Тридцать дней в Париже (fb2)

- Тридцать дней в Париже [litres][Thirty Days in Paris] (пер. Янина Константиновна Забелина) 1354K скачать: (fb2) - (epub) - (mobi) - Вероника Генри

Вероника Генри
Тридцать дней в Париже

© 2023 by Veronica Henry All rights reserved

© Я. К. Забелина, перевод, 2025

© Издание на русском языке, оформление. ООО «Издательская Группа „Азбука-Аттикус“», 2025 Издательство Иностранка®

* * *

Моему брату Полу.

У каждого из нас есть свой Париж!

* * *

СДАЕТСЯ В АРЕНДУ

Очаровательная квартира во Втором округе.

Расположенные в двух шагах от блистательной Сент-Оноре с ее шикарными бутиками и кафе, комнаты для прислуги теперь представляют собой прелестную квартиру, оборудованную всем необходимым для комфортного пребывания в Париже.

Возможна как краткосрочная, так и долгосрочная аренда.

Глава 1

Лучше меня забыть. Лучше было бы все забыть^[1].

Ален-Фурнье. Большой Мольн^[2]

Джулиет стояла посреди собственной кухни, ошеломленная ее пустотой. На столешницах – ни единого прибора. В раковине – ни чашки, ни тарелки, ни пустой бутылки, ожидающей своего часа отправиться в ящик для мусора. На островке – ни баночки мармайта или арахисового масла, ни крошек, ни круглых следов от бокалов красного вина, ни влажных чайных пакетиков.

Ощущение было траурно-торжественным: ни запаха тостов, ни пролитого кофе, только слабый аромат чистящего средства «Сиф». Все поверхности блестели, от гранита до пустой черноты индукционной плиты. Все было нетронуто, безмолвно, как в каталоге кухонных интерьеров. Совсем как на картинке, которую Джулиет нашла на «Пинтересте», когда они затеяли перепланировку. Кухня в стиле шейкер^[3], выкрашенная в цвет Mizzle^[4] от «Фэрроу и Болл», с мансардными окнами и двустворчатой дверью в сад; винтажные ручки, которые Джулиет отыскала на складе вторсырья, делали ее особенной среди прочих на Персиммон-роуд.

Раньше они всей семьей практически жили на кухне. Могли часами сидеть за тарелкой начос в компании разношерстных друзей и соседей разных поколений, обсуждая политику и злободневные проблемы, а также более тривиальные вопросы. Стоит ли Джулиет сделать татуировку? Единогласное «да». Она не сделала. А Стюарту? Единогласное «нет». Но он набил кельтский орнамент на предплечье, чтобы подчеркнуть недавно накачанный бицепс. Вышло неплохо, что Джулиет вынуждена была признать. Стюарт вообще выглядел хорошо. Но вот что странно: чем более подтянутым он становился, тем сильнее она от него отстранялась. Эта его скульптурная, обтекаемая, мускулистая версия казалась ей чужой.

В том числе и по этой причине они оказались в нынешней ситуации. Почти двадцать пять лет совместной жизни закончились расставанием. В прошлую субботу они устроили вечеринку для всех соседей и спели «Go Your Own Way» группы «Флитвуд Мак», выразительно помахав друг другу на прощание. При этом улыбались. Это было дружеское расставание, между ними не осталось никакой вражды.

Они пришли к единому мнению, что так будет правильно.

Однако сейчас, когда Джулиет смотрела на косяк двери в подсобное помещение, в ее горле стоял комок размером с мяч для сквоша. К потолку уходили карандашные черточки, десятки раз повторенные имена и даты. На самом верху – по крайней мере, на голову выше самой Джулиет – значилось «Нат» и дата четырехлетней давности. Начало ритуалу было положено, когда сын был совсем маленьким и к нему на чай приходили приятели из детского сада, а конец – на пицца-вечеринке перед поступлением в университет, когда стало ясно, что мальчики перестали расти. Чего бы она только не отдала, чтобы они сейчас были здесь и боролись за право быть измеренными, а Иззи расталкивала их локтями…

– Мы не можем это оставить, – сказала Джулиет, проводя пальцами по призрачным именам.

– Просто сфотографируй, – посоветовал Стюарт, который, казалось, вместе с лишним весом потерял все остатки сентиментальности.

Ее подбородок дрогнул при воспоминании, как крошечная Иззи тянулась вверх так высоко, как только могла, а Джулиет, положив карандаш ей на макушку, аккуратно проводила линию, затем вписывала ее имя и дату. Это была не просто таблица роста. Это был дневник. Гостевая книга. Доказательство того, что эта кухня стала прибежищем для бесконечного потока детей. Напоминание о блюдах, которые она готовила для всех и каждого, от динозавров из индейки (она знала, что другие матери осуждают ее за это, но ей было все равно) до пасты путтанеска. Здесь давали советы, мучились над домашними заданиями и праздновали дни рождения. Но теперь Иззи и Нат были далеко: Иззи, первокурсница, – где-то в Южной Америке (ужас), а Нат, на третьем из четырех лет обучения, в Копенгагене (не так страшно).

Джулиет открыла крышку ящика с инструментами под кухонной столешницей и достала отвертку.

– О нет! – Стюарт знал ее достаточно хорошо, чтобы понять, что она задумала.

– Они затевают полную реконструкцию. Все это поотдирают. Я сама слышала, как они это обсуждали, когда заходили посмотреть.

Джулиет попыталась поддеть дверной косяк, но Стюарт выхватил у нее отвертку и ласково положил руку ей на плечо:

– Они пожалуются адвокату.

– Мне все равно. Это часть нашей семейной истории.

Слезы затуманили ей взор, и она прижала ладони к глазам. Стюарт посмотрел на нее сверху вниз:

– Я сниму его для тебя. Потом сбегаю в магазин, куплю другую планку и установлю ее.

Она улыбнулась ему. Стюарту все еще невыносимо видеть, как она плачет. Он по-прежнему готов исполнить любое ее желание. А она по-прежнему испытывает непреодолимую тягу заботиться о нем в ответ. Как же они смогут обойтись друг без друга? Их совместная жизнь была взаимовыгодным сотрудничеством, где каждый мог рассчитывать на помощь и поддержку, без лишней суеты и споров.

Неужели они совершают ужасную ошибку?

Или это расставание было разумным, зрелым, взвешенным решением и оно давало им обоим свободу делать то, что хочется, до конца своих дней? Современное решение, которое кто-то из друзей встретил с любопытством, а кто-то и с завистью. В их числе были тоже отдалившиеся друг от друга пары, чьи разногласия стали очевидны, едва гнездо опустело. Однако они оставались вместе, потому что альтернатива слишком пугала.

Видимых признаков охлаждения не существовало: ни измен, ни ссор.

Однако Джулиет смогла проследить линию разлома. Все началось с того, что шесть лет назад Стюарт записался на благотворительный марафон – принять в нем участие его подбил какой-то юнец в офисе. На тот момент самое большое расстояние, которое пробегал Стюарт, было от дома до аптеки в конце улицы, но что-то в грядущем испытании привлекало его. Возможно, дело было в том, что он раздался в поясе с тридцати двух до тридцати четырех дюймов, а осознание собственного возраста нагоняло на него тоску. Джулиет застала мужа озабоченно рассматривающим себя со всех сторон.

– У меня пузо, – вздохнул он.

– Это пивной живот, – констатировала Джулиет. – Сахар превращается в жир. Забей на выпивку – и все наладится.

Она написала достаточно статей о наборе веса и чудодейственных диетах, чтобы постичь суть. По ее мнению, все было очень просто: меньше есть, больше двигаться, отказаться от лишнего. Ей удавалось сохранить талию между двенадцатым и четырнадцатым размером благодаря тому, что она не забывала об овощах, избегала хлеба и пирожных и плавала два раза в неделю. И давала печени передышку раз в несколько дней. Они слишком много пили. Все в их возрасте так делали. Изрядно выпить из второй за вечер бутылки вина на них двоих было нормой. Это сказывалось на весе, на коже, на характере.

Стюарт подвел всех, когда перешел на темную сторону и полностью отказался от алкоголя. Марафон положил начало навязчивой идее. Бег в парке каждую субботу. Интенсивные велопрогулки каждое воскресенье, независимо от погоды; в блестящей лайкре и шлеме он выглядел инопланетянином. А теперь еще и скалолазание, его последняя страсть, от одной мысли о которой у Джулиет леденели внутренности. У Стюарта не было времени ни на кого и ни на что другое, кроме как поддерживать себя в форме, чтобы тащить вес собственного тела вверх по отвесной скале и весь день напролет следить за пульсом. Они почти не виделись. По вечерам Стюарт ходил в спортзал, а Джулиет, будучи внештатным журналистом и литературным негром, посещала закрытые просмотры, открытия ресторанов и презентации книг. И когда чуть больше года назад они заговорили о продаже дома на Персиммон-роуд – недвижимость резко выросла в цене из-за популярности школ в этом районе, и казалось, что сейчас, когда Нат и Иззи выросли, самое время вложить деньги, – выяснилось: их представления о новом жилье совершенно не совпадают.

Джулиет хотела что-то уютное, с историей и характером, а Стюарт – новое, просторное и минималистичное.

– Значит, нам нужно будет разделить будущее жилище пополам и устроиться каждому на свой вкус, – пошутил Стюарт, когда они занимались расчетами.

То случайное замечание теперь стало реальностью. Им бесконечно приходилось извиняться и объясняться за сознательный разрыв отношений, хотя плюсы явно перевешивали минусы. Они по-прежнему оставались закадычными друзьями, но собирались разделить выручку от продажи дома и купить жилье, которое позволит им вести желанный образ жизни. Это было естественно, логично и просто, хотя могло показаться неприличным – расстаться после двадцати пяти лет брака, который на самом деле не был разрушен, но свобода выбора казалась лучше, чем постоянные компромиссы. Почему один из них должен жить в доме мечты другого, когда у каждого может быть свой собственный? Зачем пытаться быть созвучными, если они таковыми не являются? У Джулиет было не больше желания отправиться со Стюартом на велосипедные выходные, чем у него – пойти на последнюю пьесу в Национальном театре. Не лучше ли поодиночке заниматься своими делами, чем чувствовать себя виноватыми и постоянно придумывать оправдания?

– Это значит, что, когда мы видимся, мы действительно ждем этого с нетерпением, – объясняла Джулиет своему завороженному книжному клубу. – Это гораздо лучше, чем скатываться по винтовой лестнице обид и взаимного равнодушия. Мы по-прежнему очень любим друг друга. И в глубине души всегда будем любить. Но мы больше не хотим подстраиваться друг под друга.

Она еще не написала об этом. Несколько лет она работала над статьями обо всем на свете – от отчаянного стремления забеременеть до политических игр и климакса, – но все еще сомневалась, окажется ли успешным этот семейный эксперимент, и не считала, что может рекомендовать его. Может, года через два, когда преимущества станут очевидны, она поделится с миром своим рецептом дружеского расставания в середине жизни. Джулиет живо представляла себе комментарии читателей: восемьдесят процентов язвительных оценок, двадцать процентов – «поехали!».

Стюарт купил квартиру в Ричмонде – на третьем этаже в новостройке на берегу реки – и собирался поставить в свободной комнате гребной тренажер, как у Кевина Спейси в «Западном крыле». Джулиет пока ничего не приглядела. Посетив полтора десятка квартир, убедилась – все не то. Она не знала, чего хочет, понимала только то, что ей категорически не по душе.

Ощущение свободы ошеломляло.

Глава 2

К десяти часам все исчезло. Грузчики вывезли все до последней коробки, чтобы отправить либо в квартиру Стюарта, либо в арендованное Джулиет складское помещение на соседней промзоне. Дом превратился в раковину: ни паутинки, ни пылинки, ни пятнышка на окне, ни отпечатка пальца на зеркале.

– Что ж, – сказал Стюарт, – надо ехать домой, проследить, чтобы они расставили все по местам. – Он протянул руки. – Попрощаемся?

Джулиет шагнула в его объятия и крепко обхватила, подавляя нарастающую панику от прощания – с домом. О прощании со Стюартом она не слишком беспокоилась: они смогут увидеться в любое время.

– Итак, – кивнул он, – вот и началась холостая жизнь.

– Что бы ты ни делал, – строго попросила она, – никаких фотографий в стиле байкра в «Тиндере».

– Байкра? Это еще что?

Стюарта часто озадачивали ее словечки, а это было ее собственное изобретение.

– Велосипедная лайкра. Ни одна женщина не захочет видеть эти шорты. Не принимай на свой счет. Это просто общее правило. Никакой байкры, никаких фотографий с огромным карпом или пинтой пива.

– Справедливо. – Он рассмеялся и прищурился, глядя на нее. – Значит, ты уже присматривала кого-то себе?

Он не ревновал, а любопытствовал.

– Боже, нет, – отмахнулась она. – Это моя работа – знать подобные вещи.

– Ну а когда начнешь искать, знай, что ты безумно красива, и не позволяй никому заставить тебя усомниться в этом.

Она сглотнула – зря ляпнула насчет байкры. Впрочем, это был хороший совет, поскольку Стюарт ни о чем таком и представления не имеет. Той, что в «Тиндере» проведет пальцем вправо и выберет Стюарта, повезет. Хотя, по мнению Джулиет, он наверняка встретит кого-нибудь на паркране^[5]. Стройную фитнес-чудачку, которая станет готовить ему протеиновые шарики и тофу. Она представляла, как они дарят друг другу куртки «Норт фейс» на Рождество и проводят долгожданный безрадостный отпуск в двухместной палатке на диком, продуваемом всеми ветрами болоте.

Что же случилось с парнем, с которым она выпила банку «Пиммса» в пабе на берегу Темзы тем летом, много лет назад? Они возвращались в ее квартиру рука об руку, петляя по тротуарам Хаммерсмита и напевая «Live Forever». Он был надежным, бесхитростным и забавным. Он надежный, поняла она тогда, не столько сексуален, сколько непредсказуем, но именно в таком мужчине она нуждалась после того, что с ней случилось. Они почти никогда не спорили. Их отношения не были страстными, но зато были устойчивыми. Никаких истерик, битья посуды, раздражения.

На мгновение она запаниковала из-за того, от чего они отказываются. Но, как заметил Стюарт, они не отказывались. Просто переосмыслили.

– Пока! – Он слегка сжал ее плечо.

Джулиет смотрела, как он выходит из дома и садится на велосипед. Его непривычно узкий зад вызывал умиление, но не более того. И он уехал, ее дорогой, милый, теперь уже бывший муж, на велосипеде в свое новое будущее с индексом массы тела 24 и чистой совестью.

Как только Стюарт скрылся из вида, она побежала наверх в ванную. И, взглянув в зеркало, вспомнила все версии себя, которые тщательно изучила за годы жизни на Персиммон-роуд, 42. Вздорная молодая журналистка. Невеста. Новобрачная. Измученная мама сначала одного, потом другого ребенка. Председательница родительского комитета. Редактор журнала, которая в сорок лет бросила нормальную работу, чтобы стать фрилансером и писать, где и когда хочется. Организатор лучших вечеринок в округе. Все удавалось, потому что она умела отличить важное от не важного. Неизменно небрежно-сексуальная, она принимала гостей в черных кожаных брюках и белой рубашке, наполовину расстегнутой и спущенной с плеч, и босиком. Ногти накрашены лаком цвета черной вишни, темные волосы стянуты в лихой пучок. Подходит ли ей сейчас этот образ? Или пришло время для чего-то более скромного и ухоженного?

Сейчас она выглядела не лучшим образом. Старая футболка и спортивные штаны, надетые на время уборки дома, отправились в мусорное ведро. Кожа серая от грязи, в разводах высохшего пота. Волосы собраны в тугой хвост. Джулиет наморщила нос, потянулась к сумке, которую прихватила с собой, и достала ножницы.

Она несколько раз просмотрела видео на «Ютубе» и решила, что это сработает. Ослабила резинку-скранч, наклонила голову и обрезала концы хвоста. Потом выпрямилась, распустила волосы и усмехнулась своему отражению. Вот он, идеальный, свеженький боб длиной до челюсти. Она профилировала концы волос, чтобы смягчить края прически, немного распушила их и одобрительно кивнула. Отлично. Осталось только помыться. Она забралась в душ и включила горячую воду.

Через полчаса Джулиет смотрела на себя в зеркало. На ней были винтажные ливайсы 501, безупречная белая футболка и пиджак-смокинг. Ноги она сунула в черные балетки. Наклонившись поближе к зеркалу, нанесла жидкую подводку для глаз и свою самую сексуальную, самую красную помаду YSL.

Потом сунула в сумку скромную коллекцию вещиц на память: видавший виды справочник «От А до Я», потрепанную книжку в мягкой обложке, тетрадь, наполовину исписанную какими-то заметками. И винтажный шарф «Эрмес» – за долгое время он совершенно не потерял яркости. Скользкий шелк холодил ей пальцы. Джулиет решила, что должна надеть его прямо сейчас. Она завязала его, как учили: расправила на вытянутой руке, аккуратно сложила по длине, а затем обмотала вокруг шеи, заправив один конец и оставив другой свободным. Пусть это будет ее талисман. Билет в прошлое. Она ощущала дрожь от возбуждения, предвкушения и тревоги.

Джулиет вызвала такси, вышла на улицу, распахнула дверцу машины и улыбнулась водителю.

– Сент-Панкрас? – спросил он.

– Да. Спасибо.

Джулиет скользнула на заднее сиденье, затаскивая за собой чемодан – совсем небольшой. Если время, проведенное в редакции женского журнала, и научило ее чему-то, так это тому, как составлять капсульный гардероб. Все остальное она сможет купить, когда приедет.

Париж.

Она собиралась в Париж.

Потому что Париж – это всегда хорошая идея.

Глава 3

Два часа спустя Джулиет прошла регистрацию на вокзале Сент-Панкрас и села в поезд. Ей казалось невероятным, что еще два часа – и она окажется в самом центре любимого города, там, где бьется его сердце. Когда она бывала в Париже последний раз, «Евростар» только маячил на горизонте, – новая захватывающая возможность, в которую тогда верилось с трудом. Поезд до самого Парижа! Мечта, да и только.

Она устроилась в кресле, положив руки на столешницу. Бледные, мраморные, с неровными венами рокфорово-голубого цвета и пятнами от солнца. Костяшки пальцев походили на крохотные морщинистые коленки. На третьем пальце правой руки у нее было два кольца, каждое с бриллиантом в честь Натана и Иззи, подаренные ей Стюартом после их рождения, – Джулиет никогда их не снимала.

Обручальное кольцо хранилось в потайном отделении сумки. Джулиет было как-то неловко вот так сразу отказаться от него. Она всегда гордилась тем, что была миссис Хискокс, – так ее называли в кабинете врача и на родительском вечере. На работе Джулиет всегда пользовалась девичьей фамилией. Очень полезно иметь два удостоверения личности. Миссис Хискокс проверила бойлер и отремонтировала его. Джулиет Миллер опоздала на последнюю электричку и вынуждена была взять такси, которое ей не очень-то по карману.

Теперь ей потребуется лишь одно удостоверение. Отныне она – только Джулиет Миллер. И эта Джулиет Миллер возвращается в Париж, пытаясь вновь обрести свое прошлое и надеясь, что это даст толчок будущему. За эти годы она часто думала о возвращении, но не хотела все усложнять, пока она жена и мать. Не хотела возвращаться к воспоминаниям, хорошим и плохим, с семейством за плечами, потому что не могла предсказать собственную реакцию. Даже сейчас ее мутило при мыслях о лучших и худших временах.

В двадцать лет Париж был ее мечтой. Он изменил ее, сформировал. Принял в свои объятия наивную и неискушенную девушку и направил на пути к женственности. Многое из того, что произошло, было чудесным. Джулиет открыла для себя целый мир, обзавелась кучей увлечений и новых знаний. Все это она бережно хранила в памяти. Носила с собой. И шрамы тоже – именно потому и не рвалась назад.

До нынешнего момента. Она знала, Париж ждет, готовый помочь ей в следующей метаморфозе. Все, за что она любила этот город, никуда не делось, оставалось открыть это заново, чтобы отыскать настоящую себя, стать новой собой. Умная, сексуальная, шикарная, успешная, интересная, дерзкая, игривая, готовая на эксперимент – все эти слова приходили ей в голову, когда она думала о качествах, которые вложит в эту новую Джулиет. В той или иной степени она и была такой, оставалось немного перестроиться. Рискнуть проявиться.

Ей, как и очень многим, здорово подпортил жизнь и истрепал нервы ковид. Тревога за детей – один застрял в своем университете, одинокий и растерянный, другая мучительно сдает вступительные экзамены – изматывала. Джулиет привыкла работать дома, но засевший на Персиммон-роуд Стюарт подрезал крылья ее вдохновению, а необходимость думать об обеде, вместо того чтобы просто макать питу в хумус, сидя перед ноутбуком, раздражала невероятно. Отлично понимая, что общественная жизнь – важнейшая часть ее личности и никакой онлайн-киносеанс не заменит кайфа от стояния в очереди за пластиковым стаканчиком вина в перерыве, Джулиет отчаянно скучала по регулярным, пару раз в неделю, поездкам в центр Лондона. Им всем повезло, они остались невредимы, сохранив здоровье и карьеру, но для нее изоляция стала гораздо большим испытанием, чем она могла предположить.

Локдаун, менопауза, опустевшее гнездо, конец многолетнего брака – поистине смертоносный коктейль, но Джулиет была полна решимости восстать из пепла. У нее не было ни обязательств, ни привязанностей. Никаких проблем с деньгами – благодаря продаже дома. Никаких горящих заказов: на ноябрь, на все его тридцать дней, она ничего не брала. Никаких журнальных статей, никакого сочинительства под чужой фамилией. В прошлом месяце она удвоила объем работы, печатала по ночам, чтобы написать все, уложиться в сроки и поддержать поток гонораров.

Теперь у нее был только один срок – тот, который она сама себе установила. После десяти лет, потраченных на создание книг для других людей, она была готова написать свою собственную. И знала, что это будет гораздо сложнее. Прежде у нее всегда имелся исходный материал, который наполнял ее вдохновением, определял структуру и обеспечивал мотивацию. Она погружалась в мир своего клиента, будь то знаменитость или представитель общественности с интересной судьбой, порой проводила с ним несколько дней: он рассказывал о своих переживаниях, отвечал на вопросы, вспоминая отдельные события, а Джулиет, выстраивая и излагая все это в письменном виде, превращала в историю его жизни.

Некоторые клиенты были откровенны, другие – замкнуты. Некоторых было трудно разговорить, и ей приходилось искать способ снискать их доверие. Чаще всего для этого приходилось открывать бутылку-другую вина. Иных невозможно было остановить: стоило им раскрыть рот, как начинался словесный поток. И тогда Джулиет приходилось решать, что оставить, а что выбросить. Какие эпизоды придают красок, какие вызывают недоумение, а какие могут закончиться судебным разбирательством! Кое-что из услышанного никогда не будет напечатано – эти истории разглашению не подлежат. Джулиет намеревалась унести их с собой в могилу, ведь ее главным оружием была осторожность. Люди, для которых она писала, знали: она – непревзойденный профессионал, и, даже если пара бокалов вина заставили их выболтать лишнее, дальше ее это не пойдет.

Джулиет никогда не говорила своим друзьям и близким, для кого пишет. Никогда не делилась сплетнями и подробностями личной жизни знаменитостей: кто из актрис не носит трусики, у кого есть тайная привычка употреблять кокаин… Все, что людям следовало знать, они могли почерпнуть в написанных ею книгах. Чаще всего они становились бестселлерами. Было странно видеть на полках супермаркета или книжного магазина то, во что ты вложил всю душу, с чужим именем на обложке. Иногда ей выражали благодарность, чаще не упоминали вовсе. Но литературные негры трудятся не ради удовольствия видеть свое имя на обложке.

«Разве вам не досадно, что слава достается другим?» – нередко слышала она. Но таковы были условия сделки, приносившей достойный доход и комфорт. Деньги и, что еще важнее, возможность большую часть времени работать из дома, особенно ценную при детях-подростках. В тот период Джулиет была им нужнее, чем в детстве, и ей хотелось держать их поближе к себе, когда начались трудности полового созревания. Сын и дочь всегда знали, что она там, в мансарде, сидит за ноутбуком, тогда как некоторые ее друзья, остававшиеся рабами своей работы, возвращались домой только после семи, а к этому времени и они сами, и их дети были слишком усталыми и голодными, чтобы наслаждаться обществом друг друга. Джулиет же могла оторваться от писанины, приготовить вернувшимся из школы Нату и Иззи быстрый сырный тост или рогалик с мармайтом, выслушать свежие сплетни и жалобы и отправить детей готовить домашнее задание, так что к ужину все были свободны и могли расслабиться и посмеяться.

Теперь настала ее очередь написать свою историю. Будет ли она интересна кому-то, кроме самой Джулиет, это еще вопрос, но она всю жизнь мечтала написать о том, что с ней произошло. И даже если ее труд окажется в нижнем ящике стола, это будет хорошим упражнением, позволяющим понять, на что она способна. Шанс найти свой собственный голос, а не подражать чужому. У книги уже было название – «Наивная», – потому что именно такой Джулиет тогда и была – простодушной девчонкой, плохо ориентирующейся в незнакомом городе. Зато у нее сохранилась тетрадь с набросками воспоминаний.

Джулиет дала себе тридцать дней, чтобы сидеть и писать. В Париже. Вновь окунуться в атмосферу, которая так сильно изменила ее, и дать городу второй шанс. Оставить в прошлом плохие воспоминания и создать новые. Прогуляться по набережным Сены, пока падают листья, перейти каждый мост, глядя на сверкающую воду, выпить по бокалу красного вина на каждом тротуаре, посмотреть все картины, съесть все блюда, увидеть всех людей, по которым она успела соскучиться за последние тридцать – целых тридцать! – лет.

Джулиет потянулась к сумке за ноутбуком, но ее внимание привлекла книга в мягкой обложке, лежавшая сверху, и она достала ее. По мере того как она листала страницы, воспоминания будто просачивались сквозь кончики пальцев. Она вспомнила и тот самый момент, когда книга была ей вручена, и ее особенную ценность. И Джулиет вновь охватило чувство вины за то, что возможность вернуть ее так и не представилась…

– Помню, я читал это в шестом классе…

Услышав незнакомый голос, Джулиет вздрогнула. Это сказал мужчина, сидевший напротив, и она покраснела, гадая, как долго он за ней наблюдал. Погрузившись в себя, она его даже не заметила. Моложе ее лет на пять или около того, с коротко стриженными седыми волосами и в шерстяной рубашке поло.

– Вам понравилось? – спросила она.

– Как могло не понравиться? – Его правая бровь вопрошающе взлетела. – «Большой Мольн» – это классика. Трогательная история о безответной любви.

Она уловила иронию, прозвучавшую в его словах, и улыбнулась:

– Именно так.

– Мне всегда казалось, что это предупреждение: не стоит возвращаться к прошлому.

Джулиет сглотнула, снова уткнувшись в книгу, и ничего не ответила.

– Старинный экземпляр.

– Мм…

– И на французском. Впечатляет. Или вы… француженка, я имею в виду.

Он скользнул взглядом по Джулиет, и ей стало приятно, что он мог так подумать.

– Боже, нет. Но я подумала, что книга поможет мне усовершенствоваться в языке. Я не говорила по-французски более тридцати лет.

– Надо бы и мне снова ее купить. Много лет назад я ее потерял. Спасибо, что напомнили о ее существовании. – Он улыбнулся. – Я уверен: первый признак хорошего книжного магазина – наличие этой книги.

Так и есть. Джулиет улыбнулась ему в ответ, очарованная его замечанием. Она не ожидала, что в поезде завяжется ни к чему не обязывающий разговор о ее любимой книге. С незнакомцем. А теперь чувствовала, что им будет нетрудно перейти к флирту. Она взглянула на левую руку собеседника: ни золотого, ни серебряного кольца, но его отсутствие ничего не значило, ведь многие мужчины не носят обручальных колец. Стюарт, например, не носил.

Но хотя у нее имелся карт-бланш на любые отношения с кем угодно, она еще не была готова. Как-то неприлично, только этим утром мягко закрыв дверь в свой брак, завязать отношения с первым встречным. Джулиет достаточно писала о рикошетных отношениях – тех, что заводят, лишь бы избавиться от прошлого негатива, – чтобы понять: с ними нужно быть осторожной. Ну и потом, у нее есть важное дело, и, только завершив его, она сможет вновь открыть свое сердце. На выполнение миссии выделено всего тридцать дней, и времени отвлекаться нет.

– Извините, – пробормотала она, наклоняясь и вытаскивая ноутбук. – Мне нужно поработать.

Мужчина кивнул, взял смартфон и принялся пролистывать сообщения.

Джулиет посмотрела на часы: до прибытия на Северный вокзал оставалось два часа. Если взяться за дело сейчас, можно успеть написать первую главу. Она приучила себя не задумываться: чем больше думаешь о том, что собираешься написать, тем меньше желания начинать. Это все равно что залезть в ледяной бассейн – нужно просто сделать глубокий вдох и окунуться.

РЕКЛАМА В ЖУРНАЛЕ «ЛЕДИ», ОКТЯБРЬ 1990 года

Французской семье с новорожденным, живущей в центре Парижа, требуется добрая и ответственная помощница по хозяйству, готовая помочь с детьми: Шарлоттой (6 лет), Гуго (4 года) и малышом Артюром. Мы немного говорим по-английски. Предоставляется прекрасная солнечная комната в доме нашей счастливой семьи во Втором округе. Щедрое пособие и три часа языковых занятий в неделю. Желательно как можно скорее приступить к работе. Длительность контракта – не менее трех месяцев.

Глава 4

Наивная

Париж. – Мама посмотрела на меня так, словно я сказала «Пондишери». Или «Полинезия».

– Да, – ответила я так легко, как только могла.

Она пронзила меня взглядом, в котором читались паника, подозрение и неодобрение. Такова моя мама – всегда настороже. Выискивает проблемы и риски. Предпочитает, чтобы ее мир был как можно меньше и безопаснее. Я могу это понять – это облегчает жизнь. Но я не должна быть такой же. Это мой первый шаг к тому, чтобы не превратиться в нее. Не то чтобы я ее не любила, я просто не хотела стать такой же и поэтому нашла работу помощницы по хозяйству за границей.

– Ты имеешь в виду, нянькой. – Она ненавидела, когда я использовала иностранные слова. Думала, я воображаю о себе невесть что.

– Нет. Au pair – это другое, – объяснила я. – Это значит «равный». Живешь как член семьи. Наниматели дают деньги на расходы в обмен на помощь с детьми.

– О-о. – Мама выглядела озадаченной. – Но почему? У тебя ведь отличная работа.

– Ты же знаешь, я не хочу торчать там вечно. И знаешь, что я хочу работать в сфере моды. Если я выучу французский и познакомлюсь с Парижем, это будет полезно для моего резюме.

К сожалению, только это и составляло бы мое резюме, учитывая, что я провалила вступительные экзамены. Я не осталась в школе на шестой класс, а пошла в колледж, потому что там учились крутые люди. (Я к таковым не относилась, то есть к крутым.) И это была моя первая ошибка. А вторая – то, что я решила, будто мне не нужно готовиться. В итоге мои результаты оказались ужасны, и в университет я не попала.

– Но ты и сейчас работаешь в сфере моды.

– Нет, мам. Я работаю в отделе женской одежды в старом, захудалом универмаге.

Она сделала вдох через нос, пытаясь найти аргументы, которые могли бы на меня подействовать.

– Там о тебе будут заботиться всю жизнь.

У нее так и вышло, но двадцатилетнюю девушку это не прельщало. В этом возрасте важен только нынешний день.

Я покачала головой:

– Да разве это жизнь? Я хочу в конце концов перебраться в Лондон.

Мама вздрогнула, и я поняла, что слишком поторопилась. Париж. Лондон. Но это не было неожиданностью. По журналам, которые я приносила домой и страницы которых бесконечно слюнявила, она знала, что я помешана на одежде. По тому, что я тратила все до последнего пенни на дешевые копии последних нарядов из «Вог». В моей спальне висели постеры с изображением моих кумиров: Мэрилин Монро, Одри Хепбёрн, Дебби Харри, Джеки Кеннеди. Я изучала подолы их юбок и высоту каблуков, рыскала по благотворительным магазинам в поисках одежды, имитирующей их стиль, и с помощью старой швейной машинки «Зингер» перешивала юбки и платья, подгоняя их под свой размер.

Я мечтала работать в модном журнале, стать журналисткой, писать об иконах стиля, супермоделях и подиумах. Мне предстояло пройти долгий путь, прежде чем я встану на первую ступеньку воображаемой карьерной лестницы, но я была полна решимости. За неделю до этого разговора я прочитала в «Мари Клэр» статью такой же девушки, как и я, не имевшей никакой квалификации, но пробившей себе дорогу наверх и ставшей младшим редактором. Это вселило в меня надежду.

А потом, сидя у кабинета стоматолога в ожидании очередной пломбы, я увидела в «Леди» объявление о найме помощницы по хозяйству. Что-то витало в воздухе, подталкивая меня к тому, чтобы изменить свою жизнь.

Я похлопала маму по руке:

– Я должна это сделать.

Ее взгляд смягчился, и она отвела глаза. Я была уверена, что мама меня не понимает. А может, она и понимала – даже слишком хорошо понимала и не хотела с этим смириться. Может, она ревновала?

Париж предоставлял мне шанс к побегу. Париж – это мир гламура, способ продвижения и билет на волю. Из прочитанной статьи я поняла: чтобы навсегда уехать из Вустера и хотя бы приблизиться к осуществлению своей мечты, я должна стать чем-то большим, чем очарованная модой девочка из провинции. Мне следовало навести лоск и проявить немного инициативы. Париж предоставил бы мне необходимое преимущество. Я улучшила бы школьный французский и впитала немного столичной атмосферы, надеясь, что часть парижского шика осядет на мне. Я бы научилась правильно повязывать шарф и приобрела немного je ne sais quoi^[6]. Вернулась бы утонченной, изысканной и умной – такой, какой должна быть незаменимая помощница редактора гламурного журнала. Она оценила бы мой потенциал, а я ухватилась бы за представившийся шанс, и моя карьерная лестница устремилась бы в небеса.

– Мама, это всего лишь на три месяца. Я вернусь после Нового года.

И она кивнула, смирившись: у нее закончились аргументы. Я представила, как иду по набережной Сены, одетая в шикарное пальто, волосы слегка взъерошены осенним ветерком, вокруг кружатся разноцветные листья, я направляюсь на встречу со своим возлюбленным. Мы будем пить красное вино в крошечном ресторанчике, говорить о жизни, любви и искусстве, выкурим сигарету-другую. Я узнаю, как всегда выглядеть элегантной, неотразимой, уверенной, привлекательной. Отстоящей на миллион миль от провинциалки, продавщицы, провалившей вступительные экзамены.

Париж должен был спасти меня от самой себя и сделать из меня ту, кем я хотела быть.

На пароме меня тошнило – самым натуральным образом. Я сидела прямо на своем месте, одной рукой держась за чемодан, чтобы он не покатился, а другой – за сумку, и чувствовала, как желудок бурлит, когда судно переваливается с борта на борт. И чем больше я старалась не думать об этом, тем хуже себя чувствовала. Черный кофе из автомата болтался в яме моего пустого желудка, исторгая из него горечь.

Я нервничала, хотя плавание из Дувра в Кале было недолгим и не предполагало приключений. Но я беспокоилась о грядущей пересадке на поезд, то и дело поглядывала на часы, проверяла время на билете и жалела, что выбрала не дневной, а утренний рейс. Правда, тогда я приехала бы в Париж уже в темноте, и от этой перспективы у меня сразу пересохло во рту.

Образу, к которому стремилась, собираясь в дорогу, я соответствовала плохо. Я понимала, что выгляжу зажатой, неуверенной в себе и, что очевидно, не привыкшей путешествовать. Я хотела бы походить на девушку в джинсах и свободной клетчатой рубашке, что устроилась напротив меня: она сидела, положив ноги на сиденье, с наушниками «Дискмен» в ушах, жуя жвачку. По сравнению с ней я выглядела неуместно нарядно в своей джинсовой юбке-карандаш и твидовом пиджаке, к которому пришила большие позолоченные пуговицы, думая, что он будет выглядеть как вещь от «Шанель». В Вустере так и было, но здесь, в открытом море, это смотрелось просто отвратительно. Я заметила, как девушка оглядела меня с ног до головы и слегка ухмыльнулась. Кофе снова взмыл по пищеводу, но смириться с мыслью, что меня стошнит у нее на глазах, я никак не могла и как можно быстрее бросилась к туалетам, таща за собой чемодан и не решаясь спросить, не присмотрит ли она за ним.

Когда я наклонилась над раковиной, кофе сразу устремился наружу, и я почувствовала мгновенное облегчение. Пожалуй, это было единственное утешение.

Мне потребовалась целая вечность, чтобы открыть чемодан, достать зубную щетку и пасту, почистить зубы, а затем вернуться на место.

Бледная и дрожащая, я снова села, чувствуя себя несчастной, и посмотрела на часы. До прибытия оставался еще час. Обычно в это время в субботу я крутилась в отделе аксессуаров, убирала упаковки колготок, перекладывала шарфы и раздавала советы нуждающимся. На мгновение мне захотелось оказаться там, в целости и сохранности, и поразмышлять, какое видео взять в «Блокбастере» по дороге домой. Последним фильмом, который я брала, был «Тельма и Луиза». Сейчас мне не хватало их авантюрного духа. Я старалась выглядеть непринужденно и беззаботно. И не думать, успею ли на пересадку.

Когда я сошла с парома и села в поезд до Парижа, от облегчения у меня закружилась голова. Я попыталась закрыть глаза и уснуть, но потом заволновалась, что пропущу остановку. К тому же я начала мерзнуть. Похолодало, а мой твидовый пиджак не очень-то согревал. Я проигнорировала мамины просьбы одеться потеплее и теперь жалела об этом. К тому же меня все еще немного подташнивало после парома. Стоило бы перекусить, чтобы хоть немного восстановить силы, но я слишком нервничала, опасаясь оставить свое место и чемодан и пойти в буфет.

Я взялась за книгу, надеясь, что она отвлечет меня. Это был роман Элейн Данди «Дуд Авокадо». Я нашла его в книжном магазине, куда часто заходила в обеденный перерыв, и меня привлекло название – немного странное. Я прочитала первую страницу и влюбилась в героиню: покрасив волосы в розовый цвет, та бродила по Парижу в вечернем платье средь бела дня. Меня покорила ее искрометность.

Именно такой я хотела быть. Свободной душой, отвечающей за свое будущее, открытой всему, что может предложить жизнь. Это немного подняло мне настроение.

В конце концов мы добрались до окраины Парижа. Под грязно-желтым небом все выглядело заманчиво: клубок башен и пилонов, изредка проглядывающий между бетоном шпиль красивой церкви. С хрипом тормозов мы соскользнули в Северный вокзал. Я вытащила свой чемодан из вагона и шагнула в хаос толпы.

Вокзал меня ошеломил. Паддингтон, где я бывала несколько раз, по сравнению с ним казался сонным. Я не могла разобрать ни слова из того, что слышала. Я даже не была уверена, что половина из них произнесена на французском. Заметив вывеску «Métro» в стиле модерн, я торопливо спустилась под землю, на каждом шагу задевая чемоданом собственные ноги и других прохожих и стараясь не обращать внимания на ответные тычки.

Над шумом взлетали звуки скрипки – дикая цыганская джига. Я улавливала резкий запах пота, едкого сигаретного дыма и экзотических духов, а иногда и вонь несвежей мочи. Мимо меня проходили красивые женщины; чьи-то пылкие взгляды блуждали по моему телу, и мне становилось неуютно.

Я чувствовала себя за миллион миль от дома, и на мгновение мне захотелось перенестись туда, в наш маленький домик с террасой. Вечером папа отправится в чип-шоп…^[7] Я представила, как с предвкушением разворачиваю тяжелые влажные упаковки, от которых струится пар.

Перестань, сказала я себе. Это же Париж, воплощение твоей мечты.

Кое-как я добралась до киоска, где продавались билеты на метро. Я сходила в Вустерскую библиотеку, чтобы все изучить, и запомнила свой первый маршрут: одна остановка до Восточного вокзала, затем пересадка на розовую линию, потом шесть остановок до станции «Пирамид».

Я подошла к билетному киоску, прокручивая в голове слова, которые тщательно заучила. «Un carnet, s’il vous plaît»^[8]. У меня нет права на ошибку. Меня не должны понять неправильно. Когда женщина за стеклом кивнула и взяла пачку билетов, я обрадовалась и потянулась за кошельком.

В сумке его не было.

С пересохшим ртом я принялась судорожно искать кошелек в сумке, перерывая ее содержимое: косметику, тетрадь, мятные конфеты, расческу, бутылочку аспирина. Слезы навернулись на глаза, когда я встретилась с каменным взглядом женщины. Как сказать «кошелек»? Как ей объяснить?

– Mon argent… il n’est pas là ^[9].

Женщина пожала плечами, проявив лишь малейший проблеск сочувствия, и движением руки велела мне убраться и не мешать следующему пассажиру.

«Полиция?» Я произнесла эти слова и сразу сообразила, что зря. Что бы сделала полиция? В тот момент я поняла, что такое случается постоянно. Мой кошелек уже опустошили, франки, которые я заказала на почте, вытащили, пересчитали и рассовали по карманам, а сам кошелек выбросили в урну.

Что же мне было делать? У меня не было с собой ни су. Я не знала языка, чтобы пойти и рассказать все полицейским, а они вряд ли станут финансировать мое дальнейшее путешествие. Они бы просто пожали плечами, как билетерша. Возможно, даже посмеялись бы надо мной.

Адрес семьи Бобуа у меня хранился в том же кошельке, в прозрачном пластиковом кармашке. Его я, к счастью, помнила наизусть, а вот номер телефона – нет. Конечно, я могла бы попытаться отыскать его в телефонной книге, но не представляла, как позвонить с оплатой со стороны вызываемого абонента и как объяснить этим Бобуа свое затруднительное положение, если дозвонюсь. Я запаниковала, взмокла, и в голову пришло, что на вокзале, в его духоте и толчее, мне снова станет плохо. Нужно на улицу, на свежий воздух, подальше от толпы, от чужих глаз и рук. Выходя из метро, я хватала ртом воздух, в котором смешались бензиновые пары, тошнотворный сигаретный дым и луковая вонь. Выбора нет – придется идти пешком. Я покопалась в сумке в поисках путеводителя «От А до Я о Париже», который заказала в книжном магазине, придвинула чемодан к стене какого-то здания, села на него, затем взяла ручку «Биро» и прочертила маршрут на нескольких страницах. И с учетом масштаба прикинула, что это около двух миль.

Спускались сумерки. Измотанная, голодная и немного напуганная, я принялась себя увещевать. Я здесь, в Париже, и не так уж далеко от места назначения. Между домом и работой я пробегала такое же расстояние каждый день. Конечно, тогда при мне не было чертовски большого чемодана, но я справлюсь. На это уйдет, наверное, чуть больше часа, с маленькими привалами на отдых.

Не обращая внимания на пульсирующую боль в голове и урчание в животе, я упорно переставляла ноги, а чемодан бился о мои лодыжки и колени. Продолжай идти, Джулиет, говорила я себе.

Я отвлекалась, пытаясь разобрать незнакомые слова на вывесках: «Tabac», «Bureau de change», «Nettoyage»^[10] – и отгоняя мысли о том, что этот Париж не похож на тот, который я себе представляла. Магазины были унылыми, улицы замусоренными, ни одно кафе на моем пути не выглядело гостеприимным. Мое сердце по тяжести не уступало чемодану. Я вспомнила сцены из моего любимого фильма «Забавная мордашка», где Одри Хепбёрн танцует вокруг всех этих знаменитых достопримечательностей, раскинув руки, поет «Бонжур, Париж», ее глаза сверкают от восторга. Именно такой я видела себя, а не бредущей по унылому тротуару без намека на гламур.

Однако по мере приближения к цели улицы становились все более приветливыми. Это куда больше походило на Париж из моего воображения: широкие бульвары, от которых отходят мощеные улочки, заманчивые магазины и кафе, нарядные женщины и красивые мужчины. Наконец я оказалась на последней странице путешествия, обозначенного на листках моего путеводителя «От А до Я». Было уже почти шесть часов вечера – я сильно опоздала, но тем не менее стоило попытать счастья.

И вот я на узкой улице, здания стоят друг против друга, словно соревнуясь в элегантности. Я поискала номер, который мне дали, и нашла черную дверь двойной высоты с огромной латунной ручкой. Терзаясь сомнениями, я толкнула ее и вошла в мощеный двор. Здесь было немного жутковато – ни звука, кроме шелеста мертвых листьев на деревьях в деревянных кадках, нависающих словно охранники.

Я окинула взглядом окна, смотревшие на меня, пытаясь понять, какие из них могут принадлежать Бобуа. В некоторых горел свет, другие были пустыми и черными. Тут я заметила еще одну дверь, а рядом с ней – ряд нарисованных колокольчиков. К своему облегчению, я отыскала нужную фамилию и нажала на кнопку рядом с ней.

Я ждала и ждала, не зная, сколько еще смогу продержаться. Затем дверь распахнулась, и на пороге появилась женщина с ребенком на руках. Она была примерно моего роста, но тоньше, скорее даже худая, с темными глазами, которые казались выжженными на ее бледном лице, и широким ртом. Я сочла ее самой красивой из всех, кого когда-либо видела.

Это и есть мадам Бобуа?

– Меня зовут Джулиет,– сказала я. И добавила с готовностью: – Je suis l’au pair^[11].

– Вы сильно опоздали.

И женщина, и ребенок уставились на меня.

– У меня пропал кошелек. – Я указала на свою сумку. – Мои деньги. Mon argent. – Я изобразила, как кто-то вытаскивает мой кошелек.

– О!– Она пренебрежительно закатила глаза.– Gare du Nord^[12]. Полно воров.– Последнее слово она произнесла с презрительным фырканьем. Наконец ей удалось улыбнуться.– Я Коринн. Это Артюр.– Она похлопала ребенка по спине, а затем махнула рукой, приглашая меня внутрь.– Entrez^[13]. Входите же.

Я подхватила свой чемодан и втащила его в коридор с большой каменной лестницей.

– Оставьте это здесь. – Она указала на нижнюю ступеньку. – Мой муж принесет.

Она взбежала по лестнице, и я последовала за ней, Артюр по-прежнему озирался через ее плечо, как сова. На втором этаже она направилась к полуоткрытой двери и крикнула:

– Жан Луи! Elle est arrivée!

Я знала, что это значит: «Она приехала».

– Ici^[14]. – Она пригласила меня войти через богато украшенные двойные двери.

Я вошла и поневоле разинула рот. Высоченный потолок, в центре – сверкающая люстра. Полы из блестящего дерева, стены искусно отделаны панелями, а окна вдоль дальней стороны – выше моего роста. Два дивана бледно-желтого цвета стояли друг напротив друга, по всей комнате были расставлены позолоченные кресла и маленькие стеклянные столики, а на них – вазы с цветами. Висели огромные зеркала и картины, очень ценные, – даже я это поняла, хоть совершенно не разбиралась в искусстве.

Коринн стояла перед мужчиной, который, как я уже поняла, был ее мужем, и что-то бормотала ему по-французски, размахивая свободной рукой. Он был высоким, с каштановыми волосами, зачесанными назад, и, как и его жена, очень худым. Но его карие глаза были теплыми и добрыми, а не затравленными и горящими, как у нее.

– Джулиет.

Он шагнул вперед, чтобы поприветствовать меня. Никогда еще мое имя не произносили так, будто я была важной особой. Он положил руки мне на плечи и поцеловал в обе щеки. Я покраснела.

– Я Жан Луи. Мне очень жаль. Коринн сказала, что вас ограбили на вокзале. Это ужасно. Мы возместим вам пропажу.

– О! – радостно удивилась я.

– Это самое меньшее, что мы можем сделать.

Коринн выглядела взволнованной.

– Жан Луи, через полчаса мы должны идти на ужин. Мне нужно переодеться.

Жан Луи нахмурился:

– Коринн, мы никуда не поедем. Раз уж так случилось, мы должны позаботиться о Джулиет. Мы не можем бросить ее одну.

– Ничего страшного, – сказала я, благодарная ему за щедрость.

– Нет. – Жан Луи был тверд.

Коринн нахмурилась.

– Я пойду одна, – буркнула она в конце концов. – Уже слишком поздно отменять визит.

Она передала Артюра Жану Луи, который безропотно принял его. А когда Коринн вышла из комнаты, с улыбкой наклонился ко мне:

– Люди, с которыми мы нынче ужинаем, мне не нравятся. Так что спасибо.

Несмотря на усталость, я хихикнула.

– Папа?

Я повернулась на голос – в дверном проеме показались два ребенка. Девочка в темно-синем джемпере и серой плиссированной юбке и мальчик в желтых вельветовых брюках и такой же рубашке поло. Их глаза неуверенно перебегали с отца на меня. Я присела перед детьми на корточки, чтобы было удобнее разговаривать.

– Бонжур, – сказала я им. – Я Джулиет. Ты, должно быть, Шарлотта. – И я показала на Гуго. – А ты, наверное, Гуго. – Я указала на Шарлотту.

Они захихикали.

– Нет! – воскликнул мальчик. – Гуго – это я!

Я похлопала себя ладонью по лбу, признавая очевидную ошибку:

– Гуго. Шарлотта.

На этот раз все было правильно.

– Дети, скажите «привет» по-английски, – велел им Жан Луи.

Дети шагнули ко мне. Шарлотта обняла меня за шею.

– Пьивет, – сказала она и поцеловала меня по очереди в обе щеки, совсем как давеча ее отец.

За ней последовал Гуго. Мое сердце растаяло, когда я почувствовала их мягкие теплые губы на своей щеке, и я забыла о своих злоключениях.

– Пожалуйста, присядьте. – Жан Луи указал на диван. – Отдохните. Я принесу ваш саквояж.

Саквояж – гораздо интереснее, чем чемодан. На французском все звучит гораздо интереснее.

Он вышел из комнаты, и я села, усталая и благодарная. Дети забрались на диван рядом со мной. Они ворковали со мной по-французски, как два маленьких голубка. Кажется, они спрашивали меня, люблю ли я кошек.

– J’adore les chats^[15], – сказала я им, что, похоже, вызвало у них одобрение.

Жан Луи появился в дверях и улыбнулся нам троим:

– Я провожу вас в вашу комнату.

Жестом он попросил детей оставить меня. Они послушно удалились, а я последовала за ним по коридору.

Мы миновали, должно быть, главную спальню – звуки подсказали мне, что там переодевалась Коринн, – но Жан Луи ничего не сказал, пока не дошел до двери в конце коридора.

– Комната небольшая, но удобная, – сообщил он. – И если вам что-то понадобится, скажите мне.

Комната оказалась как минимум вдвое больше моей спальни дома. Кровать была застелена белоснежными вышитыми простынями, напротив стоял массивный деревянный шкаф с перегородчатым фасадом, а перед окном – маленький письменный стол. Я вздохнула, и Жан Луи встревожился.

– Вам не нравится?

– Это просто прекрасно! – выдохнула я.

– Ванную вам придется делить с детьми. Подойдет?

– Конечно!

Я видела ванную комнату, когда мы проходили мимо. Она была просто огромной. Я подумала об очередях в нашу ванную по утрам. Шатающееся сиденье унитаза, жалкая струйка воды, вытекающая из душевой насадки, то слишком горячая, то холодная. А если осмелишься задержаться, кто-нибудь тут же начнет барабанить в дверь.

– Оставлю вас на несколько минут. Приходите на кухню. Вы, должно быть, проголодались.

Голода я уже почти не чувствовала, а желудок все еще крутило, но пренебречь его гостеприимством я никак не могла. Выйдя из комнаты, он закрыл за собой дверь. Я прилегла на кровать, вдыхая незнакомый запах чужого дома. Здесь пахло дорого – лавандой и старым деревом.

Я тихонько прокралась в ванную, чтобы воспользоваться туалетом, вымыть руки и лицо. Посмотрела в зеркало, чтобы увидеть то, что видели Бобуа, – бледную особу с темными волосами до плеч, запавшими глазами и щелью между передними зубами. Обычная девушка из обычного города. Все Бобуа, даже дети, выглядели необычно. Привлекательная внешность, уверенность в себе и впечатляющая манера держаться. Одежда сидела на них идеально, именно так, как надо, в то время как моя изрядно помялась, обтрепалась и выглядела еще дешевле, чем была.

Слишком утомленная, чтобы думать о переодевании или макияже, я вернулась в комнату, натянула джемпер поверх футболки, которая была у меня под пиджаком, затем подошла к окну, открыла его и посмотрела на улицу. Дома казались бледными в вечернем свете, крыши серебрились под луной, булыжники мостовой были черными и блестящими. Я вдохнула парижскую ночь и почувствовала уверенность в том, что утро принесет надежду, а беды минувшего дня останутся позади.

Я открыла дверь и пошла обратно по коридору, разыскивая кухню. К моему удивлению, она оказалась крошечной, даже меньше, чем у нас дома. Жан Луи с впечатляющей скоростью кромсал ножом кучу шнитт-лука.

– Приготовить вам омлет? – с улыбкой спросил он, когда я вошла.

Омлеты я не любила – сухое, резиновое яйцо с не очень приятным вкусом. Но сейчас я съела бы и ножку стула, а в воздухе витал ореховый аромат тающего масла, от которого у меня перехватило дыхание.

– Прекрасно, – сказала я. – Спасибо.

Взяв три яйца, Жан Луи ловко разбил их в миску одной рукой, а другой тем временем взбивал масло на чугунной сковороде. Я зависла: мне хотелось ему чем-нибудь помочь – например, накрыть на стол, – но у меня пропал дар речи.

В кухню ворвалась Коринн и затараторила по-французски. Я едва узнала в ней ту женщину, которая совсем недавно открыла мне дверь. Сейчас на ней было черное платье без рукавов с открытой спиной и туфли на высоком каблуке, с атласными лентами, завязанными вокруг лодыжек. Ее волосы были убраны в узел на затылке, а в ушах поблескивали крупные бриллианты. Я решила, что они настоящие: она не походила на женщину, которая носит бижутерию. Темные круги под глазами исчезли, а губы она накрасила темно-красной помадой. Из потока слов, произнесенных, пока Коринн доставала из холодильника коробку шоколадных конфет с начинкой, я почти поняла, что малыш спит.

– Приятного аппетита, – сказала она мне, выходя и оставляя за собой шлейф невероятного аромата – я ощущала такой впервые.

Бриллианты, высокие каблуки, пьянящий парфюм. Смогу ли когда-нибудь стать такой, как Коринн?

Я посмотрела на Жана Луи, и он улыбнулся, ничем не выдавая своих мыслей.

– Ваш омлет готов,– сообщил он и указал на дверь.– Salle à manger^[16] находится здесь…

Там было накрыто для меня. Рядом стояла тарелка с салатом, совсем не похожим на тот, что мы ели обычно: дома у нас подавалась либо головка салата с дедушкиного участка, в которой часто прятались жирные слизни, либо нарезанный бледно-зеленый айсберг. Здешний салат состоял из темно-зеленых, красных и фиолетовых листьев, блестящих от масла и сопровождаемых багетом.

Я села, и Жан Луи поставил передо мной тарелку. На тарелке лежал золотистый полумесяц, не похожий ни на один омлет, который я когда-либо видела, с нарезанным шнитт-луком. Жан Луи налил мне бокал красного вина:

– Наслаждайтесь.

Гуго и Шарлотта вбежали и сели по обе стороны от меня. Я чувствовала себя невероятно неловко, но была очень голодна.

– Merci^[17], – пробормотала я с застенчивой улыбкой.– Merci beaucoup^[18].

Жан Луи поднял за меня свой бокал с вином, выходя из комнаты.

Омлет был неземной. Он оказался мягким, кремовым и насыщенно-маслянистым, чуть солоноватым, с легким привкусом лука и трав. Я мигом проглотила его, подбирая остатки ломтиками хрустящего багета. Салат из загадочных листьев был горьковатым, но идеально сбалансированным по вкусу. Вино я, конечно, выпила. Оно было темным и показалось мне крепким, но, как и в салате, в нем чувствовалось что-то правильное. Я никогда не забуду этот первый вкус Франции – еда простая, но тщательно продуманная и умело приготовленная.

К концу трапезы я почувствовала себя другим человеком – не просто ожившим, а прямо-таки просветленным. Я со вздохом откинулась на спинку кресла, а дети захлопали.

– Attendez!^[19] – сказала Шарлотта, потом взяла мою тарелку и отнесла ее на кухню.

Вернулась она с тарелкой поменьше, на которой лежал треугольник сыра с меловой белой корочкой, сочащейся желтизной. Девочка триумфально поставила его передо мной.

Я почувствовала легкий запах капусты и подумала, не протух ли сыр.

– C’est bon^[20], – подбодрила меня Шарлотта, почувствовав мои сомнения, и Гуго кивнул в знак согласия.

Взяв нож, я отрезала крошечный кусочек и отправила его в рот, стараясь не дышать, чтобы не чувствовать запаха. Но, как и омлет, это было откровением. На вкус сыр оказался совсем не таким, как на запах. Насыщенный и пикантный, он больше всего напоминал грибы. И как только я проглотила крошечный кусочек, мне захотелось еще. Я поглощала сыр с удовольствием. А доев его, поняла, испытывая некоторую неловкость, что не знаю, как теперь быть, чего от меня ждут. Взяв тарелку и бокал, я понесла их на кухню. Вино сразу ударило мне в голову, навалилась усталость. Оказавшийся на кухне Жан Луи взглянул на меня и посоветовал:

– Вам нужно лечь.

Внезапно я поняла, что именно этого хочу больше всего на свете. Я подумала, что надо бы поинтересоваться, не помочь ли ему с детьми, но у меня не было сил. Я просто хотела упасть и уснуть.

– Спасибо. Merci. Pour le…^[21]

Я не могла вспомнить слово, обозначающее еду или блюдо. И не знала, был ли это обед или ужин, или как они это называют.

– Omelette…– наконец произнесла я.– Delicieux^[22].

Он улыбнулся и слегка пожал плечами, словно это было пустяком:

– Bonne nuit^[23].

И вдруг я обнаружила, что дети обнимают меня за ноги своими маленькими ручками.

– Bonne nuit, Джулиет! – хором сказали они.

Мне удалось найти в себе силы рассмеяться, наклониться и обнять их в ответ.

– Bonne nuit, mes petits^[24], – сказала я, не уверенная, правильно ли обратилась к детям.

Но они выглядели счастливыми, и я решила, что именно так, методом проб и ошибок, и буду учиться.

В спальне, пока я скидывала одежду прямо на пол, у меня слипались глаза. Простыни оказались холодными, тяжелыми и гладкими – я привыкла к нейлоновым простыням в конфетную полоску, на которых спала с детства, они всегда немного липли к коже, чем раздражали до зубовного скрежета. Подушка представляла собой длинный жесткий валик во всю ширину кровати, заправленный под простыню. Я думала, что никогда не усну, настолько все было непривычно, но стоило мне лечь на мягкий матрас, как простыни нагрелись и я расслабилась.

Воспоминания о прошедшем дне пронеслись перед глазами: паром, поезд, ужас метро, бесконечная прогулка и боль в руках от усталости. А потом Коринн, гламурная и немного пугающая. Ласковый, добрый Жан Луи, который казался ее противоположностью. Двое малышей, в которых я уже успела влюбиться, и крошка Артюр.

Я добралась до места, я была в безопасности, лежала в мягкой теплой постели и невероятно гордилась собой.

Глава 5

С головой погрузившись в свою писанину, Джулиет и не заметила, как показались пригороды Парижа. Высоких жилых домов и граффити стало больше, чем во время первого путешествия, но вид оставался все таким же мрачным и неприветливым, не отвечавшим представлению о прибытии в Город света. Однако истинных ценителей это противоречие – грубая, жесткая бесцеремонность и безжалостность кварталов, которые служили плавильным котлом рас, религий, идеалов и философий, – скорее, очаровывало.

Джулиет сохранила файл в ноутбуке и начала собираться, мысленно все еще оставаясь в прошлом. В теле отражалось то предвкушение, которое она испытывала все эти годы. Тот же пустой желудок и тот же всплеск адреналина, только на этот раз у нее были знания и уверенность. Тем не менее она оберегала память о себе двадцатилетней и, конечно, не собиралась допустить, чтобы пятидесятилетней Джулиет был причинен какой-либо вред.

– Вы надолго в Париже?

Сосед удивил ее своим вопросом: она погрузилась в свой собственный мир и забыла о нем.

– Скорее, нет, – ответила она неопределенно, но вежливо.

– Если захотите выпить, пока вы здесь, я остановился в Четвертом округе.

Настойчивость мужчины, первоначально получившего отказ, удивляла.

– Я замужем.

Она улыбнулась, давая понять, что на этом разговор окончен. Это не было ложью. Они со Стюартом решили пока не менять семейный статус: ни у кого не было сил на возню с бумагами по поводу развода, а финансами они всегда занимались самостоятельно. Возможно, со временем это изменится.

– Это же Париж. – Он слегка пожал плечами.

Она нехотя рассмеялась:

– Спасибо, но нет.

На этот раз он понял, в чем дело, и встал, чтобы взять свое пальто с багажной полки. Перед тем как уйти, протянул ей визитную карточку:

– Если передумаете. Можно просто по-дружески выпить.

Она улыбнулась мужчине, восхищаясь тем, как ему удается быть одновременно настойчивым и ненавязчивым. Прочитала на визитке: «Пол Мастерс» – и спрятала ее в сумку, где уже хранился целый ворох квитанций и прочего бумажного мусора.

Выйдя на платформу, Джулиет устремилась к выходу. На этот раз она ни за что не станет жертвой карманника. Ее сумка была спрятана под курткой. Она знала, куда идет. За плечами у нее были годы международных путешествий. Да, она не бывала больше в Париже, но посетила многие столицы. И ни один из городов не запал в ее сердце так, как этот. Тем не менее она держалась настороже, отлично зная, что в любой точке мира есть острые глаза и ловкие пальцы.

Она пробралась сквозь толпу к стоянке такси и встала в очередь. Вообще-то, Джулиет дала себе обещание ходить пешком везде, где только можно, – Париж город удивительно маленький и до большинства мест действительно можно добраться своим ходом, а ей нужны физические нагрузки, – но в этот первый вечер она собиралась побаловать себя.

Холодный ночной воздух и яркие огни обострили ее чувства и усилили пульс. Любой ночной город интересен, но встречи с этим она ждала уже давно. Ей не терпелось погрузиться в атмосферу оставленного ею Парижа.

Не прошло и десяти минут, как она села в такси, и вскоре они уже кружили по площади дю Марше-Сент-Оноре – маленькой, усыпанной ресторанами, в которых мерцали огни, а на террасах у тротуаров, несмотря на время года, было полно людей, которые ели и пили на улице. Официанты сновали туда-сюда, принося коктейли, coupes de champagne^[25], салат с козьим сыром, стейк с картошкой фри… У нее потекли слюнки, но сейчас было не время останавливаться.

В дальнем конце площади такси въехало на тихую улицу – здесь в одном из домов находилась снятая ею квартира. Расплатившись и забрав багаж, Джулиет набрала код на входной двери, вошла в холл и вызвала лифт. Когда он приехал, она раздвинула решетчатые металлические двери и шагнула внутрь. Они с лязгом захлопнулись. Лифт оказался ужасающе крошечным, но на нее саму и на чемодан места хватило. Джулиет поднялась на четвертый этаж, а затем затащила свой чемодан по лестнице на самый верх. Еще один код, и она толкнула дверь.

Включила свет и радостно вздохнула. Квартира, всего пятнадцати футов в ширину, примостилась под карнизом восточной части крыши высокого здания, левая стена была наклонной. Стены, оклеенные бледно-серыми обоями с серебристым узором из изящных раковин, создавали впечатление, что находишься в одной из таких раковин, под ее перламутровым сводом. В дальнем конце стояла кровать, заваленная квадратными подушками и покрытая бархатным покрывалом. Маленькое мансардное окно с белыми ставнями выходило на улицу, и можно было разглядеть дома напротив, с их створчатыми окнами и богато украшенными коваными балконами.

В центре стояли небольшой диван и кофейный столик, а также консольный столик с парой позолоченных стульев в стиле Марии Антуанетты. На стенах висели картины в потертых рамах и несколько потускневших зеркал. В них отражался свет удивительно большой люстры, миллионы крошечных хрустальных капелек переливались и кружились, отбрасывая бриллианты света в дальние углы.

Недалеко от входа располагалась миниатюрная кухня с рабочей поверхностью, достаточной для чайника и тостера, двухконфорочной плитой, холодильником и раковиной. Под мансардным окном стоял круглый стол с двумя стульями. А за ним – ванная комната, меньшая, чем туалет на Персиммон-роуд.

Джулиет вздохнула. Идеально. Все, что нужно для тридцати дней в Париже. Будуар и писательская мансарда; потенциальное любовное гнездышко; место для отдыха, восстановления сил и обновления. Для всего, чего она пожелает.

Распаковав вещи, Джулиет сняла с крючка на стене кухни плетеную сумку и отправилась вниз, на окутанные сумраком улицы. Неподалеку, между бутиками, она обнаружила минимаркет «Карфур». Остановившись у витрины с фруктами – ей приглянулись гроздь темно-красного винограда и несколько румяных яблок, – Джулиет обратила внимание на мужчину в темно-синем пальто, придирчиво выбиравшего помидоры. Она не могла представить себе ни одного британца, который уделял бы такое пристальное внимание спелости, запаху, цвету, подыскивая идеальный экземпляр. А для француза это был ритуал, дело первостепенной важности, то, для чего он родился.

Узкие проходы минимаркета были забиты людьми до отказа. Джулиет купила спелый камамбер, баночку ремулада^[26] из сельдерея, немного байонской ветчины, несоленое масло «Презент» и багет. И еще бутылку белого бургундского из холодильника. И наконец, под влиянием импульса, достала из ведра букет роз, пышных и белых, с легким намеком на розовый цвет по краям.

На обратном пути Джулиет замедлила шаги возле магазина, представлявшего собой нечто среднее между старой аптекой и антикварной лавкой, где товары были выставлены на великолепных старинных столах и полках. Для ее апартаментов ей недоставало только ароматической свечи. Джулиет могла бы провести в этой лавке весь вечер, но в конце концов нашла свечу, которая пришлась ей по душе и показалась подходящей для парижского приключения. Оплачивая покупку, она подумала, что обычно такие деньги тратят на дни рождения или Рождество, но чувствовала, что заслужила это.

Вернувшись в квартиру, Джулиет развернула покупки, поставила сыр доходить до комнатной температуры, фрукты выложила в миску на столе, зажгла свечу и поставила ее на консольный столик – пламя заплясало в зеркалах. Она подрезала стебли роз и поставила их в вазу рядом со свечой. Нашла в смартфоне песню Жюльетт Греко^[27] и подключила его к мини-динамику, который привезла с собой, – дети подарили на день рождения. Затем открыла окно и впустила мягкий ночной воздух. С улицы доносились голоса: люди шли на ужин, на концерт, к друзьям.

Джулиет налила себе бокал вина, покатала на языке насыщенную тягучую жидкость. И, ощущая, как напряжение последних месяцев сползает с ее плеч, словно сброшенный лисий мех, поняла, что теперь, благодаря дополнившим интерьер штрихам, она чувствует себя как дома. Джулиет перечитала написанное в поезде и подумала, что, возможно, она поработала бы еще немного, коли есть подходящее настроение.

Музыка, вино, свечи – что еще требуется, чтобы вызвать музу?

Глава 6

Наивная

Проснувшись на следующее утро, я не сразу поняла, где нахожусь. Доносились незнакомые звуки детского плача и высокие пронзительные голоса. У изножья кровати стоял шкаф, окно закрывали длинные льняные занавески, а на крючке у двери висело мое пальто. Озадаченная, я села. В голове всплывали вчерашние воспоминания, ноздри улавливали запах кофе – темный, дымный, вкусный. Только его было достаточно, чтобы меня поднять.

На кухне Коринн, одетая в черный шелковый халат, нарезала багет. Она выглядела так, словно ходит во сне, а синяки под ее глазами были еще темнее, чем когда я впервые увидела ее. Малыш свернулся в кресле и ворковал что-то под нос.

– Гуго! Шарлотта! – прохрипела Коринн, пронзив меня взглядом.

Она отрывисто кивнула, схватила с плиты кофейник – вот-вот закипит, – обожгла руку и выругалась. Внезапно в кухне воцарился хаос. Коринн всхлипывала от боли, Артюр начал плакать, и вбежали Шарлотта и Гуго.

– Вам надо подержать руку под холодной водой, – сказала я Коринн.

Она безучастно посмотрела на меня. Я показала на раковину, подбежала к ней и повернула кран холодной воды, указывая на ее руку:

– L’eau froid^[28].

Я ободряюще кивнула, удивляясь, отчего женщина с тремя детьми не знает простых правил оказания первой помощи.

Коринн не шевельнулась. Я взяла Артюра на руки и, пытаясь успокоить его, повторила:

– Eau froid.

Гуго и Шарлотта прыгали по кухне, что только усиливало напряжение. Я потрепала каждого из детей по плечу и указала на багет.

– Mangez^[29], – сказала я им, но они слишком переживали за свою мать, чтобы послушаться.

Коринн смотрела на красную отметину на своей бледной руке. Я подумала, что, возможно, она в шоке.

Появился Жан Луи в коротком темно-синем халате и бархатных тапочках, волосы его были взъерошены, глаза блестели. Все началось сызнова. Коринн вопила еще пронзительнее, чем дети, Артюр заплакал сильнее. Жан Луи посмотрел на изливающий воду кран, подвел жену к нему и, несмотря на протесты, сунул ее руку под струю.

– Все хорошо,– сказала я детям, надеясь, что они меня поняли. Потом приложила палец к губам, поясняя, что они должны вести себя тихо, а затем снова указала на багет.– Petit déjeuner. Mangez^[30].

Все это время я поглаживала Артюра по спине, и в конце концов он привалился к моему плечу, прижался, как маленький коала. Единственное мое утешение в странной ситуации, когда я оказалась в центре чужой семейной драмы за много миль от дома, еще и проснуться толком не успев.

