Когти грифона и летающие змеи. Древние мифы, исторические диковинки и научные курьезы (fb2)

- Когти грифона и летающие змеи. Древние мифы, исторические диковинки и научные курьезы (пер. Виктория Владимировна Степанова) 11009K скачать: (fb2) - (epub) - (mobi) - Адриенна Мэйор

Адриенна Мэйор
Когти грифона и летающие змеи. Древние мифы, исторические диковинки и научные курьезы

Adrienne Mayor

FLYING SNAKES AND GRIFFIN CLAWS

And Other Classical Myths, Historical Oddities, and Scientific Curiosities

© Adrienne Mayor, 2022

© Степанова В. В., перевод на русский язык, 2024

© Издание на русском языке, оформление. ООО «Издательская Группа «Азбука-Аттикус», 2024

КоЛибри^®

* * *

Посвящается Сэмюэлю Мэйору Энджелу

Удиви меня!

Сергей Дягилев – Жану Кокто, 1912 г.

Введение. На пересечении мифа, истории и науки

На извилистом пути к званию специалиста по античному фольклору и истории древней науки меня всегда манили укромные уголки и пыльные закоулки истории, литературы и искусства. Диковинки, загадки, странности, причудливые «вырезанные эпизоды» заставляют мое сердце биться чаще. В античных мифах мне интереснее всего те места, где речь идет о сатирах, великанах, русалках, колдуньях, нимфах, морских чудовищах и амазонках. Меня пленяют рассказы о странных животных и миражах, занимательные и забавные истории, загадки и парадоксальные детали. Я обожаю копаться в фольклоре, мифах, легендах и старинных исторических документах, отыскивая следы приукрашенных воображением подлинных фактов, особенно из области естествознания. Всякий раз, когда мое внимание привлекает нечто необыкновенное или не упомянутое в других древних произведениях, я немедленно начинаю искать поясняющие сноски и комментарии. Если их нет или они неполные, я отмечаю это место и, как всякий детектив, расследующий нераскрытое старинное дело, завожу для него отдельную папку. Мои потрепанные зеленые и красные тома греческих и латинских текстов в лёбовском издании^[1] исписаны примечаниями и ощетиниваются стикерами с пометками. А мои папки – это буйные заросли случайных сведений, которые в один прекрасный день, может быть, принесут плоды в виде выявленных закономерностей – а может быть, и нет.

Такая работа часто напоминает одинокие скитания по тенистым местам, окутанным туманом, по тропам, где полно развилок и тупиковых ответвлений. Иногда здесь можно увидеть следы ног предыдущих исследователей, а иногда нет ни следов, ни огней, ни путевых указателей. Время от времени мозаика выгоревших пятен озаряется внезапным лучом солнечного света – и понимания. Такого рода пограничные территории лучше всего описывает средневековое слово «марка» (march), обозначающее окраину, границу, опушку леса и одновременно отпечаток, след. Марка – это граница или перекресток между областями, пустынная и малонаселенная пограничная зона вдали от официально признанного центра. На этих промежуточных землях действуют другие правила – а может быть, никаких правил и вовсе нет. В пограничной зоне на стыке мифа, науки и истории можно свободно исследовать, создавать опорные пункты, составлять собственные карты. Каждое из 50 эссе в этой подборке появилось в свое особое время и в особом месте. В каком-то смысле это вехи, по которым можно проследить траекторию моих размышлений о пересечениях древнего и современного фольклора, природы, истории и науки. Повторяющиеся темы, люди и места соединены перекрестными ссылками. Некоторые главы в книге совершенно новые, другие появились из коротких, длиной в один абзац, заметок для великолепного сайта Wonders and Marvels, посвященного истории науки и активно обновлявшегося до 2017 года. Отдельные главы посвящены заинтересовавшим меня темам, которых я лишь коротко коснулась в своих предыдущих книгах и решила глубже исследовать здесь. Есть также существенно переработанные, дополненные и обновленные версии статей, выходивших в различных периодических изданиях, в том числе Military History Quarterly, Archaeology, Sea Frontiers, London Review of Books и Sports Afield. С учетом того, что в этой книге собраны работы разных периодов, публиковавшиеся в течение почти трех десятков лет и предназначенные для изданий самой разной направленности, неудивительно, что круг ее тем можно назвать эклектичным и даже эксцентричным. Например, я догадываюсь, что глава 30, посвященная извечной связи бокалов для вина с женской грудью в высокой и низкой культуре и первоначально опубликованная под названием «Упоительные сосуды», может вызвать у читателей вполне оправданное возмущение. Вместе с тем она наглядно свидетельствует о том, что некоторые широко распространенные в древности взгляды и представления продолжали существовать и в конце ХХ века, – а также о том, насколько изменилась ситуация после 1994 года.

Как раз в этом году я узнала от моего друга, художника-татуировщика Phoenix & Arabeth, что копии моей статьи о грифонах из журнала Archeology лежат во всех тату-салонах от Ванкувера до Сан-Диего, а изображения зверей в скифском стиле вызывают у ценителей татуировок самый живой интерес. Татуировки тогда начали входить в моду, но еще не успели стать повсеместным явлением, и мне пришлось немало потрудиться, чтобы убедить Питера Янга, консервативного главного редактора Archeology, что тема татуировок в Античности вполне подходит для журнальной публикации. Мы подружились в 1994 году после того, как он взял в печать мои заметки о грифонах и несколько других статей. В 1999 году Питер наконец согласился опубликовать мою статью о татуировках под названием «Люди в картинках» (глава 44). Но вместо того, чтобы проиллюстрировать ее подготовленной мною подборкой прекрасных варварских татуировок, любовно и в подробностях изображенных на древнегреческих вазах, редакторы сопроводили статью невзрачными и неумелыми набросками современного художника. Я редко затаиваю обиды, но так и не простила Archeology необъяснимого отказа проиллюстрировать текст изображениями подлинных древних татуировок и больше не отправила в этот журнал ни одной статьи. В 2011 году Питер оставил свой пост. Главным редактором стал Джарет Лобел, работавший в Archeology с 1999 года. В 2013 году справедливость наконец восторжествовала: в Archeology вышла статья «Древние татуировки», написанная Джаретом Лобелом в соавторстве с заместителем редактора Эриком Пауэлом и щедро проиллюстрированная цветными фотографиями с примерами древних татуировок на греческих вазах и других артефактах.

Некоторые главы в книге имеют довольно личный характер – как, например, мое теперь уже кажущееся довольно неловким воображаемое письмо к известному палеонтологу (глава 14). Смешанные эмоции вызывают и воспоминания о том, как мы держали хорьков (см. главу 12): о чем только мы думали, когда навязывали соседство этих животных добрым жителям Принстона? Глава 40 «Вся правда о Древнем Карфагене» представляет собой ностальгическое возвращение к скандальному роману Гюстава Флобера «Саламбо» (1862). Перелистывая сейчас этот роман, я с изумлением осознала, что сенсационные видения Флобера, впервые прочитанные мною в 14 лет, и познакомили меня с древней историей. Пожалуй, это многое объясняет.

Некоторые главы пробуждают чудесные воспоминания. Собирая для журнала The Athenian материалы о поездках богатых образованных путешественников XVIII века в Грецию, я обнаружила, что могу отчасти прикоснуться к их опыту. В 1980-х годах мы с моим компаньоном Джошем (историк и политолог Джозайя Обер, ныне мой муж) путешествовали пешком по остаткам древних дорог, ведущих к монументальным каменным крепостям, которые были построены после Пелопоннесской войны. (Джош писал о ней диссертацию.) Мы ночевали под звездами на палубах паромов и в разрушенных башнях без крыш в окружении неподвластных времени греческих пейзажей. Однажды летом, пройдя много миль по опаленной сухим жаром извилистой горной дороге, в сумерках мы наконец добрались до уединенных грозных руин крепости Панактон. Последнюю часть пути нам помогла одолеть семья цыган. Мы ехали в кузове их грузовика вместе с собаками, чьи ошейники были щедро украшены золотом и серебром. С наступлением ночи цыганская семья высадила нас у подножия скалы в дикой глухомани, покачивая головами над причудами иностранцев.

Мы взобрались по каменистому склону и с восторгом оглядели нависающие стены из огромных известняковых плит, которые предстояло измерить и зарисовать следующим утром. Ужин был вполне спартанским: один помидор, луковица, выпавшая из проезжавшего мимо фермерского грузовика, и горсть миндаля, собранного у дороги и расколотого с помощью камня. Сметя в сторону сухой козий навоз, мы устроились на ночлег на плоской скальной плите. Незадолго до рассвета нас разбудила симфония из перезвона колокольчиков и звучного пускания ветров: на нас набрело стадо коз. Я никогда не забуду, как открыла глаза и увидела темные силуэты любопытных коз и их озадаченного пастуха, стоявшего над нами. Потом мы наблюдали великолепный восход солнца над заливом Сароникос далеко внизу, и Джош с пастухом раскуривали одну трубку на двоих.

В другой раз мы ночевали в одной из башен древней крепости в Мессене на юге Греции. В небе стояла полная луна, а в бойнице над нами сидела сова Афины^[2]. На следующее утро воздух был полон жужжания пчел, кувыркавшихся над полем анемонов и цикламенов. Когда мы поднялись, проходивший мимо пастух предложил нам свежего молока из своего бидона. Удивительно осознавать, что точно такие же маленькие приключения могли происходить с теми, кто отправлялся в большое путешествие по Греции во времена Османской империи.

В 1979–1980 годах я жила в Афинах, а в течение следующих десяти лет приезжала туда на лето, чтобы помочь Джошу с топографическими съемками древних дорог и башен. В это время я провела немало счастливых часов за чтением и зарисовками в библиотеке Американской школы классических исследований. Меня очаровывали описания огромных костей странной формы, которые древние авторы приписывали великанам или чудовищам. Мне пришло в голову, что в этих текстах, возможно, зафиксированы открытия окаменелых останков крупных позвоночных, если таковые существовали в Греции. От уважаемого археолога Юджина Вандерпула я узнала, что в XIX веке недалеко от Афин в Пикерми проходили палеонтологические раскопки. Вандерпул доброжелательно предположил, что мои интуитивные догадки заслуживают дальнейшей проработки, поэтому я начала глубже изучать вопрос, пытаясь понять, могли ли замеченные древними греками и римлянами останки вымерших видов сыграть какую-то роль в их представлениях о некоторых сказочных существах. То, что я обнаружила, заставило меня снова и снова обращаться к специалистам по Античности и археологам, пытаясь убедить их, что это стоящая гипотеза и кто-то должен заняться ее изучением. В конце концов я поняла, что собирать разрозненные свидетельства древней литературы и искусства и сопоставлять их с данными истории, археологии и палеонтологии в попытке убедительно обосновать связь между античными сообщениями и окаменелостями придется именно мне. Исследование продвигалось медленно, то застревая в библиотечных дебрях, то замирая в ожидании ответа на письма, отпечатанные на машинке и отправленные по почте (все это происходило задолго до появления интернета и электронной почты).

Тем временем я продолжала зарабатывать на жизнь ремеслом внештатного редактора. Сначала я занималась медицинскими учебниками, но затем переключилась на редактуру литературоведческих, научных и исторических рукописей для десятка профессиональных и университетских издательств. До публикации первой книги в 2000 году я считала себя не столько писательницей, сколько художницей. Мои гравюры на мифологические сюжеты продавались в галереях Вашингтона, округ Колумбия, Итаки (Нью-Йорк) и Бозмана (Монтана). В этой антологии представлены некоторые мои оригинальные иллюстрации к статьям для англоязычного греческого журнала The Athenian.

Моей первой публикацией в The Athenian стала вышедшая в октябре 1983 года статья «Колоссальные окаменелости» (здесь 13-я глава). Я отпечатала текст на старой механической пишущей машинке Corona в Американской школе классических исследований и нарисовала иллюстрации тончайшим рапидографом Rotring, который использовала для картографических работ и археологических зарисовок крепостей, керамики и монет. Во второй части «Колоссальных окаменелостей», опубликованной в The Athenian в феврале 1984 года, я приводила сообщения древнегреческих источников о находках гигантских костей в окрестностях Эгейского моря. Эти иллюстрированные статьи подвели промежуточный итог моего погружения в тему «палеокриптозоологии» – так я сама изначально называла свои попытки идентифицировать неизвестных существ, встречавшихся в древнегреческой литературе и искусстве. В дальнейшем я продолжила изучать найденные древними греками и римлянами окаменелости и попытки их интерпретации – предварительные публикации на эту тему есть, в частности, в журналах Cryptozoology (1989, 1991), Folklore (1993), Archeology (1994) и Oxford Journal of Archeology (2000). Плодом этой работы стала 1-я глава моей книги «Первые охотники за ископаемыми» (The First Fossil Hunters: Dinosaurs, Mammoths, and Myth in Greek and Roman Times, 2000).

Меня особенно занимали грифоны – древние криптиды, неизвестные науке существа с четырьмя лапами и клювом. Каждое лето в библиотеке Американской школы классических исследований я просматривала множество древних изображений четвероногих животных с птичьими головами из Египта, Месопотамии, Греции, Скифии и с Крита. Однако письменные сообщения о грифонах встречались только в греческих и латинских текстах, начиная с фрагментов утраченного эпоса Аристея (VII в. до н. э.) и заканчивая произведениями римского историка и натуралиста Элиана (III в.)^[3]. По времени с текстами совпадало множество произведений искусства, изображавших грифонов именно так, как их описывали древние авторы. При этом грифоны не упоминались ни в одном известном греческом мифе – их, очевидно, считали реальными животными, обитавшими в восточных землях. Что же стояло за десятью веками систематических описаний и художественных изображений? Я могла вспомнить только одно ныне существующее четвероногое животное с клювом – черепаху. Но вместе с тем мне пришло в голову, что четыре ноги и клюв также были у некоторых вымерших динозавров.

Мои навязчивые мысли о том, какую роль сыграли окаменелые останки динозавров в формировании визуальных представлений о грифонах в Древней Греции и Риме, начали утомлять моих близких. Наконец Джош посоветовал мне вместо того, чтобы постоянно говорить об этом, записать все соображения и отправить это письмо какому-нибудь палеонтологу. Поскольку я незадолго до этого обосновалась в Монтане, выбор пал на куратора нового Музея Скалистых гор в Бозмане, Джека Хорнера, который прославился как человек, впервые обнаруживший яйца динозавров, и стал прообразом палеонтолога из фильма «Парк юрского периода» (1993).

Я так и не отправила Джеку Хорнеру свое взволнованное спонтанное письмо, написанное в 1989 году и озаглавленное «Охота на грифонов» (здесь оно представлено в 14-й главе). Но несколько лет спустя мы все же встретились благодаря моему другу Крису Эллингсену, который работал у Хорнера научным иллюстратором. Я показала ему изображения грифонов на древнегреческих вазах и сравнила их с самым известным динозавром с клювом в Монтане – трицератопсом Мортом, символом Музея Скалистых гор. Хорнер кивнул, а затем указал на мою очевидную ошибку – как оказалось, я была абсолютно не права, полагая, будто трицератопсы когда-либо жили в Старом Свете. Но он все же не исключил того, что динозавры могут быть как-то замешаны в этом деле, и предложил мне развивать гипотезу. Когда я выходила из его кабинета, Хорнер заметил Крису: «Она ни черта не смыслит в палеонтологии. Но возможно, в этом и правда что-то есть». Это побудило меня впредь тщательнее выполнять домашнюю работу, прежде чем пытаться объяснять ученым свои идеи.

Разумеется, не все загадки, оставившие отпечаток в мифах, фольклоре и других плодах коллективного творчества на протяжении веков, поддаются научному объяснению или историческому разбору. Учитывая, как много данных за тысячи лет оказалось искажено или утеряно, исследователи время от времени неизбежно будут забредать в тупики истории, – тем вероятнее, чем дальше во времени и пространстве они находятся от предмета своего исследования. Я постоянно вспоминаю парадокс Франца Кафки: «Легенда – это попытка объяснить необъяснимое. Возникнув на основе истины, она неизбежно заканчивается необъяснимым» («Спасение начнется в свое время», 1917–1924). Некоторые главы этой книги – например, «Летающие змеи Аравии» (1), «Когти грифона и рог единорога» (4), «Маленькая птичка с ядовитым пометом» (7) и «Кювье и нога мамонта» (18) – наглядно показывают, что иногда найти однозначный ответ на вопрос просто невозможно.

Собранные здесь статьи представляют собой выжимку из ряда довольно обширных исследований. Многие из них написаны для широкой аудитории и не содержат ссылок, хотя в примечаниях в конце книги указаны античные источники и рекомендации для дальнейшего чтения. Как большая любительница сносок и цитат, я горячо сочувствую читателям, страдающим от их отсутствия. Страстным поклонникам сносок рекомендую обратиться к моим книгам и научным публикациям, где они найдут множество ссылок на источники и обширную библиографию. А пока, я надеюсь, вам доставит удовольствие моя коллекция сувениров из пограничных пространств – этих удивительных мест, куда людей неизменно влечет азарт охотника за чудесами и природное любопытство.

Животные: сказочные, настоящие, вымершие

1. Летающие змеи Аравии

Мой любимый античный автор – Геродот, любознательный и неутомимый греческий историк из Галикарнаса, в то время находившегося под властью персов (сегодня это город Бодрум в Турции). Геродот путешествовал по экзотическим странам, осматривал достопримечательности и расспрашивал людей, не говоривших по-гречески, об их истории и обычаях. Его «История», написанная около 460 года до н. э., совершенно очаровала греков. В ней Геродот сообщал о том, что видел сам, и о том, что ему рассказывали местные жители, порой приводил противоречивые сведения, но воздерживался от оценок, оставляя судить об их правдивости своим читателям.

Во время путешествия по Египту, где Геродот осматривал знаменитые достопримечательности и чудеса и при всякой возможности беседовал с жрецами и своими проводниками, его крайне заинтересовали слухи о крылатых змеях. «Есть в Аравии местность, расположенная примерно около города Буто. Туда я ездил, чтобы разузнать о крылатых змеях», – писал он^[4].

Крылатые змеи, как выяснил Геродот, обитали в Аравии под ладанными деревьями (Boswellia). В древности Аравией называли всю область, простирающуюся от Северо-Восточного Египта через Синайский полуостров и Аравию до пустыни Негев. Ароматические деревья и кустарники росли в суровых, засушливых низинах на известняковой почве. Ценная смола этих деревьев шла на изготовление духов и благовоний. Собирая ее, арабы (так рассказали Геродоту) жгли стиракс, чтобы отогнать змей. Под стираксом, вероятно, подразумевалась душистая смола деревьев Liquidambar orientalis или L. officinalis, которую в древности использовали для ароматических курений и как средство от насекомых.

Что касается летающих змей, живущих под ладанными деревьями, они, по словам проводников Геродота, были небольшими и с пестрыми отметинами. Телом они напоминали водяную змею, но имели перепонки, похожие на крылья летучей мыши.

Далее, рассказывая о трудностях добычи драгоценных пряностей в Аравии, Геродот описывает метод получения кассии – еще одного ароматического вещества, из которого изготавливали благовония. Что именно он называет кассией, неизвестно, но, по-видимому, ее добывали из корней ириса разноцветного, и она была чем-то сродни ароматному порошку корня ириса (rhizoma iridis). Кассия, по словам Геродота, росла вокруг мелкого озера, и собирать ее мешали какие-то небольшие, но свирепые крылатые существа. Чтобы защититься от их нападений, сборщики кассии облачались в толстые панцири из бычьей шкуры. Эти существа напоминали маленьких летучих мышей, пищали, как летучие мыши, и налетали на людей, целясь им в глаза. Я упоминаю об этом, поскольку Геродот, как мы видели выше, сравнивал с летучими мышами и тех крылатых существ, которые обитали рядом с ладанными деревьями.

Провожатые Геродота рассказали ему, что летающие змеи стали бы подлинным бичом человечества, если бы не два обстоятельства. Во-первых, типичное для их репродуктивной жизни насилие гарантировало отсутствие роста популяции. Мало того что самка убивала самца после совокупления, прокусывая ему шею, – она к тому же не откладывала яйца, как другие змеи, а производила на свет живых детенышей, и эти детеныши были настолько свирепы, что выгрызали себе путь из утробы матери, убивая таким образом свою родительницу. Некоторые современные комментаторы предполагают, что поводом для появления этой странной детали послужили замеченные людьми сброшенные шкурки змей и панцири крупных насекомых, таких как саранча. Примечательно, что скорпионы действительно производят на свет живых детенышей, и кроме того, существуют отдельные сообщения о сексуальном каннибализме и матрифагии у скорпионов, когда детеныши убивают и поедают мать. Более того, в Египте и Аравии есть как минимум три вида живородящих змей: ошейниковые, или плюющиеся, кобры, водяные змеи и песчаные удавы. Эмбрионы скорпионов и змей развиваются в яйцах, но вылупляются внутри тела матери и выходят наружу живыми. Этот необычный факт, возможно, породил представление о том, как детеныши «выгрызают» себе путь наружу.

Во-вторых, ограничению численности летающих змей способствовал один конкретный хищник. Ранней весной, когда крылатые змеи мигрируют из Аравии в Египет, им нужно преодолеть горный перевал и достичь широкой долины. Но на выходе из узкого горного прохода их пожирают «птицы ибисы». Об ибисе Геродот пишет: «Он совершенно черный, ноги как у журавля, с сильно загнутым клювом, величиной с птицу крек». Если бы мы только знали, какой была эта птица крек! Зоологи предположили, что это какая-то болотная птица, возможно, ходулочник (Himantopus hisantopus, Himantopus rufipes), коростель (Crex crex) или шилоклювка (Recurvirostra avosetta).

К счастью, мы можем сделать достаточно обоснованные предположения об идентичности этой змееядной птицы. И Геродот, и натуралист Элиан (III в. н. э.) особо отмечали, что черные ибисы пожирают «летающих змей». Гай Юлий Солин (также III в. н. э.) указывает, что черные ибисы обитают в окрестностях Пелусия. Известно, что черный ибис-каравайка (Plegadis falcinellus) в древности часто встречался в районах соляных долин, мелких озер и болот между Египтом и Синайским полуостровом. Сейчас этот регион выглядит не так, как в древности, – он разделен пополам Суэцким каналом и прилегающим к нему Большим Горьким озером. Стаи перелетных караваек питались стрекозами и другими летающими насекомыми, а также мелкими змеями. Еще одним вероятным прототипом интересующей нас птицы может считаться почти вымерший лесной ибис-вальдрапп (Geronticus eremita), или северный лысый ибис. Эти мигрирующие черные пустынные ибисы когда-то были широко распространены в Северной Африке и на Ближнем Востоке – в отличие от сородичей, предпочитавших водные и болотные угодья, они устраивали гнезда и размножались на засушливых скалистых уступах в пустынях. Черные ибисы также едят насекомых и рептилий, в том числе змей. Черные ибисы у Геродота и Элиана, очевидно, соотносятся с вполне достоверными, реально существовавшими представителями местной фауны. Это позволяет предположить, что «крылатые змеи» тоже были какими-то реальными существами, ошибочно принятыми за летающих пресмыкающихся.

Чтобы побольше узнать о летающих змеях, Геродот отправился в окрестности Буто на северо-востоке Египта. Где-то там его привели к узкому горному перевалу, который выводил в широкую долину, примыкающую к Египетской равнине. Здесь проводники показали ему бесчисленные груды скелетов и хребтов. Не называя конкретных размеров, Геродот отметил, что скелеты были большими, средними и маленькими. Хотя сам Геродот этого не утверждает, по словам его провожатых, это были останки летающих змей, убитых стаями ибисов во время миграции из Аравии в Египет.

Этот отрывок – один из самых загадочных у Геродота. Антиковеды, натуралисты и зоологи долго ломали головы над тем, что же видел Геродот. Где именно находилась узкая долина с грудами костей? И кости каких существ там лежали?

По крайней мере, мы можем точно установить, откуда Геродот направился к перевалу. Буто (современный Тель-эль-Фарейн, Холм фараонов) в древности был крупным городом на южном берегу мелкого солончакового озера Бутик, примерно в 96 километрах к востоку от Александрии^[5], недалеко от края Аравийской пустыни на Синайском полуострове. Сегодняшняя лагуна Буруллус – все, что осталось от озера Бутик. В древности словом «Буто» также называли более обширную область вокруг одноименного города. В древнеримскую эпоху Буто был оккупирован. Сейчас руины города и королевского дворца, осколки керамики, статуй и других артефактов лежат на берегах высохшего озера.

Перевал с грудами костей, который показали Геродоту, находился к востоку или юго-востоку от Буто. Некоторые современные комментаторы полагают, что этот узкий проход, выходящий в долину, лежал на пути к Эль-Кантаре между озером Манзала и каналом Аббасия (1863), к югу от Тель-эль-Дефенны. В этом есть разумное зерно: в древности по побережью действительно проходила дорога (via maris)^[6], известная как Путь Гора, ведущая из Таниса в Эль-Кантару и в Газу. Она пересекала песчаные гряды, прорезанные прибрежными лагунами, и шла через солончаки и пустыню. В древности это был основной маршрут передвижения армий и путешественников, направлявшихся из Египта на Ближний Восток и обратно.

Стоит отметить, что до Геродота о летающих змеях Аравии упоминают еще два более ранних источника – Библия и ассирийские летописи. В Ветхом Завете пророк Исаия, живший в VIII веке до н. э., называет пустыню опасным местом, где обитают львы, гадюки и летающие змеи. В 671 году до н. э. ассирийский царь Асархаддон отправился завоевывать Египет (хроники его военного похода обнаружены на фрагментах глиняных табличек из Ниневии) и во время перехода через Негев и Аравийскую пустыню отмечал характерные природные особенности неприветливой окружающей местности. Вместо прибрежного Пути Гора Асархаддон выбрал древний Путь ладана и специй, тянувшийся от Рафаха близ Газы на юг до Мехтеш-Рамона в пустыне Негев, а затем на запад через Аравию. В одном из этих мест, по словам Асархаддона, они видели «желтых змей, расправляющих крылья».

Что это могли быть за существа?

Некоторые исследователи предполагали, что на Синае, возможно, существовала ныне вымершая популяция ящериц-парашютистов, или скользящих по воздуху змей. Это наиболее распространенный и вместе с тем наименее правдоподобный вариант ответа на данную зоологическую загадку. Змея из Юго-Восточной Азии (Chrysopelea) скользит по воздуху, отправляясь в подобие полета, но ареал обитания этой «летающей» змеи ограничен западом Индии. Ящерица-парашютист Draco volans (обыкновенный летучий дракон) имеет удлиненные ложные ребра с перепонками, напоминающими крылья летучих мышей, что позволяет ей скользить по воздуху, но и она обитает исключительно в Юго-Восточной Азии. Скорее всего, именно это имеет в виду Страбон в I веке до н. э., описывая среди животных Индии «рептилий с перепончатыми крыльями, как у летучих мышей». Учитывая, что ящерицы-парашютисты и скользящие по воздуху змеи живут в тропических лесах, перемещаются по воздуху от дерева к дереву и не образуют стаи, их можно исключить из числа вероятных прототипов крылатых змей Аравии.

Район дельты Нила в Египте и Аравия. Карта Мишель Энджел.

Возможно, несколько ближе к истине нас может подвести сравнение с летучими мышами. Геродот уподоблял летающих существ, обитающих около ладанных деревьев и в зарослях кассии, летучим мышам. Белобрюхий стрелоух (Otonycteris hemprichii) – небольшой вид из семейства Vespertilionidae (обыкновенные летучие мыши) – населяет чрезвычайно засушливые, жаркие, бесплодные пустыни и кустарниковые зоны Аравии и пустыни Негев (ныне юг Израиля). Он имеет серо-белую окраску, размер около 5–7 сантиметров и питается живущими на земле ядовитыми скорпионами и пауками. Эти крошечные летучие мыши обитают в расщелинах скал. Их полет описывают как неуклюжий, медленный и «ныряющий». Ибисы питаются насекомыми и мелкими млекопитающими и вполне могут нападать на летучих мышей, охотящихся на земле. Есть также сообщения о том, что в некоторых регионах птицы и летучие мыши конкурируют за одинаковую добычу. Могло ли случиться так, что неверно понятое описание белобрюхих стрелоухов положило начало историям о маленьких змеях с крыльями летучих мышей и пестрыми отметинами?

Важную подсказку нам дает само место действия, Буто. Геродот сообщает, что в Буто находился знаменитый храм и оракул крылатой богини-кобры Уаджит. Уаджит была известна грекам под именем Буто, а во времена Геродота этот регион назывался «земля Уаджит, или Буто». Египтяне называли храм в Буто Пер-Уаджит, «дом Уаджит». Что особенно примечательно, символом Уаджит была кобра, обычно изображаемая с крыльями. Фигурка крылатой кобры – урей – венчала короны египетских богов и правителей. В египетских гробницах найдено множество потрясающих золотых ожерелий и других артефактов с изображением крылатых кобр. Кроме того, этот мотив нередко встречается на картинах, рельефах, амулетах и в орнаментах. Повсеместно распространенные в Древнем Египте рисунки крылатых змей, должно быть, производили впечатление на чужестранцев. Думаю, можно вполне уверенно предположить, что Геродот отправился в Буто за сведениями о летающих змеях именно потому, что этот регион считали священным местом обитания крылатой богини-кобры.

Вверху слева: крылатая змея, символ богини Уаджит. Золотое ожерелье из гробницы Тутанхамона. XVIII династия, Новое царство, Египет, 1332–1323 гг. до н. э. Вверху справа: четырехкрылая змея, саркофаг Сети I. XIX династия, 1370 г. до н. э. Музей Соуна, Лондон. Внизу: типичная крылатая кобра-урей, символ Уаджит.

Рисунки Мишель Энджел

Урей – изображение поднявшейся на хвост кобры с дву мя, иногда четырьмя крыльями – пользовался в Египте большой популярностью. Но этот мотив также встречается в бронзовом веке на Ближнем Востоке. Изображения змей с четырьмя крыльями нередко находят на печатях VIII века до н. э. из Иудеи. Принимая оборонительную позу, кобры раздвигают шейные ребра, что, возможно, и породило идею о крыльях. Герпетологи отмечают, что обитающая в Египте и Аравии рогатая гадюка (Cerastes cerastes) при нападении иногда подбрасывает себя в воздух. Страбон также упоминал, что темно-красные ядовитые змеи (идентифицированные как песчаные или пестрые эфы и обитающие в Южной Аравии, где добывают ладан) при нападении могут довольно высоко подпрыгивать над землей. Возможно, именно такое поведение дало начало рассказам о «перемещающихся по воздуху» змеях. Несложно представить, каким образом египетские и ближневосточные изображения кобр с крыльями, соединившись с вполне реальной опасностью, которую представляли смертоносные змеи, могли породить представления о «летающих змеях».

Как уже отмечалось, змеи и скорпионы Аравийской пустыни рождают живых детенышей, и это соответствует некоторым подробностям, встречающимся у Геродота. Могли ли скорпионы сыграть какую-то роль в формировании образа маленьких летающих змей? Скорпионы не летают, но многие античные авторы неоднократно сообщают о крылатых разновидностях скорпионов, кроме того, изображения крылатых скорпионов есть на некоторых древних артефактах. Плиний в «Естественной истории» разъясняет эту ошибку. По его словам, способность скорпионов к полету объясняется исключительно силой пустынных ветров – когда порыв ветра поднимает скорпиона в воздух, членистоногое вытягивает лапки, из-за чего создается впечатление, будто у него есть крылья. Рой скорпионов, уносимых ветром во время пыльной бури, легко принять за летающих змей. И некоторые ибисы охотятся на скорпионов.

Еще одно возможное объяснение заключается в том, что существа, которых Геродот называет маленькими летающими змеями, на самом деле были какими-то ширококрылыми насекомыми, наподобие стрекоз или саранчи, с длинным туловищем и двумя парами перепончатых крыльев (это совпадает с силуэтом некоторых египетских уреев и изображениями на иудейских печатях). В эту версию хорошо укладывается описание повадок и звуков, издаваемых теми летающими существами, которые часто наведывались в приозерные заросли кассии. В основе истории Геродота о летающих змеях вполне могли лежать искаженные или преувеличенные местные предания, порожденные слухами или наблюдениями за крупными стаями летающих насекомых. Время от времени через Синай действительно мигрируют обширные полчища пустынной саранчи (Schistocerca gregaria), которые становятся добычей птиц, особенно стай ибисов. Летающая саранча имеет длину чуть более 5 сантиметров, но во время миграции эти насекомые объединяются в огромные тучи, покрывающие сотни километров.

Несколько других древних авторов, писавших спустя столетия после Геродота, также говорят об обитающих в этом регионе «летающих змеях», которых пожирают ибисы, – при этом из их сообщений складывается убедительное впечатление, что они пишут о нашествиях саранчи. Так, Цицерон в I веке до н. э. упоминает, что ибисы убивают и поедают крылатых змей (anguis), прилетающих вместе с облаками, которые ливийский ветер несет из африканской пустыни в сторону Египта. Иудейский историк I века до н. э. Иосиф Флавий пересказывает апокрифическую историю о том, как Моисей отгонял змей с помощью ибисов. Далее Флавий вслед за Геродотом замечает, что некоторые египетские змеи умеют летать. Другой автор, Помпоний Мела, в I веке сообщает, что ибисы поедают крылатых ядовитых змей из аравийских болот. В III веке Элиан пишет, что черные ибисы не позволяют крылатым змеям (opheis) проникнуть в Египет. Примерно в то же время Гай Юлий Солин заявляет, что черные и белые ибисы пожирают стаи ядовитых крылатых змей (anguium) из болот Аравии. Наконец, Аммиан Марцеллин в IV веке утверждает, что, когда стаи ядовитых крылатых змей (anguium) мигрируют из болот Аравии, ибисы набрасываются на них в воздухе и поедают. Все эти сообщения подтверждают, что ибисы охотились на периодически появляющиеся стаи маленьких летающих существ, которые вели себя как мигрирующие насекомые.

Что можно сказать о грудах костей и хребтов, которые видел Геродот? Ни один другой автор не упоминает в контексте летающих змей о необычных костях в Северном Египте или Аравии. В Египте действительно имеются богатые залежи окаменелых останков динозавров и доисторических млекопитающих. Флегон из Траллеса во II веке дал первое описание этих замечательных окаменелостей, залегающих в Вади-эн-Натрун на месте высохших содовых озер примерно в 96 километрах к югу от Александрии. Илистая дельта Нила лежит на плейстоценовом фундаменте, поэтому в некоторых областях в процессе эрозии окаменелости действительно выступают на поверхность. Однако это довольно далеко от того места к востоку от Буто, о котором говорил Геродот.

В 2007 году ассириолог Карен Раднер поддержала мое предположение, вкратце высказанное в книге «Первые охотники за ископаемыми» (2000), о том, что Геродот мог видеть именно древние окаменелости. Она предположила, что на мысль о существовании крылатых змей Асархаддона и Геродота навели богатые залежи ископаемых останков (в частности, удлиненные хребты доисторических рептилий и амфибий) в Махтеш-Рамоне в пустыне Негев между Беэр-Шевой и Эйлатом. В скалах эродированного кратера Махтеш-Рамон, крупнейшей в мире круглой долины, образованной размывом, можно наблюдать огромное множество окаменелостей. Словом «вади» называли дорожные станции на пути ладана и специй между Южной Аравией и Газой. Гипотеза Раднер заслуживает внимания. Это место совпадает с маршрутом военного похода Асархаддона через Негев в Египет, и, возможно, именно здесь он видел «желтых змей, расправляющих крылья». Однако уникальный рельеф в центре Палестины находится примерно на 650 километров восточнее Буто, куда отправился Геродот в попытке больше узнать о летающих змеях. И Геродот пишет, что собственными глазами видел груды костей. При всей заманчивости предположения Раднер с точки зрения географии, к сожалению, маловероятно, что Геродот преодолел суровую Аравийскую пустыню и Негев, а затем вернулся обратно.

Обратите внимание: в поисках новых сведений о летающих змеях Геродот ни разу не видел живых экземпляров – только груды разрозненных костей и хребтов разного размера. Мы можем предположить следующий сценарий. Возможно, египетские и арабские источники иносказательно называли «летающими змеями» стаи летучих мышей, поднятых ветром в воздух скорпионов или полчища саранчи. Но при пересказе или переводе это иносказание в древности могло быть понято буквально. Когда Геродот задал своим египетским провожатым вопрос об этих существах, они привели его посмотреть на загадочные залежи костей, подразумевая, что они как-то связаны с крылатыми змеями. Разрозненные кости могли быть окаменелыми останками неизвестных вымерших животных, наподобие тех, которые усеивают Вади-эн-Натрун и Махтеш-Рамон. Еще один вариант – возможно, Геродот видел скелетные останки современных ему птиц или животных, которые годами сохранялись в пустынном климате благодаря минералам, таким как натрон, выступающий на поверхность по краям солончаков, ныне уничтоженных Суэцким каналом.

При отсутствии каких-либо дополнительных сведений идентичность крылатых змей Древней Аравии остается для нас загадкой, дразнящей воображение. Но представляется достаточно возможным, что идея о летающих змеях возникла на основе рассказов о мелких летучих мышах, скорпионах и/или мигрирующей саранче и их природных особенностях. Вероятно, в дальнейшем рассказы обросли фантастическими подробностями и превратились в небылицы, которые охотно распространяли аравийские торговцы пряностями, чтобы отпугнуть лишних желающих заработать на добыче дорогостоящих ароматических веществ. (Подробнее о древней парфюмерии см. в главах 21 и 50.) Преувеличенные или искаженные истории о малоизвестных обитателях пустыни и байки торговцев соединились с вполне реальным фактом существования в Египте и Аравии опасных змей, и на все это наложился широко распространенный изобразительный мотив крылатой кобры, посвященной богине Уаджит, встречающийся в ювелирных украшениях, предметах искусства и коронах фараонов. Груды необычных костей, которые показывали Геродоту и другим чужестранцам, должны были служить наглядным подтверждением историй о причудливой фауне региона. Геродот полагал, что слухи о летающих змеях заслуживают более внимательного изучения. Однако он умалчивает о том, насколько достоверными считал предъявленные доказательства.

2. Чудовища и русалки Средиземного моря

Тритоны и морские жители

«Вид тритона всегда изумляет, – писал Павсаний, – но этот на самом деле заставит вас ахнуть!» Увлеченный путешественник, живший во II веке и собиравший легенды обо всех знаменитых местах Древнего мира, Павсаний однажды увидел в Риме чучело морского жителя – тритона. Но он обнаружил, что греческий тритон, выставленный в Танагре в Беотии, выглядит намного крупнее и внушительнее. Гладкие волосы существа цветом напоминали «лягушек в стоячем пруду», а его тело было покрыто мелкой чешуей. За ушами виднелись жабры, а широкий рот был полон больших острых зубов. Павсаний также описывает зеленовато-серые глаза морского обитателя, его ногти, напоминающие ракушки, почти человеческий нос и чешуйчатый дельфиний хвост.

По свидетельству древних беотийцев, именно этот тритон угрожал купавшимся в море женщинам и даже нападал на суда, плававшие вдоль берега. В конце концов люди заманили его в ловушку, оставив на берегу приманку – большой кувшин вина. Когда опьяневший тритон крепко заснул, жители деревни убили его, а после решили сохранить для потомков в уксусном растворе. Примерно через сто лет после Павсания греческий специалист по морским чудовищам по имени Дамострат изучил тритона из Танагры.

Даже через тысячу лет подводные жители Средиземного моря считались в Европе диковинкой. Однажды мне попался на глаза листок с рекламой лондонской кунсткамеры 1774 года, предлагавшей взглянуть на «морского мужа из Греции». Примерно через полвека, в 1822 году, американский капитан Сэмюэл Барретт Эдес купил у японских рыбаков «нингё» – русалку. Она выставлялась в Лондоне, а в 1842 году была приобретена Бостонским музеем. Позднее музей отдал ее в аренду владельцу цирка П. Т. Барнуму, который рекламировал ее как русалку с островов Фиджи. С тех пор множество других русалок и водяных с островов Фиджи изумляли публику. Но что это были за существа?

Внимательное изучение «русалок» и «водяных», похожих на экземпляр Барнума, который ныне хранится в музее археологии и этнологии Пибоди в Гарварде, показало, что на самом деле моряки дурачили сухопутных жителей, пришивая головы и туловища обезьян к рыбьим хвостам. Текст Павсания позволяет предположить, что тритон из Танагры, возможно, – одна из самых первых фальшивых рукотворных диковин такого рода. (О других композитных подделках см. главу 17.)

Морское чудовище. Рисунок на чернофигурной гидрии из Цере, 530 г. до н. э. Копия Дэниела Локстона

Согласно представлениям древних, тритоны, умевшие говорить на человеческом языке, не всегда вели себя враждебно. Только благодаря прекрасному юноше-тритону Ясон и аргонавты во время своих эпических поисков золотого руна смогли выйти в открытое море из лагуны озера Тритонида в Северной Африке (см. главу 3). С другой стороны, тритоны считали, что никто не может сравниться с ними в искусстве игры на морских раковинах, и крайне ревностно относились к попыткам оспорить их превосходство. Одна древняя легенда рассказывает о том, как тритон утопил смертного, осмелившегося вызвать его на состязание, чтобы проверить, кто из них лучше дует в раковину.

Морские чудовища

Тритоны составляли лишь малую часть необыкновенных подводных жителей, которых описал в ныне утерянном трактате знаток морских чудовищ Дамострат. К счастью, помимо этого до нас дошло достаточно художественных изображений и литературных описаний, способных удовлетворить самого взыскательного ценителя морских чудовищ. Первое сообщение очевидца о столкновении с морским змеем в Средиземноморье принадлежит ассирийскому царю Саргону, который в VIII веке до н. э. наблюдал неопознанное морское существо недалеко от Кипра. В V веке до н. э. во время вторжения персов в Грецию персидский флот попал в сильный шторм между островом Тасос в Эгейском море и Афоном на севере материковой Греции. Тех, кто не утонул, по словам историка Геродота, пожрали «морские чудовища», кишевшие в море около Афона. Этими чудовищами, вероятно, были акулы.

Сто лет спустя Аристотель писал, что опытные греческие рыбаки и моряки время от времени встречают неизвестных морских животных, которые преследуют и даже переворачивают их суда. Из бесед с моряками Аристотель узнал, что одни чудовища напоминали огромные черные бревна, а другие были красными и круглыми как гигантские щиты и имели множество плавников. Еще через несколько столетий римский натуралист Плиний Старший писал о 10-метровых «драконах», которые передвигались, держа голову над водой (наподобие перископа, как обычно рисуют лохнесское чудовище). В другом древнем тексте упоминаются «увенчанные гребнями морские чудовища» Средиземноморья.

Мало что может сравниться по накалу драматизма с яркими строками Вергилия о паре чудовищ, переплывших Эгейское море недалеко от Лесбоса, чтобы задушить Лаокоона и его сыновей. В «Энеиде» Вергилий пишет: «Вдруг по глади морской, изгибая кольцами тело, две огромных змеи ‹…› к нам с Тенедоса плывут ‹…› тела верхняя часть поднялась над зыбями, кровавый гребень торчит из воды, а хвост огромный влачится ‹…› кровью полны и огнем глаза горящие гадов, лижет дрожащий язык свистящие страшные пасти»^[7].

Интересно, что изображения морских чудовищ с красными гребнями и длинными гибкими телами встречаются и на некоторых древнегреческих вазах. Эти существа подозрительно похожи на ремнетелую рыбу (также ремень-рыба, или сельдяной король) – загадочного, но вполне реального обитателя глубин. Ремнетел может достигать 6 метров в длину и имеет на спине характерный красный гребень. Поскольку ремнетелы обитают в самых глубоководных районах Средиземного моря, люди редко встречают их, за исключением случаев, когда этих рыб выбрасывает волнами на берег. Возможно, именно их причудливые останки вдохновили людей на создание историй о морских чудовищах.

Соседство водяных чудовищ было настоящим испытанием для людей, населявших в древности берега Эгейского моря. Путешественникам, плывущим из Афин в Коринф или обратно, приходилось остерегаться серийного убийцы по имени Скирон, который сбрасывал своих жертв со скал возле Мегары прямо в пасть скрывавшейся внизу гигантской дикой морской черепахи. Кожистая черепаха, самая крупная из трех обитающих в Средиземноморье черепах, достигает 3 метров в длину, весит до 450 килограммов и живет до ста лет (больше о черепахах см. в главе 6). Кожистые черепахи питаются медузами, ракообразными и рыбой. Сейчас они редко встречаются в Эгейском море, но, возможно, один почтенный представитель этого вида послужил прообразом чудовища из легенд, которые рассказывали в древности в окрестностях Мегары.

Павсаний замечал, что купаться в море у Трезена опасно из-за «большого количества морских чудовищ, в том числе акул». Он также утверждал, что в Адриатическом море обитает так много чудовищ, что «воздух полон их зловонием». Живший в XIX веке фольклорист Дж. Дж. Фрейзер, заинтригованный сообщением Павсания, трижды совершал плавания в этих водах, но так и не уловил никаких особенных неприятных запахов.

Родос со времен финикийцев называли «змеиным островом». Во времена Пунических войн римский солдат по имени Аттилий Регул убил одно обитавшее на Родосе чудовище – по рассказам, его шкура оказалась более 30 метров в длину. В Средние века утверждали, что жителей Родоса, селившихся у болот под горой Сент-Этьен, преследовали свирепые крокодилы-драконы. В 1329 году Великий магистр Ордена родосских рыцарей запретил своим людям приближаться к этим хищникам. Несколько человек погибли, пытаясь сразить легендарного дракона, чешуя которого была, казалось, совершенно неуязвима для их оружия. Но молодой рыцарь по имени Дьёдонне де Гозон втайне поклялся истребить болотного зверя. Несколько недель он наблюдал за чудовищем с безопасного расстояния, после чего вернулся в свой замок, чтобы обдумать стратегию. Гозон соорудил деревянную модель дракона с обтянутым кожей брюхом и несколько месяцев натаскивал свору крупных бесстрашных собак, обучая их бросаться под выполненную в натуральную величину модель чудовища и атаковать кожаное подбрюшье.

Наконец Гозон и его гончие были готовы. Рыцарь облачился в доспехи и направил своего скакуна в сторону болот. Родосские хроники повествуют, что его копье «так задрожало от удара о шкуру змея, словно поразило каменную стену». Лошадь, испугавшись «отверстой слюнявой пасти, ужасных горящих глаз и мерзкого зловония» чудовища, сбросила Гозона на землю. Но рыцарь подал сигнал, и его собаки, бросившись вперед, впились зубами в брюхо дракона. Сам Гозон тут же вскочил на ноги и вонзил меч в уязвимое место зверя.

Великий магистр мягко пожурил героического рыцаря за непослушание, а затем распорядился устроить в его честь триумфальное шествие. Ужасная голова последнего дракона Родоса много лет висела у всех на виду на городских воротах. Что это была за голова? Мог ли это быть ископаемый череп какого-то неизвестного доисторического существа? Замечу, что на Родосе обитает добрых два десятка видов ящериц, причем некоторые из них довольно крупные. Но я все же склоняюсь к версии, что родосский дракон был нильским крокодилом, которого привезли из Египта живым или в виде скелета в качестве экзотического подарка.

В Средиземноморье чудовищ встречали не только в периоды Античности и Средних веков. В 1742 году рыбаки, ловившие тунца в Ионическом море, сообщили, что им рвут сети огромные угри. Гигантских угрей снова видели в этих водах в 1907, 1924 и 1958 годах. В 1877 году офицеры британской королевской яхты «Осборн» заметили чудовище с множеством плавников. Примерно через 20 лет другая британская команда сообщила о «гигантской многоножке» длиной около 45 метров, которая передвигалась с помощью «огромного количества плавников». В том же году пара морских змей, чьи головы напоминали «безухих борзых», некоторое время плыли вровень с кораблем, идущим на восьми узлах. В одном судовом журнале за 1924 год отмечено появление 30-метрового «змеевидного животного с поднятой головой», передвигающегося по воде «вертикальными волнообразными движениями».

Весенним днем 1916 года лейтенант Эдуард Плесси вместе с группой моряков отправились на греческом рыболовном судне из Салоник на Тасос. К западу от острова команда с изумлением увидела нечто похожее на перископ, движущееся от них в противоположном направлении. Объект выступал из воды примерно на 2 метра и перемещался довольно быстро – по их оценкам, со скоростью около 15 узлов. Не сумев идентифицировать предмет, Плесси подал сигнал предупреждения о подводной лодке, хотя понимал, что ни одна подводная лодка не способна погрузиться под воду с такой скоростью. По возвращении в Салоники он получил от начальства выговор за абсурдное предупреждение. Годы спустя Эдуард Плесси по-прежнему задавался вопросом, что за зверь тогда попался ему на глаза.

Вероятно, Плесси было бы интересно узнать, что в 1912 году у мыса Матапан^[8] на оконечности Мани команда парового судна «Королева Элеонора» заметила пеструю морскую змею длиной более 7 метров, плывущую рядом с той же скоростью, что и их корабль. Капитан А. Ф. Роджер описал этот инцидент в программе BBC о морских чудовищах в 1961 году. Он отметил, что похожее на угря существо «имело на шее сзади два кольца или горба», и назвал его окраску «маскировочной». Существо исчезло после того, как главный инженер выстрелил в него из винтовки.

Сэр Артур Конан Дойл, горячо интересовавшийся доисторическими животными, тоже встречался с загадочными морскими жителями Греции, хотя он посчитал этот опыт не столько опасным, сколько увлекательным. Создатель невозмутимого детектива Шерлока Холмса в 1928 году плыл вместе с женой и детьми на остров Эгина. Семья стояла на палубе парохода и разглядывала храм Посейдона на мысе Сунион, когда их внимание неожиданно привлекло нечто, плывущее параллельно кораблю. По воспоминаниям Конан Дойла, «у этого любопытного существа была длинная шея и большие ласты. Мы с женой решили, что это молодой плезиозавр». Плезиозавры – крупные морские рептилии юрского периода (150 миллионов лет назад) – вымерли около 65 миллионов лет назад и известны только по ископаемым останкам. Их вид во многом совпадает с традиционным обликом морских чудовищ, нарисованным массовым воображением. Возможно, именно этот случай вдохновил Конан Дойла на создание романа «Затерянный мир», в котором животные, считавшиеся вымершими, оказываются живы.

Русалки

В древние времена в океане жил морской старец Нерей вместе со своими дочерями-нереидами. Старшая из дочерей Нерея, Фетида, обладала врожденной способностью менять облик, и именно к ней она прибегла, пытаясь ускользнуть из объятий смертного Пелея. Фетида превращалась в огонь, воду, ветер, дерево, птицу, тигра, льва, змею и, наконец, в каракатицу, но решительно настроенный Пелей продолжал крепко удерживать ее обеими руками. После этого Фетида приняла человеческий облик и стала невестой юноши. От их брака родился Ахилл, великий воин, чьи подвиги описаны в «Илиаде» Гомера. В древности жители Фокиды близ Дельф верили, что они также произошли от любовной связи между смертным человеком Эаком и нереидой (водяной нимфой) по имени Псамафа.

Легенды о любви между нереидами и смертными мужчинами существуют в Греции до сих пор. Несколько современных греческих семей утверждают, что они ведут свой род от нереиды. Знаменитый клан маниотов Мавромихалис отсчитывает свою родословную от того дня, когда Йоргос Мавромихалис встретил нереиду, сидевшую на скале на берегу полуострова Мани в южной части Греции. Отважный адмирал Лазарос Кондуриотис, родившийся в 1769 году на острове Гидра, сумел поймать нереиду после того, как потерпел кораблекрушение; потомки их союза продолжали рассказывать эту историю еще в начале ХХ века. Примерно в это же время одна семья в Мениди близ Афин с гордостью вспоминала о прабабушке-нереиде, а в Патисии все знали, что в садах у реки Кефисос живут три сестры-нереиды. Согласно народным преданиям, нереиды наделены редкой красотой, но романтические связи с ними почти всегда заканчиваются печально. Рано или поздно любая нереида устает от земной жизни и возвращается в свой водный дом.

Нереиды обладают общими свойствами с сиренами и другими водными духами. Они обитают возле колодцев, ручьев, фонтанов, гротов и родников, а также на берегу моря. Что касается их внешности и характера, все авторитетные авторы сходятся на том, что они гибельно прекрасны и своенравны. Того, кто посмеет помешать играм нереид, они нередко карают слепотой или немотой. Но полюбить нереиду еще опаснее. Юноши, попавшие под чары нереид, страдали меланхолией и припадками и угасали от болезней. Лишь в редких случаях знахарям удавалось вылечить человека, пораженного нереидой, с помощью зелий или заклинаний. Помимо непостоянства и не слишком кроткого нрава нереиды славятся тем, что прекрасно готовят и искусно ткут самые тонкие ткани. Как ни странно, они не бессмертны – по слухам, продолжительность их жизни составляет лишь около тысячи лет, однако за все это время их красота ничуть не увядает.

Особенную опасность козни нереид, по-видимому, представляли для одиноких молодых пастухов, особенно для тех, что играют на флейте. Одна старая островная песня предупреждает: «Не играй на флейте у прекрасной реки, иначе нереиды, застав тебя одного, толпой соберутся вокруг». Юношу непременно увлекут в тайный грот и заключат в страстные объятия, но на рассвете с пением петухов он обнаружит, что его нимфа исчезла.

В некоторых легендах описывается способ поймать нереиду, чтобы взять ее в жены. Типичную историю такого рода рассказывали на Крите в 1860-х годах. Один юноша играл на флейте для нимф, танцевавших возле уединенного источника. Они вплетали жемчуга и кораллы в свои волосы цвета морской волны и украшали себя цветочными гирляндами. Разумеется, он влюбился в одну из них. Юноша обратился к мудрой старухе, и та посоветовала незадолго до восхода солнца схватить девушку за волосы и крепко держать, что бы ни случилось. Он так и сделал, и с изумлением увидел, как его возлюбленная превращается в его руках в собаку, змею, верблюда и, наконец, в огонь. На рассвете спутницы нереиды исчезли, а она вернулась в свою изначальную форму и пошла за юношей домой, в его деревню. Они поженились, у них родился сын. Семья жила счастливо до тех пор, пока, верная своей природе, нереида не покинула мужа и ребенка. Некоторые говорят, что есть один способ удержать нереиду – для этого нужно спрятать что-то из ее одежды. Но прятать необходимо очень хорошо, потому что она обязательно будет искать свою вещь и, как только найдет, исчезнет.

Если сестры Фетиды встречаются в основном на морских побережьях и в гротах, то глубины океана принадлежат красавицам с рыбьими хвостами, делающим жизнь рыбаков и моряков намного интереснее. Русалок (их называют gorgones) нередко можно увидеть нарисованными на стенах прибрежных таверн, в виде носовых фигур на кораблях или татуировок на руках старых моряков, по словам которых эти создания чаще всего встречаются в восточной части Эгейского моря. Известная морская легенда гласит: иногда во время сильного шторма в этих местах из воды вдруг поднимается ослепительно прекрасная gorgona и берется рукой за бушприт раскачиваемого волнами судна. Она спрашивает капитана: «Где Александр Великий?» Если капитан ответит правильно – наберет в грудь побольше воздуха и изо всех сил крикнет: «Александр Великий жив и царствует!» – то русалка успокоит волны и исчезнет. Если дать неправильный ответ, буря усилится и корабль пойдет ко дну. Об этой легенде рассказывает современный греческий писатель Илиас Венезис в своих воспоминаниях о детстве в Анатолии и Йоргос Сеферис в стихотворении «Аргонавты». О ней также упоминает писатель Стратис Миривилис, а в его книге «Мадонна Горгона» рассказывается о рыбацкой деревушке на острове, где Богородица в церкви изображена в виде русалки.

Популярная песня «Дельфинокоритсо» («Девушка-дельфин») на стихи лауреата Нобелевской премии Одисеаса Элитиса, в 1970-х годах положенные на музыку Линосом Кокотосом, напоминает нам, что в наше время мысли о русалках по-прежнему занимают людей:

3. Золотое руно

Истоки традиционных сказаний о поисках золотого руна неясны. Мы знаем, что в поисках этого драгоценного предмета Ясон и аргонавты переплыли Черное море и оказались в стране золотых сокровищ – Древней Колхиде (современной Грузии), а также что эта история – один из древнейших греческих мифов. Полагают, что в форме устного эпоса он существовал еще до гомеровских поэм (VIII–VII вв. до н. э.). Его письменная версия – «Аргонавтика» Аполлония Родосского – относится к III веку до н. э., но отдельные сцены устных преданий об аргонавтах можно найти в росписях ранних ваз, датируемых V веком до н. э.

Захватывающее плавание, посвященное поискам золотого руна, относится к микенскому периоду бронзового века. В повествовании есть ряд волшебных и мифологических эпизодов, явно вымышленных рассказчиками, но вместе с тем оно представляет собой подлинную сокровищницу исторических, этнографических, географических и естественно-научных сведений. Древнегреческие путешественники довольно рано познакомились с дальними берегами Черного моря, но еще раньше до них начали доходить слухи об этих местах. В некоторых архаических греческих мифах сохранились имена собственные из черкесского и абхазского языков Колхиды и Кавказского региона.

Некоторые современные ученые истолковывают золотое руно, которое искали аргонавты, как общий символ богатства Колхиды, славившейся добычей золота. Однако происхождение и суть этого символа еще в древнеримские времена разъяснили натуралист Плиний и географ Страбон, уроженец Понта на южном побережье Черного моря, бывавший в соседней Колхиде. «Говорят, – писал Страбон, – что в их стране горные потоки выносят на поверхность золото и варвары добывают его с помощью решета и ворсистых шкур, откуда и возник миф о золотом руне».

Наиболее полное объяснение местных традиций, связанных с мифом о золотом руне, дает римский историк Аппиан (р. ок. 95 г.). Жители Сванетии в Западной Колхиде погружали в ручьи и реки овечьи шкуры, чтобы собирать с их помощью крупицы золота, которые приносили спускающиеся с гор потоки. После этого шкуры развешивали на ветвях для просушки. Этим древним методом до сих пор пользуются жители горных деревень Сванетии. Представляется вполне правдоподобным, что такой же метод могли использовать и в бронзовом веке. Современные геологи подтверждают сообщения о наличии золотой пыли в реках Западной Колхиды. Очевидно, в один прекрасный день древние люди обнаружили, что, когда они полощут свежевыделанные шкуры в наполненных золотой взвесью быстрых потоках, к овечьей шерсти пристают частицы золота.

В архаический период, когда греческие искатели приключений впервые доплыли до Колхиды, а затем принесли на родину рассказы о ее богатствах, таинственное золотое руно, вероятно, еще оставалось для них смутным слухом, неясным образом связанным со сказочным золотом Колхиды. Золотое руно изображали в виде бараньей шкуры из чистого золота, висящей на ветке дерева под охраной змеи. Позднее греческие путешественники услышали рассказы о том, как местные жители добывают золото, а некоторые увидели этот процесс собственными глазами. В VII веке до н. э. греки основали вдоль побережья Колхиды торговые колонии, чтобы добывать драгоценное скифское и кавказское золото. Но тайна «золотого руна» очаровала греков задолго до того, как они познакомились со способом намывания золота с помощью овечьей шкуры.

Справа: фигурка птицебарана (Республика Грузия). Слева: типичное изображение золотого руна (статуя в Батуми, Грузия).

Рисунки Мишель Энджел

Этот способ добычи золота долгое время казался грекам загадочным, поскольку у них на родине ничего подобного не существовало – Греция всегда импортировала золото из других стран. Следует заметить, что упомянутый метод работает только в определенных географических и геологических условиях, а именно при насыщении рек и ручьев золотоносным песком. Этот песок вымывается потоками воды в тех местах, где магматические горные породы густо пронизаны прожилками золота. Похожие геологические условия в свое время стали причиной золотой лихорадки на старом американском Западе – множество людей тогда бросились добывать рассыпное золото в реках и ручьях. Но на знаменитых золотых приисках Скифии в засушливых среднеазиатских пустынях овечья шкура была бесполезна. Там, чтобы получить рассыпное золото, старатели бронзового века просеивали сухой песок, переместившийся в процессе эрозии в бесплодные долины вдоль Великого шелкового пути под Алтайскими («золотыми») горами.

Среди небольших золотых и бронзовых фигурок баранов, найденных при раскопках в Древней Колхиде, есть любопытные артефакты, которые археологи называют «птицебаранами», поскольку они напоминают баранью голову, соединенную с хвостом птицы. Но теперь, когда мы знаем, как добывали золото в этом регионе, мы можем предположить, что эти фигурки на самом деле представляют собой не составленного из отдельных частей «птице-барана», а нечто иное.

Скорее они напоминают снятую с барана шкуру с сохраненной рогатой головой. Это довольно распространенный способ демонстрации и идентификации шкур разных животных: вспомните, например, как обычно выглядит лежащая на полу медвежья шкура. На древнегреческих вазах золотое руно изображали в виде бараньей шкуры с головой и рогами, висящей на дереве, либо в руках у Ясона. Текстура колхидских статуэток, возможно, указывает на попытку имитировать крупицы золота. Хотя однозначно доказать это невозможно, мы можем с достаточной долей уверенности предположить, что фигурки так называемых птицебаранов Колхиды изображают золотое руно.

4. Когти грифона и рог единорога

Как получилось, что достопочтенный святой Катберт, родившийся около 634 года в Северной Англии, стал обладателем не одного, а целых двух когтей легендарного грифона? И стоит заметить, это были не единственные образцы когтей грифона в средневековой Европе – одним таким когтем, предположительно привезенным из Персии, также владел Карл Великий. Я решила разобраться в истории этих реликвий.

Со времен Античности легенды описывали грифона как существо с львиным телом и головой и с изогнутым, как у орла, клювом. Считалось, что грифоны обитают в Центральной Азии вдоль Великого шелкового пути и охраняют золото. В рассказах средневековых путешественников обитающий на земле грифон слился с гигантской птицей рух из арабских мифов, способной уносить в когтях овец и людей. Говорили, что грифоны откладывают яйца в гнездах на земле в пустынях Азии. Что примечательно, среди сокровищ Катберта были не только когти грифона, но и пара грифоньих яиц, о чем упоминает составленная в 1383 году опись его святилища в Даремском соборе. Яйца давно исчезли, но одним из принадлежавших Катберту когтей грифона можно полюбоваться в Британском музее вместе с другими средневековыми грифоньими реликвиями.

Катберт, самый известный из средневековых кельтских святых, путешествовал, проповедовал и творил чудеса в Северной Англии и Юго-Восточной Шотландии. В пожилом возрасте Катберт жил отшельником на скалистом острове недалеко от Линдисфарнского монастыря, основанного примерно в 634 году на святом острове Линдисфарн у побережья Нортумберленда. Катберт умер в 687 году, вскоре после того, как стал епископом Линдисфарна. Его тело было похоронено в обители в дубовом гробу. Когда в 698 году гроб открыли, оказалось, что тело не разложилось, – типичный признак святости. Могила Катберта стала местом паломничества. Беда Достопочтенный сообщает о множестве совершенных им чудес. Примерно в 710 году в память о Катберте было создано превосходно иллюминированное Линдисфарнское Евангелие.

Коготь грифона святого Катберта. Британский музей, OA24. Подарен музею сэром Джоном Коттоном, поступил в коллекцию в 1753 г.

По мере того как посмертная слава Катберта росла, вокруг его культа накапливались дорогие пожертвования. Нападение викингов на монастырь Линдисфарн в 793 году положило начало эпохе жестоких набегов. После очередного вторжения в Линдисфарн в 875 году монахи вывезли останки святого, чтобы уберечь их. Тело и сокровища Катберта отправились в путешествие по северо-востоку Англии – монахи извлекли их из земли и несколько раз перезахоранивали в разных местах. Мы знаем, что тело и реликвии Катберта были похоронены в Дареме примерно в 882–883 годах, а в 995 году перевезены в Рипон. Совершив еще несколько путешествий, в 1104 году тело Катберта вернулось для перезахоронения в Даремский кафедральный собор.

Почти 300 лет спустя в описи Даремского собора от 1383 года среди сокровищ Катберта упомянуты два «когтя грифона» и два «яйца грифона». В Средние века полагали, что яйца грифона защищают от ядовитых змей, а когти грифона пользовались особым спросом, поскольку они, согласно поверьям, могли проявить или нейтрализовать яд в напитке.

Как же Катберту достались эти экзотические сокровища? При жизни и после смерти он, бесспорно, немало попутешествовал. Но никогда не покидал Британских островов. Однако на протяжении многих веков Катберту преподносили ценные предметы из золота, серебра, слоновой кости и драгоценных камней, прекрасные вышитые облачения из византийского шелка, редкие рукописи, диковинки из далеких земель и другие сокровища. Вероятно, драгоценные когти и яйца грифона тоже были пожертвованы святилищу Катберта в Дареме через много лет после смерти святого богатыми почитателями, заполучившими их во время Крестовых походов в XI–XIV веках.

В позднем Средневековье реликвии, связанные с грифонами, стали цениться в Европе особенно высоко. Эти диковинки привозили первые путешественники, побывавшие в Азии, а также паломники и крестоносцы, возвращавшиеся из Святой земли. Многие предметы, обозначенные в описях средневековых церквей и кабинетов диковин как «яйца грифона», на самом деле были незнакомыми европейцам страусиными яйцами. В описи церкви Святой Троицы в Ковентри от 1442 года упомянуто «белое яйцо грифона»; такое же яйцо хранилось в Йоркском соборе, а Джон Хилл из Спэкстона в 1434 году завещал чашу из яйца грифона своему сыну. Более редкими «яйцами грифона» были большие окаменелые яйца динозавров из Джунгарской пустыни и Гоби, собранные вдоль Великого шелкового пути. Еще одним излюбленным сувениром было «перо грифона» – на самом деле листья пальмы рафии с Мадагаскара, раскрашенные наподобие гигантских перьев. «Когти грифона» также пользовались огромной популярностью. Летописец-геральдист Джерард Ли писал в 1563 году: «У меня есть коготь одной из его лап, и, если судить по его виду, они [грифоны] должны быть размером с двух львов». Когтями грифона владели Колледж Тела Христова в Кембридже и Королевский колледж в Оксфорде. А во Франции три когтя грифона из сокровищницы кафедрального собора Байе в праздничные дни выставлялись на алтаре. В 1716 году леди Мэри Уортли Монтегю, путешествуя по Дунаю, видела «потрясающий коготь в золотой оправе, который называли когтем грифона».

Я обнаружила, что одним когтем грифона также владел император Карл Великий (748–814). В монастырских описях 1505 и 1534 годов говорится, что в базилике Сен-Дени под Парижем хранились принадлежавшие Карлу Великому коготь грифона и шахматная фигура из слоновой кости с замысловатой резьбой. Голландский путешественник Арнольд ван Бухель писал в 1585 году, что видел оба этих предмета. Подробное описание когтя есть в описях 1625, 1634, 1746 и 1915 годов. Принадлежавший Карлу Великому коготь грифона установлен на позолоченной медной подставке в виде лапы хищной птицы, а его острие украшено маленьким шариком с фигуркой орла. На самом деле коготь представляет собой рог бизона неизвестного возраста и происхождения. Медная подставка, судя по стилю, изготовлена примерно в начале XIII века.

В 1789 году, в бурные времена Французской революции, кубок Карла Великого из когтя грифона был вывезен из Сен-Дени. В 1794 году его нашли и передали на хранение в Кабинет медалей^[9] Национальной библиотеки, где он находится до сих пор вместе с другими сказочными реликвиями Сен-Дени. В 1813 году сэр Джон Рересби посетил Сен-Дени и с изумлением осмотрел принадлежавший Карлу Великому коготь грифона «размером с коровий рог». В 1884 году антиквар Эдвард Пикок записал, что коготь грифона был подарен «Императору Карлу Великому Персидским монархом».

Карл Великий действительно получал подарки от багдадского халифа Харуна ар-Рашида во времена союза Каролингов и Аббасидов в 797–801 годах. Среди великолепных даров, посланных Харуном ар-Рашидом Карлу Великому, были роскошные шелка, экзотические благовония, шахматы из слоновой кости, живой слон по имени Абдул, огромный пышный шатер, замысловатые механические часы и «резной рог из слоновой кости». Представляется правдоподобным, что предмет, идентифицированный как коготь грифона, был одной из самых ранних реликвий Карла Великого и, возможно, подарком халифа. Грифоны с древних времен встречаются в персидском искусстве. Мы знаем, что строительство церкви Сен-Дени было закончено при Карле Великом и что он присутствовал на ее освящении в 775 году. Возможно, именно тогда он пожертвовал церкви некоторые драгоценные предметы, полученные от халифа. Записи также утверждают, что внук Карла Великого, Карл Лысый (823–877), передал Сен-Дени крупную коллекцию сокровищ и реликвий своего деда.

Кубок Карла Великого, изготовленный из когтя грифона. Trésor de Saint-Denis, Bibliothèque nationale de France, Monnaies, Médailles et Antiques, Saint-Denis 1794, приобретен в 1794 г.

В большинстве случаев из так называемых когтей грифона делали богато украшенные кубки для питья, наподобие уже упомянутого кубка Карла Великого. Изучение многочисленных экземпляров в Британском музее показывает, что на самом деле они изготовлены из отделанного золотом и серебром рога африканского буйвола или азиатского водяного буйвола, обитающих в Африке и Индии. Еще один старейший образец кубка из когтя грифона находится в Корнелимюнстере в Ахене (Германия), где располагалась резиденция Карла Великого. Церковь в Корнелимюнстере была основана в 814–817 годах сыном Карла Великого, Людовиком. Коготь, согласно легенде, принадлежал святому Корнелию, принявшему мученическую смерть в 253 году. Корнелий получил коготь от грифона, которого излечил от эпилепсии, и святого всегда изображали с кубком из грифоньего когтя в руках. В действительности кубок сделан из рога азиатского водяного буйвола и был, возможно, приобретен монастырем в Ахене в IX веке вместе с головой Корнелия, которую перенесли туда из гробницы в Италии. Позже, в XV веке, кубок украсили серебром и выгравировали на нем изображение Корнелия. Поразительно то, что два очень старых кубка из когтя грифона, связанные с Карлом Великим и с Корнелием, оказались в одном месте примерно в одно и то же время.

Если кубки из бычьего рога, выдаваемого за коготь грифона, такие как кубки Карла Великого и Корнелия, встречаются сравнительно часто, то артефакты, подобные изогнутому когтю грифона святого Катберта, напротив, довольно редки. Коготь грифона святого Катберта, хранящийся в Британском музее, имеет длину чуть более 60 сантиметров. Ученые установили, что на самом деле это рог альпийского горного козла. Однако рога горного козла темно-серые, толстые и с выраженно ребристой поверхностью, а этот рог гладкий, тонкий и больше напоминает старую слоновую кость. Специалисты выяснили, что ребристая кератиновая оболочка рога была удалена, однако на нем еще можно различить следы наростовых валиков.

Мне удалось найти сведения еще только об одном длинном изогнутом «когте грифона», похожем на коготь, принадлежавший Катберту. Он также относился к довольно раннему периоду и выставлялся в Брауншвейгском соборе в Брауншвейге (Германия), которому был подарен Генрихом Львом (1129–1195). Генрих приобрел эту диковину во время паломничества в Иерусалим в 1172 году. В 1906 году Джон Виникомб писал, что этот коготь, скорее всего, представляет собой рог антилопы, поэтому мы можем предположить, что он наверняка был похож на длинный коготь грифона Катберта. Судьба этого когтя неизвестна, поскольку сокровища собора были утрачены после прихода к власти нацистов.

Перемещения реликвии Катберта отследить намного легче. На серебряном ободе у основания рога есть надпись: GRYPHI UNGUIS DIVO CUTHBERTO DUNELMENSI SACER^[10]. Согласно средневековым преданиям, если святой человек, такой как Корнелий, исцелял грифона, тот мог в благодарность преподнести ему свой коготь. Поскольку Катберт был известным чудотворцем, возможно, когда-то существовала история о том, как он вылечил раненого грифона и получил от него в награду пару когтей и два яйца.

В описи Даремского собора от 1383 года упоминается простой «серебряный обруч» на одном из когтей грифона Катберта, вероятно, сделанный для удобства демонстрации. Серебряная полоска с надписью была добавлена позже, где-то между 1575 и 1625 годами, после того как реликвию приобрел сэр Роберт Брюс Коттон (1571–1631), заядлый коллекционер окаменелостей, римских монет, антикварных диковинок и редких драгоценных рукописей.

Но как коготь попал в руки Коттона? В бурную эпоху Реформации, когда Генрих VIII порвал с католической церковью и в 1536–1540 годах приказал распустить монастыри, многие церковные сокровищницы оказались расхищены, святыни и ценные рукописи распродавались, а вырученные средства шли королю. Даремский собор и сокровища Катберта были разграблены в 1537–1538 годах. Коттон задался целью вернуть драгоценное Линдисфарнское Евангелие и связанные с ним тексты, посвященные Катберту, – вероятно, тогда же им был приобретен и коготь грифона, переживший разорение святилища. Мы знаем, что в 1631 году коготь грифона унаследовал сын Роберта, сэр Томас Коттон, который умер в 1662 году и передал его своему сыну сэру Джону Коттону, а тот, в свою очередь, в 1701 году подарил коготь английскому парламенту. Когда в 1753 году был основан Британский музей, парламент поместил реликвию туда.

Сокровища Сен-Дени и Карла Великого также пережили неспокойные времена: многие священные старинные предметы были уничтожены или похищены в период Религиозных войн во Франции (1562–1598) и во времена Французской революции (1789–1799). Некоторые сокровища были помещены на хранение в Национальную библиотеку Парижа в 1791 году, другие – в Лувр в 1793-м. Большая часть ценной коллекции Карла Великого, включая кубок из когтя грифона, сейчас находится в Кабинете медалей.

Просматривая опись сохранившихся сокровищ Сен-Дени, составленную в 1915 году Мартином Конвеем, я заметила, что в сказочной коллекции Карла Великого, пожертвованной церкви его внуком Карлом Лысым, помимо когтя грифона упомянуты также несколько слоновьих зубов и рог единорога. Рог единорога выставлялся в Сен-Дени по праздникам вплоть до XVI века. Сегодня спирально закрученным рогом, длина которого составляет чуть более 2 метров, можно полюбоваться в Музее Средневековья в Париже. Этот рог, как и коготь грифона, Карлу Великому подарил «Аарон, царь Персии», то есть Харун ар-Рашид, в 807 году. История этой реликвии такова.

Рога единорогов нередко преподносили в качестве дипломатических подарков, и в кабинетах диковин и церковных сокровищницах они занимали такое же почетное место, как и реликвии, связанные с грифонами. Считалось, что рог единорога обладает магической и целебной силой. На самом деле это были рога нарвалов – небольших арктических китов с единственным длинным спиральным бивнем. В Европу эти рога привозили с северных морей, омывающих Гренландию и Россию, поэтому трудно представить, чтобы бивень нарвала оказался подарком багдадского халифа. Но были ли в Европе в раннем Средневековье китобои? Я выяснила, что скандинавы издревле занимались китобойным промыслом, а баскские китобои отплывали из Байонны уже в XI веке. Но как обстояли дела в эпоху Каролингов? Заинтригованная, я решила изучить вопрос глубже.

К своему изумлению, я обнаружила, что само аббатство Сен-Дени в раннем Средневековье занималось китобойным промыслом. Начиная с 832 года монахам принадлежал порт на полуострове Нормандия, куда доставляли и где свежевали туши китов. Остается лишь догадываться, каким образом по дороге из ледяных северных морей к берегам Нормандии бивень нарвала, сохраненный в качестве сувенира неизвестным китобоем в IX веке, оказался в ковчеге со святыми реликвиями под видом рога единорога, принадлежавшего Карлу Великому.

5. Истории о дельфинах

Дельфины, игривые и очаровательные обитатели океана, издавна занимали особое место в сердцах греков. В Греции дельфина почитают как национальное животное. Мифы и легенды повествуют о дружбе дельфинов с людьми и с богами. Вид резвящейся в волнах стаи дельфинов неизменно приводит в восторг. Их называют «прекрасными абстракциями скорости, энергии, мощи и экстаза». Греческие моряки говорят, что встреча с дельфинами приносит удачу, а некоторые утверждают, что все дельфины откликаются на имя Василий (Билли на английском языке).

Мне выпала возможность проверить это утверждение, когда мы с моим мужем Джошем сопровождали группу туристов, совершавших плавание на великолепной старинной яхте Sea Cloud из Стамбула к островам Эгейского моря и далее в Афины. В один ясный день между Санторини и Самосом я рассказывала группе мифы и легенды о дельфинах, и под конец рассказа протянула руку к темно-синим волнам и в шутку воскликнула, как это делали моряки прошлого: «Василий! Билли!» И вдруг они появились: стая серебристых дельфинов выпрыгнула из воды рядом с нашим судном. Группа была в восторге, а я поспешила скрыть собственное удивление.

Если дельфины не откликаются, когда вы зовете их по имени, попробуйте сыграть мелодию на флейте. О страсти дельфинов к музыке знали еще древние греки более 2000 лет назад. Античные драматурги Еврипид и Аристофан говорили, что дельфинов привлекают мелодии флейты, другие авторы отмечали их любовь к пастушьим свирелям.

В древности дельфинами восхищались за их общительность и отзывчивость. Аристотель видел, как дельфины приходят на помощь к своим раненым детенышам. Он также пересказывает историю о том, как группа дельфинов приплыла в гавань, чтобы упросить рыбаков отпустить их пойманного в сети товарища. Известно, что дельфины не раз спасали тонущих людей. Многие авторы воспевали добродушных и умных китообразных и их удивительную благосклонность к людям, которым животные предлагали дружбу, ничего не ожидая взамен.

Юный флейтист верхом на дельфине. Краснофигурная амфора, группа Алкестида, Этрурия, ок. 350 г. до н. э. Национальный археологический музей, Афины © Marie-Lan Nguyen / Wikimedia Commons

Согласно одному греческому мифу, «человеческие» качества дельфинов объяснялись тем, что они сами когда-то были людьми. Легенда гласит: однажды Диониса, бога вина, облаченного в пурпурные одежды, по пути на Наксос схватили пираты. Полагая, что похитили царского родича, пираты приковали бога к мачте и уплыли, предвкушая богатый выкуп. Но Дионису удалось незаметно разорвать цепи и достать свою флейту. Он заиграл волшебную мелодию, и густая виноградная лоза обвила мачту корабля, весла превратились в извивающихся змей, а сам бог обернулся пантерой. Перепуганные пираты попрыгали за борт и тут же превратились в дельфинов. На древнегреческих вазах встречаются изображения пиратов, ныряющих в воду в момент превращения. И по сей день, как утверждает миф, дельфинов привлекают люди, корабли и музыка.

