяком из соломы, не знал ни халатов, ни ночных туфель и ел только один раз в день по-настоящему, запивая водой. Чай ему подавали в то время, как он одевался, когда же он приходил к Мама́, то ему подавали чашку кофе с молоком. Вечером, когда все ужинали, он опять пил чай и ел к нему иногда соленый огурец. Он не был игроком, не курил, не пил, не любил даже охоты; его единственной страстью была военная служба. Во время маневров он мог беспрерывно оставаться восемь часов подряд в седле, без того, чтобы хоть закусить чем-нибудь. В тот же день вечером он появлялся свежим на балу, в то время как его свита валилась от усталости».

Считалось, что у Николая I отменное здоровье, но записки Бенкендорфа – лица, приближенного к государю, – пестрят упоминаниями о его болезнях, причем подчас тяжелых. В молодости он перенес корь и ветряную оспу, нередко простужался, во время эпидемии холеры с ним случился опасный приступ, как-то во время путешествия, когда его карета угодила в канаву и перевернулась, он сломал ключицу. Часто мучила государя невыносимая головная боль. Его дочь писала: «Когда папа страдал головной болью, в кабинете ставилась походная кровать, все шторы опускались, и он ложился, прикрытый только шинелью. Никто не смел тогда войти, пока он не позвонит. Это длилось обычно двенадцать часов подряд. Когда он вновь появлялся, только по его бледности видно было, как он страдал, так как жаловаться было не в его характере».

Пожар в Зимнем дворце

О характере императора ярко свидетельствует его поведение в экстремальных ситуациях. Например, во время пожара 7 декабря 1837 года в Зимнем дворце. Запах гари чувствовался в течение нескольких дней до несчастья, но пожарные никак не могли отыскать его источник, хотя здание было обследовано от подвала до чердака.

Когда же показалось, что место возгорания найдено, стали ломать стену – и оттуда вырвались языки пламени до самого потолка. Огонь быстро распространился по деревянным балкам и попал в Петровский зал.

Произошло все это вечером, когда император вместе с супругой находился в театре. Давали балет «Бог и баядерка» с Марией Тальони. Узнав о пожаре, он первым делом подумал о детских комнатах, так как там уже поставили елку, украсив ее свечами.

Дети как раз собирались ложиться спать, когда отец-император появился в их комнатах в каске и с обнаженной саблей в руке. Вполне возможно, что он опасался покушения. «Одевайтесь скорее, вы едете в Аничков», – скомандовал он.

Эвакуировав царских детей, из дворца вывели всех живших там или находившихся в то время на службе, а потом принялись выносить ценные вещи. Огонь распространялся очень быстро. По свидетельству очевидцев, в первую ночь пожара огненное зарево было настолько велико, что его видели крестьяне и путники за 50–70 верст от столицы. Распространению огня помогла и ошибка Николая I: он приказал разбить окна, так как тушившие пожар люди задыхались в дыму. Но приток свежего воздуха ускорил распространение пламени. К счастью, удалось сохранить Малый Эрмитаж, а сам Зимний выгорел дотла.

Примечательно, что во время пожара в Зимнем император узнал, что на другом конце Петербурга тоже горит какое-то здание. И он немедленно отправил туда пожарную команду и наследника престола в качестве распорядителя.

Восстанавливали дворец под руководством архитектора Стасова в течение двух лет. Все это время царская семья жила в Аничковом дворце. В 1839 году маркиз де Кюстин писал: «…я увидел фасад нового Зимнего дворца – еще один чудесный плод воли одного человека, подвигающего других людей на борьбу с законами природы. Борьба эта увенчалась полным успехом, ибо за один год Зимний дворец – пожалуй, огромнейший из всех в мире, ибо он равен Лувру и Тюильри вместе взятым, – возродился из пепла».

Личная жизнь императора

Николай Павлович обожал свою супругу. Он неоднократно повторял, что существует только одно истинное счастье – семья. Вопреки распространенному правилу, у императорской четы была одна спальня. Если государь ночевал отдельно – по болезни или другой причине, – то всегда отмечал это в дневнике.

Несколько раз император лично присутствовал при родах, держа жену за руку. Его дневник донес до нас впечатления от рождения великой княжны Ольги: «Жена разбудила в 2 часа, у нее боли, посылаю за Крайтоном, г-жой Гесс, Лейтеном… пишу Матушке, приезжает, приезжает Гесс… прибирают спальню… я один с Гесс, в 4 ч. 1/4 все разрешилось, без сильных болей и без криков, маленькой Ольгой. Да будет имя Господне тысячекратно благословенно за сие новое подтверждение Его бесконечной благости… маленькая кричит, как лягушка, молитва в спальне, жена целует малютку, все выходят, спустился проведать детей, показываю им Ольгу… поменял сорочку… Императрица уходит, Матушка уходит, у меня болит голова и боли в сердце, Лейтен и Крайтон, дают мне рвотное, стошнило четырежды очень сильно, задремал в знаменной комнате, вернулся к жене, дремлет, спрашивает детей, смотрит на них всех, уходят… все устроено с курьерами».

На следующее утро Николай Павлович поднес жене традиционный подарок «за ребенка»: «блок с бирюзовой диадемой и грушами».

Всего Александра Федоровна родила супругу семерых детей. Четверых сыновей – Александра, Константина, Николая и Михаила – и трех дочерей – Марию, Ольгу и Александру.

А между тем здоровье Александры Федоровны многим внушало опасения. В 1839 году маркиз де Кюстин писал: «Все кругом видят состояние императрицы; никто о нем не говорит; император любит ее; у нее жар? она не встает с постели? он сам ходит за ней, как сиделка, бодрствует у ее изголовья, готовит и подносит ей питье; но стоит ей встать на ноги, и он снова начинает убивать ее суетой, празднествами, путешествиями, любовью; по правде говоря, если ее здоровье в очередной раз резко ухудшается, он отказывается от своих планов, но предосторожности, принятые заранее, внушают ему отвращение».

Николай любил жену, но в 1832 году, после рождения сына Михаила, врачи предупредили: следующие роды могут стать роковыми для государыни. В те годы средства контрацепции практически отсутствовали, и запрет рожать на деле означал запрет на нормальные супружеские отношения.

«В России все – женщины, дети, слуги, родители, фавориты – должны до самой смерти кружиться в вихре придворной жизни с улыбкой на устах», – саркастически заметил маркиз де Кюстин. Вихрь придворной жизни увлек и самого императора: к его услугам были самые красивые женщины обеих столиц. Сплетница Долли Фикельмон приводит примерный список мимолетных увлечений императора: Урусова, Булгакова, Дубенская, княжны – Щербатова и Люба Хилкова… Фрейлины чередовались с замужними дамами – графиней Завадовской, графиней Елизаветой Бутурлиной, княгиней Зинаидой Юсуповой, Амалией Крюднер…

Масла в огонь подлил и бывший личный секретарь князя Демидова француз Галле де Кюльтюр, выпустивший в 1855 году книжонку «Царь Николай и Святая Русь». Француз утверждал: «Царь-самодержец в своих любовных историях, как и в остальных поступках; если он отличает женщину на прогулке, в театре, в свете, он говорит одно слово дежурному адъютанту. Особа, привлекшая внимание божества, попадает под надзор. Предупреждают супруга, если она замужем; родителей, если она девушка, о чести, которая им выпала. Нет примеров, чтобы это отличие было принято иначе как с изъявлением почтительнейшей признательности. Равным образом нет еще примеров, чтобы обесчещенные мужья или отцы не извлекали прибыли из своего бесчестья. “Неужели же царь никогда не встречает сопротивления со стороны самой жертвы его прихоти?” – спросил я даму, любезную, умную и добродетельную, которая сообщила мне эти подробности. “Никогда, – ответила она с выражением крайнего изумления. – Как это возможно?” – “Но берегитесь, ваш ответ даёт мне право обратить вопрос к вам”. – “Объяснение затруднит меня гораздо меньше, чем вы думаете; я поступлю как все. Сверх того, мой муж никогда не простил бы мне, если бы я ответила отказом”».

Но тут сразу нужно обратить внимание на год издания книги – это было начало Крымской войны, то есть время, когда пропаганда всячески старалась очернить российского самодержца.

Гнусные слухи о российском императоре распространял и молодой Николай Добролюбов. В 1855 году в рукописной нелегальной газете «Слухи» вышла его статья «Разврат Николая I и его приближенных любимцев». Этот пасквиль в 1922 году перепечатал журнал «Голос минувшего». Автор безапелляционно утверждал, что за Николаем Павловичем закрепилась репутация «неистового рушителя девичьих невинностей», что не было при дворе ни одной фрейлины, которая была бы взята ко двору без покушения на ее любовь со стороны государя или кого-нибудь из его августейшего семейства. «Едва ли осталась хоть одна из них, которая бы сохранила свою чистоту до замужества!» – пафосно восклицал автор. Тут сразу надо оговориться, что Добролюбов никогда не был принят при дворе и даже близко не знал истинного положения вещей.

Конечно, любовницы у Николая Павловича были. Александра Федоровна знала о них и воспринимала как печальную неизбежность. Она была уверена, что сердце императора принадлежит только ей одной. Но потом эта уверенность пошатнулась.

Варвара Нелидова

Фрейлина Варвара Аркадьевна Нелидова была намного моложе императора Николая I. В 1832 году, когда врачи наложили запрет на интимные отношения императора с супругой, ей было всего лишь восемнадцать. За два года до этого она окончила Смольный институт. Отец Вареньки, генерал-лейтенант, сенатор Аркадий Иванович Нелидов, приходился братом Екатерине Нелидовой – фаворитке Павла I. Он умер в 1834 году, и Варвара осталась сиротой.

Великая княжна Ольга Николаевна писала: «На одном из … маскарадов Папа́ познакомился с Варенькой Нелидовой, бедной сиротой, младшей из пяти сестер, жившей на даче в предместье Петербурга и никогда почти не выезжавшей. Её единственной родственницей была старая тетка, бывшая фрейлина Императрицы Екатерины Великой, пользовавшаяся также дружбой Бабушки. От этой тетки она знала всякие подробности о юности Папа́, которые она рассказала ему во время танца, пока была в маске. Под конец вечера она сказала, кто она. Её пригласили ко Двору, и она понравилась Мама́. Весной она была назначена фрейлиной. То, что началось невинным флиртом, вылилось в семнадцатилетнюю дружбу. В свете не в состоянии верить в хорошее, поэтому начали злословить и сплетничать».

А сплетничали много. В 1842 году графиня Нессельроде писала сыну: «Государь с каждым днем все больше занят Нелидовой. Ходит к ней по нескольку раз в день. Он и на балу старается все время быть близ неё. Бедная императрица все это видит и переносит с достоинством, но как она должна страдать».

Чувства императрицы нам неизвестны, Александра Федоровна тщательно их скрывала. Одно можно сказать с уверенностью: она знала о неверности мужа и утешала себя тем, что его фаворитка – женщина благородная, бескорыстная и любящая.

Деликатности ради любовники тоже тщательно скрывали свою связь. Нелидова вела себя настолько скромно, что другие фрейлины очень долго даже и не догадывались о ее особом положении.

Баронесса Мария Фредерикс вспоминала: «Она не помышляла обнаруживать свое исключительное положение между своих сотоварищей фрейлин, держась всегда так спокойно, холодно и просто. Она была достойная женщина, заслуживающая уважения, в особенности в сравнении с другими того же положения».

Внешность Варвары Аркадьевны Нелидовой описывали по-разному. Одни видели в ней красавицу, другие считали ее просто хорошенькой. Дочь императора Ольга Николаевна писала про Нелидову: «Варенька Нелидова была похожа на итальянку со своими чудными темными глазами и бровями. Но внешне она совсем не была особенно привлекательной, производила впечатление сделанной из одного куска. Её натура была веселой, она умела во всем видеть смешное, легко болтала и была достаточно умна, чтобы не утомлять. Она была тактичной, к льстецам относилась как это нужно и не забывала своих старых друзей после того, как появилась ко Двору».

Старшая дочь поэта Федора Ивановича Тютчева Анна познакомилась с Нелидовой позднее – уже в начале 1850-х годов. Анна Ивановна писала о Варваре Аркадьевне: «Её красота, несколько зрелая, тем не менее еще была в полном своем расцвете. Ей, вероятно, в то время было около 38 лет. Известно, какое положение приписывала ей общественная молва, чему, однако, казалось, противоречила её манера держать себя, скромная и почти суровая. По сравнению с другими придворными она тщательно скрывала милость, которую обыкновенно выставляют на показ женщины, пользующиеся положением, подобным её. Причиной её падения было ни тщеславие, ни корыстолюбие, ни честолюбие. Она была увлечена чувством искренним, хотя и греховным, и никто даже из тех, кто осуждал её, не мог отказать ей в уважении…»

У Николая и Варвары были дети, но сколько их было – нигде не запротоколировано. Точно известен лишь один – Алексей Андреевич Пасхин. Он воспитывался в семье бездетного сенатора Тутолмина.

Император и его подданные

Николай Павлович, не до конца доверяя своим ревизорам, любил все проверять сам. Он взял за правило во время прогулок навещать «какое-нибудь учреждение, госпиталь, гимназию или кадетский корпус, где он часто присутствовал на уроках, чтобы познакомиться с учителями и воспитателями», – сообщает нам Ольга Николаевна.

Она продолжает: «Кроме докладов министров и военных чинов, он принимал также и губернаторов, умея так поставить вопрос, что всегда узнавал правду. Он не выносил тунеядцев и лентяев. Всякие сплетни и скандалы вызывали в нем отвращение. Когда он узнавал, что какой-нибудь сановник злоупотребил его доверием, у него разливалась желчь, и ему приходилось лежать. Подобным образом действовали на него неудачные смотры или парады, когда ему приходилось разносить (делать выговоры перед строем). То, что казалось в нем суровым или строгим, было заложено в характере его безупречной личности, по существу, очень несложной и добродушной».

Считалось, что подданные императора боготворили. Действительно, за ним признавали массу достоинств. Так, цензор, профессор Санкт-Петербургского университета Александр Васильевич Никитенко писал: «Нынешний государь знает науку царствовать. Говорят, он неутомим в трудах, все сам рассматривает, во все вникает. Он прост в образе жизни. Его строгость к другим в связи со строгостью к самому себе; это, конечно, редкость в государях самодержавных. Ему недостает, однако, главного, а именно людей, которые могли бы быть ему настоящими помощниками».

В 1833 году Александр Васильевич провел 8 дней на гауптвахте только за то, что пропустил в печать стихотворение Виктора Гюго «К юной красавице», переведенное на русский язык поэтом Михаилом Деларю. Там были такие строки: «Когда б я был царем всему земному миру, / Волшебница! Тогда б поверг я пред тобой / Все, все, что власть дает народному кумиру: / Державу, скипетр, трон, корону и порфиру, / За взор, за взгляд единый твой!». Сие было сочтено за «дерзкие мечты быть царем и даже Богом», и переводчик был лишен чина и отправлен в отставку. В 1842 году Никитенко снова попал на гауптвахту за какую-то провинность, но уже на один день.

Барон Николай Егорович Врангель вспоминал, как в семилетнем возрасте лично повстречал императора Николая I. Государь обратил на ребенка внимание, довольно благосклонно поговорил с ним, вспомнил его отца, а в завершение добавил: «Ну, молодой человек, кланяйся отцу. Скажи, что его помню. Да скажи, чтобы он из тебя сделал мне хорошего солдата… Да передай, чтобы сек почаще. Чик, чик, чик – это вашему брату полезно».

«И в шутке с малым ребенком этот воин не мог забыть о своем излюбленном средстве воспитания», – завершает свой рассказ Врангель.

Барон был убежден, что Николая Павловича современники его не «боготворили», как во время его царствования было принято выражаться, а попросту боялись. Врангель приводит рассказ генерал-адъютанта Алексея Илларионовича Философова, бывшего флигель-адъютанта Николая Павловича. Философов рассказывал, как однажды государь гулял около Зимнего дворца, поскользнулся и упал, и моментально вся набережная до самого Летнего сада опустела. Все испугались и попрятались по дворам, кто куда мог. При этом сам Философов считал, что вся Россия «боготворила» государя. «Это был наш священный долг – любить его», – говаривал он.

Врангель рассказывает, как однажды спросил генерал-адъютанта Чихачёва, бывшего морского министра, правда ли, что все современники боготворили Государя. Тот, как сирота, воспитывался в сиротском корпусе. Однажды дама-воспитательница спросила четырехлетнего мальчика, любит ли он государя. Тот оказался не готов к вопросу и простодушно ответил, что не знает. За неправильный ответ его высекли.

– И помогло? Полюбили? – изумился Врангель.

– То есть во как! Прямо стал боготворить. Удовольствовался первою поркою.

– А если бы не стали боготворить?

– Конечно, по головке бы не погладили. Это было обязательным, для всех и наверху, и внизу.

– Значит, притворяться было обязательно?

– В такие психологические тонкости тогда не вдавались. Нам приказали – мы любили. Тогда говорили: думают одни гуси, а не люди.

Николай Палкин

Считается, что прозвище Николай Палкин дал императору Александр Иванович Герцен – революционно настроенный писатель-эмигрант. Упоминается это прозвище и в рассказах Льва Николаевича Толстого, причем как данное императору народом, солдатами. Лев Толстой, родившийся в 1828 году, успел послужить при Николае Павловиче. Его первые литературные опыты – «Севастопольские рассказы» – относятся к периоду Крымской войны.