Гуго и Шарлотта взяли по тарелке и по куску багета. Коринн наконец замолчала – она наблюдала, как на обожженную руку льется прохладная вода. Я заметила, как Жан Луи на мгновение закрыл глаза и выдохнул. Затем он посмотрел на меня и благодарно кивнул. Я улыбнулась, чувствуя, что сделала все возможное для исправления ситуации, которая выходила из-под контроля.

– Кофе? – спросил Жан Луи, направляясь к виновнику утренних событий – кофейнику.

Обычно по утрам я пила крепкий чай с двумя ложками сахара. Но что-то подсказывало мне: здесь я не получу чашку чая и мне придется изменить свои привычки. Когда ты в Париже…

– Спасибо. – Я кивнула и приготовилась выпить что-то крепкое и бьющее по сердцу.

Жан Луи подогрел молоко, налил в него немного кофе из кофейника и разлил в три голубые чашки. Дети взяли по одной, третья предназначалась мне. Мы – я с Артюром, все еще продолжавшим отчаянно цепляться за меня, – отнесли чашки и тарелки в столовую. Дети принялись макать багет в кофе с молоком. Я села и отпила глоток кофе: он оказался восхитительным, совсем не крепким.

Из столовой было слышно, как Жан Луи и Коринн что-то обсуждают, бурно, на повышенных тонах. Дети, впрочем, не выглядели встревоженными, и я решила, что это в порядке вещей. Как бы то ни было, Артюр смешил брата и сестру, протягивая им кусочки багета, которые они же ему и давали. Вскоре я была вся в крошках, но меня это не смущало. Я усадила малыша на стол, взяв под мышки, и он радостно заворчал. Дети были такие милые, все трое: Шарлотта и Гуго в одинаковых пижамках с красной отделкой и Артюр в белом комбинезончике, усеянном бледно-коричневыми кроликами.

В конце концов вошел Жан Луи. Он выглядел напряженным, но улыбался. Поговорил с детьми, а затем объяснил мне, что Коринн возвращается в постель.

– Мы пообедаем не дома. Очень жаль, но мне понадобится ваша помощь. Я хотел дать вам день отдыха, чтобы вы могли прийти в себя после путешествия, но… – Он поднял руки в шутливом отчаянии.

– Я отлично себя чувствую, – ответила я. – Не проблема.

– Если вы поможете детям одеться, я справлюсь со всем остальным.

Он взял у меня Артюра и поднял над головой. Малыш задорно засмеялся и задрыгал ножками. Жан Луи смотрел на мальчика, и его лицо светилось любовью. А я отправилась с детьми постарше, чтобы помочь им подобрать наряд на день. Их спальни выглядели безупречно. Комната Шарлотты была бледно-желтой, а Гуго – бледно-зеленой, у обоих имелись белые кровати, комоды и ситцевые занавески в уютную мелкую клетку под цвет стен. А сколько у детей одежды – стопки выглаженных рубашек и блузок, аккуратно сложенных джемперов, белоснежного нижнего белья и свернутых носков, все с цветовой маркировкой. Зимние пальто висели на вешалке, а под ними лежала обувь на все случаи жизни.

Когда проблема была решена, я отправилась к себе и порылась в чемодане, пытаясь решить, что же надеть мне. В итоге выбрала черное платье из лайкры, черные колготки и черные замшевые сапоги, решив, что все одного цвета – это шикарно. Но, глядя на себя в зеркало на внутренней стороне шкафа, хмуро подумала: ничего подобного. Я выглядела оплывшей и блеклой. Не такой, как Коринн, – томительно-бледной, – а просто тусклой. Даже жемчуг, крупный, на который я долго копила и которым так гордилась, меня не красил. Я надеялась, что жемчужины придадут моей коже кремовый оттенок и сияние, как то и положено жемчугу, но им оказалось это не по силам, потому что они были ненастоящими.

Мы собрались в холле. Артюр сидел в своей коляске, Шарлотта и Гуго застегивали ботинки. Я снова надела твидовый пиджак, сознавая, что его полы расходятся так, как Коко Шанель никогда бы не допустила. Жан Луи накинул верблюжье пальто, сидевшее на нем как влитое и выглядевшее, что называется, с иголочки.

– Allons-y^[31]. – Он улыбнулся, пропуская меня в дверь первой, а сам пошел следом с коляской.

Мой путеводитель «От А до Я» ни в чем не обманул: Париж оказался таким, каким он должен быть, все находилось там, где ему полагалось, и все было очень близко. Через несколько минут мы уже шли по утоптанной земле Тюильри – парка, который простирался от Лувра до площади Согласия. Все выглядело так знакомо, что казалось, вот-вот в кадр вбежит Одри Хепбёрн со связкой воздушных шаров. Я старалась не выдать своего волнения и выглядеть непринужденно, будто брожу по этим садам изо дня в день. Для Шарлотты и Гуго парк был привычным местом отдыха, и они запрыгнули на низкую стенку круглого пруда, чтобы побегать вокруг него.

– Придется подождать, – улыбнулся Жан Луи, закатив глаза от удовольствия. – Пока они не набегаются.

А потом мы взошли на Королевский мост. Я понимала, что это значит! Сен-Жермен-де-Пре^[32]. Писатели, философы, актрисы, певицы. Мы остановились на полпути, и я посмотрела на реку. Солнце, давно выскользнувшее из постели, светило неохотно, не особо припекая, но заставляя воду переливаться и сверкать. Передо мной открывался прекрасный город, о котором я мечтала. Меня затрясло.

– Вам холодно? – забеспокоился Жан Луи. – Мы уже недалеко.

Я не могла сказать ему, что это волнение, всплеск эмоций. Проявление щемящего неверия в то, что я здесь, сбежала от обыденности и направляюсь на обед туда, где иконы стиля, о которых я читала, ели, пили, ссорились, влюблялись и обретали смысл жизни.

Бульвары Сен-Жермен-де-Пре оказались шире и оживленнее, чем я себе представляла. Мне подумалось, что Шарлотта и Гуго, должно быть, устали – любой английский ребенок, плоть от плоти своих родителей, уже начал бы хныкать,– но в конце концов мы свернули и вскоре добрались до ресторана на углу двух мощеных улиц. Темно-красные двойные двери были отделаны латунью, а между длинными высокими окнами висела панель с надписью «Vins bistro café restaurant pâtisserie liqueurs»^[33] в стиле ар-деко.

Жан Луи поднял Артюра из коляски, захлопнул ее и открыл дверь. Мы вошли следом за ним. Меня сразу окутал аромат дыма, чеснока, горячего масла, ванили, жженого сахара и кофе. Вдоль зеркальных стен стояли переполненные кабинки, батальон официантов обсуждал меню и с благоговением открывал бутылки. Самый крупный официант, с животом, обтянутым белоснежным фартуком, подошел к Жану Луи и, расцеловав его в обе щеки, подтолкнул нас к свободному столику, из воздуха сотворил стульчик и кивнул мне в знак приветствия.

Нам передали бумажные меню, и я взглянула на немой для меня список. Узнала я всего несколько слов, причем некоторые привели меня в ужас. Rognons^[34], я была уверена,– это почки, veau^[35] – телятина, и я ни за что не стала бы это есть. Я искала что-то знакомое, когда Жан Луи взял у меня из рук меню.

– Мы возьмем poulet rôti^[36], – объявил он. – Не волнуйтесь, дорогая, лягушачьих лапок и улиток не будет. Пока.

Он поддразнивал меня, но по-доброму, и я почувствовала облегчение, оттого что мне не придется сидеть над полной тарелкой, не рискуя положить что-то в рот.

Я откинулась на спинку кресла и расслабилась, оглядывая прочих клиентов заведения. Провожала взглядом тарелки с едой, которые несли к столам, слушала смех и обрывки разговоров на языке, к которому пыталась привыкнуть, и поздравляла себя, когда выхватывала знакомое слово или фразу. Не успела я опомниться, как появился еще один официант с двумя фужерами: одним – для меня, другим – для Жана Луи.

– Кир рояль^[37], – объявил он.

Я сделала глоток прозрачной жидкости с розовато-золотистыми пузырьками и пришла в восторг. Это было то, о чем я мечтала, когда увидела рекламу этого напитка, и даже больше.

В ожидании обеда мы вели довольно монотонную беседу на моем плохом французском и идеальном английском Жана Луи. Я говорила ему что-то, он объяснял ключевые слова Шарлотте и Гуго, которые повторяли их и, в свою очередь, переводили мне на французский. Например, я рассказала, что мой отец был машинистом поезда.

– Машинист! – воскликнул Жан Луи. – Мечта любого маленького мальчика, да? – Он взъерошил волосы Гуго. – А ваша мама?

Мама работала на полставки кассиром в строительном обществе. Я понятия не имела, как по-французски сказать «строительное общество», да и есть ли они вообще, поэтому соврала, заявив, что она работает в банке.

– Et vous?^[38] – спросила я, ободренная воздействием коктейля.

– Je suis agent immobilier^[39], – ответствовал он.

Агент по недвижимости? Я вежливо кивнула. Агенты по продаже недвижимости в Англии не пользовались хорошей репутацией. Какие-то из них были шикарными типами в твидовых костюмах, другие – сомнительными личностями в блестящих, и те и другие безбожно обдирали клиентов и лгали напропалую. Жан Луи, похоже, не подходил ни под одну из этих категорий.

– Это семейный бизнес. Мой отец основал компанию. У нас есть офисы здесь и на юге Франции, где живут мои родители. Я отвечаю за Париж.

– А Коринн? Она работает? – Мне было любопытно узнать о его жене.

– У Коринн свой бизнес – она занимается интерьерами для наших клиентов. Но она в длительном отпуске. – С поясняющей улыбкой он наклонил голову в сторону Артюра. – Однако, надеюсь, завтра вернется к работе.

Жан Луи сделал еще глоток из своего бокала, прочистил горло и наклонился ко мне, чтобы дети не услышали его дальнейших слов.

– Ей трудно быть матерью троих детей, – признался он. – Я пока не уверен, что она вернется на работу. Но она полна решимости. – Он указал на меня. – Вот почему нам нужна помощь.

– Для этого я и приехала. – Я улыбнулась ему, радуясь, что могу быть полезной.

– Это была моя идея – взять помощницу по хозяйству. Коринн от этого не в восторге. Но я надеюсь, она скоро привыкнет к вам.

Вероятно, это объясняло холодное и настороженное отношение ко мне Коринн. Я прекрасно понимала, почему ей, еще и обремененной маленьким ребенком, неприятно видеть в своем доме чужого человека. Но возможно, я смогу завоевать ее расположение, если буду помогать по дому, ей самой не мешая.

Не успела я что-то сказать, как к столу подошел официант с целой зажаренной курицей. Ее благоговейно положили перед нами и разрезали с точностью до микрона с помощью смертоносно-острого ножа. К блюду прилагалась башня из тонких хрустящих ломтиков жареного картофеля и охапка зеленого кресс-салата. Была также открыта бутылка красного вина. Мне нравилась вся эта театральность, повышенное внимание к процессу и предвкушение.

Если бы кто-то сказал мне, что на обед будет курица с картошкой, я бы не обрадовалась. Но два кусочка – и я пришла в восторг. Горячая, хрустящая кожица. Тающее белое мясо, которое хранило привкус дыма от открытого огня, на котором его готовили. Соленые ломтики картошки. Я слопала бы все в три укуса, но старалась быть деликатной и не заглатывать пищу, как дикарь. Никогда не пробовала ничего подобного.

Я смотрела, как Шарлотта и Гуго, аккуратно заправив салфетки за воротнички, с упоением поглощают блюдо. Даже Артюр вел себя ангельски – Жан Луи кормил его шпинатом со сливками, который прислал для малыша шеф-повар, с маленькой ложечки.

Когда цыпленок был съеден, Жан Луи заказал целый тарт-татен^[40]. Его поставили на стол – перевернутые половинки яблок блестели золотистой карамелью, – и официант аккуратно разрезал пирог на ломтики. Часть он положил нам, а остальное убрал в коробку.

– Коринн его обожает, – пояснил Жан Луи.

Я подумала, как же ей повезло с мужем, догадавшимся принести домой ее любимый десерт.

К тому времени как мы доели пирог, я чувствовала себя немного утомленной. Обильная еда, вино, жара в ресторане, напряжение от попыток общаться по-французски, вчерашнее путешествие… Мои веки тяжелели с каждой минутой. Жан Луи заметил это и рассмеялся:

– Вы похожи на Артюра, когда ему нужно поспать. Пора доставить вас обоих домой.

Когда мы вернулись, Коринн уже встала и оделась. Джинсы, рубашка поло, волосы убраны в хвост – она выглядела очень собранной и сразу протянула руки к Артюру. Она казалась совсем другим человеком, когда, усадив малыша на колени, слушала, как старшие дети рассказывают ей, что ели на обед. Она погладила Артюра по щеке тыльной стороной ладони, и он прислонил свою головку к ее, глядя на меня так, словно я совершенно ему незнакома и он не ел сливки из моей ложки меньше часа назад.

– Если хотите, можете идти в свою комнату, – улыбнулась мне Коринн.

Я поняла, что меня отсылают, как горничную, но не стала возражать. От еды и вина у меня слипались глаза. Я свернулась калачиком на кровати, намереваясь немного вздремнуть.

Проснулась я только на следующее утро.

Глава 7

Джулиет подняла руки над головой и расправила плечи. Пока она писала, в комнату прокралась темнота, в углах сгустились бледно-серые тени. Она остановилась только для того, чтобы включить лампу рядом со столом и продолжить писать. Она любила, когда такое случалось: когда ты настолько погружаешься в работу, что время пролетает незаметно. Принимаясь писать, никогда не знаешь, найдутся ли слова легко или будут ускользать, но сегодня все получилось без труда. Она написала в два раза больше, чем запланировала.

Теперь ей нужно было подышать свежим воздухом и размять ноги. Она натянула кроссовки «Скечерс» и вышла в прохладную ноябрьскую ночь. Она точно знала, куда направляется. До цели меньше километра. Она знала этот маршрут как свои пять пальцев, ведь достаточно часто водила детей в Тюильри, так что оставалось только проделать обратный путь к Опере.

Правильно ли она поступает – еще вопрос, но хотелось проверить, насколько точна ее память, не ускользнула ли какая-то деталь. Пишите о том, что знаете, советовали Джулиет. Но знала ли она это на самом деле, или просто воображение разыгралось?

Улица не изменилась ни на йоту. На ней царила атмосфера тихой привилегированности и исключительности, заставляющая задуматься о тех, кому посчастливилось здесь жить. Камень был кремовым и безупречным, зелень на балконах – ухоженной, краска – сверкающей. Ни один кирпич или оконное стекло не потускнели с годами.

Она почувствовала, что ее тянет к огромной черной двери, такой же внушительной, как и в тот вечер, когда она приехала сюда. Что, если бы она никогда не переступила порог этого двора? Как бы сложилась ее жизнь, если бы она не увидела то объявление, не вошла в дом Бобуа?

А что, если бы она переступила порог этого дома сейчас? Джулиет коснулась ручки – холод металла ударил ее, словно ток. Она могла бы открыть дверь и отправиться на поиски своего прошлого. Может, они все еще живут там? Будет ли ее призрак стоять у окна и смотреть на ту же луну, что висела над головой?

У эмоций, как и у мышц, есть память, подумала Джулиет. Это было больше чем просто ностальгия. Она почти заново переживала каждый момент, ее сердце замирало, а пульс учащался. Она чувствовала, как нервничает в ту первую ночь, как у нее сводит живот. И то, как она, уходя в последний раз, услышала хлопок двери позади. Но она также помнила, как проскакивала через нее, готовая отправиться навстречу новым приключениям, или беззаботно распахивала ее с пакетом круассанов в руках.

Как же все пошло не так? Какой крошечный момент послужил катализатором? Что она могла сделать по-другому?

Нет, все это слишком болезненно – чувства, вопросы.

Столкнуться со своим прошлым в реальной жизни было гораздо тяжелее, чем изложить его на бумаге, и она почувствовала себя уязвимой. Джулиет повернулась на каблуках, сгорбившись под курткой, и пошла прочь, злясь на себя. Зачем она сюда приходила? Она ведь не собиралась устраивать сцену. Это не в ее стиле.

Джулиет никогда не была склонна к конфликтам. Теперь она задумалась, хорошо ли это. Неужели неготовность бросить вызов – это трусость? Не постоять за себя – это значит быть тряпкой под ногами? Или не раскачивать лодку – признак силы? Ее проверенный способ справляться с неприятными вещами – писать: дневник, письмо, статья. А теперь – книга.

Минуло три десятка лет, и она снова берется за перо, чтобы разобраться в своем прошлом и заглянуть в будущее. Но как далеко она должна зайти? В конце концов, можно врать по ходу написания, вычеркивая детали, бросавшие тень на нее, героиню, и перестраивать текст так, чтобы история поднимала ее в собственных глазах. И Джулиет поняла, что должна быть честна с собой. Откровенно рассказывать о том, чем никак не могла гордиться. К чему пытаться приукрасить себя? В этом нет никакого смысла.

В конце улицы она свернула налево и ускорила шаг, торопясь поскорее уйти. Похолодало, ветер пронизывал ее насквозь. Внезапно Париж показался не таким уж гостеприимным. Она была совершенно одна в чужом городе, и ей не к кому было вернуться. Ни мужа, ни детей, ни друзей. Никто из тех, кто был ей дорог, сегодня вечером не думал о ней, все занимались своими делами. Джулиет полагала, что справится. Она считала себя сильной, независимой, находчивой и выносливой, но сейчас казалась себе жалкой и нелюбимой. Она храбрилась, обманывала всех, даже себя. Уверенность, с которой она, обращаясь к друзьям, оправдывала их со Стюартом решение, была лишь фасадом. А все ее захватывающие планы – миражом, фантазией, которые она выстроила, чтобы скрыть свой страх. Она использовала Париж, чтобы отвлечься, нарисовать картину новой захватывающей главы в своей жизни, внушить людям зависть, в то время как на самом деле ее следовало только пожалеть.

Она задрожала, но не из-за порыва ветра. Это был холод от осознания безрадостности своего положения. Глупая женщина, которая согласилась выбросить на свалку свой брак из-за того, что муж, похоже, полюбил свой новый велосипед больше, чем ее? Она не уделяла Стюарту достаточно внимания. Если бы она была хорошей женой, если бы достойна была сохранить брак, она должна была бы проявлять интерес, не так ли?

От паники свело живот. Она сожгла за собой мосты. Дома больше нет. Все, что у нее осталось, – деньги в банке, правда немалые, больше, чем она когда-либо ожидала иметь, – но что в этом хорошего, когда не с кем строить планы?

Джулиет остановилась перед пешеходным светофором, на котором загорелся красный, и огляделась. Она понятия не имела, где находится. Названия улиц были незнакомы. Она не узнавала зданий и не помнила, чтобы проходила мимо них. Должно быть, свернула не туда. Она достала смартфон и ткнула в карты «Гугл», но как только сетка улиц начала заполнять экран, он почернел: телефон сел.

Это ее вина. Она всегда забывала ставить мобильник на зарядку. Это сводило всех с ума: Стюарта, детей. Но она не была так одержима своим телефоном, как они, поэтому не замечала, когда батарея разряжалась. А теперь вдруг поняла, как сильно зависит от этой электронной штуки, хотя думала, что нет. Как она собирается узнать, где находится?

Джулиет дошла до конца переулка и оказалась на широкой шумной улице с аляповатыми магазинами, заполненной оживленной толпой и грохочущим транспортом. Автомобильные гудки, громкая музыка, смех и крики, запах жареного лука и дешевого масла. Навстречу ей валили компании молодых людей в ярких пиджаках и пижонских кроссовках; за ними тянулись шлейфы вейпа, а иногда и чего-то более экзотического.

Ей хотелось найти карту и сориентироваться, чтобы не слишком выбиваться из толпы. Она чувствовала себя не в своей тарелке или как рыба на суше. Натуральная английская мамаша средних лет, которая заблудилась, а не какая-нибудь вышедшая прогуляться парижанка. А думала, что она такая крутая, раз помнит дорогу без карты. Но в голове было пусто, и она потеряла всякое чувство направления. Ей казалось, что все оценивающе смотрят на нее.

Она поплотнее запахнула пальто и постаралась выглядеть непринужденно. Если бы она курила, то вытащила бы сигарету и запалила кончик, выигрывая время, но они со Стюартом давно бросили. Никто из ее знакомых больше не курил, что, в общем-то, было хорошо – до тех пор, пока не потребовался реквизит и не понадобилось сделать вид, будто тебе на все наплевать, когда на душе кошки скребут. Она приказала себе подумать. Визуализировать свою внутреннюю карту Парижа, понять, где она ошиблась. Она должна быть в квартале Ле-Аль, рядом с Форумом Ле-Аль, старым продовольственным рынком, который когда-то называли Чревом Парижа. Это был вполне безобидный район с огромными сетевыми магазинами и фастфудом, притягивающий молодежь из пригородов.

Если она не растеряется, то ничего страшного не случится. Ей нужно пойти на юг, к реке, а затем петлять вдоль Сены до улицы Сент-Оноре. Но она чувствовала себя так, словно ей завязали глаза в игре «Бабушкины шаги» и мельтешили вокруг, пока у нее не закружилась голова и она не потеряла ориентацию.

«Просто иди», – сказала она себе. Париж маленький. Она найдет дорогу из этого квартала за пять минут. А если окажется в Марэ, свернет не в том направлении, тогда ей придется больше пройти, но, по крайней мере, она будет знать, где находится. Джулиет опустила плечи и пошла дальше, уворачиваясь от компаний подростков, не замечавших прохожих, и укоряя себя за школьную оплошность, из-за которой ее телефон разрядился.

Пробираясь сквозь толпу, Джулиет ощутила тоску по дому. Она отдала бы все на свете, лишь бы оказаться сейчас на Персиммон-роуд, налить бокал аргентинского мальбека, который посоветовал их сосед-виноторговец, или подобрать ингредиенты для какого-нибудь рецепта из «Гардиан» за прошлую неделю. Они всегда брали субботние газеты и обводили в кружочек то, что собирались посмотреть, скачать на свои ридеры «Киндл» или приготовить в ближайшие выходные. В позапрошлом году Джулиет решила каждую субботу готовить вечером что-то новое, и ей это неплохо удавалось, лишь изредка она возвращалась к старым любимым блюдам, которые могла соорудить даже во сне, и стала довольно бесцеремонно обращаться с мисо, хариссой и гранатовой патокой.

Но в последний год Стюарт отказался от их субботних винных посиделок и перешел на «чистую» пищу. Он предпочитал растительную диету. Джулиет была за овощи – она их любила, – но знала, что муж имел в виду не тиану из баклажанов и кабачков, пропитанную оливковым маслом, с чесноком и петрушкой, сочащуюся моцареллой и осыпанную панировочными сухарями. Растительная пища в его новом мире была пресной и безрадостной. Тофу, кейл, мангольд, киноа, ростки бобов, люцерна – съедобность продукта определялась макро- или микроэлементами.

Повернув за угол и оказавшись на улице Риволи, Джулиет испытала облегчение. Она снова находилась в знакомой местности, и к ней вернулась уверенность. Она ускорила шаг и тут поняла, что ей не хватает именно прежнего Стюарта. Старого Стюарта, по которому она скорбит. По тому, у которого были слишком длинные волосы и животик; по тому, который без спроса доливал вина в бокал и включал «Перл Джем», когда выпито было слишком много. Она была бы рада, если бы Стюарт оказался сейчас с ней. Они бы поглощали стейк тартар и жареную картошку в какой-нибудь шумной брассери, по дороге домой заходили бы за дижестивом, может быть, рука об руку бродили бы вдоль реки.

Новый Стюарт будет сидеть в приложении «Страва» и искать лучшие места для пробежек. Джулиет представила, как он разминается в арендованной квартире, натянув кроссовки «Сокани», и пожалела об утраченном товариществе, которое связывало их с самого дня знакомства. Они были скорее соратниками, чем страстными любовниками. Близкими друзьями, которые строили совместную жизнь, потому что это было легко и хорошо получалось.

А теперь они стали друзьями без общего интереса…

Перед поворотом на улицу, ведущую к ее квартире, Джулиет прошла мимо отеля, такого неприметного и шикарного, что ей немедленно захотелось посетить его с тайным любовником. Фасад здания был кремового цвета, с идеально симметричными створками окон и дверью, обрамленной классическими колоннами. В нескольких ярдах по боковой улице находилась еще одна дверь, над которой висело затейливое панно с изображением золотой раковины, окруженной виноградными гроздьями и гирляндой из листьев.

Не успела она оглянуться, как оказалась в крошечном баре. Бармен в белоснежной рубашке смешивал мартини для пары в самом дальнем углу: их пальцы были переплетены, они что-то шептали друг другу и смеялись, их лица озаряли свечи.

Джулиет опустилась на бархатный табурет у стойки. Она была одна, но это не имело значения. Она была независимой женщиной с миссией открыть себя заново и хотела, чтобы для нее смешали коктейль в обжигающе-ледяном бокале. Бармен слегка кивнул ей в знак того, что подойдет, как только сможет.

Она взяла в руки лист со списком коктейлей и стала изучать окружающую обстановку. Бар был оформлен в черно-золотых тонах – типичный кич, – но продуманное освещение, роскошные ткани и мягчайший ковер придавали ему изысканности. Джулиет, очарованной его невысказанными обещаниями, захотелось остаться там навсегда. Заказав коктейль «Сайдкар», она ощутила себя победительницей. Она была здесь, о ней заботились, она баловала себя. Ей не нужен никто другой, чтобы получить максимум удовольствия от Парижа.

Она инстинктивно понимала: чтобы жить своей новой жизнью на всю катушку, она должна быть самодостаточной. Быть счастливым в собственной компании – умение, которым владеет далеко не каждый. Заказать напиток в баре и выпить его, не стесняясь, было обрядом посвящения. Джулиет и раньше заказывала напитки в барах в одиночку, но обычно в знакомых местах и в ожидании друга. В этот раз она оказалась в незнакомом месте, и вероятность того, что туда заглянет кто-то из ее знакомых, была минимальной. Но она с удивлением обнаружила, что чувствует себя нормально.

Конечно, помогло то, что бармен был очарователен и обслуживал ее так, словно она много лет была его постоянным клиентом.

– Вы в отпуске? – поинтересовался он, торжественно подавая ей напиток.

– Нет. Я здесь работаю. Сняла квартирку на тридцать дней. Чтобы написать книгу.

– Это так круто. – Его глаза загорелись. Писатели всегда привлекают интерес. – И о чем ваша книга?

– Une femme d’un certain âge^[41], – ответила она с блеском в глазах, – которая заново открывает себя в Париже.

Описание удивило ее саму. Неужели это и есть цель ее работы?

– О, так вы исследователь? Дайте мне знать, если я смогу вам помочь.

Бармен заигрывал с ней, его глаза дразнили. Неужели он дерзит ей? Она улыбнулась, наслаждаясь этим чувством, а также понимая, что не собирается улавливать его подтекст. В конце концов, бармен обучен внушать людям чувство собственной неповторимости.

– Обязательно. – Она с улыбкой подняла за него бокал. – Спасибо.

– Приходите, когда только пожелаете. Я позабочусь о вас. – Он поставил у ее локтя маленькое блюдо с оливками. – Писателю нужен хороший бар. Как Хемингуэю, да?

Коктейль был ледяным, но обжег ее изнутри, на губах остался вкус «Куантро». Джулиет почувствовала, как досаждавшая ей тревога исчезает. Она не испытывала ни малейшего стыда или необходимости объяснять, почему она здесь одна. Она была женщиной, которой и одной хорошо, и это было прекрасно. Потягивая свой коктейль, она наблюдала, как приходят и уходят другие посетители. Друзья здоровались, кашемировые пальто опускались на спинки стульев, мягкие сумки ставились на пол, в воздухе витали ароматы разнообразных духов.

Допив коктейль, Джулиет поставила бокал на барную стойку. Бармен улыбнулся:

– Bonne soirée, madame. À bientôt^[42].

Это прозвучало так тепло, что она решила: он прав.

Пожалуй, стоит заглядывать сюда, если накатит неуверенность, чувство одиночества или чтобы просто выпить аперитив, дижестив или поднять настроение. Это место станет для нее особенным, как «Ритц» для Хемингуэя. Она представила себе строчку в журнале посещений: «Сюда по вечерам, чтобы выпить свой привычный „Сайдкар“, приходила писательница Джулиет Миллер. Всегда дружелюбная, одинокая, но не отстраненная, воплощение утонченной женщины…»

Фантазия, может быть, и нелепая, но она придавала Джулиет сил. Она рассмеялась, поднимаясь на лифте в свою квартирку, и без колебаний направилась к ноутбуку. Только так она могла воплотить свою мечту в жизнь.

Глава 8

Наивная

Утро понедельника стало для меня боевым крещением. Из-за прогулки, еды и вина накануне я проспала, потеряв всякое представление о времени, и меня разбудил неистовый стук в дверь. Вскочив с кровати, я натянула джинсы и толстовку и бросилась на кухню, где застала Коринн, которая совершенно бесстыдно расхаживала в черном сетчатом бюстгальтере и колготках, пытаясь накормить Артюра.

– Desolée, desolée^[43], – бормотала я, ужасаясь, что облажалась в первый же день, тем утром, когда Коринн возвращалась к работе.

Должно быть, ее это ужасно напрягало. Она бросила Артюра в мои объятия.

– Merci! – С кривой улыбкой она указала на свой скудный наряд. – Мне пора собираться.

Сегодня дети уже не казались милыми: они были унылыми, капризными и не желали идти навстречу.

– Vous n’aimez pas l’ècole?^[44] – спросила я их, предполагая, что им не хочется в школу, и они покачали головой.

Я подняла пальцы, чтобы показать им, через сколько часов они вернутся домой, пытаясь подбодрить.

– Huit heures^[45].

Но они не очень-то утешились, и я не могла их винить: на самом деле восемь часов – это очень долго.

Управляться с тремя детьми оказалось непросто. Пока я вытирала банан с милого личика Артюра, Шарлотта пролила кофе с молоком на свой сарафан. Разволновавшись, одной рукой я стала ликвидировать кофейное пятно, и тут появился Жан Луи, в синем костюме, как всегда безупречный. Он потрепал старших детей по голове, поцеловал Артюра и, не оглядываясь, выскользнул за дверь. Дома надо продавать, деньги делать, подумала я.

К восьми Шарлотта и Гуго каким-то чудом были готовы: зубы почищены, волосы расчесаны, пальто и туфли надеты. Я знала, что до их школы пятнадцать минут ходьбы, и мне не терпелось выйти с ними, но Коринн, которая должна была отвести Артюра в ясли, не показывалась.

В конце концов она появилась, такая же нарядная, как в субботу вечером: в короткой черной юбке, облегающем черном жакете с большими «алмазными» пуговицами и в высоченных сапогах. По сравнению с ней я показалась себе унылой и неопрятной.

– Ух ты! – не удержалась я.

Она одарила меня тенью улыбки, забрала Артюра, и мы все направились вниз по лестнице – путаясь в ворохе школьных, детских и дамских сумок, задыхаясь в облаке духов Коринн.

Хаос наступил, как только мы все вышли на улицу. Коринн уже собиралась уйти, как вдруг Гуго обхватил мать за ноги и явно не собирался отпускать. Шарлотта присоединилась к нему, и они вдвоем завыли. Исчезли вчерашние милые, очаровательные крошки. Я подозревала: они притворяются, по крайней мере Шарлотта. Краем глаза я видела, как она следит за моей реакцией.

Коринн застыла в панике, не зная, что делать, ведь кругом полно прохожих – неподходящее место, чтобы отчитывать непокорных отпрысков. Она попыталась оттолкнуть их свободной рукой, другой удерживая Артюра. Я застыла на месте. Что делать? Оттаскивать детей?

Затем к какофонии присоединился Артюр. Люди начали оглядываться. Я повернулась к Коринн, чтобы спросить, что делать, и, к своему ужасу, увидела, как по ее лицу струятся слезы. Хотя эта женщина пугала меня, мне стало ее искренне жаль. Бедняжка просто пытается вернуться к работе.

– Pauvre Maman^[46], – объявила я и шагнула вперед, чтобы заключить Коринн в объятия и утешить ее. – Pauvre Maman.

Я похлопала ее по спине и почувствовала, как она, явно непривыкшая к спонтанным объятиям и сочувствию, напряглась.

Гуго и Шарлотта испуганно подняли глаза. На их лицах не было слез, но эти маленькие зверьки выглядели потрясенными при виде такой реакции своей матери. Я опустилась на колени и взяла их за руки.

– Maman должна идти на работу,– твердо сказала я.– А мы должны пойти в школу. Courage, mes enfants. Courage^[47].

Я подняла руку в знак солидарности, выуживая из памяти столько ободряющего французского, сколько могла вспомнить.

Чудесным образом дети отделились от Коринн, и Артюр тоже перестал плакать.

– Au revoir, Maman. À bientôt!^[48] – пропела я, и мои подопечные повторили за мной.

Коринн стояла на месте, все еще пребывая в шоке.

– Mon maquillage?^[49]

Похоже, макияж был ее единственной заботой.

– Ça va^[50], – сказала я, немного покривив душой, но таков был ее дневной образ – слегка растрепанные волосы и размазанные глаза.

– Merci, – пробормотала она. – Merci…

Она выглядела несчастной, и я подумала, что, возможно, она более уязвима, чем кажется. Инстинктивно я похлопала ее по руке. Она глубоко вздохнула, взглянула на меня с благодарностью и пошла по тротуару. Я смотрела ей вслед, как она идет на своих шпильках, словно модель по подиуму, а Артюр с ее плеча таращился на меня своими совиными глазами. Затем я повернулась на пятках, подскочила на месте и крикнула детям:

– Vite, vite!^[51]

Отвлекающий маневр сработал. Гуго и Шарлотта захихикали и поскакали следом за мной. К концу улицы я запыхалась и поневоле сбавила темп, но дело было сделано. Мы направлялись в школу. Еще не было и половины девятого, а я уже выбилась из сил.

Каким-то образом мне удалось пережить первые два дня. Мне, застенчивому человеку, было очень трудно прижиться в незнакомой семье, в незнакомом районе и общаться на другом языке. Каждое действие отнимало у меня все силы: я транспортировала детей к школьным воротам, занималась покупками, согласно предоставленному Коринн списку, прочесывая полки в поисках загадочных ингредиентов и надеясь, что купила нужный товар и в нужном количестве. Затем следовало решить, что с этим делать. Дети ели нормальную взрослую пищу. Никаких куриных котлеток или картошки из духовки. Все было приготовлено с нуля, за исключением прекрасных тортов и пирожных, которые мне разрешалось приобретать на десерт. Я привыкла, что для меня готовит мама, и мои кулинарные навыки были не на высоте. Первые несколько дней я полагалась на курицу гриль и тертую морковь с изюмом, которыми, как оказалось, охотно перекусывали дети, – ни одной пачки «Монстр Мунк» со вкусом маринованного лука здесь было днем с огнем не сыскать. Но мой вкус быстро менялся, и я стремилась научиться готовить. Еда во Франции всегда в радость.

Вторую половину среды мне предстояло провести в одиночестве, так как детей, учившихся до обеда, забирала Коринн. Мои работодатели записали меня на языковые курсы, и при одной мысли о том, что придется идти в класс с кучей незнакомых людей, сводило живот. Еще одно испытание! Но одновременно и самый быстрый способ познакомиться с ровесниками. Поэтому я набралась храбрости, накрасилась и отправилась в языковую школу. Это было не сложнее, чем пытаться заказать сыр у прилавка в супермаркете под безучастным взглядом продавца, который оживился, лишь когда я изобразила пальцами клин, а потом показала, сколько мне нужно.

Если я собираюсь выжить в Париже, мне нужно добиться, чтобы меня понимали.

Глава 9

На следующее утро Джулиет разбудил колокол, пронзительно и звонко пробивший восемь часов. Этот звук был одновременно меланхоличным и обнадеживающим. «Время на вашей стороне», – казалось, говорил он ей. Что бы ни случилось, часы все равно пройдут. И только от тебя зависит, что ты будешь с ними делать.

Наблюдая, как солнце восходит над крышами домов напротив, Джулиет нежилась в лучах света, наполняясь энергией, которой не испытывала уже давно. Она лежала, наслаждаясь свободой.

Как это произошло? Как она прошла путь от портфелей, ланчей, визитов к стоматологу, дней спорта, концертов, рождественских песен и вручения призов, от мучительного водоворота материнских обязанностей до возможности делать все, что ей заблагорассудится, – казалось, за одну ночь?

Конечно, это произошло не в одночасье, а постепенно: практических задач стало меньше, когда дети подросли и смогли сами о себе позаботиться (теоретически – она ворчала на Иззи и убирала за ней до самого отъезда), но эмоциональная ответственность по-прежнему была огромной. Прошлым летом Джулиет пережила с Иззи каждую пред- и экзаменационную минуту, помогая дочери справиться со сложным расписанием, следя за тем, чтобы та достаточно спала и правильно питалась. Потом мучительное ожидание результатов: она не спала почти всю ночь, перебирая варианты, которые Иззи могла выбрать в зависимости от своих оценок. Разумеется, Иззи выполнила все задания, и теперь ей предстояло отправиться на поиски приключений. «Моя работа завершена», – подумала тогда Джулиет с язвительной улыбкой, хотя понимала, что это, конечно, не так, что материнство не прекращается, когда ребенку исполняется восемнадцать. Бывают периоды, когда, как сейчас, дети в ней не нуждаются, но в кризисной ситуации они непременно обратятся к матери. А кризисы будут.

Но пока что ее жизнь принадлежала ей самой. Время словно простерлось перед ней, не прерываясь на встречи, обязательства и сроки, и она больше не могла жаловаться, что его на что-то не хватает. Она так много писала о том, как выкроить время «для себя», как важно ставить себя на первое место, чтобы удержать на плаву всех остальных, что появление бесконечной череды дней, заполненных минутами свободы, когда она может делать все, что захочет, ошеломляло. Ей в плоть и кровь вошла привычка проверять ежедневник и просматривать списки дел, учитывать тысячи утомительных мелочей, связанных с ведением дома и проживанием в нем людей. Стюарт, правда, был довольно практичным мужем и отцом, за что Джулиет была ему благодарна. Но она понимала, что нынешнее положение дел сущая роскошь и ее долг – использовать его по максимуму.

Она решила, что писать, и побольше, будет по утрам, когда голова ясна, а язык точен. Как только наберется разумное количество слов, остаток дня можно будет посвятить чему заблагорассудится. Конечно, ей придется быть строгой с собой, потому что, когда нет обязательств, возникает соблазн отложить работу на потом. Злейший враг писателя – промедление – уступает только отвлечению на Интернет, и, конечно, одно может подстегнуть другое. Она решила не подключать ноутбук к вайфаю в квартире, чтобы не бродить по Интернету под предлогом уточнения деталей, адресов и бог весть чего еще. Да ей это и не нужно, в конце концов. Это же ее собственная история, написанная в голове, а все, что ей могло понадобиться, ждало ее снаружи.

А еще Джулиет решила до начала работы каждое утро выходить на пробежку. Навязчивая идея, овладевшая Стюартом, не вызывала у нее позитивных эмоций, однако она прекрасно понимала, что ее собственное «фи» – это не глобальный отказ от активности. Сидячий образ жизни так же вредит здоровью, как привычка курить двадцать раз в день. А начиная день с легкой пробежки, вероятно, удастся уберечься от того, что в народе называли «писательской задницей». Джулиет надела спортивную форму, кроссовки и вышла в жемчужно-серое утро.

Обежав вокруг Тюильри, она преодолеет примерно одну милю – расстояние, которое, как казалось, ей по силам, и это было самым важным на данном этапе выстраивания режима дня. Джулиет сбежала по террасам в ухоженные сады и направилась по дорожке между конскими каштанами, сохраняя медленный и уверенный темп, наслаждаясь резким, ароматным ноябрьским воздухом, видом оголенных ветвей над головой, приятным хрустом бледно-желтого гравия под ногами. В дальнем конце она перешла на бодрую ходьбу и оказалась перед статуей Родена «Поцелуй». Ее взгляд медленно скользил по мраморным фигурам, и вдруг накатили воспоминания: как она исследовала другое тело с той самозабвенной страстью… Горло перехватило от тоски. Будет ли ей дано когда-либо вновь испытать нечто подобное?

Она вышла из парка и направилась обратно вдоль колоннад улицы Риволи, где уже начали открываться магазины с блестящими парижскими сувенирами: брелоками, снежными шарами и магнитами на холодильник. Она повернула на улицу Сент-Оноре и улыбнулась, проходя мимо дорогих бутиков, непринужденно поселившихся среди кафе, баров, лавок, торгующих шоколадом, и цветочных магазинов. От содержимого витрин у нее перехватывало дыхание, она замирала от вида объемных пальто из букле, тюлевых юбок, ботильонов из табачно-коричневой замши по щиколотку.

Она пообещала себе, что если станет усердно работать, то каждый день будет себя чем-нибудь баловать. Это может быть что-то маленькое: крошечная коробка конфет или журнал. Или что-то из списка классических вещей, в которые она хотела вложить свободные средства: тренч, белая рубашка, фирменные духи. Она отложила часть денег от продажи дома на новый образ, на начало новой жизни в качестве одинокой женщины. А где еще можно создать новую личность, как не в Париже?

В списке были и другие вещи. Места, куда стоит сходить. «Водяные лилии» Моне. Ателье Сен-Лорана. Может быть, Версаль.

И люди, с которыми стоит повидаться. Возможно.

Она правильно сделала, что приехала сюда. Нельзя прятаться от чего-то и кого-то, кого ты полюбил, до конца жизни только потому, что все пошло не так.

На мгновение она позволила воображению разгуляться, вновь вызывая в памяти лица из прошлого, но сейчас было не время. Она заметила кондитерскую и зашла туда, разглядывая выстроившиеся в витрине пироги, торты и пирожные – шоколадные, клубничные, лимонные, с идеальной глазурью и кристаллами сахара.

После пробежки она почувствовала себя вправе уйти с пухлым пирожком с изюмом в коричневом бумажном пакете.

Возвращаясь в квартиру, Джулиет чувствовала воодушевление. Неужели это и есть тот самый кайф бегуна, о котором говорил Стюарт? Нет, решила она. На сердце было легко потому, что она свободна и осознает свои возможности и потенциал. Чувствует радость оттого, что во время утренней пробежки она наткнулась на шедевр.

Сияя улыбкой, Джулиет вошла в подъезд и нажала на кнопку вызова лифта.

Лифт с лязгом прибыл и остановился. Джулиет посторонилась, пропуская пассажирку – женщину лет тридцати, одетую в элегантное желтое пальто.

– Bonjour^[52], – пропела Джулиет.

– Привет, – улыбнулась незнакомка. – Как поживаете?

Джулиет скорчила гримаску и рассмеялась:

– Неужели это так очевидно?

– О нет, простите. Просто хозяин сказал, что к нам въезжает англичанка.

– Только на месяц. Я Джулиет.

Незнакомка протянула руку:

– Мелисса. Мы живем с Бернаром, наша дверь – соседняя.

– Приятно познакомиться. Полагаю, вы тоже не француженка?

– Я из Бостона. Но Бернар – парижанин. – Она произнесла это как «парежан». – Я здесь уже пять лет. Так что вы здесь делаете?

Джулиет была слегка ошарашена настолько прямым вопросом.

– Ну, – сказала она, – взяла небольшую паузу. Пересматриваю ушедшую молодость. Пытаюсь найти себя.

– À la recherche du temps perdu?^[53]

– Вроде того. И я пишу книгу. Пытаюсь, во всяком случае.

– О. Что за книга?

– Хороший вопрос. Сейчас это просто мемуары и мешанина из воспоминаний юности, но посмотрим, куда меня заведет эта история.

– Я всегда хотела написать роман, – рассмеялась Мелисса. – Что-то вроде похождений парижской мисс Марпл, с ног до головы в «Шанель», с миниатюрной таксой в качестве помощника. Может, вы вдохновите меня на начало работы?

Джулиет улыбнулась. Если бы за каждого, кто так говорил, ей перепадал бы фунт стерлингов, она бы сама была в «Шанель» с ног до головы. После короткой паузы она поинтересовалась:

– Что привело вас в Париж?

– Я приехала сюда студенткой и осталась. Влюбилась в парня из квартиры этажом выше.– Глаза Мелиссы сверкнули.– Теперь провожу экскурсии. Всевозможные туры. Продуктовые. Литературные. Художественные. Любые туры, какие только пожелаете.– Она скорчила гримаску.– Даже туры «Эмили в Париже»^[54].

– Звучит забавно. – Джулиет рассмеялась.

– Это и правда забавно. Присоединяйтесь! Бесплатно, я имею в виду. Загляните на мой сайт. – Мелисса покопалась в сумке и протянула Джулиет визитку. – Я побегу, а то опоздаю на большой сырный тур. Странно, но он самый популярный. Кто бы мог подумать? Увидимся!

Взмахнув рукой, она исчезла за дверью.

Джулиет улыбнулась, входя в лифт. Она провела в Париже всего двенадцать часов, а уже обросла знакомствами: мужчина в поезде, очаровательный бармен, а теперь еще и дружелюбная соседка. Это замечательно – быть одной: втягиваешься в разговор, как никогда не рискнул бы, окажись попутчик рядом. Это расширяет горизонты.

Вернувшись в квартиру, Джулиет сварила кофе, положила на тарелку пирожок с изюмом и устроилась за столом перед окном. Она перечитала написанное накануне, сопротивляясь желанию потратить время на внесение изменений – стоит только начать, и провозишься целую вечность. Главное – всегда вперед.

Но что-то не давало ей покоя. Конечно, хорошо знакомиться с новыми людьми, но к чему обманывать себя: на самом деле ей хотелось возродить дружбу, которая значила для нее больше, чем любая другая. Может, из-за возраста, в котором она тогда была, – юная, впечатлительная, смотрящая на мир широко раскрытыми глазами. А может, из-за резкого разрыва в конце…

Она так и не нашла никого, кто мог бы заполнить эту пустоту в ее жизни.

Джулиет потянулась в сумку для ноутбука за папкой с вырезками. Как сочинителю статей на все случаи жизни, ей было важно знать, чем занимаются ее конкуренты и каковы тенденции, поэтому она скрупулезно просматривала все ежемесячные журналы и вырезала все, что представляло интерес. Она пролистала последнюю пачку и нашла нужную статью.

Это был двухстраничный разворот «Классные вещи, которые можно сделать в зимние выходные в Париже» из воскресного приложения. Среди неизбежных фотографий пастельных пирожных макарун, бутик-отелей «Бижу» и висячих замков на Новом мосту была фотография женщины в черных джинсах и черном фартуке, стоявшей со скрещенными на груди руками под вывеской с надписью: «Девушка, которая плакала шампанским».

Джулиет перечитала статью.

Франко-американка Натали дю Шен в девятнадцатилетнем возрасте переехала из Нью-Йорка в Париж и осталась навсегда. Она работала в розничной торговле, когда поняла, что больше всего на свете хочет открыть собственное заведение. Так родился бар «Девушка, которая плакала шампанским». В баре, расположенном на задворках тусовочного района Сантье, подают отборные выдержанные вина и, конечно, шампанское, а также сыр, мясные и прочие закуски. Знаменитый шлягер Карлы Блей вдохновил Натали дать бару его нынешнее название. Здесь всегда звучит кул-джаз, создающий атмосферу стильного кино.

Сердце Джулиет екнуло, как только она прочитала эту заметку в первый раз. Конечно, Натали не могла поступить иначе. Она была рождена, чтобы стать хозяйкой уютного заведения, чтобы завлекать людей в созданный ею мир, где они могли бы получить истинное наслаждение. Джулиет почувствовала прилив гордости, а затем разозлилась от зависти. Ее подруга выглядела совсем как прежде: все та же фирменная ярко-рыжая прическа, озорные глаза и любимая сливовая помада. На фотографии Натали излучала уверенность в себе. У Натали всегда на все хватало смелости.

Джулиет затрепетала: она рядом, отчего бы не встретиться? На протяжении многих лет они переписывались – время от времени. Джулиет была более усердной – регулярно посылала открытки на Рождество и день рождения. Натали же годами хранила молчание, а потом разражалась длинными письмами с извинениями, большими буквами, восклицательными знаками и глупыми рисунками. Последнее пришло несколько лет назад, но Джулиет тогда отреагировала вяло. В последний раз, когда ей вздумалось связаться с подругой, ничего интересного сообщить она не смогла. Посидела, прежде чем вписать имя Натали в пустую рождественскую открытку, а потом, просто подписав ее имя, крепко поцеловала, зная, что в следующем году ничего отправлять не станет.

Теперь же мысль о Натали наполняла ее тоской.

Уникальная энергия Натали толкала на поступки, при ином раскладе невозможные, как, например, выкрасить волосы в безумный цвет.

Или заговорить с красивым парнем, которым ты тайно восхищаешься издалека.

Дух Натали подтолкнул ее на путешествие в Париж. Статья о ней дала Джулиет импульс, необходимый для того, чтобы забронировать эту квартирку. Даже на расстоянии, даже спустя тридцать лет Натали вдохновляла ее. Такие люди не попадаются каждый день.

И если вы в своем уме, не стоит терять их из виду.

Глава 10

Наивная

В среду, во второй половине дня, я отправилась в языковую школу, расположенную за рекой, неподалеку от улицы Отель-де-Виль.

Там было полно студентов, в основном американцев, и я с облегчением услышала английскую речь. Мой мозг был измотан постоянным переводом. Я отыскала свое имя в списке и прошла в обшарпанный, пронизанный сквозняками класс на втором этаже.

Было странно снова оказаться в учебной среде. Я ненавидела школу, иерархию и конкуренцию, всегда последней поднимала руку, из-за чего учитель часто ко мне придирался.

Все остальные студенты, казалось, уже знали друг друга, и у меня пересохло во рту от волнения. Тем более что в предстоящие три часа мы не должны были говорить по-английски. Что еще хуже, нас заставили встать и представиться. На французском языке. Я приготовилась к унижению.

– Je m’appelle Juliet,– заикаясь, произнесла я.– Je suis de Worcester en Angleterre. Je suis au pair pour une famille à Paris^[55].

Я стала думать, как рассказать о себе настолько интересно, чтобы привлечь внимание прочих учеников. Я хотела сказать им, что мечтаю работать в журнале.

– Je veux travailler pour un magasin…^[56] – Я запнулась, вспомнив, что magasin^[57] вроде означает «магазин», а не «журнал», а подходящее слово все не находилось.– Non. Pour un journal. Non, un magazine…^[58]

Конечно! Magazine – это и «журнал».

– Un magazine de quoi?^[59] – спросила преподавательница, худая понурая женщина с кислым лицом, которая даже не пыталась меня подбодрить.

– Un magazine de mode^[60], – пробормотала я, и она оглядела меня с ног до головы, словно говоря, что мне действительно нужно приложить побольше усилий, если я собираюсь работать в сфере моды.

Я просидела там на протяжении еще шести представлений, но никто из студентов не казался мне похожим на будущего товарища по парижскому приключению. И тут к столу преподавательницы вышла девушка, моя ровесница: лицо в форме сердечка, ярко-рыжий боб, очень короткая юбка и ковбойские сапоги.

Она одарила класс чарующей улыбкой, а ее светящиеся глаза ослепили нас.

– Je m’appelle Nathalie,– сказала она.– Je suis de New York. Mon père est français et j’habite ici avec ma tante. Elle est très chic.– Она сделала небольшое движение а-ля Мэрилин Монро, чтобы проиллюстрировать гламурность своей тети, и ее браслеты зазвенели.– J’adore Paris. J’adore les Gauloises et le pastis et les garçons^[61].

Учительница нахмурилась.

– Je veux être…– Девушка протянула руки и пожала галльскими плечами с озорной ухмылкой.– Quelqu’un^[62]. Я хочу что-то собой представлять.

Она говорила с абсолютной уверенностью в себе. Я представила ее с тетей в шикарной квартире, со столиками для коктейлей и пальмами в горшках. Она была полной моей противоположностью – целеустремленной, уверенной, амбициозной. В одно мгновение я поняла, что если хочу осуществить свою мечту, то должна стать похожей на нее. Предыдущие выступления не имели особого успеха, но на Натали все в классе смотрели с восторгом.

Вот бы мне с ней подружиться!

Если я собираюсь пережить следующие несколько месяцев, мне нужен союзник. Я подозревала, что во мне нет ничего такого, что могло бы ее привлечь, за исключением, может, того факта, что я англичанка. Но, наблюдая за Натали на протяжении всего урока, я решила, что рискнуть точно стоит. Она была умной, подвижной, веселой, смелой, но не злой, подшучивала над собой, но не над другими.

В четыре часа все отодвинули стулья и, встав, устремились к выходу. Натали тоже направилась к двери, и я проскочила перед ней:

– О боже, простите. Я не смотрела, куда иду.

Я была ужасно возбуждена. Это было мучительно.

– Все в порядке. – Она прошла мимо меня.

– Э, послушай. – Я потянулась и положила ладонь ей на руку. Она удивленно подняла глаза. – Не хочешь выпить кофе?

Она уставилась на меня. Я покраснела.

– Просто… Так здорово говорить по-английски. У меня в мозгах каша.

– Кофе? – переспросила она. – Нет. Кофе я не хочу.

– О, все в порядке. Отлично. – Я чувствовала себя раздавленной ее прямотой. Это был тот самый отказ, которого я так опасалась. – Извините.

Затем ее лицо расплылось в улыбке.

– Кофе я точно не хочу. Я хочу вина. – Она ткнула в меня пальцем. – Я знаю самый милый бар на свете. Пойдем.

Она пронеслась через дверной проем, и я, очарованная, последовала за ней.

Глава 11

Натали дю Шен. Смелая, веселая, верная, она оставляла такие же долгие воспоминания, как и тянущийся за ней пьянящий аромат ванили. И сейчас, закрыв глаза, Джулиет чувствовала его, сладкий и кружащий голову. Следы этого запаха останутся и на ее коже, если они проведут вечер вместе, будут сидеть рядом, рука Натали будет касаться ее руки.

К шести часам, потратив весь день на описание своей подруги, Джулиет убедила себя, что связаться с ней точно стоит. Что она теряет? С отказом она справится. А если Натали вспомнит Джулиет, то сомнений нет, она будет рада повидаться. Нет ничего плохого в том, чтобы заглянуть в бар и пропустить стаканчик, если вдруг там окажется ее старая подруга. Еще раз все обдумав и убедившись, что решение правильное, Джулиет открыла чемодан, который еще не успела как следует распаковать.

Что ей надеть, чтобы избежать и небрежности, и излишней пафосности? На фотографии Натали выглядела так, словно ей удалось совершить невозможное – сохранить свою индивидуальность и при этом идти в ногу со временем. Она выглядела очень круто, но при этом была вполне узнаваема.

Последние несколько лет Джулиет запустила себя. Работая дома, она не старалась следить за модой, как раньше, когда каждый день ходила в офис. Джинсы, конверсы и толстовки стали ее униформой. В каком-то смысле это было освобождением – не быть рабыней платьев и каблуков, но в Париже Джулиет захотелось предстать в лучшем виде.

Пока у нее не будет возможности пройтись по магазинам и составить список желаний, придется довольствоваться тем, что уже есть. В последнее время, собираясь куда-то пойти, она не затрудняла себя выбором наряда, если только речь не шла о торжественном мероприятии. Но сегодня ей нужно было выглядеть и собранной, и расслабленной.

Она достала из чемодана любимые черные бархатные брюки и надела их с черным поло. Считается, что после определенного возраста не стоит носить черное, но Джулиет не придерживалась этой философии. Затем свободным узлом завязала шарф от «Эрмес». Шелк, напоминая ей о том дне, когда она его купила, лег как надо. Она надела блейзер, взъерошила волосы, накрасила губы красной помадой и улыбнулась себе в зеркало. Почему она перестала беспокоиться о том, как выглядит? Потому что не видела в этом смысла. Ведь на нее все равно никто не смотрит. Она потеряла уверенность в себе, и ей казалось, что проще сделаться невидимкой.

Может, и нет ничего удивительного в том, что Стюарт так вкладывается в свою внешность? Может, ее затрапезный вид приводил мужа в ужас? И их расставание – ее вина? Джулиет поморщилась, поняв, что снова придирается к себе. Еще одна привычка, пришедшая со средним возрастом. Она никогда не критиковала себя в тридцать или сорок лет. Кажется, по достижении определенного возраста все эти подростковые переживания вернулись и усилились. Этому нужно положить конец. Она уперла руки в боки, как Виктория Бекхэм, и обворожительно надула губки, а потом рассмеялась. Все-таки выглядит она неплохо.

Узнает ли Натали в ней ту застенчивую англичанку, ловившую каждое ее слово? С годами к ней пришло понимание, что самая большая цена, которую она заплатила за случившееся, – утрата дружбы с Натали. Прежде Джулиет не хватало мужества вернуться и навестить ее, а теперь придется набраться смелости и попытаться возродить былую дружбу. Тридцать лет в разлуке – долгий срок, Натали за это время успела горы свернуть. Она завела больше друзей, чем многие люди съели горячих ужинов. Может, ей и не нужно, чтобы какой-то случайный друг из далекого прошлого заглянул на огонек, чтобы поздороваться?

Но желание Джулиет увидеть подругу было сильнее страха наткнуться на холодный прием. Она хотела порадоваться успехам Натали. Может, и ей перепадет кусочек удачи? Эмоции последних месяцев – решение о раздельном проживании, продажа дома, отъезд Иззи в Южную Америку, прощание со Стюартом – нахлынули на нее вместе с пониманием: ей необходим заряд бодрости. Необходим соратник. Может быть, даже советчик.

Была и еще одна причина. Может, Натали узнает… нет-нет, нечестно использовать подругу для разведки… У нее должно хватить чертовой наглости самой сделать грязную работу. Самой произвести раскопки. Все это время Джулиет делала вид, что не собирается искать его, но сама мысль, что, возможно, они находятся в одном городе, дышат одним воздухом, навевала воспоминания, пробужденные статуей этим утром. Возможно, именно потому Джулиет чувствовала себя немного навеселе? Неужели ее снова затягивает?..

Она заставила себя успокоиться. Необходимо защитить себя. И ни к чему ворошить неприятное прошлое. Если не терять голову, ее путешествие пройдет без эксцессов. Поход к дому Бобуа прошлой ночью был глупостью, но связанные с ним воспоминания можно спокойно оставить позади. Однако если бы она рассказала обо всем небезразличным ей людям… Это не повредит.

Джулиет замерла у ноутбука, пульс бился в горле. Конечно, придерживаться своего же решения не подключаться к вайфаю в квартире нереалистично – как иначе она сможет следить за электронной почтой? Она ненавидела нажимать кнопку «Ответить» в смартфоне. И так и не освоила технику «двух пальцев», которой пользуются дети, – они отвечают на письма за миллисекунды.

Она вызвала поисковую систему. Засомневалась. Ее пальцы зависли над клавиатурой. Стоит ввести его имя в поиск по картинкам – и она перейдет границу. Как ей поступить, если он отыщется? На что она надеется? Неужели снова жаждет стать уязвимой?

«Я справлюсь с этим»,– сказала себе Джулиет. Она стала намного старше и мудрее, чем была в то время. Она взрослая женщина. И потребность удовлетворить свое любопытство куда сильнее осторожности. Ощущая прилив мужества, она набрала имя: Оливье Годар.

Глава 12

Наивная

По извилистым узким улочкам Натали повела меня куда-то к северу от языковой школы.

– Это Марэ. Крутое место. Не шик и не верх совершенства. Здесь есть своя изюминка.

Квартал – его средневековые витрины, дома, которые, казалось, подпирали друг друга, не то что прямые, ровные, высокие османовские^[63] здания в большинстве районов Парижа, – безусловно, выглядел более загадочным, чем все виденное доселе. Мне казалось, меня ведут в другой мир, возможно опасный, но в тот момент я пошла бы за Натали хоть на край земли. В конце концов она остановилась возле небольшого, выкрашенного в темно-зеленый цвет бара, зажатого между кондитерской и ювелирным магазином, с выстроившимися в ряд велосипедами.

Натали вошла с таким видом, будто это место принадлежит ей, а я смущенно поплелась следом. Мне казалось, я не подхожу этому месту. Бар был темным, атмосферным, прокуренным и полным людей, которые выглядели так, словно оторвались от написания или рисования шедевра. Натали принялась с ними здороваться, что, с обязательными поцелуями в обе щеки, заняло некоторое время, а затем представила им меня, и мне тоже пришлось пройти через этот ритуал.

Я изо всех сил старалась побороть неловкость, а никто и глазом не повел, расцеловывая незнакомку из Англии.

– Откуда ты знаешь этих людей? – спросила я, когда мы сели за столик.

– Просто они здесь оказались, – легкомысленно ответила Натали и заказала бутылку вина, не спросив, чего я хочу.

– Целую бутылку? – Я смутилась. – Днем?

– Почему бы и нет?

– Я не могу вернуться полупьяной!

– Все в порядке – это Франция. Если ты выпьешь, никто не удивится. Наоборот, будет странно, если ты останешься трезвой.

Натали с удовольствием налила себе и мне по изрядной порции, а затем подняла бокал:

– За тебя, одноклассница. Теперь я хочу знать о тебе все.

– Честно говоря, рассказывать особо нечего. Я очень скучная.

Она посмотрела на меня сузившимися глазами:

– Тогда расскажи о семье, в которой ты живешь.

– Ну, они кажутся очень милыми.

Она рассмеялась:

– Ты такая деликатная. Такая британская. Ну же. Выкладывай.

– Ну, глава семейства очень обаятельный. Красивый. Одевается великолепно.

– Типичный француз. А что насчет его жены?

Я скорчила гримасу:

– Она сногсшибательна. Но я ее немного побаиваюсь.

– Не стоит. – Натали указала на меня. – Ты нужна ей больше, чем она тебе.

– По-моему, ей неприятно меня видеть. Это была идея ее мужа – взять помощницу по хозяйству.

– Ей очень повезло. У нее есть своя Мэри Поппинс. «Что-что?» – Натали забавно изобразила псевдоанглийский акцент.

– Да. – Я рассмеялась и вздохнула. – Но без волшебной сумки и летающего зонтика. Зато дети просто очаровательные. Я не знала, как буду с ними управляться, но они очень милые. И кажется, я им нравлюсь.

Странно, что они привязались ко мне. Может, я им в новинку? Может, я им по душе оттого, что позволяю все то, что запрещают родители? Да, я мягкотелая, мной легко манипулировать.

– Ну, это потому, что ты само очарование, – сказала мне Натали, и я просияла, услышав комплимент. – Мне бы понравилась такая няня, как ты. – Она со вздохом откинулась в кресле. – Я в свое время просто торчала весь день перед телевизором.

– Ничего в этом такого нет. Моя тетя усаживает моих кузенов перед телевизором с шести утра.

– Да. Но они ведь не предоставлены сами себе?

– Нет. Конечно нет. – Сама мысль о таком положении вещей ужаснула меня. – А ты?..

Натали грустно кивнула:

– Моя мама не интересовалась мной. Она была… есть… алкоголичка. Мой отец отказывается в это верить. Вот почему я здесь и никогда не вернусь домой.

Мрачное выражение ее лица испугало меня. Мне хотелось копнуть поглубже, но я не знала, как это сделать. Я еще не умела расспрашивать. Не могла заставить себя задавать глубоко личные вопросы – не в те дни. И еще я боялась услышать что-то пугающее…

– О боже, – пролепетала я. – Мне очень жаль.

– Не стоит за меня переживать. Никаких проблем. Я могу провести остаток жизни в Париже с моей замечательной тетей. Ей, похоже, нравится, что я рядом, в отличие от моей настоящей семьи. – Натали взяла бутылку, снова наполнила наши бокалы, и я почувствовала, что трудная часть разговора закончилась. – Я свожу тебя в ее магазин. Она продает подержанную дизайнерскую одежду. Ты просто обалдеешь, когда увидишь ее.

Остаток дня прошел как в тумане: мы допивали вино, наблюдая за приливами и отливами клиентов. Каждый пришедший выглядел так, будто ему есть что рассказать. И эти люди совсем не походили на тех, к которым я привыкла. Вот мужчина азартно наливает вино в свой бокал, вот женщина прикуривает у незнакомца. Я смотрела на них, примечая их особенности и выделяя те, которые хотела бы взять на вооружение, стремясь стать более космополитичной, что ли.

Мы уже на три четверти допили нашу бутылку, когда дверь в очередной раз открылась и вошел парень примерно нашего возраста. На нем был бледно-желтый шарф, заправленный под пальто, и почему-то от одного его вида у меня заколотилось сердце. Порой самая незначительная вещь становится причиной одержимости. Я представляла шарф в своих пальцах, мягкий как перышко, цвета утенка, и я подумала, не выбрал ли его кто-нибудь для этого парня, а потом мучилась вопросом кто.

Парень размотал шарф и повесил на спинку стула, затем достал из кармана пальто книгу в мягкой обложке и стал читать, делая паузы только для того, чтобы с улыбкой взглянуть на официанта и заказать что-нибудь. Я никогда не видела никого похожего на него. Растрепанные русые волосы, скулы, за которые можно умереть, и рот, созданный для… ну, сама мысль об этом заставляла меня таять. Читая, он проводил большим пальцем по нижней губе, и я представляла себе ее тепло. Я глотнула вина и поймала взгляд Натали. Она посмеялась надо мной.

– Кто это?

– Это Оливье. Оливье! – Она окликнула парня, и он поднял голову.

Выражение его лица сначала не изменилось, а затем его взгляд упал на меня. Я едва могла дышать. Несколько секунд он пристально смотрел на меня, и мне не удавалось отвести взгляд.

– Не волнуйся так сильно, – пробормотала Натали, когда он встал и направился к нам. – Там огромная очередь.

– Не сомневаюсь.

– А он просто сердцеед. Я пролила немало слез.

Это не имело значения, ведь у меня не было ни малейшей надежды. Но даже без участия в заочном состязании мне было приятно знать, что я нахожусь в городе, где такой человек, как Оливье, может просто зайти в бар и сесть за соседний столик. В Вустере я никогда не видела таких. Даже хоть немного похожих. В кафе, куда я заходила, сидели прыщавые молодые люди или толстяки средних лет, подбиравшие с тарелок поджаренным хлебом яичницу с беконом. В остальное время я ходила в пабы, где мужчины стремительно поглощали пиво.

– Привет, Натали. – Оливье отодвинул еще один стул за нашим столом и сел. – Привет, – сказал он мне и положил на стол книгу, которую читал.

Я взглянула на название. «Большой Мольн». Я не знала, что это значит, но парень, когда читал, казался полностью поглощенным книгой.

– Оливье, это Джулиет, – представила меня Натали. – Она учится со мной в языковой школе.

– Привет, – сказала я, подражая Джули Эндрюс.

Я рассматривала его мягкий свитер, длинные ноги в черных джинсах, потрепанные бейсбольные ботинки. Он все еще смотрел на меня, и я покраснела.

– «Затмил бы звезды блеск ее ланит»^[64], – проговорил он нараспев.

По-французски это прозвучало невероятно сексуально.

– Ты пьян? – поинтересовалась Натали.

– Это Шекспир, – пояснила я. – «Ромео и Джульетта».

– Выпендривается. – Натали закатила глаза.

– Разве не все цитируют тебе Шекспира? – спросил меня Оливье.

– Скорее, нет, – рассмеялась я. – Никто из моих знакомых не знает ни строчки. Хотя я живу недалеко от Стратфорда-на-Эйвоне.

– Правда? – Это, похоже, вызвало у него интерес.

Натали смотрела то на него, то на меня. Я испытывала неловкость, оказавшись в центре внимания.

– Примерно в двадцати милях.

– Ух ты! – Оливье мечтательно посмотрел на меня. – Итак, какой он, твой любимый Шекспир?

Я на мгновение замешкалась, хотя и могла ответить на этот вопрос. Я много занималась Шекспиром в школе.

– Наверное, лучшая драма – «Макбет». – Я запнулась. – Комедия – «Сон в летнюю ночь». А «Ромео и Джульетта» – лучшая пьеса о любви.

– Конечно. – Оливье задумчиво кивнул. – Но «Король Лир»? Это величайшее произведение. – Он повел большим и указательным пальцем, подкрепляя свое мнение.

– Я видела его, – взволнованно сказала я. – В театре в Стратфорде.

Это была не совсем правда. Нам показывали фильм о спектакле на уроке английского языка. Но мне отчаянно хотелось произвести впечатление на Оливье, а поймать меня на лжи он ведь не сможет.

– Вам так повезло! – Он изумленно покачал головой.

Казалось, мы заключены в каком-то пузыре. Все остальные в баре ушли куда-то на задний план, их голоса превратились в отдаленный гул.

– Не хочу мешать Обществу любителей Шекспира, – улыбнулась Натали. – Но эта бутылка пуста. Возьмем другую?

– Я принесу. – Оливье встал и направился к бару.

Я посмотрела ему вслед.

– Боже мой,– вздохнула Натали.– Никогда его таким не видела. Натуральный coup de foudre^[65].

Глава 13

Экран ноутбука Джулиет пестрел десятками фотографий, ведь Оливье Годар – не такое уж необычное имя.

Она с жадностью искала его лицо, отбрасывая неподходящие: слишком изможденное, слишком старое, слишком молодое, слишком темное, слишком морщинистое. Приходилось всматриваться, ведь за тридцать лет человек может сильно измениться. Полысел, потолстел – существует масса причин, способных изменить внешность до неузнаваемости, но черты Оливье так глубоко засели в ее памяти, что она узнала бы его любым.

И вот, когда она почти сдалась, появился он. Постаревший, но от этого еще более привлекательный, он прекрасно выглядел в свои годы. Короткие волосы, несколько морщинок от смеха, мудрость в глазах, когда-то смотревших с юношеским вызовом, который, как было известно его знакомым, скрывал застенчивость. Он сидел за столом, обхватив правой рукой бокал, и с кривой полуулыбкой смотрел в камеру.

Джулиет резко втянула в себя воздух. Она почти чувствовала его запах. Она представила, как его «Ральф Лорен» смешивается с ее «Дьюберри» от «Боди шоп». Их ароматы подводили баланс: его – изысканный для того времени (она представляла, как его парижская maman упаковывает флакон ему на Рождество), а ее – простой, заурядный и наивный.

Сейчас она пользовалась купленными в «Либерти» эксклюзивными бутиковыми духами с нелепыми названиями. Духи были одной из ее уловок. Великолепный аромат позволял ей всегда чувствовать себя нарядной, независимо от размера и вида одежды. У нее был туалетный столик, загроможденный флаконами. Именно что был. Большая часть коллекции отправилась на помойку во время предпереездной уборки. Джулиет напомнила себе, что в ее списке есть и новый аромат для ее нового воплощения.