Любовь дельфинов к музыке спасла жизнь одному выдающемуся античному музыканту. В 625 году до н. э. Арион Лесбосский возвращался из успешного концертного тура по Италии. Но на полпути к Греции команда корабля, сговорившись против Ариона, решила похитить у него деньги, заработанные в этом турне. Моряки собирались бросить музыканта за борт, но он попросил разрешения сыграть на лире одну последнюю песню. По словам историка Геродота, моряки согласились – кто же откажется бесплатно послушать звезду мирового класса. Арион облачился в свой концертный костюм, и команда собралась послушать прощальное выступление музыканта. Когда музыка разнеслась над водой, к кораблю подплыли дельфины. Окончив играть, Арион прыгнул за борт, и один из дельфинов благополучно доставил его к южным берегам Греции. Высадившись целым и невредимым на мысе Матапан на оконечности Пелопоннеса, музыкант выжал воду из своих одежд и попросил скульпторов изготовить бронзовую статую человека на спине дельфина. Похожая статуэтка была обнаружена в руинах древнего города в Тенароне на мысе Матапан. А в родном городе Ариона Митимне чеканили монету с изображением Ариона, облаченного в длинный хитон и восседающего на дельфине с лирой в руках.

Итальянский город Таранто, откуда отплыл Арион, основал, согласно древним преданиям, грек по имени Тарас, которого спас от кораблекрушения дельфин, посланный его отцом, богом Посейдоном. В Таранто, возникновение которого было предсказано Дельфийским оракулом в VIII веке до н. э., чеканили несколько видов монет с изображением Тараса верхом на дельфине.

Дельфины-спасители встречаются во многих греческих легендах. Через несколько веков после спасения Тараса и Ариона Александр Македонский оказался на берегу как раз в тот момент, когда дельфин благополучно вынес из воды мальчика по имени Дионисий. Александр принял мальчика в свою свиту, и тот стал жрецом бога моря, Посейдона. Когда ревнивая богиня Гера наслала безумие на женщину по имени Ино, та прыгнула в море со скал Мулурия (это место находится на старой дороге между Элевсином и Мегарой), держа на руках своего маленького сына Меликерта. Но дельфин спас мать с сыном и отнес их обоих на Коринфский перешеек, где в честь Меликерта были учреждены Истмийские игры. На истмийских монетах изображены Ино с сыном на скале и готовый прийти на помощь дельфин внизу, а также Меликерт на спине дельфина. Сегодня в Истмии можно увидеть руины круглого храма, некогда воздвигнутого над могилой Меликерта. Судя по изображениям на бронзовых монетах, куполообразную крышу храма украшали дельфины, а внутри находилась статуя мальчика верхом на дельфине.

В Митимне, родном городе Ариона, также есть легенда о юноше по имени Энал, который похитил дочь Сминтея, когда ее собирались принести в жертву морской богине Амфитрите. Он прыгнул со скалы в море, держа девушку на руках, и их обоих спасли дельфины. В одном романе IX века, который затем назвали «довольно безвкусной любовной историей в 11 томах», деву Гисмиру во время кораблекрушения спас загадочный крылатый юноша на дельфине. В другом мифе бдительные дельфины вынесли обратно на берег Закинфа маленького сына Одиссея, Телемаха, когда мальчик случайно заплыл слишком далеко в море. В благодарность Одиссей украсил изображением дельфина свой щит и перстень-печатку. На одной из скал острова Санторини есть надпись, сделанная, как считают исследователи, в память о спасении человека дельфином.

Складывается впечатление, что в древности дельфины только и делали, что неусыпно патрулировали моря в поисках попавших в беду пловцов. Во времена Платона многие всерьез считали, что, если человек упадет в море, ему на помощь обязательно придет дельфин. Эзоп обыгрывает эту тему в юмористическом ключе: в одной из его басен дельфин, плававший возле мыса Сунион, подбирает среди обломков кораблекрушения обезьянку, приняв ее за маленького грека. Когда они приближаются к афинской гавани Пирей, дельфин спрашивает своего пассажира, афинянин ли он. Обезьяна отвечает утвердительно. Но когда дельфин говорит: «Значит, Пирей^[11] тебе хорошо известен?» – обезьяна отвечает: «О да, мы с ним добрые друзья», после чего дельфин осознает свою ошибку и сбрасывает обезьяну в воду, оставляя ее самостоятельно проплыть остаток пути.

Говорили, что дельфины запоминают тех, кто проявляет к ним доброту. Мне особенно нравится история о моряке Коеране, уроженце Пароса. Коеран однажды заплатил рыбакам из Византия, чтобы они отпустили нескольких дельфинов, попавшихся им в сети. Много лет спустя Коерана смыло за борт во время шторма между Наксосом и Паросом, и он наверняка погиб бы, если бы благодарные дельфины не отнесли его в пещеру на острове Сикинос. Коеран благополучно дожил до старости, а когда он умер, в день его похорон у берега собралось множество дельфинов, чтобы проститься с ним.

Занятная история II века повествует о пожилых супругах, которые спасли раненного рыбаками молодого дельфина. Он стал верным спутником их внуку, а когда подрос, помогал супругам ловить рыбу. Средиземноморские рыбаки заметили, что мелкая рыба косяками убегает от преследующих ее дельфинов, и обратили это обстоятельство в свою пользу. Некоторые древние авторы утверждают, что дельфины приплывали на зов рыбаков и загоняли в их сети косяки кефали. В награду люди отдавали своим морским помощникам часть улова и угощали их хлебом, вымоченным в вине.

Иногда, считалось, дельфины выносили на берег тела утонувших людей, чтобы близкие могли их похоронить. Самый известный пример такого рода – живший в VIII веке до н. э. поэт Гесиод. По преданию, после того как Гесиода убили в Немейской роще в Локрии и бросили в море близ Эвбеи, его тело принесли на берег дельфины. В IV веке святой Лукиан пропал в море, но через некоторое время его друзья с изумлением увидели, как его тело осторожно, «словно спящего в постели», несет к берегу на своей скользкой спине дельфин. Песню об этом чуде продолжали петь много веков спустя:

Неизбежная гибель дельфина от истощения после того, как он выносит спасенного в море человека на берег, или смерть дельфина от горя после гибели его спутника-человека превратилась в поэтическое клише. В Древнем Риме почти каждая история дружбы человека и дельфина заканчивалась обязательной сценой смерти обоих. Некоторые авторы добавляли, что во время предсмертной агонии бьющийся на песке дельфин окрашивается во все цвета радуги. Лорд Байрон (см. главу 42) сравнивал смерть дельфина с закатом:

Самая известная трагическая история древности – о ручном дельфине по кличке Симо («Курносый») и мальчике Гиацинте. Симо брал пищу из рук человека, приплывал к берегу, когда его звали, и каждый день отвозил Гиацинта в школу и обратно. Когда Гиацинт заболел и умер, Симо сиротливо ждал его на привычном месте. Наконец Симо умер от горя, и его похоронили рядом с могилой мальчика. Похожая легенда рассказывает о Гермии Иасском: каждый день после тренировки в гимназиуме он шел поплавать в море, где его ждал верный дельфин, который уносил мальчика далеко от берега и возвращал обратно. Но однажды Гермий утонул. Дельфин вынес его на берег, а после зачах от тоски. Их дружба была увековечена в статуе, изображающей их обоих. На древних монетах из Иаса также изображен Гермий, который плывет, держась рукой за спину дельфина.

Некоторые города славились дрессированными дельфинами. Живший во II веке путешественник и автор своего рода путевых заметок Павсаний (глава 41) видел на острове Пороселене близ Лесбоса знаменитого ручного дельфина, который катал на спине детей и выполнял разные трюки. Городские власти брали плату за вход на представление и чеканили монеты с изображением этого дельфина. Еще одного дрессированного дельфина примерно за сто лет до этого описал историк и натуралист Плиний. По его словам, однажды дельфин подружился с отважным любознательным ребенком, заплывшим далеко в море, а на следующий день на этого дельфина собрался посмотреть весь город. Людям удалось подманить дельфина ближе к берегу, где все гладили его по голове, а дети по очереди катались на его спине. Со временем он стал талисманом города. Известно, что как-то раз во время церемонии чиновник окропил дельфина благовонным маслом, но тому это явно не понравилось: ему словно бы стало дурно от «странных ощущений и запаха», и он исчез на несколько дней. У этой истории печальный конец: через несколько лет отцы города, раздосадованные толпами неуправляемых туристов, решили незаметно избавиться от знаменитой достопримечательности.

Сегодняшние дельфины такие же игривые и дружелюбные и так же любят музыку, как их предки. Современные источники подтверждают, что дельфины благосклонно слушают музыкантов, которые дают для них концерты, охотно заводят дружбу с детьми и помогают измученным пловцам, выталкивая их в безопасное место. Характерная история произошла в 1950-х годах с одним греческим моряком, упавшим за борт между Критом и Тера-Санторини. Он был не слишком умелым пловцом и в какой-то момент уже решил, что ему конец, но именно тогда почувствовал под немеющими от усталости ногами что-то большое и гладкое. Дельфин проплыл прямо между его коленями и бережно вынес моряка к тому месту, откуда мужчина смог сам дойти до берега. Но даже этот современный пример заканчивается гибелью дельфина: измученный моряк случайно закрыл ему дыхательное отверстие. Я слышала, что однажды, когда два американских археолога купались в Коринфском заливе у Порто-Ермено, к ним подплыл дельфин и начал игриво толкать их; о похожем поведении рассказывали и другие люди, купавшиеся в этом месте.

Писатель Патрик Фермор вспоминает об одном незабываемом закате на Кикладах. Они с друзьями плыли на яхте между Фолегандросом и Сикиносом (где дельфины когда-то спасли Коерана) и слушали «Музыку на воде» Генделя. Мелодия разносилась далеко над спокойным морем. Вдруг они увидели, как неподалеку из воды выпрыгнул дельфин, затем еще один, и еще – и наконец яхту со всех сторон окружили дельфины, грациозно «прыгавшие и совершавшие пируэты» под музыку. А другу Фермора, поэту и психиатру Андреасу Эмбирикосу, запомнился тот день, когда он вышел на небольшой вёсельной лодке в бухту Батси на острове Андрос и включил портативный радиоприемник, чтобы послушать симфонический концерт. Вскоре появились шесть или семь дельфинов, которые начали прыгать и нырять рядом с ним. Чем сильнее нарастало крещендо, тем неистовее становились их игры. Испугавшись, как бы поднятые танцующими дельфинами волны не перевернули его маленькую шлюпку, Эмбирикос выключил радио и начал быстро грести к берегу. Оказавшись в безопасности на пляже, он снова включил приемник и успел насладиться окончанием концерта, пока дельфины продолжали резвиться невдалеке.

Пассажиров парома в Эгейском море, которым посчастливилось услышать восторженный крик «Дельфины!», ожидает захватывающее зрелище: они увидят, как дельфины выпрыгивают из воды и снова ныряют в кильватер ной струе или мчатся наперегонки с судном. Один писатель, которому довелось наблюдать за вечерней игрой дельфинов в фосфоресцирующих волнах, описывает этот захватывающий опыт так: «От них словно исходят водовороты огней… выпрыгивая из воды, они рассыпают вокруг себя миллионы огненных алмазов, и когда они падают, это похоже на падение комет». Затем стая дельфинов устремляется прочь, и каждый оставляет за собой след из светящихся пузырей, пока все они не превращаются в «далекое созвездие на морском дне». В такой момент нельзя не согласиться с греческим поэтом Оппианом: «Но по природе своей к божеству всех ближе дельфины»^[13].

6. Черепахи Греции – любительницы музыки и гонок

Священное животное Пана, причина гибели Эсхила, обладательница непревзойденного голоса – пылкая в любви греческая черепаха появилась на планете еще до ледникового периода.

Музыка и беговые состязания – два занятия, которые далеко не сразу приходят на ум, когда речь идет о черепахах. Однако в древности скромная сухопутная черепаха могла обогнать быстроногого зайца и великого воина греческих мифов, Ахиллеса. А из панциря неприметной морской черепахи изготавливали самый благородный музыкальный инструмент древности – лиру.

Помните басню Эзопа о том, как медленная, но непреклонно идущая к цели черепаха выиграла состязание у самоуверенного зайца, который решил отдохнуть, не добежав до финиша? Греческий философ Зенон Элейский (р. ок. 490 г. до н. э.) пошел дальше и предложил представить, как теоретически могло бы выглядеть состязание черепахи и быстроногого Ахиллеса. Поскольку гордый Ахиллес может бежать в десять раз быстрее черепахи, он дает ей фору в 100 метров. Знаменитый парадокс Зенона заключается в том, что при таких условиях Ахиллес никогда не победит, ведь за то время, пока он пробежит первые 100 метров, черепаха пройдет еще 10 метров сверх того, пока Ахиллес пробежит эти 10 метров, черепаха продвинется еще на метр, пока Ахиллес пробежит этот метр, черепаха опередит его на одну десятую метра, и так до бесконечности.

В реальной жизни сухопутные черепахи медленно бродят по полям, в золотой стерне под оливковыми деревьями, по скалистым холмам и горам материковой Греции и островов. Во время полевых исследований, посвященных измерению древних каменных крепостей и башен, мы часто встречали черепах в уединенных долинах и на высоких холмах, где они трудолюбиво прокладывали себе дорогу среди скоплений камней и в тернистых подлесках. Жарким засушливым летом их шумное приближение можно услышать издалека благодаря треску сухого бурьяна. Однажды в Западной Аттике, на так называемой дороге древних башен в долине Мегало-Ватихори, под склонами горы Патерас, я наблюдала, как среди анемонов и маков две черепахи сталкиваются друг с другом подобно миниатюрным танкам. Я предположила, что они спорят из-за территории.

В Греции обитают три вида черепах: Testudo graeca, T. hermanni и T. marginata. Картина распространения этих черепах помогает ученым отслеживать историю изменений уровня моря и массы суши в Эгейском море. Например, черепахи T. graeca обитают на островах Кос, Тасос, Самофракия, Лемнос и Самос, где они оказались вместе с малым слепышом и некоторыми видами ящериц после того, как растаяли последние ледники. T. hermanni предпочитает более низменные места, например Эвбею. На островах Наксос, Китира и Скирос обитает T. marginata, которая также встречается в горах Пелопоннеса и к югу от горы Олимп. На Патносе, Китире и Хиосе сухопутные черепахи встречаются довольно редко. Остров Эгина, в античный период имевший репутацию великой морской державы, прославился чеканкой серебряных монет с изображением морской черепахи (это было в VI веке до н. э.; см. также в главе 2 о мифической морской черепахе-людоеде). В V веке до н. э. остров был захвачен Афинами и потерял свой торговый статус. После этого на монетах Эгины вместо морской черепахи появилась сухопутная черепаха. А с XIX века на острове не видели ни одной черепахи.

Черепахи с горы Парфенион на Пелопоннесе в древности считались священными животными бога лесов Пана. Именно здесь Пан пообещал умелому бегуну Фидиппиду, что поможет афинянам отразить персов во время битвы при Марафоне в 490 году до н. э. Когда персы высадились на берег, Фидиппида послали в Спарту просить о помощи. За два дня он пробежал более 240 километров. После победы греки устроили в честь Пана состязания бегунов. Возможно, черепаху тоже удостоили почестей в память о ее невероятных беговых победах. А может, в этом состояла своя ирония – наподобие той, которая побудила баскетбольную команду Калифорнийского университета в Санта-Крузе взять себе название «Слизни».

Во II веке пещеру, где Пан дал свое обещание, посетил греческий путешественник Павсаний. Он заметил, что в этом районе «водятся и черепахи, очень хорошие для производства лир. Люди, живущие около этих гор, и сами боятся их ловить, и иноземцам не позволяют их трогать; они считают их посвященными Пану»^[14]. Как известно, Пан нередко мстил людям за жестокое обращение с животными. Изображенная на древнегреческой вазе девочка подбрасывает злополучную черепаху, словно йо-йо, привязав к ее лапке шнурок, и этим, похоже, навлекает на себя беду.

Девочка, играющая с черепахой. Роспись греческой краснофигурной вазы, 360 г. до н. э. Британский музей.

Копия Адриенны Мэйор

Целеустремленность черепахи и ее простые и эффективные способы самообороны вызывали большое восхищение. Римляне называли словом testudo (лат. «черепаха») один из видов оборонительного боевого порядка, когда солдаты медленно продвигались вперед, укрывшись «панцирем» из сомкнутых щитов. В начале XX века путешествовавший по Македонии фольклорист слышал, что встретить черепаху считается большой удачей, а убить ее – страшным несчастьем. Более того, считалось, что любой человек, если увидит перевернутую черепаху, обязан ей помочь, а тот злодей, который переворачивает ее на спину, совершает ужасный грех. Деревенские жители говорили, что вид перевернутой черепахи оскорбляет Бога, и следует как можно скорее прийти ей на помощь. Примечательно, что в научно-фантастическом фильме «Бегущий по лезвию» (1982) в «тесте Тьюринга», предназначенном для распознавания бесчувственных андроидов-репликантов, есть вопрос о перевернутой черепахе.

Как ни странно, первая в мире черепаха однажды оскорбила самого Зевса. Древняя греческая легенда рассказывает, что Зевс пригласил к себе на свадьбу всех животных. Все пришли, и только черепаха Хелона осталась дома. Зевс потребовал объяснений. Хелона ответила, что слишком любит свой дом и не согласится покинуть его даже ради такой грандиозной вечеринки. Разгневанный Зевс повелел, чтобы эта домоседка отныне всегда носила свой драгоценный дом на себе. Имя Хелоны увековечено в научном названии отряда черепах – Chelonia.

Орлы были спутниками Зевса, следовательно, совсем не друзьями черепахам. Древние натуралисты рассказывали, что орлы хватали черепах и бросали их с высоты на камни, чтобы разбить панцирь и съесть мясо. Именно так в 456 году до н. э. погиб великий драматург, автор трагедий Эсхил: говорят, что он мгновенно скончался, когда орел уронил черепаху на его лысую голову, приняв ее за камень. Этот шокирующий несчастный случай, вероятно, напомнил многим грекам назидательную басню о черепахе, которая хотела научиться летать.

Однажды Черепаха сказала Ласточкам: «Ах, если бы у меня тоже были крылья, если бы я умела летать!»

Орел, подслушивавший их разговор, спросил: «Если бы я дал тебе подняться высоко в небо, чем бы ты мне отплатила?»

Доверчивая Черепаха отвечала: «Отдала бы за это все богатства Востока!»

«Что ж, – сказал Орел, – я научу тебя летать!» Он подхватил черепаху вверх тормашками и поднял ее в вышину к самым облакам. Оттуда жестокий орел сбросил черепаху на склон горы, где ее твердый панцирь разбился вдребезги.

Падая, Черепаха причитала: «Зачем я желала получить крылья и летать среди облаков, когда и по земле я едва ковыляю?»

Хотя человеку, безусловно, несложно поймать и убить черепаху, у нас есть не так много данных о том, что в Античности кто-то ел черепах, за исключением периодов голода. Археологические раскопки, например в Нихории на юге Греции, показывают, что в византийскую эпоху, когда еды было очень мало, люди готовили и употребляли в пищу маленьких черепах. При этом в древности черепахи высоко ценились в медицине. Плиний Старший перечисляет 66 лекарственных средств, которые можно получить благодаря черепахе.

Как уже было отмечено, панцири морских черепах пользовались большим спросом для изготовления музыкальных инструментов. В древности существовала такая загадка: какая мертвая вещь умеет издавать прекрасный живой звук? Ответ: лира из черепахового панциря. Легенда о происхождении лиры такова. Когда бог-посланник Гермес был еще мальчиком, он жил недалеко от места своего рождения, в пещере на горе Киллен. Там он зарезал несколько быков, принадлежавших его старшему брату Аполлону. Затем он увидел у пещеры черепаху. Гермес убил и ее, натянул на выгнутый панцирь бычью шкуру, а поперек – семь струн из бычьих кишок. Аполлон разгневался за убитых быков, но мальчик Гермес смягчил его гнев, начав играть на своем простом инструменте. Говорили, что Гермес, изобретая первую лиру (которую называют хелис, или черепаха), «открыл источник бесконечной услады, ибо он первым заставил черепаху петь».

Традиционную лиру изготавливали из панциря черепахи, играющего роль резонаторного ящика, и параллельно прикрепленных к нему двух рогов дикой козы. Между рогами устанавливали перекладину, от нее к панцирю протягивали бычьи кишки или сухожилия разной толщины. Музыку, которую извлекали из этого инструмента, называли «благородной, безмятежной и подобающей мужам». От звуков лиры в умелых руках камни начинали танцевать, реки останавливали свое течение, а дикие животные становились ручными.

Гермес научил Орфея так сладкозвучно играть на лире, что его песни могли смягчить даже владыку подземного мира Аида. Когда Орфея растерзали менады, его лира упала в море. Позднее волны вынесли ее на остров Лесбос, где один рыбак нашел инструмент и принес поэту Терпандру. Терпандр жил в VI веке до н. э. и был известен как основоположник классической греческой музыки. Исполняя собственные произведения для лиры (хелис), Терпандр не раз становился победителем музыкальных состязаний в Спарте.

Орфей же научил играть на лире поэта Лина. Печальные песни Лина приобрели широкую известность, и их даже стали называть в его честь «линами». Вслед за Эсхилом Лин обнаружил, что столкновение панциря черепахи с черепом поэта заканчивается со счетом 2:0 в пользу черепах. В одном греческом мифе говорится, что Геракл в детстве брал у старика Лина уроки музыки, и однажды, когда тот отчитал его за плохую игру, Геракл ударил своего учителя по голове тяжелой черепаховой лирой и убил его.

Грек с лирой из панциря черепахи.

Рисунок Адриенны Мэйор

Непритязательная домоседка, мастерица пассивной самообороны, неторопливо бредущая в поисках лакомых кусочков и капель росы, скромная черепаха кажется бесконечно далекой от той шумихи, которой ее окружали по разным поводам в древности, и тем более от лирической музыки.

И все же… Представьте себе зоолога Джорджа Э. Уотсона из музея Пибоди, пробирающегося сквозь заросли колючего черноголовника на острове Кос, с биноклем на шее и блокнотом в руке. Стоит погожий майский день 1961 года. Уотсон заинтересованно прислушивается, уловив неподалеку странный постукивающий звук. В 10 метрах от себя на небольшой поляне он замечает «самку Testudo graeca, которую страстно преследует самец T. graeca». Зачарованный зрелищем, профессор Уотсон садится и наблюдает за свиданием в свой восьмикратный бинокль и одновременно делает торопливые пометки. Римский натуралист Элиан во II веке замечал, что черепаха – «самое похотливое существо на свете». Элиан предполагал, что «поскольку самцы не умеют петь, им приходится очаровывать самок с помощью трав». Монография Уотсона «Заметки о совокуплении черепах Эгейского моря» представляет собой первый научный отчет очевидца, своими глазами наблюдавшего за ухаживаниями греческих черепах. Возможно, Гермес первым заставил петь мертвый панцирь черепахи, но именно Джордж Э. Уотсон рассказал миру о брачном зове и танцах живой и влюбленной греческой черепахи.

Ритмичный стук, который услышал Уотсон, происходил от того, что самец стукался панцирем о панцирь своей возлюбленной, чтобы привлечь ее внимание. Так он пытался достучаться до нее около получаса. Она же продолжала подниматься по склону холма в подлеске, иногда ненадолго кокетливо останавливаясь, а затем снова двигаясь вперед. Один раз самец потерял равновесие, покатился вниз по склону и приземлился вверх тормашками. Но дальше, пишет Уотсон, он встал на ноги, «возобновил преследование, и снова начал ударять своим панцирем о панцирь самки». Он еще несколько раз срывался со склона, но каждый раз поднимался и снова начинал стучать панцирем.

Затем самец черепахи начал петь! Уотсон читал более ранние научные сообщения о брачных призывах спаривающихся черепах из других частей света, но все они касались черепах, содержавшихся в неволе, и на тот момент никто еще не описал, какие звуки издают местные дикие греческие виды. Немецкий зоолог однажды заявил, что крик европейской сухопутной черепахи «очень похож на кошачье мяуканье». Луи Лики утверждал, что черепаха в зоопарке Уганды издавала во время ухаживания «громкий хриплый крик». Домашняя южноамериканская черепаха раскачивала головой вверх-вниз и издавала звук, «похожий на кудахтание наседки, показывающей цыплятам, как искать пищу». Другая черепаха, обитающая на одном из островов Индийского океана, «издавала глубокий трубный крик». Два вида гигантских галапагосских черепах имеют совершенно разные стили ухаживания. Один ведет себя сравнительно тихо: самец полностью игнорирует ритуал соударения панцирями и как-то умудряется «реветь с закрытым ртом». Самец другого вида покачивает головой, слегка ударяет самку панцирем, а затем широко открывает рот, чтобы издать «легкий и задыхающийся крик».

Брачный зов дикой черепахи с острова Кос был «слышен на расстоянии не менее 20 метров». Уотсон увидел, как самец открывает рот, и услышал «высокое носовое скуление, чем-то напоминающее жалобный визг щенка». Он также отметил, что брачная песня была короткой и длилась около полминуты.

Ни один древний автор никогда не описывал зов живой черепахи, предпочитая воспевать красоту музыки полой черепаховой лиры. Но благодаря Джорджу Уотсону из музея Пибоди каждый раз, прогуливаясь по заросшим душицей и колючим черноголовником холмам Греции, я напрягаю слух, пытаясь уловить в подлеске стук сталкивающихся панцирей и услышать живую песню дикой черепахи.

7. Маленькая птичка с ядовитым пометом

Одно из самых загадочных ядовитых существ, описанных в классической древности, – птица дикайрон, помет которой считали смертельно опасным для человека. Этот экзотический птичий биотоксин специально собирали в высоких горах Индии. Стоит заметить, что в древности Индией называли далекие земли к востоку от Персии (Ирана).

Первым эту птицу описал греческий врач Ктесий, живший в Персии в конце V века до н. э., за ним – римский натуралист Элиан в III веке. Оба сообщали, что крошечная оранжевая птичка по имени дикайрон выделяет мощнейший яд. Даже малое количество помета птички могло вызвать смерть в течение нескольких часов. Это редкое вещество было одним из самых драгоценных и редких подарков, которые правители Индии посылали царям Персии. Его хранили в королевской аптеке как ценное средство для убийства или самоубийства.

Что это была за птица и в чем заключался секрет ее яда?

По рассказам, дикайрон был размером с яйцо куропатки – около 4 сантиметров в длину. Вряд ли такая маленькая птичка производила много экскрементов, но следует учитывать, что в птичьих фекалиях, как известно, скрываются возбудители более 60 заболеваний. В высохшем птичьем помете могут содержаться патогены, поражающие легкие и центральную нервную систему, в том числе бактерии сальмонеллы и кишечной палочки, а также грибок, вызывающий смертельное респираторное заболевание – гистоплазмоз. Возможно, в сушеном помете неизвестной птицы дикайрон также находился особо вирулентный смертоносный патоген.

Некоторые специалисты по Античности предположили, что экзотическим ядом, о котором идет речь, были орехи бетеля или каннабис. Но степная конопля хорошо известна Геродоту, и она не смертоносна (см. главу 21). Жевание ягод южноазиатской пальмы арека и листьев бетеля обладает канцерогенным действием, однако их нельзя назвать быстродействующим ядом. Другие специалисты высказали предположение, что дикайрон был не птицей, а крылатым навозным жуком, помет которого путали с опиумом. Известный нам по источникам размер дикайрона примерно соответствует размеру навозного жука. Навозные жуки имеют длинные крылья и хорошо умеют летать. Некоторые виды навозных жуков встречаются даже в птичьих гнездах. Гипотеза о том, что маленькая оранжевая птичка на самом деле была навозным жуком, выглядела бы убедительно, если бы не тот факт, что навозные жуки не ядовиты, а источник опиума – мак – был хорошо известен в древности.

Но не исключено, что жуки все же как-то замешаны в этом деле. Некоторые крупные виды крылатых жуков достаточно велики, чтобы их можно было принять за маленьких птиц. Многие виды особо ядовитых жуков использовали для изготовления отравленного оружия. Например, народ сан из пустыни Калахари в Африке много тысяч лет смазывал наконечники стрел внутренностями личинок ядовитых жуков Diamphidia. Может ли слово «помет» оказаться попыткой перевести на греческий другое слово, обозначающее выделения или внутренности насекомых? Возможно, древние сообщения о крошках «помета» загадочного дикайрона возникли из искаженных рассказов о похожем токсине, полученном в Индии от насекомых. Некоторые виды ядовитых жуков были известны еще в классической Античности. Так, Аристотель и специалист по ядам Никандр описывали смертоносные вещества, которые добывали из жуков-нарывников и жуков рода Staphylinus, яд которых был достаточно силен, чтобы убить случайно проглотившую это насекомое козу или корову.

Разгадать тайну легендарного дикайрона может помочь одно недавнее открытие фармакологов-энтомологов. В 1980-х годах ученые начали исследовать токсические свойства жуков Paederus большого семейства Staphylinidae (стафилинид), встречающихся во многих регионах мира, включая Северную Индию. Эти хищные летающие насекомые оранжево-черной или полностью оранжевой окраски имеют длину около 2,5 сантиметра. Некоторые их виды обитают в птичьих гнездах. Эти особенности – способность к полету, окраска и обитание в гнездах – возможно, объясняют, каким образом по мере распространения сведений о них дальше к западу их начали путать с мелкими птицами. Как выяснилось, в китайской медицине этот жук был известен еще 1200 лет назад. Фармакопея Чэня в 739 году достоверно описывает жука Paederus, называя его «чин яо чун», и утверждает, что его «могущественный яд» можно использовать для удаления с кожи фурункулов, полипов и нежелательных татуировок.

Упомянутые жуки-нарывники выделяют опасный яд, а в их внутренностях, или гемолимфе, обнаружен педерин, один из самых сильнодействующих животных токсинов в мире, более мощный, чем яд кобры. Педерин вызывает на коже воспаленные, гнойные язвы, а при попадании в глаза может стать причиной слепоты. Принятый внутрь педерин, так же как и помет дикайрона в античных рассказах, приводит к серьезному повреждению внутренних органов.

Есть еще один возможный ответ на загадку птицы дикайрон. Возможно, история дикайрона – один из редких примеров токсичности птиц, спровоцированной поеданием ядовитых растений или жуков, содержащих нейротоксины.

Как ни странно, дикайрон – не единственная ядовитая птица, о которой писали в древности. Царь Митридат VI Понтийский, правивший на территории современной Северной Турции и противостоявший Римской империи во времена Митридатовых войн (89–63 гг. до н. э.), много экспериментировал с отравляющими веществами (см. главу 36). Он выращивал в своих садах ядовитые растения, стремясь создать универсальное противоядие. Также он разводил понтийских уток, которые были известны своим ядовитым мясом. По словам Плиния Старшего, который читал тексты Митридата, посвященные токсикологии, после смерти царя в 63 году до н. э. Митридат знал о способности уток питаться ядами и надеялся извлечь из этого пользу. Он кормил уток их любимыми ядовитыми растениями и собирал для своих экспериментов утиные яйца, кровь и мясо. Плиний сообщает, что Митридат подмешивал в изобретенное им противоядие кровь понтийских уток. Во II веке Авл Геллий отмечает, что понтийские утки обладают «способностью выделять яды», и ссылается на Митридата, считавшего кровь уток самым действенным веществом в их организме.

Некоторым другим греческим и римским авторам было также известно о существах, способных без всяких последствий употреблять в пищу ядовитые для человека продукты. Например, многие отмечали, что понтийские пчелы спокойно собирают нектар с ядовитых цветков рододендрона, однако их мед губителен для млекопитающих, в том числе для человека (см. главу 37). Ядовитыми растениями, по рассказам, также питались козы и перепела, что делало их мясо смертельно опасным для хищников и людей. Об этом писали Аристотель в IV веке до н. э. («О растениях», 820.6–7), а позднее Филон («Наука о сельском хозяйстве», 14.24 и «Об особенных законах», 4.120–131), Лукреций («О природе вещей», 4.639–640), Гален («О темпераментах», 3.4) и Секст Эмпирик («Очерки пирронизма», 1.57). Считалось, что перепела становятся небезопасными из-за того, что поедают ядовитые семена болиголова, чемерицы или белены – растений, широко распространенных в Средиземноморье и в Анатолии.

В Ветхом Завете есть эпизод, рассказывающий о массовом отравлении израильтян перепелами на пути в Землю обетованную. Согласно Исходу (16.11–12), израильтяне, пересекая Синайскую пустыню, жестоко страдали от голода, но однажды в сумерках на их лагерь чудесным образом спустилось множество перепелов. В Книге Чисел (11.31–34) говорится, что огромные стаи перепелов принесло в лагерь ветром с моря. На земле сидело так много птиц, что люди в ту ночь ловили их сотнями, а на следующий день вволю полакомились жареным мясом. Но после того, как израильтяне съели птиц, их ряды начала косить свирепая чума. Историки науки предполагают, что эта «чума» была вспышкой так называемого котурнизма – отравления перепелиным мясом. Употребление в пищу токсичных перепелов может вызвать рабдомиолиз – острый некроз мышечной ткани, приводящий к шоку и летальной почечной недостаточности.

Еще во II веке н. э. врач и автор медицинских трактатов Гален заметил, что отравления мясом перепелов происходят осенью, когда стаи европейских перепелов мигрируют через Средиземное море, Анатолию и Аравийскую пустыню на юг, в Египет и Восточную Африку, к местам зимовки. Гален предположил, что во время миграции перепела питаются семенами болиголова, и из-за этого их мясо становится ядовитым. Семена болиголова содержат нейротоксин кониин, вызывающий паралич и удушье. Современные научные исследования подтверждают, что европейские мигрирующие перепела (Coturnix coturnix) становятся ядовитыми только во время осенних перелетов на юг. Обширные стаи перепелов совершают перелеты в темное время суток, а днем отдыхают, что совпадает с деталями, описанными в Библии. Сезонная токсичность птиц указывает на поглощение какого-то широкодоступного во время путешествия на юг корма. Известно, что именно осенью у болиголова начинается процесс активного созревания семян.

Сравнительно недавний случай отравления перепелиным мясом был зарегистрирован в Турции осенью 2007 года: из десяти человек, решивших полакомиться на ужин жареными мигрирующими перепелами, пострадали четверо. Случаи котурнизма были также отмечены в Алжире, Франции, Испании, Италии и на острове Лесбос в Греции – во всех этих местах останавливаются на отдых мигрирующие промысловые птицы. Интересно, что палестинцы Газы (см. карту в главе 1) в сентябре и октябре с нетерпением ждут ежегодного появления перепелов, и на рассвете ловят сотни этих птиц с помощью мелких сетей, чтобы затем зажарить или приготовить традиционный перепелиный суп. Маленькая птичка – важный источник пищи для местных жителей и единственный вид мяса в их рационе. При этом никаких сообщений о котурнизме из сектора Газа, судя по всему, не поступало. Научные исследования показывают, что склонность к отравлению перепелиным мясом зависит от генетических мутаций ферментов печени человека. Вероятно, древние израильтяне обладали особой генетической чувствительностью к этим токсинам, турецкие любители дичи оказались к ним уже не так восприимчивы, а палестинцы, по-видимому, и того меньше.

Учитывая количество античных и средневековых сообщений о ядовитых утках и перепелах, удивительно, что явление птичьей токсичности начало привлекать научное внимание только после того, как была «открыта» дроздовая мухоловка, оранжево-черная певчая птица, обитающая в Австралии и Новой Гвинее. Сейчас она считается самой ядовитой птицей в мире. Однако коренные жители этих мест с давних времен знали, что дроздовая мухоловка, а также синешапочная ифрита и лесная сорокопутовая мухоловка ядовиты. Прикосновение к этим птицам вызывает неприятное онемение и покалывание, а употребление в пищу их мяса может привести к смерти. Ученые обнаружили, что в коже, перьях и плоти этих и других ядовитых птиц содержатся батрахотоксины – семейство химических веществ, выделяемых лягушками-древолазами. Предположительно, помет этих птиц также содержит батрахотоксины. Эти птицы питаются ядовитыми жуками-хорезинами, малоизученными представителями семейства Melyridae. В Африке обыкновенный шпорцевый гусь питается жуками-нарывниками, которые производят кантаридин, что делает приготовленного гуся смертельно опасным для человека. Выяснилось, что токсичные бактерии содержатся в копчиковых железах у оранжево-черных удодов Восточной Африки и Азии. На сегодняшний день известно около сотни видов птиц (перепелов, тетеревов, гусей и более мелких видов), мясо которых неприятно на вкус, имеет отталкивающий запах или ядовито для человека.

Токсичность птиц остается малоизученной областью, и происхождение этого феномена до конца не ясно. Очевидно, он представляет собой сформировавшуюся в процессе эволюции разновидность химической защиты, приобретенную в результате употребления в пищу ядовитых растений или жуков или поглощения каким-либо образом токсинов насекомых. Но конкретный механизм возникновения токсичности птиц пока неизвестен.

Тем не менее у нас на выбор есть несколько вариантов идентификации загадочной птицы дикайрон, чей смертоносный помет в древности специально собирали как сильнодействующий яд для убийства или самоубийства и о которой писали Ктесий и Элиан. Возможно, у истоков этой легенды стояли гипервирулентные бактерии или грибки, содержащиеся в сушеных экскрементах неизвестной птицы, обитающей в горах Индии. Либо мы имеем дело с искажением сведений в ходе передачи, и существо, которое фигурирует в рассказах древних путешественников как маленькая ядовитая оранжевая птица, на самом деле было крупным и крайне ядовитым оранжевым жуком. Еще одно правдоподобное объяснение заключается в том, что дикайрон может быть реально существующим, но пока не обнаруженным ядовитым видом, и эта крошечная оранжевая птичка до сих пор порхает и испражняется батрахотоксинами где-то на неизведанных лесистых склонах Памира, Гиндукуша или Гималаев.

8. Стервятники – талисманы римской армии

Первые окольцованные птицы

Во время войны первыми на кровопролития откликались стервятники. Этих крупных хищных птиц часто видели над полями сражений, где они кружили, высматривая себе лакомую добычу среди мертвых и умирающих. В ожидании нового пиршества стервятники-падальщики нередко следовали за древними армиями во время походов.

Когда великий римский полководец Гай Марий (157-86 гг. до н. э.) воевал против германских племен (кимвров, тевтонов и амбронов – подробнее о них см. главу 39), его солдаты заметили, что во время переходов их сопровождает пара стервятников. Армейский кузнец выковал два бронзовых ошейника, и легионерам удалось поймать стервятников в сети, вероятно, пока они кормились. Солдаты надели на шеи хищников бронзовые обручи и отпустили свои новые талисманы на свободу.

С тех пор, замечая неподалеку этих стервятников в ярко блестящих на солнце бронзовых ошейниках, римские солдаты ощущали прилив воодушевления и приветствовали их одобрительными возгласами. Со времен основания Рима стервятники считались хорошим предзнаменованием. Пара стервятников поднимала боевой дух армии – их появление воспринималось как верный знак того, что римлян ждет победа, а их крылатые талисманы смогут насытиться трупами врагов.

Пара чёрных грифов в бронзовых ошейниках с гравировкой.

Рисунок Мишель Энджел

Эту занятную историю о первом задокументированном случае кольцевания птиц первым рассказал в I веке Александр Миндский, чьи труды о животных ныне утеряны, за исключением ряда фрагментов, а также биограф Мария Плутарх (46–119) в своих «Сравнительных жизнеописаниях».

В древнеримский период в Европе обитало несколько видов стервятников. Возможно, птицами, о которых идет речь, были белоголовые сипы (Gyps fulvus), черные или бурые грифы (Aegypius monachus), либо грифы-бородачи, или ягнятники (Gypaetus barbatus). Европейские грифы живут поодиночке или парами. Они очень умны и склонны к моногамии: находят себе пару на всю жизнь, при этом в паре ведут себя как равные. Можно предположить, что стервятники, окольцованные солдатами Гая Мария, были как раз парой – самцом и самкой. Стервятники могут жить до 40 лет, размах их крыльев достигает 2–3 метров. Хищников, сопровождавших легион, вряд ли можно назвать ручными домашними птицами, однако нетрудно представить, как римские солдаты оставляли для них еду возле лагеря или специально подкармливали во время переходов, чтобы удержать рядом с собой (о домашних птицах см. главу 9).

Солдаты, служившие под началом Мария, наверняка слышали и о почтовых голубях и воронах, которые доставляли привязанные к лапке или к шее послания с просьбами о подкреплении и данными военной разведки, помогали поддерживать связь во время осад или между отдельными армиями. Один из первых таких примеров относится к временам Второй Пунической войны (218–201 гг. до н. э.) – тогда к осажденным римским позициям отправили ласточку с привязанным к лапке шнурком. Количество узлов означало, через сколько дней прибудет помощь. Существует также много историй о том, как с помощью ласточек, голубей и ворон передавали новости о спортивных победах. Для этого им на лапки повязывали цветные шнурки или лоскуты окрашенной ткани, или просто наносили на перья мазок краски того цвета, который обозначал команду-победительницу. Подобные сообщения о временном кольцевании птиц для передачи сообщений восходят к V веку до н. э. В Средние века сокольничие окольцовывали хищных птиц, чтобы показать, кому они принадлежат. По некоторым сведениям, примерно в 1595 году на Мальте был пойман сапсан, носивший знак французского короля Генриха IV.

Насколько нам известно, стервятники Мария, окольцованные более 2000 лет назад, стали первыми птицами, получившими постоянные ошейники, по которым их можно было идентифицировать и отслеживать их перемещения.

9. Домашние птицы в разные века

Эта глава посвящена памяти двух моих знакомых говорящих птиц. Когда мне было 11 лет, на день рождения мне подарили зеленого длиннохвостого попугайчика. Мы назвали его Бибоп, поскольку слышали, что птицам легче всего даются звуки «б» и «п». Бибоп умел произносить свое имя, а моя мама научила его выговаривать: «Птицы не умеют говорить!» Кроме того, Бибоп самостоятельно выучил первые строки «Лихтенштейнской польки» (Ja, das ist die Liechtensteiner Polka mein Schatz!). Она заняла 16-е место в поп-чарте США в 1957 году, и ее постоянно крутили по радио и на домашних проигрывателях. Вторая говорящая птица – большой попугай-амазон, которого держали в вестибюле здания National Geographic в Вашингтоне, округ Колумбия. Я заглядывала туда во время обеденных перерывов, когда работала неподалеку от Белого дома в 1968 году. Этот попугай знал только одну эффектную фразу, и пронзительно кричал каждому проходившему мимо: «Скажи что-нибудь! Скажи что-нибудь!»

Домашние птицы на протяжении многих веков скрашивали жизнь знаменитых (а также печально известных) людей. На древнегреческих вазах мы находим изображения детей, играющих в женских покоях с питомцами – голубями и ибисами. В Древнем Риме Катулл упоминал в своих эротических стихах (2 и 3), какими ласками его возлюбленная осыпала ручного домашнего воробья, а Овидий сочинил сатирическую элегию о попугае своей любовницы Коринны (Любовные элегии, 2.6).

Поэты Нового времени тоже увековечивали попугаев в стихах. «Я не обменял бы своего попугайчика на всех голубей мира», – утверждал поэт Мэтью Прайор в 1718 году. Уильям Каупер в стихотворении «Попугай» того же периода описывает типичный разговор попугая и его хозяйки: «Попка хороший!» – нежно восклицает дама, и пернатый подражатель охотно с ней соглашается: «Попка хороший!»

В эпоху Реставрации в Англии владельцы птиц были очень привязаны к своим питомцам, о чем свидетельствуют некоторые частные объявления в London Gazette:

«В прошлое воскресенье из моего окна улетел маленький попугай с красной головой и зеленым, красным и черным хвостом» (1688).

«Потерялся зеленый попугай с черно-красным кольцом на шее» (1675).

Прирученная птица. Рисунок на греческой вазе, 420 г. до н. э.

Копия Мишель Энджел

Журнал Tatler (основанный в 1709 году и ставший чем-то вроде первой в мире социальной сети) публиковал письма молодого человека, который жаловался, что возлюбленная пренебрегает его ухаживаниями и уделяет слишком много внимания своему попугаю.

Чрезвычайной популярностью пользовались канарейки. В 1685 году объявление в одной лондонской газете сообщало о продаже «семи сотен канареек, недавно привезенных с Канарских островов». Через несколько лет толпы любопытных собрались на Риджент-стрит, чтобы послушать еще одну канарейку, обладавшую поразительными ораторскими способностями. Помимо слов: «Поцелуйчик, поцелуйчик» в сопровождении характерных звуков птица умела говорить: «Душка Тичи, милашка-крошка Тичи» и «Ну поцелуй меня, милая Минни». Кроме того, в репертуар канарейки входили первые такты гимна «Боже, храни королеву».

В XVII веке Ост-Индская компания нередко привозила из дальних стран экзотических птиц. Некоторых из них преподносили в дар британской королевской семье. Например, герцог Йоркский в 1664 году получил от компании бенгальскую майну. Эта птица, знавшая множество фраз и умевшая подражать ржанию лошади, считается первой майной, попавшей в Англию. Любимым развлечением жителей Лондона в те времена стали прогулки по фешенебельному Сент-Джеймсскому парку, где в общественных вольерах были выставлены на всеобщее обозрение сотни прекрасных редких птиц. Улица, на месте которой раньше находилась упомянутая часть парка, до сих пор носит название Бердкейдж-Уок – в память о больших птичьих вольерах, обитателей которых при Карле II поставляла Ост-Индская компания.

В 1662 году Карл II женился на Екатерине Брагансской, которая принесла ему в приданое города Танжер и Бомбей. Но вместо редких птиц из этих тропических портов король предпочитал держать в своей спальне английского ручного скворца. Позднее королевский скворец был подарен Сэмюэлю Пипсу, великому диаристу, писавшему о повседневной жизни британской знати в 1660-х годах. «Королевский скворец и впрямь чудесно разговаривает и свистит, чем я весьма горжусь!» – восклицал Пипс в своих заметках. Кроме скворца он держал дома несколько канареек, подаренных ему другом-капитаном. В своем дневнике Пипс описывает приятную поездку за клетками для канареек и упоминает о том, как его огорчила смерть птицы, которая прожила у него четыре года. Он также восхищается попугаем своей жены, отмечая: «Что касается его умения говорить и петь, я никогда не слышал ничего подобного!»

Пипс пришел в большое изумление, когда попугай его приятеля с первого взгляда узнал африканского слугу Минго, которого раньше видел в другом доме. Еще один попугай чуть не выклевал глаз знакомому Пипса, когда тот наносил визит в дом по соседству. В дневнике Пипса за июнь 1662 года описан веселый званый обед, во время которого гостей развлекал попугай, «привезенный лордом Баттеном с моря». Хотя птица, по словам Пипса, «говорила очень хорошо и самым приятным образом кричала “Попка!”», леди Баттен и ее мать были от нее не в восторге. Вероятно, дни, проведенные на корабле среди матросов, некоторым образом повлияли на ее словарный запас – что, впрочем, составляло извечную проблему всех говорящих птиц.

Преподобный мистер Уэсли из Эпворта рассказывает историю о попугае, который жил в клетке на Биллингсгейт-стрит. Это был район рыбных рынков, куда постоянно заглядывали моряки и рыбаки, известные своей привычкой к нецензурным выражениям. Естественно, попугай, с утра до ночи слышавший подобные обороты, со временем выучил многие из них. В попытке наставить птицу на путь истинный владельцы переселили ее в изящную чайную на другой улице. Не прошло и полугода, как вместо непристойностей попугай начал повторять безобидные фразы, обычно звучавшие в чайной: «Что новенького?» или «Будьте любезны, еще чашку кофе». Исправившемуся таким образом попугаю разрешили вернуться домой на Биллингсгейт. Увы, как сообщил преподобный Уэсли, «в течение недели птица снова принялась браниться и богохульничать, как и прежде».

Еще один попугай-сквернослов выведен в стихотворении Джорджа Крэбба, написанном в 1809 году. В этой трагической истории попугай по имени Попка потерял не только благосклонность хозяйки, но и свою жизнь после того, как «во всеуслышание произнес ужасные слова, от которых щеки леди залил густой румянец». Из бедного попугая набили чучело, а его место в сердце леди занял «подстриженный французский щенок».

Похожую реакцию в 1938 году вызвал попугай-мореплаватель по имени Попай в Нью-Йорке, где проводили радиоконкурс на лучшую говорящую птицу. В конкурсе участвовало 1200 птиц – судьи оценивали их дикцию, словарный запас и оригинальность выражений. Среди участников был принадлежавший продавцу фруктов африканский серый попугай, который выкрикивал названия фруктов на английском языке, поскольку его хозяин говорил только на итальянском. Также был попугай из Омахи по имени Теодор Меткалф (в честь вице-губернатора Небраски, избранного в 1931 году), который умел лаять, мычать, мяукать, стонать и издавать булькающие звуки. Одна 90-летняя птица из Бостона читала молитву «Отче наш». Что касается Попая, которого выставил на конкурс Церковный институт моряков Нью-Йорка, то он был немедленно дисквалифицирован за непристойные выражения, несмотря на впечатляющий словарный запас, хорошую дикцию и оригинальность.

Еще одна забавная история о говорящих птицах себе на уме произошла в Древнем Риме. Ее рассказывает историк и натуралист Элиан, который в III веке записывал разные любопытные случаи, чтобы развлечь своих читателей. По его словам, один заносчивый человек по имени Ханно, прославленный укротитель львов из Карфагена в Северной Африке, накупил у ловцов великое множество певчих птиц и держал их всех в темной комнате. Много месяцев он учил птиц повторять одну фразу: «Ханно – бог». Когда птицы приучились повторять эти слова, Ханно отпустил их на все четыре стороны, надеясь, что они разнесут повсюду весть о его величии. Но птицы просто вернулись в свои «родные места, и там пели песни и издавали трели, как им назначено природой, вовсе не вспоминая о Ханно и о тех уроках, которые им пришлось усвоить в неволе».

Говорящие птицы с ярким оперением были любимыми питомцами королевских семей со времен инков и ацтеков. В 1493 году Христофор Колумб подарил королю Фердинанду и королеве Изабелле коллекцию разноцветных попугаев из Нового Света. Несколько этих птиц позднее сбежали из королевского дворца в Гранаде и разлетелись по окрестным лесам и полям, где восхищали крестьян своим ярким оперением и в особенности поражали их умением повторять испанские фразы.

Африканский серый попугай жако был почётным членом королевского двора в Англии. Будущий король Георг V (1865–1936) в возрасте 12 лет стал юнкером британского флота и до 1892 года путешествовал вокруг света (о его встрече с легендарным кораблем-призраком «Летучий голландец» рассказывается в главе 31). В 1881 году в Японии 16-летний Георг сделал татуировку с красно-синим драконом, а в Порт-Саиде в Египте купил попугая Шарлотту, которая стала его верной подругой на всю оставшуюся жизнь. После коронации во время встреч с Тайным советом Шарлотта сидела у Георга на плече, наклоняя голову, заглядывала в конфиденциальные государственные бумаги и иногда зычным матросским голосом выкрикивала: «В чем дело?» Когда король Георг заболел, Шарлотта часами бормотала: «Где капитан?» После выздоровления короля она стала первым допущенным к нему посетителем. Приплясывая от восторга, она вспорхнула к нему на плечо и воскликнула: «Благослови мои пуговицы! Благослови мои пуговицы! Все в порядке!» По воспоминаниям очевидцев, завтракать с королем было небезопасно из-за того, что Шарлотта обожала таскать вареные яйца с тарелок гостей. Когда птица роняла крошки на скатерть, король Георг накрывал их блюдцем, чтобы королева ничего не заметила. В Королевском архиве есть очаровательная семейная фотография, на которой двухлетняя будущая королева Елизавета запечатлена с Шарлоттой в замке Балморал.

Еще одной знаменитой «государственной птицей» был доблестный французский голубь, во время Первой мировой войны участвовавший в битве при Вердене (1916). В период ожесточенных боев на Западном фронте французский командующий из форта Во отправил с последним оставшимся у него почтовым голубем отчаянную просьбу о подкреплении. Голубь, еще не оправившийся от недавней газовой атаки, нетвердо полетел прочь. Ему все же удалось добраться до штаб-квартиры в Вердене и передать послание, но вскоре после этого он умер. За свой подвиг голубь был награжден орденом Почетного легиона. Его чучело сегодня можно увидеть в Доме Инвалидов, военном музее в Париже, где также находится могила Наполеона.

Искусство таксидермистов позволило сохранить память о многих других знаменитых птицах. В Американском музее естественной истории в Нью-Йорке хранится чучело домашнего попугая Гудини, а в Свободной библиотеке в Филадельфии – чучело домашнего ворона Чарльза Диккенса. Великий французский писатель Гюстав Флобер для вдохновения держал на письменном столе чучело попугая. Нынешнее местонахождение этого чучела точно неизвестно, но в два муниципальных музея Франции были предложены по меньшей мере два десятка возможных претендентов.

Среди прославленных умерших, которых с почестями похоронили в Вестминстерском аббатстве, есть любимый попугай герцогини Ричмондской, Фрэнсис Терезы Стюарт, за свою необыкновенную красоту прозванной Прекрасная Стюарт. Попугай, повсюду сопровождавший герцогиню на протяжении 40 лет, умер от горя через несколько дней после ее кончины в 1702 году. Птица заняла место рядом с посмертным изображением герцогини в аббатстве, где выставлены восковые фигуры монархов и членов королевской семьи. Считается, что компаньон красавицы Стюарт – самое старое из существующих чучел попугаев.

Все слышали истории об эксцентричных миллионерах, оставляющих свое состояние домашним животным. Одной из таких удачливых птиц был ара по имени Луи, родившийся в 1863 году. Луи жил с известной старой девой Викторией Уилсон в ее поместье в Британской Колумбии вплоть до ее смерти в 1949 году. Вскоре стало известно, что мисс Уилсон завещала Луи, которому на тот момент было 86 лет, свой особняк и земли вокруг него, и вдобавок полмиллиона долларов. Она также назначила содержание слуге, который должен был присматривать за Луи. В 1963 году, к 100-летнему юбилею ара, журнал Life опубликовал фотографию Луи с его смотрителем и предположил, что богатый наследник может дожить до 300 лет. Эта новость повергла в смятение и без того раздосадованных застройщиков, надеявшихся построить в поместье Уилсон кондоминиумы.

Пожалуй, самым роскошным образом жизни мог похвастаться попугай махараджи Наванагара (1872–1933). По слухам, этому попугаю было 115 лет, и у него имелся собственный паспорт, чтобы он мог сопровождать махараджу в дипломатических поездках. Пока махараджа занимался государственными делами или играл в крикет, его попугай катался на собственном «роллс-ройсе» с водителем.

Другим птицам приходилось зарабатывать себе на жизнь честным трудом. В 1940-х годах самой высокооплачиваемой птицей была майна по имени Рафлз. За одно выступление на радио Рафлз, умевший имитировать оксфордский акцент, получал 500 долларов. Он появлялся в передаче «Таверна Даффи» и в программе Фреда Аллена, а в Голливуде познакомился с Уолтом Диснеем, популярным чревовещателем Эдгаром Бергеном и его манекеном Чарли Маккарти, а также великим продюсером Дэвидом О. Селзником. Знаменитая светская обозревательница Эльза Максвелл устроила в честь Рафлза вечеринку, а компания Paramount Pictures наняла Рафлза, чтобы он сыграл вместе с Дороти Ламур в фильме «Радужный остров» (1944). На съемках у прославленной птицы была собственная гримерка с грелкой для гнезда и солидным запасом винограда. Чтобы вызвать работников кинопавильона, Рафлз громко имитировал звук звонка.

Птицы появлялись во многих художественных фильмах: все экранизации «Острова сокровищ» (1934–2012), «Птичник из Алькатраса» (1962), «Голубь, который захватил Рим» (1962) и «Птицы» (1963) – лишь несколько примеров. Одним из самых необычных образцов использования драматических возможностей пернатых актеров стал фильм «Билл и Ку», выпущенный Republic Pictures в 1948 году. Действие этого птичьего романа происходит в городке Чирпендейл, в фильме участвовали 273 дрессированные птицы в маленьких человеческих костюмах, а съемки проходили на миниатюрной съемочной площадке, развернутой на столе. По сюжету влюбленных голубков Билла Сингера и Ку преследует Черная Угроза – большая ворона, желающая уничтожить Чирпендейл. Журнал Time опубликовал о фильме положительную рецензию, хотя мимоходом отметил его «утомительную умильность».

Попугаи нередко становились героями книг о морских приключениях. Долговязый Джон Сильвер из «Острова сокровищ» Р. Л. Стивенсона никогда не появлялся без своего попугая. Еще один знаменитый вымышленный попугай – Попка из романа Даниеля Дефо «Робинзон Крузо» (1719). Потерпев кораблекрушение, Крузо проводит два года в одиночестве на необитаемом острове, и однажды среди ночи просыпается от звука голоса, причитающего: «Робин, Робин, Робин Крузо! Бедный Робин Крузо! Куда ты попал, Робин Крузо? Куда ты попал? Где ты был?» Через некоторое время пораженный моряк понимает, что это Попка, которого он не видел с момента кораблекрушения. Попугай повторяет одинокие стенания самого Крузо. Попугай и моряк радуются воссоединению, и Попка остается единственной компанией Робинзона до тех пор, пока через два десятка лет на острове не появляется Пятница.

В романе Дефо Крузо также приручает двух других диких попугаев, обитающих «в Бразилиях», и учит их говорить, но им не удается сравниться в этом искусстве с Попкой. Крузо неизменно благодарен Попке за компанию, и его слова, полные уважения к пернатому спутнику, отражают знакомые многим чувства: «Попка так дружелюбно болтал со мною, произнося слова так раздельно и четко, что я слушал его с большим удовольствием»^[15].

Историков, антропологов и лингвистов в свое время крайне заинтересовали южноамериканские попугаи, описанные немецким натуралистом бароном Александром фон Гумбольдтом (1769–1859). Во время своих экспедиций он восхищался огромными стаями пурпурных, синих и желтых ара и отмечал, что многие деревенские жители держат ручных ара, умеющих говорить. В деревне Мейпур на реке Ориноко Гумбольдт встретил говорящего ара преклонных лет. Люди сказали ему, что никто не может понять слов птицы, поскольку она – единственный оставшийся носитель языка, на котором когда-то говорило вымершее племя индейцев. Были и другие старые ара, единственные носители утраченных языков. В 1799 году Гумбольдт привез одного из них в Европу и на слух записал транскрипцию тех фраз, которые произносил попугай, отдав дань памяти последним словам давно исчезнувшего народа.

10. Как заводили щенков в древние времена

Представьте, что вы живете в Древней Греции или Древнем Риме и собираетесь завести щенка. Какое имя вы бы ему дали? В Античности существовала целая наука о том, как выбирать и называть собак.

Прежде всего, как выбрать щенка? Как определить, какой щенок в помете самый лучший? Древние люди, так же как и современные, в первую очередь обращали внимание на щенков активных и дружелюбных. Но один античный способ выбора собаки сегодня выглядит шокирующе бессердечным. Римский знаток охотничьих собак советует: пусть мать выберет за вас! Заберите у нее щенков, окружите их пропитанной маслом веревкой и подожгите. Мать будет прыгать через огненное кольцо и спасать щенков одного за другим в порядке их ценности.

Еще одним признаком отличной гончей, по мнению древних, были большие и мягкие (а не маленькие и жесткие) уши. Если уши стоят торчком – это нормально, но лучше, если они немного свисают. Длинная гибкая шея сможет хорошо приспособиться к ошейнику. Грудь должна быть широкой, лопатки широко расставлены, а задние ноги немного длиннее передних, чтобы гнаться за кроликами в гору. Шерсть собаки, неважно, длинная или короткая, может быть любого цвета, но она должна быть блестящей, густой и мягкой.

Портрет домашней собаки. Греческий пиксис, IV в. до н. э.

Walters Art Museum, 48.82

Дрессировку молодой собаки начинают, когда ей исполнится 20 месяцев, однако хорошее имя щенку следует подобрать сразу. Греческий историк Ксенофонт, писавший о гончих в IV веке до н. э., утверждал, что лучше всего подходят короткие, состоящие из одного или двух слогов имена, потому что так собаку проще подзывать. Вряд ли хоть одна греческая гончая носила имя Фрасибул или Фукидид! Ксенофонт также считал важным значение имени, поскольку оно воодушевляет и хозяина, и собаку. Предпочтение следовало отдавать именам, связанным с быстротой, храбростью, силой, красотой и другими положительными качествами. Сам Ксенофонт назвал своего любимого пса Хорм (Стремительный).

Верного пса греческого героя Одиссея звали Аргус. Аталанта, знаменитая охотница из греческих мифов, называла свою собаку Аура, что значит «легкий ветерок». На древнегреческой вазе 560 года до н. э. изображены Аталанта и другие герои и их охотничьи псы, убивающие ужасного калидонского вепря. На вазе начертаны имена семи собак (причем некоторые из них явно нарушают правило краткости Ксенофонта): Орменос (Импульс), Метепон (Преследователь), Эгертес (Бдительный), Коракс (Ворон), Марпсас (Хватающий), Лаброс (Свирепый) и Эвболус (Стремительный).

Римский поэт Овидий приводит имена 36 собак, принадлежавших герою греческих мифов, незадачливому охотнику Актеону растерзанному стаей собственных гончих. Среди них есть Тигр (в честь реки), Лаэлапс (Буря), Аэлло (Вихрь) и Аркос (Медведь). Римские авторы Поллукс и Колумелла также перечисляют несколько собачьих имен, но самый длинный список – 46 примеров – был составлен древнегреческим знатоком собак Ксенофонтом. В числе популярных античных собачьих кличек, дошедших до нас благодаря ранним переводчикам и комментаторам, есть такие: Прыгучий, Белый, Черный, Бурый, Сизый, Цветочек, Надежный, Верный, Мясник, Пакостник, Торопливый, Поспешный, Упрямый, Визгливый, Следопыт, Стремительный, Счастливый, Веселый, Солдат, Голубка, Рычащий, Грозный, Бандит, Копье, Суматоха, Отважный, Разитель, Ловкий, Быстрый и Клинок.

Примечательно, что в Древней Месопотамии собакам давали многосложные имена. В Британском музее хранится группа маленьких, но тщательно и с любовью вылепленных глиняных фигурок мастифов, датируемых примерно 650 годом до н. э. и обнаруженных в неоассирийском дворце в Ниневии. На каждой фигурке клинописью обозначено имя собаки: «Изгоняющий зло» (mušēṣu lemnūti), «Поймавший врага» (kāšid ayyāb), «Не раздумывай – кусай!» (ē tamtallik epuš pāka), «Кусающий своего врага!» (munaššiku gārîšu) и «Громок его лай!» (dan rigiššu).

Александр Македонский почтил своего верного пса по имени Перитас, назвав в его честь город. Греческие и римские авторы призывали читателей хвалить своих четвероногих товарищей. Биограф Александра Македонского Арриан, написавший трактат об охоте, говорит, что в качестве поощрения собаку следует гладить, ласково трепать по голове, осторожно тянуть за уши и называть по имени, добавляя к этому пару добрых слов, например: «Отличная работа!» или «Хорошая девочка!» В конце концов, замечает Арриан, «собаки любят, когда их хвалят, так же, как и благородные люди».

Теперь поговорим о том, чем следует кормить своего нового товарища.

Большинству обычных щенков в древности давали ячменный хлеб, размоченный в коровьем молоке или молочной сыворотке. Для более ценных охотничьих щенков хлеб размачивали в овечьем или козьем молоке. Также рекомендовали добавить в смесь немного крови того животного, которое ваш щенок должен будет выследить и загнать, когда вырастет.

Ужиная с семьей, вы могли отщипнуть из середины хлеба немного мякиша, чтобы вытереть с пальцев жир или масло, а затем бросить эти куски собаке. Такое угощение дополнялось костями и другими остатками со стола, возможно, даже миской мясного бульона. После жертвоприношения животного или богатого пира собакам могли приготовить особое угощение: кусок бычьей печени, обвалянный в ячменной муке и поджаренный на углях. Естественно, после охоты вежливость требовала поделиться с верным товарищем совместно добытыми кроликами, оленем или кабаном.

Насколько питательной была такая диета? Широко распространенное представление о том, что пища собак должна состоять в основном из красного сырого мяса, на самом деле ошибочно. В дикой природе собаки охотятся на животных, питающихся растениями и зерном. Загнав добычу, волки и дикие собаки нередко сначала пожирают желудок, наполненный полупереваренной травой и злаками, а затем внутренние органы, и только потом берутся за плоть. Кроме того, они грызут кости, чтобы обеспечить себя витаминами и минералами. То, что греческие собаки прекрасно чувствовали себя на диете из зерна и мяса, подтверждает Аристотель (р. 384 г. до н. э.). Он замечает, что усердные лаконские гончие обычно доживают до 10–12 лет, а другие породы достигают возраста 14–15 лет. Сегодняшняя среднестатистическая собака весом 22 килограммов может рассчитывать на такую же продолжительность жизни, как и лаконские гончие.

Если вашу собаку мучают глисты, попробуйте дать ей пшеничные ости. Более радикальное лекарство для таких случаев – полынь (Artemesia), природное антигельминтное средство, помогающее изгонять червей-паразитов. А если соседи жалуются, что ваша собака своим лаем не дает им спать по ночам? Нет ничего проще – попробуйте испытанное древнегреческое средство и спрячьте в ее корме живую лягушку.

11. Хорьки и ласки в античных мифах и истории

До появления домашней кошки ее место занимала ласка. Об этом свирепом маленьком мышелове, хорошо знакомом античным афинянам, сложено немало басен и мифов. А очаровательного хорька увековечили в своих произведениях Аристотель, Аристофан и Эзоп.

В V веке до н. э. продавец всякой всячины на афинской агоре, древнем рынке у подножия Акрополя, так расхваливал свои товары: «Есть болотная мята и белый ясенец, веера и фитили для ламп! Утята и гусята, восхитительные свежие угри, только что из озера Копаис! Щетки, метелки, говорящие птицы, куропатки и ласки!..» Ласки? Но зачем греческой хозяйке покупать ласку? Суеверные люди считали, что встретить на дороге нифицу или кунави – плохая примета, и все знали, что самцы хорьков испускают ужасный запах, способный сбить с ног кого угодно.

Но ласки превосходно ловят мышей, а домашние кошки в античной Греции были очень редким явлением. До позднеримских времен кошек запрещалось вывозить из Египта, где их считали священными животными. Из литературы, исторических трудов и произведений искусства мы знаем, что домашних хорьков (одомашненных ласок или лесных хорьков) часто держали в хозяйствах и на фермах, пока позднее их популярность не затмила «волнохвостка» айлурос – кошка.

Хорьки не даром ели свой хлеб в домах у людей – они уничтожали полчища кротов, мышей и крыс, пожиравших зерно и другие продуктовые запасы. Натуралист Элиан во II веке отмечал, что куры, петухи и мыши приходят в инстинктивный ужас, заслышав своеобразный стрекочущий звук, который издает ласка. Хорьки (чье имя на греческом означает «хитрец», а на латыни «маленький воришка») время от времени позволяли себе лишнее и принимались воровать у хозяев домашнюю птицу и яйца. Чтобы избежать подобных неприятностей, фермеры держали птицу в клетях. Один древний автор винил домашнего хорька в гибели трех ручных щеглов своего сына. Бытовавшее в Античности представление, будто вор сможет незаметно прокрасться мимо сторожевых собак, если будет держать перед собой в вытянутой руке хвост дурно пахнущего «маленького воришки», вероятно, как-то связано с симпатической магией.

Аристотель описывал домашнего хорька следующим образом: размером с мальтийскую собаку, с густой шерстью, белым животом, вытянутым туловищем и короткими лапами. Хорек очень похож на ласку «своими хитрыми повадками, но может стать совсем кротким и ручным». Аристотель предостерегал, что хорек «очень любит мед и ворует его из ульев», и отмечал, что «хорьки также не прочь поохотиться на птиц».

Аристофан, чьи пьесы – подлинная сокровищница подробностей быта афинян в V веке до н. э., часто упоминает хорьков. В его комедиях люди покупают на рынке хорьков, и те исправно ловят мышей, но по ночам отправляются воровать мясо. В некоторых своих шутках Аристофан обыгрывает хорошо известный факт, что самцы хорьков (как и их североамериканские родичи, скунсы) испускают ужасный запах, когда встревожены.

В древности люди относились к диким ласкам с недоверием, и даже домашний хорек имел сомнительную репутацию – нелестные коннотации слов «ласка» и «хорек» до сих пор прослеживаются в современных оборотах речи. Не такой верный и ласковый, как собака (которую уже в древности называли лучшим другом человека), хорек считался в лучшем случае непоседливым и любопытным озорником – в худшем случае его имя было синонимом неумолимой кровожадности.

Разумеется, хорьки намного меньше поддавались «дрессировке», чем традиционные домашние животные, такие как собака и лошадь. Как владелица хорька, могу подтвердить сообщения античных авторов: эти гибкие маленькие хищники действительно обладают острыми зубами и когтями, издают характерный веселый стрекот, обожают мед и мороженое, имеют привычку «воровать» вещи, питают страсть к исследованию разных темных уголков, отличаются буйным темпераментом и лишены каких бы то ни было признаков «сдержанности и раскаяния», которых мы ожидаем от других домашних животных. С другой стороны, хорьки обычно нравятся людям, которые считают собак слишком раболепными, а кошек – слишком высокомерными: независимый маленький хорек в любом возрасте не теряет своей безудержной игривости.

Ласки и хорьки очень рано нашли для себя нишу в греческом фольклоре. Известный поэт и женоненавистник Семонид Аморгский с острова Самос (VII в. до н. э.) в одном из стихов сравнивает характеры женщин с разными животными. Одна из худших, по его мнению, женщина-хорек – «дрянное, ничтожное создание, не обладающее красотой и не способное пробудить желание», но исполненное похоти и вороватое. За такой следовало строго присматривать – ведь она способна тайком унести даже не тронутые огнем части жертвенных животных!

Ласки встречаются в некоторых баснях Эзопа. Одна из них – «Битва мышей с ласками» – стала популярным источником сюжетов для настенных росписей в тавернах. В этой басне армия ласок обращает в бегство толпу паникующих мышей, чьи генералы в громоздких уборах застревают в узких мышиных норках. В другой басне старая ласка, уже не способная гоняться за проворными мышами, решила обмануть их: «обвалявшись в муке, она небрежно развалилась в темном углу». После того как ласка сожрала несколько молодых мышат, имевших неосторожность пробежать возле этой «кучи муки», рядом оказалась пожилая, но мудрая мышь, сумевшая обойти не одну мышеловку и избежать когтей не одного хищника. Разгадав хитрость ласки, она воскликнула: «Я желаю тебе удачи – так же искренне, как я верю, что ты – просто куча муки!»

Еще одна очень старая легенда рассказывает о ласке-невесте. Богиня любви Афродита сжалилась над лаской, полюбившей красивого юношу. Богиня превратила ее в прекрасную девушку, и она сумела пленить сердце своего избранника. Но на свадебном пиру невеста неожиданно проявила свою истинную природу: когда по полу пробежала мышь, возлюбленная юноши спрыгнула со свадебного ложа и бросилась за ней вдогонку! Современный греческий фольклор отчасти перекликается с этой древней историей. Увидеть ласку возле дома женщины, собирающейся замуж, считается плохой приметой: говорят, что нифица («маленькая невеста») тоже когда-то была молодой женщиной и собиралась выйти замуж, но «каким-то образом была лишена своего счастья» и превратилась в ласку. Теперь ревнивое маленькое создание может испортить свадебное платье, если перед празднествами ей не принесут меда и сладостей и не споют песни, чтобы умилостивить обманутую в своих ожиданиях «ласку-невесту».

Герой древнегреческих мифов Геракл установил алтарь, чтобы воздать почести превращенной в ласку женщине из Фив по имени Галинфиада, подруге его матери, Алкмены. Когда Гера пыталась помешать рождению Геракла с помощью колдовства, Галинфиада не позволила ее проклятию осуществиться – она обманула богиню, убедив ее, будто Алкмена уже родила сына от Зевса. Разгневанная Гера превратила златокудрую Галинфиаду в ласку. Позднее богиня колдовства Геката взяла Галинфиаду себе в помощницы. Благодарная Алкмена говорила, что чувствовала себя спокойнее всякий раз, когда замечала подругу возле своего дома в Фивах и видела, что она осталась «такой же быстрой и полной сил, как всегда» – и по-прежнему была блондинкой! Домашние хорьки часто имеют светлый мех. По словам одного средневекового автора, мех ручных хорьков по цвету напоминает «шерсть, окрашенную мочой».

Афиняне насмехались над фиванцами и их версией истории о судьбе Галинфиады. В Афинах считали, что дело обстояло совсем иначе. По их мнению, Галинфиада была блудницей из Фив, которую ведьма Геката превратила в ласку из-за ее необузданной похоти. И афиняне настаивали, что неожиданно пробежавшая по полу ласка просто напугала Алкмену, из-за чего у той начались роды. Греческий писатель-путешественник Павсаний посетил Фивы во II веке до н. э. и восхитился высеченным на камне рельефом с изображением ведьм, посланных Герой, чтобы задержать роды. Ему также показали ставший туристической достопримечательностью покой, где Алкмена произвела на свет Геракла (см. главу 41).

С тех пор как Геката сделала Галинфиаду своей помощницей, ласки стали ассоциироваться с ведьмами и со способностью менять облик – такую же роль позднее, в Средние века, начали играть кошки. Некоторые страшные истории Древней Греции рассказывают о чародейках, которые могли превращаться в ласок и творили ужасные дела, например, откусывали уши и носы спящим мужчинам или мертвым телам.

В Древних Афинах законодательные собрания на холме Пникс приходилось отменять, если там замечали ласку. Считалось, что, если ласка перебежит человеку дорогу, – это к несчастью, хотя дело можно было поправить, бросив через дорогу три камешка. В Македонии, наоборот, увидеть ласку считалось хорошим предзнаменованием, хотя македонцы и винили нифицу в порче одежды, хранившейся в шкафах. Некоторые люди считали, что, если после мытья волос у них болит голова, значит, в таз с водой перед этим заглянула ласка.

Ласки в греческих мифах обычно женского рода и часто связаны с браком, рождением и сексуальной магией. Римский натуралист Элиан отмечал, что фиванцы поклонялись ласке, потому что она помогала Алкмене во время родов. Но Элиан слышал и другую версию, гласившую, что ласка когда-то была женщиной-чародейкой, наказанной за свои «ненасытные плотские желания». Элиан считал стройного хищника «злым» животным и утверждал, что амулет с лаской может помешать зачатию или разрушить дружбу.

Элиан также сообщал, что стрекот ласки предвещает ливень, а если вы заметили, как мыши и ласки вместе покидают дом или селение, это указывает на приближение неминуемой катастрофы. Последний раз подобное наблюдали в 373 году до н. э. перед тем, как землетрясение и цунами разрушили город Гелике в Коринфском заливе. Незадолго до землетрясения люди видели, как ласки вместе со своими заклятыми врагами, змеями, в компании мышей, жуков и многоножек убегали по дороге прочь из города.

Некоторые древние авторы упоминают о неприязни ласок к змеям. В одной басне Эзопа рассказывается о том, как ручной хорек сражался со змеей, вторгшейся в его дом, но битва внезапно закончилась, когда они оба заметили мышь. Мораль Эзопа такова: даже политические противники оставляют споры, чтобы сообща уничтожить более слабого общего врага. Элиан называет и змею, и ласку «злыми существами», но заявляет, что ласка смелее, вероятно, потому, что она жует руту, прежде чем нападать на змей, которые терпеть не могут эту горькую траву.

Кроме хорька к родственникам ласки относятся горностай, куница, соболь, барсук, илька (куница-рыболов), мангуст, норка и росомаха. Сегодня маленькую коричнево-белую ласку в Греции называют нифица, а более крупную лесную куницу – кунави. Могу сообщить, что оба вида были замечены во дворе у моего друга, живущего на острове Эвбея. В древности различали несколько видов хорьков: североафриканских или испанских, степных, европейских, а также более мелких и более светлых домашних хорьков.

В Средние века ласкам приписывали способность убивать злобных василисков. Говорили также, что одолевать своих врагов-змей и восстанавливать жизненные силы им помогает волшебная трава рута. Ласка в зимней шубке – горностай – стала символом чистоты и королевского достоинства в европейской геральдике.

В ходе раскопок археологи обнаружили останки представителей семейства ласковых на древнегреческих стоянках. Доисторические предки Mustela были найдены среди окаменелостей в Пикерми, по дороге в Марафон. Череп хорька нашли на стоянке раннего бронзового века (заселенной примерно в 2750 г. до н. э.) в Ферми на Лесбосе, а кости ласки были обнаружены на занятых греками стоянках в Анатолии. Лишь недавно зооархеологи начали собирать и идентифицировать мелкие кости с жилых стоянок древних людей. Чтобы определить, каким животным – домашним или диким – принадлежат эти останки, необходимы дальнейшие исследования.

Домашние ласки. Рисунки на греческих вазах, V в. до н. э.

Копия Адриенны Мэйор

Изображения хорьков в древнем искусстве довольно редки по сравнению с изображениями других животных. Очаровательный рисунок на краснофигурной вазе работы художника Евхарида изображает ручную ласку, взбирающуюся по узловатому посоху, который держит юноша. На другой вазе работы художника Евфрония (около 500 г. до н. э.) изображен сидящий мужчина, играющий с хорьком. Краснофигурная чаша из Аттики (V в. до н. э.) украшена комической бытовой сценкой: мужчина грозит палкой маленькому хорьку, запрыгнувшему на опору подсвечника. На этрусских настенных росписях, выполненных в греческом краснофигурном стиле (V в. до н. э.), есть изображения куницы, выслеживающей птиц, и двух хорьков, не обращающих никакого внимания на птиц и кролика.