Один из его рассказов, созданный во второй половине 1880-х, так и называется – «Николай Палкин». Это воспоминания о своей службе старого 95-летнего унтер-офицера, фельдфебеля. От воспоминаний этих «ужасть берет»: «…недели не проходило, чтобы не забивали насмерть человека или двух из полка, – говорил старый фельдфебель. – Нынче уж и не знают, что такое палки, а тогда это словечко со рта не сходило. Палки, палки!.. У нас и солдаты Николая Палкиным прозвали. Николай Павлыч, а они говорят Николай Палкин. Так и пошло ему прозвище».

Рассказывал он, как унтер-офицеры «до смерти убивали солдат молодых»: «Прикладом или кулаком свиснет в какое место нужное: в грудь, или в голову, он и помрет. И никогда взыску не было. Помрет от убоя, а начальство пишет: “Властию божиею помре“. И крышка».

Но самым ужасным наказанием было «гоняние сквозь строй», которое нижние чины, отличавшиеся черным юмором, называли также «прогулкой по зеленой улице», так как шпицрутены нарезались из свежих веток.

Описанный Толстым фельдфебель рассказывал подробно «про это ужасное дело», про то, как водили провинившегося человека, привязанного к ружьям, между солдатами с шпицрутенами, поставленными двумя рядами, так называемой «улицей», как все били, а позади солдат ходили офицеры и покрикивали: «Бей больней!»

«– "Бей больней!" – прокричал старик начальническим голосом, очевидно не без удовольствия вспоминая и передавая этот молодечески-начальнический тон.

Он рассказал все подробности без всякого раскаяния, как бы он рассказывал о том, как бьют быков и свежуют говядину. Он рассказал о том, как водят несчастного взад и вперед между рядами, как тянется и падает забиваемый человек на штыки, как сначала видны кровяные рубцы, как они перекрещиваются, как понемногу рубцы сливаются, выступает и брызжет кровь, как клочьями летит окровавленное мясо, как оголяются кости, как сначала еще кричит несчастный и как потом только охает глухо с каждым шагом и с каждым ударом, как потом затихает и как доктор, для этого приставленный, подходит и щупает пульс, оглядывает и решает, можно ли еще бить человека или надо погодить и отложить до другого раза, когда заживет, чтобы можно было начать мученье сначала и додать то количество ударов, которое какие-то звери, с Палкиным во главе, решили, что надо дать ему. Доктор употребляет свое знание на то, чтобы человек не умер прежде, чем не вынесет все те мучения, которые может вынести его тело.

Рассказывал солдат, что после того, как он не может больше ходить, несчастного кладут на шинель ничком и с кровяной подушкой во всю спину несут в госпиталь вылечивать, с тем чтобы, когда он вылечится, додать ему ту тысячу или две палок, которые он недополучил и не вынес сразу.

Рассказывал, как они просят смерти и им не дают ее сразу, а вылечивают и бьют другой, иногда третий раз. И он живет и лечится в госпитале, ожидая новых мучений, которые доведут его до смерти.

И его ведут второй или третий раз и тогда уже добивают насмерть».

Может быть, Толстой преувеличил? Нет! Есть и другие мемуарные и литературные источники, где описываются те же самые жестокости, например, рассказ Николая Павлова «Ятаган», повествующий о жуткой судьбе юного дворянина, разжалованного за дуэль в солдаты.

Таковы были повседневные реалии армейской службы. И Николай Павлович был прекрасно обо всем осведомлен. Он не мог себе и представить другого способа воспитания подвластных ему людей, кроме как порку, избиения. Барон Николай Егорович Врангель вспоминал о николаевских временах: «Режим этот держался на страхе и грубом насилии. Оплеухи и затрещины были обыденным явлением и на улицах, и в домах… Розгами драли на конюшнях, в учебных заведениях, в казармах – везде. Кнутом и плетьми били на торговых площадях, «через зеленую улицу», т. е. «шпицрутенами», палками «гоняли» на плацах и манежах. И ударов давалось до двенадцати тысяч. Палка стала при Николае Павловиче главным орудием русской культуры».

Барон характеризовал времена Николая I как «время несокрушимого внешнего могущества и внутренней немощи (муштры и шагистики), насилия духа и отрицания души, время розог, палок, кнутов, плетей и шпицрутенов, дикого произвола, беззакония и казнокрадства».

Карл Пиратский. Николай I и цесаревич Александр Николаевич среди офицеров лейб-гвардии Конного полка. 1847

Григорий Шукаев. Боевой эпизод Русско-турецкой войны 1828–1829 гг. 1830-е

Россия на мировой арене

Георг Бенедикт Вундер. Император Николай I сообщает гвардии о восстании в Польше. 1830-е

Внешняя политика: восток и запад

Важным направлением внешней политики России было решение восточного вопроса. Войны Российской и Османской империй были привычным явлением международной политики XVIII–XIX столетий. Исторический противник России – Турция – слабела и теряла свои территории, но проливы Босфор и Дарданеллы все еще принадлежали Порте, и в мирное время они были открыты только для торговых судов. Россия требовала открыть эти проливы и для военного Черноморского флота, но Турция отказывала.

На Балканах, в составе все еще огромной Османской империи, жили славянские народы, боровшиеся за независимость. При Александре I Россия оказывала им поддержку, тем самым вызывая возмущение турок. Николай I заявил, что считает себя солидарным со своим предшественником и что он намерен продолжать политику Александра. Но не без остроумия он прибавил, что не хочет повторять ее с самого начала. На момент смерти Александра отношения с Турцией были обострены, и именно этот конфликт стал отправной точкой для политики Николая. Приблизительно через два месяца после восшествия на престол он отправил турецкому султану довольно высокомерный ультиматум. Требования Николая были следующими:

Ккняжества Молдавия и Валахия должны получить права и свободы, которых они лишились после жестоко подавленного турками Валашского восстания в 1821 году;

Сербия должна получить учреждения, положенные ей по Бухарестскому миру, а сербские депутаты, посланные в Константинополь еще в 1821 году и удерживаемые в качестве заложников, – освобождены;

Турецкие делегаты должны прибыть на русскую границу для переговоров по всем спорным вопросам.

Неожиданно для всех турки согласились принять русские требования: сербские представители были освобождены, был отдан приказ о выводе войск из дунайских княжеств.

Тем не менее уверенности в том, что условия будут выполнены полностью, в Петербурге не было. Николай отдал распоряжение командующему 2-й армией генерал-фельдмаршалу Петру Христиановичу Витгенштейну увеличить концентрацию армии в Бессарабии и подтянуть остальные войска к Днестру, а также запасаться продовольствием и строить укрепления на случай будущей войны.

В это время против турок за свою независимость сражались и греки, но о них речи в ультиматуме не было. Николай I относился к грекам без уважения; называя их мятежниками и варварами, он публично заявлял, что никогда не пожелает победы народу, восставшему против своего монарха. Однако именно греческим событиям суждено было стать толчком к большой войне.

В марте 1826 года в Петербург на похороны императора Александра I прибыл герцог Веллингтон. Конечно, похороны были лишь официальным поводом. На самом деле герцог имел важную миссию провести переговоры с новым русским императором на случай более чем вероятной войны с Турцией.

Веллингтона торжественно встретили и разместили в Шепелевском дворце, на углу Миллионной улицы и Зимней канавки^[46]. Николай I, четко разграничив русско-турецкие отношения и греческий вопрос, в разговоре с Веллингтоном заявил: «Вы знаете, милорд, что я решился идти по следам моего покойного брата. Император Александр, незадолго до кончины, принял твердое намерение получить оружием те права, которых он тщетно требовал дипломатическим путем. Россия еще не в войне с Портою, но приязненные отношения между обоими государствами прекратились, и, повторяю, не я сделаю шаг назад, когда дело коснется чести моей Родины».

Император Николай Павлович и английский герцог провели секретные переговоры. Затем Веллингтоном и Нессельроде и Ливеном с российской стороны был подписан Петербургский протокол, по которому Греция должна была получить автономию на основе вассальной зависимости от Порты. В протоколе говорилось, что если Оттоманская Порта отвергнет предложенные условия примирения с Грецией, то и Россия, и Англия «воспользуются всеми благоприятными обстоятельствами своего влияния на обе стороны, с целью привести их к примирению на упомянутых основаниях». Это был завуалированный намек на то, что Россия и Англия объявят Турции войну. Планировалось, что победоносную. И в этом случае российский император обещал не добиваться расширения своих владений в Европе, а ограничиться выплатой контрибуции.

Протокол предусматривал возможность присоединения к нему других держав. Франция со временем присоединилась, а Австрия и Пруссия отказались.

В Турции между тем назревал внутриполитический кризис. Махмуд II с помощью египтян начал формировать новую армию по европейскому образцу. Это начинание вызвало недовольство у старой армии, состоявшей из янычар. В середине июня 1826 года они предприняли попытку государственного переворота, однако, вместо того чтобы штурмовать дворец, принялись грабить лавки, и это дало время султану собраться с силами. Мятеж был жестоко подавлен, а тысячи янычар истреблены. Причем казнили не только самих янычар, но и тех, кто их укрывал. Казнили даже за простое сочувствие казненным.

Но фактически эти репрессии уничтожили весьма значительную часть турецкой армии, а новую еще только предстояло создать. То есть фактически в тот момент султан остался вообще без армии. Увы, в полной мере воспользоваться сложившимся преимуществом для своей пользы Николай не смог: началась русско-персидская война. Однако русские дипломаты, пользуясь этой ситуацией, усилили нажим. Переговоры происходили на русской территории в Аккермане.

Аккерманская конвенция подтвердила все положения более раннего Бухарестского договора. Были подтверждены привилегии Молдавии, Валахии и Сербии, а русским судам предоставлялась полная свобода торговли в оттоманских портах и морях.

Война с Персией

Война 1826–1828 годов стала продолжением череды военных конфликтов между Россией и Ираном, начавшихся еще во времена Екатерины Великой. Все они оканчивались проигрышем Персии, но шах никак не мог примириться с поражением, он жаждал реванша, но проигрывал снова и снова.

В царствование Александра I в 1813 году по Гюлистанскому миру Россия получила Восточную Грузию, северную часть современного Азербайджана, Имеретию, Гурию, Мегрелию и Абхазию, а также право иметь военный флот на Каспийском море. Шах Фетх Али мечтал пересмотреть этот договор.

На этот раз против России сформировался союз между Персией и Османской империей, а помощь им оказывала Великобритания. У России в этой войне союзников не было.

Поводом для начала боевых действий стали известия о восстании 14 декабря и междуцарствии. Шах решил, что Российская империя слаба.

Войска Персии возглавил наследный принц Аббас-Мирза.

В июне 1826 года они в двух местах перешли границу. Были захвачены южные районы Закавказья и нанесен первый удар по русским войскам. В середине лета 40-тысячное войско Аббас-Мирзы форсировало реку Аракс и подошло к крепости Шуша на территории современного Азербайджана. Малочисленный гарнизон Шуши под начальством полковника Реутта 47 дней героически сопротивлялся армии Аббаса-Мирзы.

3 сентября 1826 года состоялась Шамхорская битва, в ходе которой был разгромлен 18-тысячный авангард персидской армии. Спустя два дня был освобожден город Елизаветполь^[47] и снята осада Шуши. Спустя еще неделю 35-тысячная армия персов потерпела поражение.

Война продолжилась на следующий год: русские войска взяли Эривань и вступили в персидский Азербайджан, овладели Тавризом. 10 февраля 1828 года был подписан Туркманчайский мирный договор, который подтвердил все условия Гюлистанского мирного договора. Персами признавался переход к России части Каспийского побережья до реки Астары. Границей между двумя государствами стал Аракс. А еще персидский шах должен был выплатить контрибуцию в размере 20 миллионов рублей. После того как шах выплатит контрибуцию, Россия обязалась вывести свои войска с территорий, подконтрольных Ирану. Персидский шах обещал предоставить амнистию всем жителям, сотрудничавшим с русскими.

Эта победоносная для России война год спустя отозвалась для России самым печальным образом: толпа фанатиков ворвалась в русское посольство и перебила всех, кто там находился. В числе погибших был посланник Александр Сергеевич Грибоедов – талантливейший человек, драматург и композитор. Его пьеса «Горе от ума» не сходила с русской сцены, и, по выражению цензора Никитенко, «в этой пьесе осталось только одно горе: столь искажена она роковым ножом бенкендорфской литературной цензуры».

Предыстория этого нападения такова: одним из пунктов крайне тяжелого для Персии Туркманчайского мирного договора было узаконение для армян возможности переселиться из Персии в Россию. Воспользоваться этой возможностью пожелал и евнух шахского гарема Якуб, главный казначей и хранитель драгоценных камней шаха. Однако евнух слишком много знал и мог выдать русским многие дворцовые тайны. Шах не хотел его отпускать, но Якуб спрятался от него на территории русского посольства.

Тогда шах объявил, что Якуб обокрал казну шаха, и потребовал выдать вора, но русский посол Александр Сергеевич Грибоедов отказался.

Кроме Якуба в русском посольстве укрылись две армянки, сбежавшие из гарема одного из родственников шаха. Это еще больше подогрело ненависть тегеранцев к русским.

И вот в начале 1829 года толпа тегеранцев напала на русскую миссию, которую охраняли всего 35 казаков. Силы были неравны. «Народ выломал двери в доме нашего посланника, и как сам он, так и большая часть его чиновников и служителей пали жертвой разъяренной черни», – описывал произошедшее Бенкендорф. В схватке погибли все чиновники, охранники и служители миссии. Выжил один лишь секретарь Мальцов, сумевший спрятаться во время резни: преданный слуга-иранец закатал его в ковер. Тело Грибоедова было так изрублено и избито, что опознали его только по приметному шраму на руке, полученному когда-то на дуэли.

Улаживая дипломатический скандал, шах подарил русскому императору бесценный алмаз, получивший прозвание «Шах». Его привезла в Россию купеческая чета Лазаревых – армян-переселенцев.

Николай принял подарок со словами: «Я предаю вечному забвению злополучное тегеранское происшествие», а Лазаревым пожаловал дворянство.

Резня в Греции

Окончание последней русско-персидской войны способствовало созданию благоприятной обстановки для активизации решения греческого вопроса.

Надо признать, что в Греции турки действовали крайне жестоко, истребляя не только вооруженных мужчин, но и стариков, и женщин, и детей. Турки планировали полностью уничтожить греческое население мятежных районов, чтобы потом заселить их мусульманами. А даже в то отдаленное время, намного более жестокое, нежели наше, подобная политика не могла не вызвать резкое осуждение. Пока Николай Павлович был занят войной с Персией, он не мог прибегнуть к решительным мерам против Турции, а потому ограничивался лишь дипломатией, но малоуспешно: война в Греции становилась все более кровопролитной. В начале июня 1827 года египетские и турецкие войска взяли Афины, на следующий день пал Акрополь. Турецко-египетские войска овладели большей частью полуострова Морея и принялись безжалостно вырезать христианское население. Причем греков не просто казнили, а подвергали изощренным мучениям. Женщин, детей и оставшихся в живых мужчин продавали в рабство в Египет.

Турция с возмущением отказалась принять предложенный ей русскими и англичанами план «умиротворения Греции»: великий визирь счел это вмешательством во внутренние дела Порты. Но в Константинополе сделали выводы из объединения Европы и решили поторопиться с завершением резни, для чего привлекли египетские вооруженные силы.

Российский министр иностранных дел Карл Васильевич Нессельроде писал: «… если предприятие Мехмеда-Али^[48] состоится, то или оно увенчается успехом, или же греки отразят столь опасную атаку. Если ее исход будет успешным для паши, то первым последствием этого станут истребление христианского народа, водворение египтян в Европе, прекращение нашей торговли с Грецией, продолжение пиратства в водах Архипелага – в общем, все те бедствия, на которые мы неоднократно указывали. Более того, каким был бы тогда результат переговоров, начатых великими державами Европы с целью умиротворения Леванта^[49]? Какие плоды принес бы договор, который они только что подписали?»

Беспокоила европейские державы и возможность самостоятельной победы греков. Нессельроде предпочитал, чтобы примирение произошло именно на условиях, разработанных в Петербурге. А англичане опасались, что в случае завоевания Грецией полной независимости ослабнут позиции Великобритании в Средиземноморье.

Николай Павлович вернул из отставки доблестного флотоводца Дмитрия Николаевича Сенявина, прославившегося еще во времена Екатерины, но при Александре I попавшего в опалу. Теперь новый император произвел Сенявина в адмиралы и дал ему наставление привести русскую эскадру из Кронштадта в Портсмут.

В Англии русские корабли могли встать на стоянку, принять воду, дрова и провизию. Ну а русский посол в Британии Ливен должен был определить время выхода кораблей в поход в Средиземное море. Однако до поры до времени русским морякам категорически воспрещалось вмешиваться в греко-турецкую войну, они должны были придерживаться строгого нейтралитета. Инструкция Министерства иностранных дел предписывала эскадре исключительно охрану русского торгового мореплавания, ведь война способствовала активизации пиратства. С такой же целью в Средиземное море были направлены французские, а затем и австрийские военные корабли.

24 июня (6 июля) 1827 года представители России, Англии и Франции подписали Лондонскую конвенцию. Ее основой послужил Петербургский протокол. Три державы предлагали султану свое посредничество для примирения с греческими повстанцами на следующих условиях: автономия Греции при выплате ежегодной дани Турции; управление местными властями при праве Константинополя участвовать в их формировании; право греков выкупить турецкую собственность на греческой территории. В конвенции было сказано, что если Турция в течение месяца не примет эти условия, то к ней будут применены принудительные меры.