Она вернулась к фотографии Оливье. Ее нерешительность буквально пропитала воздух. Стоит ли копать дальше и пытаться разыскать его? Например, выяснить, есть ли он на «Фейсбуке»^[66] или в «Линкедине»? Большинство ее ровесников, имеющих детей или работу, заводили аккаунты в той или другой сети. Или посмотреть, нет ли упоминаний о нем в прессе – может быть, в описании какого-нибудь печально известного судебного процесса, если он пошел по стопам отца-адвоката?

Медленно, целенаправленно, затаив дыхание, она переключила поиск с «Изображений» на «Все».

Там были ссылки на любое количество Оливье Годаров. Экономист. Инженер-теплотехник. Несколько молодых на «Фейсбуке». Один, написавший книгу об изменении климата. А потом – вот оно. Статья во французском журнале.

«Olivier Godard – propriétaire de la Librairie des Rêves»^[67], – гласил заголовок. А под ним – его фотография, ее Оливье, прислонившийся к кирпичной стене со стопкой книг в руках, ноги перекрещены. Одежда – джинсы и льняной пиджак, клетчатый шарф завязан узлом; на носу – очки в черепаховой оправе. И Джулиет охватило то самое чувство, которое он всегда вызывал в ней. Особое тепло, которое одновременно успокаивало и тревожило. Пульсация в шее вдруг отозвалась где-то в другом месте, глубоко внутри, и она зажмурилась от удовольствия. Такого она не испытывала уже очень давно.

Она сглотнула, переводя текст под фотографией.

После двадцати лет работы юристом по авторским правам Оливье Годар осуществил свою мечту и открыл книжный магазин в Десятом округе, отринув мир корпораций. «Я устал от судебных дел, а после того, как сам побывал в суде после развода, – (глаза Джулиет расширились), – мне захотелось попробовать что-то новое. Я ни на минуту не пожалел об этом».

Он осуществил свою мечту. Пусть это заняло полжизни, но он добился того, чего хотел больше всего на свете. Она вернулась к воспоминаниям о книжном магазине и парне с сияющими глазами. Теперь этот мальчик стал мужчиной.

Повинуясь импульсу, она нажала на крестик в углу экрана, и его фотография исчезла. Это было слишком, слишком рано. Статья вышла несколько лет назад, но Джулиет узнала из нее больше, чем могла надеяться. Однако оставалось слишком много препятствий. Чувство вины, стыд и сожаление встали непреодолимым барьером. Она все еще носила их с собой, и хотя казалось, Оливье в пределах досягаемости, это было не так. И то, что она проделала сейчас, убеждало ее в этом.

Джулиет захлопнула крышку ноутбука, укоряя себя за то, что открыла ящик Пандоры. Зачем соваться в него сейчас, спустя столько времени? Наверное, это потому, что она вернулась в Париж, предалась воспоминаниям, ностальгируя по тому времени, когда была в восторге от всего этого, от волнения, от того, что чувствовала себя немного неуправляемой, охваченной новым опытом и окруженной новыми людьми. А если это ее последний шанс пережить те острые ощущения? Зажечь сердце чем-то большим, чем дружба? Чем-то первобытным и страстным?

Она закусила губу, внезапно почувствовав себя виноватой в том, что, возможно, предала Стюарта этим желанием. Нет, она никогда не считала его чем-то второсортным. Он был прекрасным мужем. Она не предавала его. Решение расстаться было обоюдным, так что, чего бы она ни жаждала сейчас, она имела на это право, так же как и он имел право на свои сердечные желания.

Она грызла ноготь большого пальца, расхаживая по маленькой квартире. Она слишком забежала вперед, – это совершенно точно. Прежде чем предпринимать что-либо еще, нужно наладить отношения с Натали. В некотором роде ей для обретения устойчивости больше всего нужна именно дружба. Друзья важнее всего в жизни, ведь именно они мешают тебе развалиться на части, когда все остальное рушится.

Джулиет закрыла за собой дверь из квартиры и побежала вниз по лестнице, слишком взволнованная, чтобы дожидаться лифта, а затем вышла на улицу. Она любила Париж в это время, когда все готовились к предстоящему вечеру. Предвкушение, чего никогда не ощущалось в Лондоне, буквально заполняло воздух, люди заглядывали в свои любимые épicerie^[68], pâtisserie^[69] или boucherie^[70], чтобы купить еды или взять бутылку вина, завернутую в папиросную бумагу, или заходили в местные бары, чтобы выпить аперитив. Мимо мчались велосипеды, по тротуару проносились стайки бегунов, группа людей с ковриками для йоги направлялась на вечернее занятие. Разговоры клубились облачками белого пара. Даже воздух здесь казался другим. Полный обещаний, он ласкал лицо. Лондонский воздух звенел, огрызался и грозил дождем.

Пересекая широкую авеню де л’Опера, Джулиет чувствовала себя как дома. После вчерашнего блуждания она вновь обрела уверенность в себе. Конечно, многое изменилось, но знакомые синие уличные вывески, булыжная мостовая, навесы над барами, кафе и ресторанами оставались привычной сценой для нового спектакля. Сменился актерский состав, появилось несколько новых предметов реквизита, вот и все. Это было похоже на то, как если бы вы нашли старое платье или старое пальто, надели его и обнаружили, что оно по-прежнему вам впору.

Она пересекла площадь Побед, где в свете фонарей сверкала статуя Людовика XIV на вздыбленном коне, и направилась в Сантье, старый текстильный район. Витрины некоторых магазинов все еще были завалены кусками ткани, но теперь рядом с ними теснились бутики дизайнерских изделий и кафе авторской кухни. Это была джентрификация^[71] в ее лучшем проявлении, когда старое соседствовало с новым и оба процветали от этого сочетания. Джулиет свернула на нужную улицу и стала искать здание, которое видела на фото в журнале.

А вот и оно. Плоский, довольно строгий, облицованный камнем фасад с черными металлическими окнами и дверями, над которыми кроваво-красной краской было написано: «Девушка, которая плакала шампанским». Здание выглядело даже грозным, а внутри его горел слабый свет. Джулиет заглянула туда: черно-белый кафельный пол, столы из обожженного дуба и красные эмалевые светильники, свисающие с высокого потолка. Там было всего несколько человек, но она знала, что в ближайший час или около того у нее не будет шанса занять столик или место за барной стойкой, которая шла вдоль задней стены. Она толкнула дверь и шагнула за порог.

Ее окутал теплый дрожжевой аромат свежего хлеба, запах острого сыра и мясных изделий. Вдоль одной стены стояли ряды деревянных кубов с открытыми дверцами, заставленных винными бутылками. За барной стойкой на огромном зеркале белым курсивом было нарисовано меню: Croque monsieur au Comté et jambon de pays. Sardines. Saucisson. Brillat Savarin^[72]. На заднем плане играло пианино, и девушка пела о новой любви и долгих ночах.

Совершенно особый грубый шик, как ни странно, создавал ощущение изысканности. Все, от толстого белого фарфора до массивных бокалов и острых ножей с деревянными ручками, было подобрано в соответствии с настроением: непритязательно, утилитарно, но гармонично. Кто бы не захотел посидеть здесь с любимой, начав с «Кампари», чтобы лекарственная сладость давала легкий кайф?

К Джулиет подошла девушка в таком же длинном черном фартуке, как у Натали на фотографии.

– Bonne soirée, madame^[73].

– Bonne soirée. Je cherche Nathalie. Elle est ici?^[74] – пробормотала Джулиет, внезапно почувствовав себя неловко.

– Как вас зовут, скажите, пожалуйста? – спросила девушка по-английски.

Джулиет почувствовала разочарование оттого, что, несмотря на все ее старания говорить по-французски, ее навыки игнорируют.

– Je m’appelle Juliet^[75], – ответила она, не сдаваясь.

Девушка кивнула и отошла к двери в задней части помещения, которая, предположительно, вела на кухню. Сердце Джулиет заколотилось в ожидании. Она заправила волосы за уши и попыталась поймать свое отражение в зеркале: держится ли ее импровизированный боб или выглядит так, будто она отрезала волосы кухонными ножницами?

И тут появилась Натали, идущая к ней со скрещенными руками, как на фотографии. Именно такой Джулиет ее и запомнила – жест защиты, самообороны.

– Натали. – Джулиет ощутила прилив чего-то, что могло быть только любовью, настолько сильным и сладким было это чувство.

Она с улыбкой шагнула вперед:

– Avez-vous une réservation?^[76]

Джулиет застыла.

– Нет, – ответила она. – Но я знакома с владелицей. И подумала, что она сможет предложить мне столик.

Еще одно мучительное мгновение Натали смотрела на нее, а потом не смогла больше держать себя в руках и рассмеялась:

– Джулиет, черт возьми, Миллер. Какого черта? – Она схватила ее и обняла. – Тебе не пришло в голову предупредить меня? Ты могла бы мне написать. Есть такая штука, как «Фейсбук», для поддержания связи со старыми друзьями. – Она в наказание ударила ее по руке. – Ненавижу сюрпризы.

– Я посылала тебе сообщения, – пожала плечами Джулиет. – Ты никогда не отвечала на них.

– Вот черт. – Натали выглядела пристыженной. – Я совсем не умею отвечать людям. Я знаю, это нехорошо.

Они стояли, обнявшись, вдыхая аромат друг друга, ощущая знакомое тепло, чувствуя, как их дружба снова разгорается. Джулиет чувствовала энергию Натали, ее напряженные мышцы, как у тигра, готового к прыжку, всегда живущего в режиме «бей или беги».

У Джулиет было множество друзей, приобретенных за долгие годы. Больше, чем можно было бы собрать за одним столом. Друзья для разных настроений: для выпивки, для прогулок по магазинам, для размышлений о смысле жизни. Друзья, которых она обожала; друзья, которых иногда хотелось убить, но которые как-то вовремя искупали свою вину. Но никто из них не открыл ей глаза на новый мир и новый способ существования, как это сделала Натали.

– Я так рада тебя видеть, – вздохнула она.

Натали выскользнула из ее объятий. Проявление эмоций всегда проходило на ее условиях. Если она не давала им воли, то задыхалась. Она прошла за барную стойку к винному холодильнику, достала оттуда бутылку белого вина, покрытую конденсатом, затем взяла из шкафа маленькую головку белого сыра, положила ее на тарелку и направилась к ближайшему столику.

– Это большая честь, – сказала Натали, пока Джулиет наблюдала, как она ловко открывает бутылку. – Я берегла его для особого случая.

Она налила на дюйм в бокал, покрутила его в руках и глубоко вдохнула, а затем сделала глоток. Покатала вино на языке, затем одобрительно кивнула и взяла бокал Джулиет, после чего наполнила свой.

Джулиет оглядела маленький бар. Было еще рано, но она представляла его полным разговоров и смеха, жарких споров, тихих комплиментов, секретов, обещаний, прощаний… Они были вдвоем, их лица сияли в приглушенном свете, в воздухе витал аромат только что зажженных свечей.

– Это чудесное место, – сказала Джулиет. – Живое.

Натали просияла от гордости.

– Это то, чем я горжусь больше всего на свете. Но это невероятно тяжелая работа. И просто так не бросишь. Похоже на воспитание ребенка.

В ее глазах что-то мелькнуло, но Джулиет не стала давить на подругу. Пока не стоит. Будет время выплеснуть все наружу. Она тоже не была готова делиться.

Вместо этого они звякнули бокалами и выпили. Джулиет сразу поняла, что пьет что-то более интересное, чем то, что обычно бывало в холодильнике на Персиммон-роуд. Вино оказалось насыщенным, с дымным привкусом и ярким послевкусием.

– Попробуй. – Натали взяла нож, чтобы нарезать сыр. – Это пелардон – козий сыр из Лангедока.

Джулиет поняла, что проголодалась, – еще бы, ведь после пирожка утром больше ничего в рот не брала. Сыр был нежным, ореховым, идеально спелым, и она с удовольствием попробовала его, а вино, которое они пили, прекрасно его дополняло. Почему-то в Париже все было вкуснее.

– Итак, с чего бы нам начать? – спросила Натали. – В смысле, что ты вообще здесь делаешь?

– Короче говоря, я только что рассталась с мужем. Поэтому сняла квартирку в Париже на весь ноябрь. Я дала себе тридцать дней, чтобы открыть себя заново. – Она поставила пальцами кавычки вокруг слов «открыть себя заново».

– Что ж, – сказала Натали, – ты пришла по адресу. Хотя мне жаль, что вы расстались.

– О, все в порядке, – заверила ее Джулиет. – Мы просто отдалились. Мы по-прежнему любим друг друга, бла-бла-бла, но у нас больше нет ничего общего. Мы решили разойтись и «найти» себя. – Еще одни кавычки вокруг «найти». – О, это похоже на самовнушение и звучит так банально. Но, честно говоря, мы по-прежнему лучшие друзья. Расстались дружелюбно.

Натали подняла бровь:

– Разве есть такое понятие, как «дружелюбно»? Правда?

– Вообще-то, да. Я бы все равно доверила Стюарту свою жизнь. В мире нет никого, кому бы я доверяла больше.

Это была правда. Стюарт всегда играл по правилам. Он был обезоруживающе честен и никогда не пытался кого-то подсидеть. Он не одобрял людей, которые подтасовывали страховые заявления или оплачивали за счет компании то, что явно предназначалось для личного пользования. Он не был проповедником, он просто считал, что жизнь становится проще, если играть по правилам, даже когда вы не согласны с теми, кто их устанавливает.

Глаза Натали расширились.

– Не знаю, смогла бы я отказаться от такого человека.

Джулиет вздохнула:

– Я не хочу сказать, что это странно, но мы стали как брат и сестра. Мы очень любим друг друга, но… – Она пожала плечами, смущаясь, но в то же время чувствуя необходимость защитить Стюарта.

– Ты больше не хочешь попрыгать на нем?

Джулиет рассмеялась, вспомнив, как Натали умела доводить дело до конца.

– Вот именно. Я знаю, это кажется очень поверхностной причиной для расторжения брака. Но думаю, мы оба чувствовали, что есть что-то еще, и если мы не изменим ситуацию, то никогда об этом не узнаем.

– Это очень смело.

– Полагаю, да. – Она подняла свой бокал. – В любом случае я здесь. Париж у моих ног. Тридцать дней, чтобы найти новую себя.

– И нового мужчину? – Глаза Натали заблестели.

– О боже… Я так не думаю. В том-то и дело. Мне это не настолько интересно. А Стюарт, наверное, сразу же найдет себе кого-нибудь. Мужчины всегда так делают.

Она все еще не знала, как к этому отнестись.

– Где он найдет кого-то лучше тебя?

– На скалодроме. Или на марафоне. Он помешался на здоровом образе жизни. А я не способна увлечься бегом, ездой на велосипеде и всем остальным.

– Нет. – Натали с невозмутимым видом отрезала еще один кусок сыра. – Тогда расскажи мне, чем еще ты занималась. Я помню, что ты работала в журнале. Помню, прислала мне вырезку своей первой статьи.

Джулиет опустила взгляд на стол и погладила потертое дерево.

– Боже мой, это было много лет назад. «Как покупать винтажную одежду». Твоя тетя вдохновила меня.

– Знаю. Я показала ей эту статью. Она удивилась, куда ты пропала. Я сказала ей то, что слышала от тебя: семейные проблемы. – Натали посмотрела на нее через ободок своего бокала. – Неужели все так и было?

Джулиет знала, что проявляет классические признаки вранья. Прикосновение к лицу. Избегание зрительного контакта – она таращится в тарелку с крошками сыра.

– Проблемы, конечно.

– Ты можешь рассказать мне. Ты же знаешь, я – могила.

– Я еще не знаю, готова ли я. – Джулиет подняла глаза. – Очень трудно вспоминать. И я не хочу испортить свое пребывание здесь. Это странно. Мне будто нужно все пересмотреть, чтобы справиться. Но…

Она почувствовала, как на глаза наворачиваются слезы.

– Ну ладно. – Натали накрыла ее ладонь своей. – Это уже не важно. Я так рада тебя видеть. Давай подведем черту и начнем все сначала.

– В конце концов я расскажу тебе. – Джулиет прерывисто вздохнула. – Это потрепало мне нервы, вот и все… Уехать от Стюарта. Вернуться в Париж. Найти тебя.

– Я понимаю. – Натали кивнула. – У меня много вопросов, но… – Она пожала плечами.

Джулиет улыбнулась, благодарная за то, что она не настаивает. Прежняя Натали набросилась бы на нее, как собака на кость, но, как она полагала, все выросли и поняли, когда нужно закрыть тему. И она была благодарна за то, что не прозвучало имя Оливье. У нее достаточно времени, чтобы открыть эту дверь, если она захочет.

– Так ты все еще работаешь в журнале? – спросила Натали.

– Теперь я фрилансер. Пишу статьи о стиле жизни для всех желающих. А последние десять лет я была литературным негром, батрачила в основном на звезд реалити-шоу, влиятельных людей и знаменитостей. А еще я пишу пособия по наведению порядка, проявлению своей личности, воспитанию подростков – все в таком духе.

– Серьезно? Это потрясающе. Я бы почитала что-нибудь в этом роде.

Джулиет достала свой смартфон:

– Будет проще, если я тебе покажу.

У нее был альбом со скриншотами обложек книг, которые она приводила в пример. Она пролистала их, и Натали задохнулась от восхищения, увидев некоторые названия:

– Не может быть! Мне нравится эта актриса. Она была с тобой любезна? Или показала себя полной дивой?

Следующие десять минут они провели сплетничая и делясь анекдотами. Натали рассказала обо всех звездах и знаменитостях, посещавших «Девушку, которая плакала шампанским», ведь это было излюбленное место для тех, кто стремился быть в курсе событий.

Они смеялись, строили догадки и заканчивали фразы друг друга, и казалось, что годы пролетели незаметно.

– Помнишь, как мы познакомились в языковой школе? – Натали с тоской откинулась на спинку стула. – Мы были такими зелеными и наивными, а теперь мы здесь. Мудрые, успешные и совершенно удивительные. За нас, я говорю! – Она звякнула своим бокалом о бокал Джулиет.

– Я так рада, что пришла сюда, – тихо сказала Джулиет. – Я чуть было не сбежала.

– Я бы убила тебя, если бы ты не явилась. Тридцать дней? Я верну тебя на путь истинный. Нам будет так весело.

Джулиет подумала, что обещание развлечений слышит далеко не в первый раз.

Натали оглядывала бар, который начинал заполняться.

– Слушай, мне пора вернуться к работе. Сегодня у нас нет официанта, так что мне нужно быть наготове.

– О боже, прости, что отвлекла тебя.

– Все в порядке. Я шеф. – Натали перевернула бутылку вверх дном и положила ее в ведерко со льдом. – Давай завтра встретимся за обедом. Тогда мне будет проще взять пару свободных часов.

– С удовольствием.

– Давай обменяемся номерами. – Натали достала мобильник. – Я сообщу, где мы встретимся. Это будет не рано – мне нужно сначала съездить на рынок.

– Я не против.

Джулиет подумала, что не мешало бы немного поработать. Она еще не рассказала Натали о своей книге. За обедом будет время.

Натали обхватила ее за шею:

– С возвращением, старая подруга.

Как приятно, подумала Джулиет, ощущать дружеское тепло.

Она приехала в Париж еще и потому, что хотела избежать внимания своих британских друзей. Они бы спрашивали, все ли у нее в порядке, нашла ли она жилье, с кем встречается. Они бы скрупулезно анализировали ее успехи, возможно набираясь опыта на случай, если то же самое произойдет и с ними. Джулиет знала, что она им всем небезразлична, но ей хотелось побыть одной и понять, кто она и чего хочет. Натали была им всем идеальной заменой. Знала ее как облупленную, но никого больше – и Джулиет могла вести себя так, как хотела, не становясь объектом чьих-то домыслов и сплетен, которые рано или поздно достигли бы ушей Стюарта. Так она чувствовала себя спокойнее, увереннее – слава богу, хватило смелости вернуться, подумала Джулиет, выходя из бара в объятия ночи.

Возвратившись в квартиру, она посмотрела на часы. Да, она выпила полбутылки вина, но чувствовала себя бодрой, и воспоминания бурлили в голове. По опыту она знала, что важно воспользоваться моментом и писать, пока образы яркие, ведь если промедлить, они померкнут и расплывутся. Поэтому она сделала себе крепкий черный кофе и села за ноутбук.

Глава 14

Наивная

Можешь взять все, что понравится. – Тетя Натали обвела рукой стеллажи с одеждой в своем крошечном магазине.

Я была ошеломлена. Это просто рай: груды новой одежды, прекрасно выстиранной и отглаженной, за малую часть настоящей цены.

– Вы уверены?

– Да. Только потом приведи их в порядок. Эти вещи уже носили, так что какая разница?

Жижи была такой же шикарной, как Коринн, но не такой пугающей. В ней чувствовались доброта и теплота, благодаря которым я поняла, почему Натали так ее обожала. Она нашла нишу здесь, в Париже, и имела успех в андеграундной тусовке. Знающие люди стекались сюда за вещами прошлого сезона. Все было очень элегантно, и, роясь в вещах, я испытывала восхищение. Взгляд скользил по шелку, замше и кружеву, шифону, букле и шерсти мериносов. Были здесь и туфли, и сапоги, и несколько ремней, и несколько шарфов. При виде некоторых ярлычков у меня голова пошла кругом Я почувствовала головокружение, узнав некоторые лейблы: «Аньес Б», «Клоэ», «Ланван». Я подняла тонкий свитер и затрепетала, представляя, как буду выглядеть, какой стану в этой одежде.

– Примерь. – Натали протянула мне черную кожаную юбку.

– Ты думаешь?..

– Да! – сказала Натали тем самым тоном, который я уже успела узнать и который призывал рискнуть.

Я влезла в юбку, пораженная тем, что она оказалась впору. Я застегнула молнию и надела кружевную сорочку. Примерила сапоги на высоком каблуке и задохнулась: я выглядела на порядок стройнее, потому что одежда была облегающей и скроенной по фигуре, созданной для того, чтобы нравиться. Кожа и кружево обтекали меня, и я почувствовала уверенность, какой никогда раньше не испытывала. Я не могла поверить в силу, которую дала мне простая смена одежды. Это немного пугало. На что способна эта новая Джулиет, задалась я вопросом, отвернувшись в сторону и любуясь своим новым элегантным обликом.

Перед моим внутренним взором промелькнуло лицо Оливье. Что бы он сказал, увидев меня? Я не могла перестать думать о нем. В тот день мы проговорили целую вечность – Натали едва успевала вставить слово,– пока я не поняла, что мне пора возвращаться, чтобы помочь уложить детей спать. Оливье рассказал нам о концерте, на который собирается в выходные, в Пигаль^[77]. У меня в животе все закрутилось, когда я поняла, что имею шанс увидеться с ним снова.

– Попробуйте это. – Жижи, подошедшая с шарфом в руке, обмотала его вокруг моей шеи на манер фуляра.

Я перебрала ткань пальцами и ощутила прохладное скольжение шелка. В одном углу виднелась бирочка.

– «Эрмес»?

– У каждой девушки должен быть такой, – сказала мне Жижи.

Шарф превращал мой кежуал-наряд в изысканный. Я почувствовала себя невероятно взрослой и утонченной. На шаг ближе к той, кем мечтала стать.

– Я хочу купить его! – воскликнула я, понимая, что дивный аксессуар преобразит все остальное, что у меня есть.

Посмотрела на ценник: цена была астрономической.

– Рассрочка. Несколько франков в неделю, – улыбнулась Жижи. – Не важно, сколько времени это займет.

Я не знала, чем смогу отплатить за ее щедрость.

В тот вечер я сидела с детьми Бобуа, когда, незадолго до десяти часов, услышала стук у входной двери. Встревоженная, я бросилась в холл и по коридору. Да, это были они.

– Вы рано вернулись. – Я улыбнулась им, но тут заметила, что Коринн выглядит заплаканной, а Жан Луи – немного напряженным. – Дети просто золото. Я не слышала ни звука.

Коринн удалось улыбнуться. Ее глаза были красными, а под ними виднелись черные круги.

– Merci.– Она повернулась к Жану Луи.– Je me couche. Bonne nuit^[78].

Он хотел поцеловать ее в щеку, но она отдернула голову и пошла в спальню. Жан Луи испустил долгий вздох.

– Все в порядке? – спросила я.

– Да, – ответил он. – Ей нужно поспать. Нам не следовало выходить. Но… – Он пожал плечами, как бы говоря, что с Коринн не поспоришь.

Я заметила, что меньше всего ему хотелось идти за ней в спальню.

– Не хотите ли чего-нибудь выпить? – спросила я.

У него был благодарный вид.

– Un petit café, peut-être. Merci^[79].

Мы вместе пошли в сторону кухни. Я чувствовала напряжение, возникшее в доме после их возвращения, и это меня тревожило. Я не понимала: мое присутствие усиливает или ослабляет его? А может, и является его причиной – должно быть, тяжело, когда в твоем доме чужой человек. Невозможно быть самим собой и расслабиться, хотя я старалась быть ненавязчивой.

Я заметила, что настроение Коринн зависело от того, насколько она устала и благоприятна ли обстановка в доме. Она могла вспылить, если ощущала давление. И явно не относилась к тем безмятежным натурам, которые беспечно скользят по течению. Это было похоже на жизнь в яичной скорлупе, ведь никогда не знаешь, какая Коринн тебе попадется. Однако я научилась не обращать внимания на ее выходки: она не хотела быть резкой и быстро извинялась, когда понимала, как ее настроение влияет на всех. В некоторых отношениях с ней было сложнее, чем с детьми. Иногда мне казалось, что это Коринн нуждается в заботе, а не они.

Пока я возилась с кофеваркой, которую так и не смогла толком освоить, Жан Луи достал бутылку бренди. Я уже собиралась удалиться в свою комнату, но, когда передала ему кофе, он приглашающе кивнул в сторону гостиной. Мне показалось, что невежливо отказываться, к тому же он выглядел так, словно нуждался в компании, и с ним было легко разговаривать: я чувствовала себя вполне комфортно, пытаясь изъясняться по-французски, и мне не терпелось попрактиковаться. Он никогда не заставлял меня чувствовать себя идиоткой, если я что-то не так понимала, а по-доброму поправлял меня.

Жан Луи включил всего пару ламп, чтобы в комнате было уютно, и налил себе и мне бренди. Я, сомневаясь, поскольку не привыкла пить перед сном, взяла свой бокал. Со вздохом облегчения Жан Луи опустился на диван, откинул голову назад и закрыл глаза, будто вечер стал для него ужасным испытанием.

Я села на диван напротив него и сделала глоток: полный рот огня, на вкус как горелые яблоки.

– О! – удивленно воскликнула я. – Что это?

– C’est Calvados^[80]. – Он не открыл глаза, но улыбнулся, делая глоток. – С фермы бабушки и дедушки в Нормандии.

– C’est delicieux^[81].

Я сделала еще один глоток, представляя себе фруктовый сад где-то в глубине французской провинции, деревья, усыпанные румяными яблоками.

– Мы ездим туда с детьми на каникулы. Мое сердце там. Я надеюсь, что когда-нибудь буду там жить…

Он замялся.

Я сделала еще один глоток и, подогнув под себя ноги, откинулась на пухлые диванные подушки. Одновременно со слабостью я ощутила легкую дрожь. Кажется, это было биение моего сердца. Мне следовало бы пожелать спокойной ночи и пойти спать, но неведомая сила вдавила меня в диван, будто меня накачали наркотиками.

В конце концов Жан Луи открыл глаза и наклонился вперед:

– Спасибо, что были так добры. За детей.

– Они прекрасны.

– Да. Но Коринн… Она считает, они могут быть озорными.

– Они очень хорошо себя ведут, – заявила я, защищая подопечных. – По большей части.

Если они капризничали, то, как правило, призывающее к благоразумию помахивание пальцем останавливало старших детей. Они, вероятно, и хотели бы вести себя хорошо, но появление Артюра несколько перевернуло их мир, и они постоянно проделывали что-нибудь эдакое, ища внимания мамы. К сожалению, когда они заигрывались, то добивались не того, чего хотели, и часто все заканчивалось слезами.

– И все же ей нелегко. – Жан Луи сделал небольшую паузу, подбирая слова, не желая, видимо, показаться нелояльным. – Коринн всегда была честолюбивой. Она очень талантлива. – Он обвел рукой комнату. – Это все она.

Гостиная действительно будто сошла со страниц интерьерного журнала. Стили были разные, но все сочеталось. У меня никогда не хватило бы смелости соединить столь разнородные части: желтый диван с шелковыми подушками в черно-белую полоску; современное искусство рядом со старомодными картинами маслом; огромные цветочные композиции в восточных вазах. Если бы это сделала я, все выглядело бы просто безвкусно.

– Она действительно молодец.

– Да. Но дизайн интерьера – это сложно, а клиенты очень требовательны. Я не думаю, что она готова вернуться к работе.

– Но ведь она хочет?..

– Да, я знаю. – Он выглядел обеспокоенным. – Я не хочу, чтобы она рисковала своей репутацией. Это непростой бизнес. И слухи быстро распространяются.

Об этом я не подумала. И могла с трудом представить, какая жестокая конкуренция царит на парижской сцене дизайна интерьеров.

– Наверное, нужно быть несгибаемой.

– Да, нужно. А Коринн очень ранима, пусть и не хочет этого признавать. Рождение Артюра далось ей тяжело. Первые несколько месяцев были сущим кошмаром. Он совсем не спал.

– А теперь отлично спит. – Сегодня вечером Артюр, в своем маленьком комбинезоне, без единого писка свернулся теплым клубочком.

– Да. Сейчас. Но она все еще очень утомлена. Я беспокоюсь. – Он сделал паузу. – Не могли бы вы присматривать за ней? Если вас что-то потревожит…

– Конечно.

Я была тронута его заботой о жене, и он беспокоился не напрасно. Коринн все время была на взводе, нервничала по пустякам, ее одежда была безупречной, но ногти обкусаны до крови. Она мало ела, пила много черного кофе и курила много сигарет.

– Спасибо вам. Теперь у нас есть вы, – может быть, все будет хорошо. – Он поднял свой бокал за меня. – Вы изменили нашу жизнь.

Я немного съежилась, ошеломленная, не привыкшая к тому, что меня так высоко ценят. В моей семье не принято было говорить комплименты.

– Мне нравится у вас, – сказала я ему. – Я полюбила Париж. Мне нравятся ваши дети и ваш дом.

– Если что-то не так, пожалуйста, скажите. – Его глаза сверкали, свет лампы пробуждал в них медные искры. – Я сделаю все, чтобы вы продолжали у нас работать.

– Все в порядке,– заверила я его.– Я очень счастлива. Très, très heureuse^[82].

Мои слова прозвучали искренне. Всего за несколько дней я получила впечатлений больше, чем за всю жизнь в Вустере. Я говорила по-французски не совсем как на родном языке, но меня понимали. Каждая порция еды, от утреннего круассана до последнего кусочка сыра, была из этого нового мира. У меня была одежда, в которой я чувствовала себя так, словно сошла со страниц французского журнала «Вог». А завтра я собиралась погулять с Натали. Сердце трепетало при мысли о том, какие открытия это сулит.

Будь такая возможность, я бы осталась здесь навсегда.

Глава 15

Наутро Джулиет разбудил звонок телефона. Она взглянула на экран: Стюарт. Сразу же подумав, что с кем-то из детей что-то случилось, она схватила трубку. За двадцать с лишним лет материнства это была рефлекторная реакция – предположить худшее.

– Алло?

– Привет. – Его голос был спокойным, и она с облегчением откинулась на подушки. После стольких лет совместной жизни она могла сразу определить: у него все неплохо или что-то не так. – Просто решил узнать, как идут дела в этом твоем Париже.

Она переключила телефон на громкую связь, чтобы посмотреть на время. Восемь тридцать. Проклятье. Придется пропустить утреннюю пробежку, потому что она хотела пораньше сходить на рынок. Она подумала, что не может признаться Стюарту, что бегает, и улыбнулась. Он бы зарычал от радости, если бы решил, что она увлеклась бегом. Но есть большая разница между заботой о себе и одержимостью.

– О, это мило. Хорошо. – Ее голос был хриплым со сна.

– Я тебя разбудил? – Он так хорошо ее знал.

Она прочистила горло, сожалея, что ее застали врасплох. Потом поняла, что у нее нет причин чувствовать себя виноватой или лгать, почему она все еще в постели.

– Да. Я в клубе nuit blanche.

– То есть?

– По-французски это значит «всю ночь». Ну, почти всю ночь. Я легла в три часа.

– Вот это да!

Она рассмеялась:

– Не волнуйся. Я не гуляла по городу. Я писала. Как ты?

– Да хорошо. Немного странно. Распаковал все свои вещи, но пока не чувствую себя дома.

– Думаю, привыкание займет какое-то время.

Джулиет не думала, что квартира, которую Стюарт выбрал, когда-нибудь покажется ей уютной. Слишком гладко, кругом блестящие поверхности, и все спрятано за мягко закрывающимися дверцами. Она жаждала кривых стен и неровных полов.

– Я установил гребной тренажер. Его привезли вчера.

– Ну надо же.

– Потрясающая штука. Я только что переплыл Цюрихское озеро. Виртуально, конечно.

– Вот это да!

– Подожди пару секунд. – (Она услышала вой блендера «Нутрибуллет» и представила себе зеленую пену, которую он взбивает на завтрак.) – Извини. Так чем ты сегодня занимаешься?

– Мне нужно сходить на рынок. А потом посмотрю, смогу ли залезть в ванну. Она размером с коробку для мусора. – Джулиет рассмеялась. – Классические санитарные удобства парижской квартиры.

– Отлично. – Он помолчал. – Я просто хотел убедиться, что с тобой все в порядке.

– Вся в шоколаде.

На этот раз они рассмеялись вместе. Это была одна из поговорок Натана, которую они переняли, когда притворялись, что говорят с детьми на их языке. Затем они перестали смеяться, и наступило неловкое молчание.

– Джу…

– Да? – На мгновение ей показалось, он собирается сказать, что скучает по ней.

– Ты знаешь пароль от «Нетфликса»?

Она вздохнула с облегчением, поскольку вряд ли смогла бы ответить на это чувство. Она была так занята, что почти не думала о нем.

– Я пришлю тебе СМС.

– Спасибо. Хочу досмотреть новую серию «Озарка».

Стюарт забрал их большой телевизор. Она не возражала. Раздел имущества прошел почти безболезненно, они почти ни из-за чего не спорили. Это как бы объясняло все.

– Мне пора идти, – сказала она, – а то рынок закроется.

– Конечно. Может, стоит как-нибудь пообщаться с детьми в «Зуме»?

– Определенно. Если мы сумеем собраться в одном часовом поясе.

В ее голосе прозвучали нотки раздражения? Она не хотела ни проявлять, ни испытывать его.

Возникла небольшая пауза.

– Я думаю, это важно, – сказал наконец Стюарт. – Для них.

– Конечно важно. Я приму участие, как только ты сможешь это организовать.

– Хорошо. Я сообщу им по «Вотсапу» в семейном групповом чате.

Джулиет кольнуло чувство вины: в последнее время она нечасто заходила туда. Должна ли она посылать детям ежедневные отчеты о своих занятиях? Скорее всего, нет. Забавно, что пребывание в другой стране помогает разобраться в себе. В Англии, на Персиммон-роуд, она отправляла сообщения каждое утро, яркие и жизнерадостные, но рожденные тайной тревогой: ей постоянно требовалось убедиться, что с детьми ничего не случилось. Они отвечали изредка. Она привыкла к тому, что ее держат в курсе только по необходимости.

Париж был нужен ей для того, чтобы заглушить эту тревогу. Чтобы ей было о чем подумать, кроме как о местонахождении и благополучии своих детей. Конечно, с ними все хорошо. В противном случае она бы очень скоро об этом узнала. Именно так все и происходило, когда они покидали дом. Она писала об этом, о том, как разорвать пуповину и дать детям свободу. Это было в миллион раз сложнее, чем все то, что происходило, когда они были маленькими. Прорезывание зубов и истерики малышей, экзамены и ночевки у друзей – пустяки по сравнению с тем, чтобы отпустить их и позволить им совершать собственные ошибки. Потеря контроля была просто непереносима. Но необходима. Платой за это была ее собственная свобода. Беспокойство, конечно, не покидало, но весь фокус в том, чтобы не волноваться до тех пор, пока не появится повод. Если бы она знала, какой ерундой они там занимаются, ей были бы гарантированы бессонные ночи.

Она подумала о собственной матери: та испереживалась бы, если бы узнала, чем занимается двадцатилетняя Джулиет. Глаз бы не сомкнула.

– Хорошо. Тогда я отключаюсь. – Стюарт прервал ее задумчивость. – Пока.

– Пока-пока, – повторила Джулиет.

Судя по голосу, он очень счастлив, подумала она, вешая трубку. Очевидно, наслаждается одиночеством. Или на его горизонте маячит пылкое свидание? В наше время можно практически мгновенно привести себя в порядок, если захочется. Она не совсем понимала, как отреагирует, если Стюарт начнет ходить на свидания. Она не ревновала, но это было бы странно. Она спрашивала его, когда они обсуждали возможное расставание, есть ли у него кто-то еще.

– Я бы предпочла знать, – сказала она ему. – И я не стану тебя винить, если это так. Я знаю, что была не очень… – Какое слово подходит? «Внимательной» казалось ужасно эвфемистичным. – Знаешь, в нашей спальне сейчас не «Пятьдесят оттенков серого». Это не твоя вина, между прочим. И вообще ты тут ни при чем. Это я.

– Не извиняйся. – Он выглядел расстроенным. – Я знаю, что тебе трудно. Пожалуйста, не вини себя. И у меня точно никого нет. Но однажды может появиться, и это меня беспокоит. Я не хочу причинить тебе боль. Не хочу тебя предавать.

Она всегда восхищалась честностью мужа. И оценила тот факт, что он не заставлял ее чувствовать себя виноватой из-за отсутствия энтузиазма в сексе. Она поговорила с ним о климаксе, о том, как негативно она к себе относится, и о том, что это нормально для женщин ее возраста. Она провела множество исследований для написания статей и хотела, чтобы он понял, как изменение гормонов влияет на нее, и не принимал это близко к сердцу.

Она готовилась к климаксу несколько лет, прежде чем он наступил, во всей своей красе – с приступами потливости, переменами настроения и жировыми складками на талии. Она чувствовала себя самозванкой в собственной шкуре, унылой и вялой там, где когда-то была энергичной. Ночи были хуже всего: она лежала, потея, и скрипела зубами от бессонницы, а часы тянулись за часами. В конце концов она ушла в свободную комнату, чтобы попытаться выспаться, не в силах выносить тепло тела Стюарта, не говоря уже о звуках его напряженного дыхания, которое нельзя было назвать храпом.

Так у них появились отдельные комнаты.

– О боже, – говорили Джулиет ее подруги. – Какое блаженство!

Каким-то образом все они забыли о той близости, которой когда-то жаждали, засыпая в обнимку со своими партнерами; о тех днях, когда были почти единым целым, но близость все время казалась недостаточной. В среднем возрасте дистанция сделалась желанной, как святой Грааль для рыцаря.

А раздельные комнаты привели к раздельной жизни. Неужели Джулиет подсознательно подтолкнула Стюарта к расставанию? Могла ли она что-то сделать, чтобы предотвратить это? Она могла бы заставить себя притвориться возбужденной. Напялить новые трусики и вовлечь его в авантюрную ролевую игру. Но она стеснялась себя, набирая вес, когда он так сильно худел, и не чувствовала бы себя уверенно, расхаживая в черном атласном «коко-де-мер» с плеточкой для шлепков. Не то чтобы Джулиет сильно располнела, но она всегда могла носить то, что хотела, а теперь, когда лишние полфунта осели в районе живота, почувствовала, что выбор ограничен, и ей было гораздо удобнее прикрываться и не привлекать к себе внимания. В прежнее время несколько недель подсчета калорий и пара заплывов в неделю в местном бассейне помогли бы ей избавиться от лишних килограммов, но ей нужны были углеводы, и она не могла заставить себя заниматься физическими упражнениями. Она не заботилась о себе настолько, чтобы взять себя в руки. Она прекрасно понимала, что это симптомы менопаузы, и надеялась, что в один прекрасный день к ней снова вернется энергия.

Странно, но теперь, находясь в Париже, городе худых, она чувствовала себя раскрепощенной и гораздо охотнее наряжалась, пусть и для себя. И казалось, появился смысл в уходе за собой и физических упражнениях. Словно где-то между Сент-Панкрасом и Северным вокзалом она вернулась к себе прежней и вновь обрела легкость в сердце. Неужели груз ее брака был настолько тяжел? Неужели Стюарта тоже был тяготила необходимость вести совместную жизнь?

Когда их гнездышко опустело, брак стал казаться утомительным сожительством, полным компромиссов: начиная с того, что есть на ужин, и заканчивая тем, что смотреть по телевизору. В конце концов они купили два: на большом экране Стюарт смотрел спортивные передачи, а маленький предназначался для нечастых посиделок Джулиет, любившей бокс-сеты^[83]. Трудно быть по-настоящему самим собой, постоянно уступая желаниям другого или чувствуя вину за то, что победил в негласном соревновании: лесные грибы с папарделле вместо ризотто. Они жили в одном доме, однако последние пару лет чувствовали себя соседями по квартире, которые проходят мимо друг друга, словно корабли в ночи, кивая при встрече у холодильника или сталкиваясь возле ванной.

Теперь же они оба могли делать все, что им заблагорассудится. И Джулиет была полна решимости насладиться этим. Еще несколько мгновений она лежала и дремала – по ту сторону серых льняных занавесок сиял солнечный свет, но у нее еще не было сил встать и отодвинуть их. Сны, завладевшие ею, как только она наконец забралась в постель, были бурными. Образ Оливье не раз посетил ее, и сейчас, проснувшись, она все еще ощущала его присутствие, настолько реальное, что, открыв глаза, подумала, что увидит его стоящим рядом с кроватью.

Но его, конечно же, не было.

Она откинула одеяло и вскочила с кровати. Ей нужно было пройтись по магазинам. Маленький супермаркет за углом был удобен, но она хотела запастись настоящей едой, а это означало рынок на площади Бастилии, который открыт по четвергам.

Натянув джинсы и свитер, Джулиет взяла корзину и отправилась на улицу. Вышла из дома она немного позже, чем планировала, поэтому набралась смелости и взяла один из велосипедов, которыми могли воспользоваться все желающие. Загрузила приложение и разблокировала велосипед с помощью штрихкода. В Париже было полно велосипедистов. Женщины в юбках и туфлях на высоком каблуке безмятежно ехали на работу, как и мужчины в безупречных костюмах и блестящих брогах с портфелями, притороченными за спиной. Конечно, нужно иметь выдержку и не терять бдительности, но, если торопишься, это самый практичный способ передвижения по городу.

Джулиет потребовалось некоторое время, чтобы вспомнить навыки езды на велосипеде, но уже через несколько минут она с удовольствием промчалась по улице Риволи и вскоре оказалась на площади Бастилии. Очень довольная собой, поставила велосипед на стоянку, а затем побродила среди киосков, раскинувшихся на бульваре Ришара Ленуара, наслаждаясь экстравагантными витринами и сопротивляясь желанию все купить. Она приехала сюда на четыре недели. У нее будет достаточно времени, чтобы справиться со всеми соблазнами. Джулиет остановилась перед прилавком с помидорами, удивляясь их формам, размерам и цветам – от темно-фиолетового до кроваво-красного и цитриново-желтого. Рядом был навален латук – от остроконечного и бледно-зеленого до пушистых голов карминово-красного цвета, – а рядом с ним – редис, крепкий, розовый и белый. Соседний сырный ларек заманил ее запахом конюшни. Крошечные молочно-белые козьи сыры лежали рядом с золотистым конте и мраморными клиньями рокфора – на выбор было, наверное, пятьдесят или сто сортов, их названия и цены были написаны витиеватым черным шрифтом. Цветочный киоск был забит букетами зимних цветов, завернутых в коричневую бумагу и перевязанных бечевкой. С устричного прилавка веяло морской водой. Башня свежеиспеченных булочек таяла на глазах, Джулиет успела схватить одну, пока они все не исчезли.

Повсюду стояли очереди, каждый посетитель серьезно обсуждал с продавцом свою покупку, снимая пробу предложенного с ножа, прежде чем расплатиться. Дегустация и выбор – дело серьезное, и никто не терял терпения, каким бы обстоятельным ни был разговор.

Пройдя по одной стороне рынка и поднявшись по другой, Джулиет остановила свой выбор на курице, зажаренной на вертеле в хариссе до красно-золотистого цвета кожицы. К ней добавился салат, saucisson sec^[84], кусок утиного rillette^[85]. При бережном подходе этого набора должно было хватить на обед и ужин на несколько дней, надо только будет покупать хлеб. Она также взяла несколько сочных лимонов, брикет масла из Камарга, усыпанного кристаллами соли, и кофе в зернах. А потом зависла перед рядами пирожных, каждое из которых было произведением искусства. Un plaisir coupable – «Тайная страсть» – станет ей наградой, когда она закончит еще две главы. Tarte aux pommes, mille-feuilles, religieuses, èclairs, babas au rhum, Mont Blancs, opéra^[86], пропитанная кофе… В конце концов она выбрала «Париж-Брест» с начинкой из пралине и пакет мадленок, чтобы макать их в кофе.

Корзина потяжелела, и на обратном пути Джулиет решила не рисковать, перевозя ее на багажнике велосипеда. Она побрела домой через Марэ. Маленькие улочки были заполнены туристами и парижанами, которые направлялись в шумные кафе и рестораны, предлагающие бублики, фалафель и острые кебабы.

Она прошла мимо маленького кафе, где когда-то они с Натали проводили время. Там она впервые встретила Оливье. Оно ничуть не изменилось. Если подойти к двери и вдохнуть, то даже запах был тот же, только без сигаретного дыма. Джулиет увидела стол, за которым они обычно сидели. На мгновение у нее возникло искушение зайти и выпить кофе, сказав себе, что это исключительно для уточнения деталей: каков цвет покрытия, какие гравюры на стекле. Но сейчас у нее не было времени. Натали написала, что ждет Джулиет в ресторане «Розовая мама» в Девятом округе, так что ей нужно было спешить домой, чтобы принять ванну и переодеться. В конце недели она вернется, чтобы примерить непрактичные туфли, попробовать, подойдут ли ей экзотические духи, и купить что-нибудь в «Марьяж фрэр» – старинной чайной лавке с манящей витриной, уставленной банками с причудливыми названиями.

Через час она выбралась из ванны, причесалась и надела единственное маленькое черное платье, которое взяла с собой. С черными ботинками на плоской подошве оно выглядело не слишком торжественно, но вполне удовлетворительно. Накинув блейзер с подвернутыми рукавами и повязав свой верный шарф, Джулиет почувствовала себя уверенно.

Выходя из дома, в холле она снова встретила Мелиссу и рассказала ей, куда идет.

– «Розовая мама» – это потрясающе. Это мечта «Инстаграма»^[87], – сказала ей Мелисса. – Идеально подходит для девичьего ланча. Тебе понравится.

– Я встречаюсь со своей старейшей подругой. Мы не виделись более тридцати лет.

– Тридцать лет? – Мелисса выглядела изумленной.

Джулиет поняла, что самой Мелиссе, вероятно, еще не было тридцати.

– Они пролетели, как пять минут.

– Вам придется многое наверстать. Слушай, если ты свободна завтра вечером, может, зайдешь к нам выпить? Будет несколько друзей.

– Это было бы чудесно. – Джулиет искренне обрадовалась.

– Приятно, когда кто-то приезжает хоть на какой-то приличный срок. Обычно люди остаются максимум на неделю.

– Это очень любезно с вашей стороны. Что-нибудь принести?

– О нет. Только себя. – Мелисса выглядела довольной. – Часам к семи.

– Тогда увидимся.

Заведение «Розовая мама», расположенное в месте схождения двух улиц, было, как и следовало из названия, эффектно розовым, с пышной зеленью на подоконниках и по фасаду. Внутри на стенах и полках висели несочетаемые картины, зеркала и растения, демонстрировавшие раздутый и бессовестный максимализм. Джулиет с первого взгляда полюбила этот дом за его экстравагантность и жизнерадостность.

Больше всего на свете ей хотелось побывать здесь вместе с Иззи. Именно такое заведение пришлось бы ей по вкусу. Как только дочь вернется из Южной Америки, они приедут сюда, в Париж. Иззи была заядлой туристкой и обожала сувениры – Джулиет уже представляла себе, как та покупает брелок для ключей с Эйфелевой башней, полосатый бретонский топ и берет и умоляет совершить речную прогулку по Сене.

Джулиет вдруг ощутила, как не хватает ей энергии дочери, ее широко раскрытых глаз, сияющих любовью ко всему, что может предложить жизнь. Для Иззи стакан всегда был наполовину полон, и это отношение к жизни поднимало Джулиет настроение. Джулиет считала себя оптимисткой, но на фоне Иззи все выглядели унылыми осликами Иа-Иа. Заведение «Розовая мама» словно воплощало ее дочь: молодое и жизнерадостное, оно вызывало улыбку у каждого, кто сюда заглядывал.

Джулиет прошла на верхний ярус, где стены и крыша были полностью сделаны из стекла, а со стропил свисали увитые плющом фонари. Натали помахала ей рукой, бутылка розе уже была открыта. Она вскочила; шикарный белый твидовый пиджак и очень широкие брюки палаццо являли гламурную противоположность ее рабочего образа.

– Не представляешь, как мне пришлось потрудиться, чтобы получить здесь столик, – рассмеялась она.

– Мне нравится,– сказала Джулиет.– Это самый красивый ресторан, в котором я когда-либо была. И поглядите-ка на нее!– Она потрогала белую камелию на лацкане Натали.– Très Coco Chanel^[88].

– Это мой бунт против необходимости в баре носить только черное.

Джулиет скорчила гримаску, указывая на свой наряд:

– Мне нужен добрый совет по части шопинга. У меня целый список вещей, которые я хочу. Я выбросила почти весь свой гардероб, когда мы освобождали дом. Хочу начать все сначала.

– Тебе не нужно просить дважды. Считай меня своей личной королевой шопинга.

– Твоя тетя еще держит магазин? Жижи, наверное, уже совсем старенькая. Восемьдесят, наверное?

– К сожалению, Жижи скончалась несколько лет назад. – Натали вздохнула. – Именно благодаря ей я смогла открыть бар. Она оставила все мне.

– Мне так жаль. – Джулиет коснулась ее руки.

– Она для меня очень много значила. И она бы гордилась тем, что я сделала. Песня, в честь которой я назвала бар, звучала на ее похоронах. Она была так увлечена джазом. За полгода до смерти еще ездила на фестивали.

Они сели. Джулиет наслаждалась видом на залитый солнцем зал с деревянным полом и прозрачными стенами, а также на бирюзовый бар в дальнем его конце.

Натали наполнила бокалы и предложила тост:

– За возрождение нашей дружбы. У меня такое чувство, что мы очень подходим друг другу. И я думаю, ты не просто так вернулась в мою жизнь.

– Даже так?

Лицо Натали омрачила неуверенность.

– У меня есть одна идея. Останови меня, если я покажусь излишне самонадеянной: нет ничего более раздражающего, чем тот, кто думает, что его посетила отличная мысль, а на самом деле она ужасна, – но…

Она замялась, внезапно засомневавшись.

– Продолжай, пожалуйста.

– Я давно об этом думаю. И несколько человек предложили мне… Я ничего не делала, потому что не знала, с чего начать. Вот тут-то ты и могла бы мне помочь.

Джулиет положила ладонь на руку Натали и улыбнулась:

– Кажется, я знаю, что ты собираешься сказать. Книга. Ты хочешь написать книгу.

– Откуда ты узнала? – Натали моргнула.

– Когда я вчера уходила, мне пришло в голову, что из «Девушки, которая плакала шампанским» получится отличная история. Я собиралась предложить тебе подумать об этом. А теперь, когда ты рассказала мне о Жижи, я еще больше уверена, что это отличная идея.

– Боже мой. Это должно было случиться, да?

– Может, это синхронизация судеб? Может, когда я увидела тебя в том журнале, что-то потянуло меня к тебе?

– Синхронизация судеб, фатум, удача – мне все равно, что это. Я просто очень рада, что ты считаешь это хорошей идеей.

– Да. А теперь расскажи мне, что ты хочешь написать. Какой видишь книгу. Что делает ее особенной?

Эти вопросы Джулиет всегда задавала своим клиентам, поскольку знала, что если они не смогут на них ответить, то будет трудно воплотить идею в магию слов.

Натали сделала глоток вина, оглядела зал, а потом начала говорить:

– Я вижу это как дневник, книгу рецептов, винный гид и любовное письмо Парижу. Очень интимное, откровенное и искреннее – в ней все слезы, связанные с «Девушкой, которая плакала шампанским», например смерть Жижи, но также и радость. И люди. Их истории. Мои сотрудники, мои клиенты, поставщики. Ошибки, которые я совершала, и споры, которые вела, и как я десять миллионов раз чуть не ушла, но что-то заставляло меня продолжать.– Натали, переполненная эмоциями, чуть не расплакалась.– Мне было так тяжело, но если я вдохновлю еще одного человека на осуществление своей мечты, это будет того стоить. А если нет, то читатели смогут хранить частичку моей мечты у себя дома. Приготовить мой гриль-кроттен^[89] или crème brûlée^[90] и представить, что они там, со мной. Мне нужны не только прекрасные фотографии, но и прекрасный текст. Я хочу, чтобы люди плакали. Чтобы они разделили все мои чувства. Мое разочарование, мой страх, мой ужас. Но также и мою радость. Да, я очень хочу, чтобы они почувствовали мою радость.

Она сидела обессиленная. Джулиет кивнула:

– Я вижу это. А еще лучше – чувствую. – Она приложила кулак к животу. – Не так много проектов, которые я чувствую нутром. И я бы не взялась за это, если бы не испытывала такого волнения. Я с удовольствием помогу тебе. Думаю, это почти само собой получится. Хотя… – Она подняла палец. – Такая книга сложна. Это конкурентный рынок. Нужно обладать большим техническим мастерством, чтобы сделать ее сбалансированной. Есть над чем подумать.

– Я в этом не сомневаюсь, – согласилась Натали. – Простые вещи всегда требуют наибольшего внимания. Я знаю это лучше, чем кто-либо другой. И нам незачем прятаться.

– Вот именно. Нам нужно составить развернутый план. Напишем как можно больше.

– У меня есть фотограф, которого я бы с удовольствием пригласила. Одна из моих официанток. Ее работы очень стильные, но игривые. Она принимает несовершенство – благодаря этому разные шероховатости становятся привлекательнее вылизанного совершенства.

– Я только за, – сказала Джулиет. – Совершенство пугает. – Она протянула Натали руку для пожатия. – Я здесь до конца месяца. Посмотрим, что у нас получится.

– А что насчет гонорара? Я не жду одолжения. Я хочу быть деловым человеком.

– Этот проект заводит меня. Его идея – то, во что я действительно верю. Ну и потом, я думаю, ты отлично справишься. Я просто покажу направление.

Судя по виду, Натали одолевали сомнения.

– Хорошо. Но пока ты здесь, можешь есть в моем баре в любое время. За мой счет.

Джулиет с улыбкой откинулась на спинку кресла:

– Справедливый обмен – это не грабеж.

Она была искренне взволнована. Она не говорила Натали о своей книге. Пока еще нет. Она знала, что Натали встревожится, решит, что отнимает у подруги время. Но Джулиет привыкла переключаться с одной писанины на другую. Она управится с обеими.

Официантка принесла закуски – пухлые шарики сливочной бурраты с оливковым маслом и базиликом, – и подруги с восторгом их поглощали. Остаток трапезы они просто болтали, наслаждаясь обществом друг друга, вспоминая, что им нравится друг в друге и почему они заставляют друг друга смеяться. Они сделали селфи на фоне возвышающегося над ними лингвини с омаром на двоих и отправили его Иззи.

– Не могу дождаться, когда ты с ней познакомишься. Ты ее полюбишь. – Джулиет представила себе их троих в Париже. – Нат тебе тоже понравится, он милый, но он не захочет идти к Анжелике за горячим шоколадом или примерять ботинки.

– Пришли ее поработать ко мне, – предложила Натали. – Ей будет весело.

– Могу себе представить.

Когда принесли кофе, Натали постучала ложкой по краю своей чашки:

– Итак, я выпила несколько бокалов вина, и ты тоже. Пришло время поговорить о слоне в комнате^[91]. – Она посмотрела в глаза Джулиет.

Джулиет сглотнула:

– Ты имеешь в виду Оливье.

– Он что-то натворил? Поэтому ты уехала?

– О боже, нет!

– А он решил именно так. Подумал, что сделал что-то ужасное и ты сбежала. От него.

– Ничего подобного, – яростно сказала Джулиет. – Оливье Годар – лучшее, что когда-либо случалось со мной. Он изменил мою жизнь.

Глава 16

Наивная

Вывеска «Defense de cracher» гласила… Я наморщила лоб, гадая, что означает «крашер».

– «Не плеваться», – перевела Натали, видя мое недоумение. – На случай, если возникнет искушение.

Я рассмеялась:

– Постараюсь удержаться.

Я чувствовала, что начинаю потеть. На улице было холодно, но здесь, в метро, дымно и душно. После того, что произошло за неделю до того на Северном вокзале, я нервничала. Мы направлялись на Монмартр, и я предпочла бы пройтись пешком. Но Натали была против.

– Просто будь смелей, смотри на людей и спрячь сумку под куртку, – наставляла она меня, держа за руку.

И мы побежали вниз, в неизвестность, на станцию «Площадь Согласия», оставляя дневной свет позади.

Натали жила в Париже меньше полугода, но казалось, она здесь своя. Несмотря на то что она знала французский не больше моего, она гораздо увереннее произносила восклицания и просьбы. «Excusez-moi»^[92], – говорила она со злобным взглядом, если кто-то оказывался на ее пути. Я еще не так расхрабрилась, бесконечно бормотала «пардон» и бегала по улицам, стараясь ни на кого не натолкнуться, словно сумасшедший жук.

У платформы стоял поезд. Натали втолкнула меня в вагон, и мы очутились в центре субботней давки. Оставалось только смиренно прижаться к тем, кто оказался рядом. Постепенно коктейль молочного оттенка с полудюймом пастиса^[93] начал действовать. Не зря мы «подкрепились» перед выходом. После трех остановок я позволила себе расслабиться, покачиваясь в такт поезду, который проносился через брюхо Парижа к станции метро «Аббес», к базилике Сакре-Кёр, где должен был начаться наш вечер.

Я улыбнулась Натали. Мы были одеты по высшему разряду. На мне были кожаная юбка и кружевная рубашка, я позаимствовала у Натали сливовую помаду и много черной подводки для глаз. Натали надела очень короткое клетчатое платье, ковбойские сапоги и джинсовую куртку с меховой подкладкой. Я завороженно смотрела на наши отражения в окне поезда. Несмотря на волнение, я никогда не чувствовала себя такой свободной, такой раскрепощенной, такой полной предвкушения. Субботний вечер в Вустере не вызвал бы ни у кого бабочек в животе. В нем была какая-то неизбежность, которая разрушала душу. Если бы я осталась дома, то, скорее всего, сидела бы в пабе и тщетно искала в скучной толпе потенциальную вторую половинку. Ночь закончилась бы разочарованием и жареным мясом.

Здесь же, в Париже, могло произойти все, что угодно.

– Обзорный тур начинается здесь, – сказала Натали, когда мы вышли на улицу и направились к широким ступеням, ведущим к базилике.

Мы мчались друг за другом вверх, отдуваясь и смеясь, выдыхая облачка белого пара, а потом стояли на каменной балюстраде и смотрели на Город света, на сахарно-хрустальные купола Сакре-Кёр позади нас. На закате вдоль линии горизонта появились оранжевые и фиолетовые полосы – разноцветный фон для сотен и тысяч парижских крыш.

– Смотри, – прошептала Натали, указывая на город.

Проследив за ее взглядом, я увидела вдалеке Эйфелеву башню, нависшую над городом, словно защищая его. У меня перехватило дыхание, а на глаза навернулись слезы.

– Ты плачешь. – Натали толкнула меня локтем.

– Нет, не плачу. – Я рассмеялась сквозь слезы.

– Знаешь что? Я тоже плакала, когда впервые увидела его. Это просто такой чертовски… Париж.

Она была права. Это был непомерно большой Париж, и мне это нравилось. Ночной воздух трепал мои волосы и наполнял легкие холодной остротой, мои вены пели от пастиса и радости, а передо мной простирались миллионы возможностей, перемигиваясь под серебряным небом.

– Пойдем. – Натали потянула меня за руку. – Мы отправимся на площадь Тертр. Только не привлекай внимание, если не хочешь, чтобы тебя обокрали. Если хочешь, чтобы тебя нарисовали, я договорюсь.

Через несколько минут мы оказались на мощенной булыжником площади. Вдоль нее располагались десятки ресторанов, а запах fruits crèpes^[94] соблазнил голодных туристов присесть под навесом и чем-нибудь перекусить, возможно, с чашкой горячего шоколада или verre du vin^[95]. Среди голых платанов в центре стояли десятки художников с мольбертами, окруженные образцами своих работ. Закутанные в тяжелые пальто и шарфы, в перчатках без пальцев, мужчины и женщины, одни отстраненные, другие увлеченные общением, большинство из них курили в ожидании желающей запечатлеться жертвы. В воздухе чувствовалась история, здесь витали призраки всех тех ушедших художников, которые старались заработать на жизнь. Товарищество, пьянство, интрижки, страсть: их наследие до сих пор отражалось на лицах преемников. Некоторые из них добились славы, и это давало надежду поколениям, шедшим по их стопам.

– Пойдем. – Натали взяла меня за руку и потащила сквозь толпу.

Я быстро поняла, что она не любит задерживаться. Она привела меня в маленький ресторанчик: столики покрыты красной клетчатой тканью в тон балдахину, окна с белыми ставнями. Свет из окон падал на булыжную мостовую.

Мы ели crèpes с ветчиной и сыром. Блинчики, казалось, таяли на языке, соленые, пикантные, только маленькие – прогулка обострила мой аппетит, – поэтому после них мы заказали сладкие, с карамелизированным яблоком и взбитыми сливками. Это напомнило мне о кальвадосе, который я пила с Жаном Луи накануне вечером. Я подумала, не стоит ли мне поговорить с Натали о Бобуа, но это показалось мне неосмотрительным, хотя я немного беспокоилась о Коринн и не знала, как себя с ней вести.

К этому времени Натали уже доела свой crèpe и подала официанту сигнал, чтобы тот принес счет. Я немного устала – поездка в метро, прогулка и еда утомили меня, – но я чувствовала, что это только начало вечера и никуда от этого не деться. К тому же я поняла, что идти в ногу с Натали – та еще задачка.

– Хорошо, – сказала она, вскочив и высыпав на стол несколько франковых купюр поверх счета. Я потянулась за кошельком, но она отмахнулась от меня. – Мы закончили с туризмом. Теперь мы увидим настоящий Париж. Allons-y!

Площадь Пигаль превзошла все мои ожидания. Я, маленький пугливый мышонок, никогда такого не видела и в подобных местах не бывала. Натали, конечно, выросла в Нью-Йорке, поэтому яркие огни были для нее пустяком. Я же была ошеломлена. Я никогда не знала такого бешеного ритма, такого буйного, яркого и шумного места. Ослепленная неоновыми вспышками «XXX»^[96] у кинотеатров, я держала за руку Натали, когда мы пробирались по бульвару Клиши.

Я была напугана и взволнована. Это было так вопиюще и бессовестно порочно. Все были смелыми и красивыми. Я никогда не видела таких обтягивающих или коротких нарядов, столько обнаженной кожи в холодную ночь, столько помады и столько улыбок. Движение транспорта, музыка, льющаяся из магазинов, смех кружили мне голову. Я задохнулась, когда увидела в витрине возмутительные вещи: ремни, секс-игрушки из ПВХ, шпильки и шестидюймовые каблуки.

Натали смеялась над выражением моего лица.

– Добро пожаловать в район красных фонарей, дорогая. Разве ты раньше не видела ничего подобного?

– Нет, не видела, – ответила я чопорно.

– В Вустере нет секс-шопов?

– Насколько я знаю, нет.

У меня перехватило горло. Я сомневалась, безопасно ли для нас в таком районе. И все же было что-то захватывающее в том, чтобы находиться на краю опасности. Жутковатое, непристойное место, но в нем было и что-то радостное. Никого не волновало, что о нем подумают, – полная противоположность тому миру, откуда приехала я, где все постоянно беспокоились из-за чужого мнения. Я представила, с каким неодобрением посмотрела бы на все это моя мать, и выбросила этот образ из головы. Она ужаснулась бы, увидев меня здесь: этого-то она и боялась. Боялась, что, оказавшись в Париже, я неминуемо попаду сюда.

И это заставляло меня еще больше стесняться своей неопытности. В моем прошлом был только один парень, Энтони. Секс с ним не оправдал моих надежд. Он был не то чтобы ужасен, но и не полностью удовлетворителен – в том смысле, что я никогда не доходила до высшей точки. А потом был Хакс – Марк Хакстейбл, который, вероятно, стал причиной того, что я провалила экзамены. Он взял меня на вечеринке одной холодной зимней ночью в свободной спальне – теплый рот и холодные руки – и показал мне, из-за чего вся эта суета. А потом больше никогда со мной не разговаривал.

Окажется ли Оливье таким же? Неужели я сама себя унизила? Неужели я была дурой, думая, что раз я показалась ему очаровательной, то он будет рад встрече сегодня вечером? Или же он, как Хакс, тупо завалит меня?

Так же как я привыкла к метро, я привыкла и к наглости площади Пигаль. Время от времени какой-нибудь мужчина с интересом смотрел на нас, но Натали бросала на него такой враждебный взгляд, что он исчезал. Чтобы выжить в этом городе, нужно иметь характер, поняла я, а его у меня не было. Я была слишком кроткой и покорной. Слишком быстро извинялась, слишком стремилась угодить. Но если я хочу выжить, мне придется притворяться. Я подняла голову, расправила плечи, придала лицу надменное выражение и ускорила шаг. Кажется, это сработало.

– Не торопись, – сказала Натали, когда я устремилась вперед.

Мы взялись за руки, люди отступали в сторону, чтобы пропустить нас, и смотрели на нас, чтобы понять, кто мы такие: мы шли так, будто улица принадлежала нам, – широко улыбаясь, сверкая глазами, воодушевленные нашей молодостью.

В конце концов Натали провела меня по одной боковой улочке, потом по другой, изучая вывески на дверях. Здесь были и закусочные, и солярии, и маленькие захудалые книжные магазинчики, торгующие сомнительными журналами. Мусор валялся в сточных канавах, мужчины наклонялись, чтобы поговорить с пассажирами машин, притулившихся к обочине. Я не хотела знать, о чем они говорят. Здесь я чувствовала себя более уязвимой, чем на оживленном бульваре, потому что вокруг было слишком много теней.

Но в конце концов Натали просияла:

– Вот мы и пришли.

Как только дверь открылась, я почувствовала, как музыка коснулась меня и потянула вниз по деревянной лестнице, мимо красных стен, увешанных помятыми и оборванными плакатами. Мы оказались в комнате, полной людей, завороженных исполнителями. На сцене было почти так же людно, как и в зале: я насчитала по меньшей мере двенадцать человек, все они стояли вокруг девушки с черными волосами, собранными на макушке, в облегающем изумрудно-зеленом платье и с огромными золотыми кольцами в ушах. Она пела хриплым голосом, закрыв глаза и широко улыбаясь, а музыка, сопровождавшая ее пение, то нежно соблазняла, то буйствовала, кружась и скользя от музыканта к музыканту. Звучали барабаны, трубы, саксофоны и контрабас. Прямо-таки сущая какофония, но она гипнотизировала, завораживала и радовала одновременно.

Песня нарастала до крещендо и завершилась взрывным финалом, после чего музыканты ушли со сцены на перерыв под восторженные аплодисменты. Натали направилась к бару. Следуя за ней, я увидела, как она подскочила к кому-то, и мое сердце заколотилось.

Это был он. В белой рубашке с расстегнутым воротом и черных джинсах. Натали поманила меня к себе. У меня пересохло во рту от волнения. Я не знала, что ему сказать, хотя он улыбался мне.

Я хотела протянуть руку, до мозга костей англичанка, но он проигнорировал ее, наклонившись вперед и расцеловав меня в обе щеки. Глаза стоявшей рядом со мной Натали блестели, и она одобрительно кивнула.

– Bon soir. Ça va?^[97] – Это прозвучало так неуместно, что я рассмеялась, чтобы скрыть свою неловкость.– Le band – c’est… fantastique^[98].

– Oui, c’est mon groupe préféré. Ils sont incroyables^[99]. – Он остановился, увидев панику в моих глазах. – Моя любимая группа. Я вижу их каждую неделю. Они выступают по всему Парижу.

Я почувствовала облегчение: он, похоже, не возражал против того, чтобы говорить по-английски. Это было довольно трудно из-за шума. Даже если группа не играла, фоновая музыка была громкой, все разговаривали и смеялись, так что я уже напрягалась, чтобы расслышать, что он говорит.

– Quelque chose à boire?^[100] – Он указал на нас обеих и изобразил, будто пьет из бутылки.

– Oui! Merci!^[101] – Натали согласилась от нашего имени.– Deux bières^[102]. – Она протянула ему скомканную купюру, и он послушно отошел к бару. – Боже мой. Он влюбился в тебя! – воскликнула Натали. – Как он на тебя смотрит!

– Да неужели?

Я не понимала, что его так завораживает.

Натали нахмурилась:

– Тебе действительно нужно поработать над своей уверенностью.

Она не ошиблась. Я никогда не была уверенной в себе. Я никому в этом не признавалась, но провал на экзаменах в университет принес мне тайное облегчение. Я была поражена, что у меня хватило смелости доехать до Парижа; правда, все лето во мне звенели тревожные колокольчики. Я знала, что должна действовать, если не хочу пойти по пути, который наметила для меня мать: выйти замуж за милого местного парня с полезной профессией и купить дом у дороги. Если бы я вступила в третий год относительно самостоятельной жизни в маленьком городке, то никогда бы не выбралась оттуда.

– Ты такая красивая, – сказала Натали. – И ты умная и веселая, но очень тихая и английская. Полная противоположность мне. Он бы никогда на меня не посмотрел.