Собака, возможно, была лучшим другом человека в Древней Греции, а кошки позднее стали еще одним нашим любимым компаньоном. Так называемый Мастер собак и кошек увековечил этих двух домашних животных в вазописи, при этом сохранив имена многих из них. Одну охотничью собаку даже звали Хорьком, или Пронырой (о других собачьих кличках см. главу 10). Но до того, как кошки появились почти в каждом греческом доме, дерзкий маленький хорек, приносивший людям пользу и развлекавший их своими играми, завоевал место во многих сердцах. Крошечная серебряная подвеска высотой менее 2,5 сантиметра, датированная IV веком до н. э., вероятно, была изготовлена человеком, который хорошо знал хорьков. Маленькая безделушка с любовно выполненными деталями изображает нифицу в типичной настороженной позе. Мне нравится думать, что этот амулет был портретом любимого домашнего хорька владельца и приносил ему удачу.

12. Образ жизни современного хорька

Дениз поселилась с нами, когда мы переехали из Греции в штат Монтана летом 1980 года. Дениз родилась в конюшне у известного классического гитариста Кристофера Паркенинга и была выставлена на продажу (за 20 долларов) на фермерском рынке в Бозмане. Мы с Джошем никогда раньше не видели детенышей хорьков. Нас очаровала привычка этого крошечного существа в черной маске прыгать боком, издавая радостные звуки, и восхищало ее умение ловко проскальзывать под дверь наподобие мохнатой змеи. В то время в американских домах никто не держал хорьков. Думаю, мы с Джошем были одними из первых, кто решил завести хорька в качестве питомца. Мы назвали ее Дениз в честь выпущенной в 1963 году песни Randy and the Rainbows, слегка измененную кавер-версию которой в 1978 году исполняла нью-вейв группа Blondie: «Дени, Дени / О Дени, скуби-ду / Я так тебя люблю», – напевала солистка Дебора Харри^[16].

Джош соорудил для Дениз просторную деревянную клетку со спальней на «чердаке» и фотографией полуобнаженного Арнольда Шварценеггера в период его активных занятий культуризмом в 1970-х годах. Дениз любовно изорвала фотографию будущего губернатора в клочки. (Позднее, в 1990 году, Шварценеггер снимался вместе с хорьком в фильме «Детсадовский полицейский».) Каждый день мы на несколько часов выпускали Дениз и позволяли ей носиться по всему дому: она изучала дом и иногда оставляла в углах несколько скромных шариков экскрементов. Мы обнаружили, что за ней нужно тщательно присматривать: гибкое тело и короткие лапки позволяли ей пролезать сквозь отверстия от сучков в стенах и просачиваться в невероятно узкие щели рядом с трубами и проводами, открывавшие доступ к загадочным – и недоступным для нас – уголкам дома.

В Монтане мы стали заядлыми рыболовами, поэтому Дениз часто лакомилась сырыми сердцами форели, только что выловленной в реке Йеллоустоун. Но ее любимым угощением был мед, который она слизывала с ложки, закрывая глаза от наслаждения. Хорьки любят сладкое, и эта особенность не раз помогала нам выманить Дениз из-под мебели или из-за раковины, когда приходило время вернуть ее в клетку. Мед также помогал при маникюре: пара капель меда на брюшке позволяла отвлечь ее ровно настолько, чтобы успеть подстричь все 20 острых, как у росомахи, когтей. До того как придумать этот метод, мы с Джошем часто ходили с забинтованными пальцами. Много лет спустя мы узнали, что хорькам вредны сладости, поскольку они тяжело перевариваются.

Портрет Дениз.

Рисунок Адриенны Мэйор

Острые зубы хорьков намного крупнее, чем у домашних кошек. Кроме того, хорьки известны своей железной хваткой, а Дениз, как многие дикие хорьки, имела обыкновение кусаться в любой непонятной ситуации. Позднее, уже после появления третьего и четвертого хорька, мы наконец открыли секрет, как заставить вцепившегося зверька разжать челюсти. Если попытаться инстинктивно отдернуть руку, это только заставит его усилить хватку, поэтому нужно – хотя это кажется совершенно нелогичным – затолкнуть руку еще глубже в зубастую пасть, чтобы хорек вас отпустил. Кроме того, хорьки, в отличие от кошек, не умеют играть, втягивая когти. В этом отношении они скорее похожи на крошечных медведей гризли и всегда держат свои опасные острые когти наготове. Это очень удобно, когда нужно зарываться в нору в погоне за диким кроликом, но для игр с людьми когти приходится подстригать.

Как все хорьки, после приступа неуемной энергии (в виде характерного для хорьков и горностаев неумолчного радостного стрекота и восторженных диких плясок) Дениз имела привычку неожиданно засыпать, растянувшись плашмя – обычно под ковром. Несколько раз, когда Дениз была маленькой, мы с Джошем приходили в ужас, думая, что она умерла во сне. Но такова особенность всех хорьков: они спят очень крепко, полностью обмякая и погружаясь в состояние, подобное коме. Просыпаются они медленно, зевая, моргая, потягиваясь и валяясь, пока снова не придут в состояние полной боевой готовности. Вскоре непредсказуемые чередования бешеной активности и мертвого сна приучили нас внимательно смотреть себе под ноги, когда мы отпускали ее побегать по дому.

До середины 1990-х годов большинство ветеринаров в США ничего не знали об уходе за хорьками. К какому семейству они относятся – псовые или кошачьи? Наш ветеринар в Монтане решил на всякий случай сделать Дениз все обычные прививки, полагавшиеся как кошкам, так и собакам. И какой корм ей давать – для собак или для кошек? Дениз предпочитала кошачий корм, дополненный сырой говядиной и форелью.

Когда у юной Дениз впервые началась течка, она настолько ослабла, что чуть не умерла. В то время никто не понимал, что половое созревание может оказаться для самок хорьков фатальным. Озадаченный ветеринар сказал, что может порекомендовать только тепло и заботу. Поэтому мы положили Дениз на грелку и в течение десяти дней кормили ее с рук жидкой кашей и водой. К нашему большому облегчению, она выжила.

В дикой природе хорьки живут недолго – три-четыре года. Самцы, сражаясь за территорию, часто наносят друг другу смертельные раны, и даже брачное поведение самцов и самок отличается чрезвычайной жестокостью. Природа потрясающе безжалостна к самкам хорьков, она буквально приказывает им: «Спаривайся или умри!» Через несколько лет врач Дениз узнал, что самки, которым не удается найти партнера для спаривания, могут не пережить тягот длительной течки. Поскольку мы не планировали разводить хорьков, то решили стерилизовать Дениз. Для ее ветеринара это стало еще одним познавательным опытом. Никто не знал, как долго она проживет в домашней обстановке.

В 1980-е годы калифорнийцы, искавшие для себя второй дом на лето, и последователи движения нью-эйдж еще не открыли для себя первозданную Монтану. Друзья и родственники из других штатов приходили в ужас, узнав, что мы приютили в нашем новом доме в далеких Скалистых горах такое странное дикое животное. Многие считали Дениз кем-то вроде крупной крысы, другие опасались, что мы поселили у себя коварную ласку, чей род славится нападениями исподтишка.

Хорьки – не грызуны, они принадлежат к семейству куньих. К куньим также относятся ласки, норки, куницы-рыболовы, лесные куницы, барсуки и росомахи: это семейство свирепых, чрезвычайно сильных для своего размера и решительных альфа-хищников, которые охотятся на добычу намного крупнее их самих. Да, и семейство куньих действительно отличается характерным запахом – двухцветный (черный с рыжими подпалинами) мех Дениз источал сильный, мускусно-сладкий аромат. Хорьки, как и их близкие родичи, скунсы^[17], выпускают мощную струю, когда напуганы или рассержены. Позднее мы узнали, что от струи самца глаза слезятся примерно в десять раз сильнее, чем от струи самки.

К сожалению, в фольклоре и литературе хорьки имеют репутацию настоящих злодеев. Это связано с тем, что на Британских островах хорьков использовали для охоты на кроликов, поэтому хозяева намеренно не приручали и не баловали их, как домашних животных. Многие друзья-литераторы напоминали нам о вымышленном хорьке-убийце по имени Шредни Ваштар из одноименного рассказа Саки, остроумного макабрического автора Эдвардианской эпохи. Другие присылали нам описание малоизвестного британского состязания на выносливость под названием «хорек в штанах», в котором участники запускают себе хорька в мешковатые шерстяные штаны с крепко затянутым поясом и узкими манжетами, а посетители паба делают ставки, как долго участники смогут вытерпеть беготню любопытного царапающегося зверька.

Чтобы успокоить испуганных друзей и родственников и открыть для них очарование нашей любимой Дениз, мы печатали и рассылали по почте серию нерегулярных информационных бюллетеней под названием «Дневник Дениз», в которых рассказывалось о ее приключениях и размышлениях о жизни. За много лет до появления интернета и блогосферы Дениз стала первым хорьком-блогером. Она немало попутешествовала и несколько раз пересекала вместе с нами всю страну из конца в конец. В Миннесоте она научилась плавать в пруду с золотыми рыбками, которых разводила моя мать, и сбежала из своего хлипкого картонного домика, чтобы в полночь в уборной застигнуть врасплох моего отца. В Северной Каролине Дениз включила пожарную сигнализацию, когда мы пытались пронести ее в мотель, где косо смотрели на любых домашних животных. В Нью-Гэмпшире она в течение года жила как нелегальная мигрантка в уличной клетке, выстеленной соломой (хорьки в этом штате запрещены законом). Там же Дениз впервые попробовала кленовый сироп, который слизывала с пальца нашей трехлетней племянницы Кэти. Дениз в течение года жила вместе с нами в Анн-Арбор, штат Мичиган. Ей разрешили остаться в квартире только потому, что у хозяйки сложилось ошибочное впечатление, будто мы держим какое-то «маленькое животное наподобие хомячка».

Дениз прожила шесть полных приключений лет – вдвое дольше, чем ее дикие родичи. Она скончалась в 1986 году, в то время, когда хорьки только начинали про никать в американскую поп-культуру. Мы тешим себя мыслью, что получивший широкое распространение «Дневник Дениз» сыграл некоторую роль в повышении интереса публики к хорькам. В 1986 году на первой странице Wall Street Journal хорьки были объявлены домашним животным года. Примерно десять лет спустя знаменитости, в том числе Мадонна и Пэрис Хилтон, тоже поддались моде и начали заводить хорьков в качестве стильных аксессуаров. Первого хорька Пэрис Хилтон звали Синдерелла (2005), двух других ее хорьков, по имени Дольче и Габбана, конфисковали власти штата Калифорния.

В 1988 году, скучая без неудержимой энергии Дениз, мы завели Спайка, хорька-самца с кротким характером, совершенно не похожего на Дениз. Белые пушистые хорьки с невинной мордочкой, такие как Спайк, нередко бывают более «домашними» – они умеют смотреть людям в глаза и почти не кусаются. Такие хорьки, как Дениз, с черными хвостами и лапами, стройным худощавым телосложением, заостренными носами и черными масками, как у енотов, больше напоминают своих диких родственников, почти вымерших черноногих хорьков из прерий. Дениз не только была хитрее и чаще вела себя как дикий зверь – пожалуй, справедливо будет добавить, что она и ей подобные всегда казались нам более сообразительными, чем их пушистые белые кузены.

Как все хорьки, Спайк был воришкой, и таскал буквально все, что мог удержать в своих мощных маленьких челюстях. Его особенно интересовали бумажники наших гостей – он обожал раскидывать кредитные карты и наличные под кроватями и комодами. Кроме того, он часто приводил в ужас посетителей, заметивших, как он убегает в темноту под диваном со своей любимой игрушкой – голой куклой Барби.

Спайк сопровождал нас, когда в 1990 году мы переехали в Принстон, штат Нью-Джерси. Однажды наши добрые друзья Марсия и Ронна привели к нам на чай свою крайне чопорную мать, приехавшую из Монреаля. Миссис М., хорошо осведомленная о гнусной литературной репутации хорьков, пришла в смятение, обнаружив, что на ковре рядом с журнальным столиком резвится кузен Шредни Ваштара. Прежде чем мы смогли остановить Спайка, он бросился карабкаться вверх по штанине ее белых льняных брюк. К счастью, еще до того, как он достиг колена, его удалось кое-как отцепить – ни нога, ни ткань при этом не пострадали. Были принесены обильные искренние извинения. Миссис М. отреагировала на неожиданную попытку сыграть с ней в «хорька в штанах» весьма любезно и сдержанно, но после чаепития распрощалась так быстро, как только позволяли приличия.

Спайк не только славился необычайно милым характером – он также отличался особой вонючестью. Как уже отмечалось, застигнутые врасплох или почувствовавшие угрозу хорьки часто выпрыскивают струю секрета из мускусных желез. Спайк обладал повышенной чувствительностью. Он нередко пугался, даже просто пробуждаясь после сна. Очевидно, этого короткого момента дезориентации было достаточно, чтобы заставить его выпустить струю всепоглощающего хорькового аромата. Особенно невыносимым зловоние становилось в нашей тесной машине, когда мы ехали через всю страну из Монтаны в Нью-Джерси. Избавиться от запаха удавалось только одним способом – открыв все окна, даже если дело было зимой. Пользуясь случаем, приносим извинения многочисленным сборщикам дорожных пошлин на автомагистралях Пенсильвании, Огайо, Индианы и Иллинойса, которые отшатывались от волны ужасного запаха, исходящего из вполне обычной с виду машины.

В 1993 году Спайк стал героем детективного романа-бестселлера «Живая кровь» покойной писательницы Кэролайн Чамплин, которая много раз виделась с нашим питомцем в Принстоне. В романе вымышленный персонаж Спайк помогает мальчику раскрыть убийство в Котсуолдсе.

В жизни настоящий Спайк был абсолютно бесстрашным: он прыгал с любой высоты, растопырив все четыре короткие лапки, и обладал безграничным наивным любопытством. Однажды мы несколько часов искали его, пока наконец не услышали слабые звуки, которые он издавал, пытаясь процарапать для себя лаз сквозь стену подвала за корзиной для белья рядом со стиральной машиной. Он каким-то образом забрался за трубу старомодного коллектора для белья на первом этаже, скатился по ней вниз и приземлился в закрытом помещении в подвале. Чтобы спасти его, нам пришлось произвести некоторые столярные работы. При этом требовалось соблюдать особую осторожность, потому что, пока Джош сверлил и пилил, пытаясь проделать в стене достаточно большое отверстие, чтобы Спайк мог в него протиснуться, Спайк тоже пытался расширить отверстие со своей стороны. Но стоило нам выпустить его из ловушки, как это бесстрашное создание скачками взбежало вверх по лестнице и попыталось снова скатиться в подвал по той же трубе.

Иногда на долю Спайка выпадали более изысканные чувственные удовольствия. Каждое лето во время долгих поездок между нашим новым домом в Принстоне, где Джош преподавал историю Древней Греции, и нашим старым обиталищем в Монтане мы выбирали для ночевок места, где разрешали останавливаться с домашними животными. Спайк нежно любил семейные мотели 1950-х годов с их ворсистыми коврами и винтажными массажными кроватями. Я никогда не забуду вид пушистого белого мехового комка, который стрекотал и носился как сумасшедший по мохнатому ковру и подпрыгивал на вибрирующей кровати, покрытой ворсистым покрывалом. Везде, где мы бывали вместе, привычка Спайка неожиданно облизывать руки друзьям и незнакомцам располагала к нему всех, кто его встречал.

В следующем году мы уехали за границу и были вынуждены оставить Спайка на попечение человека, согласившегося присмотреть за нашим домом, – профессора Ариндама С., серьезного философа-брамина из Индии. Мы надеялись, что восхитительный характер Спайка и его отдаленное физическое сходство с мангустом помогут им наладить отношения. Профессор С. заверил нас, что они с подопечным прекрасно ладят.

Дениз и Спайк побудили меня углубиться в историю диких и домашних хорьков, ласок и горностаев. Я узнала, что домашние хорьки упоминались в древнегреческих мифах и комедиях, а художники изображали их проказы на греческих вазах и римских фресках. Задолго до того, как кошки покинули пределы Египта (кошек, как священных животных, долгое время не разрешалось вывозить в другие страны), греки и римляне ценили хорьков как питомцев и непревзойденных охотников на мышей. Моя статья, первоначально опубликованная в Афинах под заголовком «Греческие ласки» (здесь – глава 11) и рассказывающая об истории одомашнивания хорьков в древности, была посвящена Спайку и Дениз. Мы с Джошем восхищались портретом девушки с ручным «горностаем» работы Леонардо да Винчи и узнали, что в Средние века и в эпоху Возрождения хорьков тоже держали в качестве домашних животных. В XIX веке в Америке ради меха и охоты на кроликов разводили фитчей – черных хорьков, о чем свидетельствует множество городов с названием Фитчбург.

Несмотря на это, в некоторых частях США (на Манхэттене, в Калифорнии, Нью-Гэмпшире и некоторых других местах) хорьки объявлены вне закона, и их называют «опасными, не поддающимися одомашниванию дикими животными». В 1999 году мы услышали по радио знаменитую гневную речь о хорьках тогдашнего мэра Нью-Йорка Руди Джулиани, в которой он сравнивал хорьков с дикими тиграми и советовал «сумасшедшим любителям ласок» обратиться за помощью к психиатрам. Владельцы хорьков ответили на это митингами с участием своих питомцев в Центральном парке. К протесту присоединился журнал Modern Ferret: The Ferret Lifestyle Magazine, основанный в Нью-Йорке в 1995 году. Мы были в числе первых подписчиков журнала Modern Ferret, вошедшего в список 50 наиболее заслуживающих внимания новых журналов 1995 года. Газета Los Angeles Times называла Modern Ferret «обязательным чтением для неравнодушного владельца», а в разделе Business Start-Ups журнала Entrepreneur писали: «Это модное юмористическое издание, выходящее раз в два месяца, – Rolling Stone среди журналов о домашних животных».

Спайк скончался в возрасте восьми лет. Мы похоронили его на заднем дворе у нас в Бозмане, в штате Монтана, где он родился. Вернувшись в Принстон в 1996 году после потери Спайка, мы решили удвоить удовольствие и завели сразу двух детенышей хорьков. Это были сестры-близнецы, которых мы назвали Бланш и Стелла. Они любили гоняться друг за другом, издавая дикие звуки, и создавать лабиринты туннелей под нашими турецкими коврами. У них был совершенно разный характер: Бланш, пушистая, белая и полноватая, как Спайк, была такой же доверчивой и невинной, а ее сестра, худощавая Стелла в черной маске, куда больше напоминала дикарку Дениз. Первой реакцией Стеллы в большинстве случаев было вцепиться зубами и не отпускать. Стелла также могла быть мстительной, особенно когда мы в очередной раз забирали пульт от телевизора, который она утаскивала и прятала под диваном. Чтобы отомстить, она подкрадывалась сзади к тому, кто похитил ее сокровище, и вонзала ему в лодыжку острые резцы. Но, глядя на Стеллу и Бланш, уютно спящих вместе в своем маленьком гамаке в голубую полоску, мы понимали, что любим их обеих одинаково.

Как и Спайк, Стелла и Бланш каждое лето путешествовали на машине туда и обратно между Монтаной и Принстоном. Хотя из мотелей к тому времени уже исчезли массажные кровати, сестры с удовольствием забирались внутрь пружинных матрасов и сидели там до самого отъезда – который приходилось откладывать до тех пор, пока нам не удавалось раздобыть немного меда.

В Принстоне мы часто устраивали ужины на восемь персон. Иногда после десерта гости в порыве безрассудства или из искреннего любопытства просили показать им Стеллу и Бланш. Мы обычно отказывались, поскольку встреча людей, только что позволивших себе несколько бокалов вина, с парой буйных, непоседливых хорьков, очевидно, могла иметь легко предсказуемые, но трудно контролируемые последствия. Иногда мы все же соглашались. Тогда гостей, вытащивших счастливый билет, ждало очаровательное – и по-настоящему опасное – зрелище раззадоренных, неуклюжих маленьких пушистых созданий, носящихся взад и вперед по столу среди винных бокалов, подсвечников, столового серебра, фруктовых и сырных корок. Бланш никогда не таскала еду с тарелок, а Стелла, наоборот, не упускала такого случая. Мы предупреждали гостей, чтобы они не протягивали руки и не пытались гладить Стеллу, но при свете свечей отличить сестер друг от друга было нелегко. Порой вечер заканчивался спокойно, а порой, чувствуя приближение хаоса, Джош ловил хорьков и уносил их. После этого Бланш и Стелла мирно устраивались в своем гамаке, а гостям раздавали пластыри, которые наши коллеги и аспиранты носили как почетные знаки отличия.

Стелла дожила до преклонного возраста и умерла в девять с половиной лет. Ее спутница Бланш последовала за ней месяц спустя. О них с любовью вспоминают все, кому посчастливилось побывать на их легендарных званых обедах в степенном старом Принстоне.

После 20 лет «образа жизни современного хорька» в ХХ веке с Дениз, Спайком, Стеллой и Бланш, в новом тысячелетии мы решили пригласить в свою жизнь другое экзотическое создание. Нашего бенгальского котенка по имени Бинди с мягким пятнистым мехом, таким же, как у его далеких предков – азиатских леопардовых кошек, мы нашли на ранчо в Монтане, в доме двух биологов, специалистов по дикой природе. Они отучили Бинди и его братьев и сестер от материнского молока и приучили к сырому бизоньему мясу, которое брали у собственного стада. Наш любимый Бинди («пятнышко» или «точка» на хинди) был настоящим произведением искусства и находил сотни разных способов досаждать нам и радовать нас. Но это уже совсем другая история.

13. Колоссальные окаменелости Греции

В 1838 году баварский солдат, служивший Отто, королю Греции из германской династии, обнаружил в овраге долины Мегалоревма близ Пикерми, к северо-востоку от Афин, череп и несколько выбеленных непогодой костей. Череп размером и формой напоминал человеческий, но солдата больше всего впечатлили «бриллианты», поблескивавшие в трещинах костей. Вернувшись в отпуск в Баварию, он не удержался и начал хвастаться в тавернах экзотическим сокровищем, которое привез домой из Греции. Известия о выпавшей ему удаче дошли до властей – солдат оказался арестован, а похищенные «человеческие» кости конфискованы.

Немецкий палеонтолог Иоганн Андреас Вагнер (р. 1797) изучил «инкрустированные бриллиантами» кости и смог оправдать солдата. Драгоценные камни оказались простыми кристаллами кальцита, которые иногда образуются на минерализованных окаменелостях. Кроме того, Вагнер с изумлением обнаружил, что череп принадлежал не человеку, а обезьяне позднетретичного периода. До этого было принято считать, что люди и обезьяны появились вместе и в более близкую к нам геологическую эпоху. Mesopithecus pentelicus, или обезьяна из Пикерми, как стали называть найденный экземпляр, указал на ошибочность этого предположения и подтолкнул ученых искать другого примата – переходное звено между обезьянами и Homo sapiens.

Череп из Пикерми.

Рисунок Адриенны Мэйор

Примерно за три года до этого британский историк Джордж Финли, разыскивая первобытные реликвии в том же ущелье Пикерми, наткнулся на несколько ископаемых костей. Но именно открытие баварского солдата в 1838 году спровоцировало волну новых палеонтологических поисков в этом регионе. Пикерми стал Меккой для толп британских, французских, греческих, немецких, швейцарских и австрийских коллекционеров окаменелостей, которые, по словам одного автора, «из года в год охотно совершали приятное паломничество в Аттику» (см. также главу 42). Покрытые красноватым лимонитом стенки ущелья оказались настоящей сокровищницей, заключавшей в себе останки множества доисторических млекопитающих, живших от 66 до 2,6 миллиона лет назад. Их научное значение, в частности, состояло в том, что они помогли прояснить влияние климатических и географических изменений на модели миграции животных задолго до того, как в Средиземноморье поселились люди.

Из массового захоронения вымерших животных, бродивших по Аттике от пяти до десяти миллионов лет назад, были извлечены останки обезьян, страусов, огромных медведей, львов, гиен, саблезубых тигров, гигантских предков слонов, жирафов, носорогов и дикобразов, а также дальних родственников зебр, лошадей, коз и антилоп. К середине XIX века ученые (Жан Альберт Годри, Эдуард Ларте, Вильгельм Дамес, Мельхиор Неймайр, Артур Смит Вудворд, Ираклис Мицопулос, Теодор Скуфос и др.) смогли восстановить общую картину природы миоценовой и плиоценовой Греции, где под влиянием климатических изменений первобытные леса и болота постепенно сменились травянистыми степями, похожими на современные африканские саванны.

Некоторые создания, найденные в Пикерми, обладали причудливой внешностью и не имели никакого сходства с современными животными. Одним из них был анкилотерий – животное отряда халикотериев, название которого в переводе с греческого означает «зверь с крючковатыми когтями». Лапы этого огромного, гротескного травоядного приводили в замешательство ученых того времени. В отличие от современных копытных травоядных этот халикотерий имел большие, зловеще изогнутые когти, что противоречило принятому тогдашней наукой мнению об обязательном наличии копыт у травоядных.

Другое животное – динотерий – было вторым по величине крупнейшим млекопитающим в истории. Ростом более 4,5 метра, динотерий имел огромные нижние бивни, которые загибались вниз и назад, а не вверх и вперед, как у других видов слонов. Палеонтологи долго не могли классифицировать этого странного зверя: его поочередно относили к гиппопотамам, моржам, тапирам, гигантским ленивцам и морским коровам, пока наконец не признали отдельным видом – болотным слоном. Кроме того, ученые заключили, что он умел использовать свои обращенные назад бивни как своеобразную мотыгу. Динотерии, по-видимому, стали первыми жертвами в массовом захоронении Пикерми. Поскольку их любимые миоценовые болота постепенно сократились всего до нескольких оазисов посреди сухих степей, типичных для плиоцена и раннего плейстоцена, они вымерли из-за чрезмерной специализации, уступив место так называемой фауне Пикерми, больше похожей на фауну Центральной Африки.

В эпоху плиоцена огромные холмистые равнины простирались от Греции до Индии. Обширное кладбище доисторических млекопитающих в Пикерми дало ученым XIX века достаточно материалов, чтобы выдвинуть смелую теорию, согласно которой в древности, до появления Средиземного моря, между Азией и Африкой можно было перемещаться по суше. Греция при этом играла роль важного перекрестка в массовых миграциях разных видов животных в Южной Европе. Многие характерные животные саванны, такие как антилопы и жирафы, были родом из Южной Европы и Азии и мигрировали в Африку через Грецию. Другие, такие как слон и, возможно, человекообразные обезьяны, появились в Африке и перебрались оттуда в Азию. Уверенную связь между греческой и африканской фауной позволил установить элладотерий («греческий зверь») – ископаемое животное, часто встречающееся на раскопках в Пикерми. Это странное криптидное существо, выглядевшее как невероятное сочетание зебры, антилопы и жирафа, озадачивало ученых на протяжении 50 лет. Примечательно, что в 1901 году в Центральной Африке был обнаружен живой и здравствующий младший родственник элладотерия – «живое ископаемое» окапи.

Причина гибели такого количества разных животных на площадке в Пикерми остается загадкой. Ряд ученых утверждает, что кости бесчисленных животных на протяжении долгого времени смывали в ущелье проливные дожди и наводнения. Кто-то винит в этом сильную засуху, кто-то – лесные пожары. Некоторые считают, что саблезубые тигры, львы и другие хищники имели обыкновение приносить в эту горную долину свою добычу, из-за чего в ней со временем образовалось скопление костей, найденное миллионы лет спустя.

Хотя останки из Пикерми первыми привлекли внимание ученых, другие районы Греции оказались не менее богаты ископаемыми. В 1872 году в ходе раскопок Чарльза И. Форсайта Мейджора на острове Самос был обнаружен чудовищный череп млекопитающего, принадлежавший самотерию – крупному, но очевидно безобидному животному наподобие жирафа, которое когда-то паслось на лесистых равнинах, ныне занятых Эгейским морем. Дальнейшие раскопки позволили отыскать останки двурогих носорогов, мастодонтов, гиен, родственников лошадей и трубкозубов, а также других представителей миоценовой и плиоценовой фауны. По мнению палеонтологов Афинского университета, залежи окаменелостей на Самосе могли образоваться там, где в доисторические времена находились места водопоя. Животных, возможно, погубила сильная засуха.

Мягкие отложения бурого угля и торфа вокруг Мегалополиса на Пелопоннесе изобилуют потемневшими ископаемыми костями мастодонтов и другой плейстоценовой мегафауны ледникового периода. Еще одна область палеонтологического интереса – Крит. Там в начале XX века мисс Доротея Бейт из Британского музея нашла окаменелые останки доисторического слона, дикой кошки и других млекопитающих. Окаменелости вымерших животных прошлых эпох также обнаружены на Эвбее, Наксосе, Делосе, Карпатосе, Родосе, Хиосе, Кифере и Косе.

Ближе к концу плиоценового периода, возможно, во время последних крупных миграций животных, за тысячи лет до того, как остатки великих ледниковых щитов отступили из Европы, в Греции появились люди. Самый старый целый человеческий скелет, найденный на данный момент в Греции, был обнаружен в раскопанной в 1960–1970-х годах пещере Франхти на юге. Свидетельства человеческой деятельности, начавшейся в Греции за 20 000 лет до н. э., показывают, что первыми жителями пещеры были палеолитические охотники на диких коз, ослов, оленей и бизонов. Уже не так сильно зависевшие от климатических и геологических перемен, новоприбывшие приспосабливались и делали первые шаги на пути к античной, византийской и современной греческой цивилизации. И может быть, на этом пути они рассказывали истории о странных гигантских существах древности, чьи кости время от времени находили на греческой земле.

14. Охота на грифонов

Воображаемое письмо палеонтологу

Джеку Хорнеру

Куратору Музея Скалистых гор

Бозман, Монтана

Январь 1989 года

Дорогой доктор Хорнер!

Мой друг, художник Крис Эллингсен, который рисует для вас ископаемые кости, однажды упомянул, что в долгие зимние месяцы в ожидании нового сезона раскопок вы ищете разного рода палеонтологические «развлечения», чтобы чем-то занять себя до того момента, когда сможете возобновить поиски динозавров и их гнезд в Эгг-Маунтин в бесплодных пустошах Монтаны. Я беру на себя смелость написать для вас эту историю, надеясь, что она сможет стать такого рода развлечением, и прошу вас прокомментировать ее, даже если – особенно если – вы решите, что я гоняюсь за призраками. С другой стороны, если вы считаете, что я на правильном пути и вам это интересно, мне бы очень хотелось узнать ваше мнение о тех материалах, которые лежат в основе моих поисков.

Грифоны с древнегреческой вазы. Рисунок Адриенны Мэйор

Вот уже добрый десяток лет я ступаю по следам грифонов – легендарных животных Центральной Азии, описанных древнегреческими путешественниками, историками и натуралистами, и запечатленных в изобразительном искусстве Малой Азии и Средиземноморья. Сначала они привлекали меня как художницу – я создавала гравюры, на которых грифоны сражались за золотые сокровища с амазонками и скифами.

Летом 1978 года в небольшом музее в гавани Самоса, греческого острова у берегов Турции, я случайно наткнулась на великолепную коллекцию грифонов. На каждом острове Эгейского моря есть небольшой «археологический» музей, в котором хранятся остатки мраморных колонн, фрагменты раскопанных там статуй и керамики, предметы, которые иностранные археологи сочли слишком незначительными, чтобы вывезти их в великие музеи мирового уровня. Но здесь, как ни странно, хранились сотни бронзовых голов грифонов. Все они были найдены на месте стоявшего на острове храма и датированы VIII–VII веками до н. э. Я часами разглядывала это сокровище и лихорадочно набрасывала в блокноте ряды чеканных и литых бронзовых бюстов прототипичного грифона, загадочного хищника скифских степей.

Но подождите. Изначально меня привела на Самос совсем другая причина – я хотела осмотреть еще один музей, совсем крохотный и пыльный, расположенный в гористой части острова. В какой-то туманной сноске я прочитала, что там с прошлого столетия хранится коллекция гигантских костей, добытых в красных скалах, обрамляющих русло пересохшей реки, и одна из этих окаменелостей носит имя самотерий – чудовище с острова Самос. Видите ли, я также знала (из других туманных сносок), что в древности на Самосе существовала знаменитая туристическая достопримечательность. В центре острова в области, которую называли «кровавые поля», были обнаружены огромные черепа и бедренные кости. Плутарх (ок. 100 г. н. э.) писал, что поначалу люди идентифицировали эти колоссальные кости как останки обитавших на Самосе гигантских чудовищ, которых называли нейды, – они часто встречались в районе Эгейского моря, и их рев вызывал землетрясения (или их гибель была вызвана землетрясением – текст неясен). Позднее стали рассказывать, что это кости слонов, которых бог Дионис привез в Грецию из Индии, – некоторые тексты утверждали, что многие из них погибли на Самосе. Кроме того, Дионис уничтожил в битве на Самосе армию амазонок, и некоторые источники предполагали, что впечатляющие останки могли быть скелетами амазонок. Земля на поле боя, конечно же, окрасилась в красный цвет из-за ужасной бойни, оставившей великое множество трупов.

Еще в Афинах, под сонными вентиляторами в библиотеке Американской школы классических исследований и под громкие монотонные звуки голубей и цикад на фиговых деревьях снаружи, я корпела над тем, что называю «несистематизированными случаями» – малозначимыми эпизодами древней истории, очевидно тупиковыми ответвлениями трудов об Античности. Эти загадочные послания, слишком неясные и почти никак не связанные с общепринятыми фактоидами, вряд ли могли заинтересовать «объективных» ученых-антиковедов. Впереди меня ждал год в Греции, и я задалась целью отыскать и собрать как можно больше подобных примечательных свидетельств. Некоторые исследователи, работавшие в библиотеке, любезно передавали мне все те причудливые самородки, которые откапывали в ходе своей узкоспециализированной работы. На самом деле, мне кажется, они даже испытывали облегчение от того, что им было куда пристроить эти находки, не поддающиеся никакой категоризации и раздражающие.

Так или иначе, я заботливо складывала эти аномалии в отдельную папку. Со временем начали прослеживаться закономерности, но тогда я просто собирала то, что давало пищу моему воображению, – я все еще планировала использовать эти неясные, причудливые, но настойчиво попадавшиеся мне на глаза обрывки сведений в своем художественном творчестве. Они были такими рельефными и живыми, эти неожиданные отсылки в древних источниках, упомянутые вскользь и сухо, не заслужившие, разумеется, ни строчки в научных указателях: ядовитый мед, призраки, ручные ласки и дружелюбные дельфины, арестованный римскими солдатами сатир, сохраненный в уксусном растворе тритон, деревни, разоренные гигантской лисой, русалки, оплакивающие смерть Александра Македонского, зубы акулы из Красного моря, хранившиеся на афинском Акрополе, останки миоценового льва в руинах микенской сокровищницы, точные размеры морских змей, выброшенных на берег в Финикии, – и кости, гигантские кости, кости мифических героев, скелеты представителей вымерших рас, покрытые кристаллами черепа, невозможные хребты, огромные бедренные кости, зубы, рога, гигантские когти, каменные кости. Мое досье о замечательных костях становилось все толще, пополняясь отчетами древнегреческих и римских авторов о поисках ископаемых и разбросанными тут и там намеками, подтверждавшими, что древние люди стремились идентифицировать эти гигантские кости и хорошо знали, в каких местах их можно отыскать.

Библиотека Американской школы классических исследований в Афинах – одна из лучших классических библиотек в мире^[18]. Я с нетерпением принялась изучать научные труды, посвященные естественной истории Греции и Рима. Но увы, если они и упоминали об интересе древних людей к доисторическим окаменелостям, то лишь для того, чтобы отвергнуть этот интерес как нечто примитивное, суеверное, связанное с оракулами и культами. По мнению уважаемых авторов, это были просто случаи ошибочной идентификации. Случайные окаменелости связывали с мифическим героем смутного прошлого, выдающимся сыном города, где была обнаружена впечатляющая кость. Иногда в сноске небрежно отмечалось «неожиданное совпадение» – современные специалисты установили, что в тех местах, где, согласно Геродоту или Павсанию (которых сегодняшние ученые характеризуют как «надежных, но легковерных» авторов), в древности были выкопаны большие кости, действительно имеются «значительные залежи ископаемых останков».

Решив серьезно отнестись к тому, что отвергало большинство ученых, я составила список древних сообщений о гигантских костях и сравнила его с отчетами о современных раскопках окаменелостей в Средиземноморье. Совпадала ли их география? Как вы наверняка уже догадались, да. Мне хотелось защитить древних греков, которые не только случайно находили, но и специально разыскивали эти большие кости, от снисходительных обвинений современных ученых, называвших их интерпретацию доисторических останков «примитивной, невежественной, непросвещенной, ненаучной». Я была уверена: то, что сейчас отметается как легенда и совпадение, когда-то могло быть вполне рациональным, историческим. Постепенно я осознала, что поставленная задача уже давно отвергнута как эвгемеристическое заблуждение. Но мне казалось несправедливым, что ученые, охотно признававшие заслуги греков в изобретении демократии, философии и катапульты, ставят этим же людям двойку с минусом по палеонтологии.

Я обнаружила, что с начала века среди ученых (в основном зоологов и фольклористов – специалисты по Античности редко обсуждали эту тему) распространилось мнение, что образ мифического одноглазого великана-людоеда Циклопа, убитого Одиссеем в пещере на Сицилии, мог возникнуть под впечатлением от найденных в древности черепов доисторических слонов или мамонтов. Я изумилась, прочитав, как часто такие черепа встречаются в прибрежных пещерах Италии и в окрестностях Эгейского моря. Большое носовое отверстие и относительно незаметные глазницы почти не оставляют других вариантов для толкования: при виде подобного черепа вполне логично предположить, что он принадлежал гигантскому одноглазому существу.

В своем «досье окаменелостей» я собирала доказательства, позволяющие сделать вывод, что древние греки и римляне целенаправленно искали, идентифицировали и сохраняли останки вымерших существ, а иногда даже восстанавливали или реконструировали их облик. Я находила древние описания окаменелостей у многих греческих авторов – Геродота, Павсания, Элиана, Филострата, Эмпедокла, Теофраста, Плутарха, Плиния, Аристотеля. Полевые отчеты XIX века показывали, что в Новое время удача улыбалась охотникам за ископаемыми в тех же самых местах: палеонтологи толпами стекались к залежам костей, упомянутым в древних текстах. Некротафион зоон (кладбище животных) на острове Самос стоял первым в моем списке мест для обязательного посещения. С островом связано множество зацепок: огромные кости, идентифицированные в древности согласно передовым на то время историческим, научным, географическим и биологическим представлениям; современные палеонтологические находки, сделанные в красных ущельях; древние этиологические теории, пытавшиеся связать происхождение останков с исчезнувшими нейдами, вымершими в результате каких-то местных геофизических катаклизмов; индийские слоны Диониса и, наконец, поле битвы, усеянное костями огромных воительниц доисторических времен.

Прежде чем мы направились в Пирей, чтобы сесть на паром до Самоса, пожилой профессор археологии из Американской школы классических исследований пригласил нас пройтись вместе с ним по древней дороге из Афин в Марафон – дороге, которую он в свое время лично открыл. Ю. В. (Юджин Вандерпул) пешком пришел в Грецию через Албанию в 1928 году и оставался там до самой своей смерти в 1989 году. За эти годы он успел поработать на раскопках агоры в Афинах и в других местах, обнаружить множество дорог и расшифровать множество надписей. Он обладал сверхъестественным чутьем, позволявшим отличать бессмысленные козьи тропы от следов настоящих древних дорог и разбирать едва заметные буквы на камнях в огненном свете заката.

По дороге в Марафон Ю. В. указал нам на красноватые долины Пикерми, где у него был загородный дом и где в XIX веке нашли кости знаменитого элладотерия и доисторической обезьяны. Мы говорили о том, что фауна Пикерми и фауна Самоса служат связующим звеном между животными Азии, Европы и Африки. Греция и острова Эгейского моря когда-то представляли собой единый массив суши, соединявший континенты. И кроме самотерия (гигантского доисторического жирафа) из красной почвы Пикерми и Самоса было извлечено множество разнообразных останков: исполинские динотерий, халикотерий и анкилотерий, гигантские страусы и грызуны, предки носорогов, бегемотов, медведей, львов, мастодонтов, болотных слонов, саблезубых тигров.

Только после того, как мы высадились на Самосе, я обнаружила, что на острове полно артефактов с изображениями еще одного сказочного животного – знаменитого скифского грифона. Я разрывалась между желанием зарисовать абсолютно всех бронзовых грифонов, смотревших на меня из витрин портового музея, и как можно скорее добраться до стоявшей высоко в горах деревни Митилини. Там, как я слышала, в комнате над почтовым отделением хранились настоящие кости Самосского чудовища. Я была убеждена, что череп великого Самосского чудовища – одного из сотрясавших землю нейдов – будет очень похож на череп слона (привезенного в Грецию Дионисом) или – я смела питать такую надежду – грифона.

Меня особенно возмущало, с каким пренебрежением ученые отмахивались от мысли, что древние греки могли создавать модели на основе огромных костей, которые они сами, по данным античных источников, безоговорочно признавали останками доисторических вымерших видов. Разве не естественно было использовать останки, чтобы попытаться реконструировать облик существ, которые когда-то обитали там, где сейчас лежат кости? Разве никто не мог, рассматривая окаменелые останки и, подобно Аристотелю, соединяя воображение с благоразумием, поразмышлять, как выглядело неизвестное животное? Разумеется, среди мифических существ есть явно символические, вымышленные гибриды (Пегас, кентавры, Минотавр, Сфинкс и им подобные), и ни один древний автор никогда не утверждал, что они действительно существовали где-либо за пределами мифов о золотом веке. Но мне казалось, что некоторые другие «неизвестные» существа, такие как грифоны, описанные в исторических источниках и изображенные на древних артефактах, производили убедительно достоверное впечатление своей анатомической точностью и реалистичностью. Я была уверена, что современные ученые недооценивают утверждения древних источников (нужно признать, разрозненные) о том, что люди в древности собирали и иногда реставрировали необычные останки. Даже когда ученые признали, что античные описания некоторых «причудливых существ», по-видимому, имеют отношение к реальным животным, таким как носороги, это воспринимали лишь как любопытное исключение, отдельное случайное совпадение.

Но как с этим соотносятся теории эволюции и вымирания, разработанные еще в VI веке до н. э.? Или рациональные трактаты Теофраста, пытавшегося объяснить, как ископаемые морские раковины оказались на вершинах удаленных от моря гор? Как насчет раскопок гробниц ушедших культур, которые организовывали в древности? Или логически обоснованных теорий человеческого развития, опирающихся на рассказы Павсания и Фукидида о скелетах и реликвиях? Как насчет музея, который, по словам Светония, император Август построил для хранения «огромных костей исполинских зверей и чудовищ, которые считают останками Гигантов»^[19], а также вооружения древних героев? Странных скелетов «всех размеров и форм, в бесчисленном количестве сваленных кучами» под стенами горного ущелья в Аравии, которые показали Геродоту его проводники? Моделей выброшенных на берег морских чудовищ в натуральную величину, созданных для демонстрации в Древнем Коринфе и Риме? Гигантских яиц, зубов, костей и даже шкур «неизвестных» существ из Азии и Африки, выставленных напоказ в Риме и Греции? Или тех случаев, когда современные ученые находили в археологических памятниках кости вымерших животных, карликовых бегемотов, «неожиданно крупные» кости крупного рогатого скота и лошадей, зубы несредиземноморских акул, рога плиоценового оленя, бивни мамонта и кости миоценового льва, которые в древности целенаправленно собирали и хранили вместе с другими ценностями? Разрозненным свидетельствам о найденных на раскопках экзотических останках не придавали значения, их оставляли для приложений, сносок, второстепенных журналов, не имеющих отношения к изучению Античности. Снова и снова мне попадались слова «беспрецедентный пример», «уникальный случай», «аномальное совпадение». И все же здесь, на Самосе, хранилось физическое доказательство интереса древних людей к окаменелостям, красноречивое в своем покрытом грязью состоянии. Я была потрясена, обнаружив, что зооархеология как дисциплина зародилась только в конце 1970-х годов. В Американской школе классических исследований я слышала, как археологи признавали: было бы, пожалуй, неплохо, если бы обнаруженные ими на раскопках останки животных изучали палеобиологи. И вместе с тем они отвергали любые необычные находки, предпочитая сосредоточиться на том, что укладывалось в уже существующие категории.

Искусствоведы и историки литературы предпочитают относить изображения «неизвестных» существ к разряду воображаемого и символического, или рассматривают их как примеры «стремления к зооморфизму». Они изучают географию распространения того или иного мотива и подводят под него психологическое или фольклорное объяснение. Так, убитая Гераклом лернейская гидра могла символизировать малярийных комаров, которыми когда-то кишела эта болотистая местность. Чудовищные стимфалийские птицы были всего лишь крупными представительницами отряда хохлатых гагар. Морские чудовища олицетворяли неизведанные опасности моря. А грифон был просто символом бдительности, или иносказательным изображением трудностей, связанных с добычей золота, или искаженным описанием хищной птицы или крупной и агрессивной тибетской собаки. Для искусствоведов в грифонах важнее всего то, что в их художественных изображениях «прослеживаются явные ближневосточные корни». И даже если искусствоведы отмечают поразительное сходство между скифским грифоном и, скажем, сиррушем, вырезанным на воротах Иштар (VI в. до н. э.) или чудовищем из Персеполиса (VI–V вв. до н. э.), для них это всего лишь вопрос эстетического влияния.

Грифоны, которых я торопливо зарисовывала в музее Самоса (постоянно думая о том, как мне не терпится попасть в комнату над деревенской почтой), были элегантными, царственными, гладкой обтекаемой формы, с длинными изящными шеями. И вдруг я застыла как вкопанная, увидев в следующей витрине куда более древних, неуклюжих, агрессивных зверей. Да, эти ранние бронзовые образцы, несомненно, были грифонами: хищные рептильные морды, чешуйчатые сегментированные шеи со своеобразными складками или воротниками, мощные, крючковатые открытые клювы и огромные вытаращенные глаза. У них также было два характерных длинных «уха» или «рога» и выпуклый лоб. Все бронзовые фигуры изображали какое-то опасное существо с явно хищническими повадками. Но более древние при этом выглядели более жизненно и реалистично. Рядом с этими тяжелыми, короткошеими, приземленными грубыми зверями все остальные казались слишком возвышенными, слишком надменными – о, у них даже были украшения на шеях! Эти классические стилизованные грифоны выглядели как идеализированные версии намного более древних и уродливых зверей, которым, разумеется, не нашлось места на страницах издания «Виды художественных изображений грифонов» и в диссертациях немецких и итальянских ученых, посвященных распространению художественных мотивов воображаемых животных в Древнем мире. Это было все равно что сравнивать благородный парадный портрет с образцом безыскусной таксидермии. Стильные грифоны, любимцы искусствоведов, щеголяли гордыми, подчеркнуто птичьими чертами, в то время как другие звери больше напоминали ящериц. Кем они были? Какая-то неясная мысль не давала мне покоя. В них чувствовалось нечто тяжеловесное, нечто… рептильное, такое допотопное, да, такое доисторическое…

Я опрометью выбежала наружу. Нам нужно было как можно скорее арендовать на набережной мотоцикл, добраться до деревни в горах и найти человека с ключом от хранилища костей Митилини.

На острове стоял жаркий сонный день. Поднимаясь по крутой грунтовой дороге за городом, мы не встретили ни одной машины – только несколько стоявших в пыли на обочине неподвижных коз и темно-бордовый «додж» с низкой посадкой эпохи длинных плавников, оснащенный правым рулем.

Мы остановились на ночлег в Пифагорионе – месте рождения Пифагора и древней столице Самоса. Мы поднялись к великолепным каменным стенам разрушенного города, стоящего высоко над морем и обращенного к Турции. На огромных каменных плитах грелись на солнце черно-белые ящерицы около 30 сантиметров длиной. Мы были единственными посетителями заросшего храма, в котором когда-то откопали всех бронзовых грифонов из музея. Мы отважились углубиться на несколько метров в пугающий черный туннель, прорубленный сквозь гору к морю, – потрясающее инженерное достижение VI века до н. э. В тот же вечер, спустившись в современную деревню, я пересекла небольшое кладбище и зашла в старое здание. Это была остеотека – хранилище костей на берегу моря. На иссушенном скалистом острове не хватало земли, и, когда жители какой-нибудь самосской деревни умирали, их хоронили всего на несколько лет. Затем их кости с уважением извлекали из земли, отмывали и переносили в открытые ящики на полки хранилища. При свете свечей я увидела их – все с аккуратно подписанным именем и датой и даже со свернувшимися от старости фотографиями тех, чьи черепа и голени теперь выглядывали из ветхих деревянных ящиков и картонных коробок. В комнате было прохладно, спокойно и благоухало ладаном.

На следующий день мы отправились на мотоцикле вверх по извилистым ухабистым горным дорогам в Митилини. Я повторяла все, что мне было известно о грифонах. Примерно с IX–VIII веков до н. э. до 300 года н. э. (забудьте о средневековых геральдических грифонах, похожих на комнатных собачек) историки и путешественники (Аристей, Ктесий, Геродот, Элиан, Плиний) и анонимные художники описывали свирепых хищных четвероногих животных с головой и клювом хищной птицы. Грифон имел два вертикальных заостренных «уха» или рога, роговую шишку или гребень в центре лба, а также своего рода жабо, валик или складку, идущую от основания ушей под горлом. И литературные, и изобразительные источники давали понять, что существуют разные виды грифонов: одни больше походили на львов, другие – на гигантских птиц, третьи – на рептилий. У некоторых были крылья (хотя грифоны не летали), гребень на спине или грива, чешуя или перья, у основания челюсти или клюва находился язык, иногда в пасти имелись зубы или костяные гребни, также наблюдался выпуклый лоб, глаза навыкате или большие пустые глазницы. Говорили, что грифон размером примерно с волка, что он выстилает свое гнездо или нору золотом и водится в пустынной местности у подножия гор в Центральной Азии, где первобытные племена (по одним сведениям, волосатые и одноглазые, по другим – лысые и одетые в шкуры, по третьим – это были амазонки) находили богатые залежи золота. Грифон откладывал яйца, похожие на агаты. Некоторые утверждали, что когти грифона достаточно велики, чтобы выточить из них кубок для питья. Известные своей бдительностью, свирепостью и быстротой, грифоны охотились на лошадей, оленей, коз и людей.

На вазах, скульптурах и украшениях грифоны обычно изображены в одиночестве, настороженными или хватающими добычу. В некоторых случаях можно увидеть битву двух грифонов или льва, нападающего на грифона. Один уникальный скифский артефакт изображает двух взъерошенных мужчин, бьющихся с грифоном. Литературные источники утверждают, что с этими зверями сражались кочевники, искавшие золото в бесплодных пустошах. Поймать взрослую особь никому из них не удалось, хотя порой они ловили «птенцов». Грифоны жили поодиночке, парами или со своими детенышами, но никогда не собирались в стада или стаи. В трагедии Эсхила, написанной в V веке до н. э., пара «ужасных, безмолвных, остроклювых грифонов» угрожала Прометею, прикованному к скале на Кавказе.

В коридоре виллы невдалеке от Пьяцца-Армерина на Сицилии есть мозаика длиной около 65 метров под названием «Большая охота». Созданная примерно в 300 году, она изображает сцены отлова экзотических животных и их перевозки с окраин империи в Рим. На ней в мельчайших натуралистичных подробностях представлены способы поимки газели, антилопы, льва, тигра, дикого осла, кабана, страуса, леопарда, медведя, слона, верблюда, тигра, бегемота, носорога – всех реальных животных, которых показывали в Риме. Пешие и конные ловцы используют сети, клетки, собак и капканы с подходящими приманками. Если «читать» длинную мозаику слева направо, как комикс, в конце вы дойдете до самого последнего экзотического животного. В этой сцене в большом деревянном ящике-клетке сидит человек, нервно поглядывающий между досками на огромные когти могучего грифона. Зверь старается добраться до запертого внутри человека. Я не могла выбросить из головы этот образ – он живо напоминал мне о том, как степные кочевники ловили молодых грифонов и как ужасные грифоны подкрадывались к человеку, прикованному к скале на Кавказе.

Высоко в горах в деревне Митилини под платанами лежали озера глубокой тени. Начальник почтового отделения сходил за ключом к мэру, отпер комнату наверху, и мы вошли в палеонтологический «музей» Самоса. Косые лучи, падавшие сквозь пыльное стекло, освещали беспорядочную свалку огромных ископаемых черепов и хребтов. Начальник почты показал нам огромный окаменевший череп и бедренную кость самотерия, и пожелтевшие вырезки с фотографиями рабочих и мужчин в костюмах, позирующих рядом с полуоткопанными костями на месте некротафион зоон.

Годы спустя, в одно осеннее воскресенье 1983 года, член нашей археологической исследовательской группы из пяти человек (мы искали древние дороги, соединявшие между собой сеть сторожевых башен и крепостей Аттики) подарил мне старинную серебряную шахматную фигуру в виде грифона. Он обменял ее на бейсболку с надписью «Монтана» на блошином рынке под афинским Акрополем. Это было время узо^[20] после очередного долгого дня в библиотеке Американской школы классических исследований. Я показала шахматную фигуру специалисту по храмам, доктору Джудит Биндер, и рассказала о том, какое впечатление на меня произвели бронзовые грифоны Самоса. Она сказала, что мне непременно нужно побывать на руинах Олимпии и увидеть своими глазами мать-грифона с ее «щенком».

В ноябре в Греции начинается сезон полевых цветов. Сначала появляются мускари, цикламены, крошечные ирисы и редкие орхидеи, потом пурпурный орегано, цветы тимьяна и «ветреницы» – анемоны. Последними увядают лепестки кроваво-красных маков. Мы отправились на юг, в Олимпию. На руинах стадиона, где когда-то проводили первые Олимпийские игры, греческие семьи запускали воздушных змеев. Стоял теплый, ветреный, ярко-синий день. Мне не терпелось найти бронзовый лист, изготовленный примерно в 620 году до н. э., с уникальным чеканным рисунком – единственным известным изображением грифона с детенышами. Табличка рядом поясняла: «Самка грифона кормит своих детенышей. Богатое воображение и глубокая человеческая чуткость художника превратили свирепую воображаемую птицу, заимствованную из восточного искусства, в мирное и любящее существо». Мускулистая, приземистая мать изображена присевшей, с поднятой лапой и хвостом, обвивающим бедра. У нее под животом приютился только что вылупившийся грифон, уменьшенная копия матери. Такая знакомая и вместе с тем такая несуразная сцена.

Одним жарким августовским днем 1985 года (48 °C) на пустынной границе между Македонией и Сербией цыганский юноша починил нам радиатор. Мы наполнили пять фляг родниковой водой, купили немного пыльной земляники у детей на обочине и двинулись в путь через Югославию. Четыре дня спустя мы пересекли границу Австрии и прибыли в Клагенфурт, город, встречи с которым я ждала семь лет. В центре городской площади высилась статуя клагенфуртского дракона, поставленная примерно в 1605 году. Мне не терпелось увидеть ее, так как в одной старой книге, посвященной преданиям о драконах, упоминалось, что скульптор использовал в качестве модели обнаруженный неподалеку от города ископаемый череп. Это оказался череп шерстистого носорога ледникового периода. Я ликовала. Передо мной был наглядный пример того, как, по моему глубокому убеждению, действовали древние греки. Если бы я только могла найти, кто послужил моделью для грифона…

Снежным днем дома в Монтане я рассматривала открытки и собственные фото клагенфуртского дракона, которого отсняла в фас и профиль, как для полицейской картотеки. Потом я вынула свои записи и зарисовки, сделанные в музее в Навплионе, на юге Греции. В 1979 году я зарисовала несколько ваз с изображениями стилизованных грифонов, а все оставшиеся страницы блокнота израсходовала, остановившись перед витриной с огромными причудливыми терракотовыми головами. Складчатые шеи с гребнями, толстая луковицеобразная морда, глаза навыкате, клыкастая ухмылка. Табличка рядом сообщала только, что эти «маски» VIII века до н. э. доставлены из Тиринфа и Асины. Несколько лет спустя в библиотеке Центра эллинистических исследований в Вашингтоне я попыталась разузнать больше. Но тщетно – во всех ссылках говорилось одно и то же: «Эти гротескные терракотовые головы уникальны… скорее всего, предметы культа… необыкновенные, фантастические, параллели неизвестны… не имеют аналогов… назначение и происхождение неизвестны…» Немецкий ученый, обнаруживший головы в 1926 году, обещал опубликовать о них статью в 1934 году, но статья так и не вышла. Директор Центра эллинистических исследований Зеф Стюарт, знавший всех, считал, что ученый мог погибнуть на войне. Я погрузилась в полевые отчеты археологических экспедиций, работавших в Тиринфе и его окрестностях. Возможно, среди остатков древних кострищ, обсидиановых лезвий и разбитых горшков были найдены какие-нибудь неожиданные ископаемые останки? Даже если так, в журналах археологических экспедиций они не зафиксированы.

Шли годы. Я продолжала пополнять свои досье разнообразными сведениями о грифонах. Друзей забавляло мое «хобби» – почти сорочья привычка собирать странный антикварный мусор. Время от времени, когда в одной из папок набиралось достаточно материалов, я публиковала статью на какую-нибудь малоизвестную тему из древней естественной истории. Грифоны оставались невостребованными, но я не могла с ними расстаться, хотя уже чувствовала, что масштаб загадки, которую я хотела разгадать, понемногу начинает подавлять меня. Она казалась неподъемной. Чтобы решить задачу, нужно было не только раскопать пласты глубоко спрятанной информации, но и попытаться усвоить, а затем опровергнуть с любовью сконструированные теории целого ряда устоявшихся научных дисциплин, адепты которых желали иметь дело только с хорошо известными достопримечательностями, указателями и знаками на своей собственной территории. Я была нарушительницей границ – я шла, сверяясь с нарисованной от руки картой, не обращая внимания на знаки «Посторонним вход воспрещен».

Постепенно я начала осознавать: каждая дисциплина, избирающая грифона в качестве объекта изучения, имела для него собственную устоявшуюся (и строго ограниченную) интерпретацию. Мой проект выглядел слишком обширным, аномальным, ни на что не похожим, непростительно чудаковатым, бесперспективным. Почему мне было недостаточно просто рисовать и печатать небольшие гравюры с придуманными грифонами? Зачем мне понадобилось выслеживать реальное животное и пытаться понять, каким оно было? Я мечтала о грифонах, но с полной уверенностью могла изобразить на своих гравюрах только их извечных врагов – амазонок и скифов.

Я пыталась соблазнить друзей-антиковедов по-новому взглянуть на «проблему грифона». Бесполезно. Возможно, мне удастся заинтересовать криптозоологов? Это была новая область науки, стремившаяся заработать себе серьезную репутацию, но в силу своего характера тяготеющая скорее к второстепенным, маргинальным темам, наподобие той, которой занималась я. Теперь я называла эту науку палеокриптозоологией – изучением неизвестных древних животных. Возможно, это были мои коллеги, такие же исследователи не востребованных академической наукой сюжетов? Я вступила в Международное общество криптозоологии и поняла, что они были бы очень рады, если бы мне удалось доказать, что грифон действительно был реликтовым животным, которое на самом деле (возможно, даже сравнительно недавно) охотилось на скифских лошадей. Философ Ариндам С., приехавший в Бозман из Индии, проявил интерес к моему проекту, однако на самом деле его больше занимали эпистемологические вопросы, связанные с попытками описания воображаемых предметов. Я подписалась на журнал Общества изучения необъяснимого и жадно читала их статьи о различных аномалиях, но морщилась от ничем не подкрепленных псевдонаучных рассуждений и постоянных упоминаний НЛО. Затем мне пришло в голову: может быть, предмет моего исследования относится к области античного фольклора, древней народной культуры? Я подписалась на журнал о фольклоре. Безнадежно вымершие невидимые грифоны не давали мне покоя – я представляла, как они беспокойно бродят туда-сюда в моем архивном шкафу.

В 1988 году мое внимание привлек краткий научный реферат о карликовых толстокожих на Кипре. Считалось, что эти животные эпохи плейстоцена вымерли задолго до появления человека в Средиземноморье. Я вспомнила, что в середине 1970-х годов в одной статье в фольклорном журнале говорилось о залежах костей карликовых бегемотов, найденных на склонах холмов и в пещерах Кипра. Автор статьи, Дэвид Риз, объяснил, что жители острова идентифицировали эти останки как кости (а) допотопных зверей или (б) раннехристианских святых, скрывавшихся от мусульман в кипрских пещерах. Я написала автору и узнала, что останки бегемотов были также найдены на стоянках близ Тиринфа. Предыдущим летом в Афинах специалист по неолитическому заселению пещер в Средиземноморье Дон Келли поделился со мной своим списком греческих пещер, в которых были найдены останки древней фауны. Заметную долю этих находок составляли кости вымерших карликовых бегемотов. Теперь, как сообщалось в упомянутом реферате, появились данные, доказывающие, что люди, карликовые бегемоты и карликовые слоны жили на Кипре в одно и то же время. Криптозоологам бы это понравилось. Радиоуглеродный анализ позволил отнести кости примерно к 8200 году до н. э. – более того, на них были обнаружены характерные следы разделки и сожжения. Похоже, первобытные греки охотились на бегемотов до их полного истребления.

Я отыскала рисунок черепа доисторического бегемота. Глядя на него, я словно снова оказалась в Навплионе в 1979 году. Эти безобразно ухмыляющиеся терракотовые маски… Клыки, морда, выпученные глаза – сходство казалось очевидным. Помещенные рядом, профили выглядели как картинка «до и после» – гротескная мясистая маска и обнаженный череп.

Через десять лет после моей первой поездки на Самос я снова оказалась в библиотеке Американской школы классических исследований в Афинах. Я сняла с полки перевод одной малоизвестной русскоязычной книги, посвященной захоронениям Скифии, и узнала о поразительном открытии, которое заставило бы Геродота ухмыльнуться. Я только что приехала из Южной Турции, где царила поистине «беспрецедентная» и «не имеющая аналогов» жара. Мы возвращались из древнего Галикарнаса в Афины через Самос, тем же путем, что и Геродот на последнем этапе своего путешествия 2000 лет назад. На Самосе я снова заглянула в археологический музей, теперь переехавший в совершенно новое здание. Несколько часов я провела среди грифонов. Мы снова взяли напрокат мотоцикл и направились вглубь острова. Стояла неподвижная удушающая жара. На крутой грунтовой дороге теперь было больше машин. Хранилище костей в Митилини, которое мы посетили десять лет назад, теперь превратилось в настоящий музей с сувенирным магазином – я купила там брелок с самотерием и открытки. Но ископаемые черепа Самосского чудовища уже увезли в музеи Вены и Штутгарта. На новой карте я увидела, что описанные Плутархом «кровавые поля» находятся в ущелье к западу от Митилини – мы проехали мимо этого места на мотоцикле. И в музее появилась новая загадка: очень большой ископаемый череп с длинными челюстями, покрытый слоем красноватой грязи, небрежно лежал на кафельном полу в неподметенном углу. Почему он был не в стеклянной витрине и без таблички? Куратор объяснил, что его только что раскопали на соседнем острове Икарос. В музее было так жарко, так сухо. В стеклянных витринах расположились несколько впечатляющих, но не связанных друг с другом огромных костей, зубов, рогов – призраки нейд с красных скал.

Теперь я отнесла увесистую книгу русского автора на библиотечный стол. В сталинскую эпоху советский археолог Сергей Руденко извлек из скифских захоронений ряд замечательных татуированных мумий. Эти биографические носители информации красноречиво свидетельствовали об определенной степени «реальности» грифонов для древних кочевников. Впрочем, гораздо бо́льшую известность приобрели другие находки из курганов – золотые украшения и кубки, сцены охоты, имеющие явные параллели с греческим искусством, – а татуировки в виде грифонов, вызывающие ощущение реального присутствия этих животных в жизни скифов, остались почти незамеченными. К тому времени мне была слишком хорошо знакома привычка канонической науки отвергать все, не укладывающееся в определенные рамки. Меня уже не удивляло, что уникальные находки, дающие больше всего пищи для размышлений, обычно оказываются слишком неординарными, чтобы привлечь внимание ученых. Снова и снова, если я и находила какое-либо официальное упоминание об одном из моих «несистематизированных случаев», это было, как правило, сухое замечание о его неактуальности для темы данного исследования. Описания сливались в удручающий гимн бесполезности: «уникальный», «не имеет аналогов», «нетипичный», «единичный случай», даже «гротескный». Нет аналогов? Значит, не имеет никакой ценности для ученых.

В книге советского ученого мне пришлось сначала продраться сквозь попытки соотнести марксистско-ленинскую теорию с жизнью древнескифского общества, прежде чем я узнала, что в конце 1940-х годов в курганах, раскопанных в ледяной долине Пазырык в Горном Алтае в Средней Азии, Руденко нашел представителей скифского народа, похороненных вместе с ценными предметами в V веке до н. э., – в том же веке, когда Геродот писал свои путевые заметки, путешествуя по этим же землям. Поливая кипятком вечную мерзлоту, Руденко смог извлечь из курганов украшения и конскую сбрую, изделия из дерева, кожи, ткани и золота, украшенные изображениями сказочных грифонов, хватающих баранов, оленей и лошадей. Мужчин и женщин хоронили вместе, очевидно, с одинаковыми почестями. В захоронениях находились позолоченные человеческие черепа и курильницы с семенами конопли.

Да, да, Геродот писал об этом в V веке до н. э., но современные комментаторы воспринимали все это как небылицы. Геродот говорил, что у скифов, «хотя они и казались разумными во всех других отношениях», женщины имели равный политический и социальный статус с мужчинами. Кроме того, и мужчины, и женщины были невероятно искусными наездниками. Они поклонялись предкам и делали сосуды для питья из позолоченных черепов. Они любили паровую баню и, по-видимому, очень веселились, когда сжигали семена конопли «наподобие благовоний». И они сражались с животными под названием грифоны, чтобы добраться до залежей золота в горах.

При этом Геродот (а позднее Гиппократ и другие авторы) также упоминал, что скифские воины украшали себя несмываемыми татуировками. Когда Сергей Руденко открыл замерзшие курганы, он обнаружил там не скелеты, а мумии. Руки, ноги, корпус погребенных мужчин и женщин были покрыты хорошо сохранившимися иссиня-черными татуировками в виде разнообразных животных, реальных и неизвестных. В этом зоографическом хаосе реалистичных, подробно детализированных, наползающих друг на друга изображений встречались как хорошо знакомые нам бараны, онагры, олени, лошади и орлы, так и множество фантастических животных, в основном грифонов – одни крылатые, другие бескрылые, некоторые с клювами или клыками, рогатые, с гребнем или гривой, со смертоносными когтями. Но почему все узнаваемые животные были изображены лежащими в безжизненных позах, в то время как все неизвестные животные показаны вполне живыми?

За 20 лет до экспедиции Руденко, в 1923 году палеонтолог-первопроходец Рой Чепмен Эндрюс отправился на поиски динозавров в Монголию, к подножию Алтайских гор. Ему были известны народные предания о «Пылающих скалах» и «Красных долинах». Он слышал, что долина усеяна костями, и в ней можно найти бесчисленное множество «драконьих» черепов, зубов, когтей, рогов и яиц. Но команда Эндрюса даже не представляла, какой успех их ждет: им удалось обнаружить множество останков разнообразных динозавров, в том числе гигантского индикотерия – миоценового предка носорога, рост которого составлял около 4 метров в холке. Среди находок был также протоцератопс – существо, жившее десять миллионов лет назад, с «большими круглыми глазами и тонкой, острой мордой, оканчивающейся крючковатым клювом» и «круглым костяным воротником» между головой и шеей. Это существо длиной около 3 метров было предком огромного трицератопса, который появился примерно два миллиона лет спустя в Монтане и у которого один только череп достигал в размерах почти 2,5 метра. Я видела колоссальные кости трицератопса в вашем Музее Скалистых гор в Бозмане.

В 1988 году я нашла книгу Эндрюса, посвященную экспедиции, в придавленном изнуряющей жарой городе Итака, штат Нью-Йорк. У меня был всего один день в библиотеке Корнеллского университета, после чего мы должны были отправиться на раскопки в Турцию. Я быстро открыла главу, посвященную самому впечатляющему открытию Эндрюса – яйцам динозавров. Находка огромного количества яиц с фрагментами эмбрионов и только что вылупившихся детенышей протоцератопсов и других видов произвела в палеонтологических кругах эффект разорвавшейся бомбы и не имела аналогов до тех пор, пока вы сами полвека спустя не обнаружили яйца майязавра на ранчо в Монтане. Я видела вашу потрясающую выставку этой кладки яиц и окаменевшего детеныша в Музее Скалистых гор. Все были в восторге от вашего смелого предположения, что динозавры могли заботиться о своих детенышах, – эта реалистичная деталь заставила древних рептилий казаться такими живыми. (Мать-грифон, защищающая своего детеныша в Олимпии. Ее гнездо наверняка было выстелено золотом…)

Эндрюс и его команда обнаружили обширное гнездовье со всевозможными каменными яйцами в 1920-х годах. Во время раскопок на стоянке жителей дюн позднего палеолита и раннего неолита в нескольких километрах от этого места они нашли украшения, сделанные из яиц динозавров и ныне вымерших гигантских страусов. Я вспомнила, что украшенную скорлупу яиц гигантских страусов находили также в руинах древнегреческих городов. Команда Эндрюса шутила, что их на пару тысячелетий опередили люди, которые первыми начали собирать эти странные каменные яйца – одни гладкие, другие «красиво исчерченные, с разнообразными узорами» и текстурированной поверхностью. Камни яйцевидной формы с полосами, завитками и узорами… похожие на агаты. (Грифоны откладывали яйца, напоминающие агаты…)

Я просмотрела иллюстрации – первые в истории фото кладок яиц динозавров, участники экспедиции в палатках, караван верблюдов и «свирепая монгольская собака, которая поедает мертвых и нападает на живых». Мне вспомнилась теория одного искусствоведа, утверждавшего, что грифон представляет собой фантастическое олицетворение тибетского мастифа. Я остановилась на рисунке трицератопса, а затем перелистала к слегка смазанной фотографии его небольшого и более древнего родственника из Центральной Азии – протоцератопса, сфотографированного на месте раскопок в профиль еще до того, как его окончательно извлекли из рыхлого песчаника Пылающих скал. Я затаила дыхание.

Морда, напоминающая небольшой топорик, мощный открытый клюв, большие вытаращенные пустые глаза, гребень на шее, этот первобытный, почти рептильный вид… Я знала этот профиль. Это был мой грифон, настоящий грифон – тот самый чеканный бронзовый грифон, запертый в стеклянной витрине музея на Самосе.

Позднее, по пути в Турцию, под летними звездами на палубе парома, следовавшего из Венеции в Измир, я вспоминала греческого героя Персея, который отправился на поиски ужасной горгоны Медузы. В своих странствиях по землям скифов и одноглазых гиперборейцев он бродит по жутким местам, усеянным полуразрушенными непогодой «статуями» – останками животных и людей, обратившихся в камень под взглядом отвратительной горгоны. Он несет с собой волшебный зуб и единственный глаз, отнятый у трех ужасных существ. Ему нужно убить невообразимое чудовище, которое превращает живые существа в камень, заточает их в забвении вымирания, а их ни на что не похожие останки становятся загадочными каменными указателями у него на пути…

Искренне ваша, Адриенна Мэйор

15. Зигфрид и дракон

В германских и скандинавских легендах о герое Зигфриде упоминается ужасный дракон по имени Фафнир. История о том, как Зигфрид выслеживает и убивает Фафнира, составляет важную часть эпической саги «Песнь о нибелунгах». Знаменитый оперный цикл Рихарда Вагнера «Кольцо нибелунга» (1857) соединяет средневековый вымысел с романтическим духом Бури и натиска.

В легенде Фафнир, превращенный в ужасного дракона могущественным проклятием, охранял клад золотых сокровищ. Дракон был так огромен, что от его шагов дрожала земля. Местом обитания Фафнира считался характерный скалистый выступ под названием Драхенфельс (Драконья скала) в Кенигсвинтере на Рейне в Германии. Руины средневекового замка Бург Драхенфельс, построенного на вершине примерно в 1150 году, придают скалистому возвышению сказочный вид. После того как лорд Байрон около 1815 года посетил Драконью скалу и написал о ней стихи, это место стало популярной туристической достопримечательностью.

Логово Фафнира, по слухам, располагалось в пещере под замком. Именно там Зигфрид убил дракона и обрел неуязвимость, искупавшись в его крови. В 1913 году в Кенигсвинтере был выстроен Нибелунгенхалле – каменный храм с колоннами, посвященный вагнеровской интерпретации легенды. Внутри «древнего» храма в стиле модерн собраны картины, скульптуры, барельефы и мозаики, изображающие сцены из оперы. А в мшистом гроте скрывается огромный каменный дракон длиной около 13 метров – Фафнир, охраняющий свою пещеру.

Согласно легенде, герой Зигфрид выследил дракона Фафнира, дойдя до его логова по огромным следам, уходящим глубоко под землю. Откуда могла взяться эта яркая деталь истории?

Примечательно, что в подпочвенных породах Германии обнаружены заметные окаменелые следы, оставленные крупными динозаврами двух видов. В 1941 году немецкий палеонтолог Г. Кирхнер предположил, что вдохновить людей на создание легенды о следах дракона Фафнира могли следы динозавров триасового периода, найденные в песчанике недалеко от Зигфридсбурга в долине Рейна, на западе Германии.

С тех пор палеонтологи Северной Европы проанализировали больше следов динозавров. Огромные трехпалые следы динозавра-теропода недавно были найдены недалеко от Мюнхехагена в Германии. Еще одну длинную цепочку следов, оставленных массивным 30-тонным динозавром-зауроподом 140 миллионов лет назад, можно увидеть в карьере в Ребург-Локкуме близ Ганновера в Германии. Величина этих следов (шириной 1,2 метра и глубиной около 43 сантиметра) наверняка заставила бы любого древнего или средневекового человека представить себе легендарного дракона ужасающих размеров и формы. Примечательно, что и в Китае следы зауроподов также ассоциировали с огромным легендарным зверем. Не исключено, что в истории еще одного средневекового победителя драконов, героя древнеанглийского эпоса Беовульфа, определенную роль сыграли найденные людьми выдающиеся ископаемые останки шерстистых мамонтов. Коренные народы обеих Америк интерпретировали цепочки следов тероподов и зауроподов на скалах как следы фантастических птиц и чудовищ.

В знаменитой опере Вагнера «Зигфрид» из цикла «Кольцо нибелунга» герой сражается со средневековым драконом, которого с момента премьеры в 1876 году изображали на сцене самыми разными, порой весьма остроумными способами. В 1996 году впервые в истории оперы Чикагская лирическая опера представила Фафнира в виде огромного, пугающего «ископаемого монстра», напоминающего фантастический скелет динозавра. По словам рецензента New York Times, этот изумительный Фафнир превзошел «самые смелые ожидания» и стал звездой представления. Дракона придумал художник-постановщик Джон Конклин. Специалист по театральным марионеткам Лиза Эйми Штурц создала огромный череп, скелетоподобный сегментированный хвост и гигантские когти, которыми умело манипулировали в такт музыке Вагнера 16 человек, спрятавшихся под ними. Я жалею, что не видела спектакля, но я изучила фотографии и переписывалась с Лизой по поводу ее проекта. Радикальное решение представить дракона подобным образом вызвало у меня горячий отклик – оно во многом совпадало с моей концепцией о влиянии выдающихся ископаемых скелетов на изображения драконов в фольклоре, литературе и искусстве.

Дракон Фафнир в виде ископаемого чудовища. Опера Вагнера «Зигфрид», Чикагская лирическая опера.

Photo © Dan Rest.

16. По следам Счастливого китайского носорога

В юрский период огромные 70-тонные динозавры-зауроподы бродили по землям современного Китая, оставляя глубокие следы, со временем превратившиеся в окаменелости. Примерно 150 миллионов лет спустя цепочки следов зауроподов были хорошо знакомы жителям китайской деревни Тунсы. Эти люди считали, что ископаемые следы оставлены легендарным зверем из китайского фольклора.

Потрясающая цепочка из 18 следов зауропода отпечаталась на камнях горы Логуань близ города Цзыгун в провинции Сычуань в Китае. Впечатляющие отпечатки юрского периода были открыты китайскими палеонтологами в 2009 году, однако местные жители почитали их за много веков до этого. Считалось, что, если подняться на гору по этим следам, это принесет удачу.

Согласно местной устной традиции, огромные овальные следы шириной около 20 сантиметров и длиной около 32 сантиметров были оставлены Божественным Счастливым Носорогом. Древняя история рассказывает о том, как почтенный Носорог поднялся на гору Логуань, чтобы собрать линчжи – «грибы бессмертия». Эти особые грибы представляют собой редкую разновидность красного гриба-трутовика, произрастающего на очень старых кленовых пнях. В Китае до сих пор верят, что красный почковидный Ganoderma lingzhi (трутовик лакированный), также известный как гриб рейши, обладает чудесной целебной силой. Когда Божественный Счастливый Носорог поднялся по склону в поисках красных грибов, его следы отпечатались глубоко в камне.

Следы динозавра-зауропода на горе Логуань (Тунсы, Китай).

Фото © Guangzhao Peng

Что интересно в этой истории, так это то, что в Китае нет диких носорогов. Однако в древности людям было известно о трех разных видах азиатских носорогов, бродивших по Китаю вместе со слонами. В эпоху неолита и в бронзовом веке, когда климат был теплее, чем сегодня, двурогие суматранские и однорогие яванские носороги благоденствовали даже на севере Китая. В некоторых древних текстах упоминается носорог с двумя маленькими рогами на лбу и одним большим рогом на носу. Сосуды бронзового века периода поздней династии Шан (1600–1046 гг. до н. э.) украшены анатомически верными реалистичными изображениями носорогов.

Но на носорогов активно охотились. На гадательных костях есть символы, обозначающие однорогих носорогов, и символы, указывающие на то, что охотники заманивали их в ловчие ямы. В отчете о масштабной охотничьей экспедиции первого правителя династии Чжоу, У-вана, говорится, что примерно в 1045 году до н. э. он убил 22 тигра, более 5000 оленей, 353 кабана и 12 носорогов. Носорогов ловили для императорских придворных зоопарков еще в VI веке до н. э. Шкуры и рога носорогов вываривали для получения клея, а волокнистые рога использовали для изготовления композитных луков. Жесткая шкура носорога после сушки становилась очень прочной, и из нее можно было делать доспехи, шлемы и щиты, защищавшие от бронзового оружия. Доспехи из шкуры носорога широко использовали в период династии Шан, в эпоху Сражающихся царств в IV веке до н. э. и примерно до начала III века, когда был изобретен мощный арбалет, способный пробить шкуру носорога.