Требования Лондонской конвенции были направлены турецкому правительству, однако Турция их отвергла. Более того, ее войска при поддержке египтян продолжили наступление.

Но и греки не сдавались! Новость о союзе России, Англии и Франции против Турции подействовала на них ободряюще. Летом 1827 года третье Национальное Собрание греков провозгласило полную независимость страны и отказалось признать султана в качестве сюзерена Греции. Собрание приняло Гражданскую Конституцию Эллады. Правителем был избран Иоанн (Иван Антонович) Каподистрия, в то время находившийся на службе в России, занимавший важные государственные должности и возведенный российским императором в графское достоинство.

Николай I поначалу планировал назначить Каподистрию своим представителем при восставших, однако Иван Антонович отказался принять это предложение. Он считал, что его появление в Греции в качестве русского уполномоченного сильно усложнит дело, и Николай был вынужден с ним согласиться. Император издал Высочайший указ Правительствующему Сенату, «всемилостивейше уволив» Каподистрию от службы и выразив графу полные благоволение и признательность «за ревностное его служение, за усердие к пользе и славе России и личную преданность». Кроме того, Николай I отдал приказ предоставить в полное распоряжение Каподистрии бриг «Ахиллес». В случае необходимости командующий эскадрой Гейден должен был оказать и другое содействие просьбам нового главы греческого правительства.

Однако Каподистрия в Грецию не спешил. Он предпочитал выждать, наблюдая за разворачивающимися событиями. А наблюдать было за чем!

Турки совместно с египтянами творили все новые и новые жестокости в страдавшей от голода и чумы Морее, а соединенный турецко-египетский флот собрался в Наваринском заливе. 20 октября 1827 года британские, французские и русские эскадры под общим командованием английского вице-адмирала Эдварда Кодрингтона вошли в греческие воды и в Наваринской бухте Пелопоннеса встретились с турецко-египетским флотом. В ходе четырехчасового Наваринского сражения турецко-египетский флот был разбит. Вслед за этим французский десант высадился на сушу и помог грекам довершить разгром турок. Турецкий флот был уничтожен, а египетские войска блокированы в разоренной Морее. В связи с этой победой шестидесятичетырехлетнему адмиралу Сенявину были вручены алмазные знаки к ордену Святого Александра Невского.

Только после Наваринского сражения Иоанн Каподистрия наконец прибыл в Грецию. Он стал первым правителем этой страны вплоть до своей смерти в 1831 году от рук заговорщиков, что вызвало новую гражданскую войну в стране.

Русско-турецкая война

После Наваринской победы между союзниками начались разногласия. Воспользовавшись этим, Турция в декабре 1827 года объявила России войну.

Великая княжна Ольга Николаевна писала: «В 1828 году была объявлена война с Турцией. Папа́ последовал за войсками на Юг, Мама́ переселилась в Одессу, чтобы быть поближе к нему».

Основными направлениями военных действий стали Балканы и Закавказье. На Балканах Россия располагала 95-тысячной Дунайской армией под командованием генерала Петра Христиановича Витгенштейна. Ей противостояла турецкая армия общей численностью до 150 тысяч человек. Русскими войсками в Закавказье командовал генерал Иван Федорович Паскевич.

Начало войны стало для России благоприятным: русские войска дошли до середины Болгарии и заняли значительную часть Армении. Но потом их продвижение замедлилось, а в европейской части даже имели место и отступления. И это вполне устраивало союзников, не желавших усиления России. Дипломаты плели интриги, казавшиеся бесконечными. Но военные действовали!

В 1829 году Паскевич дошел до Эрзерума и занял его. Великий князь Михаил Павлович, чьи войска действовали на территории Валахии, осадил крепость Браилов (современная Брэйла).

Император решил лично посетить поля сражений и весной 1828 года отправился в действующую армию. Он посещал госпитали, вникал в детали снабжения армии. Прибыв на место, со знанием дела осматривал все начатые осадные работы и торопил с их окончанием.

Русские войска при осаде Браилова применяли в числе прочего и ракеты, сконструированные выдающимся военным инженером, артиллеристом Александром Дмитриевичем Засядко. Он не только изобрел боевую ракету оригинальной конструкции, но и сконструировал пусковой станок, позволяющий вести залповый огонь, а также приспособления для наведения этих ракет. Дальность ракет Засядко составляла 6 тысяч метров, в то время как у их английских аналогов дальность была менее 3 тысяч метров.

Не выдержав столь яростной бомбардировки, крепость Браилов в конце концов сдалась.

Наблюдая за штурмами крепости Браилов, император со свитой разместился на высоком кургане, откуда было хорошо видно поле сражения. Однако там он и его свита представляли собой отличную мишень для турок. Вокруг Николая свистели ядра, но уговорить его оставить удобный наблюдательный пункт удалось лишь с большим трудом.

Николаю нравилось быть в гуще событий. Длительное время император находился в действующей армии. Опасность была совсем близко. Как рассказывает Бенкендорф, «…курьеров наших резали, транспорты грабили, болезни все более и более разрежали наши ряды, и волы издыхали сотнями, отчего останавливался подвоз припасов». Николай и сам переболел лихорадкой, возможно, малярией, но довольно быстро от нее оправился. Он совершал длительные путешествия по неприятельской земле, не выказывая ни малейшего страха. Он спокойно спал и вел живые беседы с приближенными, словно они находились «между Петербургом и Петергофом».

Императорский лагерь, напоминавший небольшой городок, расположился на реке Дунай, в деревне Сатунов, напротив турецкой крепости Исакча. Русским войскам нужно было форсировать реку и захватить крепость. Николай, чувствуя себя в родной стихии, лично руководил тем, как налаживали переправу, – это было именно то, чему его учили с детства. А когда переправа началась, то генералу Ивану Ивановичу Дибичу стоило большого труда, чтобы уговорить его не подвергать свою жизнь опасности.

По воспоминаниям Бенкендорфа, император все же переправился через реку, причем выбрал лодку запорожских казаков. Бенкендорф пишет: «Этим людям, так недавно еще нашим смертельным врагам и едва за три недели перед тем оставившим неприятельский стан, стоило лишь ударить несколько раз веслами, чтобы сдать туркам, под стенами Исакчи, русского самодержца, вверившегося им в сопровождении всего только двух генералов. Но атаман и его казаки были в восторге от такого знака доверия».

Крепость Исакча сдалась, и русская армия проследовала далее – к крепости Силистрия и к крепости Шумла, расположенной в предгорье Балкан, и осадила их.

Осмотрел Николай Павлович и Черноморский флот, а для дальнейшего морского путешествия выбрал корабль «Париж». На нем Николай прибыл к осажденной Варне.

После взятия города он немедленно отправился осмотреть все инженерные работы, предпринятые во время осады и штурма. «Государю хотелось самому все увидеть и всем распорядиться, – вспоминал Бенкендорф. – Его не смущали ни чудовищная разруха, царившая в городе, ни валявшиеся прямо на улицах разлагающиеся под жарким солнцем трупы. Обнаружив чудом уцелевшую греческую церковь, Николай повелел отслужить в ней молебен. А на следующий день молебен с коленопреклонением отслужили под открытым небом».

Смерть Марии Федоровны

Пребывание русского самодержца в местах военных действий окончилось внезапно. Николай Павлович был вынужден спешно покинуть завоеванную Варну, получив из Петербурга печальные известия: тяжело заболела его мать, вдовствующая императрица Мария Федоровна.

Ольга Николаевна писала: «В октябре захворала Бабушка. Заботы об обоих сыновьях в действующей армии подорвали ее здоровье. Взятие крепости Варна затянулось, когда же наконец произошло ее падение – это было ее последней радостью. Она, не знавшая в течение 69 лет ни устали, ни нервов, стала жаловаться на усталость. Ее старый врач, доктор Рюль, только качал головой».

Николай Павлович морем прибыл в Одессу, а оттуда поспешил в Петербург. Ольга Николаевна продолжала: «Папа́, извещенный об этой необычайной слабости, точно предчувствуя грозящую катастрофу, поспешил из Одессы, чтобы присутствовать при дне ее рождения 14 октября. Мы были у обедни в маленькой часовне Зимнего дворца, когда раздался его голос в передней. Мы бросились ему навстречу. Мама́ за нами, через несколько минут мы все вместе опустились на колени вокруг кресла больной. «Николай, Николай, неужели это ты?» – воскликнула государыня, схватила его руки и притянула его к себе на колени. Никто не знает, почему и когда картины сплоченной семейной жизни запечатлеваются в детском сердце и когда они снова встают и захватывают его. Подробности эти кажутся незначительными, но как они сильны и негасимы! Такой осталась в моем сердце эта картина: Папа́ на коленях своей матери, старающийся сделать себя маленьким и невесомым.

Десять дней спустя, 24 октября 1828 года, государыня-мать скончалась в Зимнем дворце».

Похороны вдовствующей императрицы – необычайно пышные и торжественные – стали последним поводом для приезда в Петербург великого князя Константина Павловича.

Адрианопольский мир

Несмотря на военные победы, положение русской армии было далеко не радужным: свирепствовали болезни, среди которых была страшная, в то время неизлечимая чума. Люди страдали от невыносимой жары, от отсутствия хорошей воды, от перебоев с провиантом.

В такой обстановке генерал Иван Иванович Дибич решился на отчаянный маневр: он дал туркам сражение близ села Кюлевча в восточной Болгарии и разгромил их. Остатки турецких войск укрылись в Шумле и были там блокированы. Ну а Дибич решил не тратить время и силы на осаду хорошо укрепленной Шумлы, ограничившись лишь наблюдением за ней. Он двинулся вперед – через Балканы. Так русская армия появилась под Адрианополем, то есть уже совсем близко от Константинополя.

Конечно, маневр Дибича был крайне рискованным, ведь он оказался в глубоком тылу врага. Но все же он достиг цели: перепуганный султан согласился на подписание мирного договора.

Согласно Адрианопольскому договору царь должен был возвратить султану все европейские завоевания, кроме островов в устье Дуная, но сохранял за Россией, помимо пунктов, уступленных ранее по Аккерманской конвенции, новые города – Анапу, Поти, Ахалцих, Ацхур и Ахалкалаки. Были подтверждены еще раз и гарантированы права Молдавии, Валахии и Сербии. Порта предоставляла свободный проход через Босфор и Дарданеллы русским судам. Русским подданным были даны полная свобода торговли на всей территории Османской империи и право плавания по Черному морю. Султан обязывался уплатить России 11 500 дукатов контрибуции, а для обеспечения этой суммы Болгария и Дунайские княжества должны были оставаться временно оккупированными русскими войсками. Ну и, наконец, Турция согласилась предоставить Греции автономию, а затем и полную независимость. Адрианопольский мир стал блестящей дипломатической победой России.

Польский вопрос

Коронация в Москве осенью 1826 года была не единственной для Николая Павловича и его супруги. В мае 1829 года он вторично короновался в Варшаве, в Сенаторском зале Королевского замка. Во время церемонии использовалась корона Анны Иоанновны, тогда же получившая второе название «Польская», а также коронационный меч – меч короля Яна Собесского. Спутник императора Бенкендорф вспоминал, что «и поляки, и русские радостно смотрели на государя и одинаково одушевлялись желанием заслужить его удовольствие». Самые знатные польские дамы с балконов махали Николаю Павловичу платками и «казались в восторге от красоты императора, от бесподобного личика его сына, от приветливых поклонов и всей очаровательной осанки императрицы; словом, самый глаз внимательный не открыл бы в варшавской встрече ничего, кроме радости и привязанности верного своему монарху народа».

Однако не прошло и года, как польский Сейм принял постановление о детронизации Николая Павловича. Случилось это при следующих обстоятельствах.

Наместником в Польше был цесаревич Константин Павлович, который сосредоточил в своих руках командование русскими и польскими частями, управление гражданской частью, но, по выражению современника, не смог стяжать народной любви. Единственная заминка во время коронации младшего брата была связана тоже именно с ним: лошадь Константина внезапно заупрямилась и пошла назад, не желая слушаться. Ему пришлось спешиться и проделать часть пути пешком, пока не подвели нового коня. Многие увидели в этом дурное предзнаменование.

В июле 1830 года во Франции произошла очередная революция. Карл X был свергнут, ему на смену пришел Луи-Филипп, прозванный королем-буржуа. Во Франции установилась конституционная монархия. Это событие всколыхнуло всю Европу. Обстановка была столь напряженной, что политики не исключали даже того, что Европа будет ввергнута в большую войну, важную роль в которой сыграет Россия. У этих опасений были веские основания: Николай I откровенно презирал нового французского монарха, неоднократно уничижительно о нем высказывался. Он долго не желал признавать его и думал о вооруженном вторжении монархических стран во Францию, но не нашел поддержки. И скрепя сердце признал короля-буржуа.

А затем внимание Николая I отвлекли иные события: революция во Франции подтолкнула поляков к тому, чтобы начать восстание. Заговорщикам удалось склонить на свою сторону многих генералов польского происхождения. У них было 10 тысяч солдат против примерно 7 тысяч русских солдат. Планировалось убийство наместника – великого князя Константина Павловича – и захват казарм русских войск. Выступление было назначено на 29 ноября.

Согласно полученным в Петербурге известиям, несколько подпрапорщиков ворвались в Бельведерский дворец, изранили президента полиции и убили одного из генералов, однако Константин Павлович сумел бежать. Весь город пришел в волнение. Народ выломал двери арсенала и принялся вооружаться. Польские войска стали на сторону бунтовщиков.

Увы, Константин оказался совершенно неспособен организовать какое-либо сопротивление восставшим, хотя к нему присоединились все русские войска, стоявшие под Варшавой. Несмотря на то что сил у него было достаточно (были и люди, и артиллерия), Константин ничего не делал, только слал отчаянные донесения в Петербург. Потом он вместе с войском и вовсе бежал из Польши. До Петербурга он не добрался: по пути, в Витебске, заболел холерой и умер. Известие о смерти брата вызвало слезы на глазах Николая. Впрочем, другие члены императорской семьи не сильно кручинились об этой утрате. Великая Княжна Ольга Николаевна так писала о польских событиях и о своем дяде: «Что же касается Константина Павловича и его пребывания в Польше, то Мама́ считала, что он заслужил быть повешенным, и называла его фрондером».

Николай Павлович немедленно отправил соболезнования морганатической супруге Константина, княгине Лович, и пригласил ее вместе с телом мужа прибыть в Петербург. Княгиня приняла приглашение, но все произошедшее столь пагубно подействовало на ее здоровье, что почти сразу после прибытия в Царское Село она умерла. Ольга Николаевна написала о ней так: «Вдова великого князя Константина Павловича, княгиня Лович, ангелоподобное создание, которая, казалось, только и жила для того, чтобы смягчить грубость своего мужа, была полькой и перенесла много страданий. Она бежала с ним вместе от польских инсургентов, поначалу таких удачливых, ухаживала за ним до последнего вздоха в Белостоке и приехала потом к нам в Царское Село, где родители приняли ее как сестру. Сломанная душой и телом от всего перенесенного, она не оправилась больше и скончалась как раз год спустя после революции, оплакиваемая теми немногими, в кругу которых она светилась своей добротой».

Холера!

В тот год лето выдалось очень жарким, что способствовало распространению холеры. Эпидемия перекинулась и в Петербург. Ольга Николаевна вспоминала: «Холера быстро распространялась вдоль по Волге. Ее еще не знали в Европе и думали, что можно ее сломить, как чуму, средствами дезинфекции. Как только она добралась до Петербурга, двор замкнулся в строгий карантин. Никто не имел права въезда в Петергоф. Лучшие фрукты этого особенно теплого лета выбрасывали, также салат и огурцы».

Властями были предприняты необходимые карантинные меры: обустроены госпитали, ограничено передвижение людей, усилен полицейский надзор. Но эти меры простой народ счел частью тайного плана по преднамеренному отравлению людей, и начались возмущения. Чернь столпилась на Сенной площади, а потом рассвирепевшая толпа бросилась на дом, в котором была обустроена временная больница. «Все этажи в одну минуту наполнились этими бешеными, которые разбили окна, выбросили мебель на улицу, изранили и выкинули больных, приколотили до полусмерти больничную прислугу и самым бесчеловечным образом умертвили нескольких врачей», – писал современник. Испуганные полицейские не вмешивались, даже генерал-губернатор граф Эссен, хоть и прибыл на место, не сумел восстановить порядок. Тогда граф Васильчиков с барабанным боем вывел на Сенную батальон Семеновского полка. Это хотя и заставило народ разойтись по боковым улицам, но не усмирило бунтовщиков.

По воспоминаниям знаменитого цензора, профессора Александра Васильевича Никитенко, три больницы были разорены народом до основания. Чернь останавливала даже кареты с больными и разносила их в щепы. Никитенко передает следующий разговор:

«– Что вы там делаете? – спросил я у мужика, который с торжеством возвращался с поля битвы.

– Ничего, – отвечал он, – народ немного пошумел. Да не попался нам в руки лекарь, успел, проклятый, убежать.

– А что же бы вы с ним сделали?

– Узнал бы он нас! Не бери в лазарет здоровых вместо больных! Впрочем, ему таки досталось камнями по затылку, будет долго помнить нас».