Я почувствовала прилив гордости. Я прошла долгий путь. В буквальном смысле – ведь вот она я, в пропахшем потом ночном клубе на площади Пигаль, разглядываю парня своей мечты.

Когда Оливье вернулся, я взяла у него бутылку пива, вскинула ее, показывая, что пью за него, и почти осушила одним глотком.

Группа вернулась из-за кулис, раздались аплодисменты.

– Пойдемте, – сказал Оливье. – Нам туда.

Он положил руку мне на плечо и повел к сцене, проталкиваясь сквозь толпу. Я обернулась, чтобы выяснить, идет ли за мной Натали, но она с улыбкой подняла руку и исчезла в толпе. С ней все будет в порядке. Натали была не из тех, кого пугает одиночество на концерте.

Мы стояли рядом, я и Оливье, близко, но не касаясь друг друга. Я вдыхала его аромат и чувствовала жар его тела позади, всего в нескольких дюймах за своей спиной. Певица сидела у микрофона, закрыв глаза, и, покачиваясь из стороны в сторону, негромко пела вступление, шепча слова соблазна. Все мои чувства были напряжены, но в то же время я была расслаблена как никогда: этого момента я ждала всю жизнь.

Я боролась с желанием прислониться к Оливье. Он был небольшого роста, но его грудь казалась мне надежным приютом, и от тоски у меня перехватило горло. Я глотнула пива, чтобы успокоиться. Что со мной происходит? Желания никогда не одолевали меня, но, возможно, Париж что-то во мне разблокировал.

Темп музыки нарастал, становился все более неистовым, масса зрителей пришла в движение. Кто-то меня толкнул, Оливье тут же протянул руку и обхватил меня, притянул к себе, не отрывая взгляда от сцены. Мы стояли неподвижно среди воцарившегося хаоса, улавливая дыхание друг друга. Я ощущала себя бутылкой взболтанного шампанского, пузырьки разлетались по моим венам, готовые взорваться в любой момент, и думала, ощущает ли он мое учащенное сердцебиение. Как я могла испытывать такие сильные чувства к человеку, с которым едва знакома?

«Удар молнии», – вспомнила я слова Натали. До сих пор я не верила в любовь с первого взгляда – или, по крайней мере, не верила, что испытаю ее сама и что кто-то другой почувствует то же самое. Натали увидела это между мной и Оливье – таинственную химию, которая соединяет двух людей, не знавших друг друга раньше. И она была так рада за меня. Я не могла поверить, что кто-то может быть таким добрым и бескорыстным. Мои подруги в Вустере сражались бы со мной за парня зубами и когтями. На сцене дикие трубы соревновались друг с другом, подстегиваемые свирепым барабанным боем и громоподобным басом, над всем этим возвышался голос певицы. Оливье взял меня за руку и закружил, чтобы мы могли присоединиться к танцу. Мы двигались в идеальном ритме, не отрывая глаз друг от друга, отбивая ритм ногами. Ничего вычурного, никаких причудливых движений, просто наша собственная секретная техника, которая постороннему человеку показалась бы идеально отрепетированной.

Когда группа достигла кульминации и шоу закончилось под восторженные аплодисменты, мы остановились и посмотрели друг на друга, улыбаясь, оба немного смущенные.

Натали, побледневшая и вспотевшая, вскочила и разорвала заколдованный круг. За время нашего отсутствия она определенно выпила еще несколько стаканчиков.

– Привет, ребята, – сказала она. – Мы собираемся в другой клуб. Ты идешь?

Я заколебалась, не зная, чего хочу больше.

– Я думаю, – сказал Оливье, – мы лучше выпьем в тишине. Вдвоем.

– Круто, – сказала Натали, ее глаза сияли от радости.

– Ты не пропадешь? – спросила я, внезапно встревожившись.

Было бы безответственно позволить подруге отправиться в ночь одной с кучей незнакомцев.

– Со мной все будет в порядке. Я могу о себе позаботиться, обещаю. – Она потянулась и обняла меня, шепча на ухо: – Он прекрасен. Вы прекрасны вместе. Повеселитесь.

Мы с Оливье взяли свои пальто, вышли, окунувшись в холодный ночной воздух, и рука об руку зашагали по улице. Не зная, где нахожусь, на мгновение я запаниковала. Если что-то пойдет не так, как я найду дорогу домой? Хватит ли у меня смелости отправиться на метро поздно вечером в одиночку? Я подавила панику, не желая показывать свои сомнения.

– Я знаю хороший бар на улице Мучеников, – сказал Оливье. – Мы можем выпить, а потом я провожу тебя.

Я неуверенно посмотрела на него.

– Не волнуйся, я не маньяк. А Натали пообещала, что убьет меня, если с тобой что-нибудь случится.

– Она это серьезно, – засмеялась я.

– Знаю. – Он горько улыбнулся.

И мы отправились обратно на шумную площадь Пигаль, где он взял меня за руку и повел через хаос на более спокойные улицы. Непривычные сапоги начали натирать мне ноги, но я не хотела жаловаться. Мы шли очень близко друг к другу, и в какой-то момент наши пальцы переплелись. Я расспросила его, что он делает в Париже, о его надеждах и мечтах, и он рассказал мне, что изучает право в университете.

– Я должен идти по стопам своего отца. Хотел бы изучать литературу, но меня ждет другая работа.

– Родители заставили?

– У меня нет выбора. – Он пожал плечами. – Для меня все предопределено.

Его мир был так далек от моего. Мир привилегий и богатства. Его мать была танцовщицей – она бросила балет и содержала собственную школу танцев. Я представила ее, красивую, элегантную, и загрустила, вспомнив свою маму: маленькую, кругленькую и нескладную. Я сказала себе, что не должна стыдиться. Мои родители были хорошими, добрыми и любили меня, а это главное.

Оливье привел меня в знакомый ему бар. Там было шумно и накурено, но он усадил меня за маленький столик в глубине и заказал нам по бокалу вина. Мы проговорили больше часа, и я рассказала ему о своей мечте – работать в журналах, стать журналистом. Было немного неловко, когда я объяснила, что недостаточно хорошо сдала экзамены, чтобы поступить в университет.

Он пренебрежительно пожал плечами: я уже начала привыкать к этому жесту, которым французы выражали несогласие с услышанным.

– Это сделает тебя более интересным человеком, – сказал он. – Ты будешь думать не так, как все.

– Ты так считаешь?

Мне такое в голову не приходило. Я чувствовала себя неудачницей.

– Ты будешь учиться у самой жизни и людей. Что думать, что говорить, что читать.

Я вспомнила, что при первой встрече он был погружен в книгу.

– Та книга, которую ты читал в баре… О чем она?

– Ах, – сказал он. – «Большой Мольн». Ален-Фурнье. Это лучшая книга в мире. Я перечитываю ее дважды в год. – Он прижал кулак к груди. – Она заставляет меня чувствовать и надеяться. На любовь. – Он потянулся к своему пальто и достал книгу из внутреннего кармана. – Могу дать почитать.

– Правда? – Я перевернула книгу, открыла обложку и увидела дарственную надпись: Оливье от какой-то Дельфины. – Она на французском, я никогда не смогу ее одолеть.

– Но ты должна прочитать ее. – Он нахмурился. – Всем следует это сделать.

– Я постараюсь. Спасибо. Обещаю, что верну.

– Главное, не потеряй. Это подарок моей крестной.

Я спрятала книгу в сумку. Я буду хранить ее всю жизнь.

– А какая твоя любимая книга? – спросил он, и я подумала, что мой ответ, вероятно, имеет большое значение.

– «Грозовой перевал». Эмили Бронте.

– «Грозовой перевал»,– кивнул он, и я постаралась не рассмеяться над его произношением; «Вуззеринг итес»^[103].

Я была поражена, что он слышал о ней: сама-то я под угрозой смерти не смогла бы назвать ни одного французского писателя девятнадцатого века. Мне обязательно нужно выполнить это домашнее задание. Я тратила свою жизнь на модные журналы, в то время как мне следовало бы углубиться в литературу и совершенствовать свой ум. Так я могла произвести впечатление на красивого, умного Оливье, который смотрел на меня, будто во мне кроются ответы на все его вопросы.

Что он во мне нашел?

Может быть, то, что я англичанка, было для него такой же экзотикой, как и то, что он француз, – для меня?

Может, его привлекла моя дизайнерская одежда?

А может, это была простая химия? Мы, конечно, не могли оторвать друг от друга глаз и пользовались любой возможностью, чтобы сомкнуть пальцы или коснуться друг друга ладонью. Между нами витало предчувствие чего-то большего. Это было захватывающе. Ничего подобного я раньше не испытывала.

Бар собирались закрывать. Уже перевалило за полночь. Мы неохотно допили свои бокалы и вышли в устрично-серый цвет парижской ночи. Я дрожала от пронизывающего ветра, который, казалось, преследовал нас за каждым углом. Оливье снял со своей шеи желтый шарф и обмотал его вокруг моей, завязав таким узлом, который мне никогда не удалось бы повторить. Я замерла под фонарным столбом, глядя на него, взволнованная его рыцарством, его добротой, его нежным прикосновением. Он ухватился за концы шарфа, а затем притянул меня к себе.

Первый поцелуй в свете фонаря, под бдительной луной, в сердце Парижа – это прекрасно.

Глава 17

Джулиет смотрела на Натали, вспоминая ту ночь, тот самый первый поцелуй. Многое ли она должна рассказать подруге? Она сомневалась, что готова раскрыть прошлое, все еще пыталась разобраться в нем и не достигла поворотного момента в своей истории. Того момента, о котором она потом жалела каждую ночь своей жизни.

Может, рассказав Натали о том, что сегодня обнаружила, она собьет подругу со следа. Джулиет достала телефон и нашла ссылку на статью. И снова ее пульс участился, когда она увидела на экране лицо Оливье. Он был так близко и в то же время так недосягаем.

– Я нашла это перед самым выходом. Что скажешь?

Натали впилась глазами в текст:

– Боже мой. Я и понятия не имела. Мы перестали общаться сразу после его женитьбы. Но не думаю, что его жене было до меня дело. Она была такая… застегнутая на все пуговицы.

– Ты с ней встречалась?

– Она тоже американка. Вся такая из Лиги плюща^[104]. Очень ценила свой статус. На сто процентов вышла за него из-за его родителей. – Натали постучала пальцем по изображению Оливье на экране. – Тебе нужно поговорить с ним.

– Он наверняка уже встретил кого-то другого. Только посмотри на него.

– Возможно. Или нет.

– Он не захочет меня видеть.

– Ты шутишь? Когда ты исчезла, осколки собирать пришлось мне. Он был раздавлен. Ночь за ночью мне приходилось слушать, как он размышляет, что он сделал не так. Джулиет, он был сломлен.

– Я уверена, что сейчас он уже смирился с этим.

– Но возможно, магия все еще жива.

– Да у него есть или будет какая-нибудь сногсшибательная подружка-миллениал. Я его не заинтересую.

Нахмурившись, Натали откинулась на спинку стула и скрестила руки на груди:

– Не думала, что ты трусиха. И не нанималась уговаривать тебя.

– Я не трусиха. Я просто реалист. Лучше оставить прошлое там, где оно есть.

– Что ж, тогда я пойду и найду его. Скажу ему, что ты здесь. И он сам решит, хочет ли с тобой связаться.

– No!^[105] – Джулиет запаниковала при этой мысли; она знала, что Натали не шутит. Что она сочтет это своей миссией. Единственный способ остановить этот джаггернаут^[106] – это согласиться. – Хорошо. Я подумаю об этом.

– Просто зайди в магазин и поздоровайся. Просто так. – Натали рассмеялась. – Купи книгу. А там посмотришь. И все сразу станет ясно.

Мысль, что можно зайти в его книжный магазин, а он может оказаться там, ошеломляла.

– Я не могу!

– Что ты теряешь? – Натали нетерпеливо хмыкнула.

– Свое достоинство. – Джулиет не могла смириться с тем, что на его лице появится выражение ужаса.

– Не трусь! – Натали строго посмотрела на нее.

– Мне нужно подумать. И подобрать подходящий наряд.

– Нет, нет, нет: если ты будешь думать, то никогда не сделаешь этого. А выглядишь ты идеально. Поверь мне, ничего лучше не найдешь. Просто немного распуши волосы. – Натали протянула руку и взбила ее боб. – Подкрась губы, а затем поцелуй тыльную сторону руки, чтобы приглушить тон. Может, еще одну пуговицу расстегнуть? Поработай над этим, детка.

Как будто им снова было по двадцать лет, Натали направляла ее, побуждая к действию.

Джулиет почувствовала, как внутри ее зародился импульс, которого она не ощущала с давних пор, – пульсация тепла в самой глубине ее существа, тайное возбуждение. В голове промелькнул томительный образ – соприкосновение обнаженной кожи. Она сжала ноги вместе, пытаясь сохранить целомудрие, но мысли ее блуждали… Об этом она не думала уже очень давно.

– Ты в порядке? – спросила Натали. – Хочешь воды?

– Все хорошо, – ответила Джулиет, стараясь не рассмеяться. – Может, попросить счет?

Ей нужно было побыть наедине со своими мыслями и вновь обретенным открытием, что Оливье не за тридевять земель. Конечно, она собиралась пойти к нему в магазин, но в собственном темпе, а не галопом, как Натали.

В туалетной комнате она посмотрела в зеркало и попыталась увидеть себя глазами Оливье. Узнает ли он ее после стольких лет? Простит ли за то, что она сделала? Она достала красную помаду и нанесла ее, немного колеблясь, затем сделала то, что велела Натали, – поцеловала тыльную сторону руки. С минуту смотрела на отпечаток губ на своей коже, а потом вымыла руки.

Если она не пойдет сейчас, то не решится никогда.

Джулиет сбежала по лестнице ресторана и направилась к Десятому округу. Появится ли снова та химия между ними – сладкая наркотическая тяга, которую она никогда не чувствовала в присутствии кого-то другого? Наконец-то она это узнает… Момент, о котором она столько мечтала, вот-вот станет реальностью.

Глава 18

Наивная

Может ли быть что-то более впечатляющее, более совершенное, чем погружение в парижский роман?

Город словно для собственного развлечения подбирает пары, сводит людей, которые, по его мнению, подходят друг другу, делает так, чтобы они столкнулись где-то на его мощеных улицах, а затем отпускает их встречаться взглядами, держаться за руки, обмениваться продолжительными поцелуями, которым завидует любой прохожий. Игроки на его сцене, на волшебном фоне.

Мы с Оливье расстались у дома Бобуа в два часа ночи.

– Мы можем встретиться завтра? – спросил он, избавив меня от необходимости всю ночь гадать, захочет ли он увидеть меня снова.

– Oui, – ответила я, не раздумывая, забыв о том, что надо изображать спокойствие.

Какой смысл? Я не собиралась притворяться.

– Я могу еще показать тебе Париж. – Он посмотрел на мои сапоги. – У тебя есть более удобная обувь?

Я рассмеялась:

– Есть. – Я почти забыла, как сильно болят мои ноги.

– Je t’attends au Pont des Arts, à midi^[107].

Он снова притянул меня к себе и зашептал на ухо. Мне казалось, я растаю от радости. Я не хотела его отпускать, но мы не могли стоять здесь всю ночь.

– Pont des Arts, à midi,– кивнула я.– À demain^[108].

– Спокойной ночи, – сказал он, и от его акцента мое сердце растаяло.

Я повернула огромную железную ручку двери, толкнула ее и проскользнула внутрь. Я чувствовала себя совсем не так, как та девушка, которая вышла на улицу сегодня днем. Как за двенадцать часов могли произойти такие перемены? Я пролетела по брусчатке и открыла дверь в многоквартирный дом, скинула сапоги, как только вошла, и поползла вверх по лестнице.

Как можно тише я проникла в квартиру, не желая никого будить, а также сознавая, что мое позднее возвращение идет вразрез с приличиями. И не хотела, чтобы мои работодатели осудили меня, если это заметят. Я повесила пальто на вешалку в прихожей и обнаружила, что желтый шарф Оливье все еще на мне. Я сняла его и прижала к лицу. Голова закружилась, когда запах вернул мне Оливье. Я проспала с шаром всю ночь.

В воскресенье в полдень я стояла на мосту Искусств, не зная, на какой стороне деревянного моста мы должны встретиться. Это был один из тех невероятно ярких осенних дней, когда небо кажется неестественно-синим, а все вокруг выделяется на его фоне с удивительной четкостью. Сена красовалась, гордая тем, что прокладывает себе путь через центр этого славного города, демонстрируя свои мосты и все великолепие берегов. Поверхность воды сверкала. Я стояла прямо перед Лувром, а вдалеке, как талисман, снова виднелась Эйфелева башня, словно заверяя меня, что да, я действительно в Париже.

Десятки людей пересекали мост в обоих направлениях, погруженные в свои воскресные дела. Возможно, они держали путь к семье, друзьям или, как я, к новой любви, но, куда бы они ни шли и с кем бы ни встречались, в воздухе витала бесцельная азартность, присущая выходным, радость оттого, что делаешь что-то для себя, беззаботность, свобода от тирании работы.

На широких берегах я увидела художников, устанавливающих свои мольберты, и это напомнило мне о площади Тертр вечером. Повсюду в Париже мне хотелось рисовать, петь или писать, и я чувствовала прилив энергии; должно быть, это и есть вдохновение. Как запечатлеть это чувство и что-то с ним сделать? Как поделиться своими впечатлениями от этого невероятного города? Мне хотелось раскинуть руки и танцевать по мосту, наслаждаясь переполнявшей меня радостью.

Но шли минуты, я сообразила, что торчу здесь уже четверть часа, и мне стало тревожно. Что, если Оливье проснулся сегодня утром, вспомнил вчерашний вечер и содрогнулся, поняв, что совершил огромную ошибку? А что, если он из тех парней, что подкатывают к девушкам ради развлечения, а потом бросают их? Или, самый худший сценарий, какая-нибудь девушка из его прошлого появилась сегодня утром в его квартире с теплым шоколадным печеньем и еще более теплыми объятиями? И все мысли о нашем свидании исчезли из его головы…

Наконец я увидела, как некто мчится ко мне на огромной скорости. Я рассмеялась, разглядев, что это Оливье на роликах. Расстояние между нами быстро сокращалось, и вот он оказался передо мной, вытянув руки и сделав впечатляющий вираж.

– Прости, что опоздал. Не смог вовремя попасть в душ – мои соседи по квартире… – Он пренебрежительно пожал плечами. Затем его лицо озарила улыбка, и он указал на свои ноги. – Так что мне пришлось надеть коньки.

Он покатился со смеху, и я засмеялась вместе с ним, пораженная его знанием английского.

– Ты сумасшедший, – сказала я ему, и мое сердце забилось от еще большего обожания. Он был и крутым, и чудным, иногда выглядел таким чопорным, но при этом не воспринимал себя всерьез. – Так и будешь в них ходить?

– Нет! – Он сел на мост и, достав из рюкзака пару кроссовок, начал снимать ролики. – Это мой секретный способ быстро передвигаться по городу.

Пока он сидя завязывал шнурки, я накинула ему на шею его желтый шарф. Втайне я надеялась, что он разрешит мне оставить его себе, но он этого не сделал, а завязал в невероятно шикарный узел и вскочил на ноги:

– Пойдем.

Я последовала за ним.

– Куда мы идем?

– Знакомиться с лучшим местом в Париже.

– И что это?

– Пер-Лашез. – Он выглядел триумфатором, произнося это название, но я покачала головой:

– La cimetière? Кладбище? – Я остановилась, опешив, и повторила: – Кладбище?

– Поверь мне. Там похоронены знаменитые люди. Это… pèlerinage?^[109] Я не знаю, как вы говорите…

– Паломничество?

– Oui. C’est ça^[110]. Оскар Уайльд, Шопен, Эдит Пиаф. Джим Моррисон.

– Тогда пошли. Идеальный способ провести день.

Я рассмеялась, понимая, что с Оливье меня вечно будут подстерегать неожиданности.

Мы отправились вдоль берега Сены, идя рука об руку под голыми деревьями, пока перед нами не предстал остров Ситэ и Нотр-Дам во всем своем великолепии. Я ахнула, а Оливье приосанился:

– Elle est belle, Notre-Dame, non?^[111]

Я кивнула, чувствуя себя немного ошеломленной избытком впечатлений. Да, поздно легла, рано встала, но это не объясняет, как я могла оказаться здесь, в Париже, рука об руку с парнем, который превосходил все мои самые смелые мечты. Где та маленькая скромная продавщица, которая приехала сюда неделю назад? Здания на острове сияли в лучах солнца. Я смаргивала слезы, как и накануне вечером с Натали, и пыталась понять, почему это место производит на меня такое глубокое впечатление.

– Почему ты плачешь? – Оливье обеспокоенно посмотрел на меня.

– Ничего страшного. – Я покачала головой, смеясь, чтобы прогнать слезы. – Это прекрасно, вот и все.

Он взял меня за руку и кивнул:

– Пойдем. Нам предстоит долгая прогулка. Мы никогда не дойдем до места, если ты будешь останавливаться и плакать от умиления перед каждым прекрасным видом.

Я жаждала зайти в Нотр-Дам, но Оливье, похоже, был настроен на свой план, поэтому я смахнула слезы, и мы снова отправились вдоль реки, затем через квартал Марэ к площади Бастилии. Затем мы долго шли вверх по Одиннадцатому округу, пока наконец не добрались до ворот кладбища. За ними, на мощеных дорожках, обнаружилось множество самых замысловатых могильных памятников, которые я когда-либо видела. Миниатюрные храмы, грандиозные мавзолеи, обелиски, распятия, беломраморные ангелы, реалистичные статуи, затейливая резьба, витиеватые решетки – все было нагромождено друг на друга без всякого порядка и смысла. Мох смягчил самые твердые поверхности; золотыми буквами были написаны эпитафии длиной с главу книги; бронза покрылась патиной.

– Ничего себе! – только и успела воскликнуть я.

Оливье усмехнулся, словно сказал: «Я же тебе говорил».

Мы бродили по дорожкам, и он указывал на могилы Бальзака, Пруста, Жерико, Мольера… Я мало что знала о каждом из них, но решила узнать больше. Здесь лежал Шопен, сердце которого после смерти вырезали и отправили в Польшу, потому что больше всего он боялся быть похороненным заживо. Мы видели усыпанную розами могилу Пиаф, маленького воробышка, чьи песни тронули столько сердец. Россини. Модильяни. И Оскара Уайльда. Его памятник был очень современным – угловатый ангел с распластанными крыльями.

– Он умер нищим, но его друзья купили этот участок и сделали для него вот это. – Оливье выглядел торжественно. – Единственное, в чем он был виновен, – это любовь.

У меня к горлу подступил комок от осознания того, что писатель был изгнан из Англии и нашел свое пристанище здесь. Я надеялась, что он обрел покой.

Могила Джима Моррисона была менее замысловатой, чем большинство других на кладбище, но вся усыпана подарками от людей, которые хотели выразить уважение своему кумиру: красные розы, свечи, бутылки, сигареты, палочки благовоний, фотографии, рисунки и признания в любви. Стоял один-единственный бокал шампанского, недавно налитый, – и это было трогательно. Тост за кумира, который не смог ответить.

На выходе мы увидели Элоизу и Абеляра. Я не знала их истории, но Оливье рассказал мне трагические подробности.

– Он был ее учителем, и они полюбили друг друга. Она родила ему ребенка, и он отослал ее в безопасное место. Но ее дядя был в ярости и послал своих приспешников отрезать ему… – Оливье указал на свои брюки. Я вздрогнула. – Она попала в женский монастырь, а он стал монахом, и они писали друг другу любовные письма до самой смерти. И вот наконец они вместе.

Я посмотрела на две мраморные фигуры, стоящие бок о бок с молитвенно сложенными ладонями.

– Это ужасно – такая жестокая разлука, – пробормотал Оливье, и я вздрогнула, ощутив, как холод прокрался в мое сердце.

Возможно, на меня повлияла меланхолия Пер-Лашез, все эти истории о потерянной любви и трагическом исходе, но все же я ощутила страх. Что, если потом я больше никогда не увижу Оливье? Что, если это все, мой единственный шанс на счастье, и случится что-то, что разлучит нас, как Элоизу и Абеляра?

– Эй, очнись. – Он обеспокоенно посмотрел на меня. – Тебе холодно. Прости. Не стоило мне вести тебя сюда. Пойдем в местечко повеселее. Туда, где тебе понравится. Иди ко мне.

Он обнял меня и прижал к себе. Мы вышли с кладбища и направились к метро.

Час спустя мы стояли перед книжным магазином, приютившимся на маленькой улочке на Левом берегу. Он был старинным, с кривыми стенами и фасадом, выкрашенным в желтый и зеленый цвета.

– «Шекспир и компания»? – прочитала я надпись на двери.

– Самое то, да? – Оливье улыбнулся, ведя меня внутрь.

Это было воплощение мечты. Комната за комнатой, наполненные всевозможными книгами – от брошюры с потрепанной мягкой обложкой до увесистого, солидного тома. В этом хаосе угадывался некий порядок и посещало чувство, что если поискать как следует, то любой, кто бы ни был, найдет здесь самую подходящую для себя книгу. Богемный, неряшливый и эклектичный, магазин дышал памятью всех писателей, искавших здесь вдохновения. Ослеплял список звезд, проводивших здесь немало времени: Хемингуэй, Анаис Нин, Скотт Фицджеральд, Джеймс Джойс.

Заходя в книжный магазин, я всегда испытывала своего рода писательский зуд, но здесь желание приложить перо к бумаге, обратить свои мысли и чувства в текст, даже если его никто никогда не прочтет, стало непреодолимым. Больше часа мы бродили среди полок, вверх и вниз по шатким деревянным лестницам, водили пальцами по корешкам.

– Я прихожу сюда каждые выходные, – сказал мне Оливье. – Это место, где я чувствую себя как дома. Даже больше чем в своем доме. Оно говорит с моим сердцем. – Он похлопал себя по груди.

– Я понимаю почему.

Никогда и нигде я не чувствовала такой уверенности в себе. Это было волшебно.

Я не ушла без покупок. Взяла «Горбуна из Нотр-Дама», потому что из окна второго этажа были видны шпили знаменитого собора, и иллюстрированного «Маленького принца», чтобы подарить детям. Они могли не понять сюжет, но очаровательные картинки наверняка захватят их воображение: маленький белокурый принц в летной куртке, а рядом его друг лис. Больше я ничего не могла приобрести на данный момент, но пообещала себе, что обязательно вернусь и каждый раз, как приду, буду отыскивать что-то еще.

– Когда я приезжаю сюда, – сказал Оливье, – мне хочется всю жизнь провести среди книг.

– И что тебе мешает?

Он пожал плечами:

– У нас семейный бизнес. Я должен работать на своего отца. Это мое будущее. Но по крайней мере, я могу бывать здесь по выходным.

На обратном пути мы зашли в крошечное кафе. К этому времени сгустились сумерки, и я начала чувствовать, как холод ноября проникает под одежду. Кафе было мрачным, с темными деревянными стенами и облупившимся линолеумом на полу, а фартук официанта выглядел засаленным. Я не стала возражать, мы заняли маленький шаткий столик, и Оливье сделал для нас заказ, даже не взглянув в меню.

Через несколько минут принесли две фаянсовые миски с луковым супом, и все мои сомнения исчезли вместе с паром, поднимающимся от темно-коричневой жидкости. Суп был невероятно насыщенным, с волокнами лука, которые растворялись в сладости во рту, и кусочками хлеба, намазанными расплавленным сыром, который тянулся ниточками. Я быстро согрелась и удовлетворенно вздохнула, опуская ложку в пустую миску.

Оливье достал из-под куртки бумажный пакет и положил на стол:

– Это тебе.

Какую книгу он выбрал для меня? Заинтригованная, я открыла пакет и достала желтую тетрадь. Я посмотрела на Оливье.

– Это чтобы ты начала писать. Хватит говорить об этом, пора приступать к делу.

Он был прав, и я это поняла. Я слишком долго думала о том, как писать. Но нет смысла подбирать слова в голове, нужно найти в себе смелость и записать их.

– Это лучший подарок, который мне когда-либо делали.

– Едва ли, – рассмеялся он. – Но надеюсь, это придаст тебе смелости. Писательство – наш способ осмысливать мир.

Я перелистывала пустые страницы, представляя, как они заполняются моими мыслями, мечтами и желаниями, моими воспоминаниями. Эта тетрадь была талисманом. Моей поворотной точкой.

– Спасибо, – вздохнула я.

Слезы наворачивались на глаза: неужели кто-то так хорошо меня понимает? И мои амбиции, и мой страх. Мою тоску и сомнения.

Оливье посмотрел на часы и помрачнел:

– Мне нужно идти. По воскресеньям я ужинаю с родителями, каждую неделю.

Его родители жили на окраине Парижа, а он снимал квартиру рядом с университетом вместе с еще несколькими студентами, хотя, похоже, часто бывал дома.

– Хорошо, – сказала я, подавляя разочарование.

Мы вышли из кафе и направились, прижавшись друг к другу, сквозь сумерки обратно к реке. Над тротуарами зажглись фонари, окна изливали золотой свет, а в воздухе витали вкусные запахи – повара начали готовиться к вечерней подаче. У реки мы сели на скамейку, Оливье надел ролики. Ему не хотелось опаздывать на ужин, и приходилось поспешить. Он беспокоился о том, что я буду возвращаться пешком, но я чувствовала, что запомнила маршрут. Понемногу я узнавала этот город, который становился моим домом.

– Скоро увидимся. – Оливье положил руки мне на плечи и наклонился, чтобы поцеловать меня. Его губы были полными и мягкими, и я с трудом сдержалась, чтобы не вцепиться ему в плечи. – У меня лекции всю неделю, но встретимся за ужином в пятницу.

– Конечно. – Я запомнила инструкции, которые он мне дал.

Интересно, как я собираюсь прожить целых пять дней, прежде чем снова увижу его?

– À bientôt^[112], – сказал он и укатил.

Я смотрела, как он уносится прочь, домой, к семье, которую я не знала,– мой милый, сумасшедший, романтичный, сексуальный французский мальчик… До встречи с ним никто не значил для меня так много – он был моим и только моим. Стоя на берегу реки, пока мимо по серебристой воде проплывали bateaux mouches^[113], я заново переживала каждый миг проведенного вместе дня.

Я буду переживать его каждый день до конца своей жизни.

Глава 19

Джулиет раньше не бывала в районе Десятого округа: во время ее первого визита в Париж ничего, имеющего отношение к моде, там не имелось, но сейчас канал Сен-Мартен был одним из самых крутых мест для тусовок. Он прокладывал себе путь под деревьями, утопая в зелени, на его берегах располагались бары, кафе и рестораны, а на близлежащих улицах было полно магазинов винтажной одежды и музыкальных лавок. Его окутывала легкая богемная атмосфера, расчерченная граффити, и Джулиет сразу же попала под его чары. Свет начал меркнуть, и она поспешила дальше – перешла по зеленому металлическому мосту на другую сторону, ища глазами фасад магазина.

Так оно и оказалось. Он располагался между papeterie^[114] и маленькой лавкой деликатесов. Приблизившись, она замедлила шаг. До этого момента поиск Оливье был лишь фантазией. В ее силах превратить ее в реальность, но хватит ли у нее смелости?

Она осторожно посмотрела на магазин с другой стороны набережной. Фасад был стеклянным от пола до потолка, и на нем теснились имена тысяч авторов, написанные белыми буквами. Джулиет глубоко вздохнула и перешла дорогу, затем встала как можно ближе к витрине, но чтобы разглядеть что-нибудь внутри, пришлось бы прижаться лицом к стеклу. Она могла либо удалиться, либо толкнуть дверь и войти.

В конце концов ей помог принять решение настойчивый голос Натали. «Вы оба были уверены, что у вас любовь на всю жизнь, – сказала она, когда они выходили из ресторана. – Нужно проверить, так ли это на самом деле».

Джулиет не понимала, как такое может быть. Они были так молоды. Но никто и никогда не вызывал у нее таких чувств, как Оливье. Может, такое бывает только в первый раз, когда влюбляешься мгновенно и по уши? Волшебное тепло, прилив энергии, ощущение возвращения домой? Способна ли она в своем возрасте вновь испытать эти чувства? С наступлением среднего возраста она заметила, что из жизни пропало волшебство. Ни бабочек в животе на день рождения, ни предпраздничного волнения, ни трепета при приближении Рождества.

Хотя Париж, надо признать, что-то в ней пробудил. С прибытием сюда она ощутила прилив сил и широко раскрыла глаза, когда начала заново изучать город. Со дня приезда она испытала больше положительных эмоций, чем за долгое время перед этим: удовольствие от мелочей, таких как крошечное пирожное в картонной коробке, доставленное в квартиру собственноручно, а также огромную радость оттого, что она может быть независимой, самой собой, без вечного чувства вины, связанного с ролью жены и матери. Здесь жизнь текла на ее условиях, чего никогда не могло быть в Лондоне. Сами мысли о возможностях, которые таил этот город, приводили ее в восторг.

Все приезжают в Париж, чтобы стать кем-то другим, кем-то новым.

Она глубоко вздохнула, толкнула дверь и шагнула в магазин. Внутри все было выкрашено в белый цвет: кирпичные стены, высокий потолок, деревянные половицы. Только полки были матово-черными. Над ними висели таблички с машинописными указаниями: «La philosophie», «L’architecture», «Les romans»^[115]. Здесь имелся медный прилавок с полудюжиной высоких табуретов, итальянская кофеварка и груда золотистых печений мадлен, накрытая стеклянным куполом.

Ей все понравилось. Конечно, отсюда миллионы миль до «Шекспира и компании», с его кривыми стенами, книгами, сложенными в шаткие стопки на всех поверхностях, и пылинками, кружащимися в солнечном свете. Но и этот магазин дарил ей то непреодолимое чувство удивления от того, что она может найти на полках, покалывание в кончиках пальцев, когда она касалась корешков.

Она подумала, что у «Книжной лавки грез» идеальное название, ведь это настоящее воплощение мечты. Место для любителей книг, где можно пообщаться, вдохновиться, поделиться рекомендациями. На доске мелом был написан список предстоящих мероприятий с участием авторов. Джулиет представила это помещение, наполненное шумом и болтовней читателей, спешащих получить автографы, а возможно, и пообщаться с писателем, чьими работами восхищаешься уже много лет.

Она почувствовала прилив гордости за Оливье, который отважился отказаться от того, чего от него ожидали, порвать с семейной традицией и исполнить свои мечты. Должно быть, это потребовало большого мужества.

Внезапно она замерла, потому что увидела его. Он сидел на табурете за деревянным столом в задней части магазина и был погружен в чтение, как и в тот день в кафе. Его светлые волосы немного потускнели, но так же ниспадали на лоб. Джулиет могла видеть угол его скул, линию челюсти, полные губы. Он провел большим пальцем по нижней губе, как всегда, когда был сосредоточен. Она почувствовала, как в животе разливается сладость, а пульс помчался с утроенной скоростью. Оливье выглядел настолько знакомым, что все сомнения покинули ее. Она направилась прямо к нему, опуская руку в сумку, чтобы достать книгу, которую положила туда утром, намереваясь начать читать ее снова.

– Excusez-moi – avez-vous une copie de ce roman?^[116] – спросила она. – Я должна вернуть эту книгу владельцу.

Через стол она пододвинула к нему потрепанный экземпляр «Большого Мольна». Оливье посмотрел на книгу, протянул руку, чтобы коснуться ее, почти благоговейно, а затем поднял на нее взгляд.

Она не могла прочесть выражение его глаз. Может быть, он ждал от нее какой-то реакции? Теперь, вблизи, она могла разглядеть лицо, которое пронесла с собой через годы, а еще морщинки от улыбки возле рта и мягкие седые пряди среди светлых.

Она протянула руку, и их ладони почти соприкоснулись на обложке книги.

– Я только одолжила ее, – сказала она.

– На тридцать лет? – спросил он.

Его голос был глубже, чем она помнила. Голос мужчины, а не юноши. Уголок его рта приподнялся, и она поняла, что не нужно много усилий, чтобы его лицо расцвело улыбкой.

Вокруг них посетители занимались своими делами, но они никого не замечали. Невысказанные вопросы проносились между ними, как ток по невидимой телефонной линии. Его взгляд скользил по ней сверху вниз, изучая шею, ключицы, декольте; внезапно занервничав, она заправила волосы за уши. В конце концов его лицо расплылось в улыбке.

– Привет, Джулиет.

Она помнила, как он произносил ее имя: с ласковым «д» и замиранием на «т», почти добавляя дополнительный слог.

– Оливье, – только и смогла прошептать она в ответ.

Ей хотелось, чтобы он встал, вышел из-за стола и заключил ее в объятия. Но это для кино, а не для оживленного магазина в середине дня.

К ее удивлению, Оливье встал и сделал ей знак: «Пойдемте со мной».

Он направился к полке с надписью «Classiques»^[117]. Провел пальцем по полке, пока не нашел то, что хотел, достал и протянул ей. Совершенно новый экземпляр «Большого Мольна».

Она потянулась в сумку за кошельком, но он нахмурился:

– Нет. Это подарок. В знак благодарности за то, что ты вернула мне ту самую.

– Мне жаль, что я так долго держала ее у себя.

– Я думал, что больше никогда ее не увижу.

Джулиет не могла выдавить ни звука, язык во рту отяжелел. Не лучше ли ей уйти, спасая их обоих от неловкости? О чем она вообще думала? Это бутылка розе виновата: из-за нее разыгравшееся воображение представило Джулиет картину страстного воссоединения – он прижимает ее к книжной полке и целует…

– А я – тебя… – начала она.

– Что? – удивился он.

– Думала, больше никогда тебя не увижу. – Она положила руку на горло, чувствуя, как слова застревают внутри. – Я впервые в Париже… – в конце концов выдавила она, – с тех самых пор. И я хотела вернуть книгу. Я знаю, как много она для тебя значит.

Оливье кивнул. Он злился? Или его это совершенно не занимало? Был рад получить книгу, но мечтал поскорее отделаться от особы, принесшей ее, чтобы избежать неловкости? О чем он думал?

– В молодости я мечтал об этом – о твоем внезапном появлении. А потом перестал.

– Мне ужасно жаль, – пробормотала она.

Она все еще пыталась разобраться, чья это была вина, вернее, насколько велика ее и только ее вина, что она могла сделать по-другому. Именно поэтому она и писала свою книгу. Она приближалась к тому моменту, когда все пошло наперекосяк. Она надеялась, что подробное описание событий принесет ей ясность. Подарит обратную перспективу.

– Тут вот какое дело, – задумчиво протянул он. – Здесь разговаривать неудобно. Пойдем куда-нибудь. У тебя есть время? Дай мне минутку, я дам напутствия сотрудникам.

Пять минут спустя они бок о бок шли вдоль канала, и настроение менялось по мере того, как он медленно одевался в ночь. Загорались, отражаясь в воде, уличные фонари, окна сияли то янтарным, то коричневато-медовым наподобие черепахового панциря. По пути Оливье, не скрывая, что ему по душе этот район, рассказывал о его духе и энергии, о том, как он возродился, обретя облик яркий и волнующий. Но Джулиет знала: это всего лишь отвлекающий маневр, и миг расплаты приближается – скоро, очень скоро ей придется признаться в том…

Но чем больше она думала о случившемся тридцать лет назад, тем меньше ей хотелось раскрывать правду.

Глава 20

Наивная

В следующую субботу я вместе с Коринн и детьми отправилась на улицу Монторгей, чтобы купить продуктов на выходные. Это была рыночная улица в соседнем округе, заполненная лавками мясников, пекарей, цветочников и рыботорговцев. У каждого покупателя были свои любимые продавцы и свой распорядок дня, и каждый терпеливо стоял в очереди со своими корзинками и тележками между штабелями деревянных ящиков на булыжной мостовой. Я читала вывески: «Pains et olives», «Coiffeur», «Vin»^[118], – здесь было все, что только можно пожелать.

Коринн была в хорошем настроении. Делая покупки, она – для меня – называла все товары и требовала, чтобы я повторяла, добродушно меня подбадривая, и мое отношение к ней улучшилось. В нынешней ее ипостаси спокойной и уверенной в себе женщины чувствовалось великодушие, а еще она очень забавно реагировала на то, что люди умудрялись на себя надеть. Толкая меня в бок и недоуменно вскинув брови, она комментировала наряд то одной, то другой персоны.

– О, la vache – les chaussures!^[119] – например, говорила она, указывая на женщину в возрасте, нацепившую высоченные платформы и мини-юбку.– Jamais avec une jupe si courte^[120].

И я смеялась. Такую обувь с такой короткой юбкой не носят!

В аптеке она заставила меня купить красную помаду – цвет, который, как я думала, мне не идет, но она выбрала ту, которая мне шла. Я и не подозревала, что существует так много оттенков красного. Я выглядела совершенно по-другому: теперь мой рот привлекал внимание, а прежде я всегда делала акцент на глазах. Под руководством Коринн я становилась все более уверенной в себе, как будто у меня вдруг появилась старшая сестра.

Мы вернулись домой к обеду, болтая без умолку, и я сразу заметила, как Жан Луи рад, что у нас все получается и что Коринн выглядит довольной. Мы пообедали все вместе – попробовали три вида сыра, которые мы купили, и carottes râpées^[121]. Артюр корчил уморительные рожицы, и мы хохотали до колик.

– Arrête! Arthur! Ça suffit!^[122] – умоляла Коринн, вытирая слезы со щек.

Я встала и собрала тарелки, и Жан Луи тронул меня за руку, одарив благодарной улыбкой – не за мою услугу в качестве горничной, конечно, а за то, что у его жены хорошее настроение. Атмосфера в доме была легкой и нежной, словно взбитые сливки, а мое сердце переполняла радость и предвкушение, которые испытываешь в весенний день, когда впервые после зимы ощущаешь на лице поцелуи солнца.

Когда я отправилась в спальню, чтобы одеться к ужину с Оливье, Коринн постучала в дверь, а потом заглянула в щель:

– Je peux vous aider choisir?^[123]

Я, очень благодарная ей за предложение, поскольку не знала, какой образ выбрать, сказала, что у меня свидание, и это, похоже, привело Коринн в восторг. Я, конечно, догадывалась, что Оливье будет все равно, что на мне надето, но подготовка к свиданию – особая пытка, которой приходится себя подвергать.

В итоге мы выбрали кружевную рубашку с черными брюками и повязали шарф от «Эрмес». Коринн оглядела меня.

– Attends^[124], – сказала она, а потом вышла и вернулась с ножницами.– Je peux?^[125]

Она указала на мои волосы. Я слегка опешила. Казалось, она хочет их обрезать.

Мои волосы были темными, длинными и прямыми, и, если говорить о моей внешности, только они никогда меня не подводили: блестели и прекрасно лежали, не доставляя лишних хлопот. Но у Коринн, похоже, было свое ви́дение, и я почему-то доверилась ей.

– Oui, – согласилась я.

Она вытянула пряди моих волос вперед и начала стричь. Через пять минут у меня появилась рваная челка. Я уставилась в зеркало, не в силах поверить в эту разительную перемену. Челка идеально обрамляла мое лицо, придавая вид утонченный и загадочный. А в сочетании с красной помадой – просто шикарный.

– Pas mal,– со свойственной ей недосказанностью заявила Коринн и кивнула, после чего выпроводила меня в гостиную, чтобы Жан Луи оценил мой вид.– Pas mal, eh?^[126]

Он посмотрел на меня и вроде даже не сразу узнал. Я смутилась, решив, что ему не нравится, но потом он улыбнулся.

– Fantastique!– воскликнул он наконец.– Comme Jane Birkin, non?^[127]

Я покачала головой. Я понятия не имела, кто такая Джейн Биркин, но Коринн взяла книгу с кофейного столика и показала мне фотографию молодой женщины с рваной челкой, длинными темными волосами и щелью между передними зубами, как у меня. Она выглядела куда более гламурной, чем я, но сравнение придало мне уверенности.

– Merci, – сказала я им обеим, сияя, а затем протянула руку Коринн. – Merci.

На этот раз она позволила мне обнять себя, хотя и слегка вздрогнула, когда я ее коснулась. Она не очень хорошо переносила физический контакт. Но я была просто на седьмом небе от радости. Никогда в жизни я не выглядела так великолепно. Я была в предвкушении ужина с Оливье. И я помогала сделать этот дом счастливым. Я так гордилась тем, что у меня хватило смелости приехать сюда, ведь, как говорится, кто не рискует, тот не пьет шампанское.

Едва я уверилась, что в доме Бобуа все в порядке, атмосфера без видимых причин изменилась. Набежали тучи и прогнали солнечный свет, гревший нас за обедом. Я понятия не имела, что на этот раз вывело Коринн из себя, но по опыту знала, что для этого много не надо. Она могла быть спокойной и даже счастливой, но потом что-то ее расстраивало, и сгущалась тьма. Коринн либо становилась раздраженной и угрюмой, вгоняя всех в состояние напряженного ожидания чего-то ужасного, либо устраивала истерику. Трудно сказать, что хуже! В скверном настроении Коринн пребывала часами – и все ждали взрыва, до которого иногда дело не доходило. А если доходило, то это было ужасно: Коринн разражалась гневными речами, минут на пять без передышки, часто принималась рыдать. Я не знала, как к этому относиться, ведь у нас в семье не принято было давать волю эмоциям, но подметила реакцию Жана Луи: он всякий раз отчаянно пытался успокоить жену, уговаривал ее, словно собственного ребенка, старался изо всех сил.

Обычно я не разбирала и половины того, о чем она кричала. Сегодня же, заглянув в кухню, чтобы выяснить причину шума, поняла все очень четко: Коринн указывала на Артюра и кричала Жану Луи, что это он хотел еще одного ребенка, а не она.

Жан Луи побелел. Коринн разрыдалась. Думаю, она сама была в шоке от собственных слов и впала в истерику, чтобы отвлечься.

– Шарлотта, Гуго! – Я подхватила на руки Артюра и увела старших детей в комнату Гуго, хотя это был мой выходной.

Часы показывали только семь. Я могла немного повременить: с Оливье мы встречались в восемь.

Я взяла одну из книжек про Бабара – истории о маленьком слоненке и его семье быстро стали моими любимыми – и с Артюром на коленях принялась читать детям вслух. Ни с того ни с сего меня посетила мысль, не назвали ли малыша в честь двоюродного брата слоненка Бабара. Имена прочих маленьких персонажей – Пом, Флора, Александр и Изабель – мне тоже нравились. Я решила запомнить их на будущее.

Думать о недавних словах Коринн было больно. Хорошо, что Артюр слишком мал, чтобы их понять. Я надеялась, что его брат с сестрой тоже не поняли. Они сидели, прижавшись ко мне, а в другой комнате Жан Луи увещевал Коринн; в конце концов в коридоре раздались шаги – они прошли в свою спальню. Я то и дело поглядывала на часы, но оставить детей, пока обстановка не разрядится или пока не вернется Жан Луи, не могла.

– Давайте искупаем Артюра, – предложила я Шарлотте и Гуго, и они тут же радостно откликнулись.

Все, чего они хотели, – это спокойствия и нормальной жизни.

Мы втроем втиснулись в ванную комнату и выстроились у бортика ванны, а Артюр сидел, как маленький король, и благосклонно смотрел на нас сквозь пар, пахнущий жимолостью. Брат с сестрой положили ему на голову немножко мыльной пены, а потом все трое разразились хохотом, от которого у меня защемило сердце. Я надеялась, что Коринн слышит смех своих детей, что у нее отлегло от сердца. Я очень волновалась за нее, подозревая, что она не в силах справиться со своими эмоциями. Но почему? Что-то тут не так. Она не была плохим человеком. Я видела ее с хорошей стороны. Но что-то пробудило в ней худшее.

Я вытерла Артюра, упаковала его в ночную одежду, и мы втроем уложили его спать. Шарлотта осторожно завела музыкальный мобиль, игравший «Au clair de la lune»^[128]. Нежный перезвон нот всегда успокаивал малыша. Мы пожелали ему спокойной ночи и выскользнули в коридор. Как раз в этот момент из хозяйской спальни вышел Жан Луи. Он протянул руки, и Гуго с Шарлоттой бросились к нему.

– Maman очень устала. Она сейчас уснет, – сказал он детям, и они явно успокоились.

Жан Луи посмотрел на меня:

– Большое спасибо. Эта неделя выдалась тяжелой. Ей нужно отдохнуть.

Я засомневалась – разумно ли уйти, бросив все вот так. Но Жан Луи указал на дверь:

– Идите, иначе опоздаете. У нас все будет хорошо.

Меня не нужно было просить дважды.

Направляясь в ресторан, я прямо-таки летела по улицам. Моя одежда делала меня выше, помада – улыбчивее и привлекательнее, прическа – соблазнительнее. Я представляла себе лицо Оливье, его расширившиеся от удивления глаза, когда он увидит меня такой. Каждый раз, когда я думала о нашем следующем поцелуе, мое сердце замирало.

Что касается мыслей о том, что может произойти в конце вечера… Я представляла, как он ведет меня в свою квартиру, проводит руками по моим волосам, шее и плечам, медленно раздевает меня.

Меня наполнял неудержимый жар. Никто и никогда не дарил мне подобных ощущений. Хакс раскрыл мою сексуальность, но в том, что он заставил меня почувствовать, было что-то нечистое. С Оливье в моем желании была чистота. Я наслаждалась ею. Моя кровь текла по телу, как сладкое темное вино. Время от времени прохожий ловил мой взгляд и улыбался, замечая бурлящую во мне радость. Я хотела, чтобы все чувствовали себя так же – сногсшибательными, лучезарными. Возле статуи Людовика XIV на площади Побед я почувствовала себя такой же сильной и непобедимой, как и он.

Через несколько метров я свернула на улицу Пти-Шан, и сердце мое заколотилось. Следуя указаниям Оливье, я считала рестораны слева – один, два – и остановилась у третьего. С выцветшим тентом и частично не горевшими буквами названия, с потрепанными плетеными стульями на застекленной террасе, он выглядел не очень, но я вспомнила, в какое захудалое заведение Оливье привел меня после нашего визита в «Шекспир и компанию» и как это было замечательно. Он был из тех людей, которые знают самые сокровенные тайны, скрытые сокровища, и не любил прятаться за показными проявлениями экстравагантности. Его отличали, скорее, уверенность и утонченность. Я знала, что он из богатой семьи, но проявлялось это, пожалуй, в его поведении, а не в каких-либо материальных пристрастиях. Его непринужденная уверенность исходила от привилегий, мне незнакомых.

Было без пяти восемь. Я подумала, не задержаться ли на несколько минут на улице, так как стеснялась зайти в ресторан одна, но дул прохладный ветер, и я рискнула. В зале теснились столы темного дерева под красными бархатными абажурами, а ковер был изношен и вытерт. Я вгляделась во мрак, пытаясь отыскать где-нибудь Оливье, но в зале сидели всего несколько пар.

Пришел ворчливый метрдотель, и мне удалось объяснить ему на корявом французском, что я жду своего спутника. Пробормотав что-то невразумительное, он пригласил меня следовать за ним и предложил столик у дальней стены. Когда я села, он опять прорычал что-то неразборчивое.

– Vin rouge, s’il vous plaît^[129], – улыбнувшись, попросила я, в надежде, что он спрашивал меня об аперитиве.

Было уже восемь часов.

Через пять минут метрдотель вернулся с большим бокалом красного вина и поставил его передо мной. Я с благодарностью сделала глоток, поскольку начала нервничать всерьез; теперь я старалась не смотреть на часы. В прошлый раз Оливье опоздал, напомнила я себе. Возможно, пунктуальность не его сильная сторона.

Я очень быстро выпила вино, и как только мой бокал опустел, метрдотель убрал его и принес другой. К половине девятого я чувствовала себя немного пьяной и возбужденной – ужасное сочетание. За это время в зале появилось еще несколько человек, и я старалась не смотреть на дверь, когда она открывалась, но каждый раз, когда в ней показывался не Оливье, мое сердце падало.

Без четверти девять я поняла, что он не придет. Я обратилась к метрдотелю, попыталась все объяснить и попросила счет, но он махнул рукой, сказав, что вино за счет заведения. Я, в равной степени тронутая и униженная его добротой, покинула свое место и направилась к двери. Мои щеки горели от медока^[130] и смущения, и мне было интересно, комментируют ли прочие посетители мое бесславное отбытие.

Снаружи хлестал жестокий ливень – словно специально созданный, чтобы зло посмеяться над тем, кто не потрудился взять зонтик и слишком тщеславен, чтобы иметь подходящее пальто. Я промокла до нитки еще на пути к площади Побед.

Когда я вернулась к Бобуа, меня била дрожь. Я вошла в дом, и Жан Луи выглянул из кухни на звук закрывающейся двери: меня не ждали так скоро. Он с тревогой посмотрел на меня: волосы были всклокочены, тушь стекала по щекам, а мое прежнее воодушевление смылось куда-то в сточные канавы Второго округа.

– Il vous a posé un lapin?^[131] – спросил он.

Я не поняла идиомы.

– Он вас подставил?

– J’ai attendu quarante cinq minutes…^[132] – Я пожала плечами, как уже не раз бывало.

Жал Луи фыркнул:

– Ох уж эти парижские мальчики. Всегда найдется кто-то получше.

Он заметил, как я вздрогнула, и похлопал меня по плечу:

– Не лучше тебя. Это ему так кажется. Придурок.

Мне удалось улыбнуться. Меня била крупная дрожь – от дождя, от горя, от унижения.

– Идите примите ванну, – велел мне Жан Луи. – Я приготовлю поесть.

– Нет-нет, зачем же? Я просто лягу спать.

– Я все равно готовлю себе, сделаю немного побольше. Это займет пятнадцать минут.

Он улыбнулся. Мне хотелось лишь одного – спрятаться под одеялом и поплакать перед сном, – но Жан Луи отнесся ко мне с такой добротой… Аппетита у меня не было, но я не могла отказаться. И еще подумала, что после всего, что учинила Коринн, ему, пожалуй, не помешает компания. Поэтому я поблагодарила Жана Луи, направилась в ванную и, скинув мокрую одежду, включила воду.

Я пролежала в ванне пятнадцать минут. Постепенно горячая вода отогрела мою кожу и кости, и я перестала дрожать. Но ничто не могло изгнать холод из моего сердца. Я непрестанно задавалась вопросом, куда запропастился Оливье и что оказалось для него важнее, чем вечер со мной. Я его неправильно оценила. Считала заботливым и внимательным, но, похоже, он поставил во главу угла себя, нимало не задумываясь обо мне и о том, что я могу почувствовать, когда меня бросят. Мне всегда казалось, что подобные вещи лучше выяснить пораньше, в самом начале отношений, чем потратить время, силы и прийти к прискорбному результату. Однако это было сокрушительно. Мной завладела пустота, так непохожая на то восхитительное тепло, которое я ощущала раньше. Сердце превратилось в твердый безжизненный комок. Я с трудом заставила себя вылезти из воды и хорошенько растереться полотенцем.

Хотелось заползти в постель. Черный бархатный сон принес бы мне утешение. Но Жан Луи старался ради меня, и было бы невежливо отказаться. К тому же сосущая пустота внутри отчасти объяснялась банальным голодом, ведь я ничего не ела с самого обеда. Поэтому я натянула джинсы, свою любимую ворсистую толстовку со Снупи на лицевой стороне и толстые носки. Расчесала влажные волосы и не стала краситься. Мне было невыносимо смотреть на себя в зеркало.

Больше всего мне хотелось оказаться дома, на диване в родительской гостиной, и дождаться, когда папа вернется из чип-шопа. Я тосковала по пахнущему уксусом пару и дрянному телевизору, по которому мы смотрели всякую муть: «Домашняя вечеринка Ноэля», «Свидание вслепую» и «Звезды в их глазах». Впервые после отъезда на меня накатила тоска по дому. Моя жизнь стала захватывающим приключением, и я гордилась своей независимостью, но сейчас отдала бы все, лишь бы перенестись обратно в Вустер.

Но такой возможности не было, и я решилась зайти в кухню. Жан Луи, в фартуке поверх рубашки и светло-голубых джинсах, возился у плиты. На кухне пахло горячим маслом, чесноком и жарящейся курицей. Жан Луи налил мне бокал бледно-золотистого вина.

– Вионье, – сказал он, и я почувствовала вкус персиков, абрикосов и солнечного света.

Это немного подняло мне настроение и уняло боль в груди.

– Je peux vous aider?^[133] – спросила я.

Он покачал головой, ловкими движениями нарезав грибы и бросив их в кастрюлю. Затем в другую отправились несколько горстей шпината.

– Может, накроете на стол? – предложил Жан Луи.

Я отправилась исполнять поручение. В доме Бобуа все производило впечатление благодаря качеству и было удобным в использовании: столовые приборы с костяными ручками, потертыми за годы использования, льняные салфетки, сбивающиеся в нежные складки. Мне нравилось все, к чему я прикасалась, – от винных бокалов с травленым рисунком до мраморного горшочка с солью. У нас в доме не водилось ничего подобного, хотя сравнивать было бы несправедливо. Мои родители были скромными, обыкновенными, трудолюбивыми и простодушными людьми, а не богатыми парижанами, которым представления о величии и роскоши передавались из поколения в поколение. И, напомнила я себе, здесь не обошлось без усилий Коринн, а она была профессионалом в создании привлекательной обстановки.

После второго бокала вина боль от несостоявшегося свидания начала понемногу утихать. К тому же Жан Луи был так добр, что я не могла обижаться и дуться. Да и еда была отменной, лучше, чем ресторанная: пухлые, золотистые куриные грудки, грибы, смешанные с ложкой crème fraîche^[134], и немного шпината на гарнир.

– Сrème fraîche – с фермы моих родителей, – с гордостью сказал мне Жан Луи.

Я начала постигать французский способ приготовления пищи. Здесь все было продумано до мелочей: имело значение происхождение продуктов, их сочетаемость между собой, определенная простота – в Англии это блюдо подали бы с горой картофеля и овощей – и точный расчет. Блюдо держали на огне строго определенное время, не больше и не меньше. К каждому ингредиенту относились с благоговением и отводили ему специальное место на тарелке.

– Хотела бы я когда-нибудь научиться готовить, как вы, – сказала я Жану Луи, разрезая ножом курицу с такой легкостью, словно это был кусочек масла.

– Я учился у своей grand-mère^[135]. Каждое лето мы проводили на ферме, и каждый вечер кто-то из нас был ее сушефом^[136]. Она следила за тем, чтобы мы все знали, как готовить boeuf bourguignon, coq au vin, cassoulet…^[137] – Он поцеловал большой и указательный пальцы, затем усмехнулся. – Она говорила нам, что это лучший способ заполучить хорошую жену.

Я представила его маленьким мальчиком, стоящим на стуле и наблюдающим, как его бабушка добавляет морковь и лук в огромную кастрюлю на большой старой плите и позволяет ему помешивать суп ложкой.

– Она отлично справилась, – улыбнулась я.

Он пожал плечами:

– Раз уж необходимо есть трижды в день, пусть еда будет хорошей.

Я поражалась его стройности. Впрочем, как я заметила, французы не набивали себе брюхо вторыми и третьими порциями, как мы в Англии. Они все делали правильно: готовили, одевались. Любили.

Я старалась не думать об этом. Вино помогало. Я заметила, что бутылка вионье почти пуста, и поняла, что Жан Луи наполнял мой бокал, а я беззаботно опустошала его, глоток за глотком. Я чувствовала себя удивительно счастливой. Вино изгнало боль.

Когда мы расправились с курицей, Жан Луи принес две маленькие вазочки с шоколадным муссом, который мы ели крошечными ложечками, и заодно налил мне бокал сотерна, липкого и приторного.

– В жизни не ела лучшего десерта, – вздохнула я, опуская ложку в пустую миску.

– Мусс – лучшее средство обольщения. – Он подмигнул, а потом сообразил, что сказал. – Простите. Я не хотел… Это была шутка. Плохая шутка. Надеюсь, вы не подумаете…

Мысль, что я могу решить, будто он пытается соблазнить меня, привела его в ужас. Я просто рассмеялась.

– Боже, какая ерунда, – сказала я. – Мне такое и в голову прийти не могло.

Он посмотрел на меня, я снова рассмеялась и сделала еще глоток сотерна. Его сладость проникала в мои вены, голова немного плыла. Я собиралась убрать со стола, но Жан Луи остановил меня:

– Нет. Это может подождать. Давайте посидим немного в гостиной. Допейте ваш бокал. – Он поднял свой. – И я хочу сказать вам спасибо. За то, что вы стали частью нашей семьи. Я знаю, с нами не всегда легко, но вы сделали нашу жизнь намного лучше.

– Спасибо. Детей очень легко любить.

– Да. И Коринн… Я знаю, она тоже вас ценит. Она не хочет быть…

Жан Луи пожал плечами. Он не мог выразить словами своих чувств к жене. Должно быть, ему нелегко было выслушивать ее гневные речи. Он так добр и терпелив с ней…

Плюхнувшись на диван в гостиной и утонув в мягких подушках, я подогнула под себя ноги в носках. Жан Луи направил пульт дистанционного управления через всю комнату, и Стинг запел «Moon Over Bourbon Street»^[138]. Легкая хрипотца его голоса заставила меня вздрогнуть.

– Tu veux danser?^[139] – Жан Луи протянул руку.

На мгновение я замерла. Во-первых, потому, что он впервые назвал меня «tu» – «ты», а не «vous» – «вы». Так обращаются к близким знакомым. А во-вторых, потому, что мне хотелось вскочить и подвигаться, но это казалось неправильным.

– В samedi soir^[140] положено танцевать, – успокоил меня Жан Луи.

Он двигался в такт, щелкая пальцами. Музыка звала. Если Жан Луи считает, что потанцевать – это нормально, возможно, мне нечего стесняться? Я встала и присоединилась к нему.

Я из тех людей, которым под хмельком кажется, что они и есть музыка, и их конечности отменно воплощают то, что она им велит. Я улыбалась про себя, подпевая, – это был альбом, который мы без конца слушали в школе, замирая от красоты композиций Стинга; его голос навевал хорошие воспоминания.

Потом передо мной оказался Жан Луи, и мы стали танцевать вместе. Стинг перешел к песне «If You Love Somebody Set Them Free»^[141], темп заметно ускорился, и мы подпевали, смеялись, глупо тыкали друг в друга пальцами и корчили гримасы. И вдруг он взял меня за руки, закружил, и каким-то образом я очутилась в его объятиях.

Мне следовало бы отстраниться, улыбнуться, не поднимая шума, и вернуться на диван, но мне нравилось чувствовать себя в его объятиях. В конце концов, мы всего лишь танцевали. Его руки легко касались меня, никакого тисканья. Все было в полном порядке. Мы просто танцевали вдвоем, наслаждаясь движением под музыку. Просто дурачились в субботний вечер. И я расслабилась.

На аппаратуре хай-фай заиграл незнакомый мне трек. Зазвучал орган – он напомнил мне любимую песню моего отца «A Whiter Shade of Pale», – а потом мужчина и женщина начали петь, признаваясь друг другу в любви на задыхающемся французском.

– Это она, – сказал Жан Луи. – Джейн Биркин. Маленькая англичанка, которая украла сердце Сержа Генсбура.

Мы стояли, едва двигаясь, а голоса исполнителей становились все более напряженными. Их взаимное вожделение было ощутимым, и я покраснела, услышав звуки, сопровождающие занятие любовью. Никогда раньше я не слышала ничего подобного. Это было захватывающе. Мне казалось, что я нахожусь прямо внутри песни. Внутри их страсти.

Жан Луи подпевал. Мне не следовало этого делать, но я придвинулась к нему ближе: внезапно мне захотелось привлечь его внимание. Он удивленно посмотрел на меня, и я увидела медные огоньки в его глазах. Он заслуживает любви, а не пренебрежения, подумала я. Я тоже заслуживала, чтобы меня любили, а не отвергали.

Один поцелуй, подумала я, поможет нам почувствовать себя лучше. Я наклонилась и мимолетно коснулась губами его губ. Потом остановилась.

Вкус сотерна. Чувство опасности. Я прижала руку ко рту.

– Простите, – пробормотала я. – Я не должна была…

– Нет, – ответил он, но не отстранился.

Он выглядел ошеломленным, почти шокированным, будто ему было больно. На мгновение мне показалось, он сейчас заплачет.

Я была потрясена. Что на меня нашло? В ушах шумело, как с сильного перепоя, когда едва сохраняешь над собой контроль.

Потом он поднял руку и погладил меня по волосам. Я ощутила покалывание внутри и снаружи. Закрыла глаза, наслаждаясь этим ощущением, желая большего и не замечая внутреннего голоса, который говорил мне, что все зашло слишком далеко.

Никто не узнает. Мы просто два человека, которые пытаются отвлечься от своих проблем. Ищут утешения.

На этот раз он поцеловал меня. Насколько он отличается от Оливье – только об этом я тогда и думала. Крепче, сильнее, голоднее. Я запустила руки в его волосы, прижалась к нему, ощутила нечто твердое и поняла, что он подарит мне незабываемое ощущение, о котором я так долго мечтала. Я уже была на полпути к этому, таяла внутри. Он целовал меня в шею. Я едва держалась на ногах. Я услышала его стон и почувствовала свое могущество. Мне казалось, что я сделана из расплавленного золота.

Внезапно он остановился. Поднес руки к голове и вышел из комнаты. Я замерла, мое сердце все еще бешено колотилось, кровь бурлила. Музыка прекратилась, и в воздухе внезапно повеяло холодом. Вино, которое было таким сладким на вкус, приобрело горькое послевкусие. Меня замутило, но не от выпитого, а от сознания того, что я натворила.

Глава 21

Джулиет и Оливье шли, засунув руки в карманы. Бледный туман опустился на канал и окутал их сырым покрывалом. Между ними тяжелым грузом висели невысказанные слова, но Джулиет почему-то чувствовала – то, что их когда-то соединяло, все еще существует. Соучастие бывших любовников, выкованное в интимной близости. В животе свились в общий комок любопытство, страх и предвкушение. Неужели банальное тщеславие заставило ее искать Оливье? Желание убедиться, что он не перестал думать о ней?

Одно можно было сказать с уверенностью: то, что привлекло ее в нем с самого начала, никуда не исчезло. Каждый раз, искоса бросая на него взгляд, она чувствовала тот же толчок, то же влечение. Испытывал ли он нечто похожее, сказать было трудно, но, с другой стороны, он без труда мог бы распрощаться с ней еще в магазине.

Он указал на небольшое кафе на углу, и они зашли внутрь, наслаждаясь теплом и насыщенным ароматом жареного кофе. Заняли места у цинковой стойки. Джулиет наблюдала за Оливье, пока он заказывал два эспрессо. Он поставил локти на стойку, сложил руки и уперся подбородком в костяшки пальцев, глядя на нее с такой непосредственностью, которую она помнила, словно это было вчера. Может, и он помнит ее характерные ужимки? Она заправила волосы за уши, понимая, что, когда нервничает, всегда проделывает это.

– Итак, – сказал он, – почему же ты решила вернуться… Теперь?

– Я только что рассталась с мужем. Мои дети за границей. Я работаю сама на себя. И вот решила провести некоторое время в Париже, чтобы… открыть себя заново.

Она улыбнулась, понимая, насколько кокетливо это прозвучало, но он, похоже, не счел ее слова притворством.

– Мне очень жаль. Я о муже.

– Все в порядке. В полном. Мы совместно решили, что так будет лучше. Никакого негатива. Мы по-прежнему очень хорошие друзья.

– Тебе повезло. – Он слегка приподнял бровь.

– Я знаю. – Джулиет улыбнулась и коснулась его руки. – Я здесь пишу книгу. Дала себе тридцать дней, чтобы сделать побольше.

– Неужели это займет столько времени? – Его улыбка была дразнящей.

– Нет. Я знаю, я написала много книг. Я – литературный негр.

– Литературный негр? – Он нахмурился.

– Я не знаю, как это по-французски. – Джулиет подумала, что ей следовало бы это выяснить. – Мне платят за то, что я пишу книги для других людей. Обычно знаменитостей.

– A! – Он понимающе кивнул.

– Но эта книга – моя история.

Оливье задержал на ней взгляд. «О боже», – подумала она, вспоминая подаренную им тетрадь. Как часто она думала о его поддержке.

– А о чем твоя история, Джулиет?

В его голосе послышались нотки раздражения? Она почувствовала, как сжалось ее сердце. Он наклонился вперед:

– Я был подавлен. Ждал тебя в кинотеатре. А ты так и не пришла. И я больше никогда тебя не видел. Натали не знала, что случилось. Я пошел в дом, где ты работала, но мне не сказали, куда ты делась. Я хотел позвонить в полицию, но родители воспротивились. Думаю, боялись, что могут возникнуть проблемы, и не хотели, чтобы я оказался в чем-то замешан.

Он запустил пальцы в свои волосы. Ей захотелось сделать то же самое.

– Я не уверена, – сказала она, – что готова рассказать тебе о том, что произошло.

– Правда? Спустя тридцать лет? Сколько тебе еще нужно времени?

– Я все еще пытаюсь разобраться.

Внезапно она почувствовала опасность. Если она расскажет правду, даже спустя столько времени, последствия – не только для нее, и для других – неминуемы. Она должна соблюдать осторожность. Это импульсивный поступок – броситься разыскивать его, прежде чем все прояснилось в голове. Как и во многих других историях, связанных с любовью – безответной любовью, предательством, неверностью, – не всегда легко понять, кто прав, а кто виноват. Все зависит от точки зрения. Или от рассказчика. Иногда все оказываются не правы. Ведь любовь может свести с ума. И никто не знал этого лучше французов. Они понимали, что такое crime passionnel – преступление на почве страсти. А Оливье? Он поймет ее или осудит? Она-то все еще не осознавала, какую роль сыграла в собственном падении.

– Тогда зачем ты отыскала меня?

Справедливый вопрос.

– Не знаю. Я обедала с Натали. Мы выпили, поговорили. И мне захотелось увидеть тебя…

Она протянула было руку, чтобы коснуться Оливье, но вовремя отдернула ее.

– Натали. – Его лицо просветлело. – Мы потеряли связь. Она была мне хорошим другом. Когда ты исчезла, я был в смятении. Она мне очень помогла. Она всегда говорила, что однажды ты вернешься. – Он криво улыбнулся. – Правда, это случилось поздновато.

– Oх… – Разочарование острым ножом вонзилось ей в ребра.

Оливье просто смотрел на нее:

– Очень жаль. Мы были так влюблены. После нашей разлуки ты снилась мне каждую ночь. Много лет.