Считалось, что убийство носорога вызывает дождь. Помимо шкур, которые использовали для изготовления доспехов, ценность также представляли рога носорогов. Рог считался ценным лекарственным средством, а чаши из рога носорога, согласно преданиям, позволяли уберечься от яда, поскольку налитый в них отравленный напиток начинал бурлить и пениться. Резным чашам для питья из рогов носорога нередко придавали характерную форму гриба рейши, напоминающую о грибах бессмертия, которые, согласно легенде, искал Божественный Счастливый Носорог близ деревни Тунсы.

Счастливый носорог. Китайская гравюра на дереве. Гуцзин тушу цзичэн – Императорская энциклопедия, 1700–1725 гг.

Оказавшийся не таким удачливым настоящий китайский носорог окончательно исчез примерно в эпоху династии Сун (960–1279). В результате массового истребления некогда вполне реальное великолепное животное превратилось в существо из легенд. Печальная судьба китайского носорога дает нам представление об истинном возрасте местных устных преданий о следах Божественного Счастливого Носорога на камне. Почитаемый, но истребленный охотниками к XIII веку, китайский носорог сохранился сегодня только в старинных народных легендах об огромном диком звере, исчезнувшем 800 лет назад.

17. Поддельные ископаемые

Принято считать, что палеонтологические мистификации и поддельные окаменелости – это явление современное. Согласно распространенному мнению, самый ранний случай такой подделки произошел в 1725 году. Более тысячи фальшивых окаменелостей, позднее получивших название «лживые камни», погубили репутацию самонадеянного, но легковерного немецкого профессора Иоганна Берингера из Вюрцбурга. Вырезанные из мягкого известняка подделки в виде причудливых маленьких организмов – лягушек, ящериц, пауков с фрагментами паутины и т. п. – были подброшены профессору его соперниками. Авторы розыгрыша подошли к делу с размахом. На некоторых окаменелостях даже имелись надписи, что, казалось бы, должно было заставить ученого задуматься. Но в 1725 году Берингер пришел к выводу, что застывшие в камне существа были жертвами библейского Великого потопа (см. главу 20) или даже творениями самого Господа. После того как мистификация раскрылась, Берингер пытался отыскать и уничтожить весь тираж своей книги, посвященной этим окаменелостям, но часть экземпляров все же уцелела. Сохранились и некоторые образцы ископаемых, созданные для этого розыгрыша, – сегодня их можно увидеть в Музее Тейлера в Нидерландах и в Музее Оксфордского университета.

Это не единственный случай фальсификации ископаемых останков с целью ввести в заблуждение специалистов. Печально известный пилтдаунский человек в действительности представлял собой хорошо продуманную конструкцию из черепа человека и челюсти орангутанга, соединенных друг с другом и искусственно состаренных. Эту мистификацию устроил в 1912 году эксцентричный Чарльз Доусон. Он представил череп как «недостающее звено» между человеком и обезьяной, заявив, что обнаружил его в одной из каменоломен Англии. Подделку разоблачили при помощи радиоуглеродного анализа примерно 40 лет спустя.

Еще одна давняя практика – изготовление фальшивых окаменелостей на продажу. В XVIII веке в Европе коллекционирование ископаемых стало крайне модным занятием. Небольшие образцы отпечатавшихся в известняке ископаемых рыб, ракушек и листьев растений высоко ценились в качестве сувениров из гранд-тура. Многие собирали подобные предметы для личных кунсткамер. Каменотесам и другим рабочим, трудившимся в карьерах, было выгодно вырезать подделки или придавать более эффектный вид подлинным известняковым окаменелостям, чтобы удовлетворить запросы коллекционеров.

Насекомые и рептилии, сохранившиеся в кусках янтаря (доисторической сосновой смолы), благодаря своим небольшим размерам и удобству транспортировки обладали немалой привлекательностью для коллекционеров и, как следствие, для изготовителей подделок. Одной из самых ранних таких подделок была застывшая в балтийском янтаре муха, приобретенная немецким энтомологом Г. Ф. Левом примерно в 1850 году. В 1922 году Лондонский музей естественной истории купил всю его коллекцию. Муха в янтаре была одной из научных звезд собрания, состоявшего более чем из 2000 образцов. В 1966 году известный энтомолог изучил этот прославленный экземпляр и установил, что возраст прекрасно сохранившейся красноглазой мухи – 38 миллионов лет. Насекомое было провозглашено старейшим известным представителем семейства Muscidae, доказывающим, что облик комнатных мух не менялся на протяжении тысячелетий. Но в 1993 году специалист по ископаемым насекомым Эндрю Росс раскрыл викторианский обман. Оказалось, что это современная мясная муха, аккуратно заключенная в настоящий кусок балтийского янтаря.

Очень долгую историю имеет фальсификация ископаемых останков и окаменелостей в Китае. Еще в XII веке в Китае хорошо сохранившиеся отпечатки доисторических рыб на известняковых плитах пользовались такой популярностью, что их подделывали в огромных количествах. Сегодня в Китае по-прежнему изготавливают поддельные скелеты динозавров и других животных, а также когти и яйца динозавров – зачастую этим занимаются бедные фермеры и сельские жители. На большом международном базаре, которым по сути является ежегодная Выставка ископаемых и минералов в Тусоне (Аризона), я видела полные ящики привезенных из Китая яиц динозавров, каждое из которых состояло из крошечных, кропотливо собранных воедино фрагментов окаменевшей яичной скорлупы. Там были также небольшие композитные скелеты с крыльями летучей мыши, напоминавшие миниатюрных птерозавров, которых продавали под видом «ископаемых драконов».

С момента поразительного открытия первого пернатого динозавра в Китае в конце ХХ века искусные имитации окаменелых останков динозавров не раз вводили в заблуждение как любителей, так и ученых. Скандальный инцидент произошел в 1999 году, когда журнал National Geographic поместил на обложку фото животного, представленного как «недостающее звено» между птицами и динозаврами. Некоторые палеонтологи отнеслись к этому скептически. И действительно, позднее выяснилось, что «археораптор» представлял собой убедительно выглядевший композит, собранный из подлинных окаменелостей: тела первобытной птицы Yanornis martini, соединенного с хвостом настоящего пернатого динозавра Microraptor zhaoianus.

По оценкам некоторых экспертов, немалую долю ископаемых скелетов и яиц в небольших местных и даже в некоторых крупных музеях Китая составляют композитные химеры и поддельные экземпляры. На фоне растущего интереса к палеонтологии и появления в Китае множества новых музеев окаменелостей подделки и фальшивые образцы доказывают свою прибыльность. Помимо динозавров, среди подделок китайского производства встречаются птицы, черепахи, крокодилы, лягушки, птерозавры, саблезубые тигры и насекомые.

Фальшивые окаменелости получили широкое распространение после того, как динозавры и другие ископаемые превратились в элемент массовой культуры и начали продаваться на аукционах по возмутительным ценам. В XIX веке на территории Чехии учеными были впервые обнаружены трилобиты – морские членистоногие эпохи палеозоя с сегментированным телом, отличающиеся поразительным разнообразием форм, наличием шипов и причудливых выступающих частей.

Палеонтологи нанимали «каменщиков» для сбора образцов в окрестностях Праги. Когда вслед за учеными интерес к окаменелостям начала проявлять широкая публика, «каменщики» принялись изготавливать из найденных фрагментов фальшивых трилобитов. В 1970-х годах после многочисленных новых открытий трилобитов в пустынях Марокко мода на первобытные окаменелости пережила очередной всплеск. Трилобиты – компактные, интригующие, похожие на жуков ископаемые – восхищали коллекционеров многообразием своих причудливых форм. На волне возросшего интереса торговцы начали заказывать ремесленникам подделки и «улучшенные» экземпляры, которые затем сбывали доверчивым покупателям за непомерные суммы. В начале 2000-х годов марокканские подделки хлынули на рынок в промышленных масштабах. В основном фальшивых трилобитов изготавливают бедные, но чрезвычайно искусные мастера, живущие в районе Атласских гор, но встречаются также экземпляры из России, Канады и Боливии.

Вверху: образцы поддельных ископаемых, пауков в паутине и рептилий, вырезанных на известняке с целью дискредитации Иоганна Берингера в 1725 году. Гравюры из книги Берингера Lithographiae Wirceburgensis (1726). Внизу: образцы фальшивых трилобитов из Марокко

Иногда неповрежденных ископаемых трилобитов находят внутри расколотых жеод. Но марокканские трилобиты в основном замурованы в твердой породе, которую приходится разбивать, из-за чего страдают нежные хребты, перышки и глазные стебельки этих существ. Поврежденные экземпляры обычно требуют некоторого ремонта и/или реставрации. Легко увидеть, как эта естественная ситуация приводит к избыточной реставрации и соединению разбитых окаменелостей, иногда относящихся к разным видам и эпохам. Рост спроса со стороны публики ведет к увеличению количества подделок. Некоторые из них довольно примитивны, но в последнее время их изготовлением все чаще занимаются искусные специалисты. Некоторые палеонтологи иронично называют круглые каменные плиты, усеянные неестественными скоплениями поддельных членистоногих, «трилобитовыми пиццами».

Фальсификаторы могут создавать подделки, увеличивая в размерах подлинные окаменелости или придавая им более привлекательный внешний вид. Еще одна разновидность подделок – композиты, такие как пилтдаунский череп, археораптор и некоторые трилобиты. Поддельные окаменелости вырезают из камня или отливают в глиняных или каучуковых формах. Ископаемых беспозвоночных, таких как морские лилии и другие подводные обитатели, легко имитировать с помощью формовой отливки. Очень популярны и просты в изготовлении куски искусственного «янтаря», внутри которого заключены вполне настоящие современные насекомые и даже змеи и ящерицы. Некоторые фальсификаторы зарабатывают на жизнь продажей «ископаемых» стрекоз, бабочек и рыб, искусно нарисованных на известняковых плитках. Некоторые псевдоокаменелости, продающиеся в интернете и на тематических выставках, представляют собой обычные конгломераты камней или отдельные камни причудливой формы. Предметы, выдаваемые за копролиты (окаменелые фекалии динозавров), способны скорее позабавить своей вульгарностью, а искусно изготовленные поддельные ископаемые из Китая и Марокко вызывают восхищение своей красотой и изумительной тонкостью работы. Палеонтологи не раз говорили: «Изготовление подделок само по себе великое искусство».

Однако подделки и копии ископаемых изготавливали не только ради обмана. На местах раскопок по всему миру археологи обнаруживают окаменелости, собранные древними людьми, – от крупных костей позвоночных до небольших раковин. Эти открытия служат безмолвным подтверждением античного интереса к живым организмам, каким-то образом превратившимся в камень. Люди делали из подобных диковин украшения, клали их в могилы или жертвовали в храмах – а иногда по не вполне понятным пока причинам изготавливали их копии.

Ископаемые окаменелости издавна привлекали внимание жителей Мальтийских островов к югу от Сицилии. В VI веке до н. э. греческий философ Ксенофан изучил морские раковины, вдавленные в поверхность скал, и пришел к выводу, что эти острова когда-то находились под водой. Еще в 3000 году до н. э. в местные святилища приносили россыпи зубов гигантской миоценовой акулы Carcharodon megalodon. В 2500–1500 годах до н. э. мальтийские гончары использовали зазубренные акульи зубы, чтобы украшать глиняные миски параллельными бороздками. Намного позднее, в Средние века, зубы (или глоссопетры – языковые камни) мальтийской акулы считались в Европе настолько ценным чудодейственным средством, что их подделка была запрещена законом.

Жители Мальты изготавливали «окаменелости» для собственных нужд еще во времена неолита. Как заметил Ксенофан, в этих местах часто встречаются окаменелые спиралевидные раковины брюхоногих моллюсков. Эти небольшие ископаемые эпохи миоцена в огромных количествах обнаруживаются в самых древних каменных храмах Мальты. Но что действительно удивило археологов, так это найденные среди подлинных окаменелостей огромные рукотворные копии – одни вырезанные из известняка, другие сделанные из обожженной глины. Единственные известные нам подобные артефакты, относящиеся к этой эпохе, – это изготовленные из золота и мрамора акульи позвонки, обнаруженные в минойских святилищах на Крите.

Эти артефакты – самые ранние поддающиеся датировке копии окаменелостей. Зачем древние люди их делали? Может быть, так они пытались выяснить, каким образом сформировались таинственные спирали? Или окаменелости считались настолько ценными, что это оправдывало их подделку? Или они были объектами поклонения? Мы можем с уверенностью сказать только одно: очевидно, с древнейших времен люди не только высоко ценили окаменевшие ископаемые, но и искусно их подделывали.

18. Кювье и нога мамонта

Жорж Кювье (1769-1832), отец современной палеонтологии, первым из европейских натуралистов сформулировал научную теорию вымирания. В основу теории легли собственные исследования ученого, доказавшего, что масто донты и мамонты, исчезнувшие от 6000 до 10 000 лет назад, были доисторическими предками современных слонов. Этот решающий прорыв в восприятии ископаемых останков давно вымерших существ произошел отчасти благодаря глубоким познаниям самого Кювье о палеонтологических открытиях жителей античного Средиземноморья, а также Северной и Южной Америки.

Кювье изучил все известные сообщения о гигантских костях в античной литературе и собрал обширный архив легенд и открытий коренных американцев, материалы для которого ему присылали из Америки разные европейские колонисты и исследователи. Однако роль античных рассказов о каменных костях «гигантов и чудовищ», а также наблюдений коренных американцев о замечательных бивнях, зубах и костях древних животных в формировании взглядов Кювье сегодня недооценивается. Одна из причин заключается в том, что ведущий специалист по истории палеонтологии Мартин Радвик, переводивший основные работы Кювье на английский язык (1997), по необъяснимым причинам решил пренебречь теми эссе, в которых Кювье рассказывает о своем живом интересе к легендам американских индейцев об ископаемых и их влиянии на его учение. В результате этого упущения другие комментаторы теорий Кювье, такие как Элизабет Кольберт («Анналы вымирания», New Yorker, 16 декабря 2013), упускают из виду значительную доказательную базу, которую признавал сам Кювье.

Кювье просил друзей и знакомых, путешествовавших по Америке, присылать ему любые сведения о найденных в земле окаменевших зубах, костях и бивнях, которые они могли услышать от коренных американцев, а также сами образцы окаменелостей, изучением которых он жадно занимался в Париже. Еще один малоизвестный факт – первые изученные в Европе коренные зубы мастодонта были обнаружены в 1739 году на реке Огайо индейскими проводниками из племени абенаки. Эти находки, а также точная идентификация коренных зубов мамонта как зубов слона, сделанная африканскими рабами на плантации Стоно в Южной Каролине примерно в 1725 году (см. главу 20), имели решающее значение для теории Кювье.

Но один зоологический объект, по утверждениям, доставленный в Европу с другого берега Атлантического океана, вызывал одновременно огромный интерес и множество вопросов.

В 1812 году Кювье получил из Америки несколько поразительных находок и описал их в выпуске Recherches sur les ossemens fossils, vol. 2, «Grand Mastodonte» (и позднее в издании 1821 года). Это были коренные зубы слона и передняя нога хоботного животного с пятью пальцами (передние лапы мамонтов, мастодонтов и современных слонов имеют пять пальцев, задние – четыре). Кювье осмотрел реликт и сделал зарисовки. Он писал: «Сейчас в Париже выставлен экземпляр, который, при условии его подлинности, несомненно подтверждает, что этот вид [мамонты] некогда существовал. Это передняя нога с пятью пальцами. Владелец утверждает, что получил ногу от comanchero [мексиканского торговца], купившего ее к западу от реки Миссури у les sauvages, которые нашли ее в пещере вместе с коренным зубом». «Однако конечность такая свежая, – удивлялся Кювье, – словно ее недавно отделили от туши слона. Если она подлинная, – продолжал Кювье, – этого почти достаточно, чтобы заставить усомниться в вымирании мамонтов!» Однако, как настоящий ученый, Кювье заметил: «Она имеет столь явное сходство с ногой слона, что я не мог не заподозрить мошенничество, по крайней мере в истории с мексиканцем».

Оригинальные рисунки Кювье (1812): «нога мамонта», предположительно, обнаруженная вместе с сильно истертым коренным зубом индейцами пауни в пещере к западу от реки Миссури и проданная мексиканскому торговцу. Georges Cuvier, Ms 630-2, folio 668, 1812

© Muséum national d’histoire naturelle, Paris

От биографа Кювье, палеонтолога Филиппа Таке, я узнала, что четыре выполненных тушью рисунка этой ноги и рукописные заметки Кювье хранятся в архиве его неопубликованных документов в Национальном музее естественной истории в Париже.

Заметки Кювье на эскизах добавляют больше подробностей к его опубликованным отчетам: «Говорят, что это нога “мамонта”, найденная индейцами пауни в пещере за рекой Миссури вместе с крайне изношенным, сточившимся до самого корня зубом. Нога приобретена мексиканцем, чье имя неизвестно, и доставлена им комм. пр. г-ну Вермоннелю, когда он был в С.-Дом., а после передана тем г-ну Рене Ламберу, который показывал ее за деньги. Нога не разложилась; она гладкая, блестящая, светло-коричневая и выглядит, будто отрубленная». Г-н Вермоннель, судя по всему, был комиссаром французского правительства; С.-Дом. – вероятно, Сан-Доминго (ныне Гаити), до 1804 года французская колония. Имя человека, демонстрировавшего образцы в Париже, Кювье не указывает. Был ли это Ламберт, который, предположительно, записал историю находки ноги и имена ее владельцев? В отчете также нет ни одной даты.

Мне не терпелось увидеть рисунки, которые Кювье сделал с этого образца. Была ли нога волосатой? Я надеялась, что она будет похожа на ногу шерстистого мамонта, обнаруженную в 1901 году в вечной мерзлоте Сибири и выставлявшуюся с 1912-го в старом музее Кювье.

Увы, судя по зарисовкам, от ноги сохранилась только нижняя часть – ступня с пятью пальцами. Полагаю, Кювье тоже был немало разочарован этим обстоятельством. Благодаря предыдущим открытиям древних животных, сохранившихся в вечной мерзлоте Сибири, он знал, что мамонты и мастодонты покрыты густой шерстью.

Ископаемые бивни, добытые в тех местах, где мамонты и мастодонты по тем или иным причинам вытаивали из сибирских льдов, с древних времен считались ценным товаром – их продавали в Россию, Монголию и Китай. В Европу они впервые попали в начале XVII века. В период с 1686 по 1806 год европейские исследователи Сибири обнаружили в арктических льдах как минимум четыре туши шерстистых мамонтов, сохранившихся с мехом, кровью, плотью и костями. В 1696 году Исбранд Идес, посланник Петра I, сообщил, что обнаружил замороженного мамонта и увез с собой его ногу. Удаление бивней и ступней было обычной практикой для подтверждения факта открытия. О других находках замороженных мамонтов сообщали шведские (1720), немецкие (1724) и русские (1739, 1787) ученые.

Кювье был знаком с этими открытиями: в 1796 году он первым идентифицировал шерстистого мамонта из Арктики как вымершего родственника современных слонов. Это означало, что привезенные из Америки передняя нога и коренной зуб должны были напомнить Кювье об уже известных ему «свежих» находках мамонтов. Первое документально подтвержденное сообщение о вывозе в музей целого замороженного мамонта было сделано в 1806 году шотландским ботаником Майклом Фридрихом Адамсом, который с большим трудом извлек обнажившиеся останки животного из сибирских льдов. В 1799 году этого мамонта обнаружил Осип Шумаков, кочевой тунгусский охотник из Сибири, который искал ценные бивни для продажи иностранным торговцам. Мамонт на берегу реки Лены медленно выступал из-подо льда в течение пяти лет. Первыми показались бивни и ступни. К моменту приезда Адамса у мамонта отсутствовали оба бивня, одно ухо, большая часть шкуры и – отметим это особо – одна передняя нога. Шумаков успел продать бивни, шкуру и, предположительно, переднюю ногу. В 1821 году Кювье писал, что скелет «мамонта Адамса» был реконструирован и установлен, по-видимому, с заменой передней ноги, в Российской академии наук в Санкт-Петербурге в 1807–1815 годах.

Ноги и зуба из Америки, которые видел Кювье, больше не существует. Если это была подделка, то довольно высокого уровня. Человек, выставлявший ногу мамонта напоказ, поступил разумно, приложив к явно свежей ноге истертый зуб какого-то толстокожего животного. Происхождение ноги и порядок ее передачи от одного владельца к другому описаны очень подробно, с перечислением имен и мест, что придает истории достоверность. Однако люди, пытающиеся кого-то обмануть, нередко обставляют свой рассказ множеством подробностей, чтобы сделать его более правдоподобным.

Так или иначе, инцидент поднимает ряд интригующих вопросов. Откуда взялась эта ступня? Могли ли ее отделить от туши мамонта, целиком или частично сохранившейся в анаэробных условиях болота или естественным образом мумифицировавшейся в сухой пещере в пустынях Америки? В пещерах Юты, Нью-Мексико и других засушливых пустынных юго-западных регионах были найдены мумифицированные плейстоценовые ленивцы, кондоры, шерсть и навоз мамонтов. Коренные американцы интересовались необычными окаменелостями и другими реликтами и активно торговали такими предметами между собой и с мексиканскими команчеро. Поэтому не исключено, что зуб мамонта и мумифицированная ступня действительно были найдены индейцами пауни и через мексиканского торговца и французов доставлены в Париж.

Ступня шерстистого мамонта, найденная в Сибири, 1901 г.

Фото © Matt Mechtley, Muséum national d’histoire naturelle, Paris

Но, как мы видели, к этому времени Европа уже познакомилась с сохранившимися в арктических льдах останками мамонтов. Может быть, выставленная в Париже ступня принадлежала одному из этих мамонтов. Но если так, организаторы выставки наверняка постарались бы продемонстрировать более крупную и шерстистую часть ноги, чтобы произвести на публику максимальное впечатление.

Есть и другое возможное объяснение. Кювье сравнил ногу со ступней живого слона. Были ли тогда в Америке живые слоны? Могла ли нога принадлежать слону, недавно умершему в неволе в передвижном зверинце? Углубившись в историю цирковых слонов, я узнала, что первым живым слоном в Америке стал молодой двухлетний самец из Калькутты, Индия. Он прибыл в Салем, штат Массачусетс, в 1796 году и поначалу выступал в Нью-Йорке и Филадельфии. В ноябре 1796 года президент Джордж Вашингтон купил билет, чтобы увидеть этого слона в Филадельфии. Слон продолжал путешествовать по Новой Англии, Пенсильвании, Северной и Южной Каролине до 1818 года, после чего его перестали рекламировать. Судьба животного неизвестна, и о местонахождении его останков нет никаких записей. Если слон умер до 1812 года, а в оставшееся время вплоть до 1818 года публике демонстрировали только его останки, мог ли Ламберт приобрести одну из его передних ног?

Вторая слониха, Старушка Бет, прибыла в Бостон в 1804 году и гастролировала по всей Новой Англии, пока в 1816 году в штате Мэн ее не убил разгневанный фермер. Владелец Старушки Бет продолжал выставлять напоказ останки слонихи в течение пяти лет после ее смерти, а в 1821 году продал их Американскому музею естественной истории в Нью-Йорке. В одном источнике указано, что останки Бет представляли собой «шкуру и кости». Другой источник утверждает, что из Старушки Бет набили чучело и выставили ее в постоянной экспозиции. Но, поскольку слониха умерла в 1816 году, ее передняя ступня никак не могла оказаться в Париже в 1812 году.

В 1818 году в Бостоне, Филадельфии и других городах показывали еще четырех живых слонов, однако они также не совпадают по времени с экземпляром, который видел Кювье. Таким образом, возможности значительно сужаются. Если попавшая к Кювье ступня была взята у слона, умершего в неволе в Америке, она могла принадлежать только одному животному – индийскому слону, которого в 1796 году видел Джордж Вашингтон, и только в том случае, если этот слон умер до 1812 года. В любопытной истории ноги мамонта из Америки остается много загадочных мест. Откуда взялся прибывший с ногой стершийся зуб? Кто придумал такой подробный рассказ о происхождении этих предметов? И с какой целью?

Разумеется, во времена Кювье в Европе тоже показывали живых слонов. Например, в 1794 году в Саду растений, где работал Кювье, открылся зверинец, а в 1797 году для него приобрели двух слонов с Цейлона (Шри-Ланка). Еще раньше, в 1771 году, парижан развлекал на улице Дофин слон, умевший исполнять разные трюки. Ногу могли взять у слона, умершего в Европе, а затем выдать ее за реликтовую конечность мамонта, добытую с участием «les sauvages» в Америке. Зуб мамонта должен был придать этой истории больше достоверности.

Таким образом, у нас есть четыре версии: ступня могла принадлежать умершему современному слону и была приобретена в Европе либо в Америке, или ступня принадлежала сохранившемуся плейстоценовому мамонту, обнаруженному в Сибири либо в Америке. Если объяснение, представленное владельцем ноги, правдиво, и ступня вместе с коренным зубом действительно принадлежали давно вымершему мамонту, естественным образом мумифицировавшемуся в чрезвычайно засушливых условиях в пещере на юго-западе Америки, то это было удивительное открытие. И тогда отчет Кювье, возможно, заключает в себе до сих пор не признанную веху в истории палеонтологии.

19. Дракон Джеронимо

С тех пор как я написала в 2005 году книгу «Легенды первых американцев об ископаемых», я иногда получаю письма от школьников, которые рассказывают мне о замечательных останках, описанных коренными американцами. Несколько лет назад один третьеклассник написал мне, что отец читал ему отрывки из моей книги. Затем они вместе прочитали автобиографию Джеронимо. И мальчик пришел в восторг, обнаружив в истории жизни Джеронимо апачскую легенду об ископаемых. Для меня это стало новостью, и я была рада узнать об этом из его письма.

Джеронимо (1829-1909) был духовным лидером и бесстрашным воином, защищавшим территории апачей от вторжений Мексики и Соединенных Штатов. В 1858 году, во время Апачских войн, его мать, жена и трое детей были убиты, и он мстил захватчикам, совершая на них беспощадные набеги. Джеронимо не раз удавалось ускользнуть от преследователей, а местные белые поселенцы называли его «худшим индейцем из всех, когда-либо живших».

Лишь в 1886 году много раз уходивший от врагов Джеронимо наконец попал в плен. Ему было 55 лет. После продолжительной погони он сдался преследователям в штате Аризона в Скелетном каньоне, получившем свое название от костей коров и ковбоев, погибших во время перегона скота из Мексики. В 1894 году Джеронимо вместе с другими пленниками из народа чирикауа-апачей (всего 342 человека) перевели в Форт-Силл в Лоутоне, штат Оклахома.

В течение 20 лет после пленения и до самой смерти Джеронимо оставался военнопленным в Форт-Силл. Старый апач больше никогда не видел родины. Пользуясь известностью Джеронимо, разнообразные шоу в духе Дикого Запада показывали его в своих представлениях, всегда под охраной военных. Перед смертью в 1909 году Джеронимо признался родственнику, что сожалеет о том, что сдался: «Я должен был сражаться до тех пор, пока не остался бы последним живым человеком».

За пять лет до этого, в 1904 году, Джеронимо и Стивен Мелвил Барретт, сидя в типи апачей, разделили арбуз a l’Apache (нарезанный большими ломтями) и стали друзьями. Барретт был старшим инспектором учебных заведений в Лоутоне, Оклахома, и переводчиком с индейского языка. Джеронимо рассказал Барретту историю своей жизни, и тот попросил разрешения опубликовать ее. Но армейские офицеры, охранявшие заключенных в Форт-Силл, гневно отвергли эту идею. Они заявили, что Джеронимо следует повесить, а не баловать вниманием.

Поэтому Барретт написал президенту Теодору Рузвельту и попросил у него разрешения опубликовать автобиографию Джеронимо. Президент немедленно поручил военному ведомству дать официальное одобрение. Джеронимо говорил на языке апачей и на испанском. Заботясь о достоверности перевода, Барретт попросил Асу Деклуги, апача и близкого друга Джеронимо, перевести апачские слова на английский.

Джеронимо. Гравюра по фотографии, А. Фрэнк Рэндалл, 1886

В своей работе Барретт старался продемонстрировать, как выглядел конфликт со стороны апачей. Он считал важным «распространить на Джеронимо… то обхождение, которого заслуживает любой пленник» и был уверен, что тот «вправе изложить причины, побудившие его противостоять нашей цивилизации и нашим законам».

Автобиография была опубликована в 1906 году. Джеронимо начинает свой рассказ с бытовавшего в его племени мифа о сотворении мира.

Вначале мир был погружен во тьму, и в нем обитало множество отвратительных безымянных чудовищ. Эти ужасные, огромные звери были похожи на ящериц. В переводе Барретта и Деклуги Джеронимо называет их змеями или драконами. Создания, обитавшие на земле, воевали с великими небесными созданиями. Но некоторые змеи были слишком мудры, чтобы погибнуть в этих космических битвах. Эти чудовища укрылись в отвесных скалах в горах и пустынях Аризоны. Их глаза превратились в сверкающие камни, которые и сейчас можно увидеть среди камней в пустыне.

Один огромный дракон, облаченный в панцирь из роговых чешуй, был непобедим. Стрелы не могли пробить его шкуру. Чудовище обитало на вершине крутого утеса в пустыне. Но в конце концов молодой герой-апач сразил могущественного дракона. С ужасающим ревом дракон скатился в пропасть и упал на дно каньона. Затем над горой пронеслась страшная гроза – сверкали молнии, дождь лил стеной. После того как буря утихла, люди увидели далеко внизу в каньоне огромное тело дракона, распластавшееся на камнях. По словам Джеронимо, кости этого дракона до сих пор можно увидеть у подножия скалы.

Последняя часть легенды апачей, рассказанной Джеронимо в 1906 году, звучит так, будто он хорошо знал об этом месте или даже сам видел впечатляющие кости у подножия скалы. Именно в этом месте палеонтологи сегодня ищут ископаемые останки динозавров.

Огромные черепа и кости крупных рептилий – динозавров юрского и мелового периода – постоянно обнажаются в процессе эрозии в скалах и пустынях Аризоны и Нью-Мексико. Скелеты динозавров нередко выступают на поверхность после сильных гроз, таких же, как в предании апачей. История Джеронимо позволяет предположить, что обнаруженные коренными американцами устрашающие ископаемые скелеты могли вдохновить их на создание захватывающих историй о чудовищах и их гибели в далеком прошлом.

20. Африканские рабы первыми идентифицировали ископаемые останки мамонта в Америке

Примерно в 1725 году группа африканских рабов выкопала в заболоченном поле на плантации Стоно в Южной Каролине несколько колоссальных зубов. (Это произошло за несколько лет до великого восстания в Стоно 1739 года – крупнейшего восстания рабов в южных колониях.) В это время по американским колониям путешествовал английский ботаник Марк Кейтсби, изучавший животный мир Нового Света (двухтомный труд с его описаниями и иллюстрациями вышел в 1732-1743 гг.). Кейтсби охотно согласился приехать в Стоно, чтобы своими глазами увидеть удивительное открытие. Хозяева плантации утверждали, что огромные коренные зубы – все, что осталось от гигантского зверя, ставшего жертвой библейского Великого потопа. На тот момент это была наиболее распространенная версия происхождения всех огромных окаменелостей, которые находили в Европе и американских колониях.

Но Кейтсби решил расспросить людей, которые нашли на плантации огромные зубы. И он сообщил, что согласно «единодушному мнению всех негров, уроженцев Африки, видевших эти зубы», это были коренные зубы хорошо знакомого им животного, обитавшего у них на родине. Африканцы настаивали, что зубы принадлежали слону. Кейтсби согласился с рабами. В отличие от белых владельцев плантаций в Каролине, он имел возможность лично изучить огромные коренные зубы африканского слона в лондонском музее. И, как и африканские работники, он сразу заметил сходство.

Африканец держит зуб мамонта.

Рисунок Мишель Энджел

В Париже рассказ Кейтсби заинтересовал известного натуралиста Жоржа Кювье. В то время Кювье разрабатывал новую теорию, согласно которой разбросанные по всему миру огромные ископаемые останки принадлежали доисторическим существам, мамонтам и мастодонтам. Опираясь на устную традицию коренных народов Америки, он стремился доказать, что эти животные, дошедшие до нас только в виде окаменелостей, были древними предками сегодняшних слонов и что все они погибли в результате катастрофы, случившейся много веков назад. Впечатленный отчетом Кейтсби, Кювье перевел его на французский язык. Кювье разделял распространенные в его эпоху прискорбные представления «научного расизма» о превосходстве белых людей. Однако в 1806 году он честно заявил, что именно les negres верно опознали в Америке ископаемого слона еще до того, как европейские натуралисты разглядели связь между вымершими мамонтами с современными живыми слонами.

Рабы с плантации Стоно были родом из Королевства Конго (Ангола и Конго) в Центральной Африке. Некоторые из них, возможно, прибыли в Каролину совсем недавно. Их родина была местом обитания поныне живущего в Африке вида слонов Loxodonta. Зубы, которые эти люди нашли в Стоно, принадлежали огромному колумбийскому мамонту эпохи плейстоцена, который умер тысячи лет назад и оказался похоронен в болоте. В отличие от заостренных зубов мастодонтов, обитавших вдоль реки Огайо, зубы мамонта плоские и с гребнями. Коренные зубы мамонта очень напоминают зубы современных африканских слонов. У себя на родине африканцы регулярно могли видеть скелеты, черепа и зубы слонов, и этот опыт позволил им правильно идентифицировать зубы мамонта в Америке. Должно быть, они были рады найти так далеко от дома останки знакомого животного.

Тем временем в Вирджинии африканские рабы (принадлежавшие Джорджу Вашингтону и не только) грузили собранный на плантациях урожай на баржи на реке Потомак и при этом нередко натыкались на странные ископаемые останки китов и акульих зубов эпохи миоцена, проступавшие в результате эрозии на каменистых речных берегах. В 1782 году рабочие, копавшие на солончаках в Вирджинии, обнаружили зубы и «кости необычного размера». Майор Артур Кэмпбелл отправил некоторые из этих костей и коренных зубов Томасу Джефферсону в Монтичелло. К находкам Кэмпбелл приложил письмо, в котором говорилось, что «зуб видели несколько здравомыслящих африканцев, в частности тот парень», который принадлежал соседу Джефферсона. «Все [африканцы] в один голос заявили, что это зуб слона», – писал Кэмпбелл. Это означает, что эти зубы, как и найденные в Стоно, принадлежали мамонту, а не мастодонту. Африканцы снова верно идентифицировали окаменелости, которые привели в недоумение их белых хозяев.

Джефферсону было нелегко согласиться с идеями Кювье, утверждавшего, что все эти чудовища давно вымерли. Ему хотелось верить, что великолепные звери, которых тогда называли «чудовищами из Огайо», до сих пор благополучно обитают где-то в Новом Свете. Находки огромных зубов и костей на плантациях и вдоль реки Огайо поддерживали эту мечту. Джефферсон надеялся, что Мериуэзер Льюис и Уильям Кларк в своей экспедиции 1803–1806 годов найдут живых чудовищ из Огайо на Северо-Западных территориях. Вместо этого Льюис и Кларк обнаружили огромные стада бизонов, унаследовавших равнины Северной Америки после исчезновения плейстоценовой мега-фауны. К сожалению, нам неизвестно, что думал об этом чернокожий раб Йорк, сопровождавший Льюиса и Кларка в их путешествии через весь континент до Тихого океана и обратно. Йорк родился в Вирджинии в 1770 году и, возможно, стал свидетелем открытия и идентификации африканцами ископаемых останков мамонтов. Было бы интересно узнать его реакцию на огромных зверей американских саванн.

Потрясающие женщины

21. Секреты красоты древних амазонок

Капуста, конопля и ладан

Галоп на быстрых лошадях, охота, сражения, набеги и грабежи, изнуряющая жара летом и нестерпимый холод зимой – жизнь древних скифов в степях была суровой, грязной и трудной. Основным занятием кочевых скифских племен, населявших обширные степи от Украины до Монголии, были коневодство и военное дело, в особенности стрельба из лука. Период расцвета скифской культуры приходится примерно на VIII век до н. э. – конец V века н. э. Мужчины и женщины Скифии славились своей выносливостью и способностью выдерживать зимние холода.

Суровый образ жизни скифских женщин отражен в многочисленных древнегреческих мифах и легендах о свирепых амазонках, чьи захватывающие подвиги вдохновили немало греческих художников и скульпторов. На античных вазах встречаются изображения амазонок в характерных шерстяных чулках и туниках, кожаных сапогах, войлочных шапках с наушами и шкурах животных, что точно соответствует одежде скифских конных лучников обоих полов. В захоронениях настоящих воительниц Скифии, кочевавших 2500 лет назад по территории России, Украины, Сибири и Средней Азии, найдены одежда для холодной погоды, колчаны, полные стрел, и конское снаряжение. Женские скелеты носят следы полной тягот жизни под открытым небом, активной верховой езды и участия в битвах. У многих всадниц найдены свидетельства прижизненных травм – переломы конечностей в результате падений, искривление ног, артрит, боевые ранения и застрявшие в теле наконечники стрел.

Как амазонки, страдавшие от седельных ссадин и боевых шрамов, расслаблялись и ухаживали за своим телом?

Центром скифских земель была территория к северу от Черного моря вокруг реки Дон (древний Танаис) на юге России. В древности греки называли реку Дон Амазонкой, поскольку, согласно преданиям, в ней любили купаться амазонки. С ноября по апрель Дон замерзает. Но у настоящих амазонок было секретное оружие против холода. В малоизвестном трактате Псевдо-Плутарха «О реках» (вероятно, III век) автор сообщает, что вдоль реки Амазонки (Дона), где обычно купались амазонки, «растет трава под названием халинда, похожая на кудрявую капусту. Амазонки растирали листья этого растения и смазывали тело его соком, благодаря чему лучше переносили сильные холода».

Что же представляло собой это загадочное согревающее народное средство, которым пользовались в древней Скифии?

Псевдо-Плутарх дает ключ к пониманию скифского слова «халинда», сравнивая его с кудрявой капустой – примитивной разновидностью листовой капусты. Согласно ряду (почти детективных) ботанических расследований, халинда была растением из рода горчичных семейства Brassicaceae. В число горчичных входит Brassica oleracea, или Brassica napus, – выносливая дикая озимая капуста, растущая в России и Сибири, родственная цветущему ярко-желтыми цветами рапсу, который сейчас выращивают для производства промышленного и пищевого рапсового масла. Листовая капуста – предок сегодняшней съедобной белокочанной капусты, кале, браунколи, брюссельской капусты, брокколи, цветной капусты, горчицы и рапсового (канолового) масла.

Люди начали выращивать эти крестоцветные растения примерно 2500–4000 лет назад. Чтобы сделать их более приятными на вкус, растения веками культивировали, стараясь уменьшить содержание горчичного масла – серосодержащих глюкозинолатов, которые придают диким видам остроту и горечь. Древние скифские кочевники, вероятно, использовали дикие разновидности, произраставшие в степях к северу от Кавказа и по берегам реки Дон.

Растертые листья дикой капусты дают много горчичного масла, которое оказывает на кожу раздражающее действие. Горчичное масло активирует так называемый термочувствительный транзиторный рецепторный потенциал (термоТРП) в клеточных и нервных каналах, создавая ощущение тепла. Научное изучение этого химического процесса еще продолжается. Втертое в кожу масло Brassica активно стимулирует кровообращение, вызывая прилив крови к поверхности кожи и сопутствующее ощущение тепла. Подобное масляное растирание облегчает и маскирует болевые сигналы, вызванные воспалениями и артритами, которые довольно часто беспокоили скифов, если судить по их скелетам. Обезболивающее действие дикой капусты аналогично действию капсаицина, масла острого перца чили из Америки, которое сегодня используют в качестве мази для местного применения при артрите и других болях. Возможно, реально существовавшие амазонки древней Скифии также извлекали пользу из антибактериальных свойств капустного масла и делали из него припарки для ран. А летом масло халинды могло служить средством от насекомых.

Живущим в бескрайних степях скифам не всегда было удобно купаться в реках. В особых случаях они устраивали паровую баню – обычно для очищения перед похоронами, весной. В V веке до н. э. любознательный греческий историк Геродот побывал в землях Причерноморья и привез с собой подробные описания этого гигиенического обычая (1: 202; 4: 73–75). Необычайно освежающая скифская паровая баня напоминает спа-процедуру в стиле нью-эйдж.

Скифы, сообщает Геродот, моют голову мылом (из топленого сала и масла) и водой, но тела с мылом никогда не моют. Вместо этого они готовят небольшую палатку для паровой бани со специальным ингредиентом – коноплей (каннабис, марихуана). «В Скифской земле произрастает конопля – растение, очень похожее на лен, но гораздо толще и крупнее, – пишет Геродот. – Ее там разводят, но встречается и дикорастущая конопля. Фракийцы изготовляют из конопли даже одежды, настолько похожие на льняные, что человек, не особенно хорошо разбирающийся, даже не отличит – льняные ли они или из конопли. А кто никогда не видел конопляной ткани, тот примет ее за льняную»^[21]. Геродот говорит об этом вполне уверенно – очевидно, он лично видел и трогал одежду из конопли.

Конопляная пыльца, волокна конопли и изготовленные из нее ткани встречаются на древних обитаемых площадках от Черного моря до Китая. Похожую на лен коноплю ценили как материал для ткачества и пошива одежды, плетения шнуров и веревок. Одежда из конопли обнаружена в скифских захоронениях. Скифские женщины, вероятно, использовали коноплю для изготовления арканов, необходимых для выпаса лошадей. Конопляные арканы также служили оружием. Скифские всадницы славились своим умением бросать лассо в бою.

Для паровой бани, по словам Геродота, скифы устраивали небольшую палатку, втыкая в землю три или четыре длинных шеста, чтобы сделать нечто наподобие индейского типи. На шесты натягивали куски шерстяного войлока или клали внахлест шкуры животных, стараясь располагать их как можно плотнее. Внутри палатки ставили большую каменную чашу или жаровню и наполняли ее раскаленными камнями. Очень похожая процедура очищения в ритуальной парной перед церемониями есть у коренных американцев. Войдя в войлочную палатку, писал Геродот, скифские мужчины и женщины «бросают на раскаленные камни пригоршни конопляных семян. Эти семена тлеют, дымят и создают огромные облака пара». На самом деле, конечно, в этой древней версии «хотбоксинга» на камни бросали не семена, а более действенные бутоны марихуаны.

От этого, по словам Геродота, «происходит восхитительный пар, куда лучше, чем в греческой паровой бане». Выскакивая из своих маленьких палаток, «скифы издают громкие радостные вопли, воодушевленные опьяняющей паровой баней, которая заменяет им омовение водой». Создается впечатление, что Геродот описывает этот обычай на основе собственного опыта или, по крайней мере, личных наблюдений.

В другом отрывке о землях между Черным морем и Каспием (ныне Турция, Армения, Азербайджан, Иран) Геродот описывает обычай местных жителей собирать опьяняющий «плод» для совместного употребления его большими группами. Кочевники садятся вокруг костра и бросают этот «плод» на угли. Очевидно, как и в предыдущем отрывке, «плодом» были бутоны конопли. «Пока он горит, люди вдыхают дым и пьянеют от него, как греки пьянеют от вина». Геродот продолжает: «Они подбрасывают в огонь все больше плодов, и становятся еще пьянее, и поют, и танцуют около костра». Из слов Геродота можно заключить, что женщины и мужчины участвовали в этом действе вместе. И теперь мы можем подтвердить его рассказ, поскольку археологи обнаружили все необходимое для изготовления палаток и приспособления для сжигания конопли в захоронениях древних кочевников в Казахстане и других регионах древней Скифии.

И мужчин, и женщин хоронили с личными принадлежностями для курения конопли – шестами для изготовления маленьких палаток, жаровнями для раскаленных камней и золотыми курильницами, в которых еще оставались обугленные семена и конопляный нагар. Стоит отметить, что конопля также помогала облегчить боли, вызванные артритом, многочисленными боевыми травмами и тяготами повседневной жизни. Нет никаких доказательств, что коноплю принимали как возбуждающий наркотик перед битвой. Скорее ее использовали для отдыха и расслабления, в ритуальных целях на похоронах и для обезболивания. Некоторые искусствоведы предполагают, что галлюцинации, вызванные курением психотропной конопли, возможно, сыграли свою роль в возникновении знаменитого скифского «звериного стиля», изображающего реальных животных и фантастических существ в сюрреалистической манере.

Затем Геродот раскрывает рецепт косметической маски амазонок (4: 8 и 23–31). Скифские женщины, сообщает Геродот, готовят смесь из кипариса, кедра и ладана. Они растирают эти ингредиенты в пасту на грубом камне, добавляя немного воды. Когда вещество приобретает гладкую, густую консистенцию, пастой покрывают лицо и даже все тело.

Сегодня все три ингредиента используются в изготовлении парфюмерии, косметики и лекарств. Русский кедр (Pinus sibirica) и кипарис (Microbiota decussata) растут на больших высотах и были так же доступны скифским кочевникам, как и местная конопля. Ароматные масла кедра и кипариса – природный антисептик, помогающий бороться с инфекциями. Оба обладают вяжущими свойствами, улучшают состояние жирной, шелушащейся кожи, и сегодня используются как средство против прыщей и дерматита. Ладан также присутствовал в рецептах древнеегипетских косметических масок, предназначенных для повышения тонуса кожи и разглаживания шрамов, а сегодня его можно найти в составе омолаживающих косметических продуктов. Ладан обладает антисептическими, противовоспалительными свойствами. Еще интереснее сделанное недавно открытие о том, что содержащиеся в ладане ароматические вещества облегчают чувство тревоги и смягчают депрессию.

Небольшие комки ладана – ароматной смолы деревьев Boswellia, растущих в Аравийской пустыне (а также в Индии), были крайне ценным товаром (см. главы 1 и 50). Из найденного в захоронениях погребального инвентаря мы знаем, что скифы вели обширную торговлю с дальними странами, расположенными вдоль Пути благовоний и Великого шелкового пути, от Средиземноморья и Ближнего Востока до Азии.

По словам Геродота, нанеся на лицо и тело эту специальную пасту, женщины ложатся спать. Когда на следующее утро они стирают с себя мазь, их кожа приобретает сладкий аромат и становится чистой и блестящей. Необычайно яркие, живые подробности в рассказах любознательного историка о жизни скифов снова создают впечатление, будто мы сами были там и видели все своими глазами.

22. Арабские королевы-воительницы

В неоассирийских записях VIII века до н. э. упоминаются несколько цариц, правивших Кедаром – кочевыми арабскими и семитскими племенами, занимавшими земли от Сирийской пустыни до Нила (см. карту в главе 1). Помимо этого сведения о кедаритах встречаются в Ветхом Завете, а также у греческих и римских авторов. Кедариты ездили на быстроногих арабских верблюдах-дромадерах и лошадях, торговали овцами, козами, лошадьми, специями, благовониями и духами.

В 738-733 годах до н. э. царицей арабов («саррат кур ариби») была женщина по имени Забиби (что в переводе означает «изюм»). Некоторые ученые предполагают, что она принадлежала к той же династии женщин-правительниц, что и царица Савская, согласно Ветхому Завету, встречавшаяся с царем Соломоном. Царица Забиби правила как вассал или клиент и платила дань ассирийскому царю Тиглатпаласару III. Преемницей Забиби стала еще одна женщина, Самси (араб. «солнце»).

«Самси, царица арабов» упоминается в надписях Тиглатпаласара III на каменных плитах и глиняных табличках от 733 года до н. э. Одна надпись сообщает, что она платила дань верблюдами, другая – что она нарушила клятву, принесенную именем бога Шамаша. Самси заключила союз с Рахиану, правителем Дамаска (Сирия), и в 732 году до н. э. они вместе возглавили восстание против Тиглатпаласара III. Арабские девушки и женщины в армии Самси ездили верхом и использовали в бою луки и копья. Решающее сражение произошло на равнине под горой Сакурри (точное место неизвестно, где-то южнее Дамаска). Армия Самси была разбита, а ее шатры сожжены. Согласно ассирийским архивам, взять царицу Самси в плен не удалось – она «бежала в пустыню, словно дикая ослица».

Приведенное сравнение с ослицей довольно меткое и не подразумевает оскорбления. Сирийский хемиппе – ныне вымерший вид небольшого (около метра в холке) дикого осла-онагра – отличался силой и быстротой. Стада онагров когда-то во множестве обитали на землях кочевых племен Сирии, Израиля, Иордании, Саудовской Аравии и Ирана. Летом сирийские онагры приобретали темную, желтовато-коричневую окраску, зимой становились бледно-песочными. Дикие ослы, которых в древности считали такими же красивыми, как и чистокровные лошади, славились своей неуловимостью: их было невозможно приручить или одомашнить. Два последних диких сирийских онагра на планете умерли в 1927 году: один на воле, застреленный охотником в Иордании, другой вдали от дома, в венском зоопарке.

В 732 году до н. э. царица Самси сдалась и заключила с Тиглатпаласаром III соглашение, которое позволило ей оставаться правительницей Кедара до 728 года до н. э. Ее сменила царица Ятье.

Царица Ятье присоединилась к коалиции халдеев, эламитов и арамейцев, чтобы в 703 году до н. э. сразиться с ассирийским царем Синаххерибом за контроль над Вавилоном. Ее преемницей стала женщина по имени Те’эль-хуну. К сожалению, о ней не известно ничего, кроме имени. К I веку н. э. кедариты полностью исчезают из исторических источников.

Одной из самых знаменитых арабских мусульманских воительниц более позднего времени была Хавла бинт аль-Азвар, сестра Дирара бин аль-Азвара, командующего армией Праведного халифата в эпоху мусульманских завоеваний в VII веке, после смерти пророка Мухаммеда. В 636 году Хавла сражалась вместе с братом в великой битве при Ярмуке, положившей конец византийскому владычеству в Сирии, и получила ранение в рукопашной схватке с греческим солдатом.

Хавла бинт аль-Азвар на почтовой марке Иордании, 1981 год.

Фото любезно предоставлено Махди Бсейсо

В 2019 году 134 курсантки окончили военное училище имени Хавлы бинт аль-Азвар в Абу-Даби (ОАЭ). «Школа Хавлы» под патронажем Структуры ООН по гендерному равенству готовит женщин из Бахрейна, Саудовской Аравии, Иордании, Египта, Йемена, Судана и Объединенных Арабских Эмиратов для службы в сфере безопасности и участия в миротворческих операциях.

23. Отважная кельтская женщина Хиомара

Все слышали о Боудикке, знаменитой королеве-воительнице кельтского племени иценов, живших в Британии. В 60-61 годах Боудикка возглавила восстание против римских завоевателей. Многие древние историки отмечали, что женщины кельтов и галлов выносливостью и отвагой не уступают мужчинам. По словам Диодора Сицилийского (I в. до н. э.), галльские женщины были такими же высокими, как мужчины, и столь же храбрыми. Аммиан Марцеллин в IV веке утверждал, что женщины и мужчины галлов одинаково рослые и сильные. Сверкающие глазами и скрежещущие зубами женщины наводили ужас на врагов и храбро сражались на поле боя.

Но одну древнюю кельтскую женщину – супругу вождя галлов Малой Азии Ортиагона, которую часто называют Хиомакой, – окружает завеса тайны. Некоторые современные авторы утверждают, что Хиомака была кельтской воительницей, «проявляла доблесть в бою и храбро убила римского центуриона в 186 году до н. э.» во время Галатской войны. Но какова ее настоящая история?

Прояснить ситуацию поможет обращение к античным источникам. Сначала мы узнаем, что эту женщину звали не Хиомака, а Хиомара. Она была захвачена в плен римлянами в 189 году до н. э. (а не в 186-м), после того как армия Гнея Манлия Вульсона разбила галатов – греко-галлов, переселившихся в Малую Азию, ныне Центральная Турция. Интересующие нас античные источники – «О доблести женской» Плутарха, а также труды Полибия, Ливия, Валерия Максима и Луция Аннея Флора.

Согласно сообщениям древних авторов, Хиомара на самом деле не участвовала в битве. Ее захватили вместе с другими галатскими женщинами и рабами. В плену ее изнасиловал римский центурион. Затем центурион потребовал выкуп от мужа Хиомары, вождя Ортиагона. Хиомаре разрешили отправить захваченную вместе с ней рабыню, чтобы передать требование выкупа.

Ортиагон послал двух галатов доставить выкуп. Центурион согласился отпустить Хиомару, но настаивал, что перед этим хочет обнять ее. Когда центурион отвлекся – пересчитывая золото или обнимая ее – Хиомара подала галатам сигнал убить его. Галаты обезглавили римского солдата и поднесли его голову Хиомаре. Она завернула голову римлянина в свою накидку и бежала. Затем она отдала голову мужу со словами: «Мною должен обладать только один мужчина».

Интересно проследить, откуда начали распространяться неверные сведения о Хиомаре. Ни один древнегреческий или римский историк никогда не упоминал об участии Хиомары в битве, однако многие современные издания утверждают, что в 186 году до н. э. она участвовала в стычке при отступлении галльских солдат. В одной современной работе говорится: «Хиомака приняла бой и убила нескольких римских солдат, прежде чем ее схватил и изнасиловал центурион. Позднее она сбежала, нашла этого офицера, отрезала ему голову и подарила ее мужу». Эту версию излагает Дэвид Джонс в своей книге «История женщин-воительниц» (1997, также была переиздана в 2005, с. 148). При этом Джонс ссылается на книгу Нормы Гудрич «Средневековые мифы» (1977). Но ссылка неверна, поскольку в книге Гудрич ничего не говорится о Хиомаре. На самом деле Джонс нашел эту историю в популярной «Энциклопедии амазонок» Джессики Аманды Салмонсон (1991, с. 57). У Салмонсон текст выглядит так: «Хиомака: воинственная принцесса галлов, взятая в плен [римлянами]… в 186 году до н. э. Она отказалась покинуть поле боя и продолжала яростно сражаться вместе с немногочисленными товарищами. Когда ее схватили, ее изнасиловал центурион. Впоследствии она убила центуриона, а его отрубленную голову передала своему мужу». Источником для Салмонсон послужила изданная в 1855 году книга Сары Хейл «Женские хроники, или Очерки обо всех выдающихся женщинах от Сотворения мира до 1854 года» (1855, с. 30).

Хиомара преподносит Ортиагону голову римского центуриона. Средневековая гравюра. Иоганнес Зайнер, 1474 г.

В 1855 году Сара Хейл правильно написала имя Хиомары и не сказала ни слова о ее участии в битве. Однако сцена доставки выкупа в работе Хейл тоже приукрашена. По ее словам, галаты убили центуриона, когда он принимал золото, но именно Хиомара отрубила ему голову, которую затем подарила своему мужу. Таким образом, Джонс и Салмонсон черпали сведения из книги Хейл 1855 года, но опубликовали их в искаженном виде.

В действительности, по свидетельству пяти античных источников, историческая Хиомара не участвовала в битве и не обезглавливала своими руками римского центуриона. То есть на самом деле она не была воительницей или «воинственной принцессой» и не принимала участие в сражениях. Тем не менее все древнегреческие и римские историки сходятся во мнении, что Хиомара была отважной и находчивой женщиной, заслуживающей уважения.

24. Камилла

Откуда в «Энеиде» амазонка?

История легендарной воительницы Камиллы из «Энеиды» Вергилия иногда отходит на второй план, проигрывая в выразительности более известным эпизодам, таким как сцена с призраками в подземном царстве или трагическая история любви Энея и Дидоны. Но повествование о Камилле поднимает ряд интригующих вопросов. Почему Вергилий решил ввести в свою эпическую поэму об основании Рима женщину, похожую на амазонку? Была ли Камилла выдумкой Вергилия? Или в основе ее истории лежит какая-то утраченная итальянская легенда?

Амазонки – «равные мужам» в отваге и битвах – были хорошо известны Вергилию и его римским читателям по греческим мифам. Величайшие греческие герои, от Геракла и Тесея до Ахилла, доказывали свою доблесть, побеждая грозных цариц амазонок Ипполиту, Антиопу и Пентесилею. Один из самых захватывающих греческих ми фов троянского цикла рассказывает о том, как на помощь троянцам приходит доблестная царица-воительница Пентесилея со своими двенадцатью амазонками. Вергилий так описывает Пентесилею в начале своего эпоса: «Свирепая Пентесилея с золотым поясом, застегнутым под обнаженной грудью, ведет свой отряд амазонок со светлыми полумесяцами щитов». Он называет ее belletrix, воительницей, «дерзающей сражаться с мужчинами». Амазонки сражались и бесстрашно погибли на поле битвы под Троей. Сама Пентесилея пала в единоборстве с греческим героем Ахиллом.

Римляне также знали, что афиняне в их собственной легенде об основании города воспевали свою славную победу над могущественными амазонками в великой битве, которая стала важным испытанием для молодого города и его основателя, Тесея. Таким образом, представляется вполне закономерным, что в эпической поэме Вергилия о происхождении Рима его основатель, герой Эней, также должен был одержать победу над амазонками.

Ключ к пониманию «Энеиды» Вергилия дают древние легенды о Троянской войне. В эпосе Вергилия Эней и его товарищи, уцелевшие после Троянской войны, отправляются в Италию, чтобы начать новую жизнь. Они завоевывают и объединяют новые земли и покоряют коренные италийские народы, которые затем растворяются в новой римской цивилизации. Предания о троянцах в Италии появились за несколько веков до того, как Вергилий начал писать «Энеиду» (примерно в 25–19 гг. до н. э.). Мысль, что часть бежавших из-под стен Трои отплыли в Италию, впервые высказана в стихотворении греческого поэта Ликофрона, написанном примерно в середине III века до н. э. и повествующем о судьбах тех, кто спасся из Трои после разрушения города греками.

Ликофрон также рассказывает о молодой амазонке по имени Клете, которая осталась в крепости амазонок на Черном море после того, как Пентесилея отправилась сражаться за Трою. Когда Пентесилея не вернулась, Клете и несколько других молодых амазонок отправились по морю на поиски своей пропавшей царицы. Они попали в шторм и потерпели кораблекрушение у мыса на юге Италии. Амазонки назвали это место в честь своей предводительницы Клете, и с тех пор она и ее потомки правили в этом регионе. Город Каулония был назван в честь сына Клете, Каулона.

В повествовании об Энее и его товарищах Вергилий опирался в том числе на легенды о выживших троянцах, изложенные Ликофроном. Вергилию также была знакома история об амазонках, поселившихся в Италии примерно в то же время, когда туда прибыли Эней и его товарищи, что дало поэту еще одну причину включить в «Энеиду» женщин, похожих на амазонок.

Кроме того, Вергилию и его аудитории были хорошо известны исторические рассказы о реальных женщинах-воительницах. По словам Геродота, персидский царь Кир Великий погиб, пытаясь победить воинственную царицу массагетов Томирис. Римские историки рассказывали, что у Александра Македонского была любовная связь с царицей амазонок Фалестридой. Римляне восхищались романтическими отношениями царя Митридата и всадницы-лучницы Гипсикратеи во времена Митридатовых войн (89–63 гг. до н. э.). И все знали, что Помпей во время своего триумфа в Риме в 61 году до н. э. продемонстрировал публике отряд пленных «амазонок» с Кавказа. Несколько десятилетий спустя, как раз в то время, когда Вергилий писал «Энеиду», знаменитая одноглазая королева-воительница Аманирена из Нубии разгромила римские войска в двух битвах в 27–22 годах до н. э.

Все эти реально существовавшие воинственные женщины должны были подготовить римлян к захватывающему «амазонскому» эпизоду в «Энеиде». В эпосе Вергилия Камилла, девушка-воительница из племени вольсков, сражается на стороне коренных италийцев против Энея и троянцев, прародителей римлян. Камилла заключает союз с Турном, вождем рутулов.

Камилла убивает сына Авна. Гравюра Вацлава Холлара, ок. 1650 г.

Камиллу, как и Пентесилею, Вергилий тоже называет belletrix. Она самозабвенно наслаждается битвой и убивает множество троянских воинов, «ликуя, как амазонка». Она принимает вызов на бой от сына героя Авна, а затем безжалостно и хладнокровно убивает его. В своей ослепительной яростной красоте, исполненная кипучей жизненной силы и вместе с тем обреченная, она словно олицетворяет необузданную энергию и благородство коренных италийцев, которым суждено было покориться и стать частью нового римского мира.

В конце концов, как все доблестные амазонки из мифов, Камилла погибает. Но она умирает не от руки Энея, а от коварного нападения второстепенного героя. Воин по имени Аррунт скрытно преследует Камиллу и, когда она отвлекается, бросает в нее копье. Эта нечестная засада поднимает сложные вопросы. По мнению некоторых исследователей, смерть Камиллы кажется разочаровывающе заурядной на фоне ее предыдущих подвигов. С другой стороны, именно то, что Камилла лишена возможности сразиться с Аррунтом лицом к лицу, и делает ее смерть вдвойне трагичной. Ее гибель напоминает нам о том, как погиб Ахилл, пораженный в пятку стрелой, выпущенной издалека малодушным Парисом.

Аррунту удается убить Камиллу, поскольку жажда добычи ненадолго отвлекает ее от жажды битвы. Причиной ее гибели иногда называют женскую тягу к сверкающим богатствам. Но многие мужчины, герои мифов, тоже поддавались подобной слабости в погоне за трофеями и сокровищами. Возможно, на самом деле Вергилий стремился предупредить об опасности материальных излишеств в эпоху становления новой империи.

Предсмертные слова Камиллы полны отваги и ярости. Ее подруги-амазонки собираются, чтобы оплакать потерю своей предводительницы. Чтобы отомстить за смерть Камиллы, ее покровительница, богиня Диана, посылает убить Аррунта нимфу-лучницу Опиду.

Была ли Камилла полностью выдуманным персонажем? Многие ученые пытались отыскать следы римских или италийских устных преданий о Камилле или о какой-либо похожей женщине. Мог ли Вергилий опираться на древние незаписанные легенды вольсков? Или он придумал Камиллу, взяв за образец Пентесилею, царицу амазонок, сражавшуюся с греками под Троей?

Нам неизвестно о существовании каких-либо легенд о Камилле до создания «Энеиды», но вполне вероятно, что у древних этрусков, вольсков и других италийских народов все же имелись предания о ней или подобных ей женщинах. Выдающиеся римляне времен Вергилия (включая покровителя Вергилия, императора Августа) гордились своим вольским происхождением – возможно, фольклорные сказания об их предках распространялись в Риме в устной форме. Особенно поражает то, что Вергилий одаривает Камиллу очаровательной легендой детства. В рассказе о ее воспитании прослеживаются знакомые темы из народных сказок и преданий и вместе с тем встречаются уникальные мотивы. Некоторые моменты намекают, что поэт черпал вдохновение в утраченных италийских народных сказаниях о молодой женщине, воспитанной как воин.

Отец Камиллы, царь вольсков Метаб, был отправлен в изгнание. Спасаясь от врагов вместе со своей маленькой дочерью, он натыкается на препятствие – бурную реку Амасин (название немного похоже на слово «амазонка»). Метабу приходит в голову рискованная идея, и он возносит молитву богам, прося удачи в задуманном деле. Метаб привязывает девочку к своему копью и бросает его на другой берег. Затем он переплывает реку и забирает драгоценную дочь, лежащую в траве. Этот странный подвиг не имеет фольклорных аналогов. Возможно, он основан на каком-то реальном событии, вошедшем в легенды?

В своих молитвах отец Камиллы обещает посвятить дочь богине охоты Диане. Подобно многим другим народным героям, Камилла выросла в глуши и была вскормлена диким животным. Римлянам это должно было напомнить о волчице, вскормившей Ромула и Рема, основателей Рима. У Вергилия кормилицей Камиллы становится дикая кобылица. Примечательным образом эта деталь перекликается с сообщениями Геродота и других античных историков о том, что амазонки питали своих младенцев кобыльим молоком.

Еще девочкой Камилла умела бегать быстрее ветра и так легко, что под ее ногами не сгибалась ни одна травинка. Она даже могла промчаться по морским волнам, не замочив ног. Эти поэтические сравнения сближают Камиллу с образами мифических нимф. Они также напоминают о героине греческого мифа, дикой девушке Аталанте, бегунье и охотнице, спутнице Дианы (Артемиды), младенцем оставленной в лесу и вскормленной медведицей. Камиллу воспитывали как охотницу среди пастухов. Так же как Аталанта (и девушки из степных кочевых племен, послужившие прообразом мифических амазонок), Камилла с самого раннего детства учится ездить верхом, метать копье и стрелять из лука. Вергилий даже описывает, как Камилла выполняет так называемый «парфянский выстрел» – эффектный трюк кочевниц, которые умели на полном скаку оборачиваться назад и поражать стрелами преследующих их врагов. На многих этрусских бронзовых артефактах изображены всадницы-амазонки, обернувшиеся в седле, чтобы сделать «парфянский выстрел».

У Вергилия было множество причин противопоставить своим великим римским героям отважных женщин-воительниц. Подогретая мифами и историческими фактами, его аудитория наверняка ожидала, что в воодушевляющем эпосе о победах над сонмом могущественных врагов появятся и амазонки. Хотя амазонки вызывали двойственные чувства, ими восхищались как благородными героинями. В мифах Древней Греции и Рима амазонки всегда умирают молодыми и прекрасными. Нередко это рассматривают как очередной пример мизогинии. Но амазонки были чужестранками и варварами, а в патриотической мифологии воинственных культур, таких как греческая и римская, врагу полагалось быть сильным, грозным и достойным противником, чтобы победой над ним можно было гордиться. В противном случае герои-мужчины не заслуживали славы. Поэтому вполне естественно, что Вергилий дал Камилле отважное сердце и достойную смерть в бою, даже если победу в конечном итоге одержал Эней. Камилла, хотя и побежденная, – красноречивый пример героини, чьи крепкие италийские корни продолжали питать новую римскую цивилизацию, делая ее сильнее.

25. Платон и амазонки

Что думал об амазонках Платон? Это неожиданный вопрос. На первый взгляд, великому афинскому философу не было дела до яростных варварских воительниц из греческих мифов. Какое отношение амазонки и другие грозные женщины могли иметь к строгим диалектическим диалогам великого мыслителя о политике, справедливости, любви, добродетели, образовании, законах и метафизике?

Тем не менее нам известно, что Платон (ок. 428-348 гг. до н. э.) размышлял о роли женщин в идеальных государствах. И в опубликованных после смерти Платона «Законах» мы находим заслуживающий восхищения отзыв о мифических амазонках и их реальном воплощении – вооруженных луками кочевых всадницах из степей Причерноморья.

В этом последнем диалоге Платона три неназванных собеседника – афинянин, спартанец и критянин – обсуждают наилучшие способы воспитания граждан в идеальном государстве, позволяющие подготовить их как к мирной жизни, так и к войне. Афинянин у Платона отмечает, что спартанская система обеспечивает равенство только наполовину: спартанские девушки принимают участие в нелегких спортивных состязаниях, но не несут военной службы («Законы», 7: 805e–806c). Афинянин предлагает сделать так: «После того как дети достигнут шестилетнего возраста… мальчики поступают к учителям верховой езды, стрельбы из лука, из пращи, метания дротиков. Если девочки согласятся, они также занимаются этим, по крайней мере до тех пор, пока не обучатся; в особенности следует им научиться употреблению оружия». «Малым детям, – продолжает афинянин, – пока они еще не идут на войну, надо… во время шествий и торжественных процессий в честь всех богов всегда украшаться оружием, усаживаться на коней»^[22] (794c, 796c).

Скифское равенство: мужчина и женщина, вооруженные луками. Золотая накладка из скифского захоронения, IV в. до н. э. Британский музей.

Рисунок Мишель Энджел

Примечательно, что эти умения не входили в курс военной подготовки традиционных греческих воинов-гоплитов, которые сражались пешими, используя щиты и мечи. Скорее они имитируют навыки всадников Скифии и Сарматии – обширных земель, простирающихся от Черного моря до Монголии и населенных кочевыми племенами, известными своим искусством верховой езды и стрельбы из лука. Во времена Платона Скифия также славилась воинственными женщинами, которые участвовали в битвах наравне с мужчинами.

Неожиданно предлагая грекам перенять элементы скифского образа жизни, Платон также уточняет, что наставников, которые будут обучать детей ездить верхом и стрелять из лука, следует нанимать «из оседлых чужеземцев», и, кроме того, нужно создать специально для этих занятий просторные открытые площадки («Законы», 7: 804c–805b). Платон утверждает, что девочек необходимо обучать тому же, что и мальчиков, – легкой атлетике, верховой езде и владению оружием. По его словам, в чрезвычайной ситуации греческие женщины должны «осмелиться подражать савроматидам», «искусно управляться с луком, как амазонки» и вместе с мужчинами давать отпор врагам.

Этот радикальный отход от традиционных греческих мужских и женских ролей опирается не только на древние истории о мифических амазонках. Платон заявляет (805e): «И сейчас, я знаю, есть бесчисленное множество женщин в области Понта – их называют савроматидами, – которым предписано наравне и сообща с мужчинами упражняться не только в верховой езде, но и в стрельбе из лука и в применении другого оружия». В их культуре, отмечает Платон, развитие этих навыков является долгом как мужчин, так и для женщин, и они «приучаются к этому изо всех сил единодушно и одинаково». Хотя Платон не уточняет, откуда он почерпнул эти сведения, его читатели наверняка были знакомы с яркими рассказами греческого историка Геродота (ок. 484–425 гг. до н. э.). Геродот подробно описывал эгалитарные обычаи скифов-сарматов и искусство их женщин в верховой езде и военном деле.

По убеждению Платона, такого рода взаимное сотрудничество и равное обучение мужчин и женщин необходимы для успеха общества. Более того, заявляет философ, любое государство, поступающее иначе, совершает «странную погрешность». Почему? Потому что без участия женщин в результате тех же затрат и усилий «государство становится… половинным, вместо того чтобы быть вдвое большим» (805a – b). В том же разделе седьмой книги «Законов» (794d–795d) Платон сравнивает этот комплексный подход со знаменитой способностью скифских лучников выпускать стрелы как правой, так и левой рукой. Подобная амбидекстрия имеет решающее значение в бою с луком и копьем, поэтому каждый мальчик и девочка должны учиться одинаково ловко владеть обеими руками. Пример скифских женщин, говорит Платон, доказывает, что вполне возможно и даже выгодно для государства, чтобы «женщины у нас наравне с мужчинами подлежали воспитанию и всему остальному» (805 c – d).

За тысячи лет до того, как современные археологи и историки-антиковеды признали реальность существования скифских воительниц и их родство с амазонками из греческих мифов, Платон не только осознал связь и понял логику их образа жизни – он также пытался с ее помощью обосновать, почему в идеальном государстве военную службу должны нести и мужчины, и женщины (см. также «Республика», 5: 455–457). Философ призывал своих собратьев-афинян (и нас) провести мысленный эксперимент и задуматься: если женщины варваров могут сражаться, как мужчины, то почему этого не могут греческие женщины?

26. Отважные женщины Аргоса

Царь Клеомен и спартанцы думали, что их война против Аргоса окончена. Победа осталась за ними! Армия Аргоса уничтожена, а горстка выживших, бежавших с поля битвы, пыталась укрыться в священной роще. С ними без труда расправились – спартанские солдаты подожгли сосны, и беглецы сгорели заживо. Спартанцам оставалось только подойти к Аргосу и захватить город, славившийся своими поэтами и музыкантами.

Последовавшая битва за Аргос (ок. 510-494 гг. до н. э.) была не раз воспета в греческом искусстве и литературе. Согласно легендам, записанным Геродотом, Павсанием, Полиэном и Лукианом, город спасли от нападения спартанцев его жительницы, аргивянки. Во главе защитников города встала выдающаяся поэтесса по имени Телесилла. Поскольку все солдаты пали в бою, она выставила на главные оборонительные позиции стариков, маленьких мальчиков и домашних рабов. Сама Телесилла и женщины Аргоса тем временем собрали все оружие и доспехи, какие смогли найти в домах и храмах. Переодевшись в мужскую одежду, женщины вышли навстречу спартанцам, которые готовились к решающему штурму. Стойкие и невозмутимые аргивянки, не испугавшись устрашающих боевых кличей спартанцев, отважно встретили атаку, удержали свои позиции и с удивительной силой дали отпор врагам.

Клеомен и его люди столкнулись с дилеммой. Если они убьют храбрых женщин, это будет бесславная победа. С другой стороны, если опытные спартанские воины по каким-либо причинам не смогут победить аргивянок, это будет чрезвычайный позор.

Спартанцы уступили Телесилле и ее войску и отошли от города. Аргос был спасен.

Во II веке, примерно через 600 лет после этого сражения, греческий путешественник Павсаний посетил Аргос. Возле театра и святилища Афродиты он с восхищением осмотрел скульптурный рельеф, установленный, по его словам, в честь поэтессы-воительницы Телесиллы. Сама Телесилла была изображена в шлеме, а у ее ног лежали сборники стихов. Этой скульптуры больше не существует, но до нас дошли небольшие фрагменты произведений Телесиллы. Она писала песни для девочек и стихи на мифологические темы.

Любопытно, что во время ежегодно проходившего в Аргосе празднества под названием Гибристика местные мужчины и женщины традиционно обменивались одеждой. По мнению историка Полиэна, этот обычай с переодеванием возник в память о победе Телесиллы и аргивянок. Женщины тогда переоделись в мужскую одежду, чтобы сражаться со спартанцами. О Телесилле помнили и в Риме. По словам раннехристианского автора Татиана (ок. 120–80), в Театре Помпея стояла статуя Телесиллы. Статуя была украдена римлянами из Аргоса после завоевания Греции в 146 году до н. э.

Аргивяне, по словам Павсания, «с древнейших времен любили свободу», и даже местный ручей у них носил название «Вода свободы». У Павсания мы также находим историю о хладнокровной деве из Аргоса, которая отомстила своему насильнику, жестокому полководцу по имени Бриас, выколов ему глаза, пока он спал. Он напал на нее, когда она шла на собственную свадьбу. Бриас был одним из участников Переворота Тысячи – восстания олигархов-тиранов, которые при поддержке спартанцев свергли в Аргосе демократию и уг не тали граждан (418–417 гг. до н. э.). Девушка сбежала и нашла убежище у аргивян, защитивших ее от гнева Тысячи. Этот инцидент спрово цировал жестокое восстание против олигархов, в ходе которого демократия в Аргосе была восстановлена.

Древняя мраморная голова амазонки, найденная в Аргосе, Греция.

Рисунок Мишель Энджел

В 272 году до н. э. женщина из Аргоса оказалась вовлечена в еще один конфликт. Плутарх сообщает, что во время битвы за Аргос между войсками Пирра, царя Эпира, спартанского царя Арея и македонского царя Антигона Гоната в ходе ночных уличных боев Пирр был сшиблен с лошади и убит черепицей, брошенной с крыши аргосской женщиной. Рассказывали, будто женщины Аргоса поклонялись Аресу, богу войны. То же самое говорили о мифических амазонках из Фемискиры. Учитывая истинно амазонскую храбрость Телесиллы и ее женского отряда, а также безымянной молодой аргивянки, пожалуй, неудивительно, что на одном из рельефов храма Геры в Аргосе (конец V в. до н. э.) изображена битва с амазонками. Голова одной из этих амазонок со спокойным, но вызывающим выражением лица сейчас хранится в музее Гетти.

27. Клеопатра и Антоний идут на рыбалку

«Клеопатра умела польстить Марку Антонию тысячью разных способов», – сообщает Плутарх в биографии римского полководца и любовника египетской царицы. Днем и ночью Клеопатра зорко, как хищник, следила за настроением Марка Антония и всегда придумывала какое-нибудь новое развлечение или приключение, чтобы заинтересовать и позабавить его. Клеопатра была для Антония собутыльницей и товарищем по игре в кости. Она всегда сопровождала его, когда он упражнялся, охотился и тренировался с оружием. По ночам, переодевшись в сомнительные наряды, охваченные безрассудством, Антоний и Клеопатра слонялись по египетской Александрии, стучали в двери людей и выкрикивали оскорбления им в окна.

Как-то раз Клеопатра поспорила с Антонием, что пригласит его на самое дорогое в мире пиршество. Антоний согласился на пари. Но когда он явился к ней, рассчитывая на роскошный ужин, она просто сняла одну из своих ослепительных жемчужных сережек, раздавила ее и растворила в кубке с вином, смешанным с уксусом. По словам Плиния Старшего, жемчужины в ее серьгах были идеально круглыми, огромными и блестящими, и попали к царице из какой-то восточной сокровищницы. Согласно подсчетам Плиния, они стоили 60 миллионов сестерциев, что эквивалентно сегодняшним 30 миллионам долларов. Клеопатра предложила Антонию вторую серьгу, но он уже был в достаточной мере впечатлен. Антоний отказался от аперитива и признал, что она выиграла пари.

В другой раз Клеопатра повезла Антония ловить рыбу на Ниле на своей великолепной барже в сопровождении небольших рыбацких лодок. В тот день все, кто был на борту, поймали на свои позолоченные крючки немало нильских окуней, – все, кроме Антония. Чувствуя себя униженным перед своей возлюбленной и решив, что больше не позволит этому повториться, Антоний разработал хитрый план.

На следующий день он тайно заплатил нескольким рыбакам из лодок поменьше, чтобы они ныряли под воду и насаживали на его крючок свежепойманную рыбу. Как пишет Плутарх, в течение часа или около того Антоний вылавливал одну рыбу за другой. Египтяне на барже с изумлением рассматривали растущую на палубе гору серебристо-голубых рыбин и поражались тому, как быстро окуни клюют на наживку римлянина.

Древние египтяне ловят рыбу

Клеопатра немедленно разгадала уловку Антония. Но она изобразила огромное восхищение и воскликнула, что он прирожденный рыбак. Объявив, что завтра его наверняка ждет еще более впечатляющий улов, она пригласила всех провести за рыбалкой еще один день.