В столице воцарился ужас. Тогда император решился на нетривиальный и крайне смелый поступок: он прибыл из безопасного Петергофа в Петербург. Одновременно в город были подтянуты войска. Николай Павлович ехал в открытой коляске. За ним следовала телега, куда были сложены тела погибших при бунте. Так он выехал на Сенную площадь, сплошь занятую агрессивно настроенной толпой. Но то, что перед народом появился сам государь, несколько усмирило восставших. Далее Бенкендорф, свидетель всего произошедшего, описывает: «Государь остановил свою коляску в середине скопища, встал в ней и громовым голосом закричал: "На колени!". Вся эта многотысячная толпа, сняв шапки, тотчас приникла к земле. Тогда, обратясь к церкви Спаса, он сказал: "Я пришел просить милосердия Божия за ваши грехи; молитесь ему о прощении; вы Его жестоко оскорбили. Русские ли вы? Вы подражаете французам и полякам, вы забыли ваш долг покорности мне; я сумею привести вас к порядку и наказать виновных. За ваше поведение в ответе перед Богом – я. Отворить церковь: молитесь в ней за упокой душ невинно убиенных вами"».

Далее Бенкендорф с восхищением описывает, как вся огромная толпа, опустив глаза перед «грозным повелителем», умолкла и стала креститься, многие заплакали. Тогда Николай сказал: «Приказываю вам сейчас разойтись, идти по домам и слушаться всего, что я велел делать, для собственного вашего блага».

«Толпа благоговейно поклонилась своему царю и поспешила повиноваться его воле» – так завершает Бенкендорф описание этой сцены, добавляя: «Порядок был восстановлен, и все благословляли твердость и мужественную радетельность государя».

Николай объехал весь Петербург, по которому были расставлены выведенные из казарм войска. Он обращался к солдатам, ободряя их, «везде его принимали радостными криками, и появление его водворяло повсюду тишину и спокойствие».

Эпидемия продлилась долго и унесла много жизней. Священники не успевали отпевать умерших. Николай взял за правило приезжать в Петербург каждую неделю по два-три раза и каждый раз объезжал войска. Эта его манера общаться непосредственно с народом во время каких-либо бедствий или восстаний восхищала многих. Но некоторым она казалась чрезмерной. «Сие решительное средство, как последнее, не должно быть всуе употребляемо, – писал Пушкин. – Чернь перестает скоро бояться таинственной власти и начинает тщеславиться своими сношениями с государем. Скоро в своих мятежах она будет требовать его появления как необходимого обряда».

А болезнь ширилась. Она проникла и в Новгородские военные поселения, где случился кровавый бунт, жестоко подавленный.

Центром мятежа стал город Старая Русса, где народ убил городничего, разгромил полицейский участок, разграбил питейные дома. Обезумевшие поселяне убивали офицеров и членов их семей.

Красочно, с подробностями, этот бунт описал Лаврентий Серяков – кантонист, будущий художник-гравер, которому в то время было 9 лет: «Толпа бушевала; раздавались крики, брань, угрозы; шум становился все сильнее и сильнее… Бывший мой учитель унтер-офицер грамотей Остроухов не избег печальной участи: избитого, полуживого его привязали к столбу. Поздно вечером мимо столба проходила моя матушка; заметив учителя, она тихонько его окликнула. Страдалец узнал ее и чуть слышным голосом сказал: " – Матушка, дай мне, пожалуйста, напиться; у меня в горле горит…" Ночью бунтовщики, по большой части пьяные, расхаживали по селу, пели песни и вообще были как бы в чаду от совершенных ими безумств. На каждом шагу встречались сцены вроде следующей: сидит небольшая группа бунтовщиков, распивают награбленное вино и закусывают громадными обломками сахара, забрызганными человеческою кровью…» Чтобы спастись от расправы, офицерские жены переодевались в сарафаны, так как европейское платье делало их мишенью для восставших.

Николай лично руководил подавлением мятежа и даже встречался с некоторыми бунтовщиками – с теми, кто раскаялся.

«Конечно, я могу вас простить, но как Бог вас простит?» – говорил он. Николай распорядился составить военно-судные комиссии, которые определяли вину каждого и назначали наказания – обычно очень суровые. Бунтовщиков прогоняли сквозь строй и наказывали кнутом столь жестоко, что многие погибали. Все это видел и позднее в деталях описал Лаврентий Серяков: и казнь приговоренных к смерти бунтовщиков, и наказание шпицрутенами, и клеймение осужденных на каторгу. Он писал: «Наивно – детскими, любопытными глазами – следил я за взмахами кнута и взглядывал на спины казнимых: первые удары делались крест на крест, с правого плеча по ребрам, под левый бок и слева направо, а потом начинали бить вдоль и поперек спины. Мне казалось, что палач с первого же раза весьма глубоко прорубал кожу, потому что после каждого удара он левою рукой смахивал с кнута полную горсть крови. При первых ударах обыкновенно слышен был у казнимых глухой стон, который умолкал скоро; затем уже их рубили как мясо…»

Этот бунт привлек внимание властей к тому, что военные поселения, оставшиеся в наследство от прошлого царствования, далеко не столь хороши, как предполагалось изначально. Бенкендорф осторожно отмечал «глубоко укоренившееся в поселениях неудовольствие к своему положению» и «необходимость изменить начала устройства» этих поселений. Но, конечно, шефа жандармов волновали не чувства, не страдания людей, вся жизнь которых проходила в кабале и неволе, а та опасность, которую они представляли для режима. Он считал нужным искоренить «дух братства и совокупных интересов, который из… гренадерских полков составлял как бы отдельную и притом вооруженную общину, разъединенную и от армии, и от народа». Жестокое подавление восстания, пытки и казни он считал «блестящей страницей» в царствовании Николая I.

Подавление восстания в Польше

«Война в Польше, бунт в Западных губерниях, страшная смертность в столицах, мятеж на Сенной и в военных поселениях – все это обещало мало хорошего», – пишет Бенкендорф.

1830 год выдался для страны нелегким. Восстание быстро охватило всю Польшу, «утвердилась безрассудная и бедственная для всего края революция», – писал Бенкендорф. Мало того, восстание распространилось и на соседние губернии. На Волыни, в Подолии, в Белоруссии и на территории бывшего Великого княжества Литовского разворачивалась партизанская война. В ней приняли участие даже католические монахи, а некоторые монастыри стали опорными пунктами восставших.

Но были и плюсы для России: поляки открыто заявили, что Балтийское море на севере, Черное море и Карпаты на юге должны стать будущими границами воскресшей Польши. Это не могло понравиться ни Австрии, ни Пруссии, которые занимали указанные территории. А потому на международную поддержку повстанцы рассчитывать не могли. Безучастно отнеслись к восстанию и Англия с Францией.

К тому же единства среди мятежников не было. Сыграв на классовой розни, русскому правительству постепенно удалось справиться с партизанами. Император объявил, что крестьяне, добровольно сложившие оружие, будут прощены, а вот восставшие шляхтичи предстанут перед судом, а их имения будут конфискованы. Поэтому многие крестьяне, убедившись, что восстание им ничего не дает, покидали отряды.

Не было единства и в самой Варшаве. Поляки плохо представляли, что им делать. То они формировали Временное правительство…, то генерал Иосиф Хлопицкий провозглашал себя диктатором. Сейм то отнимал у него диктатуру, то возвращал ее, то снова отнимал… В Петербург были посланы делегаты для переговоров, однако никакого соглашения достигнуто не было: Николай проявил жесткость и не обещал повстанцам ничего, кроме амнистии. Он отправил повстанцам письмо, заканчивавшееся словами: «Первый пушечный выстрел, сделанный поляками, убьет Польшу».

В ответ Сейм принял акт о низложении Николая Павловича и о запрете представителям династии Романовых когда-либо занимать польский престол. В это время в Лондоне находился польский посланник. Он усердно пытался склонить Лондон на сторону Варшавы, но, когда британский премьер-министр узнал о низложении Николая I с польского престола, он прямо заявил поляку, что его миссия окончена.

Иосиф Хлопицкий, узнав, что ни одна из европейских стран Польшу не поддержит, понял, что и восстание обречено. Он настаивал на компромиссе с Николаем, а так как Сейм к нему не прислушался, то он сложил полномочия. Ему на смену пришел Михаил Гедеон Радзивилл, делавший ставку на вооруженное противостояние с Петербургом.

Так как восстание стало для Николая I неожиданностью и ему на переброску войск требовалось время, то и поляки получили возможность набрать армию. Это заняло 3–4 месяца, и боевые действия начались лишь в феврале. К этому времени польская армия насчитывала уже около сотни орудий и 80 тысяч человек. Это почти равнялось выставленной против Польши русской армии. Однако профессиональных военных у поляков было меньшинство – менее 30 тысяч. Остальные были необученными новобранцами.

Численность русских войск, которые император мог использовать для подавления восстания, составляла от 80 до 125 тысяч человек. Командовал ими граф Дибич-Забалканский.

Дибич привык действовать решительно, но неосторожно. Он рассчитывал подавить восстание с наскока и забыл про весеннюю распутицу. Раскисшие от дождей и тающих снегов дороги помешали продвижению его войск в глубь Польши.

В середине февраля произошло сражение при Сточеке, окончившееся победой поляков. Но уже во второй половине февраля состоялось кровопролитное сражение при Грохове, в котором обе стороны понесли большие потери. Поляки были вынуждены отступить к Варшаве, и с этого момента под городом начались регулярные бои.

Радзивилл был смещен, а новым главнокомандующим польской армией стал генерал Скржинецкий.

Но и у русских возникли большие проблемы: в армии начала распространяться холера. Все это мешало генералу Дибичу покончить с восстанием. Ну а Николай I, раздраженный тем, что поляки никак не сдаются, послал к Дибичу графа Орлова с предложением подать в отставку. «Я сделаю это завтра», – заявил Дибич. На следующий день он заболел холерой и вскоре умер.

В конце июня в Польшу прибыл новый главнокомандующий – граф Паскевич. Он сумел переправиться через Вислу. Перед лицом неизбежного поражения генерал Ян Скржинецкий подал в отставку, и Варшава осталась вовсе без власти. В городе начались волнения и погромы. Толпа ворвалась в здание тюрьмы и убивала арестантов, включая стариков и женщин, многие из которых были виноваты лишь тем, что они были русскими.

Генерал Ян Круковецкий объявил себя комендантом города и с помощью войск рассеял озверевшую толпу. Четверо зачинщиков были повешены.

Круковецкий, видя опасность положения, вступил в переговоры с Паскевичем, но договориться им не удалось. Паскевич предпринял решительный штурм Варшавы, во время которого сам был ранен в руку. Круковецкий подписал капитуляцию^[50].

Утром 8 сентября русские войска вступили в город через открытые ворота, и Паскевич написал царю: «Варшава у ног Вашего Величества». Флигель-адъютант, с которым было отправлено это донесение, не сразу смог пробраться в Царское Село из-за карантинных цепей. Узнав о том, что курьер из Польши задержан, Николай Павлович сам выехал ему навстречу и вместе с ним вернулся во дворец. «В несколько минут дворец наполнился людьми, и все были вне себя от радости», – вспоминал Бенкендорф.

После подавления восстания была отменена Конституция Польши, и ее заменил «Органический статут», согласно которому Польское Царство объявлялось частью России, упразднялись Сейм и польское войско. Традиционное для Польши административное деление на воеводства было заменено делением на губернии.

Тысячи польских повстанцев и членов их семей бежали за пределы Российской империи. Конечно, они рассказывали европейцам о пережитых ими бедствиях, выставляя Россию душителем свобод, угрожающим «цивилизованной Европе». Именно с того момента полонофильство и русофобия стали важными составляющими европейского общественного мнения. Николая Павловича даже стали называть «тюремщиком одной трети земного шара», которому «совершенно чуждо великодушие» – так выразился Астольф де Кюстин.

Надо сказать, что жестокое подавление восстания в Польше было неоднозначно воспринято и русским обществом. Например, князь Петр Андреевич Вяземский сочувствовал польским повстанцам, а Александр Сергеевич Пушкин ответил на это событие стихотворением «Клеветникам России», в котором были такие строки:

Мюнхенгрец и Теплиц

В 1830-е годы в Европе сложилось два союза. Первый – Австрия-Пруссия, то есть страны с абсолютной монархией. Второй союз – Англия-Франция, страны с монархией конституционной, представительской. Блоки эти соперничали друг с другом, и в основном их соперничество касалось Турции. Некогда влиятельная и процветающая Османская империя ныне слабела и распадалась, поэтому каждая из европейских стран мечтала отхватить себе от нее кусок, и каждый зорко следил за тем, чтобы сосед не «оттяпал» кусок побольше.

Летом 1833 года в местечке Ункяр-Искелсси близ Константинополя был подписан русско-турецкий договор на восемь лет. В случае нападения стороны обязывались оказывать помощь друг другу. Однако была в том договоре особая секретная статья, которая предполагала, что в случае опасности Босфор будет закрыт для кораблей любых стран, кроме России.

Этот договор стал кульминацией дипломатических успехов николаевской России на Ближнем Востоке. И, конечно, он вызвал недовольство у стран Запада. Правительства Англии и Франции заявили о незаконности соглашения. В ответ российские дипломаты заметили, что договор заключен между двумя независимыми государствами и потому имеет законную силу. Султан подчеркнул его оборонительный характер. Но и после этих заявлений нападки на договор в прессе и в парламенте западных стран не прекращались. Вновь всплыли утверждения о «русской угрозе».

Полем боя стал Кавказ, куда Англия засылала своих агентов и где снабжала повстанцев оружием. В ноябре 1836 года русский патруль задержал британскую шхуну «Виксен», которая везла оружие для Шамиля. Взяли ее с поличным: с борта шхуны было выгружено 8 орудий, 800 пудов пороха и значительное количество оружия. Однако сразу после задержания шхуны в английской прессе началась мощная антирусская кампания. Консерваторы даже подняли в парламенте вопрос о законности пребывания Черкесии (то есть современных Чечни и Дагестана) под юрисдикцией Российской империи. Некоторые члены парламента принялись угрожать России войной, требуя ввести британский флот в Черное море. Николай Павлович приказал привести в состояние повышенной боеготовности армию и флот. Конфликт угрожал перерасти в настоящую войну между Россией и Англией. Но в тот момент Британия не смогла найти союзников, а потому политики сочли за лучшее погасить конфликт, который все же стал одним из этапов ухудшения русско-британских отношений, приведшего в итоге к Крымской войне.

В сложившейся ситуации Николай I согласился на сближение с Австрией и Пруссией. Местом встреч были избраны городок в восточной Чехии Мюнхенгрец (ныне Мнихово-Градиште) и еще несколько городков неподалеку – Теплиц, Шведт, Терезиенштадт, в которых проходили предварительные консультации.

Николай I, прибыв в Мюнхенгрец в сентябре 1833 года, не уставал говорить о продолжавшихся волнениях поляков, венгров, бельгийцев. Он указывал на важность сплочения монархических сил для уничтожения революционной опасности. А также он доказывал, что союз трех монархов ослабит англо-французскую коалицию.

После длительных обсуждений соглашения были подписаны. Государи договорились о распределении функций по охране монархического строя. Российские дипломаты сообщали, что «Австрия взяла на себя охрану спокойствия на Итальянском полуострове. Сохранение спокойствия в Германии доверено Австрии и Пруссии. Наконец, Россия взяла на себя охрану Польши и Леванта». Кроме того, державы обязывались оказывать взаимную помощь друг другу, объявив о своей решимости совместными усилиями бороться с «возмутителями спокойствия Европы». Что касается польского вопроса, то союзные державы обязывались оказывать друг другу военную помощь в случае восстаний.

Особое место в переговорах занял вопрос о судьбе Османской империи. В секретной русско-австрийской конвенции по Восточному вопросу (Пруссия тоже была в курсе) говорилось о желании обоих императоров укрепить союз для сохранения Османской империи, так как ее распад неминуемо означал бы серьезные потрясения для всего мира. Конвенция ограничивала самостоятельные действия России на Востоке: Николай обязался согласовывать свои решения с Веной. Это была, без сомнения, уступка, но царь пошел на нее, так как видел в Австрии государство, союз с которым позволил бы хотя бы на время удержать западноевропейские страны от новой войны на Востоке.

Увы, Париж не признал законность их соглашений, сходную позицию заняла Англия. Однако два года спустя, встретившись в Теплице, самовластные монархи поддержали основные решения, выработанные в Мюнхенгреце и Берлине.

Примечательно, что, отправляясь на встречу в Теплиц, Николай оставил нечто вроде завещания. Это было письмо сыну, в котором император изложил свои взгляды на внешнюю политику и на роль императора в стране. Он предлагал наследнику сохранить прежний порядок управления, не менять людей, «поддерживать достоинство России» и «доброе согласие» с иностранными державами, «не заводить ссор из-за вздора». Считая, что благополучие государства зависит от личности и образа жизни императора, он советовал сыну быть «примером благочестия». Однако, когда речь заходила о подавлении бунтов, тон императора резко менялся. Он завещал сыну: «…там, где нужно, призвав, ежели потребуется, войско, и усмиряй, буде можно, без пролития крови. Но в случае упорства, мятежников не щади, ибо, жертвуя несколькими, спасешь Россию».