Джулиет размешала сахар в эспрессо, набираясь смелости задать следующий вопрос:

– Но в конце концов ты нашел кого-то?

– Да,– сказал он со вздохом.– Эмма, моя жена, приехала из Нью-Йорка, чтобы поработать в компании моего отца. Влюбилась во Францию. В Париж. И видимо, в меня.– (Джулиет уловила в его голосе нотки горечи.)– Мы поженились здесь – приехала вся ее семья. Все было идеально.– Он пожал плечами.– У нас была прекрасная квартира в Пятом округе. Хорошие друзья, отличные ужины, выходные на Лазурном Берегу. Родилось двое детей. Шарль и Эмили.– Он улыбнулся.– Эти имена хорошо подходят и французам, и англичанам. Я думал, что все хорошо. Целых десять лет все было хорошо. Каждый второй Noël^[142] мы ездили к ее родителям в Бостон. А потом, когда Эмили было десять, а Шарлю двенадцать, – он щелкнул пальцами, – она сказала мне, что все кончено и она возвращается домой. Хочет развестись. И забирает детей с собой.

– О боже, Оливье. Это ужасно. Как она могла так поступить?

Он пожал плечами:

– Не знаю, но она это сделала. А что мне оставалось? Я работал на отца. И не мог уехать в Штаты и жить там, если мы больше не муж и жена. Это невозможно.

Он помолчал, обнаружив, что рассказывать об этом очень больно даже сейчас. Глотнул кофе, и Джулиет увидела, как блеснули слезы в его глазах.

– Через три месяца они уехали. Я навещаю детей два раза в год. Есть «Фейстайм», но я больше не чувствую себя их отцом. Она вышла замуж за другого. Он водит их в бассейн, на спорт – куда угодно.

Лицо его помрачнело.

– Оливье, я не знаю, что сказать. Это так жестоко. Как может женщина так поступать со своими детьми?

– Эмма всегда знала, чего хочет и как этого добиться. Это хорошая черта для адвоката, но не для жены.

– Поэтому ты и бросил работу?

– Oui. У меня был dépression nerveuse^[143]. Я не мог больше работать в области права. Мой разум был… – Он неопределенно повел рукой. – У меня было немного денег от моей grand-mère. Я ушел из компании отца и решил открыть магазин. Любовь всей моей жизни – книги. Я окружил себя ими. Думаю, это было хорошее решение.

– Магазин просто замечательный.

Он улыбнулся:

– В следующем году Шарль приедет в Париж, чтобы изучать право. Будет жить с моими родителями. Это его решение, и я так горжусь им. Мой сын будет жить в том же городе, что и я. И возможно, Эмили поступит так же.

Джулиет протянула руку и коснулась его ладони:

– Я рада, что все налаживается. Но мне все-таки жаль.

– Мне было нелегко. Но я справился. – Он кривовато улыбнулся. – Я много работаю, чтобы сделать свой книжный магазин лучшим в Париже. Это помогает мне не сойти с ума.

Джулиет было страшно задавать следующий вопрос, но ей нужно было знать. Она постаралась говорить непринужденно.

– Значит, больше никого нет?

Он посмотрел на нее с язвительной улыбкой:

– Иногда я хожу на свидания. На ужин. Но не больше. Обычно.

Джулиет представила, как иногда он поддается соблазну. Может, он лжет? Неужели каждые выходные в его постели ночует другая женщина?

– Я не хочу ни давать обещаний, ни получать их. Они существуют только для того, чтобы их нарушать.

– Это ужасно – думать так.

Он пристально посмотрел на нее, и она слегка отпрянула под его взглядом.

– Мне потребовалось много времени, чтобы вновь рискнуть, после того как ты исчезла. Эмма была первой женщиной, которой я доверился. Но то, как она обошлась со мной, было еще хуже. Хуже некуда.

Джулиет не могла отвести взгляда от обручального кольца на его левой руке. Он заметил и поднял палец:

– Самый простой способ держать красоток на расстоянии.

Ага, подумала Джулиет. Довольно однозначное заявление: он не ищет новых отношений.

– Мне очень жаль, – сказала она. – Ты страдал из-за меня. А я думала, ты забудешь меня к Новому году. Думала, без труда найдешь похожую девушку. – Она щелкнула пальцами.

Он потупился. Потом посмотрел на нее. Она видела боль в его глазах. Сколько в этом было ее вины, а сколько – его жены, она точно сказать не могла, но горе и чувство вины не давали ей произнести ни слова. Что еще она могла выразить, кроме сожаления?

Потом он моргнул, улыбнулся, и боль в его серых глазах рассеялась, сменившись мягким, нежным светом, который Джулиет так хорошо помнила. Ей всегда становилось тепло, когда его взгляд останавливался на ней.

– Так чем еще ты планируешь заниматься в эти тридцать дней в Париже? Надеюсь, не замуроваться где-то на чердаке?

– Я собираюсь сделать все то, что не успела в прошлый раз. Все достопримечательности. Искусство. Покупки – мне хочется быть легкомысленной. Еда. По сути, я собираюсь съесть Париж. – Она рассмеялась.

Он одобрительно кивнул и добавил:

– Знаешь, у меня есть одна тайна.

– И какая же?

– Я никогда не был на Эйфелевой башне.

– Ты?!

– Удивлена?

Она задумалась.

– Ну, я никогда не была в Тауэре. Так что, может быть, это не так уж странно. Но, думаю, стоит взглянуть. Я имею в виду, Эйфелева башня – это же культовая достопримечательность. – Она помолчала. – Предлагаю сходить.

Под легкостью тона крылся важный смысл, – это был вызов. Приглашение. Как он воспримет его, хоть и сделанное как бы в шутку?

Оливье откинулся на спинку стула, задумчиво глядя на нее. Она сложила руки, нащупывая большим пальцем пульс.

– Знаешь, как лучше всего осматривать Париж? – спросил он.

– На роликах?

Он рассмеялся:

– Дни моих покатушек остались позади. Нет – на велосипеде.

– Пожалуй. Сегодня утром я ездила на велосипеде на рынок. И ужасно гордилась собой.

– Нотр-Дам, Эйфелева башня, Елисейские Поля – мы сможем объехать их все за один день.

– И ты станешь моим персональным гидом?

Она флиртовала. Не слишком ли навязчиво?

– Конечно. Почему бы и нет?

Он достал телефон и пролистал календарь.

– Тебе разве не нужно заниматься магазином?

– Сотрудники любят, когда меня нет. Даже просят почаще брать выходной. Но у меня обычно нет причин отлынивать от работы.

– О. – Она прикусила губу, чтобы улыбка не вышла слишком откровенной. Ей нравилось быть этой причиной.

– Как насчет завтра? – Он усмехнулся. – Как ты говоришь? Куй железо, пока горячо?

Глава 22

Наивная

На следующее утро я проснулась, ощущая на языке привкус сотерна и горького чувства вины. Закрыла глаза, надеясь снова провалиться в беспамятство, чтобы не вспоминать о прошедшей ночи. В животе крутило от тошноты и угрызений совести.

Оливье обошелся со мной скверно, от этого было больно и обидно, но куда хуже было осознавать, что в своем нынешнем состоянии виновата я сама. Я попыталась глубже зарыться под одеяло, но чувство вины преследовало меня, терзая. Часы остановились, и я не могла определить время. Было видно, что на улице светло, но определенности от серого ноября не стоило и ждать: это мог быть рассвет или сумерки. Я напрягла слух, пытаясь уловить голоса детей. Пока ничего.

Я дура. Я предала Коринн, детей и подвела себя. Жалкие оправдания – как мне только вздумалось вести себя так с Жаном Луи? – исчезали в холодном, морозном свете дня. Воскресное утро не оказалось мудренее субботнего вечера, не успокоило и не оправдало меня. А, напротив, призвало к ответу.

Я выскользнула из комнаты и отправилась в ванную. Почистила зубы, побрызгала водой в лицо, пытаясь смыть воспоминания о прикосновении губ Жана Луи. В зеркале незнакомая челка обрамляла восковой бледности лицо, веки были усыпаны угольными пятнышками туши. Услышав, что на кухне кто-то есть, я торопливо шмыгнула в свою комнату и закрыла дверь.

Села на кровать. Как же выбраться из этой ужасной ситуации? Остается только бежать, больше ничего не придумаешь. Надо дождаться, пока все уйдут, – надеюсь, сегодня они отправятся куда-нибудь на обед. Я соберу вещи, доберусь до Северного вокзала, сяду на поезд до парома и дождусь следующего рейса, когда бы он ни был. Вернусь домой – к нормальной, безопасной жизни. Я не в ладах с собой, я утратила ориентиры и потерялась в незнакомом мире, отдала сердце первому встречному и утратила право на самоуважение. Короче, веду себя как последняя идиотка!

Этот план меня несколько успокоил. Возможно, это трусость – сбежать от ответственности, но я не видела другого выхода. Я могла бы оставить записку, объяснив, что тоскую по дому. Вскоре Бобуа найдут другую девушку, которая продолжит мое дело. Память обо мне поблекнет, как фотография, лежащая на солнце, и обесцветится.

Мне не придется встречаться с Жаном Луи. И опасаться, что я столкнусь с Оливье. О том, что ему придется извиняться, или объяснять, почему он меня подставил, или просто игнорировать меня, не стоило и думать. Жаль, конечно, что перед отъездом я не увижусь с Натали, ведь она была прекрасной подругой, – но как объяснить ей, что случилось? Я не хотела, чтобы она знала правду обо мне – о том, кто я есть. Она не будет мне сочувствовать, сравнивая со своим отцом, а смириться с мыслью, что она осудит меня, разорвет со мной отношения, я не могла.

Я начала как можно тише собирать одежду и складывать ее в кучу на кровати, чтобы, как только дом опустеет, достать чемодан и запихнуть все туда. Я была уже на полпути к успеху, когда раздался стук в дверь. Я накинула на вещи простыню и встала, покраснев от чувства вины.

Дверь открылась, и заглянула Коринн:

– Можно войти?

– Конечно, – промямлила я.

Что еще я могла сказать?

Она была в пижаме из серого атласа с белой отделкой. Даже ее ночное белье было шикарным, особенно по сравнению с моей бледно-розовой ночнушкой с Минни-Маус на животе, спрятанной под халатом. Глаза Коринн сияли, и выглядела она куда лучше, чем вчера вечером, – даже моложе. Когда ею овладевало скверное настроение, ее напряженное лицо казалось чуть ли не старческим. Должно быть, таблетка помогла ей хорошо выспаться, и все эти противные морщинки разгладились.

Она села на кровать и скрестила ноги, словно подруга, пришедшая с ночевкой и готовая посплетничать. Я неловко стояла, не зная, что сказать, и затягивала пояс халата, чтобы было чем занять руки.

– Я должна извиниться, – начала она. – За вчерашний вечер. Я была… Так устала. Иногда я не понимаю, что говорю.

– Ничего страшного.

– Вы так добры… по отношению к детям. – Она обхватила себя руками, натянув на пальцы рукава. – Не знаю, что бы мы без вас делали.

Мысли метались, я пыталась сообразить, что сказать и как отреагировать.

– Спасибо.

– Надеюсь… – Она оглядела комнату, и ее взгляд упал на мой паспорт на туалетном столике. Она нахмурилась, затем откинула простыню и увидела мою сложенную одежду. – Вы уезжаете, – ровным голосом добавила она.

– Скучаю по дому. – Я вздохнула. – Простите.

– Пожалуйста, не уходите. – Ее глаза умоляли. – Вы нам нужны. Нужны мне. Дети… они будут… – Она прижала кулак к груди в знак сердечной боли. – Что я могу сделать? – Она вскочила на ноги. – Я могу платить вам больше.

– Нет! Дело не в этом. – Я едва не плакала, ужасаясь ловушке, в которую сама себя заманила, и испытывая отвращение к своему поведению.

– А в чем? – Она вздохнула. – Мы ужасны. Я знаю, я ужасна.

– Нет. Нет, нет, нет. Я скучаю по родителям. Вот и все.

Я не собиралась быть настолько вероломной, чтобы позволить ей думать, что это ее вина.

Она кивнула, ее глаза наполнились сочувствием. Она сложила руки вместе, словно молясь:

– Пожалуйста, не уходите. Пожалуйста, дайте нам шанс доказать, что мы можем сделать вас счастливой.

Это было ужасно. Мне хотелось выбежать из комнаты, из квартиры, из дома на улицу и никогда не возвращаться. Меня прошиб холодный пот, во рту пересохло, в голове пульсировала боль.

– Думаю, мне нужно полежать.– Я прижала руки к животу.– J’ai mal à…^[144]

И выразительно поморщилась, чтобы показать, как мне нехорошо. Это была отговорка, но болезненные месячные казались самым убедительным предлогом завершить этот тягостный разговор.

– А-а-а. – Она кивнула, будто это все объясняло. – Все видится в черном свете, если терзает боль. Завтра вам станет лучше.

– Oui.

Пожалуй, проще всего согласиться. Больше всего я хотела остаться одна и спокойно подумать.

Донесся топот детей, бегущих по коридору, а затем голос Жана Луи. Я старалась не реагировать, зная, что Коринн смотрит на меня. Затем она внезапно ахнула, заставив меня подпрыгнуть. Покраснела ли я? Могла ли она увидеть чувство вины в моих глазах?

– Ваше рандеву? Все было хорошо?

Очевидно, она еще не поговорила с Жаном Луи. Он бы сказал ей, что меня обманули.

Я покачала головой и пожала плечами:

– Il n’était pas là^[145]. Он не пришел.

– Putain!^[146] – Она выглядела возмущенной, а я чуть не рассмеялась, зная, что это худшее слово, каким только можно назвать человека. Она похлопала меня по руке. – Будет другой. Хороший.

Я слегка кивнула, неопределенно пожав плечом.

– Хотите позавтракать? Un petit café?^[147]

При этих словах у меня заурчало в животе. Я была противна сама себе. Мне хотелось уснуть и оставить проблемы там, во сне.

– Non, merci.– Я снова похлопала себя по животу и указала на кровать.– Je vais dormir^[148].

Она кивнула. Да, идеальное оправдание, которое могла понять любая женщина.

– Dormez bien^[149]. Мы будем вести себя тихо как мыши. – Она приложила палец к губам и улыбнулась.

Как только Коринн вышла из комнаты, я забралась под одеяло. Я оказалась в ловушке, в ночном кошмаре, который сама создала. Не было соломинки, чтобы за нее ухватиться; в мыслях царил сумбур; меня переполняло отчаяние. Оливье бросил меня по непонятной причине. Что произошло, что заставило его передумать? Может, дело во мне? Или появилось более интересное предложение? Или произошел ужасный несчастный случай? Сердце заколотилось – а ведь накануне вечером это не приходило мне в голову. Я вдруг представила его на роликах, в наушниках, выскочившего на дорогу перед встречной машиной.

Что же касается Жана Луи, то куда деваться? Я угодила в западню, и, что бы ни происходило дальше, мне придется встретиться с ним лицом к лицу. Прошлой ночью, в пьянящей дымке, навеянной сладким вином, лунным светом и музыкой, казалось, что невозможно устоять перед наваждением. Ведь у каждого из нас были сердечные раны… Сегодня же то, что мы совершили, повергло меня в ужас, и я начала дрожать от потрясения, вызванного воспоминаниями. В конце концов сон пришел мне на помощь: я перебирала события вечера, пытаясь разобраться во всем этом, пока не провалилась в глубокую темную яму.

Глава 23

Какая ирония: Джулиет, нипочем не желавшая кататься со Стюартом, охотно собралась на велосипедную прогулку с Оливье! Но ей казалось логичным, после того как она опробовала велосипед накануне, использовать его для экскурсии по красивому городу, останавливаясь по пути, чтобы полюбоваться достопримечательностями и, возможно, выпить кофе или пообедать. В представлении Стюарта удовольствие от езды на велосипеде заключалось в том, чтобы, опустив голову к рулю, крутить педали как можно быстрее, преодолевая сорок или пятьдесят километров за день. И он не удостоил бы вниманием велосипеды, расставленные по Парижу для общественного пользования. Они были слишком утилитарными и медленными. Последний велосипед Стюарта стоил непомерных денег. Джулиет не возмущалась, ведь она знала, сколько радости он приносит мужу, хотя и не понимала этого кайфа. Не меньше недоумения вызывало у нее и бесконечное количество оборудования, которое Стюарт, похоже, с удовольствием покупал для улучшения своих впечатлений.

Ожидая у ближайшей к ее квартире велостоянки, где они с Оливье договорились встретиться, Джулиет волновалась. На стойке оставалось всего несколько велосипедов, и она надеялась, их не успеют все разобрать до прихода Оливье. Она старалась выглядеть невозмутимой, благодарила Бога за солнцезащитные очки, рыская глазами по улице Риволи в поисках знакомой кудрявой шевелюры в толпе туристов, которые уже спешили к Лувру. Вдруг на плечи ее опустились чьи-то руки; подскочив от неожиданности, она обернулась. Перед ней стоял Оливье, протягивающий свою карточку для оплаты проката.

– Привет,– сказал он.– Наша обзорная экскурсия по Парижу начинается здесь. Ça va?^[150]

Он провел карточкой по багажнику велосипеда и, вытащив его, подтолкнул к ней.

– Oui,– ответила она, взявшись за руль.– Ça va^[151].

– Итак, мы поедем вдоль правого берега, через мост Александра^[152], а затем направимся к башне вдоль реки. Звучит неплохо?

– Звучит превосходно.

Джулиет смотрела на него, восхищаясь его походкой, его обликом – в выцветших джинсах и непромокаемой куртке он должен был бы выглядеть затрапезно, но почему-то оказался на высоте. Она была в беговой экипировке и благодарила Бога за то, что во время локдауна купила новые легинсы от «Свети Бетти». Не идеальный наряд для воображаемого свидания, но, по крайней мере, толстовка прикрывала ее задницу.

Внезапно они сорвались с места и устремились по улице Риволи. Джулиет ехала осторожно, следя одним глазом за дорогой, а другим – за Оливье. В бледно-голубом небе появились облака, и получился идеальный ноябрьский день: немного солнца, слабый ветерок, легкая прохлада. Она почувствовала, как по ее лицу расплывается улыбка. Она ехала на велосипеде по Парижу вместе с Оливье! Неужели ее мечта так просто осуществилась? Была ли это награда за все переживания? Или она вдруг проснется и обнаружит, что рядом снова никого?

В конце концов они выехали на потрясающий барочный мост Александра, украшенный позолоченными крылатыми конями и усыпанный херувимами и нимфами. Джулиет улыбнулась, наслаждаясь его пышностью, излюбленной кинематографистами всего мира, чувствуя себя так, словно за ней следит камера. Она представила себе режиссерские указания:

«Джулиет летит по мосту на велосипеде, широко улыбаясь, стараясь не отстать от своего возлюбленного…»

У подножия Эйфелевой башни они поставили велосипеды на стойку и направились к этой ловушке для туристов, которая тем не менее воспевала Париж громче, чем любая другая достопримечательность. Они поднялись на лифте в чрево огромной железной башни, а затем, стоя бок о бок на площадке, смотрели на Париж: глубокая зелень Сены, осенне-оранжевые деревья вдоль нее, сверкающие на солнце, белые здания, машины, проносящиеся по Елисейским Полям. Все это напомнило Джулиет, почему она здесь, почему пустилась в это приключение. На этот раз она никому не позволит отнять у нее эту возможность!

Глядя на перекрестья металлических балок над головой, она подумала, как понравился бы ее отцу этот великолепный инженерный подвиг, и почувствовала укол боли. Отец умер пять лет назад, всего через два года после мамы. Накатила острая тоска по ним обоим, и Джулиет подняла руку, чтобы смахнуть слезу.

– Что с тобой? – спросил Оливье.

– Подумала о родителях. Я так по ним скучаю…

Он похлопал ее по руке: объяснений не требовалось.

– Жизнь – странная штука, – сказала она. – Что-то одно заканчивается, и начинается другое. Уходят люди. Все меняется. Складывается не так, как ты ожидаешь. И приходится думать, как жить дальше.

– Ты очень философски настроена. – Оливье посмотрел на нее с беспокойством. – Возможно, слишком долго пробыла в Париже.

– Разве ты не чувствуешь то же самое?

Он ответил не сразу. Окинул взглядом город, словно Париж мог дать ему ответ на этот вопрос, а затем посмотрел на Джулиет.

– Все зависит от нас. Порой нужно начинать сначала.

Она смахнула еще одну слезу и кивнула, стараясь не придавать его словам особого смысла.

– Да, – прошептала она, гадая, чувствует ли он их близость так же, как она, кажется ли ему, будто им под силу повернуть время вспять и вернуться в те дни, когда они значили друг для друга больше, чем целый мир, и каждая проведенная вместе секунда дарила им чистую радость.

На мгновение ей показалось, что он сейчас наклонится и поцелует ее. Это была прекрасная возможность – высоко над городом – заключить ее в свои объятия. Она затаила дыхание, ожидая, надеясь, но опасаясь сделать первый шаг.

Оливье повернул голову и вновь залюбовался открывающимся видом. И подходящий момент остался в прошлом.

Глава 24

Наивная

Большую часть дня, до пяти часов, я провела, то погружаясь в блаженную дрему, то поневоле возвращаясь к жалкой яви. Но в воскресный вечер я требовалась семье Бобуа больше, чем в любой другой: он знаменовал собой переход от отдыха к рутине будней. В мои обязанности входило проследить за тем, чтобы все было готово к предстоящей неделе, и пораньше уложить детей спать. Я не хотела подводить Коринн, так как знала, что это время суток для нее самое тяжелое, поэтому встала с кровати и направилась в ванную.

За бесконечные часы самобичевания я пришла к выводу, что бегство – не выход. Я не позволю случившемуся разрушить мои мечты. Одно я знала точно: я все еще люблю Париж. Уезжать мне не хотелось, ведь еще так много предстояло открыть для себя. Я начала осваиваться в этом прекрасном городе, говорить на его языке, приспосабливаться к его укладу. Бежать обратно в Вустер было глупо: если бы я так поступила, то вернулась бы к себе прежней, а все мечты о том, чтобы стать шикарной и утонченной, испарились бы.

И я не хотела оставлять Натали. Она оказалась первым в моей жизни человеком, который помогал мне стать лучше. С такой подругой, как она, я могла достичь любых высот. Я знала, что она поможет мне справиться с потерей Оливье, с тем сокрушительным разочарованием, которое обрушилось на меня, и даст мне надежду. Она укрепит мой дух и восстановит мою уверенность в себе.

Я собиралась остаться, пока что.

Однако я нервничала, ожидая встречи с Жаном Луи. Как он отреагирует, увидев меня? Я решила, что буду вести себя как обычно и делать вид, что ничего не произошло. Однако буду держаться как можно дальше от него, чтобы избежать неловкости, и постараюсь никогда не оставаться с ним наедине. Другого способа справиться с этим я придумать не могла. Если повезет, он поступит так же. Мне было стыдно за то, что я, то есть мы натворили, но сделанного не воротишь. Я не собиралась винить никого и ничего, кроме себя, но усвоила урок: жалость к себе и сотерн – смертельно опасное сочетание.

Когда я вошла в кухню, ко мне подбежали Шарлотта и Гуго.

– Джулиет! Джулиет! – кричали они, дергая меня за руки.

Коринн улыбнулась нам:

– Меня так никогда не встречают.

Я тоже смущенно улыбнулась, ведь это была правда. Казалось, дети никогда не требовали ее внимания так, как требовали моего. Причина, как я полагала, была проста: я была им в новинку.

– Идите вымойте руки,– велела я детям и принялась готовить jambon-beurre^[153] им к чаю.

Коринн окинула меня оценивающим взглядом и одобрительно кивнула:

– Вид у вас гораздо лучше. Проспали почти весь день?

– Да. Спасибо. Теперь я чувствую себя хорошо.

– Настроение тоже получше?

Я не думала, что когда-нибудь снова буду так счастлива, как недавно.

– Наверное. – Я принялась мыть помидоры.

– Браво, – сказала Коринн. – К чему вам плохой французский парень. Они никогда не сделают вас счастливой.

– C’est vrai^[154], – согласилась я.

Подняв глаза, я увидела, что в дверях стоит Жан Луи.

– Bonne soirée, Juliet^[155]. – Он неуверенно улыбнулся.

– Bonne soirée. – Я улыбнулась ему в ответ, не упуская ни единого его движения, а потом отвернулась и стала резать хлеб.

К счастью, в этот момент Шарлотта и Гуго вбежали в кухню и сели за крошечный стол. Я присоединилась к ним – позволить себе поужинать сегодня с Коринн и Жаном Луи я не могла. С этого момента я буду держать дистанцию и вести себя профессионально. Au pair^[156], конечно, технически означает равенство, но мне следовало учитывать возможные последствия и избегать лишнего сближения.

Я надеялась, что Жан Луи чувствует то же самое и будет держаться от меня подальше, и в конце концов мы сможем просто сделать вид, будто ничего не произошло. Но он оставался на кухне, пока Коринн не решила пойти искупать Артюра. Я выкладывала на детские тарелки баночки «Petits Filous»^[157], которые оставалось посыпать сахаром.

Он налил себе бокал вина. И протянул бутылку мне:

– Un verre?^[158]

Я покачала головой – просто не могла смотреть на вино. Я не доверяла его воздействию.

Он подождал, пока Шарлотта и Гуго съедят свой fromage frais^[159], а затем подошел ко мне. Я запаниковала и залилась краской. Руки тряслись, когда я счищала с ладоней хлебные крошки. Он говорил негромко, чтобы дети не слышали. На английском, чтобы им сложнее было понять, – маленькие ученики черпали от меня все больше и больше, но не настолько, чтобы постичь разговор взрослых.

– Джулиет, я должен извиниться перед вами.

Я погрузила руки в горячую воду в раковине, не поднимая головы, – не могла смотреть на него.

– Я вел себя очень плохо.

– Это моя вина, – пробормотала я. – Мне ужасно жаль, что так вышло.

– Non.– Его тон был решительным. Дети в тревоге переглянулись.– Все в порядке,– сказал он им.– Finissez!^[160] – Он с улыбкой указал на их тарелки, а затем снова повернулся ко мне. – Мне нет оправданий, – произнес он вполголоса. – На мгновение я потерял голову. Вероятно, выпил слишком много, но это не повод так себя вести. Пожалуйста, простите меня.

Я подняла голову и встретила его взгляд. Жан Луи выглядел убитым.

– Не знаю, о чем я думала.

– Вы не должны винить себя. – Он нахмурился. – Пожалуйста, простите меня и… сделайте вид, будто ничего не произошло. Важно лишь то, что вам хорошо здесь.

Я аккуратно поставила вымытые тарелки на сливную доску, пытаясь сообразить, что ему сказать. Вряд ли он должен брать вину на себя, ведь это я переступила черту, но на данный момент это казалось самым простым выходом из затруднительного положения.

– Вы ведь останетесь, правда? – Он скорее настаивал, чем спрашивал.

– Конечно.

Он на мгновение закрыл глаза с явным облегчением.

– Этого больше никогда не повторится, – сказал он. – Я обещаю. И спасибо вам. Дети вас очень любят. И Коринн тоже…

– Коринн?

– Она воспринимает вас как дочь.

Я была приятно удивлена. Я и не предполагала, что она видит во мне нечто большее, чем просто лишнюю пару рук. Да, порой она вела себя очень мило и определенно пыталась сегодня расположить меня к себе, но мне и в голову не приходило, что для нее это так важно. И оттого мне стало еще противнее осознавать, что я натворила. А если она узнает, как я набросилась на ее мужа? Страшно подумать, что с ней станет. А если бы она вошла и увидела наш маленький спектакль? Кошмар. Меня снова замутило.

Я вытащила пробку из раковины и долго смотрела, как вода уходит в слив.

– Хорошо. Давайте притворимся, будто ничего не произошло, – с сияющей улыбкой, как никогда похожая на Мэри Поппинс, сказала я Жану Луи.

– Спасибо. – Он кивнул.

Я никогда не слышала столько благодарности в чьем-то голосе.

Когда я принялась вытирать посуду, мне стало спокойнее, а пытка, которой я себя подвергала, наконец прекратилась. Мы оба достаточно взрослые, чтобы оставить случившееся в прошлом. Какое облегчение, подумала я, содрогаясь при мысли, чем все могло бы закончиться, если бы мы не держали себя в руках.

Мы оставим все позади, и все будет хорошо.

На следующее утро я отвела Гуго и Шарлотту в школу и собиралась вернуться к Бобуа – навести порядок на кухне, а потом сходить в одну из больших художественных галерей. В школе я любила искусство и всегда мечтала посмотреть на лилии Моне. Я была полна решимости составить собственное впечатление и лично приобщиться к культуре, а не остаться на всю жизнь человеком, который судит о великих произведениях искусства только по репродукциям на стене спальни.

Я уже собиралась толкнуть дверь во двор, когда кто-то подошел сзади и положил руку мне на плечо:

– Джулиет…

Я подскочила. Чувство вины все еще не оставило меня, и я была готова к противостоянию. Я стремительно развернулась и увидела прямо перед собой пораженное лицо Оливье. Он выглядел ужасно, будто не спал.

– Извини меня, – сказал он. – Но я должен был прийти. Я не мог просто оставить все как есть. Я должен понять. Почему?

– Что почему? – Я уставилась на него.

– Почему ты пропала? – Он поднял руки.

– Я пропала?! Я ждала тебя. Почти до девяти часов.

– Что? – Он смутился. – Но я тоже ждал.

Я нахмурилась. Неужели он притворяется, будто не подставлял меня? Проснулся сегодня утром и решил, что обошелся со мной жестоко? Или его не устроил альтернативный вариант? Роль второго плана меня не устраивала.

– Я просидела за столом почти час, – сказала я ему.

– Но тебя там не было. – Он покачал головой.

– Была! Третий ресторан слева.

– Да.

– Улица Пти-Шан.

Он постучал рукой по лбу:

– Рю Круа-де-Пти-Шан. Croix. C’est la prochaine rue, après^[161] Rue des-Petits-Champs.

– Боже мой!

С площади Побед я свернула не на ту улицу. Я увидела «Пти-Шан» и забыла важное слово в названии. А это означало, что Оливье вовсе не подвел меня. Он ждал в другом ресторане, думая, что это я продинамила его.

– Оливье, je suis desolée^[162]. Извини.

Мы оба рассмеялись, немного растроганные, так как поняли, что сидели на параллельных улицах, совсем недалеко друг от друга, и думали о самом худшем.

– Я бы никогда так с тобой не поступила.

В следующее мгновение мы сомкнули объятия и принялись целоваться с лихорадочным облегчением, радуясь, что уладили это недоразумение. Я думала, что упаду в обморок от счастья. Я вдыхала запах его одеколона, смешанный с ароматом его тревоги. Он провел пальцами по моим волосам, поглаживая челку.

– Qu’est-ce que c’est?^[163]

– Моя новая, рваная челка.

– Рваная челка. – Он попробовал новые слова на вкус, отводя то, что они означали, от моих глаз. – Мне нравится.

На мгновение я вспомнила, как в последний раз кто-то гладил мои волосы, и, должно быть, напряглась, потому что Оливье спросил, не случилось ли чего.

– Нет. Все хорошо.

Свело живот при мысли, что он может узнать о моих приключениях после ресторана. Нет-нет, он не должен об этом узнать. Я вспомнила, как провоцировала Жана Луи, растрепанного и неуверенного. Отца моих маленьких подопечных. Мужа женщины, которой я должна помогать и которая, как я видела, страдала. Моя уверенность в нашем воссоединении улетучилась. Оливье не захотел бы встречаться со мной, если бы знал.

– Когда мы сможем увидеться? – спрашивал он.

Все будет хорошо, подумала я. Мы с Жаном Луи заключили договор. Оливье никогда не должен узнать. А я больше никогда в жизни не совершу подобной ошибки. Я должна научиться доверять Оливье, верить в нас. Мы договорились, что встретимся за обедом на следующий день, недалеко от его университета, возле Пантеона. Я могла выкроить время для себя, пока дети в школе: в первой половине дня мне нужно было лишь отвести их на учебу и купить продукты для ужина.

Мы обнялись в последний раз, и я пролетела через двор в смятении чувств: радость, что Оливье вернулся в мою жизнь, дополнял ужас перед тем безумием, в которое меня чуть не вверг недостаток веры в него. Моя грудь сжалась от волнения при воспоминании о том, как я, обиженная на весь свет, стояла в лунном свете, покачиваясь под музыку и подкрепляясь яблочным бренди, чувствуя себя отвергнутой Оливье и позволяя Жану Луи исцелить мою боль. Это было безрассудно. Я поклялась, что никогда ни с кем не буду говорить об этом. Ни с Натали, ни с Оливье. Мне было стыдно за свой поступок.

Позже, закончив работу по дому, я отправилась в центр – спешила изо всех сил, пока не оказалась на набережной. Я стояла на берегу и смотрела, как букинисты расставляют свои лотки – там были книги, гравюры, открытки, разнообразные сувениры, которые люди везли домой, чтобы напоминать себе о том, что они оставили позади. Город, который обещал так много. Город романтических грез. Город, в который невозможно не влюбиться.

Я так сильно полюбила его. Своей глупостью я поставила все под угрозу, но чудом избежала беды. Мне стало легче дышать.

Все будет хорошо.

Глава 25

Спустившись с башни, они поехали обратно на велосипедах по Левому берегу. Джулиет казалось, что ноги ее превратились в желе. Она не привыкла к таким нагрузкам. Она посмотрела на Оливье. Он вытягивал ноги, лихо раскачивался, изображая дурачка. Джулиет вспомнила его озорным глупым мальчишкой, и ее сердце заколотилось чуть быстрее. Он всегда умел рассмешить ее.

Они перебрались на остров Ситэ посреди Сены и направились к Нотр-Даму, глядя на возвышающиеся строительные краны. Когда-то Джулиет с ужасом смотрела по телевизору, как пламя охватило храм в ту жуткую ночь: казалось, невозможно было поверить, что это происходит, но вот они, доказательства, прямо перед ними. Площадка была окружена рекламными щитами с фотографиями пожара и причиненного им ущерба, а также планами по восстановлению всего здания с привлечением лучших мастеров – архитекторов и реставраторов. Это отрезвляло и вместе с тем дарило надежду. Нотр-Дам восстанет из пепла.

Они проехали на велосипедах по крошечному мостику, который вел от Ситэ к острову Святого Людовика, и остановились возле «Бертильона»^[164].

– Мороженое? – удивилась Джулиет. – Сейчас середина зимы.

– Подожди, – сказал ей Оливье.

Они загнали на стойку свои велосипеды.

Через десять минут Джулиет смотрела на фарфоровую кружку, где шарик роскошного ванильного мороженого, политый кремом пралине, плавал в горячем шоколаде.

– Это верх декаданса, – радостно сказала она. – Простые удовольствия.

Оливье медленно улыбнулся и задержал на ней взгляд. Она покраснела и подняла ложку. Ей казалось, внутри ее тает шарик мороженого, распространяя сладость по венам.

– Спасибо за фантастический день.

– На здоровье. И теперь я могу сказать, что видел Эйфелеву башню.

Наступила тишина. Они доели свой десерт аффогато, и Джулиет занервничала. Следующие несколько минут определят их будущее. Она набралась смелости.

– Сегодня вечером я собираюсь выпить с соседями. Не хочешь зайти? Они сказали, что я могу привести кого-нибудь.

Он помолчал, обдумывая вопрос.

– Спасибо. – (Ее сердце забилось в предвкушении.) – Но у меня есть дела. Когда берешь выходной, всегда приходится расплачиваться.

– Без проблем.

Она понимала его. Действительно понимала. У него множество причин не возвращать время вспять. Не в последнюю очередь из-за того, что она причинила ему боль. И до сих пор не объяснила, что же было тому причиной. А обручальное кольцо, которое он носил, говорило о многом. Вероятно, символизировало его неугасшую любовь к жене. Может, он жил надеждой на ее возвращение?

Но главная причина, несомненно, заключалась в том, что он опасался снова испытать боль. Изрядно пожив, они могут считать себя крутыми, но под наросшей за годы броней по-прежнему ранимая душа. Они уязвимы и вряд ли смогут до конца оправиться. Порой они испытывали физическую боль, но не реже, а то и чаще – душевную. Синяки рассасывались. Но оставались язвы, в которые можно было ткнуть неосторожным пальцем. Оливье стал мудр и осторожен.

Но от сознания этого ее разочарование не стало легче.

Они оставили велосипеды на острове Святого Людовика и пошли по мосту Мари на правый берег. Солнце висело низко, платаны на берегах реки отбрасывали на воду длинные темные тени.

– Мне туда. – Оливье указал на восток. – Ты доберешься? Ноги еще идут?

Ей нужно было знать, увидит ли она его снова, но она не могла этого показать.

– О, я в порядке. И всегда могу взять «Убер», если вдруг почувствую слабость.

– Приятного вечера. – Он вдруг стал жестким и официальным.

– И тебе.

Это все? Неужели они больше не увидятся? Она не могла найти слов, чтобы спросить. Неужели сегодняшний день был вызван просто рыцарскими чувствами с его стороны? Неужели это ничего не значило? Бывали моменты, когда она ощущала между ними прежнее тепло, но в последний момент он всегда отступал.

– Ты ведь здесь пробудешь еще некоторое время? Обязательно напиши, если будут трудности.

Он улыбнулся, поднял руку в прощальном жесте и пошел прочь.

Она не знала, что и думать. Как это понимать: «Напиши, если будут трудности»? Такие слова уместно сказать деловому партнеру, заехавшему по какой-то надобности в ваш город. Или очень старому другу, которого не очень-то хочется видеть снова. Простая вежливость.

Солнце скрылось за горизонтом, унося с собой все остатки тепла. Фонари вдоль Сены засияли, словно в знак протеста. Река приобрела оловянный оттенок. Фары сверкали, указывая путь в потоке вечернего транспорта. Люди ускоряли шаг, стремясь попасть домой до дождя, который уже чувствовался в воздухе.

Полило, едва Джулиет прошла двести ярдов. Сначала тяжелые капли падали медленно, затем дождь набрал силу и обратился симфонией золотисто-серого цвета. Если бы она остановилась, чтобы поймать такси, то промокла бы еще больше. Джулиет поспешила дальше, опустив голову, доставая из рюкзака дождевик, но, пока в него влезала, успела вымокнуть до нитки.

Наконец она добралась до квартиры. Поднявшись на лифте, начала дрожать. Меньше всего ей хотелось идти выпивать в незнакомой компании. Настроение было подавленным. Вся красота чудесного дня сошла на нет, поглощенная ее неуверенностью. Мелисса без нее не соскучится. Все ее подруги молоды, энергичны и красивы. К чему им пример случайной гостьи, напоминающий, что однажды молодость кончится и свет внутри померкнет?

Оказавшись в своем пристанище, Джулиет все же договорилась с собой. Душ, свежая одежда, макияж – через полчаса она почувствует себя другим человеком, если только постарается. Мелисса была так добра, пригласив ее, и она приехала в Париж, чтобы выйти из зоны комфорта, а не дуться на диване, пролистывая телефон и сокрушаясь об утраченной молодости. Жалость к себе никого не красит. Только она сама могла себя от этого избавить – и у нее есть прекрасная возможность.

В семь часов вечера она постучала в дверь Мелиссы с бутылкой шампанского в руках из погребка на дороге, завернутой в белую ткань.

– Боже мой, я так рада, что ты пришла. Столько людей умирают от желания познакомиться с тобой.

– Столько людей?

– Все хотят встретиться с настоящим живым писателем!

Мелисса затащила ее в прихожую. Квартира была вдвое больше ее, ярко-белая, с красочными произведениями искусства и современной мебелью, которая на вид казалась неудобной, но, присев на нее, вы ощущали желание остаться там навсегда. В комнате толпилось десятка полтора гостей, в основном в дорогих джинсах; женщины – в шелковых рубашках и на высоких каблуках, мужчины – в кашемировых свитерах и пиджаках красивого покроя. На мгновение Джулиет почувствовала себя обескураженной. Она не только никого не знала, но и не очень хорошо говорила на французском.

К ней приблизился мужчина с подносом.

– Вы, должно быть, Джулиет, – поприветствовал он ее. – А я Бернар. Кир рояль?

Есть ли лучший способ обрести смелость?

– Merci. – Она улыбнулась и взяла бокал.

– Мелисса сказала мне, что вы писательница. Все так хотят с вами познакомиться.

– О, это не так интересно. Я просто целый день сижу за столом.

– Никогда не поверю! – воскликнул он, очаровывая ее. – Пойдемте со мной.

Через десять минут она живо беседовала с Элоизой, которая руководила кулинарной школой неподалеку.

– У нас осталось одно место на завтрашний урок, – сообщила ей Элоиза. – Я обменяю его на статью в вашем блоге.

– Договорились, – обрадовалась Джулиет.

– Мы будем делать закуски.– Элоиза сияла.– Для apéro dînatoire^[165]. В наши дни все от этого без ума. Напитки и канапе на столе, чтобы каждый мог угоститься сам.

Это будет отличная статья, подумала Джулиет. Она напишет ее, как только вернется домой, как раз к Рождеству. Занятия начинались в девять, так что ей придется встать пораньше, но это было именно то, что ей нужно. Ощущение цели, которое должно заменить сосущую пустоту внутри. Она подняла бокал, провозглашая тост за себя.

К девяти тридцати она была дома, наговорившись и немного выпив, но не настолько, чтобы снова погрузиться в уныние. Открыла окно и высунулась наружу, глядя на звезды, перебирая в памяти прожитый день и мириады переживаний. Она не могла не задаваться вопросом, что делает Оливье. Слава богу, она не настолько пьяна, чтобы взяться за телефон и отправить ему пышное сообщение с благодарностью.

Однако она отправила сообщение Натали. Подруга все еще была в баре, но ей не терпелось узнать, как прошел день.

Удивительный день с Оливье. Прокатились на велосипедах по всему Парижу и поднялись на Эйфелеву башню. Но дома я одна.

Думаю, этот поезд уже ушел. Но хорошо, что мы покончили с этим. хх^[166]

Она посмотрела на ноутбук, который терпеливо ждал ее на столе. Найдет ли она в себе силы продолжить писать? Она подошла к самой важной части истории и, возможно, закончив ее, отважится дать Оливье прочитать. Ей всегда было легче поделиться написанным, чем рассказывать.

У нее было сильное подозрение, что именно прошлое удерживает Оливье на расстоянии. Он настороже, и неудивительно после того, что она сотворила с ним. Но если она сможет объяснить, почему исчезла, возможно, он сумеет снова довериться ей? Эта мысль подстегнула ее. Она переоделась в пижаму, налила себе стакан воды, чтобы утром не умирать от жажды, и застучала по клавишам.

В полночь, забравшись в постель, она проверила телефон. Там было сообщение от Натали.

Как говорят в Нью-Йорке, шоу не закончено, пока не споет толстая дама^[167].

Глава 26

Наивная

Каждый должен влюбиться в Париже хотя бы раз в жизни.

Мы с Оливье влюбились в этом городе быстро и сильно. Это было так странно: казалось, мы знаем друг друга целую вечность, и в то же время не ослабевало желание как можно быстрее максимально открыться, не утаив ни мельчайшей детали. Мы делились всем, что любили, втягивая друг друга в свои противоположные миры. Я познакомила его с «Кьюэ»^[168] и печеными бобами на тостах – я нашла соусы «Хайнц» в одном супермаркете. Взамен он подарил мне «Les Négresses Vertes»^[169], Анн Пигаль^[170], карамельные батончики карамбар и Камю. Я переживала, что получаю куда больше, чем отдаю. Но с другой стороны, это я оказалась в его стране, и потому он может поделиться со мной бо́льшим.

Я не могла представить Оливье в Вустере. Что бы я ему там показала? Реку, ипподром и собор? Парижская жизнь казалась такой утонченной и насыщенной по сравнению с провинциальной английской, а Оливье так беспечно относился к ней, плавно переходя от прогулок с приятелями в метро к посещению престижного балетного гала-концерта с родителями. Я видела их фотографии, оба – великолепные в вечерних нарядах, его мать – миниатюрная куколка, отец – обходительный и красивый.

И это была химия. Мы не могли друг без друга, использовали любую возможность, чтобы поцеловаться – на углах улиц, на мостах, в темных переулках и дверях магазинов, растворяясь один в другом. У меня дома на стене в спальне висел плакат «Поцелуй у Отель-де-Виль» Робера Дуано^[171]. Молодой человек целует девушку, а мимо проходит весь Париж. При виде этого снимка у меня часто перехватывало горло от тоски, и я думала, каково это – ощутить такую глубину страсти. А теперь я знала, что такое ярость, смешанная с нежностью, мгновения, когда желание берет верх и все остальное не имеет значения.

Прошла еще неделя, прежде чем мы переспали. Мы пошли в кино на «Любовников с Нового моста» с Жюльет Бинош, и, хотя фильм шел в version d’origine^[172], любовная история захватила меня, я плакала от невозможности счастливого конца между двумя бродягами, а затем рыдала от радости, когда в финале они, вопреки всем вероятиям, отправились в будущее вместе. Это был самый искренний, страстный и захватывающий фильм, который я когда-либо видела.

После этого Оливье повел меня, держа за руку, в свою квартиру. Когда мы целовались в тесноте крошечного лифта, я уже знала, что будет дальше. Мы молча направились прямо к его кровати – легко и естественно, что было так непохоже на мой предыдущий опыт. Когда он овладел мной в первый раз, мы сразу обрели общий ритм, и казалось, этот фейерверк ощущений будет бесконечным. После этого я смотрела в потолок, ошеломленная пережитым, смеялась и плакала, пока он не смахнул мои слезы поцелуем, и мы повторили это, чтобы доказать, что все было по-настоящему.

А еще Оливье вселил в меня смелость, и я начала писать. Я заполняла страницу за страницей в тетради, которую он мне подарил, своими наблюдениями о жизни в качестве помощницы по хозяйству в Париже. Я пыталась найти свой голос, подобрать тон, написать то, что могла бы включить в свое портфолио и с его помощью привлечь внимание редактора популярного журнала. «Как не растолстеть от французской еды». «Как выглядеть шикарно, не имея средств». «Сила красной помады». Постепенно я обрела уверенность в себе и, натренировав свой журналистский глаз, начала видеть сюжеты повсюду. Хотя о следующем этапе своей жизни я думать не хотела. Это было бы связано с решениями, к которым я не была готова.

Оливье перечитывал все, что я писала, и говорил, что ему нравится, а что нет. Что можно изложить смешнее. Что – эмоциональнее. Меня поражала его проницательность. Он был одарен врожденным пониманием того, что важно в любом авторском тексте: чтобы читатель что-то почувствовал. И вновь позволила себе усомниться в разумности его выбора: ему ли заниматься юриспруденцией? Она казалась такой сухой, основанной на фактах, правилах и законах, такой черно-белой.

– Может, это и не навсегда, – сказал он мне. – Но я подведу семью, если откажусь от работы с отцом.

Его чувство долга меня впечатляло, но мне было грустно оттого, что он не прислушивается к зову своего сердца. Я знала, как сильно он любит книги и чтение – его комната была завалена томиками в мягких обложках. Он не мог пройти мимо лавки букиниста, не купив что-нибудь для пополнения своей коллекции. Но Оливье, казалось, смирился со своей участью, и я ничего не могла сделать или переубедить его.

Даже будучи постоянно занятой, я не пренебрегала обществом Натали. Всегда не одобряла девушек, которые бросали своих друзей, когда влюблялись. У меня было достаточно времени, чтобы видеться с ней днем, когда Оливье сидел на лекциях. Обычно я убирала в комнатах детей, застилала их кровати, стирала, затем шла на кухню и составляла список покупок. А после отправлялась на встречу с Натали – в ожидании сидела в кафе на углу, а если было солнечно, то прямо на улице, и прочитывала несколько страниц «Большого Мольна». Дело шло медленно, и больше половины слов мне приходилось выискивать в моем мини-словаре «Коллинз джем».

Она прибегала, всегда опаздывая, всегда рассказывала какую-нибудь безумную историю, всегда выглядела потрясающе в нарядах, которые я бы никогда не рискнула надеть. Она наслаждалась каждой деталью моего романа с Оливье, мысленно жила им, в то время как сама избегала отношений, напуганная супружеской неверностью своего отца. У нее бывали случайные интрижки, но, похоже, она не хотела ни с кем сближаться.

– Не все мужчины такие, как твой отец, – говорила я ей.

– Да, но я не знаю, как понять, кто из них такой, а кто нет. Поэтому проще не связываться.

Мне было грустно, что ее так ранило поведение отца, и именно по этой причине я не стала рассказывать ей, что произошло между мной и Жаном Луи. Она весьма язвительно отзывалась о секретарше, с которой сбежал ее отец, и я вовсе не хотела оказаться жертвой ее язычка. Злословящая Натали была ужасна, и в любом случае я уже достаточно изругала себя.

Тем не менее я поделилась с ней своими опасениями по поводу Коринн. Я до сих пор не могла понять, в каком настроении она будет.

– Дорогая, все парижанки нелегки в общении. Ты не найдешь ни одной, на которую было бы легко работать.

– Но есть еще кое-что, – возразила я. – Скверный характер – это понятно. Но я думаю, она больна.

– Может, у нее Пи-Ди?

– Что за Пи-Ди?

Натали постоянно сыпала аббревиатурами, которых я не понимала.

– Послеродовая депрессия.

– О, ты имеешь в виду «бэби блюз»?

Я вспомнила, как мама произнесла эти слова, когда моя тетя, только что родившая моего младшего кузена, похоже, поехала крышей.

Натали кивнула:

– Эта штука в два счета сводит с ума совершенно нормальную женщину. Думаю, у моей мамы это случилось после рождения моего брата. Тогда она начала пить. По-настоящему пить.

Я видела, как Натали разволновалась. Она ненавидела говорить о своей семье. На самом деле ее настоящая жизнь началась в тот день, когда самолет с ней на борту приземлился в аэропорту Шарль де Голль и Жижи, поджидавшая ее у выхода для пассажиров, распахнула объятия. Так что мы оставили эту тему.

Наступил декабрь, а вместе с ним пришло и предвкушение Рождества. Я, решив остаться в Париже, с нетерпением ждала праздника. Непривычно было в это время находиться вдали от дома, но съездить туда было слишком дорого.

Коринн, казалось исполненная праздничного настроения, начала украшать квартиру. Появились роскошные гирлянды шаров, огромные букеты темно-красных роз, плети плюща и громадная елка, которую двое мужчин подняли по лестнице.

– Что дети хотели бы получить на Рождество? – спросила она меня однажды днем, водя карандашом по списку.

– Шарлотта больше всего хочет роликовые коньки. Она смотрела на детей, катающихся на роликах в Тюильри, и ее глаза были круглыми от желания.

– Bonne idée!^[173] – Коринн, кажется, привело в восторг мое предложение; она записала его. – А Гуго тоже?

– Нет. Гуго хочет воздушного змея.

– Un cerf volant!^[174]

Она, похоже, считала меня гением. На несколько минут мы почувствовали себя чуть ли не родственниками, болтали и смеялись, почти как сестры.

Коринн – очень сложный человек, решила я. Порой мне казалось, что в ней уживаются две разные женщины, а то и больше. То появлялась устрашающая бизнес-леди – все эти шпильки и темные ногти. То ее сменяла умиротворенная Коринн: мягкая, любящая мать и жена, заботливая хозяйка. А еще иногда внезапно, по неведомому стечению обстоятельств, возникала ранимая, нуждающаяся в помощи женщина-катастрофа. Некоторое время я не видела этой версии и уже начала думать, что, возможно, она исчезла навсегда. Я даже возомнила, что Коринн пошла на поправку благодаря мне, забыв об американских горках ее настроения, которое портилось безо всякой на то причины, ни с того ни с сего.

Однажды, вернувшись с покупками, я обнаружила Коринн в глубокой отключке в ванне. На полу стоял пустой бокал. Дверь в ванную она оставила открытой. Я бросилась к ней и, погрузив руки по плечи в воду, вытащила ее. Она замерзла.

– Вы что-то приняли? – спросила я в панике.

Неужели передозировка снотворного, которое, как я знала, она принимала?

Ее губы были синими, но она покачала головой. Я завернула ее в большое полотенце и отвела в спальню.

– Вам нужно обсохнуть и согреться. Я сейчас что-нибудь принесу.

Я побежала на кухню и трясущимися руками принялась готовить ей горячий шоколад. С ней действительно что-то происходит. Я вспомнила наш разговор с Натали. Но Артюру уже почти девять месяцев, он не новорожденный. А какой Коринн была до его рождения? Может, спросить у нее? Или лучше у Жана Луи – наедине?

Я нашла ее под одеялом, все еще дрожащую. Она так и не оделась, ее кожа покрылась мурашками и приобрела ужасный сиреневый оттенок. Я поставила горячий шоколад на столик рядом с ней и осторожно села на кровать. Погладила ее по руке:

– Коринн. Я очень беспокоюсь за вас. Думаю, вам нужен врач.

– Non.

– Но иногда вы выглядите такой несчастной, – как можно тактичнее заметила я.

Она смотрела прямо на меня, и в ее глазах было что-то такое, от чего мне стало не по себе.

– Oui.

Я попыталась улыбнуться, но в этот момент мне показалось, она точно знает, что произошло между мной и Жаном Луи. Но она не могла знать. В ту ночь она крепко спала, приняв снотворное. И конечно, если бы она нас увидела, то не оставила бы это без внимания. Она бы встретилась с нами лицом к лицу. Я сказала себе, что у меня паранойя.

Я сглотнула.

– Что-то случилось?

Она закрыла глаза. Ее веки были похожи на голубой мрамор.

– C’est trop difficile^[175].

Меня заинтересовало, что же она находит таким сложным. Она делала что хотела; у них было много денег, насколько я могла судить; дважды в неделю приходила домработница. Ну и я помогала.

– Je téléphone Jean Louis?^[176]

– Non. – Она открыла глаза. – Пожалуйста, не надо.

Может, у нее есть подруга, с которой она могла бы поговорить? Я не гожусь для того, чтобы быть ее доверенным лицом.

– Je peux téléphoner une amie?^[177]

Она покачала головой:

– Je veux dormir^[178].

Она хотела спать. Я понимала это желание. Заснуть – значит сбежать от проблем.

Я сделала все возможное, чтобы ей было тепло и уютно. Предложила ей поесть супа, но она отказалась и от этого. Я вышла из спальни, чувствуя себя не в своей тарелке, и решила все же позвонить Жану Луи. Он дал мне номер своего офиса, когда просил присмотреть за Коринн. Он выслушал меня и сказал, что едет домой.

Я ждала на кухне, пока не услышала, как он вошел. Выскользнула в коридор и приложила палец к губам.

– Она спит, – сказала я, и он кивнул.

Мы прокрались обратно на кухню, и я рассказала ему, как нашла ее в ванной.

– Просто не знаю, что делать, – с убитым видом сказал он.

– Не думаете ли вы, что у нее послеродовая депрессия? – Я поискала этот термин на французском. – Dépression postnatale?

– Не знаю. – Он пожал плечами.

– Мне кажется, ей стоит обратиться к врачу. Думаю, ей нужна помощь.

В глазах Жана Луи стояли слезы.

– Я хочу все вернуть, – пробормотал он. – Я не знаю, куда пропала прежняя Коринн…

Я коснулась его руки, переплела наши пальцы и легко сжала – совсем не так, как в прошлый раз. На этот раз я пыталась успокоить его. Подбодрить. Он стиснул мою ладонь и застыл так. Видно было – для него это единственный способ не сломаться.

А потом я подняла глаза и увидела в дверях Коринн. Она смотрела на нас с пустым выражением лица. Вид у нее был сомнамбулический – как недавно в ванной.

Я отдернула руку, Жан Луи вскочил:

– Коринн!

Он бросился к ней и поднял на руки. Она смотрела через плечо. Не на меня. В пустоту.

Примерно через неделю мы с Натали надумали пройтись по магазинам и купить подарки моим домашним – например, шарф для мамы и перчатки для папы. Родители были из тех людей, которые покупают вещи только по необходимости, но я хотела подарить им что-то действительно хорошее. Париж научил меня, что красивые вещи – это не пустая трата денег, ведь они прослужат долго. Мы собирались в большой универмаг «Прентам» и планировали потратиться и на себя. В языковой школе намечалась вечеринка и другие импровизированные торжества, так что нам требовались новые наряды. Я была в приподнятом настроении, меня переполняло праздничное волнение.

Я снимала пальто с крючка у входной двери, когда появился Жан Луи.

– Джулиет, у меня есть кое-что для вас.

– О!

– Ранний рождественский подарок.

– Но вы вовсе не обязаны одаривать меня.

– Я хочу, чтобы у вас было это, в благодарность. На память.

– На память?

Я с сомнением посмотрела на него и, испытывая неловкость, взяла у него маленькую коробочку. Она была старинная, из тонкой блестящей красной кожи, с золотым тиснением имени ювелира на крышке. «Картье».

Подняв крышку, я чуть не задохнулась. Внутри оказалась самая потрясающая пара серег, которую я когда-либо видела. У меня не было большого опыта знакомства с настоящими драгоценностями, но по одному только виду я поняла, что они настоящие: два каплевидных фианита, окруженные гроздью бриллиантов. Я понятия не имела, сколько они стоят, но, держа коробочку в руках, запаниковала.

– Я не могу их взять. – Я протянула серьги Жану Луи.

– Они ваши. – Он заложил руки за спину. – Таково мое последнее слово.

Я не могла отвести глаз от подарка.

– Они принадлежали моей бабушке. Она сказала, чтобы я отдал их кому-то особенному.

– Вы должны отдать их Коринн.

– Они не в ее стиле. – Он покачал головой. – Она их не оценит. У нее и так всего хватает.

– Да куда я их н-надену? – Я заикалась. – Я не из тех, кто носит бриллианты.

– О, вы-то как раз из тех, – покачал головой Жан Луи. – И вообще, все женщины такие.

– Шарлотта! – Я попыталась выкрутиться. – Сохраните их для Шарлотты.

– Я принял решение, – отрезал он. – Они ваши. Навсегда. Чтобы помнить о нас.

– Нас?

Я сглотнула. Что он имел в виду?

– Семью, – уточнил он, заметив выражение моего лица. – Только так я могу отблагодарить вас за то, что вы сделали.

Три дня я ухаживала за Коринн, после того как нашла ее в ванной. Она спала беспробудным сном, а я готовила супы, coq au vin^[179] и омлеты по указаниям Жана Луи и по рецептам его бабушки, пока он сидел у кровати жены. И после этого ей, кажется, стало немного лучше. Возможно, она просто устала, взвалила на себя слишком много работы, стараясь быть идеальной.

Однако в глубине души я чувствовала: что-то не так. Не могла отделаться от мысли: подарок Жана Луи – это награда за молчание о том, что между нами произошло. Я не нуждалась в вознаграждении. Соучастникам вознаграждений не полагается. Принять серьги означало признать случившееся и сохранить память о нем, в то время как я хотела лишь поскорее и навсегда забыть это происшествие. Но я решила, что сейчас проще всего подыграть Жану Луи. Протест закончится ссорой. В конце концов я найду способ вернуть серьги.

– Спасибо. Они прекрасны.

Они были ослепительны. Настолько ослепительны, что я не могла представить, как их надену.

– Не потеряйте их. Если вы их потеряете, это принесет вам несчастье.

– Конечно не потеряю.

Я засунула коробочку в карман. Ее острые края впились мне в бедро – так или иначе подарок меня задевал. Затем я поспешила на встречу с Натали. Мы сидели в ресторане «Прентама», под витражным куполом, бросавшим на наши лица осколки синего и красного света. Я так ждала нашего похода по магазинам, а магазин был таким гламурным! Рождественские огни, блеск, запах сотен духов и великолепная одежда: черный бархат, красный шелк и diamanté^[180]. Но мне было немного не по себе. Я извлекла из кармана коробочку с серьгами и положила ее в сумку. Возникло искушение показать их Натали и спросить, что мне делать. Но я не могла так поступить, не рассказав ей всю историю. Вместо этого мы заказали crèpes suzette^[181], поговорили обо всех вечеринках, на которые собирались, и в конце концов тревога оставила меня. Я решила спрятать серьги в ящик и забыть о них.

Ничто не должно испортить мое первое Рождество в Париже.

Глава 27

На следующее утро Джулиет сидела в кулинарной школе, возле островка из нержавеющей стали, в обществе еще десятка учеников. Она устроилась в дальнем конце стола, у окна, выходящего на Сену, и наблюдала за группой писательским взглядом, прикидывая, что люди, собравшиеся освоить приготовление канапе, делают здесь, в Париже. Как и она, большинство составляли женщины в возрасте, но была и пара мужчин, а также трио типичных наседок.

Элоиза, одетая в белоснежную поварскую форму, стояла во главе острова и объясняла ученикам порядок действий. Перед ними было разложено все необходимое оборудование, а также продукты.

– Нам предстоит многое сделать, так что вам придется сосредоточиться. Но к концу занятия вы сможете организовать собственную вечеринку с напитками и поразить гостей своим мастерством. – Она подмигнула. – Все готовится с нуля, кроме теста, так что они будут под впечатлением. Я дам вам рецепты, которые вы сможете взять с собой, но помните: главное – это организация и подготовка. Вы не можете пройти половину пути и подумать: «Черт, я забыла пармезан».

Джулиет рассмеялась вместе со всеми: это было так похоже на нее. Она была неплохой кулинаркой, но явно безалаберной. У нее вечно заканчивалась кондитерская мука, и она брала обычную или заменяла мусковадо на сахар демерара.

– Итак, вот наше меню. Начнем с gougères – это, по сути, выпечка из choux pastry^[182] с сыром. Затем тарталетки с рокфором. Мини-пирожные мадлен, в которые вы влюбитесь,– если захотите купить жестяную банку мадленок домой, позвольте мне указать вам на «Э. Дехиллен»^[183], где Джулия Чайлд^[184] покупала свою посуду.

Раздался общий тоскливый вздох. Джулиет записала, решив обязательно посетить это место, – еще одна отличная идея для статьи, ведь кто же не любит немного кухонного порно? Она откинулась на спинку стула и вслушалась в речь Элоизы. Она и забыла, как любит учиться. Любит наблюдать за теми, кто знает, что делает. Любит, когда ее вдохновляют на что-то новое. Ей нужно посещать всякие занятия почаще.

Когда класс начал собирать ингредиенты и наблюдать за тем, как Элоиза демонстрирует все тонкости работы с тестом – вроде бы все просто, но есть маленькие хитрости, – она почувствовала, что начинает расслабляться. Было здорово работать под чьим-то руководством, а не заниматься самодеятельностью. Совместная готовка успокаивала. В этом был свой ритм и чувство товарищества. Они все боялись ошибиться, но знали, что это не имеет значения. Это всего лишь канапе, а не операция на мозге. И Элоиза оказалась прекрасным учителем. Она быстро исправляла ошибки и была очень дисциплинированной – безопасность превыше всего, как и гигиена, – но при этом все делала легко и внушала ученикам бодрость. Их кухонные навыки варьировались от никаких до полупрофессиональных, но никто не выпендривался. Они собрались, чтобы получить удовольствие.

К концу первого часа в воздухе витал аромат выпечки и жаренного в масле лука, призванного дополнить гарнир. Когда ученики сделали перерыв на кофе, Джулиет заговорила с соседками по столу, двумя подругами из Йорка, которые приехали сюда отметить день рождения. Они ей сразу понравились. Это были женщины ее типа: умные, веселые и доброжелательные.

Они пришли в восторг, узнав, что Джулиет и Стюарт разошлись полюбовно.

– Боже мой, – вздохнула Сара. – Вам так повезло. Я очень люблю Филипа, но он сводит меня с ума. Он помешан на чертовом гольфе. Мы почти не видимся. Он замечает мое отсутствие, только когда ему требуется чистое нижнее белье.

– Именно, – сказала Лиза. – Мы часто говорим, что нам всем надо поменяться домами. Мужчины в одном, а мы, девочки, в другом. Они могли бы навещать нас время от времени.

– Но не для этого, – рассмеялась Сара. – С меня хватит постельных подвигов. – Она слегка вздрогнула. – Здорово, когда тебя не беспокоят? Муж, я имею в виду?

Джулиет не знала, как ответить, чтобы не проявить нелояльность к Стюарту.

– Я только начинаю привыкать к своей свободе. И есть вещи, по которым я скучаю. Я все еще очень люблю его.

Сказав это, Джулиет поняла, что так оно и есть. Первая неделя пребывания в Париже почти закончилась, и за это время произошло столько всего, что у нее не было времени думать о Стюарте, но вдруг ее осенило. Эти женщины в конце недели возвратятся домой к своим мужьям, а она – нет. Никогда больше. Ее охватила волна тоски по дому. Собеседницы смотрели на нее широко раскрытыми глазами, но она вдруг позавидовала им. Обмен сообщениями о том, что произошло за выходные, маленькие домашние ритуалы, распределение обязанностей – Стюарт всегда убирал ее паспорт в сейф, когда они возвращались домой, на случай взлома. Теперь ей предстояло до конца жизни самой отвечать за свой паспорт. Она была вполне способна на это, но дело было в другом. Ей не хватало его негласной заботы. Прекрасно, когда кто-то заботится о тебе настолько, что делает эти мелочи автоматически.

– Все хорошо? – спросила ее Элоиза, заглянувшая к ним, чтобы проконтролировать их старания.

– Да, отлично, – ответила Джулиет. – Это так весело. Не волнуйтесь, я все записываю.

– Без проблем. Просто мне показалось, что вы выглядите растерянной.

«Может, я и вправду в растерянности, – подумала Джулиет. – Может, я отрицаю все с тех пор, как приехала сюда, гоняюсь за забытыми мечтами и потерянной любовью. Пытаюсь воплотить в жизнь какие-то фантазии. Может, мне нужно собраться с мыслями».

Ей нужно где-то жить, иметь какие-то планы и стратегию жизни. У нее есть деньги в банке, но она не настолько стара или богата, чтобы перестать работать, по крайней мере еще лет десять. О чем только она думает, бродя по Парижу, покупая pains au raisin^[185] и притворяясь настоящей писательницей?

– Oeufs mimosas^[186], – провозгласила Элоиза, поставив перед ними емкость, полную свежесваренных перепелиных яиц. – Почистите их для меня, пожалуйста.

К обеду островок заполнился тарелками с их творениями, и Элоиза подала всем к собственноручно сооруженным канапе по бокалу crémant de Loire^[187].

– Может, как-нибудь перед отъездом зайдете ко мне выпить по бокалу? – под влиянием порыва спросила Джулиет у Сары и Лизы. – Я могу попрактиковаться на вас в приготовлении канапе.

– Но мы не захотим уходить.

– Вы подарите нам идею.

Они посмотрели друг на друга.

– Тридцать дней в Париже, – вздохнула Лиза. – С ума сойти!

– Мы, конечно, можем зайти, – сказала Сара. – Что нам мешает?

Джулиет рассмеялась, дала им свой адрес, и они договорились на вечер понедельника. Уж не собирается ли она положить начало тренду? Неужели Париж наводнят толпы женщин, приехавших воссоздать себя?

Когда занятия закончились, она завернула в «Э. Дехиллен» и долго в изумлении бродила по проходам. Она словно попала в прошлое: полки были забиты всеми предметами кухонной утвари, которые только можно вообразить – причем о назначении некоторых догадаться ей не удалось. Больше всего ей понравилась медная посуда – сверкающие красным золотом кастрюли, горшки и формы выстроились вдоль стен, – но были и более обыденные предметы: разделочные доски, вилки, скалки.

Ей пришлось купить жестяную форму для мадлен и пару деревянных ложек, чтобы украсить ими кухню в доме, где она когда-нибудь обоснуется. Едва ли не выпрашивая у продавца-ассистента свои мизерные товары, Джулиет чувствовала себя туристкой, но, по крайней мере, пыталась говорить по-французски и была рада, что ее понимают. Довольная покупками, она отправилась домой.

Когда она добралась до квартиры, ее прежние опасения рассеялись. Она включила лампы и музыку, зажгла ароматическую свечу и почувствовала, как на нее снизошло чувство покоя. Она начала составлять список того, что ей понадобится, когда Лиза и Сара приедут в гости. Потом подумала, почему бы не пригласить еще несколько человек? Устроить apéro dînatoire и подать то, что она научилась готовить? Можно позвать Мелиссу и Бернара, ну и Натали, конечно, – ее бар закрыт в понедельник вечером, так что она, скорее всего, будет свободна. И Оливье. Джулиет не могла отделаться от мысли, что это хороший повод снова связаться с ним.

Она села за ноутбук. Нужно написать еще одну главу. Ей придется поделиться с ним этими воспоминаниями, чтобы получить хоть какие-то шансы на совместное будущее – останутся они друзьями или им уготовано нечто большее?

Глава 28

Наивная

Через несколько дней я вернулась с занятий по языку, чтобы переодеться. Мы с Оливье собирались в кино, посмотреть новый фильм «Двери» с Вэлом Килмером в маленьком кинотеатре рядом с его квартирой. Для меня вечер складывался идеально: мы будем только вдвоем, в темноте, целых два часа, и я вернусь не слишком поздно. Иногда прогулки с его друзьями были утомительны, и я с трудом вставала на следующий день. Я уже уложила Артюра в постель, а старшие дети тихонько уединились в своих комнатах и готовились заснуть.

Ко мне в дверь постучалась Коринн:

– Мне нужно с вами поговорить.

Ее лицо было серьезным, и я сразу подумала, не стряслось ли что-то с кем-то из детей.

– Les enfants?^[188]

На ее лице мелькнуло раздражение.

– С ними все в порядке. Следуйте за мной, пожалуйста.

Она направилась в гостиную. В ее тоне было что-то ужасно официальное, и у меня заколотилось сердце. О чем бы она ни хотела поговорить, это были не очень хорошие новости. Что могло случиться?

Жан Луи сидел на дальнем диване и просматривал какие-то бумаги за бокалом вина, что часто делал перед ужином. Когда мы вошли, он удивленно поднял глаза:

– Что такое?

– У нас небольшая проблема, – сказала ему Коринн, и он нахмурился.

– Что случилось? – спросила я.

Может, кто-то из детей сказал что-то, что ее встревожило? Что такого я могла натворить?

Между большим и указательным пальцем Коринн зажала коробочку.

Красную коробочку. Маленькую красную кожаную коробочку с надписью «Картье».

Я посмотрела на нее, не решаясь заговорить первой. Это было похоже на ловушку, и я боялась выдать себя.