На следующий день Клеопатра устроила собственную хитрость. Как только Антоний забросил удочку, несколько слуг царицы нырнули в воду и скрылись из виду. На крючок Антония насадили очень большую, очень мертвую соленую рыбу, когда-то пойманную в Черном море. Почувствовав, как натянулась леска, Антоний быстро вытащил увесистую рыбину из воды. Все принялись разглядывать его добычу, и тут стало ясно, что вытащенная им крупная рыба была не только мертвой и сухой, но вовсе не водилась в водах Нила. Как пишет биограф Марка Антония Плутарх, легко представить, какой хохот и улюлюканье поднялись вслед за этим. Клеопатра, лукаво рассмеявшись, смягчила раздражение Антония лестью: «Лучше оставь рыбную ловлю нам, бедным египтянам. Твоя добыча – завоеванные царства!»

Нильский окунь (Lates niloticus) отличается высокой жирностью, поэтому египтяне предпочитали не вялить его и солить, а консервировать путем копчения. Но для своего розыгрыша Клеопатра выбрала другую консервированную рыбу. В те времена рыбаки, промышлявшие в Черном море, поставляли по всему древнему Средиземноморью огромные партии соленой рыбы. Крупной соленой рыбой из Черного моря, «пойманной» Антонием в Ниле, скорее всего, был огромный тунец.

Большие стаи тунца обыкновенного (Thunnus Thynnus) раньше доминировали в Черном море, но вымерли из-за чрезмерного вылова в древности. Сегодня в Атлантическом океане этот вид находится под угрозой исчезновения по той же причине. Голубой тунец очень вкусен. Но, как несложно представить, вместо несчастного, дважды пойманного соленого тунца Клеопатра, Антоний и их друзья в этот день наверняка предпочли отобедать свежим нильским окунем.

28. Поэтесса и царица амазонок

Молодая английская поэтесса и художница Анна Киллигрю родилась в 1660 году. В возрасте 25 лет она умерла от оспы. Таким образом, она жила в период Реставрации Стюартов и правления Карла II (1660-1685). Ее стихи опубликовали только после ее смерти, и Джон Драйден^[23] сравнил Анну с древнегреческой поэтессой Сафо. Образованная, хорошо разбиравшаяся в греческой мифологии и истории, Анна была фрейлиной Марии Моденской, герцогини Йоркской, которая стала королевой Англии в 1685 году. Писать стихи Анну побудили Мария и кружок первых феминисток, интеллектуалок и писательниц, призывавших женщин восстать против владычества мужчин.

Анна также была искусной художницей и за свою короткую жизнь создала около 15 картин. До нас дошли всего четыре. В живописи, как и в поэзии, Анна обращалась к теме женской силы и мифологическим сюжетам: на двух из ее сохранившихся картин изображена богиня Венера, на одной – Саломея с головой святого Иоанна Крестителя, и еще на одной Юдифь, убивающая Олоферна. Анна также написала автопортрет.

Первым стихотворением Анны стала эпическая ода под названием «Александреи», посвященная встрече Александра Македонского и царицы амазонок Фалестриды в 330 году до н. э. Эту встречу на южном берегу Каспийского моря подробно описали составители хроник походов Александра. Вопрос о том, существовали ли амазонки в реальности и действительно ли Александр встречался с их царицей, вызвал оживленную дискуссию в XVII веке. Особого внимания заслуживает труд французского ученого Пьера Пети, пытавшегося на основании множества литературных и художественных источников доказать, что амазонки были историческими фигурами, а не вымышленными персонажами. В трактате Пети, опубликованном в 1685 году, в год смерти Анны, есть сведения и о встрече Фалестриды и Александра. Романтическая идиллия двух царственных особ в Гиркании была излюбленной темой художников, и Анна Киллигрю и ее читатели наверняка не раз видели посвященные этому сюжету картины, гравюры, медали и гобелены.

Слева: поэтесса Анна Киллигрю, гравюра по ее автопортрету. Справа: портрет Фалестриды, царицы амазонок. Дж. Чепмен, 1797 г.

Photo 12, The Print Collector / Alamy Stock Photo

Стихотворение Анны начинается уверенной строфой, воспевающей молодого покорителя мира. В двух следующих строфах Анна указывает на скромность собственных талантов и взывает о вдохновении к древним музам, а затем переходит к захватывающей сцене встречи.

Солнце поднимается в лазурном небе над экзотической Гирканской пустыней и внезапно освещает грозную армию – ослепительное видение в сверкающих серебряных доспехах и алых плюмажах. Анна подробно описывает великолепный внешний вид отряда: щиты в форме полумесяцев, накинутые на плечи шкуры пантер, луки и колчаны «гремят, пристегнутые сбоку», и в руке у каждого воина «испытанное в битвах копье».

Но затем мы обнаруживаем, что эти импозантные воины – не мужчины, а женщины! Это воинственные девы из мифической страны амазонок на берегу Черного моря. Войско возглавляет Фалестрида, выдающаяся правительница, отправившаяся на поиски славы по примеру своей прародительницы Пентесилеи, царицы амазонок, явившейся на помощь троянцам во времена легендарной Троянской войны. Рассказы о благородстве, мужестве и славных победах Александра воспламенили душу Фалестриды и наполнили ее желанием увидеть героя, вызвавшего у нее такое восхищение. Фалестрида отправляет гонца в лагерь Александра.

В изображении Анны их встреча полна интриги. Огромное облако пыли, громкое ржание коней и звуки труб возвещают о прибытии Александра во главе его собственной великолепной армии в доспехах, «блистающих златом». Две армии, серебряная и золотая, останавливаются и смотрят друг на друга выжидающе, но с уважением. Пока они с изумлением рассматривают друг друга, вокруг воцаряется напряженная тишина.

В следующей строфе «царица доблести» Фалестрида смело выступает вперед «и молвит так»…

Но здесь стихотворение обрывается. Примечание поясняет: «То была первая поэтическая проба пера этой молодой леди – обнаружив, что избранная ею задача слишком трудна, она отложила ее до тех пор, пока время и прилежные упражнения не придадут ей больше уверенности для столь серьезного дела».

Неоконченное стихотворение открыто поднимает тему равенства мужчин и женщин. Но почему Анна прервалась и отложила свое первое стихотворение? Мы можем сделать некоторые предположения. По сообщениям современников, двор Карла II в эпоху Реставрации снискал дурную славу развратом, цинизмом и распущенностью (см. главу 30 о непристойном происхождении застольных тостов). Нам неизвестно, в каком возрасте Анна начала писать это стихотворение. Но некоторые ее произведения звучат как критика распутного придворного образа жизни. Она с презрением отзывается о суетных мирских удовольствиях и восхищается сильными и откровенными, но добродетельными и целомудренными женщинами. Она также предостерегает об опасности кратких любовных связей. В стихотворении «Александреи» она описывает Фалестриду как предводительницу воинственных девственниц и утверждает, что амазонка хотела лишь взглянуть своими глазами на нового покорителя мира. Но в действительности желания Фалестриды были более приземленными и имели откровенно эротический характер.

По свидетельству всех античных исторических источников, царица амазонок предложила Александру разделить с ней ложе. Фалестрида намеревалась несколько недель предаваться плотским утехам, а затем вернуться в свои земли, чтобы родить ребенка от Александра. Александр охотно откликнулся на ее приглашение и две недели усердно ублажал Фалестриду. Источники сообщают, что амазонка покинула его, когда удостоверилась в том, что забеременела.

Несмотря на разностороннее образование Анны Киллигрю и общий культурный климат эпохи (в частности, популярность откровенно развратных комедий в период Реставрации), изложение скандальной причины, побудившей Фалестриду отправиться в путь, вероятно, представляло для молодой поэтессы определенные затруднения. Подруги из кружка Анны часто обменивались между собой своими стихами и литературной критикой. Хотя Анна решила не заканчивать свое стихотворение, вполне вероятно, что кружок интеллектуалок-феминисток широко обсуждал знаменательную встречу решительно настроенной амазонки и не имеющего ничего против Александра. Действительно, во втором стихотворении Анны даже есть отсылки к ее незаконченным стихам о Фалестриде и Александре. Мы вполне можем представить, что коллега-поэтесса и ровесница Анны Киллигрю, Анна Финч, и другие умудренные жизнью женщины из ее кружка помогли ей найти способ продолжить стихо творение. Например, творившая в тот же период успешная драматург Афра Бен (1640–1689), которой было 40 лет, когда Анне исполнилось 20, в своих произведениях свободно затрагивала сексуальные темы. А Анна Финч сочиняла пылкие, интимные любовные стихи. Если бы только у Анны Киллигрю была возможность воспользоваться преимуществами науки, сто лет спустя разработавшей вакцину от оспы (глава 36), ее многообещающее первое стихотворение могло бы стать ее лучшим произведением.

29. Трактат о существовании амазонок

Какими были амазонки – реальными или вымышленными? И если эти воительницы действительно жили когда-то в древности, было ли их общество исключительно женским? В 1685 году французский ученый и медик Пьер Пети (1617-1687) решил доказать, что воинственные женщины, известные под именем амазонок, существовали на самом деле. Оригинальная работа De Amazonibus^[24] была написана Пети на латыни под псевдонимом Евтифрон («Здравомыслящий»). Иллюстрированный трактат опубликовали на французском и латинском языках и в 1685-1718 годах несколько раз переиздавали. Подзаголовок «Исторический трактат об амазонках» и аннотация поясняют, что в своей работе Пети «учитывает мнения всех авторов, древних и современных, которые высказывались как в пользу, так и против существования этих героинь, и в доказательство их существования представляет множество древних монет и произведений искусства». Такой подход к истории мне по душе!

Пети изучал медицину и античную литературу и писал стихи на латыни. В своем практичном и скрупулезном исследовании об амазонках он опирался на все литературные и археологические свидетельства, доступные в XVII веке. Его издание проиллюстрировано картами и многочисленными рисунками медалей, монет и статуй амазонок. В 2010 году мне посчастливилось ознакомиться с французским изданием Traité historique sur les Amazones^[25] 1718 года из коллекции редких книг музея Гетти. Однако я заметила, что среди медальонов, которые Пети считал подлинными греческими древностями, попадаются неоклассические французские подделки – в частности, те, на которых амазонки изображены с одной грудью, чего нет ни у одного античного художника.

Для начала Пети собрал все известные ему греческие и латинские источники с описаниями амазонок. Логика, утверждал он, требует серьезно отнестись к огромному количеству древних сообщений и изображений женщин-воинов из варварских земель.

Затем Пети обоснованно отверг идею о том, что общество амазонок могло быть исключительно женским. Именно ложное представление о том, что амазонки жили без мужчин, писал он, впоследствии заставило людей полностью отрицать их историчность. Пети цитировал работы греческого медика Гиппократа (V в. до н. э.) и его описания степных кочевниц, которые ездили верхом, стреляли из луков и воевали вместе с мужчинами. (Примечательно, что философ Платон тоже связывал мифических амазонок с реальными жительницами степей.) Кроме того, Пети отметил, что и современные ему европейские путешественники имели возможность наблюдать воинственных женщин в разных культурах.

Затем Пети обращается к скептическому высказыванию географа Страбона (I в. до н. э.). Страбон уподоблял существование амазонок невозможной инверсии, где «мужчины должны были бы быть женщинами, а женщины стали бы мужчинами». Но, как отметил Пети, сомнения Страбона были основаны на биологическом детерминизме и возникли из предположений, которые мы сегодня назвали бы гендерной предвзятостью.

Пьер Пети. Исторический трактат об амазонках, в котором изложены все соображения и сомнения как древних, так и современных авторов относительно подлинности этих героинь, и приведены медали и другие древние памятники, подтверждающие их существование. Фронтиспис издания 1718 г.

Рациональные аргументы и хорошо продуманные выводы Пети звучат удивительно современно и освежающе. «Кто будет отрицать, – писал Пети, – что женщины имеют ту же природу, что и мужчины?» Поскольку мы не можем отрицать это естественное равенство, отсюда следует, что Бог наделил оба пола одинаковой способностью рассуждать и действовать. Таким образом, заключал Пети, женщины, так же как и мужчины, способны давать советы, принимать решения, управлять и сражаться.

30. Винные кубки и женские груди

Осенью 1993 года в честь начала нового художественного сезона в Сохо New York Times опубликовала в разделе «Стиль» фото светских персон, знаменитостей и меценатов, посетивших серию вечеринок и открытий галерей. На самой большой фотографии Гвендолин Фишер стоит в коктейльном платье с вырезами под грудью, напоминающими бокалы для шампанского. Ее компаньон, галерист Пабло ван Дейк, делает вид, что держит один из этих «бокалов» за ножку, причем создается впечатление, будто грудь Фишер лежит в бокале. Вокруг царит атмосфера роскоши и изысканности, однако этот образ и жест – не более чем осовремененная, элитная версия стереотипа, уходящего корнями в далекое прошлое, одновременно в низкую и высокую культуру былых времен.

Оригинальное коктейльное платье Фишер с откровенными вырезами, словно бы поддерживающими грудь, напоминает известную фотографию, сделанную 20 годами ранее другой знаменитостью из мира искусства – Хельмутом Ньютоном, прославившимся своими изощренно декадентскими художественными образами. На фото 1973 года создательница ювелирных украшений Палома Пикассо, одетая в дизайнерское коктейльное платье, стратегически прикрывает одну обнаженную грудь высоким стаканом-хайболом. Пикассо как будто поднимает тост за собственную грудь – по композиции это удивительно похоже на жест ван Дейка, делающего вид, будто он произносит тост в честь груди Гвендолин Фишер. Бокал в ру ках у Пикассо высокий, цилиндрической формы, но визуальное подобие снимков вызывает одинаковые ощущения – в обоих случаях мы видим причудливую выходку с эротическим подтекстом и женскую грудь в бокале. Строгий бокал с прямыми стенками перекликается со смелыми, угловатыми линиями золотых и серебряных украшений Пикассо. Но для нас важнее то, что форма бокала с прямыми стенками прямо противоположна плавному силуэту фужера для шампанского, что позволяет Ньютону вложить в традиционное сочетание женской груди и винного бокала андрогинную двусмысленность. Если бокал для шампанского на ножке словно водружает грудь на пьедестал, а его форма сама по себе напоминает женскую фигуру, то с помощью высокого, похожего на колонну бокала Ньютон обыгрывает ожидания зрителя в непредсказуемом ключе. Рассматривая грудь Паломы Пикассо сквозь бокал, мы можем различить в игре бликов и теней призрачную форму классического бокала для шампанского, при этом темный сосок у верхнего края бокала подсознательно воспринимается как вишенка в игристом коктейле.

Платье с вырезами в виде бокалов для шампанского на меценате Гвендолин Фишер и «тост» галериста Пабло ван Дейка. Сохо, Нью-Йорк, 1993 г.

Рисунок Мишель Энджел по фотографии в New York Times

Фотография платья Фишер в New York Times заставила одного из читателей, Ларри Винника, броситься к своей подборке эфемер^[26] в поисках других примеров модных решений, визуально ассоциирующих женскую грудь с бокалом шампанского. В письме редактору Винник вспоминает более остроумную версию бродвейского художника по костюмам Майлза Уайта в мюзикле «Джентльмены предпочитают блондинок» (1949), где девушки из подтанцовки одеты в «бюстгальтеры в форме бокалов шампанского с красной атласной вишенкой и пузырьками из блестящих пайеток».

Но ассоциация между бокалами для вина и женской грудью намного древнее, чем предполагал Винник, – она присутствовала в языке, литературе, художественном и прикладном искусстве задолго до появления социально приемлемого бурлеска, такого как мюзикл «Джентльмены предпочитают блондинок». Среди ценителей вин принято считать, что предшественником фужера-шале (в отличие от флюта или тюльпана, который называют «перевернутой балетной пачкой») был знаменитый сервиз из четырех розово-белых чашек севрского фарфора, в точности повторявших форму груди королевы Марии-Антуанетты. Эти чашки были выставлены в Ла-Летри (Молочном храме) в Рамбуйе в 1787 году. В эпоху эмансипе и «ревущих двадцатых» говорили, что культурные джентльмены предпочитают женскую грудь, по размеру идеально соответствующую фужеру-шале.

В 1950-х годах эти представления были вытеснены стандартами журнала Playboy, предъявлявшего к идеальной женской груди собственные развернутые требования. Расцвет журнала совпал с периодом, когда американские мужчины увлеченно оценивали желанность женщины по размеру чашки ее бюстгальтера. Другие периодические издания из категории «для опытных мужчин» высказывались еще откровеннее: например, основанный в 1960 году журнал Gent называл себя «Дом чашки D». Выбор чашки (от латинского cuppa и немецкого kopp – сосуд для питья) в качестве единицы измерения в данном случае достаточно предсказуем, учитывая давнюю тенденцию отождествлять женскую грудь с емкостями для напитков. В английском слово coupe, обозначающее фужер для шампанского в форме блюдца с высокими краями на тонкой ножке (шале), также происходит от слова cuppa. Шкала размеров чашек бюстгальтеров возникла в 1930-х годах, вскоре после того, как в конце 1920-х годов был изобретен бюстгальтер с раздельными чашками и вытачками.

В ХХ веке в магазинах приколов и забавных подарков можно было найти, в числе прочего, большой пластиковый сосок, предназначенный для надевания сверху на пивную банку. Эта грубая метафора, перенесенная в более изысканную обстановку и упакованная в эстетически приемлемую форму, превращается в сопоставление женской груди с бокалом для вина или шампанского. Периодические появления этого давнего стереотипа на открытиях элитных галерей, в элегантных фотографиях и на подмостках жизнерадостных бродвейских шоу можно рассматривать как попытку апроприировать и облагородить грубые образцы британского и американского сленга, с XVIII века до наших дней уподоблявшего женскую грудь разнообразным сосудам («бидоны», «молочники», «сливочники», «крынки» и т. п.).

Возможно, в попытке дистанцироваться от вульгарных ассоциаций одна школа элитных поклонников шампанского уже давно утверждает, что именно высокий, сужающийся книзу фужер-флют обладает подлинной сдержанной элегантностью, в отличие от деклассированного фужера-шале, который вошел в моду у среднего класса в начале Викторианской эпохи. Причины предпочтения меньше похожего на молочную железу флюта, обычно связывают с его физическими свойствами, динамикой пузырьков газа, букетом и другими энологическими требованиями. Но высказывания литературного критика Джорджа Сэйнтсбери в 1920 году раскрывают истинную подоплеку такого отношения. Рассуждая о том, каким должен быть правильный бокал для вина, Сэйнтсбери особенно порицает тумблер, поскольку «у него нет ножки, с которой можно было бы играть кончиками пальцев», а «бокал без ножки так же плох, как иные создания, не имеющие талии». Рассуждения Сэйнтсбери не только развивают метафору бокала как женского тела, но и вновь привлекают внимание к эстетической неординарности фотографии Хельмута Ньютона (1973), на которой женщина позирует с угловатым тумблером.

Шампанолог Патрик Форбс в 1967 году признался, что всегда был горячим приверженцем шале, несмотря на буржуазную репутацию этого бокала. Его слова заставляют задуматься: «Даже сегодня… когда заходишь в обеденный зал и замечаешь фужеры-шале рядом с обычными бокалами для вина, испытываешь мимолетный трепет ожидания, [ведь] с шале связаны самые романтические истории». Специалист по вину Фрэнк Приал в 1994 году сказал мне, что в данный момент в отрасли господствуют поклонники флютов, которые «презирают фужер-шале, считая его непременным атрибутом безвкусных свадеб, креветочных коктейлей и гастролей “Травиаты”».

Как заметил Патрик Форбс, в 1950-х и 1960-х годах постоянной героиней рекламы от крупных производителей шампанского в глянцевых журналах была красивая девушка в красивом платье с бокалом вина в руке. Журнал Playboy с момента своего создания в 1953 году внушал аудитории мысль, что его читатели – искушенные ценители красивых женщин и хорошего вина, тем самым оправдывая появление на страницах журнала рекламы, карикатур и других изображений идеально сложенных женщин с большой грудью и разнообразной энологической посудой. Постоянным символом Playboy стал рисунок миниатюрной пышногрудой брюнетки в черных чулках, резвящейся с бокалом шампанского на странице «Шутки для вечеринок».

Этот синекдохический фетиш, в котором женщина-как-грудь одновременно становится опьяняющей жидкостью, наполняющей сосуд в форме груди, долгое время способствовал воспроизведению указанного стереотипа в высокой и низкой культуре. Изображение античной вакханки с обнаженной грудью и фужером-шале – типичный образ эпохи романтизма. Нимфа, обвивающаяся вокруг бокала или заключенная внутри его, была одним из любимых мотивов стиля модерн и ар-деко в XIX – начале ХХ века. Форма хрустальных бокалов на ножке Lalique повторяла очертания женского тела. Женщины в нижнем белье, наполняющие, приподнимающие или протягивающие кому-то бокал вина, красовались на обложках пикантных бульварных журналов начиная с 1930-х годов. Дешевые пластиковые палочки для коктейлей в виде фигуристых женщин позволяли каждому мужчине поселить нимфу в своем бокале. Это уподобление открывало путь к иронической интерпретации как в мире искусства, так и в массовой культуре. Эстетичный эротизм фотографии Ньютона вызывает трепет, потому что тонко инвертирует ожидания культурной аудитории – картинки из вульгарных мужских журналов действуют намного грубее, но обыгрывают те же самые ожидания.

«Вино и женщины, вскружившие голову бесчисленному множеству мужчин, всегда идут рука об руку», – писал Роберт Бертон в «Анатомии меланхолии» (1621). На гравюрах эпохи Возрождения с обнаженными женщинами и сценами флирта обычно присутствуют винные кубки. Композиции с участием женщин и вина, подчеркивающие сходство женской груди и сосудов для питья, часто встречаются на гравюрах влиятельного мастера XVI века Йоста Аммана. Его заказчиками были аристократы, дворяне и богатые горожане, которым нравились игривые сюжеты о сладострастии и делах сердечных. Амман потакал их неприхотливому пристрастию к большегрудым Венерам в завлекательных позах, чьи волнующие изгибы выгодно контрастировали со строгой угловатостью готического стиля, – что перекликается с упомянутым ранее противопоставлением эстетики и эротики в ХХ веке. Это возвышение популярных образов, которыми наслаждались простые люди низкого ранга, до эротической эстетики, адресованной знатным ценителям, аналогично современным попыткам апроприации в творчестве модельеров и арт-фотографов. Так, на одной гравюре Аммана женщина ставит на грудь большой кубок, а под грудью держит кувшин. На другой гравюре женщина держит кубок на одном уровне со своей обнаженной грудью, размер и форма которой визуально рифмуются с размером и формой кубка. В еще одной работе обнаженная до пояса женщина наливает из кувшина вино, и струя, аркой огибая ее сосок, бьет в похожую на нагрудник чашу.

История происхождения застольных тостов также связана с женской красотой и вином, и смешивает в себе утонченность с грубой вульгарностью. Предположительно, обычай поднимать тост возник, когда один кавалер в доказательство своей любви к известной красавице при распутном дворе Карла II (1660–1685) осушил стакан воды из ее ванны. Но обычай поднимать тост, пропино, был известен уже в Древней Греции, а о подлинном возрасте «тоста» в адрес женской груди свидетельствуют эротические сцены, нередко встречающиеся на греческих сосудах, датируемых V веком до н. э. Более того, об устойчивости представления женской груди как сосуда для употребления алкоголя наглядно свидетельствует популярность мастосов – терракотовых сосудов для питья в форме груди с выступающим соском.

На одной из гравюр Йоста Аммана между флиртующей парой помещен большой «двойной бампер». Бампер – это наполненная до краев винная чаша, нередко украшенная заметными выпуклостями. Слово bumper также относится к чему-то необычно крупному или избыточному (начиная с XVII века и далее, от bump – выпирать, разбухать, выступать вперед). Привлекая взгляд зрителя к двум декоративным выпуклостям, расположенным непосредственно рядом с лифом элегантно одетой дамы, Амман в некотором смысле ставит знак равенства между женской грудью и винным кубком.

Древнегреческий мастос – чаша для вина в виде женской груди, 520 г. до н. э. Метрополитен-музей, Нью-Йорк, 1975.11.6

В британском и американском сленге середины ХХ века «бампером» называли женскую грудь. Коннотации слова «коктейль» также сближают женщин и спиртные напитки, поэтому появление бокалов для шампанского на лифах современных коктейльных платьев, как на фотографиях Ньютона и New York Times, выглядит особенно уместно. Коктейльное платье изобрели в 1920-х годах вместе с коктейлями и коктейльными вечеринками. Коктейли на основе шампанского – один из множества игристых аперитивов, которые подают перед ужином для создания непринужденной обстановки. Типичное коктейльное платье – неформальное, остромодное и продуманно откровенное – вполне соответствовало лихорадочной фривольности и легкомысленному искристому духу той эпохи. Критики горячо выступали против этих новшеств, обвиняя коктейли в том, что они делают «респектабельным и удобоваримым» нечто вульгарное, чему следовало бы оставаться «в лишенном блеска забвении». Они сравнивали коктейль с «декадентствующим Пикассо» и осуждали аристократок, которые одевались как барменши и собственноручно подавали гостям напитки. Культовая «Книга коктейлей отеля Савой» (1930) утверждала, что само слово «коктейль» происходит от «принцессы Коктель, дочери мексиканского короля Аксолотля VIII». Другие версии упоминают «ацтекскую принцессу, предложившую этот напиток королю, что повлекло за собой романтические последствия». С другой стороны, на сленге XIX века слово cocktail обозначало проститутку – еще один пример того, как низкая народная культура питает вкусы высокой культуры.

Если логика уподобления идеально пропорциональной женской груди винному кубку действительно так неоспорима и широко распространена, как предполагает наш краткий обзор истории этого стереотипа, неудивительно, что мы находим его даже в античных легендах о знаменитой троянской красавице Елене. В этой истории концепция чаши в форме груди доведена до другой крайности. По словам Плиния Старшего, писавшего в I веке в правление римского императора Нерона, путешественники, посещавшие остров Родос, могли в храме Афины полюбоваться изысканной чашей для вина из электрума (сплава золота и серебра). Говорили, что эту знаменитую серебряно-золотую чашу посвятила храму сама Елена. Однако настоящая слава сосуда заключалась не в драгоценном металле, из которого он был изготовлен, и не в его древности, а в том, что он якобы в точности повторял очертания идеальной груди Елены (Плиний, 33: 81).

В завершение давайте обратимся к рассказу Мориса де Омбио, плодовитого французского писателя и винного энтузиаста 1920-х годов. В его дерзком повествовании «Грудь Елены» (Le Sein d’Helene) боги Дионис и Аполлон «решили навеки соединить Елену с зачарованным виноградным соком… поднеся к губам чашу, изготовленную в форме ее груди». С помощью Венеры они побудили возлюбленного Елены, Париса, снять восковой слепок с ее груди («розовой, как заря, белой, как молоко, с соском, подобным ягоде, сияющей, как алебастровая ваза»).

«Когда эту чашу подносили к губам женихов Елены, каждый из них мог испытать божественную иллюзию, будто он припадает к груди самой прекрасной женщины на свете».

Курьезы науки и истории

31. Корабли-призраки

В 1932 году у берегов Нью-Джерси на шхуне «Джон и Мэри» взорвался двигатель. Команда покинула корабль, но шхуна осталась на плаву и продолжала бороздить моря со свернутыми парусами, сверкая свежеокрашенным корпусом. В конце концов ее нашли в 40 милях (64 километра) к югу от Бермудских островов.

В 1944 году в гавани Гаваны ураган сорвал с якоря грузовое судно «Рубикон» и сломал ему мачту. Корабль, на борту которого находилась только собака, уплыл от Кубы в Гольфстрим. Несколько месяцев спустя береговая охрана США обнаружила грузовое судно у побережья Флориды. О судьбе собаки ничего не известно.

В 1891 году шхуна «Фанни Э. Уолстон» с грузом сосновых бревен по неизвестной причине была оставлена командой. Бесцельно описывая круги в унылом Саргассовом море, составляющем часть Атлантического океана, шхуна прошла в своих странствиях в общей сложности около 9000 миль (14 484 километра). 46 раз ее видели с других кораблей – последний раз она была замечена дрейфующей возле мыса Гаттерас, Северная Каролина, в 1894 году. Ее так и не вернули.

Еще более загадочная история произошла с оставленным командой бригом, севшим на мель у Истон-Бич близ Ньюпорта, штат Род-Айленд, в 1750 году. Поднявшиеся на борт рыбаки нашли на корабле только собаку и кошку. Оба были живы. Стол стоял накрытым, на плите стоял чайник и кастрюли с едой, но команда бесследно исчезла. Записи показали, что за несколько месяцев до этого корабль отплыл из Ньюпорта, затем пришвартовался в Гондурасе, но что с ним случилось потом? Никаких зацепок, позволяющих выяснить, когда и почему пропала команда, и что спровоцировало странное возвращение корабля домой, найти не удалось.

В солидную подборку историй о кораблях-призраках следует также включить «Эребус» и «Террор». Оба корабля участвовали в экспедиции сэра Джона Франклина, посвященной поискам Северо-Западного прохода в Арктике, и исчезли вместе со всей командой в 1845 году. Брошенные блуждающие суда видели инуиты – их устные предания поначалу не приняли на веру, однако именно они помогли поисковикам обнаружить корабли 170 лет спустя, в 2014–2016 годах. Загадочным образом корабли нашлись примерно в 60 и 90 милях (96 и 144,8 километра) от того места, где были оставлены, – очевидно, их унесли дрейфующие льдины.

Согласно морскому праву, оставленное командой, свободно движущееся судно называется брошенным. Брошенные суда, обладающие хорошими мореходными качествами, особенно с плавучим грузом (например, с древесиной), могут дрейфовать годами, увлекаемые ветрами и течениями на тысячи миль, пока не сядут на мель или окончательно не сгниют. В эпоху расцвета парусного флота в море дрейфовали тысячи заброшенных, постепенно разваливающихся кораблей всех видов, выведенных из строя штормами, пожарами, течью, взрывами, мятежами или болезнями на борту. Иногда моряки по нескольку раз видели один и тот же корабль, постепенно приходящий в упадок, с интервалом в несколько месяцев или даже лет, и в разных широтах. Дрейфующее или полузатопленное судно могло неожиданно появиться рядом с кораблем в тумане или ночью. Это пугающее зрелище, а также вполне реальная опасность, которую представляли плавучие останки, вдохновили людей на создание легенд о зловещих кораблях-призраках.

В морском фольклоре призраком обычно становится судно, потерпевшее бедствие, – с этих пор оно обречено скитаться по волнам, предсказывая гибель всякому, кто с ним встретится. Пожалуй, самая известная из таких историй – легенда о «Летучем голландце». У нее существует много вариаций. Иногда призрачный корабль словно плывет в воздухе, заставляя предположить, что очевидцы имели дело с морским миражом. Считается, что история о «Летучем голландце» возникла во времена расцвета голландской морской империи в XVIII веке – самая ранняя запись легенды относится к 1790 году. У разных версий легенды есть некоторые общие черты: заносчивый капитан бросает вызов Природе или Богу (иногда заключает договор с дьяволом) и навлекает на команду страдания и гибель. В большинстве случаев обезумевший капитан безжалостно гонит корабль и команду вперед на пределе человеческих возможностей, чтобы поставить рекорд скорости, огибая мыс Горн или мыс Доброй Надежды. Но иногда причиной проклятия корабля, обрекающей его на вечные скитания подле морских торговых путей, становятся убийство, мятеж или другие темные дела.

Когда зловещий корабль внезапно возникал рядом с обыч ными судами, испуганным морякам нередко казалось, что они видят призраков или демонов, тянущих канаты и стоящих за штурвалом. Стихотворение сэра Вальтера Скотта хорошо передает ощущения, вызванные подобным зрелищем: «…Возник как грозный супостат / Средь бури дьявольский фрегат, / И знает каждый на борту, / Что предвещает он беду». Когда будущему королю Георгу V было 16 лет, они вместе с братом служили на британском флоте и совершали плавание вокруг Австралии. Однажды ясной и спокойной ночью в 1881 году они вместе со всей командой увидели светящийся красными огнями призрачный бриг, внезапно появившийся по левому борту. На следующее утро матрос, который первым увидел «Летучего голландца», упал с мачты и «разбился на атомы».

Корабль-призрак и команда скелетов. Гравюра, XIX в.

У римского историка Светония мы находим, по-видимому, самый ранний задокументированный случай появления корабля-призрака. В 68 году нагруженное оружием судно из египетской Александрии зашло в гавань в устье реки Эбро, ниже Дертозы (Тортосы), Испания. Но выяснилось, что на борту «не было ни кормчего, ни одного матроса или пассажира». Корабль-призрак появился в то время, когда наместник Испании Гальба замышлял свергнуть императора Нерона (он немного опоздал – в том же 68 году Нерон совершил самоубийство). С оружием на борту, корабль-призрак был воспринят как знак того, что боги поддерживают Гальбу. Но настоящая причина его появления, скорее всего, была более приземленной. Вероятно, команда запаниковала во время шторма и покинула корабль, а ветер и течение продолжали нести вперед судно с поднятыми парусами.

В Средние века во время эпидемии «черной смерти» корабли привозили крыс и блох, зараженных чумной палочкой (Yersinia pestis), во все портовые города Черного и Средиземного морей. По оценкам, в 1347–1351 годы от чумы во всем мире скончалось как минимум 75 миллионов человек. Во время плавания гибли целые корабельные команды. Чума зародилась в степях и пришла в Европу примерно в то время, когда Золотая Орда осаждала Кафу^[27] на побережье Черного моря (1343–1346). Рассказывали, что перед отступлением войска с помощью катапульт перебросили через городские стены трупы своих воинов, умерших от чумы. Напуганные жители Кафы бежали на кораблях в Сицилию, Геную и Венецию. Когда осенью 1347 года дюжина кораблей достигла Мессины, сицилийцы в ужасе увидели, что на веслах сидят сгорбившиеся мертвые моряки. Сицилийцы увели корабли смерти из гавани, но блохи и крысы остались. Вскоре чума охватила всю Италию.

Легенды о кораблях-призраках бытовали не только на Западе. По сообщению одного историка-мамлюка, в 1347 году зараженный чумой корабль-призрак приплыл в Александрию. Арабский текст приводит леденящее проклятие, наложенное на кровожадного пирата Дагула, целиком: «Ты будешь странствовать по всем морям до конца времен, по воле ветров и милости волн. Твоя команда будет изнурять себя бесконечным трудом. Твоими пассажирами будут все утопленники мира. Ты никогда не умрешь и никогда не сойдешь на берег». Это проклятие напоминает европейскую легенду о «Летучем голландце».

В других культурах сверхъестественные корабли ассоциировались с виной или смертью. В староанглийских, германских, скандинавских и азиатских мифах зачарованные суда перевозили души умерших. Средневековые французские и итальянские легенды рассказывают, что корабли появляются в годовщину кораблекрушений. Идея о том, что предметы, связанные с насильственной смертью, могут стать призрачными предвестниками будущей трагедии, по-видимому, имела почти универсальное распространение. Легенда о «Летучем голландце», вероятно, возникла из смеси собственных суеверий европейских моряков и их первых впечатлений от контактов с другими народами-мореплавателями, у которых было принято отправлять своих мертвецов в море на лодках. Неудивительно, что потерпевшие крушение, затонувшие или брошенные корабли становились главными кандидатами на роль призраков.

Историю знаменитой брошенной бригантины «Мария Селеста» окружает множество слухов и подозрений, в том числе о мятеже и тайном сговоре. В 1872 году «Мария Селеста» отплыла из Нью-Йорка в Геную, Италия. Запись в бортовом журнале от 24 ноября сообщала, что она находится в сотне миль к западу от Азорских островов. Примерно через две недели судно «Деи Гратиа» обнаружило ее без единого человека на борту, с вывешенной для просушки матросской одеждой, дрейфующей примерно в 500 милях^[28] от последней указанной позиции. Все корабельные документы, кроме бортового журнала, пропали. Ни одного выжившего не нашли. Капитан «Деи Гратиа» был знаком со шкипером «Марии Селесты»; он доставил брошенный корабль в Гибралтар и потребовал огромные призовые. Но его прибыльная находка еще много десятков лет вызывала сомнения и кривотолки. А «Марию Селесту» преследовали неудачи вплоть до ее окончательного крушения в 1885 году. Филип Ричардсон из Океанографического института Вудс-Хоула отмечает, что в конце XIX века «Атлантика буквально кишела такими кораблями, как “Мария Селеста”, находящимися на разных стадиях распада».

Петер Фройхен, писавший о море, предположил, что брошенные суда так часто встречаются в рассказах моряков просто потому, что «в Семи морях нет опасности страшнее, чем оставшийся незамеченным корпус мертвого корабля, способный погубить живых». Брошенные суда, представляющие серьезную угрозу для навигации, оставались постоянной проблемой на протяжении всего XIX и начала ХХ веков.

В 1884 году команда британского угольного корабля «Рамни» в полной мере испытала на себе ужас столкновения с брошенным кораблем в густом атлантическом тумане. Перед этим «Рамни» спас экипаж тонущего французского парохода «Фригорифик». Пароход сильно кренился, его машинное отделение было залито водой, поступавшей через огромную пробоину в средней части корабля. Собрав выживших, «Рамни» шел в тумане на двух узлах, но тут прямо перед ним внезапно появился корабль. «Рамни» едва сумел увернуться от призрака и продолжал идти своим курсом. И снова тот же огромный корабль возник из мрака и налетел на угольщик. На этот раз все рассмотрели, что призраком был «Фригорифик», очевидно поднявшийся из глубин. Протараненный «Рамни» немедленно затонул. К счастью, всем удалось перебраться в спасательные шлюпки. Хищный французский корабль был обнаружен позднее: он по-прежнему сильно кренился, но один из его винтов продолжал вращаться, а из одной трубы поднимался дым. Его штурвал был заблокирован, что заставляло корабль описывать широкие круги – именно поэтому он дважды пересек курс британского корабля.

К 1883 году моряки, сталкивавшиеся с заброшенными судами в Атлантике, начали сообщать об их местоположении в Гидрографическое управление ВМС США (Вашингтон, округ Колумбия). Позиции заброшенных кораблей наносили на огромную грифельную доску и ежемесячно обновляли в лоциях, которые бесплатно выдавали штурманам. В 1887–1893 годах управление зарегистрировало 1628 случаев наблюдения брошенных кораблей. После одних только свирепых ураганов 1883 года список пополнили более 400 брошенных парусных судов.

Такие корабли-призраки – некоторые из них сохраняли вертикальное положение, некоторые лишились мачт, перевернулись или были затоплены до планширя, – могли бесцельно проплыть еще много тысяч миль. Несмотря на попытки зафиксировать их позиции, эти коварные корабли было трудно выследить. В 1887–1893 годах шесть кораблей были утрачены и 15 получили серьезные повреждения в результате столкновений с брошенными судами. Из 1628 известных в те годы брошенных судов только 41 судно удалось отбуксировать к берегу и 72 – уничтожить поджогом. Недалеко от Ки-Уэста, штат Флорида, военный корабль «Сан-Франциско» с большим трудом пустил на дно полузатопленную трехмачтовую шхуну «Дриско», груженную лесом. Злоключения «Дриско» начались в 1891 году, когда она столкнулась в Мексиканском заливе с более молодым реликтом. После этого «Дриско» в течение двух лет свободно дрейфовала по океану. В 1893 году «Сан-Франциско» выпустил в нее артиллерийские снаряды и восемь торпед, но потрепанный корабль продолжал держаться на плаву. В конце концов «Сан-Франциско» протаранил шхуну, разломив ее пополам.

Иногда затонувшие корабли поднимаются со дна океана, как это сделал «Фригорифик». Петер Фройхен вспоминает случай, когда шхуна затонула на глазах у собственной команды у берегов Португалии, но несколько дней спустя моряки снова увидели свой воскресший корабль, плывущий на боку. Серия фотографий, сделанных у побережья Каролины, показывает, как шхуна «А. Эрнест Миллс» поднялась на поверхность через несколько дней после того, как затонула во время шторма. Специалисты предполагают, что эти два корабля-призрака могли перевозить груз соли. Уоррен Рен, рейнджер на мысе Гаттерас в Северной Каролине, рассказал мне, что корабли, перевозящие такие товары, как соль, сера или фосфор, могут затонуть во время шторма, но снова поднимаются на поверхность после того, как груз растворится. Рен отметил, что у кораблей, которые набрали воды и остались чуть ниже поверхности или затонули, но не зацепились за дно, есть множество причин, чтобы всплыть: перемещение отмелей или сильное течение, плавучесть самого корабля или его груза, эрозия или зарастание береговой линии, а также сильные штормы. По его словам, даже если такое случается раз в несколько десятилетий, это загадочное зрелище производит большое впечатление, особенно на опасных морских путях у Внешних отмелей Каролины, которые называют кладбищем Атлантики. Моряки утверждают, что в Гольфстриме можно увидеть призраки кораблей всех эпох мореплавания: финикийские галеры, римские триремы, испанские галеоны с сокровищами, пиратские суда, фрегаты, клиперы, пароходы, пакетботы и яхты.

Такие образы увлекали многих художников и литераторов. Вдохновляясь народными преданиями, Рихард Вагнер написал знаменитую оперу «Летучий голландец». У Вашингтона Ирвинга и Эдгара По есть рассказы о призрачных кораблях с демонической командой. В «Сказании о старом мореходе» (1798) С. Т. Кольридж использовал опыт моряков, оказавшихся в ловушке штилевой полосы – жарких, сухих и безветренных «конских широт», тянущихся на 30° севернее и южнее экватора. Свое название «конские широты» получили из-за того, что в этих местах морякам приходилось ради экономии питьевой воды выбрасывать за борт всех лошадей, которых они перевозили. Кольридж слышал рассказы очевидцев о кораблях с замерзшими трупами на палубе. Ему также была известна правдивая история одного капера, которого начали преследовать неудачи после того, как он застрелил альбатроса, огибая мыс Горн в 1720 году. Похожая история случилась с героем «Сказания о старом мореходе» Кольриджа: когда он ради забавы убил альбатроса, его корабль настиг мертвый штиль. Птица – символ чистоты, свободы и благополучного возвращения на сушу – стала символом вины моряка и упрека Природы. Единственный оставшийся в живых, моряк наконец замечает нечто, похожее на приближающийся фрегат: «Сперва, как легкое пятно / И как туман потом, / Плывет, плывет и, наконец, / Явилось кораблем»^[29]. Он радуется близкому спасению. Но затем садящееся медное солнце просвечивает остов корабля насквозь, и он понимает, что видит ужасный призрак.

Бенджамин Франклин одним из первых проявил научный интерес к расположению оставшихся без команды кораблей на атлантических судоходных путях. В 1775 году, поговорив с опытными моряками, Франклин высказал предположение о существовании постоянного сильного течения, которое могло способствовать или препятствовать движению корабля. Это течение получило название Гольфстрим. Сегодня океанографы изучают сообщения о встречах с кораблями-призраками на рубеже веков, чтобы уточнить размеры, направление и скорость поверхностных течений Гольфстрима.

В Вудс-Хоул, штат Массачусетс, Филип Ричардсон проанализировал траектории 200 брошенных кораблей, названия которых были указаны в ежемесячных лоциях с 1883 по 1902 год. Он изучил картину их перемещений в Гольфстриме и обнаружил интересные закономерности. Например, груженная лесом шхуна «У. Л. Уайт» была оставлена во время метели в заливе Делавэр в марте 1888 года и дрейфовала на юг, при этом все три ее мачты и часть парусов оставались целыми. Затем ее подхватил Гольфстрим и повернул с востока на северо-восток. Все лето и осень «она петляла и шла зигзагами восточнее Ньюфаундленда, прямо по главному морскому пути», – говорит Ричардсон. Почти год (и 6000 миль^[30]) спустя «У. Л. Уайт» наконец села на мель у шотландских Гебридских островов. За время ее путешествия мимо нее проходили 36 других судов. По отчетам капитанов можно проследить, как она постепенно разрушалась, превращаясь в почерневший остов с двумя сломанными мачтами, сгнившей палубой и облепленным водорослями и ракушками корпусом.

По данным Ричардсона, дрейфующему объекту требовалось около 10 месяцев, чтобы неторопливо проплыть по часовой стрелке от мыса Гаттерас, Северная Каролина, до Европы, а «полный оборот по кругу» занимал в среднем три года. Многие из брошенных кораблей делали крутые повороты или закладывали большие петли – их перекрещивающиеся, извилистые траектории указывают на ответвление Гольфстрима возле Ньюфаундленда и предполагают наличие сильных встречных вихрей внутри течения.

Ричардсон также отмечает, что с началом ХХ века количество блуждающих брошенных судов существенно сократилось. Отчасти это объяснялось наступлением эпохи железа, стали и пара: по его словам, команды пароходов покидали свои суда намного реже, при этом оставленное судно, как правило, сразу тонуло, а не оставалось на плаву. Уменьшению статистики также способствовали действия военных и Службы по сокращению доходов (предшественницы Береговой охраны США), которые целенаправленно разыскивали и уничтожали брошенные суда.

По мере того как паровые суда вытесняли парусные, а дрейфующих по волнам брошенных останков кораблей становилось все меньше, сокращалось и число связанных с ними легенд. Собиратель морского фольклора Хорас Бек отмечает, что крупные морские катастрофы недавнего времени – такие, как крушение «Андреа Дориа», «Лузитании», «Морро Касл», «Титаника» и «Нормандии», – не породили никаких историй о кораблях-призраках. Когда он расспрашивал старых карибских моряков о современных кораблях-призраках, они ответили, что привидения и духи предпочитают парусники и не переносят шумные двигатели и дымящие трубы.

32. Миражи на море

Фата-Моргана

Со времен Средневековья людей восхищали фантастические панорамы башен, арок и замков, которые иногда возникали, мерцая, в морском тумане над Мессинским проливом между Италией и Сицилией. Сказочные миражи над водой называли «фата-моргана», поскольку средневековые крестоносцы считали, что эти иллюзии – дело рук феи Морганы, чародейки из романов о короле Артуре.

Фея Моргана, обитавшая во дворце на дне моря где-то у южных берегов Италии, славилась способностью создавать воздушные замки. В средневековых легендах мореплаватели, принявшие ее волшебные миражи за безопасную гавань, сбивались с курса и безвозвратно пропадали в море. Судя по описанию, сделанному примерно в XVI веке, типичный мираж состоял из «множества башен, шпилей и колонн, дворцов с балконами и окнами, протяженных аллей с деревьями»; автор добавляет, что эта «сцена архитектурного великолепия» парила над горизонтом, пока не начала медленно таять.

Одно из самых ранних описаний знаменитой фата-морганы в Мессинском проливе относится к 1634 году. Из Реджо-ди-Калабрия, порта в самой южной части Апеннинского полуострова, отец Ангелуччи смотрел через пролив в сторону Сицилии. Внезапно перед ним предстало, по его собственным словам, «видение рая». Ангелуччи всю свою жизнь мечтал увидеть чудесный мираж, и он постарался как можно более наукообразно описать его в письме к своему другу, ученому-полимату Афанасию Кирхеру. Океан, омывающий побережье Сицилии, поднялся и стал похож на темный горный хребет, писал священник. На этом фоне «быстро возникла череда из 10 000 беловато-серых пилястр», которые «затем уменьшились до половины своей высоты» и превратились в «арки, подобные римским акведукам». Над акведуком поднялись замки с башнями и окнами. Затем видение замерцало и исчезло.

Заинтригованный этим явлением, Кирхер попытался воспроизвести океанскую иллюзию в своей лаборатории, пропуская луч света через нагретый сосуд, повторяющий форму пролива и наполненный песком с Сицилии. Эксперимент имел частичный успех, и воодушевленный Кирхер продолжал работы в области оптики. В конце концов ему удалось спроецировать на экран мираж, который напугал и озадачил его аудиторию. Кирхеру приписывают изобретение волшебного фонаря – предшественника кинематографа; очевидно, это изобретение было отчасти вдохновлено морскими иллюзиями.

В свете оптических экспериментов Кирхера интересно отметить, что в 1912 году в журнале Scientific American появилась статья, предсказавшая возможность «без труда получить четкие фотографии фата-морганы». Действительно, в 1975 году специалисты по метеорологической оптике успешно предвидели появление и сфотографировали множество морских миражей. Например, метеоролог Алистер Фрейзер определил необходимые атмосферные условия, предсказал появление, а затем сфотографировал в Пьюджет-Саунде несколько миражей в виде мальчиков, идущих по воде, паромов, превращающихся в замки, и романских арок. По мнению Фрейзера, когда плоская, равномерно освещенная поверхность моря становится теплее расположенного над ней воздуха, воздух действует как увеличительное стекло, искажая реальные черты ландшафта или кораблей и превращая их в подобие тумана или дымки. Затем легкий бриз «вылепливает» из размытого изображения феерические замки, города, горы или причудливые мосты, наподобие тех, которые так витиевато описывают итальянцы.

Примерно через сто лет после Ангелуччи и Кирхера, в 1773 году, доминиканский монах по имени Минази опубликовал диссертацию об океанских миражах. Минази родился недалеко от Реджо-ди-Калабрии и трижды видел фата-моргану в Мессинском проливе. На восходе солнца, писал он, когда море спокойно, наблюдатели, встав лицом к морю, так что солнце окажется у них за спиной, могут внезапно увидеть «разнообразные множественные объекты – бесчисленные ряды пилястр, арок, хорошо очерченные замки, колоннады, высокие башни, великолепные дворцы с балконами и окнами».

В этой части описание Минази соответствует описанию Ангелуччи. Но очевидцы XVIII века нередко наполняли увиденный мираж разнообразными событиями и действиями. Помимо крупного рогатого скота и овец, пасущихся на «восхитительных равнинах», Минази видел «пешие и конные армии и множество других странных фигур – все окрашенные в свои естественные цвета и занятые подобающими им делами, – которые быстро проходили одна за другой по поверхности моря». Его современники в Мандурии в восточной части Италии описывали еще один мираж, который иногда можно было увидеть над заливом Таранто. В этой иллюзии также присутствовали анимированные панорамы, светящиеся дворцы, пасущиеся стада и кавалерийские парады, очерченные переливающимся мерцанием. Специалист по миражам Эндрю Т. Янг в беседе со мной подтвердил, что обширные верхние миражи, наподобие тех, которые видел Минази, «часто кажутся неопытному наблюдателю движущимися толпами людей, отрядами солдат или стадами крупного рогатого скота и отарами овец. Эффект движения обеспечивает инверсия волн и турбулентность в нижних слоях миража».

Хотя морские миражи можно увидеть во многих других местах, фата-моргана Мессинского пролива считается классическим примером этого явления, а хрестоматийным изображением океанского миража стал рисунок из трактата Минази.

Явление огромного мегаполиса в небе над Италией видели своими глазами многие, а атмосферные подробности этого явления подверглись самому активному обсуждению. В начале ХХ века физик В. Э. Боккара из Реджо-ди-Калабрии зарисовал три стадии появления знаменитой иллюзии. На первом наброске изображена зловещая полоса белого тумана, которая часто предвещает появление фата-морганы. На следующем рисунке призрачный город поднимается из моря на фоне огромных гор. На третьем изображен трехъярусный городской пейзаж, парящий над водой. Другие исследователи пытались вычислить оптимальные условия для наблюдения знаменитого миража. Большинство сходятся во мнении, что лучшее время для этого – жаркое летнее утро, когда воздух чрезвычайно прозрачен, если не считать тонкой пелены тумана, затеняющей побережье Сицилии. Море при этом должно быть спокойным, возможно, с легким северным бризом.

Миражи в Античности

В Древнем мире не существовало понятия «мираж», но при внимательном изучении древнегреческих и римских текстов мы можем обнаружить в них описания миражей на суше и на море. Например, Квинт Курций Руф, биограф Александра Македонского, около 40 года рассказывал, что обширная равнина в Азии в чрезвычайно жаркий день напоминает далекое море. Вероятно, это был нижний мираж – явление того же характера, что и часто встречающиеся в пустыне призрачные озера, бесконечно отодвигающиеся от наблюдателя, или иллюзорные лужи дождевой воды на раскаленном дорожном асфальте. Возможно, именно такой мираж наблюдал и святой Антоний в Фаюмской пустыне в Египте: он писал, что видел далеко на поверхности пустыни «очень большой серебряный диск», который «внезапно развеялся как дым».

Самое раннее упоминание о «надвигающихся» миражах содержится в трактате Аристотеля «Метеорология» (ок. 350 г. до н. э.), где он утверждает, что «далекий и плотный воздух… действует подобно зеркалу… благодаря чему кажется, будто прибрежные мысы приподнимаются над морем». Примерно в 30 году до н. э. Диодор Сицилийский описал верхние миражи Ливийской пустыни, где в самые тихие, безветренные дни в воздухе появлялись чудесные подвижные силуэты всевозможных животных, некоторые из них чудовищных размеров. По словам Диодора, если кто-то пытался приблизиться к ним, они бесконечно удалялись. Диодор также заметил, что жители Ливии привыкли к таким видениям, а люди, впервые попавшие в пустыню, изумляются им. Примерно в 103 году до н. э., по сообщению Плиния Старшего, высоко в небе столкнулись в битве две «небесные армии». Его описание напоминает движущийся мираж Минази, о котором упоминалось ранее. У историка Иосифа Флавия (78 г. н. э.) мы находим более подробное сообщение о подобном мираже: многие видели своими глазами «колесницы и воинов в доспехах», которые шли в атаку и окружали величественные города в облаках.

Миражи заманивают моряков и вдохновляют поэтов

Особенно причудливые описания миражей встречаются в ирландских источниках, где их называют сказочными островами или замками. Так же как в легенде о фее Моргане, эти иллюзии влекли моряков к гибели. Согласно Гиральду Камбрийскому, автору «Топографии Ирландии» (1187), при появлении миража заколдованного острова в него полагалось бросить горящий уголек: считалось, что огонь рассеивает призраков. Однако многие полагали, что, если на призрачном острове удастся развести огонь, в дальнейшем он может быть заселен смертными.

Чтобы объяснить происхождение этого поверья, Гиральд рассказывает историю о сказочном острове, появившемся однажды тихим утром у западного побережья Ирландии. Сначала наблюдатели подумали, что это кит, но затем, поскольку он долгое время оставался неподвижным, они решили, что это суша. Отважные юноши поплыли к этому месту на лодке, но, когда они приблизились, мнимый остров исчез. На следующий день призрачный остров снова появился, словно насмехаясь над моряками. Они смогли высадиться на острове только после того, как выпустили в него стрелу с раскаленным стальным наконечником.

В истории Ирландии, опубликованной в 1636 году, отмечалось, что моряки, плывущие на запад, часто сталкиваются с заколдованными островами. Эти «временные» острова иногда видели и жители западного побережья Ирландии. В конце XVII века историк Родерик О’Флаэрти писал, что жителям острова Арран в заливе Ферт-оф-Клайд, к северо-востоку от Ирландии, «часто является тот заколдованный остров, называемый О’Бранил, который также видят и в ирландской Бегаре». По словам летописца, он выглядел как «дикий остров, состоящий из огромных скал» и время от времени поднимающийся из моря. Иногда можно было увидеть «большой город вдалеке с множеством домов, замков, башен и печных труб». Внезапно мираж превращался в оживленную вереницу «языков пламени, клубов дыма и людей, бегущих взад и вперед». В других случаях можно было увидеть «множество кораблей с парусами и снастями», плывущих над водой. Некоторые моряки видели оживленные ярмарки, другим являлись огромные мосты, перекинутые над морем через все небо. На одном сказочном острове наблюдателей встречала на редкость обыденная картина – там женщины деловито развешивали белье.

Верхний мираж в виде кораблей, замеченный у берегов Гренландии в 1822 г. Гравюра. World History Archive / Alamy Stock Photo

В мемуарах одного ирландца, написанных в 1748 году, рассказывается о зачарованном острове, который иногда можно было увидеть плывущим за Дорогой гигантов на северном побережье Ирландии. Летом 1812 года на этом месте несколько пораженных туристов наблюдали мираж в виде «замков, руин и высоких шпилей, быстро скользивших над поверхностью моря и в считаные мгновения удлинившихся и достигших значительной высоты».

Около 60 лет спустя, в начале лета 1871 года, в заливе Ферт-оф-Форт (вдоль восточного побережья Шотландии) «едва ли день проходил без нескольких случаев атмосферных явлений яркого и интересного характера». О «необыкновенных оптических иллюзиях» над морем очень подробно сообщалось на страницах серьезного «Ежемесячного метеорологического журнала Саймона». Самое эффектное зрелище ожидало наблюдателей однажды теплым субботним днем.

Сначала примерно в 45° над горизонтом появилось зеркальное отражение замка Балконик на побережье Файфа. Крошечный остров Мэй «внезапно взлетел в форме огромной перпендикулярной стены, очевидно высотой 800 или 900 футов» (243 или 274 километра). Длинный ряд скал к востоку от острова «принял самые разнообразные и фантастические формы». Сначала они выглядели как «прекрасный круг колонн высотой от 20 до 30 футов» (6–9 метров), затем колонны превратились в рощу деревьев, которая быстро разрослась в целую «плантацию». Потом над деревьями и островом выросла огромная арка, затем быстро появилось еще несколько десятков арок. Тем временем перед высокой стеной открылись «неровные разломы и овраги», поднялась и исчезла череда башен, колонн и арок. Пораженные очевидцы наблюдали эту невероятно активную панораму в течение четырех часов. Спектакль закончился, когда остров сжался до тонкой синей линии над горизонтом, и начался проливной дождь.

В 1914 году ежеквартальный журнал Королевского метеорологического общества опубликовал отчет о мираже, появившемся у побережья Корнуолла недалеко от Лендс-Энд в Англии. Вдоль морского горизонта внезапно возникла полоса прибрежных пейзажей с лесами, полями и живыми изгородями. Вскоре очевидец осознал, что эти картины – отражение того места, где находился он сам. Ему удалось разглядеть несколько церковных шпилей, реку и гавань Фалмута. Вскоре он увидел Пенденнис-Хед с его замком и военными постройками. Мираж, просуществовавший несколько минут, был «перевернут, как в зазеркалье, и слегка увеличен».

Французская легенда рассказывает о древнем подводном городе Ис (или Лионесс), который можно увидеть в заливе Дуарнене. У этого миража есть звуковое сопровождение: некоторые путешественники сообщали, что слышали звон церковных колоколов Иса. Может быть, Эдгар По вспоминал о Лионессе, когда писал свое стихотворение о городе среди моря (1845), где в подводной глубине замерли «храмы, и дворцы, и башни… в своей недвижности всегдашней», и «с моря, тускло и мертво, / Вдоль башен бледный свет струится»^[31]. Возможно, поводом для создания некоторых легенд о погруженных в воду призрачных городах послужило явление, которое Минази классифицировал как «морской» мираж (отличая его от «воздушного»). В современной терминологии миражи делятся на нижние и верхние, и за «утонувшие» подводные города отвечают нижние миражи – рефракция, возникающая при снижении температуры воздуха по мере повышения над поверхностью океана.

Мерцающие над морем фантастические пейзажи вдохновляли и других поэтов. В знаменитом стихотворении Вордсворта в небе предстает поразительный город с «алебастровыми куполами и серебряными шпилями» и «сверкающими павильонами». «Башни с зубцами» и «рядами уходящие ввысь террасы» бесконечно повторяются и постоянно преображаются в завесе облаков до тех пор, пока «туманы не развеются» и вся сцена не исчезнет. Выдержанное в духе романтизма описание Вордсворта удивительно похоже на драматическое видение отца Ангелуччи.

Миражи послужили источником многих сверхъестественных образов в поэзии С. Т. Кольриджа. Кольридж увлеченно изучал мемуары первых полярников, нередко сталкивавшихся с миражами. В одном из его стихотворений над морем появляется таинственный остров – его нависающие скалы отражаются в океане, как в зеркале, а в небе над ним проносятся воины, ведущие битву в воздухе. В поэме «Кубла Хан», опубликованной в 1816 году, Кольридж описывает таинственную страну Ксанаду, где высоко в воздух возносится величественный дворец, и тень его купола плывет над волнами:

Сюрреалистические образы изумрудных льдин, одинокие пики айсбергов и ослепительные миражи из дневников полярных исследователей вдохновили Кольриджа на создание живописных небесных видений и даже корабля-призрака, описанного в «Сказании о старом мореходе» (1798).

Иллюзии во льдах

В обширных ледяных морях Арктики и Антарктики миражи встречаются довольно часто. Сухой, свободный от пыли воздух позволяет видеть на километры вдаль, поэтому расстояния здесь очень обманчивы. Из-за сложных атмосферных условий океан иногда кажется вогнутым, загибающимся вверх к горизонту. Возможно, похожий полярный мираж стал причиной гибели «Титаника» в 1912 году. Согласно одному из высказанных предположений, атмосферные условия при прохождении корабля в холодном Лабрадорском течении могли создать мираж ложного горизонта, который и заслонил от команды роковой айсберг.

Повышение температуры воздуха по мере подъема над поверхностью Земли может создать разновидность верхнего миража, при котором массы суши, айсберги или ледяные поля, лежащие за горизонтом, начинают казаться зловеще близкими. Такой же мираж может внезапно «придвинуть» к побережью горный хребет, расположенный далеко в глубине суши, в точности воспроизводя все его детали, иногда в увеличенном виде. Другая разновидность полярного миража под названием «эффект Новой Земли» создает в полярной ночи впечатление огненного восхода солнца, когда на самом деле солнца еще не видно за краем земли. Эти необыкновенные иллюзии озадачивали Виллема Баренца и его спутников, исследовавших Арктику в 1594–1597 годах.

Встречи с «надвигающимися» или «увеличивающимися» миражами зафиксированы в судовых журналах по всему миру. Особенно они распространены в полярных океанах. В 1939 году капитан «Моррисси», следующего из Гренландии в Исландию, увидел всего в 30 милях перед собой хорошо знакомые горы и природные ориентиры Исландии, хотя на самом деле корабль находился от них в 300 милях. В Куксхафене на северном побережье Германии однажды видели, как остров Гельголанд со скалами из красного песчаника, расположенный в 37 милях (59 километров) к северу, висел вверх тормашками над морским горизонтом. По сообщению Королевского метеорологического общества, такие «проекции» способны покрывать расстояние от 600 до 2000 миль (от 965 до 3218 километров).

В 1818 году полярный мираж стал причиной неудачи британского исследователя капитана Джона Росса, искавшего Северо-Западный проход в Тихий океан. Двигаясь на своем флагманском корабле «Изабелла» по проливу Ланкастер, который фактически открывал доступ в Северо-Западный проход, Росс увидел, что конец пролива заблокирован грозной горной цепью (он назвал ее горами Крокера). Обескураженный видом непрерывного массива суши – который на самом деле был реалистичным миражом, – он отказался от дальнейших поисков прохода в Тихий океан.

На Южном полюсе большие разногласия возникли вокруг результатов американской исследовательской экспедиции (1838–1842) под руководством Чарльза Уилкса и плаваний «Эребуса» и «Террора» (1839–1843) под руководством сэра Джеймса Кларка Росса. Обе экспедиции были посвящены исследованию и картографированию Антарктиды. Росс обвинил Уилкса в том, что он поместил тянущиеся вдоль побережья горы на 200 миль (321 километр) вглубь континента, но и сам Росс также допустил аналогичные ошибки. В некоторых местах, где он нанес на карту берег, другие исследователи позднее обнаружили только воду. Оба первопроходца были введены в заблуждение полярными миражами.

В 1845 году во время очередных поисков Северо-Западного прохода недалеко от Северного полюса исчезла экспедиция сэра Джона Франклина – два надежных, проверенных во льдах корабля (это снова были «Эребус» и «Террор») и команда общим числом 133 человека. В последний раз их видели возле Баффинова залива в Арктике. Удивительно, но пропавшие корабли были обнаружены 170 лет спустя, в 2014–2016 годах. Впрочем, после этого вопросов только прибавилось, поскольку «Террор» находился в 60 милях, а «Эребус» – в 90 милях к югу от их последнего зафиксированного местоположения. Возможно, здесь тоже были замешаны миражи?

Вероятно, самым известным географическим заблуждением, возникшим по вине арктического миража, стал случай с Землей Крокера, «открытой» Робертом Э. Пири в 1906 году. Двигаясь к Северному полюсу, Пири увидел огромное пространство, покрытое заснеженными горами, долинами и холмами, находившееся, по его мнению, примерно в 120 милях к западу от того места на северной оконечности острова Аксель-Хейберг, откуда он вел наблюдение. В следующий раз он увидел эту «землю» с мыса Колумбия на острове Элсмир и нанес на карту ее координаты (примерно 83° северной широты и 103° западной долготы). Даже Пири, несмотря на весь свой арктический опыт, оказался не в силах противостоять чарам миража. По его словам, когда он смотрел на прекрасные «покрытые снегом вершины над ледяным горизонтом», его «сердце рвалось к ним, преодолевая разделяющие нас мили льда». Он «с жадностью смотрел на эту землю и в своем воображении мерил шагами ее берега и взбирался на ее вершины, хотя хорошо понимал, что это удовольствие может достаться только другому и в другое время года».

Ошибка Пири была раскрыта только в 1914 году. При финансовой поддержке Американского музея естественной истории группа под руководством Дональда Б. Макмиллана в 1913 году отправилась исследовать Землю Крокера на санях и собачьих упряжках. Макмиллан и Фитцхью Грин выступили с мыса Томаса Хаббарда и двинулись по льду полярных морей. Это было опасное путешествие – исследователям мешала метель, «растягивание и наползание» тонкого синего льда и температура, доходившая до –25 °F (–31 °C). Наконец Макмиллан записал в своем дневнике: «Сегодня утром Грин заглянул в наше иглу и завопил, что впереди показалась Земля Крокера… Мы все выбежали наружу… Так и есть! Она была перед нами, ясно как днем: холмы, долины и ледяная шапка, огромное пространство, простирающееся на 150 градусов от горизонта». Макмиллан был вне себя от радости: «Силы небесные, что за земля!»

Группа продолжала двигаться дальше, ловя сквозь туман и метель дразнящие проблески «горного хребта, сверкающего на солнце». Через семь дней они подсчитали, что прошли по льду полярного моря по меньшей мере 137 миль (220 километров) – намного дальше того места, где должна была находиться Земля Крокера. Макмиллан осмотрел горизонт в бинокль – небеса сияли «глубокой безоблачной синевой, и туман полностью исчез». Никакой земли не было и в помине. Они преследовали надвигающийся гиперборейский мираж.

Полезные иллюзии

Некоторые историки предполагают, что «надвигающиеся» и «увеличенные» миражи помогали древним мореплавателям, таким как викинги, открывать земли, лежащие за истинным горизонтом. Миражи позволяли им видеть то, что находилось за краем земли, и использовать эти видения как промежуточные точки опоры в плавании по неизведанным морям. О подобном использовании эффекта надвигающегося миража говорили по крайней мере два современных полярных исследователя: норвежец Карстен Борхгревинк, чья группа первой высадилась в Антарктиде в 1895–1899 годах, и англичанин Роберт Фалькон Скотт, побывавший в Антарктиде в 1901–1910 годах.

В журнале Marine Observer за 1938 год сообщалось, что команда корабля «Хаураки» во время обычного рейса из Сувы в Папеэте в южной части Тихого океана наблюдала остров Таити на расстоянии примерно 35 миль (56 километров), хотя на самом деле в тот момент он находился в 250 милях (402 километра) от корабля. Возможно, подобные надвигающиеся миражи островов помогали бесстрашным полинезийцам на каноэ исследовать Южные моря.

Как мы видели, морские миражи породили во всем мире бесчисленные легенды о затерянных островах, воздушных замках, королевствах на дне моря и летающих кораблях-призраках. Многие из этих видений, очевидно, связаны с признанными наукой миражными явлениями: сказочные острова или небесные замки, которые появляются и исчезают, дразня тоскующих по дому моряков, и плывущие по небу призрачные корабли относятся к категории надвигающихся верхних миражей, а подводные морские царства – к нижним миражам. Некоторые ученые предполагают, что понимание природы океанских миражей может оказаться полезным при изучении атмосферы других планет, где также могут встречаться оптические иллюзии. Например, в атмосферных условиях Венеры горизонт может казаться изогнутым вверх, словно край чаши, и создавать надвигающийся мираж наподобие тех, которые возникают в полярных океанах Земли.

Однако психологическая реакция астронавтов на миражи других миров не менее важна, чем научное понимание этих явлений. Независимо от того, насколько хорошо мы понимаем атмосферную физику миража, предсказать, какой отклик видение способно вызвать в воображении наблюдателя, намного сложнее. Будущим межпланетным исследователям не стоит забывать, что воздушные замки феи Морганы увлекали мореплавателей в гибельные поиски страны грез и доставляли множество досадных неприятностей картографам.

Морские миражи очаровывали путешественников, вдохновляли поэтов и сочинителей легенд и пробуждали любопытство ученых. Журнал Американского оптического общества называет ученых, изучающих метеорологические иллюзии, истинными натурфилософами, подпавшими под власть неодолимых чар миража, – но стоит признать, это явление способно заворожить любого человека, разглядывающего жарким летним утром неподвижное море.

33. Ветры в античной истории и мифологии

Ветры играли важную роль в истории и мифах, а с греческими богами ветра связано множество ярких сюжетов.

В I веке до н. э. македонский астроном Андроник Киррский построил в Афинах «метеостанцию» – восьмиугольную Башню ветров с хронометром, солнечными часами и флюгером. Известная достопримечательность, эта башня и сейчас стоит рядом с римской агорой в районе Плака, в самом начале Одос Айолоу – улицы, названной в честь легендарного античного повелителя ветров, Эола. Каждый из восьми фасадов башни украшен барельефом с изображением ветра соответствующего направления.

Во времена Андроника на крыше башни вращалась огромная бронзовая фигура Тритона, который указывал, какой из изображенных ниже на фризе ветров господствует в данный момент. Принявшие человеческий облик ветры на барельефах двигаются против часовой стрелки, как это обычно бывает в Эгейском море во время сильных штормов. Об одном из таких циклонов (само слово происходит от древнегреческого «кольцо змеи») рассказывается в «Одиссее» Гомера. Покинув остров нимфы Калипсо, Одиссей попал в шторм: «Столкнулись Южный ветер и Восточный ветер, а безжалостный Северный ветер вместе с Западным ветром подняли на море огромные волны. Порывы бури налетали со всех сторон. Они сломали мачту и закружили наш маленький плот!» Ветры долго играли с суденышком Одиссея, пока наконец не увели его далеко от выбранного курса, навстречу очередному приключению.

Греки наделяли ветры с четырех сторон света яркими характерами.

Преобладающий в Средиземноморье северный ветер, Борей, изображали как буйного забияку и разбойника. Древние греки любили говорить, что самые быстрые скакуны рождаются от союза Борея и быстроногих фракийских кобылиц. Борей на Башне ветров облачен в теплый плащ и ботинки с высокой шнуровкой. Он трубит в раковину, напоминая о том, как воет северный ветер, приносящий зимний холод и снег. В одной из басен Эзопа (VI в. до н. э.) Борей вызывает Солнце помериться с ним силой. Солнце соглашается и предлагает задание с подвохом: выяснить, кто из них сможет заставить путешественника расстаться с плащом. Естественно, промозглый северный ветер проигрывает.

Башня ветров, Древние Афины. Гравюра, 1880 г.

Old Books Images / Alamy Stock Photo

Древние афиняне ценили северный ветер, поскольку он имел большое значение для морской торговли. В мифологии Борей был прочно связан с Афинами с тех самых пор, как похитил Орифию, дочь первого правителя города. Покинув свою пещеру на севере Греции и пролетая над Аттикой, Борей заметил царевну, собиравшую цветы на склоне холма. Северный ветер был сражен ее красотой. Но не в его привычках было томиться с робкими вздохами. Верный своей природе, он налетел и просто унес девушку с собой. На древнегреческих вазах, посвященных этому сюжету, Борей изображен как довольно неотесанный персонаж с непослушными, растрепанными волосами и всклокоченной бородой. У Борея и Орифии родились два сына, Калаид и Зет, которые отправились вместе с Ясоном и аргонавтами в эпический поход за золотым руном.

Кроме того, у афинян была еще одна особая причина благодарить Борея. В 480 году до н. э. северный ветер помог им ослабить персидский флот после битвы при Артемисии у северо-западного побережья Эвбеи. Перед битвой оракул объявил, что, если будут вознесены молитвы и принесены жертвы, северный ветер окажет грекам добрую услугу. Морское сражение завершилось вничью, но после него поднялся обычный для конца лета шторм. Греческие корабли благополучно укрылись в гаванях, а персы потеряли не менее 400 судов. Буря бушевала четыре дня, пока персидские маги наконец не произнесли заклинания, убаюкавшие ветер. Греки Эвбеи называли этот своевременно явившийся северо-восточный ветер Геллеспонтием. Благодарные афиняне выразили признательность Борею, воздвигнув ему жертвенники. Одна афинская колония даже проголосовала за то, чтобы сделать северный ветер своим гражданином, и выделила ему землю и дом. Собиратель современного греческого фольклора обнаружил, что в некоторых областях Греции в начале ХХ века люди по-прежнему обращались к северному ветру: «О господин Борей». Сегодня северный ветер носит имя трамонтана, и афиняне ценят его за то, что он приносит облегчение в палящую летнюю жару.

Рядом с Бореем на Башне ветров изображен суровый, холодный и влажный северо-восточный ветер, переворачивающий над землей щит, полный градин (или, как полагают некоторые, спелых осенних оливок). Зимой бурный северо-восточный ветер, в древности носивший имя Эвроклидон, а в наши дни известный как григель – «греческий ветер», может сделать плавание в Эгейском море весьма небезопасным. Он преследовал Одиссея, унося его все дальше от дома, он стал причиной кораблекрушения Геракла на острове Кос, и из-за него судно, на котором плыл святой Павел, разбилось у берегов Мальты в конце сентября 59 года. Павел плыл из Малой Азии в Рим на корабле, перевозившем арестантов. Северно-восточный ветер настиг их, когда капитан корабля обходил южное побережье Крита в поисках безопасной зимней гавани. В течение двух ужасных недель корабль носило по морю, и люди не видели ни звезд, ни солнца. Это суровое испытание Павел описал в книге Деяний, которую иногда называют «библейской мини-Одиссеей».

Еще один местный северо-восточный ветер, в Италии носящий имя бора, свистит над склонами Альп и яростными порывами проносится вдоль побережья Адриатического моря зимой, поднимая крутые волны и заставляя корабли искать убежища на юге. По словам рыбаков, пронзительное завывание этого бича Адриатики похоже на отчаянные вопли, от которых леденеет сердце мореплавателя.

В Афины северо-восточные ветры приносят прохладную и ясную погоду. В такие дни загрязнение воздуха снижается и устанавливается хорошая видимость. Мы заметили, что при северо-восточном ветре с Акрополя можно даже разглядеть гавань Пирея и корабли в заливе Сароникос. Поэт Чарльз Кингсли, ярый противник романтизма, в 1873 году с одобрением отзывался о бодрящем григеле: «Добро пожаловать, ветер с северо-востока! Стыдно видеть, как поют оды каждому дуновению зефира – и ни одного стиха не посвятят тебе!»

Следующим на Башне ветров изображен восточный ветер Афелиот, приносящий спелые фрукты и ласковые дожди. Сегодня восточный ветер называют левантом, летом он обычно горячий, а зимой холодный. За ним следует знойный юго-восточный Эвр (современный сирокко), на барельефе угрожающий бурей. Южный ветер, Нот, опрокидывает над землей урну с водой – в древности этот ветер ассоциировался с проливными дождями и штормами. Римский поэт Овидий так описывал Нота:

Юго-западный ветер кладет руку на кормовое украшение корабля, обещая скорое плавание. Однако не во всех древних культурах юго-западный ветер считали благоприятным. Жители Древней Месопотамии трепетали перед повелителем демонов ветра Пазузу. Оседлавший юго-западный ветер Пазузу опустошал землю, насылая голод, засуху и нашествия саранчи.

На западной стороне Башни ветров изображен Зефир с весенними цветами. Байрон и бесчисленное множество других поэтов-романтиков бесконечно воспевали Зефир, восхищаясь тем, как он скользит над тихой водой, «едва целуя» ее поверхность, ласкает лепестки цветов и нежно перебирает девичьи локоны. Греческие мифы связывают Зефира с Флорой, богиней цветов и весны, и с Иридой, богиней радуги. Со времен Гомера первые весенние дуновения Зефира возвещают о начале благоприятного сезона для мореплавания в Эгейском море. Как писал Гомер:

Рассказывали, что когда-то западный ветер был таким же несдержанным, как и его брат Борей. Но он смягчился после того, как полюбил прекрасную нимфу, превратившуюся в «ветреницу» – анемону – полевой цветок, украшающий холмы и поля Греции, и кивающий под легким ветерком, который теперь тоже называют словом «зефир».

Северо-западный ветер на башне Андроника – Скирон – несет бронзовую жаровню с углями как символ своей способности летом осушать реки. Приходящие с северо-запада сезонные ветры-этесии могут быть как желанными, так и нежеланными гостями. Эти периодически поднимающиеся прохладные ветры, сегодня известные под именем мельтеми, обычно начинают дуть летом после полудня, когда воздух устремляется с Балкан в сторону пустыни Сахара. Даже при ясном небе этесий может поднять в Эгейском море заметное волнение. Страбон в I веке описывал Скирона как «жестокий, порывистый ветер», который «переворачивает камни, сбрасывает людей с колесниц и вырывает у них из рук оружие». Вероятно, Страбон имел в виду ту ночь в 371 году до н. э., когда спартанцы отступали после битвы при Левктрах. Они торопливо спускались друг за другом в тяжелом боевом снаряжении вниз по склону горы Киферон над восточной оконечностью Коринфского залива, как вдруг на них налетел ветер такой силы, что многие не смогли удержать в руках щиты. Как-то раз летом мы с Джошем двигались по тому же маршруту, когда вдруг поднялся ветер мельтеми. Удержаться на узкой тропе, цепляющейся за склон горы над морем, в таких условиях было крайне непросто. Внезапные порывы северо-западного ветра во второй половине дня остаются по-прежнему частым явлением в этом регионе. Жители острова Спеце называют сезонные ветры «переворачивающими столы». Мы с Джошем видели, как сильные порывы ветра опрокидывают деревянные столы и стулья в кафе на берегу моря.