Гимн

Во время визита русского императора Николая I в Австрию и Пруссию его сопровождал майор, кавалергард Алексей Федорович Львов, получивший великолепное музыкальное образование: он считался скрипачом-виртуозом. Повсюду императора приветствовали звуками английского марша «Боже, храни короля!», использовавшегося в качестве гимна многими монархическим странами. По всей видимости, чужой гимн порядком надоел русскому самодержцу, и он поручил Львову сочинить новый оригинальный российский гимн. Львов с энтузиазмом взялся за дело. Считается, что за основу мелодии он взял некоторые гармонии из сочиненного его другом Федором Богдановичем Гаазе Преображенского марша, однако неподготовленному человеку довольно трудно уловить сходство.

Присоединился к работе над гимном и Василий Андреевич Жуковский, который подобрал стихи из своего старого стихотворения «Молитва русского народа», значительно его сократив, ведь гимн не должен был быть длинным и должен был легко запоминаться даже самыми необразованными людьми. Этой цели его авторы достигли. Окончательный вариант звучал так:

Первое прослушивание нового произведения состоялось в здании Придворной певческой капеллы в присутствии императора, императрицы, великого князя Михаила Павловича и шефа жандармов Александра Бенкендорфа. Николай Павлович был в таком восторге, что даже прослезился и попросил повторить гимн несколько раз. Умиленный, он подошел к Львову, крепко обнял его и поцеловал, произнеся: «Лучше нельзя, ты совершенно понял меня». Шесть строчек текста и 16 тактов легко запомнились придворным, а потом и всем жителям России. В качестве гимна Российской империи «Боже, царя храни!» просуществовал до февраля 1917 года.

1835 год, Варшава

В 1833 году по дороге за границу Николай I не пожелал остановиться в Варшаве, осмотрев только расположенные в Польше войска. В октябре 1835 года он все-таки посетил польскую столицу и там, в Лазенковском дворце, принял депутацию города, которой не разрешил говорить, приказав полякам слушать. Зато сам государь произнес очень жесткую речь. В ней были такие слова: «Вы хотели меня видеть? Вот я. Вы хотели говорить мне речи? – Этого не нужно. Я избавлю вас от лжи. Да, господа, желаю избавить вас от лжи. Знаю, что вы не чувствуете того, в чем хотите меня уверить, – знаю, что большая часть из вас, если бы возобновились прежние обстоятельства, были бы готовы опять то же начать, что делали во время революции.

Не вы ли сами за пять, за восемь лет пред сим говорили лишь о верности, преданности; не вы ли уверяли меня в привязанности вашей, – и что же? Спустя несколько дней вы нарушили ваши клятвы, допустили дела ужасные!

Император Александр I сделал для вас многое, может быть более, чем русскому императору следовало, – говорю так потому, что так думаю. Он осыпал вас благодеяниями, он пекся об вас более, чем о своих подданных настоящих; он поставил в самое счастливое, самое цветущее положение; и вы за все это заплатили ему самой гнусной неблагодарностью; вы никогда не умели довольствоваться дарованными вам выгодами и сами разрушили свое благоденствие; вы уничтожили, попрали ваши постановления. Говорю вам истину, чтобы единожды навсегда вразумить вас о взаимных наших отношениях и чтобы вы знали, чего должны держаться.

Не словам, но действиям вашим я поверю: надобно, чтобы раскаяние шло отсюда», – с этими словами государь указал на сердце. Завершалась речь пугающим предупреждением: «Я воздвигнул Александровскую цитадель^[51] и объявляю вам, что при малейшем волнении – разгромлю ваш город; уничтожу Варшаву – и уж конечно, не я выстрою ее снова.

Мне тяжело с вами говорить, тяжело государю обращаться так со своими подданными; но я говорю для вашего блага; вам, господа, подумать о том, чтобы заслужить забвение прошедшего».

Речь эта стала очень известна. Она произвела впечатление не только на поляков, но и на жителей и на политиков других европейских стран. Жестокое подавление польского восстания, жесткая позиция Николая I в Мюнхенгреце и Теплице, пугающая речь в Варшаве – все это вкупе создало России репутацию «жандарма Европы».

Визит императора в Англию

Нельзя сказать, что русские дипломаты не обращали никакого внимания на изменения имиджа России в Европе. Они прикладывали усилия на восстановление добрососедства и видели ответные шаги со стороны западных политиков.

В 1840 году было подписано секретное соглашение между Россией, Австрией, Пруссией, и на этот раз к нему присоединилась Англия. Оно было направлено против египетского паши и косвенно – против Франции. В 1841 году к соглашению по Восточному вопросу присоединилась и Франция, отказавшаяся от поддержки Турции. Фактически это присоединение означало, что Франция сдала свои позиции. Тогда Николай Павлович посчитал, что настало время для объяснения и с Англией. Казалось, что англичане не против.

Так, британский премьер-министр Роберт Пиль в блестящей речи на торжественном обеде, где присутствовали русские дипломаты и коммерсанты, высказал желание, чтобы русский царь посетил Англию. Свою речь он окончил тостом «за вечную дружбу между Великобританией и Россией». Англичане надеялись, что присутствия императора Николая I в Лондоне будет достаточно для уничтожения всех «польских глупостей», подразумевая антирусскую агитацию польских эмигрантов.

Королева Виктория, в свою очередь, сообщила британскому посланнику в России, что она была бы счастлива видеть русского царя в Англии. Такая поездка, по ее мнению, наилучшим образом подтвердила бы «сердечное согласие с Россией». Эта мысль была доведена до сведения Николая Павловича.

Император принял любезное приглашение королевы Виктории, но с двумя условиями: он желал бы путешествовать без особенного церемониала и, по возможности, с соблюдением инкогнито, также он не может остаться в Англии более десяти дней. Условия были приняты.

20 мая (1 июня) 1844 года корабль, на котором находился император Николай I, поднялся вверх по Темзе и прибыл в Вулвич – пригород Лондона. Встреча была по королевским меркам скромной, что вполне соотносилось с пожеланиями его величества. Государь погостил в загородных дворцах, принадлежавших королевской семье, посетил Букингемский дворец и беседовал с королевой Викторией, которая в тот момент находилась на последних месяцах беременности (в августе она родила принца Альфреда).

Несмотря на то что русский император путешествовал инкогнито, его встречали на улицах толпы народа. Газеты с восторгом писали, что в продолжение своего кратковременного пребывания в Лондоне император Николай I решительно всех обворожил своею рыцарскою любезностью и царским величием. На английское общество произвела громадное впечатление щедрость русского государя. Он передал герцогу Веллингтону 500 фунтов стерлингов на памятник Нельсону, еще 500 – герцогу Рутланду на памятник самому Веллингтону и столько же – на ежегодный приз на Аскотских скачках, на которых он лично присутствовал. Другие значительные суммы были пожертвованы им на разные благотворительные и общеполезные учреждения в Англии.

Англичане казались очень довольными визитом русского государя. Королева Виктория вынесла глубокое впечатление из личного знакомства с Николаем Павловичем. Принц Альберт говорил, что очарован изысканною любезностью царственного гостя. Когда Николай I пожаловал пятилетнему Уэльскому принцу знаки ордена Св. Андрея, принц Альберт не мог скрыть своего удовольствия.

Император Николай I посетил и своего старого знакомого герцога Веллингтона и беседовал с ним обо всех текущих политических вопросах, дивясь свежести памяти и силе логического мышления 75-летнего старика.

Особенное удовольствие по случаю посещения царем Англии выражал сэр Роберт Пиль, с которым российский император обсудил судьбу Османской империи, а точнее – ее будущий раздел. Пиль не только благожелательно выслушал царя, но и намекнул, что Англия желала бы получить в свое владение Египет. Ну а лорд Эбердин, которому суждено было стать премьер-министром Великобритании в 1852 году, так и вовсе назвал себя убежденным поклонником русского царя. Он передал следующие слова Николая I: «Турция – умирающий человек. Мы можем стремиться сохранить ей жизнь, но это нам не удастся. Она должна умереть, и она умрет. Это будет моментом критическим. Я предвижу, что мне придется заставить маршировать мои армии. Тогда и Австрия должна будет это сделать. Я никого при этом не боюсь, кроме Франции. Чего она захочет? Боюсь, что много в Африке, на Средиземном море и на самом Востоке. Не должна ли в подобных случаях Англия быть на месте действия со всеми своими силами? Итак: русская армия, австрийская армия и большой английский флот в тех странах!»

Эбердин не возражал, и российский государь счел это за согласие. Николай Павлович остался доволен поездкой. Он писал королеве Виктории: «Мои чувства к прекрасной Англии известны в продолжение почти тридцати лет; наиболее приятные воспоминания моей юности с нею связаны. Как же не быть мне счастливым, найдя там снова ту же самую благосклонность как в королеве, так и в ее подданных. Высказывая вам, Государыня, что моя преданность и моя признательность принадлежать вам на всю мою жизнь, я только открываю вам истинную мысль моей души. Соблаговолите же положиться на меня, как я осмеливаюсь верить в дружбу Вашего Величества. Да пребудут эти чувства, Государыня, порукою добрых и лояльных отношений между нашими государствами на благо всеобщего мира и благосостояния и, в случае надобности, на страх тем, которые намерены посягнуть на них. Да услышит меня Боже!»

А вот английская королева оставила о российском императоре куда более критический отзыв: «В нем есть многое, с чем я не могу примириться, – писала Виктория своему дяде, королю бельгийцев Леопольду, – и я думаю, что надо рассматривать и понимать его характер таким, каков он есть. Он суров и серьезен, верен точным началам долга, изменить которым не заставит его ничто на свете. Я не считаю его очень умным, ум его не обработан. Его воспитание небрежно. Политика и военное дело – единственные предметы, внушающие ему большой интерес; он не обращает внимания на искусства и на все более нежные занятия; но он искренен, я в этом не сомневаюсь, искренен даже в наиболее деспотических своих поступках, будучи убежден, что таков единственно возможный способ управлять».

Очевидно, что за приветливыми улыбками англичан таились совсем иные мысли. По выражению лорда Пальмерстона, они стремились приобрести благоволение русского монарха «одной вежливостью, не жертвуя национальными интересами». Пройдет совсем немного времени, и тайное станет явным.

Смерть великой княжны

По возвращении на родину государю пришлось пережить большую личную трагедию: его личный врач Мартын Мартынович Мандт сообщил, что дни его 19-летней дочери Александры сочтены.

Эта девушка – в семье ее звали Адини – родилась летом 1825 года. Она росла очень красивой и милой: кроткой, доброжелательной, талантливой. Прекрасно рисовала и пела. Но потом, после сильной простуды, пению стал мешать кашель. Врач Раух не заподозрил ничего серьезного и ограничился тем, что запретил девушке петь.

В восемнадцать лет Адини вышла замуж за красавца-принца Фридриха-Вильгельма-Георга-Адольфа Гессен-Кассельского. Брак был заключен по обоюдной любви, и молодые радовались предстоящему счастью, строили планы… Торжества по случаю их свадьбы длились целых три месяца, и как-то после бала Адини снова сильно простудилась; ставший уже привычным кашель резко усилился. Врачи диагностировали чахотку. Вдобавок выяснилось, что молодая женщина беременна. Медицина того времени оказалась неспособна спасти ей жизнь. В июле Александра родила недоношенного младенца и спустя несколько часов скончалась. Младенец последовал за своей матерью.

На ее похоронах отец-император плакал, не стесняясь. Смерть дочери он считал наказанием свыше за кровь, пролитую в год ее рождения – год подавления восстания декабристов.

Супруг Адини долгое время носил по ней траур. Вторично женился он лишь спустя девять лет.

Лоренц. Северный колосс. Французская карикатура на Николая I и Крымскую войну. 1850-е

Борис Покровский. Обряд казни на Семеновском плацу. 1849

Неблестящий финал

Владимир Гау. Император Николай I на смертном одре. 1855

Мрачное семилетие

В 1848 году во Франции снова случилась революция. Король-буржуа Луи-Филипп отрекся от престола, и установилась Вторая республика, просуществовавшая четыре года. На революционные события за рубежом Николай Павлович отреагировал мрачно и жестко. «Господа, седлайте коней: во Франции провозглашена республика», – воскликнул он на балу у наследника, получив известия об этих событиях.

В декабре 1852 года племянник Наполеона Бонапарта Луи Наполеон провозгласил себя императором под именем Наполеона III, и началась Вторая французская империя. Выскочка Луи Наполеон вызывал у русского государя чувства от антипатии до лютой ненависти. Более всего Николай I боялся, что нечто подобное произойдет и в России. Он слишком хорошо помнил события 1825 года и теперь решил принять меры заранее, не дожидаясь общественных возмущений. Так началось «мрачное семилетие», как называют последние семь лет царствования Николая I.

Тут и выяснилось, что даже Уваров недостаточно реакционен. Он имел смелость поспособствовать публикации статьи в защиту университетов, которая крайне не понравилась Николаю I, начертавшему: «Ни хвалить, ни бранить наши правительственные учреждения… не согласно… с достоинством правительства… Должно повиноваться, а рассуждения свои держать про себя».

Император отправил Уварова в отставку, а его преемником стал князь Платон Алексанрович Ширинский-Шихматов, требовавший, чтобы «впредь все положения и науки были основаны не на умствованиях, а на религиозных истинах в связи с богословием». Шутили, что его назначение означало для российского просвещения не только «шах», но и «мат».

Новый министр запретил студентам и профессорам поездки за границу даже с ученой целью. Уже находившиеся за границей должны были вернуться под угрозой лишения подданства и конфискации имений. Иностранцам был запрещен въезд в Россию.

В университеты теперь стали принимать только дворян, и сразу же было резко сокращено число студентов: в каждом университете, за исключением Московского, теперь могло учиться не более трехсот человек. Возросла и плата за обучение. В средних и низших учебных заведениях основным предметом стал Закон Божий. Лекции по философии, логике и психологии имели право читать только богословы. Широко известен афоризм Ширинского-Шихматова: «Польза философии не доказана, а вред от нее возможен».

Кроме того, царь приказал составить комитет «для высшего надзора за духом и направлением печатаемых в России произведений», который бы проверял уже прошедшие цензуру издания, выискивая там крамолу. Во главе комитета надзора за печатью встал Дмитрий Петрович Бутурлин, согласно характеристике П.А. Вяземского, человек хотя «умный и с способностями», но с «отсталыми понятиями», «с большими предубеждениями; сердца, полагаю, довольно жесткого и честолюбия на многое готового, но вообще одаренный тем, что выводить людей везде и всегда».

Бутурлин действительно принялся «выводить людей». По докладам Комитета в 1848 году был сослан в Вятку писатель Михаил Салтыков-Щедрин; в 1852 году выслан в Спасское-Лутовиново за некролог о Гоголе Иван Тургенев; была запрещена постановка комедии Александра Островского «Свои люди – сочтемся». Очень многие номера журналов и газет изымались из продажи и шли «под нож». Ходил анекдот, что Бутурлин пытался подвергнуть цензуре даже акафист Покрову Пресвятой Богородицы. Его оскорбило упоминание «владык жестоких и зверонравных», в котором можно было усмотреть намек на русского царя.

Петрашевцы

Одним из наиболее известных дел бутурлинского комитета было запрещение «Карманного словаря иностранных слов», составленного Буташевичем-Петрашевским.

В декабре 1849 г. в петербургских газетах было опубликовано следующее сообщение: «Пагубные учения, породившие смуты и мятежи во всей Западной Европе и угрожающие ниспровержением всякого порядка и благосостояния народов, отозвались, к сожалению, в некоторой степени и в нашем отечестве. Но в России, где святая вера, любовь к монарху и преданность престолу основаны на природных свойствах народа и доселе хранятся непоколебимо в сердце каждого, только горсть людей, совершенно ничтожных, большею частью молодых и безнравственных, мечтала о возможности попрать священнейшие права религии, закона и собственности. Действия злоумышленников могли бы только тогда получить опасное развитие, если бы бдительность правительства не открыла зла в самом начале». Далее следовал пространный рассказ о том, что служивший в Министерстве иностранных дел титулярный советник Буташевич-Петрашевский возымел замысел на ниспровержение государственного устройства, что для распространения своих преступных намерений он собирал у себя молодых людей разных сословий. «Богохуление, дерзкие слова против священной особы государя императора, представление действий правительства в искаженном виде и порицание государственных лиц – вот те орудия, которые употреблял Петрашевский для возбуждения своих посетителей!»^[52] – писала газета «Русский инвалид». Следствие установило, что 21 подсудимый в большей или меньшей степени, но все виновны «в умысле на ниспровержение существующих отечественных законов и государственного порядка». Суд определил «подвергнуть их смертной казни расстрелянием». Помиловали лишь двоих. Одного потому, что он виноват был лишь «вредным образом мыслей», а второго по причине помешательства.

«Дело петрашевцев» стало одним из самых громких дел о тайных обществах в России. Как и подавляющее большинство российских интеллигентов, Михаил Буташевич-Петрашевский выступал за демократизацию политического строя России и за освобождение крестьян непременно с землей. Он собрал обширную библиотеку, в которой были и запрещенные в России книги, в том числе и по истории революционных движений, утопическому социализму, материалистической философии. По пятницам в его доме собиралось небольшое литературное «тайное общество». Среди его членов были впоследствии прославленный писатель Федор Михайлович Достоевский, поэт и писатель Алексей Плещеев, поэт и переводчик Сергей Дуров, врач Дмитрий Ахшарумов. Бывали у Петрашевского Салтыков-Щедрин, поэт Майков. Они читали и обсуждали книги, писали стихи, басни, интересовались историей, критиковали государственных чиновников и – о ужас! – позволяли себе анализировать причины поражения восстания декабристов в 1825 году. В записях Петрашевского встречались следующие мысли: «Слово чиновник – почти то же, что мошенник или грабитель, официально признанный вор»; «законы сбивчивы, бестолковы, противоречивы».