– Я нашла это в вашей спальне. – Она взглянула на меня, подняв брови. – В ящике стола.

Мне следовало спрятать чертову коробочку получше. Например, оставить ее в сумке. Но я боялась уличных воров и потому нашла ей место в нижнем белье.

– Не понимаю. – Я нахмурилась. – Вы… рылись в моих вещах? Но почему?

Лицо Коринн было словно высечено из камня, ее глаза буравили меня.

– Вы ведь знаете, что там внутри, не так ли?

Я лишь пожала плечами. Попыталась выиграть время.

Искала подсказки.

Она открыла коробочку, и серьги ослепительно засверкали. Их блеск почти ослепил меня. Жан Луи нервно прочистил горло и скрестил руки на груди. Я посмотрела на него. Его лицо выражало виноватую мольбу.

«Не выдавайте меня», – говорили его глаза.

Я не могла сказать Коринн, что ее муж вручил мне эти серьги. Это было бы слишком подозрительно. Я с самого начала знала, что этот подарок – не просто благодарность за поддержку семьи. Он был более значимым, и Коринн, если бы я сказала правду, поняла бы, что мы что-то скрываем.

– Мне так грустно, – произнесла Коринн, глядя на драгоценности. – Я не предполагала, что вы воровка.

Я вспомнила, с каким презрением она фыркнула, говоря о ворах в тот вечер, когда мы встретились впервые.

– Эти серьги стоят целое состояние. Но думаю, вы это знаете.

– Я ничего не знаю. – Мне подумалось, что отрицание будет лучшей тактикой.

– Так почему же они лежали в вашем ящике среди трусиков? Kneecker^[189]. – Она выплюнула это слово, как вишневую косточку.

Жан Луи снова откашлялся и сказал:

– Может, кто-то из детей положил их туда по ошибке?

Это была его единственная попытка встать на мою защиту. И теперь он не мог сказать жене правду – что серьги были подарены мне.

– С чего бы им это делать?

Жан Луи пожал плечами. Он не смотрел на меня. Воздух в комнате был густым от напряжения и пыльцы с букета лилий на консольном столике. Я чувствовала, как она проникает в горло, мельчайшие частицы перекрывают кислород и не дают вдохнуть.

Слышался смех детей. Я могла бы сказать ей правду. Но если бы я это сделала, то разрушила бы их семью. Я не могла взять на себя ответственность за крушение их брака и жизнь их детей.

Если бы я не видела то самое место, где мы с Жаном Луи стояли в лунном свете той ночью, я бы, возможно, заставила его признаться. Хотя какой в этом смысл? Кроме того, если бы я не поощряла его, не запустила пальцы в его волосы, когда он целовал меня, не откинула голову назад, когда он прижался ртом к моей шее, не полезла под его рубашку, чтобы почувствовать его теплую кожу, – то ничего бы этого не случилось. Это всецело моя вина. Я начала то, что не могла – не должна была – закончить, и это закономерный финал. Жизнь проучила меня.

– Я не знаю, – сказала я, решив, что притвориться дурочкой – лучший вариант.

Коринн звонко рассмеялась:

– Ладно, пусть будет так. Мне не нужно признание. У меня есть доказательства. – Она захлопнула маленькую коробочку, и я моргнула, когда сияние бриллиантов померкло. – Я вызвала водителя, который отвезет вас на паром.

– Что?

Это она серьезно?!

Жан Луи вскочил на ноги:

– Коринн, мы должны поговорить об этом. Может быть…

– Может быть – что? – Она взглянула на него в упор. – Мы же не хотим, чтобы в нашем доме жил вор и присматривал за нашими детьми.

Он не нашелся, что сказать. Быстро взглянул на меня, но я отвела глаза. Коринн в мгновение ока поняла бы, что мы стали соучастниками.

– Водитель должен проследить, чтобы вы сели на ближайший рейс до Англии, – сказала она мне.

– Нет! – Я в ужасе покачала головой.

– Если вы этого не сделаете, я позвоню в полицию. Поверьте, они отнесутся к этому очень серьезно. – Она покрутила маленькую коробочку. – Вы знаете, насколько это ценная вещь?

Я прижала руку к груди. Мое сердце разрывалось от ужаса и боли, и я это чувствовала. Что будет делать полиция? Меня арестуют? Скорее всего. Серьги, должно быть, стоят многие тысячи. Горло сжалось еще сильнее, когда я поняла, что оказалась в ловушке. Я ничего не могла сделать, чтобы выбраться из нее и не навлечь на себя что-то еще более ужасное.

Я рискнула и повернулась, чтобы посмотреть на Жана Луи.

– Пожалуйста… – сказала я, надеясь, что это выглядит так, будто обращаюсь к нему за поддержкой.

Неужели он не может придумать, кого еще обвинить? Притвориться, что это была шутка? Или тест, который он устроил, чтобы проверить мою честность? Конечно, он не хочет, чтобы меня отправили домой. Или арестовали. Меня поразило, что он верит: я не выдам его. Должно быть, у него стальные нервы.

Он встретил мой взгляд и развел руками.

– Выбора нет, – хрипло сказал он.

Я опустилась на диван и закрыла лицо руками. Я не хотела уезжать из Парижа. Мне нравилась моя жизнь здесь. И я была страстно влюблена в Оливье.

Коринн встала:

– Идите собирайте вещи. Водитель будет здесь через час. Пожалуйста, до тех пор не выходите из комнаты.

– Могу я попрощаться с детьми?

Она бросила на меня злобный взгляд.

– Я пойду уложу их спать, – сказал Жан Луи.

Я смотрела, как он выходит. Спасается бегством. Жалкий трус. У него даже не хватило смелости извиниться передо мной наедине. Или сказать спасибо.

Мы с Коринн на мгновение встретились взглядами.

– Мне очень жаль. Вы были для меня большой поддержкой. Но то, что вы сделали, непростительно. Уверена, вы понимаете.

Имела ли она в виду серьги? Или намекала на Жана Луи?

Она вскинула руку и указала на дверь, давая понять, что мне пора уходить.

Я пошла в свою комнату и достала чемодан. Все во мне как будто онемело. Я подумала о том, чтобы выбежать за дверь, пока они будут с детьми, но Коринн послала бы за мной полицию. Кроме того, куда бы я пошла? Как я объясню все Натали или Оливье, не рассказав им правду о том, что я сделала? Это была моя собственная глупая ошибка, я переступила черту, которую никогда не должна была переступать. Мои грехи настигли меня. Я заслужила то, что получила.

Меня затрясло – накрыл шок. Я собирала вещи. Голова шла кругом. Хотя я понимала, почему Коринн не хочет видеть под своей крышей вора, меня возмущало, что она обыскивала мою комнату. Что вызвало у нее подозрение? Почему она решила рыться в моих вещах? Или она делала это как нечто само собой разумеющееся?

Теперь уже было не важно почему. Она нашла серьги, и все. А правда в том, что моя истинная вина еще хуже кражи. Я наказана по заслугам.

Когда я закончила собирать вещи, Коринн вывела меня с чемоданом из квартиры. Жан Луи читал детям сказку, и я замешкалась на пороге, желая обнять их в последний раз. Но она вытолкнула меня за дверь и повела вниз по лестнице, через двор и на улицу. На улице ждала машина, водитель курил тонкую сигару. Он едва поднял глаза, когда Коринн открыла заднюю дверцу и велела мне сесть.

Она быстро заговорила с ним и протянула ему конверт с деньгами, затем повернулась ко мне:

– У него есть деньги вам на билет. Он не уйдет, пока вы не сядете на паром.

Я не смотрела на нее и не отвечала. Это был мой последний шанс сказать ей правду. Но даже если бы я это сделала, мне бы это не помогло. Я не могла поступить так с Гуго, Шарлоттой и Артюром, которые обожали Жана Луи. Я должна была пожертвовать собой, чтобы спасти их брак и детей.

Так что это было прощание. С Парижем, с приключениями, с моей мечтой и с прекрасным парнем, которого я полюбила.

Машина удалялась по улице, которую я начала считать своей, по моим щекам текли слезы. Я не хотела, чтобы Бобуа и этот тип за рулем видели мои слезы, но не могла не расплакаться, когда ужасная реальность дошла до моего сознания. Никогда больше я не побегу по тротуару, зная, что через несколько минут окажусь в объятиях Оливье, наши губы сольются в затяжном поцелуе, а наши пальцы переплетутся.

Водитель молчал, глядя на дорогу впереди. Он со спокойной решимостью вел машину по улицам, и я чувствовала, как все ускользает от меня: Эйфелева башня, Сакре-Кёр, мосты с левого на правый берег, которые я так хорошо знала. Больше не будет тающего во рту крок-месье, который так здорово утоляет голод, невысоких бокалов с citron pressé^[190], от которого пощипывает язык, бутылок дешевого красного вина, от которого зубы становятся фиолетовыми, если выпить слишком много… Мне больше не понадобятся заученные слова, которые теперь так легко слетали с моих губ: «Oh la vache! Chouette! J’ai la pêche!»^[191] Я еще не овладела языком, но мне было гораздо легче говорить по-французски, чем раньше. Не приходилось с таким напряжением подбирать слова.

Когда мы выехали на автотрассу, ведущую в Кале, я погрузилась в тревожную дремоту. Мы сделали остановку, но у меня не хватило духу даже подумать о бегстве, пока водитель был в туалете. Я могла бы спрятаться где-нибудь, а потом на попутках добраться до… Куда? И я решила позвонить родителям. В Англии десять часов вечера, они наверняка скоро лягут спать.

Слава богу, ответил папа. Я представила себе, как взвивается мама, уверенная, что ночью любой звонок несет только плохие вести, как она пристально следит за папиной реакцией, чтобы оценить масштабы бедствия.

– Папа, – сказала я негромко, четко произнося слова. – Я возвращаюсь домой.

– Хорошо, милая, – ответил он с тем спокойствием, которое делало его прекрасным специалистом.

– Я сяду на ночной паром.

– Хочешь, я приеду и встречу тебя?

В обычной ситуации я бы отказалась. Для него это был ужасно долгий путь. Но жажда семейного тепла оказалась сильнее моей совести.

– Да, пожалуйста…

Я захлебнулась слезами и тут почувствовала руку водителя на своем плече. Повернулась и жестом дала ему понять, что мне нужно еще две минуты. Он кивнул. На мгновение на его лице мелькнуло сострадание. Я не знала, что ему наговорила Коринн, но, вероятно, ему заплатили достаточно, чтобы он не сочувствовал моей беде.

– Я приеду, – сказал отец.

Мой добрый, надежный, замечательный папа. Я представила, как он, в спортивных штанах и вельветовых тапочках, удерживает нервно подпрыгивающую маму, которая хочет вставить в наш разговор свои два пенса.

Через пять минут мы снова были в пути.

В Кале водитель купил мне билет, сунул его в паспорт и повел меня к очереди пассажиров. Меня била дрожь: морской воздух был намного холоднее городского, с примесью соли и въедливой сырости, которая пробиралась сквозь пальто. Водитель стоял со мной, пока я не дошла до конца очереди и не отдала свой билет, кивнул мне на прощание, когда я подошла к трапу, а затем исчез в ночи. Его миссия была выполнена.

Первую часть пути я провела на палубе, в холоде, держась за поручни и глядя вниз, в черную воду. Наверное, я плакала, потому что какая-то женщина обняла меня за плечи, завела в столовую и угостила водянистым какао.

– Ни один мужчина не стоит твоих слез, – сказала она мне, когда мы сидели за пластиковым столом, а паром безудержно раскачивался.

Я обессиленно опустила голову на руки, и она погладила меня по спине. Когда я подняла голову, ее уже не было, а мой горячий шоколад остыл и покрылся склизкой коркой. Я выбросила его в мусорное ведро и устроилась на пассажирском кресле. Вспомнилась предыдущая поездка – мое волнение, предвкушение, нервы. Теперь их место заняло отчаяние и холодный ужас.

Вот и Дувр, вот и мой отец на другой стороне барной стойки. На нем был его серый субботний джемпер с молнией на шее. Я зарылась в его объятия, вдыхая знакомый запах стирального порошка, пены для бритья и его самого.

– Все в порядке, милая, – сказал он мне.

Нет, никогда не будет все в порядке. Но я ехала домой.

Глава 29

Джулиет закончила писать в два часа ночи. Эта работа истощила ее силы, но дело было сделано. Она перечитала написанное, стараясь быть объективной. Даже сейчас она все еще чувствовала боль от предательства и потери… Конечно, никто не совершил умышленного преступления, но обстоятельства сложились неудачно, и из всех участников, каждый из которых допустил ошибки, Джулиет определенно заплатила самую высокую цену. В то время она считала, что заслужила все это, но сейчас уже не была так уверена. Закрыв ноутбук, она почувствовала, что злится из-за той давней несправедливости.

Оливье и Натали тоже заплатили за ее ошибки, и она обязана объясниться с ними. Она радовалась тому, как великодушно они приняли ее обратно в свою жизнь, не осуждая, и в то же время опасалась, что, узнав правду, они не будут столь снисходительны. Но теперь, в нынешнем возрасте, она понимала, что честность и открытость просто бесценны. Она должна быть мужественной.

Джулиет легла в постель и спала на удивление крепко, а проснулась позже обычного. Звонили колокола церкви на соседней улице – было утро воскресенья. При желании она могла бы пролежать до полудня, но не была настроена на безделье. Ей надо кое-чем заняться. У нее есть план.

Выглянув в окно, Джулиет увидела Мелиссу – та возвращалась с пробежки. Вскочив с кровати, Джулиет вышла на лестничную клетку как раз в тот момент, когда Мелисса выходила из лифта.

– Извини за пижаму, – сказала она. – Но у меня есть два важных вопроса. Не могли бы вы, ребята, зайти выпить завтра вечером? И нет ли у вас принтера, который я могла бы одолжить?

– Да – по обоим пунктам. – Мелисса улыбнулась ей. – Кстати, ты понравилась всем моим друзьям. Прямо-таки образец для подражания. Настоящая, крутая, живущая мечтой женщина.

Джулиет рассмеялась:

– Так будет не всегда. Не пройдет и месяца, как я вернусь к реальности. А пока я использую время по максимуму.

Мелисса отсалютовала ей:

– Пойду скажу Бернару, он вечно дежурит у принтера. А я бы с удовольствием выбросила его из окна.

К десяти часам на столе Джулиет лежала аккуратная стопка отпечатанных листов. Это была ее история. Она провела по ней рукой, размышляя, правильно ли поступает, и положила ее в большой коричневый конверт.

Затем из кучки сувениров достала открытку, которую, помнится, нашла в маленьком пыльном туристическом магазинчике. Она была немного потрепанной, так как долго пролежала в ящике стола. На лицевой стороне была старинная фотография Эйфелевой башни, покрытая блестками – сохранилось лишь несколько крупинок. На обороте вместе с адресом Оливье значилось: «Лучше меня забыть. Лучше было бы все забыть» – цитата из «Большого Мольна». В углу была приклеена английская марка, но открытка так и не попала на почту.

Джулиет сглотнула комок в горле и вырвала страницу из тетради, которую он ей когда-то подарил здесь, в Париже; она использовала пустые страницы для заметок.

Это моя история,– написала она.– Надеюсь, она поможет тебе понять, почему я уехала. Я столько раз брала с собой эту открытку, чтобы опустить ее в почтовый ящик, но так и не набралась смелости отправить ее тебе. хх

P. S. Завтра вечером я приглашаю кое-кого выпить; если хочешь, приходи.

Она сунула записку в открытку и положила их вместе с рукописью, запечатала конверт и написала на лицевой стороне имя Оливье. Затем в левом верхнем углу добавила: «ЛИЧНО И КОНФИДЕНЦИАЛЬНО».

Джулиет приняла душ и оделась, потом положила конверт в сумку, взяла велосипед со стойки на улице и поехала в сторону Десятого. По воскресеньям движение было гораздо тише, поэтому она направилась по живописному маршруту, через Вандомскую площадь – огромную, с золотым обелиском, окруженную магазинами с элегантными фасадами и мраморными дорожками, – магазинами, в которые она никогда не заходила, о которых могла лишь мечтать. Затем она направилась на северо-восток, к каналу, размышляя, будет ли Оливье на месте, правильно ли она поступает и чего вообще надеется этим добиться. «Напиши мне, если будут трудности», – сказал он. Но не просил заявиться и грохнуть на стол полное признание. Однако в глубине души Джулиет понимала, что, пока она не расскажет о своем прошлом, не сможет двигаться вперед.

По дороге она проехала мимо boulangerie^[192], выкрашенной в бледно-голубой и золотой цвет с панелями в стиле модерн. У входа стояла длинная очередь. Джулиет читала о культовом заведении «Хлеб и идеи»^[193] и его поклонниках, поэтому остановилась и встала в очередь. Она собиралась написать статью о лучших пекарнях Парижа и их фирменных блюдах и улыбалась, вспоминая, как любила свою работу – что может не нравиться в таком кропотливом исследовании? Кроме того, она умирала от голода.

Заведение стоило того, чтобы подождать. Внутреннее убранство впечатляло: позолоченные зеркала, потолок с ручной росписью и темные деревянные прилавки, заваленные соблазнительной выпечкой. Джулиет сразу решила попробовать знаменитую эскарго – булочку-улитку с шоколадом и ярко-зеленым фисташковым кремом. Проглотив все до последней хрустящей крошки, она решила, что поездка стоила того, даже если ее миссия не увенчается успехом. Она сделала несколько фотографий на телефон и кое-что записала на память.

На канале было тихо и спокойно, по воде стелились последние клочья ночного тумана. Казалось, все еще отсыпаются после прошедшей ночи, лишь несколько магазинов и кафе открывали их зевающие хозяева.

Возле «Книжной лавки грез» Джулиет слегка замешкалась. Может, прошлое лучше оставить там, где оно и было? Она понимала, что стыд и боязнь осуждения заставляют ее так думать, но нужно иметь мужество признать свой проступок. Она не могла вечно скрывать его и жить в его тени. Толкнув дверь, она вошла.

И сразу почувствовала, что Оливье там нет.

– Оливье будет сегодня попозже, – сказал ей серьезный ассистент за стойкой. – Вы можете подождать.

Джулиет была разочарована, но не могла смириться с мыслью, что ей придется ждать.

– Могу я оставить для него кое-что?

– Конечно.

Она протянула конверт:

– Пожалуйста, проследите, чтобы он получил это. Это очень важно.

– Я отдам ему, как только он придет.

Джулиет смотрела, как ассистент кладет конверт за стойку, и ей вдруг стало неловко, что она оставила его. Потом она решила, что даже если книга попадет в чужие руки, это не имеет особого значения. Эта история касалась лишь очень немногих людей. Никому больше нет дела до того, что случилось с двадцатилетней девушкой тридцать лет назад.

Она вышла из магазина, размышляя, чем бы теперь заняться, чтобы отвлечься от мучительного ожидания. Она не сможет расслабиться, пока не получит весточку от Оливье. «Водяные лилии» Моне. Она напомнила себе, что поклялась увидеть их, к тому же ей прежде нравилось проводить воскресенье, спокойно бродя по картинной галерее. Она не могла вспомнить, когда в последний раз была там, поскольку Стюарт не относился к ценителям искусства: старые картины нагоняли на него скуку, а современное искусство приводило в ярость. Джулиет же любила и то и другое; любила то теплое покалывание, которое испытываешь, когда картина действительно говорит с тобой.

Она снова села на велосипед и отправилась в сторону Тюильри, потом, оставив велосипед и пройдя между облетевшими деревьями, добралась до Музея Оранжери и встала в новую очередь.

И вот она в центре круглой комнаты, где хранится коллекция Моне, в окружении самых прекрасных работ, которые ей когда-либо доводилось видеть. «Les Nymphéas». «Водяные лилии». Огромные панно повторяли изгибы стен, одно из них изображало восход солнца, другое – закат. Мягкость красок, яркие блики, ветви плакучих ив – полное погружение в водный мир Моне, порожденный его страстью, принесли ей умиротворение.

Близость к такому гению ошеломила Джулиет. Масштаб и уверенность. Амбиции. Именно это она и хотела обрести. Проникнуться, испытать благоговение и вдохновение. Невозможно быть по-настоящему творческим человеком, если не погрузиться в чужую работу, даже если она не совпадает с тем, что делаешь ты сам. И эти картины тронули ее до глубины души.

На мгновение ей захотелось, чтобы Оливье был здесь, чтобы она могла поделиться с ним впечатлением, поговорить о смысле и предназначении картин. Оливье часто плакал, когда переживал что-то, что его трогало: фильм, книгу, пластинку. Она помнила, как он впервые слушал группу «Кокто твинс», как слезы текли по его лицу, а она убирала их поцелуями, ощущая губами, как они горячи и солоны.

Подумав об Оливье, она достала из сумки телефон – проверить, не пришло ли сообщение. И оно пришло. Джулиет стояла посреди галереи – лилии сияли зеленым и золотым – и читала его послание.

С удовольствием приду выпить. Прочитаю твою историю сегодня вечером. O.

Она смотрела на картину, висевшую перед ней, и цвета ярких мазков словно отражали ее чувства. Глубокий темно-зеленый – неуверенность, ярко-желтый – волнение при мысли о том, что Оливье придет к ней домой. Синий, черный, как ночь, – мрак воспоминаний, которым она поделилась с ним. Она медленно повернулась вокруг себя, скользя взглядом по развешанным полотнам.

Не было ни начала, ни конца, только кольцо вечности, и она не знала, как из него выбраться.

Глава 30

До следующего утра от Оливье не было никаких вестей.

Что толку скрывать: Джулиет провела всю ночь, представляя себе его, где бы он ни жил, листающим страницы. Она пыталась вообразить его лицо, когда он читает. Сочувствие или ужас отразится на нем? Как он отнесется к ней сейчас? А может, он и не читал. Может, пришел домой с работы, бросил конверт на журнальный столик и включил телевизор.

Она сказала себе, что нет смысла пытаться предугадать его реакцию или стать рабом телефона на весь день. И написала сообщение Натали, чтобы убедиться, что та все еще не против прийти к ней выпить. Ей определенно нужна моральная поддержка.

Конечно! Не могу дождаться, когда снова увижу Оливье. Три мушкетера!

Джулиет сообщила подруге, что он обещал прийти, но не о том, что она сделала вчера утром. Ей нужно рассказать эту историю Натали с глазу на глаз. Или, может, следовало уже рассказать ей? Джулиет вздохнула. Ситуация была щекотливой, и порой ей казалось, что при любом ее решении кто-то пострадает. С другой стороны, все они уже взрослые, и, может, она слишком много думает, а для Натали и Оливье эта река давно утекла? Может, она одна переживает из-за прошлого? Чтобы отвлечься, Джулиет пошла в ближайший погребок на улице Сент-Оноре, успела перекинуться парой фраз с помощником продавца о том, какое вино лучше подать к столу, отнесла бутылки домой и убрала их в холодильник. Затем испекла две партии пикантных мадленок с помощью новой формы в крошечной духовке на своей кухне. Порылась в шкафах в поисках бокалов – они оказались разномастными, но это не имело значения, главное, что смотрелись неплохо, – достала тарелки, разделочные доски и подносы, на которых можно подавать закуски.

Затем она направилась в «Плиссон» – невероятно шикарный продуктовый магазин на площади дю Марше-Сент-Оноре. С белоснежными стенами и бледным деревянным полом, он был заполнен всеми деликатесами, которые только можно пожелать, красиво упакованными и хранящимися в рядах нетронутых холодильников. В центре магазина стояли деревянные ящики, в которых громоздились свежие овощи. Она купила сухую вяленую колбасу, сыр нескольких видов и очень дорогое печенье, а также корнишоны, рукколу, редис и помидоры черри.

* * *

Было только два часа – приступать к готовке еще рано. Джулиет не могла сидеть здесь наедине со своими мыслями, каждые две минуты проверяя телефон.

Ей необходимо обновить свой гардероб. Приобрести что-нибудь для торжественного случая – она ведь выступает в роли хозяйки вечеринки в Париже. Она точно знала, где найти что-то подходящее, и направилась прямо к стеклянному фасаду магазина «Задиг и Вольтер» в квартале Марэ. В обычной ситуации ей не хватило бы смелости зайти в этот магазин, но она чувствовала в себе силы для новой жизни и вдохновлялась стилем женщин, которых видела на улицах каждый день. В последнее время она сбилась с пути, прячась под большими джемперами и мешковатыми рубашками, никогда не надевая ничего, что привлекало бы внимание, но теперь была полна решимости вернуть свой стиль. Она никогда не будет такой смелой, как в двадцать или тридцать лет, но все еще может заявить о себе.

Не теряя надежды, она старательно осмотрела ряды вешалок с платьями, зная, что обязательно отыщет подходящее. И оно нашлось: темно-зеленое атласное платье-рубашка, цветом напомнившее ей о Моне, с очень длинными рукавами, глубоким вырезом и поясом на талии, благодаря которому ткань драпировалась и опускалась чуть выше колена. Продуманный пошив придавал силуэту милитари мягкость.

– Je peux essayer?^[194] – спросила она продавщицу, и та проводила ее в примерочную кабину.

На женщину в зеркале Джулиет взглянула с недоверием. Как может правильное платье сделать это, превратить вас в ту, кем вы хотите быть? Она выглядела жизнерадостной, утонченной, сексуальной, и в то же время ей было удобно. Казалось, платье создано специально для нее. Идеальный наряд, чтобы чувствовать себя сильной, но не подавляющей. Джулиет подошла к кассе, чтобы расплатиться. На мгновение она замешкалась, прежде чем отдать свою карточку: не слишком ли она расточительна? Не слишком ли – покупать такое платье для обычной вечеринки? Разумеется, внутренний голос напоминал, что предназначено оно для Оливье, но Джулиет старалась не обращать на него внимания. В конце концов она решила, что заслужила красивый наряд и хорошее самочувствие, и протянула карточку.

Продавщица запаковала платье и положила его в изящную сумку, подмигнув Джулиет:

– В этом платье проведете время просто отлично.

Прямо предзнаменование.

На обратном пути Джулиет зашла в магазин «Фредерик Маль», чтобы выбрать себе духи, и была ошеломлена множеством приземистых круглых флаконов с черными крышками, с названиями, такими манящими, с ароматами, такими опьяняющими. Она думала о том, кто она есть и какой хочет стать. Она хотела сохранить то, что ей нравилось в себе, но при этом добавить к этому свое фантазийное «я» – кого-то более чувственного, смелого и импульсивного.

В итоге она выбрала «Френч ловер»: пряный, пудровый, мускусный и теплый на коже. Этот аромат укреплял ее уверенность в себе и придавал ей очарование, магнетизм кинозвезды. Он был словно талисман. Джулиет прижала запястье к носу и вдохнула. А потом снова зашагала по улицам, радуясь своим покупкам. Пусть и ненадолго, но она стала шикарной, утонченной парижанкой, независимой, гламурной, отвечающей за свое будущее.

И тут, дойдя до конца небольшой мощеной улочки, она увидела нечто такое, что заставило ее замереть. Вывеска во французских окнах за кованым железным балконом. «À vendre» – «На продажу». А под ней – имя владельца immobilier^[195]: Жан Луи Бобуа.

Она знала, что может столкнуться с этим однажды, и старалась подготовиться, но, когда она увидела это имя, такое дерзкое, наглое и самодовольное, в душе что-то вскипело. Смесь паники, гнева и недоумения, которое она испытывала в тот момент, – недоумения, лишавшего сил. Ей казалось, что теперь, когда она сделалась взрослой женщиной, умудренной жизненным опытом, она не станет принимать все так близко к сердцу и даже сможет посмеяться над давним кошмаром. Но стояла и смотрела на объявление, с комком в горле и слезами на глазах, вспоминая двадцатилетнюю себя: закутанную в пальто, устремившую затуманенный горем взор в ледяные глубины Ла-Манша. Ее белые пальцы цеплялись за поручень, а ее мир рухнул в пропасть.

Джулиет поспешила дальше, перекладывая сумки из одной руки в другую, стремясь поскорее оставить позади тот дом, пока у нее не возникла глупая мысль записать телефон. Она чувствовала себя, будто с нее содрали кожу и плоть, чтобы обнажить ее израненное и избитое сердце. Она потратила годы, тщательно оберегая его от дальнейших повреждений, но ущерб все еще был налицо. Ее прежняя уверенность испарилась. Неужели она никогда не сможет избавиться от того, что натворила?

Когда Джулиет вернулась в квартиру, сгустились сумерки. До прихода гостей оставалось чуть больше часа. Следовало отбросить размышления и с головой погрузиться в подготовку, оставив себе достаточно времени, чтобы переодеться и нанести макияж. К шести часам все было идеально. Вяленая колбаса и сыр разложены по тарелкам, мадленки – на столе, редис, корнишоны и помидоры – в мисках. Бокалы были вытерты, бутылки охлаждены. Она сложила белую льняную салфетку, чтобы обернуть ее вокруг бутылок, когда надо будет наливать вино.

Джулиет влезла в новое платье, довольная тем, что дома оно выглядит не хуже, чем в магазине. Даже лучше – особенно после того, как она нанесла макияж и распустила волосы. Глядя на себя в зеркало, она подумала: встреть она эту женщину на презентации книги или на частной встрече, то захотела бы узнать о ней побольше.

В довершение она поставила записи Мелоди Гардо^[196]. Через два дня Джулиет могла увидеть певицу вживую, у нее были два билета на концерт. Ей нравилась музыка Мелоди – непринужденный дымчатый джаз, сексуальный, знойный голос, романтическая лирика, – и, увидев, что та выступает в Париже, она решила побаловать себя. Кому предназначался второй билет, она пока не могла сказать точно.

Раздался звонок в дверь. Джулиет сообразила, что ей придется в одиночку делать всю хозяйскую работу – открывать дверь, раскупоривать бутылки и вести беседу, – и на нее накатила паника. На вечеринках Стюарт всегда был незаменим. Бесконечно приветливый и терпеливый, он был счастлив, когда им командовали, и довольствовался менее гламурными обязанностями, пока Джулиет блистала. В тот момент ей хотелось, чтобы муж был рядом и доставал вино из холодильника, пока она открывает дверь. Но его не было.

Первыми пришли Мелисса и Бернар, и он очень мило предложил взять на себя заботу о напитках.

– Это очень трудно – делать все одной, – сказал он ей, снимая проволочную оплетку на первой бутылке. – Лучше, если вы будете заниматься гостями.

Джулиет была очарована его пониманием.

– Где ты его нашла? – спросила она у Мелиссы.

Та рассмеялась:

– У него очень мало недостатков. Я его точно оставлю себе.

Снова прозвенел звонок. Чтобы успокоить нервы, Джулиет сделала глоток из бокала, который ей протянул Бернар. Каждый звонок приводил ее в состояние повышенной готовности – а вдруг это он?

Это была Натали, совершенно скрытая за экстравагантным букетом красных роз. Скинув пальто, она предстала в комбинезоне цвета электрик, больше подходящем для «Студии 54». Джулиет почувствовала прилив нежности к своей энергичной и эксцентричной подруге. Как она прожила без нее тридцать лет?

– Тут так мило! – воскликнула Натали, оглядывая квартиру, а затем представилась Мелиссе и Бернару. – Привет. Я Натали. Джулиет говорила вам, как давно мы знакомы? Более тридцати лет. Я даже не шучу.

Конечно, они с Мелиссой начали болтать на свой американский манер. Джулиет нашла вазу для роз, потом достала из духовки подогретые мадленки, и квартира наполнилась ароматом розмарина.

Мелоди Гардо пела о дожде за окном.

Снова раздался звонок. Пришли Лиза и Сара, переполненные восторгом, с шампанским и коробкой бледно-зеленых макарун.

– Мы сегодня делали макаруны с Элоизой, – пояснила Сара. – Боже мой, только посмотрите на это. Неужели ты действительно собираешься вернуться в Англию от этой прелести?

– Это великолепно,– вздохнула Лиза.– Мы думали, что наш «Эйрбиэнби»^[197] неплох, но это – другой уровень. Зеркала! Люстра! Я бы никогда не осмелилась повесить люстру в таком помещении.

Джулиет чувствовала такую же гордость, как если бы все это было ее собственным. Она передала мадленки, сделала музыку чуть громче, чтобы и разговоры звучали громче, и старалась не следить за временем.

– Перестань пялиться на часы, – пробормотала Натали. – Когда придет, тогда придет.

Джулиет не сказала ей, что Оливье вполне мог передумать после прочтения рукописи. Время еще будет. Однако на сердце у нее было тяжело. Если его нет сейчас, почти в восемь часов, то, скорее всего, он и не придет. Она попыталась утешить себя тем, что в квартире полно замечательных друзей, старых и новых, и все они прекрасно проводят время, если судить по их болтовне и смеху. Она должна насладиться их обществом. Она хозяйка вечера и не может, сидя на кухне, лелеять свое разочарование.

Она налила себе еще вина и отправилась общаться.

Спустя полчаса, когда они уже допивали четвертую бутылку, а стопка мадленок исчезла, ее телефон подал сигнал: пришло сообщение. Несколько минут она пыталась не обращать на него внимания, ведь, прочитав его, она узнает правду. Но в конце концов не выдержала.

– Извините меня, – сказала она, выскользнула из комнаты и взяла со стола телефон.

Я не смогу приехать. У меня «Зум» с детьми. Desolé^[198]. O.

Правда это была или ложь, она не могла возразить. Дети – отличная причина или отговорка, и, как бы Джулиет ни старалась, она не могла понять, есть в этих словах что-то еще. Не могла понять, прочитал ли он ее историю и решил держаться подальше или…

Конечно он прочитал. Узнал правду и больше не хотел иметь с ней ничего общего. Разозлился. По праву. Но что еще она могла сделать? Правда лучше лжи.

Она вернулась к гостям, решив не наказывать себя ни минутой дольше. На заднем плане Мелоди Гардо пела о своем глупом сердце.

К половине девятого все гости, кроме Натали, разошлись по домам.

– Это было так весело, – сказала Натали. – Кажется, это первая вечеринка, на которой я побывала за много лет. У меня постоянно нет времени. Я всегда работаю… – Она осеклась, увидев лицо Джулиет. – О черт, детка. Мне жаль, что он не пришел. Но нельзя же одного мужчину ждать всю жизнь. Ты ведь знаешь это, правда?

– Знаю, – согласилась Джулиет. – Но я думаю, что это моя вина.

– Я думала, вы вместе провели прекрасный день. Если его здесь нет, значит у него какие-то дела? Что он написал в своем сообщении?

– У него «Зум» с детьми.

– Ну вот.

– Его жена забрала детей в Америку.

– Сука. – Натали нахмурилась. – Это может объяснить, почему он не хочет торопиться.

– Я думаю, это потому, что я дала ему почитать начальные главы моей книги.

– Какой книги?

– Я пишу ее здесь. Мою собственную книгу.

– Ты не говорил мне, что пишешь книгу!

– Ну да. Потому что я пришла в восторг от того, что мы собираемся делать вместе, и не хотела, чтобы эта писанина стала нам помехой. Книга называется «Наивная». Она о том, что произошло. Почему я уехала.

– Значит, он будет читать ее, а я нет? – Возмущенная Натали положила руки на бедра.

– Не сердись. Я тебе просто все расскажу.

Натали схватила последние полбутылки кремана.

– Хорошо, – сказала она, доливая в оба бокала. – У меня вся ночь впереди. Погнали.

– В тот вечер я ошиблась рестораном, – начала Джулиет. – Тогда все пошло наперекосяк. Я перепутала названия улиц и подумала, что Оливье меня подвел…

– Мне очень жаль. – Когда рассказ Джулиет подошел к концу, глаза Натали были полны слез. – Я и представить себе не могла, что такое может случиться. Как люди становятся такими? Настолько эгоистичными, что готовы разрушить чужую жизнь? Ради всего святого, ты была ребенком. Ты приняла пулю за того парня.

– Послушай, я была соучастницей…

– О, прекрати. Пьяный поцелуй уязвимой, расстроенной девочки. Он просто использовал тебя. Когда ты проснулась на следующий день, ты поняла, что это неправильно, и не стала продолжать. Не вини себя.

– Но я сама на нем повисла. – Джулиет вздохнула.

– Послушай. Я знаю таких мужчин. Это как мой отец. Они умеют хитро посылать сигналы, и в итоге женщина всегда винит себя. Поверь мне, ты бы на нем не повисла, если бы он к тебе не подкатывал. Это очень тонко, и особенно хорошо действует на молоденьких девушек.

Натали была язвительна. И умна. Джулиет обдумала ее слова и впервые в жизни начала понимать, что та, возможно, права. Жан Луи накормил ее, напоил вином, включил музыку и пригласил танцевать. С ней играли. Что-то, слава богу, в тот вечер заставило Жана Луи вовремя одуматься. Страх быть пойманным? Возможно, учитывая трусость, проявленную им в самом конце.

– Я не могу понять, – сказала Джулиет, – знала ли Коринн, что я не брала те серьги. Если она прекрасно знала, что Жан Луи подарил их мне, а потом бросил меня на растерзание…

– В любом случае она – манипулятор, а он – мерзавец. Ты должна найти их и вывести на чистую воду.

– Им, наверное, уже далеко за шестьдесят. Нет, нет смысла.

– Это не возраст! Они все равно будут носиться по Парижу, использовать людей и бросать их на произвол судьбы.

Джулиет вздохнула. Она не думала, что все это – плод расчета, как утверждала Натали. Это был идеальный шторм: уязвимость, наивность и растерянность.

– Это было тяжело. У них – трое маленьких детей. И, оглядываясь назад, я уверена, что у нее была послеродовая депрессия. Может, помнишь, мы говорили об этом? В те времена никто ничего об этом не знал. Уж точно не мужчины. Вероятно, Коринн на этой почве совершенно сорвало с катушек.

– А у него какое оправдание?

– Думаю, он боролся. – Джулиет вздохнула. – Чтобы сохранить семью. Не понимал, что с ней происходит. Она была очень хитрой. А он, вероятно, отчаянно нуждался в ласке.

Натали закатила глаза:

– Ты такой хороший, милый человек. Не могу поверить, что ты его оправдываешь.

– Я знаю. Но когда я писала истории людей, поняла одну штуку. Не всегда все черно-белое. Не всегда кто-то там плохой парень. Иногда их два. Или ни одного, просто безвыходная ситуация. Или ошибка. Люди совершают ошибки и ведут себя мерзко. Но гнусное поведение не делает человека злодеем. Всегда есть надежда, что он все осознает и больше не будет так поступать.

Она остановилась, слегка ошеломленная собственной тирадой. Она никогда никому не высказывала своих чувств по поводу случившегося.

– Это я понимаю, – сказала Натали. – Я не раз совершала ошибки и делала то, чем гордиться не стоит. Но у него должно было хватить смелости спасти тебя.

– Я знаю. – Джулиет вдруг почувствовала, как ее все это выматывает.

С тех пор как она увидела вывеску агента по продаже недвижимости с именем Жана Луи, у нее не выходило из головы, что он ее предал. Растоптал ее верность, перевернул ее жизнь, отнял шанс на счастье, разрушил ее уверенность в себе, веру в себя и в других людей.

Теперь она здесь, на тридцать лет старше и мудрее, и ей нечего терять, но разве она может позволить ему уйти от ответственности?

– Он все еще в городе. Я только сегодня видела его имя в окне квартиры. Как ты думаешь, мне стоит найти его? Рассказать ему, что он натворил?

Глаза Натали сверкали, как зеркальные шары.

– Я уверена, мои andouillettes^[199] будут еще лучше, если у меня убудет пара его яичек, – сказала она.

Джулиет фыркнула от смеха. Хотя ей стало куда легче на сердце, она не хотела оставаться в тени произошедшего ни на минуту дольше. Даже сейчас, в ожидании вердикта Оливье, былое давило на нее. Пришло время взять ситуацию под контроль. Впервые за тридцать лет она решилась вынести приговор.

– Я принесу их тебе, – пообещала она, – на серебряном блюде.

Глава 31

Проснувшись на следующее утро, Джулиет первым делом подумала: от Оливье никаких известий. Может, он так и не откликнется? Она, конечно, не собиралась донимать его сообщениями. Это было бы неловко для них обоих. Она все еще гадала, было ли его оправдание искренним, или это мягкий способ поставить барьер. В конце концов, она уже причинила ему боль, так с чего он будет навлекать на себя новые страдания? И, пришло ей в голову, он, вероятно, все еще любит свою жену. В его голосе звучала глубокая печаль, когда он говорил о ней. Джулиет не понимала, как можно любить человека, который поступил так жестоко, но в этом и заключалась странность любви. Она не всегда рациональна.

Второе, о чем она подумала, – это то, что сегодня наступит день, когда она сможет разобраться с прошлым. От перспективы наконец-то встретиться с Жаном Луи у нее загорелась кровь. После разговора с Натали она видела все гораздо яснее. Если бы только у нее была возможность поговорить со своей подругой в то время. Но тогда все пути к отступлению были перекрыты, и она чувствовала себя виноватой. Не поздно ли теперь постоять за себя? Добиться, чтобы ее услышали? Есть ли смысл?

Она должна это сделать ради юной Джулиет. Ради глупого и наивного создания, которым она была. И ради отношений, которые в результате были разрушены. Ее любовь. Ее глубокая дружба с Натали. Она потеряла двоих людей, которые помогли ей стать той, кем она мечтала.

Потребовалось много времени, чтобы восстановить себя и вернуться на путь истинный. Она взяла тетрадь с прикроватной тумбочки и пролистала записи, сделанные той зимой: воспоминания о том первом обеде, хрустящий цыпленок и тающий яблочный тарт-татен, посещение кладбища Пер-Лашез и призраки прошлого, отзыв на «Любовников с Нового моста», описание Парижа, готовящегося к Рождеству. По большей части наивные бредни, но в конце концов они-то и спасли ее.

Она дописала их и использовала в качестве портфолио, чтобы получить работу ассистентки небезызвестной Мэгги Лэнсдаун, редактора «Франт дор», журнала, ориентированного на дам среднего класса и среднего возраста вроде нее нынешней. У Мэгги была бульдожья хватка, память ворона, и она могла написать статью в тысячу слов меньше чем за час. На обед она пила джин с тоником, не отрываясь от дела. Джулиет выполняла всю работу, которой Мэгги пренебрегала: писала обзоры книг, рецепты и ответы на проблемные вопросы. Платили ужасно мало, но она снимала жилье в огромном доме в Хаммерсмите, полном девчонок-слоуни^[200] ее возраста, которые были гораздо веселее и добрее, чем она могла себе представить, щедро раздавали одежду и содержимое холодильников и обладали необыкновенной способностью веселиться всю ночь и при этом вставать на работу вовремя. Это и стало началом ее выздоровления.

Джулиет положила тетрадь обратно. В каком-то смысле, подумала она, ее история только начинается.

Найти офис Жана Луи не составило труда. Он находился недалеко от Пале-Рояля, так что дела его явно шли хорошо. Чтобы успокоить нервы, Джулиет немного побродила по двору и заглянула в окна магазинов, расположенных в галерее: все они были не в ее вкусе, как и те, что на Вандомской площади, но поглазеть никогда не помешает. Она разглядывала платья в витринах «Дидье Людо», «Баленсиага», «Курреж» и «Шанель», восхищаясь ручной работой и вниманием к деталям, крошечными петельками для пуговиц, бисером, кружевами ручной работы, роскошными тканями и безупречным пошивом. Она всегда любила винтажную одежду, но эти магазины были еще одним шагом вперед: здесь рассказывали о кинозвездах, принцессах, первых леди и о том образе жизни, к которому большинство людей никогда не приобщится. Любовные интрижки, свидания, разбитые сердца. Возможно, вот этот костюм был надет на оглашение завещания, изменившего жизнь; возможно, в том платье явились, чтобы разорвать помолвку, а в другом – на похороны тайного любовника. В голове Джулиет зародилась идея. Если бы эта одежда могла говорить, подумала она, возможно, именно она могла бы рассказать ее историю?

Она остановилась на мгновение, собираясь с мыслями, и прислушалась к виолончелисту, игравшему первую сюиту Баха. Музыка плыла к ней, и с каждой скорбной нотой ее эмоции становились все сильнее. Словно он играл в память о девушке, которой Джулиет когда-то была. Возможно, после того, что ей предстояло сделать, она сможет отпустить ту девушку и сосредоточиться на себе нынешней. Париж мог предложить так много интересного. Она провела здесь всего неделю и сделала столько вещей, которые соответствовали ее сущности, будто город вытаскивал настоящую Джулиет из укрытия. Не то чтобы она была подавлена, но иногда материнство, ответственность и рабочие обязанности душили ее, и, конечно, локдаун и страх перед ковидом только усугубили положение. Джулиет понимала, как ей повезло, что у нее появился такой шанс… На что? На своего рода возрождение. Она должна использовать его по максимуму, а это значило раз и навсегда закрыть дверь в дом Бобуа. Тень, которую он отбрасывал, была слишком длинной.

Она направилась к офису, над дверью которого золотом было написано имя владельца. Офис располагался на углу, вход был окружен оливковыми деревьями в горшках. От фотографий квартир, выставленных на продажу, у Джулиет перехватило дыхание. Окна – от пола до потолка, свет льется на сверкающие паркетные полы, обшитые деревом стены, высокие потолки, террасы и балконы, мощеные дворики – сливки парижской недвижимости. Цены были высокими, многие превышали миллион евро. Джулиет представила себе людей, которые могли бы смотреть в эту витрину, не мечтая, а выбирая то, что им подходит, чтобы договориться о просмотре и через несколько недель получить ключи от своего дома. Должно быть, это те самые люди, которые покупают винтажные платья у «Дидье Людо».

Но среди всего этого великолепия обнаружилось и несколько небольших квартир, которые она могла бы себе позволить, в том числе и та, на которую она наткнулась на крошечной мощеной улочке между Третьим и Вторым округом. Несмотря на малые размеры, квартира была идеальной: с балконом на втором этаже и открытой планировкой, а все необходимое находилось прямо у порога. В нескольких шагах от дома – пекарня, небольшое кафе с выгоревшим оранжевым тентом и зонтиками на тротуаре (Джулиет почти чувствовала запах кофе и круассанов), а также модный коктейль-бар за черной дверью, где были только стоячие места. Что еще нужно женщине ее возраста? Столик у окна для ноутбука, кровать с приличным матрасом, перекладина для капсульного гардероба…

Она все еще не могла свыкнуться с мыслью, что у нее есть деньги на счету, которые могут направить ее жизнь в совершенно новое русло. Ее доля, вложенная при покупке жилья в захудалом районе, где ни один здравомыслящий человек не хотел жить, с годами изрядно выросла. Тогда в доме царили сырость и гниль, поразившая даже оконные рамы, а кухня просто требовала инъекции от столбняка. Они со Стюартом вложили в эти четыре стены деньги, время и любовь. И вот теперь пожинали плоды своей предусмотрительности и упорного труда.

По мере того как она рассматривала предлагаемые объекты недвижимости, у нее появлялось то чувство приятной дрожи, которое возникает при виде места, способного стать твоим новым домом. Ничто не мешало ей поселиться в Париже благодаря паспорту, полученному от ирландской бабушки. Что же ее останавливало?

Она выделила себе тридцать дней на выполнение задания. После этого планировала вернуться в Англию, подыскать себе жилье, написать несколько статей в преддверии Рождества и, возможно, набраться смелости и отправить свою рукопись на рассмотрение в издательство. Чтобы ее воспринимали всерьез, ей нужно закончить книгу, а она все еще не знала, каким будет финал.

А потом подступало Рождество и необходимость завести новые традиции, чтобы соответствовать новому образу жизни. После долгих лет составления списков рождественских открыток и наполнения морозильной камеры она все еще не знала, как с этим справится.

Она так погрузилась в свои мысли, что почти не заметила, как из кабинета вышел Жан Луи – в пальто бледно-карамельного цвета с бархатным воротником. Его каштановые волосы с сединой, все еще густые, были откинуты назад со лба. Джулиет стояла достаточно близко, чтобы уловить его запах: аромат чего-то эксклюзивного, дорогого, тонкого. Он повернулся, пока она этого не ожидала, и едва на нее не наткнулся.

– Pardon^[201], – сказала Джулиет.

Его взгляд скользнул по ней, и он улыбнулся, кивком поблагодарив за хорошие манеры, но не более того. Он не узнал ее. Она могла бы протянуть руку и коснуться его. Заявить о себе. Но она не хотела подобных столкновений посреди улицы. Вместо этого Джулиет пронеслась мимо и распахнула дверь в его кабинет.

– Bonjour^[202], – пропела идеально накрашенная сотрудница бюро в сером брючном костюме. – Чем могу вам помочь?

– У вас есть небольшая квартира на продажу, между Третьим и Вторым. – Джулиет указала на фото в витрине.

– Ah, oui. – Девушка улыбнулась. – Она очень хорошая.

– Пожалуй, я хотела бы посмотреть ее.

– Bien sûr^[203]. – Девушка села за компьютер и начала набирать текст, уточняя детали. – Когда вы свободны?

– Желательно поскорее, время я найду.

– Как насчет завтрашнего утра?

При мысли о том, что ее затея станет реальностью, у Джулиет пересохло во рту и заколотилось сердце. У нее все получилось. Она контролировала ситуацию и не собиралась отступать.

– Parfait^[204].

Открылась дверь, и вышла женщина с пачкой бумаг.

– Excusez-moi^[205], – сказала она Джулиет, едва заметив ее, и принялась раскладывать бумаги на столе рядом с ассистенткой, знакомым голосом выдавая отрывистые указания.

Это была Коринн. В шоколадно-коричневом платье-свитере и высоких замшевых сапогах, уверенная в себе, сдержанная, такая же шикарная, как и прежде. Джулиет терпеливо ждала, когда они закончат разговор, затем Коринн скрылась в кабинете и закрыла дверь. Как и Жан Луи, она не узнала Джулиет. Конечно не узнала. Она вообще не обратила на нее никакого внимания.

Ассистентка улыбнулась ей:

– Dix heures? Demain?^[206] Завтра в десять утра.

– Прекрасно. Спасибо.

Джулиет вздохнула, когда сотрудница бюро, записав адрес и время на карточке, с улыбкой протянула ее:

– Месье Бобуа встретит вас там.

Джулиет позвонила в «Девушку, которая плакала шампанским», намереваясь пообедать, и сказала Натали, что договорилась о встрече.

– Хочешь, я пойду с тобой? – спросила Натали, принесшая ей бокал белого бордо и кусок террина, усыпанного абрикосами и фисташками. – Охотно поддержу.

На мгновение Джулиет испытала искушение подстраховаться и пригласить подругу. У Жана Луи не было бы ни единого шанса лицом к лицу с Натали. Джулиет чуть не рассмеялась от этой мысли – Натали не стала бы мямлить. Но это ее битва. Она должна набраться смелости и встретиться с ним в одиночку.

– Отличная идея, но я справлюсь.

– Позвони мне сразу после встречи.

– Конечно!

– И вообще, приезжай ко мне. Утром я дома, вожусь с бумагами.

– Да. – Джулиет кивнула. – Нам нужно начать работать над твоей книгой.

– Ты уверена? – Натали заколебалась. – У тебя и своих забот хватает.

– Конечно я уверена. Потому я и не говорила тебе обо всем этом.

– У меня так много идей – и все они крутятся в голове! Мне нужно, чтобы ты помогла мне сосредоточиться.

– Это как раз и есть моя часть работы, – улыбнулась Джулиет.

Мысль использовать энергию Натали и направить ее на подготовку будущей книги вызывала у нее приятное волнение. И это было то, что у нее хорошо получалось: уловить дух человека и найти способ поделиться им с читателями. Создавать порядок из хаоса.

Вернувшись в свою квартиру после обеда, она села за стол и начала писать письмо издателю, с которым уже работала над парой кулинарных книг, написанных от имени разных знаменитостей. Джулиет нравилась энергия Молли, и она думала, что та влюбится в Натали. Издатель была молода, амбициозна и достаточно уверена в себе, чтобы рисковать. Стоило попробовать.

Дорогая Молли!

Пишу Вам из Парижа, Города света. Целый месяц я провела в одиночестве, бродя по уличным кафе, поглощая горячий шоколад и греховные коктейли, налегая на сыр и булочки с изюмом. А еще я наткнулась на старую подругу, Натали дю Шен, которая держит небольшой bistronomique^[207] бар под названием «Девушка, которая плакала шампанским». Я наверняка не ошибаюсь – разве Вы не хотите туда заглянуть?

В любом случае ее история действительно вдохновляет, а блюда, которые она подает, не имеют аналогов в мире, но при этом очень просты. Представьте себе божественный жареный козий сыр, политый трюфельным медом и поданный с горькими травами. Думаю, Вы догадываетесь, к чему я веду… Ее история могла бы стать отличной книгой, с рецептами конечно, но я хотела сначала поделиться этой идеей с Вами, ведь мы сделали так много успешных проектов вместе, к тому же Вы знаете, как я работаю. Прилагаю ссылку на ее сайт и с удовольствием поговорю с Вами подробнее, если Вас это заинтересует.

Bisous^[208], как здесь говорят!

Джулиет x

Неизвестно, что из этого выйдет, подумала она, нажимая кнопку «Отправить». Но если она чему-то и научилась в жизни, так это быть смелой, опираться на свои сильные стороны и использовать контакты.

Она в миллионный раз проверила все соцсети, надеясь увидеть сообщение от Оливье, но напрасно. Кажется, ей придется смириться с тем, что он ей больше не напишет. По крайней мере, она была честна. И не заманивала его под ложным предлогом. Джулиет с тоской подумала о том совместно проведенном дне и о перспективах, которые, увы, не распахнулись.

Она решила пробежаться. Проветрить голову и избавиться от меланхолии. И улыбнулась про себя – уж не собирается ли она вернуться из этой поездки убежденной бегуньей? Целеустремленной она точно не была, но пробежаться ей явно хотелось, что удивляло. Может, Стюарт таки прав и это хорошая затея? Ей стало любопытно, как он там поживает, и она решила отправить сообщение.

Привет. Ты бы мной гордился. Надеваю кроссовки, чтобы пробежаться вдоль Сены. Как дела? хx

Она уже собиралась выйти за дверь, когда зазвонил телефон. Это был Стюарт.

– Привет.

– Не забудь размяться и потянуться.

Она зажмурилась от удовольствия, услышав его голос. Он был шутливым, а не назидательным.

– Не забуду.

Он прав – она всегда забывала делать растяжку.

– Мне нужен совет.

– И в чем дело?

– У меня сегодня свидание, – несколько смущенно признался Стюарт.

– О! – Джулиет остановилась на пути к двери.

– Меня подставил кое-кто на работе. Я не очень хочу идти.

– И кто же эта счастливица? – Джулиет вздрогнула, когда произнесла эти слова.

– Она консультант в неотложке.

– Вот это да!

– Не уверен, что оправдаю ее ожидания.

– Конечно оправдаешь! – Джулиет рассердилась и растрогалась одновременно.

– Так или иначе, я согласился, и мне нужно надеть что-то подходящее.

– Ты знаешь ответ. Джинсы и красивую рубашку. Полосатая от Пола Смита. Или в цветочек, которую я подарила тебе на день рождения.

Джулиет представила Стюарта в той рубахе. Он выразил сомнение, она заверила его, что мужчина в рубашке с цветочным принтом просто неотразим.

– Я думал купить новую. Может, простую белую.

Возможно, ему не хотелось идти на свидание в рубашке, которую подарила бывшая жена.

– Белая тоже подойдет. Ты будешь выглядеть великолепно в любом случае.

– Думаю смотаться в «Уэстфилд»^[209].

«Уэстфилд»? Ей бы и за миллион лет не удалось бы его туда затащить.

– Если понадобится совет, пришли мне фотографии из примерочной.

– Спасибо.

– И повеселись.

– Мм, гм… – Он явно был не в восторге от своих перспектив.

Повесив трубку, Джулиет почувствовала себя странно. Ревностью и не пахло. Может, паника, – а вдруг она совершила непоправимую ошибку? Или тревога за него? Стюарт – милейшее создание, но достаточно ли он вынослив, чтобы пережить свидание? Женщины порой жестоки в своих ожиданиях, и Джулиет не хотелось, чтобы какая-то заносчивая консультантка из скорой помощи облила ее бывшего муже презрением из-за того, что он не соответствует всем ее требованиям.

Впрочем, он взрослый и вполне самодостаточный мужик, а у нее хватает своих проблем, с которыми нужно разобраться. «Не мой цирк, не мои обезьяны», – сказала она себе, когда на нее обрушился шквал фотографий Стюарта в примерочной. Джулиет долго обдумывала варианты, прежде чем отправить ему ответное сообщение.

Голубая. С большим отрывом. Просто огонь! хx

Глава 32

На следующее утро Джулиет проснулась с ноющим от ужаса животом. Еще не поздно отменить встречу. Или банально не ходить. Но вовремя полученное сообщение от Натали с цепочкой эмодзи – бицепсы, языки пламени, большие пальцы вверх и сердечки – вселило в нее решимость. Она надела черно-белую шелковую рубашку и бархатные брюки, надеясь, что выглядит как человек, способный купить однокомнатную квартиру серым ноябрьским утром в Париже, и предпочла велосипеду собственные ноги.

Джулиет гордилась тем, что за все время пребывания здесь ни разу не воспользовалась метро. Она где-то читала, что, если вы следите за собственным весом, уровень активности в течение дня важнее интенсивных тренировок – и, похоже, это было правдой. Несмотря на поблажки в еде, она умудрилась немного похудеть благодаря велосипедным и пешим прогулкам.

Проходя мимо кафе, которое стало ее любимым, Джулиет поддалась искушению, поставила исполнение своей миссии на паузу, зашла и съела миндальный круассан. На ее глазах уборщики улиц опустошали урны и мыли тротуары, папы в безупречных костюмах провожали детей в школу, грузчики разгружали фургоны с фруктами и овощами. В дверном проеме сидел молодой человек, поглощенный книгой в мягкой обложке, и ее кольнуло воспоминание. Девушка курила сигарету и спорила с мужчиной в несуразно больших солнцезащитных очках. По тротуару шаркала пожилая женщина с маленькой собачкой, облаченной в клетчатое пальтецо. Утро в Париже. Джулиет была до смешного счастлива.

Может, ее место именно здесь?

Джулиет дошла до конца улицы, посмотрела на припаркованные вдоль тротуара потрепанные машины, на редкие граффити, придававшие зданиям бодрости и очарования, и обратила взгляд вверх. Серебро крыш, мансардные окна, черное кованое железо балконов – стопроцентный Париж. Будет ли она чувствовать себя здесь как дома?

Ей казалось, что уже чувствует.

Дверь в парадную была приоткрыта. Она вошла и поднялась по лестнице на второй этаж. Там тоже оказалось не заперто. Едва переступив порог квартиры, она уловила запах Жана Луи, запомнившийся ей после того, как они с трудом разминулись в коридоре, и у нее свело живот. Но не от страха, ведь она продумала каждое свое движение и на всякий случай дала Натали адрес квартиры. Ее каблучки звонко простучали по паркету, и она вошла в гостиную.

Он стоял у окна, любуясь видом, который собирался использовать в качестве основы рекламной стратегии. На звук ее шагов повернулся с очаровательной улыбкой:

– Мадам Хискокс?

Она указывала фамилию, которую носила в браке.

– Bonjour, Jean Louis^[210], – ответила Джулиет.

Он нахмурился: обычно клиенты не называли его по имени.

Некоторое время он рассматривал ее. Вероятно, она сильно отличалась от той девушки, которую он когда-то знал. Старше, мудрее, с более короткими волосами и, несомненно, более пышными формами. Зато сейчас в ней больше глянца. И безусловно, уверенности в себе.

– Джулиет, – подсказала она. – Джулиет Миллер.

Кажется, он все еще не узнавал ее, если только не научился притворяться еще лучше, чем прежде.

– Ваша помощница по хозяйству. Вы должны меня помнить.

– Джулиет…– Ему удалось улыбнуться. Она видела, как он отчаянно пытается оценить ситуацию и понять, какого черта она здесь делает.– Quelle coincidence^[211].

Он заговорил по-французски – видимо, чтобы получить преимущество.

– Нет. Это не совпадение.

Он запаниковал, и она поймала себя на том, что это ей нравится.

– Вы пришли посмотреть квартиру?

– Я пришла увидеть вас.

Он попытался вникнуть в ее слова и нахмурился:

– Я должен попросить вас уйти. Это частная собственность. Я показываю…

– Да-да, знаю. Вы показываете ее мне.

– Ах вот как. – Теперь он понял, что попал в ловушку.

– Вы можете показать мне квартиру, пока мы разговариваем. Она выглядит очень мило.

Она осмотрела закрытые ставнями окна, выходящие на улицу, пол, выложенный паркетом в елочку. Утренний свет придавал дереву маслянисто-желтый оттенок. Выбеленные балки. Миниатюрная кухня с мебелью из амбарного дерева.

Жан Луи смотрел на Джулиет, не зная, что сказать.

Внезапно она почувствовала, что не опасается его, а жалеет.

– Я хочу, чтобы вы знали: то, что вы сделали со мной, было очень, очень неправильно, Жан Луи. – Она почувствовала себя сильной, произнося его имя. Раньше она никогда бы не назвала его так. – Я не имею в виду поцелуй. Это был всего лишь миг, и мы оба знали, что это ошибка. Хуже то, что вы сделали потом.

– Джулиет. – Он провел руками по волосам, все еще густым и пышным. – Думаете, я этого не знаю?

– Понятия не имею. А на самом деле?

– Я был не в себе. Очень напуган. Не из-за Коринн, а из-за того, что с ней происходило. Я боялся… если она узнает… о нас…

– Почему вы так поступили, я догадываюсь. – Тон Джулиет был резким. – Но вы могли бы найти выход. Я бы никогда не предала вас. Я бы никогда не рассказала ей о том, что между нами произошло.

– Я знаю. Вы защищали меня, хотя я этого не заслужил. Вы повели себя намного лучше, чем я. Показали, что вы гораздо сильнее.

Он поставил на ее верность и благородство. Использовал их ради собственного спасения.

Вся ярость, которую Джулиет копила в себе тридцать лет, вырвалась наружу.

– Вы разрушили мою жизнь. Отняли все, что имело значение. Я потеряла друзей, работу, любовь всей моей жизни, будущее, уверенность в себе… – Она не должна плакать. – Вы были там, рядом с Коринн, зная, что могли бы спасти меня.

Джулиет сдерживала слезы, хотя ей казалось, что она опять сидит на том диване, а супруги Бобуа смотрят на нее, собираясь вынести приговор. Она вспомнила, какой беспомощной себя чувствовала, хотя была невиновна. Встретилась взглядом с Жаном Луи и уставилась на него, вспоминая, как он избегал смотреть на нее. Теперь она не собиралась спускать ему это.

Джулиет глубоко вздохнула и выпрямилась:

– Но я справилась, потому что в мире есть хорошие люди. Хорошие люди, которые защитили меня, помогли мне восстановиться и вернули мне веру в себя. И теперь я достаточно сильна, чтобы прийти сюда, посмотреть вам в лицо и сказать: каким жалким трусом вы были!

Он сжал кулаки, стиснул челюсти, – Джулиет даже показалось, что он готов наброситься на нее. Ее кольнул страх. Но к ее удивлению, он обмяк, чуть ли не рассыпался у нее на глазах.

– Я знаю,– пробормотал он.– Я пытался забыть о том, как с вами обошелся. Я говорил себе, что вы молоды, умны и красивы и все будет хорошо. Но когда Шарлотта выросла и превратилась в молодую женщину, до меня дошел смысл содеянного. Я бы убил любого мужчину, который так с ней поступил.– Он прикрыл пальцами глаза, надавив на веки, будто пытаясь соорудить повязку, защищающую от воспоминаний.– Чего вы хотите теперь? – спросил он наконец.

– Мне ничего не нужно. Я сказала все, что хотела. Я не могу изменить прошлое. Но мне необходимо было избавиться от призраков, чтобы обрести желанное для меня будущее. Я так долго не могла вернуться в Париж, в город, в который влюбилась, потому что не могла вынести воспоминаний.

– Приношу самые искренние сожаления. – Он поднял голову. – Я часто думал о вас. Я бы послал вам деньги, но…

– Деньги? – Джулиет потрясла головой. – Деньги ничего бы не изменили.

И воцарилась тишина. Они стояли потупившись, словно молились про себя, пытаясь забыть о прошлых обидах. В конце концов Джулиет подняла голову:

– Я видела Коринн. В вашем офисе.

– Это благодаря вам. – Он кивнул. – Ей стало лучше. После вашего ухода я заставил ее пойти к врачу. Она была очень больна, и именно вы это заметили. Вы вернули мне ее, женщину, которую я любил. – Он вздохнул. – И все еще люблю. – Жан Луи посмотрел на Джулиет. – Расскажите мне, что с вами случилось. Вы выглядите счастливой. Сильной. Красивой…

Джулиет выпрямилась, подняла голову выше. Она почувствовала, как на нее снизошло мягкое спокойствие, как в глубине души развязался какой-то узел. И с удивлением обнаружила, что рада тому, что Жан Луи и Коринн все еще вместе, ведь иной исход лишал смысла все случившееся. Если бы их брак распался, все было бы напрасно.

Она не хотела рассказывать Жану Луи о своей жизни. Не хотела, чтобы он стал ей ближе, чем сейчас. Важно было лишь то, что ей не придется жить в тени случившегося, испытывая чувство вины, смешанное с сожалением, гневом и отчаянием, ненавидя себя за свою слабость, их обоих за то, что они сделали, и не имея мужества защитить себя. Она встретилась с Жаном Луи лицом к лицу, и вдруг он оказался пустым местом.

Она посмотрела на часы:

– У меня всего полчаса. Может, покажете мне квартиру?

Ее голос был четким. Было ясно, что сейчас речь пойдет только о деле.

И он понял – разговор окончен. Все сказано.

– Конечно. Это особенная квартира – мы нечасто предлагаем такие варианты в таком удачном месте. Она отреставрирована по высшему разряду. Полы с подогревом, встраиваемое освещение, Интернет и беспроводные колонки…

Жан Луи плавно переключился с глубоких эмоций на деловой лад. Джулиет могла только представить его облегчение оттого, что она не стала замышлять какую-то отвратительную месть в стиле «Рокового влечения». Речь никогда не шла о мести. Речь шла о самоуважении.

Они ходили по квартире, и Джулиет восхищалась тем, как ловко все сделано. Все современные удобства спрятаны за элементами декора под старину. Она представила, как Коринн руководит ремонтом, как добивается совершенства. Не будет ли это полным безумием – купить квартиру в Париже? В конце концов, было время, когда Джулиет чувствовала себя здесь более дома, чем в Лондоне. Париж вдохновлял ее. Здесь ей хотелось готовить, есть, писать, танцевать, любить, смеяться…

В поисках себя нет ничего предосудительного.

Глава 33

Натали встретила ее крепким кофе и миндально-сливовым пирогом, рецепт которого тестировала для бара. Она отрезала огромный кусок и подала его Джулиет с ложкой крем-фреша, выслушивая ее рассказ о противостоянии с Жаном Луи.

– Это было забавно. Похоже на сцену из «Волшебника страны Оз», когда Дороти отдергивает занавес и видит там маленького старичка. Как только я встретилась с ним лицом к лицу, все утратило значение. Все плохие чувства улетучились.

Они сидели за обеденным столом у французского окна в квартире Натали. Отделка – типичный декаданс: шезлонг из леопардовой шкуры, зеркала в стиле ар-деко вперемежку с культовыми черно-белыми фотографиями, белые глянцевые половицы, пальмы в горшках и целая стена книг с рецептами. Сотни книг.

Снаружи, сквозь кованое железо балконных перил, среди дымовых труб танцевали жирные серые голуби, а поверх крыш открывался вид на базилику Сакре-Кёр. Классический парижский вид, в каждом мансардном окне – своя история: кто-то там лежит под крышей, спит, видит сны, просыпается, занимается любовью?

– Ты все взяла в свои руки. Как говорится, раскрутила его. – Глаза Натали сузились. – Но ты была слишком добра к нему. Ты должна была заставить его страдать!

– Это бессмысленно. Я повеселилась, когда он узнал меня и испугался последствий. – Теперь Джулиет могла смеяться над этим.

– С чего бы веселиться? – Натали помрачнела. – Я все помню. Я знаю, какой вред он причинил. Я потеряла прекрасную подругу, а Оливье – любовь всей своей жизни… – Она нахмурилась. – Ты получила от него весточку?

– Нет.

Джулиет посмотрела на свой телефон. Каждый раз, когда она проверяла, не пришло ли от него сообщение, ее разочарование становилось все меньше. Может, она начала привыкать к мысли, что Оливье больше не будет в ее жизни? По крайней мере, она смогла сообщить ему правду. А ее фантазия – что ж, она была хороша. Но возможно, слишком оптимистична.

– Знаешь, что лучше всего?

– Нет.

– Я вернула тебя. – Она обошла стол и обняла подругу, смеясь над ее попытками освободиться.

– Мы будем делать что-нибудь полезное? – проворчала Натали, вырываясь из объятий Джулиет.

Она по-прежнему сама решала, когда и кого ей касаться.

– Конечно, – сказала Джулиет, вернувшись на место. Она взяла в руки пачку карточек. – Итак, каждая из этих карточек представляет собой отдельную страницу книги. Каждому рецепту – своя карточка, каждой истории – своя, каждой фотографии – своя. А потом мы будем перетасовывать их, пока книга не обретет форму. Появятся темы – может быть, на каждый раздел повлияет определенный человек, или вид еды, или вино. Во всем этом должна быть какая-то логика. Порядок. Даже если он не просматривается, когда читатель погружается в книгу.

– Как и самое вкусное блюдо: его приготовление кажется легким, незамысловатым, но под этим скрывается много размышлений и забот.

– Отличная формулировка.

– Я нервничаю, – сказала Натали. – Все это у меня в голове, но я не знаю, как выплеснуть это наружу.

– Это моя забота. Мы будем работать так, как удобнее тебе. Ты станешь рассказывать, а я фиксировать, или ты сама станешь писать, или мы совместим оба процесса. Мы найдем подходящий ритм.

Натали кивнула, грызя ноготь.

– Но я не знаю, с чего начать.

– Подойди к книжному шкафу. Отыщи книги, которыми ты восхищаешься, которые словно говорят с тобой.

– Я не хочу никого копировать.

– Это просто для вдохновения. Мы не собираемся копировать. Книга будет на сто процентов твоей, обещаю.

– Хорошо. – Натали подошла к книжному шкафу и провела пальцами по ряду ярких корешков.

Джулиет видела, что подруга обескуражена, но не переживала: ведь ее сильная сторона – раскрывать людей и находить смысл в их историях. Давным-давно она не чувствовала такого волнения. Даже когда сочиняла собственную книгу. В сущности, это была скорее терапия, чем стремление добиться успеха, способ разобраться в своем прошлом. Записав все это, она, безусловно, набралась смелости, чтобы все исправить: восстановить дружеские отношения и наказать человека, который ее предал. И пусть все пошло не совсем так, как она втайне мечтала – ведь теперь она не могла не признаться себе, как часто мечтала об Оливье, – но сложилось хорошо. Жизнь увлекательна и полна смысла.

Она улыбнулась, вдыхая ароматы крепкого кофе, который сварила Натали, свечи, мерцающей на зеркальном кофейном столике, и пара от теплого пирога. Она смотрела, как подруга вытаскивает книги и, складывая их стопкой на обеденном столе, листает, погружаясь в свои мысли. Возвращение Натали в ее жизнь – достаточная награда, подумала она. Вернуть еще и Оливье было бы слишком хорошо, чтобы быть правдой.

– Думаю, это какое-то сочетание Джулии Чайлд с Энтони Бурденом с намеком на Дороти Паркер. – Голос Натали ворвался в ее мысли. – Интеллектуальное, полное энергии и чувства… Бунтарское? Старая школа с рок-н-ролльным уклоном.

– Амбициозно, – кивнула Джулиет. – Сильно.

– Не люблю пресную размазню.

Натали стояла, положив руки на бедра. Она была одета в черную кожаную мини-юбку и футболку с изображением рок-группы «Блонди» – эту футболку Джулиет прекрасно помнила. Такую, однажды увидев, никогда не забудешь.

– Понимаю, – согласилась Джулиет, улыбаясь, и поклялась, что каждая страница будет отражать дух ее подруги.

Глава 34

Джулиет провела в Париже уже больше недели. Она столько всего успела сделать: завела новых друзей, многое вычеркнула из своего списка желаний, у нее появилось больше идей для статей, чем она могла бы написать. Она жила парижской мечтой. Каждое утро совершала пробежку вокруг Тюильри и уже начала кивать другим людям, которых узнавала, когда спускалась по широким ступеням и шла по аллеям. Затем она брала ноутбук и отправлялась в свое любимое кафе на площадь дю Марше-Сент-Оноре, чтобы выпить кофе и съесть круассаны, – теперь там знали ее по имени. У нее больше не замирало сердце, когда приходилось пробираться на велосипеде сквозь поток машин. Люди начали отвечать ей на французском, а не на английском. Она побывала в Музее Пикассо, побродила по безмятежным садам Большой мечети и выпила чашку сладкого мятного чая.

Так почему же она чувствовала себя такой несчастной?

Джулиет лежала и смотрела на балки над своей кроватью. Она, конечно, знала почему. Ее надежда не угасла до конца. Когда приходили сообщения, ее сердце замирало. Но писал кто угодно, только не он. Натали, которая присылала ей свои идеи. Сара и Лиза, которые приглашали ее встретиться и выпить на прощание. Иззи, приславшая ей селфи с компанией новых друзей, с высунутым языком, пальцы сложены в знак «мир», как это сейчас принято.

Кто угодно, но не Оливье.

Этим вечером она собиралась на концерт джазовой певицы Мелоди Гардо. У нее есть два билета. В глубине души Джулиет понимала, что надеялась пойти с ним. Ведь именно об Оливье она думала, когда звучали композиции Мелоди. Они соответствовали тем чувствам, которые он вызывал в ней, – дремотным, мечтательным, романтичным. Но этой мечте не суждено сбыться. До концерта оставалось восемь часов. Может, она и не пойдет. Но это было бы расточительством. Кого еще она могла бы позвать? Натали не могла приехать, потому что работала. Сара и Лиза собирались домой. Можно пригласить Мелиссу, но Джулиет не была уверена, что той концерт понравится.

И тут она вспомнила о мужчине, которого встретила в поезде. Тот, что пригласил ее выпить. Его визитка до сих пор лежала у нее в сумке. Пол Мастерс. Не безумие ли пригласить его? Он был очень привлекательным, очень внимательным. И он читал «Большой Мольн» – а лучшего показателя в чью-то пользу не сыскать…

Может, кто-то совершенно новый выведет ее из оцепенения? Вполне вероятно, Оливье – не единственный мужчина в мире, способный сделать ее счастливой, и, не исключено, у него слишком много собственных проблем. К тому же она попросит Пола сопровождать ее на концерт, а не вести к алтарю.

Загоревшись этой перспективой, Джулиет достала из сумки его визитку и быстро набрала сообщение. Она постаралась сформулировать свои мысли четко и без кокетства.

Привет, Пол. Я Джулиет из поезда «Евростар». Может, это немного неожиданно, но у меня есть билеты на вечерний концерт Мелоди Гардо, если вы свободны. Дж.

«Безрассудный поступок?» – спросила она себя, нажимая «Отправить». Да ничуть не хуже, чем тронуть правую кнопку на «Тиндере» и встретить кого-то. Трудно сказать почему, но Пол показался ей милым. Его одежда была безупречна, визитка написана стильным шрифтом, и в этом чувствовался вкус. Возможно, по таким признакам судить о человеке слишком самонадеянно, но на что еще можно ориентироваться на современном рынке знакомств? Надо еще погуглить, подумала она, но потом решила этого не делать. Можно переусердствовать с поиском, и это не заменит простого общения с человеком.

Ответа долго ждать не пришлось.

Как приятно получить от вас весточку! Буду рад. Спасибо. П.

Вежливый. Заинтересованный. В самую точку.

Она почувствовала в животе пузырики, как от шампанского. Улыбка расплылась по ее лицу. Ее охватило приятное волнение перед новым знакомством. Встреча с незнакомцем из поезда, как романтично. Она гордилась своей смелостью. После долгих лет брака это дарило такое чувство свободы – право поддаться порыву.

Спасибо, что есть «Зара», подумала она. В Пятом были скидки. Если она поторопится, то сможет подобрать себе новый наряд, не потратив при этом слишком много денег. Платье от «Задиг и Вольтер» было слишком нарядным для встречи с незнакомым человеком. Ей нужно что-то повседневное, сексуальное, но не слишком. Это было довольно сложно.

Ожидая Пола вечером возле концертного зала «Олимпия», Джулиет нервничала. Ночной ветерок раздувал ее тревогу, и она попыталась от него укрыться. Весь вечер под угрозой. Что, если Пол окажется ужасным? В крайнем случае она сбежит с концерта, пока все внимание будет приковано к сцене. Не слишком ли примитивно она вырядилась? Она купила легинсы цвета олова и кремовый джемпер. В примерочной кабинке они вроде выглядели неплохо, но сейчас казалось, что легинсы слишком ее обтягивают, а вырез у джемпера слишком велик, все ключицы наружу.

Кто-то коснулся ее локтя, и она обернулась. Пол стоял рядом, улыбался, такой же утонченный и невозмутимый, каким она его помнила.

– Привет, – сказал он. – Такой приятный сюрприз. Не думал когда-нибудь увидеть вас снова.

Она смущенно пожала плечами:

– Я не хотела, чтобы билет пропал. А в Париже у меня не так много знакомых.

– Пойдемте.

Придерживая за локоть, он повел ее сквозь толпу. Рыцарский поступок, подумала она. Контролирует, но не властно. Уверенный. Уверенность – это хорошо.

Когда они стояли в очереди на проверку сумок, ее телефон пискнул. Пришло сообщение от Стюарта. На фото он, одетый во все новое, был готов к свиданию. Ее сердце сжалось при виде его овечьей улыбки, голубой рубашки, которую он выбрал (по ее совету) и которая была ему великовата, потому что он явно не привык к своему новому размеру, его свежеподстриженной дизайнерской щетины, которую он начал отращивать. Джулиет вздохнула. Лишь бы она была с ним помягче, эта дама-консультант. Пусть она будет подобрее со своим Стюартом.

Сколько баллов из десяти? – спрашивал он.

Десять, – ответила она, удивляясь, почему вдруг разволновалась. Это было похоже на то чувство, которое испытываешь, когда отправляешь ребенка в школьную поездку с ночевкой. Знаешь, что с ними все будет хорошо, но все равно глупо тревожишься, а вдруг что случится?

– Все в порядке? – спросил Пол, подводя ее к бару.

– В полном. Да. Просто… домашние дела.

– Этого достаточно. – Пол скорчил гримаску, будто посочувствовал.

Она ничего о нем не знала. А ведь было несколько ключевых вопросов, которые ей следовало задать. Хотя, может, это и не имело значения. Как он сказал в поезде: это же Париж. Окруженные оживленной толпой, они вошли в зал и направились к своим местам. Все говорили на языке, к которому Джулиет уже начала привыкать, и теперь она разбирала слова соседей по залу гораздо лучше, чем неделю назад, ее слух был натренирован, а уверенность росла.

Концерт ее заворожил. Зрители были в полном восторге от женщины, чье исполнительское мастерство держало их в своей власти. Ее голос переливался на фоне инструментов: гул контрабаса, удар кисти по краю тарелок, бренчание клавиш фортепиано. Песни наполняли Джулиет меланхолией: тоска по прошлым временам и по несбывшемуся. Воспоминания, сожаления, упущенные моменты. Трепет от прикосновения возлюбленного. Поцелуи. Слезы. Прощания.

Когда началась финальная песня, Джулиет переполняли эмоции. Внезапно все разом обрушилось на нее. Ее брак пришел к концу. Ее дети уехали. Дома больше нет. Возвращение в Париж и встреча с Натали. И Оливье. И снова разлука. Противостояние с Жаном Луи, выяснение отношений. Стюарт с его глупой ухмылкой в новой рубашке… Ей казалось, что она потеряла все и больше не на чем строить свою жизнь. Никто, кроме нее самой, не видел дальнейшего пути. Она осознавала, что по ее лицу текут слезы. Чем больше она пыталась остановить их, тем сильнее они лились.

Пол обеспокоенно посмотрел на нее и кивнул в сторону выхода:

– Пойдемте.

Джулиет не стала спорить. Она не могла оставаться здесь и рыдать, переживая финал. Пол взял ее за руку; они вышли из здания, и не успела она опомниться, как он уже нашел им такси, спросил ее адрес, и они понеслись сквозь парижскую ночь, огни, толпы, потоки машин. Вдали Эйфелева башня, освещенная огнями, сверкала и переливалась, бросая лучи на город. И на Джулиет снизошло спокойствие. Это придало ей необходимую стойкость. Она должна максимально использовать время, оставшееся у нее в этом чудесном городе, и не позволить прошлому обесценить ее усилия.

Перед тем как свернуть на улицу, где находилась ее квартира, они проехали мимо бара, в котором она побывала в первый вечер. Она наклонилась вперед и обратилась к водителю:

– Arrêtez ici, s’il vous plaît^[212]. Остановитесь здесь. – Она повернулась к Полу. – Давайте выпьем.

– Конечно.

Достав бумажник, он расплатился с водителем, не дав ей времени возразить.

Бармен узнал ее и проводил их в неприметный уголок. Они заказали «Бульвардье».

– Простите, – сказала она Полу. – Распереживалась, вот и все. Я не так давно рассталась с мужем, и на меня вдруг обрушился страх перед будущим. – Она пожала плечами, не будучи уверенной, что точно выразила свои чувства.

– Свободу так просто не обретешь, это требует времени. Я до сих пор иногда переписываюсь с бывшей женой, замечаю что-то, что хотел бы ей купить. Ты женат почти пожизненно.

– Так вы разведены?

– Уже пять лет.

– И больше никого нет?

– Как сказать… Но не лежит у меня душа к чему-то серьезному. И я наслаждаюсь отсутствием обязательств. Живу между Парижем и Лондоном. Быть свободным проще.

– Легче подкатывать к женщинам в поезде? – подколола она.

– Вы выглядели таинственной. Я хотел узнать, что вы пишете.

– Ха! – Она подумала о конверте с ее историей. – Я пыталась выкинуть что-то из жизни, из головы, вот и все.

– И как, получилось?

Она опустила взгляд в янтарную глубину бокала. Удалось ли ей распрощаться с Оливье? Как знать? Она посмотрела на Пола. Он был очень привлекательным, в своем роде чистенький серебристый лис. У него хорошее чувство юмора, и он казался освежающе честным. И весь вечер он был с ней исключительно добр.

– Наверное, да.

Может быть, Пол – это выход? Не долгосрочный. Он сам говорил, что не хочет ничего серьезного. По блеску в глазах и дразнящим ноткам в его голосе она поняла, что он находит ее привлекательной. Что бы сделала Натали? Наверное, слопала бы его, с улыбкой подумала Джулиет. А потом отправила прочь, одурманенного.

– И что теперь? – Он взболтал последние капли в своем бокале, выпил их и поставил бокал на стол.

– Прямо сейчас?

– Да. – Он удерживал ее взгляд. – Еще по бокалу? Или?..

Он кивнул в сторону двери. Она почувствовала, как внутри ее, словно басовая нота, забился пульс. Приглашение было совершенно ясным. Ее квартира – в двухстах ярдах отсюда. Через десять минут она могла бы стягивать через голову джемпер, позволяя ему видеть ее тело, молиться, чтобы свет люстры был добрым к ней, ощущать прикосновение незнакомых пальцев к коже.

Она сглотнула:

– Мне очень жаль, но я не думаю, что готова.

– Понимаю, – после небольшой паузы сказал он. – И хочу заметить, мне очень понравилось ваше общество. Но вы должны кое-что знать. – Он наклонился вперед. – Кто бы ни был тот… – Он сделал паузу, подбирая слова. – Он никуда не исчез.

Джулиет испуганно посмотрела на него, а он положил на стол купюру в пятьдесят евро и встал:

– Будем на связи, Джулиет. Вы знаете, как меня найти.

Он поцеловал два пальца правой руки и протянул их ей. Затем вышел из бара, и дверь за ним закрылась.

Бармен подошел и незаметно забрал его бокал.

– Un autre?^[213]

Джулиет откинулась на спинку бархатного кресла. Она знала, что счастье не лежит на дне бокала, но иногда нужно что-то, чтобы размыть границы. И подумала, что пока предпочитает здешнюю суету пустоте своей квартиры.

– Pourquoi pas?^[214]

Он подмигнул ей:

– Почему бы и нет?

Она смотрела, как он идет к бару. В сумке что-то прожужжало: пришла эсэмэска. Джулиет ощутила безумный прилив надежды и возненавидела себя за это. Ей захотелось сунуть руки под себя, чтобы не хвататься жадно за телефон. Впрочем, если она собирается насладиться напитком, то сначала нужно убрать раздражитель.

Сообщение пришло от Натали: она спрашивала, как прошел вечер.

Очень мило. Как раз возвращаюсь домой. Одна!

Она знала, что ее подруга хотела узнать именно эту деталь.

Джулиет вздохнула и положила телефон обратно в сумку. Взяла у бармена прохладный матовый бокал. Позволила виски, дополненному кампари, покататься на языке. Молилась о том, чтобы выглядеть наслаждающейся ночным бокалом утонченной светской дамой, а не трагической фигурой, топящей свои печали в алкоголе. Вспомнила слова Мелоди Гардо, поющей «Baby I’m a Fool». Она боролась с желанием написать Оливье, хотя каждый атом в ее теле побуждал ее к этому.

Глава 35

На следующее утро Джулиет дважды пробежала вокруг Тюильри. Ей пришлось заставить себя встать с постели. Было бы слишком просто остаться под одеялом и понежиться. Она чувствовала себя хрупкой, ранимой и уязвимой. Ее переполняли вопросы без ответов и неуверенность. Она написала Полу сообщение, поблагодарила его за прекрасный вечер, за доброту и понимание. Он пока не ответил, и она подумала, не стал ли он призраком, если, несмотря на его очевидное рыцарское поведение, воспринял ее отказ негативно. Она хотела написать Стюарту, чтобы узнать, как прошло его свидание, но в глубине души не хотела этого знать. Поэтому пробежка для поднятия настроения казалась лучшим способом встряхнуться.

Она вернулась в одиннадцать и села за ноутбук, чтобы проверить почту, прежде чем залезть в ванну. Пришло письмо от Молли.

Привет, Джулиет, похоже, это как раз по моей части! Я ищу книги сильных, предприимчивых женщин, и Натали выглядит истинным воплощением моей мечты. От Вас мне нужно довольно подробное предложение. Сможете ли Вы подготовить его до Рождества? Я знаю, что времени мало, но, когда меня что-то вдохновляет, я люблю ковать железо, пока горячо. Дайте мне знать. Молли x

Восторженно вскрикнув, Джулиет откинулась на спинку стула. Отлично! Конечно, до заключения сделки еще далеко, но она нутром чуяла, что Молли – тот самый издатель, который приведет книгу Натали к успеху, если, конечно, за нее возьмется. И Джулиет была уверена, что они смогут составить потрясающее предложение.

Пискнул телефон, и она взяла трубку.

Это был чудесный вечер. Спасибо, что познакомили меня с Мелоди Гардо. Слушая ее, я всегда буду думать о Вас. С наилучшими пожеланиями, Пол х

Она почувствовала облегчение. Ответ истинного внимательного джентльмена, идеально подобранные слова. Ни намека на упрек. Джулиет не чувствовала себя виноватой в том, что отказала ему.

Она писала Натали сообщение: «Позвони мне, как сможешь», когда раздался звонок в дверь. Возможно, Мелисса, а может, хозяин дома. Она пошла открывать.

Там был он. В джинсах и угольно-серой куртке в горошек, с растрепанными волосами. В руке – коричневый конверт. Они посмотрели друг на друга, будто в первый раз. Он выглядел измученным, невыспавшимся.

– Эта открытка, – сказал он. – Она меня добила.

– Оливье…

– Почему ты не сказала мне? – с несчастным видом воскликнул он. – Почему не позвонила, когда это случилось?

– Лучше зайди. – Кивком она пригласила его в квартиру.

Он последовал за ней. И начал говорить на одном дыхании, прижимая рукопись к груди:

– Я так зол. Я не мог говорить три дня.

– О-о… – Ей стало немного страшно. В нем чувствовалось напряжение, которого она никогда не видела. Нервная энергия. – Я изо всех сил старалась объяснить. Я знаю, это кажется ужасным, то, что я сделала…

– Я зол не на тебя. А на того мужчину и ту женщину за то, что они сделали с тобой. Я злюсь на то, что у нас все отняли. Я был так влюблен в тебя, Джулиет, и думал, что ты ненавидишь меня. Что я сделал что-то такое, что заставило тебя сбежать. Я думал, что Натали знает правду и скрывает ее от меня, чтобы спасти мои чувства.

– Натали не знала. Я только сейчас рассказала ей о том, что произошло. – Джулиет посмотрела на конверт в его руке. – Мне было так стыдно. Я думала, что никто из вас не захочет меня больше видеть.

– Мне нужно было время. Чтобы все обдумать. – Оливье опустился на диван и уставился в потолок. – Когда я думаю о Жане Луи… – Он сжал кулаки.

– Я говорила с ним.

– Говорила? Что он сказал?

– Не так уж и много. – Она покачала головой. – Это было так давно. И все равно теперь уже слишком поздно…

– Нет, это не так.

– Правда?

– Конечно. – Он говорил с той яростью, которую она любила в нем, когда он был молод.

Вскочив, он взял ее за руку. Все было не так, как она себе представляла. Она стояла в своем влажном от пота спортивном костюме, все еще с красным лицом, и вожделение, сладостное и настоятельное, тянуло ее к нему.

– Ты здесь до конца месяца. Мы должны провести его с пользой. Ты должна сделать все то, что пропустила. Все то, что мы планировали. Ты даже не успела увидеть Париж.

– Нет…

Он держал ее за руку, словно не хотел отпускать. Он смотрел на нее. Собирается ли он поцеловать ее? Она напряглась, готовая к радости.

И тут он со вздохом уронил ее руку и посмотрел на часы:

– Прости. Мне нужно идти на работу. Я уже сильно опаздываю.

Она смущенно кивнула, возблагодарив Бога за то, что не сделала первый шаг и не выставила себя на посмешище. Конечно, он не любит ее. Его разозлили события прошлого, но в настоящем она ничего для него не значит. Они совершенно разные люди. Он вычеркнул из жизни их связь. Не мечтал о ней все минувшие годы так, как она о нем. Иногда он снился ей, и она просыпалась с мокрыми от слез щеками, и ей приходилось говорить обеспокоенному Стюарту, что ей приснился кошмар.

– Поужинай со мной сегодня вечером, – сказал он.

– Охотно.

– «Робер и Луиза». Улица Вьей-дю-Тампль. Не улица дю Тампль. – Он усмехнулся. – Запомнишь? И не ошибешься?

Она закатила глаза:

– Пока еще в состоянии запомнить.

– А это… – Он протянул конверт. – Это хорошо. Ты должна закончить. Дописать.

А потом он ушел.

Она шагнула к кровати и, упав на нее, уставилась в потолок. Почему иногда все просто несется вскачь? Она не знала, что думать о себе, об Оливье, о его чувствах. Злится он на то, что произошло, – да, но что теперь? Она была в полном замешательстве. Что она теперь для него значит? Что-то? Ничего? Немного? Многое?

Зазвонил телефон. У нее едва хватило сил взять трубку. Она посмотрела на экран. Натали.

– Привет. Что происходит?

Сил рассказывать подруге о визите Оливье не было. Она не могла найти слова, чтобы объяснить свое состояние. И не считала правильным, чтобы ее личные переживания затмили письмо от Молли. Джулиет хотелось подбодрить Натали, не слишком обнадеживая ее.

– У меня хорошие новости, – сказала она. – Не слишком радуйся, потому что, как ты сказала мне вчера вечером, шоу не закончится, пока не споет толстая дама…

На ужин с Оливье Джулиет надела зеленое платье, зная в глубине души, что покупала его именно на такой случай.

Ресторан «Робер и Луиза» находился на улице Вьей-дю-Тампль, недалеко от кафе, где они впервые встретились, и Джулиет подумала, не выбрал ли Оливье его специально из-за этого. Фасад был выкрашен в бордовый цвет, на окнах висели красные занавески – старый добрый Париж, уютный и гостеприимный. Внутри возникало ощущение, что вы попали в чей-то дом: мозаика на полу, балки под потолком, каменные стены, увешанные картинами, фотографиями и старинными медными горшками. На открытом очаге жарились куски стейка, пахло мясом. Большинство столов были уже заняты.

Джулиет протиснулась сквозь толпу, к ней подошел улыбающийся официант и указал на Оливье – тот сидел за столиком у нее за спиной. Официант подвел ее к столику и выдвинул стул, а Оливье встал, чтобы поприветствовать ее.

На нем была льняная рубашка цвета летнего провансальского неба. Прикосновение его щеки потрясло ее. Они отстранились друг от друга, и их глаза встретились. Они оба вспыхнули.

Они несколько минут изучали меню, радуясь, что им есть на чем сосредоточиться. Официант принес им Kirs à la mûre^[215].

– Может, возьмем на двоих côte de boeuf?^[216] – предложил Оливье.

Джулиет заметила на соседнем столике кусок говядины, приготовленный на открытом огне и поданный на деревянной доске.

– Почему бы и нет?

– И может, для начала assiette de crudités?^[217]

Она почувствовала облегчение оттого, что решение уже принято: было трудно сосредоточиться на мыслях о еде.

– Да. – Она отложила меню.

– Так что же произошло, – спросил Оливье, – после того, как ты уехала?

– Я отправилась домой. Отец встретил меня на машине у парома. Родители были очень добры. Они понимали, что что-то не так, но я не стала рассказывать им, что случилось. Два месяца я просто лежала на кровати. Все Рождество. Даже к рождественскому ужину не прикоснулась.

– Не знаю, что и сказать… – Оливье бережно взял ее руку.

Джулиет замерла, наслаждаясь теплом его пальцев. Он касался ее, чтобы утешить, или тут крылось нечто большее? Она подняла глаза, чтобы встретить его взгляд, но не смогла проникнуть в его мысли.

– В конце концов вмешалась моя мама. Думаю, ей потребовалось немало мужества, но она взяла ситуацию под контроль. – Джулиет вспомнила, как мама вошла к ней в комнату. – «Ты не можешь лежать тут вечно, – сказала она. – Я бы с радостью оставила тебя здесь до скончания веков, но ты слишком много можешь предложить миру. И ты не должна позволить тому, что случилось в Париже, остановить тебя. Отец купит тебе билет до Лондона. Ты должна найти работу и начать жить той жизнью, о которой всегда мечтала. Тебе нужно вернуть свою искру, девочка моя».

При воспоминании о доброте и храбрости мамы глаза Джулиет заблестели, ведь она знала, что та боится улиц Лондона почти так же, как улиц Парижа.

– Ох! – Оливье бережно вытер слезу, упавшую на ее щеку.

– Прости. – Она неуверенно рассмеялась. – Я скучаю по ним, вот и все. Когда тебе двадцать, ты не понимаешь, как сильно они тебя любят и как сильно за тебя боятся. Они тебя просто раздражают, а это так несправедливо.

Оливье кивнул.

– И ты поехала в Лондон?

– Да. И благодаря той тетради, что ты мне подарил, получила работу. Все, что я писала, было там. Я перепечатала свои заметки. Вышла забавная статья о работе английской помощницы по хозяйству в Париже. Это было ужасно. Сплошной бред о книжных магазинах, кафе и важности красной помады. Но благодаря этому я прошла через турникет.

– Я очень горжусь той маленькой тетрадкой.

– Я до сих пор ею пользуюсь, – призналась она. – Взяла с собой в эту поездку.

– Мне нравится, как ты пишешь. Очень.

– Это дорогого стоит, – улыбнулась она.

В этот момент подошел официант с их заказом и аккуратно нарезал мясо на толстой деревянной доске. Джулиет сразу вспомнила тот первый обед в Париже, когда Жан Луи пригласил их на poulet rôti^[218]. И отогнала эту мысль. Жан Луи больше не занимал места в ее памяти.

Когда они принялись за еду, Оливье налил им по бокалу из бутылки жигондаса. Это было глубокое и насыщенное вино, идеально подходящее для того, чтобы растворить смущение и чувство неловкости. Когда они закончили есть, Оливье отодвинул свою тарелку, оперся подбородком на руку и посмотрел на Джулиет. Вздохнул:

– А теперь мне придется убить Жана Луи Бобуа. Досадно. Но это вопрос чести.

Джулиет разразилась смехом. Она уже и забыла, как веселил ее Оливье. Как ей нравился его сухой, самоуничижительный юмор. И даже если сейчас он шутил, ей нравилось, что он защищает ее.

– Пока нет, – сказала она. – Не сейчас. Не хочу, чтобы ты попал в тюрьму, раз уж я тебя нашла.

– Супругам разрешены свидания.

Она покраснела.

– Он не стоит того, чтобы из-за него садиться в тюрьму. Должна быть лучшая месть.

– Да. И я знаю, что это может быть.

Она смотрела на него, на улыбку, играющую на его губах, в его блестящие глаза. Под его взглядом она чувствовала себя свечой, тающей в луже горячего воска.

– Это хорошая идея?

Она говорила легко, но прекрасно понимала, что они оба уязвимы, что им не стоит торопиться с чем-то только потому, что у них есть история.

– У тебя еще три недели в Париже?

– Чуть меньше.

Она почувствовала панику – время шло слишком быстро.

– Мы могли бы провести некоторое время вместе. Мы же так мало знаем друг друга.

В каком-то смысле тот факт, что они когда-то были близки, делал ситуацию еще хуже. Стал бы Оливье сравнивать ее нынешнюю с прошлой – легкой, гибкой, двадцатилетней? Будет ли он шокирован лишним весом, потерей тонуса?

– Эй. Все в порядке. Я пойму, если ты не захочешь. Но может, нам обоим нужно немного развлечься? Нам нравятся одни и те же вещи. Мы можем сходить в театр, на джаз, на читку, например? И поужинать. Я скучаю по ужину с кем-нибудь.

О боже. Он поглаживал внутреннюю сторону ее запястья. Она едва могла дышать. Ей не было дела ни до театра, ни до джаза, ни до чтений. Она закрыла глаза. Голова кружилась от вожделения, жигондаса и запаха одеколона. Он перестал гладить ее, и она открыла глаза, ожидая его прикосновений. Он смотрел на нее.

– On y va?^[219] Пойдем?

– Куда? – Джулиет откинулась назад и провела руками по волосам.

– Chez moi^[220].

У нее сжалось сердце. Ей удалось только кивнуть. Она не могла поверить, что это происходит. Она не могла поверить в свои чувства. В эти маленькие стрелы вожделения с алмазными наконечниками, пронзающие ее, такие же сладкие, как в двадцать лет.

Внезапно счет был оплачен, и она под руку с Оливье, спотыкаясь, вышла на улицу. Она шагнула вперед, чтобы оказаться ближе к нему, и тогда он заключил ее в свои объятия: здесь никто не мог их увидеть. Их поцелуй вместил целую жизнь с ее тоской и удивлением, дневными грезами, фантазиями и слезами на подушке, воспоминаниями, болью и намеками на былое. Она прислонилась к нему, и теперь его рука лежала на ее шее, массируя каждый позвонок, пока она чуть не вскрикнула от удовольствия, которое доставляли его прикосновения.

– Пешком? – спросил он. – Или на метро?

– Далеко?

– Quinze minutes^[221].

Она предпочла пройтись пешком, хотя было холодно. Ей нужен был воздух, луна, запах улиц, звуки людей и музыки. Она хотела, чтобы ее видели. Она также хотела знать, куда идет.

– Моя квартира – на улице Оберкампф, – сказал он. – Когда я ее купил, она была не такой крутой, но я хотел, чтобы она была достаточно большой для детей. Теперь она очень… интересная.

Джулиет догадалась, что его постиг обычный компромисс разведенного отца. Обычно отцы оказывались в слишком маленькой квартире, тесной и убогой, а дети, навещая их, по очереди жили в свободной комнате. Эмма ведь явно из тех женщин, что обязательно побеждают в любых переговорах.

Они вышли из квартала Марэ на восток, в сторону Одиннадцатого округа, и направились к улице Оберкампф. В это время суток здесь все еще было шумно, звучали музыка и смех, лился свет из дверных проемов. Вокруг словно вертелась головокружительная карусель подвальных забегаловок, ресторанов авторской кухни и дешевых коктейль-баров – центр вечеринок, где было полно молодых, веселых, энергичных людей. Джулиет должна была бы ощущать себя старой, но, когда они с Оливье пробирались по улицам, переплетая пальцы и крепко сжимая их, чувствовала себя богиней. Только бы он понял, как много это для нее значит.

В конце концов они свернули на более тихую улицу, а затем спустились в мощеный проход между двумя высокими белыми зданиями. Вдоль него тянулись джунгли: горшки с оливковыми деревьями и кашпо, увитые плющом. Оливье остановился, открыл дверь и провел ее в огромную комнату с великолепным каменным камином. Пол был выложен потертыми шестиугольными терракотовыми плитками. Внешние стены отделаны блеклым камнем, остальные оклеены темно-желтыми обоями в стиле туаль-де-жуи^[222]. В дальнем конце находилась кухня с черной плитой, множеством шкафов из темного дерева и длинной полкой с бокалами для вина, которых хватило бы на небольшой ресторан. Лампы, зеркала и три разномастные люстры излучали теплый свет. И конечно же, повсюду стояли книжные шкафы с романами, атласами и словарями, нагроможденными до самого балочного потолка.

– Это чудесно!

Джулиет широко раскрыла глаза. Каждая вещь отличалась неброской роскошью и выглядела так, будто находилась здесь всегда. Покрывала на диванах были толстыми и дорогими, как и килимы^[223] на плиточном полу. Пока она разглядывала обстановку, Оливье быстро и ловко разжег огонь, достал с полки два бокала, открыл бутылку коньяка. Он поставил на проигрыватель пластинку, и Джулиет сразу же узнала ее: комнату наполнили чарующие звуки саксофона.

– Бетти Блю!

Это был саундтрек к фильму, которым они были одержимы, и на мгновение она снова оказалась на его кровати в Латинском квартале, под фиолетовым покрывалом, среди крошек от круассанов и оберток от шоколада.

– «Тридцать семь и два по утрам»^[224], – поправил он ее со смехом, используя французское название. Он пристально смотрел на нее. – Ты не изменилась.

– И ты тоже.

Это, конечно, была неправда. У них обоих появились морщины, черты немного оплыли, потеряли четкость, необходимую для настоящей красоты. Да еще блеск седины в бровях, более объемная талия. Но они видели друг в друге себя прежних. Лица, в которые они часами вглядывались. В этот момент им снова было двадцать.

Джулиет подалась вперед, прильнула к нему, вдыхая его запах – не тот, что она помнила, «Ральф Лорен», а более утонченный: чистый и современный, с нотками кедра. Он протянул руку и провел пальцем по ее ключицам, затем по краю декольте, отодвигая зеленый атлас в сторону и открывая бледную кожу груди. Она откинула голову назад и закрыла глаза. Она хотела, чтобы он действовал медленно. Она хотела, чтобы он шел быстро. Она хотела его.

Когда она снимала платье, уже были не важны те следы, что прошедшие тридцать лет оставили на ее теле. Он заставлял ее чувствовать себя изящной и легкой, а она извивалась над ним и под ним. Она дразнила и смеялась, заставляя его ждать. Когда он кончил, она увидела, что в глазах у него стоят слезы.

– Я не хотела заставлять тебя плакать, – прошептала она.

– Это первый раз.

Она поняла, что он хотел сказать: она оказалась первой женщиной, с которой он переспал после расставания с женой. Она обняла его, дрожащего от волнения, а потом он снова поцеловал ее, и в следующий раз плакал не он, а она, потому что они были так же прекрасны, как в двадцать лет.

Их бокалы остались нетронутыми, проигрыватель продолжал играть, а свечи ярко горели до самой ночи, пока не истлели их фитили.

Глава 36

Будильник на ее телефоне прозвенел в четыре утра.

Проснувшись, Джулиет обнаружила себя запутавшейся в льняных простынях, рядом с Оливье. В конце концов они все-таки попали в его спальню, под свод из голого камня, где не было ничего, кроме семифутовой кровати и дубового шкафа.

– Мне нужно идти, – прошептала она, тронув его за плечо.

В четверть пятого у нее была назначена встреча с Натали, чтобы отправиться на рынок в Рунгис. Они начинали готовить предложение, поэтому Джулиет наблюдала за прохождением рабочего дня Натали, делая заметки и черновые снимки, которые понадобятся фотографу.

К ее удивлению, Оливье сел и откинул одеяло:

– Я приготовлю тебе кофе. Сходи в душ – в шкафу свежее полотенце.

Она смотрела, как он идет через комнату и снимает с вешалки голубой халат с узором пейсли. Потом побежала в ванную и приняла самый быстрый душ в истории, пальцем почистила зубы, а затем закуталась в чистое полотенце. Вернувшись в спальню, она обнаружила, что он принес ее сброшенную одежду наверх и сложил аккуратной стопкой на кровати. Она рассмеялась про себя, натягивая белье и платье. Вряд ли это идеальный наряд для похода на продуктовый рынок, но, напомнила она себе, это же Париж.

Когда она спустилась, Оливье протянул ей маленькую чашечку эспрессо:

– Выпей, пока я буду собираться. Я тебя подвезу.

– Это не обязательно.

– Знаю. Но я так хочу.

Он наклонился вперед, чтобы поцеловать ее. Поцелуй был долгим, полным обещаний и тоски, но в конце концов Оливье отстранился.

– Две минуты, – пообещал он и отправился одеваться.

Джулиет прислонилась спиной к кухонной стойке, потягивая кофе. Ей не хотелось уходить, но она обещала Натали. Из-за спешки у них не было времени оценить ситуацию и составить планы. Ей казалось, что они оба еще не отошли от волнения, но она верила, что поведение Оливье вызвано его рыцарскими чувствами, а не желанием поскорее ее выпроводить.

Но как узнать, не видит ли он в ней лишь подругу на одну ночь? Недосып, адреналин и внезапный прием кофеина привели ее в состояние нервной неуверенности. В животе крутило.

Оливье вернулся, одетый в джинсы и простую куртку. В руках у него был шлем, который он протянул ей:

– Тебе это понадобится.

– Что?

– Никто в здравом уме не станет держать машину в Париже. – Он усмехнулся. – Allons-y.

К половине пятого она уже сидела на заднем сиденье «веспы», которую Оливье держал в проходе снаружи. Они ехали по серому предрассветному Парижу, ныряя в лабиринт узких улиц, уворачиваясь от мусоровозов и подметальных машин, а кафе и табачные лавочки начинали поднимать свои жалюзи. Они остановились возле «Девушки, которая плакала шампанским», и тут же Натали выскочила из своего белого фургона «ситроен».

– Salut, mec^[225], – сказала она Оливье, как будто видела его только вчера. Они расцеловались, и Натали ударила его по руке. – Рада тебя видеть.

– Oui, – ответил он, улыбаясь. Времени на разговоры не было, но они действительно обрадовались встрече. – Присмотри за ней для меня, пожалуйста. – Он положил руки на плечи Джулиет.

– Конечно, – сказала Натали, с сомнением разглядывая наряд Джулиет. – А что, бального платья ты не нашла?

Засмеявшись, Джулиет запрыгнула на переднее сиденье. Натали отъехала от бордюра, Оливье поднял руку, чтобы помахать им на прощание. И едва он скрылся из виду, у Джулиет заныло сердце от боли разлуки.

– Значит, все прошло нормально?

– Да, все было хорошо, – ответила Джулиет с лукавой недосказанностью.

– Молодец. – Натали усмехнулась. – Нечасто увидишь женщину нашего возраста с такой улыбкой на лице.

Джулиет чувствовала себя старшеклассницей. Ее рот распух от поцелуев, кожу все еще покалывало от его полусуточной щетины. Она не могла вспомнить, когда в последний раз спала всего два часа. Во всяком случае, из-за мужчины. Разве что когда дети болели ветрянкой или у них резались зубы.

– Gueule de bois?^[226] – спросила Натали.

– Нет, – ответила Джулиет. – Мы не так уж много выпили. По коктейлю и бутылку вина.

– Пьяны от любви, да?

– Можно и так сказать.

В памяти всплыли воспоминания о минувшем вечере, и Джулиет почувствовала, что краснеет. Между ними всегда была химия, но за прошедшие годы они оба многому научились.

– И что теперь будет?

– Это просто интрижка. Пока я здесь. Мы просто немного развлечемся.

– Ну да, конечно! – Натали искоса взглянула на нее.

– А как иначе? Я живу в Англии, а он – в Париже.

– Что ж, постарайтесь извлечь из этого максимум пользы. Если только это не отвлекает вас от работы.

– Конечно нет. – Джулиет уставилась в окно. – Он плакал, знаешь ли.

– О боже… Вы, должно быть, были хороши.

– Его квартира просто восхитительна.

– У тебя есть фотографии?

– Нет. – Она ухмыльнулась. – Не было времени.

– Какая незадача.

– Ты можешь прийти на apèro^[227], – легкомысленно сказала Джулиет.– Мы выпьем кампари с содовой, я приготовлю gougères^[228] и покажу тебе все.

Натали бросила на нее веселый взгляд:

– Может, стоит провести грань между неуверенностью и самоуверенностью?

Джулиет рассмеялась. Она чувствовала себя слегка на взводе. Взбалмошной и до смешного счастливой.

Ее телефон пискнул, и она чуть не выпрыгнула из кожи. Она не собиралась сразу же смотреть на экран. Она сложила руки и откинулась на спинку кресла.

– Ради бога, посмотри, что там написано! – воскликнула Натали. – Кто еще может напомнить о себе в такое время?

Джулиет наклонилась вперед и достала телефон из сумки.

«Tu me manques»^[229], – прочитала она.

– «Я скучаю по тебе», – вздохнула Натали. – О боже! Ты воплощаешь нашу общую мечту, детка.

Глава 37

Рунгис с его продуктовым рынком находился на окраине юго-восточной части города, у аэропорта Орли.

– Они перенесли рынок туда, когда снесли Ле-Аль, – сообщила Натали. – Не поверишь, пока не увидишь, но он больше, чем Монако.

– Не может быть.

– Страшновато и немного странно. Все очень оперативно и организованно. Как будто из фильма о Бонде.

Они выезжали из центра города по северному берегу Сены. Это было захватывающе – мчаться в такой ранний час, пока на улицах мало машин, фонари еще горят. Рассвет превращается из шиферного в устричный, затем в жемчужный, а они тем временем минуют мост за мостом. Джулиет увидела огромные краны, нависшие над Нотр-Дамом: через час или около того они уже будут усердно работать над его восстановлением.

Они переехали через реку, оставив позади знакомые ориентиры, и двинулись по шоссе через пригороды, подобные которым могли находиться в любой точке мира: башни, кладбища, промышленные зоны и железнодорожные линии. В конце концов они въехали на территорию, напоминающую аэропорт: склад за складом, каждый размером с самолетный ангар.

– Начнем с рыбы. Каждый склад специализируется на своем: мясо, сыр, овощи. – Натали накинула на Джулиет белый халат и выдала белую шапочку, чтобы прикрыть волосы. – Там холодно.

Одетая не по случаю, Джулиет чувствовала себя немного неловко, но ничего не могла поделать. Она застегнула униформу и последовала за Натали на склад, куда погрузчики, грузовики и низкорамные машины по сложным траекториям доставляли дневной улов. Деревянные ящики и коробки, наполненные осколками белоснежного льда, чтобы сохранить свежесть содержимого, были свалены в кучу. Устрицы, барабулька, лобстеры, лосось – все сверкало и ярко блестело, переливаясь серебром под яркими огнями. Продавцы гордо стояли у своих лотков, уверенные, что они лучшие, и готовые отстаивать это мнение до последнего, а затем биться за достойную цену. Это была игра нервов, мастерства и умения торговаться.

– Пойдем, – сказала Натали, просматривая список на своем телефоне.

Весь следующий час Джулиет ходила за Натали, а та на беглом французском делала заказы на каждом складе, осматривала продукты, чтобы убедиться, что они ее устраивают, и задавала продавцам вопросы. Она покупала пухлые magrets de canard, poulets de Bresse^[230], блестящие лимоны, сверкающие вишни, клинья сыра бледно-оранжевого и мелово-белого цвета, сверкающую макрель, крошечные коричневые креветки. Иногда что-то не соответствовало требованиям, и Натали уходила, не обращая внимания на протесты. Она точно знала, чего хочет, и никогда не попадала впросак, покупая слишком много или слишком мало. Нелегкое это дело, думала Джулиет. Нужно иметь острый глаз, понимание дела, сосредоточенность и стальные нервы. Она, по ее мнению, никогда бы с этим не справилась, и это заставляло ее восхищаться подругой еще больше.

К половине седьмого, закончив покупки, они сидели в кафе с тарелкой сосисок и алиго – картофельным пюре, взбитым с большим количеством сыра и масла,– вместе с другими покупателями и работниками. В воздухе витала атмосфера товарищества, когда мужчины в окровавленных туниках опрокидывали стаканы пива или рикара^[231], чтобы запить сытную еду.

– Большинство этих парней здесь с середины ночи, так что для них это ужин, – сказала Натали, с наслаждением вонзая вилку в сосиску.

– Как все это здорово! – Джулиет делала заметки, полностью погрузившись в театрализованное действо.

К десяти они вернулись в ресторан, и Джулиет помогла Натали перегрузить покупки в холодильники.

– Ты делаешь это дважды в неделю? – поразилась она, восхищаясь энергией подруги.

– Да. У меня есть доставка, но хочется убедиться, что я беру самое лучшее.

Натали все перепроверяла, пока укладывала. Контроль качества у нее был строгий. Все хранилось при оптимальной температуре, было промаркировано, аккуратно упаковано и разложено в том порядке, в котором будет использоваться. На стене висело меню на неделю с перечнем всех ингредиентов и пометками, где они хранятся. Ничто не могло быть потрачено впустую или забыто. Сыры были с любовью занесены в каталог: пон-л’эвек, кротен-де-шавиньоль, блё д’овернь, сен-нектер. Натали подавала их, только когда они достигали пика спелости.

Вся эта строгая дисциплина и внимание к деталям заметно контрастировали с непринужденной атмосферой бара. Там каждый гость получал то, что хотел, на свой страх и риск и под свою ответственность, будь то что-то новенькое на тарелке или в бокале или разрешение задержаться надолго. Джулиет полагала, что именно так можно добиться успеха – не оставляя ничего на волю случая.

– Хорошо! – Натали хлопнула в ладоши. – Уже десять часов. Мы сделаем небольшой перерыв на кофе, а потом приступим к работе.

– Как тебе это удается? – удивилась Джулиет. – Где ты берешь энергию?

– Я ложусь в постель в девять тридцать, – напомнила ей Натали, подмигнув. – А не ворочаюсь на простынях до двух часов ночи.

Сидя за столиком у окна, Джулиет наблюдала за тем, как оживает улица: рабочие, покупатели, велосипедисты, мопеды, грузовики с доставкой. Несмотря на недостаток сна, она была бодра и лишь удивлялась переменам в своей жизни. Она свела счеты с прошлым, начала новый амбициозный проект и возродила старую любовь. Судя по календарю в телефоне, прошло уже больше десяти дней. Время летело незаметно, и Джулиет не знала, как замедлить его бег. Она не хотела терять ни минуты.

Глава 38

В двадцать лет любовь – тяжелое испытание, а вот радость от восстановления отношений в более зрелом возрасте, когда искра никуда не исчезла, – это абсолютное блаженство. Особенно, как считала Джулиет, если у вас прибавилось уверенности в себе и желания быть открытым и честным. Обнаружить, что они с Оливье искренне нравятся друг другу спустя столько времени, было просто восхитительно: они заставляли друг друга смеяться, задумываться, а иногда и плакать. И никто из них не ожидал такого любовного пыла.

У них перехватывало дыхание.

– Это как секс в кино, – призналась Джулиет Натали. – Честное слово. Я не думала, что в нашем возрасте можно испытывать страсть такого накала. Прости. Знаю, я слишком много болтаю.

– Боже, не волнуйся. Это здорово. Это дает мне надежду. И ты выглядишь как настоящая богиня – сияющая и ясноглазая.

– Ну, я должна поблагодарить тебя. Если бы не ты, у меня бы не хватило смелости найти его.

Впервые с момента открытия книжного магазина Оливье решился взять отпуск на время пребывания Джулиет в Париже.

– Раньше отдых меня не волновал, в нем не было смысла. Книжный магазин – моя жизнь и мое спасение. Но теперь у меня есть повод. – Он улыбнулся. – А мои сотрудники будут счастливы, если я перестану дышать им в затылок. Просто буду заглядывать время от времени.

Пока Оливье был в магазине, Джулиет вместе с Натали работала над предложением по книге. Она погрузилась в ритм жизни «Девушки, которая плакала шампанским», познакомилась с ее персоналом и завсегдатаями. Она наблюдала за Натали на кухне, когда та придумывала рецепты и экспериментировала с различными вкусами. Она видела, как Натали вдохновляла женщин, работавших у нее, – ведь в основном это были именно женщины. Некоторые из неблагополучных семей, девушки, которые по той или иной причине сталкивались с законом. Натали поднимала их, стряхивала с них пыль и грязь и давала им цель в жизни. Она была с ними строга, но они ее обожали.

– Для меня важнее всего наблюдать, как эти девочки расцветают, – сказала она Джулиет. – Некоторые из них шли по кривой дорожке, причем очень быстро. Я так горжусь тем, какими они стали. Они знают, что могут устроиться на работу в любой ресторан в этом городе, если прошли обучение у меня.

Предложение развивалось, и благоговение Джулиет перед подругой росло с каждым днем. А еще она все больше задумывалась над своей книгой «Наивная», понимая, что та тоже развивается. Джулиет начинала ее как роман взросления, но теперь поняла, что должна сосредоточиться на более важных проблемах. Это будет книга о женщине среднего возраста, ее собственная история о том, как она вернулась к своему прошлому и нашла себя. Конечно, ей придется изменить имена и добавить немного художественного вымысла, чтобы защитить личности реальных людей, но это будет книга для таких же женщин, как она, женщин определенного возраста, которые потеряли свой путь и не уверены в будущем. Это будет книга, которая даст им решимость перестроиться, рискнуть своим умом, сердцем и телом. Книга о старой и новой дружбе, о том, что нужно держаться за то, что им дорого, но иметь смелость пробовать новое. Книга о том, как воплотить фантазии в реальность – сделать все то, о чем они мечтали.

И если по пути героиня возродит утраченную любовь, вернет себе того, кто ушел, то это, по мнению Джулиет, станет идеальным финалом.

В свободное от работы время Оливье и Джулиет проводили время вместе. Он придумывал для нее забавные маленькие парижские экскурсии на определенную тему. В один из дней это были женщины-авторы, и они шли по следам Амандины Авроры Люсиль Дюпен, известной под именем Жорж Санд, Колетт или Симоны де Бовуар, и Джулиет всем своим существом поняла, как ей повезло, что у нее есть независимость, свой голос и личность, которые не нужно скрывать под маской или привязывать к мужчине. Другой день был посвящен музыке, и, конечно же, они отправились в причудливо-эксцентричный музей Эдит Пиаф – две комнаты с картонной фигуркой маленького воробья, окруженной разномастными вещами, стены, залепленные письмами, фотографиями, посланиями поклонников и наградами, где тихонько играла «La vie en rose»^[232]. Затем был концерт Шопена при свечах в церкви Сен-Эфрем, настолько трогательный, что он довел Джулиет до слез. Закончилось все в замызганном клубе, где они пили ром и танцевали сальсу до рассвета.

– Я больше не могу, – смеялась Джулиет, когда они шли рука об руку к дому Оливье.

Он молчал.

– В чем дело? – спросила она.

– Время бежит слишком быстро.

– Я знаю, – вздохнула она. – Мы просто должны взять от него все, что только можно.

Он притянул ее к себе чуть крепче. Они оба понимали, что тридцать дней скоро закончатся и она отправится обратно в Англию.

– Было весело побыть гидом, – сказал он. – Лучше узнать свой город.

– Я никогда этого не забуду.

Джулиет положила голову ему на плечо. У нее перехватывало горло, когда она думала о неизбежной разлуке, но они договорились провести отпущенное им время как можно лучше.

– Все было прекрасно. Мы ведь оба не готовы к чему-то серьезному, правда? Но было так здорово повеселиться. Без всяких обязательств.

Она сама сомневалась в своих словах, но все это время чувствовала, что Оливье, наученный горьким опытом своего брака, опасается двигаться дальше и брать на себя обязательства. Джулиет, конечно, не собиралась на него давить. Да и сама она не была уверена, что готова, – было бы ошибкой бросаться в бой так скоро после расставания со Стюартом. Меньше всего ей хотелось снова ставить под угрозу их отношения, чересчур торопясь. Она слишком дорожила их дружбой. Она была уверена, что Оливье станет ей другом на всю жизнь. Конечно, секс был умопомрачительным, но она подозревала, что именно потому, что на них никто не давил, они могли беззаботно наслаждаться телом друг друга.

Иногда они просто оставались дома у Оливье, и она лежала, растянувшись на диване: при свечах они слушали саундтрек своей юности, Оливье приносил ей вино и жирные блестящие темные оливки и целовал ее. Старые пластинки и сейчас были при нем. Джулиет помнила, как в те времена они не спали всю ночь за разговорами и музыкой, помнила теплое гнездо его односпальной кровати, где им приходилось тесно прижиматься друг к другу, его дыхание на ее щеке, запах их смешанного пота.

Она лежала, глядя в светящийся потолок, и никогда еще у нее не было так хорошо на душе. Ей стало легче дышать. Казалось, что теперь ее будущее действительно принадлежит ей. Это было как в отпуске, когда, оправившись от переезда и сориентировавшись, выходишь на солнце и понимаешь, что тебя не ждет работа и нет иных занятий, кроме как наслаждаться жизнью.

А это отпускной роман, напомнила она себе.

Внезапно выяснилось, что осталась всего неделя, и грядущее прощание начало беспокоить Джулиет. Она знала, о чем идет речь. Они с самого начала ясно дали понять это друг другу. Сегодня вечером он должен был прийти к ней на ужин, и она отправилась на Марше-дез-Анфан-Руж, старейший крытый рынок Парижа. Вход был настолько неприметным, что она чуть не пропустила его, но стоило ей нырнуть под черную металлическую арку между двумя зданиями, как она оказалась в плавильном котле культур. Здесь было грязно и суетно, ряды за рядами тянулись рыночные прилавки, цинковые с высокими табуретами, холодильные шкафы и скопления столов и стульев, где люди собирались, чтобы поесть. Представлены были разнообразные кухни: марокканская, японская, ливанская, итальянская – все от тажина^[233] до крепов, от мидий до суши. Здесь было шумно и оживленно: друзья встречались за обедом, семьи собирались вместе, а продавцы стремились перещеголять друг друга своими предложениями. Заманчиво было купить что-то готовое, но Джулиет хотела сама приготовить что-нибудь для Оливье на своей крошечной кухне и чтобы он в это время стоял рядом с бокалом вина в руке и болтал с ней – для нее это было верхом близости и дружеского общения.

С удовольствием погрузившись в проблемы выбора, она купила несколько видов лесных грибов. Она приготовит их в масле, чесноке и вине, а затем выложит на круг из слоеного теста, добавив немного салата. Она как раз стояла в очереди за пучком петрушки, когда зазвонил телефон. Вытащила его из сумки – номер был незнакомым.

Она никогда не игнорировала телефонные звонки: с неизвестных номеров обычно предлагали работу, и она прекрасно понимала, что ей нужно поскорее вернуться на беговую дорожку. Пора охотиться за проектами.

Она вышла из очереди, чтобы ответить на звонок.

– Джулиет Хискокс?

Мужской голос звучал тревожно. Значит, не работа, поскольку это не ее рабочее имя.

– Да.

– Добрый день. Меня зовут Мэтт, я друг Стюарта. Не паникуйте, все под контролем, но он попал в аварию на своем велосипеде…

– Что? – Ее желудок перевернулся, горло сжалось.

– Я с ним в больнице. Нашел ваш номер в его телефоне. Они… мм… Его только что отвезли на сканирование мозга.

– Боже! – Джулиет ощутила, как стены вокруг нее смыкаются, а шум рынка стихает. – Что случилось?

– Мы возвращались с воскресной прогулки. Какой-то чертов идиот выехал прямо перед ним. Боюсь, Стюарт сильно повредил ногу.

– Какая больница?

– Кингстон.

– Я приеду, как только смогу.

– Мне так жаль. Я знаю, что вы в Париже…

– Все в порядке. Это не проблема. Я брошу вещи в чемодан и сяду на вечерний поезд. С вами можно связаться по этому номеру?

– Да-да, в любое время.

Кем бы ни был Мэтт, он казался потрясенным, хотя держал себя в руках.

– Спасибо. Детей известили?

– Вы первая, кому я позвонил. Мне сделать это?

Иззи была бы вне себя, если бы совершенно незнакомый человек позвонил ей с подобными новостями.

– Нет. Я сама. С ним все будет хорошо, правда?

Повисла небольшая пауза.

– Он в надежных руках.

Ее желудок обратился в лед. Не очень-то обнадеживающий ответ.

– Передадите ему, что я еду?

Джулиет уже покинула рынок и вышла на улицу в поисках ближайшей стоянки такси. Руки дрожали. Ей делалось дурно от мысли, что Стюарт мог погибнуть, и она гнала ее прочь. Именно этого она боялась, но он, занявшись велоспортом, отмахивался от ее опасений, как будто считал себя бессмертным. Она представила его распростертое на дороге тело, голые белые ноги в нелепых шортах, из-за которых она его дразнила. Мэтт сказал, что Стюарт сломал ногу? Она не могла вспомнить точно. Томография головного мозга – звучит пугающе, хотя, возможно, все ограничится фиксирующими ремнями, скобами… Вероятно, томография – это стандартная процедура. На нем наверняка был шлем. Они же договорились, что он никогда не будет ездить без шлема. Никогда.

Стараясь сохранять ясность мысли, Джулиет прикидывала план действий. Узнать время отправления «Евростар», купить билет, вернуться в квартиру, собрать вещи, позвонить детям… Они могут захотеть вернуться домой, так что лучше не паниковать. Может быть, стоит написать им по электронной почте, чтобы они не волновались, пока она не узнает больше.

Бедный Стюарт. Он ненавидел больницы и зеленел, даже когда смотрел начальные титры сериала «Катастрофа». Она подумала, не стоит ли ей позвонить и попытаться поговорить с врачом, но в дороге это было бы затруднительно.

Она нашла такси и села в него, назвав свой адрес, а затем посмотрела в браузере, как ходит «Евростар». Поезд был в семь. К тому времени как такси подъехало к ее квартире, она уже купила себе билет. У нее оставалось около часа, чтобы собрать вещи и уладить все дела. И Оливье – она должна позвонить Оливье. Он должен был прийти как раз в то время, когда отправляется поезд. Схватив чемодан и бросив его на кровать, она набрала номер. При мысли о Стюарте, который, предположительно, сейчас проходит сканирование, у нее свело живот.

Телефон переключился на голосовую почту.

– Оливье. Это я. Стюарт попал в аварию на велосипеде. Ему сейчас делают томографию мозга. Мне нужно вернуться в Лондон. Я заказала билет. Мне очень жаль. – Ее голос дрогнул. – Мне очень, очень жаль…

Что, если Стюарт получил тяжелые повреждения, не очевидные на первый взгляд? Что, если он умер на операционном столе? Она всхлипнула, закрывая ноутбук. Может, они и расстались, но она все еще любила его как отца своих детей. И будем честны – как человека, с которым провела бо́льшую часть жизни. Она не могла представить себе мир без него и не могла смириться с мыслью, что Иззи и Нат останутся без отца. Она должна написать им еще до того, как сядет в поезд. Джулиет посмотрела на часы. У нее оставалось до выхода десять минут.

Дорогие Нат и Иззи, ваш старый глупый папа немного покатался на велосипеде и сейчас находится в больнице, где ему лечат ногу. Он в надежных руках, но я возвращаюсь из Парижа, чтобы проверить, все ли с ним в порядке. Не волнуйтесь, но я подумала, что вам следует знать. Я сообщу, как только выясню больше. С любовью, мама

Это было сложно: и сообщить детям о случившемся, чтобы они не рассердились, что их не оповестили, и не напугать их. Джулиет даже не могла вспомнить разницу во времени. Ладони вспотели, пальцы стали скользкими, когда она заказывала «Убер», который должен был отвезти ее на вокзал. До отправления поезда оставалось девять минут. В квартире царил больший беспорядок, чем она обычно оставляла после отпуска, но сейчас было не до этого.

«Не умирай без меня, Стюарт Хискокс», – подумала она, выбегая из квартиры и захлопывая за собой дверь.

Она ждала на тротуаре, глядя на маленькую машинку в приложении «Убер» и призывая ее ехать быстрее. Время ожидания прыгало туда-сюда: с пяти минут до шести, а потом снова до пяти. И тут она увидела в конце улицы мотороллер «веспа». Он подкатил прямо к ней и остановился.

Оливье.

Он спрыгнул, сняв шлем, и бросился обнимать ее. Она всхлипнула, когда он прижал ее к себе.

– Все хорошо, – повторял он. – С ним все будет хорошо.

Она глотала воздух, стараясь подавить истерику.

– А если нет?

– Он справится. – Оливье выглядел мрачным. – Мне очень жаль. У нас была еще неделя.

– Я знаю. Знаю.

Он крепко обнял ее и поцеловал в макушку. Она судорожно оглядывалась по сторонам:

– Где эта машина? Где это чертово такси? Я так опоздаю на поезд.

– Сейчас приедет. Время есть.

Ее начало трясти. Она подумала, что это из-за стресса. Оливье погладил ее по волосам:

– Если тебе что-нибудь понадобится, позвони мне, хорошо?

Она кивнула. Начался дождь. Мимо пронеслась машина, но это был не ее «Убер».

– Вот. – Оливье достал что-то из кармана. – Возьми.

Это был его экземпляр «Большого Мольна». Она уставилась на него. Оливье снова обнял ее.

– Это значит, что ты должна вернуться, – прошептал он. – Когда-нибудь.

Она снова заплакала и положила книгу в сумку. Из-за угла выехал белый «мерседес» и, замедлив ход, направился к ним. Она обняла Оливье за шею:

– Спасибо. За чудесное время. За каждую минуту. Я никогда не забуду тебя.

В последний раз она вдохнула его запах, ощутила его теплые губы на своей влажной щеке. Он подхватил ее чемодан, открыл заднюю дверцу, чтобы она могла сесть, обошел машину сзади – водитель открыл багажник, – сунул туда ее багаж. Затем он вернулся, сжал ее руку, закрыл дверцу и встал на тротуаре, глядя, как отъезжает машина.

Оливье стоял под проливным дождем, глядя вслед ее такси. Он становился все меньше и меньше, а потом, когда они свернули за угол, исчез.

* * *

Джулиет успела на регистрацию билетов, но пожалела, что так спешила, ведь теперь ей предстояло убить больше получаса. Зал ожидания был заполнен людьми, возвращавшимися с длинных выходных в Городе света: группками девушек и парней, влюбленными парами и компаниями друзей, которым совершенно некуда было спешить.

Раздосадованная Джулиет бродила по магазину у выхода на посадку, куда ее привез эскалатор. Предсказуемый набор книг в мягких обложках, несколько аляповатых сувениров – последний шанс выполнить долг туриста, купив что-то хотя бы здесь, – и прохладительные напитки. Надо ли ей запастись какой-то едой? Когда она доберется до больницы, все уже закроется. Аппетита у Джулиет не было, поэтому она просто купила бутылочку воды. Головная боль от напряжения стянула лоб тугой лентой, в животе заурчало. Она сжимала в руке телефон, каждые три секунды проверяя его на наличие сообщения. Слава богу, что есть «Евростар», подумала она. Сегодня ей вылететь, возможно, и не удалось бы, но при таком раскладе она смогла бы добраться до Ричмонда на метро, а затем взять такси до больницы.

Открылись ворота на посадку. Джулиет устремилась к ним, хотя это ничего не меняло: где бы она ни находилась, ей придется терпеливо ждать. Но все же это был шаг к цели.

Перед самой отправкой поезда зазвонил телефон – это снова оказался Мэтт.

Она схватила трубку с замиранием сердца.

– Сообщаю: сканирование прошло успешно. Признаков повреждения мозга нет.

– Слава богу. – Она уронила голову на подголовник, и ее охватило сладкое облегчение.

– Но он все еще в реанимации. По уши в обезболивающих. Завтра они надеются прооперировать ногу. Вероятно, потребуется установка штифта.

– Мэтт, я просто не могу выразить свою благодарность за то, что вы были рядом!

– Да что вы! Он мой товарищ. Как иначе.

– Скажите ему, что я в поезде. Два часа до Сент-Панкраса, а потом еще столько же, ведь мне придется пересечь Лондон.

Джулиет повесила трубку и разрыдалась, радуясь, что на соседнем сиденье никого нет. Она почувствовала легкое головокружение, будто ее мозг не мог воспринимать реальность, а был заполнен ужасными возможностями и «что, если», перескакивая с одной катастрофы на другую. Что, если он умрет от осложнений на операционном столе? Что, если врачи не смогут сохранить ему ногу и ее придется ампутировать? Что, если они пропустили кровоизлияние в мозг? Она пыталась убедить себя, что излишне остро реагирует. Ей надо только увидеть его, и все будет в порядке. Находясь так далеко, не имея возможности задать нужные вопросы, она чувствовала себя не в своей тарелке.

Джулиет испытывала непреодолимое желание защитить Стюарта, как можно скорее оказаться рядом с ним и все уладить. Это было желание скорее матери, чем жены, но тем не менее оно было сильным и заставляло ее осознать, как прочно она все еще привязана к нему. Признаться, в последнее время он не часто появлялся в ее мыслях, но она отдала бы все на свете, лишь бы с ним все было в порядке.

Женщина с другой стороны прохода подошла и коснулась ее руки:

– Что-то случилось? Принести вам что-нибудь?

Джулиет поняла, что все еще плачет. Не ревет, а просто сопит и вытирает слезы рукавом.

– Ничего страшного, – пролепетала она. – Мой муж катался на велосипеде и попал в аварию, и я пытаюсь прийти в себя.

– О боже! Постарайтесь не волноваться. Легко сказать, я знаю. – Женщина скорчила гримасу.

– Я справлюсь, спасибо. Вот приеду… – Джулиет взяла себя в руки, не желая устраивать сцену. Ни к чему ей такое внимание со стороны незнакомки. – Спасибо.

– Я уверена, что с ним все будет в порядке. – Женщина похлопала ее по руке.

Джулиет знала, что это бессмысленная банальность, вызванная лишь желанием ее успокоить, но почему-то от нее снова захотелось плакать. Она улыбнулась в знак благодарности и отвернулась, чтобы скрыть слезы.

Как она могла допустить такое? Как она могла согласиться на эту разлуку, когда они все еще так сильно привязаны друг к другу? Это было наивно – расстаться, когда все было хорошо, ведь смысл брака в том, чтобы в трудные часы быть рядом. Они нуждались друг в друге. Они вместе прошли такой долгий путь. Они знали все недостатки, заморочки друг друга, кто что любит и не любит: за двадцать пять с лишним лет она приняла как данность, что Стюарт задыхается, если к нему подносят кусок огурца, и не станет вытаскивать волосы из сливного отверстия ни за деньги, ни за любовь, но лучше всех придумает, как разделить ресторанный счет большой дружеской компании. В свою очередь, он знал, что она ненавидит марципан, но может найти идеальную пару замшевых брогов нужного размера за полцены на рождественских распродажах.

Она вспомнила, как впервые встретила его. В майский выходной она с друзьями сидела в саду паба возле Хаммерсмитского моста. Они допивали уже пятую банку «Пиммса», обгорели на солнце, заказали чипсы и много курили. Стюарт с приятелями занимали соседний столик, он подошел, чтобы стрельнуть сигарету. Он не отличался особой привлекательностью, но в нем чувствовалась солнечная жизнерадостность, а на носу были очень крутые солнцезащитные очки-авиаторы. Если Париж чему-то и научил Джулиет, так это тому, что грамотно подобранный аксессуар – это очень хорошо, это располагает к человеку.

– Боже мой, – сказал он ей, когда она зажгла для него сигарету «Мальборо лайт». – Вы просто вылитая Джейн Биркин.

Обычно подобное сравнение выводило ее из себя, но, что странно, у нее не возникло ужасных воспоминаний о том, что случилось в Париже, и не начался приступ паники. Она просто рассмеялась.

Стюарт опустился на колени и начал петь органное вступление к «Je t’aime», раскинув руки, а затем перешел на серенаду в исполнении Сержа Генсбура. У него был хороший голос, и он был уморительно смешным. Джулиет, присоединившись к нему, исполнила партию Джейн Биркин, и, хотя они оба были изрядно пьяны, звучало это действительно хорошо, и все вокруг с открытыми ртами наблюдали, как они достигли кульминации, затаив дыхание и глядя друг на друга с притворным вожделением.

Они закончили под восторженные аплодисменты и заливистый свист слушателей, и Стюарт обхватил ее за шею и притянул к себе, но не в наглой манере, а в такой, как в регби-клубе. Это было не столько объятие, сколько фиксация головы.

– Мне кажется, мы станем хорошими друзьями, – сказал он.

Это была идеальная дружба, завязавшаяся жарким летним днем среди пластиковых стаканчиков с клубничным пуншем, раскаленных тротуаров, грохочущих техно-мелодий и румяных людей, размахивающих руками.

Развязный, необузданный Лондон в его лучшем виде, противоположность холодному, сдержанному Парижу.

Стюарт вывел ее из душевного оцепенения. Он заставлял ее что-то делать. Для него жизнь была ярмаркой возможностей, и нужно было хватать их, а не упускать. Они видели все: и акулу, погруженную в бак с формальдегидом, и потные группы в клубе в Камдене, и «Одинокую белую женщину», и «Мир Уэйна» – после чего все становилось «превосходным». Они крутили Принса, «Рэйдиохэд» и песни с альбома «Automatic for the People» группы «R.E.M.» снова и снова, и Джулиет научилась слушать «Everybody Hurts», не срываясь и не вспоминая Оливье.

Она так и не рассказала Стюарту о том, что произошло в Париже. Не хотела, чтобы это предопределяло ее судьбу. Она сообщила ему, что была там помощницей по хозяйству пару месяцев, и все было здорово, но она тосковала по дому. Он только и спросил, поднималась ли она на Эйфелеву башню, и она сказала, что нет, но хотела бы. Однажды.

Постепенно образ Оливье потускнел под лучами яркой энергии Стюарта, хотя долгое время они оставались просто друзьями. Все изменилось однажды вечером, когда они приняли по таблетке экстази, которые раздобыл Стюарт: он не был большим любителем наркотиков, но его философия гласила, что нужно попробовать все хотя бы один раз. Этого им не хватало, чтобы продвинуть свои отношения дальше, ведь они оба не решались сделать шаг от дружбы к любовным отношениям, чтобы не испортить то замечательное, что их уже связывало. Когда они проснулись на следующее утро в его квартире, он пребывал в каком-то замешательстве.

– Это было нечто другое, – сказал он, и она не поняла, имел ли он в виду ее или таблетки.

Она пробормотала что-то сквозь сон в знак согласия.

– Потрясающе.

Он закинул руки за голову.

– Не значит ли это, что между нами что-то есть, а, Дасти?

Он называл ее Дасти, потому что ее фамилия была Миллер^[234]. У нее было около пяти секунд, чтобы принять решение. Стюарт был умным. Изобретательным. Щедрым. Добрым. Он заставлял ее смеяться. С ним она чувствовала себя в безопасности. И не опасалась, что он найдет более соблазнительную девицу и бросит ее. С ним она жила своей лучшей лондонской жизнью, а он подталкивал ее, вселял в нее уверенность, никогда не позволял ей довольствоваться вторым сортом. В его комнате не было такого богемного шика, как в комнате Оливье, но его простыни приятно пахли лавандой.

– Да. – Она потрепала его по голове. – Похоже, что-то есть.

Глава 39

К тому времени как поезд плавно въехал в Сент-Панкрас, Джулиет немного успокоилась. Мэтт больше не звонил, и отсутствие новостей она восприняла как хорошую новость. Теперь ей предстояло перевезти себя и вещи через весь Лондон: пересесть на Северную линию до Клапема, затем на наземное метро до Норбитона, откуда до больницы всего несколько минут ходьбы. Идея вызвать еще один «Убер» казалась соблазнительной, но был риск целую вечность простоять на тротуаре у вокзала, ожидая, пока кто-нибудь согласится везти ее в такую даль.

Она вздохнула, выходя на платформу метро и стараясь держать все свои вещи поближе к себе. Руки уже болели. Когда подошел следующий поезд, она почувствовала, что в ее сумке запищал телефон, но не могла достать его. Просто понадеялась, что это не плохие новости.

Когда она нашла свободное место и вытащила телефон, то увидела, что звонила Иззи. Сигнала не было, поэтому пришлось ждать, пока она доберется до Клапем-Джанкшен, чтобы перезвонить. Иззи ответила на первом же звонке:

– С папой все в порядке? С ним все будет хорошо?

Джулиет услышала в голосе дочери сдерживаемые слезы.

– Дорогая, я уверена, что с ним все будет хорошо. Я уже еду в больницу. Я только что вышла из метро в Клапеме.

– О боже! – (Джулиет представила, как дочь трет лицо, как всегда делала, когда волновалась.) – Мне вернуться домой?

– Нет! – Стюарт будет в ярости, если из-за него Иззи прервет свое путешествие. – Я напишу тебе, когда увижу его, и сообщу последние новости.

– Нат возвращается?

– Я с ним еще не разговаривала.

– Он должен. Он совсем недалеко. Думаю, и мне тоже стоит. Я смотрю рейсы.

– Иззи, в этом нет смысла. Это очень мило с твоей стороны, но ты же знаешь, что папу это не порадует.

– Но я так волнуюсь, – причитала Иззи.

– Милая, я уверена, с ним все будет хорошо. Насколько я знаю, у него всего лишь немного повреждена нога.

Джулиет солгала, она ведь понятия не имела, как в реальности обстоят дела, но не хотела, чтобы Иззи бронировала билеты, если ничего серьезного не произошло. Это было бы такой тратой времени.

– Никакой суеты, пока я не доложу обстановку утром.

– Ладно, – несчастным голосом сказала Иззи. – Обними его от меня, ладно?

– Конечно, дорогая. – Джулиет принялась сгребать в охапку вещи, чтобы перейти на линию на Норбитон. – Слушай, мне нужно идти. У меня не хватает рук, а скоро подойдет поезд. Я позвоню тебе завтра.

Наконец она добралась до больницы и прибыла в палату, измученная и уставшая, незадолго до полуночи. Не сразу удалось добиться от палатной сестры разрешения увидеть Стюарта, и в конце концов ей дали пять минут.

Она пробралась между занавесками и вошла в его кабинку. Он не спал и живо повернул голову, услышав ее шаги. Джулиет была потрясена тем, каким осунувшимся и старым он выглядел. Его голова блестела в полумраке. Она прижала пальцы ко рту:

– Они побрили тебя наголо.

– Нет. – Он криво улыбнулся. – Это я сам, в прошлые выходные. Виноват Стэнли Туччи.

– Ну надо же.

Ей удалось рассмеяться. А она-то представила себе что-то вроде сцены из «Пролетая над гнездом кукушки»: Стюарта прижимает к себе громадная медсестра с опасной бритвой.

– Скверная идея? – сказал он, проводя рукой по бледной, слегка блестящей коже.

– Трудно сказать, – вежливо ответила она, слишком его жалея, чтобы признаться: теперь он похож на черепаху. – Как ты себя чувствуешь?

Он указал на зеленую кнопку у своей кровати:

– Прекрасно, пока продолжаю накачивать себя обезболивающими. Что ты вообще здесь делаешь? Я велел им ничего тебе не сообщать.

– Мне Мэтт позвонил. Я все еще твой экстренный контакт.

– Вот придурок!

– Нет, черт возьми, он поступил правильно.

– Я повредил ногу, вот и все. Завтра мне ее починят.

– Ты мог убиться насмерть.

– Но не убился. – Он нахмурился. – А вот мой велосипед восстановлению, похоже, не подлежит.

– Замечательно… – Джулиет не отводила от Стюарта глаз.

– Остановишься у меня? – Он озорно улыбнулся.

– Полагаю, да.

Она не подумала о том, где будет ночевать. Дома на Персиммон-роуд, куда можно было бы поехать, больше нет, – это так странно. Она чувствовала себя легковесной, без опоры, как воздушный шарик, который кто-то отпустил.

– Тебе придется занять мою кровать. Я еще не обставил комнату для гостей. Но, честно говоря, не думаю, что тебе придется остаться надолго. Я справлюсь.

Джулиет просто смотрела на него:

– Ты на какое-то время выйдешь из строя.

– Ты не обязана со мной возиться. Это больше не твой долг.

– Не глупи.

Он протянул руку, и она взяла ее. Они посидели немного; их соединяла странная любовь. Любовь двух людей, которые по-прежнему глубоко заботятся друг о друге, хотя и идут по жизни разными путями. Любовь, уважение, привязанность: профессионально имея дело со словами, Джулиет не могла определить или назвать это. Наверное, у греков было такое слово, подумала она. Любовь к бывшему супругу, любовь, выработанная в семье, в родстве, в долгом узнавании друг друга. Это очень ценно, подумала она и почувствовала гордость за то, что их по-прежнему связывают такие крепкие узы. Другой рукой она смахнула слезу, испытывая облегчение оттого, что увидела Стюарта.

Дежурная сестра подошла к щели в занавеске, скорчила гримасу и показала на воображаемые часы. Джулиет кивнула, понимая, что ей пора уходить. Она встала и наклонилась, чтобы поцеловать Стюарта в щеку:

– Я приду завтра.

– Я первый в списке на операцию. – Он скрестил пальцы.

– Увидимся, Стэнли, – пошутила она, поглаживая его по голове.

Его веки затрепетали от ее прикосновения.

– До встречи, Дасти.

Он откинулся на подушки и закрыл глаза. Она проскользнула между занавесками и вышла из палаты.

* * *

Джулиет потащила чемодан к выходу – по блестящему коричневому полу призрачных больничных коридоров, мимо случайных полуночников, выходящих на улицу покурить, и ей казалось, что расстояние, которое нужно преодолеть, увеличилось вдвое. Раздвижные двери выпустили ее в сырую, неуютную ночь, где компанию ей составляли лишь клочья тумана.

В конце концов ей удалось поймать такси, которое отвезло ее в Ричмонд. К тому моменту, когда оно появилось, она дрожала от холода, осознавая печальную реальность своего положения. Она должна была есть грибы с Оливье, должна была соблазнять его на полу своей квартиры, улыбаясь ему, а он смотрел бы на нее с обожанием. Она фантазировала об этом все выходные, наслаждаясь предвкушением и сладким, острым, томительным, сверлящим чувством, которое возникало внутри при каждой мысли о нем. Но сейчас все пропало – словно на нее накинули мокрое одеяло и погасили огонь.

Стюарт дал ей коды от дверей. Было так странно войти в дом, где ее никто не ждал. На то, чтобы разобраться с замками, лифтом и выключателями света, ушла куча времени, но в конце концов она попала-таки в квартиру, чувствуя себя незваной гостьей.

Стюарт распаковал вещи и обустроился, но квартира казалась чопорно-нежилой. Словно он отправился в «Джон Льюис» и купил все необходимое, не задумываясь, будучи уверенным, что мебель окажется приличного качества и будет сочетаться, если придерживаться единой цветовой гаммы. Бирюзовый и горчичный, судя по всему. На кухне стояла грязная кофейная чашка и миска с остатками утренней гранолы и йогурта. Джулиет открыла холодильник. Куриные грудки, пакеты с салатом, еще йогурт. Ей хотелось выпить чашку чая и съесть печенье, но ничего радующего желудок здесь не водилось.

Неужели он наслаждается своей холостяцкой жизнью? Все это было совсем не похоже на ее парижское полубогемное существование. Размеренная, скучноватая жизнь, но, по ее мнению, именно такой он и хотел.

Джулиет решила сразу же лечь спать. Она была измотана нервотрепкой, страхом за Стюарта, самой поездкой и хотела к завтрашнему дню быть свежей. Но заколебалась, прежде чем забраться в его постель. Неизвестно почему, она испытывала легкое отвращение, брезгливость – с чего бы, ведь они спали в одной постели много лет?

Даже его постельное белье было выполнено в бирюзово-горчичной гамме. Оно чуть-чуть пахло Стюартом, «Ленором» и «Фаренгейтом» от Диора. Это немного раздражало. Ей захотелось ощутить запах Оливье, его тепло. Не слишком ли поздно написать ему? Она должна. Он был так добр.

Она отправила короткое сообщение:

Я на месте!

Она не стала уточнять, где именно. Не хотела, чтобы он знал, что она спит в постели своего бывшего.

Думаю, у С. все в порядке, но завтра будут оперировать. Устала, так что пойду спать. Поговорим завтра. Xx

Она положила трубку и стала ждать ответа. Но напрасно. Неужели это все? Неужели между ними все кончено, раз она ушла? Может, это был его механизм защиты? Сделать вид, что ничего не произошло, и жить дальше. Она вздохнула. По крайней мере, в этот раз им выпал шанс попрощаться, и он знал, как много значит для нее. Она не дала ему повода сомневаться.

Может, так даже лучше. Все закончилось разом, а иначе они оба томились бы под дамокловым мечом ее отъезда. Это испортило бы последние несколько дней.

Она свернулась калачиком. Скоро наступит утро. Нужно осмотреть квартиру Стюарта, убедиться, что по ней легко передвигаться на костылях, заполнить холодильник, чтобы ему не пришлось выходить из дома. Она ждала сна, ненавидя себя за то, что держит ухо востро в надежде на ответное сообщение – знак того, что ее отпускной роман не окончен.

Утром, когда Джулиет проснулась, ответа по-прежнему не было. Она встревожилась, напряглась. Может, позвонить ему? Она смотрела на экран смартфона, как вдруг раздался звонок. Она вздрогнула.

Нат.

– Дорогой. – Она ответила сразу.

– Мама. – Как приятно было слышать его родной голос. – Я на улице. Впустишь меня?

Дорогой, милый, прекрасный, добрый Нат. Тем утром он вылетел из Копенгагена первым же рейсом, зная, что, если бы позвонил ей заранее, она бы попросила его не приезжать. Она обняла сына, в очередной раз удивляясь, что не достает даже до его подбородка, и потерлась щекой о шершавую ткань его пальто. Он улыбнулся и взъерошил ей волосы.

– Я видела папу. По-моему, с ним все в порядке. Сегодня утром ему первым делом прооперируют ногу. Тебе не стоило срываться с места.

– Я не хотел, чтобы ты думала, будто обязана ухаживать за ним, – сказал ей сын. – Вы ведь больше не вместе.

– О, милый. – Они почти не говорили с детьми о своем решении, но ее тронуло его пониманием. – Мы все еще любим друг друга, ты знаешь. Мы все еще готовы на все друг для друга.

Выражение лица Ната стало серьезно-возмущенным.

– Ты должна быть в Париже, писать свою книгу.

Он был единственным человеком, которому она рассказала о своем проекте, потому что ему можно было доверять. Он не выдал бы ее тайны и не осудил бы ее, если бы она не закончила эту работу. Иззи она не сказала, потому что та захотела бы прочитать рукопись, а Джулиет считала, что незачем. Пока нет.

– А ты должен быть в Дании.

Джулиет тревожило, как бы сын не забросил учебу, но он заверил ее, что все под контролем.

– Если я успею написать диссертацию к Рождеству, никого не волнует, где я нахожусь. Ведь скоро каникулы.

– Правда? – Она подумала, что уже почти конец ноября, а студенты, похоже, возвращаются домой примерно через две недели после отъезда. – Твой папа будет очень благодарен.

– Это я для тебя, мам. – Нат посмотрел на нее. – И Иззи. Я знал, что, если не скажу ей о своем приезде, она сядет на самолет, а это нечестно.

– Ты связался с ней?

– Конечно.

Джулиет обняла сына, удивляясь, как ей удалось произвести на свет такое великолепное человеческое существо. Он очень похож на своего отца, с гордостью подумала она, такой же вдумчивый. И почувствовала облегчение оттого, что Нат здесь. Справляться со всем навалившимся было трудно, а теперь есть с кем обсудить проблемы. Испытывая в равной мере восторг и сожаление, Джулиет подумала, что ее мальчик уже совсем взрослый и на него можно положиться.

– По дороге в больницу нам нужно заехать в «Джон Льюис», – сказала она, – за постельным бельем. Мы возьмем папину машину. Думаю, я смогу ездить на ней по его страховке.

Ее телефон пиликнул. Она подумала, не Оливье ли это. Но это был Стюарт.

Чертовски голоден. Жду, пока носильщики отвезут меня в театр. Занавес в десять. Можешь позвонить в полдень. Еще раз спасибо, что приехала. Ты лучшая. Да? (А я – надоедливый придурок.) С.

Она улыбнулась и написала ответ:

Я бы сказала «типун тебе на язык», но взамен ты умудрился сломать ногу. Нат здесь.

Он ответил мгновенно:

Я не заслуживаю вас, ребята.

Джулиет знала, что сам факт приезда Ната доведет Стюарта до слез. Когда речь шла о детях, ему немного было надо, чтобы расплакаться.

Нет, заслуживаешь. Не глупи. Мы будем думать о тебе, опустошая твою кредитку.

Карточка лежала в тумбочке у кровати. Стюарт велел использовать средства на все, что нужно для обустройства квартиры.

– Пошли завтракать, – сказала Джулиет сыну. – Здесь нет ничего съедобного, а мне нужны углеводы.

По крайней мере, в компании Ната она перестанет проверять свой телефон каждые две минуты. Она пока не собиралась снова писать Оливье, но тишина на линии всерьез пугала ее. Чтобы отвлечься, Джулиет набрала сообщение Натали: оповестив подругу о случившемся, заверила, что продолжит заниматься книгой, как только Стюарт выйдет из больницы. Она нажала кнопку «Отправить», а затем пролистала все сообщения от Оливье, вспоминая время, когда они были вместе. Все их договоренности.

– Мама? – Нат уставился на нее. – Ты чего?

– Все хорошо. Просто просматриваю кое-какие сообщения по работе.

– Хм. – Нат посмотрел на нее со знанием дела. – И потому ты прямо-таки впилась в экран смартфона?

– Правда?

Нат обнял ее и направил к двери:

– Пойдем. Нам нужно сбросить углеводы и принять кофеина.

Боже мой. Ей бы обниматься после ночи любви и думать о круассанах, подбирать с пола брошенную одежду и ставить в раковину пустые бокалы из-под вина…

Телефон пискнул, Джулиет вздрогнула. Натан посмотрел на нее:

– Господи Исусе, мама. Что с тобой?

– Я волнуюсь, – сказала она. – Вдруг это плохие новости о папе.

– Да ну?

Пришло сообщение от Натали:

Боже мой. Не беспокойся о книге. Убедись, что со Стюартом все в порядке, и успокойся. Я люблю тебя. Держи меня в курсе дела. Все под контролем.

Все под контролем, – ответила Джулиет, с ужасом понимая, что это как никогда далеко от правды.

Глава 40

Следующие двадцать четыре часа прошли в водовороте сменяющих друг друга эмоций. Тревога из-за операции Стюарта. Мучительное ожидание сообщения от Оливье. Радость оттого, что они с Натом бродили по Ричмонду, перекусывали в милом кафе в Ричмонд-Хилле, носились по магазину «Уэйтроуз», запасаясь едой, чтобы заполнить холодильник, и покупали постельное белье. Теперь каждому из них будет где переночевать, когда Стюарт вернется домой: в гостевой комнате – на футоне, а в гостиной – на пригодном для комфортного сна диване.

Джулиет покупала все то, что они обычно ели всей семьей. Свежую пасту с соусом арраббиата и пармезаном, питы и большие баночки хумуса, сосиски, бриоши для хот-догов и острый соус. Она подозревала, что большая часть этого не впишется в новый рацион Стюарта, но он мог послать за необходимыми продуктами, как только окажется дома. Ей и Нату требовалась привычная еда. Она запаслась салатом и помидорами. И не взяла ни единого огурца – истинного кошмара Стюарта. Добавила фету и оливки – большой греческий салат в холодильнике всегда кстати. Ее забавляло, как легко, ориентируясь на полкам супермаркета на автопилоте, она вернулась к своей прежней роли. Апельсиновый сок – без кусочков. Выдержанный чеддер – экстразрелый. Бекон – нежирный, некопченый.

Едва они с Натом закончили выгружать покупки на кухне, как позвонил Стюарт.

– Все позади. – Голос у него был усталый, немного напряженный. Вероятно, ему было больно. – Они довольны результатом, и при попутном ветре я смогу вернуться домой уже завтра.

– Мы идем к тебе.

Джулиет выдохнула, пружина внутри разжалась. Все висело на волоске. Могли возникнуть осложнения.

Она обхватила Ната за пояс и прижалась головой к его плечу, радуясь, что ее сын сам себе хозяин, и гордясь им: его основательностью, надежностью, практичностью, с которой он быстро и без лишних хлопот устроил всем постели. Он так повзрослел, когда уехал из дома. Теперь они чувствовали себя на равных, и эта перемена казалась и неожиданной, и успокаивающей.

– Пойдем навестим твоего старика, – сказала она.

На следующий день Стюарта привезли домой. От машины до квартиры он добирался медленно, с мучительными усилиями, и всем стало ясно, насколько тяжело ему будет в ближайшие недели. Зрелище было невыносимое и несколько омрачило эйфорию от возвращения Стюарта домой. Он явно храбрился, но, когда рухнул на диван, положив рядом свои костыли, лицо его было землисто-бледным, губы сжаты, глаза запали.

– На ужин – овощная лазанья, – объявила Джулиет.

Стюарта нужно было хорошенько накормить. Она не собиралась принимать отказ. К ее удивлению, он улыбнулся и горячо согласился:

– Замечательно.

Они втроем сели за небольшой стеклянный обеденный стол. Места хватило только для того, чтобы расставить все тарелки. Джулиет налила себе бокал «Виньо Верде», настолько слабого, что оно почти не считалось алкоголем, а Нат предпочел крафтовое пиво.

– Наверное, мне не стоит пить, раз я принимаю лекарства, – скорбно заметил Стюарт.

– Я думала, все подобные тебе – сторонники добродетельной жизни? – Джулиет приподняла бровь.

– Знаешь, не все так радужно, как кажется, – хмыкнул Стюарт.

Он с жадностью вонзил вилку в лазанью, ниточки моцареллы тянулись от вилки, когда он подносил ее ко рту.

– Да неужели?

– Я был душным?

– Довольно утомительным. – Нат с удовольствием вклинился в разговор, когда Джулиет сочла нужным проявить тактичность. – Я имею в виду, что одна из радостей жизни – выпить пива со своим стариком. Мне этого не хватает.

– О боже. – Стюарт опустил взгляд в свою тарелку. – Зря я купил этот тренажер для гребли.

– Ты можешь им еще попользоваться. Это сексуальная вещь. Даже я это вижу, – сказала Джулиет. – Но может, стоит умерить свою одержимость?

– Я одержим?

– Да! – хором ответили Нат и Джулиет.

– Все эти подсчеты, – продолжила Джулиет. – Калории, шаги, измерение давления и пульса.

– И эта твоя кетодиета – просто феерия. – Нат скорчил гримасу.

Стюарт посмотрел на лазанью в своей тарелке.

– Это пища богов, – признал он. – Но налегать на углеводы, когда я на костылях, – скверная идея. Меня раздует, как воздушный шар.

– Все дело в балансе, не так ли? Французы знают в этом толк. Кажется, они могут есть и пить все, что хотят. Но они не нажираются, как мы.

– В самом деле? – Стюарт посмотрел на нее, и она покраснела.

Это была правда. Оливье, конечно, поднабрал за минувшие годы, с двадцати-то лет, но оставался в неплохой форме. Джулиет вдруг захотелось услышать его голос. Она налила еще бокал вина – оно притупляло боль.

Сорок восемь часов, и ни слова. Неужели он решил, что она снова его бросила? Так и есть. Разве нет?

Она взяла телефон и провела пальцами по клавиатуре, не зная, как поступить. Должна ли она оповестить Оливье, что Стюарт благополучно вернулся домой? Или это будет соль на рану?

В конце концов она решила, что было бы странно этого не сделать, и отправила короткое сообщение:

Стюарта выписали из больницы, но его состояние все еще оставляет желать лучшего.

Конечно, послать ему второе сообщение означало удвоить муки ожидания, ведь не отвечать на два сообщения подряд – это действительно странно.

После ужина Нат отправился пропустить стаканчик со старым приятелем. Стюарт устроился на диване. Джулиет загрузила посудомоечную машину, а затем расположилась в старом кресле – наследстве Стюартова деда. Красно-многоцветное, в этой обстановке оно выглядело неуместно. Необходима новая обивка. Должна ли она, Джулиет, этим озадачиться? Конечно нет! Стюарт – солидный мужчина, у него своя жизнь. И ему не нужно, чтобы она разводила суету вокруг предметов его интерьера.

Старые привычки умирают с трудом, подумала она. Вспомнила, что сказал ей Пол, когда они сидели в баре: нельзя в одночасье выстроить новые, более деликатные отношения с человеком, с которым ты прожил много лет, чьи сильные и слабые стороны и уязвимые места ты знаешь. Не то чтобы сомнительная обивка на мебели относится к подобным местам, но…

– Не могу выразить тебе свою благодарность за то, что ты здесь. – Голос Стюарта ворвался в ее мысли. – Ты не обязана была приезжать. И я действительно ценю это.

– Ты бы сделал то же самое для меня, – сказала Джулиет. – Правда?

– Конечно. Но я бы понял, если бы ты поступила иначе.

– Я ничем особенным там не занималась.

– Но я испортил тебе отдых. Сколько дней у тебя оставалось?

– Да всего ничего. – Она подумала о квартире, от которой отказалась. Она бы все отдала, чтобы вернуться туда сейчас, поработать за ноутбуком, распахнуть шторы и посмотреть на луну над крышами домов. – Это не важно.

– Ты выглядишь по-другому, знаешь ли.

– Я подстриглась. – Она коснулась своих волос.

– Ты и пахнешь по-другому.

– Это из-за чеснока.

– Нет, это не чеснок.

Она поднесла запястье к носу:

– У меня новый парфюм.

Она не стала говорить Стюарту его название – «Френч ловер»^[235]. Вдохнув его, она представила, как он смешивается с запахом Оливье. О боже.

– Ты ведь не влюбилась, правда?

Стюарт спросил это не обвиняя, скорее поддразнивая.

– Думаю, влюбилась. – Джулиет посмотрела на бывшего мужа. – Но не в человека. Я влюблена в Париж. Он кажется мне домом. Я чувствую, что принадлежу ему. Мне нравится там все. От первого глотка кофе утром до последнего дижестива вечером.

Ее глаза сияли, пока она говорила, а Стюарт наблюдал за ней.

– Давно не видел тебя такой. Тебе следует туда вернуться.

– С ума сошел! Я не могу бросить тебя в таком состоянии.

– Еще как можешь. За мной присмотрит Нат. Он останется до Рождества.

– Правда?

– Иди и живи своей мечтой, Джулиет. Я не хочу тебя задерживать.

Стюарт посмотрел на журнальный столик, где бок о бок лежали телефоны – одинаковые способы связи, хранящие все их секреты.

– Ждешь сообщения? – улыбнулась она.

– Возможно.

– Консультант из скорой помощи?

– Похоже, она пригодится. – Он усмехнулся. – Она уже разрабатывает программу моей реабилитации.

– Она так это называет? – Джулиет не могла не поддразнить его в ответ. – Она милая?

– Да. Только слишком много работает. Но и я работаю над этим.

– Я очень рада.

– Наверное, мне стоит ее назначить контактным лицом на случай чрезвычайных ситуаций. Ведь это уже не ты, правда?

Джулиет не сразу нашлась. А потом выдохнула беззаботно:

– Хорошо. – Похоже, ее руки развязаны окончательно. – Но я всегда буду рядом, если понадоблюсь тебе.

– Знаю.

С минуту они сидели в дружеском молчании, обдумывая тонкий сдвиг в их отношениях.

– Забавно, однако, – сказал Стюарт. – Второй раз такая ерунда. Ты думаешь, что они знают о тебе все, но, конечно, они не имеют ни малейшего понятия обо всех этих мелочах, которые делают тебя тем, кто ты есть.

– Думаю, это часть того удовольствия, которое мы получаем. Открывать для себя что-то новое. Полагаю, да.

Один из их телефонов подал сигнал, и они оба подскочили.

– Это мой, – сказал Стюарт и поднял трубку.

Джулиет наблюдала за тем, как он читает сообщение, как улыбается и отвечает. Ее телефон хранил грозное молчание.

А потом раздался сигнал.

Она протянула руку, небрежно, будто ей все равно. Хотя то, что там написано, было для нее важнее всего на свете.

Я так рад, что с ним все в порядке. Очень скучаю по тебе. O. x

Она со вздохом положила телефон на стол. Стюарт смерил ее взглядом.

– Ради бога, просто закажи себе билет на утро. Будешь в Париже к обеду.

Глава 41

Незадолго до полудня следующего дня Джулиет прямо с поезда направилась в «Café les Deux Gares»^[236], расположенный в нескольких минутах ходьбы от Северного вокзала. Она оглядела черепаховый потолок и яркие жирные полосы на банкетках и вздохнула с облегчением. Она вернулась в Париж, где все было до невозможности шикарно, и, куда бы вы ни пошли, везде находилось что-то интересное: новая идея или новый взгляд на старую идею.

Это был ар-деко столетней давности, и ей это нравилось.

Заметив Натали в дальнем углу, Джулиет направилась к ней.

– Я так рада, что ты вернулась, – сказала Натали, когда Джулиет села напротив. – У меня было ужасное предчувствие, что все так и выйдет. Что история повторится.

– У меня тоже. Но только на время. Если бы дело было серьезнее, я бы задержалась. Хотя был момент, когда я немного засомневалась и подумала, что мы сошли с ума от разлуки. Я имею в виду, двадцать пять лет брака – это большой срок. Его нельзя просто взять и вычеркнуть из жизни. Но этот случай подтвердил, что мы поступили правильно. Мы с ним всегда будем друзьями, но теперь у каждого своя жизнь.

– Хорошо. – Натали кивнула. – Потому что ты не можешь снова заставить Оливье пройти через это. Пережить твое исчезновение.

– Я и не собираюсь.

– Он знает, что ты вернулась?

– Пока нет. – Джулиет подала знак официанту. – Сначала я хочу уладить пару дел.

– О? – Натали посмотрела на подругу поверх огромных очков, которые надела, чтобы прочитать меню.

– Ты будешь первой, кто об этом узнает. – Джулиет загадочно улыбнулась.

– Что, даже раньше его?

– Не исключено.

– В любом случае, я очень рада, что ты здесь, потому что начала писать вступление. Все вылилось наружу: как я проходила мимо пустого здания, и меня посетило видение. И как я услышала эту песню – «Девушка, которая плакала шампанским» – и все встало на свои места. Надеюсь, ты сможешь оценить это.

– Это и есть моя работа.

– И не жалей меня. – Натали пододвинула к ней лист бумаги. – Я справлюсь.

Джулиет начала читать, и по ходу дела в ней росло волнение – чувство, которое она испытывала, когда знала, что что-то затронет ее. Молли должна полюбить творчество Натали. Та была смелой, забавной и страстной. Эта книга станет источником вдохновения для женщин во всем мире.

– Ты – самородок, – сказала она Натали. – Это так ярко. Я будто смотрю твоими глазами, когда читаю.

Натали радостно захлопала в ладоши:

– И как ты думаешь, у нас есть шанс? Молли это понравится?

– Не могу сказать наверняка. Но если она не клюнет, найдутся другие. На этой неделе я начну все собирать. Мы должны подготовить предложение к концу месяца.

– И именно тогда ты уедешь, – вздохнула Натали. – Конец твоих тридцати дней. Мне неловко, что я заставила тебя работать.

– Это не работа, – покачала головой Джулиет. – Не совсем. Мне это нравится.

– Вот это я и чувствую – насчет бара. Как говорится, делай то, что ты любишь, и ты никогда не будешь работать ни дня в своей жизни.

– Именно так.

Они заказали у официанта кофе и пирожные.

Натали постучала пальцами по столу, чтобы привлечь внимание Джулиет.

– Думаю, мы должны отметить твой последний вечер. Может, я устрою вечеринку в баре, чтобы ты могла попрощаться со всеми?

Джулиет сложила листок Натали и убрала его в сумку. Она не смотрела подруге в глаза.

– Может быть.

– Да темнишь, подруга!

– Может быть.

Натали бросила в нее пакетик сахара:

– Блин, ты бесишь.

– Ага. – Джулиет одарила подавшего ей кофе официанта ослепительной улыбкой. – По праву лучшей подруги.

– Все в порядке, – сказала Натали. – Я знаю твой секрет. У тебя все на лице написано, так что никаких сюрпризов.

Джулиет слегка пожала плечами и отпила пенку из своего капучино. Она сумела принять самое волнующее решение в своей жизни.

Это была не месть. Ей этого не требовалось, ведь лучший способ отомстить – это стать счастливой. Но она не скрыла удовольствия при виде лица Жана Луи, когда он вновь обнаружил ее в своем кабинете. Приехала она на такси: дел было много, а последние несколько дней выдались утомительными.

– Я хотела бы знать, – сказала она ему, – свободна ли еще квартира, которую вы мне показывали. И если да, то я хотела бы ее купить.

Он поднял брови: видно, сомневался, не попытка ли это развести его на деньги.

– У меня есть подтверждение наличия средств, – продолжила она. – И все остальное, что нужно для сделки.

– Что ж, – сказал он. – Это очень интересно. Добро пожаловать обратно в Париж. Уверен, вы будете здесь очень счастливы.

– Конечно буду, – кивнула она. – Это идеальное место для меня. Здесь есть все, о чем я мечтала.

Его лицо было бесстрастным. Он очень постарел, заметила Джулиет, хотя остался все таким же красивым и внушительным. А потом он улыбнулся, и она вспомнила мужчину, который так нравился ей до того, как все пошло кувырком: заботливого мужа, отца и работодателя, как он был добр к ней, как учил разбираться в вине, еде и жизни. Все совершают ошибки, подумала она. Каждый хоть раз в жизни делает что-то, о чем потом жалеет.

– Я очень рад, – сказал ей Жан Луи. – И конечно, если я могу чем-то помочь в вашей новой жизни в Париже, только попросите.

После этого она спустилась к реке – воодушевленная и едва верящая в то, что сделала. Это было одновременно безрассудно и логично; накатывала паника, но Джулиет отгоняла ее, внушая себе, что поступила правильно.

Она стояла на мосту, когда по реке пронесся тугой ветерок, обещая ледяной дождь, но ей было все равно. Она вспоминала все те разы, когда переходила через Сену с правого берега на левый и обратно. В то первое воскресенье, когда Жан Луи пригласил ее на обед. В день первого свидания с Оливье, когда он подкатил к ней на роликах. Всего пару недель назад они проехались рядом на велосипедах, и ее сердце наполнилось радостью оттого, что она снова с ним.

Она покопалась во внутреннем кармане сумки. Ее обручальное кольцо все еще лежало там, все это время. На мгновение Джулиет почувствовала искушение подбросить его в воздух и посмотреть, как оно, крутясь, летит вниз, пока не упадет в мутно-зеленую, почти цвета листа кувшинки, воду. Но что-то остановило ее. Она не собиралась бежать от брака, мечтая о нем забыть. Ей не нужно выбрасывать кольцо в знак обретения свободы. Время, проведенное со Стюартом, было частью ее существа, и она дорожила им. Она всегда будет вспоминать о нем с нежностью. Поэтому она положила кольцо обратно в сумку, решив отдать его Иззи: может, ей оно когда-нибудь пригодится. Переделка старых украшений нынче в моде, и кольцо могло принести ей удачу. Если брак Иззи окажется хотя бы наполовину таким же удачным, как у родителей, у нее все будет хорошо.

Когда Джулиет повернулась, чтобы идти обратно к Лувру, зазвонил телефон. Офис Жана Луи. У нее екнуло в животе. Она молилась, чтобы он не сказал ей, что покупка отменяется.

– Алло?

– Джулиет?

Женщина. Женщина, чей голос она сразу же узнала. И никогда не забудет.

– Коринн, это вы? – уточнила Джулиет.

– Oui. – Коринн не удивилась. – C’est moi. Жан Луи только что рассказал мне о квартире.

– Вот как!

Конечно он рассказал. Они ведь деловые партнеры.

– Не могли бы мы встретиться? Мне нужно… кое-что сказать вам. Надеюсь, вы меня выслушаете.

Коринн говорила мягче, чем ожидала Джулиет. Почти с почтением. Ее английский тоже стал намного лучше.

– Стоит ли? – настороженно спросила Джулиет.

– Всего полчаса. Пожалуйста.

Джулиет смотрела на реку, вниз по течению. На платанах, украшавших тротуары, сияли рождественские огни, но она ничего не замечала. Тридцать лет назад она так радовалась своему первому Рождеству в Париже.

– Хорошо, – наконец ответила она.

– Встретимся в «Кафе де ла Пэ» в три часа. Это на площади Оперы.

– Увидимся там.

Джулиет отключилась, удивляясь своему спокойствию. Чего бояться: Коринн больше ничем не сможет ей навредить. Оставалось только проскользнуть в квартиру и разложить вещи.

После этого она не удержалась, вышла на улицу Сент-Оноре и спустилась к бутику, мимо которого часто проходила по пути на мини-рынок. В витрине висело элегантное черное платье-рубашка с кружевными рукавами, со дня приезда она каждый день с тоской смотрела на него. Это было идеальное платье для встречи с заклятым врагом. В нем Джулиет чувствовала бы себя сильной, властной и контролирующей ситуацию.

Она примерила платье – сидело идеально.

– Если можно, я хотела бы надеть его сейчас, – сказала она продавщице.

И потом вышла на улицу, чтобы поймать такси, – воплощенная элегантность, женщина, которой оборачиваются вслед.

В три часа Джулиет вошла в «Кафе де ла Пэ». Это было заведение более высокого класса, чем те, к которым она привыкла – роскошь старой школы, – но ее это не пугало. Наоборот, она наслаждалась окружающей обстановкой: кремовым и бледно-зеленым декором в стиле бель эпок, рифлеными колоннами и потолком с небесной росписью. И снова она почувствовала себя как в кино. Она почти слышала саундтрек – ударные ритмы в такт биению ее сердца. Противостояние двух женщин, связанных с одним и тем же мужчиной.

Коринн была уже там, сидела за столиком у окна, наполовину скрытая вазой с лилиями. Волосы убраны в свободный шиньон, золотые серьги-обручи, ногти и губы цвета кармина. Воплощение парижского шика и bien dans sa peau^[237].

Они мазнули друг друга губами по щекам, почти не глядя в глаза, и Коринн подала знак официанту налить Джулиет в бокал из бутылки розового розе, стоявшей в ведерке на столе. Выпив по бокалу, они посмотрели друг на друга.

– Я столько раз прокручивала в голове этот разговор, – сказала Коринн, – хотя никогда не думала, что у меня появится шанс поговорить с вами. Но когда Жан Луи сказал мне, что вы покупаете ту квартиру, я поняла, что мне нужно кое-что вам объяснить.

– Я слушаю.

– Когда вы работали у нас, нам жилось очень плохо. Я была нездорова. Жан Луи не знал, как с этим справиться. – Она пожала плечами. – Такое случалось с мужчинами в то время. Сейчас, я думаю, с этим стало получше.

– Если повезет, то да.

– Вам повезло? – Коринн внимательно посмотрела на нее.

– Мне очень повезло.

Коринн покрутила на пальце кольцо с бриллиантом. То ли бессознательно, то ли решила продемонстрировать Джулиет прочность своего брака, выраженную в значительном числе каратов, бог весть.

– Я хочу извиниться перед вами, – продолжила она. – И поблагодарить вас.

– Поблагодарить?

– Как я уже сказала, мне было нехорошо. Вы приехали и что-то привнесли в нашу жизнь. Я думаю, мы немного влюбились в вас. Все мы. Вы показали нам, как это может быть: счастливая семья со счастливыми детьми. Но тогда это было нереально.

Ее глаза наполнились слезами, и Джулиет легонько коснулась ее руки.

– Я была очень больна. И вы это знали. Вы были единственным человеком, который видел, через что я прошла. Но я притворялась, что все в порядке, потому что так считала нужным. И думала, что ваше присутствие в доме – это неправильно. Я думала, что дети любят вас больше, чем меня…

– Конечно нет!

Коринн вскинула руку, останавливая Джулиет:

– Теперь я знаю. Но тогда я видела только юную девушку, которая всех околдовала. Даже меня. Я так завидовала вам. Вы были так молоды, так добры и так красивы. Я думала, что вы и Жан Луи… – Она споткнулась на полуслове, ее голос надломился. – Я боялась, что потеряю все из-за вас.

Джулиет была тронута. Очевидно, воспоминания все еще причиняли Коринн душевную боль.

– Коринн, вы должны знать. Между нами ничего не было. Однажды ночью мы выпили слишком много вина, было слишком много лунного света… Но ничего не случилось. Прошу мне поверить.

– Я знаю. Жан Луи рассказал мне правду – уже после вашего отъезда. Рождество прошло ужасно. Я не могла встать с постели. В конце концов попала в клинику. У меня был очень тяжелый послеродовой психоз. – Она встретила взгляд Джулиет. – Вы были единственной, кто понял, как сильно я страдаю, и я наказала вас за это. Мне так жаль. – Коринн задрожала от нахлынувших воспоминаний. – В глубине души я знала, что вы не крали те серьги. Но это был идеальный способ избавиться от вас. Вы представляли для меня угрозу, и я не хотела признавать правду. Потому что это означало бы признать, что я чудовище.

– Вы не были чудовищем. Вы были очень больны.

– В конце концов все обошлось. Жан Луи набрался смелости и рассказал мне о своих чувствах. Как ему было страшно и как он скрывал свои чувства и увидел в вас спасение. От меня.

– О, Коринн…

Туман рассеялся: Джулиет стали ясны мотивы, двигавшие каждым, и допущенные всеми ошибки.

– Я всегда чувствовала себя ужасно из-за того, что в этой истории вам пришлось хуже всех. Я была жестока. Мы были жестоки. Вы были так молоды, и единственная ваша вина в том, что вы были человеком, в котором мы все нуждались.

– Да, это было жестоко, – согласилась Джулиет. – Но я справилась. И вышла замуж за очень милого человека.

– Но вернулись сюда? – Коринн задумчиво смотрела на нее. – И одна?

Джулиет взялась за ножку своего бокала. Коринн была обезоруживающе откровенна, так что, пожалуй, с ней можно поделиться своей историей.

– Мы с мужем разошлись. Хотя очень дружны. Просто нам нужно разное. – Она пожала плечами и с сожалением улыбнулась. – Я хотела вернуться сюда. Посмотреть, какой могла бы быть моя жизнь. Мне нравилось проводить здесь время, и я никогда не забывала Париж. И сейчас у меня есть шанс.

– И наверное, вы найдете любовь?

Говорить о любви было бы слишком самоуверенно. Джулиет не хотела сглазить то, что возродилось между ней и Оливье, и не стала говорить о нем Коринн.

– Не исключено, – сказала она.

– Я думаю, да. – Коринн была настроена решительно. – Париж создан для любви. Никогда не забывайте об этом.

Глаза Коринн сверкали, как бриллиант на ее пальце. Джулиет увидела в них ту женщину, которой она стала: сильную, готовую рисковать, стильную, страстную. Смогут ли они подружиться? Или это уже слишком? Но вот развязался последний узел, и она почувствовала, как ее сердце освобождается от воспоминаний о том давнем предательстве и от чувства вины за свою роль в той драме.

Настало время, подумала она, поставить на место последний кусочек головоломки. У нее в руках – чистый холст: она в самом красивом городе мира, у нее есть лучшая подруга, о которой она только могла мечтать, и шанс прожить новую, захватывающую жизнь. Любовь была бы глазурью на торте – но торт и без глазури не менее хорош. Она улыбнулась, осушив бокал «Шепчущего ангела».

– Courage^[238], – сказала она себе, на французский манер акцентируя гласные.

Так звучало более вдохновляюще.

Глава 42

Сгущались сумерки, когда Джулиет оказалась у знакомого книжного магазина.

По дороге, из окна такси, Париж выглядел самым восхитительным образом, его огни сияли серебром и золотом, а по тротуарам танцующей походкой шли люди, нагруженные рождественскими покупками, направляясь на свидание или в гости. А может, ранним вечером выпить бокал шампанского или горячего шоколада, чтобы согреть сердце.

В «Книжной лавке грез» сотрудники с ней поздоровались. Джулиет проскользнула в зал, стремясь пока остаться незамеченной. Оливье сидел за своим столом, склонив голову, хмурился, что-то искал в компьютере, а потом ушел рыться на полках. Вот подходящий момент. Она подкралась к столу, надеясь, что ей хватит времени, что-то достала из сумки и положила. А затем скользнула обратно в тень и стала ждать.

Прошло совсем немного времени, и он вернулся с книгой в руках. Она улыбнулась, увидев, что он заметил предмет у себя на столе. Он замер, подался вперед, отложил принесенную книгу и поднял старинный экземпляр «Большого Мольна». Открыл его, чтобы взглянуть на первую страницу. Улыбнулся с озадаченным видом, а потом принялся озираться. Знал, что она где-то рядом и не собирается дразнить его ни минуты лишней. Джулиет вышла из своего укрытия и приблизилась.

– Ты вернулась, – сказал он, глядя на нее.

– Конечно. – Она указала на книгу. – Я должна была вернуть ее тебе.

Она крепко сжала его в объятиях и не сразу выпустила.

– Я думал, что снова потеряю тебя, – пробормотал он. – Думал, что потеряю тебя. – В его голосе дрожали слезы.

– Jamais^[239], – сказала она ему.

Никогда.

Потом они зашли в бар, и бармен узнал ее. Заняв место в укромном уголке, Джулиет показала «два бокала» и повела рукой в сторону шампанского. В зеркальном стекле она увидела свое отражение и почти не узнала себя: взъерошенные волосы, красная помада на губах, черное платье до колен, лишняя расстегнутая пуговица. А рядом с ней – Оливье. По сравнению с теми молодыми влюбленными у них прибавилось утонченности. Два парижских дебошира. Люди обращали на них внимание, она это чувствовала.

Бармен, быстро оказавшийся рядом, принес на серебряном подносе два бокала с длинными ножками.

– Спасибо, – поблагодарила она и, глядя, как он ставит их на стол вместе с серебряной чашей с оливками, затаила дыхание в предвкушении праздничных пузырьков.

– De rien^[240], – сказал бармен, и ей показалось, что он слегка подмигнул ей.

Они подняли бокалы и взглянули друг другу в глаза.

– За что выпьем? – спросил Оливье.

Джулиет замерла на мгновение, оглядывая бар: мягкий золотистый свет, лица других посетителей и тонкий гламур всего этого. Ей место только в одном городе на свете, и только здесь все это может происходить.

– Я думаю, мы должны выпить за этот город. За этот город, который свел нас вместе.

– Конечно, – согласился Оливье.

Они нежно коснулись бокалами, а затем выпили. За любовь. друг за друга. За Париж.

Эпилог

Четырнадцать месяцев спустя

Джулиет водрузила корзину на кухонный стол, хотя столом это назвать было трудно – скорее, доской для разделки мяса. Ведь в этом помещении размером восемь на девять футов, которое она называла своей кухней, для чего-то более солидного не хватило бы места. Но это была ее кухня – ее кухня в Париже! И хотя пришлось безжалостно ограничить себя во всем, что касалось обстановки и наполнения этого уголка, ей нравилась ее новая, упорядоченная жизнь.

Она привыкла иметь только то, что ей действительно нужно: весьма скромный по объему гардероб, несколько вещей, которыми она очень дорожила в прошлом, и тщательно подобранный набор предметов домашнего обихода: один красивый комплект белых льняных простыней, шесть вместительных бокалов для вина, которые подойдут для красного или белого (от Натали она узнала, что иметь массу разного стекла – это снобизм), одна огромная кастрюля фирмы «Ле Крёзе», в которой можно готовить практически все, что угодно.

Она начала распаковывать покупки. Иззи и Нат прибывали сегодня днем на Северный вокзал и ожидались к позднему обеду. Джулиет подозревала, что расплачется, когда их увидит, ну и что здесь такого? Мамам разрешено плакать по любому поводу. Это было их святое право, особенно в дни рождения.

Убирая покупки, она вспомнила свой первый поход на рынок на площади Бастилии и оценила, как далеко продвинулась с тех пор. Теперь она могла торговаться с лучшими продавцами, обсуждать достоинства различных сыров и с одного взгляда оценивать качество помидоров. Она купила ягненка в сливочном масле, намереваясь потомить его в духовке с pommes dauphinoises^[241], и торт из темного шоколада. Она даже запаслась fontaine à gâteau – фонтаном для торта, – чтобы воткнуть его в середину блестящей глазури. В ожидании обеда дети могли подкрепиться мясными деликатесами, корнишонами и багетом, а в завершение его – сыр с большой коробкой вишен.

Джулиет казалось, что еще никогда она с таким удовольствием не накрывала стол в основной комнате свежей белой скатертью. Стюарт прислал ей огромный букет бледно-розовых тюльпанов, и она поставила вазу в центр. Они разговаривали по «Фейстайму», и она надеялась, что они с Рейчел, консультантом-медиком, с которой Стюарт встречался, приедут и останутся погостить.

Натали собиралась заглянуть и привезти несколько своих любимых вин для праздника. На книжном шкафу Джулиет красовался подписанный экземпляр ее книги. Презентация состоялась две недели назад в баре, где собрались все самые знаменитые и лучшие представители парижской гастрономии, и Джулиет до сих пор испытывала гордость за то, что книга получилась. Текст был так же прекрасен, как и фотографии. У Натали был талант описывать блюда и сильное чутье на сюжет, что невероятно облегчило работу Джулиет, и Молли гордилась ими. Книга продавалась почти во всех книжных магазинах Парижа, а Натали выступила в «Книжной лавке грез». Она почти что стала культовой знаменитостью в городе, который поклонялся еде и вину. Если не королевой, то уж точно принцессой гастросцены, и носила свою корону с гордостью. Но она никогда не недооценивала вклад Джулиет.

– Без тебя ничего бы не вышло, – повторяла она, хотя это было неправдой, ведь Натали всегда была звездой.

Джулиет вспомнила ее слова, сказанные во время знакомства в языковой школе. «Je veux être quelqu’un, – сказала тогда Натали. – Я хочу что-то собой представлять».

Иззи, прежде чем уехать в свой университет, провела лето, работая в «Девушке, которая плакала шампанским», и буквально боготворила Натали, которую считала кем-то средним между крестной матерью, сумасшедшей теткой и старшей сестрой. Они постоянно болтали. Пожалуй, Иззи больше радовалась встрече с Натали, чем с матерью, но Джулиет не возражала.

Оливье собирался заглянуть позже. Она хотела побыть с детьми до его приезда, хотя в прошлом году те очень спокойно отнеслись к встрече с новым французским другом их мамы. Она немного стеснялась, но он понял все нюансы ситуации и, конечно же, совершенно очаровал их. Прошлым летом она познакомилась и с его детьми, и теперь они с Оливье часто гуляли с его сыном Шарлем, который учился в Париже.

Немалое место в ее жизни занимал труд. Порой работа бывала сложной и запутанной, но в то же время приносила удовлетворение, и Джулиет стало легче ставить себя на первое место, делать то, что хотелось ей. Конечно, она по-прежнему не отказывала в помощи тем, кто нуждался в ней, но не спешила в любое время суток предоставить себя в чье-то распоряжение. Это был гораздо более спокойный образ жизни, который избавлял от седых волос, натруженных коленей и неприятной необходимости носить очки для чтения. Ей почти не было дела до всего этого. Слишком многое отвлекало ее. Слишком многого нужно было добиться.

Работа над собственной книгой заняла чуть больше времени, чем над книгой Натали. Облекать собственные мысли в слова оказалось гораздо труднее, чем чужие, но наконец она добралась до последней главы. Оставалось написать еще один абзац. Возможно, она успеет закончить книгу до того, как все придут.

Она пересекла комнату, распахнула дверь, вышла на балкон и, облокотившись на перила, стала смотреть вверх и вниз. Сюда долетал аромат цветущей вишни, ведь весна была на пороге и Париж одевался в розовый цвет. Вместе с запахом доносились звуки аккордеона. Невозможно было понять, откуда они исходят: уличный музыкант играет в центре города или кто-то из жильцов по соседству поставил пластинку и распахнул окна. Она прислушалась и улыбнулась, узнав мелодию. «Je ne regrette rien»^[242].

Джулиет подошла к столу, открыла ноутбук, поставила курсор в конец текста. Почти сто тысяч слов, и осталось совсем немного. Она начала печатать, представляя себя на месте своей героини.

Она замерла на миг и запела, потому что как никогда раньше отождествляла себя с этими словами. Она ни о чем не жалела. Твои ошибки – то, что сделало тебя тобой. Ей было приятно быть такой, какая она есть, – матерью, писательницей, другом, любовницей и настоящей парижанкой. И не терпелось узнать, кем она может стать в следующий раз.

А потом напечатала слово, которое давно хотела набрать:

КОНЕЦ

Благодарности

Прежде всего я хочу поблагодарить маму за то, что она взяла меня с собой в Париж, когда мне было около пятнадцати лет. Ослепленные мигающими вывесками «XXX», мы остановились в довольно мрачном отеле на площади Клиши, но в моей душе произошел настоящий переворот – я влюбилась в этот город! Вскоре мы оказались в более элегантной обстановке и занялись тем, что французы называют «lèche-vitrine» – «облизыванием витрин»! Что ж, это и есть «ваш Париж»: вы с тоской заглядываете в магазины и рестораны, которые вам не по карману, и впитываете их очарование визуально.

Во вторую очередь благодарю брата Пола, чьи знания о Париже, почерпнутые во время работы в легендарном ресторане «Juveniles» в конце 1980-х, обогатили мои собственные представления об этом городе. Последнее время Пол живет в Австралии, однако мы находим время, чтобы провести в Париже несколько дней, когда бы мой брат ни очутился в нашем полушарии. Стыдно просыпаться с больной головой и видеть такое количество пустых бутылок на столе, но… Город огней соответствует нашим сибаритским наклонностям. Мы чувствуем себя там как дома и мечтаем однажды поселиться в маленькой квартирке в Марэ. Возможно, этого никогда не случится, но именно такие мечты вдохновляют меня на написание книг.

Мой французский подзабыт и пересыпан красочными жаргонизмами из-за поездок по обмену, отпусков и бесконечных эпизодов в сценарии «Engrenages». Но выход всегда есть: я звоню своему агенту. Так что спасибо Элисон Арнольд за кропотливую работу по исправлению французской грамматики в рукописи и за полезные советы.

Большое спасибо Кэти Эспинер и Саре Бентон за то, что они вдохновили меня на осуществление моей мечты, и я написала роман, действие которого происходит в Париже. Спасибо Шарлотте Мерселл: она придала смысл двойной временно́й линии и помогла этой истории стать как можно лучше. Также я благодарю Араминту Уитли за доброту и поддержку. Араминта приходила на помощь каждый раз, когда я терялась в сюжете в прямом и переносном смысле.

И наконец, спасибо тебе, Париж, – прекрасный, элегантный, капризный, сексуальный и бесконечно удивительный! Я никогда не устану от тебя.

Примечания

1

Перевод М. Ваксмахера.– Здесь и далее, если не указано иное, – примеч. перев.

(обратно)

2

«Большой Мольн» – культовый роман французского писателя Анри Фурнье, писавшего под псевдонимом Ален-Фурнье (1886–1914).

(обратно)

3

Шейкер – стиль американского кантри в интерьере. Отличается максимальной простотой и практически полным отсутствием орнаментации.

(обратно)

4

Цвет Mizzle – в Англии так называют цвет вечернего неба, когда одновременно наблюдается туман и моросящий дождь (неопределенный зеленовато-серый).

(обратно)

5

Паркран – еженедельные любительские забеги на 5 км, проводятся во многих странах мира.

(обратно)

6

Не знаю что (фр.).

(обратно)

7

Чип-шоп – магазин, в котором продается горячая еда.

(обратно)

8

Пачку билетов, пожалуйста (фр.).

(обратно)

9

Мои деньги… его здесь нет (фр.).

(обратно)

10

«Табак», «Обменный пункт», «Химчистка» (фр.).

(обратно)

11

Я помощница по хозяйству (фр.).

(обратно)

12

Северный вокзал (фр.).

(обратно)

13

Входите (фр.).

(обратно)

14

Сюда (фр.).

(обратно)

15

Я люблю кошек (фр.).

(обратно)

16

Столовая (фр.).

(обратно)

17

Спасибо (фр.).

(обратно)

18

Большое спасибо (фр.).

(обратно)

19

Подождите! (фр.)

(обратно)

20

Вкусно (фр.).

(обратно)

21

За… (фр.)

(обратно)

22

Омлет… Восхитительный (фр.).

(обратно)

23

Доброй ночи (фр.).

(обратно)

24

Спокойной ночи, мои малыши (фр.).

(обратно)

25

Бокалы шампанского (фр.).

(обратно)

26

Ремулад – соус на основе майонеза.

(обратно)

27

Жюльетт Греко (1927–2020) – французская актриса и певица, одна из звезд послевоенной Франции.

(обратно)

28

Холодная вода (фр.).

(обратно)

29

Ешьте (фр.).

(обратно)

30

Завтрак. Ешьте (фр.).

(обратно)

31

Пошли (фр.).

(обратно)

32

Сен-Жермен-де-Пре – старейшее аббатство в Париже (существует с V века) и одноименный квартал.

(обратно)

33

«Вина, бистро, кафе, ресторан, выпечка, ликеры» (фр.).

(обратно)

34

Почки (искаж., фр.).

(обратно)

35

Теленок (фр.).

(обратно)

36

Жареная курица (фр.).

(обратно)

37

Кир рояль – классический французский коктейль с шампанским.

(обратно)

38

А вы? (фр.)

(обратно)

39

Я агент по недвижимости (фр.).

(обратно)

40

Тарт-татен – французский яблочный пирог.

(обратно)

41

Женщина определенного возраста (фр.).

(обратно)

42

Хорошего вечера, мадам. До скорого свидания (фр.).

(обратно)

43

Прошу прощения, прошу прощения (фр.).

(обратно)

44

Вам не нравится школа? (фр.)

(обратно)

45

Восемь часов (фр.).

(обратно)

46

Бедная мама (фр.).

(обратно)

47

Мужайтесь, дети мои. Мужайтесь (фр.).

(обратно)

48

До свидания, мама. До скорой встречи! (фр.)

(обратно)

49

Мой макияж? (фр.)

(обратно)

50

Хорошо (фр.).

(обратно)

51

Быстро, быстро! (фр.)

(обратно)

52

Здравствуйте (фр.).

(обратно)

53

В поисках утраченного времени? (фр.) – Мелисса использует для вопроса название знаменитого романа французского писателя Марселя Пруста.

(обратно)

54

«Эмили в Париже» – американо-французский комедийный сериал об истории переезда молодой американки Эмили Купер в Париж (выходит с 2020 года).

(обратно)

55

Меня зовут Джулиет. Я из Вустера, Англия. Я помощница по хозяйству в парижской семье (фр.).

(обратно)

56

Я хочу работать в магазине… (фр.)

(обратно)

57

Магазин, склад, хранилище (фр.).

(обратно)

58

Нет. Для газеты. Нет, журнал… (фр.)

(обратно)

59

Журнал о чем? (фр.)

(обратно)

60

Модный журнал (фр.).

(обратно)

61

Меня зовут Натали. Я из Нью-Йорка. Мой отец француз, и я живу здесь со своей тетей. Она очень стильная. Я обожаю Париж. Я обожаю галлов, пастис и мальчиков (фр.).

(обратно)

62

Я хочу быть… кем-то (фр.).

(обратно)

63

Жорж Эжен Осман (1809–1891) – французский государственный деятель XIX века, градостроитель, осуществил тотальную перестройку Парижа, во многом определившую современный облик города.

(обратно)

64

У. Шекспир. Ромео и Джульетта. Перевод Т. Щепкиной-Куперник.

(обратно)

65

Удар молнии (фр.).

(обратно)

66

Социальная сеть Facebook («Фейсбук»). Деятельность американской транснациональной холдинговой компании Meta Platforms Inc. по реализации продуктов – социальных сетей Facebook и Instagram – запрещена на территории Российской Федерации.– Примеч. ред.

(обратно)

67

Оливье Годар – владелец «Книжной лавки грез» (фр.).

(обратно)

68

Бакалейный магазин (фр.).

(обратно)

69

Кондитерская (фр.).

(обратно)

70

Мясная лавка (фр.).

(обратно)

71

Джентрификация – благоустройство пришедших в упадок городских территорий с последующим привлечением более состоятельных жителей.

(обратно)

72

Крок-месье (французский сэндвич) с сыром конте и деревенской ветчиной. Сардины. Колбаса. Брийя-саварен (сорт мягкого сыра).

(обратно)

73

Добрый вечер, мадам (фр.).

(обратно)

74

Добрый вечер. Я ищу Натали. Она здесь? (фр.)

(обратно)

75

Меня зовут Джулиет (фр.).

(обратно)

76

Вы бронировали столик? (фр.)

(обратно)

77

Пигаль – район вокруг одноименной площади.

(обратно)

78

Спасибо. Я ложусь спать. Спокойной ночи (фр.).

(обратно)

79

Может быть, кофе. Благодарю (фр.).

(обратно)

80

Это кальвадос (фр.).

(обратно)

81

Это вкусно (фр.).

(обратно)

82

Очень, очень счастлива (фр.).

(обратно)

83

Бокс-сет – здесь: подборка музыкальных записей, фильмов или телепрограмм.

(обратно)

84

Сухая колбаса (фр.).

(обратно)

85

Риет (фр.) – старинное блюдо французской кухни, представляющее собой измельченное запеченное или тушеное мясо, залитое слоем жира, нечто среднее между тушенкой и паштетом.

(обратно)

86

Яблочный пирог, наполеон, двойные заварные пирожные, эклеры, ромовые бабы, «Монблан», «Опера» (фр.).

(обратно)

87

Социальная сеть Instagram («Инстаграм»). Деятельность американской транснациональной холдинговой компании Meta Platforms Inc. по реализации продуктов – социальных сетей Facebook и Instagram – запрещена на территории Российской Федерации.– Примеч. ред.

(обратно)

88

Натуральная Коко Шанель (фр.).

(обратно)

89

Имеется в виду кроттен де шавиньоль – мягкий козий сыр, который иногда подают разогретым на гриле.

(обратно)

90

Крем-брюле (фр.) – классический французский десерт из заварного крема с карамелизированным жженым сахаром.

(обратно)

91

Английская идиома, означающая очевидную проблему, которую никто не желает обсуждать.

(обратно)

92

Извините (фр.).

(обратно)

93

Пастис – французская крепкая настойка на основе аниса, при разбавлении может приобретать белый или желтоватый оттенок.

(обратно)

94

Блинчики с ягодами или фруктами (фр.).

(обратно)

95

Бокал вина (фр.).

(обратно)

96

Знак продукции «18+».

(обратно)

97

Добрый вечер, ты в порядке? (фр.)

(обратно)

98

Группа – это… фантастика (фр.).

(обратно)

99

Да, это моя любимая группа. Они потрясающие (фр.).

(обратно)

100

Что-нибудь выпить? (фр.)

(обратно)

101

Да! Спасибо! (фр.)

(обратно)

102

Два пива (фр.).

(обратно)

103

По-английски книга называется «Wuthering Heights».

(обратно)

104

Лига плюща – группа наиболее престижных университетов США.

(обратно)

105

Нет! (фр.)

(обратно)

106

Джаггернаут – первоначально колесница индийского божества, которая давит колесами смертных; в переносном значении – неодолимая сила, идущая напролом.

(обратно)

107

Я жду тебя на мосту Искусств в полдень (фр.).

(обратно)

108

До завтра (фр.).

(обратно)

109

Паломничество (фр.).

(обратно)

110

Да. Вот в чем дело (фр.).

(обратно)

111

Он прекрасен, Нотр-Дам, верно? (фр.)

(обратно)

112

До скорой встречи (фр.).

(обратно)

113

Экскурсионные катера (фр.).

(обратно)

114

Канцтовары (фр.).

(обратно)

115

«Философия», «Архитектура», «Романы» (фр.).

(обратно)

116

Извините меня – у вас есть еще экземпляр этого романа? (фр.)

(обратно)

117

«Классика» (фр.).

(обратно)

118

«Хлеб и оливки», «Парикмахерская», «Вино» (фр.).

(обратно)

119

Это не туфли, а коровьи копыта! (фр.)

(обратно)

120

Да чтобы я хоть раз в жизни надела такую юбку! (фр.)

(обратно)

121

Тертая морковь (фр.).

(обратно)

122

Прекрати! Артюр! Хватит! (фр.)

(обратно)

123

Помочь вам с выбором? (фр.)

(обратно)

124

Подожди (фр.).

(обратно)

125

Можно? (фр.)

(обратно)

126

Неплохо. Неплохо, а? (фр.)

(обратно)

127

Фантастика! Вылитая Джейн Биркин, верно? (фр.)

(обратно)

128

«В лунном свете» (фр.).

(обратно)

129

Красное вино, пожалуйста (фр.).

(обратно)

130

Медок – вино из одноименной винодельческой зоны в регионе Бордо.

(обратно)

131

Он вам свинью подложил? (фр.)

(обратно)

132

Я ждала сорок пять минут… (фр.)

(обратно)

133

Могу я вам чем-нибудь помочь? (фр.)

(обратно)

134

Крем-фреш (фр.) – кисломолочный продукт, более густой и менее кислый, чем сметана.

(обратно)

135

Бабушка (фр.).

(обратно)

136

Помощник (фр.).

(обратно)

137

Мясо по-бургундски, котлеты в вине, кассуле (фр.).

(обратно)

138

«Луна над Бурбон-стрит» (англ.).

(обратно)

139

Хочешь потанцевать? (фр.)

(обратно)

140

Субботний вечер (фр.).

(обратно)

141

«Если ты кого-то любишь, освободи его» (англ.).

(обратно)

142

Рождество (фр.).

(обратно)

143

Нервный срыв (фр.).

(обратно)

144

Мне больно от… (фр.)

(обратно)

145

Его там не было (фр.).

(обратно)

146

Здесь: подонок! (фр.)

(обратно)

147

Чашечку кофе? (фр.)

(обратно)

148

Я пойду спать (фр.).

(обратно)

149

Спите спокойно (фр.).

(обратно)

150

Как дела? (фр.)

(обратно)

151

Да. Хорошо (фр.).

(обратно)

152

Мост Александра III, назван в честь российского императора.

(обратно)

153

Французский сэндвич с ветчиной и маслом.

(обратно)

154

Это правда (фр.).

(обратно)

155

Добрый вечер, Джулиет (фр.).

(обратно)

156

Работа помощницей по хозяйству (фр.).

(обратно)

157

«Маленькие плутишки» (фр.) – название десерта вроде йогурта, но на основе сырной культуры.

(обратно)

158

Стаканчик? (фр.)

(обратно)

159

Творог (фр.).

(обратно)

160

Заканчивайте! (фр.)

(обратно)

161

Крест. Это следующая улица после… (фр.)– улица была построена на территории садов, называвшихся Маленькие Поля (фр. Petits Champs). Рядом с одним из домов находился каменный крест.

(обратно)

162

Прошу прощения (фр.).

(обратно)

163

Что это такое? (фр.)

(обратно)

164

«Бертильон» – знаменитое кафе-мороженое, семейное предприятие.

(обратно)

165

Коктейльная вечеринка (фр.).

(обратно)

166

Крестики в конце писем и сообщений означают поцелуи.

(обратно)

167

Пословица, означающая, что не следует считать известным исход события, которое еще продолжается. Примерно как «Цыплят по осени считают», «Ничто не заканчивается раньше, чем оно закончится». Выражение берет начало в постановках опер Вагнера, где история нибелунгов завершалась длинной арией Брунгильды.

(обратно)

168

«Кьюэ» – британская постпанк-группа, созданная в 1978 году.

(обратно)

169

«Les Négresses Vertes» – французская музыкальная группа, название которой переводится как «Зеленые негритянки». Образовалась в Париже в 1987 году.

(обратно)

170

Анн Пигаль – французская певица и мультимедийный художник.

(обратно)

171

Робер Дуано (1912–1994) – французский мастер уличной фотографии. «Поцелуй…» (1950) принес ему всемирную известность и стал одним из символов романтического Парижа.

(обратно)

172

Оригинальная версия (фр.).

(обратно)

173

Хорошая идея! (фр.)

(обратно)

174

Воздушный змей! (фр.)

(обратно)

175

Это слишком сложно (фр.).

(обратно)

176

Мне позвонить Жану Луи? (фр.)

(обратно)

177

Может, позвонить какой-нибудь подруге? (фр.)

(обратно)

178

Я хочу спать (фр.).

(обратно)

179

Петух в вине (фр.).

(обратно)

180

Здесь: блестки (фр.).

(обратно)

181

Креп-сюзетт (фр.) – десерт из блинчиков в ароматном карамельно-апельсиновом соусе.

(обратно)

182

Заварное тесто (фр.).

(обратно)

183

«Э. Дехиллен» – старейший магазин посуды во Франции.

(обратно)

184

Джулия Чайлд (1912–2004) – американский шеф-повар французской кухни.

(обратно)

185

Булочки с изюмом (фр.).

(обратно)

186

Яйца «Мимоза» (фр.) – прованское блюдо, фаршированные яйца.

(обратно)

187

Креман из долины Луары (фр.) – вид игристого вина с меньшим содержанием углекислого газа, чем у шампанского. Креманы производятся не в регионе Шампань.

(обратно)

188

Дети? (фр.)

(обратно)

189

Ругательство.

(обратно)

190

Свежевыжатый лимонный сок с водой (фр.).

(обратно)

191

«Вот черт! Шикарно! Вот так улов!» (фр.)

(обратно)

192

Пекарня (фр.).

(обратно)

193

Фр. «Du Pain et des Idées» – пекарня, существующая с конца XIX века.

(обратно)

194

Я могу примерить? (фр.)

(обратно)

195

Недвижимость (фр.).

(обратно)

196

Мелоди Гардо – американская джазовая певица.

(обратно)

197

Имеется в виду «Airbnb» – площадка для краткосрочной аренды жилья по всему миру.

(обратно)

198

Извини (фр.).

(обратно)

199

Здесь: сосиски (фр.).

(обратно)

200

Слоуни, слоун-рейнджеры – британская молодежь среднего класса, приверженцы модного образа жизни. Название произошло от Слоун-сквер – площади на границе фешенебельных лондонских районов Белгравия и Челси.

(обратно)

201

Простите (фр.).

(обратно)

202

Доброе утро (фр.).

(обратно)

203

Конечно (фр.).

(обратно)

204

Идеально (фр.).

(обратно)

205

Прошу прощения (фр.).

(обратно)

206

Десять часов? Завтра? (фр.)

(обратно)

207

Бистрономический (фр.) – определение заведения, в котором высокая французская кухня сочетается с простотой и ценообразованием бистро.

(обратно)

208

Целую (фр.).

(обратно)

209

«Уэстфилд» – торговый центр в Лондоне.

(обратно)

210

Привет, Жан Луи (фр.).

(обратно)

211

Какое совпадение (фр.).

(обратно)

212

Остановите здесь, пожалуйста (фр.).

(обратно)

213

Здесь: повторить? (фр.)

(обратно)

214

Почему бы и нет? (фр.)

(обратно)

215

Бренди на основе ягод (фр.).

(обратно)

216

Ребрышки (фр.).

(обратно)

217

Овощное ассорти (фр.).

(обратно)

218

Жареный цыпленок (фр.).

(обратно)

219

Вот так? (фр.)

(обратно)

220

Ко мне (фр.).

(обратно)

221

Пятнадцать минут (фр.).

(обратно)

222

Туаль-де-жуи – общее название одноцветных принтов на ткани с изображением пейзажа. Традиционный французский узор первоначально производился в городе Жуи-ан-Жоза и изображал буколические сельские сцены.

(обратно)

223

Килим – тканый гладкий ковер-гобелен, традиционно производимый в Иране и других восточных странах, популярное в странах Запада покрытие для пола.

(обратно)

224

«Тридцать семь и два по утрам» – кинофильм 1986 года, снятый французским режиссером Жан-Жаком Бенексом по роману Филиппа Джиана.

(обратно)

225

Привет, парень! (фр.)

(обратно)

226

Похмелье? (фр.)

(обратно)

227

Аперитив (фр.).

(обратно)

228

Гужеры (фр.) – заварные булочки с сыром, традиционное блюдо из Бургундии.

(обратно)

229

«Я скучаю по тебе» (фр.).

(обратно)

230

Утиные грудки, бресские цыплята (фр.).

(обратно)

231

Рикар – аперитив, французский алкогольный напиток на основе аниса и лакрицы.

(обратно)

232

«Жизнь в розовом цвете» (фр.)– песня Луи Гульельми (Луиги), ставшая визитной карточкой французской певицы Эдит Пиаф, которая написала к ней слова.

(обратно)

233

Тажин – магрибское блюдо из мяса и овощей.

(обратно)

234

Дасти Миллер (1876–1950) – американский профессиональный бейсболист.

(обратно)

235

От англ. «French Lover» – «Французский любовник».

(обратно)

236

Ресторан «У двух вокзалов» (фр.).

(обратно)

237

Здесь: абсолютной внутренней уверенности (фр.).

(обратно)

238

Смелее (фр.).

(обратно)

239

Никогда (фр.).

(обратно)

240

Не за что (фр.).

(обратно)

241

Картофель дофинуа (фр.).

(обратно)

242

«Я ни о чем не жалею» (фр.).

(обратно)

Оглавление

Глава 1

Глава 2

Глава 3

Глава 4

Глава 5

Глава 6

Глава 7

Глава 8

Глава 9

Глава 10

Глава 11

Глава 12

Глава 13

Глава 14

Глава 15

Глава 16

Глава 17

Глава 18

Глава 19

Глава 20

Глава 21

Глава 22

Глава 23

Глава 24

Глава 25

Глава 26

Глава 27

Глава 28

Глава 29

Глава 30

Глава 31

Глава 32

Глава 33

Глава 34

Глава 35

Глава 36

Глава 37

Глава 38

Глава 39

Глава 40

Глава 41

Глава 42

Эпилог

Благодарности