Вскоре после того, как Борей поучаствовал в битве при Артемисии, своевременно поднявшийся ветер этесий помог афинянам в морском сражении при Саламине в сентябре 480 года до н. э. Чтобы вызвать персидский флот на бой, афинский полководец Фемистокл дождался полудня. Когда строй из 1400 кораблей Ксеркса пришел в беспорядок в узком проливе, Фемистокл дал сигнал своим 310 военным кораблям двигаться вперед со всей возможной скоростью, и как раз в этот момент с холмов Аттики налетел северо-западный ветер. Фемистокл знал, что в конце лета и осенью этот мощный порывистый ветер обычно поднимается сразу после полудня. Персы оказались совершенно не готовы к одновременной атаке идущих на таран греческих триер и мощному натиску ветра в ограниченном водном пространстве. В хаосе ломающихся весел и разлетающихся в щепки бортов персы потерпели сокрушительное поражение.

Несвоевременные встречные ветры донимали Одиссея в течение всех десяти лет, пока он пытался вернуться из Трои домой, на Итаку, – несмотря на то, что он целый месяц жил почетным гостем на острове повелителя ветров Эола. Легенда гласит, что глубоко в пещерах под своим дворцом на плавучем острове Эолия царь Эол держал в заточении все ветры мира. Тем гостям бесплодного острова, которые нравились царю, он дарил большие мешки из бычьих шкур, наполненные могущественными ветрами. Но эти мешки лучше было не развязывать. Именно такой надутый кожаный мех царь Эол подарил Одиссею. В мешке сидели взаперти все ветры, кроме теплого Зефира, который должен был доставить мореплавателя домой. Десять дней спустя, когда на горизонте показался родной остров, спутники Одиссея развязали таинственный мешок, надеясь найти в нем сокровища. Ласковый попутный ветер немедленно сменился ужасным штормом, который снова отбросил корабль далеко от Итаки.

Через 2000 лет после гомеровской Одиссеи французский сатирик Франсуа Рабле перенес волшебный мешок Эола на придуманный им Ветреный остров. Жители этого острова питались только ветром: богачи, имевшие в своем распоряжении большие ветряные мельницы, на едались досыта, а беднякам приходилось довольствоваться слабыми колебаниями воздуха, созданными с помощью бумажных вееров. Естественно, островитяне страдали разнообразными заболеваниями, связанными с метеоризмом. Но к счастью, они могли излечиться от самых серьезных недугов, вдохнув немного изначального ветра из мешка Эола, который их король оберегал, как Святой Грааль. Во время застолий богатые хвастуны часами спорили о качествах разных ветров, словно знатоки, обсуждающие сорта вин. Возможно, в своих беседах они также вспоминали о нравах и повадках знаменитых ветров древности, о старинных культах, связанных с ветром, и о тех античных храбрецах, которые отправлялись по-настоящему сражаться с ветром.

В «Истории» Геродота есть рассказ о том, как персидскую армию поглотила песчаная буря, которую поднял «ядовитый ветер» самум. В 1917 году Т. Э. Лоуренс ярко описал аналогичный случай в Аравии, когда свирепый ветер хабуб срывал с его людей плащи и поднимал над землей верблюдов. Такие пыльные бури в пустыне вызваны сильными нисходящими порывами ветра, поднимающими высокую и широкую стену песка, способную перемещаться со скоростью от 30 до 95 км/ч. Геродот также сообщает, что североафриканское племя псиллов однажды объявило вой ну южному ветру, погубившему их урожай и осушившему все источники воды. Воины псиллов выстроились в боевой порядок, ударяя в барабаны и цимбалы, чтобы дать отпор горячему смерчу, но вся их армия исчезла в облаке красной пыли.

В древности короли, моряки и земледельцы мечтали управлять ветром. Царь Агамемнон, отправляясь на легендарную Троянскую войну, принес в жертву свою дочь Ифигению, чтобы обеспечить своим кораблям попутный ветер. Римский естествоиспытатель Плиний Старший предлагал куда менее радикальный способ защитить от ветра урожай и рекомендовал просто закопать в центре поля жабу, посаженную в новый глиняный горшок. Греческий писатель и путешественник Павсаний во II веке сообщал, что недалеко от Эпидавра видел двух крестьян, которые обегали по кругу свои виноградники, держа каждый половину белого петуха. Люди надеялись, что это помешает северному ветру иссушить молодые побеги виноградной лозы. Павсаний также пишет, что на продуваемом всеми ветрами холме недалеко от Коринфа священники приносили ветрам жертвы на алтаре. Они совершали тайные подношения в четырех ямах в земле, произнося при этом те же заклинания, которыми волшебница Медея связывала ветры в эпосе о Ясоне и аргонавтах. Еще один миф рассказывает, как греческий герой Аристей принес жертву на острове Кеа, чтобы вызвать ветры-этесии, которые позволили бы ему отплыть на юг. Другой герой, Менелай, оскорбил египтян, принеся в жертву двух детей, чтобы умилостивить встречный северный ветер.

Возвращаясь от мифологии к истории, в правление Константина Великого (272–337) одного человека на самом деле казнили за то, что он заколдовал южный ветер. Это произошло в те дни, когда безветренная погода задержала корабли, которые должны были доставить из Египта зерно, крайне необходимое, чтобы накормить жителей Константинополя. Голодные византийские массы собрались в театре, постепенно все больше ожесточаясь. Некоторые аристократы из зависти к придворному философу Сопатру обвинили его в том, что это он сковал южный ветер своим колдовством. Константин неохотно приказал казнить Сопатра, и корабли вскоре прибыли в город.

В Средние века во время Крестовых походов святой Николай чудесным образом успокоил бурю, которая угрожала кораблю с паломниками в Эгейском море. Примерно в то время, когда Андроник построил Башню ветров, в Афинах и Коринфе существовали официальные гильдии заклинателей ветра – эти специалисты успокаивали ветры магическими заговорами и кровавыми жертвоприношениями.

Современные путешественники в Эгейском море, пожалуй, тоже не отказались бы воспользоваться услугами гильдии заклинателей ветра, особенно когда мельтеми или Эвроклидон заставляют отменять рейсы парома и превращают путешествие по острову в настоящее испытание. Разнообразие рельефа и изрезанная береговая линия обеспечивают Греции крайне интересную картину ветровых режимов. Осенние ветры спускаются со склонов гор и ближе к земле становятся все горячее и суше. Летними вечерами нагретый воздух поднимается над обожженной солнцем землей, и на его место приходит прохладный бриз с моря. После захода солнца и до полуночи с берега к морю дует апогеос. Первый свежий ветерок на рассвете, как и в древности, называют аура. Сильный северный этесий, или мельтеми, который помог грекам в битве с персами при Саламине, дует с июня по октябрь, и особенно часто в июле и августе. В мае этесии слабые, но устойчивые – древние греки называли этих предвестников лета продроми^[35].

И древние, и современные наблюдатели сходятся во мнении, что юго-восточный ветер из Сахары – горячее сухое дыхание дракона под названием сирокко – обладает неблагоприятным, изнуряющим действием. Древние греки утверждали, что от его дуновения рвутся струны музыкальных инструментов, а люди становятся сварливыми, и у них начинают скрипеть суставы. В отличие от бодрящего северного ветра южный ветер нагоняет тоску и раздражительность. Путешественники, посещавшие в XVIII веке Ионические острова, отмечали, что южный ветер «как будто гасит всякий душевный порыв». Современные исследования показывают, что этот горячий, сухой, настойчивый ветер действительно может вызывать у некоторых людей тревогу и меланхолию. Он лишает сил и истощает терпение, вызывает помехи в коммуникациях и разногласия в отношениях, а также увеличивает количество дорожных аварий. В Эгейском море преобладают северные ветры, южный ветер в этом регионе – редкое весеннее явление. Пожалуй, здесь будет уместно вспомнить старую пословицу: «Ветер в лицо делает мудрецом».

Легенда гласит, что царь Давид по ночам вешал над своей кроватью арфу, чтобы слушать успокаивающие мелодии ветра. В III веке до н. э. греческий инженер изобрел большой музыкальный орган, воздух в который нагнетали четыре паруса. Много веков спустя была изобретена эолова арфа, играющая неземные мелодии, когда по ее струнам скользит ветер. Невидимый ветер всегда вызывал у поэтов лирический отклик: Гомер посылал поющий зефир над винно-темным морем, Шекспир вспоминал трубный глас Борея, лорд Байрон слышал шепот западного ветра, Лонгфелло обнаружил в звуке ветра «небесную гармонию», Китс улавливал в нем «дивный вздох, томленьем сладким напоенный». Аристотель давным-давно обратил внимание на весенние «птичьи ветры», совпадающие с возвращением мигрирующих стай, а современный поэт Джон Мэйсфилд растроганно писал: «Этот теплый ветер, западный ветер, наполненный криками птиц. Всякий раз, ощутив его, я не могу удержаться от слез». Снедаемый тоской по дому Одиссей наверняка согласился бы с ним.

34. Смерть от бронзового фрисби

В одном древнегреческом мифе смертоносный порыв ветра стал причиной гибели прекрасного юноши Гиацинта. Западный ветер Зефир обычно изображали в виде нежного весеннего дуновения, играющего с лепестками своей избранницы, цветочной нимфы Анемоны. Но одновременно с этим западный ветер обвиняли в смерти прекрасного молодого спартанца Гиацинта, возлюбленного Аполлона.

Аполлон любил катать Гиацинта на своей колеснице, запряженной лебедями. Бог научил юношу стрелять из лука, и они часто тренировались вместе. Западный ветер Зефир тоже увлекся юношей и соперничал с Аполлоном, пытаясь завоевать его любовь, но Гиацинт предпочел лучезарного бога музыки.

Однажды весенним днем Гиацинт и Аполлон по очереди бросали диск. Зефир увидел двух играющих друзей, и его охватила ревность. Он импульсивно послал сильный, внезапный порыв ветра как раз в тот момент, когда Аполлон бросил диск. Ветер подхватил диск и заставил его вернуться к Гиацинту. Край металлического диска ударил молодого человека в лоб, мгновенно убив его.

Насколько сильным был этот смертоносный порыв? Согласно современной шкале Бофорта, разработанной в 1805 году, ветру, в зависимости от его силы, присваивают условные значения от 0 до 12 баллов. При 0 баллов дым поднимается вертикально вверх, а подброшенный лоскут тонкой ткани тихо парит в спокойном воздухе. Эти погодные условия превосходно описал философ Аристотель, который однажды великолепным летним утром в IV веке до н. э. наблюдал, как крошечные паучки кружат над лугом на невесомой паутинке.

4-балльный «умеренный» ветер ерошит волосы, развевает юбки и сдувает комаров, избавляя людей от их укусов.

При ветре силой 6–7 баллов (40–60 км/ч) вам становится трудно идти. Зонты выворачиваются наизнанку, деревья раскачиваются. Пчелы, бабочки и большинство птиц ищут укрытие.

9-балльный ветер – «сильный шторм» – прибивает к земле стрекоз, сбивает с ног маленьких детей, срывает с крыш черепицу и опрокидывает стоящие на улице столы. Из всех птиц в воздухе остаются только стрижи.

10-балльный ветер сбивает с ног взрослых мужчин и женщин и с корнем вырывает деревья. Когда ветер достигает 12 баллов, то есть его скорость превышает 112 км/ч, объявляют ураганное предупреждение.

Античный бронзовый диск весил чуть больше 2 килограммов, современный спортивный диск весит немного меньше. Сила броска и угол полета диска Аполлона неизвестны, но современные олимпийские метатели диска стремятся придать снаряду скорость около 88 км/ч. Вероятно, мы можем достаточно уверенно утверждать, что смертоносный порыв Зефира имел силу 9 или 10 баллов, и его скорость при этом составляла 75–100 км/ч.

Увидев, что произошло, Аполлон пришел в ужас и попытался оживить своего друга с помощью амброзии, пищи бессмертных богов, – но тщетно. Тогда бог создал в память о юноше цветок. Там, где пролилась его кровь, вырос прекрасный темно-фиолетовый цветок (вероятно, дельфиниум, а не гиацинт), и охваченный скорбью Аполлон начертил на его лепестках горестное восклицание: «Ай!»

Еще в бронзовом веке в Амикле, к юго-западу от Спарты, возник культ Гиацинта – согласно легенде, именно там был похоронен на холме незадачливый юноша. Ежегодно в начале лета спартанцы устраивали праздник Гиацинтии – в первый день празднеств они вспоминали случившуюся трагедию и предавались трауру, затем следовал второй день с пением, танцами и состязаниями бегунов, а третий день был посвящен таинственным обрядам.

Примечательно, что это была не единственная упомянутая в греческих мифах смерть от броска диска. Другая история начинается с того, что царь Аргоса Акрисий запер в бронзовой башне свою дочь Данаю. Он намеревался оставить ее бездетной, поскольку Дельфийский оракул предсказал, что рожденный ею сын убьет Акрисия. Но Данаю оплодотворил Зевс, проникший к ней в виде золотого дождя, и она родила Персея. Акрисий полагал, что надежно позаботился о своей безопасности, когда бросил Данаю и ее новорожденного сына в море, но они выжили. Повзрослев, герой Персей убил Медузу. С помощью ее ужасной головы он спас от морского чудовища царевну Андромеду. Однажды Персей отправился в Лариссу, чтобы участвовать в погребальных играх. По случайности на играх присутствовал и его дед, царь Акрисий. Брошенный Персеем диск ударил Акрисия по голове, и он умер – так исполнилось прорицание оракула. О роли ветра здесь не упоминается. В отличие от убийства Гиацинта это несчастье было случайностью. Но вместе эти два мифических инцидента позволяют предположить, что в древности метание в воздух тяжелого бронзового диска, вероятно, считалось довольно опасным (порой даже смертельно опасным) видом спорта. Подобные несчастные случаи происходят и сегодня, хотя и крайне редко. Например, в период с 1992 по 2012 год Национальный центр исследования критических спортивных травм Университета Северной Каролины сообщил о четырех смертельных случаях при метании дисков, молотов и ядер на школьных соревнованиях по легкой атлетике.

35. Мог ли Аристотель угадать по лицу ваш характер?

В свое время античные философы вполне серьезно относились к «науке» физиогномике – определению характера и темперамента человека по его лицу. Даже великий естествоиспытатель Аристотель в IV веке до н. э. полагал, что черты лица указывают на определенный склад личности.

В малоизвестных отрывках из «Истории животных» Аристотель использовал принципы физиогномики для подробного анализа человеческих лиц, основанного на его собственных наблюдениях. Он начинал со лба: обладателей высокого лба Аристотель считал вялыми, а обладателей широкого лба – легковозбудимыми. Люди с маленьким лбом, по его мнению, отличались непостоянством, а выпуклый лоб выдавал вспыльчивость. Прямые брови служили признаком мягкого нрава, а брови, разлетающиеся к вискам, свидетельствовали о насмешливом и уклончивом характере. Брови, изогнутые к переносице, говорили о грубом характере. Часто моргающий человек отличался нерешительностью и нестойкостью, но тот, кто мог подолгу смотреть не мигая, наверняка был наглецом. Особенно красноречивой деталью внешности Аристотель считал уши: большие, оттопыренные уши были признаком того, что человек много болтает.

Первым профессиональным физиогномистом был Зопир из Афин. Цицерон в трактате «О судьбе» упоминает, что Зопир сделал выводы о характере Сократа по его лицу, не будучи знаком с философом. Его толкование оказалось столь далеко от истины, что друзья Сократа в Академии Платона, услышав его, разразились хохотом. По мнению Зопира, физиономия Сократа якобы свидетельствовала о его недалекости, тупоумии и сладострастии. Но Сократ пришел Зопиру на помощь, заявив, что он прав. Сократ объяснил, что от природы действительно был медлителен, глуп и слишком увлекался женщинами – но с помощью разума и воли преодолел эти недостатки характера.

Сократ.

Рисунок Адриенны Мэйор

Древняя идея о том, что черты лица человека раскрывают его склад личности, перекликается с появившейся в XIX веке псевдонаукой френологией, предлагавшей определять характер по выпуклостям на черепе, и утверждавшей, что по физическим аномалиям можно идентифицировать «прирожденных преступников». Эту теорию выдвинул итальянский криминалист Чезаре Ломброзо (1835–1909). Не так давно профессор-бихевиорист Александр Тодоров изучил новейшие научные данные, связанные с тем, как люди составляют первое впечатление о человеке на основе его внешности (Face Value, 2017). Каждому человеку свойственно делать поспешные суждения о надежности, компетентности, дружелюбии, честности и прочих качествах других людей, основываясь на том, как они выглядят. Но похоже, в действительности эти выводы раскрывают лишь наши предубеждения и стереотипы.

36. Первые противники вакцинации

Блестящая идея Эдварда Дженнера, предложившего вводить людям материал коровьей оспы (легкого заболевания, которым страдали доярки), чтобы защитить их от натуральной черной оспы, показалась многим шокирующей и вызвала бурные протесты. Действительно, мысль о том, чтобы добровольно принять небольшую дозу токсичного или заразного вещества с целью защититься от направленной атаки того же токсина или болезни, может показаться нелогичной. Но именно так наша иммунная система учится распознавать опасность и защищаться.

В I веке до н. э. царь Митридат VI Понтийский, первый токсиколог-экспериментатор, предположил, что еже дневное употребление незначительного количества смеси токсинов может выработать у человека иммунитет к ядам, и решил проверить свою догадку на практике. Его изощренное универсальное противоядие, в определенном смысле предвосхитившее концепцию профилактической прививки, позволило ему дожить в крепком здравии до 70 лет – в то время, когда отравления неугодных были обычным явлением, а средняя продолжительность жизни составляла около 45 лет. Первоначальный рецепт противоядия, состоявшего из 50 с лишним ингредиентов, был утерян, но некое вещество, очевидно обладающее похожими свойствами, продавалось под названием «митридатий» во времена Римской империи и в Средние века вплоть до раннего Нового времени. Эликсир пользовался огромным спросом, и ему одинаково доверяли члены королевских семей и простые люди.

В 1706 году африканский раб Онисим попал в семью пуританского проповедника Коттона Мэзера^[36] в колонии Массачусетского залива. Примерно в 1716 году Онисим объяснил Мэзеру, какой метод используют у него на родине, чтобы выработать иммунитет к оспе. Он показал шрам в том месте, где ему в царапину втерли оспенный материал. Несколько других жителей Бостона также слышали об этой операции от собственных африканских слуг. Заинтригованный, Мэзер провел небольшое исследование и узнал, что подобные методы иммунизации против оспы использовались в Древнем Китае, Индии и Османской империи.

Процедура под названием вариоляция была крайне неприятной и потенциально опасной. Взятый у больного оспой гной втирали в порез или вводили с помощью иглы под кожу человека в надежде, что болезнь окажется не смертельной и обеспечит ему иммунитет.

Когда Мэзер и еще один бостонский врач использовали этот метод во время опустошительной эпидемии оспы в Бостоне в 1721 году, он оказался статистически эффективным. Но многие бостонцы не желали соглашаться на ужасную процедуру, изобретенную «невежественными» африканскими рабами. Местная газета высмеивала Мэзера, а кто-то даже бросил ему в окно горящий факел.

Джордж Вашингтон, который пережил оспу на Барбадосе в 1751 году, когда ему было 19 лет, хорошо понимал потенциальную опасность этой инфекции и пользу прививки. В 1755 году, став командующим революционной армией, он осознал, что британские солдаты обладают коллективным иммунитетом против вируса оспы, эндемичного для Европы. Но коренных американцев, колонистов и новобранцев Вашингтона смертельная болезнь косила без разбора. Вашингтон слышал о грубом и рискованном методе под названием вариоляция, который практиковали рабы из Африки и которому научили Коттона Мэзера. Но насколько безопасным был этот метод и мог ли он дать ожидаемый результат? Вашингтон колебался. Он издал приказ, потом отменил его. В конце концов Вашингтон преодолел сомнения и решил защитить свои войска, приказав массово сделать прививки всем своим людям.

Через некоторое время в Англии Эдвард Дженнер обратил внимание на то, что губительное действие натуральной оспы почему-то не распространяется на доярок. «Отец иммунологии» предположил, что их каким-то образом защищает коровья оспа – похожая, но менее опасная болезнь, которой люди заражались от коров. В 1796 году он успешно проверил свою гипотезу, и вскоре после этого началась вакцинация.

Но в Англии вокруг прививки коровьей оспой возникло множество опасений и бурных споров. Противники вакцинации рассказывали о методе Дженнера пугающие истории.

Самое сенсационное утверждение гласило, будто попадание зараженного материала крупного рогатого скота в организм человека приведет к развитию у людей коровьих черт. Об ужасных последствиях предупреждало множество жутких карикатур. В 1802 году Общество против вакцинации опубликовало карикатуру Джеймса Гилрея под названием «Чудесные эффекты новой прививки». Гротескная сцена изображает вакцинированных мужчин и женщин в лондонской больнице Сент-Панкрас. На лбу у них прорезываются рога, а изо рта, глаз, ушей, носов, рук и ягодиц вылезают миниатюрные быки, коровы и телята. На заднем плане висит картина со сценой поклонения израильтян Золотому тельцу.

Доктор Бенджамин Мозли из Королевского колледжа врачей выступил со зловещими предупреждениями, утверждая, что в вакцине коровьей оспы содержатся венерические заболевания крупного рогатого скота. «Может ли кто-нибудь сказать, каковы будут последствия введения Lues Bovilla [бычьего сифилиса], животного гумора, в человеческий организм?» Направленный против вакцинации трактат Мозли (1800) также отсылал читателей к мрачным эпизодам древнегреческой мифологии, в частности к мифам о Пасифае и Минотавре. Царица Крита Пасифая воспылала противоестественной страстью к быку и, удовлетворив свою похоть, родила чудовищного младенца с головой быка и человеческим телом – Минотавра.

«Кто знает, – продолжал Мозли, – какие странные мутации может претерпеть человеческая природа, позаимствовав материал у крупного рогатого скота?» Далее Мозли предполагал, что вакцинированная женщина рискует стать «современной Пасифаей, готовой соперничать с баснями прошлого». Он рисовал шокирующие картины того, как вакцинированные британские женщины бродят по коровьим пастбищам в надежде совокупиться с быками. Другой врач, доктор Томас Роули, пошел дальше и заявил, что у одной вакцинированной женщины якобы родился «мальчик с бычьей мордой». Еще одна антипрививочная карикатура демонстрирует альтернативный сценарий: акушерка держит на руках новорожденного теленка с головой человеческого младенца.

«Последствия вакцинации». Акушерка держит полумладенца-полутеленка, рожденного женщиной, получившей прививку коровьей оспы.

Robert John Thornton, Vaccinae Vindicia (London: Symonds, 1806)

Но в конце концов здравый смысл возобладал, и к 1840-м годам обстоятельное, основанное на тысячелетних экспериментах и тщательном наблюдении понимание вопроса привело к широкому распространению практики иммунизации от губительных инфекций с помощью небольшой дозы болезнетворного материала. Нередко говорят, что озарение Дженнера спасло больше людей, чем любое другое медицинское открытие в истории человечества.

37. Ядовитый мед

Глоток ядовитого нектара мог убить лошадь, лишить сознания солдата и, может быть, вдохновлял Дельфийского оракула.

В 401 году до н. э. полководец Ксенофонт вел 10 000 греческих наемников домой после славной битвы с великой армией царя Персии. По пути к Черному морю через Малую Азию греки вступали в стычки с местным населением и занимались грабежами, и там с ними произошло одно загадочное событие. Разбив лагерь на территории Колхиды и отправившись на поиски провизии, солдаты заметили необычайное множество роящихся пчел. Солдаты ограбили ульи и наелись меда, после чего, как писал Ксенофонт в «Анабасисе», внезапно стали «подобны опьяневшим безумцам» и начали тысячами падать на землю.

По словам Ксенофонта, его солдаты лежали, распростершись на земле, словно жертвы ужасного побоища. Как будто скованные заклинанием, воины не могли даже шевельнуться, и «пребывали в великом унынии», пока через несколько дней не начали приходить в себя. Все еще чувствуя слабость, они продолжили двигаться на запад, к дружественной территории. Ксенофонт и его солдаты не знали, что виновником их состояния был обладающий природной токсичностью мед, произведенный пчелами из нектара цветков рододендрона. Жители Причерноморья хорошо знали о свойствах прекрасного и губительного рододендрона, но чужаки, пришедшие на их землю, набросились на соблазнительные соты, не ожидая никакого подвоха.

Земли к югу и востоку от Черного моря в древности славились ядовитыми растениями и минералами. Это было царство легендарной колхидской чародейки Медеи и царя Митридата VI Понтийского, прославленных знатоков ядов и противоядий. Кроме того, это было прибежище Диониса, бога безумия, и его менад, считавших мед священным напитком. Почти через четыреста лет после Ксенофонта на южных берегах Черного моря римский полководец Помпей воевал с царем Митридатом (Третья Митридатова война, 73–63 гг. до н. э.). Географ Страбон пишет, что союзники Митридата, гептакометы, разложили вдоль дороги, по которой двигался Помпей, ядовитые соты. Римлянам повезло меньше, чем людям Ксенофонта: три когорты, отведавшие восхитительной отравы, погибли. В 946 году примерно в тех же местах на похожую уловку попались древляне, враги киевской княгини Ольги, приняв от ее посланцев несколько бочек забродившего меда. После этого 5000 опьяневших древлян были убиты. В 1489 году около 10 000 татарских воинов были убиты русскими после того, как остановились, чтобы напиться меда из огромных бочек в заброшенном лагере недалеко от того места, где пали враги Ольги.

Античные ценители меда с интересом пробовали необычные нектары из экзотических краев. После случая с Ксенофонтом они узнали, какое воздействие оказывает на людей «мед безумия» и какую лекарственную ценность он имеет. Греческие и римские медицинские авторитеты считали, что он может излечивать людей от сумасшествия. Римский натуралист Плиний воспевал превосходные качества меда из разных областей Средиземноморья, но предостерегал от meli maenomenon («меда безумия» или «бешеного меда») с побережья Черного моря. Он первым указал на токсичность рододендрона, азалии и олеандра – растений, которые местные жители называли «козья погибель», «убийца ягнят», «уничтожитель скота» и «истребитель лошадей». В особо опасных случаях Плиний советовал быстродействующие противоядия: хороший старый мед, мед, в котором умерли пчелы, или руту и соленую рыбу в качестве рвотного средства. Он также отметил, что иногда испорченной оказывается только часть сотов и что мед становится опасным после дождливой весны. Размышляя об этом парадоксе – каким образом «самая сладкая, наилучшая и самая полезная для здоровья пища» по воле случая может оказаться смертоносной – и указав, что природа уже вооружила пчел ядом, Плиний приходит к выводу, что такой мед, вероятно, задуман природой как средство обуздать человеческую жадность.

Современной науке потребовалось некоторое время, чтобы признать выводы Плиния. Британская энциклопедия 1929 года высмеивала саму идею ядовитого меда: «По всей вероятности, симптомы, описанные этими древними авторами, были вызваны перееданием или употреблением меда натощак». В новой истории, так же как и в Античности, ученые обратили внимание на ядовитый мед благодаря солдатам, занятым поиском провизии. В 1875 году доктор Дж. Грэммер, бывший хирург конфедератов, описал в своей книге «Отдельные факты о пчеловодстве» (Gleanings in Bee Culture) многочисленные случаи отравления медом среди солдат южан. Симптомы напоминали те, которые испытывали люди Ксенофонта: сначала «странное ощущение покалывания во всем теле», затем помутнение зрения и, наконец, «ощущение пустоты в голове, головокружение и ужасная тошнота». Шатающиеся на ходу солдаты с непроизвольно сокращающимися мускулами выглядели «полностью обессиленными» и «мертвецки пьяными». Через два-три дня они пришли в себя, однако Грэммер заметил: «Известны случаи, когда чрезмерное потворство своим желаниям влекло за собой фатальные последствия».

В 1891 году немецкий ученый П. К. Плюгге выделил в меде из Трапезунда (северо-восток Турции) токсичное соединение – андромедетоксин (разновидность грейанотоксина, современное название – ацетиландромедол). Плиний был прав: токсины встречаются в средиземноморском олеандре (Nerium) и в представителях семейства вересковых (Ericaceae), в которое входят Rhododendron ponticum, азалии Черного моря и Кавказа и R. Maximum (Kalmia, горный лавр), растущий в восточных областях США и на Тихоокеанском Северо-Западе. Современные токсикологические исследования определяют грейанотоксины как угнетающие дыхание и снотворные средства, оказывающие сильное воздействие на центральную нервную систему. В зависимости от употребленного количества токсина человек испытывает покалывание и онемение в теле, головокружение, психоделические оптические эффекты (вращающиеся перед глазами огни, туннельное зрение), головокружение и обморок, а также нарушение речи, при котором произносит слова и слоги не по порядку. Симптомы могут прогрессировать до головокружения, делирия, тошноты и рвоты, затрудненного дыхания, крайнего замедления пульса, посинения кожи, мышечного паралича, потери сознания и даже смерти. Время восстановления – от нескольких часов до нескольких дней – зависит от дозировки.

Со времен первого описания Ксенофонта случаи отравления медом были отмечены в Анатолии и на юге России, в Гималаях, в восточных областях США, на Тихоокеанском Северо-Западе и в других местах, где распространены вересковые растения. Но не весь мед вересковых опасен: например, мед из шотландского вереска, оксидендрума и черники очень ценится. Более того, интоксикации, по-видимому, имеют циклическую природу. Примерно через сто лет после катастрофического знакомства Помпея с ядовитым медом великий фармаколог древности, греческий врач Диоскорид писал, что понтийский мед опасен только в определенное время года. Он отметил, что о токсичности свидетельствует появление кислого вкуса во рту, обильное потоотделение и сильное чихание. В статье от 1929 года в журнале Bee World пчеловод с Кавказа говорит о существующей в его регионе постоянной проблеме непредсказуемого появления в ульях ядовитого меда. По его опыту, опаснее всего для меда засушливые периоды на больших высотах, при этом в одной соте может содержаться как смертоносный, так и полезный мед, – о чем также писал Плиний.

Чем объясняется периодически возникающая токсичность меда? Индивидуальный опыт и мнения экспертов с древних времен до наших дней положительно раздражают своей противоречивостью. Плиний обвинял во всем дождливую весеннюю погоду, другие авторы ссылались на засуху. Некоторые говорят, что «бешеный мед» красный и водянистый, другие отмечают его странный запах или горький вкус, третьи, наоборот, утверждают, что его никак нельзя отличить от хорошего меда. Некоторые считают, что «бешеный мед» можно обезопасить выдержкой или кипячением, кое-кто даже утверждает, что к нему можно привыкнуть. В 1794 году врач и ботаник Бенджамин Бартон отметил, что шотландский вересковый мед вызывал у него примерно такое же ощущение, как умеренная доза опиума, в то время как шотландские горцы отрицали какие-либо странные последствия его употребления.

Почти всегда отравления медом происходят весной. Древнегреческие и римские авторы связывали ядовитый мед с ранней весенней порой. Во II веке Лонг сравнивал поцелуй влюбленных с «безумьем меда молодого». Эти подсказки довольно ясно намекают, при каких условиях мед может стать ядовитым. По словам Джона Т. Эмброуза, штатного пчеловода Северной Каролины, где весной иногда отмечают случаи отравления медом, медоносные пчелы обычно игнорируют вересковые растения, предпочитая цветы с более высоким содержанием сахара и большим количеством нектара. Но рододендроны начинают энергично цвести уже в самом начале весны, и в некоторых регионах это преобладающий вид местной флоры. Если рододендроны оказываются единственными доступными в определенный период времени цветами, первый мед сезона нередко оказывается ядовитым – особенно «зеленый» (незрелый), из ячеек, еще не запечатанных воском. Это согласуется с античными описаниями водянистой консистенции «бешеного меда» и объясняет, почему опасной может оказаться только часть сотов.

При коммерческом производстве меда грейанотоксины не представляют проблемы, поскольку в этом случае большинство токсинов нейтрализуется в улье путем обезвоживания в процессе созревания, а также потому, что крупные пчеловодческие кооперативы смешивают мед в огромных количествах и контролируют результаты. Мелкие пчеловоды, работающие в тех регионах, где есть ядовитые растения, обычно хорошо знакомы с потенциальной опасностью весеннего меда. Потребители, в поисках экзотических вкусов или строго натуральных продуктов питания приобретающие необработанный дикий мед или покупающие продукцию у фермеров, которые держат всего несколько ульев, должны учитывать связанные с этим риски, говорит Кеннет Лампе из Американской медицинской ассоциации (АМА). В свете волны отравлений на севере Турции, а также учитывая долгую историю «бешеного меда» в этом регионе и в некоторых областях США, АМА предупреждает, что сегодня случаев отравления бешеным медом следует ожидать повсеместно. И, как убедились на собственном опыте Ксенофонт и Помпей, пробуя мед в экзотических странах, всегда лучше проявлять осмотрительность.

Могли ли люди древности намеренно употреблять «бешеный мед» в качестве опьяняющего средства? По словам Плиния, из правильно выдержанного meli maenomenon получалась прекрасная медовуха. Пьянящие свойства этого напитка, вероятно, объяснялись не только содержанием алкоголя: специалист по истории садоводства Дэвид Лич обнаружил, что жители Кавказа на протяжении веков «добавляли в алкогольные напитки небольшое количество меда понтийской азалии для усиления эффекта». В Турции традиционным тонизирующим средством считается deli bal – ложка ядовитого меда, разведенного в молоке (небольшая порция алкоголя придает этому напитку особые бодрящие свойства). Опьяняющее, болеутоляющее или смертоносное действие меда зависит от размера порции, говорит Лич. Deli bal был одним из основных экспортных продуктов в регионе Черного моря в XVIII веке: 25 тонн ядовитого меда, известного на Западе как miel fou (сумасшедший мед), ежегодно отправляли в Европу, где содержатели таверн добавляли его в напитки. В Америке был свой miel fou. По сообщению Бенджамина Бартона, индейцы использовали листья горного лавра в качестве лекарства, а некоторые пчеловоды из Пенсильвании могли изрядно захмелеть, наевшись меда, собранного с цветков лавра. Позднее эти авантюристы догадались добавлять к меду спиртное и продавали полученный эликсир в Нью-Джерси под названием метеглин. Как отмечает Бартон, опьянение от этого напитка поначалу было приятным, но затем человек мог внезапно впасть в буйство.

Некоторые подсказки в древнегреческих текстах наводят на мысль, что грейанотоксины также могли быть причиной транса Дельфийского оракула и других прорицателей, чьи загадочные изречения затем перекладывали в пророческие стихи. Римские авторы утверждали, что пифия вдыхала дым горящих лавровых листьев или жевала их, чтобы погрузиться в гипнотическое состояние, позволяющее предвидеть будущее. Плутарх добавляет, что пифии часто умирали молодыми. Он также описывает инцидент во II веке, когда погружение в транс обернулось трагедией: пифия «впала в ужасное расстройство», металась вокруг, издавая пронзительные крики, затем потеряла сознание и умерла. Однако большинство ученых-антиковедов скептически относятся к древнеримским данным, ссылаясь на опыт Т. К. Остеррайха, специалиста по добровольно вызванным трансам, который лично проверил римскую теорию о лавре в 1920-х годах. Он сообщил, что жевание листьев лавра не дало «никаких сколько-нибудь примечательных результатов».

Причиной отсутствия результатов, о котором сообщает Остеррайх, вероятно, стала существующая как в древности, так и в современности путаница в отношении тех растений, которые мы сейчас называем лавром, рододендроном и олеандром. Лавр традиционно ассоциировался с Аполлоном, но мы не можем с уверенностью сказать, какое именно это было растение. Остеррайх, вероятно, жевал съедобные листья Laurus nobilis (лавра благородного), используемого в кулинарии, – такие же темные, блестящие и вечнозеленые, как и листья рододендрона и олеандра. Но некоторые виды лавра, также произрастающие в Греции и носящие название лавра, ядовиты и вызывают онемение, судороги и смерть. Ситуация усугубляется тем, что растение, которое древние греки называли рододафне или рододендрон, теперь называется олеандром (в слове «олеандр» соединены названия лавра и рододендрона на латыни). Олеандр так же, как рододендроны и азалии, содержит грейанотоксины. При этом названия рододендрона и азалии нередко используют как взаимозаменяемые, и иногда их обоих также называют олеандром. Кроме этого, лавром обобщенно зовут несколько внешне похожих, но различных видов растений с вечнозелеными листьями – например, произрастающий в США рододендрон называют горным лавром.

Если пифия находилась под действием какого-то растения, скорее всего, это был представитель семейства вересковых или родственных видов. Вполне возможно, римские авторы, как и Остеррайх, многое недопоняли в этой истории. Если причиной транса пифии действительно было растение, они могли неправильно определить, что это было за растение, и, возможно, также ошибочно истолковали то, каким образом токсин попадал в ее организм. Намек на отгадку содержится в гомеровском гимне Гермесу (ок. VIII–VI вв. до н. э.). В нем упомянуты загадочные «пчелиные оракулы», или мелиссы, – молодые женщины, открывавшие будущее под воздействием «вызывающего безумие» молодого меда. Они жили под горой Парнас, а пропитанием им служил «мелихлорон, пища богов. Объятые божественным безумием, они вдохновенно изрекали истину, но без божественных сот были не в силах пророчествовать». Антиковеды обычно переводят слово хлорон как «золотой» или «жидкий» и полагают, что древнеримские авторы просто выражались метафорически, имея в виду обычный мед. Но хлорон может означать не только зеленый цвет, но и зеленый в смысле молодой, неспелый, свежий. Если под «зеленым медом» понимать вызывающий опьянение незрелый весенний мед из незапечатанных сот, то мелихлорон пчелиных оракулов, очевидно, и был тем самым «бешеным медом», изготовленным пчелами из нектара рододендронов или родственных видов растений.

Действительно, далее гимн сравнивает речи пчелиных оракулов с безумием менад, спутниц Диониса. Драматург Еврипид (V в. до н. э.) рассказывает, что менады размахивали «жезлами, истекающими медом» и упивались пьянящей смесью меда с крепким вином. Обезумев от всего этого, менады могли даже предсказывать будущее – так же, как пчелиные оракулы. Пифию в Дельфах тоже называли пчелиным оракулом, мелиссой (по имени нимфы, которая изобрела хмельное медовое питье), и она предсказывала будущее под действием опьяняющего вещества. Возможно, обычный мед с добавлением «бешеного меда» и был тайным источником вдохновения Дельфийского оракула?

В древние времена женщины, опьяненные «бешеным медом», участвовали в религиозных обрядах, начиная от вакхических безумств и заканчивая мантическими трансами. Сочинения эксцентричной британской писательницы Роуз Маколей свидетельствуют, что «бешеный мед» точно так же способен пробудить воображение литератора. В полуфантастических мемуарах «Трапезундские башни» (1956) Маколей рассказывает о своем пьяном путешествии по Малой Азии. Приятель-грек по имени Ксенофонт знакомит Роуз с местным деликатесом из цветков азалии и йогурта, и вскоре после этого, «в пору, когда дует майский бриз», она отправляется в путь на своем верблюде. По дороге она жует цветки пышных рододендронов, и то же самое делает ее верблюд; через некоторое время он пускается по тропинке вскачь, издавая пьяный рев, и в целом ведет себя как жертва неразделенной любви.

Недалеко от того места, где армия Ксенофонта поддалась чарам «бешеного меда» в 401 году до н. э., колдун дает Роуз Маколей таинственное «зеленое зелье» – крепкий, сладкий эликсир, «более чудесный, чем простое вино». Почувствовав после трех глотков «головокружение и странность», девушка останавливается отдохнуть на мшистой поляне. Там она теряет сознание, впадает в кому и видит очаровательный сон-галлюцинацию, в котором «бродит по лесу, питаясь медом азалии». Всю оставшуюся часть романа она постоянно пьет deli bal и впадает в транс, а ее резвый компаньон-верблюд тем временем беспрепятственно пасется в зарослях Azalea pontica. В конце своего «долгого безумного путешествия» Роуз клянется когда-нибудь вернуться в Трапезунд и «заготовить солидный запас этого восхитительного зелья». Что ж, вполне подходящее окончание для романа, разворачивающегося в стране менад, который рецензенты назвали «вдохновенной, гипнотической забавой с незабываемым послевкусием».

38. Кто был первым фут-фетишистом?

Фут-фетиш – сексуальное влечение к босым ногам. Из частей тела, не относящихся к гениталиям, стопы, по-видимому, чаще всего привлекают к себе эротическое внимание. Поклонение стопам (подофилия) не только на удивление широко распространено – это к тому же очень древнее явление. В «Одиссее» Гомера есть эпизод, где Одиссей смотрит на красивые стопы мальчиков в самом расцвете юности, танцующих для него при дворе царя Алкиноя. Примечательно, что в Древней Греции чашам для питья и флаконам для духов нередко придавали форму красивой ножки. От древнеримских поэтов и писателей мы узнаем, что маленькая ступня была одним из желанных качеств возлюбленной, а Марк Антоний любил ласкать стопы Клеопатры.

Так называемая греческая стопа, в которой второй палец длиннее большого, есть у многих древнегреческих и римских статуй мужчин и женщин, от кариатид до Венеры, от фавнов до пожилых кулачных бойцов. Мы можем увидеть греческую стопу даже у Давида Микеланджело. Эта характеристика генетически обусловлена и сегодня встречается примерно у 20 % населения мира. Древние греки и римляне считали такую конфигурацию пальцев ног особенно эстетически привлекательной. Примечательно, что у древних египтян идеальной считалась стопа, в которой самым длинным был большой палец, а остальные изящно уменьшались к мизинцу. Но именно греческая стопа была воспета как идеал и увековечена в западном искусстве. По мнению некоторых ученых, восхищаться стопами с длинным вторым пальцем греков побуждала любовь к явлению, которое они назвали золотым сечением, – отражению в природе пропорций божественной гармонии.

Ваза в форме стопы. V в. до н. э.

Метрополитен-музей, Нью-Йорк, 21.88.31, Rogers Fund, 1921

В области литературы свидетельством сексуальной подофилии древних людей может служить сборник из 64 мрачноватых, одержимых «Любовных писем», написанных во II веке. Их авторство точно не установлено, но иногда это произведение приписывают Филострату. Автор писем бисексуален и адресует свои послания как женщинам, так и молодым мужчинам.

В письме 18, «Босоногому юноше», говорится, что домашние туфли, сандалии и башмаки следует носить только пожилым, хромым и немощным. Тем более что кожаная обувь обычно жмет, натирает волдыри и обезображивает ноги. «Почему бы тебе не ходить всегда босиком?.. Пусть ничто не мешает твоим босым ногам соприкасаться с землей… Дорожная пыль будет с радостью приветствовать твою поступь», – говорит влюбленный поэт и клянется целовать следы, оставленные юношей. Далее автор восторгается идеальной формой стоп возлюбленного, сравнивая их с «диковинными юными цветами, выросшими из земли».

«Никогда не носи сандалии!» – требует влюбленный автор в письме 36, «К женщине». Не носи даже белую одежду, чтобы она не затмевала бледность твоих стоп, умоляет он. Оставь свои стопы нагими, как шею и лицо, не порть их притираниями и украшениями, не надевай даже золотой или серебряной цепочки. Будь подобна среброногой богине Фетиде и новорожденной Афродите, богине любви, ступающей босиком по берегу моря. «Не мучай свои стопы, любовь моя, и не прячь их. Ступай тихо, оставляя в пыли отпечатки своих прекрасных ног для того, кто хотел бы их целовать».

Как ни странно, мотив эротизированной одержимости стопами постоянно встречается и в так называемых языческих стихах поэтов-романтиков Китса и Суинберна – очевидно, этот фетиш возник в связи с их увлечением античной литературой и скульптурой. Например, в «Эндимионе» Китс сравнивает стопы богинь Дианы и Венеры (1.624–1.626, 123): «Легкие стопы Дианы мягче, нежнее, белее – жилки на них голубее, – чем у пенорожденной Венеры».

Древнеримский фетишист сравнивал стопы возлюбленного с цветами. Это напоминает о том, что в Китае «лотосовыми ножками» поэтически называли крошечные женские стопы, искалеченные процедурой бинтования ног. Стопа идеального размера («золотой лотос») не превышала 7,5 сантиметра, «серебряным лотосом» называли стопу длиной 10 сантиметров – а обладательницам «железного лотоса» оставалось только горевать. Безумная мода на эротизированное бинтование ног зародилась у наложниц и придворных дам эпохи Сун (960–1279), затем распространилась среди городской знати и далее по всему Китаю, пока в XIX веке не стала повсеместным явлением, полностью исчезнувшим только в начале ХХ века. Эротические трактаты эпохи Цинь (1644–1912) подробно описывают 48 видов чувственных игр с перебинтованными стопами.

Зигмунд Фрейд считал китайское бинтование ног извращением и проявлением фут-фетишизма в широком культурном масштабе. Верный своим личным пристрастиям, Фрейд полагал, что сексуализация стоп связана с тем, что они напоминают пенис. Но некоторые современные исследования мозга показывают, что у фут-фетишизма есть неврологическое объяснение. На карте тела в нашем мозге области стоп и гениталий расположены по соседству. По словам нейробиолога Вилаянура Рамачандрана, директора Центра изучения мозга и когнитивной деятельности Калифорнийского университета в Сан-Диего, фут-фетиш, по-видимому, является результатом «перекрестных связей в мозгу между этими двумя частями тела».

39. Великаны древних сражений

Из рядов филистимлян вышел непревзойденный воин, Голиаф из Гата, человек-гора ростом около 3 метров. Его бронзовый шлем, кольчуга и поножи весили почти 70 килограммов. Он нес копье с древком такой толщины, что оно больше походило на бревно, – один только бронзовый наконечник копья весил почти 10 килограммов. Сорок дней Голиаф осыпал оскорблениями израильтян, вызывая на бой их лучшего воина. Никто не решался выступить вперед, пока молодой пастух Давид не поклялся убить великана из Гата. Израильтяне надели на Давида шлем и кольчугу и дали ему меч, но доспехи были так тяжелы, что в них он не мог пошевелиться. Сбросив доспехи, Давид выбрал пять гладких камней и взял в руки пращу. Юноша метнул камень, поразил им Голиафа, и огромный филистимлянин рухнул замертво.

Давид и Голиаф, Одиссей и Циклоп, Джек Победитель Великанов – впечатляющие истории, но разве это не просто поучительные сказки о победе скромного маленького человека над огромным непреодолимым злом? Что произойдет, если обычные люди столкнутся с настоящими гигантами? Оценивая силы противоборствующих сторон, современная военная мысль обычно сравнивает численность бойцов и степень технического превосходства. Но в истории долгое время существовал еще один важный фактор: разница в росте бойцов.

Давид и Голиаф. Chronicle / Alamy Stock Photo

Древнегреческая мифология населяла античный мир гигантами. Рост супергероев Троянской войны у Гомера составлял, предположительно, около 4,5 метра. Титаны сражались против олимпийских богов в великих гигантомахиях. Герой и силач Геракл сразил ливийского великана Антея, а хитроумный гомеровский герой Одиссей придумал, как ослепить огромное одноглазое чудовище Циклопа в его собственной пещере. Египетский текст из гробницы Хоремхеба в Саккаре (конец XVIII династии, ок. 1580 г. до н. э.) показывает, что древние египтяне считали жителей Судана и Ливии гораздо более высокими и крепкими по сравнению с собой, а при XIX династии (1292–1189 гг. до н. э.) египтяне описывали кочевников-бедуинов как ужасающих врагов: «Лица их свирепые, а у некоторых расстояние от носа до пальцев ног составляет 4 или 5 локтей [2,1–2,7 метра]».

Как отмечает египтолог Генри Фишер, древние египтяне «иногда преувеличивали рост и стать своих чужеземных врагов», но, возможно, в их оценках все же есть некая доля истины. Изучение более 200 египетских скелетов из древних поселений на берегах реки Нил показало, что средний рост мужчин эпохи Нового царства составлял 157,5 сантиметра. Сравнительные данные о древних народах Судана и Ливии отсутствуют, а учитывая перемещения населения со времен Античности, средний рост современных жителей этих стран мало чем может нам помочь. Но интересно отметить, что один из самых высоких игроков Национальной баскетбольной ассоциации, Мануте Бол, ростом 2,3 метра, был родом из Судана. А самым высоким игроком всех времен был ливиец Сулейман Али Нашнуш, ростом 2,4 метра.

Очевидно, далеко не все, кого называли великанами, были мифическими существами. Спустя сотни лет после того, как древнееврейский летописец рассказал о победе Давида над Голиафом в Х веке до н. э., греческие и римские авторы неоднократно писали о вполне реальных битвах с огромными противниками от Индии до Британии. Их отчеты дают представление о том, что чувствовали солдаты, столкнувшись с врагами, намного превосходящими их самих размерами и силой. Поначалу греки и римляне испытывали ужас перед рослыми противниками, но постепенно они обнаружили, что сам по себе высокий рост не всегда гарантирует победу.

Поскольку древняя история представляет собой смесь фактов и легенд, полезно уточнить, что рост самого высокого человека по данным, зафиксированным в ХХ веке, составлял чуть более 2,7 метра, а расстояние от кончика большого пальца до кончика мизинца у него равнялось 30 сантиметрам. В его случае это было обусловлено патологией – гигантизмом, или акромегалией. Но собранные в этой главе исторические сведения касаются обычных здоровых и сильных людей, которые просто были намного крупнее большинства своих современников или принадлежали к генетически высокорослым обществам. Речь не идет о крайностях – противники на поле боя не выглядели как крошечные лилипуты рядом с упирающимися макушкой в небо бробдингнегами из фантастического романа Джонатана Свифта «Путешествия Гулливера». Скорее попробуйте представить, что современные звезды баскетбола сошлись в битве не на жизнь, а на смерть с футболистами мирового класса. Представьте эти группы спортсменов как хорошо обученных, закаленных в боях солдат в отличной физической форме, одетых в бронзовые доспехи, вооруженных мечами, копьями и щитами.

В Ветхом Завете хетты, амориты и канааниты были примерно одного роста с израильтянами. Однако некоторым племенам (таким, как анакимы или рефаимы, обитающие в пещерах аввимы и филистимляне) еврейские источники приписывали устрашающие размеры. Люди феноменального роста описаны в Книге Бытия, Книге Чисел, Второзаконии, Книге Иисуса Навина, Книге Самуила, Летописях (Паралипоменон), Книге пророка Амоса, Книге пророка Варуха, Книге Юдифи и Мидраше. Об этих племенных группах упоминают и другие источники, например клинописные тексты из Угарита (Сирия, XII в. до н. э.) и тексты египетских проклятий (XIX–XVII вв. до н. э.).

В Кумранских рукописях Голиаф описан как воин ростом около 2 метров – внушительный противник в глазах среднего древнего человека ростом чуть выше 1,5 метра. По словам специалиста по израильским древностям Джо Зиаса, переписчики Библии прибавляли к росту Голиафа здесь локоть, там пядь до тех пор, пока он не вырос до 3 метров. Зиас также упоминает о найденной в еврейском некрополе в Иерихоне могиле человека ростом 1,82 метра, похороненного в I веке до н. э. или н. э. Начертанное на его гробе прозвище «Голиаф» свидетельствует о том, что во времена Иосифа Флавия люди такого роста считались великанами. Более поздние раскопки оссуариев монументальной семейной гробницы выявили еще несколько надписей, идентифицирующих пять членов одной семьи как «Голиафов». Самая длинная надпись на греческом гласит: «Саломея, жена Йоезера Голиафа, и сын ее Ишмаэль Голиаф, и сын ее Йоезер». В эту древнюю семью «Голиафов» входили очень высокие для своего времени люди.

К тому времени, когда Моисей вывел 12 колен Израилевых из Египта (XII в. до н. э.), легенды о великанах уже занимали прочное место в еврейской устной традиции. Моисей выслал разведчиков собрать сведения о жителях Земли обетованной, и, вернувшись, они рассказали, что видели воинственных людей ужасающего роста. Их обескураживающий отчет можно найти в Книге Чисел, глава 13: «Видели мы сыновей нефилимов, рядом с которыми мы как саранча». Согласно преданиям, нефилимы появились на свет от связи первобытных чудовищ с падшими ангелами, обитавшими за пределами Эдемского сада. Нефилимы, в свою очередь, вступали в союзы со смертными женщинами и производили на свет сверхлюдей. Неясно, что видели шпионы Моисея – целые поселения исключительно высоких людей или отдельных высокорослых предводителей. Но возможно, страх перед битвой с великанами был одной из причин, заставивших израильтян еще 40 лет бродить по пустыне.

Когда израильтяне наконец напали на предполагаемых сыновей нефилимов, первым среди гигантов пал грозный Ог из Васана. Мало кто мог сравниться с Огом ростом и силой – историк Иосиф Флавий отмечал, что он был превосходно сложен и ловко двигался. Оплотом Ога был неприступный подземный город. Согласно Книге Иисуса Навина, израильтяне разгромили силы Ога, запустив в его подземную крепость стаи шершней. После победы «люди смогли убедиться в силе и величии Ога, когда нашли его спальню, – пишет Иосиф Флавий. – Его ложе было 4 локтя в ширину и 9 локтей в длину». (Второзаконие, глава 3, приводит те же цифры.) Неизвестно, какое пространство для сна предпочитал легендарный гигант, но размеры кровати позволяют предположить, что рост Ога достигал 4,5 метра. Огромное железное ложе Ога, популярная достопримечательность Раббы до VI века до н. э., служило впечатляющим напоминанием о решающей ранней победе евреев на Земле обетованной.

После убийства Голиафа Давид стал народным героем, но израильтян ожидали схватки с еще более серьезными противниками. Через несколько лет один из спутников Давида, Ванея, убил двух огромных воинов из Моава. Тем временем в филистимлянском городе Гате огромные соратники Голиафа пылали жаждой мести. Лахмий был так же могуч, как и его брат Голиаф, и носил копье толщиной со ствол дерева. Еще один безымянный великан из Гата имел по шесть пальцев на руках и ногах. Третий, по имени Ишби-Беноб, облачался в бронзовые доспехи весом около 70 килограммов.

Войско Давида столкнулось с филистимлянскими гигантами, поклонявшимися Вельзевулу, на поле битвы при Гобе, недалеко от Гезера. В битве Эльханан, сын Яаре-Орегима, сразил возвышающегося как башня Лахмия, а Сиббекай Хушатит уничтожил огромного филистимлянина Сиппая. Затем израильтяне двинулись, чтобы напасть на город Гат, и навстречу им с насмешками вышел грозный шестипалый великан. Племянник Давида Ионафан принял его вызов на поединок, и так был убит еще один гигант.

В другом сражении Давид преследовал бегущих филистимлян, когда Ишби-Беноб вдруг узнал в нем убийцу Голиафа. Огромный воин развернулся, чтобы напасть на ослабевшего. Давида. Когда гигант бросился на него, обессиленный Давид уронил свой щит и рухнул на землю. Но спутник Давида Авессай подбежал, чтобы прикрыть павшего вождя своим щитом, и встретил Ишби-Беноба лицом к лицу. Ему удалось убить огромного филистимлянина. Но израильтяне были так потрясены угрожавшей Давиду смертельной опасностью, что заставили его поклясться больше никогда не выходить с ними на поле боя. К счастью, гиганты больше не представляли серьезной угрозы для этой земли.

Во времена Римской империи на Ближнем Востоке изредка появлялись гиганты, которых считали потомками огромных людей прошлого. Но их воспринимали не как военную угрозу, а как диковинку. Иосиф Флавий сообщает, что персидский царь Артабан послал римскому императору Вителлию в качестве дипломатического подарка великана из Палестины по имени Елеазар, ростом 7 локтей (213 сантиметров). У других императоров тоже были живые гиганты: в правление Клавдия публике показывали арабского великана по имени Габбарас, ростом более 270 сантиметров.

В апокрифической еврейской Книге пророка Варуха говорится: «Там были изначала славные исполины, весьма великие, искусные в войне. Но… они погибли оттого, что не имели мудрости, погибли от неразумия своего». Здесь перед нами ранняя версия позднесредневекового стереотипа, представляющего великана как агрессивного, тупого громилу, одетого в звериные шкуры и волочащего по земле дубину. Но исторические свидетельства греков и римлян показывают, что исполины, которых они встречали на полях сражений, не имели ничего общего с тупоумными, неуклюжими великанами из волшебных сказок.

В 326 году до н. э. Александр Македонский во время последнего великого завоевания своей жизни столкнулся с выдающимся противником. Это было одно из самых дерзких сражений в истории человечества. Люди Александра при сильной грозе переправились через бушующую реку Гидасп (Джелам), чтобы застать врасплох огромную индийскую армию под командованием царя Пора. Уже напуганные двумя сотнями боевых слонов Пора, македонцы были поражены невероятным ростом пенджабского правителя. По словам Плутарха, «из-за своего огромного роста и могучего телосложения Пор, сидя на слоне, выглядел так же, как обычный человек выглядит, сидя на лошади». Александр был невысоким – чуть выше 150 сантиметров. Рост Пора, согласно большинству оценок, составлял около 210 сантиметров. Величественная осанка монарха в тюрбане, восседавшего на спине исключительно крупного индийского слона, усиливала грандиозное впечатление.

Македонцы атаковали и разгромили индийских солдат на обоих флангах. Отступив на своих испуганных слонах в центр, индийцы сплотились вокруг Пора. По словам Плутарха, «завязалась упорная рукопашная борьба», продолжавшаяся еще восемь часов. Сидевший высоко на своем слоне Пор храбро сражался. Но к концу дня его вой ско было разбито. Пор потерял ошеломляющее количество людей – 23 000 из 35 000 человек, – в то время как потери македонцев составили всего несколько сотен человек. Александр спросил своего внушительного пленника, как с ним следует обращаться. Громогласный гордый ответ Пора: «Как с царем!» – так впечатлил Александра, что он передал Пору в управление его бывшее царство (на правах вассала) и для пущей убедительности добавил к нему еще 5000 недавно завоеванных городов.

Возможно, именно великан Пор вдохновил Александра на психологическую уловку, которой он воспользовался после битвы на Гидаспе. «Чтобы произвести впечатление на жителей этих мест, – писал Плутарх, – Александр повелел кузнецам выковать оружие и снаряжение, размерами и тяжестью намного превышающее обычное». Затем он приказал оставить эти огромные предметы на виду, чтобы отпугнуть тех, кому могло прийти в голову напасть на македонцев. Однако Индия оказалась гораздо обширнее, чем они себе представляли, и вскоре после победы над Пором Александр с войском начали долгий путь домой.

До этого Александру уже приходилось встречаться с великанами на другом конце света. Кельты и германцы (в эти культурные группы входили галлы, кимвры, тевтоны, бритты и другие племена) населяли земли от Центральной Азии до Северной Европы. Многие древние авторы отмечали их необычайно высокий рост. Греческий историк Арриан писал, что в 335 году до н. э. Александр установил хорошие отношения с «этими людьми высокого роста и надменного нрава», живущими у реки Дунай и на берегах Адриатического моря. Однажды Александр спросил кельтов, чего они больше всего боятся, надеясь услышать в ответ собственное имя. Но они заявили, что боятся, как бы небо не упало им на головы, что прозвучало скорее как высокомерный намек на собственную исключительную стать. Александр ушел, бормоча, что кельты слишком высокого о себе мнения.

Не каждый кельт или галл был гигантом, но в среднем их воины были, вероятно, примерно на 30 сантиметров выше обычного римского солдата, и рост многих из них приближался к 2 метрам. В кельтском захоронении близ Милана, раскопанном в 1977 году, был найден скелет воина ростом 195 сантиметров, а в Северной Европе обнаружено множество удивительно крупных скелетов, доспехов соответствующих размеров и очень большого оружия. По словам историка Диодора Сицилийского (I в. до н. э.), кельт ские воины были «высокими и устрашающими, с очень белой кожей, под которой перекатывались мускулы». В течение следующих четырех веков римляне научились бояться этих мрачных белокурых Голиафов.

Когда люди Цезаря напали в 57 году до н. э. на галльскую столицу, кельты смеялись: какой вред им могут причинить эти маленькие люди? Язык галлов звучал для римских ушей грубо и воинственно. Диодор писал, что галлы немногословны, но разговаривают громко и часто повышают голос, «расхваливая самих себя и принижая всех остальных». По мнению Аммиана Марцеллина, голоса галлов звучали резко и угрожающе, независимо от того, в хорошем или дурном настроении они находились. Он писал, что почти все они высокого роста, русоволосые, румяные, со светлыми суровыми глазами. Кроме того, они «страшно сварливы и чрезвычайно заносчивы». О женщинах Марцеллин сообщал, что они бывают сильнее мужчин: «Когда жена… гневно откинув голову, скрежеща зубами и размахивая белоснежными могучими руками, начнет наносить кулаками и ногами удары не слабее снарядов катапульты», то с нею не справится «целая толпа чужеземцев»^[37].

Диодора поразили дикие прически этих рослых мужчин. Если римляне по-военному коротко стриглись, то кельты собирали волосы на макушке в небрежный пучок, пряди из которого свисали по бокам головы. Их волосы были грубыми, как лошадиная грива, и неправдоподобно светлыми – Диодор даже предположил, что они добиваются этого пшеничного цвета, отбеливая волосы гашеной известью. Вскоре после первых контактов с кельтами среди римлянок стремительно распространилась мода на крашеные светлые локоны. Лохматые рыжие и русые усы кельтских воинов «попадали во все их питье и пищу». В отличие от римлян, которые любили есть, спать и сражаться через равные промежутки времени, кельты были не против выйти биться на полный желудок. Даже во время застолий воинственные кельты «придирались к любой мелочи и безрассудно вызывали друг друга на поединки».

Юлий Цезарь писал об ужасных человеческих жертвоприношениях галлов. По его словам, жрецы-друиды «употребляют для этой цели сплетенных из хвороста огромных идолов; их наполняют живыми людьми, поджигают, и люди погибают в пламени»^[38]. Не менее жестокий обычай упоминает Диодор: у кельтских воинов «издревле велась привычка вонзить кинжал кому-нибудь под ребра, а затем, стоя вокруг, предугадывать будущее по тому, как льется кровь и дергаются руки и ноги несчастного».

Когда римляне впервые столкнулись с армиями галлов и кельтов, их в первую очередь поразил огромный рост противников. Отдельное впечатление производили их устрашающие шлемы в виде разинутых волчьих пастей и чудовищных морд, украшенные бычьими и оленьими рогами и плюмажами из перьев. На шее галлы и кельты носили массивные торквесы – шейные гривны из крученого золота или серебра (эти сведения подтверждены множеством археологических находок в кельтских землях). Мужчины носили узорчатые рубахи и штаны диких расцветок и клетчатые шерстяные плащи, застегнутые тяжелыми фибулами. По словам римского историка Луция Аннея Флора, галльское племя сенонов «с огромными телами и в такой же мере огромным оружием, настолько было страшно по виду, что, казалось, рождено для уничтожения рода человеческого и разрушения городов»^[39]. Кельты носили громадные мечи и щиты высотой с обычного римлянина и, казалось, совершенно не боялись смерти.

Но эти великаны не были непобедимыми. Историки Тацит и Ливий отмечали, что огромные северяне, по-видимому, не умели беречь свои силы. Плутарх писал, что они родились в стране густых лесов и холодной тени, где год делится на одну длинную ночь и один короткий день. В теплом и солнечном южном климате северяне толстели, поскольку продолжали есть и пить, как дома. Не привыкшие к жаре и яркому солнцу, они при любой возможности старались спрятаться в тень. Они обладали «душами диких зверей и телами сверхчеловеческими», отмечал Анней Флор, но презрительно добавлял, что в пылу битвы они «подобны альпийским снегам: быстро разгорячаясь от битвы, они вскоре истекают потом и расслабляются при малейшем движении, словно снег от солнца».

Во время кровопролитных Галльских войн (58-51 гг. до н. э.) Юлий Цезарь обнаружил, что склонность кельтов к междоусобицам может сыграть ему на руку. Римляне также научились прорывать строй галлов, забрасывая их дротиками, а затем с близкого расстояния рубили и кололи короткими мечами, стараясь уязвить крупных противников под щитом. Для этого требовалось подобраться к гигантам как можно ближе, оказавшись в пределах досягаемости их тяжеловесных, громоздких мечей. Но даже когда дисциплинированные и упорные римляне проигрывали сражения, их легким мечам все равно удавалось нанести врагам тяжелые потери.

Такие скульптуры, как «Умирающий галл» и «Пленные тевтоны», не только дают яркое представление о внушительном росте и физической силе варваров, но и показывают, с каким восхищенным изумлением и уважением римляне относились к своим грозным врагам, диким и благородным северным великанам.

В Британии Цезаря встретили воины «более высокие, чем кельты». «Юноши-подростки там выше самого высокого римлянина», – удивлялся географ Страбон. Царицу Боудикку, возглавившую восстание бриттов против римлян в 60 году, Дион Кассий описывал как женщину «мощного телосложения, с устрашающим лицом и грубым, пронзительным голосом». Боудикка носила «огромную шейную гривну из крученого золота и разноцветную тунику, а также плотную мантию, сколотую фибулой. Огромная копна ярко-рыжих волос ниспадала ей до колен». Когда эта британская амазонка «хваталась за копье, это вселяло страх во всех, кто ее видел». Тацит рассказывает о том, как она повела за собой толпы диких бриттов, которые сожгли Колчестер, а после штурмовали Сент-Олбанс и Лондон, истребив около 70 000 римских солдат. Но затем на помощь римлянам пришло многочисленное подкрепление, и 80 000 бриттов пали в бою, а Боудикка приняла яд. В 1712 году возле старого римского лагеря в Сент-Олбансе был обнаружен скелет ростом более 210 сантиметров – некоторые посчитали, что это останки одного из высокорослых воинов Боудикки.

Германские племена тевтонов и кимвров отличались от галлов и бриттов еще более «диким нравом и высоким ростом». Галлы предупреждали Цезаря о «могучем телосложении, невероятной доблести и необычайном военном мастерстве» германцев. Сами германцы считали, что секрет их огромного роста и физической силы кроется в сексуальном воздержании. По оценке Плутарха, в бою каждый германский берсерк скоростью и силой мог сравниться с пятью римлянами. «Природа наделила Германию армией очень высоких людей», – жаловался Колумелла, а Вегеций сокрушался: «Что могли сделать наши низкорослые люди против этих высоких германцев?» Егесипп заявлял, что германцы «превосходят все другие народы своей телесной статью и презрением к смерти». Древние авторы также отмечали, что сами германцы полностью разделяли эти убеждения. Многие сегодняшние историки указывают, что античные описания тевтонских племен позднее были использованы для оправдания идеи культурного и расового превосходства в сочинениях немецких националистов начала ХХ века.

В 113 году до н. э. около 300 000 огромных воинственных тевтонов, амбронов и кимвров вместе с семьями мигрировали через реку Дунай. Посланный остановить их римский легион (около 5000 солдат) оказался разбит наголову. Четыре года спустя им навстречу вышло еще одно римское войско, но от него отмахнулись, как от назойливой мошки. Прошло еще четыре года, и с гигантами столкнулись еще два римских легиона, на этот раз у реки Роны. Римляне снова были истреблены – в живых осталось только 12 человек, которые смогли рассказать о том, что произошло.

Угроза, исходившая от германских племен, мобилизовала Рим. Полководец Гай Марий понимал, что римлянам необходимы организация и дисциплина, если они хотят компенсировать свой недостаток роста. Следующие несколько лет Марий посвятил римской армии. Он заставлял солдат совершать длинные пробежки, неся на себе свое снаряжение и пожитки (из-за чего они получили прозвище «мулы Мария»). В 102 году до н. э. он был готов выступить навстречу кимврам и германцам и столкнуться с ними на юге Франции. Он распорядился, чтобы каждый римский солдат проводил какое-то время на стенах, наблюдая за собравшимися на равнине германскими дикарями и привыкая к их устрашающим размерам и диким крикам. «Было их бесчисленное множество, – говорит Плутарх. – На вид они отвратительны и издают постоянный громкий шум». Вскоре римляне привыкли к внешнему виду противников и начали предвкушать нападение. Римляне отметили, что высокорослые северяне отличаются неповоротливостью – в бою они рассчитывали, прежде всего, на свой рост и доблесть в надежде запугать и одолеть врагов. При этом они не выдерживали боевого темпа и не были обучены сражаться строем, вместо этого бросаясь в неорганизованные, стремительные атаки. Тацит также отмечал их привычку «позорно бежать, не заботясь о своих командирах».

Интенсивная подготовка и дисциплина в рядах римской армии принесли свои плоды. Невысокие римские солдаты обучились сражаться рассыпным строем, меняясь в тесном боевом порядке, а это, как заметил специалист по римской истории Артер Феррилл, означало, что «все доступные силы могли быть задействованы непосредственно вдоль линии столкновения». По словам Плутарха, боевой дух в армии Мария был на высоте, особенно когда солдаты замечали двух парящих у них над головами ручных стервятников с бронзовыми ошейниками.

В ходе битвы важную роль для римлян играло подкрепление. Феррилл отмечает, что римляне «не имели намерения сражаться насмерть – в глубине души они были уверены, что товарищи по оружию не оставят их в беде». Психологические преимущества их системы позволяли компенсировать безрассудную свирепость более крупных кельтов и германских берсерков (кроме случаев, когда римляне оказывались застигнуты врасплох или вынуждены сражаться в неблагоприятных условиях).

Амброны трижды штурмовали стены укрепленного римского лагеря, но Марий каждый раз отказывался выйти и дать им бой – его люди просто осыпали собравшихся внизу великанов стрелами и дротиками. После этого множество амбронов двинулось в сторону Италии. Шесть дней они шли непрерывным потоком мимо римского лагеря, направляясь к Альпам. Используя рельеф местности и фактор внезапности, Марий короткими переходами преследовал огромную армию, и наконец занял позицию над берегом реки у Аква-Секстия (на юго-востоке Франции). Римляне терпеливо наблюдали за тем, как могучие амброны пировали и весело купались в горячих источниках у реки. Затем Марий спровоцировал амбронов на атаку. «Наевшиеся до отвала и опьяненные крепкими напитками», они схватили оружие и бросились вверх по берегу реки. Римляне напали на них с возвышенности и загнали в ручей, вода которого вскоре стала красной от крови. Затем солдаты оттеснили амбронов обратно к их лагерю. Но неожиданно из лагеря вырвались женщины амбронов – словно валькирии, они рубили топорами и римлян, и своих убегающих мужчин.

Несмотря на крупную победу, римляне провели беспокойную ночь, поскольку находились в слабой позиции и не могли заснуть из-за стонов тысяч умирающих амбронов и страха перед нападением тевтонов. На следующее утро Марий снова заставил германцев яростно атаковать гору, на которой ждали его люди. И снова римляне спустились вниз и загнали огромных воинов в засаду – в лесистой долине их поджидала римская пехота. Растерянные германцы были вынуждены сражаться, отступая по пересеченной местности. Пытаясь бить вверх своими тяжелыми мечами, они не могли одолеть римлян, метавших сверху копья. Пехота из долины атаковала с тыла, а Марий со своими людьми толкали тевтонов щитами и наносили им удары верными короткими клинками.

В рукопашных боях римляне понесли тяжелые потери, но при этом, по сообщению Плутарха, они убили и взяли в плен сто тысяч германцев. Плутарх также пишет, что после этой битвы местные крестьяне окружили свои виноградники изгородями из огромных костей германцев и много лет после этого собирали необычайно богатый урожай, поскольку землю удобрило множество разлагающихся тел.

Царь германцев Тевтобохус был схвачен и доставлен в Рим, где его показали публике во время победного шествия Мария. Воин колоссального роста, выделявшийся даже среди своих соплеменников, Тевтобохус на голову возвышался над остальными захваченными германцами. Зрителей безмерно поразило его умение перепрыгивать через спины шести поставленных в ряд лошадей.

Теперь оставались только ужасные кимвры. В Альпах они терроризировали преследующий их легион Квинта Лутация Катула «совершенно необязательными демонстрациями силы и смелости». Белокурые великаны «бегали голыми в метель и катались по склонам заснеженных скал и расщелин на своих щитах, как на санках». Затем, «подобно гигантам из греческих мифов, они вырвали с корнем целые деревья и передвинули огромные обломки скал, чтобы запрудить реку». Плутарх сообщает, что войско Катула было сильно деморализовано этими выходками.

Марий встретил их на равнине при Верцеллах на севере Италии в середине августа 101 года до н. э. Он обнаружил, что 180 000 воинов-кимвров построились в некое подобие квадрата со стороной около 6,5 километра, а их семьи в это время находились с повозками в тылу. Германцы обычно использовали клиновидный боевой порядок, который римляне называли cuneus, но на практике он был далек от настоящего клинового построения. По-видимому, воины просто собирались в обширные приблизительно квадратные колонны, а затем, доведя себя до исступления, массово атаковали, причем самые дикие берсерки мчались далеко впереди остальных.

С ветром и восходящим солнцем за спиной Марий уверенно приближался с востока. Он разработал против кимвров секретное оружие: приказал своим солдатам заменить один из железных гвоздей, которыми наконечник крепился к древку каждого копья, на слабый деревянный штифт. При ударе о щит врага ослабленное древко застрявшего копья ломалось и волочилось по земле. Такие копья нельзя было метнуть обратно, и они препятствовали продвижению кимвров.

Огромное облако пыли окутало два марширующих войска. По словам Плутарха, это только пошло на пользу боевому духу римлян, поскольку ни один солдат не мог видеть, какая чудовищная масса врагов ему противостоит, и просто сражался с тем огромным германцем, который вырисовывался прямо перед ним. Стоял душный день, и беспощадное летнее солнце било римлянам в спины, а кимврам в лицо. Обитатели «скованных холодом лесов» «приходили в уныние от жары, истекали потом и едва дышали», в то время как «из римлян ни один не начал задыхаться и потеть». Изнемогая от жары и щурясь от пыли и яркого света, как все обычные люди, великаны инстинктивно поднимали щиты, чтобы прикрыть глаза, – и именно в этот момент римляне наносили смертельный удар.

«Лучшие из кимвров были изрублены на куски, – писал Плутарх, – поскольку они связали себя друг с другом длинными железными цепями, пропустив их через свои пояса, чтобы сохранить непрерывный строй». Римляне утверждали, что в тот день погибло более 120 000 кимвров, и только 60 000 выжили и попали в плен. Римляне, преследовавшие остатки кимвров, бежавших к повозкам, стали свидетелями ужасающего зрелища: они увидели, как женщины кимвров зарубили своих мужчин, затем убили своих детей и покончили с собой в окружении беснующихся лошадей. По словам историка Дж. В. П. Д. Болсдона: «Вороны-падальщики [и счастливые стервятники Мария] никогда не лакомились такими огромными трупами, как в тот раз, когда Марий победил кимвров».

Намного позднее, в 363 году, простой человек по имени Иовиан, по происхождению кельт, ростом 2,4 метра, служивший телохранителем императора Юлиана, случайно стал императором Рима. По словам историка Аммиана Марцеллина, находившегося в тот день на месте событий, после дворцового переворота солдаты начали выкрикивать имя нового императора. Они кричали «Юлиан», но полководцы неправильно поняли их и надели пурпурную мантию на широкие плечи Иовиана. Его недолгое правление длилось всего семь месяцев, но оставило в римских анналах скандальный след, поскольку за это время персы хитростью заставили его, не подняв меча, оставить все пять римских провинций за рекой Тигр.

Иовиан был одним из последних кельтских воинов-исполинов, хотя и позднее в бывших землях галлов и германцев к власти несколько раз приходили люди выдающихся физических качеств. Самыми заметными из них были Карл Великий (742–814) и император Священной Римской империи Максимилиан I (1459–1519).

Средневековые романы щедро преувеличивали силу Карла Великого, утверждая, что он мог одновременно разогнуть четыре подковы, поднимал человека в полном доспехе, как мешок с мукой, и одним ударом убивал диких быков. Судя по описаниям его биографов и некоторым портретам, основатель Священной Римской империи был высоким человеком могучего телосложения, с мощной шеей, ястребиным носом, приятным выражением лица и удивительно мягким голосом. Его любили даже покоренные им саксы. Если рост Карла Великого в самом деле был в семь раз больше длины его ступни, как утверждал его биограф, то он составлял почти семь футов (213 сантиметров) – впечатляющее достижение для сына Пипина Короткого.

В Средние века рыцари в сверкающих доспехах становились самыми частыми героями романтических эпосов. Одно из сказаний Каролингского цикла повествует об испанском великане по имени Феррагус, который успел убить четырех рыцарей Карла Великого, прежде чем сэр Роланд сразил его на дуэли. Между прочим, римский историк Саллюстий сообщал, что в 75 году до н. э. испанский воин «ростом выше обычного» ранил римского полководца Помпея Великого.

Легендарные рыцари Круглого стола короля Артура тоже не раз побеждали закованных в броню гигантов. Отличавшийся беспримерной доблестью сэр Гай из Уорвика одолел двух могучих соперников. Сначала он убил, вероятно, последнего великана, оставшегося на Святой земле, – сарацинского воина по имени Амарант. Затем в 937 году сэр Гай вернулся в Англию и обнаружил, что король Ательстан в отчаянии ищет человека, который мог бы сразиться с чудовищным датским рыцарем Кольбрандом. Сэр Гай принял вызов исполина и сразил Кольбранда в рыцарском поединке в Винчестере. Реликвии сэра Гая и Кольбранда хранились в Уорвикском замке – их охранял специально нанятый человек, которому платили два пенса в день за то, чтобы он полировал до блеска меч сэра Гая весом 10 килограммов и его щит, весивший 13 килограммов. Там же был выставлен гигантский нагрудник, но современные историки определили, что этот элемент доспеха предназначался для лошади. А монументальный бронзовый сосуд весом 136 килограммов, который выдавали за походный котелок Кольбранда, оказался кухонным котлом XVI века.

Император Максимилиан I, носивший прозвище «последний рыцарь», считал себя прямым потомком кимвров. Основатель династии Габсбургов имел рост около 2,4 метра и уделял много времени физическим упражнениям. Он обожал загонять диких медведей в берлоги и бороться с ними голыми руками. Прославившийся хитроумными стратегиями и безрассудной доблестью в битвах с итальянцами Максимилиан приказал выковать для себя доспехи и меч поистине королевских размеров. Во время походов его всегда можно было увидеть марширующим во главе войска с исполинским копьем на плече – на своего огромного коня он садился только перед началом битвы. Именно в правление Максимилиана немецкие националисты впервые начали говорить о превосходстве арийской нации, наследницы древних кимвров и германцев. Но эпоха, когда против римских легионов выступали целые армии настоящих великанов, прошла. Кимвры и другие высокорослые народы были уничтожены или ассимилированы Римской империей.

Король-солдат Фридрих Вильгельм I Прусский (1688-1740) был одержим стремлением вернуть те времена, когда по земле ходили гигантские германцы. Начав набирать собственный гренадерский полк, вошедший в историю под именем Потсдамских великанов, он поначалу действовал скромно и ограничивался только местными мужчинами необыкновенно высокого роста. Но вскоре его агенты начали активно разыскивать по-настоящему крупных людей в других странах. Как одержимые баскетбольные скауты, они уговорами и угрозами (дело даже доходило до похищений) ежегодно вербовали для трех гренадерских батальонов Фридриха по сотне семи– и восьмифутовых гигантов. В финансовом отношении полк представлял собой настоящую черную дыру. Королевские агенты выплачивали великанам огромные суммы, а их специально пошитая нарядная униформа, мушкеты и провизия обходились очень дорого. В надежде положить начало расе гигантов гренадеров заставляли жениться на высоких женщинах. Впоследствии сын Фридриха упразднил полк исполинов своего отца и на те же средства организовал четыре полка солдат обычного роста.

Сегодня атлетически сложенных великанов неустанно разыскивают баскетбольные агенты, но, по крайней мере, военные вербовщики оставили их в покое. Такие люди, как Потсдамские великаны, Тевтобохус, Иовиан или Максимин Фракиец, скорее всего, оказались бы слишком высокими для военной службы любого рода. Армия США в наши дни предъявляет к росту солдат следующие требования: от 5 футов (152 сантиметра) до 6 футов 8 дюймов (203 сантиметра) для мужчин и от 4 футов 10 дюймов (147 сантиметров) до 6 футов 8 дюймов (203 сантиметра) для женщин. По словам армейского вербовщика, сержанта 1-го класса Клетиса Киркпатрика, это делается с целью стандартизации экипировки и программ физической подготовки; средний рост современного американца составляет около 5 футов 9 дюймов (178 сантиметров). В сегодняшнем мире, где существуют армии детей, вооруженных автоматами, где толпы с мачете нападают на безоружных мирных жителей, а технологии позволяют нанести мгновенный смертельный удар на расстоянии, один только высокий рост имеет сомнительную ценность для военного дела.

40. Вся правда о Древнем Карфагене

Новый взгляд на горячечные видения Флобера

Тот, кто открыл для себя фантасмагорический роман Гюстава Флобера «Саламбо» (1862) во впечатлительном возрасте, еще до того, как познакомился с официальной историей Пунических войн, знает, как трудно потом избавиться от навеянных им пьянящих видений обреченной Карфагенской империи. Сенсационный роман о североафриканской державе, соперничавшей с Римом в III веке до н. э., полный реалистичных изображений войны и похоти, немыслимой роскоши и причудливых ритуалов, жестокости и трагедии на грани мелодрамы, получил неоднозначные отзывы критиков, но мгновенно стал бестселлером.

Резко контрастирует со скучающей провинциалкой Эммой Бовари новая героиня Флобера – Саламбо, могущественная верховная жрица экзотического культа. Роковая красавица из Карфагена вдохновила Рахманинова, Мусоргского и Фенелона на создание опер. Мастера арнуво и символизма, Альфонс Муха и Жорж Рошгросс, воспевали ее в своих чувственных картинах, о ней ставили спектакли и снимали немые фильмы. Влияние Саламбо заметно в творчестве романиста Томаса Манна и в эротических зарисовках Родена; она оставила след даже в парижской моде в виде le style Carthaginois, «карфагенского стиля».

Дьявольские рисунки Малона Блейна (чей стиль, пожалуй, можно описать словами «Обри Бердслей под экстези») в роскошно иллюстрированном издании 1927 года с позолоченной тисненой обложкой, которое я изучала в 14 лет, делают захватывающее повествование Флобера еще более живым и рельефным.

Ныне почти забытая, «Саламбо» по-прежнему способна шокировать критиков и продолжает волновать определенную аудиторию. Если вы окажетесь в Тунисе, вы сможете заказать коктейль или забронировать номер повышенной комфортности в отеле Club Salammbo Resort. Или, возможно, вас заинтересует видеоигра «Саламбо: Битва за Карфаген» (2003), созданная отмеченным наградами французским художником-графиком Филиппом Дрюйе. В 2019 году была переиздана трилогия Дрюйе «Саламбо», «Карфаген» и «Мато», написанная в 1980–1986 годах в качестве научно-фантастической интерпретации романа Флобера.

Современные ученые критиковали карфагенскую хронику Флобера, созданную во времена французской колонизации Северной Африки, как переходящую всякие границы империалистическую фантазию, принижающую местные культуры. «Этот калейдоскоп сексуального садизма, исключительной жестокости и отвратительной роскоши раскрывает полный список западноевропейских стереотипов… о развращенном Востоке», – заявляет Ричард Майлз в своей истории Карфагена^[40]. Триумф Древнего Рима над Карфагеном послужил историческим оправданием французского господства в Северной Африке, пишет Майлз, а роман «Саламбо» был «самым известным продуктом этого колониального мировоззрения».

Малон Блейн. Иллюстрации к роману Гюстава Флобера «Саламбо». Издание 1927 года. По часовой стрелке начиная слева сверху: жертвоприношение детей Баалу (Молоху); Саламбо проклинает тех, кто нанес оскорбление богине Танит; Саламбо и евнух-жрец богини Танит; «Так умерла Саламбо, дочь Гамилькара»

Несомненно, это так. Однако цели и заслуги Флобера намного глубже и сложнее. Его попытка реконструировать Карфаген, безусловно, выглядит устаревшей и может шокировать человека с современным менталитетом. Но Флобер предпочел сосредоточиться именно на Карфагене, а не на победе Рима. Попытка романиста описать утраченную империю изнутри, возродить древнюю культуру из руин и обломков артефактов, на тысячи лет погребенных в песках Туниса, представить, как выглядел Карфаген сам по себе – без Ганнибала, Рима и Пунических войн, – заслуживает восхищения. История Карфагена, рассказанная через историю его героини, – пример завораживающего фантастического повествования. Кроме того, «Саламбо» поражает как выдающийся образец литературной археологии. Сегодня редко говорят о том, какие солидные научные исследования легли в основу шедевра романтического реализма Флобера.

Прочитав бесстрастную, насыщенную фактами книгу Майлза «Карфаген должен быть разрушен», я вновь обратилась к «Саламбо» Флобера. Я ожидала, что очарование романа померкнет, но вместо этого обнаружила, что меня всецело поглотили лихорадочные видения «просвещенного ориентализма» Флобера. И на этот раз я смогла оценить глубину знакомства автора с греческими и латинскими источниками и степень его осведомленности о результатах французских археологических раскопок Карфагена, начатых Шарлем Бёле в 1850-х годах. Примечательно, что даже рисунки Малона Блейна 1927 года – прозрачное длинное платье и высокий головной убор Саламбо, рогатый шлем финикийского бога Мелькарта, жрецы, приносящие ребенка в жертву Баалу, – были созданы под влиянием карфагенских находок французских археологов.

Флобер приступил к работе над своим древнекарфагенским проектом в 1857 году, после судебного процесса, связанного с обвинением романа «Мадам Бовари» в непристойности. Флобер был оправдан, но его возмутила цензура, которой подвергли роман. Следующие пять лет он посвятил кропотливой подготовке материалов для своего нового замысла. Чтобы реконструировать Карфаген и повседневную жизнь его жителей в 241–238 годах до н. э., Флобер изучал тексты Полибия и многих других античных авторов. По собственным подсчетам, он использовал в работе над романом более ста произведений, включая современные монографии (конечно, с тех пор научные знания о Карфагене значительно продвинулись вперед).

В своем эпическом стремлении рассказать «всю правду» Флобер, известный перфекционист и сторонник реализма, погрузился в изучение тунисской ботаники и естественной истории, местных традиций, геологии и географии. Он искал фотографии Туниса и собирал описания финикийских костюмов, военных укреплений, религиозных обрядов, а также флоры и фауны Северной Африки. Он горячо интересовался артефактами, обнаруженными на археологических площадках Карфагена. В своем кабинете он окружил себя амулетами, наконечниками стрел, медной посудой и статуэтками и другими карфагенскими реликвиями. Наконец, в 1858 году он отправился в Тунис и изучал местную природу, посетил древние руины в Тунисе, Утике, Гиппоне (Бизерта), Сикке (Эль-Кеф) и других местах, впитывая подробности и ощущения, пытаясь войти в контакт с призраками Карфагена.

Поскольку Флобер писал в то время, когда современное научное и археологическое изучение Карфагена только начиналось, он едва ли мог избежать влияния сложившегося за 2000 лет мрачного и зловещего образа могущественной финикийской торговой империи. Но археологи XIX века, в числе прочего, ставили перед собой задачу подтвердить или опровергнуть данные древних письменных источников. Интересно осознавать, что современником Флобера был Генрих Шлиман, который обнаружил и раскопал древнюю Трою. Раскопки в Карфагене как будто подтвердили рассказы древних римлян об их заклятых врагах. Однако современная археология продолжает прояснять и добавлять новые детали в тот образ великой североафриканской империи, который рисуют греческие и римские литературные источники.

За исключением Аристотеля, который восхищался Карфагеном в «Политике»^[41], большинство греческих и латинских авторов изображали Карфаген как упадочную, безжалостную, варварскую империю, в полной мере заслуживавшую уничтожения. В I веке до н. э. Вергилий в эпической поэме «Энеида», посвященной основанию Рима, описывает самоубийство карфагенской царицы Дидоны после того, как ее возлюбленный Эней оставил ее, чтобы исполнить свое предназначение и послужить славе Рима. Историк Ливий заверял римлян, что Ганнибал еще маленьким мальчиком поклялся уничтожить Рим. Раннехристианские Отцы Церкви рассказывали полные ужасающих подробностей истории о детях, брошенных в огненную яму в жертву кровожадному карфагенскому богу Баалу. Ганнибал и его дерзкий переход через Альпы на боевых слонах с целью поработить всю Италию стал символом опасности, сохранившейся в римских cris de guerre: «Ганнибал у ворот!» и «Карфаген должен быть разрушен!».

Карфаген научил римлян бояться, и все же римляне предпочитали верить, что сокрушительная победа над Ганнибалом при Заме (202 г. до н. э.) была предназначена им самой судьбой. Несмотря на этот успех, Пунические войны продолжались. После кровавой осады и разграбления Карфагена во время Третьей Пунической войны (150–146 гг. до н. э.) Сципион Эмилиан сжег великолепный город дотла, а 50 000 выживших жителей обратил в рабство. Он намеревался стереть всякую память о Карфагене, оставив его в веках лишь как символ самонадеянной мощи и распутства, ведущих к гибели. Впрочем, то, что он якобы приказал засеять поля Карфагена солью, – современная выдумка, возникшая под влиянием Ветхого Завета.

Примечательно, что Флобер решил проигнорировать знаменитое противостояние с заранее известным концом между Карфагеном и Римом. Вместо того чтобы развернуть свое повествование на фоне Пунических войн, он решил поместить его в рамки малоизвестного внутреннего конфликта, который произошел в Северной Африке во времена детства Ганнибала. После поражения в Первой Пунической войне Карфаген не смог выплатить жалованье своей разношерстной армии наемников, состоявшей из ливийцев, нумидийцев, кочевников и прочих воинов Магриба (Северо-Западной Африки). В 241–238 годах до н. э. произошло восстание наемников, которое возглавил ливиец Мато (Матос) и бывший греческий раб по имени Спендий. Карфагенская знать, в том числе Гамилькар (отец Ганнибала), Ганнон и могущественные евнухи – жрецы Баала, жестоко отомстила восставшим ветеранам. Последовавшее военное противостояние ознаменовалось предательствами, пытками, хаосом, каннибализмом и проявлениями разнообразных бурных страстей, о чем писали греческие и римские историки, имевшие доступ к карфагенским летописям.

Флобер создал свою героиню Саламбо на основе краткого упоминания безымянной дочери Гамилькара, сестры Ганнибала. Реально существовавшего ливийского воина Мато писатель изобразил охваченным безумной любовью к ней. Среди незабываемых сцен романа – чувственная игра Саламбо с гигантским питоном и безумное массовое жертвоприношение карфагенских детей колоссальному бронзовому идолу Молоха (Баала). Мато похищает запретное покрывало карфагенской богини Танит. Он и Саламбо становятся тайными любовниками. И оба погибают мучительной смертью среди варварского великолепия.

Главными источниками для Флобера служили сочинения римских историков Ливия и Полибия – друга Сципиона и очевидца разрушения Карфагена. Помимо этого, Флобер обращался к Геродоту, Ксенофонту, Корнелию Непоту, Прокопию и другим авторам. По вопросам географии и военных укреплений Флобер консультировался с Аппианом и Диодором Сицилийским, о военных хитростях и тактике читал у Элиана. У Плиния, Теофраста и в других источниках он выискивал сведения о религии и магических обрядах Карфагена. Описание легендарного покрывала Танит он позаимствовал у Афинея, а неизгладимый образ невинных младенцев, сожженных в огненной печи Баала, – у Страбона, Цицерона, Плутарха, святого Августина, Евсевия и Тертуллиана. Могу предположить, что домашний питон Саламбо появился из рассказа Валерия Максима, черпавшего сведения у Ливия, о битве римского легиона с чудовищным змеем во время Первой Пунической войны, а также из собственных знаний Флобера о традициях заклинания змей в Северной Африке. Чтобы опровергнуть претензии критиков, ставивших под сомнение историческую достоверность его произведения, Флобер опубликовал к нему подробное библиографическое досье.

Ричард Майлз в своем описании Наемнической войны (конфликта властей Карфагена с наемниками) опирался на те же античные документальные источники, что и Гюстав Флобер. Более того, задача, которую поставил перед собой романист Флобер, – реконструировать подвергшуюся систематическому разрушению древнюю культуру, взяв за основу ее загадочные обломки и исторические документы, написанные ее злейшими врагами, – полностью совпадает с задачей, которую берет на себя историк Майлз. Яркий роман Флобера стал первой современной попыткой реалистично изобразить Карфаген в расцвете славы, а обширное, уравновешенное исследование Майлза на данный момент является наиболее авторитетным научным высказыванием на эту тему. И беллетрист, и историк стремились воскресить независимый Карфаген, познать город за пределами «длинной тени Рима» – и каждый по крупицам собирал все доступные ему свидетельства, чтобы выдвинуть Карфаген в центр внимания.

Описания ужасного насилия у Флобера основаны на сохранившихся исторических отчетах о Наемнической войне. Касаясь в своем произведении чудовищных зверств во время восстания наемников, Майлз также признает, что это была война без всякой пощады, с отвратительной жестокостью, зверскими пытками и кровавыми побоищами. Вторя словам Полибия, Майлз замечает, что эта война «намного превзошла все известные нам войны по части жестокости и пренебрежения принципами». Тем не менее Майлз оценивает описания жестокости карфагенян, встречающиеся у греческих и римских авторов (а также у Флобера), как примеры изображения «Другого» в виде чужака и дикаря. В то время, когда Флобер писал свой роман, так называемая концепция ориентализма еще не подверглась столь глубокому анализу и высмеиванию, как 150 лет спустя. Майлз был вынужден отреагировать на эту концепцию хотя бы в силу времени, но Флобер писал в тот период, когда критиков интересовали совершенно другие вопросы. И выбрать столь порочный эпизод карфагенской истории со стороны Флобера было смелым решением.

Французские рецензенты раскритиковали Флобера за то, что он решил писать о тривиальной стычке между Тунисом и Карфагеном, хотя «всем известно», что единственным значительным событием в истории Карфагенской империи была великая Пуническая война, которую в конечном итоге выиграл Рим. Но выбор Флобера позволил ему представить Карфаген в контексте собственных интересов и в противостоянии с другими североафриканцами, при этом отодвинув Рим и даже Ганнибала на второй план. Историк Майлз, хотя и действует совершенно другими методами, тоже хочет, чтобы мы осознали, как важен Карфаген сам по себе, не сравнивая его с победителем. И все же, в отличие от Флобера, который мог свободно выбирать время и место действия своего повествования, Майлзу как историку не удается избежать постоянных отсылок к Риму и «Западу».

Если не считать археологических артефактов и загадочных надписей, очень немногое из собственной истории Карфагена уцелело после опустошительной мести Рима. Помимо первых французских открытий, нынешнее состояние знаний опирается в основном на британские и американские раскопки Карфагена. Мы знаем, что город возник как североафриканский торговый форпост, основанный финикийцами, когда они начали перемещаться в Западное Средиземноморье под давлением Ассирийской империи. Находки археологов проливают некоторый свет на образ жизни карфагенян. Так, извлеченные из слоя пепла глиняные черепки сообщают нам, что в тот момент, когда Сципион предал город огню, у карфагенян была в моде южноитальянская керамика, расписанная сценами из греческой мифологии. Потрясающий мавзолей Сабрата представляет собой живое сочетание художественных стилей – египетского, греческого и уникального пунического.

Флобер проявлял живой интерес к прибывающим во Францию кораблям, нагруженным пуническими сокровищами, в числе которых была огромная коллекция каменных надписей (сейчас она находится в Лувре и помогает специалистам реконструировать карфагенскую культуру). История о том, как эти ценные артефакты попали к современным ученым, поразительна. В 1878 году французский флагманский корабль «Маджента» взорвался в порту Тулона на Лазурном Берегу. Его драгоценный груз – 2080 стел и надписей из Карфагена – затонул в гавани. В течение 125 лет они оставались под водой. Только в 1994 году французские дайверы и археологи наконец обнаружили место крушения и начали поднимать со дна статуи и таблички с надписями.

Среди этих тысяч памятников были вотивные подношения богу Баалу и богине Танит. Они имеют огромное значение для решения самого острого вопроса о Карфагене, а именно о жертвоприношениях детей аристократов Баалу (или Молоху, от слова mlk, «подношение детей»). Ближневосточная практика молк описана в Ветхом Завете, и многие греческие и римские авторы обвиняли Карфаген в этом жестоком обычае. Действительно ли это была рутинная практика? Или это было лишь отчаянное последнее средство в чрезвычайных ситуациях? По словам историков, жрецы Баала приказали карфагенянам сжечь заживо своих детей, чтобы переломить ход Наемнической войны. В своем романе Флобер предполагает, что юный Ганнибал (его имя означает «Милость Баала») пережил истребление детей, потому что вместо него отец послал к жрецам бедного мальчика. Действительно ли знатные семьи Карфагена заменяли собственных отпрысков детьми бедняков? Здесь Флобер руководствовался тем, что узнал от историка Плутарха.

В 1920-х годах появилось сообщение об ошеломляющем открытии: французские археологи обнаружили среди руин Карфагена тофет (кладбище, или место детских жертвоприношений). Другие тофеты также существовали в финикийских колониях, например, на острове Сардиния. Археологи нашли тысячи урн со сгоревшими останками маленьких детей, каменные таблички с высеченными финикийскими буквами МЛК, надписи с посвящениями сыновей Баалу, а также стелу с изображением жреца, держащего в руках младенца. Все эти находки позволили идентифицировать площадку как тофет. Факты показывают, что спустя сотни лет после того, как жертвоприношения детей на Ближнем Востоке сошли на нет, знать Карфагена продолжала практиковать их, особенно в случаях, когда требовалось предотвратить некое бедствие, причем делала это не тайно, а открыто, с чувством гражданской гордости. Опираясь на археологические данные, Ричард Майлз делает вывод, что от обвинений в жертвоприношениях детей в древнегреческих и римских источниках больше нельзя отмахиваться и списывать их на предвзятость и «антипуническую клевету». Тем не менее разногласия по-прежнему сохраняются, и некоторые ученые все еще спорят о значении найденных свидетельств.

По сообщению римского историка Ливия, отец Ганнибала, держа мальчика над огромной печью Баала, заставил его поклясться, что он посвятит свою жизнь борьбе с римлянами. По какой-то причине Майлз игнорирует данные Ливия, хотя они подтверждают его опирающийся на множество других примеров тезис об исключительно важной роли Карфагена в развитии Рима и становлении его самооценки. Согласно римским преданиям, обе великие державы были основаны в один и тот же год – в 753 году до н. э. Упорно утверждая, что в порочном Карфагене детям с ранних лет прививали вечную ненависть к Риму и брали с них клятву уничтожить Рим, римляне оправдывали свое собственное стремление сокрушить Карфаген как своего самого опасного врага. Но в действительности, как ясно дает понять Майлз и как признавали даже некоторые римляне, Карфаген играл в судьбе Рима слишком большую роль, чтобы о нем можно было просто забыть: Карфаген действительно был «тем точильным камнем, что сообщил остроту величию Рима».

И Рим, и Карфаген осознавали всю важность мифологии, о чем свидетельствует их борьба за присвоение мифического героя Геркулеса (Геракла). Римляне причисляли греческого силача Геркулеса к своим предкам. Его знаменитые подвиги и путешествия по всему Древнему миру, от Кавказа и Скифии до Греции и Италии, и через Северную Африку до Геркулесовых столбов (Гибралтар) отражали собственные имперские амбиции римлян. Согласно греческим мифам, Геракл в своих путешествиях достигал даже Северной Африки и победил великана Антея на территории современного Марокко. Но движущей силой империализма Римской республики были военные вторжения, оккупация, грабежи, рабство и обложение побежденных подданных непосильными налогами. Исследовательские экспедиции сами по себе не имели большой ценности. В Карфагене же такие предприятия, наоборот, высоко ценились, и карфагеняне не раз совершали мирные путешествия вдоль побережья Западной Африки и устанавливали взаимовыгодные торговые отношения с живущими там народами. Поэтому, с точки зрения карфагенян, уподобление странствующего греческого героя Геркулеса богу Мелькарту выглядело вполне естественно. Ганнибал, как искусный пропагандист, сделал дерзкий ход, обескураживший римлян, когда успешно присвоил Геркулеса в качестве собственного покровителя и проводника. К величайшему смятению Рима, завоевательные походы Ганнибала повторяли мифические маршруты морских и сухопутных путешествий Геракла, оправдывая господство карфагенян в Северной Африке, Испании и самой Италии.

Культура Карфагена, реконструированная на основе собственных художественных, архитектурных, археологических и литературных источников, характеризуется необычайным эклектизмом и открытостью для новых идей и влияний. Основавшие Карфаген финикийские мореплаватели изобрели алфавит и весельные военные корабли, господствовавшие на морях в эпоху Античности. Еще в VIII веке до н. э. финикийцы основали колонии в Западном Средиземноморье (Сицилия, Сардиния) и Северной Африке. Они вышли через Геркулесовы столбы в Атлантический океан и заложили на побережье торговый город Гадес (ныне испанский Кадис, где появился гарум – отвратительный римский соус из гнилой рыбы). Карфагеняне усовершенствовали тактику использования слонов в военном деле и разработали новые средства для сражений на море. Как искатели морских приключений карфагеняне не имели себе равных.

Античные источники сообщают о двух карфагенских экспедициях в V веке до н. э. вдоль Атлантического побережья Европы и Западной Африки. Мореплаватель Гимилькон отправился на север и установил контакты с народами Испании, Португалии, Франции, Ирландии и Корнуолла. Экспедиция Ганнона двинулась на юг – флотилия из 65 весельных кораблей везла из Карфагена в Марокко и Мавританию 30 000 мужчин и женщин с припасами – по пути они основывали поселения. Двигаясь на юг мимо Канарских островов, современного Сенегала, Ганы, Нигерии и Габона, исследователи видели множество природных достопримечательностей, необыкновенных животных и новых людей.

Ученые продолжают спорить о целях карфагенских атлантических экспедиций, но представляется очевидным, что их приоритетом была торговля. Поразительный отрывок у Геродота (около 460 г. до н. э.) подробно описывает уникальную систему бартера, основанного на взаимном доверии и справедливом обмене, разработанную карфагенянами для облегчения торговли с западноафриканскими племенами. Прибыв на эту землю, пишет Геродот, карфагеняне «выгружают свои товары на берег и складывают в ряд. Потом опять садятся на корабли и разводят сигнальный дым. Местные же жители, завидев дым, приходят к морю, кладут золото за товары и затем уходят. Тогда карфагеняне опять высаживаются на берег для проверки: если они решат, что количество золота равноценно товарам, то берут золото и уезжают. Если же золота, по их мнению, недостаточно, то купцы опять садятся на корабли и ожидают. Туземцы тогда вновь выходят на берег и прибавляют золота, пока купцы не удовлетворятся». При этом, замечает Геродот, «они не обманывают друг друга: купцы не прикасаются к золоту, пока оно неравноценно товарам, так же как и туземцы не уносят товаров, пока те не возьмут золота»^[42].

Справедливые отношения Карфагена с местным населением резко контрастируют с силовой политикой Рима, основанной на грабежах и порабощении. Карфаген создал своего рода золотой эталон сотрудничества между финикийцами, греками и коренными народами. Непримиримая древняя ненависть между Карфагеном и Римом возникла из-за глубоких культурных различий, усиленных едкой пропагандой в сочетании с нетерпимостью Рима и его нежеланием мирно сосуществовать с могущественным соперником, и реакцией Карфагена на эту нетерпимость.

Как замечает Майлз, хорошее представление о глубине разделяющей Рим и Карфаген пропасти дает символизм огня у обеих культур. Римляне воспринимали огонь как негативную, разрушительную силу – отсюда решение Сципиона уничтожить Карфаген в пламени. По иронии судьбы, в верованиях финикийцев огонь был восстанавливающим, очищающим, необходимым для возрождения. Заметим, что жертвы, принесенные Баалу, сжигали в огромной печи. Наследие Карфагена пронизано неизбывной иронией. Доказывая собственное величие, римлянам приходилось постоянно обращаться к памяти сожженного ими города. Память о легендарной Карфагенской империи продолжала теплиться еще более 2000 лет. Пригласить читателей приблизиться к Карфагену настолько, чтобы они могли сами оценить его блеск и великолепие, – вот чего на самом деле хотели литератор Флобер и историк Майлз, добивавшиеся этого разными способами и в разное время.

Желая глубже понять сложные легенды и ускользающие реалии Карфагена, мы многое почерпнем как у историка, так и у литератора. Можно даже сказать, что благодаря Майлзу и его строгому научному исследованию-противоядию теперь можно без опаски предаваться тайному удовольствию, заново открывая собравшее свою долю критики историко-фантастическое произведение Флобера. Листая страницы «Саламбо», проницательный читатель оценит, как смело Флобер играет с греко-римским ориентализмом, одновременно принимая и уклоняясь от него, и наверняка уловит в повествовании отголоски того страха и трепета, которые Карфаген внушал римлянам. Хладнокровный анализ Майлза нейтрализует ядовитые туманы, долгое время окутывавшие Карфаген, и очищает запятнанную репутацию противника Рима. Единственная дилемма при этом – какую книгу прочитать первой: яд или противоядие?

Туристы, татуировки и тираны

41. Туристы античного мира

Задолго до того, как современные туристы начали стекаться в Грецию, чтобы насладиться солнцем, морем, древностями и приключениями, по тем же самым причинам в Грецию приезжали жители Римской империи. Антоний и Клеопатра отправились в романтическую поездку на остров Самос, император Тиберий отдал предпочтение Родосу. Некоторые римляне посещали известные философские школы и изучали историю Греции, другие приезжали на Олимпийские игры, третьих привлекали сенсации – возможность поглазеть на яйцо, высиженное Ледой после свидания с Зевсом в образе лебедя, помочить ноги в источнике, где купалась Елена Прекрасная, или с замиранием сердца понаблюдать, как профессиональные ныряльщики в Левкадии прыгают с ужасного 60-метрового утеса под названием «Прыжок влюбленных», откуда, согласно легенде, бросилась поэтесса Сапфо, решив покончить с жизнью. И все они везли домой множество сувениров: терракотовые статуэтки, безделушки, горшочки меда с горы Гимет, шелковые шарфы с острова Кос, узловатые трости из Спарты, сборники пикантных любовных рассказов из Милета, целые храмовые колонны и тысячи статуй.

Греки славились гостеприимством задолго до появления римских туристов. Путешествующие люди нередко имели в греческих городах «гостевых друзей», а уже в V веке до н. э. хозяева городских и придорожных трактиров сдавали комнаты путникам. Знаменитые храмы и святилища обеспечивали приезжим места общего проживания, содержание которых брал на себя принимающий город или те города, откуда прибывали граждане, желающие посетить святыню. Политик IV века Демосфен упоминал популярный среди послов отель возле храма Близнецов в Ферах на северном побережье Греции, а уже в наше время в Платее были найдены остатки древнего общежития для гостей Афин.

Одним из первых античных авторов, путешествовавших исключительно из любопытства и ради удовольствия, был Геродот в V веке до н. э. Его книги рассказывают о множестве причудливых обычаев и диковинок, которые он видел сам и о которых слышал во время своих странствий. К IV веку до н. э. зарубежные поездки стали довольно распространенным явлением: дипломаты, посланники, наемники, торговцы, купцы, поэты, философы, музыканты, художники, актеры и атлеты путешествовали по делам, с образовательными целями или для развлечения. И простые, и богатые люди отправлялись в дальние поездки, чтобы посетить фестивали и религиозные праздники.

Гости, приезжающие в Древние Афины из других городов, должны были зарегистрироваться у проксена (наподобие современного консула) своего родного города. Проксеном был гражданин Афин, имевший в другом городе семью или друзей и выступавший в качестве официального хозяина для гостей из этого города, пока они были в Афинах. Как и сегодняшняя туристическая полиция в Греции, проксен оказывал помощь туристам, попавшим в беду.

В Фивах и Спарте к туризму относились скептически. Фиванские власти однажды оштрафовали собственного гражданина Пиндара на 10 000 драхм за то, что он в своем стихотворении восхвалял красоты конкурирующего города – Афин. Гераклид писал в книге своих путешествий (I в. до н. э.), что фиванские мужчины «безрассудны и склонны вступать в споры» с незнакомцами, и предупреждал, что споры там принято разрешать кулачными боями. С другой стороны, фиванские женщины – светловолосые, одетые в белое, в нарядных пурпурных сандалиях – считались «самыми высокими, красивыми и грациозными во всей Греции». Гераклид рекомендовал Фивы как «одно из лучших мест, чтобы провести лето» из-за пышных садов, освежающего бриза и прохладной воды (впрочем, о том, чтобы провести там зиму, не могло быть и речи по причине «метелей» и «непролазной грязи»).

В V веке до н. э. в Спарте посетителям разрешали только короткие, строго контролируемые экскурсии по достопримечательностям, и ограничивали путешествия собственных граждан. Однако во времена Римской империи Спарта превратилась в своего рода «тематический парк», обязательный пункт в списке каждого туриста, где прославляли мифы Старой Спарты, ее легендарный аскетизм и суровую дисциплину. Доверчивые туристы могли увидеть яйцо Леды, из которого вылупилась Елена Троянская (искушенные путешественники сразу догадывались, что это украшенное лентами крупное яйцо принадлежит страусу). Те, кто был знаком со стихами популярного римского поэта Овидия, вероятно, надеялись увидеть, как прекрасные спартанские женщины занимаются борьбой в обнаженном виде, однако им приходилось довольствоваться статуями одетых бегунов и воительниц, потрясающих мечами. Туристы могли понаблюдать за состязаниями на выносливость, во время которых стоических спартанских подростков подвергали порке, в театре, построенном римскими предпринимателями и вмещавшем сотни зрителей. Они также могли посмотреть жертвоприношение щенков, захватывающую охоту на кабана и жестокие постановочные сражения, побывать в пещере, где держали преступников, у алтаря, где совершали человеческие жертвоприношения, и в печально известном ущелье, где оставляли умирать слабых детей. Они могли полюбоваться шествием «злобных лаконских гончих» на поводках и прогуляться по впечатляющей победной колоннаде с колоннами в виде закованных в цепи пленников, где была выставлена захваченная у персов добыча.

Римляне покупают сувениры в Греции.

Рисунок Адриенны Мэйор

Многие современные представления о кровожадных обычаях Древней Спарты на самом деле возникли из описаний этих коммерческих аттракционов для развлечения римских туристов.

В I веке до н. э. представители римского праздного класса начали массово совершать круизы в Грецию. Знаменитый сенатор Цицерон дважды отдыхал в Греции и изучал там ораторское искусство и философию. В письмах домой он удивлялся: «В Афинах невозможно сделать шаг, не наступив на какое-нибудь напоминание о прошлом». Он также писал: «Афины сильно меня восхищают, и сам город, и его пригороды – я в самом деле очень люблю его». Как и многие другие богатые римские сенаторы и дельцы, он отправил сына учиться в Афины. Некоторые поэты, как Гораций, приезжали в Грецию за вдохновением – другие, как Проперций, надеялись забыть здесь свою несчастную любовь. Многие римские туристы, интересовавшиеся литературой, приезжали, чтобы увидеть железное сиденье, на котором Пиндар сочинял свои стихи, или пещеру на Саламине, из которой Еврипид смотрел на море, размышляя о тайнах жизни, или тот пляж в Пирее, близ которого утонул автор комических пьес Менандр, или храм на Поросе, где драматически покончил с собой Демосфен, высосав яд из своего пера. Могилы и статуи деятелей античной литературы можно было увидеть в каждом крупном городе.

Демонстрацией греческих древностей занимались особые проводники-мистагоги, которых позднее начали называть чичероне (cicerones) в честь красноречивого Цицерона – первого иностранца, порицавшего разграбление греческого искусства своими соотечественниками-римлянами. Путешественники останавливались в гостиницах вдоль дорог, у городских ворот или в центре города. Так же, как и сейчас, уровень комфорта в этих жилищах сильно различался. В самых дешевых местах путешественникам приходилось самостоятельно обеспечивать себе еду и постельное белье, и там их могли ждать жесткие кровати, клопы, москиты, невозможность уединиться, встречи с сомнительными личностями и драки. Состоятельные туристы избегали подобных мест и бронировали жилье в роскошных переоборудованных особняках с садовыми патио и обеденными залами, где римляне могли, как привыкли, ужинать полулежа. Путники покупали простые закуски и вино в скромных заведениях. Во всех гостиницах того времени предлагали сексуальные услуги разного характера и стоимости.

Богатые, знаменитые и влиятельные путешественники, такие как Клеопатра и Антоний, отправившиеся в круиз по Эгейскому морю в 40–30 годах до н. э., путешествовали первым классом. В апреле 32 года до н. э. пара отплыла из Эфеса на Самос, взяв с собой целую свиту известных актеров, комиков и музыкантов. Три недели об их увеселениях говорила вся Греция: остров оглашали звуки флейт и лютен, чередой шли роскошные пиршества с возлияниями и ночные представления. Среди сувениров, привезенных Клеопатрой с Самоса, были бронзовые статуи Зевса, Афины и Геракла в натуральную величину, взятые из храма Геры. Она также забрала домой множество картин и тысячи книг. Антоний купил себе эллинскую одежду. Клеопатра надеялась убедить Антония развестись с оставшейся в Риме женой. Но его больше заботило предстоящее столкновение с Октавианом (будущим императором Августом) на Адриатическом море. Всю дорогу от Самоса до Афин влюбленные то ссорились, то снова мирились.

Их бурный роман продолжился в Афинах, где городские власти воздвигли обоим статуи на Акрополе, провозгласив Клеопатру богиней любви, а Антония – Дионисом. Последовало множество новых шумных кутежей и празднеств, факельных шествий и случаев возмутительного поведения. Антоний наряжался в костюм Диониса. Клеопатра купила таблички из оникса и хрусталя, велела вырезать на них любовные послания и отослала Антонию. Антоний вызвал общественный скандал, начав прилюдно ласкать стопы Клеопатры. Затем влюбленные перенесли свои увеселения в город Патры, но в сентябре 30 года до н. э. вечеринка подошла к концу. Антоний и Клеопатра покончили жизнь самоубийством после того, как их флот был разбит Октавианом в битве при Акциуме в заливе Превеза.

После битвы Октавиан Август тоже поехал на Самос, чтобы насладиться своей победой, а затем отправился в Элевсин, чтобы получить посвящение. Мы знаем, что Август легко обгорал на солнце и всегда носил широкополую соломенную шляпу. Он любил цитировать греческие пословицы, хотя говорил по-гречески не слишком бегло. Его преемник Тиберий примерно на семь лет удалился на Родос – он сохранил приятные воспоминания об этом прекрасном острове со времен своей первой детской поездки в Грецию, во время которой также останавливался в Старой Спарте. На Родосе Тиберий наслаждался своего рода античным аналогом современной программы образовательных путешествий для пенсионеров. Он жил в скромной городской усадьбе и на непритязательной загородной вилле, совершал верховые прогулки, гулял пешком, разговаривал с простыми греками и посещал лекции философов.

Юлий Цезарь, Помпей и святой Павел бывали на Лесбосе, известном своим ежегодным конкурсом красоты. Однако лучшими островами для отдыха в Древнем мире считались Родос и Кос. Путешествующая элита Рима, от императоров до богатых и знаменитых поэтов, неустанно пела им дифирамбы. Врач Асклепий советовал своим сыновьям проводить лето в мягком и здоровом климате Коса, Птолемей и другие выдающиеся жители Александрии также следовали этой рекомендации. Женщины Рима высоко ценили роскошные прозрачные шелковые платья, которые можно было купить на Косе. Биограф Светоний писал, что «ни один [римский] военный или гражданский наместник, куда бы он ни направлялся, не упускал случая завернуть на Родос». Остров славился прекрасным климатом и пышными цветами, процветающими философскими школами и активной литературной и художественной жизнью. Колосс Родосский, до того как в 227 году до н. э. его опрокинуло землетрясение, считался одним из семи чудес Древнего мира. Даже после этого разбитая 27-метровая статуя много веков привлекала внимание туристов, пока ее бронзовые обломки не были отправлены в Сирию и там переплавлены. В I веке, по подсчетам Плиния, на Родосе еще можно было увидеть две тысячи статуй, из них сто «колоссальных».

Список обязательных для посещения мест древнеримского туриста очень напоминает маршрут современного путешественника: это Афины и гавань Пирей, Дельфы, Коринф, Спарта, Олимпия и Эпидавр. Огромной популярностью пользовались поездки на Олимпийские, а также Немейские, Дельфийские и Истмийские игры. Кроме того, в Греции проходило великое множество театральных, литературных, ораторских и музыкальных событий. Немало зрителей привлекали местные народные танцы и фестивали, а самые энергичные туристы, такие как император Адриан, поднимались в горы, чтобы полюбоваться захватывающими видами. В I веке до н. э. географа Страбона, писавшего о представлении ныряльщиков на скале Сапфо, глубоко впечатлила панорама заката, открывающегося с великого Акрополя в Коринфе.

Нерон, из всех императоров Рима особенно увлекавшийся эллинской культурой, примерно в 67 году до н. э. выбрал Грецию местом своей единственной зарубежной поездки. Он выучил греческий язык и совершил насыщенное турне, в ходе которого участвовал во множестве спортивных, музыкальных и актерских состязаний. В числе греческих сувениров Нерона были лиры, мраморная статуя Эрота из Феспий, 1800 венков, выигранных им на музыкальных конкурсах, и эллинские костюмы. Самой ценной среди них была пурпурная мантия, усыпанная золотыми звездами (похожие наряды и сегодня продаются в греческих магазинах для туристов). Нерон участвовал в Олимпийских играх на колеснице, запряженной 20 лошадьми, и специально ездил в Дельфы, чтобы посоветоваться с оракулом. Однако Нерон не удостоил вниманием Спарту, поскольку, как он сам говорил, спартанская дисциплина и строгий образ жизни были ему не по нраву. Он также не стал заезжать в Афины – не потому ли, что там судили Ореста за убийство матери? (Этот лукавый комментарий критика намекал на совершенное самим Нероном матереубийство.)

Примерно в 160 году Павсаний написал «Описание Эллады», первый туристический путеводитель, ставший образцом для всех следующих авторов. Греческие каникулы Павсания продолжались, по разным оценкам, от десяти до двадцати лет. Некоторые полагают, что он отправился в путешествие, стремясь забыть несчастную любовь, как это сделал Проперций, надолго уехавший в Грецию, чтобы «изгладить шрамы в сердце». Путеводитель Павсания, написанный для любителей эллинских достопримечательностей и до сих пор не утративший актуальности, переполнен ценными сведениями об истории, интересных местах, состоянии дорог, а также советами, как сэкономить время, и описаниями диковин из всех уголков Греции.

Павсаний путешествует по Греции на своей повозке.

Рисунок Адриенны Майор

В то время, когда Павсаний начал свое путешествие, содержанием и охраной дорог (многие из которых сохранились до наших дней), а также постоялыми дворами, мулами и повозками в Греции распоряжались римские власти. Повозку можно было взять напрокат в одном городе и оставить в другом, так же как это делают сегодня с арендованными автомобилями. Император Адриан расширил дорогу из Афин в Коринф, чтобы по ней могли пройти рядом две колесницы, а великая Эгнатиева дорога соединила северо-западное побережье Греции с Константинополем. На средства Нерона и других инвесторов вдоль Эгнатиевой дороги были построены гостиницы. Рядом с афинской агорой для удобства посетителей возвели большие общественные туалеты. Около достопримечательностей предлагали свои услуги чичероне, там же продавали путеводители, сувениры и репродукции произведений искусства. Например, на агоре миниатюрный бюстик Сократа предлагали купить рядом с «тем самым местом, где он выпил цикуту». Дельфийский оракул, с которым когда-то советовались о внешней политике цари и императоры, стал гуру для звезд – богатые горожане, и даже такие люди, как Цицерон и Нерон, теперь специально ездили к нему, чтобы узнать собственную судьбу. Популярностью пользовались и другие оракулы и виды гадания, в том числе гадание на игральных костях, зеркалах, ящерицах, птицах, а также толкование снов и приготовление волшебных зелий (многие из этих практик описаны у Павсания).

Павсаний неустанно разыскивал места, представляющие исторический или романтический интерес, а также разнообразные примечательные древности. Как и Геродот, Павсаний иногда раздражал окружающих своим любопытством – он приставал к местным проводникам с расспросами или начинал спорить с ними, и вступал в дискуссии с другими туристами о тонкостях древнегреческой религии. Обычно он путешествовал на конной повозке, но иногда дорога была слишком узкой, и идти по ней было «легче… человеку пешком, без поклажи, чем верхом на муле или коне». В книге Павсания то и дело встречаются жалобы на крутые тропы и плохие дороги, но он всегда сообщает читателю, стоит ли то или иное зрелище затраченных усилий. Например, в Дельфах ему пришлось долго карабкаться по крутой каменистой тропе, однако открывшееся ему зрелище он оценил так: «Из всех пещер, которые я видел, эта кажется мне наиболее достойной осмотра». Позже в тот же день Павсаний преодолел еще один участок пути, «тяжелый даже для пешехода налегке», но к счастью, на вершине его ждал Кастальский источник, воду которого он счел «приятной на вкус»^[43]. Около другого города проводники указали ему на два камня из красноватой глины, предположительно оставшиеся после создания первых людей. Описание их Павсанием настолько заинтриговало следующих путешественников, что люди приезжали на поиски этих комьев засохшей глины даже в XVIII и XIX веках.

На горе Геликон Павсаний поднялся к пруду, у которого юноша Нарцисс томился от любви к собственному отражению – хотя сам Павсаний считал этот миф «сущей чепухой». Его больше заинтересовали логово любителя загадок Сфинкса, поле, где Кадм посеял зубы дракона, из которых затем выросли полностью вооруженные люди («по преданию, если кто ему верит»), и захватывающие петушиные бои в местечке близ Фив. В Лебадии Павсаний обратился к оракулу Трофония и пил воду из источников под названиями «Забвение» и «Память». В Херонее он рекомендовал обратить внимание на знаменитое благовонное масло, изготовленное из цветов лилий, роз, нарциссов и ирисов («Это масло целебно при людских болезнях»).

Возле Академии Платона в Афинах Павсаний задержался у «Прыжка влюбленного» и жертвенника, посвященного безответной любви. В Мегаре его особенно поразил Камень-арфа в городской стене. Когда туристы бросали в него камешки, он звенел, словно арфа, – предположительно из-за того, что как-то раз во время строительства Аполлон оставил на этом камне свою кифару. «Я очень этому удивлялся», – пишет Павсаний. В число обязательных для посещения мест во времена Павсания также входили Львиные ворота, царские гробницы и потайная лестница в Микенах, выставленный напоказ оружейный пояс, который Геракл похитил у амазонки Ипполиты, поле битвы при Марафоне, где еще слышались призрачные звуки сражения, и мраморные карьеры с незаконченными статуями на горе Пентелико.

По уверениям местных проводников, в Греции существовало такое количество мест, где якобы отдыхал Геракл, и озер, где якобы купалась Елена Прекрасная, что римские туристы, вероятно, ухватились за систему рейтингов Павсания с огромным облегчением. Его оценки колебались от восторженно положительных («вы ахнете», «я очень этому удивлялся», «мое любимое», «очень достойно» и «восхитительный») до откровенно отрицательных («крайне глупо», «сущая чепуха», «совсем неразумно» и «пустая трата времени»). За годы путешествий по Греции Павсанию показывали немало «мест, где купалась Елена» и «мест, где побывал Геракл». Например, в Эпидавре гордились оливковым деревом, ствол которого был «скручен самим Гераклом». Павсаний с восхищением осматривал великое множество источников, появившихся там, где Пегас ударил о землю копытом (один из них был в Коринфе), мест, где была убита Медуза (одно из них в Аргосе), источников, в которых Гера обновила свою девственность (один возле Элевсина, другой в Нафплионе), тенистых прогалин, где Дионис останавливался, чтобы выпить чашу вина, или Зевс встречал девушку (такие попадались повсеместно), гротов, откуда Плутон похитил Персефону и унес ее в подземное царство (в Нафплионе, Трезене, Гермионе, Беотии и т. д.), пещер, где обитали различные львы, с которыми боролся Геракл (в Тиринфе, Немее, в горах Китерон), а также десятки конкурирующих мест рождения или захоронения богов и героев.

Классические греческие скульптуры и картины вызывали огромное восхищение у римлян, заядлых коллекционеров сувениров. За много веков до того, как лорд Элгин совершил набег на мраморы Парфенона, Сулла (разграбивший Афины в 86 г. до н. э.), Луций Муммий (разграбивший Коринф в 146 г. н. э.), Веррес (разграбивший Самос в 82 г. до н. э.) и другие богатые римляне вывозили из Греции древности для украшения своих итальянских вилл. О разграблении греческих религиозных святынь с большим возмущением высказывался Цицерон. Начало этому, очевидно, положило похищение Суллой двух огромных колонн из храма Зевса в Афинах, после чего в Италии коринфские древности стали предметом всеобщего увлечения. Списки приобретений грабителей заставили бы Жана Пола Гетти побледнеть от зависти. Из Греции вывозили даже мифических существ: Сулла приобрел живого сатира из пещеры в Фессалии, а у императора Клавдия был детеныш кентавра, законсервированный в меду. Павсанию в Беотии показали тритона, который, по его словам, выглядел весьма впечатляюще, но не продавался. Во II веке от Рождества Христова греческие скульпторы не покладая рук пытались удовлетворить ненасытный спрос римлян на древнегреческие мраморы, копируя классические античные статуи и создавая новые образцы.

Павсаний видел сотни картин на батальные и мифологические темы, бесконечное множество статуй знаменитых кулачных бойцов, борцов и бегунов, а также портретов поэтов, драматургов и музыкантов. Чтобы помочь перегруженным обилием информации туристам, он выделил несколько действительно выдающихся, наиболее заслуживающих внимания произведений искусства. Возглавляли список великолепная статуя Афины в Парфеноне высотой почти 12 метров, статуя Диониса из золота и слоновой кости на афинской агоре, а также скульптуры Пегаса и морского чудовища в Коринфе. (Между прочим, город Коринф также славился своими миловидными гетерами.) Святой Павел писал об этой туристической достопримечательности в своих письмах из Коринфа, где останавливался у изготовителей тентов, сооружавших навесы для зрителей на Истмийских играх. Знаменитые статуи близ Олимпии Павсаний оценил очень невысоко: «Обе эти статуи сделаны без всякого искусства: статуя Зевса… похожа на пирамиду, а статуя Артемиды – на колонну».

На Коринфском заливе близ Патр Павсаний нашел «во всех отношениях очень приятное место в летнюю пору». Он заметил, что «женщин в Патрах вдвое больше, чем мужчин, причем Афродита одарила их красотой больше, чем других». Эти женщины искусно ткали тонкие материи из хлопка и льна, а декоративные головные повязки и платья из Патр были популярными сувенирами. В этих местах Павсаний обращался как минимум к трем оракулам-предсказателям и услышал волшебную историю о человеке, который безнадежно влюбился в неверную водяную деву, обитавшую в реке Селемн. Купание в этой реке, уверяли Павсания проводники, могло заставить забыть несчастную страсть. «Если есть правда в этом рассказе, то вода Селемна для людей дороже великих богатств», – заметил он. Открытые Павсанием прелести побережья близ Патр, любовь Тиберия к вольтам (вечерним прогулкам) с жителями Родоса и восхождение Страбона на Акрокоринф ради захватывающих видов напоминают нам, что, помимо славных древностей и волнующей истории, именно этот проблеск настоящей Греции и уникальный, нешаблонный туристический опыт и есть то, что каждый посетитель надеется сохранить для себя в качестве личного сувенира.

К III веку ухудшение экономических и социальных условий, не говоря уже о нашествиях варварских орд, сделало развлекательные путешествия по Средиземноморью слишком рискованным для большинства людей. После трех веков относительно безопасных путешествий под эгидой римского мира прошло еще более тысячи лет, прежде чем филэллины снова начали совершать гранд-туры в Грецию, чтобы удовлетворить свое любопытство, и в поисках истории и приключений.

42. Гранд-тур: от лорда Байрона до Зигмунда Фрейда

Первые темные очки были куплены для поездки в залитый солнцем Средиземноморский регион приблизительно в начале XVIII века. А в 1814 году появилось слово «туристы», обозначавшее группы европейцев и американцев, заканчивающих поездкой в Грецию свои гранд-туры. Независимо от того, путешествовали посетители (милорди, как их называли греки) в сопровождении 29 мулов с поклажей, как это делал лорд Байрон, или обходились всего одной лошадью и палаткой, все они соглашались, что их хозяева щедры до неприличия, что мед и кофе восхитительны, хотя вино имеет весьма своеобразный вкус, что насекомые просто отвратительны, пираты и лихорадка изрядно утомляют, а древности производят сильное впечатление, но их обветшалый вид вызывает жалость.

После падения Римской империи, за исключением нескольких сообщений крестоносцев по пути в Святую землю, пейзажи, древности и знаменитое гостеприимство Греции были практически забыты остальным миром до конца XV века. Интерес европейцев к путешествиям в Грецию возродил итальянец Кириак Анконский, которого называли «отцом археологии» эпохи Ренессанса. В середине XV века, за два столетия до начала современной эпохи археологических грабежей, Кириак увлеченно копировал древние надписи и описывал сохранившиеся руины.

Ему принадлежит самый ранний сохранившийся рисунок Парфенона, а его эскиз статуи в Самофракии стал главным образцом портре та Аристотеля. Кириак посе тил Мистру на юге Греции, когда ею еще правил византийский деспот Мореи. В Афинах он наслаждался прекрасным закатом, стоя у подножия полностью сохранившегося на тот момент мавзолея Филопаппа, построенного в 114 году. В храме Зевса Олимпийского он насчитал 21 уцелевшую колонну с архитравами (первоначально их было 104, сегодня осталось только 13). Кириак был не только туристом, но и купцом, поэтому его примеру последовали другие. Во времена Шекспира Греция славилась мальвазией, крепким сладким вином, которое привозили из Монемвасии на Пелопоннесе. В «Ричарде III» Шекспир топит в бочке мальвазии труп герцога Йоркского.

Первые солнцезащитные очки, XVIII–XX вв.

Рисунок Адриенны Мэйор

В XVI веке было издано несколько книг о путешествиях и разговорников, и в Эгейский регион устремился ручеек праздных туристов. В дневнике британца по имени Даллам от 1599 года мы находим зловещий намек на возобновившуюся в Трое охоту за сувенирами: «Я привез домой кусок белой мраморной колонны, который отбил собственными руками, имея при себе хороший молоток».

Охота за сокровищами среди руин началась еще при римлянах, на время прекратилась в Средние века, но снова вошла в моду в начале XVII века, после того как королю Карлу I доставили четыре сотни статуй с Кикладских островов. Лорд Арундел отправлял своих агентов на поиски любых пригодных для транспортировки древностей; чтобы перевезти колоссальные статуи и колонны «для сохранности» в Англию, их разбивали на части. Древние мраморные изваяния становились «капризами» – затейливыми архитектурными украшениями в величественных садах. Барабаны колонн служили скамьями в деревенском стиле или инструментом разравнивания лужаек для игры в шары. Из саркофагов делали оригинальные цветочные горшки или корыта для лошадей. Прекрасные фризы измельчали в гравий для кладбищенских дорожек.

Джейкоб Спон и Джордж Уилер, в 1675 году забравшие надпись из Дельф, «чтобы она не пропала», действовали сравнительно скромно, но в целом вполне типично для большинства ранних путешественников. К 1802 году, когда прибывший в Грецию лорд Элгин уничтожил фризы Акрополя, безумное расхищение продолжалось уже двести лет. Лишь в 1834 году, после Греческой революции и войны за независимость от Османской империи, был принят первый закон, запрещающий произвольные раскопки и вывоз греческого наследия. В 1894 году путеводитель Бедекера предупреждал туристов, что предметы старины нельзя увозить с собой в багаже.

Продолжающиеся грабежи вызывали тревогу у многих европейских посетителей (в 1750 году один француз в Делосе писал: «Мое сердце разрывается… при виде разрушений, произведенных среди этих великолепных зданий»). И все же каждый хотел забрать домой сувенир или оставить о себе какую-то память. Лорд Байрон, отправившись в гранд-тур (1809–1811), провел некоторое время в Греции, и с тех пор многие туристы могли любоваться его именем, вырезанным на колонне храма Посейдона в Сунионе.

Помимо реликвий древности, туристы XVIII и начала XIX века приобретали chibouques (чубуки – длинные турецкие курительные трубки), прогулочные трости из парнасского терновника и модные греческие и османские костюмы. В 1795 году молодой Джон Морритт писал домой о покупке прекрасных тюрбанов и горностаевых мантий a la turque для себя и голубого шелкового маниотского костюма для своей сестры. Оставшиеся в Англии сестры и подруги просили присылать им выкройки греческих платьев, в моду вошла женская прическа «греческий узел». Среди молодых женщин даже началось повальное увлечение «греческой позой» – девушки слегка наклонялись вперед и чуть горбили плечи, как скромные богини, которых древние скульпторы ваяли обнаженными.

Еще одним популярным сувениром был собственный портрет в наряде греческого эвзона или турецкого паши. Портрет лорда Байрона в подобном костюме сегодня можно увидеть в музее Бенаки в Афинах. Бесшабашный Джон Монтегю, граф Сэндвич, в 1738 году в возрасте 20 лет стал первым европейцем, включившим Грецию в свой познавательный гранд-тур, – на портрете он в тюрбане и с кинжалом на поясе созерцает бокал местного вина. Леди Эстер Стэнхоуп позирует для портрета (начало XIX в.) в шелковых восточных одеждах с широким кушаком, в мягких туфлях с загнутыми носками и тюрбане, и курит длинный chibouque.

Байрон порицал вандализм лорда Элгина. Увидев в доках Пирея ящики с фризами Парфенона, Байрон сравнил Элгина с варварскими ордами, разграбившими Рим. Самого Байрона больше интересовали современная Греция и ее жители, чем коллекционирование диковин. Однако мы знаем, что Байрон однажды привел в восторг сэра Вальтера Скотта, подарив ему урну с «костями мертвецов, найденными в некоторых гробницах в длинных стенах Афин». Когда Байрон уезжал из Греции в 1811 году, его единственными личными сувенирами были «четыре черепа, выкопанные из саркофагов на Марафоне», «флакон с аттическим болиголовом» и «четыре живые греческие черепахи». Ранее он подумывал о покупке острова Итака, и ему предлагали приобрести Марафонскую равнину примерно за 900 фунтов. «Удивительно, как далеко заводят деньги в этой стране!» – воскликнул Байрон.

Сам того не желая, Байрон положил начало еще одной модной тенденции. После публикации его стихотворения «Афинской девушке», написанного по мотивам флирта в 1809 году с 12-летней Терезой Макри, дочерью смотрителя пансиона, в котором останавливался поэт, молодые люди начали «влюбляться» в Терезу или одну из ее сестер, Катинку и Мариану. Все они совершали паломничество в дом № 11 по улице Теклас в Плаке, где три молодые женщины устраивали для своих почитателей общие приемы. С затаенным дыханием описывая эту живую туристическую достопримечательность в дневниках и письмах домой, каждый молодой человек воображал, что может уловить за веселым поведением Терезы тень меланхолии.

Дом Макри был одним из самых известных пансионов в золотую пору милорди. Один из первых американских туристов, Николас Биддл из Филадельфии, остановился в пансионе Макри в 1806 году, когда «афинская девушка» Байрона была еще ребенком. Биддлу особенно понравился тенистый дворик с родником («убежище от пыли и шума») и греческие слуги, которые, кажется, понимали его итальянский.

По всей Греции в сельской местности путешественники могли остановиться в гостиницах-ханах, которые обычно представляли собой длинный чердак над конюшней или несколько помещений вокруг внутреннего двора. На обед можно было купить рецину, оливки, сыр, хлеб, яйца и инжир. Все это совершенно не впечатляло французского писателя-романтика Шатобриана, который считал ханы «лишенными всяких признаков цивилизованной жизни».

В городских кофейнях также сдавали постели, а иногда туристы могли переночевать в пастушеских хижинах. Путешественники хвалили щедрый и гостеприимный греческий характер, «весьма живой и отмеченный тонким природным остроумием», как заметил в 1675 году Джордж Уилер.

Всем гостям не терпелось попробовать кофе – фирменное блюдо Греции под властью Османской империи. И если одни посетители жаловались на крохотные чашки и осадок, то другие воодушевленно сравнивали этот напиток с зельем забвения непента, которое выпила Елена в «Илиаде» Гомера. Все соглашались, что кофе «служит лучшим средством скоротать часы» и «поощряет к приятной беседе». Еще одним развлечением в кафенионе было курение персидского табака в изысканных наргиле (кальянах). Путеводитель 1890-х годов отмечает, что кальян оказывает «несколько одурманивающий эффект, наподобие опиума». Далее в том же путеводителе объяснялось, что нитки бусин, которые крутят в руках все греческие мужчины, не имеют никакого религиозного значения – это «просто беспокойная привычка». Многих шокировала деревенская рецина. Почти все путешественники соглашались со Споном и Уилером (авторами одного из первых современных путеводителей по Греции, написанного в конце XVII века), которые отмечали, что вкус местного вина усилен «изрядной примесью смолы», и это делает его «поначалу неприятным для иностранцев». Впрочем, они признавали, что со временем многие к нему привыкают. «Британский справочник для путешественников по Греции» 1854 года сообщал: «Смолистое vin du pays едва ли пригодно для питья, так как слишком пахнет уксусом и сургучом».

Больше всего по поводу вина и вообще греческой кухни негодовали французы: сварливый путешественник Шатобриан в 1817 году утверждал, будто «каждый глоток ужасного вина вызывает невольную гримасу». Его соотечественники жаловались, что греческий хлеб «слишком пресный», тимьяновый мед с горы Гимет «имеет привкус лекарства», фрукты «в лучшем случае сносные», мясо «разварено в лоскуты», а оливковое масло «годится только для мыла!».

В XVII, XVIII и начале XIX века большинство туристов путешествовали верхом и ставили палатки на свежем воздухе, как это делали Спон и Уилер на древних площадках Элевсина и Дельф в 1669 году. Этим двоим с огромным трудом удалось отыскать не отмеченное на картах и не подвергшееся раскопкам священное место в Дельфах – по пути они останавливались, чтобы подкрепиться козьим молоком, жареной курицей или бараниной, и чашкой рецины, охлажденной в снегу.

Лорд и леди Элгин отправились в Коринф в мае 1802 года и провели неуютную ночь под открытым небом в протекающих палатках. Сэр Уильям Гелл в августе 1806 года, напротив, разбил лагерь на берегу реки Эвротас недалеко от Спарты и провел очень приятную ночь под созвездием Лебедя, подложив под голову седло вместо подушки. А летом 1810 года Байрон и его друг Джон Кэм Хобхаус поставили палатку на пляже Эгины, где лакомились «ножками жареного ягненка, которые ели руками a la turque», йогуртом, смешанным с рисом, вареньем и миндалем; их ужин оживляли танцы, многочисленные тосты хозяев и воодушевленная пальба из пистолетов.

Ночевки в палатке на природе в Греции могли быть вполне идиллическими. Путеводители XIX века уверяли путешественников, направлявшихся в Грецию, что «трудности и лишения сами по себе доставят им немалое удовольствие», а передвижение верхом поможет избежать «апатии и лихорадки, возникающих при поездках транспортом». Для защиты от солнца («ослепительный свет и жар которого трудно представить себе заранее!») путеводители советовали брать с собой тропический шлем с зеленой марлевой вуалью, зонтик и широкополую шляпу. Солнцезащитные очки со стеклами из дымчатого или сине-зеленого стекла можно было купить в специальном магазине на улице Гермеса (Эрму) в Афинах («Поначалу они кажутся странными, но приносят большое облегчение глазам»). Кроме того, в гранд-тур полагалось брать с собой нашатырь от укусов насекомых, перуанскую кору (хинин) от малярии и лихорадки, а также «иезуитские капли» – настойку из бальзама копайбы, гваякума и масла сассафраса на спирту. Путешественникам также требовались фляга, нож, компас, крепкая трость, «чтобы отгонять пастушьих собак», свечи, охотничье ружье, немного порошка карри и кайенского перца, набор для приготовления пищи, карманная подзорная труба, обувь для прогулок и легкая, но прочная одежда.

Аналогом куртки сафари или жилета фотожурналиста, столь любимых современными туристами, в XIX веке была пригодная на все случаи жизни красная «виндзорская» униформа. Считалось, что этот строгий наряд с медными пуговицами производит особое впечатление на местных жителей. Довершали гардероб милорди прошитые двойной строчкой желтые брюки, три дюжины рубашек и тяжелые ботинки. К середине XIX века путеводители уже порицали переодевание в местные костюмы: «Просто смешно, если только вы не знаете в совершенстве язык и туземные обычаи!»

Далеко не все собирались ночевать в палатках, но «Бедекер» 1894 года предлагал в любом случае взять собственное постельное белье – льняной спальный мешок, плотно завязывающийся вокруг шеи. Авторы предупреждали, что «вредители способны омрачить ночной отдых даже самого воодушевленного путешественника». В Греции путешественники могли ожидать нападения блох, клопов, вшей, комаров и «других отвратительных насекомых, крылатых и бескрылых».

Эдвард Кларк, путешествовавший вместе с Томасом Мальтусом (известным сторонникам контроля рождаемости) и Джоном Криппсом (человеком, который познакомил Европу с кольраби), в 1799 году писал домой: «Пока наш проводник разделывает на ужин старую козу, я обрисую для вас ту роскошь, которой мы наслаждаемся здесь, в Греции: опасности, усталость, болезни, грязь, жажда, жара, грозы, камни, вши по всему телу, блохи, клопы, тараканы, крысы…»

Подобные лишения и «мускиты» ничуть не беспокоили Байрона, но он жаловался на другое неудобство – толпы туристов! «Афины так и кишат ими, – писал он. – Вся Аттика наводнена путешественниками. Наши прекрасные соотечественницы толпами поднимаются на скалы Акрополя». Как многие туристы, жаждущие получить уникальные впечатления, Байрон, возможно, был слишком придирчив: по оценкам одного историка, в период с 1800 по 1830 год Грецию посетило всего около 200 английских гостей.

Они приезжали, чтобы насладиться великолепными видами. Один из первых туристов, попавший в Грецию в начале XVII века, рассказывал, в какое волнение пришел, обнаружив, что подлинные строения золотого века Афин отнюдь не канули в глубину веков: «Меня охватила сильная дрожь, распространившаяся по всему телу. С каждым шагом мы представляли себе, что идем по следам Тесея, Сократа или Перикла».

Незадолго до того, как Парфенон был разрушен снарядами венецианцев в 1686 году, Спон и Уилер восхищенно писали: «Без сомнения, это самая прекрасная древность, сохранившаяся в мире… Мы много часов простояли там в неутомимом созерцании». Пейзажи и деревенские жители показались им очаровательными. Многих посетителей, в том числе Байрона, завораживало небо над Эгейским морем – «темного, глубокого, превосходно синего цвета». Следующей важной достопримечательностью после Афин и сестер Макри был город-крепость Микены с Львиными воротами, почти целиком скрытыми виноградными лозами и автографами прежних путешественников. Там леди Элгин отважно спустилась в подземную Сокровищницу Атрея, хотя на острове Антипарос ее привел в ужас предательский спуск к знаменитым гротам. В 1785 году этот подвиг совершила ее соотечественница леди Крейвен, которая отважно спустилась в перпендикулярные проходы по хлипким веревочным лестницам при свете факела – впрочем, леди Крейвен была известной искательницей приключений, и в гранд-тур она поехала, чтобы отвлечься от развода. Дорожный костюм леди Крейвен состоял из английского платья для верховой езды, и как-то раз она произвела неизгладимое впечатление на своих спутников и проводников, встав за штурвал корабля во время шторма на Черном море. Свой путь домой через Балканы она спланировала самостоятельно, а для защиты от бандитов прихватила с собой два пистолета.

Первых путешественников приводили в восторг масштабные празднества с танцами, которые устраивали в афинском храме Тесея на Пасху. Равнину вокруг агоры заполняли тысячи человек в ярких костюмах, «подобные полю анемонов, волнуемых ветром». Кружащиеся дервиши выступали по пятницам у Башни ветров. На рассвете туристы пешком прогуливались до Парфенона, затем шли к Пниксу, Академии Платона, Керамику и храму Зевса и, наконец, к закату возвращались на Акрополь.

Запись в дневнике Гюстава Флобера от 22:30 23 января 1850 года посвящена его последней ночи в Греции: «Я вышел попрощаться с Парфеноном. Дул сильный ветер, садилось солнце, все небо над Эгиной было красным, а колонны Пропилеи окрасились в яично-желтый цвет». Когда он уходил, «две большие птицы отделились от фасада Храма и улетели на Восток, в Смирну». Возвращаясь в свои комнаты, под Акрополем, рядом с Одеоном Герода, Флобер остановился, чтобы поговорить с человеком, предлагавшим ему купить статуэтку за две драхмы. Затем Флобер оглянулся на Акрополь и увидел «оборванную старуху в черном, поднимавшуюся к цитадели».

Первым по-настоящему современным туристом в Греции, пожалуй, можно считать Зигмунда Фрейда, который назвал психологические комплексы в честь персонажей греческих мифов. Свою реакцию на исполнение заветной мечты – поездку в страну Нарцисса и Эдипа – Фрейд в 1904 году описал в статье под названием «Расстройство памяти на Акрополе». «Когда я наконец оказался на Акрополе, мне в голову пришла удивительная мысль. Значит, все это, о чем нас учили в школе, действительно существует!»

В остальном статья носит характер самопсихоанализа: Фрейд долго и высокопарно смакует свои «противоречивые чувства» после осмотра Парфенона, пространно рассуждает о недавнем приступе депрессии во время путешествия по Греции, говорит о двойственном отношении к достижению цели всей своей жизни – увидеть Афины, о беспокойстве, связанном с исполнением этого «невозможного желания», и о чувстве вины, вызванном ощущением превосходства над отцом, который так и не смог достичь собственной цели и не побывал в Афинах.

Первые путешественники эпохи Возрождения тоже испытывали глубокое потрясение, обнаружив, что «все это» – материальная сторона прославленной истории Греции – продолжает существовать, и они в самом деле могут пройти там, где ступали Перикл, Сократ и Платон, побывать в том театре, где давали премьеры великих трагедий, и прикоснуться к статуям древних афинян, их богов и богинь.

Туристы, появившиеся на сцене в XIX веке, с их затемненными солнцезащитными очками, новомодными противомоскитными сетками и томиками «Описания Эллады» Павсания в качестве путеводителя, отважно преодолевали каменистые тропы и сражались с паразитами, пиратами и лихорадкой, чтобы получить свой экзотический опыт среди романтических руин. В середине XIX века путеводители заманивали путешественников точно такими же удовольствиями, какие обещают сегодняшним туристам: «Путешественники, утомленные искусственной, излишне цивилизованной обстановкой современных отелей и транспорта, находят необыкновенное очарование в странствиях по сельским дорогам Греции; их ждут величественные скалистые берега, глубокие заливы, лазурное море, покоящиеся на горизонте безмятежные светлые острова, поросшие оливами склоны, темные массы сосен и снежные вершины, сияющие в долинах серебристые асфодели, колышущиеся в горах и на берегах анемоны и маки, аромат апельсиновых рощ, лазурные утра, прозрачный ясный свет…»

Пожалуй, лучшим сувениром из поездки тогда, как и сейчас, могло стать воспоминание о закате над Акрополем. Один из первых французских путешественников писал о нем так: «Весь горизонт залит ярко-алыми лучами, облака приобретают оттенок киновари, а море подернуто огненными искрами… Горы делят между собой глубокие мрачные цвета, от ярко-пурпурного до темно-зеленого… а греческая луна намного превосходит нашу бедную луну. Ее белый свет, чистый и безмятежный, пробуждает среди великих руин достойные их чувства: все низменные мысли улетучиваются, и созерцателю начинает казаться, будто он стучится в двери вечности».

43. Первые любители горного туризма

Моисей взошел на гору Синай, чтобы получить десять заповедей, и поднялся на гору Нево в Иордании, чтобы взглянуть на Землю обетованную, которой ему не суждено было достичь. Иисус вместе с тремя учениками отправился на вершину горы, чтобы говорить с призраками Моисея и Илии. В 430 году до н. э. древнегреческий философ Эмпедокл поднялся на действующий вулкан Этна на Сицилии и прыгнул в пылающий кратер. По преданию, Эмпедокл намеревался стать бессмертным богом; вулкан выбросил обратно одну его сандалию, от жара ставшую бронзовой.

Восхождения на священные горы были важной частью духовных практик императоров и монахов Древ него Китая. По данным ученых, люди более 3000 лет совершали ритуальные поклонения на горе Тайшань (высотой чуть более 1500 метров) в провинции Шаньдун. Императоры и феодальные князья взбирались на небесную вершину и оставляли подношения – угощения, изделия из нефрита, а также более 1800 надписей. Поклонение горам способствовало развитию даосизма и буддизма в Китае.

В Японии, согласно легенде, примерно в 663 году загадочный ниндзя-колдун Эн-но Одзуну (Эн-но Гёдзя) более тысячи раз поднимался (некоторые говорят, что взлетал) на гору Фудзи (около 3750 метров) для медитации. Его свершения привлекали многих синтоистских отшельников-аскетов, поклонявшихся горам.

Во времена Пунических войн Ганнибал и его армия перешли через Альпы, чтобы в 218 году до н. э. вторгнуться в Рим, а примерно в 569 году лангобарды вторглись в Италию, преодолев пик Матажур (1642 метров) в предгорьях Альп.

Однако эти военные и религиозные восхождения нельзя отнести к чисто развлекательному горному туризму. Никто не знает, зачем Этци, замерзший мумифицированный человек медного века, пересекал Альпы на высоте 3200 метров примерно в 3300 году до н. э. со стрелой в плече и другими ранениями. Но его путешествие тоже вряд ли можно назвать приятной прогулкой. Также не могут считаться увеселительными те походы, в которых зафиксированы самые ранние сообщения о высотной болезни. Китайский посланник Ту Кин в своих записках упоминает нелегкий переход через «Горы головной боли» – высокогорные перевалы Памира и Гиндукуша высотой около 4570 метров. Яркие описания горной болезни встречаются и в трудах испанского исследователя Хосе де Акосты. Он рассказал о своем трудном переходе через горные перевалы на высоте 4800 метров в перуанских Андах в 1570 году.

Кто же первым решил подняться высоко в горы ради удовольствия? Несомненно, здесь стоит обратить внимание на китайских поэтов-романтиков, таких как Ли Бай (Ли Бо), который в VIII веке совершил восхождение на гору Тай, чтобы предаваться там размышлениям, любуясь пейзажами. Странствующий поэт Ли Бай (ок. 701–762) глубоко проникся даосской идеей гармонии с природой. Многие его стихи посвящены лирическому любованию безмятежными видами в горах Чжуннань (около 2590 метров). Эти вершины были излюбленным местом поселения даосских мудрецов-отшельников еще в III веке до н. э. Одно из стихотворений Ли Бая начинается так: «Спускаюсь вечером по синей горе, / Лунный свет провожает меня домой. / Оглядываясь назад, я вижу свой путь, / На уступах, залитых глубокой тенью». В другом стихотворении он говорит: «Уступы скал и извилистые тропы ведут к голубому небу… Я поднимаюсь на вершину и вижу перед собой весь мир. Я вижу длинную реку, что бежит вдаль и не возвращается, желтые облака, издалека принесенные ветром, и снежную вершину».

В Европе итальянский ученый Петрарка утверждал, что он был первым человеком со времен Античности, который поднялся на гору просто для того, чтобы насладиться открывающимся видом. По словам Петрарки, вдохновением для него послужило восхождение на гору Филиппа V во II веке до н. э. Примерно в 1336 году Петрарка вместе с братом и двумя слугами поднялся на гору Ванту (1911 метров) в Провансе и «стоял, как ошеломленный», глядя вниз на облака, горы и реку Рону.

О восхождении Филиппа Петрарка прочитал у древнеримского историка Ливия (I в. до н. э.). Ливий сообщает, что царь Македонии Филипп V предпринял этот поход, чтобы полюбоваться захватывающим видом с горы Гем во Фракии. Этот высокий пик (около 2133 метров) относится к Балканским горам (хребет Стара-Планина) в Болгарии. В древности существовало поверье, что с этой вершины можно увидеть сразу два моря – Адриатическое и Черное. На самом деле в ясный день сверху можно увидеть Черное и Эгейское море, но не Адриатическое. Филипп, недавно сложивший с себя бразды правления (не по своей воле, а в результате завоевания римлянами Македонии в 197 году до н. э.), очень хотел увидеть эту знаменитую панораму. По словам Ливия, когда Филипп и его спутники «приближались к вершине, то… все окутано было настолько густым туманом, что идти было трудно, почти как ночью». Когда македонцы спустились, пишет Ливий, «они ни в чем не стали оспаривать общей молвы». После этого Ливий довольно ядовито продолжает: «…и я думаю, это не потому, что с одной вершины они действительно смогли увидать столь дальние моря, горы и реки, а скорее для того, чтобы тщетное предприятие не стало посмешищем»^[44]. Вы спросите, откуда такой цинизм? Ливий и римляне сомневались, что поход Филиппа имел развлекательный характер. Они подозревали, что его главной целью была военная разведка для дальнейшей борьбы с Римом.

Святой Августин писал: «Люди отправляются в другие страны, чтобы полюбоваться горными вершинами [и] могучими волнами моря». Возможно, он имел в виду еще один древний случай развлекательного альпинизма, имевший место в 126 году. Римский император Адриан слышал, что восход солнца над Средиземным морем потрясающе красив, если смотреть на него с действующего вулкана Этна. Император вместе с сопровождающими поднялись на гору Этна на восточном побережье Сицилии (около 3322 метров), когда вулкан бездействовал, но слегка дымился. Римские историки зафиксировали сильные извержения в 396, 140, 122, 44–32 годах до н. э. и в 40 году н. э. Ко времени Адриана большая часть лесов на склонах исчезла, и вокруг простирались образованные лавой и пеплом пустынные пейзажи. Люди императора переночевали на вершине и встали на рассвете, чтобы полюбоваться радужными лучами солнца, поднимающегося над морем. (Причиной радужного эффекта могли быть дым вулкана и взвесь твердых частиц в атмосфере.)

Мне очень хотелось бы узнать больше об одном из ранних восхождений, совершенных в 905 году на устрашающий заснеженный вулкан Демавенд (более 5600 метров), относящийся к горному хребту Эльбрус южнее Каспийского моря. Эту историю пересказывал знаменитый арабский путешественник Абу Дулаф аль-Хазраджи, забавлявший своими красочными историями персидских придворных в Иране.

Еще одним интригующим событием средневекового альпинизма было чудо Педро III Арагонского, который взошел на гору Канигу (9782 метра) в Пиренеях в 1275 году. В то время считалось, что это самая высокая вершина хребта – ее хорошо видели моряки, приближавшиеся к берегу. Но единственное сообщение о горном походе Педро удручающе кратко. По словам летописца фра Салимбене, «отважный сердцем» Педро Арагонский страстно желал увидеть, что находится на вершине горы. Во время подъема короля со спутниками настиг сильный ливень с градом. Два верных рыцаря, опасаясь грохота грома и молний, решили остановиться и переждать в укрытии, но король пошел дальше в одиночестве. Оказавшись наверху, Педро бросил камень в горное озеро. Из глубокого ледяного озера взлетел «ужасный огромный дракон, затмивший воздух своим дыханием», и король без лишних проволочек спустился с горы.

44. Античные татуировки

Я нанесу на твое тело татуировки с изображениями ужасных казней, которым подвергают в Аиде самых закоренелых преступников. Я нанесу на твое тело татуировку кабана с белыми бивнями.

В древнегреческих проклятиях нередко встречаются самые страшные угрозы и обещания причинить непоправимый вред соперникам или неверным возлюбленным, но приведенный выше стих выделяется тем, что в нем угроза мести связана с татуировкой. Автор этого проклятия, записанного на фрагментах египетского папируса, найденных в 1962 и 1991 годах, неизвестен, но наиболее вероятно, им была поэтесса Мойро из Византии, писавшая примерно в III веке до н. э. Приблизительно в это же время о похожем наказании упоминает греческий драматург Герод. В пьесе «Ревнивица» высмеиваемая автором Битинна вызывает Косиса, профессионального татуировщика рабов, преступников и военнопленных, и просит его принести свои иглы, потому что она хочет наказать своего неверного любовника-раба.

Если сегодня татуировки носят преимущественно декоративный характер, то в древности они выполняли также карательную, магическую и лечебную функцию. В Грецию татуировка как вид наказания, вероятно, пришла из Персии в VI веке до н. э. Историк Геродот рассказывает, как персидский царь Ксеркс в 480 году до н. э. собирался вторгнуться в Грецию и построил для этого мост через Геллеспонт. Когда море разрушило мост, Ксеркс так разгневался, что приказал солдатам заковать непокорный водоем, бросив в воду железные оковы, а затем высечь море тремя сотнями плетей. «Я даже слышал, – с улыбкой пишет Геродот, – что Ксеркс приказал царским татуировщикам нанести татуировки на воду!»

У Геродота также есть рассказ о том, как примерно в 500 году до н. э. ионийский тиран Гистией Милетский был брошен в тюрьму персидским царем Дарием. Пытаясь побудить своего зятя Аристогора к восстанию, Гистией придумал хитрый план. Он тайно обрил голову своему самому верному рабу и с помощью иглы и чернил вытатуировал на его скальпе послание. «Гистией Аристогору, – гласило оно. – Подстрекай Ионию к восстанию!» Через несколько недель волосы раба отросли и скрыли татуировку, и Гистией отправил свое живое письмо в путь. Дойдя до адресата, раб побрился. Аристогор прочитал инструкции, написанные на черепе этого человека, и поднял непродуманное восстание, которое закончилось вторжением персов в Грецию.

Татуирование пленников было обычным явлением в военное время. В V веке до н. э. после победы над богатым островом Самос афиняне вытатуировали на лбу у всех военнопленных сову – эмблему города Афины. Когда жители Самоса, в свою очередь, победили афинян, они нанесли своим пленникам татуировки с изображением самосского военного корабля. Историка Плутарха потрясло немыслимое унижение, которому подверглись 7000 афинян и их союзников, захваченных в Сиракузах на Сицилии в 413 году до н. э. Всем им вытатуировали на лбу изображение лошади (символ Сиракуз), а затем продали в рабство на каменоломни.

Юридическая надпись из Эфеса сообщает, что во времена ранней Римской империи рабам, вывезенным в Малую Азию, делали татуировки с надписью «налог уплачен». Аббревиатуры, отдельные слова, предложения и даже нескладные стихи наносили на лоб, шею, руки и ноги рабов и осужденных в качестве обычных опознавательных знаков либо в качестве наказания. «Остановите меня, я беглец», – нередко гласила надпись на лбу у римских рабов. Эти практики дегуманизировали представителей низших слоев общества, превращая их тело в текст, всю оставшуюся жизнь напоминающий об их пленении, рабстве или совершенном проступке.

Греческий философ Бион Борисфенит (ок. 300 г. до н. э.) писал, что лицо его отца, бывшего раба, покрывали грубые татуировки, «повествовавшие о жестокости его хозяина». О том, что некоторые жестокие рабовладельцы без причины отмечали свое живое имущество татуировками, свидетельствует фрагментарно дошедший до нас греческий правовой кодекс III века до н. э., разрешавший хозяевам делать татуировки «дурным» рабам, но запрещавший делать татуировки «хорошим» рабам. По словам биографа Светония, в Риме император Калигула (38–41) обезобразил татуировками «многих граждан из первых сословий» и «сослал их на рудничные и дорожные работы». Гладиаторов татуировали как общественную собственность, а в поздней Римской империи татуировки делали солдатам, чтобы помешать им дезертировать. Согласно исследованию историка Марка Густафсона, римские власти также наказывали первых христиан татуировками на лбу, приговаривая их к рудникам. В 330 году первый христианский император Константин запретил практику нанесения татуировок на лица осужденных, гладиаторов и солдат. Поскольку человеческое лицо являет собой «образ божественной красоты», заявил он, «его не следует осквернять».

Татуировки в качестве наказания наносили без всякой тщательности и заботы о художественном вкусе. Чернила вводили в грубо выколотые на теле пленника железными иглами буквы – три иглы, связанные вместе, давали более толстую линию. Процедура обычно сопровождалась обильным кровотечением и могла окончиться гибелью. «Без соблюдения гигиены процесс татуировки всегда оставался небезопасным, [что] повышало ее ценность как формы наказания», – отмечает специалист по Античности Кристофер Джонс. Оставленное Марко Поло яркое описание процесса добровольной татуировки в Центральной Азии в XIII веке дает достаточное представление о традиционных методах. Чтобы сделать татуировку с замысловатыми рисунками драконов, львов или птиц, человека «связывали по рукам и ногам, а прочие удерживали его, пока мастер выкалывал на нем изображения пятью иглами… Поистине жертва претерпевала муки Чистилища!»

Римские врачи знали способы удаления татуировок, но их методы были болезненными и рискованными. У врача и автора медицинских трактатов Аэция мы находим описание следующей типичной процедуры: «Очистите татуировку селитрой, смажьте турпентиновой смолой (скипидаром) и на пять дней наложите повязку». На шестой день «наколите татуировку острой булавкой, промокните выступившую кровь и засыпьте солью. Далее следует долго бежать что есть сил, чтобы хорошенько вспотеть, а затем наложить едкую припарку. Через 20 дней татуировка должна исчезнуть». Едкие препараты воздействовали на кожу, вызывая изъязвление, перекрывавшее собой татуировку. Другие авторы упоминали более безопасный способ – скрыть позорные татуировки под длинными волосами или головной повязкой. Некоторые предполагают, что традиционные пиратские банданы изначально носили, чтобы прикрывать татуировки преступников или рабов.

В силу унизительного значения татуировок в собственной культуре грекам и римлянам было трудно понять, почему фракийцы, скифы, даки, галлы, пикты, кельты, бритты и другие «варвары» так охотно покрывают свою кожу несмываемыми рисунками. Во Фракии, по словам Геродота, чистая кожа свидетельствовала о низком происхождении, а мужчины и женщины с татуировками пользовались большим уважением. В одном отчете III века говорится, что после победы скифов над фракийцами победители нанесли на проигравших символы поражения, но фракийские женщины додумались украсить все остальные части своего тела татуировками, чтобы превратить «клеймо насилия и стыда в прекрасные украшения». Точно так же ранние христиане татуировали на себе религиозные символы, чтобы символически отменить значение тех татуировок, которые были нанесены их римскими гонителями. Историк Ксенофонт отмечал, что среди мосинойков Причерноморья в V веке до н. э. «пухлые дети из лучших семей были сзади и спереди сплошь покрыты татуировками в виде разноцветных цветов». У многих древних народов татуировки символизировали храбрость, обеспечивали магическую защиту и служили для устрашения врагов.

Римлян изумляли воинские культуры, черпавшие в татуировках психологическую силу. Примерно в начале III века историк Геродиан описывает первые встречи римлян с дико разрисованными жителями Британских островов, «свирепыми воинами, [которые] татуируют на своих телах множество разных узоров и всевозможных животных». Историк Клавдиан (ок. 400) описал стычку с туземцами Шотландии. Римские солдаты, которым государство против их воли сделало татуировки, задержались после битвы, разглядывая «странные изощренные рисунки на лицах умирающих пиктов».

Несмотря на существующие предубеждения, греков привлекала идея татуировок как экзотических знаков красоты. Серия греческих ваз, датируемых V–IV веками до н. э., изображает убийство музыканта Орфея татуированными фракийскими женщинами, вооруженными копьями, кинжалами и топориками. Антропологи отмечают, что дизайн татуировки нередко задумывался так, чтобы подчеркнуть мускулатуру и движение тела. На этих древнегреческих вазах геометрические и звериные татуировки на руках и ногах женщин привлекают внимание к их атлетической силе и гибкости мышц. На краснофигурном кратере-колонне у двух босых бегущих женщин руки и ноги полностью покрыты татуировками. У одной из женщин узоры – параллельные линии, зигзаги, солнечные лучи и олень – идут от щиколотки до колена. На других вазах изображены женщины с вытатуированными шевронами, кругами, виноградными лозами, лестницами, спиралями и животными.

Самые выдающиеся в техническом и художественном отношении древние татуировки сохранились на трех телах, обнаруженных недалеко от Пазырыка на юге Сибири. Алтайский край был родиной кочевого народа, известного грекам под именем скифов. Там в 1948 году советский археолог Сергей Руденко обнаружил сохранившегося в вечной мерзлоте татуированного воина V века до н. э. Воображаемые и реальные животные покрывали тело мужчины, а сложная композиция рисунка подчеркивала его анатомию. С тех пор было обнаружено еще несколько естественным образом мумифицировавшихся скифских мужчин и женщин со звериными татуировками.

Древние скифские татуировки.

Рисунки Мишель Энджел

Еще одно татуированное тело было найдено в Пазырыке в 1993 году сотрудницей Российского института археологии и этнографии Натальей Полосьмак. Древнюю женщину завернули в меха и похоронили вместе с шестью лошадьми, прекрасно сохранившимися во льду. На момент смерти примерно 2400 лет назад ей было около 25 лет. Ее запястье и плечо украшали изысканные татуировки в виде оленей с фантастическими рогами, напоминающие татуировки оленей у фракийских женщин на древнегреческих вазах. В 1995 году была найдена мумия татуированного молодого всадника с заплетенными в косы волосами, похороненного вместе с лошадью примерно в V веке до н. э. Большая татуировка лося в характерном скифском стиле охватывает его грудь, плечо и спину. Позднее было обнаружено еще несколько татуированных скифских мужчин и женщин, причем некоторые рисунки на коже оставались невидимыми до тех пор, пока их не обнаружили инфракрасные камеры. Некоторые из этих недавно найденных татуировок свидетельствуют о китайском влиянии.

Как делались скифские татуировки? Руденко предположил, что искусный мастер «прошивал» кожу очень тонкой иглой с ниткой, используя в качестве красителя сажу. Такие же «вышитые» татуировки были обнаружены на шести инуитских женщинах, умерших в конце XV века, – их высохшие на морозе мумии, найденные в Килакитсоке, Гренландия, исследовали специалисты Датского национального музея в 1978 году. Ученые установили, что татуировщики наносили рисунки, протягивая нить сквозь кожу костяной иглой. По данным химического анализа, чернила для татуировки изготавливали из сажи, золы и сока растений. Но скифские татуировки были гораздо глубже, чем «вышитые» татуировки инуитов.

В ходе недавних раскопок скифских захоронений археологи обнаружили татуировочные наборы, состоящие из чернил и игл, а среди погребального инвентаря одного мужчины был найден вырезанный на листе кожи трафарет для татуировки лося. Звериные татуировки могли иметь магическое значение или отражать важный личный опыт, например успехи на охоте, поиски видений и опасные приключения.

Руденко особенно заинтересовали 14 точек вдоль позвоночника одного скифского воина и шесть точек на его лодыжке. Он знал, что у современных жителей Сибири татуировки считаются болеутоляющим средством. Лечебное татуирование до сих пор практикуют тибетцы и народы Арктики и Ближнего Востока. Согласно этим представлениям, татуировки, так же как прижигание или иглоукалывание, стимулируют нервные окончания и способствуют выводу токсинов. Это народное лечебное средство очень древнее: на египетской мумии госпожи Амент (ок. 2400 г. до н. э., XI династия) тоже были найдены синие отметины, интерпретированные французскими археологами как средство лечения хронической болезни почек.

Ледяной человек Этци, погибший во время метели в Альпах около 5000 лет назад, имеет несколько татуировок: параллельные линии на правой ступне и лодыжке, группы коротких полосок вдоль нижней части позвоночника, линии на левой икре и кресты с обратной стороны правого колена и на левой лодыжке. Заметив, что татуировки сосредоточены около суставов, и вспомнив предложенную Руденко медицинскую интерпретацию точек на пазырыкском воине, Конрад Шпиндлер из Инсбрукского университета заказал рентгенограмму Этци. Как и следовало ожидать, рентген выявил хроническую дегенерацию костей и хрящей позвоночника, а также артритный износ коленных и лодыжечных суставов. «Точность рисунка указывает на то, что опытный татуировщик наносил отметки тонким заостренным инструментом; найденное в сумке Ледяного человека костяное шило идеально подошло бы для этой задачи», – писал Шпиндлер.

На древнеегипетских фресках встречаются мужчины и женщины с татуировками в виде животных и религиозных символов. В 2014 году антрополог Энн Остин обнаружила в Дейр-эль-Медине, Египет, группу обильно татуированных женских мумий возрастом около 3000 лет. Многие татуировки удалось обнаружить только с помощью инфракрасной камеры. Рисунки на коже выполнены в виде цветов, иероглифов, бабуинов и других животных, а также религиозных символов. Остин предполагает, что эти женщины были жрицами или целительницами.

История показывает, что люди делали себе татуировки по самым разным причинам: в качестве магической защиты, для облегчения боли, из мести или чтобы продемонстрировать победу над врагом. Татуировки могли украшать, шокировать или унижать. Они сообщали о личной доблести, приверженности определенной религии, групповой солидарности или личной независимости. Эти послания могли быть как скрытыми, так и вполне явными. Тема татуировок всегда была сложной и неоднозначной. Какая еще примета образа жизни может объединить на протяжении тысячелетий таких разных людей – Этци, евразийских кочевников, древних рабов и военнопленных, римских солдат и гладиаторов, египетских жриц, кровожадных фракийских женщин и тату-энтузиастов нашего времени?

45. Татуировки в Древнем Китае

Любопытно, что самое раннее китайское слово для обозначения письменности, «вэнь», связано с татуировками (вэнь шэнь означает «прокалывать кожу»). Археологи находят художественные изображения, подтверждающие существование практики татуирования в Китае, на площадках разных периодов, от династии Шан до династии Хань (1500 г. до н. э. – 220 г. н. э.). Кроме того, во многих ранних китайских хрониках есть упоминания об обычае татуирования у кочевых степных культур Центральной Азии.

Несколько древнекитайских литературных источников называют татуировки обычным способом украшения тела у «варваров» – кочевников из Северных и Западных пустошей – степей, лежащих за имперскими границами Китая. Так, «Ли цзи» («Книга обрядов») сообщает, что в эпоху Сражающихся царств и раннюю эпоху Хань (около 475-87 гг. до н. э.) во Внутренней Азии обитали «дикие» племена конных лучников. Эти кочевники питались только мясом, носили шкуры животных и делали татуировки на лбу. В «Чжаньго цэ» («Интриги Сражающихся царств», III–I вв. до н. э.) говорится, что конные лучники Западной пустоши наносили татуировки себе на левое плечо. В «Нань ши» («История южных династий», 630 г.) среднеазиатские степи называют Землей татуированных людей. Эти «нецивилизованные» народы покрывали себя «полосами и пятнами, словно дикие звери». «Нань ши» также отмечает, что сибирские народы, отличавшиеся «великанским ростом», носили татуировки, сообщающие об их храбрости и брачном положении.

Могущественная конфедерация обитавших на западе кочевых племен была известна древним китайцам под именем хунну. «Ши цзи» («Записки историка», 147–85 гг. до н. э.) Сыма Цяня не раз упоминает о переговорах ханьского императора с агрессивными союзами хунну, постоянно беспокоившими западную границу Китая. В V–III веках до н. э. кочевники были хозяевами положения. Чтобы умиротворить их, китайские правители часто посылали им щедрую дань и отдавали ханьских принцесс в невесты предводителям хунну, чтобы скрепить заключенные соглашения. Китайские послы прибывали с подарками, и вожди кочевников требовали, чтобы посланники были татуированы (мэ [мо] цин, «татуировать черными чернилами»), прежде чем они смогут встретиться с их верховным правителем Шань-ю («Величайшим»).

Древние китайцы, как и древние греки и римляне, считали татуировку формой наказания, отличительным признаком раба или преступника. (Но древнегреческие художники все же изображали на вазах прекрасных варварских женщин с геометрическими и звериными татуировками.) Несмываемые знаки на теле вызывали двойственное отношение у представителей культур, не практиковавших декоративное татуирование. Со временем представления китайцев расширялись, и татуировки начали воспринимать не только как позорное клеймо, но и как знак почета и героизма, символ молодецкой удали и своеобразное украшение тела. По мере сближения китайцев со степными кочевниками в китайскую культуру начали проникать некоторые степные обычаи, в том числе езда на боевых конях, ношение рубах и штанов, а также татуировки.

К татуировкам постепенно начали относиться более снисходительно, особенно в среде китайских путешественников, торговцев, исследователей и посланников, которые взаимодействовали с кочевниками и жили среди них на западе. Об этом свидетельствует глава «Посольство на Запад» в «Хань шу» Чжан Цяня. Чжан Цянь был китайским имперским дипломатом и в 138–126 годах до н. э. совершил множество поездок по Центральной Азии. По его словам, некоторые китайские послы, например Ван У, который сам был северянином и хорошо знал обычаи сюнну, охотно соглашались на татуировки, чтобы получить аудиенцию у вождей кочевников. Можно даже предположить, что некоторые купцы и посланники потом хвастались татуировками разных племен, с которыми им доводилось вести дела, и эти знаки служили гарантией доверия и безопасного путешествия, как своего рода паспорт.

В самом Китае у некоторых этнических групп также существовали давние традиции татуирования. Например, женщины народа дулун на юго-западе Китая наносили сложные татуировки на лицо. Проживающие в этом же регионе женщины народа дай татуировали тыльную сторону кистей и лоб, а мужчины дай предпочитали рисунки драконов и тигров, подчеркивающие мускулатуру рук, ног и спины. Женщины народа ли с острова Хайнань делали татуировки на шее, лице, руках и ногах. В древние времена рыбаки байюэ из Южного Китая славились татуировками морских чудовищ, которые должны были защищать их от опасностей на море. Священные змеиные узоры украшали – и оберегали – людей миньюэ из провинции Фуцзянь, также на юге Китая.

В эпоху Тан (618–907) увлечение татуировками у китайцев приобрело более широкий размах. В «Юян цзацзу», увлекательной подборке разноплановых зарисовок, составленной Дуань Чэнши в 800–863 годах, описано множество разных видов татуировок, в том числе рисунки, покрывающие все тело. Самыми популярными тату-дизайнами эпохи Тан были природные мотивы и стихотворные строки. О связи между письмом и татуировкой наглядно свидетельствует несколько пугающее замечание Дуань Чэнши, писавшего, что иглы проникают под кожу так глубоко, что следы татуировок можно различить даже на костях и черепах мертвецов.

История о знаменитой татуировке Юэ Фэя, великого полководца и культурного героя эпохи Сун (960–1279), имеет множество версий. Юэ Фэй родился в 1103 году и поднялся из бедности, чтобы возглавить южные силы Сун против северных кочевников чжурчжэньской династии Цзинь в XII веке. Четыре больших китайских иероглифа, начертанные на спине Юэ Фэя, означали: «Служить стране с величайшей верностью».

Я решила больше узнать о жизни генерала Юэ Фэя и его знаменитой татуировке после того, как посетила его превосходно отделанную гробницу и посвященный ему храм возле Западного озера в Ханчжоу. Я обнаружила, что подлинность татуировки Юэ Фэя подтверждается множеством исторических текстов и надписей. Кроме того, о его татуировке упоминают многие народные легенды. Некоторые утверждают, что Юэ сделал татуировку в молодости, когда армии кочевников-чжурчжэней впервые вторглись в Китай. Юноша намеревался сдержать принесенный обет и навсегда сохранить верность императору Сун. Всякий раз, когда деревенские друзья предлагали Юэ сбежать в горы и вступить в банду повстанцев, он показывал свою татуировку. Позднее, когда генерала Юэ ложно обвинили в государственной измене, он доказал свою невиновность, снова продемонстрировав татуировку, которая стала культурным символом лояльности государству в Китае.

В юности Юэ слышал захватывающие народные предания об историческом герое-бандите Сун Цзяне, который возглавил восстание и сражался с войсками императора Сун. Преступники часто носили татуировки – как добровольные, призванные продемонстрировать их браваду, так и недобровольные, полученные в качестве наказания за преступления. Именно при династии Сун для грабителей и других преступников ввели наказание вэнь (или ци) пей – «татуировка и изгнание». В юридических документах того времени много внимания уделяется словам, знакам, размерам и месту размещения татуировок на лицах преступников. В классическом китайском романе XIV века «Речные заводи», автором которого, вероятнее всего, был Ши Найань, некоторые люди из отряда Сун Цзяна носят татуировки в виде драконов и цветов. Сам Сун Цзян, сидя в тюрьме, пишет стихи, и в одном стихотворении рассказывает о том, как ему насильно нанесли татуировки на обе щеки и отправили его в ссылку.

Что касается знаменитой татуировки Юэ Фэя «Служить стране», по утверждению большинства источников, автором этой надписи была его мать. Это произошло после того, как капитан пиратов-мятежников Ян Яо предложил юному Юэ стать одним из его командиров. Пираты Ян Яо терроризировали район озера Хуннань в 1130–1135 годах. Юэ отклонил предложение и назвал пирата предателем. Но мать Юэ тревожилась, что в будущем он может не устоять перед новыми искушениями и присоединится к врагам династии Сун. Поэтому она вытатуировала у него на спине этот девиз как постоянное напоминание о принесенной клятве. Это снова напоминает нам, почему древние татуировки могли быть и средством наказания, и символом храбрости, и признанным произведением искусства. Мать нарисовала иероглифы на спине Юэ каллиграфической кистью. Затем она наколола иероглифы иглой и натерла черными чернилами с уксусом, чтобы символы запечатлелись навсегда.

Мать делает Юэ Фэю татуировку. Китайский пропагандистский плакат, 1950-е гг.

Существует бесчисленное множество народных и официальных иллюстраций этой легендарной сцены, в которой искусство татуировки символизирует национальную преданность. Одна красочная, детализированная картина 1750 года находится в роскошном Летнем дворце в Пекине. Сцена татуировки Юэ Фэя также часто встречается на китайских пропагандистских плакатах 1950-х годов. Несмотря на патриотический смысл легендарной татуировки Юэ Фэя, в современном Китае татуировки вызывают резко неоднозначное отношение и ассоциируются скорее с гангстерами, преступниками и иностранцами. Татуирование в качестве наказания, начатое при династии Сун, продолжалось в Китае до начала ХХ века, и татуировки до сих пор окружены аурой запретности. Когда после Второй мировой войны к власти в стране пришла Коммунистическая партия, Мао Цзэдун объявил декоративные татуировки вне закона.

Сегодня в Китае татуировки крайне редко можно увидеть в публичном пространстве. Но интернет, татуированные иностранные знаменитости и местные рэперы, а также романтический ореол татуировок в истории, искусстве и литературе Китая придают этим рисункам тайную привлекательность в глазах молодежи. Несмотря на неодобрение общества и правительства, в Шанхае с 2015 года проводятся выставки татуировок. К числу излюбленных дизайнов в теневой тату-субкультуре Китая относятся большие, во всю спину, яркие и красочные драконы, демоны и фениксы. Кроме того, пользуются популярностью портреты отважных бандитов – героев былых времен, таких как Сун Цзян и его люди из классического романа «Речные заводи».

46. Калигула

Пусть ненавидят, лишь бы боялись

У Калигулы (12-41 гг. н. э.) были адские проблемы с имиджем. Инцест, убийства, пытки, хаос, неудержимый разврат – репутация злобного психопата сохраняется за ним уже около 2000 лет. Порицаемый за гротескно декадентский образ жизни и жестокость (кушанья на золотых блюдах, коктейли с растворенным жемчугом а-ля Клеопатра, попытка сделать любимого коня консулом, злые розыгрыши, казни и принуждения к самоубийствам), Калигула издавна собирает исключительно негативные отзывы. Немногие тираны смогли удостоиться звания одного из прообразов Антихриста. В наше время дьявольский дух Калигулы настолько заразил одноименный голливудский фильм (лента 1979 года снималась на средства порномагната Боба Гуччоне, основателя журнала «Пентхаус», еще несколько фильмов о Калигуле вышло в 1981-2007 годах), что это кинопроизведение вызвало всеобщее отторжение и было названо в высшей степени порочным и отвратительным. Точно такими же эпитетами историки награждали самого Калигулу.

Некоторые современные специалисты по римской истории пытались по-новому взглянуть на эту античную пиар-катастрофу, осветив исторический и политический контекст адресованной Калигуле критики. Исследуя скрытые мотивы, лежащие в основе «имперского безумия» Калигулы, некоторые из них обнаруживают стоящий за иррациональным поведением императора дьявольский интеллект. Ранее историки объясняли причудливые выходки Калигулы физическими недугами – эпилепсией, гиперфункцией щитовидной железы и разными видами психических заболеваний. Впрочем, никто до сих пор не подсчитал, сколько пунктов император набрал бы в сегодняшнем контрольном списке психопатических черт. С современной точки зрения Калигула по-прежнему выглядит отталкивающим и помешанным на власти, но он не производит впечатления безумца, в чем, возможно, хотели бы убедить нас Светоний и другие древнеримские историки.

Римский император Калигула. Гравюра на меди (1827).

Alamy Stock Photo

Глядя на то, как густо мажут Калигулу черной краской античные биографы, возникает вопрос: что произошло после первых двух благополучных лет его короткого правления (37–41 гг. н. э.), из-за чего Калигулу так возненавидели? Чем он оттолкнул римских аристократов, позднее изображавших его чудовищем? Слухи о злодеяниях Калигулы в целом преувеличены, хотя при нем в самом деле происходили ужасные вещи. С какой предысторией и в каком контексте следует судить о «безумии» Калигулы? Как ему удалось разрушить хрупкую видимость согласия в отношениях сената и императора?

После победы в кровопролитной гражданской войне, положившей конец существованию старой республики, первый император Рима Октавиан Август разработал – с согласия римской знати – замысловатый сценарий. Этот сценарий, или спектакль, поддерживал в политике видимость дружеских отношений и сотрудничества между старым аристократическим классом и самим Августом – диктатором, облеченным неограниченной властью. Опасный фарс, подчинявшийся строгим неписаным правилам обоюдного лицемерия, требовал угодливой лести со стороны аристократов и ложной скромности со стороны императора. Примечательно, что Август также очень старался снискать расположение простого народа. Ставки были чрезвычайно высоки. Рим в те времена был опасным местом, средоточием интриг, заговоров, предательств, покушений и убийств. Сам Август исполнял свою роль в этом представлении так безупречно, что на смертном одре в 14 году спросил друзей, хорошо ли сыграл комедию жизни, и потребовал аплодисментов.

Преемник Августа, Тиберий, терпеть не мог бесконечную неискренность – необходимую смазку механизмов имперской политики. Через некоторое время он отправился в добровольное изгнание на свою роскошную виллу на острове Капри. Отъезд Тиберия из города привел в ярость и аристократов, и народные массы. В его отсутствие Римом управляли коррумпированные заместители. Ходили слухи, что удалившийся от дел император ведет беспутный образ жизни, замешан в убийствах и предается сексуальным извращениям. Тиберия так презирали за его отчужденность и отказ играть в «спектакле» (среди прочих преступлений), что, когда в 37 году объявили о его смерти, римская толпа встретила его труп ликованием. Поговаривали, будто Тиберия задушил в постели его молодой племянник и преемник Калигула. В сущности, эта история даже повысила популярность нового императора.

Жизнь Калигулы подвергалась опасности с самого детства. Одни его родственники были убиты в результате политических заговоров, другие родственники замышляли убить его самого. Выживший благодаря умению контролировать свои эмоции и язвительному остроумию молодой Калигула провел подростковые годы на Капри, кем-то вроде заложника под защитой своего дяди-затворника Тиберия. Неизвестно, участвовал ли он в развратных оргиях, о которых ходили слухи, но он определенно научился презирать лицемерие и навязанную императору притворную скромность. В это время он также развивал свои литературные и ораторские способности. Но круг общения, сложившийся на Капри, определенно был не тем, который Август рекомендовал бы будущему императору.

В первые годы правления Калигула вел довольно осторожную политику. Но вскоре он начал воплощать в жизнь экстравагантные проекты. Он построил колоссальные плавучие дворцы – десятипалубные корабли, отделанные прекрасными драгоценными камнями, с пурпурными шелковыми парусами, с просторными купальнями, пиршественными залами и даже фруктовыми садами и виноградниками, высаженными на палубах. Археологи обнаружили несколько впечатляющих бронзовых артефактов, которые украшали прогулочный флот Калигулы, затонувший на озере Неми в Альбанских горах близ Рима.

В другой раз император в доспехах, позаимствованных из гробницы Александра Великого, возглавил парад, который прошел по палубам выстроенных в ряд кораблей, растянувшихся почти на 5 километров. Приказав кораблям образовать мост через залив Байя, он хвастался, что превратил море в сушу. Древнеримские историки называли его безумцем за стремление «построить то, что построить казалось невозможно». Но в действительности им двигало стремление продемонстрировать свое фантастическое личное богатство и неограниченную власть над своими подданными, своими так называемыми друзьями и своими врагами. Его подчеркнутое пренебрежение традиционными правилами приличий и рангами в общественной и частной жизни вызывало у сенаторов немалое беспокойство – впрочем, именно этого Калигула и добивался.

Через некоторое время был раскрыт заговор с целью убийства императора. Последовали казни. И эта опасность, по-видимому, подтолкнула Калигулу на путь, откуда не было возврата. В 39 году он выступил с шокирующей речью. Калигула обвинил аристократов в том, что за лестью и ложной уступчивостью они скрывают смертельную ненависть к императору и его правлению. Этой речью Калигула публично разорвал паутину взаимного лицемерия, сплетенную Августом. Полностью отбросив уже давно сползавшую маску, сорвав фиговый листок притворства, скрывавший бессилие аристократии, молодой император открыто констатировал факт своей абсолютной власти.

Доказательство хладнокровного и циничного интеллекта? Да. Признак психоза? Пожалуй, нет. Уничтожив своей речью основополагающую иллюзию римской политической жизни, Калигула начал преследовать представителей высшего класса и подвергать их садистским унижениям. Он твердо намеревался донести до них мысль, которую никто пока не осмеливался произнести вслух: Рим стал абсолютной монархией, и аристократы не имели в ней никакой власти. Идею о провозглашении коня консулом и подобные безобразия современники расценивали как явные признаки безумия. Но возможно, это были просто изощренные злые шутки, призванные лишний раз грубо напомнить аристократам, что теперь они полностью зависят от Калигулы.

О методичности расчетливого «безумия» Калигулы свидетельствует его любимое высказывание: «Пусть ненавидят, лишь бы боялись». Но здесь он недооценил силу мотивации, порожденной гремучей смесью ненависти и страха. Многие вступали в заговоры против тирана, нарушившего круговорот тонкого притворства и полностью изменившего правила политической игры, начатой Августом и презрительно отвергнутой Тиберием. Калигула безжалостно выставлял на посмешище важных сановников и знатных дам. Неудивительно, что он стал первым римским императором, павшим от кинжалов убийц.

Светоний, автор жизнеописаний римских императоров, пишет, что токсичное правление Калигулы еще долго напоминало о себе после его смерти. В покоях Калигулы, сообщает Светоний, нашли большой сундук разных ядов, предназначавшихся для его врагов. Новый император Клавдий приказал бросить сундук в море. Попавшие в воду яды отравили море вдоль побережья, и к окрестным берегам волнами прибило великое множество мертвой рыбы. Раннехристианский автор Орозий считает этот случай доказательством милости Божией. По словам Орозия, количество погибшей рыбы показывает, сколько невинных людей было приговорено к смерти жестоким императором Калигулой.

47. Человек гора

Максимин Фракиец

В 235 году самым могущественным человеком в Римской империи стал великан. Максимин из Фракии (Болгарии) был простым пастухом неизвестной национальности. Одни говорили, что его предки готы и аланы, другие – что он фракийско-римского происхождения. Утверждали также, что он был предводителем банды разбойников.

В 202 году впечатляющий рост и сила молодого человека привлекли внимание римского императора Септимия Севера, и тот предложил ему поучаствовать в состязаниях борцов. Максимин выдержал 16 поединков с самыми крепкими солдатами императора. Затем, лишь слегка запыхавшись, он пустился бежать наперегонки с императорской лошадью, а потом одолел еще семерых огромных легионеров. После этого колоссального варвара немедленно приняли в римскую армию.

В армии Максимин Фракиец уверенно поднимался по служебной лестнице. Солдаты так любили его, что через некоторое время его назначили главнокомандующим императорской армией. В 235 году заговорщики убили Александра Севера, а преторианская гвардия и сенат провозгласили Максимина новым императором Рима. Не будучи ни сенатором, ни всадником, Максимин стал первым простолюдином, занявшим императорский трон. Кстати, его имя происходит от латинского maximus – «могучий, большой, сильный, славный».

По оценкам древнеримских авторов, рост Максимина составлял около 2,4 метра. Его сандалии, по рассказам, были вдвое больше обычных армейских сандалий, а браслет своей жены он носил на большом пальце, как кольцо. Говорили, будто каждый раз, садясь за стол, он съедал 40 фунтов (18 килограммов) мяса и выпивал 18 бутылок вина. Утверждали также, что он мог раздробить кула ком камень, притянуть к себе целую упряжку лошадей и одним ударом валил наземь мула. Все это, конечно, пре увеличения. Похожие сенсационные достижения в Древней Греции приписывали суперзвезде олимпийской борьбы Милону Кротонскому. Об этом великане рассказывали, будто он мог поднять в воздух быка, а потом съесть его целиком на обед, и каждый день выпивал два галлона (7,5 литра) вина и съедал 20 фунтов (9 килограммов) мяса и столько же хлеба. До тех пор, пока каким-либо образом не отыщется гроб со скелетом Максимина, его точный рост остается неизвестным. Но, судя по всему, этот человек заметно возвышался над своими современниками-римлянами, средний рост которых составлял около 167 сантиметров.

Подробные описания внешности, а также скульптурные портреты и изображения на монетах позволяют предположить, что император, возможно, страдал разновидностью гигантизма, или акромегалии. Античные источники сообщали, что он был «устрашающего вида и колоссальных размеров», и называли его «человек-гора». На портретах Максимина мы видим выдающийся лоб, крупный нос и удлиненную челюсть – типичные симптомы избыточного производства гипофизом гормонов роста.

Римский император Максимин. Зарисовка бюста в Капитолийском музее, Рим, инв. MC473.

Рисунок Мишель Энджел

Об интригующей археологической находке «гиганта» римской эпохи в 2012 году сообщил журнал National Geographic. Кости принадлежали молодому человеку, жившему в III веке, примерно в то же время, что и Максимин. Рост юноши составлял чуть более 2 метров, он умер в возрасте 16–20 лет и был похоронен в древних Фиденах, в нескольких километрах к северу от Рима. Это первый найденный древний скелет с явными признаками гигантизма.

Большинство страдающих гигантизмом не живут долго, но Максимин скончался в 238 году в возрасте 65 лет. Возможно, он прожил бы дольше, но за время правления его популярность резко снизилась. Будучи скромного происхождения, он ненавидел римских аристократов и постепенно стал подозрительным и жестоким. Публика отвернулась от него, ему дали издевательское прозвище Циклоп. Во время одной безуспешной осады его солдаты подняли мятеж. Максимин был убит преторианской гвардией во сне, на огромной койке в своей большой палатке.

48. Царь Мидас

Золото и бычья кровь

За мифом о царе Мидасе, превращавшем в золото все, к чему он прикасался, и наделенном ослиными ушами, скрывается вполне реальный исторический деятель. В записях Ассирийской империи VIII века до н. э. он фигурирует как Мита из Мушки. Царство Мушка (во Фригии, Западно-Центральная Турция) при Мидасе достигло расцвета. Возможно, именно огромные богатства этого царства вдохновили греков на создание трагикомической истории о Мидасе и о том, как его желание заполучить еще больше богатств обернулось проклятием. Эта история – один из многих примеров использования традиционного фольклорного мотива о божественном возмездии, настигающем жадного богача.

В ходе археологических раскопок огромного царского кургана в Гордионе во Фригии, сооруженного около 700 года до н. э., было найдено тело могущественного правителя – возможно, самого царя Мидаса, правившего примерно в 740 году до н. э. Царя похоронили вместе с изысканной деревянной мебелью и остатками роскошного пиршества. В гробнице стоял прекрасный инкрустированный стол, сервированный двумя сотнями бронзовых блюд, чашек и тарелок со следами еды и вина. Реконструкция лица царя по найденному в гробнице черепу выставлена в музее Анкары. В 2019 году турецкий фермер обнаружил в оросительном канале стелу с древними лувийскими иероглифами. Стела, возвещавшая о победе хеттской армии над армией Мидаса из Мушки, снова подтвердила, что Мидас был реальной исторической фигурой.

Гробница Мидаса, царя Фригии (738–695 гг. до н. э.), в Гордионе. Гравюра, 1880-е гг. Interphoto / Alamy Stock Photo

Разнообразные истории о Мидасе в основном заимствованы из греческих и римских источников. В одной из них царь встречает Силена, старейшего и мудрейшего из сатиров, сладострастных спутников бога вина Диониса. Сатиры славились своей мудростью и любовью к вину. В надежде заманить сатира к себе царь Мидас, жаждущий познать смысл жизни, наполнил вином фонтан в своем прекрасном розарии. Мидасу удалось поймать почтенного сатира Силена, когда он приблизился к фонтану, чтобы выпить вина. Десять дней царь и старый мудрый сатир вместе пили вино и обсуждали превратности человеческого существования.

Римский поэт Овидий добавляет к истории еще один сюжетный поворот: в благодарность за благополучное возвращение сатира Дионис обещает исполнить желание Мидаса. Царь желает, чтобы все, к чему он прикасается, превращалось в золото. Поначалу Мидас мечется по окрестностям и, в восторге от своей новой способности, трогает ветки, камни, комья земли, мраморные колонны и яблоки, превращая их в золото. Но затем он садится ужинать и с ужасом видит, что вместо хлеба и оливок на его золотой тарелке лежат золотые самородки. Стоит его губам коснуться вина, как оно становится расплавленным золотом в золотом кубке.

Натаниэль Готорн в 1852 году решил развить историю Овидия дальше и описал, как любимая дочь Мидаса превращается в объятиях отца в золотую статую. Измученный наступающим со всех сторон золотом, страдая от голода и жажды, Мидас умоляет бога о прощении. Наконец он излечивается от золотого прикосновения, нырнув в реку Пактол, в водах которой с тех пор находят золотой песок. Но на этом легендарные приключения Мидаса не заканчиваются.

Однажды во время прогулки Мидас увидел, как Пан и Аполлон состязаются в игре на музыкальных инструментах. Пан играл на своей пастушьей свирели, Аполлон перебирал струны своей благородной лиры. Все единодушно заявили, что мелодия Аполлона звучит нежнее, – и только Мидас подал голос в пользу Пана. Божественное наказание не заставило себя ждать: Аполлон превратил уши царя, так чутко откликнувшегося на грубую музыку Пана, в уши осла, древнего символа глупости.

Чтобы скрыть свое досадное уродство, Мидас начал носить пурпурный тюрбан. О том, что скрывается под этим головным убором, знал только царский брадобрей. Невозможность ни с кем поделиться этим секретом ужасно мучила его. Однажды, не выдержав, он выкопал ямку в земле и шепотом рассказал в нее все, что знал. Но земля передала услышанное тростнику, и с тех пор тростник раскрывал постыдную тайну Мидаса каждый раз, когда начинал шелестеть на ветру.

Фольклорист, изучающий сказания об историческом царе Мидасе, может отметить в них несколько часто встречающихся фольклорных мотивов: поимка духа природы с помощью вина, состязание между богами-соперниками, опрометчивое желание, буквальное исполнение которого приносит только беды и неудобства. Неодобрительное отношение древних греков к азиатским самодержцам и их отвращение к крайнему материализму, безусловно, наложили свой отпечаток на легенду о Мидасе. Устные предания о Мидасе на протяжении веков отражали двойственное отношение греческой и римской аудитории к теме богатства и жадности.

Аристотель писал в «Политике», что Мидас умер от голода из-за своей великой алчности. Но более поздний римский автор Гигин утверждал, что Мидас покончил жизнь самоубийством, выпив бычью кровь. Здесь скрывается небольшая загадка. О некоторых других мифических персонажах тоже рассказывали, будто они умерли, выпив бычью кровь, – в их числе отец Ясона, Эсон, и Елена Троянская, которая собиралась покончить с собой с помощью бычьей крови. Также ходили слухи о реальных исторических личностях, которые погибали, выпив бычью кровь, – как, например, Смердис из Персии, Фемистокл из Афин, египетский фараон Псамметих и Ганнибал из Карфагена. Есть ли у представлений о том, что пить бычью кровь смертельно опасно, какие-либо научные подтверждения?

Древние авторы, от Аристотеля до Плиния, отмечали, что бычья кровь свертывается быстрее, чем кровь других животных. Это наблюдение заставило предполагать, что употребление этого напитка закупоривает горло и приводит к смерти от удушья. На самом деле употребление бычьей крови вряд ли представляло опасность, но интересно отметить, что быстро свертывающийся бычий тромбин (фермент, отвечающий за коагуляцию крови) с XIX века используют в хирургии. Иногда быстро свертывающийся бычий тромбин создает риск «фатальной перекрестной реакции».

Легенда о Мидасе пользовалась популярностью у греческих художников-вазописцев. Самый ранний пример – чернофигурная чаша, датируемая примерно 560 годом до н. э., на которой изображены два охотника, поймавшие сатира, обозначенного подписью «Силен», и бурдюк с вином. На других вазах нарисованы Мидас и Силен за беседой. Картин, посвященных золотому прикосновению Мидаса, по-видимому, не существует, но ослиные уши фригийского царя хорошо видны на нескольких краснофигурных вазах V века.

49. Домой в черном мешке

Античные параллели городской легенды Персидского залива

Во время войны в Персидском заливе 1991 года и войны в Ираке 2003 года среди американцев, как и среди иракцев, распространялось множество слухов и городских легенд. Например, во время американской оккупации Ирака после поражения Саддама Хусейна в 2003 году некоторые иракцы считали, что панорамные солнцезащитные очки американских солдат дают им рентгеновское зрение, а в их шлемы и бронежилеты встроены индивидуальные кондиционеры. Существовали также иракские теории заговора, называвшие Саддама марионеткой ЦРУ. Тем временем многие американские солдаты верили, что толпы благодарных иракцев встретят их с цветами, а ветераны рассказывали истории о гигантских пауках-людоедах и ужасных машинах Саддама для разрезания людей на мелкие кусочки.

Меня как фольклориста и классика особенно впечатлила городская легенда, распространившаяся в марте 1991 года, сразу после поражения Саддама в первой войне в Персидском заливе. Ужасающая история о том, как Саддам Хусейн ответил иракской женщине на просьбу вернуть ее мужа-солдата, была опубликована в FOAFTale News, 22:8 (FOAF = Friend of a Friend, «друг моего друга», типичный способ воспроизведения городских легенд). Элементы этой истории удивительно похожи на два разных случая, описанные древнегреческим историком Геродотом в V веке до н. э. и касающиеся двух других правителей Персии и Месопотамии (Ирана и Ирака). В 1964 году комментаторы Геродота, Хау и Уэллс (2: 145), заметили, что две «параллельные» древние истории у Геродота «выглядят скорее как легенды». Фольклорный статус этих историй, по-видимому, подтверждает и повторное появление похожего сюжета сразу после войны в Персидском заливе (1991) в том же географическом регионе.

Около 2500 лет назад Геродот (4: 84) писал о том, как великий персидский царь Дарий I решил вторгнуться в соседние земли в 512 году до н. э. Советники разубеждали Дария, но он отмахнулся от их доводов и приказал своей огромной армии выступать. Один перс по имени Эобаз пришел к царю и сказал, что у него забрали в поход всех трех сыновей. Он умолял Дария позволить одному из них остаться дома. Геродот пишет: «Царь ответил, что он оставит ему как другу и скромному просителю всех трех сыновей». Отец «весьма обрадовался». Но затем Дарий «велел слугам умертвить всех его сыновей. И они, казненные, действительно остались там»^[45].

Далее (7: 39) Геродот описывает злополучное вторжение в Грецию персидского царя Ксеркса в 480 году до н. э. Когда Ксеркс, вопреки увещеваниям своих друзей и советников, собрал величайшую армию в истории человечества, к нему подошел старик, пятеро сыновей которого должны были отправиться в поход. Он попросил о небольшой услуге. Ксеркс согласился, поскольку ранее этот человек пожертвовал большую сумму на военные нужды. Старик попросил освободить от службы его старшего сына. Разгневанный Ксеркс тут же приказал разрубить этого сына пополам и положить половины тела по обеим сторонам дороги, чтобы персидское войско прошло между ними.

В современной городской легенде времен войны в Персидском заливе, появившейся в 1991 году, в роли самодержавного правителя выступает Саддам Хусейн. По версии, распространявшейся в Хантсвилле, штат Алабама, иракская женщина с голодающими детьми подошла к Саддаму после одной из его военных речей. Она умоляла его как можно скорее вернуть домой ее мужа-солдата. Саддам терпеливо выслушал ее, затем спросил имя этого человека. Он ласково похлопал женщину по плечу и пообещал, что ее просьба очень скоро будет исполнена. На следующий день мужа доставили к крыльцу ее дома, разрубленного на куски, в мешке для трупов.

Все три истории рассказаны жителями Запада о восточном деспоте и тиране (в каждом случае – правителе Месопотамии), который собирает большую армию для вторжения в соседнюю страну. Каждый правитель принимает решение о вторжении, отвергая веские возражения приближенных, и все три военных предприятия терпят неудачу. В двух древних версиях отцы подходят к правителю после военных совещаний, в современной версии, разворачивающейся во время войны в Персидском заливе, жена подходит к Саддаму «после одной из его речей». Во всех трех историях герои просят, чтобы сын или муж, отправленный воевать, «остался дома», «был освобожден от службы» или «как можно скорее вернулся домой».

В каждом случае жестокий правитель как будто бы соглашается удовлетворить просьбу. Но затем он намеренно превратно истолковывает ее и в типично фольклорной манере исполняет ее слишком буквально. Сыновья остаются дома, потому что их казнят; старшего сына освобождают от службы, но разрубают пополам; мужа возвращают домой, но «разрубленным на куски». Интересно, что во всех трех вариантах присутствует мотив разрубания или перерезания горла, а приказы правителей исполняются быстро и публично.

Комментируя приказ Ксеркса, велевшего войску пройти между половинами тела юноши, Хоу и Уэллс отмечают, что у персов существовал обычай защищаться от порчи, «проходя между двумя частями принесенного в жертву животного» (ср. Быт. 15: 10–17 и Иер. 34: 18–19). Чем ценнее жертва, тем сильнее защита. Обеспокоенность, вызванная решением Ксеркса собрать огромную армию и отправиться в завоевательный поход вопреки мнению советников (и, возможно, общества), вероятно, объясняет появление мотива умилостивительной жертвы в истории с разрубанием юноши пополам.

Важно отметить, что и поход Дария, и вторжение Саддама, которые произошли десятилетиями ранее и столетиями позднее соответственно, сопровождались теми же опасениями. Примечательно, что все три истории – это послевоенные рассказы жителей Запада об авторитарных иностранных правителях, возглавлявших обреченное на неудачу вторжение на Ближнем Востоке. Важно также и то, что жертвы являются подданными правителей, при этом все три версии истории распространялись и, вероятно, возникли в западных обществах. Интересный контраст с ними составляет основанный на реальных событиях военный фильм «Спасти рядового Райана» (1998), в котором армия США пытается спасти последнего оставшегося в семье сына после того, как три его брата погибают во время Второй мировой войны.

Возвращение древней легенды после войны в Персидском заливе (1991) показывает восприятие природы диктатуры и отношений между правителем и подданными глазами современных американцев и древних греков. Эти три истории были рассказаны среди людей, которые считали себя свободными гражданами демократического государства, в отличие от порабощенных подданных абсолютного монарха, чья неограниченная власть вела его к убийству собственных людей и несправедливой войне.

50. Ароматы власти

Запах лидеров

Мужской аромат Bucephalus, выпущенный в 2020 году компанией Armaf Niche, назван в честь великолепного жеребца, который сопровождал Александра Македонского с его детства в Македонии до завоевания Индии. Один из самых известных боевых коней в истории, Буцефал стал легендой. Говорят, что на своем долгом жизненном пути в Македонии и по всей Евразии он произвел на свет бесчисленное количество жеребят. Великий конь умер в Пенджабе в 326 году до н. э. и был с почестями похоронен в городе, названном в его честь. Теплый, пряный и озоновый одеколон Bucephalus пахнет перцем, имбирем, амброй, седельной кожей и яблоками – достойная дань уважения знаменитому благородному животному.

Плутарх в биографии Александра Великого утверждает, что тело Александра естественным образом источало приятный медовый аромат, который очень нравился его приближенным. Историки сообщают, что в 333 году до н. э., победив персидского царя Дария, Александр обнаружил в шатре своего врага шкатулку с драгоценными духами и презрительно отбросил ее в сторону. Но в следующие несколько лет, совершая новые завоевания в Азии, Александр полюбил приятные запахи – он приказывал посыпать полы благоухающими цветочными лепестками и специями и часто жег в своем шатре мирру, ладан и другие душистые смолы.

Парфюмерией увлекалась и могущественная правительница Египта, царица Клеопатра (69–30 гг. до н. э.). Она не только содержала большую парфюмерную лабораторию около Мертвого моря, но и написала знаменитую книгу парфюмерных и косметических рецептов, ныне утерянную, но часто цитируемую древними авторами. Римлян эпохи республики еще нельзя было назвать ценителями изысканных ароматов, но любовники Клеопатры Юлий Цезарь и Марк Антоний не смогли устоять перед чарами царицы и непривычными и соблазнительными экзотическими ароматами, окутывавшими ее тело, одежду, дворцы и корабли – да, даже паруса ее кораблей были пропитаны духами. В телесериале HBO «Рим» (2005) есть забавная сцена, в которой Клеопатра обнюхивает грубого римского солдата Луция Ворена, прежде чем пригласить его в свою постель: «Дубленая кожа, оливковое масло… Неплохо!»

Во времена империи римская знать воодушевленно наслаждалась великолепными духами, изготовленными из сладких и пряно пахнущих цветов, семян, корней и смол растений и минералов Африки, Азии и Аравии. Привезенные издалека дорогие духи играли роль личной и общественной пропаганды, демонстрируя могущество империи. Нерон (37–68 гг. н. э.) принимал ванны из вина с розовой водой, натирал ноги благовонными порошками, спал на ложе из лепестков роз и наполнял розовой водой фонтаны – и требовал того же от окружающих. Нерон потратил целое состояние на духи, в водопроводах его дворцов текла благоухающая вода, а гостей он опрыскивал освежающими ароматами. Скандально известный император Гелиогабал (204–222) предвосхитил современную популярность селебрити-парфюмов, предназначенных для массовой продажи. Гелиогабал и его придворные купались в большом бассейне, наполненном вином и духами, а воду после их купания разливали во флаконы и раздавали римскому плебсу в качестве особого подарка.

Задолго до открытия феромонов и их роли в механизме сексуального влечения носовые платки, пропитанные духами или пахучими телесными жидкостями возлюбленных, считались ценными сувенирами. Рассказывали, что Генрих VIII держал под мышкой носовой платок и дарил эти пропитанные потом памятные знаки женщинам, которые ему нравились.

Представление о том, что от тела «альфа-самцов» исходит опьяняющий запах власти и успеха, сохраняется и сегодня. В январе 2015 года в роскошных универмагах Москвы появился в продаже новый мужской аромат. Одеколон под названием Leaders Number One был вдохновлен Владимиром Путиным. Аромат, созданный парфюмером Владиславом Рекуновым, в гладком черном флаконе, продавался по цене около 6000 рублей за 3,3 унции (примерно 82 доллара в 2021 году). Business Insider и другие издания описывали его как «стойкий, но не агрессивный, теплый, приземленный и естественный».

В 2004 году Дональд Трамп выпустил свой селебрити-парфюм – Trump, древесный аромат с нотками огурца, мяты и перца. За ним в 2011 году последовала туалетная вода-спрей под названием Success, реклама которой звучала так: «Для многих Дональд Трамп служит символом типично американской истории успеха, а его имя само по себе можно считать брендом. Знаменитый застройщик, посредник, бизнес-магнат, телеведущий и знаменитость представляет свой новый аромат с весьма подходящим названием Success. Стильный мужской парфюм продается в простом флаконе».

Ароматы, вдохновленные Буцефалом, Путиным и Трампом

Третий аромат Трампа, Empire by Trump (ноты яблока, мускуса и бобов тонка), был выпущен во время его президентской кампании в 2015 году и продавался по цене около восьми долларов за унцию. Авторами мужских духов Трампа стали мастера-парфюмеры Анни Бузантян и Ян Васнье. Сайт Fragrantica^® Trends отслеживает интерес публики к парфюмерии, и, согласно их графикам, интерес к Empire by Trump достиг пика в январе 2017 года и резко упал в ноябре 2017 года, после чего больше не поднимался. Похожая судьба постигла и аромат Путина: интерес резко возрос, затем резко снизился в июле 2015 года, пережил короткий подъем в 2017 году и с тех пор оставался на одном уровне.

Между тем в 2010 году на сцену неожиданно вернулся почтенный советский революционный парфюм, который и в 2022 году продолжал сохранять сильные позиции. Пользующиеся всеобщей любовью духи «Красная Москва» (Moscou Rouge) создал Огюст Мишель для московской парфюмерной фабрики Анри Брокара, в 1920-х годах национализированной и получившей советское название «Новая заря». Дата выпуска духов вызывает споры: это мог быть 1917 или 1925 год. Аромат, который до сих пор продается на Никольской улице в Москве, Fragrantica описывает как «полный эмоциональных ассоциаций, с прохладными, почти металлическими нотами, цветочными и древесными аккордами, приятно солидный и немного терпкий».

Современные мужчины могут выбрать мужественные, аполитичные одеколоны Egoiste или For Him от Нарцисо Родригеса, которые, согласно некоторым отзывам, пахнут «цементом, но в хорошем смысле». Более экстравагантным выбором может стать аромат Secretions Magnifique Антуана Ли, выпущенный Etat Libre D’Orange в 2006 году и имеющий ольфакторные ноты крови, морских водорослей, молока, йода, пота и спермы. Рецензенты Fragrantica отзываются о нем так: «пронзительно металлический», «как сорванная корочка на ране», «кисломолочный», «вульгарный», «ржавый», «отталкивающий, и в то же время привлекательный». После первого запуска в 2006 году популярность армата оставалась на одном уровне, но в 2020 году пережила внезапный взлет.

Неизвестно, пользуется ли Трамп собственным селебрити-парфюмом. Путин, по некоторым сообщениям, предпочитает одеколон под названием Tsar, имеющий «соблазнительный и волнующий» аромат с нотами кожи, тмина, можжевельника и мускуса. Tsar был выпущен компанией Van Cleef and Arpels в 1989 году, в период распада Советского Союза. Российский парфюмер Анна Аскарова называет одеколон Tsar «ароматом ответственности».

В свете многовековой истории парфюмерии и смелых дебютов одеколонов Трампа и Путина готов ли мир к новым ароматам, связанным с главами государств, в парфюмерной линии Leaders Number One и другим селебрити-парфюмам? Возможности выглядят головокружительно.

Благодарности

Невозможно перечислить всех, перед кем я в долгу за десятки лет обсуждений, переписки и исследовательских возможностей, о которых здесь пойдет речь. Благодарю редакцию Sports Afield за публикацию моих ранних писательских опытов – коротких заметок о первой искусственной приманке для рыбной ловли в Античности (для справки, македонскую форель ловили на красные перья), об огнеупорной шерсти саламандры, хищниках-гипно тизерах, каменных жабах, драгоценных украшениях, случайно проглоченных рыбами, а затем снова чудесным образом обретенных (перстень Поликрата), о том, чем в древности кормили щенков, и о кабанах с огненными клыками из греческих охотничьих мифов. До появления интернета решающую роль в работе исследователя играла возможность свободно пользоваться библиотеками, и я благодарна людям, которые открыли мне доступ к залу редких изданий библиотеки Принстонского университета. Также благодарю Генри Иммервара, директора Американской школы классических исследований (ASCS) в Афинах, и Зефа Стюарта, директора Центра эллинистических исследований в Вашингтоне, округ Колумбия, за то, что в 1980-х годах они позволили мне, не будучи студенткой, изучать материалы их замечательных библиотек. Спасибо Кэти Вандерпул, редактору журнала The Athenian, которая заказала публикацию моих первых крупных статей с иллюстрациями, и другим редакторам, которые поддерживали мою работу: Элизабет Боулман-Херринг (Southeast Review и Weekly Hubris), Роберту Кроули (MHQ: Military History Quarterly), Ричарду Гринвеллу (Cryptozoology) и Питеру Янгу (Archaeology). В Princeton University Press мне исключительно повезло встретиться с редактором-визионером, покойным Джеком Репчеком, который рискнул опубликовать в 2000 году мою статью «Первые охотники за ископаемыми». Огромная благодарность Холли Такер, пригласившей меня стать постоянным автором отмеченного несколькими наградами сайта Wonders and Marvels (A Community for Curious Minds Who Love History, Its Odd Stories, and Good Reads), посвященного истории науки, для которого я писала с 2011 по 2017 год.

На протяжении многих лет мне помогали щедрость и опыт бесчисленного множества специалистов – к сожалению, здесь невозможно перечислить всех, но я хочу выразить глубокую благодарность всем антиковедам, историкам, лингвистам, кураторам музеев, палеонтологам, археологам и ученым, которые делились со мной своими знаниями. Сердечно благодарю Мишель Энджел, Джудит Биндер, Джона Бордмана, Таггерта Баттерфилда, Саймона Коттона, Лоуэлла Эдмундса, Криса Эллингсена, Дебби Фелтон, Дебору Гордон, Уильяма Хансена, Джека Хорнера, Памелу Джонсон, Дэниела Локстона, Джона Ма, Мишель Маскиелл, Тома Макивера, Дэвида Медоуза, Марсию Могелонски, Джона Окли, Джоша Обера, Марсию Обер, Северо Переса, Барри Штрауса, Филиппа Таке, Юджина Вандерпула и Маргарет Уиллер за их поддержку и беседы об исторических и природных курьезах. Билл Тэйер, создатель сайта LacusCurtius, заслуживает отдельной благодарности за то, что сделал древние тексты и документы доступными онлайн. Также хочу сказать спасибо всем любознательным и отзывчивым людям, с которыми я общалась на самые разные темы в социальных сетях. На протяжении многих лет в те дни, когда писательская работа давалась мне особенно нелегко, я бесконечно переслушивала старые записи фортепианных ноктюрнов Фредерика Шопена в исполнении Даниэля Баренбойма. Спасибо моим прекрасным агентам Сэнди Дийкстре и Андреа Кавалларо и их команде. Благодарю мою сестру Мишель Энджел за великолепные рисунки и карту. Я высоко ценю конструктивные комментарии двух анонимных читателей из Princeton University Press, вдумчивую редакторскую работу Лорен Лепоу, иллюстраторский опыт Дмитрия Каретникова и потрясающий дизайн обложки, созданной Крисом Ферранте. И я просто не могу представить для своей работы лучшего редактора, чем Роб Темпио.

А мое сердце принадлежит Джозайе Оберу, который поощрял и развивал мой интерес к загадкам истории и мифологии.

Примечания

1. Летающие змеи Аравии

Переводы греческих и латинских текстов в этой и других главах цитируются автором по изданиям Loeb.

Источники:

Геродот 2.59, 2.63, 2.75, 2.155, 3.107-110.

Элиан, О животных 2.38, 16.41.

Страбон 15.1.37, 16.4.19.

Исаия 6.2.6, 14.29, 30.6.

Второзаконие 1-11.

Плиний 11.30.

Цицерон, О природе богов, 101.

Иосиф Флавий, Иудейские древности 2.10.2.

Помпоний Мела, Хорография 3.82.

Солин, О чудесах мира 32.32-33.

Аммиан Марцеллин, Деяния 22.15.25-26.

Флегонт из Тралл, Удивительные истории, 15.

Дополнительная литература:

Radner K. The Winged Snakes of Arabia and the Fossil Site of Makhtesh Ramon // Wiener Zeitschrift für die Kunde des Morgenlandes 97, 2007. P. 353–365.

Ward W. A. The Four-Winged Serpent on Hebrew Seals // Revista degli studi orientali 43, 2, 1968. P. 35–43.

2. Чудовища и русалки Средиземного моря

Дополнительная литература:

Ogden D. The Dragon in the West: From Ancient Myth to Modern Legend. Oxford: Oxford University Press, 2021.

3. Золотое руно

Дополнительная литература:

Okrostsvaridze A., Gagnidze N., Akimidze K. A Modern Field Investigation of the Mythical ‘Gold Sands’ of the Ancient Colchis Kingdom and ‘Golden Fleece’ Phenomena // Quaternary International 409, pt. A, 2016. P. 61–69.

5. Истории о дельфинах

Наше путешествие на великолепной Sea Cloud I, частной океанской парусной яхте, построенной для Марджори Мерривезер Пост в 1931 году, состоялось летом 1996 года благодаря приглашению Роберта и Кэлли Коннор и Национального гуманитарного центра.

Дополнительная литература:

Williams A. C. When a Dolphin Loves a Boy: Some Greco-Roman and Native American Love Stories // Classical Antiquity 32, 1, 2013. P. 200–242.

7. Маленькая птичка с ядовитым пометом

Источники:

Элиан, О животных 4.36, 4.41.

Ктесий, фрагмент 57.17.

Аристотель, О растениях 820.6–7.

Плиний 10.33, 25.3–7, 29.5.

Никандр, Thēriaca («Средства от ядовитых укусов») и Alexipharmaca («Противоядия»).

Авл Геллий, Аттические ночи 17.16.

Филон, Наука о сельском хозяйстве 14.24 и Об особенных законах 4.120–131.

Лукреций, О природе вещей 4.639–640.

Гален, О темпераментах 3.4.

Секст Эмпирик, Очерки пирронизма 1.57.

Исход 16.11–12.

Книга Чисел 11.31–34.

Также описывали котурнизм: Маймонид, Заметки об эпидемиях 6.5. Ибн Сина, Канон 2.2.2.5. Аль-Казвини, Космография 2.250.

Дополнительная литература:

Dikairon: Arnott W. G. Birds in the Ancient World from A to Z. London: Routledge, 2007. Pp. 37.

Педерин: Frank J. H., Kanamitsu K. Paederus, Sensu Lato. Coleoptera: Staphylinidae: Natural History and Medical Importance // Journal of Medical Entomology 24, 2 (March 1987). P. 155–191.

Токсичность птиц: Ligabue-Braun R., Carlini C. R. Poisonous Birds: A Timely Review // Toxicon 99 (June 2015). P. 102–108.

12. Образ жизни современного хорька

В 2013 году, когда Арнольд Шварценеггер занимал пост губернатора, была выдвинута законодательная инициатива о разрешении хорьков, что было запрещено в Калифорнии с 1933 года. Но по состоянию на 2022 год домашние хорьки в Калифорнии по-прежнему запрещены. Хорьков можно держать в штате Нью-Йорк, но в 2002 году мэр Майкл Блумберг выступил в защиту предложения Джулиани о запрете хорьков на Манхэттене. В 2014 году мэр Билл де Блазио рекомендовал снять запрет, однако в 2015 году Санитарное управление Нью-Йорка проголосовало за его сохранение.

17. Поддельные ископаемые

Дополнительная литература:

Hecht J. “F Is for Fake” // New Scientist, February 19, 2000.

Koppka J., Sonntag H., Burkard H. Fake Trilobites. 2003, https://timevaultgallery.com/fake-trilobites-how-to-identify/.

18. Кювье и нога мамонта

Благодарю Филиппа Таке и Дэна Эдельштейна за помощь в расшифровке записок Кювье.

Дополнительная литература:

Adams M. M. XXIII. Some account of a journey to the frozen sea, and of the discovery of the remains of a mammoth // Philosophical Magazine, ser. 1, 29 (1807). P. 114, 141–153. Перевод с французского.

Robbins E. L. Elephant Slaves and Pampered Parrots: Exotic Animals in Eighteenth-Century Paris. Baltimore: Johns Hopkins University Press, 2002.

19. Дракон Джеронимо

Книга Geronimo, My Life, as Told to S. M. Barrett (New York: Duffield, 1906) выдержала множество изданий. Больше о преданиях апачей, связанных с ископаемыми, см. в моей книге: Fossil Legends of the First Americans. Princeton, NJ: Princeton University Press, 2005. P. 161–163.

32. Миражи на море

Астроном Эндрю Т. Янг создал удивительный ресурс, посвященный истории атмосферной физики: это постоянно обновляющийся аннотированный перечень (на данный момент насчитывает 700 страниц) описаний атмосферных рефракций, зеленых вспышек и миражей от древности до наших дней, доступный онлайн здесь: https://aty.sdsu.edu/bibliog/who.html.

36. Первые противники вакцинации

Дополнительная литература:

Boylston A. The Origins of Inoculation // Journal of the Royal Society of Medicine 105, 7, 2012. P. 309–313.

37. Ядовитый мед

Альтернативную причину измененного состояния пифии см. в: Broad W. The Oracle: The Lost Secrets and Hidden Message of Ancient Delphi. New York: Penguin Press, 2006 – в книге описано открытие археологом Джоном Хейлом токсичных испарений, поднимающихся от земли в Дельфах.

38. Кто был первым фут-фетишистом?

Больше о фут-фетишистах XIX века см. в: Ribeyrol C. ‘The Feet of Love’: Pagan Podophilia from A. C. Swinburne to Isadora Duncan // Miranda [online] 11, 2015.

О подофилии в древности: Levin D. B. ERATON BAMA (Her Lovely Footstep): The Erotics of Feet in Ancient Greece // Body Language in the Greek and Roman Worlds. Edited by D. Cairns. Swansea: Classical Press of Wales, 2006. P. 55–72.

41. Туристы античного мира

Дополнительная литература:

Perrottet T. Pagan Holiday. New York: Random House, 2009.

Romero F. G. Sports Tourism in Ancient Greece // Journal of Tourism History 5, 2, 2013. P. 146–160.

43. Первые любители горного туризма

Дополнительная литература:

Gribble F. The Early Mountaineers. Unwin, 1899.

44. Античные татуировки

Дополнительная литература:

Krutak L. Deter-Wolf A. Ancient Ink: The Archaeology of Tattooing. Seattle: University of Washington Press, 2020.

Mayor A. Skin: Tattooed Amazons, chapter 6 // The Amazons: Lives and Legends of Warrior Women across the Ancient World. Princeton, NJ: Princeton University Press, 2014.

46. Калигула

Дополнительная литература:

Winterling A. Caligula, a Biography. University of California Press, 2011. Перевод с немецкого языка.

47. Человек-гора

Дополнительная литература:

Pearson P. Maximinus Thrax: From Common Soldier to Emperor of Rome. New York: Skyhorse, 2017.

Предыдущие издания

Некоторые главы этой книги возникли на основе коротких заметок для сайта Wonders and Marvels, посвященного истории науки и обновлявшегося в 2011-2017 годах. Глава 2 представляет собой переработанную и расширенную версию статьи A Triton Pulled My Leg: Greek Mermaids and Sea Monsters для журнала The Athenian (сентябрь 1985), повторно опубликованной в журнале Archeology Odyssey в марте-апреле 2002 года. Глава 5 – доработанная версия статьи Delfinia! (The Athenian, май 1986 года). Глава 6 – новая редакция статьи The Musical Racing Turtles of Greece (The Athenian, декабрь 1989 года). Глава 9 представляет собой дополненную версию статьи Pet Birds through the Centuries (Bird Talk, май 1987 года). В главе 10 частично использованы материалы статьи Dog Food before Gravy Train (Sports Afield, сентябрь 1984 года). Некоторые части главы 11 можно найти в статье Grecian Weasels (The Athenian, февраль 1989 года), повторно опубликованной в журналах Omnibus 25 (январь 1993 года) и Modern Ferret: The Ferret Lifestyle Magazine 3, 3 (1995). Части главы 12 появлялись в статье The Modern Ferret Lifestyle (Weekly Hubris, май 2017 года). Глава 13 представляет собой переработанную версию статьи Colossal Fossils, Part 1 (The Athenian, октябрь 1983 года). Глава 14, «Охота на грифонов», была опубликована в литературном журнале Southeastern Review весной 1990 года. Глава 16 выросла из статьи The Folklore of Dinosaur Trackways in China: Impact on Paleontology, by Lida Xing, Adrienne Mayor, Y. Chen, J. Harris, and M. Burns, Ichnos 18 (2011): 213–220. Некоторые разделы главы 20 взяты из статьи Slaves First Identified Elephant Fossils in America (Weekly Hubris, 14 июля 2020 года).

Глава 21 частично основана на моем интервью о каннабисе и скифских воительницах с Коллин Фишер Талли для Leafly от 5 августа 2020 года. Главы 24 и 25 были опубликованы под названиями Why Is There an Amazon in the Aeneid? и Especially in the Use of Weapons: Plato and the Amazons соответственно в журнале Antigone в октябре и марте 2021 года. Глава 30 – переработанная версия статьи Libation Titillation (Studies in Popular Culture 16, 2 (April 1994): 61–71).

Глава 31 – переработанная и обновленная версия статьи Derelict Ships (Sea Frontiers (International Oceanographic Foundation/Nature America) 38, 4 (August 1992)), повторно опубликованной в Mariners Weather Log, 1992. Глава 32 представляет собой обновленную версию статьи Marine Mirages (Sea Frontiers 34 (1988), повторно опубликованной в ежегоднике Grolier’s Popular Science (1989) и Mariners Weather Log, 1993. Глава 33 – переработанный и обновленный вариант статьи Blowing in the Wind (The Athenian, февраль 1987 года). Глава 37 появилась под названием Mad Honey в журнале Archaeology в ноябре-декабре 1995 года. Глава 39 – переработанная версия статьи Giants in Ancient Warfare (MHQ: The Quarterly Journal of Military History 2, 2 (1999): 98–105).

Части главы 40 появлялись в измененном виде в Pacesetter (London Review of Books 32, 12 (24 June 2010)): 30–31. Глава 41 была напечатана под названием The Travels of Ancient Tourists в журнале The Athenian в августе 1987 года. Части главы 42 взяты из статьи Grand Tourists from Cyriac of Ancona to Sigmund Freud (The Athenian, август 1988 года), повторно опубликованной в журнале Chandris Hotels Magazine летом 1992 года. Глава 44 представляет собой переработанную версию статьи People Illustrated (Archaeology, март-апрель 1999 года). Глава 48 развивает написанную мной врезку Legendary Midas в журнале Archaeology, июль-август 2001 года. Глава 49 – доработанная и уточненная версия статьи Home in a Body Bag (FOAFTale News 24, декабрь 1991 года).

Сноски

1

Речь идет о серии Гарвардского университета Loeb Classical Library, в которой выходят издания античных авторов. В зеленом оформлении издают греческие тексты, в красном – латинские. – Здесь и далее, если не указано иное, прим. ред.

(обратно)

2

Сова традиционно считается одним из символов богини Афины.

(обратно)

3

Клавдий Элиан – римский писатель, родился ок. 175 г. и умер в 222 г., поэтому здесь и далее автор поочередно называет Элиана автором II и III вв. – Прим. пер.

(обратно)

4

Здесь и далее «История» Геродота цитируется в переводе Г. А. Стратановского. – Прим. пер.

(обратно)

5

Притом Александрия была основана в 331 г. до н. э., гораздо позже смерти Геродота.

(обратно)

6

Приморская дорога (лат.).

(обратно)

7

Перевод С. Ошерова.

(обратно)

8

Другое название – мыс Тенар. Располагается на юге материковой Греции.

(обратно)

9

Кабинет медалей – неофициальное название Отделения монет, медалей и древностей – музея, содержащего внушительную коллекцию исторических артефактов.

(обратно)

10

Коготь грифона, посвященный благословенному Катберту из Дарема (лат.). – Прим. пер.

(обратно)

11

Пирей – афинский аванпорт.

(обратно)

12

Перевод В. Левика. – Прим. пер.

(обратно)

13

Перевод М. Е. Грабарь-Пассек. – Прим. пер.

(обратно)

14

Перевод С. П. Кондратьева. – Прим. пер.

(обратно)

15

Перевод К. Чуковского. – Прим. пер.

(обратно)

16

В оригинальной песне 1963 г. поется о девушке по имени Дениз (Denise), в кавер-версии – о молодом человеке Дени (Denis). – Прим. пер.

(обратно)

17

До 1990-х гг. скунсов также относили к семейству куньих.

(обратно)

18

Здесь речь идет о классических исследованиях именно как об исследованиях в области Античности.

(обратно)

19

Цитата из «Жизни двенадцати цезарей» Гая Светония Транквилла. Перевод М. Л. Гаспарова. – Прим. пер.

(обратно)

20

Узо – крепкий алкогольный напиток, который считается традиционным напитком Греции.

(обратно)

21

Перевод Г. А. Стратановского. – Прим. пер.

(обратно)

22

Здесь и далее, если не указано иное, «Законы» Платона цитируются в переводе А. Н. Егунова. – Прим. пер.

(обратно)

23

Драйден Джон – английский поэт и драматург. Известен своими литературными произведениями и переводами с латинского языка.

(обратно)

24

Об амазонках (лат.).

(обратно)

25

Исторический трактат об амазонках (фр.).

(обратно)

26

Эфемера – печатная продукция, не предназначенная для долговременного использования, обычно информационного и рекламного характера: буклеты, брошюры, листовки, билеты, открытки и т. п., представляющие интерес для коллекционеров. – Прим. пер.

(обратно)

27

Кафа – средневековая крепость Генуэзской республики, построенная на территории современного Крыма.

(обратно)

28

Около 804 километров.

(обратно)

29

Перевод Н. Гумилева. – Прим. пер.

(обратно)

30

Около 9656 километров.

(обратно)

31

Перевод К. Бальмонта. – Прим. пер.

(обратно)

32

Перевод К. Бальмонта. – Прим. пер.

(обратно)

33

Перевод С. В. Шервинского. – Прим. пер.

(обратно)

34

Перевод В. Вересаева. – Прим. пер.

(обратно)

35

От др.-греч. πρόδρομος – предвестник.

(обратно)

36

Мэзер Коттон – американский публицист и проповедник. В 1692 г. следил за салемским процессом над ведьмами.

(обратно)

37

Перевод Ю. А. Кулаковского, А. И. Сонни. – Прим. пер.

(обратно)

38

Перевод А. С. Клеванова. – Прим. пер.

(обратно)

39

Перевод А. Немировского, М. Дашковой. – Прим. пер.

(обратно)

40

Майлз Р. Карфаген должен быть разрушен. М.: АСТ, 2014.

(обратно)

41

«Многие стороны государственной жизни устроены у карфагенян прекрасно. Доказательством слаженности государственного устройства служит уже то, что сам народ добровольно поддерживает существующие порядки». (Перевод С. М. Роговина. – Прим. пер.)

(обратно)

42

Перевод Г. А. Стратановского. – Прим. пер.

(обратно)

43

Здесь и далее «Описание Эллады» Павсания цитируется в переводе С. П. Кондратьева, если не указано иное. – Прим. пер.

(обратно)

44

Перевод В. М. Смирина. – Прим. пер.

(обратно)

45

Перевод Г. А. Стратановского. – Прим. пер.

(обратно)

Оглавление

Введение. На пересечении мифа, истории и науки

Животные: сказочные, настоящие, вымершие

  1. Летающие змеи Аравии

  2. Чудовища и русалки Средиземного моря

    Тритоны и морские жители

    Морские чудовища

    Русалки

  3. Золотое руно

  4. Когти грифона и рог единорога

  5. Истории о дельфинах

  6. Черепахи Греции – любительницы музыки и гонок

  7. Маленькая птичка с ядовитым пометом

  8. Стервятники – талисманы римской армии

    Первые окольцованные птицы

  9. Домашние птицы в разные века

  10. Как заводили щенков в древние времена

  11. Хорьки и ласки в античных мифах и истории

  12. Образ жизни современного хорька

  13. Колоссальные окаменелости Греции

  14. Охота на грифонов

    Воображаемое письмо палеонтологу

  15. Зигфрид и дракон

  16. По следам Счастливого китайского носорога

  17. Поддельные ископаемые

  18. Кювье и нога мамонта

  19. Дракон Джеронимо

  20. Африканские рабы первыми идентифицировали ископаемые останки мамонта в Америке

Потрясающие женщины

  21. Секреты красоты древних амазонок

    Капуста, конопля и ладан

  22. Арабские королевы-воительницы

  23. Отважная кельтская женщина Хиомара

  24. Камилла

    Откуда в «Энеиде» амазонка?

  25. Платон и амазонки

  26. Отважные женщины Аргоса

  27. Клеопатра и Антоний идут на рыбалку

  28. Поэтесса и царица амазонок

  29. Трактат о существовании амазонок

  30. Винные кубки и женские груди

Курьезы науки и истории

  31. Корабли-призраки

  32. Миражи на море

    Фата-Моргана

    Миражи в Античности

    Миражи заманивают моряков и вдохновляют поэтов

    Иллюзии во льдах

    Полезные иллюзии

  33. Ветры в античной истории и мифологии

  34. Смерть от бронзового фрисби

  35. Мог ли Аристотель угадать по лицу ваш характер?

  36. Первые противники вакцинации

  37. Ядовитый мед

  38. Кто был первым фут-фетишистом?

  39. Великаны древних сражений

  40. Вся правда о Древнем Карфагене

    Новый взгляд на горячечные видения Флобера

Туристы, татуировки и тираны

  41. Туристы античного мира

  42. Гранд-тур: от лорда Байрона до Зигмунда Фрейда

  43. Первые любители горного туризма

  44. Античные татуировки

  45. Татуировки в Древнем Китае

  46. Калигула

    Пусть ненавидят, лишь бы боялись

  47. Человек гора

    Максимин Фракиец

  48. Царь Мидас

    Золото и бычья кровь

  49. Домой в черном мешке

    Античные параллели городской легенды Персидского залива

  50. Ароматы власти

    Запах лидеров

Благодарности

Примечания

  1. Летающие змеи Аравии

  2. Чудовища и русалки Средиземного моря

  3. Золотое руно

  5. Истории о дельфинах

  7. Маленькая птичка с ядовитым пометом

  12. Образ жизни современного хорька

  17. Поддельные ископаемые

  18. Кювье и нога мамонта

  19. Дракон Джеронимо

  32. Миражи на море

  36. Первые противники вакцинации

  37. Ядовитый мед

  38. Кто был первым фут-фетишистом?

  41. Туристы античного мира

  43. Первые любители горного туризма

  44. Античные татуировки

  46. Калигула

  47. Человек-гора

Предыдущие издания