Справедливости ради надо признать, что в 1848 году по инициативе Петрашевского члены тайного клуба действительно стали обсуждать возможность создания настоящего тайного общества, преследующего революционные цели. Они мечтали о времени, когда Россия станет парламентской республикой с выборными правительственными должностями, а составляющим империю народам будет дана широкая автономия: «внутреннее же управление должно основываться на законах, обычаях и нравах народа». Но дальше обсуждений дело не продвинулось, не было ни конкретных целей, ни единого плана, ни согласия насчет методов борьбы. Данный факт признало и следствие.

Все подсудимые были приговорены к смертной казни – расстрелу; но, приняв во внимание смягчающие обстоятельства, в том числе раскаяние подсудимых, суд счел возможным ходатайствовать о смягчении наказания. Ходатайство было удовлетворено, однако приговоренным об этом не сообщили, причем намеренно. «Русский инвалид» писал: «Его величество… изволил обратить всемилостивейшее внимание на те обстоятельства, которые могут в некоторой степени служить смягчением наказания, и вследствие того высочайше повелел: прочитать подсудимым приговор суда при сборе войск и, по свершении всех обрядов, предшествующих смертной казни, объявить, что государь император дарует им жизнь, и затем, вместо смертной казни, подвергнуть их следующим наказаниям…»

22 декабря 1849 года на Семеновском плацу состоялась инсценировка казни. Осужденные прошли через все предсмертные процедуры, им завязали глаза и привязали к столбам. Прозвучали команды… И лишь только потом был дан отбой, а приговор зачитали в окончательном виде. Петрашевского приговорили к бессрочной каторге, Достоевского – к четырем годам каторги с последующей отдачей в солдаты. Другие участники общества получили меньшие сроки наказания. Жуткая инсценировка казни серьезно повлияла на психику многих петрашевцев.

Подавление венгерского восстания

Расправу над французскими революционерами в июне 1848-го Николай воспринял с восторгом. Палачу революции – генералу Кавеньяку – он велел передать самую сердечную благодарность.

Однако революционные события во Франции подстегнули национально-освободительное движение в Европе. В середине марта началось восстание в Венгрии, направленное против власти Габсбургов. К осени того же года оно переросло в настоящую войну между Австрией и Венгрией. В начале следующего 1849 года повстанцы хвалились, что к маю займут Вену.

Стареющий австрийский император Фердинанд отрекся от престола в пользу своего племянника – Франца-Иосифа. Тот обратился за помощью к России. Николай, ненавидевший «революционную заразу», конечно, не отказал. Он отправил расправляться с восставшими венграми более ста тысяч человек под началом генерал-фельдмаршала князя Варшавского графа Паскевича-Эриванского. Объединенные русские и австрийские части вдвое превышали численность венгерской армии, но венгры дрались отчаянно, и подавить восстание оказалось делом непростым. К тому же, как это часто бывало, в войске вспыхнула эпидемия холеры.

Венгры капитулировали лишь в конце августа. Их потери составили около 24 тысяч человек, потери австрийцев – около 16 тысяч убитыми и ранеными, но при этом более 40 тысяч человек умерло от эпидемии. Такая же ситуация была и в русских войсках: убитыми и ранеными Россия потеряла чуть более 3 тысяч человек, но более 10 тысяч умерло от холеры. Расходы на войну составили около 47,5 миллиона рублей.

Конечно, Николай Павлович считал, что молодой император Франц-Иосиф должен быть благодарным ему за помощь, ведь именно вмешательство России сохранило за ним престол. Если бы не российская интервенция, судьба Австро-Венгрии могла бы быть совсем иной.

Увы, российский император оказался наивен: благодарность – это вовсе не та черта, что свойственна политикам.

Крымская война. Оборона Севастополя

Великая княжна Ольга Николаевна писала о последних годах жизни своего венценосного отца: «Папа стоял как часовой на своем посту. Господь поставил его туда, один Господь был в состоянии отозвать его оттуда, и мысль об отречении была немыслимой в его представлении о чувстве долга»;

«…когда он узнал, что существуют границы даже для самодержавного монарха и что результаты тридцатилетних трудов и жертвенных усилий принесли только очень посредственные плоды, его восторг и рвение уступили место бесконечной грусти».

Надо признать, что у государя было много поводов для печали. Он слишком долгое время был уверен в прочных отношениях России с Австрией и Англией. В 1844 году радовался встрече со «старым другом Веллингтоном», а в случае каких-либо дипломатических или военных коллизий был уверен, что Австрия и Пруссия будут соблюдать «благожелательный нейтралитет». Увы, Николай жестоко просчитался. Вчерашние союзники отвернулись от России и строили козни. А столь любимая Николаем армия оказалась вовсе не столь хороша в боях, как на парадах.

Барон Н.Е. Врангель не без сарказма писал: «Мундиры, пуговицы, ремешки – на это знаток военного дела Государь Николай Павлович обращал особое свое внимание, как будто именно это и должно было привести страну к победе». Ему вторил германский дипломат фон Гагерн: «К величайшим его (то есть Николая I. – И.Р.) слабостям принадлежит утомительная страсть к военным экзерцициям и маневрированию, хотя он лично того убеждения, что не годится в полководцы».

Годами император изводил командиров и низших чинов бесконечной муштрой. Парады, лагеря и полевые маневры были очень тяжелы даже для офицеров. Но когда началась настоящая большая война, оказалось, что Россия к ней должным образом не готова.

Давним противником России была слабеющая Османская империя. Николай I неоднократно сравнивал ее с больным человеком. В ряде доверительных бесед с британским послом лордом Сеймуром Николай говорил: «У нас на руках больной, тяжело больной человек; было бы большим несчастьем, если бы ему удалось теперь ускользнуть от нас, особенно до принятия необходимых мер». Но лорд Сеймур возражал: «Великодушный и сильный человек должен щадить больного человека». Увы, увлеченный идеей величия России, Николай не мог принять этого вежливого отказа. Французский историк Дебидур писал: «Николай I, верный традициям своих предков и подталкиваемый религиозным рвением своего народа, вменявшего ему в обязанность говорить и действовать в качестве признанного защитника православной веры в Оттоманской империи, никогда не отказывался от тех видов, которые он имел по отношению к этой державе. С начала своего царствования он мечтал либо уничтожить ее, либо полностью подчинить своей политике».

Но другие европейские державы такая перспектива не устраивала.

К середине XIX века Великобритания и Франция вытеснили Россию с ближневосточных рынков и подчинили своему влиянию Османскую империю. Российское правительство безуспешно пыталось договориться с Великобританией о разделе сфер влияния на Ближнем Востоке, а затем решило восстановить утраченные позиции прямым нажимом на Османскую империю.

9 января 1853 года на вечере у великой княгини Елены Павловны, на котором присутствовал и дипломатический корпус, государь подошел к английскому послу лорду Гамильтону Сеймуру и вполне откровенно заговорил с ним о разделе Турции. Царь говорил о том, что обстоятельства, скорее всего, принудят его занять Константинополь, что Болгария, Валахия, Молдавия и Сербия вступят под протекторат России, но при этом он, Николай, вовсе не будет против, если Англия займет Египет и Крит.

Заведя этот разговор, Николай I допустил сразу три ошибки. Первая – он не учел позицию Франции, решив, что эта страна еще очень слаба после революционных событий. Вторая – он преувеличил степень благодарности России австрийского императора Франца-Иосифа. И третье – он посчитал, что ответ Англии будет положительным.

Увы! Ответ Лондона был резко отрицательным. Англичане вполне обоснованно опасались столь значительного укрепления российских позиций на Востоке.

Николай вполне еще мог забыть об имевшем место разговоре и оставить событиям идти своим чередом. Но он решил действовать напролом, несмотря на озвученную ему позицию Англии. «Что касается Австрии, то я в ней уверен, так как наши договоры определяют наши отношения» – такую пометку сделал государь на письме английского кабинета министров.

Формальным поводом для Крымской войны послужили споры между православным и католическим духовенством из-за Святых мест в Палестине. В феврале 1853 года российский посланник адмирал Меншиков озвучил султану условия русского императора. В обмен на постоянный союз, предлагавшийся султану, царь требовал признать себя законным покровителем православной церкви Османской империи.

Останься султан в одиночестве, возможно, он бы и принял этот ультиматум. Но послы Англии и Франции в Константинополе ясно выразили свою поддержку Турции, и султан отклонил российскую ноту. Он ответил, что не может, не отказываясь от своей независимости, подчинить внутренние дела страны контролю чужеземного государства. Немедленно вслед за этим султан дал разрешение на вход британо-французской эскадры в пролив Дарданеллы якобы для защиты Константинополя. Узнав об этом, посол Меншиков резко оборвал переговоры и покинул Турцию, заявив, что он прибыл в штатском, но скоро вернется в военном мундире. В середине лета Россия ввела войска в Дунайские княжества – Молдавию и Валахию. Всего в этих областях насчитывалось 83 тысячи русских военных под командованием генерала от артиллерии Горчакова. В ответ турецкий султан объявил России войну.

Но Россия была вынуждена держать армейские части и в других областях. Так, на Кавказе для прикрытия российско-турецкой границы был сформирован 30-тысячный корпус. В Крыму под руководством Меншикова, назначенного командующим Крымской армией и Черноморским флотом, находилось 19 тысяч человек. Во внутренних районах России тоже приходилось держать значительные силы. В западных областях империи для прикрытия российско-австрийской границы и на северо-западе тоже пришлось оставить крупный контингент войск – 256 тысяч человек, так как случилось непредвиденное: от российского императора отвернулся его «сердечный друг» – Франц-Иосиф. Этот поступок австрийца Николай Павлович не называл иначе как изменой.

Николай долгое время не понимал, что бывшие союзники России – Австрия и Англия – теперь настроены враждебно. Поначалу, вступая в войну с Турцией, он считал, что своих целей можно добиться одной только демонстрацией военной силы, поэтому активных действий не предпринимал. Это дало Османской империи выигрыш во времени. Турки успели завершить стратегическое развертывание своей армии к началу осени, и численно их войска превосходили российские.

Некоторое время обе стороны конфликта не вступали в бой, ограничиваясь лишь демонстрацией силы. «Жарко» на Дунае стало лишь в следующем, 1854 году, когда российское командование начало наступление.

На Кавказе военные действия начались в октябре 1853 года с внезапного нападения и захвата турецкими войсками российского поста Святого Николая (ныне поселок Шекветили, Грузия). Однако далеко турки не продвинулись: русские нанесли им поражения в боях у Баяндура и в Башкадыкларском сражении.

Активно действовал Российский Черноморский флот. Эскадра под командованием вице-адмирала Нахимова 18 (30) ноября 1853 года в Синопском сражении полностью уничтожила турецкую эскадру.

Однако после этой победы русских на стороне Турции в войну вступили Великобритания и Франция, и русско-турецкая война переросла в войну России с коалицией европейских государств.

Британо-французский флот подверг бомбардировке Одессу и другие приморские города, блокировал российский флот в Севастополе. А вслед за этим Австрия совместно с Великобританией и Францией выдвинула ультимативные требования, поддержанные Пруссией, по выводу российских войск из Молдавии и Валахии. Письмо с такими требованиями русскому монарху написал ненавистный ему Наполеон III. Николай I отверг ультиматум, гордо ответив, что Россия сумеет показать себя в 1854 году такой же, какой она была в 1812-м.

На Кавказском театре турки перешли в наступление. Русские войска отражали их атаки, несмотря на то что значительные силы были отвлечены на подавление восстания Шамиля.

Весной 1854 года начались боевые действия на Балтийском море, куда были направлены британская и французская эскадры. Положение России стало очень тяжелым. Николай внимательно изучал доклады, вникал во все детали, отдавал приказы и – проигрывал. Теперь он уже был готов принять ранее предложенные ему условия, но было поздно. Попытки российских дипломатов добиться от европейских стран согласия на вывод их флота из Черного моря успеха не имели. Русские войска были вынуждены бесславно покинуть Дунайские княжества, а война продолжилась.

В июне – июле британо-франко-турецкие экспедиционные войска сосредоточились в Варне, а в сентябре высадились в Евпаторийской бухте. Попытка остановить продвижение противника на рубеже реки Альма привела к поражению российской армии, которая отошла вначале к Севастополю, а затем в район Бахчисарая, оставив Севастополь без прикрытия с суши. Войска союзников подошли к городу с юга. Британцы захватили Балаклаву, а французы – Камышовую бухту.

Так началась Севастопольская оборона. Ее организовал адмирал Владимир Алексеевич Корнилов, который, однако, вскоре погиб на Малаховом кургане во время бомбардировки. Но, даже несмотря на его гибель, долгое время попытки англичан и французов захватить город заканчивались неудачей. Огонь российских батарей наносил ощутимый урон осадной артиллерии и кораблям противника. А в конце октября под Балаклавой англичанами была предпринята атака легкой кавалерии, закончившаяся катастрофой: более сотни убитых, более сотни раненых и около пятидесяти пленных. В числе потерь англичан было и два десятка офицеров. Английская печать назвала гибель элитной кавалерии «бедствием, непревзойденным в истории».

Благодаря мужеству русских генеральный штурм Севастополя в ноябре 1854 года был сорван Инкерманским сражением, в котором противник понес значительные потери. Отказавшись от штурма, союзники перешли к длительной осаде города, очень медленно продвигаясь вперед. Осада продлилась 349 дней. Севастополь, а точнее, его руины, был сдан лишь осенью 1855 года.

Кончина императора

Происходившее ввергло российского самодержца в глубочайшую депрессию. Он, всегда сравнивавший себя с часовым на посту, осознал, что провалил поставленную перед ним задачу. На фоне неутешительных известий из осажденного Севастополя здоровье Николая I стало ухудшаться. Он понимал, что война будет проиграна, а пережить поражения он не мог.

Будучи не совсем здоровым, в сильный мороз он вышел принимать парад в легкой шинели. Николай простудился, но его организм справился с болезнью. Едва оправившись, император вторично отправился на развод войск, после чего слег уже надолго. Но он снова выздоровел. И снова, несмотря на возражения врачей, в 23-градусный мороз без шинели отправился на смотр маршевых батальонов. То же повторилось на следующий день при еще более жестоком морозе. Врачи – Мандт и Карелль – убеждали его так не поступать, но без толку.

– Если бы я был простым солдатом, обратили бы вы внимание на мою болезнь? – спросил Николай одного из докторов.

– Ваше Величество, – ответил Карелль, – в нашей армии нет ни одного медика, который бы позволил солдату выписаться из госпиталя в таком положении и при таком морозе. Мой долг требует, чтобы вы не выходили из комнаты.

– Ты исполнил свой долг, позволь же мне теперь исполнить свой, – ответил император и поехал напутствовать маршевые батальоны Измайловского и Егерского полков, отбывающие на войну. И, конечно, снова простудился. Казалось, что и на этот раз его могучий организм справится с недомоганием, но в середине февраля прибыл курьер с сообщением о поражении русских войск под Евпаторией. А ведь приказ атаковать Евпаторию отдал сам Николай! И это известие добило императора. Состояние его здоровья неожиданно и резко ухудшилось.

Вечером 17 февраля личный врач императора Мандт проводил осмотр больного. Николай, укрытый старой шинелью, лежал на привычной ему железной кровати, на соломенном тюфяке в своем кабинете, «дурно освещенном и прохладном», по словам медика. Прослушивая легкие через рожок, Мандт диагностировал начинающийся паралич. Это означало, что жить государю остается совсем недолго. Лекарь честно сообщил об этом своему пациенту.

– Так это смерть? – уточнил Николай Павлович.

Поколебавшись несколько мгновений, Мандт признал:

– Вы имеете перед собой всего несколько часов жизни, Ваше Величество.

– Как достало у вас духу высказать мне это так решительно? – удивился государь.

Мандт напомнил, что полтора года назад император сам взял с него обещание не скрывать правды, когда настанет «та минута».

– К сожалению, Ваше Величество, такая минута настала, – сказал он. – Вы еще можете располагать несколькими часами жизни и знаете, что нет никакой надежды. Эти часы, Ваше Величество, вы, конечно, употребите иначе, чем употребили бы, если бы не знали положительно, что вас ожидает…

Николай очень внимательно выслушал врача и задал еще два вопроса: задохнется ли он и потеряет ли он сознание? Мандт заверил пациента, что с ним не произойдет ни того, ни другого, а все пройдет тихо и спокойно. Николай поблагодарил его. Потом велел позвать своего старшего сына, известить о его состоянии остальных детей, но не беспокоить императрицу. Однако Александра Федоровна, видимо, предполагавшая близкий трагический исход, сама вошла в его комнату. Узнав, что надежды нет, она принялась читать над умирающим «Отче наш». При словах «да будет воля твоя» Николай с чувством произнес: «всегда, всегда…»

В кабинет вошли великие князь и княжны. И государь со всеми попрощался и всех благословил.

– Напоминаю вам о том, о чем я так долго просил вас в жизни: будьте дружны, – завещал он детям.

Потом семья удалилась в другую комнату, и послали за духовником – священником Василием Борисовичем Бажановым. Он исповедал императора и причастил его. После этого с умирающим оставались лишь врач и супруга.

– Я бы хотела уйти вместе с тобой, – вздыхала Александра Федоровна. – Как радостно было бы вместе умереть!

Но государь охладил пыл любящей жены, напомнив, что она должна сохранить себя ради детей и быть для них центром. Он добавил:

– С первого дня, как я увидел тебя, я знал, что ты добрый гений моей жизни.

Приехала сестра государя Елена Павловна. Александра Федоровна предлагала позвать и Варвару Нелидову, но Николай Павлович отказался.

– Нет, дорогая, я не должен больше ее видеть. Ты ей скажешь, что я прошу ее меня простить, что я за нее молился и прошу ее молиться за меня.

Николай полностью осознавал, что свою миссию императора он исполнил не лучшим образом.

– Сдаю тебе мою команду, но, к сожалению, не в таком порядке, как желал, – произнес он, обращаясь к наследнику престола, и добавил: – Держи все, держи все…

«Эти слова сопровождались энергичным движением руки, обозначавшим, что держать нужно крепко», – пояснила присутствовавшая при этой сцене Анна Федоровна Тютчева.

К утру наступила мучительная агония – судя по всему, произошел отек легких. Дыхание становилось все более стесненным и хриплым. Эти хрипы сам умирающий назвал «отвратительной музыкой».

– Если это начало конца, это очень тяжело. Я не думал, что так трудно умирать, – проговорил он через силу.

У постели императора снова появился священник Бажанов и стал читать отходную. Николай Павлович нашел еще силы несколько раз перекреститься. Потом он взял за руку жену, но говорить уже не мог. «Император скончался, по всей видимости, в ту минуту, когда завершилась обедня, – записала Тютчева, добавив: – Казалось, что смерть застигла его среди лишений военного времени, а не в роскоши пышного дворца… Все, что окружало его, дышало самой строгой простотой, начиная от обстановки и кончая дырявыми туфлями у подножия кровати… В эту минуту, когда смерть возвратила мягкость прекрасным чертам его лица, которые за последнее время так сильно изменились благодаря страданиям, подтачивавшим императора и преждевременно сокрушавшим его, – в эту минуту лицо его было красоты поистине сверхъестественной».

Супруга государя Александра Федоровна, вспоминая тот день, говорила, что «со смертью императора она испытала горе в его самой горькой форме». Но самообладания она не потеряла. И, когда дыхание ее мужа прервалось, приказала позвать в кабинет покойного ожидавшую в коридоре Варвару Нелидову. Она нежно обняла ее, поцеловала и, сняв с руки браслет с портретом государя, надела его на руку Варвары Аркадьевны.

Только после того как Нелидова простилась с умершим возлюбленным, к мертвому телу допустили остальных придворных.

Похороны

Его Величество Император Николай I скончался в пятницу 18 февраля 1855 года, в 12 часов 20 минут пополудни в своем кабинете в Императорском Зимнем дворце в Санкт-Петербурге.

Вечером того же дня состоялась панихида у постели покойного, которого накрыли солдатской шинелью. Царская семья присутствовала в самой комнате, а придворные в соседней. В следующие два дня прошло еще две панихиды.

Тело государя перенесли в Белую залу, которую зачем-то жарко натопили, и разложение пошло очень быстро. Пришлось накрыть тело покойника платком, но запах все равно был сильно ощутим, поэтому, несмотря на то что Николай этого не желал, его тело все же пришлось набальзамировать. Однако выполнено это было неудачно: лицо приобрело свинцовый оттенок, распухло и перекосилось. Из-за этого, а также из-за того, что император запретил вскрытие и бальзамирование своего тела, пошли слухи, что врач Мандт дал больному яд, чтобы ускорить и облегчить кончину. Из-за этих сплетен лейб-медик Мандт был вынужден спешно покинуть Россию.

Количество желающих проститься с умершим императором было велико, они все прибывали и прибывали, и в зале постоянно была толпа. Однако иногда зал закрывали, выгоняя оттуда всех: в это время к гробу подходили, чтобы помолиться, государыня или Нелидова.

27 февраля тело покойного вынесли из Зимнего дворца. Похоронная процессия двинулась к Петропавловской крепости – месту захоронения российских самодержцев. Процессия пересекла Адмиралтейскую площадь, перешла через Неву по Ново-Николаевскому мосту и через Тучков мост проследовала в Петропавловскую крепость. Вдоль всего пути стояли войска и толпы народа, звонили колокола и играла военная музыка. За гробом отца пешком шли новый император Александр II и его брат, великий князь Константин Николаевич. Переход от Зимнего дворца до крепости занял два часа. В Петропавловском соборе горела тысяча свечей. Гроб был поставлен на обтянутое красным бархатом возвышение под огромным балдахином из серебряной парчи, отделанным горностаем, с императорской короной наверху. Вокруг гроба лежали на табуретах регалии и кавалерские знаки, а в головах – Евангелие на аналое и государственный штандарт. Гербы – государственный, Царства Польского и Великого Княжества Финляндского – украшали стены; под ними группировались многочисленные знамена и другие трофеи, напоминающие о воинской славе императора Николая I и его августейших предков.

Похороны состоялись 5 марта. Отпевание совершил митрополит Никанор (Клементьевский), первенствующий член Святейшего правительствующего Синода. Во время отпевания Александра Федоровна стояла у гроба, обливаясь слезами.

Потом с гроба была снята царская мантия, великие князья подняли гроб на плечи и отнесли к могиле, где под пушечные залпы его опустили в могилу.

Память

Ход церемонии, сопровождавшей похороны императора, был тщательно запротоколирован. На следующий год вышел траурный альбом с ее описанием и гравюрами, изображавшими печальную процессию.

По случаю кончины императора была выпущена похоронная медаль, вырезанная академиком Лялиным, диаметром около 7 сантиметров. На аверсе было помещено поясное изображение императора Николая I, обращенное вправо и осиянное лучами, исходящими от Всевидящего Ока; по кругу шла надпись: «Николай I Император и Самодержец Всероссийский». На реверсе медали был изображен православный крест в лучах, стоящий на полумесяце, и над ним надпись: «Да будет воля Твоя». Внизу – род. 25 июня 1796, воцарил 19 ноября 1825, скончался 18 февраля 1855 года.

Еще две памятные медали были выпущены по случаю 100-летнего юбилея со дня рождения Николая I.

В честь Николая I были названы площадь в Казани, больница в Петергофе, улицы в Санкт-Петербурге, Саратове и Оренбурге. До 1923 года Октябрьская железная дорога и Ленинградский вокзал в Москве назывались Николаевскими. Советская Гавань до 1917 года носила имя императора, а также в его честь был назван остров в Аральском море, ныне исчезнувший. Его именем также были названы два военных корабля и один гражданский.

В честь императора Николая I в Российской империи было установлено около полутора десятков памятников, в основном колонны и обелиски, в память посещения им того или иного места. Почти все они были уничтожены в годы советской власти. Однако несколько памятников все же существует. Это конный монумент на Исаакиевской площади в Санкт-Петербурге, а также гипсовый бюст на Витебском вокзале и мемориальная доска на Московском вокзале. В Москве у Казанского вокзала бронзовый бюст императора стоит среди других бюстов известных деятелей железнодорожной отрасли, а также барельеф с изображением императора есть в здании Ленинградского вокзала. В Великом Новгороде его изображение есть на пьедестале памятника 100-летию России.

Близкие императора

Александра Федоровна пережила мужа на пять лет и все это время носила траур.

После кончины Николая Павловича самодержцем Всероссийским стал его первенец Александр II. Его коронация состоялась более чем через год после кончины Николая Павловича. Этот государь провел несколько очень значимых для страны реформ и, наконец, решился на шаг, столь пугавший его отца: ликвидация крепостного права.

Второй по старшинству сын Константин Николаевич слыл человеком грубым в обращении. Некоторое время он пользовался влиянием на государственные дела и поддерживал реформы старшего брата, но особыми достижениями похвастать не мог. Скорее наоборот, его считали недальновидным политиком. Именно по его инициативе была продана Аляска.

Младшие сыновья императора Николай и Михаил по желанию отца посвятили жизнь военной карьере.

Рождение старшей дочери Марии явилось для императора разочарованием: он ожидал сына. Александра Федоровна писала, что «впоследствии он часто упрекал себя за это и, конечно, горячо полюбил дочь». Надо признать, что по этой причине Мария выросла несколько избалованной и своенравной. Она дважды была замужем: первый брак с герцогом Лейхтенбергским был заключен по любви, но страсть быстро перегорела; после смерти мужа от чахотки Мария снова вышла замуж – на этот раз тайно – за графа Строганова. По словам Анны Тютчевой, брак этот подвергал Марию Николаевну «настоящей опасности, если бы стал известен её отцу». Император вполне мог его расторгнуть, сослав Строганова на Кавказ и заточив любимую дочь в монастырь. Но Николай Павлович то ли действительно ничего не знал, то ли предпочитал делать вид, что не знает. Увы, и во втором супруге Мария Николаевна разочаровалась. Последние годы жизни она провела во Флоренции на вилле Кватро, занимаясь коллекционированием предметов искусства.

Вторая по старшинству дочь – Ольга – была противоположностью сестре: прехорошенькая, она, кроме того, отличалась приятным характером и благоразумием. Ее выдали замуж за Карла Вюртембергского; брак был основан на взаимном уважении, но детей у супругов не было. Сплетничали даже, что потомок древнего Вюртембергского рода вообще не слишком жалует женщин. Ольга Николаевна оставила нам ценнейшие мемуары, в которых описала жизнь и обычаи русского двора.

Фаворитка Николая I Варвара Нелидова хотела уехать из дворца, но императрица и новый император не позволили этого. Нелидова осталась, но окончательно удалилась от света, и ее можно было встретить лишь в дворцовой церкви, где она ежедневно бывала у обедни. Она стала близкой подругой овдовевшей императрицы и ежедневно приходила к ней почитать вслух. Капитал (200 тысяч рублей), оставленный ей Николаем Павловичем, Нелидова отдала на благотворительность.

Окончание Крымской войны

Сразу после восшествия на престол перед молодым императором Александром II встала очень сложная задача: надо было без слишком серьезных для России потерь закончить Крымскую войну.

Весной и в начале лета 1855 года англо-французский флот снова и снова бомбардировал Севастополь. Враги заняли Керчь, гарнизон которой отошел к Феодосии, а запертые в керченской гавани русские суда пришлось сжечь.

Сражения за Севастополь продолжались все лето 1855 года. Потери русских войск были огромны, но лишь в сентябре они оставили южную часть города, перейдя на его северную сторону. Город был подожжен, пороховые погреба взорваны, военные суда, стоявшие в бухте, затоплены.

В конце 1855 года масштабные военные действия фактически прекратились. Противники России понесли большие потери, но не смогли достичь решительных успехов. Стороны начали готовить переговоры о мире.

В марте 1856 года был подписан Парижский трактат между Россией, с одной стороны, и Францией, Великобританией, Турцией, Сардинией, Австрией и Пруссией – с другой. Россия возвращала Турции крепость Карс взамен южной части Севастополя, уступала Молдавскому княжеству устье Дуная и часть Южной Бессарабии. Подтверждалась автономия Сербии и Дунайских княжеств. Черное море и проливы Босфор и Дарданеллы объявлялись нейтральными: открытыми для торгового мореплавания и закрытыми для военных судов.

Краткая хронология царствования Николая I

25 июня (6 июля) 1796 – в Царском Селе в семье наследника престола Павла Петровича и великой княгини Марии Федоровны родился третий сын, нареченный Николаем.

Ночь с 11 на 12 (24) марта 1801 – император Павел Петрович погиб от рук заговорщиков.

4 (16) ноября 1815 – в Берлине объявлено о помолвке прусской принцессы Шарлотты и великого князя Николая Павловича.

1816–1817 – первая поездка Николая Павловича в Англию.

1 (13) июля 1817 – бракосочетание великого князя Николая с великой княжной Александрой Федоровной, именовавшейся до принятия ею православия Шарлоттой Прусской.

17 (29) апреля 1818 – у молодой великокняжеской четы родился первенец, будущий император Александр II.

19 ноября (1 декабря) 1825 – в Таганроге после недолгой болезни умер император Александр I.

14 (26) декабря 1825 – попытка государственного переворота, совершена членами Северного общества (восстание декабристов). Восставшие собрались на Сенатской площади в Петербурге. Мятеж был жестоко подавлен.

12 (24) мая 1826 – императором Николаем I издан манифест о незыблемости крепостного права. Официально он назывался «О возникшем в губерниях неповиновении крестьян».

22 августа (3 сентября) 1826 – состоялась коронация Николая I и его супруги в Московском Кремле.

25 июня (6 июля) – основание при Императорской канцелярии Третьего отделения – тайной полиции – для слежения за состоянием умов в государстве.

1826 – по инициативе министра народного просвещения А.С. Шишкова принят крайне строгий «чугунный» цензорский устав. Он просуществовал до 1828 года, сменившись более реалистичным.

1826–1832 – Второе отделение Е.И.В. Канцелярии под руководством М.М. Сперанского работает над кодификацией законов Российской империи.

1826–1828 – Русско-персидская война, победоносная для России.

18 (31) августа 1827 – император Николай I издал рескрипт о том, что крепостные крестьяне не должны обучаться в заведениях выше приходских и уездных училищ.

1828 – основание Технологического института в Петербурге.

1828–1829 – Русско-турецкая война, окончившаяся победой России.

1830–1831 – восстание в Царстве Польском. Смерть великого князя Константина Павловича от холеры.

1832 – отмена конституции Царства Польского, утверждение нового статуса Царства Польского в составе Российской империи.

1833 – встреча монархов России, Австрии и Пруссии в городке Мюнхенгрец, приведшая к заключению ими союза, направленного на противодействие революциям. В России граф Уваров доводит до сведения императора свою «теорию официальной народности», которая становится основой официального мировоззрения. Композитор А.Ф. Львов сочиняет гимн «Боже, царя храни!».

1834 – основание киевского Императорского университета Св. Владимира на базе закрытых после Польского восстания Виленского университета и Кременецкого лицея.

1837 – открытие первой в России железной дороги Петербург – Царское Село. Пожар в Зимнем дворце.

1837–1841 – реформа государственных крестьян, проведенная П.Д. Киселевым.

1841 – император издает указ, запрещающий продажу крестьян поодиночке и без земли.

1839–1843 – финансовая реформа Е.Ф. Канкрина.

1843 – запрещение покупки крестьян безземельными дворянами.

1844 – вторая поездка императора Николая I в Англию.

1848 – получение крестьянами права выкупаться на волю с землей при продаже имения помещика за долги, а также права приобретать недвижимую собственность.

1848–1855 – «мрачное семилетие», принятое в историографии название политики последних лет царствования Николая I, направленной на ограничение гражданских свобод.

1849 – участие российских войск в подавлении Венгерского восстания.

1851 – окончание постройки Николаевской железной дороги, соединившей Петербург с Москвой, открытие Нового Эрмитажа.

1853–1856 – Крымская война, пагубная для России.

18 февраля (2 марта) 1855 – смерть императора Николая I Павловича.

Список использованной литературы:

Айрапетов О. История внешней политики Российской империи. 1801–1914: В 4 т. Т. 2. Внешняя политика императора Николая I. 1825–1855. М.: Кучково поле, 2017. 622 с. URL: https://djvu.online/file/5XfLhduPt3Crn.

Айрапетов О.Р. Николай Первый на пути к войне с Турцией. 11 апреля 2016. URL: https://regnum.ru/article/2116111.

Баринова О. Спасение таланта: кто выкупил Тараса Шевченко из крепостных? URL: https://histrf.ru/read/articles/spasieniie-talanta-kto-vykupil-tarasa-shievchienko-iz-kriepostnykh.

Бенкендорф Александр Христофорович. URL: https://vikent.ru/author/2988/.

Бокова В. Отроку благочестие блюсти… URL: https://www.booksite.ru/usadba_new/world/fulltext/boko/va/index.htm.

Брестская крепость: личный проект императора Николая. URL: https://diletant.media/articles/45299960/.

Корсаков Семен Николаевич // БСЭ. URL: https://bigenc.ru/c/korsakov-semion-nikolaevich-572373?ysclid=lz8fq3gku2428165171.

Бурундукова Б. Николая I по его собственной просьбе не хоронили всего 16 дней. URL: https://historicus.media/2382/.

Буташевич-Петрашевский М.В. Карманный словарь иностранных слов. URL: https://ru.wikisource.org/wiki/Карманный_словарь_иностранных_слов_(Петрашевский).

Визит Николая I в Лондон. URL: https://rusengmcpu.wordpress.com/2021/04/08/визит-николая-i-в-лондон/.

Внешняя политика Николая I. URL: https://studwood.net/1468434/istoriya/vneshnyaya_politika_nikolaya_i.

Восстание на Сенатской площади // БСЭ. URL: https://bigenc.ru/c/vosstanie-na-senatskoi-ploshchadi-1825-410cd5

Всероссийская мануфактурная выставка в Москве (1831). URL: https://ru.ruwiki.ru/wiki/Всероссийская_мануфактурная_выставка_в_Москве_(1831).

Высказывания русских царей. URL: https://studfile.net/preview/9919508/page:3/.

Выскочков Л.В. Записные книжки Николая Павловича как исторический источник. URL: https://cyberleninka.ru/article/n/zapisnye-knizhki-velikogo-knyazya-nikolaya-pavlovicha-kak-istoricheskiy-istochnik-k-publikatsii-dnevnikov-1822-1825-gg-iz-fondov-garf/viewer.

Высочайшій Манифестъ о возникшемъ въ Губерніяхъ неповиновеніи крестьянъ (1826 г., Мая 12). URL: https://russportal.ru/index.php?id=russia.manifest1826_05_12_01

Газетчики плакали от счастья: Николай I на всероссийской промышленной выставке в Москве. URL: https://annapeicheva.ru/exhibition-1831/.

Герцен А.И. Очерк о Полежаеве. URL: https://studfile.net/preview/9441217/page:5/.

Головина В.Н. Записки. СПб., 1900. URL: http://elib.shpl.ru/ru/nodes/4522-golovina-v-n-zapiski-grafini-varvary-nikolaevny-golovinoy-1766-1819-spb-1900#mode/grid/page/1/zoom/1.

Голос минувшего. 1922. № 1. URL: http://books.e-heritage.ru/book/10092486.

Государственные деятели России глазами современников: Николай I. СПб., 2003.

Гречко М. Тайные общества: полная история. М., 2020.

Давыдов Д.В. Анекдоты о разных лицах, преимущественно об Алексее Петровиче Ермолове // Военные записки. М.: Воениздат, 1982.

Давыдов Д. Записки, в России цензурой не пропущенные. URL: https://www.universalinternetlibrary.ru/book/105917/chitat_knigu.shtml.

Дебидур А. Дипломатическая история Европы: 2 т. М., 1947.

Дневники Николая I. URL: https://www.memorialromanovyh.info/dnevniki-nikolaya-pavlovicha.

Дружинин Н.М. Государственные крестьяне и реформа П.Д. Киселёва. Т. 1. Изд-во Академии наук СССР, 1946.

Дубельт Л.В. Вера без добрых дел мертвая вещь // Российский Архив: История Отечества в свидетельствах и документах XVIII–XX вв.: Альманах. М.: Студия ТРИТЭ: Рос. Архив, 1995. С. 111–142. URL: https://runivers.ru/doc/d2.php?CENTER_ELEMENT_ID=150197.

Ерицов А.Д. Пребывание Императора Николая I в Эчмиадзине и в Тифлисе по данным армянского археолога // Католикосы всех армян и кавказские армяне в XIX столетии. URL: https://drevlit.ru/docs/kavkaz/XIX/1820-1840/Nikolaj_I/text1.php.

Жмакин В.И. Коронация императора Николая I. URL: https://cyberleninka.ru/article/n/koronatsiya-imperatora-nikolaya-i-1.

Записка графа Киселева о государе Николае Павловиче. URL: https://ogurcova-portal.com/zapiska-grafa-p-d-kiseleva-o-gosudare-nikolae-pavloviche/.

Записки графа А.X. Бенкендорфа (1830–1837 гг.). URL: http://az.lib.ru/b/benkendorf_a_h/text_1837_zapiski-1830-1837.shtml.

Записные книжки великого князя Николая Павловича. URL: https://drive.google.com/file/d/1RIyy1QOimcR4Sl6N5JwbZ0P_3f22dYML/view?pli=1.

Зимин И. Взрослый мир императорских резиденций: вторая четверть XIX – начало XX в. URL: https://statehistory.ru/books/Vzroslyy-mir-imperatorskikh-rezidentsiy-Vtoraya-chetvert-XIX–nachalo-XX-v/4.

Зимин И.В. Детский мир императорских резиденций: быт монархов и их окружение. М., 2022.

Историко-краеведческий музей «Усадьба Фряново». URL: https://vk.com/fryanovo_museum.

История дипломатии. Т. 1. М., 1941.

Карамзин Н.И. Записка о древней и новой России в ее политическом и гражданском отношениях. URL: https://ru.wikisource.org/wiki/Записка_о_древней_и_новой_России_в_ее_политическом_и_гражданском_отношениях_(Карамзин).

Каульбарс В.Р. Конная гвардия 14 декабря 1825 года: из дневника старого конногвардейца. URL: https://vk.com/wall-191373664_52.

Клименко А.Ю. Величайшие речи русской истории: от Петра Первого до Владимира Путина. URL: https://document.wikireading.ru/81698.

Коронация Николая I в описании жены английского посла. URL: https://statehistory.ru/4354/Koronatsiya-Nikolaya-I-v-opisanii-zheny-angliyskogo-posla/.

Корсаков С.Н.: известные и неизвестные страницы жизни и судьбы / Мищенко В.С., Бондаренко Г.Н., Фатуева Л.А., Кудинова Н.А. URL: https://1796web.com/homeopathy/history/korsakov1.htm.

Корсунский Н.И. Царствование императора Николая Павловича (1825–1855). URL: https://azbyka.ru/otechnik/Ivan_Korsunskij/svjatitel-filaret-mitropolit-moskovskij-ego-zhizn-i-dejatelnost-na-moskovskoj-kafedre-po-ego-propovedjam-v-svjazi-s-sobytijami-i-obstojatelstvami-togo-vremeni-1821-1867-gg/3.

Краткая биография четвёртого сына Павла I Михаила Павловича Романова. URL: https://информа. рус/павел-1/семья/дети/михаил/.

Краткий очерк биографии создателя российского национального гимна. URL: https://nicholas-i.livejournal.com/15941.html.

Крулев К. Последняя болезнь Николая I: взгляд врача. URL: https://dzen.ru/a/ZpZvy7iCFxjUsy71.

Крупные российские проекты (Николай I). URL: https://ruxpert.ru/Крупные_российские_проекты_(Николай_I,_

1843–1855)#cite_ref-4.

Кучерская М.А. Константин Павлович. URL: https://litmir.club/br/?b=198328&p=26.

Лондон – 1844: прелюдия к войне: о визите императора Николая I в Великобританию. URL: https://vk.com/wall-203021126_1011.

Музеи Московского Кремля: коронация Николая Первого. URL: https://www.kreml.ru/exhibitions/virtual-exhibitions.koronatsii-v-moskovskom-kremle/koronatsiya-nikolaya-i/.

Николай I. URL: https://histrf.ru/read/biographies/nikolai-i-1.

Николай I: мое самодержавное правление. URL: https://rusengmcpu.wordpress.com/2021/04/08/визит-николая-i-в-лондон/.

Николай I. Муж. Отец. Император. М., 2000.

Олейников Д.И. Николай I. URL: https://litlife.club/books/190712/read?page=12

Описание погребения блаженной памяти Императора Николая I-го. URL: http://www.raruss.ru/ceremonies/54-funerailles.html.

Павлов Н.Ф. Ятаган. URL: http://az.lib.ru/p/pawlow_n_f/text_0054-yatagan.shtml.

Парадные подъезды Зимнего дворца. URL: https://opeterburge.ru/sight/paradnye-pod-ezdy-zimnego-dvortsa.html.

Пушкин в письмах Карамзиных. М., Л., 1960.

Романова О.Н. Сон юности. URL: https://litmir.club/br/?b=592972.

Ружицкая И.В. Инвентаризация крестьянских повинностей при Николае I (1825–1855): планы и реальность. URL: https://www.hist.msu.ru/Labs/Ecohist/OB10/SEM/Ruzhitskaya.html.

Санкт-Петербург в войне 1812 года. 19.09 2012. URL: https://ria.ru/20120919/754247986.html.

Сахаров А.Н. Исторические портреты. URL: https://litlife.club/books/23877/read?page=125.

Собака или новый Пушкин? URL: https://arzamas.academy/materials/108.

Сементковский Р. И. Е.Ф. Канкрин: его жизнь и государственная деятельность. URL: https://ru.wikisource.org/wiki/Е._Ф._Канкрин._Его_жизнь_и_государственная_деятельность_(Сементковский).

Соболева И.А. Великие князья дома Романовых. URL: https://biography.wikireading.ru/308496.

Сперанский Михаил. URL: https://histrf.ru/read/biographies/mihail-mihaylovich-speranskiy.

Тарле Е.В. Нашествие Наполеона на Россию. URL: http://militera.lib.ru/h/tarle1/07.html.

Теория официальной народности. URL: https://istoriarusi.ru/imper/teorija-oficialnoj-narodnosti.html.

Терновский Е. Орфография как свидетель обвинения. URL: https://magazines.gorky.media/nj/2005/238/orfografiya-kak-svidetel-obvineniya.html.

Тучкова-Огарева Н.А. Воспоминания. URL: https://ru.wikisource.org/wiki/Воспоминания_(Тучкова-Огарева).

Тютчева А.Ф. При дворе двух императоров. URL: https://litlife.club/books/242653/read?page=9.

Чин действия, каким образом совершилось Священнейшее Коронование Его Императорского Величества Государя Императора Николая Павловича, Самодержца Всероссийского, по церковному чиноположению (1826 год). URL: https://библиохроника. рф/Сюжеты/чин-действия.

Чистяков Г. История николаевских гонений. URL: https://ruvera.ru/articles/nikolaevskie_goneniya_1.

Шап И. Кто был отцом императора Николая Первого? URL: https://proza.ru/2018/03/13/1891.

Шевченко Т.Г. Кобзарь. Т. 2. 1876. URL: https://uk.wikisource.org/wiki/Кобзарь_(1876)/Том_2/Сон_(У_всякого_своя_доля).

Шелов А.В. Исторический очерк крепости Кронштадт. URL: https://kronstadt.ru/books/history/shelov_24.htm.

Шипов А.П. Очерк жизни и государственной деятельности графа Канкрина. СПб., 1864.

Примечания

1

Архаичная форма местоимения употреблена императором намеренно.

(обратно)

2

То же, что пехота.

(обратно)

3

Шелковая цветная ткань с вытканными узорами.

(обратно)

4

Вид мозаики из фигурных пластинок шпона.

(обратно)

5

Колющее древковое холодное оружие.

(обратно)

6

Устаревшее название льняной прочной, рельефной, полосатой ткани.

(обратно)

7

Естественное право – это совокупность принципов, прав и ценностей, продиктованных самой природой человека и не зависящих от законодательного признания или непризнания их в конкретном государстве.

(обратно)

8

Версия насильственной смерти Охотникова не поддерживается некоторыми исследователями. Так, Е. Лямина и О. Эдельман в статье «Дневник императрицы Елизаветы Алексеевны» доказывают, что кавалергард умер от обострившейся чахотки.

(обратно)

9

Некоторые источники относят эти события к весне 1802 года.

(обратно)

10

Петр I был женат на немке Марте, принявшей имя Екатерины Алексеевны, она родила дочь Анну, вышедшую замуж за голштинского принца. Ее сын, Петр Федорович, снова женился на немке, в православии – Екатерине Алексеевне, и для своего сына Павла императрица подыскала немецкую жену.

(обратно)

11

Тильзит – современный Советск в Калининградской области.

(обратно)

12

Современная Клайпеда.

(обратно)

13

Современный Калининград.

(обратно)

14

Современный Зеленоградск. В этом городе до сих пор сохранился одноэтажный дом, в котором Луиза с детьми провела ночь.

(обратно)

15

Бенджамин Франклин – один из отцов-основателей США, ученый, писатель, публицист. Гаэтано Филанджиери – итальянский публицист, экономист и политик. Жан-Батист Сэй – французский политэкономист.

(обратно)

16

Имеются в виду слухи о том, что Екатерина родила сына не от законного супруга, а от любовника.

(обратно)

17

Александр Андреевич Безбородко, канцлер.

(обратно)

18

Петр Хрисанфович Обольянинов, генерал-прокурор.

(обратно)

19

Д.В. Давыдов. «Военные записки», глава «Анекдоты о разных лицах, преимущественно об Алексее Петровиче Ермолове». М.: Воениздат,1982.

(обратно)

20

1 декабря по старому стилю.

(обратно)

21

Из воспоминаний декабриста Лорера.

(обратно)

22

Говоря прямо (фр.).

(обратно)

23

Адольф Тьер – французский историк и публицист, сторонник конституционной монархии. Автор «Истории революции».

(обратно)

24

Французский беллетрист, автор многочисленных фривольных романов.

(обратно)

25

Французская консервативная газета.

(обратно)

26

Родственника фельдмаршала.

(обратно)

27

То есть с правил относительно барщины и оброка.

(обратно)

28

Плечи (устар.).

(обратно)

29

«Арзамасское общество безвестных людей», или просто «Арзамас» – литературный кружок, существовавший в 1815–1818 годах. Арзамасцы боролись с архаикой в русском языке, противопоставляя себя славянофильскому обществу «Беседа любителей русского слова». Членами «Арзамаса» были Жуковский, Батюшков, Вяземский, Пушкин и другие.

(обратно)

30

Часто приписывается А.С. Пушкину. Имеется в виду ангел с крестом в руке, венчающий Александрийский столп в Санкт-Петербурге.

(обратно)

31

В конце XIX века в стенах форта расположили лабораторию по производству противочумной вакцины и исследованию чумы.

(обратно)

32

Михаил Сургин – погибший рабочий Кронштадтского пароходного завода.

(обратно)

33

Ягудиил или Йегудиил – один из семи архангелов в православии.

(обратно)

34

Ферма – это система стержней, соединенных между собой в узлах и образующих геометрически не изменяемую конструкцию.

(обратно)

35

Уильям Гау (1803–1852) – американский инженер, запатентовавший особую систему строительства мостов из готовых конструкций – раскосных или решетчатых ферм.

(обратно)

36

Журавский был первым из русских инженеров, кто использовал раскосные фермы. Его последователи – Белелюбский, Проскуряков – усовершенствовали их и использовали в строительстве огромного числа мостов, в том числе и при прокладке Транссиба.

(обратно)

37

Ныне это город Николаевск-на-Амуре.

(обратно)

38

№ 248, 2 ноября 1831 года.

(обратно)

39

№ 89, 7 ноября 1831 года.

(обратно)

40

Фабрикантов Рогожиных было двое: это были братья, старообрядцы, купцы 2-й гильдии Николай Назарович и Павел Назарович.

(обратно)

41

Столовых приборов.

(обратно)

42

Фамилия Евгения Абрамовича писалась Боратынский, но печатать свои произведения он предпочитал, используя написание Баратынский. Поэтому оба варианта правильны.

(обратно)

43

Андре Ленотр – французский ландшафтный архитектор, садовник.

(обратно)

44

Царица-небога, / Словно опенок засушенный, / Тонкая, длинноногая, / Да еще, на беду, сердешное / Качает головой. / Да вот это-то та богиня!

(обратно)

45

Строго говоря, де Кюстин несколько преувеличивал цивилизованность своей родины и разницу в образе действий русской и французской полиции. Противозаконные действия последней хорошо описал современник де Кюстина Эжен Сю, автор романа «Парижские тайны».

(обратно)

46

На этом месте теперь Новый Эрмитаж.

(обратно)

47

Современный город Гянджа на территории Азербайджана.

(обратно)

48

Мухамед-Али – паша Египта.

(обратно)

49

Левант – общее название территорий стран восточной части Средиземного моря.

(обратно)

50

После подавления восстания он был сослан сначала в Ярославль, затем в Вологду. По окончании ссылки вернулся в Царство Польское.

(обратно)

51

Центральная часть городских укреплений Варшавы была построена по приказу Николая I в 1830 году.

(обратно)

52

Цит. по газете «Русский инвалид» от 23 декабря 1840 г., № 276.

(обратно)

Оглавление

Избранные цитаты из речей и писем Николая I

Интересные факты из жизни Николая I

Значимые персоны времен Николая I

Введение

От XVIII века к веку XIX

  Конец царствования Екатерины Великой

  Рождение Николая

  Кончина Екатерины

  Царствование Павла I

  Детские комнаты

  Воспитатель Ламздорф

  Цареубийство

Юность императора

  Царствование Александра I

  Константин Павлович

  Михаил Павлович

  Война с Наполеоном 1812 года

  Европейское турне

Путь к престолу

  Молодость великого князя: правила против вольномыслия

  Незаконнорожденный?

  Наследник престола

  Смерть императора

  Накануне восстания

  14 декабря

  Следствие

  Коронация

Благие намерения

  Внутренняя политика и хозяйствование

  Секретные комитеты и крепостное право

  Реформа Киселева

  Реформа Канкрина

  Собственная Е.И.В. канцелярия

  «Аракчеевщина»

  Сперанский

  Бенкендорф и «Третье отделение»

  Граф Уваров и «Теория официальной народности»

  Учет и контроль

Война и мир

  Кавказская война

  Укрепление обороноспособности страны

  Инженерия и строительство

  Архитектурные красоты

  Амурская экспедиция

  Художественно-промышленные выставки

  Золотой век русской культуры

  Поэт и царь

  Печальные судьбы

Блеск и нищета

  Императорский двор и русское общество

  Внешность императора

  Образ жизни императора

  Пожар в Зимнем дворце

  Личная жизнь императора

  Варвара Нелидова

  Император и его подданные

  Николай Палкин

Россия на мировой арене

  Внешняя политика: восток и запад

  Война с Персией

  Резня в Греции

  Русско-турецкая война

  Смерть Марии Федоровны

  Адрианопольский мир

  Польский вопрос

  Холера!

  Подавление восстания в Польше

  Мюнхенгрец и Теплиц

  Гимн

  1835 год, Варшава

  Визит императора в Англию

  Смерть великой княжны

Неблестящий финал

  Мрачное семилетие

  Петрашевцы

  Подавление венгерского восстания

  Крымская война. Оборона Севастополя

  Кончина императора

  Похороны

  Память

  Близкие императора

  Окончание Крымской войны

Краткая хронология царствования Николая I

Список использованной литературы: