Дитя псоглавцев (fb2)

- Дитя псоглавцев (пер. Виктор Александрович Моключенко (Simeon)) (Сезон Киновари - 2) 2738K скачать: (fb2) - (epub) - (mobi) - Владимир Константинович Пузий

Владимир Аренев
Дитя псоглавцев

Пролог. Честный договор

Когда пришла старуха, была ночь — глухая, мертвая. Две хаты еще тлели, и вот она вышла из дыма и пламени между ними, волосы ее были седыми, кожа — серой, из глаз сочился гной. Одежда ее была белой, с бирюзовыми и сердоликовыми вставками — и ни сажа, ни грязь ее не запятнали. Шествовала старуха неслышно, но в левой руке несла колокольчик, обычный, глиняный, время от времени она стряхивала им — и тогда раздавалось тихое, мелодичное постукивание.

Они сначала не поверили своим глазам, переглянулись. Предыдущие дни оказались непростыми. Взвод попал в ловушку, пришлось отступать, у них на хвосте висели местные из банды «Худых гулей». Потом, в том проклятом поселке Сантехник подхватил заразу, и когда это стало ясно, уже были инфицированы Пингвин, Махорка, Нарвал, Винт и Гриб. В придачу, еще и должны были заботиться о спасенных детях — мальчик не хотел ни есть, ни пить, просто сидел с большим пальцем в рту, а девочка раскачивалась со стороны в сторону и повторяла: «Йаха йаха йаха йаха».

От «Гулей» как-то удалось отбиться, но проблемы на этом не закончились. Они отступали по территории, которую никто во взводе не знал. Капитан привел их в какое-то селение, но оказалось кто-то уже провел там зачистку буквально перед их приходом. Оставались два варианта: немедленно оттуда уходить или переждать ночь. В конечном итоге, решили рискнуть, Махорка доживал последние минуты, Грибу тоже оставалось не больше часа.

Раймонд с Элоизом стояли часовыми. Ожидали чего-угодно. Когда услышали стук колокольчика, Раймонд подумал, что это овца, которая отбилась от отары. Обрадовался: свежее мясо сейчас не помешало бы.

Но это была не овца. Это была старуха.

Она вышла из просвета между чадящими хатами, дым то заслонял ее, то развеивался.

Раймонд сказал:

— Стоять! Руки вверх.

Не кричал, не хотел пугать детей — мальчик только заснул, а девочка наконец перестала вить это свое «йахайахайаха».

Дым вновь окутал старуху, Раймонд посмотрел на Элоиза, тот кивнул. Дети детьми, но все они знали о смертниках. С первых дней в учебке им вдалбливали: потерял бдительность — готовься к внеочередному дембелю, в новехоньком с иголочки цинковом костюме. Если, конечно, тем, кто останется живым, будет что туда положить.

— Стоять!.. — Он уже готов был выстрелить, сначала предупредительным в воздух, потом по ногам, а потом на поражение, все, как учили — но старуха вышла из дыма — и оказалась ничуть не старой.

— Доброй ночи — сказала она.

Гостье было чуть за тридцать. Глаза чистые и ясные, невероятно большие, с черными зрачками и роскошными ресницами. Полногрудая, грациозная, с белой, почти сияющей кожей. Раймонд подумал, что если положит ей руку между лопаток, увидит собственную ладонь сквозь одежду, кожу, тело. Странная мысль, но сейчас она казалось чем-то совершенно обычным.

Вопреки вони грязных тел и сожженной плоти, вопреки гари, Раймонд чувствовал ее запах — запах свежих шелковых одеж и шафрана.

— Я пришла с миром — сказала гостя. Голос у нее был звонким, напевным. Совсем без акцента — Я пришла забрать тех, кого должна забрать. И предложить договор — в знак благодарности за то, что вы привели их сюда.

— Договор? — переспросил Элоиз.

Вместо ответа она присела и поставила перед ними красивый кувшин, раскрашенный в тон ее одеж: бирюза и сердолик, испещренные узором белых линий. Откуда он взялся, Раймонд так и не понял.

— Договор — повторила гостя — Честный договор. Такой, в котором обе стороны получают выгоду.

Нет, подумал Раймонд, нет, после честного договора обе стороны не только что-то получают, но и что-то теряют. Не забывайте об этом!

Вот только сказать он ничего не успел. Потому что гостья положила рядом с кувшином еще одну вещь — ровную и гладкую, немного желтоватую, похожую на кость доисторического животного, и Раймонд подумал: все это сон, всего лишь сон, и я вообще не Раймонд Баумгертнер, я — его дочь, Марта, Марта Баумгертнер, ученица выпускного класса, Марта по прозвищу Ведьма, моя мать умерла, когда мне было тринадцать, мой отец недавно вернулся из-за реки и тоже умер — там, за рекой, и я пытаюсь найти способ его оживить и простить, или хотя бы оживить, сейчас прозвенит будильник и я проснусь, пойду в Инкубатор, а потом встречусь с Виктором, а это сон, просто сон, один из тех, какие я вижу, когда отец у себя на кладбище играет на флейте, этой вот флейте, которую положила передо мной старуха, что оказалась не старой, точнее — перед ним, это все случилось с ним, не со мной, не со мной!

И тогда гостья посмотрела прямо на нее и спросила:

— Так что же, ты заключишь со мной договор, Марта Баумгертнер?

Часть первая
Псоглавцы

Глава 01. Настенная живопись

В тот день, когда появились псоглавцы, Марта с самого утра сидела в Инкубаторе. Позже она удивлялась: ведь не было никаких предзнаменований — не засияли в небе огни, не родились у монашек седовласые младенцы, не появилось ни одной странной незапланированной программы по телеку.

Была суббота, за окном сеялся липкий холодный дождь, юные журналисты спорили о том, чем заполнить пустую колонку. Марта не вмешивалась, рассеяно смотрела на стену дома напротив, думая о том, где бы найти работу.

На стене был нарисован знак — перевернутая на бок птичья клетка. Клетка без дна, с какими-то странными ремешками вместо него.

Вот уже дней пять или шесть такие знаки появлялись в самых разнообразных местах: на гаражах, партах, машинах. Вчера вечером у кого-то в ленте Марта даже видела соответствующий смайлик.

Надо спросить, подумала она, у Чистюли. Должно же оно что-то значить.

Но любопытства не было — лишь смутная утренняя сонливость и обреченность. Кружок доживал последние дни, и Марта даже не могла сказать, что именно его добило. Отсутствие Штоца? Большая нагрузка в школе у мальков?

А может — то, что Марта слишком занята собственными делами?

— Дадим прогноз погоды — предложила Белка — Например, о наводнении — что говорят, когда ожидать.

— Офигенная будет газета, высший класс! — отозвался Хобот — Еще можно курс валют добавить или сонник.

Он запнулся. Остальные промолчали — даже Белка.

Марта знала, почему. Сны с недавних пор были сложной темой.

— Не ссорьтесь — сказала она — О наводнении если с исторической справкой — почему бы и нет? Ну, вопрос же актуален. И об обычаях можно: о кисельной купели, стрельбе варениками.

Жук сидел за компом, бездумно щелкал ручкой. Каждые две минуты жал на «F5», проверяя почту.

— Пауль обещал — сказал он глухо, будто самому себе — Значит, сделает. Время еще есть.

Времени у них действительно было полно: Штоц уехал, и вдруг оказалось, что спешить вроде и некуда. Некуда и незачем.

Это стало заметно не сразу: позапрошлый вторник вся команда еще была преисполнена энтузиазма, они целый выпуск посвятили победоносному гашению пожара в спортзале и собственному выигрышу. Потом как-то все само собой пошло на убыль. Несколько людей уже пропустили занятие, сам Штоц так и не появился, в школе говорили — взял отпуск за собственный счет, но это было на него совсем не похоже: уехать не предупредив. Тот, «победный», номер они закончили, следующий сделали по инерции, а нынешний буквально вымучивали.

Марта знала, что этот будет последним. И они тоже, кажется, знали.

— Слушайте — сказал Хобот — на фиг все. Сегодня же у нас кино, не забыли? А я билет дома оставил. Давайте сворачиваться и расходиться, правда.

— До сеанса еще пять часов — неуверенно ответил Жук — Успеем. Нельзя так — Он опять нажал на клавишу — Номер надо сдать, у нас сроки, а Пауль железно обещал.

Это тоже, видимо, было признаком распада. Младшего Будару они звали по имени, прозвище ему так и не придумали.

Хотя, подумала Марта, может, просто уважают. Уважают и побаиваются.

В целом было за что: он и дальше рисовал эти свои странные рисуночки. Очевидно, реже — или показывал не все и не всем, в этом Марта не была уверена. Для газеты, конечно, они не подходили, Пауль даже не пытался их предлагать; вместо этого делал карикатуры, достаточно смешные (и едкие, чего уж) — благодаря им предыдущий номер лайкнула куча народа.

Это было еще одно нововведение, которое они себе позволили, когда уехал Штоц. Марта сама предложила — думала, хоть так удастся их растормошить. В конечном итоге, Штоц запрещал брать материалы из сети, но почему бы не выложить в сеть готовый продукт? Стенгазета — это, конечно, хорошо, но надо идти в ногу со временем. Иначе выходит кружок не юных репортеров, а реконструкторов, честное слово!

Жук к идее отнесся скептически, а вот остальные восприняли с надеждой. Реальная, бумажная стенгазета обратную связь им обеспечивала нечасто, преимущественно лишь лайки в виде селфи, сделанными рядом с этой, собственно, газетой. А здесь — сообщество, обсуждение, все как у взрослых!

Но и эта идея припозднилась: лайки лайками, а мальков с каждым занятием приходило все меньше. Оставалось ядро, самые стойкие. А теперь, похоже, и Пауль откололся.

— Ангина у человека — мрачно сообщил Жук — Всякое бывает.

С ним никто не спорил. Белка с кем-то чатилась по телефону, Хобот открыл сразу несколько окон в браузере, пересматривая новости и дайрики. Марта решала, как бы педагогичнее сообщить: мол, люди, действительно время расходиться — и тут вдруг Хобот сказал:

— Есть предложение. Только чур сразу не наезжать.

— Конечно, давай — кивнула она.

— У нас же есть один толковый материал. Если Пауль заболел, а времени маловато — давайте ставить его. Вы что, забыли? Статья Дрона, о горшках-самоварках.

— Статья — уточнил Жук — которую господин Штоц зарезал.

— Во-первых, Дрон ее переделал. Во-вторых, она за десять дней вон сколько лайков в его дайрике собрала! И вообще, тема актуальная, можем, кстати, рядом и прогноз погоды поставить.

Это был всем ходам ход, прием настолько же коварный, насколько и успешный. Раньше он бы Хоботу, ясное дело, не помог, но сейчас, когда они с Белкой и Жуком остались втроем — Жук очутился в меньшинстве. Марта, чувствуя себя немножко предательницей, стала на сторону Хобота: так, перепечатка из интернета, но формально же Дрон делал статью для них, и потом, целевые аудитории совсем разные.

— И времени совсем мало — простодушно добавила Белка — А у нас сроки.

Жук хотел было что-то возразить по поводу авторских прав, мол, Дрона бы стоило спросить, а он неизвестно где — но это вообще был не аргумент.

— Мы же не виноваты, что его предки вдруг решили сбежать в гости к какой-то троюродной тете, куда даже интернет не провели! Думаешь ли, Дрон был бы против?

Жук вздохнул, немедленно потребовал от Хобота текст Дрона, «на дополнительную редактуру», а Белке приказал готовить прогноз погоды. Твердыня пала!

Благодаря этому уже через полчаса Марта была свободна и ни от кого не зависела. Она бросила смску «Выхожу, скоро буду:)», еще написала Нике: «Прости, форс-мажор, в кино не попадаю», собрала чашки, которые остались после мальков, и вымыла их в туалетном умывальнике. Напоследок проверила сообщество в «Друзьях» (пятнадцать лайков, комент «Новый выпуск, ухтышка»!); выключила комп, надела куртку. Расчесала волосы, стоя перед узким, в старческих темных пятнах, зеркалом.

В нем же и увидела, как открываются двери.

— Ищете кого-то?

— Нет — мягко, почти извиняясь, сказал незнакомец. Он притворил за собой двери и с любопытством оглянулся — А юные журналисты, выходит, уже свое отработали?

Незнакомец стоял так, что Марте было его никак не обойти — и он, кажется, этого не замечал. Пробежался пальцами по большим, выпуклым пуговицам плаща, пошевельнул плечами, но плащ не снял.

Смотрел он при этом на Марту — с тем-таки благодушным любопытством. На маньяка был не похож; но настоящие маньяки, говорят, как раз на самих себя и не похожи.

— В случае чего — предупредила Марта — я на помощь не буду звать. Я ходила в кружок восточных единоборств.

— В секцию — улыбнулся незнакомец. Голос у него был мягким, домашним. И сам он имел вид такого себе типичного доброго дядюшки из заморских семейных комедий: невысокий, с аккуратной лысиной и аккуратными же усиками щеточкой — Если единоборства — то в секцию. Когда лжешь, пожалуйста, будь более внимательна к деталям. Именно в них вся соль.

Он повел аккуратной, узкой, почти женской ладонью:

— Пригласишь присесть, Марта Баумгертнер?

Марта молчала, засунув руки в карманы куртки. В левой лежал баллончик, с недавних пор в Ортынске родители многим покупали такие-вот.

Против маньяка он, видимо, не помог бы. Но аккуратный не был маньяком. По крайней мере не в привычном смысле этого слова.

— Вы — сказала Марта — сами справитесь, без приглашения. Говорите, что хотели, я спешу.

Он кивнул, мол хорошо, взял к сведению, потом поднес руку и посмотрел на большой, размером с пуговицу, циферблат. Тоже, как и пуговицы, черный — только с оранжевыми искорками отметок по кругу.

— Ближайшие пол часа-час в центре будут заторы, но я компенсирую твою задержку. Присядем все-таки. Меня, кстати, зовут господин Рудольф Хаустхоффер. Извини, что не представился сразу, своим натиском ты меня как-то сбила с толку.

— А я должна знать ваше имя?

— Это вряд ли — он все-таки ухватил один из стульев за спинку, развернул и уселся боком, забросив ногу на ногу. Ботинки у него были кирпичного цвета и чистые, хотя за окном, подумала Марта, наверное слякоть.

— Я не из тех, о ком пишут в газетах — сказал господин Хаустхоффер — Я человек неинтересный, и работа у меня, в конечном счете, скучная. Скучная, но важная.

— Вы доктор — вспомнила вдруг Марта — Я вас видела — тогда, в больнице, во дворе, когда привезли…

— Когда привезли твоего отца — спокойно согласился он.

— И потом еще раз, на медосмотре. Мы сдавали карточки, а вы сидели за соседним столом и разговаривали с братом Тамары Кадыш.

— Так и было — кажется, господин Хаустхоффер даже доволен, что Марта его узнала — в этом моя работа преимущественно и заключается. Встречаться с людьми. Разговаривать. Решать их проблемы. Я действительно в определенном смысле доктор. Терапевт, можно сказать.

Марта безразлично пожала плечами:

— Ну, тогда вы точно ошиблись дверями: здесь никому ваша помощь не нужна.

Господин Хаустхоффер моргнул несколько раз, словно эти слова снова сбили его с толку. Глаза у него были большими, выпуклыми, с искристой радужкой. Губы узкие, нос короткий, ноздри широкие, с плавными обводами. На старательно выбритом подбородке проглядывала ямочка — единственный, едва заметный изъян.

— Это вряд ли, Марта — сказал господин Хаустхоффер с легким упреком — Я редко ошибаюсь. Но — к делу, время ведь уходит.

У него в руках вдруг оказался желтоватый, элегантный футляр. Господин Хаустхоффер вынул из него очки, аккуратно развернул их и надвинул на нос. Пролистал записную книжку.

— Скажи, пожалуйста, когда ты в последний раз видела Маттеуса Ольчака?

— Кого?

Господин Хаустхоффер посмотрел на поверх узких стеклышек:

— Маттеуса Ольчака. Одного из твоих подопечных. Его материалы, среди прочих, появились в последнем номере вашей стенгазеты. Вот уже — он опять посмотрел на циферблат — минут тридцать пять как обнародован в сети.

В номере было несколько материалов, но Марта сразу догадалась, о каком именно спрашивает аккуратный господин Хаустхоффер. Подумала: сначала Штоц, теперь этот. Дались им те горшочки.

Если, конечно, дело в горшочках.

— Вы о Дроне — сказала она, улыбнувшись — Это мы от безнадежности, если честно. У него все тексты дубоваты, никогда ничего не поставить, но нельзя же все время отказывать, это жестоко. Да и сроки у нас, а все расхворались.

— Марта — сказал он мягко — мы же взрослые люди. Ты еще и спешишь. Мне повторить вопрос?

Она пожала плечами:

— Да нет, не надо. Просто я подумала, вы из-за стати, она действительно имеет странный вид. А видела я его недели две назад, или вроде того. В спортзале, когда собирали макулатуру. После этого он в кружок не приходил, может обиделся и попросил родителей, чтобы перевели в какой-либо иной. Так бывает. А вам он, если не секрет, зачем?

Господин Хаустхоффер слушал ее и делал пометки в блокноте. Потом пролистал страницу, спросил, не поднимая взгляда:

— А что его друзья? Не вспоминали вдруг — хоть на уроки ходил?

— Я не спрашивала…

— Но вообще — продолжал он тем-таки тоном, даже не дослушав — странно: «обиделся и попросил, чтобы перевели». Если не ошибаюсь, за все время твоей работы в Инкубаторе ни один ребенок из кружка господина Штоца не ушел.

Она едва сдержалась, чтобы не вспылить, мол, если вы такой проинформированный, какого ужа ворвались сюда и ставите свои вопросы.

Но нет, подумала Марта, ты же на это и рассчитываешь, я знаю. А вот не дождешься.

Она опять пожала плечами:

— Раньше — не уходили, а теперь начали. Господин Штоц вторую неделю в командировке. Но что же это я, вы же сами все знаете.

Господин Хаустхоффер наконец отвлекся от своей записной книжки.

— Ну — сказал — не стоит меня переоценивать. К сожалению, я не всезнающ. Так, выходит, с прошлого понедельника Маттеус Ольчак по прозвищу Дрон в Инкубаторе не появлялся? И в школе очевидно тоже — по крайней мере, ты его там не встречала.

— Не встречала — как на исповеди, созналась Марта. Последний раз она видела Дрона, когда он — как раз в понедельник — заявился в гараж вместе с Паулем Бударой и Жуком. Когда принес ей подарок на день рождения.

Подарок этот был с ней и сейчас: большой, янтарного цвета желудь на серебряной цепочке. Дрон так гордился им: «мы его знаешь, как добывали!.. всей редакцией!».

О том, что родители увезли его к какой-то троюродной тетке, Марта узнала случайно, через несколько дней. И особенного внимания не свернула: увезли и увезли, сейчас в Нижнем Ортынске не лучшие времена, может, работа какая-то подвернулась или другие причины появились. У нее хватало и собственных хлопот, чтобы забивать себе голову такими вещами.

Надо, подумала она, перечесть. Что же такого стремного насочинял наш Маттеус.

— А все-таки — сказала она, сложа руки на груди — что, собственно, случилось? У нас кружок в последнее время серьезно так уменьшился, знаете ли. А вы только Дроном интересуетесь.

Господин Хаустхоффер с доброй улыбкой уже собирался что-то ответить, но замер, разве только уши не поднял или усики-антенны не развернул к окну. Марта сначала не понятна, в чем дело, а потом и сама услышала: где-то на проспекте выли, стонали «барсучьи» сирены. С каждой секундой вой их становился все громче, наконец, он слился в единую ноту, которая звенела так — что в окнах задрожали стекла. Это длилось недолго, секунд пять-шесть, потом вой вновь распался на отдельные подвывания, которые становились тише, угасали…

Марта почувствовала, как по спине потянуло холодком — откуда-то снизу, от копчика и вверх, к шее.

— Не обращай внимания — сказал господин Хаустхоффер — Обычные меры предосторожности. Тебя это не коснется. На-ка — он вынул из внутреннего кармана визитку того же цвета, что и футляр для очков. Протянул ей картонный прямоугольник — Позвони мне, пожалуйста, по телефону если что-то узнаешь о мальчике или его родителях. Родня ищет, волнуется. Говорят, давно не выходили на связь. Дома их тоже не видели, я спрашивал соседей. А в нынешние времена — добавил он тем-же доброжелательным тоном — это плохой знак.

Господин Хаустхоффер поднялся, опять посмотрел на часы.

— Думаю, они уже начали выгружать. Пошли, я отвезу тебя, куда скажешь.

— Подождите — сказала Марта — Минутку. Вы кое о чем забыли.

Он обернулся, поднял черные аккуратные брови. Хотел переспросить, но Марта не оставила ему такой возможности.

Конечно, это была самая настоящая авантюра. Импровизация, в придачу очень рискованная. Хаустхоффер — это тебе, дорогая, не пьяненький господин Трюцшлер, даже не Штоц. Пока он считает тебя обычной, ты, может, и в безопасности… Но если подставишься, если он поймет…

Марта не знала, кто он такой, но всем нутром ощущала: за всю свою жизнь она не встречала никого опаснее этого человека с доброжелательным голосом.

И все-таки упустить такую возможность она не могла.

— Мы — солгала Марта — договаривались. Вопрос за вопрос. Вы спросили. Теперь моя очередь.

Он замер, остолбенел, будто опять услышал сирену. Мигнул раз, второй.

— Да — сказал он — Да. Спрашивай, конечно.

— Вы были в больнице. Когда привезли отца и других — Марта облизнула губы. Взгляд от Хаустхоффера не отводила, смотрела прямо в глаза. Давила взглядом — Что с ним произошло? С ними всеми.

Он молчал секунды две-три, но ей показалось — долго, нестерпимо долго. Давить было трудно, словно самими кончиками пальцев вжимать огромную пенопластовую пластину в ванну, до верха заполненную вонючим желе.

— Что произошло? — переспросил господин Хаустхоффер — О, действительно. Хороший вопрос — он моргнул еще раз и вдруг улыбнулся ей мягкой, кошачьей улыбкой — Хорошо, когда дети беспокоятся о родителях. И плохо, что им не всегда сообщают правду.

Марта слышала его сейчас как будто из-за толстенной пластины пенопласта, оклеенного старой ватой. И пластина эта медленно, неумолимо прижималась к ее лицу, выжимала воздух из легких, решительность — из сердца, надежду — из души.

— Они все умерли, Марта. Это абсолютно закономерно. Если отправляешься, грубо говоря, на войну, ты рискуешь именно умереть. В определенном смысле — умираешь. Но, спросишь ты меня, как же так: вот они, ходят, разговаривают, смеются — господин Хаустхоффер прервал себя, качнул головой — Да нет, не смеются, это я, видимо, преувеличил. Но в целом — как же, спросишь?

Марта промолчала. Все, о чем она сейчас думала — как бы впитать в легкие хоть пол глотка свежего воздуха.

Телефон, вспомнила она. Этот аккуратный сукин сын оставил мне телефон, значит, не убьет, значит, я ему зачем-то нужна.

— Да — сказал господин Хаустхоффер — можно быть мертвым — и ходить, разговаривать, даже, представь себе, смеяться. Мертвые, Марта, намного приятнее живых. Мертвым не снятся кошмары. Их не терзают бесполезные сомнения и бессмысленные желания. Мертвые, Марта, это надежная основа любого государства. Хотя — добавил он — вряд ли тебя волнуют такие материи и масштабы — и правильно, молодые люди должны беспокоиться о семье, о собственном будущем, а не забивать голову разными глупостями. Итак, удовлетворил я твое любопытство?

Он и сам смотрел с интересом — так Стефан-Николай рассматривал особенно редкие экземпляры жуков.

Марта кивнула, растянула губы в небрежной улыбке.

— Вполне — и все-таки не выдержала, закашлялась.

Господин Хаустхоффер вдруг очутился совсем рядом. Он постучал Марту по спине сухой, узкой ладонью. Заглянул в глаза:

— Так легче?

Ей действительно стало легче: невидимый слой пенопласта исчез, Марта вдохнула полной грудью, немного отстранилась.

— Молодым людям — как будто ничего и не случилось, сказал господин Хаустхоффер — стоило бы немного больше доверять старшим. И, например, не лезть на рожон. Как думаешь, кто я? Чудовище? Спросила бы по-людски, я бы ответил. У меня тоже, к твоему сведению, был отец.

Он снял очки, вытянул футлярчик и осторожно поместил их на замшевое ложе.

— Это — хрипло сказала Марта — от него? Подарок вашего отца?

Спросила, просто чтобы спросить. Шевельнула плечами, мысленно зашипела: там, где ладонь коснулась куртки, кожу под тканью жгло — как от горчичников.

Господин Хаустхоффер вздрогнул и поднял на Марту почти удивленный взгляд.

— В некой мере — ответил он — в некой мере. Ну, пошли, я подброшу тебя, заодно кое-что объясню.

В Инкубаторе, как обычно в такой день и в это время, никого не было, они спускались давними, скрипучими ступенями, и господин Хаустхоффер говорил: странная вещь, в этом вашем городе все живут словно в сказке, словно никто не знает, что за любое желание надо платить, я не о деньгах, хотя и за деньги тоже надо чем-то платить, например, жизнью, и вот прошу, вернулись к вам ваши родные, неживые-здоровые, а вы нос воротите, что за люди, честное слово, ладно еще твой отец, там особенный случай, но остальные, ведь всех, почти всех выселили в склепы, разве так можно, скажи, куда это годится, да-да, до свидания, господин Алим, всего вам наилучшего, нет, Марта, моя машина цвета слоновой кости, так куда тебя?

Дедушка Алим, вахтер, смотрел им вслед спокойно, словно господин Хаустхоффер забирал Марту из Инкубатора на своей машине цвета слоновой кости каждый день. Видимо, можно было отказаться и пойти пешком, не лезть, кстати, на рожон — а смысл? Дождь хотя и закончился, людей на улице не было, вообще весь город казался вымершим, не город — киношные декорации, сугубо фанера и клей. Только из окон доносились звуки концерта или как; как будто в субботу после обеда людям ничего больше смотреть. Ну и на дальнем перекрестке двое цынган в оранжевых спецовках выкорчевывали дерево. Рядом стояла тележка с грудой старых книг, жаровня и огромная ярко-голубая лейка.

Вряд ли, конечно, цынгане остановили бы господина Хаустхоффера, если бы он решил силой заставить Марту ехать с ним. Да и обычные пешеходы тоже не помогли бы, в этом она не сомневалась.

А если так — чего дергаться? Пусть себе открывает душу. Кстати, на встречу она действительно опаздывает, причем по его вине.

Настоящий адрес Марта ему, понятное дело, не назвала. Попросила остановиться за квартал, он молча кивнул и тронулся с места.

За рулем, хоть как странно, вся говорливость господина Хаустхоффера исчерпалась — и это при том, что они ехали вымершими, прямыми улицами. Марта сидела, выпрямившись, чтобы не касаться спинки тем местом, где кожу до сих пор немного пощипывало. В салоне пахло карамелью, и так невыносимо, что она оглянулась: не стоит ли на заднем сидении ящик с конфетами. Ящика не было, и вообще, все здесь имело такой вид, словно машину только что приобрели в автосалоне.

Господин Хаустхоффер следил за дорогой этими своими выпуклыми глазами, и едва заметно улыбался. И молчал, как будто Марты рядом с ним вообще не было. Только когда высаживал, словно опомнился.

— Касательно Маттеуса — сказал господин Хаустхоффер — все-таки не забудь, прошу. Особенно, если появится в ближайшие дни.

— А потом, значит, он вам уже будет не нужен?

Господин Хаустхоффер перегнулся через сидение, посмотрел на Марту из окна снизу-вверх.

— И вот еще что — вопрос он, ясное дело, проигнорировал — Не стоит себе лгать, Марта. Самообман — дорогое удовольствие, особенно в нынешние времена. И бояться мертвых — тоже не стоит. Это глупо, знаешь ли. Бояться следует живых.

Пошел ты к крысьей матери, думала Марта, глядя, как его машина заворачивает за угол. Что-бы ты не имел себе на уме, имела я ввиду и тебя, и твои умения. И мудреные твои фразочки, кстати, тоже.

Она посмотрела на мобильный — вероятно, уже одна-две обеспокоенные смски прилетели — но нет, в папке входящих было пусто.

Как и на улице, подумала Марта. Да и что вообще происходит с этим городом?!

Она направилась к площади Трех Голов, каждый шаг гулко вторил от стен. Из окон здесь тоже раздавались звуки трансляции и тоже усиливались каменными стенами. Это был, видимо, не концерт, хотя Марта все никак не могла понять, что же тогда.

Погода, кстати, исправилась, на небе показалось вполне уютное, теплое солнце. Для конца сентября очень даже неплохо! И удачно для Марты: она не против прогуляться — если, конечно…

Тут она поняла, что гул, который доносился из окон, стал не просто громче — он словно перенесся вперед, туда, куда как раз направлялась Марта. Словно на площади, наконец, установили давно обещанный экран и теперь транслируют это не пойми что, для всех желающих.

Концерт там или нет, но сворачивать Марта не собиралась. Нас, подумала она, концертом не отпугнешь, выступлением какого-то жирного депутатишки — тем более; после всего, нас уже вообще ничем не напугать, извините, не с теми связались.

Она свирепо улыбнулась (кому — и сама не знала) и ускорила шаги.

Глава 02. Виртуозное исполнение

Марта шагала Охвостьем — северным районом, который прилегал к площади Трех Голов. Все улочки здесь были узки, влажны, с разношерстными домами. Она прошла современный, с просторными витринами «Мода-хауз», первую городскую пивоварню «Под гребнем», адвокатскую контору, ночной клуб, столовую «Пончик» с исцарапанными пластиковыми столами, отделение «Эльфрик-банка», обитаемую пятиэтажную каменку с крылатыми пупсами на фасаде. Лица пупсов были в белых разводах, крылья — нетопыриные, а глаз будто вообще не было.

Раньше Марта на это разностилье внимания не обращала — если долго живешь в Нижнем Ортынске, и не к такому привыкаешь. Но теперь — начитавшись всех тех книг-архивов — она знала: это из-за Серпентатора Третьего. Пятьсот семьдесят три года назад он едва не упал на город. В последний момент сумел удержаться, лишь кончиком хвоста зацепил крыши домов. С тех пор одни считали Охвостье проклятым, другие — признаком везения. Были дома, которые стояли здесь аж с тех времен, и никто их не обновлял. А другие, хоть сколько отстраивай, рано или поздно заваливались, или трубы в них начинали протекать, а порой арендатор безумел и устраивал поджог. Верхние этажи в таких домах всегда стояли пустыми. Ребята, пытаясь доказать собственную крутизну, иногда там ночевали, и ходили слухи о неких странных снах, о голосах и виденьях. Но как раз те, кто ночевал, ничего такого не рассказывали — и вообще, о том, что с ними произошло, предпочитали помалкивать.

Откопав эту историю, Марта серьезно подумывала, не отправиться ли в рейд по крышам: вдруг где остались выплавившиеся в черепицу чешуйка или две. Но Виктор отвечал, что для опытов запасов ему пока хватает, и объяснял: здесь куда важнее понять принцип как таковой, разобраться, где могут быть серьезные залежи. Какая нам польза с чешуек, чем они помогут? А времени истратим множество.

По поводу того, где именно упал Серпентатор, летописи молчали.

«Покинув черты города, стрелой устремился на запад солнца. Там, где пролетел Гневный, на землю пали капли крови. Мигом следом за ним отправились витязи-серпоносцы, храбрейшие из храбрых, победоносные из победоноснейших. Непростое дело ожидало их — и несправедливы были обвинения, до сих рекомые в адрес героев. Рекут об избиении младенцев, о двух селах и хуторе Приречном, кои исчезли — и забывают об угрозе, от коей избавили витязи соотечественников своих. Забывают о выкормышах, созданиях из ржавчины и костищах, из жара и жажды — и о тех, кто приходит в глухой ночной час, дабы поработить ум, дабы пробудить зверя в сердцах наших. Затем и призваны были витязи, потому и служили городу и стране, дабы защищать от сей угрозы. Защищать, не жалея ни жизни своей, ни души своей».

И далее в том же духе: мудрено, размыто, и никакой конкретики. Виктор говорил, это нормально. Мол, тогдашние читатели все понимали, для них это была вовсе не бессмыслица, напротив — весьма четко изложенная история. Ну, возможно. Если бы еще это им с Мартой как-то помогло.

Она посмотрела на часы в мобильном, опять удивилась, что нет смсок — и именно тогда он зазвонил.

— Привет — сказал хриплый голос.

— Пауль, это ты? — Марта его едва узнала — Что-то случилось?

Очень умно вообще-то: ребенок сидит с ангиной, решила позвонить по телефону — а ты сразу надумываешь черти что.

— Я не знаю — Пауль шмыгнул носом, захлебнулся и закашлялся. Марта терпеливо ожидала — и, конечно, шла дальше, потому что и так сильно опаздывала — Я — сказал наконец Пауль — сто лет ничего не рисовал, знаешь. В смысле, настоящего, а не карикатур.

— Это не страшно. Может так даже лучше. А чувствуешь себя как? Температура высокая?

— Благодарю, утром полегчало. Только что… только что сделал новый рисунок.

— Жук так его ожидал! Но почему же ты не послал… — Марта запнулась. Ох, подумала, идет речь не о совсем обычном рисунке — Опять, да?

— Опять — сознался Пауль — не виновато, скорее просто устало. Или даже испуганно, динамик искажал голос, плюс эти его сопли — Марта, ты сейчас где?

Она посмотрела на мобильный, закусила губу. Ладно, подумала, я перезвоню, извинюсь, договоримся на позже, поймет, не обидится. Паулю я сейчас более нужна.

— Представь: совсем рядом с твоим домом. Подхожу к площади. У меня дела, но я могу заглянуть на пол часика, расскажешь мне…

— Не сможешь. Тут полно народа. Марта, если честно, тебе лучше вообще не ходить на площадь. А рисунок я сейчас сфотографирую и вышлю, посмотри, пожалуйста. Вдруг хоть ты поймешь, в чем дело. А то, знаешь…

Голоса впереди стали громче, кто-то, похоже, орал просто в микрофон. «Наконец! Сколько лет это тянулось! А теперь — пусть видят, пусть все видят!».

Она прижала указательный ко второму уху, сделала гримасу.

— Что, прости? Здесь плохо слышно.

— Не ходи…

— Да-да, пошли мне фото рисунка, пожалуйста. И — я тогда тебя немножко позже наберу.

В трубке шипело, хрипело — и это был точно не Пауль. Потом звуки прервались, заныли короткие, злорадные гудки.

Марта протеснилась сквозь металлическую калитку и очутилась во дворе — узком, очень высоком, заставленном мусорными баками. Крышек на баках не было, рядом с ближайшим стояла женщина в затертом светло-красном пальто, с обвислой сумкой.

— Простите — зачем-то сказала ей Марта.

Потом в три шага пересекла двор, потянула на себя скрипучие двери, поднялась лестницей на второй этаж, преодолела коридор, повернула, взбежала лестницей — все это механически, думая о всевозможных глупостях наподобие новой прически или тестов по физике.

Пауль, как оказалось, был прав: народу было — яблоку негде упасть. Марта правильно сделала, что пошлая дворами, иначе просто не пробилась бы с одного края площади на другой. А так оказалась почти у ратуши, отсюда ей было палкой добросить. Но палка ей как раз бы и не помешала: Марта, конечно, сразу увязла в толпе. Люди стояли плотно, плечом к плечу, Марта еще удивилась, как они умудряются в этой толчее что-то выкрикивать, тем более — вздымать над головой кулаки. А они выкрикивали и вздымали. Марта сначала попробовала была идти против течения, но на нее смотрели и шикали, кто-то даже поставил подножку, и, чтобы не упасть, Марта тоже порывисто выставила руки, уперлась ладонями в чей-то вспотевший торс, извинилась (что за день такой, подумала раздраженно) и дальше шла уже хитрее — как будто смотрела туда, куда и все, но боком так проталкивалась, наступала на ноги, улыбалась сникший. Все смотрели мимо нее, вверх, на — и это был главный сюрприз — огромный экран, который действительно установили на площади, не прошло и десять лет. Экран возвышался над помостом из металлических труб, и Марта решила, что все же будет концерт, к местным выборам подгадали, что ли, но выборы не в этом году, с какой стати кому-то транжирить деньги? Видно было, что помост собран спешно: один лишь каркас, только сверху затянут брезентом, на брезенте нарисован герб Ортынска (трехглавая дремлюга) — без особенных изысков, и ни имени кандидата, ни лозунгов, ни эмблемы партии. Собственно, и музыкальные инструменты не вынесли, ограничились одним микрофоном и огромным кубом по центру. Возле микрофона стоял плечистый парень с выразительным, мясистым лицом. Камуфляжная форма сидела на парне, как на небрежно собранном манекене: здесь провисает, там натянута и вот-вот выстрелит пуговицами в толпу.

— Они — говорил парень — знали, на что идут. Все это — сознательно, для разжигания. Для провокации. И смотрите, что же это выходит! Ведь сколько невинного люда погубили, подумать страшно. А сколько навсегда искалечено. Я не удивлюсь, если у каждого в этом городе кто-то там, за лесом, пострадал. Семьи распались, судьбы искалечены. А им — им только этого и надо! Мы потому и привезли. Специально. Чтобы вы сами увидели. Чтобы сказали. Дали понять. И сами, чтобы поняли. Потому что так дальше нельзя, правда, друзья?

Судя по восторженному реву в ответ, друзей у парня было пол площади, не меньше.

— Мое мнение: с этим нужно что-то делать. Раз и навсегда — решительно, без рассусоливаний. Это, знаете, как с пораженным органом, спросите любого врача — он подтвердит. Если надо резать — значит, надо.

— Надо! — выкрикнули из толпы.

— Давно пора! — просто над ухом у Марты прогорланил кто-то другой. Она обернулась и увидела, что это их новый физрук. Одет он был не как физрук: толстовка с накинутым на голову капюшоном, на руках кожаные перчатки. Глаза его блестели, язык время от времени дергался, облизывая губы, хотя спиртным от физрука даже не пахло. Марту он не узнал — Время! К костлявой матери с-с-сучих детей! Всех, всех до единого!

— Так мы и сделаем! — отозвался парень в камуфляже — Верите, друзья?! Так и сделаем, непременно! Заразу! Надо! Истребить! — каждое слово он подчеркивал поднятой рукой с нацеленным на толпу пальцем — Так и скажем!

— Скажем! — воскликнула женщина, стоящая перед Мартой. Поправила сумочку, передвинула для надежности куда-то себе на живот, стреляя взглядом на соседа в модной куртке. Как бы случайно придвинулась к нему, зацепила плечом. Ей было лет сорок, не больше, одета прилично. Работает, подумала Марта, в парикмахерской или менеджером в супермаркете. А может, бухгалтером на большом предприятии.

— Заразу! — пылко выдохнула женщина — Надо! Истребить!

— Если позволите, я передам ваши слова. Пусть в столице знают мнение простых людей, граждан страны. И пусть примут волевое решение! Хватит уже рассусоливаний.

Простые люди, граждане страны, единодушно подтвердили: хватит!

— А теперь посмотрите в лицо тем, кто убивал наших побратимов. Убивал и дальше убивает!

Парень в камуфляже подошел к кубу посреди сцены, дернул за брезент. Тот пополз с вкрадчивым, змеиным шорохом. Потом замер, зацепился за один из углов, и парень в два шага подбежал, дернул, брезент наконец съехал окончательно — и стало видно клетку с вертикальными решетками. Невидимый оператор направил камеру, увеличил изображение — на экране появились три темных фигуры. Фигуры сидели на металлическом полу, обхватив колени руками. Смотрели просто перед собой, куда-то над человеческими головами.

— Вот они — отчеканил парень в камуфляже — Убийцы. Нелюди. Псоглавцы.

Толпа засвистела, взвыла.

Марта сначала ничего не поняла. Это шутка, подумала она. Что-то наподобие средневекового карнавала, когда улицами возили ряженых артистов, что изображали демонов, троллей, жаб с человеческими головами. Но этих, в клетке, даже одеть толком не сумели: все трое были в выцветших шортах, с голыми торсами и абсолютно обычными, человеческими головами. Разве что заросли больше обычного — эка невидаль; если их вывезли из-за леса, где бы там взяли лицензионные ножницы, а с ножом заморачиваться не захотели.

Подумала — и сама себя осадила: причем здесь ножницы и вообще их волосы, что ты несешь, тупая курица?! Перед тобой трое людей в клетке. Не псоглавцев, не чудовищ. Вспомни, ты же видела и вживую, и на картинках — псоглавцы вообще и никак не похожи на этих вот. Они более высоки, руки-ноги у них длиннее. И лица вытянуты, благородны такие, с коротким белым мехом, и уши больше.

А если это не псоглавцы, обычные люди — что они делают в клетке? Зачем их туда запихнули?

И главное: почему этим вопросом не задаются другие люди на площади?

— Смотрите на них, смотрите внимательно! Каждый из них убил вашего отца, сына, вашего мужа! Наших побратимов! — парень в камуфляже ощерился, выхватил из-за спины короткую резиновую палку — А ну встать! — прорычал он пленникам. Палка протарахтела по решеткам в одну сторону, потом в другую — Встать, я сказал! Пусть честные люди вами полюбуются, твари! Не хотите? Они не хотят, слышите? Ну так мы поможем, да?

В этот раз парень не ожидал реакции от зрителей — он зажал палку под мышкой, носком берца отбросил складки брезента и присел.

Слишком близко от решетки, отстраненно подумала Марта. Если пленники захотят…

Оператор навел камеру, стало понятно, что в помост вмонтирован блок: откидная полупрозрачная крышка, а под ней — затертая до блеска металлическая педаль. Как в автомобилях, ребристая такая. Только сбоку еще крошечное окошко, в котором сейчас пылал желтый огонек-индикатор.

Парень поднял эту крышку и явно собирался нажать на педаль.

Вот тогда пленники, не сговариваясь, прыгнули.

Три худощавых, грязных тела рванулись к решетке. Площадь охнула — и Марта охнула тоже.

Но не от испуга или жадного восторга. И трясло ее последние несколько минут не от сочувствия к тем, кто был в клетке.

Нет — просто здесь, сейчас, среди бескрайней толпы, происходило что-то странное. Что-то опасное. Марта как будто очутилась на поле, густо усеянном драконьими костями — и не какими-то обломками, а полными скелетами. Невидимые волны били в нее со всех сторон, пронизывали, проходили сквозь каждый мускул, каждую жилку — и летели дальше. К помосту. К клетке.

Марта терпела и ожидала: убежать она не могла, противостоять — не умела.

И вот дождалась. Наконец увидела и поняла.

Все началось с глаз. Они были карими у одного пленника и зелеными у двух других — обычные, абсолютно ничем не примечательные глаза. Но когда пленники прыгнули — а оператор, заметив движение развернул к ним камеру — стало видно, что цвет глаз у всех трех изменился.

Не карие и не зеленые — теперь они были черными, буквально смоляными.

Потом эта темнота словно заполонила глазницы доверху и выплеснулась на кожу вокруг них. Кожа на лицах посерела, затем стала коричневой — и Марта не сразу поняла, что не в коже дело.

Она совсем не серела, лишь покрывалась мехом.

Все это длилось секунды, но время растянулось, замедлилось. Сгустилось и хлюпнуло в рот и нос, шибануло мускусным запахом зверинца.

Марта моргнула — и увидела, что не люди, но настоящие чудовища рычат и скребут ногтями металлический пол клетки. Тот, что с краю, даже дотянулся правой лапой к прутьям.

Но не далее — нет, не далее. Потому что шею каждого пленника охватывал плотный ошейник, от которого куда-то к потолку клетки шла цепь. Достаточно короткая, чтобы парень по ту сторону прутьев чувствовал себя в безопасности.

Сейчас он обернулся, улыбнулся. Помахал рукой публике, мол, не волнуйтесь зря, все под контролем.

— Вот же тупые твари — сказал почти извиняясь — За столько времен так и не усвоили, что у них никакого шанса. Не беспокойтесь, друзья, это абсолютно безопасно. Для нас, по крайней мере. Но — прибавил он — зато вы сможете разглядеть их как следует. Во всей, так сказать, красе.

Парень сунул палку назад в петлю и поднялся, сложа руки на груди. Камуфляж у него на бедрах натянулся, а вот на плечах мешковато свисал.

— Попрыгать вам приспичило? Засиделись, а? Размяться желаете? — он хохотнул и со всего маха наступил на педаль — Ну так скачите!

Марта не сразу и поняла, что происходит. Существа в клетке действительно — словно по команде — поднялись на задние лапы и принялись выплясывать. Судорожно поднимали ступни, взмахивали кистями.

— Да! — рявкнул у Марты над ухом физрук — Тааак их! Пускай теперь потанцуют!

Тетка-менеджерша уже откровенно терлась бедром о соседа в модной куртке; его рука лежала на ее на заднице.

Оба при этом глаз не отводили от сцены.

— Добавь напряжения! — хрипло воскликнула менеджерша — Не жалей!

Вместо этого парень в камуфляже убрал ногу с педали и покачал головой:

— Да ну, друзья, мы же с вами не убийцы. Мы — не они! Придерживаемся международных конвенций. Да и сугубо по-человечески, сами понимаете…

Толпа не желал понимать. Прозвучал возмущенный свист, «Позор»! — отовсюду закричали «Позор»! «Они убивали наших ребят, а ты их жалеешь!».

Парень беспомощно развел руками, улыбнулся, мол, подчиняюсь воле большинства — и опять нажал на педаль. Фигуры в клетке затанцевали, задергались. Площадь взвыла.

Марта заметила, как к мускусному, звериному запаху добавилась неожиданная нотка. Как будто где-то неподалеку жарили шашлыки, не доглядели и те начали подгорать.

В животе у Марты что-то дернулось, сжалось в клубок — и она только чудом в последнее мгновение смогла сдержать позыв. Начала дышать ровнее, пытаясь не обращать внимания на горечь во рту. Думала о чем угодно: о вспотевшей шее менеджерши, о безукоризненной, отточенной работе невидимого оператора, о том, что даже посреди толпы тебя трясет от осуждения, от ужаса и отвращения, и ничего ты с этим не сделаешь, ох, надо убираться отсюда как можно быстрее, пока не случилось что-то еще более страшное, что-то необратимое, после чего ты никогда не сможешь спокойно смотреть в глаза собственному отражению в зеркале.

Она начала проталкиваться сквозь толпу, используя тот же прием: смотрю перед собой, делаю шаг в сторону, простите-извините, мне срочно, у меня дома отец — и тут в голове словно взяли и щелкнули переключателем. Все те невидимые волны, которые катились к помосту и клетке. Марта вдруг увидела их как будто с высоты. Не волны — нити, мышцы. Они тянулись от каждого стоящего здесь на площади. Переплетались одна с другой. Срастались намертво. Набухали от переполнявшей их энергии. Напрягались до грани, дрожали, вибрировали.

И кто-то — что-то! — касалось этих нитей, этих струн. Руководило ими. Вынуждало звучать в унисон единой упорядоченной мелодией.

Страшной мелодией.

Марта запнулась, не закончив шаг, кто-то толкнул ее плечом, мол, не торчи, закрываешь — но она даже не обернулась. Не двинулась с места.

Струны дрожали, звенели.

Она потянулась к ним и попробовала распутать, а еще лучше — разорвать. Где-то далеко, на другой планете, парень в камуфляже то жал на педаль, то отпускал. И вскакивали три фигуры в клетке. И выла, стонала, ревела толпа.

И зря Марта хваталась то за одну, то за другую нить — горечь во рту перемешивалась с вкусом железа, плечи болели, пальцы дрожали, запястья выворачивало так, будто она тянула на себя бетонные двери — шершавые, неподъемные двери, которые — чуть замешкайся, неосторожно дерни! — не оставят от тебя мокрого места.

В итоге Марта потеряла и намек на надежду и тягла уже чисто из упрямства — и вот тогда одна из нитей с оглушительным звоном лопнула.

Сначала ничего не изменилось. Марта услышала отдаленный гомон слева и спереди, головы обернулись туда, три-четыре человека даже наклонились, словно в одно и то же время пытались поднять монетку.

Или, подумала она, кого-то, кто упал. Теперь, вставши на цыпочки, она видела: там явно был пробел в толпе, небольшой, как раз размером со взрослого человека.

Те, кто стоял рядом, помогали кому-то подняться, придерживали под руки. Так впятером они и начали проталкиваться сквозь толпу к Межевой улице, где на углу была аптека.

О них, впрочем, быстро забыли — даже те, кто вообще обратил внимание. Ведь на сцене творились вещи куда интереснее.

Марта отдышалась, сжала зубы и ухватилась за следующую нить. Теперь, пообещала себе, буду действовать осторожнее, чтобы никаких обмороков. Не рвать — просто распутать.

Она свирепо поглядела на старика справа — тот намеревался вогнать ей локоть под мышку, и теперь отступился.

И вот тогда она заметила первый затылок. Самый обычный: аккуратно стриженый, с чистыми волосами. Просто он — в отличие от других — медленно, непрестанно вращался, туда-сюда.

Кого-то высматривая в толпе.

Моргнув, Марта обнаружила еще один такой же впереди, его владелец был одет в неприметную, поношенную спортивную куртку, руки держал в карманах, плечи развернул так, чтобы вокруг оставалось больше свободного пространства. Этот поворачивался всем корпусом, выставив вперед тщательным образом выбритый подбородок и раздувая ноздри. Как будто пытался вычислить нарушителя по запаху.

Марта замерла, воззрилась в сцену, краем глаза отметила слева следующего надсмотрщика и спросила себя: а сколько их таких стоит у меня за спиной?

И засек ли меня кто, когда я делала то, что делала?

Только теперь она поняла, в какой ловушке очутилась по собственной воле. Попытаешься выбраться — заметят. Останешься на месте, чтобы не привлекать внимания — а вдруг уже заметили и сейчас проталкиваются к тебе сквозь ряды восторженных зрителей?

Долгих пол минуты она взвешивала все за и против, потом решила рискнуть. Отсюда до Межевой было не так далеко, в разе чего солжет, что хотела помочь потерпевшему.

Решить она решила.

Но только она начала протискиваться между двумя почтенного вида госпожами, как холодная, сухая ладонь легла Марте на плечо.

— Я бы сказал, что это было весьма неосмотрительно с твоей стороны.

Марта обернулась, в то же время расстегивая молнию на кармане и запуская туда руку. Ногтем сбросить крышку, выдернуть баллончик и…

Чужие пальцы перехватили ее запястье, сжали. Так небрежно, что это было даже обидно.

— Знаешь — сказал тихий, спокойный голос — я попросил бы тебя не усложнять. И так времени маловато.

Она смотрела и не верила.

Свою аккуратную бородку он сбрил, усы также. Теперь его лицо казалось узким и чужим, как будто за эти две недели господин Штоц отрастил себе новое, которое еще не окончательно прижилось. А что, подумала она, говорят, в столице медицина далеко пошла, и не такое делают.

— Спрячь баллончик — сказал он — и быстро за мной.

Вот теперь это был настоящий Штоц — тот, который мог одним взглядом, сдержанным жестом или небрежной шуткой успокоить Артурчика с Губастым Марком. Штоц, к которому прислушивался даже сам господин директор.

Штоц, которому Марта когда-то доверяла.

— Я думал, Баумгертнер, тебе хватит ума сюда не ходить.

— Простите, я.

Он отмахнулся, мол, все потом. Развернувшись, пошел сквозь толпу — и люди расступались перед Штоцем, молча, безропотно, отводя взгляды. Марта шла следом за ним, пытаясь иметь вид пристыженной и беспомощной. Ну, относительно пристыженной — и пытаться не нужно было.

Они без проблем миновали двух надсмотрщиков, которые и дальше сканировали толпу — ни один даже не глянул в их сторону — а потом неожиданно очутились на Межевой, около театрального киоска. Здесь господин Штоц повернул в арку, за которой был узкий, будто футляр, колодец двора. Все стены, которые выходили во двор, были полуслепы, с окнами-щелками, да и те прикрывали жалюзи или плотные шторы.

Посреди двора росли три яблоньки — точнее, когда-то росли. Недавно их срубили, а из обрубка вырезали зубного идола — кривобокого, кривозубого, один глаз у него был больше второго, а нижняя челюсть выпирала вперед словно трамплин.

Штоц стал под ним, обернулся, сложил руки на груди.

— Кто-то уже приходил? — сухо спросил он — Ставил вопрос относительно статьи, которую вы, какую ты, вопреки моим советам, все-таки опубликовала. И не выдумала ничего лучше, чем выложить ее в интернет.

— Она там и так уже лежала — огрызнулась Марта.

Да, она совершила глупость, когда пошла через площадь, но со статьей — как она могла догадаться?! И вообще, ничего было продувать им мозги: «горшочки-самоварки», «это не журналистика». А теперь упрекает! Тоже мне!

— Она там лежала — согласился Штоц — В частном дневнике Ольчака. Сто подписчиков, так себе аудитория, правда, Баумгертнер? И что в итоге?

Последний вопрос прозвучал слишком небрежно, Марта сразу почувствовала коварство.

— Хотите сказать, что это из-за какого-то поста в дайрике они всей семьей уехали к троюродной тетке? Ну- ну! Даже если бы… да нет, откуда бы его предки узнали! Дрон всегда ныл, что мать с отцом не вылезают с работы, никогда им не интересуются.

Сказала, а сама подумала: вот почему так переживал учтивый господин Хаустхоффер. Нет никакой тетки — если она вообще когда-то была. Просто вы упустили их, проворонили Дрона.

Штоц смотрел на нее со странным выражением на лице.

— Проблема, видишь ли в том, что другие — заинтересовались. Поэтому я и спрашиваю: приходил ли кто-то? Задавал странные вопросы?

Марта посмотрела ему просто в глаза.

— А вот ваши вопросы — они странными считаются? Если учесть, что вы взяли и исчезли на две недели неизвестно куда. И о статье вы первый догадались, что с ней что-то не так. И нам при этом и слова не сказали. И отследили дайрик Дрона, а теперь на раз-два узнали о стенгазете. Это все как? Нормально?

— И? — сказал он — Какие же ты выводы делаешь из этих наблюдений, Баумгертнер?

Она заметила, насколько тихо здесь, во дворике. Чтобы не творилось на площади, сюда доносились лишь невыразительные отголоски, похожие на шум прибоя, на грохот радиоприемника, в котором слетели настройки.

Они, поняла вдруг Марта, здесь со Штоцем одни. Только он и она.

— И что же? — повторил классный руководитель — Это не так и сложно, в общем. Не сложнее, чем заговаривать драконьи кости.

Марта покраснела. И думать не думала: чего бы это вдруг — но ох, просто чувствовала, как пылают щеки.

— Не знаю — сказала она упрямо — вариантов два. Или вы хотели нас от чего-то уберечь, или просто пытались, чтобы информация не засветилась, хотя нет, это бессмысленно!

— Что именно бессмысленно? — Штоц говорил так, как будто они были на экзамене, в классе, а не шагах в десяти от площади и того, что на ней творилось.

— Я же полистала ее сегодня перед тем, как ставить в номер. Кого вообще волнуют эти «горшки-самоварки».

Сказала и запнулась. Вспомнила: «Говорят, первые такие горшки-самоварки придумали еще во времена Драконьих Сирот. Но тогда о них знали немногие, а пользовались только сами Сироты и приближенные люди».

Все же так просто, поняла она. И чем я раньше думала.

— Но кто они такие, эти Драконьи Сироты? — спросила Марта — Это же из-за них вся эта катавасия, да?

Штоц кивнул.

— Хорошо. Значит, раньше ты не догадывалась. И никто из ребят тоже.

— Да с чего бы?! Вы так тогда через горшки разозлились.

Он улыбнулся — впервые за весь разговор.

О, да, конечно. Злиться он тогда и мыслях не имел. Все это было представление, дешевый прием. И ты, Марта, купилась, поверила.

— Но почему вы ничего не сказали? Это настолько опасно? Так, что Дрону пришлось уехать. Но слушайте, я перечла о драконах множество всего — и нигде об этих Сиротах даже не вспоминают, ни одним словом!

— Странно, не замечал за тобой ранее любопытства к драконам — сказал Штоц — вряд ли это удачная тема для изучения, в нынешние то времена, но — как знаешь. Но пообещай, что удержишься от поиска в сети материалов о Сиротах.

Прежде чем Марта сказала хоть слово, он махнул рукой:

— О, да, весьма наивно с моей стороны. Тогда вот что. Предлагаю договор. Условие. Дня два потерпишь? Сегодня я очень занят, есть срочные дела. Но потом — даю слово — расскажу достаточно, чтобы удовлетворить твое любопытство. За это я буду требовать от тебя две вещи: на несколько дней забыть о Сиротах…

— И — догадалась Марта — снять материал из номера?

Штоц отмахнулся:

— Это невозможно, и, в конечном итоге, не имеет смысла. Что попало в сеть, останется там навсегда. Да, это будет выглядеть естественнее: попробуете же убрать — признаете, что причастны. Признаете, что знаете… Нет, даже не думай об этом. Мне нужно другое — поговорить с твоим отцом.

Марта нахмурилась.

— Я не уверена, если честно. А Элиза… ну, моя мачеха — она не подойдет?

— Боюсь, что нет.

Конечно. Ожидается серьезный мужской разговор, не для женских ушей.

— Ладно, я попробую.

— Ожидаю в понедельник — сказал Штоц — в крайнем случае — во вторник. Не в школе, приходите с ним ко мне домой, после уроков. Времени, Марта, у меня маловато, прости, здесь я должен тебя оставить. Сделай одолжение, держись как можно дальше от площади. И осторожнее с тем, что и кому говоришь. И с тем — прибавил он — что делаешь, понятное дело.

Так выходит, подумала Марта, он знал не только о костях? Неужели засек меня после того, как я пыталась разорвать невидимые струны?

Она прошла сквозь арку следом за Штоцем, но его на улице уже не было. Народу, правда, стало больше: вероятно, представление закончилось, и зрители начали расходиться.

Но нет, это были, очевидно, какие-то другие люди, не те, не с площади. Они заходили в кофейни, в магазинах покупали халву, консервы и батареи, платили на почте коммуналку, вон какая очередь змеится…

Так не бывает, сказала себе Марта. Нельзя сразу после того, что происходило на площади, пересказывать приятелю прикол из сети или прицениваться к новой мобилке. Просто не выйдет, как ни пытайся.

Ей захотелось, чтобы все это оказалось сном, бредом, помрачением памяти. Никакого разговора со Штоцем, никакой площади, ничего не было.

Но тут кто-то, проходя, зацепил ее локтем — и под лопатку словно кипятком плеснули. Когда следила за сценой и потом, разрывая нити, Марта не обращала внимания на спину, а теперь аж зашипела от боли.

И почему-то именно это как следует прочистило ей мозги. Стало ясно: если был вежливый господин Хаустхоффер, остальные события тоже были.

«Не стоит себе лгать, Марта. Самообман — дорогое удовольствие, особенно в нынешние времена».

А я, вспомнила Марта, так и не сказала о нем Штоцу. И сам Штоц не переспрашивал, приходил ли кто по поводу Сирот.

С другой стороны, он тоже ничего толком не сказал, так, сплошные многозначные фразочки. Быть осторожнее с тем, что и кому говорю? Буду, господин Штоц, благодарю за совет.

Она сунула руки в карманы, чтобы не было видно, как дрожат пальцы. Мобилка под ними задрожала, словно в ответ.

Пришла смска, но не от Пауля, как сначала решила Марта.

«Прости, все отменяется. Форс-мажор, позже объясню».

Она почувствовала смесь облегчения с сожалением. Если уже с кем-то и обсуждать сегодняшние события — ладно, ладно, хотя бы что-то из произошедшего — то с Виктором. Но пауза не помешает, Марта: опомнишься, взвесишь, что можно сказать, а о чем не стоит. В итоге, ему своего гемора хватает. Лучше пусть не отвлекается. Пусть ищет вакцину. Чтобы там не втирал господин Хаустхоффер, и хоть как бы я сама не относилась к отцу, но вылечить его надо… ну, хотя бы попробовать что-то изменить, если есть такая возможность.

Ладно. Для начала сходим поговорим с отцом, потом — отведем его к Штоцу. Далее увидим.

Она опустила мобильный обратно в карман, и тот сразу же зазвенел. Точнее, заквакал.

Марта покраснела: сколько собиралась поменять рингтон, и постоянно забывала.

— Элиза?

— Привет, ты где сейчас? Сможешь подъехать на Поддубную?

— Это горит? Я хотела наведаться к отцу.

Пауза. Словно мачеха засомневалась.

— Да, Марта, очень горит. Это относительно твоего поступления в будущем году. Когда тебя ожидать?

— Минут через сорок, я на Межевой.

Эта пауза оказалась длиннее. За ней скрывалось очевидное: «Ты была на площади»? Или хотя бы: «Ты знаешь, что там происходило»?

Но в чем Марта никогда не обвинила бы Элизу, то это в слабоумии. Мачеха знала, когда стоило промолчать. И — на какое время отложить неудобные расспросы.

— Замечательно. Ожидаю! Около свежего памятника, там не ошибешься.

— Ну хоть в чем-то — пробормотала Марта, пряча мобилку.

В последнее время у нее и так сплошные неудачи.

Она задержалась на углу, у аптеки, обходя скорую, которая стояла поперек тротуара. Из аптеки тянули носилки с телом, все никак не могли протолкнуться сквозь узкие двери. В конечном итоге один из зевак помог, придержал тело, а санитары немного наклонили носилки и прошли.

— Кто-то умер? — спросила охрипшим голосом Марта.

Зевака оглянулся.

— Почему сразу умер? Плохо стало человеку на площади, вот привели, капель накапали. Сначала отпустило, а потом, видимо, догнало. Аллергия у него или как.

Все это он рассказывал явно не впервой. Видимому, помог дойти до аптеки. Теперь гордился причастностью.

— И скорая как раз рядом, они на всякий случай были здесь неподалеку. Следует отдать мэру должное, хоть изредка: но и сцене с экранами, и о людях позаботился — Он обратился к санитару, который влезал в кабину рядом с водителем — Жить будет, верно говорю?

— Куда денется — буркнул санитар — благодарю за бдительность, гражданин.

— Благодарю — сказала Марта зеваке.

У нее отлегло от сердца, хотя, конечно, не факт, что это из-за нее. Давление у людей от чего-угодно скачет, и вообще, не слишком много я на себя беру, тоже мне, пуп земли, Избранная нашлась, тебе надо найти лекарства для отца, с делами сердечными разобраться и экзамены не завалить, не придумывай себе невесть что, собралась — и вперед, и, кстати, не забудь перезвонить Паулю, спросить, что за рисунок нарисовался и почему не послал.

Но о рисунке она, конечно же, сразу забыла.

Глава 03. В приступе доброты

Элиза была таки-права: памятник рос прямо посреди улицы, у входа в скверик. И захочешь — не обойдешь.

Здесь поперек тротуара раскорячился кран, в люльке завис мужик в спецовке пытаясь завести бензопилу. Очередь, которая растянулась до противоположной стороны улицы, вдоль забора, наблюдала с неподдельным интересом. Время от времени раздавались советы. Мужик нервничал, пила так и не заводилась. Водитель курил, рассматривая, собственно, памятник. Поскольку вечерело, фары крана были включены и памятник стоял как на ладони.

Засияли его недели полторы тому, не больше. И садили явно наспех: асфальт вокруг пошел трещинами, в одном месте из-за этого слегка наклонился фонарный столб. Столб, в итоге, подперли распорками и махнули рукой, фонарь все равно лет сто как разбит и не светит.

Главное же — сажая, как всегда, не рассчитали. Или перебрали от усердия с порошком. Стефан-Николай об этом порошке на днях рассказывал странные вещи. Он когда-то им интересовался, ну, в пределах своих разведок секрета философского камня. Там, говорил, рецепт весьма замысловатый, давний, его держат в тайне, но я вычислил состав. Думаешь, зачем из всей макулатуры, что мы приносим, учебники и книги, если им полсотни лет, сортируют в отдельную гору. Пятнадцать лет, поправила тогда Марта. А он: так последний раз их, похоже, совсем прижало, срок сократили. Так вот, они их потом сжигают. Но при особенных условиях, здесь я пока что не силен. Знаю только, что полученный пепел смешивают с порошком из драконьих костей, рыбьей муки, добавляют птичье молоко — нет, не конфет, Чистюля, обычное молоко! — и закладывают в основу куколку, типа как макет будущего памятника.

Здесь, видимо, или куколку вшили с изъяном, или порошок оказался слишком концентрирован. Памятник был уже в два человеческих роста, но фигурам не хватало завершенности, проработки, не памятник — мемориал снеговикам погибшим в боях с весной.

Одна обтекшая фигура стояла, расправив плечи, и протягивала что-то наподобие вязанки соломы — только под ее руками эта солома превращалась в монеты, что щедрым ручьем лились вниз, в ладони второй фигуры. Эта, вторая, была ниже ростом и с чем то вроде горба. Но при этом ее черты и одежда сформировались куда лучше. По крайней мере достаточно, чтобы Марта ее узнала.

Все было таким же, как во сне. Высокие сапоги, подбитые подковами. Тугой, застегнутый на все пуговицы мундир с очень широкой лентой для наград. Семь орденов, а в придачу к ним — восьмой, уникальный.

Лицо… да обычнейшее, такое, что и не запомнишь. И дело, знала Марта, не в том, что памятник еще не дозрел. Оно и в жизни было таким же. Если что и бросается в глаза — плоский черный парик, точнее — три кроваво-красных волоса, которые пробиваются сквозь нее и светятся в темноте. Но памятники у нас бесцветны, во-первых, а во-вторых, волос на нем не будет. Даже когда фигуры сформируются до конца.

И дело никоим образом не в том, что горгонит не способен отобразить такие тонкости. Об этих волосах никто никогда не упоминал, словно их вообще не существует. Ни в одном учебнике, ни на одном портрете, ни в одном выпуске новостей. Марта и сама впервые узнала о них из сна.

Табличка на постаменте гласила о том, что это, когда он сформируется, будет памятник двум выдающимся деятелям новейшей истории. Доблестному господину Эльфрику Румпельштильцхену, ветерану трех Крысиных войн, кавалеру всех семи Киноварных подвязок, в последние годы жизни — министру финансов при нашем мудром правителе; а также — собственно нашему мудрому правителю, господину Цинноберу. Далее шел перечень не всех, лишь основных заслуг нашего мудрого правителя, ну и — конечно же, «от благодарных жителей города».

Как раз когда Марта дочитывала, один из благодарных жителей навис над краем люльки и рявкнул, перекрикивая бензопилу, которая наконец-то заработала:

— Ну куда, ять, прешь! Хочешь, ять, веткой по башке?!

Марта посмотрела на него гневно и свирепо, но решила не связываться. Не сегодня. К тому же — он был прав, когда подходила, видела же, что к чему. Те, кто садил памятник, не догадались — и если не принять мер, то через несколько дней головы подросших фигур воткнутся в ветку старого дуба.

Дуб рос здесь, сколько Марта себя помнила, и во всех альбомах о Нижнем Ортынске о нем вспоминали как о местной достопримечательности. А вырос он вроде века два или три назад — из ростка, подаренного городу после дежурных странствий графом Синистари. Граф был тот еще выдумщик: если верить его заметкам, росток происходил не откуда-то там, а с острова Буруян, впрочем, местные как раз и верили. С дубом было связано огромное количество легенд и верований, одни бессмысленнее других. Правда же заключалась в том, что на нем давно уже не появлялись желуди, а в центре огромного, бугристого ствола чернело дупло.

До недавнего времени только две вещи спасали дуб: статус достопримечательности и стайка воинственных ортынскознавцев, что были древнее самой памятки. Даже странно, что сегодня ни одного из них здесь не было.

Марта отошла и смотрела, как пила вгрызается в кору. В итоге, подумала, это ветка, дубу от не этого никак.

Она слышала, как подошла и стала рядом с ней мачеха.

— Недоумки — сказала Элиза — всегда одно и то же: не умеют вовремя остановиться. Просчитались, ну то что же, сделаем еще одну глупость, нечего терять.

— Привет — сказала Марта — Давно ожидаешь?

Элиза отмахнулась:

— Да так. Я как раз оформила на проходной пропуска. Пошли.

Они перешли через дорогу. Очередь теперь смотрела подозрительно, лесорубы уже никого не интересовали. Даже когда прозвучал резкий, надсадный треск и ветка закачалась на охватывающих ее в ремнях. Даже когда со всего маха, словно таран, долбанула в люльку крана.

— Эй, куда это вы вне очереди?

Элиза и бровью не повела. Они с Мартой прошли вдоль бетонного забора и разнородной, раздраженной толпы. Сначала Марта решила, что это все цынгане, кто же еще, но потом заметила в сумерках несколько знакомых лиц: дворник дядь-Михась, одна из школьных кухарок, почтальон госпожа Зерена. Увидев Марту и Элизу, все они отворачивались. Зато другие — незнакомые — несколько раз бросали вдогонку что-то о блатных, какие всюду лезут вне очереди.

— У нас… что-то случилось? — осторожно спросила Марта — Что мы — тоже… на завод?

Элиза побледнела и крепко сжала ее руку. Они как раз оказались у проходной — огромных металлических врат с крошечной калиткой. Около калитки дежурил охранник в форме. Не обычный ленивый и пузатый дедуган лет за пятьдесят — молодой, спортивный. И с кобурой на поясе.

Когда Элиза направилась к вратам (и Марта за ней, вырвать руку было нереально), охранник обернулся к ним так плавно и стремительно, что Марта даже не удивилась: что, и пистолет не выхватил?

— Вход только за пропусками. И — я уже предупреждал — сегодня вряд ли…

Элиза молча показала ему две пластиковых карточки. Он сделал шаг в сторону, кашлянул:

— Вам к кому?

— К господину Ньессену.

— Это прямо по двору, потом вправо, увидите белый трехэтажный дом, вам на третий и в конец коридора.

— Везде — сказала мачеха, пока они пересекали двор — везде бардак. Отдел пропусков на одной улице, проходная на другой, по личным делам пускают вообще в калитку для доноров. И даже здесь фонари толком не светят, ноги можно выломать на раз-два. Ну, собственно, о делах. Господин Ньессен — мой старый знакомый — она запнулась, видимо заметила что-то такое на лице Марты, хотя было уже темновато — Мы учились вместе, еще в школе. Я вспомнила о нем, потому что, сама видишь, с деньгами творится черт знает что. Все наши сбережения… Если так и дальше пойдет, на контракт точно не хватит, и я не уверена, что хватит хотя бы на общежитие. Не говоря уже о… — Элиза махнула рукой, мол, сама понимаешь.

Марта понимала. Кроме всего прочего, деньги могут понадобиться на другие расходы. Рано или поздно — точно понадобятся.

— Хочу тебя с ним познакомить. Он… непростой человек, но может нам помочь. Если мы будем достаточно убедительны, понятное дело.

— Я постараюсь — кивнула Марта.

Двери на третьем этаже, в конце коридора, были украшены скромной гравированной табличкой «Директор завода В. Ньессен». Хотя за дверью сидел никоим образом не директор, а грудастая блондинка, лет на пять старше Марты.

— Госпожа Баумгертнер — констатировала блондинка — Заходите, вас ожидают.

Кабинет господина директора оказался небольшим и — неожиданно — очень домашним, обжитым. Разномастные фикусы-традесканции в кадках и горшочках, ковры на полу, в шкафу — несколько полок с книгами, причем явно читаными. Марта не удивилась бы, если бы господин директор ходил в разношенных, выцветших тапках, но нет, он носил обычный костюм и обычные же новехонькие туфли. А вот вид имел такой, словно был старше Элизы, причем лет на десять; вообще весь он был округленный, с пухловатыми щеками, с мешками под глазами и с круглой же, беспощадно блестящей лысиной прямо на затылке.

Когда они зашли, господин Ньессен разговаривал по телефону, шагая под окном этакой утиной поступью, и взмахивал свободной рукой.

— Да — говорил взволнованно, с придыханием — Представь себе. Да нет, не просто так. Сначала, конечно: добрый день, позвольте поздравить, мы слышали, у вас, наконец, долгожданное пополнение семейства… — он сделал гримасу, словно разжевал покрытый плесенью лимон — И потом — как они это умеют: мы бы вам не рекомендовали… С-с-суки.

Он заметил Элизу с Мартой, щедро покраснел, дернул плечом, мол, и садитесь, садитесь, я сейчас. Сказал в трубку:

— Хорошо, мама, я потом тебе… здесь у меня… ну, может, помнишь, Элиза Варгас, да-да, именно она. Но вот, дочка у нее будет поступать в следующем году. Обязательно. И тебе от нее. А, еще, слышишь — позвал он вдогонку — ты Гертруде не говори. Ей сейчас волноваться нельзя. Я потом сам… да, и я тебя целую.

Господин Ньессен нажал отбой и, супясь, посмотрел на телефон.

— Вот — сказал — просто день новостей. Вы уж простите.

— Прекрати! Нам вообще повезло, что тебя застали.

— А вы бы и не застали — оживился он. Поставил трубку на базу, подошел к дверям — Адель, принесите нам… — обернулся — Чай, кофе? Два кофе, да, и травяной чай. И можете идти, к тому же, сегодня суббота, вы не обязаны…

— Мальчик? — спросила Элиза — Или девочка?

— Мальчик, три и один, богатырь! — господин директор триумфально потряс в воздухе кулаком. Словно, подумала Марта, лично рождал — Вот сейчас мы с вами поговорим — и буду мчаться к Гертруде в больницу, там пока мама дежурит. А у нас то форс-мажор, то аврал, ну и сижу здесь до ночи. Новые веяния в экономике, пытаемся идти в ногу со временем и отвечать на вызовы современности. О, Адель, благодарю, поставьте на стол, дальше мы сами…

Он жестом указал на диванчик, сам щелкнул дверцами бара, налил себе и Элизе по рюмашке.

— За счастье новорожденного — сказала мачеха — Как назвали?

Господин Ньессен едва не подавился. Он покраснел, воздел брови, дернул щеками.

— Представьте себе — отрубил — Представьте себе. Я же вот об этом как раз, когда вы зашли… — он смолк, было видно, что пытается овладеть собой — Кто бы сказал — ни за что бы не поверил… У нас в семье традиции. Из поколения в поколение, то одно имя, то другое. Помнишь, моего отца звали Карлом?

— Конечно, помню.

— …А деда Витольдом, ну и прадеда снова Карлом. И тут они мне — мне! — звонят по телефону. И, представьте себе не рекомендуют…

Господин Ньессен поднялся, твердо шагая, вернулся к бару и опять налил. Выпил не отходя и налил еще раз.

Ну, подумала Марта, теперь держись. Пошло-поехало. Вид он имел весьма злой, от мягкотелого дядюшки не осталось и следа.

— Они там себе решили, если новые веяния, то я уже списан со счетов. Хряка лысого им! Не рекомендуют они. Это, видишь, неудобно. И может быть воспринято словно намек и претензия…

— Ты правда не знал? — тихо сказала мачеха — Лет пятнадцать уже.

Господин Ньессен развернулся всем своим шаровидным корпусом.

— Что «лет пятнадцать»?! — спросил он так же тихо — Это что же, было официальное постановление?

— Иногда обходятся и без официальных — мачеха посмотрела на Марту, словно решала, можно ли при ней — Рассылали что-то наподобие, как ты говоришь, рекомендаций. С формулировками типа «нежелательно». Но он у тебя поздний ребенок, так? Ты мог и забыть.

— А мне начхать. Пусть закон принимают, тогда и обсудим. А без закона — видел я их рекомендации. «Назовите каким-то похожим именем», представляешь! Похожим! Это каким же, скажите-ка, будьте добры! Кар? Кал? Они там шизанулись все, жополизы и перестраховщики. Да какое отношение это давнее имя имеет к нашему глубокоуважаемому…

Элиза громко откашлялась и поднялась:

— Знаешь, видимо, мы несвоевременно. В другой раз как-то наведаемся…

Господин Ньессен отмахнулся с досадой и усталостью.

— Да брось. И прости, завелся я. На пустом, вообще-то, месте. Нервы ни к черту — он сел, наконец, сам, жестом фокусника добыл откуда-то из-под стола немного примятую пачку — Не против? У нас тут, видишь, аврал с утра до ночи. Переориентация эта, со смертью Смиттера многое придется с нуля. А у меня рабочие места, контракты на снабжение по всей стране плюс близкая заграница, и мы же только наращиваем обороти. Пусть бы что там себе насочиняли эти столичные — он затянулся, выпустил густую струю дыма — Ничего, не одной лишь соломой. Экспортом займемся, я вообще хочу состав разнообразить и эффективность повысить. В конечном итоге, цынганам тоже нужно за что-то жить, вот, дадим хорошим людям возможность заработать.

Господин Ньессен еще раз затянулся, стряхнул пепел в блюдечко и кивнул Марте:

— А ты, значит, хочешь поступать в Дроссельмейер?

— Да — кивнула Марта. И неожиданно для себя добавила — на педагогический.

Господин Ньессен, слегка поднял брови, посмотрел на Элизу, хмыкнул:

— Ну, это несколько сложнее. На медицинском у меня есть человек, на экономическом, на международном, само собой. Но — поищем — он хлопнул ладонями по бедрам и подхватился — Поищем! Дело хорошее, профессия нужная. Итак: завтра у нас выходной, в понедельник я на совещании и еще там есть… короче — во вторник, да, во вторник ко мне с копиями всех документов. Я распоряжусь, чтобы на проходной пропустили.

— Витольд, диплома у нас еще нет, только ведь весной…

— Да что я, не понимаю?! Пусть приносит какие есть. Я отправлю, чтобы загодя позаботились, словно ты не знаешь, как такие дела делаются. У них на весну свободных мест, считай, не останется. Хотя — хмыкнул он — как раз на педагогическом такого уж ажиотажа быть не должно. И слушай, давайте-ка вы к нам всей семьей, этак недели через две, когда все устроится. А то как-то по-дурацки выходит: видимся раз в сто лет, когда кому-то, что-то от кого-то нужно. Хоть с мужем, наконец, познакомишь.

Мачеха даже глазом не смигнула:

— Замечательная идея. С нас подарок, Витольд. Новорожденному.

Господин Ньессен уже набрасывал плащ. Сказал, стоя к ним вполоборота:

— Новорожденному — это с благодарностью. Но, пожалуйста, Элиза, без всех этих глупостей «мы перед тобой в долгу», ладно?

— Обижаешь; даже не собиралась.

— И правильно! — он опять хмыкнул — Человек, который безбожно драл у тебя всю физику и химию, может лишь пытаться уравнять счет, не более. Ну, я в сторону Ботанического, вас подбросить?

— Нам еще в супермаркет, это не по пути. Но — благодарю за предложение.

Когда выходили, господин Ньессен уже набрал своего водителя — и машина ожидала его прямо у входа. Он пожал руку Марте, деликатно приобнял Элизу, сел и уехал, все быстро, без затяжных прощаний. Как, вообще-то, и должен вести себя человек, у которого жена сегодня родила первенца.

— Ну — сказала мачеха — пошли выбираться. Выход у них, конечно, не там, где вход. Но я там уже была, когда получала пропуска, поэтому не заблудимся.

Они отправились заводским двором, мимо огромных ангаров, в которых даже сейчас, вечером, пылали огни и работали механизмы.

— А он ничего так, нормальный — заметила Марта — Я и не думала.

— А каким он, по твоему, должен быть? — улыбнулась в полумраке Элиза — С рогами и копытами? Согласна, характер не мед — но и работа соответствующая. Но вообще человек он хороший, как по мне. По крайней мере, обычный.

Ангары, казалось, никогда не закончатся, работа в них — не останавливалась ни на мгновение. Марта начала подозревать, что к выходу надо было идти другим путем, но промолчала. В последнее время у них с Элизой все как-то наладилось, Марта даже не ожидала.

Опять же — человек потратил время и силы, договорился с господином Ньессеном. А ошибиться может каждый.

— Хорошо — сказала мачеха — давай-ка заглянем, спросим куда идти, а то будем слоняться здесь до второго потопа.

Они зашли в ближайшее здание, каменное, промозглое, за очень высокими деревянными дверями был предбанник со стойкой. Охранника не было, и вообще никого не было, Марта предложила поискать где-то в другом месте, но Элиза была настроена решительно.

Они поднялись громыхающей и дрожащей лестницей на второй этаж (офисные двери, все закрыто, свет в коридорчике не горит), потом на третьей. Мачеха пыталась дышать через раз, Марта тоже. Еще мимоходом удивилась: а те, кто здесь работает — неужели привыкают к запаху?

На площадке третьего оказались окрашенные в голубой металлические двери, Элиза толкнула их — и они с Мартой очутились на галерейке. Внизу, под ногами, все пространство разделяли на сектора мелкие коморчастые перегородки. Это напоминало сложный трехуровневый лабиринт, забитый разными механизмами: везде было видно колеса, трубки, шлейфы, провода. Стефан-Николай, вероятно, с первой взгляда разобрался бы, как все здесь все устроено. Марта не могла похвастаться такой смекалкой.

Но основную идею ухватила даже она.

Шлейфы, провода и другие машинерии были дополнением к главному. К собакам.

К мопсам, которые бегали в неоновых вертикальных барабанах. К догам, подвешенным на растяжках из ремней, с проводами, вживленными под кожу. К сеттерам, что плескались в огромном бассейне у дальнего края лабиринта — и судя по обессиленному виду, плескались уже давно.

Абсолютно фантасмагорическое зрелище. В придачу — в полном, зловещем молчании. Ни единого лая, ни единого скулежа, лишь тяжелое дыхание, цокот когтей, хлюпанье, плеск, скрипение и скрежет. И еще — попискивание аппаратуры в операторских кабинках. Все кабинки были ограждены матовым стеклом, видимо, это положительно влияло на процесс, и Марта видела за стеклом силуэты операторов. Только спускаться к ним и спрашивать, как выйти из территории завода, ей сейчас ничуть не хотелось.

— Ты была права — прошептала Элиза — Прости, пойдем, поищем.

И как раз в этого мгновения двери распахнулись, на галерейку ступил высокий, осанистый мужчина в оранжевой униформе. Как только он увидел Марту с мачехой, лицо его окаменело. Он дважды постучал указательным пальцем по уху и сказал, глядя просто перед собой:

— Ринцлер, почему в опытном цехе посторонние? Где ваша охрана? Что значит «видимо отлучился»?! Да, я знаю, что на первом туалеты не работают — ну так хотя бы входные двери закрывайте, устроили здесь бардак, завтра — докладную на стол. Да. Все. Я сам.

Он опять стукнул себя по уху и наконец посмотрел на Элизу:

— Прошу показать ваши пропуска.

— Там, на входе, даже таблички нет — сказала Элиза — А нам нужен кто-то, кто бы подсказал как попасть на проходную.

Мужчина внимательно изучил оба пропуска, сверился с часами.

— Господин Ньессен оставил территорию завода семь минут назад. И проходная — в противоположном направлении.

— Поэтому мы сюда и зашли. Или, по-вашему, мы с дочкой получаем удовольствие от… — она взмахнула рукой за обгорожу галерейки —…всего этого?

— Идите за мной — мужчина развернулся и пошел не к дверям, а дальше — грохоча тяжелыми чеканными подошвами. Несколько следующих дверей он тоже пропустил, остановился лишь у следующей стены, провел пластиковой карточкой по замку — отсюда вам будет ближе — объяснил, когда они спустились на первый этаж и очутились в длинном пустом вестибюле. Здесь светили люминесцентные лампы, под окном стоял ряд потрепанных сидений, словно из актового зала или старого кинотеатра. Рядом застегивал куртку старый мужчина, никак не мог попасть пуговицей в нужную прорезь. Около его колена терпеливо ожидал далматинец.

— От дверей прямо, никуда не сворачивать. Покажете им дорогу?

Старик обернулся, заморгал.

— Да-да, конечно. Пошли, Маркиз. А вы… сами?

— Они заблудились — объяснил осанистый.

Старик покивал и пошел к выходу, собака следовала за ним молча, словно привязанная, тяжело двигая боками. Ему, поняла Марта, лет пятнадцать, не меньше. Поэтому, видимо, такой уставший.

Было уже семь, а то и больше, но движение не утихало. Отсюда Марта видела проходную, и возле нее ожидала очередь, но другая, тут стояли в основном с собаками.

— Говорят — сказал старик — кое-кто специально заводит, одного или нескольких. Вроде бы для дополнительных выплат. Но думаю, лгут: какие там выплаты, ничего они не компенсируют. Если б мы с Августой знали, никогда бы, видимо… а с другой стороны, она Маркиза любила всей душой. И когда ввели обязательное доение, я предлагал внучкам в Урочинск отдать, но она не могла с ним расстаться, просто не могла и все. И вот ее нет, а мы все ходим и ходим, правда, Маркиз?

Он говорил не глядя на них, и далматинец тоже шел, не поднимая голову, даже когда услышал свое имя. Оба они шагали медленно, Марта не могла понять, кто под чей шаг пристраивается.

Надо было, наверное, извиниться, сказать, что дела, и идти быстрее, но ни Марта, ни Элиза почему-то этого не сделали.

Несколько раз собака запиналась, но шла дальше, словно ничего не случилось. Может, сама этого не замечая.

— Исключений нет? — спросила Элиза — Может, вам взять справку? Ведь он у вас уже в возрасте.

— Да есть у нас справка. Из клуба, с печатью, все как положено. И родословная в придачу, очень приличная, между прочим. Поэтому мы — только в экспериментальный и только раз в квартал. Вот теперь отметимся на проходной и до декабря свободны, теперь до декабря нас не будут трогать.

Маркиз опять запнулся, и тогда старик присел, взял его на руки, словно младенца, и понес к проходной.

— Вы уж — бросил он через плечо Марте с Элизой — простите, что не могу составить вам дальше компанию. Нам все равно еще печать предъявлять.

Дело было, понятное дело, не в печати, и все это понимали.

— Им назначают как-то специально? Дату, время? — Марта, когда они уже вышли на улицу, обернулась. Очередь — как и и, напротив дуба — растянулась вдоль забора. Собаки стояли послушно, только несколько совсем молодых, не понимая, что происходит, время от времени дергались на поводках. Люди почти не разговаривали друг с другом, кто-то читал ридер с подсветкой, кто-то тарахтел по мобилке, большинство — просто стояли, засунув руки в карманы и глядя куда-то перед собой. Случалась и пьянь, однако меньше, чем Марта ожидала — Почему они вдруг на ночь глядя?

— Ну а когда? — Элиза глянула в мобильный, сказала, нахмурившись — У всех работа, у многих даже по субботам. А эти, вероятнее всего — по дополнительной программе, добровольцы.

— Доброволец — тихо сказала Марта — это когда по собственной воле. А не когда приводят на поводке.

В детстве она вообще думала, это такая шутка — то, что на заводе удобрений начали добывать доброту. Все эти «только от нас самих зависит, родит ли добрый урожай», открытки, реклама по телику. И знаменитый номер у «Вани на диване», где-то за полгода до того, как программу закрыли.

Потом Марта заметила, как изменился Пират дядюшки Костаса. Всегда доброжелательный и общительный, прямо как дядюшка — он вдруг стал иным. Не злым, не грустным. Просто ко всему безразличным. Он терпеливо ходил следом за дядюшкой, когда тот его выгуливал, так же позволял себя погладить и угостить вкусняшкой. Нет, даже не позволял. Казалось, угощения, прогулки, да что угодно — он воспринимал как нечто происходящее не с ним.

Вот тогда Марта впервые узнала о новейших достижениях отечественной науки. О прорыве в сельском хозяйстве, о ноу-хау, тайну которого так рьяно пытаются похитить шпионы заграничных и особенно заморских государств. Но страна боролась и противостояла, в едином порыве, вся, от младенцев до старцев. И верные, бессловесные друзья человека также вносили свою посильную лепту в эту борьбу.

Так по крайней мере говорили по телику. А вот в самом городишке о заводе удобрений говорить было как-то не принято. Видимо, чтобы не облегчать жизнь заморским шпионам.

Людей в те годы не сдаивали, добровольцев впервые начали принимать года три тому. Платили, в итоге, копейки: концентрат выходил жиденьким, малоэффективным. С другой стороны, никто из доноров не становился похож на собаку дядюшки Костаса. Или, по крайней мере, Марта о таких случаях не слышала — но, опять же, специально она этим не интересовалась.

Они с Элизой молча шли вдоль забора к остановке. Здесь на асфальте тоже были нацарапаны перевернутые клетки — а рядом новая эмблема. Страус, который сунул голову в песок и повернул к клетке задницу с пышным пучком перьев.

— Кстати — кашлянула мачеха — относительно добровольцев. Ты спросила, когда мы заходили.

— Я правда удивилась.

— Я поняла, поняла. Они… те люди. Знаешь, я не могу их осуждать. Ни тех, ни этих, с собаками. Сейчас непростые времена, Марта.

Марта смогла удержаться и не хмыкнуть. А теперь по многочисленным заявкам телезрителей — лидер хит-парада всех времен и народов, вечная песня «Ныне непростые времена». Тьфу, от Элизы как-то не ожидала!

— Но одну вещь — сказала мачеха — я хочу прояснить. Пусть чтобы не случилось с нашей семьей, я никогда не допущу, чтобы мы работали донорами на заводе удобрений. Понимаешь?

Несколько недель назад относительно «нашей семьи», Марта уж нашла бы что ответить, не сомневайтесь. А теперь — промолчала. Конечно, звучало это слишком громко — «наша семья» — но уже без лицемерия. И не только потому, что сукин кот Будара исчез из горизонта, ну, разве что новые порции яблок передавал. Вообще как-то после Мартиного дня рождения все пошло по-другому. Не идеально, но… проще, что ли.

Короче, Марта лаконично ответила: «Понимаю» — и дальше они прошли еще немного без лишних слов. А уже на остановке сказала, что пойти в супермаркет сейчас не может. Потому что собиралась заскочить к отцу. Господин Штоц очень просил, как можно скорее ему передать, мол, хочет видеть; какие-то оргвопросы, кажется; нет-нет, Марта ничего такого, оценки норм и поведение тоже, хоть сейчас дневник покажу, хочешь?

— До завтра никак не подождет? — супясь, спросила мачеха — Я бы не хотела, чтобы ты глухой ночью…

— Завтра у меня библиотека, к понедельнику надо добить проект. А господин Штоц дважды подчеркнул: вопрос суперсрочен. Ну хочешь, поехали вместе?

Ясное дело, Элиза отказалась, на что Марта и рассчитывала. И, чтобы окончательно склонить чаши весов в свою пользу, добавила:

— Я позвоню по телефону Стефу, у него там близко тренировки, попрошу, чтобы провел.

Мачеха несколько секунд колебалась, потом кивнула:

— Ладно. Звони по телефону прямо сейчас, при мне. Если он согласится — можешь ехать. Нет — тогда без обид, не пущу.

Марта позвонила по телефону. Трубку он взял со второго раза. Запыхавшийся, подтвердил: и не вопрос, буду выходить — наберу, а теперь прости — тренер злиться, когда мы отвлекаемся.

Они сели в маршрутку, мачеха вышла раньше, а Марта ехала, глядя на вечерний город, и думала о том, как много всего случилось за каких-то полдня. И еще о том, как ей объяснить Элизе: на завод Марта с документами не пойдет, ни в этот вторник, ни в другой, ни за какие университеты мира. Просто не сможет себя заставить.

Глава 04. Заснуть и сновидеть

Флейту Марта услышала издали, еще когда шла от остановки к вратам. Голос ее раздавался тонко и ломко, все время прерывался и все время начинал сначала. Одну и ту же ноту, раз за разом.

И раз за разом — безуспешно.

С той ночи Марты здесь ни разу не было — ну, по крайней мере физически. В снах же она как-то не обращала внимание на ограду и врата, поэтому теперь ее ожидал сюрприз. Гиппель с какой- то стати взялся переоснащать не только склепы. На месте бывшего ограды — вполне себе ажурной и проницаемой для не слишком толстого человека — сейчас в небеса вздымалось что-то наподобие сетки, какой ограждают школьные стадионы. Ну, ясное дело, с разными там узорчиками: скорбно склоненные лилии, профили плакальщиц и все в том же духе — но факта это не отменяло. Забор в два человеческих срасти, это что вообще такое?!

Марта даже оглянулась, нет случайно рядом ли сторожевых вышек или колючей опирали, замаскированных, например, под стилизованные елочные ветви. Вышек и колючки не было, но возле врат сидели, вывалив языки, три огнивых собаки. Чернющие как смоль, зенки с очень внимательными взглядами.

— Ну привет — сказала Марта — Приехали. И что мне с вами теперь делать? Между прочим, еще нет восьми, к вашему сведению, кладбище открыто для посетителей.

Собаки сидели и таращились. Судя по выражению морд, они действительно знали много такого, что Марта предпочитала бы скрыть.

— Вот, кстати, странно: ни разу не видела, чтобы таких как вы водили на завод. Это же, выходит, у вас должно быть офигенное количество доброты. Тонны просто. А вы сидите и не пускаете — ну и где логика?

— Да проходи уже. Устроила, понимаешь, цирк.

Марта от неожиданности прикусила язык. Но оказалось — конечно же! — говорили не собаки, а охранник — затянутый в черную мешковатую форму дядька лет под пятьдесят. Голос его раздавался неясно, в одной руке охранник держал бутерброд, который сочился маслом, пальцы другой раздраженно облизывал. Собаки дружно обернулись и посмотрели на бутерброд. Один протяжно и безнадежно вздохнул.

— А… раньше здесь другой был охранник, такой, радио все время слушал.

— Дослушался — пробурчал дядька. Он переложил бутерброд в другую руку, откусил — Ну, так и будешь стоять? И чего это тебе вообще засвербело в такое время по кладбищу слоняться? Наверное, ваши давно перебрались в более спокойные места.

Марта хмыкнула, хотя, судя по выражению на узком, морщинистом лице охранника, шутить он не пытался, даже всю двусмысленность своих слов не понимал.

— У меня здесь отец работает, рядом со склепами.

Охранник посмотрел на нее почти с уважением:

— Крутой он у тебя. Ну, давай… только не задерживайся, в двадцать ноль-ноль я закрываю ворота, а ты себе как знаешь.

Откроешь, куда ты денешься, подумала Марта. Она шествовала знакомой дорожкой, но едва узнавала участки, мимо которых проходила десятки раз. Вроде бы те же памятники, те же оградки, скамьи, приметные деревья тоже на местах. Но все это словно сжато, компактнее сдвинуто — хотя куда уже компактнее, это кладбище, не взлетно-посадочная полоса. А еще появилось немало признаков строительства: тут свалка отходов, там участок огражден краснее-белой лентой и стоит мини-экскаватор, у входа на боковую аллейку к столбу приклеена табличка в мятом файлике: «Новые туалеты временно не работают! Убедительная просьба ходить под южные ворота. Просим прощения за принесенные неудобства».

А вот фонарей стало намного больше — и все пылали ярким, едким светом. Марта жмурила глаза и злилась на себя, что не захватила темные очки, просто в голову не взбрело, что в середине сентября на ночь глядя они ей понадобятся.

Мимоходом удивилась: а какого приходится огнивым собакам, у них же вон какие глазища. Они не могут, как рабочие, надеть каски.

Рабочих на кладбище было немало, не все в касках, но все — в спецовках. Суетились, куда-то тянули решетчатые секции, выключали инструмент, спорили о чем-то. Было видно, что смена окончена, никаких ночных или сверхурочных, отпахали — и по домам.

Во всей этой толчее Марта не сразу заметила вторых. Отдельные силуэты — неприметные, ссутуленные, всегда в тени. Одеты в гражданское, иногда в ношеный камуфляж.

Эти никуда не спешили. Просто наблюдали.

Флейта уже некоторое время молчала, но Марта знала, куда идти, помнила то место.

Отец был там — сидел на лавочке у входа в склеп и протирал желтый, без всякого узора корпус замшевой тряпочкой. Потом положил ее в футляр, щелкнул крышкой.

— Что-то случилось? — спросил спокойно. Взгляда его она не видела, отец сидел в тени, свет ближайшего фонаря выхватывало только руки на коленях: белые, широкие, со свежими царапинами.

— Надо поговорить — сказала Марта — А мобильный у тебя не отвечает.

Дело было не в мобильном, и они оба это знали. То есть мобильный у него действительно не отвечал, отец выключал его на день, часов до восьми. Говорил, смысла нет: через сварку, моторы и прочее все равно звонка не услышит.

Но Марта даже не пыталась звонить по телефону. Вообще, за эти двенадцать дней виделась с ним дважды, когда заходил за дежурной порцией яблочного пирога. Дома его теперь не бывало, его ночные смены у Гиппеля как-то сами собой превратились в круглосуточные. Сам Гиппель приехал на другой день после ее дня рождения, объяснял о сверхурочных, катастрофическое состояние в городе, разгильдяйство чиновников. Теперь Марта догадывалась, о чем он тогда говорил по телефону на кладбище. Теперь — знала, что было в огромных белых фурах с надписями «Свежее мясо» на борту.

Кто был в этих фурах.

Но если честно, ни фуры, ни объяснения Гиппеля ее не волновали. А что отец не ночевал дома…, наверное, Марту это даже устраивало. Давало время подумать. Понять, как вообще относиться… ко всему.

Относиться — но не действовать, это она для себя решила с самого начала. Мертвый или живой, убивал или только стрелял, это был ее отец. И дело даже не в отце как «отце». Конечно, семейные связи — лишь пережитки прошлого, атавизм. Достаточно посмотреть на батю Чистюли, который трезвым последний раз был, наверное, лет семнадцать назад — и приблизительно тогда же последний раз по-настоящему радовался, что у него есть сын. Или вот взять родителей Стефа, для которых он вроде породистого рысака: дорого содержать, зато всегда есть чем козырнуть в разговоре с приятелями.

Да-да, ее собственный отец тоже заботился о ней, чем-то жертвовал ради Марты, отдавал ей лучше — но суть не в том. Он любил ее, любил по-настоящему. Может, не часто говорил об этом. Может, бывал дома не так часто, как ей хотелось бы. Но сейчас все это не имело значения.

Да чего уж там — никогда не имело.

Поэтому Марта не собиралась сдаваться. Она не отвернется от него, сделает все, чтобы найти лекарства… ведь если можно сделать так, чтобы мертвый ходил, улыбался, говорил — значит, должен быть способ, который позволит оживить его по-настоящему. Чтобы там не лгал господин Хаустхоффер.

В итоге, думала она, все всегда сводится к одному. К цене вопроса, не так ли? Ну и пусть, Марта заплатит эту цену — хоть бы какой она оказалась. Заплатит без возражений, не торгуясь.

Это решение далось ей легко, здесь не было о чем думать, не было над чем рассуждать.

Легко делать непростые вещи: поддерживать того, кто способен найти вакцину (вдруг она поможет отцу?), читать старый фолиант, подаренный Чистюлей (вдруг там есть нужный рецепт?).

Намного сложнее делать что-то по-настоящему простое. Например, разговаривать с отцом после всего, что он о себе рассказал.

Каждый день она спрашивала сама себя одно и то же: что тебя больше пугает? То, что он мертв — или то, что там, за рекой, стрелял по соотечественникам твоих бабушки и мамы?

Ответа Марта до сих пор не знала.

— У нас мало времени — отец сидел и внимательно смотрел на нее из тени. Марта кожей чувствовала его взгляд — вот-вот будет восемь, тебе придется идти. Я вызову такси.

— Думаешь, я не сама способна дойти домой?

Вышло резковато, но он сделал вид, что не заметил.

— Лучше не ходить одной. Мне казалось, ты знаешь — он поднял руку, посмотрел на браслет с часами. После войны… первой, поправила себя Марта, после первой своей войны отец отказался от электронных часов, купил себе на барахолке старые командирские и носил, не снимая даже перед сном.

— Пошли — сказал он, поднявшись — я проведу тебя, а то охрана не выпустит.

— И что они мне сделают? Спустят собак?

Отец уже стоял у входа в склеп — тот же, где они виделись последний раз. Когда-то, видимо, склеп имел величественный вид: портик с окутанными плющом колоннами, скорбная маска на фронтоне, мраморная лестница. Но теперь плющ был сорван, на колоннах проступали разноцветные граффити — словно наколки на руке бати Губастого Марка. Мраморную плиту выломали и бросили тут-таки, сбоку, а вместо нее вмонтировали решетки, до сих пор не окрашенные.

Отец взялся за эти решетки, открыл — и щелкнул выключателем, который свисал с потолка на тонком резиновом шнурке, как паук на паутине. На миг Марта увидела узкое помещение, вдоль стен стояли на полках в три этажа саркофаги, но вместо одного лежал матрас, сверху было накинуто одеяло без пододеяльника, рядом на табуретке — книга, завернутая в пожелтевшую газету, и змееголовый кувшин.

Отец положил футляр с флейтой на одеяло, опять щелкнул выключателем и прикрыл за собой решетки.

— Собаки, конечно, тебя не тронут — сказал он — Собаки у нас умные. А охрана придурочная и на нервах.

— Да брось! В городе — согласна, неспокойно, и все эти случаи с нападениями… но здесь им чего бояться! Собственного храпа?

— Ты хотела о чем-то поговорить — напомнил он и пошел в сторону аллейки, прочь от склепа. Что оставалось Марте? Не торчать же посреди участка, сложа руки на груди.

Ну и потом — это был очень длинный день: сначала господин Хаустхоффер, потом все то, что творилось на площади, и Штоц, и завод удобрений… она просто до чертиков устала. Ни спорить с отцом, ни что-то ему доказывать Марта не хотела.

Штоц, напомнила она себе. Я здесь из-за Штоца.

— С тобой хотят встретиться.

Отец обернулся и, наверное, впервые с тех пор, как он приехал — нет, с тех пор, как его привезли сюда в распроклятой фуре! — Марта увидела удивление на его лице.

— Это кто же? И зачем?

— Наш классный. Может, помнишь — господин Штоц.

— Марта — сказал он спокойно — я мертв, но не недоумок. Конечно, я помню вашего любимого господина Штоца. Ты же сама мне все уши о нем прожужжала.

— Так пойдем к нему в понедельник-вторник? После уроков?

— Разве ближе к вечеру. Где-то после шести, но так, чтобы до восьми вернуться — Отец похлопал себя по карманам, добавил небрежно — или пусть ко мне наведается, до закрытия, конечно. Слушай, я, кажется, забыл мобильный на кровати — он махнул рукой назад, в сторону склепа — Может вызывать такси с твоего?

— Да не нужно никакое таксы, меня Стеф проведет! Почему ты никогда не слушаешь! — Оная разозлилась на саму себя за этот взрыв, но и не думала сбавлять обороты; в итоге, какого черта! — Так хоть себя послушай! Неужели это настолько важно — то, чем ты здесь занимаешься?! Настолько, чтобы предлагать моему классному руководителю прийти к тебя на кладбище?! Или так: отец не может оставит без присмотра склепы, поэтому, пожалуйста, уж вы сами, господин Штоц, найдите время, лучше с шести до восьми.

Ее аж трясло от злости. Ну как, как можно быть таким… таким!

— Ты не понимаешь — сказал он с той невозмутимостью, которая просто доводила ее до бешенства. Как если бы он говорил о погоде: смотри-ка, дождь начался. Отец опять посмотрел на часы, махнул ей рукой — пошли, я объясню.

Что, хотела она крикнуть, что ты можешь объяснить, что ты вообще знаешь, сидя здесь, среди чужих могил?!

Он шел, даже не оглядываясь, и тогда Марта развернулась и пошлая к распроклятому выходу, гори оно все синим пламенем, да пошло оно все. Она шагала по центру аллейки, ровной и убранной благодаря рабочим, которые, к слову, все свернули и свалили на фиг. Ну, и ей время, почешем языкам в другой раз, папуля!

Марта подняла подбородок как можно более выше, он уже, наверное, обернулся и смотрит — так пусть видит, что это не отступление, не бегство, нет!

Правда, ей самой дико хотелось оглянуться, но этого она бы ни за что не сделала, хоть режь, хоть стреляй!

Разве что краешком глаза посмотреть. Повернуть вот так голову…

Движение она заметила в последний момент. Откуда-то со стороны перестроенных склепов к ней катилось что-то небольшое, размером с футбольный мяч или воздушный шарик. Хотя шарики, подумала она, не катятся же, они летают.

Мяч тем временем начал двигаться быстрее и — Марта готова была поклясться! — целеустремленнее. Он мчался к ней, вскакивая на плитах, огибая ножки деревянных скамей, ограды, стволы деревьев. Мигали в свете ближайшего фонаря пятна: черные и грязно-белые — и мигал странный распоротый шов, который становился все длиннее, все шире.

Кто-то ухватил ее за плечи — пальцы были холодными, Марта почувствовала это даже сквозь ткань.

— Мигом туда — отец толкнул ее в сторону, прямо к чьей-то могиле, огороженной частыми, высокими решетками — лезь поверху, дверцы там на замке.

Сам выдернул из-за пазухи небольшой удлиненный предмет на цепочке… почему-то ей показалось — засушенную фалангу пальца, хотя, конечно, это был свисток — и отец дунул в него несколько раз, но зря, вместо трели послышался хриплый, тоскливый звук, не из свистка, а из отцовской груди.

Тогда он оглянулся на нее:

— Ну, что же ты стоишь — быстро! — и сам помчался прямо навстречу мячу.

Она стояла. Просто не могла двинуться с места, все это напоминало бессмысленный сон, когда знаешь, что в темной комнате на тебя караулят клоуны с крысиными зубами или хищная люстра — и все равно заходишь.

Вдруг она услышала музыку — что-то вроде классики, размеренное, плавное, убаюкивающее. Сначала подумала: радиоприемник в домике сторожа — но нет, источников было несколько, один — совсем неподалеку от Марты.

Она подняла голову и увидела на столбе, прямо под фонарным колпаком, воронку громкоговорителя. Прицепили ее туда совсем недавно и сделали это небрежно; жирные глянцевые провода тянулись во все стороны, словно корни растения-паразита.

Мяч тем временем спрыгнул на мраморную плиту и замер — словно вместе с Мартой прислушиваясь к симфонии. Потом начал качаться с бока на бок, шевеля краями распоротого шва, наконец — завертелся против часовой стрелки, все быстрее, и отец, очутившись на полпути к нему, отшатнулся и попятился, а потом мигом ринулся к широкой стеле с чьим-то носатым, породистым профилем.

Не успел.

Рваная рана на закругленной стороне разошлась, края вывернулись как губы — и наружу взлетела пестрая россыпь чего-то мелкого, шуршащего.

Марта смотрела и не верила собственным глазам.

В желтом свете фонаря, посреди могил, танцевали тысячи сияющих частиц. Конфетти. Бесконечный дождь из конфетти.

Отец стоял озадаченный, прикрывая локтем лицо, потом мигнул, и кусочки фольги, которые осели у него на ресницах, посыпались прямо под ноги.

Марта расхохоталась, он беспомощно обернулся, провел пятерней по волосам, махнул рукой и пошел прочь от мяча, который и дальше выстреливал в воздух порцию за порцией. А из динамиков все раздавалась симфония, которая обещала вскоре зиму, и праздники, новогодние елки, снег, подарки, новую жизнь…

— Весело здесь у вас! — сказала Марта — А я, знаешь, поверила.

Она стала на цыпочки и отряхнула с его плеч остатки конфетти.

На мгновение ей показалось, отец вот-вот улыбнется, но он только сказал:

— Просто повезло. Здесь никогда не угадаешь загодя, это же от них не зависит. С таким же успехом могла быть бомба на радиоуправлении, какая-то живая тварь наподобие громадного ежа или просто чья-то оторванная голова. Что угодно. А свисток… понимаешь, я после той пули… странно: говорить могу, а свистеть или толком играть на флейте — нет, звук выходит через отверстие.

— И откуда они, по-твоему, берутся? — Марта решила не заострять на теме флейты, не на этот раз — Бомбы, ежи, оторванные головы — откуда? Самозарождаются, или как?

— Именно это я и хотел тебе показать. Но, может, и хорошо, что не показал. Хоть сегодня заснул заблаговременно — и лучше бы нам не рисковать. Пошли — он легонько приобнял ее за плечи, Марту вновь проняло холодом, и она едва сдержалась, чтобы не сбросить его ладонь.

— В этом — говорил отец, пока они направлялись к вратам — в этом-то вся соль. Когда попадаешь за реку, ты меняешься, даже если пуля пролетает мимо. Иногда мне кажется, что изменения начинаются еще раньше, с той поры, когда одеваешь форму и берешь в руки оружие. Начинаешь по-другому смотреть на мир. По-другому разговаривать, ходить, есть, пить. По-другому спать.

Он помолчал. И наконец убрал руку.

— С определенного момента ты просто не можешь себе позволить уснуть по-настоящему. Так или иначе, пытаешься не терять связь с реальностью. Потому что от твоей реакции может зависеть жизнь — твоя и твоих побратимов. От того, как быстро выхватишь оружие, как быстро выстрелишь. Или успеешь выпрыгнуть из машины до того, как ее разрубит косами роксолан. В твои сны просачиваются звуки из реального мира — ну, знаешь, как бывает: младший Кирик бегает у тебя над головой, а тебе снится, что неподалеку пробегает стадо слонов.

Марта улыбнулась, но он этого, кажется, не заметил.

— А потом наступает момент, когда грань стирается. Ты не различаешь, где фрагменты сна, а где — действительности. Все становится размытым, ненастоящим. Обратимым.

— Даже пуля в сердце — тихо сказала Марта.

— С этим, к счастью, не так просто. Но после того, как ты умер. Слышала когда-то выражение «мертвые не спят»? Это правда. Бывают, конечно, разные периоды. Одни больше похожи на сон, другие на действительность — он покачал головой, одинокая сребринка конфетти сорвалась и, сверкая в свете фонарей, закружилась прямо над ним — никогда не думал, что бессонницу буду воспринимать как спасение. А теперь выходит, что мне еще повезло — мне, а не тем, другим, вернувшимся живыми. Потому что они видят настоящие сны. А если — добавил отец — если ты был за рекой, ничего хорошего тебе не приснится. Чаще — то, что ты видел на том берегу. Или то, о чем тебе рассказывали другие… — или то, чего ты не видел и о чем тебе не рассказывали, и что именно из-за этого боишься больше всего в мире. Даже больше смерти и Киновари.

Он помолчал, глядя в ночь. Возможно, подумала Марта, он видит там что-то… кого-то. А обо мне вообще забыл. Решил, что я ему снюсь.

— Тогда мы не знали, не могли догадаться. Нам казалось, это нормально — на войне и не такое происходит. И тем более — как мы тогда думали — это не из-за нас. Но в том и суть: невозможно остаться непричастным. И это даже не вопрос вины, вина — штука относительная, субъективная — это вопрос вовлеченности. То, что происходит, зависит и от тебя тоже, всегда — и от тебя! Наши мечты, наши страхи, наши надежды — они изменяют этот мир, изменяют нас. Только не думай, что я вернулся и превратился в какого-то слабоумного проповедника. Я говорю о конкретных, материальных вещах. Мы вернулись с войны, даже если никто здесь вслух не называет ее войной. И мы вернулись не с пустыми руками.

Теперь он остановился и посмотрел ей в лицо — и сердце Марты заныло. Ей хотелось броситься к отцу и обнять его — и в то же время бежать, от него как можно дальше, и никогда, никогда, никогда больше не видеть, не слышать, и даже не вспоминать о нем.

— Мы принесли войну с собой — сказал он спокойно — Каждый. Даже те, кто потерял память, попав под «грифонью слюну». И не важно, вернулись ли мы с колючем хлыстом вместо руки, котелком горелой каши вместо легких или с чужими голосами вместо собственного — или не получив ни одного ранения. Война все равно сидит в нас глубоко, словно обломок снаряда, который нельзя вытянуть, не убив при этом пациента. Те из нас, кто еще жив, могут разговаривать, смеяться, любить точь-в-точь так же, как обычные люди. Сильнейшим вообще удается забыть о ней. Но когда они спят, к ним приходят другие сны. И эти сны… эти сны сильнее сильнейших людей. Поэтому как бы ты не пытался, рано или поздно они просачиваются наружу. Оказываются снаружи.

Марта вспомнила слухи, которые ходили по городу последние несколько недель. Статью о странных снах, которую поставили в прошлый выпуск мальки. И то, что видела она сама: неясные тени в подворотнях, следы на земле, невыразительные звуки в ночных дворах. Вспомнила о побитом Луке.

— Вот зачем — сказала она — все эти склепы. Ремонт, решетки, новый охранник с огнивыми собаками. Они же не кладбище охраняют, да?

— Конечно, не кладбище. Если кому-то придет в голову наведаться сюда после восьми, это уже на его собственное усмотрение. Ни Гиппель, ни городская власть не тратили бы средства на то, чтобы спасти жизнь двух-трех самонадеянных дурачков. Вообще — прибавил отец — если бы не Гиппель, все бы закончилось намного хуже. Если бы он вовремя не догадался, не начал спорить с мэром, не вложился бы в ограду, не договорился с егерями… я не знаю, чтобы сейчас было с Ортынском. Они же собирались свозить сюда всех: и местных, и из других городов — просто потому, что мы рядом с границей. Всех, кто как и я, побывал в Киновари. Но те вроде-сны, которые вижу я и подобные мне… от них мало вреда. А чтобы они сделали с живыми, если бы догадались, из-за кого на улицах ночью твориться все происходящее?

— Да ну — сказала Марта бодрым голосом — Это уже ужастики чистой воды, в духе тех, о чем сплетничают старички на лавочках. Что бы они сделали? Ну, обязали бы принимать снотворное, чтобы без сновидений, наверное-же есть такие пилюли. Или обязали бы родственников вовремя будить.

Отец кивнул, словно соглашаясь. До выхода было уже рукой подать, Марта видела домик сторожа и трех огнивых собак возле врат. Собаки лежали неподвижно, словно каменные статуи, лишь дрожали вываленные из пастей языки.

— Ты не помнишь — сказал отец — но еще до того, как начали работать фабрики удобрений, много городов страдали от нашествия бродячих псов. Бороться с ними, вообще-то, можно было двумя способами. Стерилизовать или отстреливать. Догадываешься, какой способ всегда избирала власть в любом городе? И знаешь, почему?

Марта молчала.

— Если можно сделать что-то с меньшими усилиями и расходами, никто не будет избирать более сложный путь. По крайней мере, без серьезных для этого причин. Понимаешь?

Не верю, хотела сказать Марта. Собаки — это собаки, а люди — люди. Никто бы не творил такого!

Но это был плохой аргумент. Отвратительный. Потому что собаки беззащитнее людей. Потому что принимать такие правила игры, соглашаться с таким сравнением — сам по себе недостойный, позорный шаг.

Вместо этого она спросила:

— А ты? Пусть уже другие, мертвые и не очень — ясно, зачем они здесь. Но ты не должен. У тебя же есть дом. В конце концов, что ты можешь сделать против оторванных голов, против бомб и громадных ежей?..

Он не ответил. Просто махнул рукой собакам, чтобы пропустили — и все трое поднялись, молча отошли в сторону. Отец снял с пояса ключ, повернул в замке.

— И все-таки — не сдавалась Марта — Ты один — что ты можешь?!

Он, кажется, хотел было ответить, но именно сейчас — вовремя, чего уж там! — по ту сторону врат появился Стефан-Николай. Стеф поздоровался, отец ответил ему коротким кивком, потом повернулся к Марте.

— Если это так важно, ладно. Я позвоню по телефону и договоримся, сходим к твоему Штоцу. Обещаю.

Прежде чем она успела сказать хоть слово, он уже щелкнул замком, развернулся и направился аллейкой назад, к своим проклятущим склепам, к спящим в ним людям, живым и мертвым, и к тому, что приходило в этот мир из их снов. Собаки в этот раз побежали вслед за отцом.

Словно, подумала она, что-то услышали или почувствовали.

— Прости, что опоздал — кашлянул Стеф — Скоро чемпионат, обсуждали, кто поедет.

— Да не страшно — ответила Марта — Все хорошо. Мы здесь пока пообщались. А то, знаешь, сто лет по-человечески не разговаривали.

Глава 05. Жажда знаний

Куда идет нормальная старшеклассница в воскресенье утром? К подружкам. К репетитору. На какие-нибудь танцы-гитару-рисование. В идеале — вообще никуда не идет, а отсыпается за всю учебную неделю.

Конечно, раскатала губу, подумала Марта. День такой солнечный, и вообще, нет у тебя времени на сон. Устала вчера? Ну вот сегодня и отдохнешь, с книгой.

Город из окна маршрутки казался сонным и благостным. Словно не было этого представления на Трех Голов, и ее прямой трансляции по местному каналу тоже не было. Жизнь шла в обычном порядке. И не существовало причин из-за которых достойные, законопослушные жители Ортынска должны были бы тревожиться — ну ни единой.

Библиотека имени старшего судейского советника мастера Дроссельмейера находилась в нескольких кварталах от Трех Голов, и Марта как-то проморгала момент, когда в просветах между домами промелькнула и исчезла площадь. Ну и пусть, сказала она себе, помост, наверное, уже разобрали, а тех, в клетках, увезли. Кто оставит военных преступников — они же преступники, верно? — вот так вот, посреди города? Не забивай себе голову. В смысле — хотя бы этим не забивай.

Она вытянула мобилку и в который уж раз перечла смску, которая пришла утром: «Еду в библиотеку, срочно, если сможешь, приходи».

И как, скажите, это понимать? Во-первых, она и так собирались в библиотеку, во-вторых — где хотя бы пол слова о том, куда он вчера взял и исчез? Написал лишь: «Прости, все отменяется. Форс-мажор, позже объясню» — ну и где же объяснения?

Был бы это не он, а кто-то другой — Марта бы серьезно обиделась.

Ладно, ладно, она обиделась. Ну правда, как можно взять и не перезвонить. А с другой стороны — может, там действительно форс-мажор.

Ей все равно надо было в библиотеку. Если Штоц вернулся, замен больше не будет, а прямо завтра будет этот его урок о давних традициях, нужно хотя бы что-то подготовить.

Библиотека находилась в самой обычной многоэтажке времен Драконьего Упадка, и занимала когда-то весь первый этаж. Теперь в одной из комнаток торговали канцтоварами, другую выкупила какая-то фирма и залепила вход присыпанным побелкой целлофаном — там, словно некое алхимическое таинство, уже второй месяц подряд длился ремонт. Ни работников, ни собственно звуков ремонта Марта до сих пор не наблюдала — может, потому, что бывала здесь лишь в выходные — и вот сегодня впервые заметила признаки тамошней жизнедеятельности. Точнее, эти признаки ее едва ее не сбили: у входа библиотеки пытался развернуться грузовик, в котором стояло, держась за борт, десяток цынган, все в оранжевых спецовках. Водитель просигналил и что-то кричал, Марта поглядела на него скорее с любопытством, чем с раздражением, которое вызывало еще больший всплеск гнева — ею, впрочем, величественно проигнорированный.

Ибо не фиг. Видишь же: человек пришел за знаниями — отойди, дай дорогу.

Она прошла сквозь пропитанный пылью и запахами гречневой каши холл и оказалась в читальном зале. Библиотекарша Марту узнала — еще бы не узнать, аншлагов здесь никогда не было. В основном, наведывались пенсионеры, и больше не почитать, а поговорить. Занимали столики у окна и сплетничали громким шепотом. Иногда заглядывали школьники, но пытались не задерживаться, брали что нужно по программе и шли во дворы, сидели там, залезши с ногами на скамьи, небрежно листали затертые перекошены тома, смотрели щурясь от дыма дешевых сигарет.

— О традициях? Сейчас это модная тема, многие спрашивают — библиотекарша положила перед Мартой огромный фолиант, уточнила — только в зале, домой не даем.

Марта прошла в дальний угол, за стол под стенкой. На стенке висела лепнина с господином в парике — собственно, Дроссельмейером. Патрон библиотеки смотрел с мрачным презрением, вряд ли он ожидал при жизни, что его удостоят такой чести. Под лепниной шло бескомпромиссное: «Фотографировать книги сурово запрещено. Копирование исключительно на оборудовании библиотеки. О расценках спрашивайте у дежурных сотрудников».

На столе лежали горы подшивок, просто-таки настоящая крепостная стена. Их лет двадцать никто в руки не брал, туча пыли висела в воздухе, словно рой мелких, микроскопических мошек.

— Господин Вегнер — поздоровалась Марта — И вы здесь? Какая неожиданность.

Он поднял на нее свои изумрудные кошачьи глаза, сначала моргнул не понимая, потом узнал и сразу же расплылся в улыбке.

Это было коварно с его стороны. Потому что — абсолютно обезоруживало, невозможно сердиться, когда, увидев тебя так улыбаются.

— Марта! Как замечательно, что ты пришла, один я не имею здесь никаких шансов — он подхватился, едва не завалил одну из кип, но в последнее мгновение успел обхватить обеими руками — а почему ты не ответила на эмейл? Что-то случилось?

— Эмейл? — переспросила Марта — Какой? А, слушай, так ты вчера послал? Я пришла просто мертвая, прости. Не догадалась проверить почту.

— Ну тогда поня…. — он стоял, выравнивая перекошенные кипы, и вдруг замер. Марта оглянулась. За окном выгружались из кузова цынгане, водитель махнул им рукой и направился к киоску напротив.

— Почему же они так рано? — возмутился Виктор. Старушки под окном посмотрели на него неодобрительно — Они — повторил Виктор — не должны были. Мне же обещали: не раньше обеда!

— Да кто они вообще такие?

— Подожди, я мигом.

Он помчался к выходу, как был в одной рубашке. Выбежал на улицу, обратился к высокому бледнокожему цынгану, тот пожал плечами, позвал другого, более низкого и старшего. Они о чем-то стали спорить, Виктор жестикулировал, рубашка вспузырилась и дрожала под ветром, словно от распиравшей его внутренней энергии. Марта смотрела и улыбалась. Почему-то она была уверена, что он все, конечно же, решит.

Вернулся он бегом, свирепо улыбаясь. Сдернул со спинки стула куртку, но только для того чтобы вытянуть кошелек — и опять умчался.

— У нас есть три часа! — заявил он усевшись за стол — Мы договорились, что они начнут грузить другие кипы: романы, старые учебники.

— Списанная литература? — догадалась Марта.

— Да, причем внепланово, по всему городу, у нас же тоже когда сортировали — Виктор глубоко вздохнул, нажал пальцами на прищуренные веки — на сегодня был план — просеять переиздание старой хроники, но если уж такой аврал, надо погружаться в газеты и журналы времен Упадка. Хотя, в целом, это гиблое дело, сама понимаешь.

Марта кивнула. Они неоднократно обсуждали, чьи кости больше шансов найти. Выходило: чем более стар дракон, тем больше вероятность. Сначала она не верила: смотрите, говорила (тогда еще они были на «вы»), ведь каких-то амфор, первобытных скребков и другого антиквариата в земле очень мало — почему-то попадаются одни пластиковые бутылки. Виктор смеялся: сравнила! — пластиковые бутылки, во-первых, не под запретом, ищи не хочу, во-вторых, наркотик из них не сделаешь, и польза в хозяйстве минимальна, кому они нужны. А с костями абсолютно иначе. Современные люди мыслят широко, лет двести назад никому и в голову не пришло бы делать из костей удобрения, точнее — кто бы потом ел картофель с такого поля? Тогда преимущественно накладки на рукоятки мечей вырезали, шахматы, гребни — и то с осторожностью. Это сейчас, если тебя застукают на использовании костей, влепят огромный штраф. Раньше никто штрафами головы себе не морочил, сразу — на эшафот, в лучшем случае отрубали десницу или язык. Или отправляли к правящему в то время дракону на перевоспитание — что, в принципе, было равнозначно эшафоту. И войны, Марта — не забывай о войнах: века не проходило, чтобы какая-то из сторон не пробовала по-своему перекроить границы, Нижний Ортынск раз пять переходил из рук в руки — а в беспокойные годы кости могут нырять на глубину, выжидая лучших, более спокойных времен.

Марта верила и не верила. О коварном характере костей кому-кому, а ей рассказывать не надо, благодарю, знаем не понаслышке. И все-таки что-то не стыковалось, логика не срабатывала. Если в беспокойные годы кости — допустим! — ныряли на глубину, значит ли это, что в наше, относительно мирное время все они давно вынырнули и были освоены предприимчивыми гражданами Ортынска и околиц?

И тогда — что мы вообще ищем? Вчерашний день?

Ищем мы, объяснял терпеливо Виктор, для начала достоверные свидетельства. Лицензионного костеискателя у нас нет, ну, допустим, изготовим мы кустарный, за одним из тех интернетовских рецептов — а толку? Бегать по всему городу и рыть наугад — ни времени, ни средств не хватит. Другое дело — если выясним, что в таком-то году пристальным гражданином таким-то было достоверно зафиксировано падение, например, Орма Непобедимого рядом со старой мельницей. И тогда можно выяснить в архивах, где стояла та мельница, приехать, пройтись по руинам — вдруг что и найдем. Шансы тоже не ахти-какие, согласен, но, если честно и откровенно, Марта — какие у нас варианты? Никаких. На черном рынке до сих пор все напуганы, предложений мало, цены сумасшедшие — и не факт, что продадут, а не сольют егерям. Не говоря уж о том, что я разорюсь столько платить, при нынешней то своей зарплате, даже с учетом дедова наследства. Так Марта узнала, что у него все-таки есть родственники… ну, или были по крайней мере.

Конечно, круто, говорил он, если бы удалось получить какой-то грант для молодых ученых. Выиграл — и работай, не ломай голову всей этой бульварной археологией. Но понимаешь: у нас никто такой грант не выпишет, кризис же, и после смерти Румпельштильцхена станет еще хуже. Просить для опытов драконью кость — все равно что претендовать на то, что тебя в промышленных масштабах будут обеспечивать, скажем, золотом. В лучшем случае посмеются, в худшем запишут в неблагонадежные и поставят на учет: в те времена, когда страна в общем стремлении, ты здесь, мол, возмущаешь, подкапываешь и вообще растранжириваешь народные достояния. В тридевятых, правда, есть программы, которые предусматривают такие опыты — все-таки серьезное задание: зависимость от «пороха» давно признана одной из беспощаднейших болезней мира — и черта лысого они мне позволят получить, а не подобный грант. А выезжать, Марта, я не хочу. Я здесь родился, это моя земля, почему я должен работать на других? Понимаешь?

Сначала Марта солгала, что да, конечно, понимает — а в следующий раз не сдержалась. Простите, господин Вегнер (— Слушай, если тебе не сложно, давай уж на ты, ладно?), ладно, хорошо, прости — но я все равно не согласна. Почему вдруг «на других»? Ты же ищешь лекарство против зависимости, и какая разница, где ты их изобретешь, если они спасут людей по обе стороны границы? Если там ты сможешь изготовить препарат ранее хоть на год — это значит, что кто-то на год ранее сможет излечиться. Просто тупо выжить, а не захлебнуться слюной, собственными соплями, не сторчатся до растительного состояния. В чем вообще проблема? Вы… ты в аптеку когда в последний раз заходил? Сколько там наших лекарств, а сколько из тридевятых — и какие лучше действуют?

Ох и вспылила Марта тогда: обычно пыталась избегать болтовни типа о политике, толку от таких разговоров ноль, но нет, заставил-таки. Получите! Хорошо быть чистоплюем, когда лично тебя это не касается, господин Вегнер. И не стоит рассчитывать, что мое хорошо к вам, даже к тебе отношение заставит меня кривить душой.

Спорили они тогда отчаянно, яро. Виктор возмущался: с таким подходом, говорил, знаешь, в наших аптеках ничего другого и не появится! И что, чем нам гордиться? Славными пращурами? Неувядающими традициями? Самыми быстроходными в мире сапогами-скороходами и рубашками с самым оригинальным орнаментом? Тем, что наши драконы, дескать, были самые зубастые и ненасытные?

Это было на прошлой неделе — они тогда закончили в библиотеке и уже перебрались перехватить что-либо в кафешку и обсудить успехи и планы. В общем, личные поиски Марты в архивах как-то незаметно превратились в поиски общие. Марта тогда действительно нарыла один интереснейший фактик, они договорились встретиться и обсудить его в среду, а поскольку времени у обоих было не сказать, чтобы слишком много — избрали для этого библиотеку. Марта все равно собиралась туда после уроков, ну и совместили. Ей понравилось, что Виктор (тогда еще — господин Вегнер) не напрягался, мол, кто-то увидит вместе, надумает глупостей. Кажется, она сама больше беспокоилась — вдруг Ника узнает или кто-то из учителей.

Ну вот в среду она сдержалась, а в воскресенье уже нет, и он (это ей тоже понравилось) начал спорить как с равной, доказывать, горячится.

Да, говорил, я не хочу уезжать — но играть по правилам плутов и воров тоже не хочу. А то, что происходит у нас сейчас… ну, то есть как сейчас — последние лет надцать — это и есть игра крапленой колодой, согласись. Выползли во время безвластия разные приспособленцы, присосались. Я, говорил, в последнее время даже спрашиваю себя: настолько ли ужасны были драконы — не все, конечно, некоторые из них. Когда я впервые об этом подумал, меня, поверишь, даже холодным потом по спине прошибло: как могу?! У меня же приемная мать в артыке погибла, со всем семейством. Но если быть объективными: они не позволяли относиться к людям как к грязи. По-своему заботились. Да, были артыки и были «драконовские методы», и День девственников, и войны с соседними странами (хотя там еще пойди разберись, кто на кого напал, все историки лгут, всегда лгут) — но, драконы, Марта, присматривали за страной. По-настоящему, без дураков. Ты спрашиваешь, почему больше шансов найти кости давних драконов? Да потому что! Во время правления Орма или Серпентатора никому и в голову не взбрело бы изготовлять «порох», «мутабор» или «звездную пыль». Тем более — торговать ими. Сразу бы отправили в артык, и никто с ними не церемонился. Конечно (добавил он со спешкой), конечно, я понимаю, так себе аргумент, здесь легко можно до чего угодно договориться, я это, собственно, к тому, что все насколько прогнило, насколько исказилось, что даже мне в голову приходят подобные мысли.

Марта тогда перевела разговор на иное: ладно, пусть с давними костями шансов больше. Но свидетельства о тех падениях слишком запутаны.

Она привела в качестве примера цитату о витязях-серпоносцах, и Виктор принялся азартно объяснять, что к чему, хотя, в итоге, сбился, засмеялся и поднял руки: да попробуй, к примеру, врубись, что такое «жалово семья», подобное без справочника не осилить. А может, просто опечатка и мы с тобой слишком глубоко роем.

С ним было легко. Он не заморачивался по поводу «мы же учитель и ученица, держимся в рамках», он смеялся, когда было смешно, и спорил, если не был согласен, он по-настоящему горел этой своей идеей-фикс, не боялся препятствий, вообще, кажется, никого и ничего не боялся.

Марта знала, что так не бывает. И ночью, перед сном, повторяла себе: это мышеловка, а ты — наивная дурында, время повзрослеть, тебе уже восемнадцать, включи мозг, в конечном концов, посмотри на себя в зеркало, тебе далеко и до Кадыш, и до Аттербаум, не говоря уже об Аделаиде, и вся твоя любовь оказывалась безнадежной, и если кто в тебя и влюблялся — какие-то угреватые неудачники. Ты же Ведьма, кому хватит духа иметь с такой дело, а ему просто нужна твоя помощь, вспомни, как он подбивал клинья к медсестре, как смотрел, глаз не сводил с Аделаиды, господи, да куда ты вообще лезешь, Баумгертнер?!

Она вертелась, не могла никак пристроить свои руки, ноги, каждое прикосновение смущало сильнее и сильнее, мозг? — какой мозг, причем здесь вообще мозг, сейчас, здесь, имели значение совсем иные вещи, пусть даже они существовали лишь в ее воображении, но там уже — несомненные, неотвратимые, они пронизывали ее, как пронизывает пространство яркий свет, встряхивая вселенной мощно и сладко, «свет в одно и тоже время является волной и частицей», о да, какую же бессмыслицу иногда подсовывает нам память, господи! — и потом, уже засыпая на мокрой от пота, мятой простыне, она обещала себе выбросить из головы всю эту романтичную хрень, утро вечера мудренее, ты же сама это знаешь.

Но утром, на свежую голову, все воспринималось иначе. Более рационально, убедительнее.

Ты помогаешь ему, потому что тебе с ним интересно. Потому что он способен реально помочь людям. Потому что один из этих людей — твой отец, а ты же хочешь вернуть отца к жизни? Хочешь.

В придачу, сознавалась она себе, ладно, хорошо, есть мизерный шанс, что за дружеским поведением господина Виктора Вегнера кроется что-то больше… — или это больше возникнет благодаря вашим общим исследованиям. В жизни иногда происходят чудеса, причем не только злые и жестокие.

Теперь им только и оставалось, что надеяться на чудо. Гора подшивок, редкие свидетельства о падении, которые вряд ли приведут к костям. Все равно, что ловить рыбу в пруду, на поверхности которого — лишь радужные, ядовитые пятна.

Первые полчаса они изучали подшивки внимательно, потом начали пролистывать, несколько раз Виктор делал выписки в блокнот, но без особенной надежды, скорее от бессилия… «…опять исчез ребенок, и опять на месте прошлогодней катастрофы. Власти города в который раз обещают установить там памятный мавзолей, однако дальше громких слов»… «Местные энтузиасты утверждают, что обнаружили практически все основные места падений — и теперь обратились к мэрии с проектом туристического маршрута, остановками на которой будут, собственно, именно эти места».

В итоге, Виктор свернул дежурную подшивку и потер веки кончиками пальцев.

— Слушай — сказал — это безумие. Ничего мы так не нароем. Даже если бы мы имели не три, а тридцать три часа. Здесь в лучшем случае десятая часть архива. А тебе уроки на завтра делать, не хватало еще, чтобы из-за меня тебе влепили неуд.

Марта искоса глянула на книгу, о которой уже забыла. Только сейчас она обратила внимание, что в читальном зале на удивление многолюдно. Цынгане выносили из фондов целые кипы — судя по переплетам, преимущественно учебники и чьи-то мемуары. Ходили прямо по ковровым дорожкам, оставляя белые пыльные следы и время от времени с вкусом, от души чихали. Добычу они складывали в кузов грузовика, двое цынган переступали там туда-сюда, утрамбовывая книги.

Пенсионерки у окна следили за этим действом с неистовым восторгом и праведным гневом.

— В наших времена столько памятников не ставили — сказала одна.

— Но уж если ставили — возразила другая — то посыпали пеплом из настоящих книг, а не из дешевых школьных учебников.

— Какая страна, такие и памятники — поддакнула первая.

Потом обе, словно по команде, оглянулись на библиотекаршу и решили, что им де самое время пройтись, смотрите какая погода солнечная, к чему нам здесь пыль глотать.

Тем временем цынгане потянули дежурную порцию добычи — и Виктор охнул: это были желтые кипы газет, которые прямо распадались в руках; их в свое время даже толком и не подшили.

— Мы же договаривались, у нас еще по крайней мере два с четвертью часа! — он заслонил выход в коридор, сложа руки на груди.

Ох зря, подумала Марта. Это вам не школьные хвастуны, которых можно поставить на место меткой шуткой.

Она поднялась из-за стола, думая, как в разе чего помочь. И только сейчас поняла: один из людей в оранжевых жилетах — господин Трюцшлер собственной персоной!

— Вот тока давай без этого, да — сказал их главный — «договаривались», е-мае! Мы там тебе гору этого хлама оставили, читай хоть лопни. А хочешь — поехали с нами, поможешь разгрузить. Пока будем остальное жечь, еще почитаешь, не вопрос. У нас типа график, если че. И что нам, штрафные из собственного кармана отстегивать, ты же все равно с этими завалами никогда не справишься. Правильно я говорю, коллеги?

Коллеги решительно подтвердили: да мол, мужик, ты это, не выеживайся, отложи что хочешь, но только реально оценивай свои силы, да? И не смотри на нас, как на врагов народа — ну хочешь, мы конкретно эти газеты выгрузим тебе, куда скажешь, вот хоть на ближайший стол. Только чтобы без скандалов и паник: мы тебе помогли, но и ты нам не мешай. Мы все живые люди, мир, сочувствие, сотрудничество — вот наш девиз.

Виктор заявил, что да, именно эти газеты ему тоже понадобятся, на стол так на стол. Голос его звучал столь холодно и решительно, что у Марты мурашки по спине забегали.

Тут вмешалась уже библиотекарша: при всем уважении, юноша, я не дам превращать читальный зал в склад. Не вам потом пыль стирать, и так наследили, работнички. Какие еще уникальные факты? Полноте! Этот хлам здесь лежал годами, в него чаще сверчки заглядывали. «Факты»! Хорошо, хорошо, если уж прям так надо — пущу на несколько минут, закрыв, так сказать, глаза.

Цынгане деловито потянули мимо них очередные книги, Виктор с каменным лицом попросил библиотекаршу принять благотворительный взнос, для пополнения и расширения фондов. Та была настолько благосклонна, что согласилась.

— Пошли — сказал Виктор Марте.

И прибавил тихо, когда они уже пробирались узким, полутемным проходом вдоль стеллажей:

— Знаю, шансов — ноль. Но вдруг повезут. Не дождутся, чтобы я просто взял и сдался.

Фонды оказались тремя комнатами, забитыми книгами вплоть до потолка. Гора отбракованной литературы была навалена в дальнем углу, прямо посреди прохода. Все вперемешку: романы, справочники, учебники, журналы, кипы газет. Лампы здесь не горели, лишь от зарешеченного окна пробивался болезненно-серый свет.

Они присели на корточки и взялись пересматривать подшивки. Откладывая за те годы, которые были как можно ближе ко времени падения. Хотя Марта сердцем чувствовала: бесполезное дело, зацепок здесь нет.

Через несколько минут Виктор поднялся и тихо сказал, что пойдет, отнесет первую порцию в зал.

Марта взяла его за руку:

— Слушай, не огорчайся. Они же неплохой не понимают… Они вообще… им бы только…

Он смотрел на нее как-то странно. Лицо в полумраке имело такой вид, словно принадлежало не Виктору, а другому человеку. И взгляд… такой необычный… Оценивающий? Или выжидательный?

Виктор присел на корточках рядом с ней, накрыл ладонь своей, улыбнулся чуть сконфуженно.

— Ты не представляешь, насколько это важно для меня — твоя поддержка — он помотал головой — ох, что ж такое, что не скажешь — сплошная банальность. Но я правда, очень тебе благодарен.

Он немного качнулся, лицо их неожиданно очутились совсем близко, мышеловка, подумала Марта, включи мозги, дурында, включи же…

Но прежде чем она успела сделать — или не сделать — что-то необратимое, над их головами вспыхнуло яркое сияние, Виктор от неожиданности качнулся, ноги у него разъехались, и он смешно уселся прямо на гору журналов.

— Молодые люди, что же это вы в темноте сидите, включили бы свет.

Это была, конечно, библиотекарша, которая после благотворительного взноса возлюбила ближних своих и почувствовала за них прямо неземное беспокойство. Или поддалась банальному любопытству.

К счастью, от дверей сюда добраться было нелегко, и когда тетка заявилась, Виктор уже стоял нагруженный первой порцией, а Марта докладывала ему на вытянутые руки последнюю пачку.

— Благодарю, так действительно лучше!

Библиотекарша поглядела на них подозрительно, напомнила, что время идет, и кстати, если «Давнеслов» читать не будете, сдавайте, мне уже звонили по телефону, спрашивали, доступен ли. Что? Да-да, конечно, юноша, не буду заступать, вы бы меньшими порциями носили, еще надорветесь.

Когда Марта, наконец, осталась одна, несколько секунд она просто стояла, глубоко и медленно дыша.

Ну, сказала себе, ты же этого хотела, разве нет? Когда шла с ним в полутемные фонды. Когда взяла его за руку. Вообще — когда впуталась во все эти поиски-исследования, походы в библиотеку, переписку в чатике, вечерние смски.

Так в чем проблема?

Люминесцентные лампы над ее головой жужжали, словно громадные светлячки, одна то гасла, то загоралась. Сбивала с толку, мешала думать.

И внутренний голос. Он был Марте слишком хорошо знаком, хотя ни капельки не похож на ее собственный.

Стремное это ощущение: мысленно спорить с собственной мачехой. Еще стремнее: понимать, что он прав.

Я просто испугалась, решила Марта. Накручиваю себя, выдумываю разную фигню. Боюсь поверить.

И вообще, Баумгертнер, отвлекись уже от собственных душевных переживаний, подумай о Викторе, у него ведь действительно проблемы. Взгляд, ишь, необычным показался! Ну так, блин, столько обломов за один раз — посмотрела б я на тебя. Плюс — думаешь, ему приятно, что эти уроды так с ним повелись. Еще и при тебе.

А ты — Марта, по прозвищу Ведьма — сопли развесила хуже Ники. Хотя могла бы помочь. По крайней мере могла бы попытаться.

Она выдернула из-под свитера куриного бога и, не снимая цепочку, положила за щеку. Потом закрыла глаза и велела себе: смотри как следует и не медли, времени у тебя маловато. Ты должна закончить до того, как придут цынгане или Виктор.

Нажала пальцами на веки, сильно, жестко.

И увидела, как в тьме проступают оранжевые полоски. Корешки книг. Сейчас Марта словно смотрела на них сквозь окуляр тепловизора. Некоторые сияли ярко, даже хотелось прищурить глаза — и как прищуришь, когда видишь все это сквозь веки? Попадались и другие — те пылали ровным, спокойным светом или едва мерцали — но больше всего было темных, мертвых книг. Тех, которые никто не снимал из полок уже очень давно. Тех, что перестали интересовать читателей — если вообще когда-то интересовали.

Все вместе они складывались в призрачный трехмерный узор, и в другой раз Марта с удовольствием бы им полюбовалась. Но сейчас она лишь улыбнулась, свирепо, с вызовом — столько лет вы никому не были нужны, ну же, принесите для многообразия пользу, вот вам последний шанс перед тем, как вас бросят в костер и превратят из пищи для ума на поживу горгонитовым уродищам.

Она трижды бесшумно сплеснула в ладони и повернулась по часовой стрелке, потом — притопнула ногой, словно хотела притрамбовать старый, вздутый волнами линолеум.

Спроси кто, Марта не объяснила бы толком, зачем все это делает. Просто знала: только это может сработать.

Так она и двигалась: три всплеска, разворот, два притопа, разворот, три всплеска. Книги вокруг молчали, лишь несколько самых бледных окончательно угасли.

Она почти завершила полный поворот, когда услышала шаги. Сначала решила: Виктор — но нет, судя по голосам, это были цынгане. Закончили перекур и заявились за следующей порцией. Люди работают, прохлаждаться ишь некогда, план у них.

Марта мысленно выругалась, из-за этого сбилась с ритма, сначала повернулась, лишь потом вплеснула в ладони — и плеснула, курица безголовая, что было мочи, цынгане, наверное, услышали, а потом — что уж терять? — и притопнула от души. На миг ей показалось, что во все стороны словно круги по воде, расходятся волны тишины. Смолк сверчок, перестали орать дети за окном, не сигналил мусоровоз, пнучись кормой в узкий просвет арки. Даже цынгане, что громко обсуждая, сколько будут платить за работу в каких-то вновь созданных патрулях — притихли.

Потом что-то тихо-тихонечко зашуршало у Марты за спиной, она обернулась, но недостаточно быстро — лишь увидела, как по ряду книг прошла волна, словно судорога под шкурой огромного зверя. Тоненький, неприметный томик не удержался на полке и полетел вниз, просто под ноги цынганам.

Господин Трюцшлер, щурясь от яркого света, ступил сквозь дверной проем и стал на распахнутый разворот.

— Вот — бросил через плечо своим напарникам — смотрите, воспитание — оно таки действует. Правда? — вернулся он к Марте — А сначала делала вид, что не врубаешься. Вместо уроков слонялась черте-где. А теперь пожалуйте: в воскресенье в библиотеке сидит — сказал он цынганам — учит уроки. Еще и Бенедикту моему мозг вправила, тоже сегодня взялся за учебу, из комнаты не взлезает. А все почему? Надо уметь найти подход к каждому. Если каждый будет стараться, и бардака такого на улицах не будет. И патрули не понадобятся.

Господин Трюцшлер делился мудростью, не слишком проникаясь тем, слушают его или нет. Сегодня ради разнообразия от него пахло не выпивкой, а лекарствами что ли — резкий, аптечный запах разливался в воздухе, и Марта едва удержалась, чтобы не чихнуть.

Остальные цынгане молча собирали книги, один потянулся к затоптанному Трюцшлером томику, но Марта была куда ловчее. Бородатый дядька с мешками под глазами и сломанным носом глядел на нее, Марта держала книгу крепко, сама смотря ему в глаза. Бородач фыркнув улыбнулся и ухватил другой, более толстый том.

— …с другой стороны — рассуждал господин Трюцшлер — порядок — он везде нужен. И если люди ночью будут спать, а не слоняться черте-где — от этого все только выигрывают. Плюс, честному человеку будет где денежку заработать, она ж лишней то не бывает.

Если бы ты захлопнул, наконец, свою пасть подумала Марта, оно бы тоже было не лишним.

Но менее всего ей хотелось сейчас с ним спорить. Тем более — озвучивать вслух свои желания: покорнейше благодарим, и прошлого раза хватило с лихвой.

Она вышла в читальный зал, держа книгу так, чтобы не заметила библиотекарша. Увидела в окне Виктора: он шагал улицей туда-сюда и с кем-то разговаривал по мобилке. Взгляд его был рассеян, Виктор кивал, иногда сдержанно отвечал, супился. Хорошо хоть в этот раз куртку накинул, ветер там дул неслабый, простудиться — проще простого.

— Так что с «Давнесловом»? — напомнила библиотекарша.

— Сейчас, минут двадцать — и отдам.

Марта пристроила свою добычу за кипой журнальных подшивок, посмотрела, наконец, на обложку. «Компактные поселения в околицах Нижнего Ортынска: генезис, развитие, проблемы интеграции».

Ну, хоть не «Экономика заморских стран в раннем средневековье», шансы есть.

Она раскрыла книгу — точнее, она словно сама открылась — ясное дело, на том месте, где отчеканился сапог господина Трюцшлера.

«…кие поселения также могли быть уничтожены в результате крестьянских бунтов. Но, чаще всего, их уничтожали по причине нетерпимости к чужакам. Дежурные вспышки ненависти к «крысиным выродкам», «жабьим порождениям», «свинорылым» и пр. возникали во время войн с соответствующими странами, также — из-за вспышек эпидемий, экстремальных климатические условий, иным причинам, приводившим к обнищанию и высокому уровню смертности. Каждый раз виновных искали как за пределами городской общины, так и в ней — среди маргинальных групп, например: попрошаек, проституток, приезжих. Объявленные «чужаками», априори воспринимался как враги, носители деструктивных основ, причина хаоса в социальном и мировом устройстве (пусть даже в масштабах города).

Как следствие, в периоды гонений часть тех, кто испытывал преследования, вынуждено оставляла черты города, другие же пытались как можно выразительнее доказать свою принадлежность к «местным», к «своим». В результате — меняли имена и фамилии, пытаясь казаться коренными ортынчанами, отказываясь от общения в быту на своем языке. Впрочем, активное участие в этом процессе принимали и сами ортынчане: названия населенных пунктов, имена и праздники переименовывались ими в более привычные. Так Ропушина слобода стала Пропушеной, Крысяны — Рысянами, а Полозово стало Лозовым».

— Ты как? — спросил, вернувшись, Виктор — Все в порядке?

— Да. Нашла здесь одну интересную книжечку.

Он сел рядом. Марта ожидала, что обнимет за плечи, он вроде потянулся, но — нет, не обнял, положил руку рядом на стол.

— Прости, что задержался и покинул тебя одну с этими работничками. Звонил по телефону господин Штоц.

— Что-то случилось?

Виктор пожал плечами:

— Да что могло случиться. Просто он, наконец, вернулся из отпуска — выходит, мне больше не нужно его замещать. Смогу уйти из школы немного раньше и далее штудировать всю эту макулатуру.

Говорил он с легкой иронией, но Марта чувствовала за ней что-то еще, некий второй слой, скрытый смысл. Неуверенность? По-видимому, она. И еще тревога.

— А что за книга? — спросил он — Можно глянуть?

— Держи, я пока займусь «Давнесловом», а то она меня четвертует.

Виктор поднял голову, посмотрел на библиотекаршу, которая как раз вычитывала цынган за то, что бросили окурки прямо у подъезда.

— Эта — может!

Он взялся за «Компактные поселения», а Марта тем временем раскрыла «Давнеслов». Читать все, от начала до конца, она не собиралась, нужен был любой давний обряд — желательно, ясное дело, не такой, что на раз-два насерфят одноклассники. А, еще, чтобы его можно было, как сказал тогда Штоц, «оживить».

Поэтому она сразу пропустила многочисленные описания захоронений и свадебных обрядов, отбраковала праздник Драконьей невесты, народное развлечение «сожги ведьму», описание ритуалов, с помощью которых можно было избавиться от бесплодия. Вообще выходило, что предки лишь бесконечно делали детей и хоронили стариков, никакого, как бы сказал Чистюля, конструктива, никакого разнообразия!

Марта уже потеряла надежду что-либо найти, когда дошла до главы «местные верования». Здесь также случались перлы, наподобие горульского турнира с перетягивания зубами черствых, пропитанных дегтем блинов или обычая, согласно которому в Истомле семимесячных младенцев макали в чернила, разбавленные слезами. Зато в Рысянах каждого переступного года избирали Королеву Лесов и Полей — Марта просмотрела старые черно-белые фотографии и решила: подходит! Быстро, пока библиотекарша отвернулась, отсняла несколько разворотов на телефон — и уже сугубо по инерции пролистала следующую страницу.

Там тоже была фотография, размытая, с коричневыми черточками у верхнего края — но цветная. Какой-то ход местных жителей, все в странных одеждах, впереди с огромной свечой шагает женщина среднего возраста, волосы распущены и лежат на плечах, на шее бусы из высохших кукурузных и крапивных листьев.

О кукурузе и крапиве Марта прочитала под фотографией, разглядеть такие детали было нереально. «Обряд вымаливания дождя», вот как. «Локальный обычай, не зафиксирован в других населенных пунктах региона».

Если верить авторам книги, когда давно не было дождей, жители Рысян собирались на краю села и отправлялись на кладбище. Где наматывали круги над руинами тамошней церковки, распевая какую-то бессмыслицу о слезах, кои вымаливают, чтобы знали, у глаз бессонных.

— Действительно интересно — сказал Виктор, отвлекаясь от «компактных поселений» — конечно, написано мудрено и скучно, но есть здесь один фрагмент… если ему верить, знаешь, почему некоторые села уцелели до сих пор? Их не тронули ни во время погромов, ни позже, в гражданскую.

— Знаю: они меняли название и вообще, как могли притворялись «своими».

— Это тоже — кивнул он — только дело в другом. Пропущенную слободу, например, в итоге таки сожгли, не пропустили. А вот Фетрово — бывшее Вепрево — уцелело. Потому что никто другой на тех землях селиться не хотел, они считались нечистыми. Земля там родила плохо, часто случались локальные эпидемии. И связано это было, представьте себе, с тем, что именно там падали драконы. Или — добавил он, пролистав страницу — или появлялись драконьи кости. Вот: сначала Вильце было обычным селом хлеборобов, а когда там вдруг — лет через десять после падения Тифона Бессмертного — появились его ребра и тазовые кости, люди оттуда ушли. И вскоре там поселились пораженные ленивой смертью, возникла целая община. Но и ее правда потом тоже сожгли, но это уже другая история.

— Интересно — согласилась Марта — Но чем это поможет? Допустим, составим перечень таких сел. Может выясним, какие из них действительно уцелели благодаря костям. А дальше? Во-первых, не факт, что с тех пор эти вот кости не пошли на драковуху и яд от долгоносиков. Во-вторых, даже если не пошли — где их искать?

Виктор посмотрел на нее решительно, почти зло. Вот так-так, подумала Марта, у кого-то открылось второе дыхание.

— Во-первых — победно заявил он — ни на одну драковуху эти кости не пошли. Не могли пойти! Они же работали как оберег для поселков. Ну представь: если ты живешь на другой планете и у тебя есть генератор защитного поля от дикарей и стихийных бедствий, станешь ли ты его разбирать на запчасти и сдавать в металлолом? Да ни за что!

— А во-вторых? Ты действительно веришь, что владельцы возьмут и отдадут тебе такой генератор? — подрезала его Марта — Или, по крайней мере расскажут, где искать?

— Сейчас иные времена! — отрезал Виктор — Погромы остались в далеком прошлом, да и вообще люди стали мыслить рациональнее. Думаю, вероятнее всего, в таких поселениях кости были скрыты где-то глубоко, чтобы на них действительно не наложили руку чужестранцы. И со временем о существовании этих святынь не то, чтобы забывали — скорее, переставали понимать, в чем их смысл. Словом, не знаю, где ты нашла эту книгу, но считаю, Марта, ты молодчина! Теперь нам есть от чего отталкиваться! Потому предлагаю: прекратить на сегодня ковыряние в этой макулатуре, идти немедленно пить кофе и строить планы экспедиций в ближайшие села. То есть — сконфуженно кашлянул он — моих экспедиций, я не уверен, что ты захочешь…

— Давай начнем с перечня — предложила Марта — А там посмотрим.

Но она уже знала: захочет. Виктор, который на каких-то полсекунды причудился ей в полумраке фондов, исчез; сейчас перед ней сидел тот, предыдущий, знакомый Виктор, который ей по-настоящему нравился. Целеустремленный, решительный, без малейшей нотки чуждости.

Которой, сказала она себе, нет и не было, хватит уже выдумывать, не путай интуицию с надуманностью и недоверием, Баумгертнер.

Они сдали газеты и журналы цынганам, «Давнеслов» — библиотекарше, а «Компактные поселения». Марта спрятала в сумку: все равно списали, так какого черта — а им с Виктором может пригодиться.

Сели в кафешке, не доходя до Трех Голов, из окон была видна аллея Освободителей, там прогуливались парочки, а на скамьях сидели, цедя пиво, старшеклассники. Марта узнала Гюнтера, Натана, еще нескольких. С тех пор, как нашли избитого до полусмерти Луку, они держались вместе. Ходили несколько раз к нему в больницу, но дело было не только в Луке, с ним по этому случаю вообще немногие дружили. По находчивому выражением Чистюли, «эти бойцы что-то мутят» — и Марта не была уверена, хочет ли знать подробности.

Виктор, кажется, тоже вспомнил тот день в спортзале — но его волновало иное.

— Жаль, что так ничего и не выяснилось относительно пакета — заметил он — там точно были обломки нижней челюсти. Выходит, где-то рядом — в смысле, там, где ее нашли — должен лежать и череп. Его бы мне точно хватило с головой — он хмыкнул, невесело улыбнулся — тот еще каламбур. Но представь: я пересмотрел все снимки со спортзала, и ни на одном свертка в таком пакете нет.

— Кто-то стер? — осторожно допустила Марта.

— Дежурные снимали и сразу сливали в сеть, в группу, номера по очереди, пропусков не было. Безнадежно. Вот если бы узнать где точно нашли эту челюсть. Времени маловато, уже теперь земля промерзла, но шанс — хотя бы мизерный — остается. Потом — все, тема закрыта до весны.

Он махнул рукой:

— Что уж там, проехали. Сегодняшняя зацепка — это очень круто. За несколько дней я составлю перечень ближайших сел и прикину, может, на неделе сам куда и мотнусь. Напомни, ты, когда в Инкубаторе работаешь?

— Пока что по вторникам, четвергам и субботам. Но я не уверена. Понимаешь, Штоц вернулся, да… но мальки сильно изменились. Боюсь, скоро кружок закроется. Им не до газет, не знаю почему. Тогда я буду занята только по вторникам.

— Но благодаря кружкам ты хоть немного зарабатывала, а теперь… Слушай — сказал Виктор — не знаю, насколько это удобно… ты только правильно меня пойми, хорошо? — он повертел чашку на блюдечке, поднял взгляд на Марту — Давай я буду тебе ежемесячно платить за работу с архивами? Не очень много, чисто символично, много я не потяну — но… будет хоть какая-то подмога. Ты же тратишь на меня свободное время, которое могла… ну, на какую-то работу устроится, например. И если родители будут спрашивать… ну, чтобы не думали всякое… лишнее.

Марта глазам своим не поверила: он покраснел от смущения!

— Нет — сказала она твердо — Даже не обсуждается. Я этим занимаюсь, потому что мне нравится твоя идея. Ты делаешь хорошее дело. И никто не будет думать ничего лишнего. Но даже если — пусть себе думают, это не их дело. А относительно денег — добавила она впопыхах — все решено, ну, в смысле со вступлением. Тех, что есть, хватит. С головой хватит!

Пойду, решила она. Если это лишь вопрос гордости — то черт с ней, с гордостью. Один разочек сходить на завод, отнести документы, корона не упадет. Виктор вон больше жертвует, причем несколько недель подряд. Я же вижу: что бы он не говорил о дедовом наследстве, как бы не пытался держать марку — костюмы его только на первый взгляд выглядят модно, а присмотришься — здесь потертость, там аккуратно заштопанный шов…

Он опять посмотрел на Марту со странным выражением лица. С удивлением, и уважением, и еще с каким-то чувством, которому она не могла — или пока что не хотела — подобрать название.

— Ну… знаешь, я не мог не предложить, но — даже рад, что ты отказалась. Когда заходит речь о деньгах, дружба рано или поздно заканчивается, а мне… я, знаешь, слишком ценю ее… то есть — нашу дружбу.

И опять он покраснел, но взгляда не отвел.

— Слушай — добавил тихо — и еще одно. Там, в библиотеке.

— Стоп — сказала Марта — Мне пришла в голову одна мысль.

Это было чистой правдой: таки пришла. Простая и ясная: к разговорам о том, что случилось и чего не случилось в фондах, она не готова.

Надо было срочно менять тему. И Марта ляпнула первое, о чем вспомнила.

— Хаустхоффер.

Виктор поднял брови и мигнул, явно сбитый с толку. Тогда она объяснила:

— Постоянно забываю тебя спросить — ты никогда не слышал такую фамилию: господин Хаустхоффер?

Виктор смотрел на нее, между бровями обозначилась едва заметная складка.

— Слышал — медленно вымолвил он — Конечно, слышал. Но не ожидал, что ты. Даже не думал, что о нем знают в Нижнем Ортынске.

За окном одна из компаний снялась со скамьи и двигалась вдоль аллеи, как раз к их кафешке. В центре шагал Гюнтер, что-то говорил, время от времени взмахивая рукой — словно был экзотическим поваром, что на ходу рубил глубоководную, редкую рыбину.

— Он приходил в Инкубатор — сказала Марта — Вчера. Искал одного из мальков. Странный человек. А ты откуда его знаешь?

Виктор пожал плечами:

— Он читал лекции — но это странно, еще когда я в столице. А почему ты вдруг вспомнила?

— Мне — осторожно сказала Марта — показалось, он тоже интересовался костями. Даже не так — всем, что связано с драконами. А твой Хаустхоффер?

— Ну, не знаю. Думаю, «мой», если бы и переехал из столицы в такую дыру как Ортынск… только без обид! — (Марта отмахнулась: какие обиды, сама так считаю) — Ну вот, если бы он приехал сюда — то вряд ли из-за какого-то мальчишки. А из-за драконов — мог. Давай так: если увидишь его еще раз, сними на мобильный. Посмотрим, он ли это. А я сегодня-завтра посмотрю в интернете, вдруг что-то о нем раскопаю.

У Марты на кончике языка вертелось несколько вопросов, но она вдруг поняла, что компания с Гюнтером во главе вот-вот очутится напротив окон кафешки. Ей, может, и безразлично — а вот нужно ли Виктору, чтобы о них сплетничали.

Словом, Марта извинилась и отлучилась к гардеробной — а когда уже выходила, получила от Виктора смску: «Осторожно, у нас здесь внеплановая дискуссия:)))».

Она выглянула из-за дверей — ребята обступили Виктора и о чем-то спорили, точнее — как поняла Марта несколько минут спустя — в чем-то пытались его убедить. Конрад показывал Виктору экран мобильного, Гюнтер со старшим Кириком кивали, размахивая руками. Марта прошла мимо них словно ничего не случилось, толкнула входные двери, свернула в ближайшую улочку. Набрала: «Решила не вмешиваться. Справишься»?

Ответ пришел мгновенно: «Легко! Вечером созвонимся:). Прости, что так вышло, поздно заметил».

Сама дурында, хмыкнула она. Видела же — и не предупредила.

А может, и не хотела предупреждать? Вдруг бы Виктор опять перевел беседу на то, о чем ей говорить пока не хотелось.

Улочка выходила на площадь Трех Голов, Марта прикинула и решила, что оттуда легче дойти до конечной сорок первой и сразу поехать к себе, чем ловить двенадцатую на проспекте — там еще попробуй упихнись.

Она думала, что помост давно убрали — точнее, даже не задумывалась об этом. Ну а какие еще, если честно, возможны варианты?

А он стоял, и клетка на нем возвышалась, и в клетке до сих пор сидели узники, все трое. Это было дико, невероятно! Марте показалось, что время замкнулось в петлю, и она вернулась во вчера.

Только вчера на площади поднимала в воздух кулаки и требовала справедливости толпа, а сегодня все выглядело пасторальный и мило. Здесь и там прогуливались одиночные добропорядочные граждане, кто-то покупал на углу стаканчик кофе, бегали мальчишки, мамочки невнимательно конвоировали коляски со своими драгоценными чадами.

Около лестницы, что вела на помост, топали трое дядек в камуфляже — но эти были из местных, одного Марта видела несколько раз в супермаркете, в пивном отделе. Они лениво о чем-то галдели, дымя папиросами.

Узники в клетке сидели, опершись спинами на решетки. Теперь их торсы были прикрыты короткими рваными жилетами цвета хаки, а головы пленники пригнули к коленям, поэтому невозможно было разобрать, лица у них или морды.

У помоста вертелись несколько ребят тринадцати-четырнадцати лет. Пытались держаться подальше от дядек, но словно чего-то выжидали.

К помосту тем временем подошла женщина лет за пятьдесят. На ней была пестрая, давняя, не по погоде теплая кофта, исцарапанные туфли, юбка, больше смахивающая на тяжелую портьеру из актового зала. Шла женщина решительным шагом, под мышкой держала сумочку из кожзаменителя. Глаза на широком, округлом лице горели нехорошо — свирепо блестели застежки на сумочке.

Дядьки заметно напряглись.

— Госпожа Гелена — сказал старший — давайте без скандалов. Тысячу раз просили: без физического вреда, мы — не они, не звере какие. В назначенные часы, по одному — это пожалуйста. В пределах педагогического влияния. Для наглядности. Но никакого самосуда, этот вопрос принципиален.

— Я буду с ними разговаривать — заявила женщина — говорить же никто не запрещал?

Дядьки переглянулись, один мрачно затянулся и попал окурком куда-то в сторону, под помост.

Она тем временем обошла их, поднялась по ступеням и стала перед клеткой — на достаточном расстоянии.

— Убийцы — сказала она тихо, обыденно — Звери. Падаль. Как вас таких земля носит. Гореть вам в аду. Чтобы детей ваших в утробах изувечило. Чтобы матери ваши вас пережили. Чтобы…

Пленники сидели молча, не двигались. Вздрогнули только тогда, когда что-то прозрачное, сияющее пролетело в воздухе и плеснуло о решетку. По сторонам брызнула вода, госпожа Гелена невнимательно отряхнула капли с платья и тем-таки монотонным, дребезжащим тоном продолжала проклинать.

Дядьки рявкнули на ребят, чтобы не дурковали, но было видно: сказано больше для видимости — и ребята сами это понимали. Хохоча, толкаясь, они помчались с пачкой презервативов к фонтану готовить следующие снаряды.

Ладно, подумала Марта, пока что они набирают туда воду. Но через несколько дней в узников полетят бомбочки с краской? С мочой? С дерьмом?

Но, однако сейчас — она видела это абсолютно четко — никто не растягивал невидимых нитей. Никто не руководил ребятами, госпожа Геленой, охранниками. Все они были здесь по собственной воле — и действовали также по собственной воле.

Но, однако — искренне верили в собственную правоту.

Она опять посмотрела на пленников — и увидела, как из-под рваных жилетов пробиваются клоки меха. Чем дольше женщина говорила, тем гуще становился мех.

Вдруг один из пленников поднял голову и посмотрел женщине просто в глаза.

— …до седьмого колена. Чтобы кишки ваши… — голос ее задрожал.

Существо из клетки смотрело, не моргая и не отводя взгляда. Женщина откашлялась.

— Чтобы кишки ваши в узлы повыкручивало, чтобы ногти ваши поврастали…

— Упыри — хрипло сказало существо. Говорило оно со странным акцентом, словно сознательно перекручивая слова. А может, собачьи язык и гортань мешали — Капитан говорил правду. Правду. Все вы упыри. Похожи на людей. Говорите, как люди. Улыбаетесь. Даже плачете, видимо. Но вы не люди. И никогда ими не были. И никогда не станете, хоть бы сколько ни пытались, сколько бы сами себя не обманывали.

Женщина молчала и слушала. Стояла перед ним неподвижно, словно заколдованная. И дядьки у ступеней замерли, и ребята у фонтана.

— Потому что — хрипло сказало существо в клетке — нельзя обманывать себя бесконечно. Рано или поздно вам придется — существо глотнуло, под челюстью дернулся огромный угластый кадык — придется посмотреть в глаза самим себе. Придется сознаться самим себе…

— В чем?! — прохрипела в ответ госпожа Гелена — В чем мне сознаваться?! В том, что вы, твари, изуродовали моего единственного сына?! Моего Рейнхольда, мою кровиночку, моего ненаглядного…

— В том — сказало существо из клетки — что не хлебом вы питаетесь и не вино пьете. Пьете вы чужую кровь. И питаетесь чужими смертями. И даже если спите в кроватях, настоящая ваша постель — могилы и склепы. И время ваше — ночь. И светило ваше — месяц. И детей своих вы рождаете, чтобы потом отправить их на гибель.

— Ты лжешь! — голос у госпожа Гелены изменился, она отшатнулась, и Марта впервые обратила внимание, какая у нее бледная, словно восковая, кожа. И какие обвисшие мешки под глазами. И ногти — какие длинные, острые у нее ногти — Ты лжешь, ты лжешь, ты лжешь, ты лжешь, ты лжешь!..

Она хрипела на одной протяжной ноте — винтажная кукла-переросток, в которой вдруг что-то сломалось. Дядьки, наконец, опомнились, запрыгнули на помост, один ухватил за плечи госпожу Гелену и пытался увести отсюда, другой сковырнул полупрозрачную крышку и бахнул кулаком по металлической педали. Существа в клетке подскочили, затанцевали, поднимая как можно выше задние лапы.

Марта опять почувствовала тот же запах — словно из дешевой шашлычки. Она закрылась рукавом, прижала его к носу, чтобы не стошнило — и пошла прочь, мимо фонтана, надеясь, что водяная пыль хоть немножко перебьет вонь. Краем глаза заметила, что ребята уже не наполняют презервативы. Один — тот, более высокий и более худой чем другие — стоял, опершись руками на бортик, и смотрел на воду. Пальцы его побелели, левый локоть немного дрожал — и дрожала щека, словно от нервного тика. Марта не знала, что он увидел в отражении — и знать не хотела. Его приятели толпились кое-что поодаль и переглядывались, и было абсолютно ясно, что ни за какие сокровища мира они не подойдут ближе.

Потому что, подумала Марта, они увидели то же, что и их приятель. Потому что боятся увидеть это опять.

«Или — сказал внутренний голос, очень похожий на голос Элизы — боятся, что не увидят. Боятся, что никогда больше не увидят собственного отражения — ни в зеркале, ни в воде, ни на любой иной поверхности»?

На мгновение она поверила в это — и даже хотела обернуться, чтобы посмотреть, отбрасывает ли худощавый парнишка тень. Но солнце уже зашло за тучи, да и все равно в этом не было никакого смысла; да и какое Марте дело до чужих теней и отражений? Никакого.

* * *

Вернувшись, она закрылась в гараже и вытянула из дальней полки альбом с фотографиями. Некоторые были сделаны еще на пленку. Она давно не открывала этот альбом — не любила ворошить прошлое. Какой смысл, ничего ведь не вернешь. Но сейчас ей было важно посмотреть.

Удостовериться, созналась она самой себе. Да, удостовериться.

Она уже начала забывать маму. Помнила любимые фразы, жесты, помнила ее — которой та была на фотографиях — но не как целостного, живого, родного человека.

И сейчас очень боялась того, что может увидеть. Ведь память иногда творит с нами странные штуки.

Вдруг Марта все эти годы обманывала саму себя? Вдруг за эти пять лет после смерти мамы она заставила себя представить, выдумать ее другую? Ненастоящую. Человечную.

Это, оказывается, так просто: создать иллюзию и поверить в нее. А потом старательно подпитывать образ того, что никогда не существовало.

Она заварила себе чай — и прежде, чем открыть альбом, сидела, уставясь в никуда, пила, грызла печенье, пыталась подготовиться к тому, что может увидеть.

В итоге, если все вокруг говорят о том, что за рекой живут чудовища… разве могут они ошибаться? А лгать… зачем всем сразу лгать, это же полный бред.

Наконец она сказала себе, что затягивать время — бессмысленно. Давай, покончим с этим одним махом.

Марта аккуратно протерла обложку альбома салфеткой. Открыла его, пролистала.

Вздохнула громко и протяжно.

Мама там была именно такой, которой Марта ее помнила. И бабушка.

Они улыбались в объектив. Качали маленькую Марту на качели во дворе. Везли ее в коляске по парку.

Без хвостов, без когтей, без меха на ногах.

И — конечно, конечно! — без собачьих голов.

Часть вторая
Дозорные

Глава 06. На коротком поводке

В понедельник Марта пришла в школу немного раньше, не выспавшись, в плохом настроении. Накануне, уже часов в одиннадцать вечера, она готовилась к урокам Штоца и ей в голову пришло несколько неплохих идей, которые хотелось обсудить с Чистюлей — но тот на звонки и смски не отвечал.

А теперь — пожалуйста — сиди в вестибюле, ожидай. Занимается он, видите ли, с утра до ночи, из комнаты не выползает даже по выходным. Это ладно, это мы понимаем. Но мобилу зачем выключать?!

Дежурные смотрели на Марту как-то странно, и кое-кто из одноклассников тоже. Ну все, решила она, Гюнтер таки запас вчера в кафешке. Вот блин.

Слухи такого пошиба расходились на раз-два, видимо, кто-то уже и в «Друзьях» написал. Была там закрытая группа, которую несколько лет назад создали Тамара и Дана, чтобы обмениваться инфой по домашке. Но, как оно и бывает, о домашке там писали изредка, преимущественно же сплетничали, вывешивали демотиваторы и другую фигню. Потому Марта редко туда заглядывала — а вчера, видимо, стоило. Хоть почту за два дня могла бы проверить.

В вестибюле тем временем звенели мечи, свистели ядра: госпожа Форниц, физичка по специальности и руководительница кружка самодеятельности по призванию, негодующе атаковала господина Вакенродера. На свое счастье, господин Вакенродер отсутствовал, поэтому выслушивать претензии пришлось господину Пансырю.

— Ах, дорогая моя — говорил он ей со снисходительной улыбкой — зачем же вы всем так проникаетесь. Ну устроите репетицию в другой раз. Или в одном из классов, господи ты боже же мой, я уверен, какой-то из классов точно свободен: сдвинете парты, дежурные вам помогут.

— Вы не понимаете! — госпожа Форниц стояла перед старым математиком, словно воительница Хильда Сухое Копье перед ордами варваров. И была такой же нерушимой — Репетиция — по сути, то же представление. А в представлении нет малозначимых деталей, важно все, буквально все. Нельзя играть сцену с казнью пророчицы Спакуны в «каком-то из классов»!

— Конечно — кивнул господин Панасырь — конечно: сцена в этом случае была бы лучшим вариантом. Но мы не можем отменить уроки физкультуры, а спортзал, как вам, наверное, известно, временно закрыт. Пожарная инспекция, техника безопасности… да что я вам объясняю, сами же знаете.

— Это не повод относиться к нашему представлению как к забаве! Что за двойные стандарты! Нас — на задворки, но при этом в актовом зале проводят физкультуру, а столовую сдают в аренду каким-то ветеранам! А реквизит? Все самостоятельно, никакой помощи! Сколько я просила госпожа Флипчак выделить нам хотя бы меч Зигварда? И что в ответ? Абсурдные, ничтожные отговорки!

— Я бы посмотрел — заранее смакуя, протянул вполголоса Стефан-Николай. Он приземлился рядом на лавочке, зевнул — Здесь главное не терять голову, если пригласят на роль Спакуны. А ты почему так рано, Баумгертнер? Нечистая совесть, бессонница, вот это все?

— Иди в задницу — беззлобно ответила она — Не в курсе, что с Чистюлей? Почему не отвечает на звонки?

— О, ты не знала? Ну, этот эпос достоин кисти мастера, не мне порочить его банальным переводом. Вот появится герой собственной персоной, пусть извещает.

Марта посмотрела на Стефа внимательнее:

— Какой-то ты слишком бодрый утром.

— Ежедневная зарядка, Баумгертнер, а также водные процедуры и здоровый образ жизни. Советую, кстати. Полезнее, чем сидеть в библиотеках с утра до ночи.

Последнюю фразу Стеф вымолвил небрежно, словно между прочим. Кто-то бы, может, и не обратил бы на нее внимания, но Марта слишком давно его знала.

— А с этого места — поподробнее.

— Ну, пока что деталями никто похвастаться не может, радуйся. Но бабка Урсулы вроде видела тебя вчера с каким-то парнем. Как вы сначала — цитирую: «Миловались просто в зале, а потом пошли в подсобку».

Марта фыркнула, но чувствовала: щеки пылают.

— Урсула тоже посмеялась — в том смысле, что Баумгертнер в библиотеку если и ходит, то исключительно за знаниями. Но она не видела, как мило ты краснеешь при одном лишь упоминании.

— А чего это вы здесь расселись? — навис над ними Чистюля — До уроков три минуты.

— Тебя ожидаем — рявкнула Марта — Это что, новая мода? — она кивнула на темные очки, которые закрывали Чистюле пол лица — Я думала, «Битва за Конфетенбург» — исторический фильм, а не шпионский.

— Очень остроумно — буркнул Чистюля.

— Она еще не знает, Бен.

— Да что — взорвалась Марта — что я не знаю?!

На них начали посматривать.

— «Битва за Конфетенбург» удалась на славу — таинственно изрек Стеф. И кивнул на Штоца, что как раз вошел в вестибюль — Думаю, нам пора.

На уроке Марта пыталась выяснить что-то у Ники, но та лишь дернула плечиком и шикнула, мол, интересно, не мешай. Вероятно, обиделась из-за субботы, хотя Марта ее честно предупредила, что в кино не попадает.

Да о кое-чем она умолчала, но вряд ли Чистюля сильно налажал. Хотя, если вспомнить о его темных очках.

— Я — говорил тем временем Штоц — прошу прощение за свое отсутствие. Знаю, сегодня меня опять должен был бы замещать господин Вегнер, и не сомневаюсь, что он замечательно справлялся со своей ролью, однако — в дальнейшем в этом не будет потребности. Так что, у нас, насколько помню, было домашнее задание, связанное с давними традициями?

— И ритуалами — напомнила Дана.

— Конечно, и ритуалами. Кто первый? Гюнтер, ты хочешь? Прошу, выходи к доске.

Гюнтер вышел, лицо у него было решительно, он облизнул губы и кивнул, словно самому себе.

— Мы здесь с ребятами — сказал он — читали мемуары времен Медной Пасти — ну, знаете, маршала Серо Исии и генерала Моро. И нашли там нечто интересное. Когда началась селективизация — ну, как вынужденная мер, для гармонизации общества, и в то же время для освоения недавно цивилизованных территорий… словом, тогда во многих городах появились дозоры. Генерал Моро пишет, это из-за тревожности в обществе. Ну, селективизация — она же не всех устраивала. Не все понимали, что видовой отбор — необходимость, а если пустить дела на самотек, все тупо закончится вырождением.

В классе захихикали. Гюнтер мрачно посмотрел на Артурчика из Ушастым Клаусом, даже палец не показывал — и оба сразу заткнули глотки.

— Итак — невозмутимо уточнил Штоц — по твоему мнению, было бы неплохо вернуться к практике селективизации? Потому что задание у нас, как помнишь — найти старые традиции, которые не мешало бы возродить.

Гюнтер обратился к нему, мигнул несколько раз.

— Да — сказал — я так думаю. Я бы и внутривидовую ввел. Как по мне, ничего хорошего нет, если в городе полно чужестранцев. Цынган тех же — но и не только цынган, конечно же. Я лично считаю, что если бы их не было, ночью бы люди не боялись выходить на улицу. Раньше же не боялись — а почему? Может, потому, что и цынган было не так много? И вообще, вот мы говорим «цынгане», а кто они такие в действительности — не знаем. Они же кем угодно могут оказаться, даже — здесь он вдруг посмотрел на Марту — даже псоглавцами.

— Я понял твою мысль, благодарю. Скажи, Гюнтер, а ты не считаешь, что это задание егерей — заботиться о порядке в нашем городе?

— Так они связаны по рукам и ногам! Что они могут! Потому я за дозоры. Толковая мысль была, как по мне: устроить центры для тренировки и формировать добровольческие дозоры. Кто, если не мы, защитит город?

— Насколько я понимаю, ты в таком случае записался бы в дозор?

— Непременно бы записался!

Штоц покивал, улыбаясь самим краешком губ.

— А оружие? Применил бы, если бы дело дошло до столкновения?

— Господин Штоц, я считаю: взял в руки огнестрел или палку — используй. Нечего сопли жевать. Вон — дернул Гюнтер подбородкам — Конашевский до сих пор ходить не может, рукой только шевелить начал. А если бы эти гниды знали, что в случае чего их просто тупо пристрелят! На месте, блин, без лишних разговоров. Не тратить на них ни денег из наших налогов, ни времени. Схватили на горячем — получи.

— А если — небрежно уточнил Штоц — ты пристрелил бы не того, кто избил нашего Луку, а другого человека? Кого-то, кто склонился над ним, чтобы оказать первую помощь, врача? Просто человек проходил мимо… или цынган — среди них тоже случаются врачи — и решил помочь.

— Вы простите, господин Штоц, но это все теория. Я сам могу тысячу таких вариантов придумать. Типа неоднозначных, конечно. Но в жизни, как по мне, все куда проще. И мерзость, что присела над телом, оказывается именно мерзостью, а не спасителем.

— И к селективизации ты, Хойслер, тоже готов? А если окажется, что отделить и выселить нужно соседа, друга, родную мать или отца?

Гюнтер пожал плечами:

— Это вряд ли. Но если надо будет — разберемся.

— Даже если они будут отказываться? Или сопротивляться? Или… Да, Эрик? Ты хочешь что-то добавить?

Эрик поднялся, провел пятерней по своей седой шевелюре. Откашлялся негромко.

— Господин Штоц, но с таким раньше тоже сталкивались. Мы с ребятами — он оглянулся на Кирика и Натана — вместе читали те самые мемуары, Гюнтер видимо просто забыл: дозорных редко отправляли селектевизировать их же родных, тогда отправляли другую команду — вот и все. Но это — добавил он спешно — это несущественно, мы же не о том, чтобы один в один повторять все, что тогда происходило. Времена другие… и вообще… Просто согласитесь: в городе нет порядка. И всем плевать. А мы хотим, чтобы стало лучше. Для всех, понимаете. Относительно родных и всякого такого — вон, ребята подтвердят — он опять оглянулся — мы думали уже. Установить планку. Для начала: квоты по количеству цынган в городе. А если живешь в Ортынске более трех лет — ну, считаешься своим, даже если с происхождением не все однозначно.

Класс зашумел. Штоц молчал, не перебивал: присел на подоконник и слушал.

— А почему лишь три?! — возмутился Ушастый Клаус — А если два с половиной — что, с вещами на выход?

— Просто цынган проверять тщательнее — предложила Дана — Среди них же разные бывают, правильно господин Штоц говорит. Есть и преступники или просто злые люди, а есть и бедные. Тем более в последнее время беженцев много, с детками. Они же не виноваты.

— А как отличишь, где кто? Или, скажешь, у преступников детей не бывает. Или вон у псоглавцев.

Тамара Кадыш, что все громче и громче щелкала ручкой, не выдержала:

— Именно так! Псоглавцы! Где гарантия, что один из них не прокрадется сюда и не устроит что-то… что-то страшное! По-настоящему страшное! Они же звери, чудовища, мы даже представить себе не можем, на что они способны! А ты, Аттербум, о «не виновных» здесь начинаешь, тебе легко, твоему брату ногу не отстреливали и в плену не держали! Господин Штоц, можно я теперь… я тоже готовилась.

Он взмахнул рукой:

— Хойслер, если ты закончил?

Гюнтер пожал плечами и пошел на место, Натан похлопал его по спине, старший Кирик, наклонившись через проход, что-то зашептал.

— Тише, пожалуйста. Кадыш — тебе слово. Да-да, если хочешь, можешь с места.

Тамара поднялась.

— Помните, был такой старый обычай, мы о нем несколько лет назад читали в поэме «Циклопов пленник». Когда враги убивали ортынчанина, его не прятали. Тело мумифицировали или замораживали, а в могилу клали лишь тогда, когда удавалось поймать убийцу или кого-то из враждебного племени.

— Ну, это же очень давний обычай — заметил Штоц — Если память мне не изменяет, бытовал в железном веке, а потом как-то потерял свою популярность. Может, из-за того, что воевали часто, а складывать тела неотомщенных… это же никаких склепов и ледников не напасешься.

— По-вашему, это смешно? — тихо спросила Тамара.

— Ничуть — Штоц поднялся и щелкнул пальцами — Обычай действительно очень… неординарный. Только в «Циклоповом пленнике» Лахманн использовал более поздние источники и кое-чего не учел. А зря: начальная версия была более интересна и более мудра. Во-первых, там шла речь в первую очередь об убийствах бытовых, и ясно почему: на войне пойди разберись, кто именно нанес смертельный удар. Ну и, во-вторых, убийцу и жертву погребали в одной могиле, причем обычно на нейтральной земле. Кто-нибудь знает, с какой целью?

— Они верили в то, что души мертвых будут охранять спокойствие поселка.

— Поселков, Конрад. Считалось, что смерть примирит враждующие стороны. Что если за кровь заплатили кровью, счет обнулился. А на общую могилу на меже между «своими» и «чужими» ходили родственники обеих семей — Штоц покачал головой — не знаю, насколько эффективным был этот способ, но уже в эпоху Червозмея, когда войны стали будничным явлением, от него отказались.

— Вот! — воскликнула Тамара — К этому я и вела. Именно тогда появились плакальщицы. Настоящие, а не те, что сейчас.

— А, вот ты о чем! Не думал, что кто-то вспомнит.

— Да, господин Штоц! — Тамара сжала кулаки и выпрямила спину — Я думаю, они на это заслуживают — те твари за рекой. И эти… что на площади.

Штоц покачал головой. Марта давно не видела его таким: сосредоточенным, хмурым и, кажется, очень злым.

— К счастью — сказал он — ты права. Нынешние плакальщицы умеют лишь оплакивать покойников. И этого, по моему мнению, вполне достаточно. Проклинать других — я имею в виду по-настоящему проклинать — не то, почему стоит учиться. Это не проходит без последствий для обеих сторон, поверь.

Марта хотела спросить у Ники, какова с виду мать Тамары — и передумала. Во-первых, можно самой посмотреть на странице в «Друзьях». Но и смотреть нечего, это, конечно, не она была на площади. Не она, а чужая женщина, может, вообще из цынган. Ну зачем бы Тамариной маме идти к помосту, ее сына даже не убили, подумаешь, нога превратилась в мраморную колонну, бывают вещи пострашнее, а с ногой вполне можно справиться, зато он вернулся — и ночует, кстати, дома, а не в склепе.

— Это — объяснял тем временем Штоц — словно стрелять из ружья или из гранатомета. Чем более силен выстрел, тем более сильна отдача. А теперь представьте, что ты стреляешь из танковой пушки, только не в танке сидишь, а держишь ее в руках.

Тамара слушала его молча, и когда Штоц закончил, лишь пожала плечами и села. Штоц кивнул ей, хотя всем было ясно: Кадыш он не убедил.

— Следующий — сказал классный руководитель — Есть у нас кто-то, кто откопал менее кровожадный ритуал?

Пока Дана поделившаяся рецептами своей прабабке, а Урсула рассказывала о давних способах ухода за кожей лица, Марта невнимательно листала фотографии, сделанные в библиотеке. Но тревожил ее не обычай, о котором собиралась рассказывать, а то, что она обнаружила уже вчера, перед самим сном. То, из-за чего Марте непременно следовало поговорить с Чистюлей. То, о чем она пока даже Виктору не рассказала.

Звонок прозвенел неожиданно — Штоц заявил, что не страшно, остальные ответят на следующем занятии, господин Вегнер как раз едет на несколько дней и попросил его заменить, поэтому — увидимся в среду.

— Слушай — сказал Чистюля, когда они переходили в физкабинет — объясни, что это вообще в субботу было? Ты теперь у нас типа не Ведьма, а Сваха?

— Ты о чем? — невинно поинтересовалась Марта — Я просто не смогла пойти, срочные дела, Элиза попросила помочь.

Чистюля фыркнул:

— Кому другому втирай, Баумгертнер. Срочные дела — и потому билет ты отдала накануне мне. А Нике написала о «форс-мажоре» за несколько часов до сеанса.

— Нет, я ей должна была бы написать: «Прости, знала уже вчера, но протупила тебя предупредить»! Что за паранойя! И вообще, неужели все было так плохо?

Он молча бросил сумку на стол, кивнул Марте и вышел в коридор.

— Никогда — сказал, стоя у окна и глядя во двор — никогда больше так не делай, Баумгертнер. Это было совсем не смешно.

— Да что случилось?

Чистюля дернул плечом:

— Потом. Есть вопрос, даже два. Мне Клаус говорил, тебя видели с Вегнером. Это правда?

Ну, теперь Марта не дала застукать себя внезапно.

— Вы со Стефом что, напрочь шизанулись? Я просто ходила в библиотеку, вон, к уроку о традициях готовилась — ну и Вегнер там очутился. Урсулина бабка нас увидела и нафантазировала разной фигни, так это у нее от недостатка свежих сплетен. А вы чего повелись?!

Чистюля некоторое время просто изучал двор. Прямо под окнами Конрад, старший Кирик, и остальная компания «доброзоровцев» о чем-то совещалась. Гюнтер вытянул коробочку и раздавал круглые леденцы. Неужели играются с «звездной пылью»? Да нет, подумала Марта, не между уроков же, хотя бы на это ума им должно хватить.

— Я — заметил Чистюля — о библиотеке ничего не слышал. Клаус видел вас в городе.

Марта вздохнула и возвела глаза вверх:

— Конечно, потом мы вместе прошлись к остановке. А что, я должна была отмораживаться? Он, между прочим, интересный собеседник и кучу всего знает. И не выносит мозг, в отличие от некоторых.

— Лучше держись от него как можно дальше.

— Что?!

Это было настолько не похоже на Чистюлю — Марта даже оторопела. Ну точно: пересмотрел кино. Была ли Ника права в тех своих подозрениях. Да нет, чтобы Бен втюрился в Марту — бред какой-то!

— Твой господин Вегнер вовсе не так прост, как кажется.

— А я и не говорила, что он прост! Чистюля, о чем вообще речь? Что-то знаешь — то говори прямо, а нет — не компостируй мозги!

— Вижу — заявил, присоединяясь к ним, Стеф — с историей о субботней битве закончено, и вы перешли к обсуждению более неотложных вещей — он пристроился на подоконнике и сложил руки на груди — Короче говоря, есть предложение. После уроков собираемся перекинуться парой слов — назрело.

— И что, господин Железный Бицепс пропустит тренировку?

— Я уже говорил: при нынешних условиях секция — не самоцель, а жизненная необходимость. Ты, Чистюля, теперь должен был бы понимать это как никто другой.

— Покажи — потребовала Марта — сними очки.

Синяк был эпическим, огромным, густого баклажанового цвета.

— А я еще удивлялась, отчего это твой отец говорит, что ты все воскресенье учишь домашку, из комнаты не выходишь. Но… погоди, значит, Ника здесь ни причем.

— А я и не говорил, что — причем — буркнул Чистюля — Слушайте, после уроков так после уроков, что вы набросились на человека. Сами вон… тоже молодцы! Одна ходит по библиотекам с учителем, другой…

Стефан-Николай поднял указательный палец:

— Осторожнее, Чистюля.

— А то что?

Марта вклинилась между ними:

— Все, брейк. Бен, ты хотел задать мне еще какой-то вопрос? До конца уроков подождет? Тогда я вас оставлю на несколько минут. Обещайте, что не расквасите без меня друг другу носы.

Они переглянулись и дружно ей поклонились:

— Лишить тебя такого зрелища?

— Да ни за что!

Марта хмыкнула: «Клоуны, блин»! — и королевской поступью пошла в направлении гардеробных.

Вчера она не сообщила Виктору о своей версии, думала переговорить на перерыве. Но нет, пока слухи не утихнут, никаких встреч. А если он к тому же собрался поехать на несколько дней… (интересно — куда это).

«Рысяны/Крысяны — написала Марта — Уверена на 100 %, кости где-то там. Попробую выяснить. Детали эмейлом».

Она отправила смску и слила воду. Звонок только что прозвенел, а госпожа Форниц, на удивление всем, в кои-то веки не опоздала — но не упускала случая сделать замечание тем, кто за часами не следит и таким образом крадет время у других.

Марта уселась на свое место, подняла сумку, чтобы вытянуть конспект, но и зацепилась ремешком за ножку стула.

Точнее, Марта сначала решила, что зацепилась. Она наклонилась распутать узел — и обнаружила, что кто-то привязал сумку за обе ручки к парте. Дешевый трюк, в классе шестом-седьмом так развлекались, но в двенадцатом? Да и откровенных хейтеров у Марты не было. Она не то, чтобы ни с кем не заедалась — просто держалась от определенных лиц на расстоянии.

Ну и — ладно, чего уж — ее тоже пытались лишний раз не донимать. Ведьма есть Ведьма, после пары показательных случаев это быстро усвоили.

Она на раз-два распустила узел, вязали очевидно наскоро — боялись, что застукает на месте преступления? Но кому бы вообще пришло на ум — и зачем?

Госпожа Форниц тем временем чертила на доске схемы, доказывающие существование гравитационных волн — соответствующих пособий, как она объяснила, еще не выпустили, поскольку само существование окончательно доказано буквально несколько месяцев назад. В чем физичке нельзя было отказать, то это в любопытстве к новостям науки. Если бы еще она допускала возможность того, что существуют люди, которым начихать, как именно взаимодействуют свободные частицы и почему невозможно преодолеть скорость света.

Марта для видимости черкала что-то в конспекте, а потом тайком оглянулась. Ни смешков, ни шуточек, и словно никто за ней не наблюдает, все пишут или занимаются своими делами.

— Ты не видела — прошептала Марта — к моей сумке кто-то подходил?

Ника посмотрела на нее со странным выражением.

— Вообще-то — заявила вполголоса — я с тобой не разговариваю. Потому что ты, Баумгертнер, интриганка. И сводница.

— А неплохо вы так с Чистюлей снюхались, просто друг друга повторяете. Только не говори, что тебе не понравился фильм.

Ника сжала губки.

— Фильм как фильм. Спецэффекты норм, и сюжет ничего так. Но ты хоть бы предупредила.

— Распускал руки?

— Кто? Чистюля?! Не смеши меня, сидел под боком и сопел весь фильм, типа, возмущался на тебя. Мог хотя бы сделать вид, что приятно удивлен, болван. А потом устроил эту сцену на выходе. Но знаешь — добавила она уже другим тоном — я тебе даже благодарна. Хоть ты и змеюка подколодная.

— Так может из благодарности ответишь на вопрос?

— Какое. А? Нет, я не видела, я выходила по телефону поговорить.

— Баумгертнер, Миллер, я не сомневаюсь, что вы обсуждаете природу гравитона, но все же попросила бы вас дождаться окончания урока. Или может выйдите к доске и изложите свои рассуждения всему классу?

— Простите, госпожа Форниц!

— Мы больше не будем, госпожа Форниц!

«Ну так откуда у Чистюли фингал? От кого-то тебя защищал»? — написала Марта на задней странице конспекта. Ника скорчила сердитую мордашку, черканула: «Дождешься от него»!

«А звонила по телефону кому»?

«Кому надо»! — ответила Ника и поставила в восклицательном знаке точку — аж лист продырявила, в придачу сделала так бровками, мол, интриганки и сводницы пусть поизнывают от любопытства.

Марта в ответ пожала плечами и вернулась к изучению ремешка. На одном его конце был тусклый карабинчик, на другом — петля. Все вместе напоминало поводок, не хватало лишь ошейника.

И что бы все это должно было значить? Намек, мол, жить без тебя не могу? — или пойди удавись?

Она свернула артефакт и положила в сумку — потом разберемся. Попробовала слушать госпожу Форниц. Было ясно, что, хотя гравитационные волны все-таки существуют, в вопросах на выпускных их не будет. С другой стороны, вдруг физичка устроит блиц-опрос, у нее это на раз-два, если под настроение.

Марта словно в воду смотрела — ближе до конца госпожа Форниц предложила вытянуть чистые листочки и ответить «на несколько простых вопросов». Воцарился беспокойство, которое постепенно переходило в панику — ситуацию спас лишь такой себе лысеющий, пышноусый человечище, который постучал в двери и сообщил:

— Господин Панасырь передал вашу записку о «неотложном деле». Надеюсь, это срочно, госпожа Форниц.

Марта не сразу и поняла, что перед ними — господин Вакенродер собственной персоной. Обычно величественный и властный, сегодня директор смахивал на старую, больную собаку. Взгляд у него был тускл, глаза слезились, левая рука время от времени поглаживала отворот пиджака, в правой он сжимал свой кожаный портфель. И говорил господин Вакенродер не густым басом, его голос доносился словно из сломанного радиоприемника.

Впрочем, физичка ничего из этого не заметила.

— Господин Вакенродер — сказала она — я уже объясняла господину Панасырю: есть вещи недопустимые. Если мы хотим, чтобы премьера «Возвращение Королевы» состоялась именно к празднику, нам следует пересмотреть отношение к репетициям. Мы не можем работать «в каком-то классе», как любезно предложил мне господин Панасырь. Это искусство, господин Вакенродер, и как любое искусство…

В глазах директора на миг промелькнуло что-то, напоминавшее бывшего Вакенродера. Он сбросил руку:

— Госпожа Форниц, все это мы с вами обсудим в другой раз и не при детях. Ваше представление — безусловно, важная часть будущих празднований, но, знаете, у нас здесь появились более серьезные проблемы. После звонка ожидаю вас в учительской, на общем совещании.

Прежде чем физичка успела дать ему достойный ответ, господин Вакенродер повернулся к классу и сообщил, что спортзал с сегодняшнего дня опечатан. Все занятия будут происходить на сцене, будьте добры не опаздывать.

— А переодеваться где? — спросил Ушастый Клаус.

— В туалетах — отрубил директор — это временная мера, вскоре что-то придумаем. Ожидаю от всех вас понимания. Госпожа Форниц, не буду больше тратить попусту ваше время — кивнул он физичке и вышел.

На перерыве самые любознательные, ясное дело, решили, что давно не любовались картинами, которые висели в коридоре возле учительской. Марта же решила быть выше от этих низкодуховных порывов и отправилась в столовую. По пути получила смску: «Вас понял:). Центр вакцинации благодарит за оказанную помощь :)))»! — и ответила смайликом. Больше ничего написать не успела, поскольку ее догнал Чистюля.

— Гармоничное питание — залог здоровья! — возгласил он, когда они устроились за столом. Схватил верхний бутерброд из судка и улыбаясь заработал челюстью. Правда, в ответ протянул Марте грушу.

— Слушай — сказал — я едва не забыл, Стеф отвлек. Второй вопрос. Чего хотела, Баумгертнер? Я в мобилу утром заглянул — там от тебя пропущенных звонков штук десять.

— Проснулся — пробурчала Марта — На фига она тебе вообще, если ты ее вырубаешь?

— Человеку, знаешь, иногда полезно побыть одному. Подумать о разных вещах, переосмыслить.

— Темнишь, Чистюля. Хорошо, не хочешь говорить — не надо. Я к тебе вообще-то по делу. Ты когда собираешься к прабабке?

— Да вроде послезавтра — он нахмурился — только не начинай опять о поисках на поле! Ничего мы там не найдем. Куда бы те кости не девались, как по мне, так даже лучше. Пусть егеря себе головы сушат, тебе собственных проблем мало?

Марта отмахнулась:

— Без нервов, Трюцшлер. Исчезли так исчезли. Я хочу поговорить с твоей прабабкой.

— Это еще зачем? В смысле — я не против, но она типа не самая интересная собеседница. Вообще, если хочешь знать мое мнение, у нее крыша немного того. И всегда была. Мать ее любит, присматривает за ней — ну, когда-то давно она матери очень помогла, я в подробности не вдавался, это было еще до моего рождения. Она, если честно, не совсем моя прабабка. Это мне в детстве так объясняли, чтобы не усложнять…

— Вот и не усложняй — Марта протянула последний бутерброд — Будешь?

Подкуп чистой воды, но Чистюля не выдержал. Он ходил вечно голодным, даже в те немногочисленные моменты, когда семье хватало денег и мать не была вынуждена экономить буквально на всем.

— Помнишь книгу, которую ты мне подарил? «Магия, колдовство и беседы с умершими в античности: документы и свидетельства». Вроде из твоих никто не помнил, чья она, так я подумала — не прабабкина ли?

— Ну… она жила у нас некоторое время, когда приболела. И оставила, сказала, ей больше не понадобится. Мои таких пустяков не помнят, а я решил… типа, если не помнят — выходит, никому и не нужна, а тебе пригодиться. А что не так с книгой?

— Хочу кое-что уточнить. Если, конечно, ты не против моей компании — а то я могу, и сама мотнуться, не вопрос. О, еще одно: ты не видел, около моей парты перед физикой никто не вертелся?

Бен почесал затылок.

— Вроде нет. Но я почти весь перерыв с тобой был. А что?

Она вытянула поводок, Чистюля покрутил его в руках, зачем-то понюхал. Спросил:

— Подложили в сумку?

Марта объяснила.

— Ну, даже не знаю, честно. Я расспрошу, вдруг кто-то что-то… но вообще, Баумгертнер, это, может, с тобой напрямую и не связано. Просто люди… знаешь… видят сны… Ну и…

Марта с отвращением посмотрела на поводок.

— Хочешь сказать, какой-то извращенец нафантазировал себе всякой фигни и типа намекает? И что, в следующий раз мне подкинут наручники или плетку, блин?!

Он мигом покраснел, на общем фоне даже побледнели веснушки.

— Да ну! Я о другом! Я! Ты правда не понимаешь, или как? Ну капец!

— Что я, по-твоему, должна понимать! — рявкнула Марта — Гадские мечты какого-то выродка?!

— Сны — тихо сказал Чистюля — Ты сама вообще видишь сны? Я вот вижу. И в них, представь, тебя как раз нет. А вот твой отец появляется. Как думаешь, может, их вижу не только я? Может, и кто-то другой тоже? Или другие? И знаешь — прибавил он — эти сны… они не каждому понравятся, Марта. Мне — точно нет. Был бы я шизанутым на всю голову, поверь, я бы не только твою сумку поводком к стулу привязал.

— Ну ясно — ответила Марта привставая — Осталось найти кого-то, кто видит те же сны и при этом более шизанут, нежели Бенедикт Трюцшлер. Благодарю, что подсказал, все это весьма упрощает дело.

Чистюля в ответ только крякнул.

Глава 07. Тяга к перемене мест

Они приехали на рассвете, первым рейсовым автобусом. Спрыгнули со ступенек, пошли по пыли. Сначала Марта видела только их сапоги — старые, грязные, в рыжей сухой пыли. Пыль этот пахла чужими горами и далекой страной. Пахла пряностями, пахла дымом сожженных сел. Пахла кровью.

Их было двое — и шли они согласованно, молча, словно давно зная друг друга. Словно полностью друг другу доверяя. Словно то, что их связывало, не требовало лишних слов — да и вообще слов не требовало.

Они пропустили предместье, собаки бросались за заборами, лаяли зло, отчаянно. Люди в запыленных сапогах просто шли, не обращая внимания. Слегка покачиваясь — словно моряк, который давно не ступал на твердую землю.

Остановились около местного базарчика. Более высокий и более широкий в плечах вытянул из нагрудного кармана тюк с табаком, свернул папиросу и закурил. Его напарник — крепкий, бородатый мужчина лет под пятьдесят — присел и потянулся к огромному черному коту, который разлегся на деревянной скамье. Кот был из уличных бойцов: два старых глубоких шрама на предплечье, левое ухо надорвано — но чужестранца даже не пытался ударить. Взвился в воздух, отскочил в сторону, стоял выгнув спину, и с ненавистью шипел. Потом спрыгнул и сбежал прочь, только его и видели.

Более высокий затянулся, выдохнул густую струйку дыма.

— Сколько уж лет — сказал напарнику — А ты никак не смиришься.

Бородач шевельнул плечами под камуфляжем, но ничего не ответил. Они пошли дальше, возле Плохих Бродов их догнала первая маршрутка, но чужестранцы в нее сели. Было видно, что они никуда не спешат. На Братской они свернули вправо, постояли около памятника витязям-освободителям — одного из немногих, что был поставлен здесь на средства горожан. Высокий курил и смотрел прищурясь, бородач перекинулся словцом с дворником — жилистым, хмурым стариканом, который не прекращал при этом сердито шаркать метлой. Отвечал старик однообразно: «Ага», «Те же», «Ха, разогнались они». Вопросов бородача Марта не слышала.

Потом они отправились проспектом генерала Моро, машин здесь прибавилось, людей тоже. Марта заметила «скорую» в одной из подворотен: в раскрытый салон засовывали ноши, рядом стояла толпа зевак, двое егерей пытались их отогнать, еще один с огневой собакой на поводке кружил у перевернутых мусорных баков.

Высокий что-то сказал бородачу, но Марта вновь не разобрала. Теперь — из-за флейты: она звучала все громче, все решительнее. Стало понятно, что в действительности Марта слышала ее постоянно, с самого начала сна, просто поняла это лишь сейчас.

Тогда она проснулась — и сказала себе, глядя в тусклый потолок, подсвеченный фонарем, который стоял напротив окна: ну, по крайней мере, ничего такого. Не площадь с рядами нош и странным человечком на каблуках. Не преисполненные гнева и злобы псоглавцы. Не горное селение после зачистки.

Лишь два чужестранца в камуфляже. Прибыли в нашем гостеприимный городок, разглядывают, привыкают.

По сути, какое Марте до них дело?

Теперь, на географии, она прокручивала в памяти этот сегодняшний утренний сон. Время от времени поглядывала на Чистюлю, но Бен делал вид, словно ее вообще не существует.

В итоге Марта пролистала конспект и начала оставлять перечень. О чем и когда были ее сны с флейтой.

Пыталась уловить закономерность. Почему именно тогда? Почему именно об этом?

Закономерности не было. Единственное, что связывало все сны — отец. Отец и звуки флейты, на которой он после возвращения так и не научился играть.

После седьмого урока им с Беном пришлось задержаться: Стеф заявил, что у него дела минут на пять, встретимся во дворе. Они расположились на лавочке у дома напротив, откуда хорошо были видно школьные ворота — и Марта присматривалась к каждому кто выходил, пытаясь прикинуть, кто бы из них мог потратиться на поводок только для того, чтобы… что? Угрожать ей? Намекнуть на что-то?

Словом, «барсука» первым заметил Чистюля. Машина ехала медленно, с выключенной мигалкой — и остановилась как раз напротив их скамьи.

— Вроде же комендантский час еще не ввели… — протянул Чистюля, а дверцы со стороны водителя уже распахнулись и наружу выглянул господин Людвиг Будара собственной жирной персоной.

— Марта — сказал он — пожалуйста, на пару слов.

Вид он имел, если уж начистоту, не такой и кабановатый. За последние недели порастряс сальцо. Но если он надеялся на ее сочувствие — зря.

— Может в другой раз, господин егерь — небрежно бросила Марта — нам нужно делать уроки, огромное количество всего задают, знаете ли.

— Много времени я не отниму — он посмотрел ей в глаза и добавил со странной интонацией — ты же не боишься меня, Марта?

Это был дешевый трюк — дешевле, чем ее последний бутерброд для Чистюли. Но кто бы рискнул, например, совершить похищение — и рядом со школой, при живом то свидетеле?

Она подошла и села позади. Намерено, чтобы ему приходилось все время выворачивать шею.

— Там — сказал Будара, глядя на нее в зеркальце заднего вида — пакет. Прямо рядом с тобой, посмотри.

Пакет действительно лежал — грязно-белый, с затертым рисунком.

— Надеюсь, не вещ док, и не чья-то отрубленная голова? — Марта сложила руки на груди.

Будара дернул подбородкам.

— Там яблоки. Передашь Элизе или сразу отцу, как тебе удобнее. И еще… — он запнулся — Еще скажи, их надо экономить. Не знаю, когда появится возможность получить следующие. И появится ли вообще.

Марта сначала не понятна: как это «появится ли вообще»?! Отцу же яблоки необходимы, иначе…

Додумывать она не хотела. Помнила, что происходило с Элизой в первые дни после его возвращения. Какой бледной, истощенной она стала. И те ранки на ее руках и шее.

Отец, конечно, сейчас живет на кладбище, но в определенном смысле это хуже. Кто ему поможет, если возникнет такая потребность… если его охватит жажда. И что сделают с отцом, если поймают.

— У тебя, кажется, есть родственники в Истомле — кашлянул Будара — сплетни с Элизой… Лучше бы вам уехать отсюда, хотя бы на время. Школу сможешь закончить и там. Яблоки, если появятся, я найду как передать.

— Но они не появятся — тихо сказала Марта.

— Вероятнее всего — нет. Эсперидовка в нынешние времена слишком ценный ресурс. Несколько дней назад приезжали специальные люди из столицы. Остатки запасов опечатали и перевозят — бронированный вагон, усиленная охрана. И то же — по всем городам, оставляют НЗ, на случай крайней необходимости. Я не смог бы ничего сделать, даже если бы имел и большие полномочия.

Он помолчал, сжимая пухлыми пальцами руль. Следил за воротами, из которых как раз вышли Гюнтер и его команда. У всех слева, напротив сердца, были приколоты одинаковые значки.

Вот что он раздавал тогда во дворе, догадалась Марта. Не наркотики, значки. Только с каких это пор Гюнтер фанатеет такими штучками?

Ребята подошли ближе, и она смогла разглядеть: на значках был знакомый символ. Перевернутая на бок птичья клетка.

— Вот тебе еще одна причина — заметил Будара — Не знал, что это так быстро распространится.

— О, конечно! Значок с перевернутой клеткой — еще какой повод свалить из Ортынска!

Теперь он обернулся — и кажется, был по-настоящему удивлен.

— Это не клетка — сказал Людвиг Будара — Это намордник, Марта. Собачий намордник. Понимаешь?

— Доброзоровцы во время селективизации носили такие же?

— Кто? А, эти… — он потер ладонью свою очень широкую шею, сделал гримасу — Не знал, что вам о таком рассказывают. Сначала — да, носили. Потом, говорят, дело дошло до повязок и палок. И до настоящих ошейников, Марта. Со дня на день, видимо, выйдет официальный указ: власть города будет рекомендовать тем, кто так или иначе родственен с нашими заречными соседями, регистрироваться в Жэках по месту жительства. Обычная формальность, никакого обязательного учета, но было бы крайне неплохо пойти навстречу власти, в наше непростое время. И я слышал, что разрабатывается проект определенных значков. Для таких… граждан. Исключительно в целях безопасности. Тем, кто будет носить знаки, власть города может гарантировать защиту.

И вы в это верите, хотела спросить Марта. Кого и от чего вы сможете защитить, если до сих пор не навели порядок на улицах? Если утром во дворах находят тела бомжей и цынган. Если единственное, на что вы оказались способны — обустроить склепы на кладбище и усилить охрану.

Но перед ней сидел егерь Будара, и Марта не хотела быть с ним откровенной.

Она лишь сказала:

— Отец не уедет.

Будара кивнул:

— Тебе придется его уговорить. Или найти способ, чтобы он смог поехать. Чтобы смог, не подвергая опасности ни себя, ни вас с Элизой, жить в Истомле или где вы там решите. Счет идет на дни. Пока еще он может покинуть кладбище… и у меня пока есть шанс вам помочь.

Она взяла пакет и удивилась, насколько он легок. Пол кило, максимум граммов семьсот.

Ей даже думать не хотелось, чего стоило Бударе добыть эти семьсот граммов.

— Марта — сказал он, когда она уже запихнула пакет в сумку и открыла дверцы — знаю, что ты обо мне думаешь и как ко мне относишься. Но как я отношусь к Элизе, ты тоже знаешь. Если сможешь, повлияй на нее — хотя бы ради отца. Уезжайте отсюда.

Она вышла и сильно хряпнула дверцей. Обошла машину, кивнула Чистюле, мол, валим отсюда.

— И еще одно — сказал ей в спину Будара — Благодарю за Пауля, Марта. Ты очень ему помогла.

* * *

— Нет, это нормально?! — возмутился Чистюля — Мы еле спаслись из цепких лап правосудия, а он тем временем втихушку сплетничает со Штоцем!

Относительно «мы» Марта не уточняла, не то было настроение. Молча стояла, сложив руки на груди, и ожидала. Стеф действительно шагал рядом с классным руководителем и о чем-то расспрашивал, тот отвечал, но видно было — без особого желания. Оно и понятно: язвительный Стеф мог достать кого угодно.

— Господин Штоц — позвала Марта.

— Да, Баумгертнер?

— Я относительно отца. Он просил передать… сегодня не выйдет, но на днях он непременно к вам зайдет.

Штоц небрежно кивнул:

— Конечно, пусть заходит, когда ему будет удобно. Только, знаешь, лучше не шибко затягивать. А теперь прошу прощения, друзья — меня ожидают.

Стеф мрачно посмотрел ему вслед.

— И? — спросил Чистюля — Как все это понимать, Штальбаум? Пока мы здесь бились с егерем…

— С которым? — перебил его Стеф — Вон с тем, что ли?

Марта с Чистюлей обернулись.

Штоц как раз подошел к «барсуку» и, наклонившись, что-то говорил заботливому отцу и доблестному блюстителю порядка, господину Людвигу Бударе.

Чистюля присвистнул:

— Неожиданный ход. Марта, ты точно хочешь, чтобы твой отец к нему зашел? В смысле — к Штоцу.

— Лучше пусть Штоц поговорит с ним, а не с Элизой.

— А зачем? — уточнил Стеф — Зачем Штоцу вообще понадобились твои предки?

— Думаешь, он мне отчитывается?

Тем временем Будара и Штоц уже договорили — и классный руководитель поторопился дальше, на ходу разговаривая с кем-то по мобильному.

— С тех пор, как он вернулся, он стал странным — Стеф почесал шрам под нижней челюстью, помрачнел — в целом, как и все мы за последние дни. Об этом я и хотел с вами переговорить.

— Тогда пошли к Марте в гараж? — предложил Чистюля, напряженно поглядывая на другой конец улицы и отчаянно делая вид, что туда не смотрит — Или хочешь трепаться прямо перед глазами у егеря?

— Марта?

Та пожала плечами:

— Да я не против. Только, Чистюля, с тобой вон явно хотят поздороваться.

Парень, который подошел к воротам, был приблизительно их возраста, но вряд ли из их школы. По крайней мере Марта его раньше не видела.

— Привет — кивнул он всем трем. И добавил — Как глаз, Бенедикт?

— Благодарю, норм. А как ты здесь?

— Заскочил навестить Нику.

— Она в вестибюле, от входа — направо, на лавочках — сказал Стеф.

Парень улыбнулся:

— Да, я в курсе. Мы только что созванивались.

— Я поражен — Стеф посмотрел ему вслед — Учись, Бен. Вот как действуют, решительно и неотвратимо.

— И кто здесь раздает ценные советы? А, главный сердцеед школы, конечно же!

Они пошли дворами, подкалывая друг друга на ходу — и на несколько минут Марте показалось, что ничего не изменилось. Что все — как было когда-то, до того дня, когда они выкопали кости.

А потом они зашли в гараж, поставили чайник, Стеф выложил на стол коробку с печеньем — и сообщил:

— Мы едем.

— Не вариант! — отмахнулся Чистюля — Мы же только зашли! Дай хоть чаю попить.

Стеф его проигнорировал.

— Отец вчера устроил семейное совещание. Ему был знак сверху. Точнее — звонок. Я пока что уговорил, чтобы до конца четверти меня не трогали. Типа важный и сложный материал, если будут другие учителя, могу не справиться. А мне поступать.

— И он поверил?! Ты же щелкаешь все, как, блин, нусскнакер орехи.

— Он у меня, знаешь, не слишком углубляется в такие материи. Но Уну с матерью и дедом отправляет через несколько недель.

— В столицу?

— А вот представьте себе: в Булавск.

Чистюля присвистнул. Булавск находился на другой стороне страны, на границе с Рассветными Островами — такое себе полу брошенный курортный городок без особых претензий. Конечно, и Нижний Ортынск не жемчужина мирового туризма, но здесь Штальбаумы хотя бы имели определенный вес.

— Ну, хотя бы стало поняло, отчего ты вдруг решил ходить в качалку. Кто их знает, этих булавинских.

Стеф посмотрел в смартфон, машинально двумя пальцами отстучал какое-то сообщение. Потом моргнул, невнимательно дунул на чашку и сделал глоток.

— Во-первых — сказал — это не качалка, а секция, сколько раз повторять. Во-вторых, я для себя посещаю. А в-третьих, никуда я не поеду. Штоц обещал переговорить с отцом.

— Жди — вмешалась Марта — а отчего твой вообще решил ехать? Что за звонок был?

— Словно отец мне докладывает! Ну… Уна, конечно, подслушала, сами знаете, она у нас мастер шпионажа. Словом, звонил по телефону кто-то из его однокурсников. Отец потом перезванивал, а я посмотрел в памяти телефона — код столицы, номер я не знаю и в сети его нет. Мать говорит: новая должность, повышение. А дед развел конспирацию, считает, нас типа в ссылку отправляют. Только неясно, с какой радости.

— Не против, если я поставлю глупый вопрос? У вас в семье никаких дальних родственников за рекой нет?

Стеф качнул головой.

— В субботу, когда по телику показывали то дерьмо, которое творилось на площади… ну, я в первую очередь полез проверить. Хорошо, что отец в свое время был помешан на генеалогии, заказывал одному исследователю полное древо, до надцатого колена. Ничего, ноль. Может, конечно, тот исследователь половину присочинил, и все документы с печатями, и печати самые настоящие. Поэтому — без вариантов, Марта.

Он сделал глоток, посмотрел на нее неожиданно взрослым взглядом.

— И вообще — сказал — я не об этом хотел. Это я так, просто вам к сведению. Сейчас важно другое. Я тут несколько дней назад начал видеть сны…

— Вот, Баумгертнер — подхватился Чистюля — я же тебе говорил, а ты сразу с обидчивыми намеками. О тех двух, в камуфляже, тоже видел?

— И о них. И о старухе в сожженном селе. И даже о площади, на которой стояли ноши с мертвыми телами. Сначала не обратил внимания: сон и сон, ну, немного логичнее — но мало ли что. А потом сопоставил нюансы. Марта, а ты понимаешь к чему все идет? Мы же с Чистюлей такие не одни.

— Да откуда ты знаешь, одни или нет?

— А я — спокойно сказал он — расспросил кой-кого. Зашел на несколько местных форумов, посвященных толкованию снов. И притворился дурачком.

— Под собственным именем?! Вот дурак!

— Без паники, Бен. Конечно, под фейковым, у меня на такие случаи несколько аккаунтов сделано. И не делай вид, словно у тебя их нет.

— Так — раздраженно заявила Марта — давайте к сути. Тоже мне новость — сны. И я их вижу… да многие. Как начали приезжать фуры с «Свежим мясом» на боку, так все и началось. Мальки в прошлом номере целую статью сподобились написать, в рубрику «Курьезы и чудеса». Штоц бы, ясное дело, зарубил, как дежурные фантазии, но он поехал, а я не цеплялась к малькам.

— Читал я эту статью — Стеф поднялся с кресла и начал шагать туда-сюда вдоль дальней стенки гаража — Твои мальки писали о том, что иногда двум-трем людям, которые живут рядом, снится один и тот же сон. Обычно о прошлом. И обычно рядом с этими людьми живет тот, кто вернулся из-за реки. Зависимость вполне очевидна. Думаю, потому их и начали отселять в склепы — ради безопасности, причем не только безопасности соседей… — он помолчал — о чем мальки не написали, так это о том, что эти сны слишком уж реалистичны.

Бомбы, подумала Марта. Оторванные головы, громадные ежи. И все другое, чего даже не хочу представлять.

— Догадываешься, о чем я? — тихо спросил Стеф.

— Без понятия.

— Мы с Чистюлей не только в одном доме — даже в одном микрорайоне не живем. И те, кого я нашел на форумах, тоже. Но все они — все мы — видели несколько одинаковых снов. Знаешь, что их объединяло?

— Я ей говорил — заметил Чистюля — бесполезное дело, Стеф. Запущенный случай. Подсудимая все отрицает. Решительно отстаивает свою ересь.

— Скольких ты нашел? — спросила Марта.

— Первый сон — тот, который о площади и ношах с телами — видели трое. Второй — шестеро. Последний, о чужестранцах в камуфляже — десять. С тобой будет одиннадцать. И не факт, Марта, что все, кто видел эти сны, сидят на форумах — он опять почесал шрам — Флейту тоже не все из них запомнили. Но это не существенно. Рано или поздно двое или трое сравнят свои воспоминания. А еще кто-то свяжет их с твоим отцом.

— Так что же? — пожала она плечами.

Чем, подумала, этот кто-то сможет ему навредить? Чем вообще можно навредить тому, кто уже мертв?

— Ну вот как с ней разговаривать! — Чистюля спрыгнул с края стола, едва не сбросив чайник — Я уже пытался, Стеф. Глухой номер!

— Четырнадцатого сентября — невозмутимо сообщил тот, глядя в свой смартфон и листая заметки пальцем — некий господин Хаарер был найден неподалеку аптеки «Круглосуточный эскулап». В кармане имел снотворное, солидную порцию, целых две стеклянных банки. Судя по чеку, который нашли рядом со стеклянными банками, купил он их в одиннадцать тридцать три ночи. Дежурный продавец узнала убитого по фото. А другие подтвердили, что он и ранее к ним приходил. Плюс-минус в то же время. Всегда за снотворным. Часто был под градусом, но вел себя крайне корректно.

— Собирался наглотаться пилюль, но духа не хватило?

— Нет, Марта. В смысле — может и собирался, но вряд ли пилюли приводят к таким побочным эффектам, как рваная рана на затылке. Следователи решили, он с кем-то подрался — и падая ударился о край урны.

— Грабители напали? — допустил Чистюля. Он цапнул из коробки печенье и энергично заработал челюстью.

— Грабители, которые ничего не взяли: ни кошелька, ни часы, даже дорогой перочинный нож оставили?

Марта покачала головой:

— Прости, не успеваю за ходом твоих мыслей. К чему ты вообще клонишь?

— Этот Хаарер — вел далее Стеф — вернулся в город в той же фуре, в которой приехал твой отец. До этого, по словам родной сестры, был в длительной командировке. Думаю, все мы понимаем в какой и где именно. Это все попало в газеты, кто-то не доглядел, хотя потом на сайтах статья исчезла, я случайно натолкнулся в кэше и успел сохранить. Убийцу до сих пор не нашли, и вот — интересные подробности. Накануне смерти к господину Хаареру приходили несколько соседей со странными претензиями. Никто из них не смог доходчиво объяснить, в чем эти претензии заключались. На допросах отвечали общими словами: громко включал телик ночью, все такое. И этими же днями дворник жаловался, что утром на лестничной площадке второго этажа находила клоки степной травы, куски высохшей черной земли, какие-то листья, обломки веток — словно разбросанных в результате мощного взрыва. И еще там странно пахло.

— Пороховой гарью — догадалась Марта.

Стеф щелкнул пальцами:

— Бинго!

— Сколько же времени ты убил на то, чтобы все это раскопать?

— Не поверишь, Чистюля: три часа. Даже из дома не выходил — на улице, если заметил, век высоких технологий.

— Ладно — сказала Марта — Допустим, случится так, что двое или трое сопоставят одно с другим и поймут: их сны связаны с моим отцом. Ты же позавчера был на кладбище, сам все видел. Гиппель оградил его очень высоким забором и как-то смог раздобыть трех огнивых собак. Какой болван ломанется туда, чтобы отомстить отцу?

Стефан-Николай упал в кресло и возвел руки:

— Сдаюсь! Чистюля, ты был прав. Эту стену ничем не пробить.

— Марта, им не нужно будет брать штурмом забор — сказал Бен. Говорил он медленно, словно обращался к трехлетнему ребенку — И собак обезвреживать не придется. На фига, если есть ты и твоя мачеха?

— Я даже не о том — отмахнулся Стеф — Это все пустяки. У меня пока что, знаешь, в подъезде гарью не попахивает, преимущественно — кошачьей мочой. Ну и наши законопослушные граждане просто так на женщин и девушек вряд ли будут нападать. В крайнем случае попробуют запугать.

— Ха! А ты спроси ее о поводке!

Пришлось доставать и показывать. Стефан-Николай, впрочем, не проникся.

— Поводок и поводок. Может, намекали, а может, у кого-то детство в заднице играет. Я о другом, поймите вы наконец! Тот первый сон, о площади — Марта, ты где-то когда-то читала о чем-то таком? А ты, Чистюля? А может, слышали? Ну вот, чтобы в разговоре случайном — типа, так и так, наши доблестные «отправленные» возвращаются из-за реки не всегда целыми и даже не всегда живыми. Только, мол, это ужасно секретная тайна, просто государственного значения, никому рассказывать нельзя. Слышали? А о том, что глава нашего благословенного государства, господин Киноварь, пусть славится имя его на веки вечные — знает обо всем этом? Что все это, собственно, происходит с его ведома и согласия? Что господин Киноварь лично делает невозможное и возвращает мертвых к жизни… или, точнее — нежизни, но это уже, конечно, детали.

Он смолк — и ни Бен, ни Марта не сказали ни одного слова. Было слышно, как за гаражами о чем-то ссорятся госпожа Брюкнер из госпожа Кюхнау, и дядюшка Костас пытается их развести, но лишь только разжигает. Где-то каркали вороны. Этажом выше из раскрытой форточки диктор сообщал городу и миру последние незавидные новости из тридевятых королевств.

— Знаешь, что я сделал, когда понял все это? — Стеф невесело улыбнулся — Я стер к чертовой матери аккаунт, с которого заходил на все три форума.

Никто не захотел уточнить, о которых трех идет речь.

— Блин — сказал Чистюля — я вообще-то об этом сне с площадью был не в курсе.

— Ну прости. Если хочешь, еще не поздно встать и выйти. И сделаем вид, что разговора не было.

Чистюля выдал губами неприличный звук и демонстративно скрестил руки на груди:

— Дать бы тебе по роже за безосновательные подозрения, граничащие с обидой. Но на первый раз прощаю.

Стеф коротко кивнул, мол, принято к сведению.

— Словом, я прикинул и решил: все не так уж плохо. Эти трое не из говорливых, личную переписку я стер вместе с аккаунтом, кэш почистил, о существовании друг друга они не знают. И если твой отец не умудрится показать людям что-то настолько же опасное, может, и пронесет. Но лучше бы не рисковать. Это же даже не компетенция егерей, Марта. Если о снах узнают те, кто заботится, чтобы некоторые тайны так и оставались тайнами… — он кивнул на поводок — Сомневаюсь, что они будут размениваться на безделушки вроде этой.

— Ну прекрасно, нет — Чистюля опять соскочил со стола и в этот раз таки сбросил чайник. Марта молча указала ему в угол, где лежала тряпка — А конструктив — уточнил он, промокая лужу — конструктив в чем? Предлагаешь пойти на кладбище и попросить: господин Баумгертнер, прекратите разбрасываться снами государственного значения, так как пострадают невинные люди?

— Звучит обнадеживающе, но вряд ли это от него зависит — да, Марта?

Марта поднялась, налила новую порцию и опять включила чайник.

— Не знаю — сказала — от чего это зависит. Но попробую выяснить.

Если, конечно, отец включит мобильный. Или — тогда уже завтра, заехать к нему после Инкубатора.

Вот черт, догадалась она, если Инкубатор — выходит, опять Штоц. А он железно требовал: заявиться с отцом в понедельник или вторник, не позже. Сегодня при ребятах отморозился, «когда будет удобно, пусть приходит», ага, но при этом — «лучше бы не затягивать». И поторопился, заметьте, к Бударе.

И что делать?! С кем посоветоваться? У Виктора своих проблем хватает. Втягивать Стефа с Беном еще в эту историю? Поговорить откровенно с Элизой?

Ладно, решила она, утро вечера мудренее. Выдумаю что-то, солгу. Или таки сходим; в итоге, большое дело — наведаться к Штоцу! Не съест же он нас.

* * *

Домой она пришла поздно: пока навели порядок, пока обсудили еще раз план действий. Собственно, плана как такового не было, «держать нос по ветру и не подставляться» планом не назовешь. А, так, и ежедневно обмениваться новостями — это если будут новости.

Марте очень хотелось спросить у рыцарей, не слышали ли они что-то о «Драконьих Сиротах» — и сдержалась. Дело было не в обещании Штоцу, он просил потерпеть два дня — ну так два дня прошло. Просто — как объяснить, зачем тебе все это нужно? «Тебе что, Марта, остальных проблем не хватает»? Не вдаваться же в нюансы относительно Виктора и его исследований.

— Будешь ужинать? — спросила Элиза. Она сидела в гостиной, по телевизору показывали какой-то отечественный сериал, «Дочка егеря-2» или что-то в том же духе. Мачеха его не смотрела, у нее на коленях был нетбук, на экране — лента новостей и в отдельном окне — почтовый ящик.

— Не откажусь, благодарю — Марта расстегнула сумку и вытянула яблоки — Здесь тебе передали.

Элиза обернулась. Лицо у нее было исхудавшим, под глазами — тени. Даже макияж не помогает, подумала Марта почти с сочувствием.

— Да, он мне писал, предупреждал. Прости, я сказала, чтобы больше тебя не дергал. Там… непросто все.

— Ладно — сказала Марта — Ясно.

— Не в том смысле. Эти яблоки — он их, считай, незаконно достал. Если напарник обнаружит или еще кто.

— Ладно — повторила Марта — Слушай, ты не знаешь, а какие у него дела с Штоцем?

— С Штоцем? — У Элизы как раз выпрыгнула иконка получения нового письма. Она открыла и проскролила — Ну какие у них могут быть дела. Слушай-ка, Марта, ты не забыла — господин Ньессен завтра ожидает тебя с документами.

— А нельзя просто отправить по почте? У меня завтра Инкубатор, ну и…. — она запнулась — Ладно, о почте — это я глупость сморозила. Пока дойдет, я уже выпускные сдам. Но… курьером, например?

Элиза наконец оторвалась от экрана.

— Марта — сказала — это не рядовой бюрократик из конторы. Господин Ньессен — один из правильных, уважаемых граждан Ортынска. И он делает нам услугу, понимаешь? Я бы опять пошла с тобой, но… это то, о чем я хочу поговорить с тобой отдельно. Ты сначала поужинай, и так уже поздно.

Спорить с ней Марта не была готова. Решила: поем, а потом скажу ей все-таки, и гори оно синим пламенем. Не поеду на завод, просто не смогу — кажется, даже ради Виктора. И знать не хочу, как этот правильный человек умудряется быть добрым отцом или там мужчиной. А может, он часть своей памяти сгружает на флешку и оставляет на работе — ну, чтобы не помнить о том, что творится у него на заводе? Обо всех тех собаках, какими они приходят и какими идут после доения.

Марта ужинала — и слышала, как Элиза с кем-то говорит по телефону (да, так, напрочь из головы вылетело, прости, я скажу ей, а, ты сам, ну хорошо), потом мачеха опять принялась щелкать по клавишам, и в этот момент задребезжала мобилка Марты.

— Привет — сказал отец — У тебя какие планы на завтрашний вечер?

— Пока не знаю — честно ответила Марта — Уроки на среду готовить, все-таки. Если ты о Штоца, то…

— Я помню о Штоце — перебил он — но это придется отложить до среды. Забыл тебе в прошлый раз сказать: у нас День памяти. Придешь?

— Вот просто завтра? Ого! Круто! Приду, конечно.

И сама подумала: еще день отсрочки, чтобы все взвесить и принять решение. Мало о чем там просил Штоц, пусть обождет. Или вон с Бударой пока покалякает.

— Слушай — кашлянула Марта — если ты уж позвонил по телефону. Хотела спросить по поводу снов. Ты говорил, что в последнее время не спишь… Ты… ты в этом уверен?

В динамике, где-то вдали, вдруг громко залаяли собаки. Перепуганный голос воскликнул: «Вы куда! Стоять! Стоять, я к-кому!».

— Уверен — сказал отец — Если хочешь, обсудим это завтра вечером, а теперь прости, мне надо идти. Похоже, у нас тут гости.

Марта отложила мобилку и спокойно доела. В итоге, должна же у нее быть возможность без спешки и паники поужинать.

«Дочка егеря» тем временем отступила перед неминуемой рекламой, и перед дежурным выпуском новостей. Элиза сделала звук чуть громче, словно действительно интересовалась беспорядками на южном побережье Саррагаллии.

Марта помыла посуду и — деваться некуда — пошла в гостиную. Ожидает человек, спать не ложится, смотрит на удивительно увлекающийся сюжет об изменениях в определенных статьях уголовного кодекса.

Оказалось, не просто смотрит, нетбук отложила. Все ж, какие разносторонние могут быть интересы у людей.

— Я пока яблоки в холодильник положу, ага? — сказала Марта.

Чем сорт эсперидовка отличался от всех других, так это стойким, узнаваемым ароматом. И если дома раза два-три на неделю готовят очередной пирог, при малейшем намеке на запах яблок хочется кого-то убить. С особой жестокостью.

— Когда он передавал пакет, о чем-то еще вспоминал?

Марта пожала плечами:

— Сказал, это последние на ближайшее время. Еще бессмыслицу какую-то нес, мол все бросайте и убегайте.

Элиза выключила телевизор и повернулась к Марте.

— Объяснял почему?

— Ну что-то такое втирал. Я не прислушивалась, если честно.

Элиза скупо кивнула, сжала губы.

— У нас — сообщила — вчера ожидали плановую проверку. Сверка инструментов, замена отработанных на новые — ну и, само собой, уничтожение списанных. Обычная практика для всех парикмахерских, в принципе, формальность, но за все эти годы, что я там работаю, не отменяли ни разу. Опять же, формальность или нет, но если фиксировали хотя бы малейшие нарушения, головы летели на раз-два.

О да, подумала Марта, задушевная беседа в кругу семьи. Как мило и своевременно. От меня что, ожидают тоже какой-то такой истории — об успехах в школе, сердечных ранах или планах на будущее?

— Вчера — сказала Элиза — проверки не было. Перенесли на сегодня. А сегодня отменили.

— Это хорошо или плохо?

— Это значит, скоро все изменится. Я списывалась со своими знакомыми из других городов. Никто не афиширует такие вещи, сама понимаешь — но у них творится то же самое.

— В смысле: ничего не происходит?

Элиза поднялась, покопалась в сумочке, достала — на удивление Марты — пачку тонких сигарет.

— Ты не против? — она щелкнула зажигалкой и затянулась — Вряд ли ты помнишь — власть в стране поменялась за несколько месяцев до того, как ты родилась — но были времена, когда парикмахерские не считались чем-то особенным. Ножницы и машинки не были на учете, единственные проверки, которых стоило ожидать — это санинспекция, налоговая и пожарные. Все поменялось с приходом Киновари. И с тех пор меры становились только жестче. Понимаешь? — Элиза поискала взглядом, взяла пустую вазу и сбила туда пепел — Что это значит для нас? То, что, вероятнее всего, моя зарплата снизится еще больше. Не настолько, как у врачей и учителей, хороший парикмахер нужен всегда, но… Рассчитывать на полезные знакомства я вряд ли смогу. В придачу, к Ньессену за несколько недель так запросто не попадешь.

Она кивнула на пакет с яблоками, который Марта до сих пор держала в руках.

— А еще — вот. Начнутся перебои — отцу станет сложнее… справляться. Я даже не представляю, как нам быть — Элиза опять стряхнула пепел — Ну и главное: ты, Марта. Пока они просто рисуют на стенах намордники, можно не бояться. Но я уже видела людей со значками. Их пока немного, но будет больше. Чем хуже будет становиться в городе, тем сильнее они будут хотеть найти виновных. Ты слышала, что происходит сейчас на площади с теми… в клетке? Но ими не ограничится, поверь. Вы же учите историю, ты девочка умная, должна понимать. Пока этих, с намордниками, сдерживает страх. Они могут орать, бросаться чем попало, проклинать. Но за грань они еще не переступили. Кровь не пролилась. А когда прольется… — она провела языком по нижней губе, покачала головой — Я хочу, чтобы на это время мы оказались в другом месте. Как можно дальше отсюда.

— Хочешь, чтобы мы уехали.

— В Истомле есть университет. Да, уровень не тот, и педфака у них нет, зато вступить куда легче. А потом можешь перевестись. Это как вариант, я же понимаю, я бы и сама лишний раз к Ньессену не пошла. Не хочу тебя вынуждать, Марта. Решай сама. Но уехать отсюда нам необходимо, работу я найду, отца пристроим куда-то, я переговорила с теткой Мадлен, они помогут. А там по ситуации, может, все наладится и за полгода сможем вернуться.

Прежде чем Марта успела сказать хоть слово, Элиза подняла руку:

— Не надо. Я не ожидаю ответа, сейчас. Подумай, взвесь все как следует.

— Ты же уже все решила.

Она пожала плечами и затушила сигарету.

— Ты взрослая девочка, Марта. Совершеннолетняя. И талантливая. Если не захочешь, силой я тебя забрать отсюда не смогу. Придется как-то выкручиваться, но я не хочу, чтобы ты или отец рисковали, понимаешь? Обещай, что подумаешь. Пожалуйста.

— Я все-таки отнесу яблоки — сказала Марта — Чтобы не начали подгнивать.

— Если тебя тревожат близнецы, поверь, я поговорю с ними — да и будем жить мы не у тетки Мадлен, разве только первые неделю-две.

Марта улыбнулась. Близнецы! Вот уж относительно кого она переживала меньше всего!

Элиза просто не понимала — да и откуда бы ей?! Поехать сейчас, пусть даже на несколько месяцев, означило расстаться с Виктором. Бросить мальков. А если поступить в Истомльский универ — да, потом можно перевестись, только, опять же, о Викторе придется забыть.

А она, пусть бы что там себе говорила, не хотела с ним расставаться.

Но может, вымолвил ее внутренний голос, это к лучшему? Возьмешь паузу, разберешься в себе.

Она пошла к холодильнику. С легким удивлением обнаружила, что запихнуть туда пакет не так-то легко. Все полки были плотно забиты.

— Мы ожидаем гостей?

— Гостей? — Элиза выглянула в прихожую — А, нет, это я ко дню памяти. Да и вообще, впрок. Не помешает.

Ну и где логика, устало подумала Марта. Если хочешь поехать отсюда, зачем устраивать дома склад. А если с самого начала ты понимала, что я не поддамся — на хрена было воздух сотрясать, к чему все это лицемерие?

— Можно вопрос? — сказала она, вернувшись в комнату.

— Конечно!

— Вы с Бударой — типа все?

Спросила и тут же себя обругала, вопрос прозвучал настолько по-детски, тьфу, дурочка нечесаная.

— Нет — перебила она Элизу — нет, прости, я вообще не о том. Просто скажи — зачем ты осталась? Могла же уйти — когда все открылось или даже раньше, когда отец вернулся. Будара же тебя вроде любит.

Элиза сжала челюсти — ну все, решила Марта, сейчас мне мало не покажется, и поделом — ибо не фиг. Тебя бы кто, дуру, о подобном спросил — как бы ты отреагировала?

— Не «вроде» — тихо сказала Элиза — Ты не понимаешь — она прервала сама себя, сделала гримасу, словно от пронзительной зубной боли. Опять щелкнула зажигалкой — Слушай, я не то хотела. Будара — он хороший человек, пойми, пожалуйста. И не его вина, что все так сложилось. Я сама, наверное, виновата. Не думала, что для него это будет настолько серьезно. И потом, когда вернулся твой отец, все усложнилось.

— Конечно — хмыкнула Марта — «Усложнилось». Конечно.

— Знаешь — резко сказала Элиза — я всегда хотела, чтобы у меня была дочка. Совсем другая. Ничуть на тебя не похожая — она затянулась, покачала головой и повторила, медленно, раздельно — Абсолютно. Ничем. На тебя. Не похожая. Понимаешь? Я никак не могла к тебе приспособиться, но я любила твоего отца и потому вынуждала себя.

— «Любила».

— Любила — спокойно ответила мачеха — Так бывает. Ты потом поймешь. И бывает так, что ты терпишь падчерицу… до определенного момента. А потом вдруг оказывается, что ты уже просто не воспринимаешь ее…

Она стряхнула пепел, затянулась, жмуря глаза.

— Не воспринимаешь как падчерицу. Что она для тебя — как родная. Хоть бы сколько бунтовала, фыркала на тебя, пусть бы что говорила…

Ох, подумала Марта. Ох.

И больше ничего путного ей в голову не пришло.

— Благодарю — выдавила она из себя наконец — Я… э-э-э…

Элиза горько улыбнулась и махнула рукой:

— Не важно, не бери в голову. Вечер неожиданных откровенностей, бывает. Если ты не против — чисто между нами.

Марта кивнула. Мачеха поднялась и, затушив сигарету, взяла вазу.

— Пойду к себе, почитаю. Спокойной ночи, Марта.

— Спокойной ночи… — сказала она. И добавила, неожиданно для самой себя — А относительно переезда — (Мачеха удивленно обернулась) — Я подумаю. Честно. Я подумаю, Элиза.

Глава 08. Давние рецепты

Вечером пошли в кинотеатр. Взяли билеты, пошли сквозь полутемный зал; когда пробирались к своим местам, перед ними вставали, пропускали. Никто и слова не сказал, хотя фильм уже начался.

Кино им не то, чтобы не понравилось — просто не зацепило. Все эти сюртуки и шпаги еще ничего, но когда пошли батальные сцены, ну что это такое, сказал бородач, у них же морды смазливые, а руки, посмотри, словно у гребаных пианистов.

Высокий ничего не ответил. Кто-то другой решил бы, что он спит, но высокий, конечно, не спал. На них шикнули из задних рядов, бородач хотел было обернуться, но высокий придержал его за руку.

Единственное, что им понравилось — песня на титрах, но дослушать ее не дали: механик или кто там включил свет, народ направился к выходу…

Уже на улице началась какая-то странная толчея, они посмотрели туда, высокий пожал плечами и закурил, бородач зевнул, потер затылок. Для них те, что дрались, были самыми обычными подростками, не поделили что-то, нормально, сами разберутся.

Но Марта — Марта, которая спала — узнала Чистюлю. И только что это произошло, каким-то образом она смогла «отклеиться» от двух чужестранцев в камуфляже: вот секунду назад еще направлялась за ними, словно привязанный воздушный шарик, а теперь полетела прочь.

И только тогда поняла, что, собственно, «сейчас» никакое не «сейчас», а «три дня тому». Что эти двое приехали в город еще в субботу утром. И то, о чем не хотели рассказывать ни Ника, ни Чистюля, происходит сейчас перед ее глазами. И выглядит достаточно невинно. То есть для Ники с Беном невинно: спорили, все сильнее размахивая руками, двое других ребят. Одного, худого, с короткой прической и широкими плечами, пыталась остановить девушка, другого, в черно-белой кожанке со странным значком — подначивали приятели.

Драка началась мгновенно — худой бросил какую-то реплику, и тот, в косухе, молча ударил левой. Двое других ребят блокировали девушку, не давая вмешаться, и в это мгновение Марта ее узнала. Узнала и охнула, хотя не было о чем переживать, она же в курсе, чем все закончилось.

Теперь Марта понимала, как в это дело встрял Чистюля. Девушкой оказалась Тереза Когут из параллельного «В», давняя и безнадежная любовь Бенедикта Трюцшлера.

Он услышал знакомый голос и рванул к ним сквозь толпу, Нике только и оставалось, что растерянно хлопать ресницами.

— Оставьте ее в покое! — рявкнул Чистюля — И сейчас ему позавидовал бы даже первый боец в школе, Андреас Шнейдер все из того же таки параллельного «В». Но как раз Андреасу завидовать не было когда: он молотил парня, с которым на «Битву за Конфетенбург» пришла Тереза Когут.

Приятели Шнейдера сначала-таки оставили Терезу, они и от Бена шарахнулись — вид он имел весьма злой. Только он был сам-один, а их — трое. Здоровила со сломанным носом и оттопыренными ушами подставил Чистюле ногу, бритый налысо толстяк в кожанке треснул кулаком промеж лопаток, а мелкий шакалистый пацанчик ударил уже с носка.

Толпа как-то сам собой рассосалась. Не удивительно, подумала Марта, это ж не за пленниками в клетке наблюдать, здесь морально-этическая неопределенность плюс опасность банально огрести по морде.

Тереза стояла, прижав руки к губам и то ли стонала, или выла — протяжно, на одной ноте. Единственным человеком, который не побоялся вмешаться, оказалась Ника. Вместо того, чтобы истерить или паниковать, она молча вытянула из сумочки баллончик, подошла впритык и пшикнула просто в лицо лопоухому здоровячку. Тот заорал и съежился, закрыв ладонями обожженные глаза.

И это было все, что успела сделать Ника. Бритый толстяк сразу же оставил Бена в покое и перехватил ее руку, вывернув так, что баллончик выпал.

Еще один боец придержал Нику за плечо. Откуда он взялся, Марта не поняла и что собирается сделать, тоже.

Этот выглядел непритязательно: среднего роста, в джинсах и ношеной курточке, волосы длинноватые, но не настолько, чтобы собирать в «хвост». Двигался он спокойно и мягко, почему-то Марта вспомнила ролик из сети, там в замедленной съемке показали, как тигр догоняет петуха: никаких эмоций, ни одного лишнего шага.

Сначала он перехватил руку бритого толстяка, потом ударил его локтем. Нику оттолкнул куда-то себе за спину, дал шакалистому по затылку так, что тот полетел мордой в асфальт. На развороте подсек толстяка, который жаждал реванша, обошел здоровяка, который глотал сопли и ревел — и очутился напротив Андреаса Шнейдера. Шнейдер как раз сбил с ног своего противника и, оскалившись в улыбке с размаху, от души пнул.

«Ты, сука, тоже за этих, сука, помесей»? — процедил доблестный Андреас. Марта наконец разглядела значок у него на груди — и почему-то не удивилась, обнаружив тот-таки стилизованный знак намордника.

«Да — улыбнулся незнакомец — Хочешь это обсудить? Со мной или с егерями»?

Только теперь стало ясно, что где-то раздаются сирены — все ближе и ближе. Кому-то хватило ума хотя бы позвонить по телефону в ноль-два.

«Ну, сука, мы с тобой еще это обсудим, будь спок». Андреас сплюнул сквозь зубы на побитого парня Терезы, кивнул своим — и вся шобла рванула в ближайший переулок.

Незнакомец склонился, подал руку избитому, он что-то еще говорил, но лай сирен заглушил голоса, а потом вдруг изменился, стал не то, чтобы мелодичным — знакомым, это была флейта, отцовская флейта, и поняв это Марта сразу проснулась.

Спать не хотелось, поэтому она позавтракала и решила позвонить по телефону Чистюле.

— Ничего не говори — буркнул тот. Судя по голосу, тоже уже не спал — Вообще ни слова о снах, хорошо?

Встретились они через полчаса, на той-таки лавочке, где их вчера нашел Будара.

— Это что, типа последний писк моды? — кивнул Чистюля на ее сумку.

Марта демонстративно поправила на ремешке несколько кожаных колец, которые вчера сшила из поводка.

— Не нравится? Немного не в цвет, зато концептуально, согласись.

Он покрутил пальцем у виска:

— Нарываешься? Между прочим, вчера в группе писали — в посте с ограниченным доступом — о том, что ты стучишь егерям. Мне Артурчик сбросил, он с какой-то радости к тебе не ровно дышит.

— И кто писал? Подожди, сама угадаю: Гюнтер и его дружки.

— Видели в машине в Будары и сделали выводы, логично, да.

— Думаешь, и поводок они принесли?

Чистюля вздохнул, сделал гримасу.

— Да начихать. «Поводок»! Пусть хоть обвешают тебя поводками, только бы не так, как с Йоханом — он заметил ее удивленный взгляд и объяснил — ну, с бывшим Ники. Ты не знала, что ли? Это на него в субботу наехал Шнейдер.

— Мне было плохо видно — пробурчала Марта. И не сдержалась — Дурка какая-то: сидим и обсуждаем сны! И Шнейдер — он же никогда отморозком не был. Тупоголовый, конечно, но это еще не повод.

— А Гюнтер? — пожал плечами Бен. Он спрыгнул со скамьи и подал руку Марте. Та для разнообразия решила не отказываться: изредка проявил галантность, дундучище.

— Гюнтер — вел дальше Чистюля — тоже никогда таким не был. И остальные. Причем — даже на кости же не спишешь.

Они пошли к воротам, минут пять — и прозвучит звонок.

— На кости — нет — тихо сказала Марта — и знаешь, я в субботу попала на площадь — ну, когда там…

— Я понял! — перебила Чистюля — И?

— Там были люди. И они, не знаю каким образом, управляли тем, что происходило. В смысле — тем, как реагировала толпа.

Они зашли на школьный двор и увидели, что там, где под забором склонила ветвь старая ива — собственно, под самой ветвью — стоит «барсук». Мигалка выключена, фары тоже, в утренних сумерках хрена с два разглядишь, есть ли кто-то в салоне.

Потом там запылал огонек, крошечный такой — вспыхнул, погорел и угас.

По крайней мере, решила Марта, это не Будара. Будара не курит.

— Сомневаюсь, чтобы Хойслером или Шнейдером захотели управлять. Да с какой радости кому-то тратить время и силы? — Здесь он запнулся, словно о чем-то вспомнив.

— А зачем кому-то отправлять сюда патрульную машину? — отбрила Марта — У нас что, режимный объект? Или учится чей-то козырной сынок?

Они обменялись взглядами.

— Думаешь, из-за Стефа?

— А вот мы спросим.

И Чистюля действительно спросил — уже на втором уроке.

— Господин Штоц, вы не знаете, чего это к нам егеря зачастили?

Штоц пожал плечами — скорее безразлично, хотя Марте показалось, что с раздражением.

— Я вчера спрашивал у патрульного, но он толком не ответил. Думаю, это связано со спортзалом: подозревают, что пожар случился не сама собой, и перестраховываются.

— А еще же были дохлые аквариумные рыбки — напомнил Артурчик — Типа серийные убийства! Маньяк среди нас!

Прозвучали смешки.

— К слову, о серийности — подхватил Штоц — Продолжим наши беседы. Ты готов, Артур?

На удивление класса, Сахар-соль не начал отмазываться историями о том, как в доме прорвало стояк с горячей водой, о ворах-термитах, которые лишили его интернета, и других подлостях судьбы.

— Вот все говорят: современные технологии, искусственный интеллект. Оно, конечно, круто, только пока что толку мало. Нет, я ролики видел в сети, но все эти типа-собаки из арматурин — провода наружу и морды кирпичом — на друзей человека не тянут, согласитесь. А я вычитал — было же зашибезное средство. Ну, доступно немногим — так раньше суеверия разные мешали, то-се. Ну и условия: это сейчас мандрагору можно в промышленных масштабах выращивать, если, конечно, постараться, условия создать — он почесал переносицу, заглянул в тетрадь — Ну вот, а если есть мандрагора, остальное, в принципе, достать не проблема. Магнит, сера, сок белой ивы. Семенная… — (тут он свирепо покраснел и продолжал скороговоркой) — хм. семенная жидкость, сульфат железа, порошок солнечного камня… ничего такого, словом. А зато на выходе — реальный человечек живой и умный, и его можно учить, а кормить особенно и не надо, и помощь в хозяйстве, например, или на промышленности, в тех-таки шахтах, и в других ситуациях, когда обычным людям никак.

Ушастый Клаус из задних рядов вкрадчивым театральным шепотом выразил легкую заинтересованность тем, воссоздал ли уже Артурчик такой вот опыт и, в частности, как ему удалось добыть выше упомянутую жидкость. Задние парты похрюкивали, передние мысленно проклинали Ушастого и пытались удержать серьезное выражение лица.

— Все это не настолько смешно, как вам кажется — невозмутимо заметил Штоц — Во-первых, Артур прав: гомункулусов действительно создавали, для самых разнообразных потребностей. Во-вторых, это было связано с определенными рисками. Не буду вдаваться в подробности, здесь не время и не место, но вот вам пример. В твоем перечне не хватает еще одной компоненты, а без нее результат не будет долговременным.

— Я читал! — похоже, в сей раз Артурчик смог удивить даже Штоца — Пять капель драконовой крови, да?

— Точно. Именно поэтому гомункулусы — настоящие, умные — появлялись только раз в несколько десятилетий. Иногда с ними путали… — тут уже Штоц запнулся, помрачнел, взмахнул рукой — впрочем, несущественно. Ну что же, ты замечательно справился, садись. Честно заработано «отлично». Кто следующий?

Вызвался Чистюля — он нарыл где-то множество допотопных рецептов и теперь перечислял их с пафосом пророчицы Спакуны. От запора — корень валерианы, смешанный со слюной лысого медведя, при растяжении — компресс с настойкой скусовника, перевязать сушеными жилами скалистого василиска.

Марта слушала в пол уха, а сама смотрела на двор. «Барсук» стоял на том же месте, за все это время никто не выходил из машины и не садился.

Действительно ли Штоц говорил с Бударой только о причинах патрулирования? Но он сам заявил вчера, что егерь его ожидал? Солгал? И о чем тогда еще он лгал? О том, что делал на площади? О том, что на эти несколько недель ездил в командировку?

Чистюля тем временем не замолкал. Теперь он рассказывал о хитром способе диагностики заболеваний — по, ишь ты, выкатыванием яблока по тарелочке, залитой птичьим молоком.

— Так как вы думаете — уточнил Штоц — интересные рецепты?

— Главное — эффективные — отозвалась Урсула — Осталось доярок перевести на птицефермы — заживем!

— Ради справедливости замечу, что такие методы диагностики действительно существовали — да и вообще наши предки знали искусство врачевания.

— Скажите еще, они мертвых оживлять умели.

— Умели — согласился Штоц — При определенных условиях и при наличии сильного целителя. Другое дело, что последствия оказывались не всегда предсказуемыми. И не всегда безопасными.

Марта не поверила собственным ушам. Да откуда он вообще может знать таких вещах?! Нет, лжет, конечно, лжет: им же, видимо, приказали нахваливать традиции предков, обратно к истокам, будем ближе к своему корню, отдадим должное нашим истории и культуре, чтобы не распылиться в чужих — ясное дело, конечно.

— Это вы о Королеве? — спросила вдруг Аделаида — Кажется, исцелять могла только она.

— Я надеялся, ты прокомментируешь — и не только то, о чем рассказал Бенедикт.

Аделаида поднялась — и все смешки сразу прервались. Причем по различным причинам: ребята смотрели на нее с полностью конкретной заинтересованностью, девушки — преимущественно с завистью.

— Простите, пожалуйста, какие-то вещи я плохо помню — созналась Аделаида — Я была слишком мала и не застала селективизацию. Псоглавцев в наши времена почти не было… ну, или нам о них не рассказывали. Цынгане — те случались, просто их никто не воспринимал как серьезную угрозу. Врагов государства на то время всех расколдовали, поэтому они сами, добровольно ехали в артыки. С удовольствием работали на благо страны. Мой дедушка по маминой линией там был, он посылал нам на праздники открытки, рассказывал, как там интересно жить и работать. Кстати, кажется, в артыках для самых сложных, опасных работ использовали как раз гомункулусов. Только почему-то они имели вид — точь-в-точь как люди, хотя обычно должны быть не больше детей.

Штоц кивнул:

— С этим как раз понятно. А что скажешь о Королеве?

— Подождите! — вскинулась Марта — я как раз готовила материал о Королеве. Можно?

Она коротко пересказала то, что нашла в «Давнеслову»: об обычае, который бытовал в Рясянах, о том, что девушки, претендуя на звание Королевы Лесов и Полей, на протяжении месяца проходили испытания, одно сложнее другого — и в итоге на целые сутки получали невероятную власть. Если верить «Давнеслову», любое их желание считалось законом. Впрочем, в основном желали для себя: богатства, любящих мужей, красивых и умных деток.

— В мои времена — сказала Аделаида — вроде бы верили, что Королевы могли исцелять, просто возложив руки. И даже возвращать мертвых к жизни. Но Королев перестали избирать лет сто назад, потому что потом, после всего, их отправляли в столицу. Одни становились фрейлинами, иные — получали в правительстве работу личных драконьих советниц. Но назад ни те, ни другие никогда не возвращались. Ну и… ходили разные слухи… понимаете?

Штоц сделал пометку в своей тетради.

— Ну, в нынешние времена — сказал — стать драконьими советницами им бы точно не светило, по вполне очевидным причинам. Замечательно, Марта, благодарю, садись. Следующий?

— А было бы круто — прошептала ей Ника — Представляешь: тебя избирают Королевой, и ты такая — хочу, чтобы все болезни на планете были безвредными, как простуда!

— Это вряд ли — ответила Марта — думаю, эффект там приблизительно такой же, как у драконьих костей — она пролистала учебник и процитировала — «Изменение реальности через непродолжительное реверсионное возобновление состояния квантовой неопределенности». Только — добавила — это изменение вызывала сама Королева, своим энергополем, да. Поэтому их, видимо, месяц натаскивали, накручивали, доводя до кондиции. Сама подумай: даже драконы умудрялись покорить своей воле в лучшем случае несколько стран, но ни один не управлял целым материком. А Королева — это масштаб каких-то Рысян, не более.

Ника посмотрела на нее с сожалением:

— Скучная ты. Никакого воображения. И романтики ноль целых, ноль десятых.

Марта хмыкнула:

— Так это же не из-за меня прекрасные незнакомцы дают по рогам Шнейдеру и его дружкам.

— Ой все! Баумгертнер завидует! А между прочим, он это искренне, без задней мысли. Увидел — и защитил, не взвешивал, знаешь ли, не рассчитывал. Настоящий рыцарь. Он вообще такой… такой!

— Да кто «он»?

— Ну Яромир же! Он потом домой нас провел, а Йохану сразу оказал первую помощь.

— Как удачно и как вовремя.

— Вот только не надо этого сарказма. И вообще, что за необоснованная паранойя?! Ты с ним даже не знакома, как можешь делать выводы?

— А ты — знакома? И много о нем знаешь?

— Я знаю — заявила Ника — столько, сколько нужно. Он мне, между прочим, о себе все рассказал: и как пришлось переехать сюда из-за бабушки, и о поисках работы, и о нашей презамечательной системе регистрации. Но он не жалуется, просто если спрашиваю — отвечает.

— То кем работает твой волшебный Яромир? Вышибалой?

— Курьером, развозит пиццу — помнишь, на Терновых Валах маленький ресторанчик? — вот в нем. Плюс учится на вечернем, хотя, говорит, в последнее время с этим сложно, плохо успевает. Но ничего — решительно добавила она — мы наверстаем!

Марта уже хотела вставить шпильку по поводу этого «мы» и того, как именно они будут «наверстывать», а потом вспомнила о собственном воскресении — и рассудительно закрыла рот.

Все это время, если честно, она ожидала какой-то каверзы. Не от Ники, конечно — от остальных. Учитывая то, о чем рассказал утром Чистюля. Но сумку вешала так, чтобы нарезанные из поводка кольца было видно.

Может, это упорство и отпугнуло. Так или иначе, новых остроумных ходов от невесть кого не наблюдалось, и Марта решила, что тема закрыта. Мало что, случилось у людей осеннее обострение, на фоне всех этих событий на площади ничуть не удивительно.

На перерыве ей удалось убежать от Ники с ее откровенностями и набрать Виктора.

— Слушай — сказала сразу — я на минутку. Можешь говорить?

Он был явно не в школе, судя по жужжанию, что раздавалось на заднем фоне — где-то за городом — на пасеке что ли?

— Да — ответил — могу, но недолго, прости. Решил кое-что проверить, потом расскажу. Как у тебя дела?

— Хотела посоветоваться. Мои здесь решают относительно того, чтобы переехать. Ненадолго, на несколько недель, максимум — месяцев. Ну и, может, потом мне там же пройти вступительные.

Он ответил почти сразу, но все-таки была — Марта услышала ее — короткая пауза. Запинка.

— Я думал, ты собираешься вступать в столицу.

— Это еще не окончательно. В смысле переезд. Просто мачехе предлагают интересный вариант по работе.

— Слушай — сказал он осторожно — я понимаю, от тебя это не зависит. Может так действительно будет лучше. Ты просто держи меня в курсе, ладно? Я не хотел бы… не хотел бы терять тебя из виду, понимаешь? Ну, в итоге, где еще я найду такую помощницу.

Какую «такую», хотела спросить Марта. Вот Ника на ее месте, наверняка бы спросила.

— Знаешь, очень цинично с твоей стороны.

— Что делать. Я, в итоге, не теряю надежду заявиться с полученными результатами в столицу и устроить там небольшой переполох. А ты, Марта, заслуживаешь того, чтобы получить свою часть славы. Ну… то есть, я совсем не это хотел сказать, просто… слушай, ты там особо не горячись, я со дня на день вернусь и поговорим лично, ладно? Обещаешь?

— Обещаю не горячиться. Возвращайся быстрее.

Остальные уроки прошли без особых приключений. Если не учитывать то, что кабинку в туалете заклинило; но Марта без проблем выбила ее плечом. Под дверями лежал разорванный ремешок, очень похожий на поводок, и мало какие бывают совпадения.

Еще в сумке после большого перерыва Марта нашла несколько сухих комочков, которые пахли курятиной. Мгновенно нахмурившийся Стеф сказал, что это собачий корм.

Но на следующем уроке Марта, выходя к доске, случайно упустила пару комочков, развязала задачу и, возвращаясь на место, демонстративно, с вкусным хрустом растоптала сначала один, а потом второй. Класс никак не отреагировал: Гюнтер вообще не заметил, поскольку что-то рисовал в конспекте, старший Кирик перекидывался записочками с Урсулой, Дана что-то тайком писала в телефоне.

Марта решила, что Ника права: нельзя аж вот так параноить. И вообще, нет у нее времени забивать себе баки проблемами тараканов в чужих головах. У Марты сегодня насыщенный график.

Сразу после занятий она рванула в Инкубатор. Сегодня был «звериный день»: по вторникам она помогала не Штоцу, а господину Буликлею и его юным натуралистам. Уборка в клетках и аквариумах, кормление всей этой щебечущей, пищащей, рохкающей банды — словом, ничего выдающегося. И напрягов явно меньше, чем с мальками: неприятные запахи доставали Марту не настолько, как неприятные беседы.

Потом она опять запрыгнула в маршрутке и отправилась на Поддубную. Даже не делала вид, что сомневается: все решила еще с вечера, иначе зачем бы брала с собой папку с документами. Конечно, дело было не в разговоре с Элизой, совсем нет. Просто. Ну как-то поразмышляла, прикинула. Опять же, разговор с Виктором… ну, кое-что подтолкнуло ее в нужном направлении. Переедут они или нет, а если будет реальный шанс поступить в столице, Элиза первая выскажется за.

Маршрутка высадила ее у проходной, рядом с которой в субботу ночью стояла очередь с собаками. Сейчас там никого не было, Марта несколько раз нажала на сохлую, исцарапанную кнопку, и даже звонка не услышала. Глухо, как в танке. При том, что с территории доносились чьи-то голоса и рычали моторы грузовиков.

Может, у них сегодня упаковка и перевозка готовой продукции, а что, подумала Марта, когда-то же они должны доставлять по назначению. Хотя — осень, это значит, у них и хранилища какие-то должны быть, ну, чтобы складировать до тех пор, пока не понадобится.

Она поняла, что нечего здесь ловить, и пошла в обход, туда, где они в субботу встречались с Элизой.

Памятник за эти дни сильно вырос, и стали еще нагляднее все ошибки, что их допустили проектировщики. Фонарный столб наклонился так, что распорки под ним треснули, но никто не торопился ни срезать его, ни подпирать новыми. Фигуры покойного министра финансов, господина Эльфрика, и мудрого правителя, господина Циннобера (кавалера и пр.), выросли и приобрели завершенность — но вместе с тем обозначился явный дисбаланс, который вряд ли закладывали скульпторы. А если закладывали, то за их душами, наверное, уже выехали егеря.

Господин Эльфрик возвышался над господином Циннобером и протягивал ему сноп соломы, который превращался в золотые монеты. При этом на лице покойного министра финансов блуждала то ли раздраженная, то ли снисходительная улыбочка, а наш правитель, мудрый господин Циннобер, смотрел на него снизу-вверх, разве что рот не разевая от восхищения.

Расколдовывали и за меньшее, подумала Марта, отправляя в артыки с рвением работать на благо государства.

Впрочем, какое ей сейчас дело до памятника и его безымянных проектировщиков? Правильно: никакого.

Дуб — его, действительно было жаль: у распила, там, где сейчас возвышалась голова господина Эльфрика, кора почернела и начала отслаиваться, отпадать целыми кусками.

Дубу и так недолго оставалось, и все-таки он заслуживал на лучшее отношение.

Она вздохнула и хотела была переходить дорогу, когда ее сзади позвали:

— Марта?

Только сейчас она заметила в тени, около скамьи, сутулую фигуру с тростью.

— Это вы, господин Клеменс?

Едва не ляпнула: «Что вы здесь делаете»? — и вовремя сдержалась. Мало ли; в любом случае ее не касается.

— Не ожидал тебя здесь увидеть.

За прошлые недели дедушка Стефана-Николая сильно изменился. Словно стал ниже ростом, залысины на висках разрослись, и взгляд… что-то такое было в его взгляде.

— С вами все в порядке? — спросила Марта.

Он опустился на скамью и положил трость рядом.

— Присядешь?

Марта посмотрела на проходную: люди стояли вдоль забора, толпились у ворот. Кто-то скандалил, мол, без очереди не пускать, куда пихаетесь, совести нет! При этом, кажется, не пускали никого, с очередью или без.

Господин Клеменс следил за ней внимательным, грустным взглядом.

— Стефан-Николай уже говорил тебе? Мы едем, Марта. Георгу звонили по телефону из столицы, предупреждали. Я родился в этом городе — и надеялся в нем умереть.

Конечно, подумала она, Ортынск только для этого и годится. Родиться и умереть. Жить же лучше где-то в другом месте.

— А разве в Булавске так плохо? — она все-таки присела рядом со стариком. Дедушка у Стефа хороший, правильный. И если она может чем-то ему помочь… — Я слышала, там море. И вообще… театров много, выставки, культурная жизнь.

Он вынул трубку, набил табаком и закурил.

— Когда нас, еще молодых, отправляли на Вторую крысиную, мы все приходили сюда. К этому дубу. И брали с собой на память по желудю. А если желудей еще не было — просто по листку. Мы клали их в портмоне и хранили в нагрудном кармане, здесь, у сердца. А когда нас убивали, товарищи садили на могиле желудь или клали в землю листок. Считалось, что благодаря этому душа не растает в небесном огне, а удержится на земле. Не выскользнет из объятий Господа.

Он покачал головой, глядя на очередь, а в действительности — куда-то дальше. Намного дальше.

— Теперь я еду — и мне нечего с собой взять. Я слышал, где-то под городом есть еще один дуб, младший брат этого.

— Это как в басне? В классе четвертом учили. «Настала ночь. Лишь лес вокруг — граф остановил коня»…

— Вот и я думаю: сказка, выдумка. Если Синистари действительно оставил в лесу один из саженцев, тот, вероятнее всего, погиб. Буруянские дубы где попало не растут. Да и… не все равно ли, с желудем или без? Я не уверен, что скользнуть по виткам спирали и переродиться здесь через столько-то там лет — такая уж хорошая идея. Здесь ли, или в Булавске, или в Сулицине или где-то еще — неважно. Эта земля лучше всего родил только одно… Да ты и сама это знаешь, разве нет?

Марта покачала головой. Вечерело, и ей стало холодно на лавочке, хотя ветра словно бы не было.

— Зубы — спокойно сказал господин Клеменс — это вы тоже должны были бы проходить, примерно в тех же классах.

— «Мифы народов мира» — догадалась она — Ясон и то задание, которое дал ему царь Тиоскуррии.

— «…да, взрывая ниву плугом быстрым до конца, бросаю в борозду не семена пшеницы плодородной — а зубы ужасающего змея столь крепки; что вырастают воины в доспехах, и я стригу их словно волосы под самый корень». — процитировал господин Клеменс. Он говорил немного отбросив голову назад, прикрыв глаза, и его веки дрожали, словно сейчас дедушка Стефа видел все то, о чем шла речь в давней поэме.

— Ну, не только зубы — зачем-то уточнила Марта — и вообще, вы говорите, что их нельзя нейтрализовать, а я читала, что любой яд, даже смертельный — условная вещь. В том смысле, что если правильно, с умом употреблять, можно сделать что-то полезное. Например, исцелять, а не убивать людей. Надо только знать, каким образом.

Господин Клеменс открыл глаза и, откинув голову сильнее, посмотрел на вершину дуба. На черных, сухих ветках осталось лишь несколько листочков, да и те напоминали древний гербарий, найденный прошлой четверти Чистюлей в подсобке в Жабы. Не гербарий — одна пыль.

— Когда-то — сказал старик — достаточно было верить. Но мы отказались от этого дара, перепоручили его другим. Сначала хотели, чтобы ответственность за изменения брали на себя другие — и вот мы начали создавать Королей и Королев. Зато перестали верить и в них самих, таким образом лишив их силы и власти. А те крошки, которыми мы все-таки владеем… Ты видела, что творилось на площади в субботу, не так ли? Это показывали по всем каналам и, наверное, выложили в интернете, ты не могла не видеть. Вот и все, что мы умеем, Марта. Все, что мы можем. Силой ненависти превращать людей в чудовищ. Делать этот мир страшнее и уродливее. Снова и снова засевать его драконьими зубами.

Он тыкнул пальцем куда-то вверх:

— Лет триста тому назад этого никогда бы не случилось. Даже в те годы еще случались люди, способные на большее, нежели просто расчеловечивать других. Этот дуб… ему не позволили бы засохнуть, понимаешь? Он был бы жив — в их воображении, а значит и в действительности. Тогда еще по земли ходили настоящие рыцари. И серпоносцы после гибели очередного дракона не позволяли взойти росткам из его зубов. Тем более — сказал он твердым, злым голосом — тем более никто не дал бы прорасти его языку.

Марта почувствовала, как по ее спине от копчика вверх к шее разливается ледяная волна. Она едва сдержалась, чтобы не обхватить себя руками за плечи.

— Простите? Язык? Причем здесь язык? В поэме не было ни слова о языке, только о воинах — как они вздымались из засеянной зубами борозды.

Господин Клеменс молча затянулся, выпустил в небо несколько дымных колец.

— В том-то и дело. В этом сама их сущность, понимаешь? Поэма опубликована в сокращенной, школьной версии — и все заучивают ее с детства, потому никогда не задумываются, что именно она значит. А я… мне, видишь ли, повезло. В том артыке, где я восторженно и вдохновенно работал на благо родной страны, сидел один профессор. Знаток давних языков, поэт. Именно он перевел поэму — всю полностью, без купюр. И он рассказывал ее, цитировал наизусть, просто довел всех нас до безумия своей бесконечной декламацией, можешь представить. И вот в том фрагменте, где Ясон срезает под корень восставших из борозды землерожденных, он так увлекается резней, что не замечает еще одного. Того, кто вырос из семечка, которое царь бросил в землю тайком, за его спиной.

— Но это, простите, сказки. Давние мифы. Какая-то правда за ними стоит, и даже если… ох, не знаю, все это случилось тысячи лет назад, далеко на юге.

Он посмотрел на нее, растерянно мигая, и Марта опять удивилась тому, как безумно, дико постарел господин Клеменс. Словно душу вынули из человека, взяли и вытрясли.

— Да — сказал он наконец — Ты, конечно, права, что-то заболтался я с тобой, прости. Расклеился, это все через отъезд. К тому же, я тебя задерживаю, а ты же куда-то спешила.

— Мне на завод — Марта не собиралась ничего объяснять, но и просто так уйти не могла — только не подумайте, я не работать, мне к директору, документы передать.

Она поднялась, поправила сумку на плече.

— Подожди-ка — совсем другим, сухим и холодным тоном сказал господин Клеменс — не спеши.

Он ухватил ее за руку, пальцы у него были тонкими и цепкими. И все в шрамах — страшных, давних.

— Вы что?

Но он перебил ее, кивнул в сторону ворот:

— Сама посмотри.

Как раз в этот миг толпа расступилась, поползли с грохотом створки — и на улицу медленно выехали несколько машин. Спереди — «барсук» с включенными мигалками, густо-синий и белый лучи били по глазам, Марта их даже закрыла. За «барсуком» ползла машина, похожая на фургон, в таких к магазинам привозят хлеб, но хлеба здесь точно не было, а было вмонтированное в стенку зарешеченное окошко и лицо, несколько бледных, восковых лиц за решеткой.

— Верхушка — объяснил господин Клеменс — помощники, завы и замы. А директора забрали еще утром, просто у ворот взяли, на входе. Блокировали машину, охранников мордами в асфальт — и не будете ли добры с нами проехаться. Был добр, конечно же. А куда бы он делся.

— А вы откуда?..

— Так вон те, у ворот — они же здесь с тех пор и дежурят. На хлеб теперь вряд ли рассчитывают, но зрелище получили по полной программе.

Марта покачала головой.

— Это какая-то ошибка, господин Клеменс. Кто бы его осмелился? У него же власть, связи, положение.

Старик выбил трубку, прочистил и набил заново.

— У моего сына — сказал он — тоже все это есть. Связи, власть, положение. Но через несколько недель мы уедем отсюда навсегда. Если вдруг твои родители смогут, сделайте то же, Марта. То, что я говорил о других городах — забудь, это лишь старческая слабость. Собирайтесь и едьте. Начните жизнь заново, вы еще молоды. Что бы тебя здесь не держало, девочка, уезжай, как только сможешь. И как можно дальше отсюда. Понимаешь?

Она не ответила — не знала, что ответить.

В этот момент у ворот опять зашумели, какая-то женщина пронзительным голосом требовала немедленно начальство, что за издевательство, столько держать людей на ветру, это вам не лето все-таки! Да, поддержали ее другие голоса, что же, мы зря тут стоим, когда уже будут принимать?!

— Почему они возмущаются? — удивилась Марта — Их же используют. Все это время — их же доили, как собак, хотя, если честно, и с собаками так тоже нельзя.

— Использовали? — господин Клеменс улыбнулся и покачал головой — Ошибаешься, девочка. Никто их сюда силой не загонял. И собак они привели сюда по собственной воле, приводили раньше и приведут опять, как только узнают, что за это можно получить хотя бы сотню-две.

Он опять покачал головой, посмотрел на Марту со странным выражением на лице. Словно с сожалением, хотя, подумала она, чего бы это ему меня жалеть.

— Какие же вы наивные дети. Вы все: ты, Стефан-Николай, Бенедикт. Я думал, это мы были такими. неприспособленными. Думал, что вы, наверное, выросли циничнее.

— Это плохо? — уточнила Марта. Не спорить же со стариком, не доказывать же, что — нет, ничуть мы не наивнее, даже не надейтесь!

— Уезжайте — просто ответил он — Уезжайте из этого города, девочка. И чем скорее, тем лучше.

Марта кивнула. Уже хотела уйти, но в последний миг ее словно что-то толкнуло под локоть. Она расстегнула цепочку, сняла и протянула господину Клеменсу желудь, который подарили ей на день рождения мальки.

— Что это?

— Это вам — сказала она — На память. Возьмите, пожалуйста.

Прежде чем он успел ответить, она вложила ему желудь в руку, кивнула снова и пошла прочь.

Обернулась лишь раз. Дедушка Стефа и дальше сидел под мертвым дубом, упершись ладонями о трость и выпуская из трубки клубы дыма, густые и седые. Ей показалось, что клубы эти скручиваются в какой-то узор, что стоит всмотреться — и в нем удастся увидеть собственно будущее. Но Марта не всматривалась.

Глава 09. День памяти

Они заходили на школьный двор по двое-трое. Если встречались в воротах, обнимались, хлопали друг друга по спине. Их жены и дети держались всегда немного позади, смотрели с легкой ревностью.

Внешне пытались не задерживаться, сразу проходили через вестибюль в столовую, лишь несколько людей стояли на крыльце и курили; когда Марта с Элизой и отцом зашли на двор, она сразу заметила эти красные огоньки — словно глаза ночных чудовищ то загорались, то угасали.

Она вспомнила о «барсуке» и посмотрела туда, где он стоял. Свет единственного фонаря не задевал тот угол двора, таял на полпути, но Марте показалось, что машина до сих пор там. Значит — и егерь также.

А что? — если подумать, то объяснение Штоца о спортзале выглядело не таким уж бессмысленным. Взять, скажем, пакет с костями: да, Марта успела передать его Виктору — но остаточные поля искажения никуда не делись, и сильно лупили. Добавим сюда дохлых рыбок в кабинете Жабы, вспомним о егере, который несколько дней составлял компанию школьному вахтеру, господину Лущевскому. Тогда все складывается: после пожара не сразу, но ткнулись-таки проверять, унюхали следы костей, взялись за дело всерьез. А то что открыто не допрашивают — ясно же, боятся всполошить. Вон какой смурной был директор, когда звал госпожу Форниц на «общее совещание». Знаем мы эти совещания! Хорошо, что Виктор уехал, удачно сложилось, но предупредить то надо, овца ты тупая, сразу не догадалась, о чем только думала.

Ну, сказал внутренний голос, ясно, о чем. С недавних пор наша Марта только об одном этом и…

Она протяжно вздохнула и посоветовала самой себе закрыть рот.

— Ты как? — тихо спросила Элиза — Выдержишь?

Марта чуть было не ответила (выдержу, с чего бы мне не выдержать; что ж вы все сегодня как сговорились? — я не маленькая и не ребенок уже!) — а потом догадалась, что Элиза спрашивает не у нее.

— Должен — ответил отец — Я дал им слово.

Весь вечер он в основном молчал — от самой остановки. Но Марта приехала чуть позже, и видела, как Элиза с отцом о чем-то говорили. Точнее, говорила Элиза, отец стоял и слушал… или даже не слушал, по нему было не понять. А потом, когда Марта решила, что уж совсем неудобно (не подсматривать, а настолько опаздывать), отец прервал мачеху. Он отвечал спокойно и размерено, с легкой улыбкой на губах. И если бы Марта не видела выражения на лице Элизы — решила бы, что они обсуждают какие-то приятные моменты из своего прошлого.

— Мы можем тебе чем-то помочь? — спросила Элиза. На школьном дворе было тихо, только загорались и гасли огоньки сигарет на крыльце и шуршал сухими листьями ветер. Вдалеке, за домами, скрежетал, опустошая баки мусоровоз.

— Вы уже помогаете — спокойно ответил отец. Он шевельнул рукой, в которой держал пакет с гостинцами.

— Я имела в виду…

Она оборвала себя, кивнула семейству, которое проходило мимо них — одному из тех, которые Марта почти не знала. Доброжелательная мамаша в ответ раскланялась, пацан лет двенадцати поглядел кичливо и пренебрежительно. Их отец сделал было шаг к отцу Марты, явно собираясь обнять, и, увидев его лицо, узнав-догадался, запнулся, в последний момент сумел просто протянуть руку.

Отец Марты пожал ее и сказал:

— Привет, Ктыр.

— Привет, Капеллан — Марта почти с удовольствием наблюдала, как сползает с физиономии пацана вся его спесивость. Да и его отец выглядел крайне растерянным — Я… слышал о тебе. Молодец, что вернулся, Капеллан.

Он помолчал, видимо ожидая хоть какого-то ответа. Не дождался, кивнул, прокашлялся:

— Рад тебя видеть, Капеллан. Понимаю… вам сейчас непросто. Если будет нужна помощь… просто знай: ты можешь на меня рассчитывать.

— Благодарю — сказал отец — Буду знать.

Неловкое молчание затянулось, и в это мгновение с крыльца воскликнул знакомый голос:

— Ну наконец! Ктыр, Капеллан, давайте на борт, только вас и ожидаем!

Конечно, это был Элоиз Гиппель по прозвищу Трепач: сегодня весь при параде, в шикарном, франтовом костюме и с Андвари второй степени на лацкане.

— Госпожа Делия, Элиза, Марта… — он аккуратно брал в руку ладонь каждой, губами касаясь воздуха над их пальцами. Пожал руку хмурому пацану — Себастиан, как ты вырос! Прошу, прошу! Все уже готово, ожидали только вас. Ну-ка, ребята, хватит дымить, начинаем!

Трое фигур рядом с ним погасили окурки, вышли из тени на свет. Один двигался со странной, почти болезненной грацией, которая почему-то всегда напоминала Марте богомолов. Светловолосый, с темными очками на пол лица, он был в своем неизменном камуфляже. Товарищи называли его Спрутом, это была такая шутка для узкого круга, причем в первые годы она казался Марте весьма жестокой — учитывая, что левый, заправленный за пояс рукав куртки Спрута был пуст. Только потом — наблюдая на днях памяти за тем, как все они общаются друг с другом — Марта поняла, что дело никоим образом не в жестокости. Просто самый обычный мальчишечий юмор, который даже с возрастом не проходит; нормальным людям не понять.

Спрут кивнул им всем, подошел к отцу, они крепко обнялись, потом он пожал руку Ктыру. Марта на них толком не смотрела. Не спускала глаз с двух других.

С крепкого бородача лет под пятьдесят и его напарника — высокого, широкоплечего, с невероятно ясным, чистым взглядом. Она помнила их — и не помнила. На ни одном из Дней памяти Марта их до сих пор не видела, но теперь ей казалось: они всегда были там, не пропуская ни одного года. Это было так странно: два воспоминания, которые сходились, накладывались одно на другое. Срастались одно с другим.

— Гриб, Махорка — отец кивнул им, но не обнял, даже руку не пожал. И Ктыр тоже, он вообще сделал вид, словно их не заметил.

Крепкий и высокий пошли следом за Гиппелем, и госпожой Делией, Трепач трещал без умолку, время от времени взмахивая руками, и сам же смеялся над своими шутками. Марта с Элизой и отцом шла в самом хвосте, но и оттуда выразительно чувствовала запах — давний, знакомый запах из снов. Запах пыли, в который вплетались, просачивались другие нотки.

Острые пряности. Пропитанная потом ткань. Мед, текущий из разбитого кувшина. Дым сожженных сел. Кровь.

Потом они, наконец, оказались в столовой, и на Марту навалились другие запахи, и свет, и громкие возгласы, и смех — и она с облегчением поняла, как же сильно ждала этого мгновения. Все-таки, как ни крути, Дни памяти из года в год давали ей ощущение надежности. Ощущение того, что если в их семью придет настоящая беда, есть те, кто всегда поможет.

Их мигом захватили в плен, Марту и Элизу подхватила под руки Франциска Гиппель: хорошо, что пришли, мы уже заждались, Раймонд, ну-ка, подожди, что это у тебя в пакете, ох, Элиза, неужели твой фирменный салат, о, и пирог, как пахнет, просто божественно!

Отца, как всегда, повели к столу ветеранов, он пошел, даже не оглянулся. Там его посадили с краю, вместе с Грибом и Махоркой, над их головами висел прошлогодний транспарант «Приветствуем, родная школа»! и рядом доска почета — «лучшие ученики школы». Марта раньше удивлялась, почему на доске с лучшими учениками висят преимущественно ученицы, а теперь ей бросилось другое: отец и его побратимы рядом с фотографиями ее одноклассников.

Ах, Элиза, чирикала тем временем госпожа Франциска, ты не представляешь, сколько было хлопот, времена сама знаешь какие, этот их вроде необязательный, рекомендованный комендантский час, эти их патрули, какое гадство, нам пришлось стольких оббегать, никто не хочет брать на себя ответственность, а День, сама знаешь, раньше полночи не заканчивается, такой, ха-ха, парадокс, ну, ничего, все как-то уладили, а вот скажи мне, пожалуйста…

Госпожа Франциска если чем и напоминала своего мужа, так это талантом уловить настроение момента. И, например, спасти ситуацию бесконечным ливнем необязательных слов, узором аккуратных, обманчиво хлопотливых движений.

На клеенчатых скатертях уже стояли тарелки с угощениями — меньше, чем в предыдущие годы, но вполне достаточно; Элизины салат и пирог удачно вписались в общую картину. Согласно традиции, львиную часть яств приносили сами участники — ну и смахивали по подпитии, ясное дело. Существовал неофициальный фонд взаимопомощи, неизменным его казначеем испокон веков был все тот же Гиппель.

Так же, согласно традиции, хоть где бы не праздновали День памяти, всегда накрывали три стола. За одним сидели те, кто воевал в Средигорье. За другим — жены и дети; иногда — если ветераны считали нужным их пригласить — братья, сестры, родители. Третий стол был крошечным, всего на три лица. И если ветераны обычно пристраивались рядом со сценой, а родственники — у стены, то этот, третий столик ставили в дальнем углу. Словно хотели засунуть как можно дальше, чтобы лишний раз не вспоминать. И как раз потому — конечно! — каждый, время от времени, нет-нет, да и бросал туда украдкой взгляд.

Марта тоже посмотрела, но, впрочем, ничего нового не увидела — да и не ожидала. Ее сейчас куда больше интересовало то, как поведутся с отцом побратимы.

Нет, она не боялась, что от него станут отшатываться, как от зачумленного. Но она видела выражение лица Ктыра во дворе. И знала… слишком многое знала…

Поэтому вздохнула с облегчением, когда увидела, как несколько людей поднялись, чтобы пожать ему руку, а кто-то просто поднял ладонь.

Госпожа Франциска тем временем знай себе чирикала о том, что школьная столовая — это, Элиза, мера вынужденная, в других местах нам отказали, сама знаешь, как оно бывает: где-то на этот вечер уже арендовано, где-то ремонт… ох, прости, потом договорим, Элоиз начинает.

Гиппель поднялся, откашлялся. Все взгляды были направлены на него, даже три фигуры в черном — те, за отдельным столиком — подняли головы.

Дальше была обычная Гиппелева болтовня: боевое братство, скрепленное землячеством, не потерять традиций, как здорово, что все мы тут сегодня собрались. Ветераны слушали его терпеливо, похожие на старых борзых, которые ждут, пока, наконец, можно будет подойти к мискам с едой. Жены и дети вроде отдавали дань традиции, хотя кое-кто уже начал переговариваться.

Марте разговаривать не было не с кем, да и не о чем. Из ее класса только у нескольких родители были на той войне, и все — в других взводах. А День памяти — что-то типа закрытой вечеринки, кого-либо сюда не пускают.

Словом, она сидела, и от нечего делать, наблюдала. Сравнивала с прошлыми годами. Да, говорила себе, несколько беднее столы, и народ одевается скромнее, но смотри: так же улыбаются друг другу, расспрашивают друг друга об успехах своих детей — нет, ничего не изменилось, по-настоящему — ничего.

Даже Гиппель, так же как обычно это бывало, в определенный момент уступил место дядюшке де Фиссеру. Вот, подумала Марта, кто ничуть не изменился. Еще немного — и будем выглядеть одногодками, а потом… ох, меня еще будут считать его старшей сестрой!

Де Фиссер сидел на самом краю стола ветеранов, чуть немного поодаль от остальных, и когда дядюшка поднялся, все смолкли. Одет он был в гражданское: джинсы, смешная фланелевая рубашка в большую клеточку, на шее — тусклые цепочки с крошечными звеньями, причем жетонов, как обычно, видно не было. Но когда де Фиссер двигался, они звенели, эти жетоны — звучали как дополнительный хор голосов, подпевая его десяти основным.

Дядюшка провел пятерней по своим русым волосам, взлохматил их. Улыбнулся — эти ямочки на щеках, как же Марта их боготворила. Их, и белозубую улыбку, и веселый взгляд голубых глаз.

— Ну — сказал де Фиссер — еще один год прошел. Не лучший год. Но мы опять здесь, все мы, а это немало.

Голос, которым он говорил, был десятым, самым редким. Низкий, с едва слышной хрипотцой, он обычно звучал ровно и четко. И единственный изменялся со временем. Только он и напоминал Марте: в действительности де Фиссер годится ей в отцы, а не братья.

— Я не буду много говорить. Не сейчас. Все вы после работы, устали и хотите есть. Нам кое-что надо обсудить, это правда, но мы обсудим потом. А пока что — всем приятного. И — он поднес пластиковый стаканчик, остальные тоже потянулись к посуде — за наше братство. За то, что мы вернулись.

Заскрипели скамьи и стулья — сначала, когда их отодвигали, чтобы подняться, потом — когда садились — а потом — словно вдруг прибавили громкости на видеоплеере — зазвучал лязг ложек, вилок, шорох пластиковых тарелок, голоса.

Марта не зевая взяла себе рыбный салат, потянулась к пакету с соком. Элиза о чем-то небрежно разговаривала с соседкой по столу, сухощавой и тонкогубой, судя по долетавшим отдельным словам — связанной то ли с рынком, то ли с овощебазой. Соседка жалилась, что сын ее совсем отбился от рук, отпустил волосы, похож черт знает на что, не слушает ничьих советов. Элиза кивала и соглашалась, подростки, самый сложный возраст. Очень, мол, хорошо вас понимаю, у самой вон. Но, если вдруг ваш решит постричься, звоните по телефону, что-то придумаем, конечно-же вне очереди, ну о чем может быть разговор…

При этом, зачем-то мягко сжала запястье Марты, та от неожиданности едва не подавилась. Потом услышала, как Элиза словно между прочим расспрашивает о снабжении свежими яблоками, все поняла и в ответ сжала запястье Элизы. Чувствовала себя при этом совсем по-дурацки: тоже мне, две заговорщицы — но почему-то была собой довольна.

К разговору присоединились две тетки, сидящие напротив. Одна, оглянувшись на стол с ветеранами, вполголоса заметила, мол, с подростками нелегко, но это хотя бы понятно и привычно, а вот когда твой муж возвращается из-за реки таким… это же, видимо, трудно: жить с человеком, который лишь номинально твой муж, а в действительности…

Элиза еще раз сжала руку Марты, но, теперь похоже — затем, чтобы сдержаться и не наговорить жалостливой ехидине лишнего. Искривив жирно напомаженный рот, твердила в том же духе: и не бросишь его, и пользы… но мы, конечно, все должны поддерживать друг друга, если вам, Элиза, нужна будет помощь — что угодно, выговориться там, или посоветоваться…

— Продуктами — спокойно сказала Элиза — С благодарностью примем помощь продуктами, в частности — яблоками. Есть такой сорт…

Тут снова поднялся де Фиссер, провозгласил второй тост — «за тех, кто ожидал» — а когда выпили, попросил минуту внимания.

— Перед тем — объяснил — как начнем, есть несколько вопросов. Озвучишь, Казначей?

Гиппель перечислил расходы за прошлый год: кому и какой суммой помогли, и почему. Говорил неожиданно коротко, в конце сослался на закрытую группу в «Друзьях»: оказалось, уже полгода большинство ветеранов напрямую, или через родственников, поддерживали друг с другом контакт через сеть, потому все были в курсе текущих дел. Поэтому и вопросы о будущих расходах требовали лишь формального утверждения.

— Ну — подбил итог Гиппель — на этом, кажется, у нас все.

Дядюшка де Фиссер улыбнулся своей белозубой улыбкой, сделал знак рукой — Гиппель стушевался и сел.

— И еще один вопрос — на днях памяти Никодем де Фиссер никогда не говорил своими привычными голосами, только десятым, предназначенным для по-настоящему важных вещей. Но сейчас его тон подсказал Марте: речь идет о чем-то исключительном, чрезвычайном. Слушай в оба уха, девочка, не ловли ворон — Я бы вас лишний раз не тревожил, но ситуация непростая, а в сети такое обсуждать не стоит…

— Да ты, капитан, туда и не заходишь — хмыкнул один из ветеранов — щекастый, лысый мужичище по прозвищу Кабан. (Насколько Марта помнила, он работал вышибалой в одном из ночных клубов Охвостья) — За все шесть месяцев ни разу не заглянул. Уважаю твою осторожность, если бы не она, мы бы здесь сейчас не сидели, но война закончилась, наступили мирные времена — давно пора изменить режим. Все свои, крыс среди нас нет. И в сети, пусть бы что бы там ни говорили, чисто. Группа же, закрытая. Время, опять же, экономит.

— «Война закончилась»? А я и забыл, вот те на. Благодарю, что напомнил, Кабан.

Тот покраснел и отвел взгляд, и Марта поняла, почему они все беспрекословно слушали дядюшку. Гиппель мог играть роль распорядителя и казначея, представлять братство в переговорах с директором дежурного ресторанчика — но командиром был Никодем де Фиссер, только он один.

— Хотя — сказал дядюшка — посмотришь на улицу — то и не скажешь, что наступили мирные времена. Вы все знаете, о чем я…

Кто-то молча кивнул, кто-то отвел взгляд. Ну-как, они знали.

— Патрули из добровольцев. Рекомендации не покидать вечером дом после одиннадцати. И то, что они устроили на площади Трех Голов. Яснее ясного, к чему все идет….

— Да куда уж яснее — сказал с противоположного конца стола жилистый Камыш — перед Семигорьем были такие же расклады. И воняло тем же дерьмом, один в один…

— Именно так. И мы не можем просто молчать и смотреть, да?

Они зарычали в ответ, скорее одобрительно.

— Что предлагаешь? — тихо спросил Спрут.

— Для начала — разбиться на тройки и выходить вместе с патрулями. Они принимают всех желающих. Воспользуемся этим.

— И? — уточнил Спрут — Ты в курсе, чем они вооружают волонтеров?

— Я в курсе, что ты в Ирбисовом урочище сделал с часовыми. Без огнестрела и без ножа. Голыми руками.

Спрут улыбнулся и демонстративно поправил левый, пустой рукав.

— С тех пор — сказал — кое-что изменилось.

Марта ожидала, что де Фиссер смутится, она бы сама на его месте зарылась в землю со стыда, а дядюшка смотрел на Спрута, не отводя взгляда. И Спрут, в итоге, улыбнулся, пристукнул пальцами по столешнице и потянулся к пластиковому стаканчику.

— А кое-что — сказал Никодем де Фиссер — не изменилось. Ошибаюсь ли я?

Они молчали, и капитан продолжил.

— Никто не сумеет справиться со всем этим дерьмом лучше нас. Не потому, что нас учили. Потому, что мы уже имели с этим дело. Если кто подзабыл — Капеллан вскоре предоставит нам возможность вспомнить — не так ли, Капеллан?

Отец кивнул.

— Да гори оно все — выдохнул вдруг Кабан. Он подвинул стул и поднялся — Без обид, капитан, но это дерьмо — не наше. Пусть жрут те, кто всю эту хренотень заварил. У меня семья: молодая жена, сыну три месяца. И мы едем. Продаем на хрен дом и валим отсюда. Навсегда. Понимаешь, капитан? На-все-гда. Сука, всю жизнь думал, что мой сын будет жить там, где его дед и прадед — а хрена два.

— Растешь, Таддеус. Мудреешь.

— Да пошел бы ты, капитан — Кабан похлопал себя по карманам, вытянул начатую пачку, кто-то протянул ему зажигалку, он молча кивнул и пошел к выходу. Стукнул дверями.

— Я никого не вынуждаю — спокойно сказал де Фиссер — у многих семьи, планы, две-три работы. Дело добровольное.

— Да — отозвалась вдруг тетка с жирно накрашенным ртом — семьи. А вы разговариваете так, словно нас вообще не существует. «Патрули»! Да пусть себе патрулируют, спокойнее будет. И комендантский час не помешает — может, кое-кто начнет домой вовремя приходить.

Из-за стола поднялся здоровенный мужчина с черной повязкой. Его Марта тоже помнила, свои называли его, ясное дело, Циклоп.

— Заткни пасть — пробурчал он. Потер двумя пальцами, рябой от лопнувших капилляров нос — а ты, капитан, не сердись и пойми: все это… не в масть, что ли. Здесь у всех уже своя жизнь. Кто-то вкалывает на сверхурочных. Кто-то, вон как Кабан — лыжи вострит подальше. А кто не вострит — тем тоже нет смысла впутываться. Одно дело: раз в году собраться, поесть-попить, вспомнить. Помочь там друг другу, это ясно, по-человечески. Но подписываться на это… — он покивал головой, улыбнулся неуклюже добавив — Без обид, да?

Де Фиссер улыбнулся ему в ответ:

— Да какие обиды, Циклоп? Личное мнение, имеешь полное право. Ты же не под присягой, верно? Ну что, кто-то еще согласен с Циклопом и Кабаном?

Он выдержал паузу, обводя взглядом ветеранов. Те прятали глаза, а кое-кто наоборот — смотрел с вызовом прямо на него. И кивали, многие кивали.

— Вот и хорошо — небрежно бросил дядюшка Никодем — есть ли те, кто все-таки готов меня поддержать?

— Есть — отозвался Махорка — мы с Грибом.

Он уже некоторое время крутил в руках пачку с табаком, а теперь развернул, и принялся с подчеркнутой неторопливостью сворачивать папиросу.

— Вы? Забудьте! — кажется, дядюшка впервые за весь этот разговор по-настоящему разозлился — Сами хорошо знаете почему! Вы здесь уже четыре дня, так? Итак, времени у вас до следующей субботы, ни минутой больше. Или забыли, что случилось с Нарвалом?

— Почему же «забыли»? — Махорка пожал плечами, спрятал кисет в карман и поднялся. В левой руке у него вдруг оказалась коробочка, Махорка чиркнул спичкой, затянулся, бросил ее в пустой стаканчик — Очень хорошо помним. Был Нарвал — и не стало Нарвала — он помахал ладонью, разгоняя дым, и подошел к окну, приоткрыл его, опять затянулся — и ты, капитан, себя не заедай. Мы и так все решили, до твоего вопроса. Ты не представляешь, что это такое: год за годом жить в поездах, без шанса ступить на твердую землю. Тогда, в Средигорье, мы думали, это выход. Спасение. Вроде бы: хотя медицина бессильна, а мы все равно будем жить, благодаря горной ведьме обвели судьбу вокруг пальца. Хрена два. Может, для кого другого, это выход, а лично для меня — хуже смерти.

Никодем де Фиссер слушал его молча, только ходили под кожей желваки. Потом он обратился к другим — и Марта впервые увидела, как изменилось, состарилось его лицо.

— Ну — бросил он — с этим вопросом разобрались. Кто-то хочет что-либо добавить? Или присоединиться к Грибу с Махоркой?

Никто не хотел.

Де Фиссер улыбнулся на это с бывшим, привычным своим рвением, и сказал:

— Тогда следующий тост — за нашу память! За тех, кто ее бережет — и за тех, кто будет о нас помнить, когда мы сами ступим на твердую землю, когда сойдем на берег.

Все повернулись к наименьшему из столиков, многие подняли стаканчики, салютуя трем фигурам в черном.

Марта не знала, почему их только трое, отец не рассказывал, он вообще не любил вспоминать о том, что случилось в Средигорье. Очевидно, это были вдовы тех, кто воевал и не вернулся — но их там погибло намного больше, почему же не приходили родственницы других?

Одна была совсем молоденькой, вторая — старше, третья — совсем древняя. Они заходили в зал едва не первыми, сразу же занимали свой столик, и вплоть до конца оставались там.

У них раз и навсегда, была своя, отведенная им роль. Сидеть. Молчать. Привставать во время третьего тоста.

В детстве Марта думала, что у них нет голосов, отнялись от горя: такое бывает, она читала в каком-то романе. Но один-единственный раз — года три-четыре назад — они вдруг поднялись, и старшая бросила смурную фразу о том, что какое-то колесо вновь начинает вертеться. Тогда Марта поняла, что они не от горя молчат, а просто помешались, бывает и так.

Сегодня они тоже поднялись, но Марта ничего особенного не ожидала. Она прислушивалась к следующему кругу беседы Элизы, и тетки из овощебазы. Тетка с мнимым сочувствием отвечала: мол, все понимает, и ничем, буквально ничем не может помочь. Только пусть Элиза не думает лишнего: просто времена сейчас такие, а так, конечно, надо держаться друг друга, мы же принадлежим к общему побратимству, или сестринству, одной большой семье.

Марте хотелось сказать — чисто по-семейному — мол, если она так же парит мозги своему сыну, ясно, почему тот типа отбился от рук.

— Червь — звонко вымолвила самая молодая из трех вдов. Личико у нее было кукольным: тоненькие бровки, крошечный носик, пышные губки — Червь — и вонь его везде. И здесь — сильнее всего…

— Измена — добавила вторая — на вид одногодка Элизы. Морщины исказили черты ее лица, седина коснулась висков, но взгляд был до сих пор ясным — Измена в братстве. Шпион и псица. Престол и отрубленная голова…

— Язык — прибавила третья — древняя, сгорбленная баба. Она поджала губы, мигнула. И повторила — Язык без костей. Но поражает глубже, чем зуб. Острее, чем лезвие. Всегда рядом. Всегда…

Их слушали, затаив дыхание — все, и ветераны, и жены с детьми. Де Фиссер побледнел, скулы его заострились, ноздри вздулись, словно капитан надеялся по запаху определить, почувствовать изменника.

— Кто? — спросил он хрипло — Назовите нам имя!

Тогда куколка вздохнула, словно вынырнула из бездонных глубин на поверхность, вздохнула и повернулась к де Фиссеру. За ней повернулись две других вдовы. А потом старая медленно, словно в кошмарном сне, начала поворачиваться в обратном направлении. К столу, за которым сидели жены и дети ветеранов.

К Марте. К Марте!

Старуха посмотрела ей прямо в глаза — взглядом мудрым и безжалостным. И уже открыла было рот — но не успела вымолвить ни слова.

Двери столовой качнулись и с хрясканием ударились в стену. Взлетели с шорохом шторы у раскрытого окна, все вздрогнули, кто-то вскочил из-за стола, при этом в руках у Камыша откуда-то появился нож, Спрут небрежно положил ладонь на шейку бутылки. Лишь отец сидел с отсутствующим выражением на лице — не человек, а восковая кукла. Если бы не пальцы, что время от времени ласкали футляр с флейтой, Марта решила бы, что он умер во второй раз.

В столовую ввалился Кабан, пихая перед собой какого-то парня, заломив ему руку за спину. Парень не упирался, шел молча. Господин Цешлинский, ночной сторож, частил за ними, растерянный и огорченный.

— Вот — процедил Кабан — держи, капитан. Ты был прав, я — нет. Крысы, повсюду одни крысы. Этого, я поймал прямо под дверями. Подслушивал, сопляк! Шпионил!

— Я не…

— Заткни пасть!

— Господа! — пытался вмешаться старый вахтер — Я решительно и категорически вас прошу… Это, напомню вам, школа — и вы не имеете права своевольничать!

Никодем де Фиссер оглянулся на своих людей, дал знак. Спрут оставил в покое бутылку, куда-то исчез нож из руки Камыша. Циклоп вышел из-за стола и неким таинственным образом оказался у дверей, за спиной у господина Цешлинского, рядом, с беззаботным видом, стал Махорка.

О трех вдовах все забыли. Все, кроме Марты. Старуха так и смотрела на нее, минуту, другую.

Потом она мигнула, словно просыпаясь от длительного сна, провела узловатой ладонью по лицу, вздрогнула. Ее подхватили под руки, повели и усадили в углу.

— Успокойся, Таддеус — говорил тем временем дядюшка де Фиссер. Он впервые за весь вечер изменил голос — избрал тот, что принадлежал беззаботному, немного озорному юноше — Ты перенервничал сам, и напугал парня — вел он далее — Расскажи, пожалуйста, что случилось.

— Я вышел покурить, вон, вахтер открыл двери. Ну, отвлекся на несколько минут: позвонила по телефону Делия, мы с ней всегда перед сном… — он дернул плечом — Не важно… Словом, только зажег я новую сигарету, старая угасла — как смотрю, какая-то тень за стеклом, у дверей. Ну вернулся назад — так, чтобы не всполошить. Как мы тогда, в Ирбисовом…

— И нашел этого парня — оборвал его де Фиссер — который делал — что именно делал?

— Да ключи я искал! — мрачно отозвался пленник. Он смотрел исподлобья, и пытался вести себя так, словно ему ничуть не больно, хотя Кабан сжимал руку словно в тисках.

— Ключи?

— Ключи! Я и этому вашему пытался объяснить, так он же не слушает.

— Ты мне прогрызайся еще!

— Господа! Господа!

— Да что же это за дикость такая! — вскочила из-за стола одна из жен — Что же вы мальчика…

Никодем де Фиссер покачал головой, и не оборачиваясь сказал:

— Циклоп, не надо — а потом, в воцарившейся вдруг тиши, добавил — давай, объясняй. Что за ключи, и почему именно сейчас, в — он посмотрел на часы — половине десятого. Только без выдумок, пожалуйста.

Парень мотнул головой, пытаясь стряхнуть со лба волосы, но вместо этого еще больше их растрепал. Марте показалось, что она его уже где-то видела, но где и когда?

И что ее, блин, так некисло во всем этом напрягает?

— У вас здесь что, клуб анонимных параноиков? Простите, если… — он зашипел, и оглянулся через плечо на Кабана — Все, все! Ключи — от дома. Я. Пришел. После уроков. За девушкой. Раньше освободился — ну и сидел-ждал, потом мы пошли в парк. А когда я вернулся домой, то увидел, что ключей нет — он посмотрел на де Фиссера — Пусть этот ваш… бдительный… проверит в моем кармане. Левом, на куртке.

— Проверь — кивнул де Фиссер.

Кабан с хмурой миной расстегнул змейку и подвигал рукой.

— Ничего — доложил — Пусто. Лжет он, крысеныш этот!

— Глубже пусть проверит — сказал парень — там не просто пусто — там дыра. Они в нее провалились и выпали, без вариантов. Я решил — именно здесь, потому что в парке… ну, не могли они выпасть, их тогда уже не было, это я задним числом вспомнил.

Кабан запустил руку глубже, так, что треснул шов, и вся пятерня внезапно появилась с другой стороны.

— Эй, осторожнее, мне потом еще зашивать!

— Господа — опять попробовал вмешаться господин Цешлинский — если вы не прекратите своеволие, я буду вынужден сообщить директору…

— О чем? — мягко уточнил де Фиссер тем-же беззаботным голосом двадцатилетнего — О том, что вы спали на посту? И поэтому непонятно кто пробрался в школу, которую вы охраняете?

— Подождите — сказала Марта.

Она и сама от себя этого не ожидала, особенно после того, что недавно случилось… или едва не случилось. Но она хотела как-то загладить это совершенное-несовершенное, доказать вдовам — пусть даже те лишь полупомешанные тетки — что это неправда, что она не предательница.

— Подождите. Я, кажется, его знаю. Ты же встречаешься с Никой, ну, с Вероникой Миллер? Тебя зовут Ярополк, да?

— Яромир — кивнул парень — а ты ее лучшая подружка, Марта?

Никодем де Фиссер поднял руку:

— А ну стоп! Ты его знаешь? И почему молчала?

Ответить Марта не успела.

— А ты даешь хоть кому-то слово сказать? — это была Элиза, и Элиза до чертиков разозленная — Устроили здесь застенок! Совсем сдурели! Ты хотел, чтобы они с тобой в патруль шли? Зачем? Чтобы запугивать таких как он? И это все на что вы способны, защитнички?! Раймонд, почему ты молчишь? А ты, Элоиз?

Гиппель побагровел, отец — вздрогнул и, кажется, впервые обратил внимание на происходящее в столовой.

— Драгоценная моя… — начал было де Фиссер, и Элиза отмахнулась:

— Не драгоценная, и уж точно не твоя! Хватит сотрясать воздух! Идите и посмотрите, поищите его ключи. Или для вас это слишком просто, господа офицеры?

Дядюшка де Фиссер поднял руки:

— Сдаюсь, капитулирую! — теперь он говорил голосом грустного философа — Раймонд, ты женился на мудрой женщине, в который раз приветствую и завидую! Итак, прошу прощение у всех за этот досадный инцидент. Камыш, Ланцет — помогите юноше найти его ключи. А вы, господин…

— Господин Цешлинский, Павел Цешлинский.

— …примите мои извинения, мне не стоило разговаривать с вами таким тоном. Безусловно, вы не виноваты в том, что юноша оказался настолько находчивым, и в придачу не захотел вас излишне тревожить. Ну что еще, Таддеус? Разве я нечетко сформулировал? Отпусти Яромира и, если тебе так будет спокойнее, иди с Ланцетом и Камышом на поиски ключей.

Зря, подумала вдруг Марта. Никаких ключей они не найдут. Лгал он, этот Никин Яромир. С самого начала лгал. Вспомни, как он обращался с Шнейдером и дружками — тогда, возле кинотеатра. Как разбрасывал их, не очень то напрягаясь. А здесь вдруг взял, да и сдался на милость Кабана? Не верю.

Вот, догадалась она, вот о ком говорили вдовы! «Измена», «шпион», все яснее ясного! А на меня старуха смотрела, потому что я единственная здесь знаю этого Яромира.

В столовой все говорили, в то же время, какая-то из мамочек поднялась, чтобы вывести свое чадо — дочку лет тринадцати, которая, похоже, не испугалась, а скорее разочаровалась, что не увидит, чем все закончится. Многие искоса поглядывали на Элизу, причем поглядывали с осуждением. Господин Цешлинский что-то втемяшивал де Фиссеру, тот вежливо кивал, время от времени посматривая на двери.

Потом вернулись Ланцет, Кабан и Камыш, хмурые, измаранные в пыли. Уже без Яромира. У Марты внутри все похолодело — она и сама не знала почему. Обвертел их вокруг пальца и убежал? Или не нашли ключей, и решили разобраться с проблемой так, как это делали в Средигорье?

— Закрыли тему — сказал Ланцет. Кабан лишь пробурчал что-то неразборчивое, и налил себе в пластиковый стаканчик из бутылки.

Господин Цешлинский даже побледнел, и тогда Камыш объяснил:

— Упали между скамьей и стенкой, в самом дальнем углу. У вас что, уборщицам вообще не платят? — он попробовал отряхнуть штаны, и быстро поняв, что это бессмысленно, сел к другим.

Все опять заговорили, господин Цешлинский, наклонив стаканчик и сжимая в руках бутерброд, уже даже и не сердился, и еще как все понимал, но просил, конечно, на будущее вести себя посдержаннее, а Никодем де Фиссер голосом грустного философа, конечно же обещал непременно учесть!

Кое-кто из жен действительно забрал детей и направился к выходу, вдов тоже вывели, они шли медленно, будто куклы или работы, младшая время от времени оглядывалась, будто не понимая, где она и что происходит.

Потом, на миг в столовой воцарилась тишина — и все посмотрели на де Фиссера, а тот своим предыдущим, самым редким голосом сказал:

— Ну, довольно уже разговоров. Сыграй нам что-то, Капеллан.

Отец поднял на него взгляд, кивнул, потом обратился к Элизе. Она вынула из пакета, в котором они несли угощения, кувшин, и принесла отцу, поставив прямо перед ним.

Марта видела, как Элиза о чем-то спросила, одними губами, и отец опять кивнул. А потом она села на место — все они расселись по местам, будто терпеливые, лучшие ученики школы — и тогда отец щелкнул застежками на футляре и поднял крышку. Флейта лежала на бархате — пожелтевшая от времени кость доисторического животного. Гладкая, ровная, без всякого узора.

И опять, как в случае с Грибом и Махоркой, в памяти у Марты сошлись две волны воспоминаний. Ей всегда казалось, что отец на Днях памяти просто доставал флейту и играл, но сейчас — когда он взял в руки кувшин и с легким хлопком вынул пробку — она поняла, что именно это происходило всегда перед тем, как начинала звучать мелодия.

И еще она поняла, что за вторым столом — столом родственников — немногие видят этот змеешеий кувшин. Может, и Гриба с Махоркой они тоже не замечали? Или, точнее, их сознание каким-то хитрым образом выжимало, стирало воспоминания об этих двух?

Отец провел пальцами по белым, тонким линиям, что оплетали стороны кувшина, и складывались то ли в узор, то ли в экзотические буквы. Марте показалось, что движение кожи по глазури порождает шорох — сначала чуть слышный, потом полностью различимый. Словно сыплется, набегает волна мелкого сухого песка.

А отец уже поднес мундштук флейты к губам — и ее тонкий, напевный голос перекрыл этот шорох. Вместо шипения песков прозвучал свист ветра, зашелестели узкие, колючие листья на искривленных деревьях, зашумели где-то вдали чужие голоса.

Тоненькая ниточка дыма выглянула из шейки кувшина, качнулась, потянулась вверх. Ветераны смотрели на нее, раздувая ноздри, кто-то бессознательно сжал кулак, сминая пластиковый стаканчик, на кожу брызнули остатки вина, замерли вишневыми каплями.

Вдруг звук прервался. В тишине стал слышен другой — тонкий, беспомощный, протяжный свист. С таким звуком воздух выходит из проколотого мяча, или надувного круга.

Отец мигнул, опустил взгляд себе на грудь. Туда, откуда так долго тянуло порохом. На то место, что оставляло пятна на постельном белье и на рубашках.

Потому что, вспомнила Марта, пуля прошла насквозь. Как он тогда говорил? «Собственно, всем нам невероятно повезло»?

— Капеллан? — спросил Никодем де Фиссер — С тобой все в порядке, Капеллан?

Голос у него чуть дрожал. Как, с удивлением поняла Марта, у господина Трюцшлера, когда тот слишком долго не мог найти деньги на выпивку.

Отец молча кивнул, хлопнул себя ладонью по груди, будто хотел, чтобы рубашка со свитером прилегали плотнее, а потом опять попробовал всем им сыграть.

И опять звук прервался, теперь намного быстрее.

— Что за хрень?! — прохрипел Циклоп — Это типа какая-то шутка?

— Довольно, Капеллан! Здесь не концерт, нам что, тля, тебе похлопать, чтобы ты постарался?

Никодем де Фиссер ударил ладонью по столу:

— А ну все тихо! Не забывайте, Капеллан был за рекой и вернулся… не без проблем.

— И что теперь? — оскалился Кабан — На его проблемы мы уже скидывались, разве нет? Ты мне скажи — какого хрена мы потеряли вечер? У меня, между прочим, молодая жена и…

— …сыну три месяца. Я помню, Таддеус — тихо сказал отец — и я пытался разобраться со своими проблемами самостоятельно.

— Мы все знаем, Капеллан — отозвался Спрут — никто тебя не обвиняет. Но ты же понимаешь…

Ланцет громко выдохнул и потер пальцами глаза:

— Никто, кроме тебя, не умеет на ней играть, никто из нас! А ведьма… она же ясно сказала: чтобы все это держать в кувшине, мы должны раз в году вспоминать.

— Чтобы оно не вернулось к нам в сны — поддержал его Камыш — мы должны его выпускать. Впускать в себя. Все то, о чем мы забыли благодаря колдовству. Все то, что делает нас нормальными людьми и позволяет жить с родными.

Махорка опять закурил, прямо за столом.

— Мы не можем себе позволить — сказал он, затянувшись и выдохнув дым — просто не можем себе позволить, чтобы все это вернулось к нам бесповоротно. Хоть сколько бы мне осталось после того, как я навсегда сошел с поезда на землю — я не хочу жить с этим, Капеллан. Ты же поклялся.

— Мы доверили тебе наши души, Капеллан. Мы все! Капитан, скажи ему!

— Это от него не зависит… — начал был де Фиссер, но Кабан его прервал:

— Кого вы слушаете?! Капитану же все равно, он не надрезал ладонь над кувшином. Ему бояться нечего.

Он осекся, все вдруг смолкли — и Марта почувствовала, как волна страха, холодная и липкая, прокатилась по залу. Ветераны смотрели на мужчину с нестареющим лицом, а тот лишь улыбнулся и вымолвил:

— Ты уверен, Таддеус?

И Кабан впервые по-настоящему смутился. Покраснел, словно мальчишка, опустил глаза.

— Прости — прошептал — Простите меня, вы все. Простите. Простите.

Он просит прощения не у тех, кто сидит за столом, понятная Марта. Кабан обращается к тем, чьи голоса и жетоны носит де Фиссер. Обращается к тем, чью память он носит.

— Проехали — уставшим женским голосом сказал капитан — Сегодня у всех нас был тяжелый день. Чего не сболтнешь в сердцах.

— Но что нам делать с кувшином? — спросил Спрут — Что же нам делать с кувшином?

— Если вы не вспомните сегодня — спокойно ответил де Фиссер — воспоминания начнут возвращаться сами. «От ночи к ночи, все чаще — он словно цитировал чьи-то слова — и вам уже не удастся избавиться от них. Никогда». Я думаю, нам стоит как можно плотнее забинтовать Капеллану грудь — вдруг…

Отец покачал головой и начал медленно расстегивать сначала змейку на свитере, потом пуговицы рубашки. Под рубашкой грудь отца была забинтована в несколько слоев.

На белой марле слева тускнело пятно — влажноватое, бурое.

— Я заткнул отверстие — сказал отец — это никак не связано… невозможно предусмотреть. Иногда мне удается играть немного дольше, иногда звук прерывается — и без вариантов. Все это время, еженощно, я пытался… репетировал. Это от меня не зависит. Пуля прошла насквозь, и дело не в пуле. Не только в пуле.

— Так что — спросил Циклоп — это… все? Конец? Что нам теперь делать?

Де Фиссер постучал пальцами по столу.

— Я подготовил несколько убежищ — сказал он наконец — как раз на такой случай. Подальше от города, где можно будет переждать… и посмотреть на то, не солгала ли ведьма. А потом уже решим, что с вами делать. Если удалось один раз…

Они закричали, все сразу — и женщины, что остались в зале, повскакивали с мест, похоже лишь теперь осознав, что происходит. Одни предлагали, чтобы отец попробовал опять, другие готовы были закрывать ладонями отверстие, пока он будет играть, третьи хотели звонить по телефону знакомым, где-то же в городе найдется человек, способный сыграть на проклятой флейте, должен найтись!

Марта подождала, пока все они выкричатся, и тоже поднялась.

— Я — сказала она. Ее не услышали, и тогда она повторила — Я. Сядьте уже, что вы прямо… как дети.

Она пошла под их взглядами, спокойная и уверенная, как никогда. Элиза пыталась было ее остановить, но Марта лишь покачала головой.

Отец поднялся из-за стола, уступил ей место, Марта села, взяла в руки флейту. Кость — если это была кость — оказалась теплой и гладкой.

Во сне все казалось проще, более понятно. Она приложила мундштук к губам, дунула, пальцы сами бегали по отверстиям. Звук вышел резким и фальшивым, и кто-то сбоку разочарованно вздохнул. Кто-то шепотом сказал: «Не сможет».

Марта никого не слушала. Она вспомнила дым догоревших хижин, взгляд женских глаз — больших, с черными зрачками и ошеломляющими ресницами. «Я пришла предложить договор. Хочешь, я их спасу, спасу вас всех? Точно хочешь? А цену — ты заплатишь цену»? — вспомнила она смех, тихий, похожий на шипение, и стук тарелок, и звяканье медных браслетов, и опять, опять, опять смех — словно кто-то радовался — радовалась! — очень никчемной, подлой шуткой.

Ниточки дыма потянулись из змеиной шейки, уплотнились, стали похожи на ветки, корень, на щупальца. Проскользнули в глаза, ноздри, уши каждого из ветеранов, затуманили взгляды.

Шумели деревья под ветром. Трещали в огне соломенные крыши домов. Кричали, сгорая в хлевах, коровы. Молчали тела, висевшие вдоль дороги.

Марта играла, играла…

Часть третья
Под самим носом

Глава 10. Крапивное семя

— И дальше что? — спросил Чистюля — Конец этим бессмысленным снам?

Они сидели в маршрутке и только что выехали за пределы города. Трясло здесь адски, их с Чистюлей время от времени бросало друг на друга, он каждый раз очень трогательно краснел, пытался как-то нейтральнее пристроить руки — и тарахтел без умолку, на них уже весь салон оглядывался.

А все почему? Потому что после уроков едва успели на рейс, и свободными были только самые тряские задние места.

— Но знаешь, так даже лучше, как по мне. Ты молодчина, что догадалась. Не знаю, как это у тебя вышло — в смысле, сыграть на флейте, ты же ни в какие музшколы не ходила — но молодчина. Сейчас всякая фигня творится, потому лучше, ну, не высовываться. Ого, гляди, это они что, типа дорогу собираются перекрывать?!

Марта посмотрела из-за его плеча. У обочины стояли егерские «барсуки» и какой-то фургончик без окон, из фургончика выгружали краснее-белые секции с люминесцентными знаками. Лица у егерей были сосредоточены и злы; впрочем, у обычных работников в спецовках тоже. Рядом сидели, вывалив мясистые языки, три собаки — смотрели прямо перед собой вывалив языки, а слюна скапывала на асфальт.

Маршрутка притормозила, и один из егерей — судя по форме, главный — поглядел на водителя и сделал даже не знак, намек на него — водитель крякнул и газанул.

— Возьми, например — вел дальше Чистюля, которого все это ничуть не поразило — возьми эту мутку с ошейниками. Совсем шизанулись. Я слышал, вчера в Дроздовском поймали одного беднягу, у него типа кто-то из предков вроде как из-за реки. Так нацепили на голову намордник и гнали проспектом, пока не вмешались егеря. А если бы не вмешались…

— Было бы как с Лукой — сказала Марта.

— Да нет, что ты! Ты не сравнивай: Луку до полусмерти избили все-таки, а эти так, типа припугнуть. Ничего такого они не хотели.

— Что же это я. Ну, конечно же, не хотели.

Чистюля покраснел еще больше, хотя, казалось бы, куда уже больше.

— Тьфу ты, я не о том хотел. Козлы они, конечно. Просто, когда Гюнтер рассказывает… ну, оно совсем по-другому звучит. Прости.

— Ты общаешься с Гюнтером?

Чистюля отрывисто кивнул.

— Общался. Он в последнее время со своими в онлайне безвылазно сидит. Приглашали меня несколько раз в рейды: я же, типа, с прокачанным персом, не хиляк какой-то. Полезный член команды.

— И ты пошел.

— Вообще-то я завязал, но они так упрашивали. И на вид оно полностью норм выглядело: солидная часть, народ вроде не чужой. Я думал, будем один из василисковых астероидов потрошить. А они зачем-то ломанулись на село, причем нейтральное. Я решил, ну, ошиблись. Или хотели отработать тактику: окружение, зачистка, ну, чтобы потом астероид потрошить. Слушай — воскликнул он — я же правда не знал! И было это, ну, до всего.

— До чего именно? — уточнила Марта.

— Да еще на прошлой неделе. Первый рейд — а потом сразу второй. Я думал, теперь точно на астероид. А они зашли в город, в торговый город, который вообще-то по неписаным законами вне любых разборок… зашли и вынесли на фиг всех, чьи дома были обозначены…

— Дай угадаю: знаком намордника.

— Нет, там другое было: словно нижняя часть «Ж» — ну и справа, где линии сходятся, еще такая черточка — Чистюля пальцем начертил на ладони знак — Я у Гюнтера спросил потом, но он засмеялся и сказал, что это онлайновка, там легче упрощенно рисовать. А вообще это страус. Страус, засунувший голову в песок.

— И ты только тогда догадался, что к чему.

Чистюля вздохнул и дернул плечом.

— Честно? Я и тогда не очень. Просто решил: ну их к чертовой матери! Страус, это вроде символ тех, кто хочет оставаться над битвой, моя хата скраю, обе стороны мол хороши.

— Я видела такой знак несколько дней назад — вспомнила Марта — на остановке, у завода удобрений. Еще удивилась тогда.

— И я значки уже видел, со страусом. Носят на свитерах или сумках. Лепят, или наклейки на ноуты. Многих вся эта хрень достала: политика, война, смур весь этот. И они словно заявляют: мы за мир и взаимопонимание. Эй! — позвал он — эй, остановите, просили же — возле Рысян! Тьфу, блин, теперь возвращаться.

Они десантировались из маршрутки и пошли вдоль поля. На этом участке пшеницу так и не убрали, она стояла черная и сгнившая, когда веяло ветром, раздавалось вкрадчивое шуршание и казалось, кто-то ходит там, в глубине. Кто-то, кто потерялся и не способен отыскать выход.

Некоторое время шли молча, Марта удобнее перехватила сумку — тяжелую из-за конспектов и, главное, книги, которую на ДН подарил ей Чистюля. «Магия, колдовство и беседы с умершими в античности: документы и свидетельства». Очень интересное чтиво, Чистюля, видимо, и сам не подозревал, насколько.

— Слушай — сказал он неожиданно — ты не думай. Я с Гюнтером и остальными… Словом, я удалил аккаунт. Сразу после того случая.

— Симпатизируешь страусам?

— Блин, вот почему ты всегда так? Попробуй поговори с тобой о чем-то. Страусы… жаль они, конечно, не вопрос. И Гюнтер отморозком оказался. Только…

— Или — или — заметила Марта спокойно — Без никаких «только», Чистюля.

— Дослушай же наконец! — взорвался он — Гюнтер — что Гюнтер?! Ну да, они планировали настоящие рейды. Думаю, уже и устраивают потихоньку, хотя тот случай вчерашний — не их рук дело, сто пудов. В том и суть, Марта! Не их — а похоже один в один!

— Сволочи хватает — отрубила она.

Бессмысленная выходила беседа, но грузится всей этой мерзостью ей не очень то хотелось. Честное слово, своих проблем хватает!

— То есть, тебя ничего не напрягает? Вот есть Гюнтер, старший Кирик, остальные наши ребята. Мы их знаем тысячу лет. И вдруг, они сбиваются в стаю, начинают носить значки, ходят в патрули. Ни с того ни с сего…

— Ну как «ни с того ни с сего». Все началось с Луки.

— Да ладно! На Ковалевского им всегда было плевать. Сложилось бы все иначе — они бы и его записали к тем, кто должен носить ошейники. Лука был поводом.

— Думаешь, кости так подействовали? Тогда, в спортзале, дали первый импульс.

— …которого хватило, чтобы Натан, Седой Эрик и остальные к ним присоединились. Заказали себе значки. Завели аккаунты в онлайновке и начали отрабатывать взаимодействие в группе — чтобы потом было легче взаимодействовать в патрулях. Ты сама в это веришь?

Марта остановилась и посмотрела на него внимательнее.

— Ладно, допустим. А во что веришь ты?

— Гюнтер проговорился, когда я расспрашивал его о страусах. Кажется, он и сам этого не понял. «Все пойдет по накатанной, не сомневайся. Нам главное успеть подготовиться до того, как начнется». И я, когда сопоставил все, понял — он и раньше прокалывался. Кто-то их ведет. Подсказывает, понимаешь. Сами они бы в жизни не догадались использовать онлайновку, для подобных тренировок.

— Думаешь, это как-то связано с тем твоим ванхельсингом-провокатором?

— Почему сразу «моим»?! Из нашей прошлой команды — да, но я с тех пор с ними не тусил, ходил сам… да и вообще, я же и правда почти завязал, времени мало, ну и стремно — Чистюля пятерней взлохматил волосы, бросил на Марту странный взгляд — Я здесь помозговал: все один к одному. Кто-то сознательно накручивает не только наших, а по всему городу. Я форумы почитал: выходит, только за последнюю неделю было нападений двадцать на города и села. С частичной или полной зачисткой. Самые разные банды, и не все удалось отследить.

— Не знаю — пожала плечами Марта — кажется, ты переоцениваешь. В смысле: в онлайновке они, может, и травят инакомыслящих — тех, кого считают «страусами» или псоглавцами. И? Очень им это поможет в реале?

— Уже помогает — уверенно сказал Чистюля — во-первых, такие вещи офигенно объединяют. А во-вторых, если вдруг испугаешься и дашь задний ход, свои же быстро напомнят тебе о твоих грешках.

— Ты сам хоть, точно не на крючке?

Чистюля обиженно и громко фыркнул. Может, несколько громче и обиженнее, чем стоило бы.

— Им меня не достать! И вообще, не сбивай с мысли, Баумгертнер! Ее пытаются предупредить, а она. Короче, я к чему. Хорошо, что заканчивается эта мутотень со снами. Но ты, пожалуйста, не теряй бдительности. Я бы, знаешь, двадцать пять раз подумал перед тем, как откровенно с кем-то говорить.

— Чистюля.

— Что?

— Не крути. Кого-то подозреваешь — так прямо и говори.

Он в ответ хмыкнул и покачал головой:

— Вот и говори с ней, пытайся! Слушай, а как твой отец? Ну, после всего? Помогут ему — Гиппель и прочие?

Марта в который раз пожалела, что вообще зацепила эту тему. Но о чем-то же надо было с ним говорить, а у них, как вдруг оказалось, за последние несколько недель общих тем для разговоров стало намного меньше. Бен спросил о Дне памяти, Марта решила, никаких супертайн не выдаст — и, пожалуйста. Чистой воды допрос.

— Помогут, ага, держи карман шире. Там у каждого свои проблемы, чтобы еще и чужие разруливать.

— А как же «боевое братство», «дух общества». Блин, не понимаю я этого!

Он действительно не понимал — да и откуда бы ему? Марта ведь сама не сразу поняла: нет никакого боевого братства, давно уже не стало. Еще позавчера это вогнало бы ее в депрессию. Да и вчера сначала вогнало — уже после того, как они с Элизой повернулся со дня памяти и Марта закрылась у себя в комнате. Подумала тогда: все одно за другим. Господина Ньессена сняли, у Элизы проблема на работе, Будара ничем уже не поможет. Выходит — что, уехать из Нижнего? Так взять и сдаться?

От одной только этой мысли где-то внутри, под сердцем, загорался и начинал расти жгучий, горький клубок ярости. Я здесь родилась. Это моя земля. Мой город. Если я и поеду — то только тогда, когда захочу.

Это было очень по-детски, нелогично и бессмысленно: в конечном итоге, она же и так хотела валить отсюда, перебраться в столицу — но сама! Сама, а не по чьей-то указке!

И не потому, что какие-то сволочи будут угрожать ей, отцу или Элизе!

А потом зазвонил мобильный.

Немногим пришло бы в голову звонить ей по телефону в полночь, и она обрадовалась, почему-то решила, что это Виктор. Но это был не Виктор.

— Не знаю — сказал отец — как тебе это удалось. Но я очень благодарен тебе, Марта. Не столько за себя, сколько за них всех.

Как по мне, подумала она, это проще простого. Все — из-за твоих снов. Тех, которые тебе все-таки удавалось навеять. Тех, в которых я становилась тобой.

Но она не сказала этого: во-первых, удивилась, что он этого не понимает, во-вторых — не успела.

— Я твой должник — сказал отец — и не знаю, смогу ли когда-то вернуть этот долг. Но я звоню по телефону по-другому. Завтра после уроков — когда тебе будет удобно — я тебя встречу, и сходим, наконец, к твоему Штоцу. Обещаю. Просто позвони по телефону и скажи мне хотя бы минут за двадцать, чтобы я успел собраться.

Она пообещала, что скажет.

И, уже нажав на кнопку отбоя, вспомнила вдруг об уроке Штоца. Вспомнила, как он говорил об оживлении мертвых: «При определенных условиях и при наличии сильного целителя. Другое дело, что последствия оказывались не всегда предсказуемыми. И не всегда безопасными».

И бы что она не думала, а Штоц говорил слишком уверенно. Со знанием дела.

И еще вспомнила, как Аделаида уточнила о Королеве. И слова господина Клеменса: «мы хотели, чтобы ответственность за изменения брали на себя другие — и так мы начали создавать Королей и Королев. Зато перестали верить и в них самих, таким образом лишив их силы и власти».

Ох, подумала она, это же так очевидно! Так просто и очевидно!

Поэтому теперь на повестке дня у Марты стояло несколько вопросов.

Пункт первый: выяснить, как именно Королева могла оживлять мертвых.

Пункт второй: возродить давний обычай. Заставить, чтобы в Королеву Лесов и Полей опять поверили.

И, наконец, проще всего: стать распроклятой Королевой.

А поскольку Марта не была наивной, о нет, у нее уже давно был запасной вариант. Собственно, лишь призрачный шанс, который — если все сложится — в отдаленной перспективе может принести свои плоды. Но кто бы в ее положении разбрасывался даже призрачными шансами?

Именно поэтому, еще с вечера, у нее в сумке и лежали «Магия, колдовство и беседы с умершими». Просто так, на всякий случай.

— Марта? — кашлянул Чистюля — Ты в порядке?

— Лучше не бывает!

— Угу, это хорошо — он потянулся пальцем ко рту, чтобы выкусить заусенцы, но поглядел на Марту и убрал руку. Вздохнул — Слушай, мы почти на месте. Ты… сильно спешишь? Я думал… может, посидим несколько минут, поговорим.

Они стояли на перекрестке, в центре которого росло несколько кустов малины. Ягоды висели нетронутые — большие, багряные, по одной полз сонный клоп. У обочины прислонился бетонный панцирь автобусной остановки — без козырька, с многочисленными граффити на боковинах. Там, где раньше была скамья, чернело старое кострище. Вывеска «…ЫСЯНЫ» лежала в зарослях крапивы — в ранних сумерках казалось, что это легендарный клинок, брошенный рыцарем-дезертиром.

Марта с тоской подумала о том, что так оно и бывает. Вы дружите сто лет, а потом человек берет и все портит. Видите ли — влюбляется. И в придачу решает сообщить тебе об этом не в кафешке, не после похода в кино, а посреди такого чудесного пейзажа.

Кого-то другого просто послала бы, но Чистюля есть Чистюля. Он на такое не заслуживает.

Как будто, с злом подумала она, ты заслуживаешь — чтобы выслушивать здесь его откровенности!

— Знаешь, если не горит, давай как-то позже. Прабабка ожидает. А я еще хотела заглянуть на кладбище.

Он помогал, не понимая, даже хотел было спорить, но Марта не дала ему ни шанса. Развернулась и пошла вдоль зарослей крапивы, направление она примерно представляла, хотя в прошлый раз они подходили с другой стороны.

Дорога была в рытвинах и лужах, и пока они с Чистюлей шли, мимо не проехало ни одной, самой раздолбанной машины. Чистюля молчал с какой-то обреченной решимостью, было ясно, что первым он не заговорит, хоть стреляй.

Марта стрелять не собиралась и делать ничего не хотела: сам виноват, головой надо думать, да-да, именно головой, а не чем попало!

С обеих сторон дороги стояли растрепанные, влажные кусты, их листья были самых разнообразных цветов, от оранжевого до ярко-красного. Марта даже залюбовалась этой игре красок, вот, сказала себе, хоть бы сколько ты ворчала, пусть бы как жалилась на жизнь, а все-таки здесь красиво. Вопреки всему этому дерьму, которое мы устроили — очень красиво.

Потом они вышли к кладбищу. Здесь давно никого не хоронили, и церкви тоже не было — лишь погорелый остов. Ее сожгли, кажется, во времена последнего дракона, а заново отстраивать не стали: не для кого. Рысяны уже почти вымерли, каждый второй дом стоял заколочен, в некоторых устраивали себе логово лисы и куницы, на чердаках днем спали совы, а в почтовых ящиках гнездились мыши-полевки. Еще года три-четыре назад Чистюля обожал выбираться к прабабке с ночевкой на несколько дней, возвращался с гигабайтами фотографий, а если удавалось — и с трофеями: когтями, пером, пару раз — с черепами каких-то больших грызунов.

На кладбище вся эта «Вайльд пленет», наверное, тоже роилась и бурлила, но сейчас, в конце сентября, те, кто мог закуклится, свернуться клубочком или улететь на юг, так и сделали. Здесь остались только пожухлая трава, сухостой и могилы.

И Марту это полностью устраивало.

Она пошла вдоль каменных надгробий. Чистюля, из деликатности или продолжая дуться, еще больше отстал.

Мамину могилу она нашла без труда. Всегда так было: что-то внутри, под сердцем, срабатывало безошибочно, словно в Марту взяли и вживили компас.

Она остановилась возле ржавой оградки, которую оплел плющ. Плита почти спряталась под плетением трав. На букве «В» сидела крошечная лягушка, смотрела в никуда и казалась вырезанной из темного дерева.

Прости, что давно не наведывалась, сказала маме Марта. Знаю, что это свинство, и что никакие дела его не оправдывают.

Я, сказала она, забываю. Все время забываю. Как будто до восемнадцати ты молода, а потом раз — и начинаешь становиться старше. Становиться старше и забывать. Я помню, как ты смеялась, твои любимые жесты, в какой юбке ты любила ходить, что боготворила мороженое с орехами и шоколадными крошками. И я абсолютно не помню тебя самой. Как человека.

Я чуть не поверила, что ты настоящая вообще мне причудилась. Что я выдумала тебя, как дети выдумывают мнимых друзей или какие-то бессмысленные оправдания тому, что случилось — лишь бы не сознаваться самим себе в правде. В том, например, что с ними никто не хочет дружить. Или в том, что их мама в действительности была не обычной женщиной, а чудовищем с головой собаки, с хвостом, шерстью, когтями; чудовищем, которое говорило собачьим языком, и было не прочь полакомиться человечинкой.

Бред, да? А они почти заставили меня поверить. А с тех пор как тебя не стало прошло всего пять лет. А я, мне понадобился альбом со старыми снимками, чтобы удостовериться.

Представляешь, мама?! Определенное время я действительно в это верила! Не знаю, как буду смотреть в глаза бабушке Дороте. Хотя — это еще огромный вопрос, увижу ли я бабушку Дороту. Элиза хочет, чтобы мы уехали из Ортынска. Я против, но, если честно, понимаю, что, может и придется.

Ох, ма, еще одно. Элиза… я рассказывала тебе о ней, но она оказалась не совсем такой, как я себе представляла. Она… я надеюсь, ты не обидишься, если я скажу…

— Марта — тихонько позвал Чистюля.

Она обернулась, раздраженная. И, уже когда вращалась, поняла: Бен не отвлекал бы ее зря. Во-первых, обиделся же, во-вторых, не такой он человек.

Он стоял около чьей-то безымянной могилы — там плиты вообще не было, только невысокий памятник в виде ангела, который распустил свои кожистые крылья. Голову ангел давно потерял, место скола щедро заросло белесым лишайником — и сейчас этот лишайник уминали, срывая когтями, две лапы с огромными шпорами.

Заметив, что Марта на него смотрит, владелец лап встрепенулся. Вытянул шею вверх и вперед, в горле у него заклокотало, гребень налился багрянцем, перья натопорщились — пышные, словно измазанное сажей, на хвосте — с красноватыми вкраплениями.

— Не делай резких… — прошептал Бен.

Петух прервал его гневным, пронзительным криком и хлопаньем крыльев — со стороны казалось, что у ангела выросла вторая пара и теперь памятник пытается взлететь.

Прежде чем Марта успела ответить, петух перепрыгнул на кривоватую яблоньку, которая прислонилась на самом крае кладбища. Ветки под ним зашатались, несколько яблок с глухим стуком упали в крапиву. Она стояла здесь стеной — невероятно высокая, по плечи взрослому человеку. Целое поле крапивы, подумала Марта, как будто кто-то умышленно ее засевал и выращивал.

Петух тем временем потоптался по ветке, устроился удобнее и утих — лишь следил за Мартой и Беном лютым желтым глазом.

— И зачем устраивать шум — сказала Марта с такой себе легкой расслабленностью — один стремается, другой горло дерет. Что вы с ним не поделили, Чистюля?

— Перья — сообщил вдруг голос из-под яблоньки — Бенедикт хотел научиться красиво писать от руки — и для этого ему понадобились перья. О том, что их следует выдергивать у гусей, он, конечно же, не знал.

— Но это когда было… — протянул Чистюля.

— Не так уж и давно — отрубил голос — А у петухов, мой дорогой, долгая память.

Невысокая, съеженная фигура вышла из-под яблоньки — и в первое мгновение Марта решила, что это петух-скандалист превратился в старушку. Но нет, он и дальше сидел на ветке и наклоняя так и сяк голову, наблюдал за своим обидчиком. А вот прабабка этого обидчика, словно ничего и не случилось, пошла к гостям.

До недавнего визита Марта ее ни разу не видела: госпожа Лиза редко наведывалась в город, а у Марты не было причин ездить в Рысяны. Во время прошлого визита они перекинулись несколькими малозначительными фразами, добрый день/до свидания, наведывайтесь, детки/благодарю, непременно. Бен в детстве прабабку боготворил, и чем старше становился, тем более скептично о ней отзывался. Словно ему было неудобно, что она вообще существует на свете такая вот: сморщенная, с морщинистым, мятым лицом, с сухенькими ручками, в застиранном платье и древних кожаных ботинках. Прабабка его стеснений не замечала, хлопотала по поводу своего обожаемого Бенедикта, закармливала вкусняшкой, пыталась расчесать ему волосы, пришить оторванную пуговицу, или расспрашивала об успехах в школе. Но сколько бы при друзьях он не косился на нее волком, все-таки исправно носил гостинцы, убивая по два часа на дорогу туда и обратно.

Сейчас, глядя на старушку, Марта впервые подумала, что у Чистюлю были поводы так отмораживаться. У себя во дворе госпожа Лиза выглядела хоть и не очень свежо, и вполне ухоженно. И вела себя адекватно.

— Ба, что это у тебя?

Старушка посмотрела на Чистюлю удивленно. На ней было старенькое платье — впрочем, не сказать, чтобы аж так замусолено: не засмальцованое, не дырявое. Винтаж, конечно, чуть не позапрошлый век — и, может, оно ей дорого как воспоминание? Другое дело, что в таких ходили — ездили! — на балы, а не по полям.

И плетеная корзина к нему как-то не очень подходила. Тем более стебли крапивы, что торчали из корзины.

— А что это, по твоему мнению, Бенедикт?

Она перехватила корзину удобнее, листья качнулись.

Только сейчас Марта обратила внимание на руки госпожи Лизы. От кончиков пальцев до самых локтей кожа была покрыта багровыми пузырями, некоторые потрескались, подсохшая белесая жидкость напоминала разводы смолы или воска.

— Ба, я не это имел в виду, и ты это понимаешь! Зачем тебе крапива? Зачем ты ее рвешь? У тебя же есть серп, я точно знаю!

— Как много вопросов сразу — госпожа Лиза повернулась к Марте и с легкой улыбкой заметила — он всегда был любознательным мальчиком. Только чаще спрашивал, чем думал. Но мы с тобой, милая, ведь не такие, да?

Марта дипломатично кивнула. И подумала, что могла бы с большей пользой провести этот вечер. Хотя — кто ж знал, в прошлый раз старушка не давала малейшего повода заподозрить, что у нее рассохлись все клепки.

— Ба, прекрати!

— Да уже прекратила — видишь, полная корзина. Ну же, помоги, чего столбом стоишь?

Она дала Чистюле корзину, подхватила Марту под руку и направилась прямо в крапивные заросли:

— А ты, милочка, проведи-ка меня домой — а то я притомилась, пока собирала урожай. Лет мне немало, трудно с утра до ночи спину гнуть, да зима уже близко. Долгая, морозная зима. Кто-то же должен к ней подготовиться — и кто, как ни мы, да?

— «Мы»? — переспросила Марта. К ее удивлению, она обнаружила, что — вопреки сетованиям — старушка шагает бодро, поди догони.

— Мы, мы. Или солгал Бенедикт, когда говорил, как будто ты, милочка, зовешься ведьмой.

— Ба!

— Не солгал — кивнула Марта — некоторые меня так зовут — ну, конечно, в основном когда думают, что я… ой! их не слышу.

Старушка ступила в крапиву, как будто в волны моря, решительно и спокойно. Марте не оставалось ничего другого, как идти за ней, в надежде на плотную ткань джинсов.

И как сразу стало понятно, зря.

Она негодующе подумала, что это вопреки всем законам: крапива в конце сентября не должна жалиться!

— Нет — возразила старушка — Я не спрашиваю, как называют тебя другие. От того, что кто-то зовет тебя кухаркой, ты кухаркой не станешь. Понимаешь?

— Понимаю — Марта пыталась, чтобы голос звучал обычно. Как будто ее косточки и икры не пылают и нисколечко не зудят. В конечном итоге, старушка пробыла здесь не один час, и ничего. Чем Марта хуже?!

— Вот и хорошо. Если уж рождена ты быть кухаркой, лучше это осознавать. Ясное дело, это не прибавит тебе мастерства, но, хотя бы лишит разочарования.

— Ба, причем здесь какие-то кухарки?! И — ой! — неужели нельзя было пойти нормальной дорогой?

— Вот почему нам приходиться все решать самостоятельно — сообщила Марте госпожа Лиза — Мальчики растут — по крайней мере некоторые из них — но никогда не взрослеют.

— Знаешь, в конце концов, говорить о присутствующих в третьем лице невежливо!

— А ты, дорогой мой, воспринял это на свой счет?

Марта не сдержалась и хихикнула. Чистюля в ответ фыркнул и наконец закрыл рот.

Госпожа Лиза, впрочем, с дальнейшими разговорами тоже не спешила. Она шествовала, тяжко опираясь на руку Марты, и теперь — присмотревшись — и поняла, что старушка крайне истощена. Держится скорее на упорстве, не хочет показывать слабость перед внуком.

Так они шли вдвоем, каждая скрывая свое, а позади сопел, ойкал, и вздыхал Чистюля.

Крапивное поле окончилось неожиданно, когда Марта уже была готова поднять старушку на руки и бежать — чтобы только как можно скорее прекратились эти пытки. Стебли, которые доходили ей по пояса, вдруг будто обрезало громадным ножом. Дальше потянулись лысые грядки, а за ними стояла знакомая избушка — древняя, но ухоженная, с узорчатыми занавесками на окнах, щепотками трав под потолком, с деревянной прялкой и другими диковинками, которые в нынешнее время увидишь лишь в музеях.

Во дворе их ожидал хищный, охваченный жаждой мести петух. Чистюля, узрев противника, предусмотрительно передвинул корзину на пузо, блеснул глазами: ясно было, живым не дастся. Петух пушил перья и пристально следил за обидчиком.

Госпожа Лиза на миг остановилась у колодца, оперлась багровеющей рукой на край сруба.

— Поставь-ка нам чаю — приказала Чистюле — а корзину занеси на веранду, я о ней потом сама позабочусь.

— Ба, тебе бы отдохнуть. Что я, крапиву твою не разложу.

Госпожа Лиза покивала ему, как будто младенцу:

— Конечно, разложишь. Только этим, дорогой ты мой, все испортишь. Поэтому позаботься лучше о чае — а уж о наших с Мартой дела позволь позаботиться нам. И не думай подслушивать — крикнула ему вслед — а то превращу в мышонка и закрою на ночь в курятнике вместе с господином Шантеклером.

— Вы и правда можете? — тихо спросила Марта.

Госпожа Лиза удивленно посмотрела на нее:

— Какая разница? Главное, чтобы Бенедикт в это верил.

Господин Шантеклер тем временем спрыгнул с забора и начал шагать туда-сюда перед дверями в дом — будто надеялся, что Чистюля разозлит-таки хозяйку и будет преображен в мышонка. Марта глаз с него не спускала, а сама рассуждала, как же начать, как спросить.

— Чай — сказала госпожа Лиза — будет завариваться минут десять. Может, и пять, если Чистюля сразу найдет заварку, хотя я спрятала ее как можно дальше, на наивысшую полку, и заставила стеклянными банками.

— Зачем? — не понятная Марта.

— Чтобы ты пару минут потратила на бессмысленные вопросы, а потом, все-таки, перешла к главным. Ясное дело, если, конечно, тебе не взбрела блажь наведаться ко мне из простой вежливости.

— Н-нет, я… хотела посоветоваться с вами. И попросить о помощи, если, конечно, поможете.

— Это мы посмотрим — отмахнулась госпожа Лиза. Петух поднял голову и посмотрел на нее — и Марта была готова поклясться, что взгляд у него был абсолютно разумен.

— Так по поводу чего ты хотела посоветоваться, милочка?

— Относительно яблок — сказала Марта — Чистюля… то есть Бен, Бенедикт… он говорил, вы разбираетесь в разных сортах — и вообще у вас невероятный садик, там что угодно растет.

— Но тебе нужно не что угодно…

Марта вздохнула.

— Мне нужно — созналась она — научиться выращивать эсперидовку.

Старушка кивнула так, словно шла речь о каком-то обычном сорте: о парисовке или эдемском наливном.

— Сейчас как раз сезон, саженцы хорошо примутся. Я бы подыскала тебе один, но, милочка, где же ты будешь его высаживать?

— В гараже! — уверенно сказала Марта — Я все продумала. У меня же и старая ванна есть, землю я наношу, удобрения приобрету, поставлю лампы, как в оранжереях.

— Ты собираешься подкармливать эсперидовку тем, что выцеживают на местном заводе?!

Тут она застала Марту врасплох. Хотя — можно же было догадаться, какие на фиг удобрения с завода, чем ты думала, идиотка!

— А… что вы посоветуете? Я могу, например, пойти к кому-то из местных — кто держит корову или кур, они же не пожалеют гноя, да и сколько его нужно, ведро, ну — два. Или выпишу по почте. Мне главное, чтобы принялась и стала родить, чем раньше, тем лучше.

Старушка молчала и смотрела на нее снизу-вверх — но Марте показалось, что все совсем наоборот, что она — маленькая девочка, стоящая перед величественной женщиной.

— Я советую тебе ставить правильные вопросы, милочка. Тебе нужен не саженец эсперидовки, тебе нужны яблоки. Если хочешь накормить кота, не обязательно начинать с изготовления крючков и лески.

— А если кот не хочет есть ничего другого? И вообще — он и не кот, а кролик, которого превратили в кота?

— В третий раз повторю: начни с главного. Разберись, чего ты хочешь. Чтобы кот всегда оставался сыт? — или, чтобы опять стал кроликом? А потом, милочка, неплохо бы выяснить, какая из твоих целей в принципе достижима.

Во дворе стемнело, свет из комнаты, где Чистюля до сих пор тарахтел стеклянными банками и кастрюлями, ложилось поодаль колодца. Госпожа Лиза стояла перед Мартой — черная фигура на фоне ночи. И хотя голос ее раздавался холодно и бесстрастно, не это вызывало у Марты ощущение тошнотворной, удушающей паники.

— Но… если я точно знаю… я читала! И Штоц… господин Штоц говорил, что раньше такое происходило.

— Кролик, который превратился в кота, никогда не станет больше кроликом. Если твой Штоц об этом тебе не сказал, значит, он или дурак, или лгун…

Марта помотала головой. Штоц и правда говорил что-то такое, но дело сейчас не в Штоце, вовсе не в нем.

— Это же вопрос веры, разве нет? Веры и воли.

— Веры и воли — с улыбкой повторила госпожа Лиза. Она ступила навстречу Марте из темноты — и удивилась, поняв, что перед ней до сих пор та же старушка, а не величественная леди прошлых времен — Вера и воля способны творить чудеса. Но, если к ним не приобщить мудрость, эти чудеса будут фатальными. В этом, милочка, и заключается ирония судьбы. Пока ты молода, твоих веры и воли хватит своротить горы. Когда же вместо молодости придет мудрость… молись, чтобы тебе удалось исправить все то, что успеешь натворить.

Марту это окончательно добило.

— И все?! — спросила она — Молиться — и только?! Это и есть ваш мудрый совет, ваша помощь?

Черная тень ринулась от крыльца, запрыгнула на сруб колодца. Господин Шантеклер раскинул крылья и заголосил, негодующе и сердито.

Напугал ее, чего уж. На целых две секунды напугал.

И этим — еще больше разозлил, просто допек до живого.

— Затки глотку — сказала она петуху — Видишь, люди разговаривают.

Но господин Шантеклер, ясное дело, и не думал слушаться. Он свирепо замахал крыльями, голова его метнулась к Марте, клюв раскрылся. Крылья хлопали, несколько перьев коснулись ее щеки.

Но из птичьего горла не донеслось ни звука.

— Вот те раз — сказала ему госпожа Лиза — нашел на кого клюв разевать. Но довольно уж вымахивать крыльями, натрясешь мусор в воду! Вот же характер!

Она и пальцем не шевельнула, но петух мигом прекратил возмущаться, спрыгнул на землю и, каждым своим движением символизируя обиженную добродетель, направился обратно к крыльцу.

— А ты — продолжала старушка — в дальнейшем все-таки думай, что, и кому говоришь.

— Простите — выжала из себя Марта — я… хотите, сделаю так, чтобы он опять… ну, мог кричать?

Скрипнули петли.

— Ба, чай готов. Вы что, так и будете стоять в темноте?

— Варение — не поворачиваясь сказала госпожа Лиза — в погребе, в дальнем углу. Какому отдашь предпочтение, милочка? Впрочем, достань-ка нам, Бенедикт, сразу все, что сможешь. И не спеши, мы с Мартой пока подышим свежим воздухом.

Воздух, честно говоря, был уж скорее не свеж, а морозен, да и ветер повевал все сильнее, но кто бы на месте Марты спорил?

— Ничего не надо делать — сказала ей старушка, когда двери опять закрылись и они остались наедине — Голос я сама ему верну. Потом. Тоже мне, проблема — вернуть голос. А вот с жизнью-то — совсем иначе.

Марта двигала руки в кармане, покивала головой.

— Все равно — не понимаю. Зачем же они это делали? Ну, те, кого избирали Королевами Лесов и Полей — они же могли и не возрождать умерших. И если знали, что с этим какие-то проблемы — так зачем же?

— А зачем тот, кто любил, возвращается туда, где его никто не ожидает? Зачем дочка ходит на могилу к матери — даже если знает, что в земле лежат лишь кости? Зачем молодая фрейлина пытается вернуть благосклонность того, кто в действительности никогда ее не любил? Коротко говоря — потому, милочка, что все мы — люди, а людям свойственно надеяться на неосуществимое и верить в невозможное. Хуже того: иногда нам хватает воли и веры, если бы неосуществимое осуществилось — она вздохнула, взяла сухими пальцами Марту под локоть и сказала тихо — Довольно с нас этих разговоров. Пошли, я угощу тебя своим вареньем, особенно рекомендую морелевое, оно удается мне лучше других. А с собой дам тебе баночку джема из эсперидовки. Если добавить к чаю — о, поверь, от самого лишь аромата мертвые встанут из могил!

Вероятно, стоило поспорить, настоять на своем. Но у Марты, почему-то, из-за этой «баночки с джемом» прямо руки опустились. Она позволила отвести себя в дом и усадить за стол, рядом с протопленной печью, и пока Чистюля под чутким руководством хозяйки расставлял чашки и блюдца, наливал чай, накладывал варение, Марта просто блуждала взглядом по стенам и говорила себе, все время повторяла: ничего, это еще не провал, не трагедия, это вообще был запасной вариант, ты же шла сюда, собственно, с другой целью.

Она рассматривала пожелтевшие, выцветшие фотоснимки в винтажных рамках, с людьми в неестественных позах, на фоне каких-то летних садов, дворцов, фонтанов — как понимала, нарисованных. Стефан-Николай как-то рассказывал им, что в начале прошлого века фотографировались преимущественно в студиях, и, поскольку снимок на тле однотонного фона выглядел безыдейно и дешево, выдумали всю эту бутафорию.

Одно неясно: зачем госпоже Лизе чужие фотки? Марта еще в прошлый раз, когда они из Стефом заглянули в дом буквально на миг, удивлялась: она скорее ожидала увидела на стенах репродукции картин, полотенца с вышитыми крестиком снегирями и всякое такое. А обнаружила филиал краеведческого музея.

Она машинально поискала взглядом какой-либо снимок с младенцем: госпожа Лиза выглядела лет на семьдесят-восемьдесят, и если допустить, что она неплохо сохранилась — ну, тогда эти люди на стенах все равно были бы ее родителями/дядюшками/тетями, но никоим образом не одногодками.

Младенцев на снимках не было. Зато была юная девушка, лет семнадцати-восемнадцати в элегантном темном платье, кружевной шали, с митенками из черного плетения на руках. К ее корсажу была приколота роза, в каскаде кудрей сияли бриллиантовые звезды. Строгость, утонченность, вкус — и стальной характер, что проглядывал за всем этим, словно шпага под плащом.

Девушка стояла возле авто — черного, длинного лимузина с огромными фарами и узкими дверцами. Справа, прямо перед крокодильей мордой лимузина, замер юноша в офицерской форме. Был бы здесь Стефан-Николай, он бы точно сказал, в каком ранге, а так Марта могла лишь догадываться по фуражке, погонах и маленьком ордене над сердцем, что не из рядовых. Девушка с юношей смотрели в кадр, прямо на Марту, и по отдельным, едва уловимым признакам она — как Стефан-Николай о ранге — наверное могла сказать: между этими двумя что-то было. Некая история, уже омраченная — пока что лишь неудачным словом или жестом, что неуклонно направляется к расколу, распаду. К горьким словам. К отчаянию. К попытке склеить то, чего никогда не склеить.

А потом — к мести.

Эта последняя мысль пришла мягко и естественно. Как решение сложного уравнения, над каким бьешься-бьешься, а потом хлоп — и вот он, ответ.

Госпожа Лиза тем временем уже подсовывала Марте вазы с варением, морелевое, помнишь, милочка, особенно рекомендую морелевое; Чистюля рассказывал о прочитанном, это был, как поняла Марта, их давний ритуал: он не только приносил гостинцы, но и делился впечатлениями о книгах.

— Я не читаю газет, у меня нет телевизора, и радио я тоже не слушаю — объяснила госпожа Лиза, раньше чем Марта успела хоть слово вымолвить — что меня в действительности интересует — так это том, о чем ныне пишут в книгах.

— Ага — вот почему ты вынуждаешь меня читать всевозможную нафталиновую пургу!

— «Ныне» — понятие относительное, я тысячу раз тебе объясняла. Он — улыбнулась старушка Марте — в последнее время стал сам не свой. И пересказывает мне исключительно романы об отношениях.

— Да разве я виноват, что нам такие задают! Кирпичи толщиной с руку, да еще и с ко-мен-та-ри-я-ми! Марта, хоть ты ей скажи.

— Скажи — согласилась госпожа Лиза — скажи, милочка. А точнее — расскажи. Если уж Бенедикта обходят лишь истории о разбитых сердцах.

— Ну ба!.

— Что ты читала в последнее время, милочка?

Марта решила быть вежливой и уважить хозяйку. Откусила от булки с варением — морелевое действительно старушке удавалось. Отпила травяного чая — душистого, терпкого.

— Я — сказала, в итоге — в последнее время читала преимущественно нон-фикшн. Ну, в смысле — не художественную литературу. Это, конечно же, не столь интересно, как «Хмель безумия» или «Отчаянная маркитантка» — Чистюля страдальчески закатил глаза — но попадаются достойные вещи. Благодаря им больше узнаешь о родном крае. Вот, например: оказывается, ваши Рысяны раньше назывались совсем иначе.

Госпожа Лиза подвинула к Марте следующую вазу с варением и поощрительно кивнула:

— Вон оно как! Я уж и не думала, что кто-то помнит. Да, дорогие мои, не Рысяны — Крысяны, конечно же. А пишут ли в твоей книге о том, почему — именно так?

Марта пожала плечами:

— Будто здесь жили чужестранцы, хотя это странно. Владения Великой Императрицы были много севернее, так как бы сюда попали ее подданные?

— А их, милочка моя, сюда отправляли в принудительном порядке — всех тех, кто, в надежде на лучшую судьбу бежал из-под власти Ее Серости. «Дабы трудом прилежным обрели право зваться гражданами славного государства нашего».

— Ба, а почему именно сюда? По-моему, логика как-то не очень.

Старушка аккуратно долила себе чаю, коснулась губами края чашки.

— Логика ему не очень, только послушай! Логика, милый мой, была простой: раньше граница здесь, на юге, проходил не по реке, а севернее. Все эти земли принадлежали псоглавцам. А после очередной освободительной кампании новообращенные — точнее, как они тогда говорили, «вновь возвращенные» земли следовало освоить. Сделать своими. Не местных же здесь оставлять — те жили бы, как и при псоглавцах. И далее бы, ишь, лаяли языком собачьим. А так — привили немного цивилизации этим диким землям.

— Но ритуалы — небрежно заметила Марта — остались теми же.

Старушка опять поднесла чашку ко рту. Марте даже стало интересно: она хоть губы смачивает?

— Ну, милочка — сказала госпожа Лиза — кто же в здравом уме прогонит механика и выключит кинопроектор — если, конечно, хочет, если бы сеанс продолжался? Кто собственноручно пустит на утиль ограду, отделяющую его сад от стада диких коз?

— Структуризация времени и пространства! — выдал вдруг Чистюля — Хочешь сказать, ритуалы — это что-то наподобие этакой вот ограды, только против хаоса и энтропии?

— Ох, родненький! Я и слов таких не знаю! Это все, видимо, из-за того, что не читаю романы о маркитантках.

— Дались вам обоим эти маркитантки! — обиделся Чистюля — Нам, знаешь, не только романы задают. Я, блин, пока готовился к последнему уроку Штоца, такого начитался — он помрачнел и повернулся к Марте — Слушай, выходит, Штоц с его «возрождением давних традиций» пытается сделать — что? Перекроить реальность?

— Я думаю — осторожно ответила Марта — Штоц не глупец. И понимает: чтобы запустить новый фильм вместо старого, надо знать, как устроен проектор.

— Конечно! А, чтобы новый — в смысле, забытый — ритуал сработал, нужные те, кто будет понимать, что и зачем делают!

Госпожа Лиза наблюдала за ними с легкой улыбкой на губах. Как за детьми, что всерьез обсуждают возможность преодоления скорости света.

— Ох, дорогие мои — сказала она наконец — смотрю на вас и не нарадуюсь: как же вы сообразительны. При моих временах лицеисты такими не были, а если и были — считанные единицы. Все вы правильно говорите.

— «Но» — кивнул Чистюля — я же тебя знаю, когда ты так мягко стелешь, обязательно будет какое-то каверзное «но». Ну так давай, пристыди нас.

Старушка опять взяла в руки чашку. И в этот раз не делала вид, а действительно выпила несколько глотков. Потом звякнула донышком по блюдечку и коснулась вышитой салфеткой губ.

— Вы все правильно говорите — повторила она совсем другим, уже серьезным тоном — и забываете об одном. Даже если ленту в проекторе будет менять разбирающийся в этом человек, и даже если будет он делать это очень быстро — все равно на определенное время синемá прервется. И тогда зал погрузится во тьму.

Чистюля подавился куском булки и долго кашлял. Марта причин для паники не видела, тем более, как раз смаковала очередное варение — кажется, кизиловое. Ничуть не хуже морелевого, между прочим.

А потом, когда Чистюля прокашлялся, она уточнила:

— Скажите, госпожа Лиза, что более опасно — смена пленки или фильм, который показывали столько раз, что он уже всем опостылел и потерял смысл? Особенно, если в других кинотеатрах уже давно крутят цифру?

И прибавила, прежде чем старушка успела ответить:

— В конечном итоге, ритуал — это же всегда обновление, так? Возобновление даже. А когда нет кому, и нет чего возобновлять. Зал, так или иначе погрузится в темноту, а стадо диких овец обойдет сгнивший забор или перепрыгнет — и никто уже не изменит пленку, никто не успеет построить новый забор.

— Коз — зачем-то поправил Чистюля — стадо диких коз.

Его бабушка поднялась из-за стола — Марта и не заметила, когда это случилось.

— Очень, очень давно — сказала госпожа Лиза — один человек говорил мне точь-в-точь это же. Он был неплох собой, образованный, смелый. Он точно знал, чего хочет. А когда добился этого — с тех пор, кажется, только то и делал, что пытался исправить сделанное. Потому, дорогие мои, запомните: если вам вдруг покажется, что миру что-то угрожает, и вы точно знаете, как его спасти — возьмитесь за что-то по-настоящему полезное. Посадите цветы под окнами, прибейте скворечник, помойте пол. Наведайтесь ко мне, в конце концов — я всегда буду рада вас видеть.

Чистюля тоже поднялся.

— Ба, ты прости, что мы тебя заговорили, ты же, вероятно, устала. Да и нам с Мартой надо возвращаться, пока еще ходят маршрутки. Ты только зови, как вдруг что — ну, с крапивой надо будет помочь, например.

Госпожа Лиза покивала. Она действительно имела не слишком обнадеживающий вид. И эти ее пузыри на руках, сейчас они казались больше и, наверное, дико зудели.

Поэтому Марта почувствовала себя последней сволочью, когда стала перед госпожой Лизой и заявила:

— Никому не нужен чистый пол, если прямо на ваш дом двигают скорострельные пушки. Все это самообман. Простите, госпожа Лиза, что я так говорю, но… Однажды вы допустили ошибки — и из-за этого думаете, что избрали ошибочный путь. Что, типа, не надо ничего изменять, а иначе будет еще хуже. Поэтому вы сидите в Рясянах, пытаетесь как-то искупить свою вину. Умничаете о молодости и мудрости. Знаете, если мудрость — это ничего не делать и всего бояться, имела я ввиду такую мудрость! И еще — добавила она, стряхивая с плеча руку Чистюли — еще одно: я считаю, молодая фрейлина по-настоящему любила — и потому пыталась вернуть благосклонность того офицера. Не ее вина, что он ее обманул. Единственная ее ошибка — путь, который она избрала.

Марту несло, она и сама не до конца осознавала, о чем говорит. Это приходило откуда-то извне, вливалось в нее, словно молоко в кувшин. Горечь. Отчаяние. Непроглядная надежда. Искушение воспользоваться теми знаниями, которые она получила, когда училась в закрытой Академии. И теми, которые стали ее частью до Академии — после того, как обычная дочка полицмейстера была избрана Королевой Лесов и Полей.

Противоречивые желания сошлись в ней. Забыть запах кожаных сидений в черном лимузине. Еще раз услышать шорох, с каким расстегивался его френч. Стереть снисходительную ухмылку с его уст. Почувствовать тепло его ладоней.

Забыть те шесть месяцев. Вернуть и продлить их.

Вырвать свое сердце. Вырвать его сердце.

И растоптать. Чтобы — вопил от ужаса, от раскаяния, от боли, от проклятой жуткой боли, какой не притупить ни морфином, ни «звездной пылью» — ничем, ничем!

Она знала, что есть тип заклятий, запрещенных к изучению. Заклятия, использующие силу драконьих костей. Использующие ненависть, которой пропитаны кости.

Но иногда у человека просто не остается иного выхода. Просто не остается!

Она знала, что порошком из костей, которым торгуют в нижних рядах Канатного рынка, можно лишь травить клопов и вшей, даже хороший мутабор из него не сделать. Она знала, что ей нужна по-настоящему большая кость. И относительно свежая.

И она знала, где искать. Оставалось добыть инструмент, с помощью которого это можно будет сделать.

Кости дракона — наподобие акул. Что бы акула всплыла с глубин, достаточно капли крови. Чтобы на поверхность вынырнула большая кость, будет нужно немногим больше.

Убить живого человека она бы не смогла. Поэтому избрала обходной путь. Для которого достаточно казнить какую-то уличную шавку.

Остальное ей удалось добыть легко.

Магнит. Сера. Сок белой ивы. Сульфат железа. Порошок солнечного камня. Семенная жидкость девственника. Мандрагора.

Был, ясное дело, еще один ингредиент — важнейший, ключевой. Родилась бы она несколькими годами ранее или позже, добыть его было крайне сложно. Но ей повезло. Генерал Нусскнакер (тогда еще — не Старший), вернувшись из Первой крысиной, поднял восстание. Вместо замороженной сыворотки она смогла использовать живую…

— Прочь отсюда!

Она отшатнулась, Марта отшатнулась.

Госпожа Лиза стояла рядом с ней, занеся руку для следующей пощечины. Только тогда Марта почувствовала, как пылает щека.

А потом заметила, что между ними стоит побледневший Чистюля.

— Не смей! — кричал он — Не трогай ее! Я знаю, что ты можешь… всякое! Но ее трогать не смей, слышишь! Не смей… ты! ведьма!

Марта моргнула, облизала пересохшие губы. И только потом поняла, что Чистюля обращается не к ней, а к своей прабабке.

Разлилась тишина, сухая и неживая. Где-то на другом краю земли, за окном, бил крыльями и метался по двору черный петух с желтым глазом.

— Выйди — сказала наконец старуха — Выйди и подожди нас снаружи.

Бен открыл было рот, но она повторила:

— Выйди. Ничего с твоей драгоценной Мартой не случится. Даю слово. Слово ведьмы.

Он как-то сразу поник, сгорбился. Оглянулся на Марту, она кивнула ему — а что еще оставалось, не обнимать же его, защитника и спасителя. В смысле — не прямо сейчас, когда стоит и таращится на вас женщина, в чьи самые сокровенные воспоминания ты только что заглянула.

Чистюля вышел.

— А теперь садись, слушай и запоминай — госпожа Лиза опять имела вид хрупкой, измотанной старушки — во второй раз повторять не буду. Никогда больше не смей в меня заглядывать. Вообще лучше бы тебе, девочка, ни в кого и никогда не заглядывать — это может иметь последствия. Но всматриваться в другую ведьму — безумие. Это, к твоему сведению, действует в обе стороны.

Госпожа Лиза подошла к стенке, сняла фотоснимок, на котором стояла рядом с лимузином, обернулась и бросила в печь. Полминуты смотрела на то, как расходится трещинами стекло, как чернеет снимок в рамке.

— Нет — возразила вдруг самой себе — ты не смогла бы зайти через него. Силы в тебе достаточно, да только ты еще слишком мало знаешь и умеешь. Было что-то еще…

Взгляд старушки метнулся к сумке, которую Марта положила под вешалкой.

— Так что ты читала в последнее время, милочка? Какой именно нон-фикшн?

Марта хотела пошевелиться, но не смогла двинуть ни рукой, ни ногой. От неожиданности она остолбенела, ей понадобилось некоторое время, чтобы опомниться и сбросить оцепенение.

Госпожа Лиза уже успела открыть сумку и вынуть «Магию, колдовство и беседы с умершими в античности».

— Мне следовало догадаться. Я наложила заклятие на Трюцшлера-старшего, чтобы и мысль не было продать. Я просила Дороту ни за что не рассказывать мне, где та спрячет книгу. И я не подумала о Бенедикте, ему тогда и было всего ничего. Вот книга и сработала как канал — книга, а не снимок.

Она посмотрела на Марту, которая наконец сумела-таки подняться.

— Сильная девочка. Сколько ты успела прочитать? Впрочем, не имеет значения. Зачем ты принесла ее с собой? О чем еще хотела спросить?

— Там не хватает страниц — выжала из себя Марта. Она чувствовала себя так, будто приходится двигаться в глубокой, мутной воде — А мне… понимаете, мне очень нужно вызывать кости. Для этого я хотела создать гомункулуса… ну, вы же понимаете, правда? Не надо убивать, пусть лишь кричит, он же маленький, его легко напугать. Мне лишь найти кости! А за ним я бы присматривала, кормила, ему было бы хорошо, честное слово!

Старушка слушала ее с невнимательным выражением на лице. В ладонях, покрытых пузырями, она держала книгу, напечатанную более века назад. Книгу, с пометками «только для учебных учреждений Его Змеиного Величества» и «все экземпляры пронумерованы, подделка, копирование и искажение караются уничтожением всего рода, до третьего колена».

Марта провела над этим учебником не одну бессонную ночь — потому, что с тем количеством домашки, которую задавали, у нее другого времени на изучение не оставалось! Она, конечно, делала выписки. И конечно, пыталась очень осторожно — через пустые аккаунты в гейм клубе — погуглить отсутствующие страницы или полную pdf-копию. Все зря.

Спрашивать об этом у прабабки Чистюли она собиралась лишь в крайнем случае; сюда же ехала прежде всего ради того, чтобы получить саженец эсперидовки. Ну и ради возможности расспросить о прошлом Крысян, чтобы выяснить, где могут лежать кости.

— Тебе не нужно их искать — сказала госпожа Лиза — нет потребности искать то, что лежит у тебя под носом. Но если хочешь — она улыбнулась — я, конечно, помогу.

Старушка пошла мимо Марты, к печи. Но Марта оказалась более ловкой. Ухватилась за книгу, одним рывком выхватила из рук.

— Ну-ну, что это ты вздумала, милочка моя. Решила, что я хочу ее сжечь? Оставь, даже если бы я и хотела — не смогла бы. Такие книги в огне не сгорают. Чтобы уничтожить даже те несколько страниц мне, знаешь, пришлось проявить довольно большую изобретательность. Но теперь… — она опять улыбнулась — Теперь, если хочешь, я упрощу тебе жизнь. Держи-ка, спрячь книгу как можно дальше. И это тоже возьми. Да не бойся, после всего произошедшего, милочка, тебе ли меня пугаться?

Марта зажала книгу под мышкой и осторожно взяла стеклянную банку с самодельной нашлепкой.

— Это — обещанный джем из эсперидовки. А здесь… подожди-ка… — госпожа Лиза выдвинула ящик буфета — Ага, вот — флакончик с чернилами спрута. Да-да, настоящими.

Она сложила ладони челноком, что-то пошептала в них, протянула флакончик Марте.

— Гусиное перо раздобудешь сама, лучше всего покупать в среду утром, когда луна в первой четверти — и, чтобы гусыня была белой, без единого пятнышка. Вклеишь пустые страницы, макнешь перо и напишешь на чистой странице фразу, которой заканчивается предыдущая. А потом — главное не отводи перо от бумаги.

Старая ведьма похлопала Марту по плечу и подтолкнула к выходу:

— Ну, иди, же, Бенедикт, видимо, уж крайне зол. И учти, девочка: это твой выбор и твое решение. Захотела — имеешь.

— Благодарю — сказала ей Марта — Вы простите, если я… ну… перегнула палку.

Госпожа Лиза засмеялась:

— Что ты, милочка! Что ты! Очень прошу запомнить: если осмелилась повысить голос на ведьму, не проси прощения. Никогда не проси прощения.

Глава 11. Досмотр на дорогах

— А что это было? — спросил Чистюля — Яд или что? И зачем ты ее вылила? Блин, ты посмотри, как трава скорчилась! Еще и светится в темноте!

— Это были чернила спрута.

— Да брось, думаешь, я поверю, что. Что, правда? Ты сдурела, Баумгертнер?!

— Маршрутка вон выруливает, давай, маши, а то провороним — придется до самого города пешком идти.

— Нет, подожди, у тебя и правда крыша поехала? Или тебя прабабка того, колданула слегка? Ты представляешь, за сколько их можно было продать?!

Марта, если честно, представляла очень приблизительно. Порядок цен, не более. Почти всех спрутов истребили еще в прошлом веке, а которых не истребили, те, согласно международным конвенциям, попали под защиту, были внесены в Красную книгу и теперь находились под суровым учетом: радиомаячки, компьютерный мониторинг каждой особи, она в прошлом году как раз фильм смотрела по «Вайльд пленет», интересный. Чернила спрута можно было добывать лишь раз в году, провоцируя живых особей — ну и, ясно, это было лишь бледное подобие тех, настоящих, которые получали от умирающих спрутов.

А теперь, детки, внимание, вопрос: с чего бы это вдруг доброй бабушке-ведьме одаривать Марту таким-вот раритетом? Чтобы и обновила страницы, которые сама же бабушка в свое время «с довольно большой изобретательностью» и уничтожила? Конечно, для чего же еще!

Проще заговорить эти чернила, чтобы, например, растеклись и замазали всю книгу, от и до. Или еще какую подлость измыслить.

Рисковать Марта не собиралась, нет!

В маршрутке народа было битком набито, пришлось стоять. Чистюля, который молчал весь то время, пока они шли к остановке, вдруг ожил.

— Слушай — сказал — хрен с ними, с чернилами. Вылила и вылила, твое дело. Я о другом хотел. Ты вдумайся. Если она права, вся эта история из Штоцем… ну, тогда, выходит, все не так просто…

— Бен — вздохнула Марта — Это же Штоц. У него никогда не бывает «так просто». Но… не знаю. Он сильно изменился после того, как вернулся. Даже раньше, видимо. Уроки эти — ну ладно, он что-то замыслил, например — обновить, оживить какой-то ритуал. Допустим. Вычитал в давних книгах, узнал от умирающего соседа-ветерана… несущественно. И не нашел он, допустим, лучшего способа — решил впарить все это нам — Она пожала плечами — И на здоровье. Пусть себе пытается. Мне даже, вообрази, не очень и интересно, зачем ему все это нужно. Если Штоц поможет отцу… какая мне разница, что он там планирует и в чем участвует?

— Так ты ему не доверяешь? Или доверяешь?

Марта едва сдержалась, чтобы опять не вздохнуть.

— А ты — сказала она — прабабке доверяешь?

— Но при чем тут?

— При том! Это в детском садике на представлении тебе показывают серого волка, и ты точно знаешь: он страшен, и поросят съел, и вообще негативный персонаж, никакой ему пощады… хотя нет, о негативном — это уже позже втирают. А в жизни… прабабка у тебя стремная, согласись. Но ты ее любишь. Нет, даже не пытайся. Любишь-любишь. Точно уж побольше отца.

И больше матери, конечно — но Марта такое ему бы никогда не сказала.

— И вот — тихо добавила она — любить ты ее любишь, но сегодня взял и поднял на нее голос. Даже ведьмой назвал. Кстати, благодарю тебя за это, Бен. Правда, это было очень… круто, да.

Он покраснел, это было заметно даже в полутьме салона. Явно собирался отрицать, но — следует отдать ему должное — сам себя стопанул и вместо этого спросил:

— Слушай, если уж тему подняли. Что она там тебе такого наговорила? Знаю я ее приемчики: сходи туда, сходи за этим — и пока ты добросовестно заботился о беспомощной пенсионерке, смотришь: она тебе уже и рубашку заштопала, и свежих ягод в корзинке принесла.

— Мог бы предупредить, я бы другие джинсы надела, там как раз шов расходится. Ой, ну и что, не смотри ты так! Поговорили… о разном. О книге, например, как я и собиралась. Я, кстати, наивная: поверила, что она и правда бесхозная у вас лежала.

Чистюля покраснел еще сильнее, но никак не прокомментировал. Молчал и терпеливо ожидал продолжения.

— К слову — вспомнила Марта — о том, что она мне еще говорила: ты же в Рысяны раньше часто ездил, да? Были там какие-то… пустыри, например? Такие, чтобы ни одна живность на них не водилась.

— Это в Рясянах то? — хохотнул Чистюля — Да полно! Погоди, хочешь сказать, где-то там могут… Ну так, поле же рядом было, и если мы нашли там челю…

Марта наступила ему на ногу. Не сильно, но решительно.

Бен намек понял и заткнул пасть.

Они помолчали. На заднем сидении дядя с общипанной бородкой лгал по телефону жене, что уже въехали в город, две девахи обсуждали прическу какой-то синьорины Лили; просто под ними сидел, прижавшись виском к стеклу, лысеющий человечек, делая вид, что спит, но аккуратно отворачивал голову каждый раз, когда маршрутку трясло на выбоинах. Впереди три старых бабы обсуждали последние новости, одна заявляла, что ее племянница лично знает женщину, которая видела покойного господина Румпельштильцхена буквально на днях, ну максимум — неделю назад, поэтому, не о чем беспокоиться, вся эта история со смертью — для наших заморских врагов, чтобы усыпить бдительность.

Никто не слушал, о чем трепались Марта с Чистюлей. Или, подумала она, делал вид, что не слушает.

— Только не говори — мрачно прошептал Бен — не говори, что ты решила влезть во все это дерьмо по второму кругу. Едва же избавилась от предыдущих ко… кхе… кошек.

— Я похожа на дурочку? — разговор сворачивал совсем не туда, куда бы ей хотелось. Сама, вообще-то, виновата (и на дурочку еще и как похожая!): на фига было Чистюлю о таком расспрашивать? — Это для одного проекта.

— Для Вегнера? — еще больше помрачнел Бен. Смотрел на нее с осуждением, Марта вспомнила его «посидим пару минут, поговорим» и почувствовала, что опять неистовствует от злости. Умеют же люди забить себе голову невесть чем!

— Вообще-то для Штоца — сказала она небрежно — А чем тебе Вегнер не угодил? Ну, если это не большая тайна, конечно.

Чистюля переступил с ноги на ногу, вздохнул долго и протяжно. И как, удивилась Марта, в человеке столько умещается воздуха?

— Не большая — сказал Чистюля — Тут такое дело. Словом. Понимаешь. Я…

Но не тут-то было — сегодня был явно не его день. Как раз в это мгновение маршрутка, которая постепенно сбрасывала скорость, взвизгнула тормозами и остановилась.

— Чтобы тебя — безразлично выругался водитель — к праздникам, или что? Или зарплату им сократили?

Марта пригнулась, глянула: трасса перед ними была забита машинами, двигались медленно, на встречной полосе — почти пустой — немного дальше стояли красно-белые секции и несколько «барсуков». Егери ходили с огнивыми собаками вдоль машин, требовали документы, о чем-то спрашивали у водителей. Нескольких заставили выйти, собаки запрыгивали прямо на сидения, совали слюнявые морды в бардачки.

— Это с вечера так — сказал дед с вислыми усами. Он сидел сразу за водителем, морщинистые, рельефные ладони сложил на металлической трости, и время от времени громко совал туда-сюда правой ступней — Поставили ограду, шмонают всех. А спросишь — вежливо так жабьи дети отвечают: не имеем права разглашать.

Вся маршрутка немедленно взялась обсуждать, что и во имя чего творится то, что творится — и одни, понятное дело, возмущались, а другие, конечно, оправдывали, потому что если поставлена ограда, значит, не просто так, значит, с определенной целью — и почему же сразу во вред, откуда у нас такое пренебрежение к собственным егерям, которые, к слову, рискуют здоровьем, а иногда и жизнью, дабы охранять и уберечь нас, простых граждан.

Марта с Чистюлей переглянулись и дружно сделали гримасу. Так слушаешь телик и думаешь, что весь этот флуд только там и существует. А потом выходишь из дома — и бац, получи и распишись, милая моя!

Очередь продвигалась медленно — очень медленно — и кое-кто уже начал требовать, чтобы выпустили, ему быстрее пешком. Водитель двери открыл, но предупредил, что назад не пустит.

Но ему пришлось.

— Всех загоняют назад — сообщил ему дед с вислыми усами — Злые же, ты посмотри! Что-то у них сегодня пошло не так.

— Что хоть ищут? — спросили из задних сидений.

Молодой егерь заглянул в салону, скользнул взглядом по лицам так, словно осматривал склад бракованных манекенов.

— Приготовьте к досмотру личные вещи. И документы.

Со всех сторон зазвучали вопросы, но егерь просто вышел, ни слова больше не сказал.

— Ну класс — заявил Чистюля — пусть живет всемирная паранойя. Знаешь, одно радует: что мы с тобой ничего такого не везем. Марта?

— Просто стой, и говори со мной о чем угодно — тихо попросила она — только не ори и не привлекай лишнего внимания, ладно?

— Да что случилось? Все, все, понял, молчу, в смысле — как раз не молчу, а наоборот, о чем бы ты хотела, а, так, ну, пусть будет о, например, маркитанток, я тут читал…

Марта перехватила сумку удобнее и, развернув так, чтобы те, кто сидел, не видели, расстегнула. А сама рассуждала: если будут обыскивать с собаками, те книгу наверняка учуют. Поэтому выбросить на пол не вариант. А если, например, немного задержаться, пока все будут проталкиваться к выходу, и толкнуть за спинки задних сидений — может сработать. Оттуда сильно воняет бензином, именно то, что нужно.

Она уже развернулась так вполоборота, чтобы не мешать выбираться остальным, как тут в салон поднялись двое егерей, один держал на поводке огнивую собаку, второй приказал водителю показать документы, а пассажирам выйти и стать у обочины, с вещами.

— …и я, видишь, подумал — Чистюля запнулся и толкнул Марту локтем — Ого, это твой знакомый егерь?

— Заткни глотку — попросила Марта — Просто, блин, молчи.

— То «говори о чем угодно», то «заткни глотку» — женская логика, умом не постигнуть!

Выжил Чистюля лишь по недоразумению. Тетка, которая стояла сразу за ними и пахла так, словно недавно осуществила вооруженное нападение на парфюмерную лавку, толкнула Бена в спину и попросила не задерживать, кое-кто, между прочим, спешит.

Будара — конечно, кто же еще! — в это мгновение изучал документы водителя, а его напарник, бородач с волнистым шрамом под ухом, ходил вдоль строя пассажиров. Огнивый собака шел тяжко, было видно что устал; носом тыкался в сумки и рюкзаки. Только раз глухо зарычал. Напарник Будары попросил старика с вислыми усами показать, что в пакете. В пакете оказались удобрения, похоже, с примесью порошка из драконьих костей — деда отвели в сторону и еще один егерь, со стеклышками и тоненькими усиками, взял составлять протокол.

Собака тем временем обнюхала Чистюлю и подошла к Марте. Марта держала сумку перед собой, рассуждая: если типа неосторожно открыть, чтобы все содержимое высыпалось как можно ближе к канаве и кустам — есть шанс, что книга выпадет и потеряется в траве? А когда поймают — тогда убегать? Шантажировать Будару?

Собака ткнулся носом в руки Марты, тот оказался холодным и влажным, молодцы, подумала Марта, о хоть о собаках заботятся, тьфу, что за мысли лезут в голову, давай, дорогой, понюхал и будет, иди себе дальше, ты устал, лапы болят, жрать хочется (мне, кстати, тоже), хозяева ищут невесть что, иди, иди, что бы там они не искали, здесь этого нет.

Собака вздохнула, протяжно, с вкусом зевнула, посмотрела на Марту почти с человеческим осуждением и пошла дальше.

Но егерь-бородач идти дальше не собирался. Он отдал команду «Сидеть»! и вернулся к Марте:

— Сумку открой. Что там у тебя?

— Да ничего особенного — бодро сказала Марта — учебники, конспекты. Бутерброды, простите, доела.

— В чем вообще проблема? — вмешался Чистюля — Мы ничего не нарушали!

Говорил он таким тоном, что если бы даже Марта была самым ленивым и самым доверчивым егерем в мире — явно заподозрила бы неладное. И потом будет обижаться, я хотел как лучше, вот и все.

Она увидела, как поворачивается к ним Будара, дает знак коллеге со стеклышками заканчивать самому, идет вразвалку и что-то говорит по рации.

— Открывай — повторил этот, с собакой — у нас мало времени.

Марта решила, что лучше разобраться со всем сейчас, до прихода Будары. Раскрыла сумку, вытянула первый-попавшийся учебник. Потом второй, третий, конспект по физике — протянула кипу егерю:

— Подержите? А то у меня рук не хватает.

Тот даже не шелохнулся.

— В чем это они у тебя?

Марта присмотрелась. Корешки учебников и один край конспекта были чем-то притрушены, словно белой пылью.

Она ткнула все эти хранилища знаний Чистюле, выгребла из сумки остальные конспекты. На них пыли было еще больше, в некоторых местах она начала темнеть и стала липкой.

«Если — вспомнила Марта — ты осмелилась повысить голос на ведьму» …

Она вынула «Магию, колдовство и беседы с умершими в античности». Собака, увидев книгу, громко отрывисто гавкнул, егерь охнул. Остальные пассажиры перешептывались, многие вытянули мобилки и снимали на видео.

Вся книга была покрыта черными прожилками — словно затянутая плющом надгробная плита. Прожилки разветвлялись, тончали ближе к краям, а ствол — если, конечно, это был ствол — выползал откуда-то из-под корешка. И не исключено, что раньше был матерчатой закладкой.

В центре — там, где ранее виднелось заглавие — темнел отпечаток ладони, края его были размыты и с каждой секундой это пятно разрасталось, поглощая прожилки и остальные буквы.

— Марта? — спросил, подходя к ним, Будара. Он немного запыхался, на лбу у него выступил пот — Что здесь происходит? А вы, Кюхнау — почему позволили, чтобы девочка держала в руках… то, что она держит.

— Я… — Бородач откашлялся.

— Молчите! Марта, да брось же ты наконец это дерьмо!

Тут стоило ответить как-то вызывающе и независимое. Попросить, чтобы господин егерь не фамильярничал, не ругался и вообще перестал командовать — она, между прочим, не его подчиненная.

Это вообще крайне странный феномен: сколько остроумных высказываний приходит в голову человеку, который держит в руках вот буквально какое-то дерьмище. Книга теперь была черной вся, от края до края — черной, и бугорчатой, и липкой, и пахла сырым погребом. Марта решила, что пора сломать шаблон: взять и молча сделать, что советуют.

Она отшвырнула книгу. Та перевернулась в воздухе, переплет разошелся на корешке — как будто там была резаная рана — и наружу вырвалась струйка пыли, за ней еще одна, гуще и плотнее первой. Это было похоже на то, как выплескивается кровь — хотя, ясное дело, откуда Марте знать, как она там выплескивается в действительности, видела только в фильмах, а кто верит фильмам?!.

Когда книга — или то, во что она превратилась — наконец, шлепнулась, вверх выстрелил наивысший, самый щедрый фонтан то ли из пыли, то ли из спор — и потом переплет сморщился как-бы резиновой оболочкой, из которой выпустили воздух.

— Да заткнись ты! — рявкнул бородач Кюхнау на огнивого собаку. Марта только сейчас поняла, что тот все это время лаял и рвался с поводка — Заткни пасть, я сказал! — он вернулся к Бударе — Это что, бля, съемки гребаного «Мозгоеда-три»? Вы знаете, кто она такая, Будара? Откуда у нее в сумке… бля, я не знаю, что это.

— Марта, где ты нашла эту книгу? — спросил Будара.

Она даже оторопела: так откровенно ей подыгрывать и намекать.

Чистюля где-то за плечом вздохнул громче и, кажется, собирался чистосердечно во всем сознаться, потому Марта решила не тянуть.

— Да где — сказала — на остановке. Вон Бенедикт свидетель. Лежала прямо на лавочке, рядом никого не было. Не знаю, как вы, а я считаю, что нельзя бросать книги где попало, они на такое, ну, типа не заслуживают — она посмотрела на то, что осталось от «Магии, колдовства и др.», и добавила — по крайней мере, обычно не заслуживают.

— И где же эта остановка? — прищурился Кюхнау — И что вы вообще делали за городом, вы же из Ортынска?

— Мы наведывались к моей прабабке — не выдержал Чистюля — А остановка — ну где, на конечной, неподалеку от нового памятника господину Киновари.

Егери переглянулись. Будара кивнул.

— Давайте, Кюхнау, заканчивайте с остальными, а я допрошу детей. Потом доложим, а там пусть наверху решают, в любом случае — это не наши хлопоты.

— Но как их отпустили? Учитывая, что был приказ в первую очередь обращать внимание на выезжающих.

— Идите, Кюхнау! — Будара повысил голос почти незаметно, однако бородач наконец прислушивался и осознал. Он свистнул собаке и пошел дальше вдоль ряда.

— Так — сказал Будара, отводя Марту с Чистюлей в сторону — не буду даже спрашивать, что все это должно означать. Книга и книга, на остановке, значит, на остановке. Надеюсь, вам хватит ума держать язык за зубами.

Бен хотел было возмутиться, но Будара на него даже не посмотрел. Он вытянул блокнот, отбросил несколько верхних листков, щелкнул ручкой.

— Марта — сказал — надо поговорить. Твой молодой мужчина…

— Он не мой молодой мужчина!

— Я не ее молодой…

— Неважно. Позаботься пока что об учебниках, сложи все назад, а мы перекинемся словцом.

— Иди — попросила Марта — Он меня не съест.

Чистюля — о чудо из чудес! — молча покорился.

— Теперь — кашлянул Будара — никаких вопросов и возражений, пожалуйста. Слушай молча, я буду делать вид, что пишу. Сейчас Кюхнау закончит с осмотром, сядете в маршрутку — возвращайтесь в город и сразу домой. Сегодня на улицах вам ничего делать. И друзьям-приятелям своим передайте, по интернету или как там у вас заведено.

Он говорил четко и торопливо, смотрел чаще в блокнот, хотя несколько раз поднял глаза на Марту — убеждался, слышит, и понимает ли.

— И вот еще — прибавил Будара. Он выудил из кармана платочек, вытер лоб, промокнув подбородок — Личная просьба. Это по поводу одного из ваших учителей. По поводу господина Людвига Штоца. Пауль очень его любит… как и тебя… поэтому я хочу помочь…

— А с ним что не так?

— Можешь с ним связаться? Завтра, а лучше сегодня. Пусть уедет из города. И пусть не затягивает с этим.

— Да что происходит?!

Но Будара закрыл блокнот, махнул ей, мол, давай в маршрутку, и просто пошел дальше, к своим коллегам, которые как раз потрошили несколько фур и автобусов с надписями «УДИВИТЕЛЬНЫЙ КАРАВАН СКАЗОК».

— Чего он хотел? — спросил Чистюля, когда все загрузились, и водитель рванул с места — Кто он вообще такой?

— Не имеет значения — отмахнулась Марта. Она думала о Бударе и Штоце: если Штоц работал на егерей, почему его предупреждают не напрямую, а через Марту? И главное — о чем предупреждают?

— О нет. Только не говори, что это правда — Чистюля иногда напоминал ей бультерьера. Если уцепится во что-то — то намертво — Только не говори, что ты с ними сотрудничаешь!

Тут уже Марта обиделась:

— Шизанулся что ли?! Это же каким же надо быть тупорылым, чтобы работать на егерей!

Бен покраснел и отвел взгляд: понял наконец, идиотище, что именно ляпнул.

— Блин, прости, я просто… Да в задницу! Это не день, а динамит какой-то: сначала ваши разборки с прабабкой, теперь вся эта фигня с книгой. Слушай, это что же, выходит, она пыталась таким образом тебя… убить? Наложила проклятие на книгу, чтобы… Вот же!

Марта не выдержала и засмеялась:

— Неплохая у тебя фантазия!

— А что?

— Да не собирался меня никто убивать? Да и чем? Пылью, в которую превратилась книга? Это так, шутка для своих. Не обращай внимания.

А сама подумала: ну да, если уж повысила голос на ведьму, не извиняйся, смысла нет, счет тебе рано или поздно пришлют.

А еще Марта вспомнила о Пауле, и ей стало стыдно: ребенок звонил по телефону тебе в субботу, сейчас среда, а ты, эгоистка-склеротичка, просто взяла и обо всем забыла. Он хотел показать тебе какой-то рисунок, но не послал — почему? Что в том рисунке было такого? Пауль же больше недели сдерживался, не рисовал ничего, кроме обычных карикатур. То, что у него опять проявился дар, наверное, ребенка напугало, неужели так сложно было найти несколько минут и перезвонить?

Марта накрутила себя хорошо: на тот момент, когда приехала домой, уже готова была все бросить и ехать на Трех Голов. Останавливали только позднее время и предупреждения Будары-старшего.

Словом, Марта бросила в группу сообщение о том, которое есть инфа: на улицу лучше носа не показывать, может быть какая-то лажа. Подробностей не знаю, но, народ, примите к сведению.

Потом для очистки совести запустила поиск по всем папкам в почтовом ящике. И — аж вдруг! — нашла то письмо от Пауля. Просто оно попало в спам: текста в нем не было, одно вложение и название «Рисунок» — вот спаморезка и сработала.

Марта загрузила вложение, открыла — и громко, с вкусом сказала в никуда:

— Твою ж!..

Этот рисунок Пауль сделал просто на учебнике. Раскрыл форзац и нарисовал.

Даже разворота ему не хватило, влезли два вагона, а было их, конечно, намного больше. Поезд ехал, на переднем плане стояли несколько сосен, закрывая часть окон, но в просвет между стволами как раз попало одно, легло на изгиб форзаца.

В окне видно было фигуры мужчины и женщины — они сидели, взявшись за руки, и смотрели перед собой. За силуэтами, да еще и на некачественной фотографии рисунка, мало что поймешь, но Марте показалось: лица у них напряжены, взгляды тревожны.

Хотя, может, художник ничего такого не имел в виду. Просто она себе надумала. Мол, если у Дрона, который стоит у самого окна, взгляд тревожный, то и у них также.

А у Дрона. Дрон, если честно, даже сник с лица. Видимо, он очень не любил свою троюродную тетку.

Если семья действительно ехала к ней.

Потому что если к ней — абсолютно непонятно, что при этом делал в вагоне господин Людвиг Штоц.

Пауль изобразил его за спиной Дрона. Штоц стоял в тени, Марта видела лишь его взгляд: хмурый, зловещий. И ладонь Штоца абсолютно недвусмысленно лежала на рукоятке то ли меча, то ли шпаги.

Следовательно, он силой заставил их уехать из города?

А может — просто взял и убил?

Дикая мысль, но почему-то сейчас Марте она показалась полностью достоверной.

Штоц? — Да, Штоц.

Тот же? — А который «тот»? Что ты знала о нем? Что мы все знали о нем?

Он лгал нам. Он воспользовался нашим доверием. Откуда-то ему известно огромное количество странных вещей. Кажется, он собирается возродить старые ритуалы.

А ты, наивная дурында, считала его честным, искренним, верила, будто он любит детей, с которыми работает. А может, дети ему нужны, потому что они легче поддаются влиянию?

Марта вспомнила, как Чистюля спрашивал сегодня в маршрутке: «Ты веришь ему»? — и позавидовала: мне бы такое простосердечие! Веришь кому-то или не веришь — и все, вопрос решен.

Конечно, я не верю Штоцу. Здесь и говорить не о чем!

Но вопрос в другом: готова ли я рискнуть и воспользоваться его помощью — даже если окажется, что цена этой помощи слишком высока.

И где вообще предел, который отделяет «слишком» от «не слишком»? Где черта, за которой ты уже не просто используешь какое-то мутное лицо во имя достойной цели, но — помогаешь этому лицу, а значит — творишь паскудства и предаешь своих?

Несколько часов назад она знала ответ. Теперь… теперь — уже ни в чем не была уверена.

Чтобы отвлечься, Марта решила разобраться с сумкой. Вытянула учебники, протерла их, бросила сумку в стиралку, засыпала порошок, включила. Все делала машинально. Думала о разных бессмыслицах — например, о том, как быть с варением из эсперидовки. Отдать стеклянную банку отцу? Не рисковать и выбросить на фиг?

Элиза несколько раз заглянула: спросила, будет ли ужинать (уже поужинала, а вот и нет, от чая не откажусь), и принесла чашку (благодарю (черт, забыла сказать, чтобы не клала сахар), очень вкусно, да). Потом Элиза пошла к себе, видимо читать, немного погодя щелкнул выключатель.

Марта пила чай, лениво листала новости и думала, как бы заставить себя делать уроки. За последние несколько дней она их колоссально запустила; конечно, на нее сразу много чего свалилось, только кого это волнует? «Баумгертнер, почему ты не приготовила алгебру»? — «Мы ездили вчера к одной ведьме в Рысяны — Крысяны посоветоваться относительно моего неживого отца, ну и потом нас задержали егеря, а одна моя книга превратилась в порох — вот, собственно, почему». — «Тогда, понятное дело, другое дело, почему же ты сразу не сказала! В следующий раз сдашь. Если, конечно, тебя не похитят Великие Канализаторы».

Она почувствовала, что начинает засыпать, сказала себе: забей, один раз в жизни придешь без домашки, зато выспишься, раздевайся и ложись — но тут раздался звонок, кто бы это мог быть, и в девять вечера, неужели Будара, жирный придурок, приперся, чтобы что — Элизе мозги компостировать — или, может, мне? — сейчас я ему выскажу, сейчас он у меня…

Но это был не Будара. Это был отец.

— Привет — сказал он — Ты не звонила по телефону, и я решил, что просто приеду. Ты готова?

— В смысле? — зевнула Марта — К чему готова?

— Ты хотела, чтобы мы сходили к твоему Штоца. Я приехал. Пошли?

Глава 12. Три договора по цене одного

— Скажи, чтобы ты сделал, если бы удалось все… вернуть? Все переиграть, отмотать назад — понимаешь?

Штоц жил за три квартала от их дома — проще было дойти пешком, чем ожидать маршрутки. К тому же, отец теперь не очень любил ездить транспортом. Да и людей он, в принципе, не очень теперь любил.

— Переиграть? — уточнил он — Что ты имеешь в виду?

Марта промолчала — оглянулась, чтобы удостовериться, не показалось ли ей. Они шли дворами, уже минуты три, а то и дольше, вроде бы за ними двигали трое парней. Лиц она не видела — да и вообще не была уверена, что это именно парни, а не, например, взрослые женщины. В руках каждый держал по палке.

Марта вспомнила предупреждение Будары («сегодня на улицах вам ничего делать»), но тут-таки сказала себе: это разве предупреждение? Ни одной конкретики, ни одного факта. И кстати, он же хотел, чтобы я передала его слова Штоцу — так вот, пожалуйста, буду передавать. Зачем ожидать до завтра, если время аж так поджимает?

— Марта?

— Что? А, да. Переиграть — ну, в том смысле, что… если бы у тебя вдруг появилась возможность стать таким, каким ты был до всего этого. До того, как поехал за реку. Понимаешь?

Отец шагал рядом — как бы и не слишком быстро, но Марте приходилось поддерживать неслабый темп, чтобы не отстать. При этом вид имел такой, как будто вообще не устает, не даже запыхался.

Хотя, сказала она себе, с чего бы это — в мертвых дух не забивает, дурында.

По правде говоря, на эту авантюру Марта согласилась не вопреки Бударе с его предупреждениями. И тем более не для того, чтобы предупредить Штоца.

Просто — бессмысленно как-то выходило: столько дней докучала отцу, а когда он сам вспомнил и пришел — взять и все отменить.

В придачу она хотела раз и навсегда разобраться с этими загадками вокруг Штоца. Вряд ли будет лучшая возможность откровенно спросить: господин учитель, что вы сделали с Дроном и его семьей? И не пытайтесь пудрить мне мозги, мы с Паулем давно обо всем в курсе.

Пусть бы что он там знал, хоть бы кем был в действительности — он не осмелится угрожать Марте при отце.

А вот торговаться — почему бы и нет?

Ну же, пусть что-то предложит — а мы поразмышляем, взвесим…

Здесь она поняла, о чем думает — и похолодела: ты это всерьез, Баумгертнер? Штоц, может, убил Дрона с его родителями, а ты готова с ним торговаться?!

Она посмотрела на отца. Тот шествовал, почти не глядя ни по сторонам, ни себе под ноги. И хотя фонари здесь горели через один — ни разу не спотыкнулся.

— Расскажу тебе кое-что — сказал он негромко — еще до того, как мы попали в Средигорье — в учебке, только нас привезли — тамошний фенрих сказал: назад вы не вернетесь. Ни один из вас. Он сказал: у вас есть два варианта. Первый: превратиться в солдат. Второй: остаться гражданскими и одеть цинковые костюмы. В костюмах вас отправят назад — то, что смогут собрать. Солдатами вы, может, выживете, но возвращаться вам будет некуда и ни к чему. Гиппель спросил его: какой в этом смысл, во всей этой войне? Чужая страна, чужая земля. Вообще никакого шанса, что опять сделаем ее своей, это было ясно даже нам: во времена Совета Драконьих Зубов ее как-то умудрялись удерживать, но с тех пор слишком много всего изменилось. Фенрих ответил: смысл в том, что вы уже здесь. Остальное не суть важно.

— Слушай, я же вовсе не о том! Я о том, что, кажется, есть способ опять сделать тебя живым…

Отец посмотрел на Марту.

— Это — сказал он — лишь начало истории. Мы с Гиппелем и остальными нашли третий вариант. В Средигорье странные обычаи. Чем дольше мы там были, тем становилось понятнее: хотя бы поэтому, мы с ними никогда не будем жить вместе. Чужая страна, чужая земля. Можно торговать, сотрудничать, но не более того.

Он покачал головой, провел ладонью по волосам. Они у него и дальше росли, и Марта подумала: надо как-то попросить Элизу, хотя, ох, или захочет Элиза его стричь?

— В каждом селе, в каждом поселке, к которому мы попадали, у них обязательно было по особенной старой бабе. Все — седые, истлевшие, с гноем в глазах. Обычно они сидели у колодца и просто смотрели. Если погибали — весь поселок мстил, хоть бы чего это им ни стоило. Конечно, наши пытались их не трогать. Те, кто был в Средигорье давно, рассказывали разные вещи. Например, поговаривали, что старухи эти в действительности и не старухи. Что они — молодые девушки, с кожей белой, словно скорлупа первого страусового яйца, и нежной, как будто мягкая кожица под этой скорлупой. Глаза у них большие, белки ослепительно-белые, ресницы — как будто маховое перо в крыле орла. Ну и другое в том же духе. Мы, понятное дело, понимали, что деды смеются над нами, салагами, и все равно звучало это поразительно.

Марта обернулась. Трое парней притормозили у забора, один разломал палку на два — это оказался тубус — и вытянул сверток. Они начали клеить объявление прямо на забор — один держал, второй мазал, третий воровато озирался.

— Потом — сказал отец — мы отступали через один поселок. То есть, сначала мы наступали и шли как раз сквозь него, а потом уже возвращались. И Гиппель услышал плач. Там остались дети, брат и сестра, в подвале, родители успели спрятать. Это было бессмысленно, де Фиссер всех нас тысячу раз проклял — и себя самого, что связался с такими сопляками — но именно он приказал: детей спасти из-под обломков, взять с собой, накормить и напоить. Кое-кто был против: Кабан, например, говорил, что их подберут свои — местные из банды «Худых гулей» как раз шли за нами. Но детей мы все-таки забрали. А минут за семь после того, как де Фиссер отвел нас оттуда, по поселку ударили из «соловушек».

— Подожди, наши же и ударили?

— Нет — спокойно ответил отец — наши просто поставляли их в Средигорье. Война войной, а бизнес бизнесом. Если между ними вообще существует разница. И вот, поселок плотно так запели «соловьями», сначала в одном диапазоне, потом в другом. Нас зацепило по касательной, двух мы тогда потеряли, де Фиссер забрал их жетоны, повесил себе на шею. Он обвинял себя в том, что все-таки согласился задержаться; считал, что иначе все свои уцелели бы.

Где-то со стороны старого рынка вдруг завизжала сигнализация, потом вырубилась — и в нескольких многоэтажках сразу погасли окна. Ну и фонари на улице соответственно.

Марта вытянула мобилку, чтобы подсвечивать себе. Отец шествовал так, как будто ничего особенного не случилось, видел он в темноте не хуже, чем при свете. Может, даже лучше.

— «Соловушки «смешали нам все карты: сошла лавина, перевал завалило, местность никто из наших толком не знал. Шли наугад. Дети только усложняли ситуацию: были в шоке, есть-пить не хотели, девочка лет трех все время звала какого-то Йаха. Когда сделали привал, Сантехник начало безостановочно рвать. Рвал он скорпионами — мелкими, черными, мы их называли семенами. Под утро Сантехник умер, но те же симптомы проявились у Пингвина и Винта. Стало очевидно, что мы где-то — вероятнее всего, в поселке — подхватили предсмертное проклятие. Спрут — он знал эти вещи — сказал: больше шансов, если разделимся. Хотя бы на две-трое суток. За это время инфицированные отсеются, а те, кого не зацепило, получат шанс выжить. Но де Фиссер решил иначе. Он нашел на карте какое-то селение и повел нас туда, всех.

Марта слушала не перебивая. Вообще-то они уже пришли, но она не видела смысла торопиться: дом, в котором жил Штоц, тоже стоял без единого освещенного окна, а в темноте ломиться в гости — как-то неудобно все-таки. А отец не так часто рассказывал ей о том, что с ним случилось в Средигорье.

Такое — никогда не рассказывал.

— «Худые гули», в итоге, вышли на нас. Так мы потеряли еще нескольких. Если бы не пара наших «зеркалец» и «гребешков», нас бы вообще размазали, а так — удалось сбить со следа. Потом мы пришли в село, которое де Фиссер нашел на карте. Но там уже кто-то побывал — или наши, или какая-то из банд — причем совсем недавно. Сил у нас не оставалось, у Спрута, Ланцета и Кабана проявились первые признаки инфицированности, а Гриб, Нарвал и Махорка были уже на последней стадии, бросать их никто не хотел, решили переждать ночь, похоронить — а там по ситуации. И вот ночью в село пришла старуха. Мы с Гиппелем как раз стояли на часах, потому могли поклясться чем угодно: это была именно старуха.

— Но потом — сказала Марта — дым спрятал ее, а когда развеялся, оказалось, что это никакая не старуха. Я помню этот твой сон.

Отец покачал головой:

— Не сон. Так все и было, Марта. Та женщина предложила нам договор. Точнее — три договора. Как благодарность за детей, которых мы спасли — так она сказала.

— Но детей было двое, брат и сестра.

— Третий договор, по ее словам, был подарком. Как жест доброй воли. А по существу все три были одним. Мы хотели выжить и вернуться — все мы. Но Гриб, Нарвал и Махорка умирали, потому им она предложила свой, особенный выход.

— Не выжить, но вернуться — кивнула Марта.

— Да. Им ничего другого не оставалось. Но женщина сделала так, чтобы они больше не выкашливали из себя скорпионов. Но предсмертное проклятие невозможно отменить, лишь обмануть. С тех пор они должны были не сходить с поездов — не дольше, чем на неделю на протяжении года. Тогда им казалось, что это легко, но потом Нарвал передумал — Отец помолчал, тряхнул головой — А для нас, еще живых, она принесла кувшин.

Мы надрезали кожу на своих ладонях и сцедили в кувшин кровь, и эта женщина не знаю как, но сумела вместе с кровью замкнуть в нем наши воспоминания — он опять помолчал, глядя в темные окна первого этажа. На третьем кто-то открыл окно и выглядывал во двор, подсвечивая себе фонариком, на пятом зажгли свечи — Понимаешь, Марта, даже когда ты возвращаешься наконец домой, существует то, что никогда не позволит тебе вернуться по-настоящему. Она дала нам шанс избавиться от воспоминаний об этой войне — большей, самой страшной их части. Того, что мы делали… что нам приходилось делать. Но она предупредила: навсегда от таких вещей не избавишься. Поэтому раз в году мы должны собираться, и я… я играю на флейте. Вынуждаю вспоминать, даже тех, кто уже умер — как Гриб и Махорка. Сначала это казалось замечательным выходом. Замечательным спасением. Только потом стало понятно: это не выход, и не спасение — договор. А в договоре обе стороны не только что-то получают, но и что-то теряют.

— Подожди-ка… Хочешь сказать, она украла у вас… но что?

Отец пожал плечами — очень теплый, живой жест. Марту вдруг накрыло волной бездонной тоски: как же я за ним соскучилась, господи!

— Это я и пытаюсь тебе объяснить — сказал он спокойно — Если ты был за рекой или в Средигорье, ты изменяешься. Ты можешь это принять и жить дальше — таким, каким приехал. Можешь попробовать измениться еще раз, чтобы заново приспособиться к обычной жизни. А можешь сделать вид, что ничего не случилось. Но это ложь, Марта. И лгать себе все время не выйдет, хоть как ни пытайся.

Марта хотела спросить о третьем договоре, просто, чтобы не молчать, и этого мгновения двери подъезда заскрипели и прямо на них обоих вышел какой-то парень с небольшим рюкзаком.

— Света нет? — спросила Марта.

Он замер, потом качнул головой:

— Нет, и неясно, когда включат. Лифт тоже не работает.

Марта узнала его по голосу, подсветила мобилкой:

— Ты? Но что ты здесь делаешь?

Яромир, новый поклонник Ники, небрежно пожал плечами:

— Забегал к приятелю. Какие-то проблемы? Кстати, благодарю, что тогда вступилась.

Он посмотрел на отца, кивнул ему, здороваясь, но отец даже внимания не обратил. Стоял, немного задрав подбородок, и как будто прислушивался к чему-то…

— Уверена, что все в порядке? Ну… тогда бывай.

Яромир небрежно поднял левую ладонь, потом пошел куда-то к гаражам. Правую так из кармана и не вынул.

— Па?

Отец посмотрел на нее и сказал:

— Да. Пойдем. Не уверен, что твой Штоц захочет с нами сегодня разговаривать, но если уж мы здесь…

* * *

Марта была в гостях в Штоца несколько раз — не сама, конечно, а с ребятами и девушками из класса. Он угощал чаем с печеньем, позволял брать домой книги из собственной библиотеки. Правда, дальше кухни не пускал, говорил, у него в комнатах творческий бардак — и никто по этому поводу особенно не напрягался. Хочет человек сохранить личное пространство, почему бы не отнестись с пониманием. Особенно, если сам живешь с предками, которые пытаются засунуть свой носа во все, чем занимаешься.

А кухня у Штоца была уютная и в то же время просторна: пятеро-шестеро легко вмещались. К себе в гости Штоц приглашал не сказать, чтобы самых талантливых — тот-таки Артурчик Сахар-соль на талантливого в любом случае не тянул — быстрее тех, в ком разглядел что-то такое.

Марта верила в это еще месяц тому. Теперь — и не знала толком, во что верить.

Штоц жил на первом этаже — как раз на его окна смотрел отец, когда стояли перед подъездом. На лестнице пахло котами и сигаретным дымом, из почтовых ящиков торчали хвосты мятых флаеров. Марта вздохнула, на всякий случай несколько раз нажала на кнопку звонка — ясное дело, тот не работал. Тогда она потянулась, чтобы постучать, но двери после первого же удара с легким шорохом пошли внутрь, в темноту.

— Господин Штоц! — позвала Марта.

Отец коснулся ее плеча, аккуратно отодвинул Марту в сторону, зашел.

Что ей оставалось? — только следовать за ним. Она присветила фонариком на мобилке, но отцу свет не был нужен, он уже ступил куда-то вправо, толкнув еще одни двери, Марта хотела сказать, что им не туда, там кухня, но он вернулся; сам, подумала Марта, догадался.

А потом увидела в правой руке у него длинный отделочный нож и впервые за вечер по-настоящему испугалась.

— Па?

— Закрой двери — спокойно сказал отец — Замок не выломан, должен работать. И подожди пока в коридоре.

Он заглянул в ванную комнате и в туалет, спросил:

— Ты предупредила, что мы будем?

— Нет, но…

— Замок.

Она замкнула. В последний миг вспомнила, как это делали в фильмах, и завернула ладонь носовым платочком. Бред, подумала, какой-то бред!

Конечно, в коридоре она не стала ожидать. Заглянула на кухню. Там стояли две чашки, одна наполовину полная, и песочное печенье на тарелке.

Марта коснулась тыльной стороной ладони чайника — и отдернула руку, тот был еще горячим.

Ей сразу же приспичило замкнуться на кухне, даже забаррикадироваться — и не отворять никому, пока не…

А собственно, сказал ее внутренний голос, подозрительно похожий на Элизин, собственно — пока что? Пока не приедут егери? Пока отец, которого ты сюда привела, не скажет, что все в порядке?

А если не скажет?

Вдруг все это — одна большая ловушка, и точно таким же образом Штоц несколько недель назад убрал Дрона с его родителями? Позвал к себе, потом устроил «случайную» аварию в доме, они зашли, он их…

Двери на кухню скрипнули, Марта взмахнула фонариком, левой нащупывая нож, или что-то в том роде.

— Это я — сказал отец. Голос у него чуть дрожал — В квартире никого нет. И я не уверен, что есть смысл ожидать здесь твоего Штоца.

— Он был здесь недавно… или, по крайней мере — кто-то здесь был.

— Пошли — отец ей кивнул ей. Нож он держал небрежно, и это Марту успокоило больше всего.

У Штоца была обычная двухкомнатная. В одной — типа кабинет: все стены заставлены книжными шкафами, у окна рабочий стол с лампой, кипой школьных тетрадей, парой книг, там же этажерка с какими-то стеклянными банками, порошками, ступка с пестиком, Марта наугад открыла и понюхала — кажется, никакого криминала, драконьими костями и не пахло.

— Не здесь — сказал ей отец — Там… Дальше.

Дальше была спальня, и Марта ничего особенного не ожидала. Она вообще представляла себе спальню Штоца очень скромной: кровать, тумбочка какая-то, ну, может, кресло и шкаф для одежды.

Кровать действительно была, но старинная, под огромным балдахином — и там, где ткань свисала, можно было разглядеть вышитые золотой и серебряной нитями символы, Марта видела такие в учебнике истории — в разделе, посвященном делу репрессированных алхимиков. На стенах висели разные давние фотки, на некоторых она узнала пейзажи Нижнего Ортынска, на других были какие-то люди, судя по костюмам — жили они сто-полтораста лет назад.

Шкаф тоже тянул лет на сто-двести: черные дверцы покрывала резьба, крайне затейливая и не сказать, чтобы невинная. Марта почувствовала, как у нее краснеют щеки. Некоторые позы и жесты будоражили воображение — особенно и, в центре, с козлоногим флейтистом и двумя прачками.

И только потом — когда отец молча коснулся ее плеча и указал на столик в дальнем углу — Марта увидела то, на что должна была сразу обратить внимание. Два плетеных стула, придвинутых к столику. Экзотического вида чаша, что закатилась под стену. Темное пятно, которое расплылось по столешнице, и капли, падающие из столешницы на пол.

А еще — короткий нож с широким лезвием и узором вдоль клинка. Узором и буквами, очень похожими на те, из балдахина.

— Думаешь, он убил и убежал? — прошептала Марта.

Отец молча приоткрыл дверцы шкафа и показал вниз — туда, где между покрытыми пылью коробками из-под обуви (с обувью ли?) было свободное место. Как раз для того, чтобы поставить туда чемодан или рюкзак.

— Убил или нет, но вряд ли нам стоит здесь оставаться — сказал отец. Голос у него и дальше чуть дрожал.

Марта автоматично кивнула и наконец догадалась выключить фонарик. Если кто-то извне увидел свет…

Потом она поняла, почему дрожит голос отца, и замерла. Боялась пошевелиться, даже дыхание затаила.

— Марта — позвал он из темноты — Пошли, пожалуйста. Мне бы сейчас неплохо выйти на свежий воздух.

Они уже были в коридоре, когда перед подъездом замигали цветные всполохи, заскрипели тормоза.

Марта заглянула на кухню — и через окно увидела, ну конечно, егерей, что выгружались из «барсука». С оружием наготове. И с двумя огнивыми собаками.

Отец схватил ее за плечо и молча толкнул вперед, прошептав на ухо:

— Бежим наверх, только не шуми. Попробуем через чердак.

Нож он сжимал уже не как в начале, когда они только зашли в квартиру Штоца. Марта почему-то очень ярко себе представила: вот они поднимутся на чердак, и там будет, конечно, закрыто, а если даже и нет — оттуда они никуда не денутся, а когда егери обнаружат взломанную квартиру и кровь, начнут переворачивать дом вверх дном — сможет ли отец сдержаться, когда они поднимутся на чердак? Захочет ли сдерживаться?

Она поняла, что ничего не знает об отце, абсолютно ничего. Даже таких важных вещей, как то — как он теперь реагирует на запах или вид свежей крови.

Они уже были на третьем, и тут Марта сказала:

— Стоп!

Ее озарило. Мобилка почти села, но на один звонок должно хватить.

— В смысле? — не понял Артурчик Сахар-соль — Открыть? Какие двери?

— Свои входные, болван! И быстрее… пожалуйста.

— Да в чем?.. — тут он увидел отца с ножом, крякнул и сказал — Здрастье…

Марта втолкнула его в коридор, кивнула отцу, когда тот зашел — щелкнула дверями. И коротко обрисовала Артурчику ситуацию.

Тот пожал плечами и пригласил к себе в комнату, пересидеть.

— Только — шикнул — давайте тише, мать сегодня на ночном, но бабушка уже легла, спит она и так через раз, плюс снится разное… — он махнул рукой, второй со вкусом почесал за ухом. Было видно, что Артурчик толком не знает, как относиться ко всей этой истории с исчезнувшим Штоцем и облавой.

Он усадил их на кровать, отец попросил воды и пил размеренными, мелкими глотками. Неожиданно врубили свет, и в дверь сразу же позвонили, Артурчик выругался, поглядел на отца и пошел в коридор.

— Ты как? — тихо спросила Марта.

— Все в порядке — ответил отец — благодарю, а ты держишься отлично.

Вернулся Артурчик, сообщил, что это егери, спрашивали, не видел ли он чего подозрительного.

— Обходят все квартиры сразу — сказал — но видно: ни на что не рассчитывают. Так, сугубо для видимости.

Они посидели у Артурчика еще минут десять, тот трижды выбегал на балкон и один раз к входным дверям — проверял. Наконец заявил:

— Все, похоже, свалили! Так… это… Марта, ты же потом хоть расскажи, чем там все закончилось.

Марта пообещала, что расскажет. Когда опять начала благодарить, Артурчик только отмахнулся:

— Да ладно, чего там. Ты, можно подумать, поступила бы иначе. Давай там… осторожнее. А в случае чего — возвращайтесь. До свидания.

Отец кивнул ему, убрал нож, пожал Артурчику руку.

Спускались молча. Задержались лишь у мусоропровода: отец легко открыл заржавленную крышку и выбросил нож.

— Думаешь, его не найдут? — спросила Марта — В смысле — Штоца.

Отец пожал плечами.

— Увидим.

Кожа у него на щеках вроде порозовела, и двигался он немного оживленнее, чем обычно.

— А ты помнишь, что он от меня хотел? Что говорил?

— Ничего — честно сказала Марта — Просто хотел поговорить. Может, относительно выпускных или моей работы в Инкубаторе. Он все время пытался убедить меня вступить на педагогический.

Отец внимательно посмотрел на нее, но ничего не сказал.

Двери к квартире Штоца были перечеркнуты желто-черными лентами, почему-то вызывавших у Марты мысль об осиных гнездах. На площадке ничего не было, никаких объявлений в духе «проход запрещен, ведется следствие», вообще ничего.

Они вышли на улицу. Уже подмораживало, Марта застегнула куртку и сунула руки в карманы. Отец посмотрел на нее и застегнул несколько пуговиц свитера.

Немного дальше, на перекрестке, к которому они направлялись, стоял «барсук», у него, вдавив свою очень широкую задницу в багажник, говорил с кем-то по телефону господин Будара, собственной персоной.

— Да — кивал он — да, конечно, обыскали. Снизу доверху, в каждой квартире, конечно. Я не знаю, что они там себе… да вряд ли в этом есть хоть какой-то смысл. Гоняют туда-сюда, как будто детей каких-то. Да я понимаю, господин Мосбах. Конечно, не от вас. Но, знаете, выглядит это так, словно они там даже не догадываются, чем мы должны заниматься, конечно, а потом они вас же и спрашивают, почему так много нераскрытых дел.

Отец шел прямо к нему, Марта вздохнула и решила, что выхода не остается. Не торчать же, ожидая, пока они там… собственно, что? — разберутся по-мужски?

Она вспомнила о ноже, и порадовалась, что тот оказался в мусоропроводе. И вовсе не потому, что это могло быть вещественное доказательство против них с отцом.

Интересно, могут ли посадить в тюрьму мертвого? А казнить за убийство егеря? Отменено ли смертное наказание у нас?

— Нет, господин Мосбах — вел далее Будара — я абсолютно уверен, что подозреваемый сбежал. Все другое — самая обычная попытка замести следы — он поднял взгляд и заметил их с отцом, но говорил далее, как будто ничего не случилось, даже выражение лица не изменилось — кстати, крайне неумелая. Крови там натекло немного, никаких других признаков… вот… в целом, как я понимаю, они вам ничего не говорили о возможном покушении на подозреваемого. Да, ищем — тут он засмеялся, так неожиданно, что Марта вздрогнула (отец — нет) — Конечно. Конечно. Полностью согласен с вашими предчувствиями: вряд ли найдем. Да, господин Мосбах, и вам спокойной ночи.

Он спокойно выключил телефон и посмотрел на Марту, а потом на отца.

— Я же просил — заметил Будара с легким упреком — Сегодня ночью по улицам лучше не ходить, Марта.

— Я хотела выполнить вашу вторую просьбу — с вызовом сказала она — но не успела.

Господин Будара пожал плечами. Его сильно обвислый второй подбородок дернулся вверх-вниз.

— Ничего страшного, бывает. А теперь бы я посоветовал, как можно быстрее возвращаться к себе — видишь, как стынет. Думаю, скоро дождь пойдет.

— Ничего страшного — сказал вдруг отец (Марта опять вздрогнула) — я присмотрю за ней. И позабочусь, чтобы с ней ничего не случилось. Если пойдет дождь.

Будара, сбитый с толку и, кажется, даже слегка перепуганный, кивнул:

— Да-да, конечно. Уверен, с вами обоими ничего не случится. Доброй ночи.

Отец кивнул ему и пошел дальше, и Марта пошла за ним, мысленно радуясь. Отчасти — потому что Будара был обесславлен. Отчасти — потому что все прошло.

— Кстати — добавил отец, обернувшись — не знаю, передавала ли вам Элиза, господин Будара. Благодарю за яблоки.

Они пошли дальше, не слишком медленным, но и не торопливым шагом.

И успели дойти домой, прежде чем начался дождь.

Глава 13. «Своих не бросаем»!

Старуха пришла к ней после полуночи — в глухой, мертвый час ночи. Марта сразу поняла, что спит, а вот то, что это старуха — не сразу.

Госпожа Лиза выглядела как на той своей фотографии: однолеткой Марты, девушкой семнадцати-восемнадцати лет. Она была в темном платье, но в этот раз — без шали, без митенок, без бриллиантовых звезд в локонах. Только оставила розу на корсаже — и теперь Марта видела то, чего фотография, конечно, не передавала: роза эта была ярко-багряного цвета.

Госпожа Лиза ожидала Марты на краю крапивного поля, там, где оно подходило к самому кладбищу.

Марта спешу удивилась: откуда бы взялся этот сон, отец же перестал играть на флейте, в придачу, он сегодня заночевал у них, мачеха постелила в гостиной, и они еще долго о чем-то разговаривали, вполне мирно — то с чего бы это, скажите, теперь ей сновидеть невесть что?

— Скажу, милочка: потому что перед сном, ты с чрезмерной интенсивностью вспоминала о нашей беседе.

— Простите, что…

«…побеспокоила» — хотела закончить Марта, но промолчала, вспомнив совет старой ведьмы.

Только потом догадалась, что если госпожа Лиза читает ее мысли, то…

— Не обижусь, не переживай. Кухарки же не обижаются, когда их называют кухарками. Что же касается «старухи» — в моем случае это скорее комплимент. Значит, я неплохо сохранилась.

Марта обнаружила, что это ужасно истощает: постоянно опережать собственные мысли и гасить некоторые из них — например, о том, каков же в действительности возраст госпожи Лизы.

— И делать это лишь для того, чтобы не думать о чем-то более важном — юная госпожа Лиза улыбнулась, и Марта вдруг очень ясно поняла: даже в свои восемнадцать прабабка Чистюли была намного взрослее Марты.

— Да — сказала госпожа Лиза — была. Но в этом, милочка, нет ничего позорного. Мы с тобой родились тогда, когда родились, и стали теми, кем стали.

Она сделала шаг к Марте и взяла ее руку в свои ладони: старые, морщинистые, ничуть не похожие на ладони той девушки из фотографии.

— Вот об этом я и хотела с тобой поговорить: о том, кем ты можешь стать.

Марта почему-то представила, что госпожа Лиза — как и Штоц в свое время — разглядела в ней зерно таланта и теперь собирается агитировать за вступление на соответствующий факультет. В данном случае, видимо, в какую-то тайную Академию ведьмовства и чародейства.

— Конечно — кивнула госпожа Лиза — Конечно же, такая академия существует. Но тебе там делать нечего, милочка. И приглашать тебя туда если и будут, то совсем другие люди. Я не о том. Неужели ты ничего не замечаешь? Ты же так долго держала у себя мою книгу, могла бы хоть бы чему-то да научиться.

В этот миг за спиной у Марты зазвенел колокол. Странно, раньше она никогда не слышала, чтобы колокола били в такой тональности. Не величественной — суетливой, навязчивой.

Да и церковь же давно разрушили, нечему там звонить.

— Не отвлекайся, пожалуйста! Ты всю ночь думала о тех моих словах, а теперь раз за разом пытаешься изменить тему. Начнем с твоего отца. Можешь смело давать ему варение, не навредит. И поскольку я готовила его за особенным рецептом, его хватит надолго.

— Чего это вдруг вы решили мне помочь?

— «Вдруг»! — покачала головой госпожа Лиза — Как будто я раньше тебе вредила.

— Но вы уничтожили книгу. И с отцом… вы так и не сказали, как его оживить.

— Тр-р-р-р-бом! Тр-р-р-р-бом! — вкрадчиво сказал колокол у нее за спиной.

— Я уничтожила то, что принадлежало мне, милочка — напомнила госпожа Лиза — и вместе с тем, избавила тебя от необходимости давать объяснение егерям. В этот раз они искали нечто иное, но запрещенная книга, в придачу — искаженная… Даже бывший любовник твоей мачехи не помог бы.

— Откуда вы знаете?!

Госпожа Лиза покачала головой:

— Ты всматривалась в ведьму и теперь спрашиваешь, откуда она знает о тебе то или другое? Не ошиблась ли я в тебе, милочка? Но хватит. Поговорим о твоем отце. Ты до сих пор хочешь его оживить?

— А вы бы не хотели?

— Ты хочешь его оживить?

Марта открыла было рот, но так ничего и не сказала.

Вспомнила то, о чем вчера рассказывал отец. И как он держал нож.

Госпожа Лиза улыбнулась:

— Вот видишь, это не настолько уж сложно: подумать до того, как сказать. Надеюсь, ты это запомнишь. Потому что мы подходим ко второй части нашей беседы. К тому, о чем ты хотела узнать, и о чем захотят узнать другие. И до того, что они предложат тебе взамен. Потому что, видишь ли, милочка…

— Тр-р-р-р-бом, тр-р-р-р-бом!.

— Это не колокол — догадалась Марта.

— Не отвлекайся! Мы и так потратили слишком много времен. У меня его вдоволь, у тебя — нет. Хватит искать то, что было у тебя под самим носом — подумай лучше о том, для чего тебе это нужно. И когда к тебе придут и предложат…

— Тр-р-р-р-бом! — настойчиво сказала мобилка.

И Марта проснулась.

Некоторое время она лежала на кровати, тупо смотрела в потолок и спрашивала себя, что же хотела сказать прабабка Чистюли.

А потом подумала: к черту, завтра поеду и спрошу, нашла чем себе голову забивать!

Она схватила мобилку, чтобы окончательно вырубить все, даже виброрежим. Народ напрочь охренел, рассылает спам уже по ночам. Ну, что у нас там — «такси тяни-толкай всегда и в любые ебеня» или «бесплатная пицца из Терновых Валов при заказе от трех тысяч»?

«Ты как, в порядке«? — писал Виктор. И еще: «Только что сообщили в новостях: Штоца объявили в розыск. Будь осторожнее, что-то происходит. Что-то очень дрянное». А потом: «В ленте пишут: были обыски, судя по всему — кто-то навел. Изымают к-ти».

Она набрала: «Спишь»? — отправила.

И он почти сразу перезвонил.

— У тебя все в порядке? — спросил встревоженным голосом — только вернулся в город, а тут такие новости.

— Они сегодня всех проверяли на въезде-выезде — Марта села на кровати, подоткнула подушку — С собаками. И кажется, там все очень серьезно.

— Ну, значит, тогда хорошо, что я приехал ни с чем! — она прямо видела, как он улыбается. Вот же: никогда не падает духом и не сдается. И откуда он такой взялся! — Похоже, там уже кто-то побывал, совсем недавно. И если учесть нынешние обыски…

— Только не говори, что все прекращаешь, или отстраняешь меня — типа я мелкая и ты не хочешь меня подставлять.

— Но Марта, я и правда не хочу тебя подставлять. Ты… Я… Понимаешь, все это и так слишком неправильно.

— Если испугался или просто решил от меня избавится — так и скажи.

Запрещенный прием, она это понимала. Но какого черта!

— Речь же не о том, чтобы совсем все прекратить. Я… черт, как же мне не хватает разговоров с тобой! Но с поисками костей сделаем паузу. Ничего не говори, пожалуйста — знаешь, как мне жаль? Осталось полшага, понимаешь? Но без сырья, это как стоять на перроне, от которого минуту тому отбыл поезд. Не важно, сколько осталось — все равно не догонишь.

— Подожди.

— Нет, Марта, тут нам нет о чем говорить. Никаких поисков. Даже если ты что-то нашла в Рысянах. Марта?

Она молчала. Это же было так просто, так очевидно!

Достаточно было вспомнить об обряде вымаливания дождя — «локальный», между прочим, «обычай, не зафиксированный в других населенных пунктах региона». Если долго не было дождя, жители Рысян шли на кладбище. И нарезали круги вокруг руин тамошней церковки. Что они при этом пели, Баумгертнер? Правильно, песню-мольбу о слезах — то есть о дожде — которые вымаливали, заметь, у глаз бессонных — то есть у глаз, не закрывающихся. Потому что это никакие не глаза — а глазницы, дурында! Гла-зни-цы!

Где-то там упал дракон. Рассыпался, нырнул в землю. Нижняя его челюсть при этом пропахала аж до поля, где ее и нашел месяц назад Чистюля. А сам череп может преспокойно оставаться на кладбище. И, наверное, остался! Например, под церковью: если местные все время у него вымаливали, он мог никуда и не уйти.

Отсюда и крапива эта едкая. И почти полное отсутствие живности.

И те слова госпожа Лизы — о костях, которые все это время были у Марты под носом. Конечно — под носом, она же стояла на кладбище, и ничего не почувствовала, думала только о маме.

— Марта? Ты обиделась?

— Нет — сказала она — не обиделась. Но обижусь, если ты не дашь мне последний шанс. Слушай, я точно знаю где искать череп. Железно. Слушай…

Когда она закончила, Виктор вздохнул. Потом кашлянул. Потом крякнул.

Какой же, подумала она, какой же он бывает смешной. И трогательный.

— Это гениально — сообщил он наконец — нет, правда, не шучу — гениально! Марта Баумгертнер, я то…

И здесь сволочная мобилка просто взяла и вырубилась, намертво. Марта, ругаясь, начала искать зарядник, потом догадалась включить комп и написать в чате: «Прости, села батарея: /. Как всегда — несвоевременно: /. Ставлю на зарядку, в случае чего — смогу выйти на связь минуты за две-три:))».

Он в чате не появился, и когда Марта включила-таки мобилку, пришла смска: «Кажется, у тебя разрядился телефон? Ничего страшного, и так я тебя, видимо, разбудил. Договорим завтра». И сразу следующая: «Ты — умница! Спасибо тебе огромное»!

«До завтра»! — ответила Марта.

Она легла, но заснула не сразу. Сначала во дворе громко спорили о чем-то местные алкаши, жена дядюшки Костаса в конечном итоге шуганула их, Марта начала клевать носом, и тут на ван Вордена взвыли сирены, слышно было, как мчит машин семь или восемь, в соседней комнате заворочался отец, диван скрипел под ним, словно петли на дверях в подвал, старые, проржавевшие; и даже потом, когда все утихло, она лежала, уставясь в потолок, и думала, думала, о чем угодно…

* * *

У входа в школу стояла длинная очередь — и двигалась очень медленно. Марта пристроилась рядом с Аделаидой.

— Уже знаешь? — прошептала та — Господин Штоц оказался изменником. Перебежчиком!

— В смысле? Наш Штоц? — небрежно уточнила Марта. Утром в ленту она заглянуть не успела: проспала, потом еще пришлось убеждать отца, чтобы взял с собой баночку варения. Тот отказывался, но в итоге сдался.

— Представляешь! — Аделаида сплеснула руками — Я когда прочитала в новостях, тоже не могла поверить! Хотя, знаешь, ничего странного. Никогда не угадаешь. В мои временах точь-в-точь так же было, лишь обнаруживали быстрее — ну и не пускали дела на самотек. Занимались теми, кого еще можно было спасти: проводили с ними разъяснительную работу, перевоспитывали. Конечно, тех, кто оказывался ожесточенным — тех отправляли за реку.

— Зачем? — удивилась Марта.

— Ну как-же, чтобы жили, где хотят. Если не понимали, что у нас лучше всего — зачем силой людей вынуждать.

— Логично. Подожди, так выходит Штоц тоже сбежал за реку?

— Пока неясно, не пишут, видимо, чтобы не мешать следствию.

— Конечно, именно для этого — заявил, подходя к ним Чистюля — Аделаида, не обижайся, но иногда ты начинаешь такую пургу гнать. Согласен, в последнее время Штоц был странный что капец. Но верить газетам… это, прости, я не знаю, насколько наивной надо быть. Ладно, слушайте, а рамку зачем устанавливают? Ожидаем в гости какого-то министра, или что?

Выяснилось — точнее, это Чистюля успел выяснить и теперь рассказал — на входе монтируют рамку, прямо как в аэропорте или в банке. И отныне типа повышенный уровень контроля. Причем, судя по всему, не на день или два, а до «изменения ситуации».

— Это плохо — сказала Аделаида — Значит, опять нам кто-то угрожает. Ой, Трюцшлер, не кривись ты так! Разве это смешно, когда соседи, с которыми столько лет мы жили в мире, вдруг на нас умощнели? И разве неясно, что сами бы они этого не сделали. Ведь ни им, ни нам это не выгодно, куда логичнее жить дружно, разве нет? Значит, есть кто-то, кто все это затеял и кому это очень на руку.

Чистюля закатил глаза и покачал головой.

— «Умощнели»?! Это что вообще? Нет, все, больше ни слова, а то я сейчас умру со скуки — и учти, любой суд мира признает тебя виновной!

— Рамку установили из-за Штоца — сказал Гюнтер, что стоял впереди.

— Точно — поддержал его старший Кирик — Он не просто странный был. Он говорил всякую муть. А может, и не только говорил…

— В смысле? — уточнила Ника. Она подошла — порозовевшая, запыхавшаяся — опаздывала, а урок вот-вот должен был начаться. Ей, подумала Марта, подходит эта помада, хотя Жаба опять будет свирепствовать — Что значит «не только говорил»? Как вы вообще можете думать о том, что Штоц — изменник! Если он тебя, Хойслер, поставил на место…

Гюнтер улыбнулся:

— «Поставил»! Что ты вообще понимаешь! Хотя, вы же все заглядываете в рот, своей помеси Баумгертнер, о чем с вами разговаривать.

— А ну повтори — тихо сказал Чистюля.

— Да сколько угодно — Гюнтер покачал головой — Люди, вы вообще бы мозги включили: кто был главным любимцем у Штоца? Она. На кого работал Штоц? И против чего паскудненько так все время подстрекал? Против наших — и за псоглавцев! И ее вчерашний пост в группе: типа, сидите по домах, на улицу не суйтесь — он вообще о чем, по-вашему? Откуда у тебя инфа, а, Баумгертнер? Молчишь? А может, от Штоца? Чтобы ему было проще свалить? А перед тем, как свалить, кое-что устроить в городе…

Ника покрутила пальцем у виска:

— Ты бредишь, Хойслер?

— Ничего он не бредит — сказал старший Кирик — Рамку не просто так поставили. И обыски ночью были тоже не случайно. Ищут бомбу.

Аделаида прикрыла ладонью рот:

— Неужели атомную?!

— Может, и атомную.

— Сратомную! — сказал Чистюля — Но с темы, Хойслер, съезжать не надо. Баумгертнер — мой друг, еще раз услышу, что называешь ее помесью…

Гюнтер поднял руки:

— Да не вопрос. Не нравится — давай употребим другой термин. Как там Жаба говорила это называется? Продукт межвидового скрещивания? Гибрид? Так будет норм, Баумгертнер? Все сугубо научно, согласись. И что все-таки с инфой, а? Откуда она у тебя так удачно появилась?

— Не твое собачье дело, Хойслер — Марта сдерживалась из последних сил, чтобы не позволить кипящей желто-багряной ярости клокочущей в ней — не позволить этому удушающему вареву вырваться наружу — Если это все, что можешь сказать, лучше заткнись.

— Народ, чего стоите? Звонок вот-вот, давайте, да нет, я после вас, учитель на урок не опаздывает, а задерживается, мне точно от господина Вакенродера ничего не будет — Виктор имел замечательный вид: то ли несколько дней на свежем воздухе так подействовали, то ли. Он старомодно откланялся, пропуская вперед Аделаиду, подмигнул Чистюле с Марте из Никой, а Гюнтера похлопал по плечу — Слышал, ты интересуешься биологией. Передам госпоже Фрауд, ей как раз были нужны волонтеры, чтобы нарыть червяков для урока.

Все как-то разрулилось само собой, кто-то засмеялся, глядя, как, разувшись балансирует на одной ноге Чистюля, ребята таращились на Аделаиду (Вегнер — не таращился!), потом действительно прозвенел звонок, и все без особенной спешки пошли в класс — сегодня первый урок был у госпожа Форниц, а она никогда не приходила вовремя.

Вот только Марта понимала: в действительности ничего не разрулилось. Все только начинается. Она видела, как слушали Гюнтера в очереди. Как оборачивались посмотреть на них. Как кивали и перешептывались.

Наверное, за несколько уроков об этой его версии («Баумгертнер — любимица изменника Штоца») будет знать вся школа — кроме, конечно, учителей. А до вечера Марта для всех будет сообщницей, которая, конечно же лично, помогла создать бомбу.

Она и правда этого ожидала. Но все равно оробела, когда на большом перерыве, уже выходя из столовой, Чистюля спросил:

— Слушай, а для какого проекта Штоцу нужны были кости? И когда он успел тебя этим пригрузить?

— Особенно если учесть — напомнил Стеф — что он сначала исчез, а потом вел себя не пойми как.

Потом Марта пыталась разобраться, что же ее так зацепило. Слова Стефа или его небрежный, чуть снисходительный тон?

А может, просто накопилось — а этот разговор оказался последней каплей?

— Относительно «исчез, а потом вел себя не пойми как» тебе виднее — отрезала она — в последнее время только на уроках и появляешься — да и то через раз. Хотя для того, кто в конце четверти планирует свалить в Булавск, это логично: зачем зря тратить время, правильные оценки тебе все равно нарисуют, а старых друзей с собой не заберешь, лучше уж сразу отвыкать.

Чистюля разинул рот, а Стеф побледнел и напоминал сейчас статую Нестора-мученика из местного краеведческого.

— И относительно костей — вот, чтобы вы знали, о них вообще речи не было. Ты, Чистюля, себе насочинял невесть чего! А шла речь просто о старых рысянских ритуалах — плодовитости и всякого такого.

Она неопределенно махнула рукой. Не объяснять же им сейчас о Вегнере — она вообще не собиралась им о нем рассказывать, не дождутся!

— Это твое дело — отчеканил Стеф — ты не обязана перед нами отчитываться. Передо мной — точно нет. Зачем тратить время на того, кто все равно свалит в Булавск!

Он кивнул Чистюле и пошел вперед.

— Знаешь, Баумгертнер, ты бы иногда думала, а потом уже… — Чистюля сунул руки в карманы и шагал, немного сгорбившись, хмурый и утихший — как будто не в курсе, что Стеф с отцом уже несколько дней не разговаривает.

— Да ну! И с чего бы это?

— С того! Потому что упрямый и ехать не соглашается. Он уже спрашивал, можно ли будет в случае чего у меня зависнуть.

Марта сложила руки на груди и фыркнула:

— Поступок с большой «П»! Когда не надо напрягаться, чтобы сдать вступительные, можно себе позволить широкие жесты, побунтовать, убежать из дома. Хоть ты на это не ведись!

— Ты серьезно?

— Да! Да, я, блин, серьезно! Серьезнее никуда! И хватит на меня смотреть с этой своей вечной доверчивостью — кто я, по-твоему — Нивианна-с-камыша, утешитель беспомощных и убогих, что все понимает и все, блин, извиняет? Да нет! Ничуть! Ни ты, ни Штоц ваш любимый — не угадали! Он все тоже ожидал, когда я ударюсь о сыру землю и обращусь в царевну-педагогичку! Хрена два! Не дождетесь. И в Инкубатор я ходила только ради денег. Я вообще гибрид и помесь, сам же слышал — вот и подумай, стоит ли со мной в принципе связываться.

Марта понимала, что ее несет, что никакой логики в сказанном нет — но не могла остановиться. Просто не могла остановиться. Вокруг оказалось неожиданно много народа — стояли и таращились, словно им устроили бесплатное представление. И среди прочих таращились несколько мальков: Белка, Жук и Хобот.

Почему-то это возмутило ее больше всего.

Чистюля хватал ртом воздух, краснющий, словно обваренный кипятком. Марта не стала ожидать, пока он опомнится и удостоит соответствующей реплики — просто развернулась и пошла прочь. К черту. Все к черту. И пусть думают, что хотят, ей наплевать. Да пошли они все! Все!

Весь следующий урок господин Панасырь время от времени осаждал класс: те, кто пропустил представление, теперь наслаждались им в «Друзьях». Да и остальные, кажется, тоже. Когда наконец у кого-то с задних парт из девайса прозвучало: «Я вообще гибрид и помесь!» — господин Панасырь, который как раз писал на доске очередное уравнение, приказал немедленно сдать все телефоны и планшеты. Дальше наступила контрольная. И почему-то именно на Марту все оглядывались с ненавистью — как будто это она кричала на уроке и разгневала старого математика!

Имела я вас ввиду, решила она. Написала (точно зная, что по крайней мере одну задачку запорола), сдала и вышла из класса. Наплевать! На все наплевать!

А новости сыпались и сыпались. Их ей, ясное дело, никто не торопился пересказывать, но Марта не глухая, слышала все сама.

Сначала в вестибюле через какую-то безделушку перессорились три шестиклассницы. Верещали, горстями вырывали друг у друга волосы, одна со всего маха угостила коленом господина Лущевского, когда тот пытался их разнять. Шестиклассниц отправили к директору, вахтера увезли в больницу — у него неожиданно, уже после всего, случился сердечный приступ.

Потом что-то случилось в столовой, на кухне. Подробностей никто не знал, говорили, к служебному входу подъезжал «барсук», кого-то вывели, а обед потом задержали на полчаса.

Марте было хреново, тошнило и туманилась голова, и хотелось кого-то сожрать заживо — так, чтобы медленно и болезненно. Например, Чистюлю и Стефа, которые ходили с покерфейсами, делая вид, что ее вообще не существует.

Заходил господин Вакенродер — с посеревшим лицом и тусклым взглядом. Ни о столовой, ни об эпическом баттле в вестибюле не вспомнил ни словом. Зато сообщил, что господин Штоц временно в школе не работает, «до выяснения». Попросил не делать поспешных выводов и по возможности удержаться от сплетен. И — так, будет замещать господина Штоца госпожа Форниц, она как раз интересуется давними обычаями в связи с будущей постановкой. Что? Родречь? — и ее тоже будет преподавать, конечно, и классной руководительницей тоже назначается она — конечно, лишь временно, пока ситуация не прояснится.

За соседними партами и на перерывах перешептывались о ночных обысках: егери действовали прицельно, приходили к тем, у кого дома хранились большие запасы пороха из драконьих костей. Пострадали несколько очень уважаемых в городе людей, в частности директор Больницы № 3, что на Хольгерссона-путешественника, и хозяин фитнес-центра. Кое-кто считал, что ненадолго: потерпевших выпустят, обнаглевших егерей накажут.

Марта так не думала. В смысле — ей было безразлично. Она нашла для Виктора кости (а может, и череп!) — Виктор сумеет создать вакцину — а дальше все будет хорошо. Это «дальше» вообще-то пряталось в такой себе дымке, но Марта понимала: есть вещи, которые сложно предусмотреть. Но о них надо мечтать. И за них стоит бороться.

Они на перерыве прогулялись с Аделаидой к киоску, купили себе конфет и печенья, и на обратном пути Марта почувствовала, что у нее таки начались дни — ужасно несвоевременно. Из-за этого она опоздала на второй за сегодня урок госпожи Форниц. Впрочем, ничего особого не пропустила: та больше рассказывала не о гравитационных волнах, а о том, чем они будут заниматься на родречи. То есть — о пьесе «Возвращение Королевы». Поскольку основной состав в госпожа Форниц уже был, она назначила запасной — и здесь уже никто не смог выкрутиться. Марта получила роль Седьмого егеря, однако возмущаться не стала. По крайней мере не придется зубрить слова, а походить с нарисованными усиками — это даже смешно. Королевой же госпожа Форниц избрала Аделаиду, та сначала стеснялась и отказывалась, а потом аж расцвела вся — и Марта подумала: вот кого переведут в основной состав, Форниц не дура, черт, это же даже слепому видно — идеальная исполнительница!

Марта искренне радовалась за Аделаиду. Пусть бы что не говорили, справедливо, в принципе, о чудачествах Штайнер, сердце у нее было доброе. После алгебры все отмораживались и пытались лишний раз с Мартой не разговаривать — все, кроме Аделаиды. Она, кажется, даже не поняла, что, собственно, произошло.

Ну, еще была Ника. Та дождалась конца уроков и поймала Марту у выхода из школы.

— Слушай, ты только пойми правильно. Трюцшлер, конечно, тот еще растяпа, а Штальбаум бывает снобом, каких поискать. Но все-таки зря ты так.

— Давай не сейчас — сделала гримасу Марта — мне еще в Инкубатор, а тебя вон, ожидают — она кивнула на знакомую фигуру в школьном дворе. Яромир стоял там, где старая ива свешивала ветвь над забором. Смотрел на что-то в телефоне и улыбался краешком рта.

Правая ладонь у него была перевязана.

Ника отвернулась от Марты и уже подняла руку, чтобы помахать Яромиру.

— Черт — сказала Марта, придерживая ее за локоть — Прости. Правда, прости. Я уже напрочь шизею со всем этим. Скоро начну на невинных людей бросаться. Как вообще у тебя дела? В смысле — у вас, ну с Яромиром. Если это не слишком личное, конечно.

Ника расцвела, улыбнулась и следующие пару минут щебетала, время от времени посматривая на Яромира. Тот восторженно читал — то ли новости, то ли какую-то книгу.

Марта же слушала, какой он учтивый, рыцарский, весь как будто из прошлого века, сейчас таких уже не встретишь — и думала, думала о вчерашнем вечере.

Яромир в конце концов поднял рассеянный взгляд, увидел их, улыбнулся и махнул рукой, Ника радостно замахала в ответ, дернула Марту:

— Пошли, поздороваешься и побежишь уже в свой Инкубатор. Яр, кстати, спрашивал о тебе. Почему у тебя такое странное прозвище и вообще.

Марта напряглась, но Ника, кажется, и не думала ревновать. И ясно почему: только они подошли, Яромир обнял ее, поцеловал, подпрыгнув достал откуда-то из ветви букетик — как будто ничего особенного, а мило, очень мило.

— Что у тебя с рукой? — воскликнула Ника — Опять с кем-то подрался?

Яромир дернул плечом:

— Глупости, просто спускался с четвертого этажа, а свет вырубили. Запнулся, рукой мазнул по битому стеклу, кто-то на лестничной площадке разбил окно — вот и… Да нет, не волнуйся, все промыл, помазал зеленкой, до свадьбы заживет.

Ника зарделась и перевела разговор на другое. В своем воображении она, конечно же, уже примеряла фату, рассуждала о цвете скатертей и о том, какие тарелки покупать на кухню.

— В теперешние времена — небрежно заметила Марта — ходить ночью вообще не лучшая идея. Опасная, я бы даже сказала.

— Да ну — отмахнулся Яромир — Как у вас говорят? «Псоглавцев бояться — за реку не ходить»?

— Волков — машинально исправила Марта — И — в лес.

А сама подумала: интересно, чего ты боишься, странный, слишком идеальный незнакомец по имени Яромир? И что ты вчера ночью делал в доме Штоца? Кто там у них живет на четвертом этаже — надо спросить Артурчика.

— Хорошо — сказала она — развлекайтесь, а я побежала. До завтра, Ника. Бывай.

Относительно «побежала» — это, конечно же, было художественное преувеличение. Когда начинались дни, спринтерка из Марты была еще та.

Из-за этого в Инкубатор приехала с опозданием минут на десять.

— Разминулась ты с ними, доченька — сказал дедушка Алим. Он вышел из вахтерской будки, протянул листик — Представь официальное постановление: под подозрением ваш господин Штоц. Идет следствие, и до выяснения обстоятельств кружок прекращает свою работу.

— А это что? — спросила Марта. Она взяла листок, и не никак могла понять, с чего это вдруг официальные постановления писали детским почерком на странице из тетради.

— А? Это, вишь, твои оставили. Пришли, ожидали тебя, вертелись в фойе, спорили. Потом сели сочинять тебе послание, одна записывала, двое других диктовали.

«Ув. г-жа Баумгертнер — прочитала Марта — Мы благодарны Вам за советы и помощь. Но мы не согласны с тем, как Вы отзывались о нашем учителе. Мы своих не бросаем и не предаем. Мы считаем, это низко. Особенно сейчас, когда на господина Штоца вешают всех собак. Поэтому на Ваши занятия мы ходить не будем. Простите. Ваши Мальки».

Она подняла взгляд, посмотрела на дедушку Алима. Тот улыбался растерянно, будто извинялся.

— Это все? Больше ничего не говорили?

— Ни одного слова. Вручили мне листик, попрощались и пошли. Вид имели, правду сказать, плохенький. Тебе бы, может, найти их, да и перекинуться словцом.

— Да, конечно. Благодарю вас. Благодарю.

На улице как раз начался дождь, Марта подняла воротник и направилась к остановке. Может, она и поговорит с мальками, но точно не сегодня — сегодня домой, попить молока, принять обезболивающее, отоспаться. Вечером созвониться с Виктором. И уроки: еще же задачки по химии, реферат по географии.

Она доехала домой в полусонном состоянии, поила, запила таблетку, закуталась в одеяло. Будильник поставила на восемь, чтобы все успеть.

Разбудила ее Элиза.

— Вставай — сказала — школу проспишь.

Марта выгреблась из одеял, посмотрела на мобильный.

— Пол седьмого?! Слушай, а раньше нельзя было разбудить? В смысле — вчера.

Элиза пожала плечами:

— Ты так сладко спала. Должны же мы иногда позволять себе отдых.

— Как же — пробурчала Марта — я так господину Эндервитцу и скажу: задачку не сделала, позволила себе отдых.

Но какой-то особенной злости даже не было: или потому, что Марта толком не проснулась, или из-за того, что уже открыла смски, которые пришли ночью. Три от Виктора. Одна от Ники. Одна от Пауля.

Она одевалась, разговаривала с Элизой и одним глазом читала.

— Так и скажешь — позволила Элиза — в твоем состоянии вообще должны с уроков отпускать. Будут вопросы или претензии — пусть твой господин Эндервитц обращается лично ко мне. Кто у вас, кстати, теперь классный руководитель?

«Так и не удалось с тобой поговорить — писал Виктор — но в школе сейчас аврал, поэтому не будем дразнить собак. Отсюда предложение: у тебя какие планы на выходные»?

— Классный? Госпожа Форниц, ты ее не знаешь, кажется. О, салат с креветками, супер! Но слушай, он же дорогущий?

«Догадываюсь, что ты спишь, вчера я тебя пол ночи терроризировал. Проснешься — напиши, пожалуйста».

— Иногда — сказала Элиза — надо позволять себе маленькие слабости.

— Слушай, можно прямо? Если это попытки, ну, типа подтолкнуть меня к тому, чтобы все-таки переехать. Только без обид, хорошо? Но я пока не готова, честно.

«Понимаю, что, вероятнее всего, ты еще спишь. И вообще — неучтиво с моей стороны так наседать. Даже неприлично. Учитывая, что я еще и твой учитель. Черт. Знаю, знаю, не в этом дело. В голову приходит всякая бессмыслица относительно того, что вчера я тебя чем-то зацепил или оскорбил. Или напугал. Не знаю. Словом, попытаюсь пока тебя не дергать, а если ничего такого — просто пиши. Если ли все-таки зацепил/оскорбил, тоже напиши, пожалуйста — или нет! Нет! Как тебе будет удобно, так делай. В. В».

— Никаких обид — отмахнулась Элиза. Она сидела в коридоре, за столиком, и накладывала макияж — я вообще-то тоже люблю салат с креветками. А относительно переезда — да, решить нужно, и не затягивая.

Она помолчала — подняв подбородок, накладывала тени. Марта воспользовалась паузой: долила себе чаю и, не глядя, напечатала: «Прости, пришла и вырубилась, проспала как сурок. Выходные свободны:). Суббота»?

Потом прочитала, подумала, изменила субботу на воскресенье.

— Ты слышала, что было вчера ночью, когда вы с отцом ходили к Штоцу?

— Об обысках? Ага, кто-то неслабо так слил инфу. Думаешь, это всерьез? Ну, они же, среди прочего, накрыли таких людей, которые наверняка откупятся. Какой тогда смысл?

— Думаю, смысл есть и все всерьез — Элиза подвела губы, спрятала помаду, повернулась к Марте — Но я о другом. Вчера возле Трех Голов егери нашли тело.

Марта едва чай на себя не вывернула:

— Чье тело?

— Пока неизвестно: лицо сильно изуродовано, карманы пусты, никаких документов, ничего такого. Но знаешь. Только я тебя прошу: об этом никому ни слова, понимаешь?

С Бударой, поняла Марта, она разговаривала с Бударой. Хотя клялась у них — все. А ты поверила, дурочка.

— А мне ты зачем это рассказываешь? Ну, если высокий уровень секретности и всякое такое.

Элиза вздохнула:

— Просто дослушай, ладно? У него на шее висела самодельная картонная табличка. С надписью: «Собаке собачья смерть».

— Ничего себе! И это просто на площади? Там же рядом клетка с… ну, с пленниками.

— Пленники вряд ли захотят помочь егерям. Но, кажется, они ничего не видели — да и не могли: тело нашли в одной из боковых улиц. Понимаешь теперь, зачем я тебе это рассказываю?

Марта вспомнила их недавний разговор. «Но за грань еще не переступили. Кровь не пролилась. А когда прольется» …

— По твоему мнению, это начало… того, о чем ты говорила? — Марта покачала головой — Нет, я все понимаю… но бессмысленно! Один случай — это еще не резня, не погромы. Ну, усилят патрули, введут обязательный комендантский час.

— Уже вводят — спокойно сообщила Элиза — Сегодня объявят. Да, мне вчера звонил по телефону Будара. Хотел предупредить.

— В последнее время он только и делает, что всех пытается предупредить: меня, тебя, Штоца. И откуда в одном человеке столько доброты и беспокойства о ближних?

Элиза вытянула зажигалку и пачку, щелкнула, затянулась.

Я нарвалась, подумала Марта, и нарвалась, вообще-то, заслуженно. Ох сейчас и отгребу!

— Похоже — сказала Элиза — Штоца он предупредить не успел.

— В смысле?

— Об этом будут молчать до последнего. Лицо, напомню тебе, изуродовано, документов на теле не нашли. Но есть обручальное кольцо на цепочке — она мизинцем и безымянным левой потыкала себя в ямку под шеей — такую же видели у Штоца. И еще часы — недорогие, но с обратной стороны выгравировано: «Л. Ш в день нашей свадьбы». Похоже, делал тот же мастер, что и гравировку на внутренней поверхности обручального кольца. А там — она опять затянулась — «пока смерть не разлучит нас».

Марта сидела и смотрела. Все было как в телике с выключенным звуком — когда половину происходящего просто не понимаешь. Не въезжаешь, что там творится и зачем.

— Зашибись — сказала она наконец — Зашибись. И они нам целый день втирали о «сбежал» и «изменник»! Вот же сволочи.

— Все пока вилами по воде писано. Будет экспертиза, опознание. К тому же, они не хотят загодя озвучивать информацию, чтобы не всполошить возможных преступников.

— И потому льют на Штоца — покойного Штоца! — все это дерьмо! И ты их оправдываешь!

Марта сорвалась на ноги, ухватила грязную тарелку, вилка соскользнула, Марта попробовала поймать, но вместо этого уронила тарелку — и та со звонким радостным бабахом разлетелась на осколки.

Что-то горькое и горячо вдруг подкатилось к горлу, прямо под челюсть, и Марта едва не разрыдалась. Потом она думала, что может и надо было. Что тогда было бы легче.

Но она перехватила в зеркале сочувственный взгляд Элизы — и отвернулась, закусив мякоть большого пальца, загоняя весь этот комок назад, глотая его, и не позволяя вырваться наружу.

Посчитала до десяти. Посмотрела в окно — по улице шагали, о чем-то, споря, несколько мальков, среди них Жук и Звон.

«Мы своих не бросаем и не предаем. Мы считаем, это низко».

К черту. К черту, к черту, к черту, все к черту.

— Я не оправдываю их, Марта — тихо сказала Элиза — Я хочу, чтобы ты знала, что происходит. Хотя… я и сама, если честно, не знаю — что именно.

Марта посчитала еще до трех, для профилактики.

Вынула палец изо рта.

Присела и начала собирать обломки.

— Прости — сказала — за тарелку. И что накричала. Благодарю, что предупредила. Буду вести себя осторожнее — и вообще…

Она выбросила обломки, взялась за веник.

— Посуду оставь, я вернусь и помою.

Элиза подошла и, кажется, собиралась обнять Марту.

— Ну и оставлю — сказала и — Благодарю. Слушай, мне надо бежать, может, хоть спишу у кого-то. И Ника там что-то хотела.

Ника, как выяснилось, хотела видеть Марту на закрытой вечеринке для своих. «У Яромира днюха, и мы решили посидеть в кафешке, в тесном кругу. «В деревянном гусе», сразу после уроков. Можно без подарков, в случае чего».

«Буду, благодарю» — отправила Марта.

А сама думала: если Штоца убили в квартире, как тело оказалось на Трех Голов? Если же только на площади — откуда тогда кровь в спальне? Ранили, он убегал — но не смог оторваться от преследователей? Однако кто, да и вообще за что хотел его убить? И как он связан с исчезновением семьи Дрона? А с Сиротами, с Драконьими Сиротами?

И кстати, что позавчера делал Яромир на четвертом этаже? Если он вообще поднимался на четвертый.

Она машинально собиралась, и только в последнего миг что-то как будто толкнуло под руку: праздник же у человека, оденься соответственно. Ты, конечно, ведьма и все такое, но мелкие женские хитрости никто не отменял. Отвлечь внимание, притвориться этакой глупенькой дурехой. Невзначай задать пару вопросов и проследить за реакцией.

Словом, достала и надела подаренные отцом на день рождения сережки — те, с золотыми единорогами.

Исключительно для дела, конечно. А вовсе не потому, что сегодня — урок Виктора.

Глава 14. Цирк зажигает огни

На химии повезло, господин Эндервитц Марту ни о чем не спрашивал. Один раз посмотрел в ее сторону, но Марта посмотрела ему прямо в глаза и мысленно сказала: «Ты не хочешь вызывать Баумгертнер, сколько можно, не в это раз». Тот замер с полуоткрытым ртом, моргнул, вздохнул, потер пальцами лоб. И вызывал — ха! — Гюнтера.

Все обсуждали объявления, которые еще вчера появились в городе — о выступлениях путешествующего цирка. Афиши были странные, черная надпись на красном фоне: «Удивительный Караван Сказок» и силуэт ощеренной пасти. Судя по клыкам — какого-то хищника, а судя по размерам — по крайней мере пещерного медведя.

Поверх афиш были наклеены желтые ленты с надписью «Первые выходные — бесплатно»!

Седой Эрик презрительно сказал, что это замануха, причем тупая. Во-первых, если ты уже посмотрел все на халяву, зачем идти опять. Во-вторых, сейчас в Ортынске немногие захотят тратить деньги на цирк: цены растут, в утренних новостях объявили о временном (втором за месяц!) подорожании бензина, хлеба и мыла, народ в магазинах затаривается и откладывает на черный день, родаки жалеют денег на карманные. Кому при таких раскладах нужны клоуны с акробатами?

О Штоце никто ни словом, ни намеком не вспоминал. По крайней мере — в присутствии Марты.

Вообще почти все в классе делали вид, что ее не существует — кто удачнее, кто не очень. Марта делала вид, что ей наплевать.

К счастью, оставалась Аделаида, которая этот бессмысленный бойкот не поддерживала — да и, кажется, просто не замечала. И ясное дело, Ника — простодушная, жизнерадостная, влюбленная Ника.

— Ты только не бесись заблаговременно.

— Чего бы это мне беситься!

Ника демонстративно подняла бровь.

— Хорошо, хорошо. То чем ты хочешь меня не довести до бешенства?

— Я пригласила Чистюлю и Стефа.

— Шутишь?!

— Никто не вынуждает тебя с ними разговаривать, хочешь — отмалчивайся. Но вдруг решишь помириться, вот тебе возможность. Ничего-ничего, можешь не благодарить.

— Баумгертнер и Миллер, вы уже сплели свои венки для плакальщиц?

Госпожа Форниц прошлась вдоль рядов, остановилась рядом с их партой. Сегодня — жизнь жестока — она была вместо Виктора, точнее — вместо Штоца, который должен был заменить Виктора, поскольку на прошлой неделе Виктор замещал Штоца. Словом, из-за всей этой заварухи класс опять попал в крепкие драматургические объятия Форниц — и теперь дружно работал над созданием реквизита.

— Мы обсуждали, в какой очередности вплетать цветы. Ну, за цветочной азбукой, чтобы лучше отображали все отчаяние плакальщиц, которые потеряли своих любимых.

— Блестящая идея, Миллер. Надеюсь, вы с Мартой поделитесь своими выводами со всем классом — чтобы венки были сделаны в одном стиле и лучше гармонировали.

Марта просто кожей чувствовала преисполненные доброжелательности и увлечения взгляды остальных. И всерьез рассуждала над тем, удастся ли провернуть фокус, когда-то сработавший со Штоцем в раздевалках спортзала. Удастся ли стереть из памяти госпожа Форниц лишне, изменить ее воспоминания?

И в это мгновение в двери постучали. На пороге появился Звон — с красной повязкой дежурного на руке и таким выражением на лице, как будто только что узрел Деда Мороза во плоти.

— Господин Вакенродер хочет лишить меня еще и этого урока? — повернулась к мальку госпожа Форниц — Еще сегодня утром речь шла только о двоих последних, если я не ошибаюсь!

Звон извинился и сообщил, что это госпожа завуч распорядилась. Ей нужны все ребята из старших классов в актовом зале, немедленно.

Ушастый Клаус немедленно выдвинул версию о том, зачем заучке они нужны. Да еще и в актовом зале.

Класс ржал, госпожа Форниц гневалась, Звон терпеливо стоял у дверей и изо всех сил пытался не смотреть на Марту.

Марта хотела провалиться сквозь землю.

Ребят отправили в актовую, но до того госпожа Форниц сообщила, что приложит все усилия, чтобы их уроки не отменяли. И никакого цирка! Никакого! Господин директор, видите ли, заботится о том, чтобы поднять дух школы, и это в наши нелегкие времена — а они скалятся! И над кем! Над завучем!

Марта слушала, и дальше сгорала со стыда. За то, что радовалась этому свинству Клауса и с облегчением думала: ну, хоть тему с венками замяли.

Потом всех повели в актовый, ребята там уже помогали циркачам разгружать сундуки с реквизитом, народ занимал места, нервно насмехался, Марта решила, что вот случай расспросить Нику о Яромире Прекрасном, но — сюрприз-сюрприз! — тут появился именинник собственной персоной, чмокнул Нику в щечку, поздоровался с Мартой и сел рядом.

— Ты как сюда попал? — удивилась Ника. Пакет с подарком для Яромира — завернутую в пеструю бумагу коробку с бантом — она ловко засунула под Мартин стул.

— Сегодня раньше отпустили: менеджер позволил, день рождения все-таки. А у вас это надолго?

— Два урока — сказала Марта — Клоуны, фокусники, дрессированные хорьки. Для поднятия боевого духа.

Яромир посмотрел на нее. Заметил сережки, и Марте показалось, что на долю мгновения выражение его лица изменилось. Парень растерялся? Удивился?

Да нет, видимо, действительно показалось.

— Фокусники — это круто — сказал Яромир — когда я учился, к нам в школу цирк никогда не приезжал.

Это был замечательный повод поставить ему несколько вопросов о прошлом — но тут как раз погасили свет, все захлопали в ладони и на сцену поднялся директор. Господин Вакенродер выглядел неважно, говорил медленно, устало. Часто оглядывался за кулисы, словно к чему-то прислушиваясь. Он сообщил, что в наш городу приехала знаменитая цирковая труппа, лауреат зарубежных конкурсов, легенда, хм-хм, мировой арены! И вот — первое выступление в Ортынске состоится в стенах именно нашей школы. То, что мы сегодня увидим, хм-хм, лишь малая часть того, что привезли наши гости, но лучше они сами обо всем расскажут.

И сразу рядом с ним появилась девочка лет двенадцати-тринадцати, в смешном пестром передничке и с двумя серебристыми бантами, каждый размером с арбуз. Звонким бодрым голосом она повторила то, что все уже знали из афиш: бесплатные выступления, невероятные метаморфозы, настоящая магия наивысшего сорта!

— Все участники нашей труппы заканчивали Академию имени Амвросия-пещерника, и все — с отличием! Много лет мы совершенствовали свое мастерство — и вот, имеем честь представить вашему вниманию наше наилучшее выступление. Да-да, лишь одно выступление. Он начнется завтра, а закончится через месяц. Каждый вечер мы будем рассказывать вам еще одну главу этой истории — сегодня же лишь немного поднимем завесу над тем, что вас ожидает.

Провозглашала она все это тоном девочки-отличницы, которая читает стихи о родине и любви к Киновари. Чистое увлечение, безоглядная радость. Ни намека на собственное мнение или оригинальность.

Но была определенная нотка, что заставила Марту внимательнее присмотреться к этой крохе. А присмотревшись, Марта понятна: какие двенадцать! Циркачке не менее двадцати, а то и под тридцатник.

И в этот миг — словно прочитав ее мысли — девочка потянулась руками к затылку, небрежно сорвала серебристые банты и подбросила их к потолку. Миг — и банты превратились в шмелей — огромных, лохматых. С басовитым жужжанием они покружили над сценой, а потом под взрывы аплодисментов медленно поплыли за кулисы.

Девочка тем временем тряхнула распущенными волосами, улыбнулась, провела ладонью перед лицом — и уже всем стало ясно, что никакая это не кроха.

— Итак — сказала она мягким, чуть насмешливым голосом — добро пожаловать в Удивительный Караван Сказок! Пожалуйста, переключите свои мобильники в беззвучный режим и приготовьтесь к длительному путешествию. И помните, друзья: ничто здесь не является тем, чем кажется на первый взгляд. Да — спохватилась она — я, похоже, забыла представиться! Господа и дамы, меня зовут синьорина Лили.

Старшие мальчишки, услышав этот ее новый голос, начали переглядываться, ерзать — а девушки, напротив, презрительно кривили губы и фыркали. Марта искоса глянула на сладкую парочку: Яромир склонился и что-то шептал Нике на ухо, та улыбалась и млела, и руку свою держала в его руке — хоть сейчас снимай в сопливой мелодрамке, тьфу!

Учителя переглядывались, по большей части неодобрительно. Кажется, лишь малявки были охвачены неземным восторгом: цирк! вместо уроков! Марта плохо видела их со своего места, она пыталась увидеть Пауля, но в темноте, да еще по затылками — попробуй определи.

В смске, которую Марта получила утром, Пауль просил «непременно поговорить с ним до того, как Марта пойдет в спортзал». Все это было странно — то есть полностью в духе Пауля, на которого время от времени находило. Но в спортзал она в ближайшее время точно не собиралась, и вроде — двери замкнуты, в вестибюле бдит вахтер.

Ладно, решила она, после представления попробую отловить. Немного опоздаю на день рождения Яромира, переживут. Мне стоило поговорить с ребенком вообще еще неделю назад.

Синьорина Лили тем временем сняла передничек и осталась в коротком в облипку платье (в темноте прозвучал одобрительный свист, кто-то украдкой щелкал айфоном); передник был подброшен в воздух — и из нагрудного кармана вылетели перья, блестки, наконец — сияющий шарик, со звонким стуком подпрыгнувший несколько раз и вдруг расколовшийся. Из обломков выбрался, пошатываясь и попискивая, желтенький цыпленок. Он сделал несколько шагов, и синьорина Лили подхватила малыша, посадила на ладонь, другой взяла передничек (что так все время и висел в воздухе), накинула на цыпленка — и сразу сорвала.

Зал полсекунды молчал, а потом расхохотался. Птенец так и сидел на ладони, жив-живехонек. Наклонил голову, пискнул, попробовало клюнуть указательный палец.

Синьорина Лили ничуть не смутилась от неудачи. Подняв свободную ладонь, она покачала головой:

— Не спешите с выводами. Не ожидайте от нас обычных фокусов. Мы выпускники-амвросианцы, и для нас…

Дальше пошел пафосный спич об истинной магии, добродетелях настоящих творцов, природу чуда и др. Марта к этой болтовне не прислушивалась: думала о том, как вывести на чистую воду Яромира и при этом не разбить Нике сердце. А если он все-таки не виноват — как бы не оскорбить. В итоге, не факт, что он вообще причастен к истории со Штоцем, доказательств у нее ноль, а то, что человек приехал из-за реки — еще не повод вешать на него всех собак.

Что у Марты, собственно, против него есть? Наибольшее доказательство — встреча у дома Штоца и перемотанная ладонь. Из прочего: появление у столовой в день памяти, плюс его сегодняшний растерянный взгляд при виде сережек Марты. Не густо, если честно. Ну, потерял человек ключи, когда ожидала Нику. А с сережками — так что же, они и правда неплохие.

В этом месте ее мысли как-то сами собой перепрыгнули на Виктора. Он сидел в четвертом ряду; скраю, как и все учителя — чтобы следить за дисциплиной. Марту он, кажется, заметил и несколько раз словно между прочим бросал взгляды в ее сторону. А когда сидел и смотрел на сцену, улыбался краешком губ.

Улыбался ей — почему-то в этом она не сомневалась.

Тем временем на сцене появился еще один циркач — седобородый старец в пышной малиновой мантии. На ее манжетах, воротнике и отворотах золотистой нитью были вышиты разные символы. Некоторые Марта узнала, они проходили их на химии, астрономии, а что-то попадалось ей в интернете, на сайтах, посвященных Великим Канализаторам и другим тайным обществам. В классе шестом Марта ужасно всем этим увлекалась, а потом как-то охладела.

Старец был представлен публике как синьор Рассказчик, Мастер историй. Он принял из рук синьорины Лили цыпленка, повторил ту же пафосную тарабарщину о «не ожидайте от нас обычных фокусов» и добавил, что настоящие сказки — абсолютно не такие, к каким нас приучают с детства.

Тут он на мгновение сунул руку с цыпленком за пазуху, а когда вытянул ее оттуда, у птенца на голове была крошечная золотистая корона.

— Таким образом — сказал бархатным голосом Мастер историй — обычно заканчивались сказки, которые нам читали на ночь. Герой женится на принцессе, получает в придачу королевство — и живут они долго и счастливо. Но спросите себя, верите ли вы в такую историю… — он покачал головой — Нет. Настоящие, давние сказки заканчивались по-другому. И рассказывали совсем о другом.

Синьор Рассказчик улыбнулся им всем, сделал движение по кругу, демонстрируя всем цыпленка в короне.

А потом наклонился и откусил ему голову.

Зал охнул. Госпожа Форниц вскочила и приказала классу немедленно убираться! А относительно циркачей — она непременно обратится к егерям, всему есть предел, демонстрировать такой уровень жестокости детям не-до-пус-ти-мо! Где господин Вакенродер, почему, если он нужен, его никогда нет?! Да включите уже кто-нибудь свет, сколько можно!

Господин Панасырь поднялся и сообщил, что директор сейчас на важной встрече, но мы, безусловно, сами справимся — видимо, случилась ошибка и нам продемонстрировали один из тех номеров, что предназначены для взрослой программы.

Синьор Рассказчик слушал их с вежливым выражением на лице. И продолжал жевать.

Одну младшекласницу стошнило, Виктор поднялся и вывел ее. Но остальные — в том числе малявки — следили за Мастером историй скорее с увлечением.

Включили свет, и стало видно, что губы старика немного запятнаны чем-то темным. Народ, не обращая внимание на учителей, которые продолжали спорить — таращился и снимал на видео.

— Дешево — с презрением сказал Стефу Чистюля. Оба сидели впереди и дальше делали вид, что Марты не существует — У него точно потайные карманы, живого спрятал в один, вот вытянул из другого. О, так и есть!

Синьор Рассказчик дожевал, дождался, пока утихнут споры, и уже не бархатистым, а громовым попросил уважаемую публику не делать поспешных выводов. Потом встряхнул левым рукавом, плавно протянул к залу кулак, раскрыл его — и все увидели на ладони настоящего цыпленка. Поддельного, лишенного головы, старец подбросил в воздух. С тихим «пуф-ф-ф»! тельце взорвалось — и осыпало зрителей нежным желтым пухом.

Потом — прежде чем госпожа Форниц успела вымолвить хоть слово — Рассказчик спрыгнул со сцены в зал и, взмахнув рукой, достал из воздуха букет роз — который был с глубоким, почтительным поклоном вручен физичке. Розы оказались настоящими — и это окончательно поразило госпожу Форниц, которой сто лет никто не дарил цветов.

— А теперь — сказал господин Рассказчик — теперь нам будет нужен доброволец. Тот, в чьем сердце нет ни капли страха. Тот, кто лишен сомнений. Тот, кто готов заглянуть в лицо давним сказкам.

В воздух взлетели руки — сначала десять-двенадцать, но пока Рассказчик обводил взглядом зал, их становилось все больше.

— О, какой сложный выбор! — покачал головой старец. Он погладил широкой ладонью бороду, прищурился — Видимо, чтобы все было по-честному, сделаем так — он сделал паузу — Скажем, пригласим на сцену тех, кто празднует сегодня свой день рождения? Есть такие?

Все руки медленно опустились — зато поднялся Яромир. Ника негодующе дернула его за рукав:

— Шутишь? Хочешь, чтобы он и тебе голову отмагичил?!

— Да ну, обычные фокусы, ничего общего с магией. Не бойся, все будет ладно.

Яромир наклонился и поцеловал Нику в щеку — и это при том, что все в зале сейчас на них таращились.

Ну, подумала Марта, по крайней мере в храбрости ему не откажешь.

— Прошу, друг мой, прошу! Как вас зовут? Яромир? Замечательное, древнее имя. Ну, если вы не раздумали…

— Он помешался! — прошептала Ника.

— Да прекрати, трусиха! Цыпленок был поддельным. И даже если бы он откусил голову настоящему — думаешь, рискнул бы сделать то же с человеком?

— Ну… ты права. А все равно боязно!

И в этом была вся Ника. Она охала, вздыхала, заламывала пальцы и хватала Марту за запястье все то время, пока синьорина Лили укладывала Яромира в установленный вертикально гроб, приковывала изнутри наручниками, надевала ему повязку на глаза.

Синьор Рассказчик тем временем сообщил уважаемой публике начало истории, которую Удивительный Караван Сказок привез в их город. Той истории, что ее повторяли от уст к устам вот уже век подряд. Давним-давно когда-то в одном царстве все было хорошо, просто замечательно. Люди там рождались и умирали с улыбкой на губах, каждому щедро отмеряло время, и каждый находил свое место в жизни — и длилось так, пока однажды не начали твориться там чудеса — и чудеса достаточно зловещие.

Малявки сидели разинув рты, а «уважаемая публика» старшего возраста хмыкала и перешептывалась, но в итоге смолкли все — когда еще двое циркачей, широкоплечих и мускулистых, в костюмах давних варваров (то есть почти без костюмов) вынесли на сцену постамент (задрапированную бархатом школьную парту), подхватили гроб (изнутри не донеслось ни звука), одним рывком подняли его на упомянутую парту и взялись деловито забивать крышку гвоздями.

— Ха, видишь — комментировал Чистюля — крышка с отверстиями, чтобы не задохнулся.

…хорошо, думала Марта, а если я права? Вдруг Яромир как-то причастен к гибели Штоца? Воспользуемся логикой. Что там говорила в детективах мисс Мелловен? У каждого преступника есть мотив, возможность и орудия убийства. Возможность? Он сильный, храбрый, сообразительный. Был рядом с домом той ночью. Более того: отчего это я решила, что его не было там раньше, до нас? Пришел, вывел Штоца, убил и оставил его тело на площади. А потом вернулся затереть следы — тут мы его и всполошили.

Гроб забили, синьорина Лили вынесла связку разноцветных колышков, продемонстрировала их зрителям.

— Все — говорил господин Рассказчик — началось с того, что однажды, на день своего совершеннолетия…

Он прервался и постучал по крышке гроба:

— Яромир, вам, простите, сколько лет?

— Двадцать один — глухо донеслось изнутри.

— …в день, когда ему исполнился двадцать один год, наследный принц умер во сне.

— Ну, благодарю! — сказал Яромир.

В зале захохотали.

— Отец его — спокойно продолжал Рассказчик — был безутешен. Приказал он поставить гроб с телом сына в самую глубокую, самую холодную пещеру — и разослал вестников во все концы государства. Приказал им возвещать на всех площадях и перекрестках королевскую волю: если найдется чародей, что сможет вернуть к жизни его любимого, единственного сына — король исполнит любое его желание. Проходили дни, складывались в недели…

— А труп сынка знай себе подгнивал — громко прошептал Чистюля. На него зашикали.

— …многие пытались оживить принца — и напрасно. И тогда заявился к дворцу один путешественник. Попросил он у короля разрешения переночевать в той пещере. А в полночь, когда совы и нетопыри вылетели на охоту, путешественник вытянул из дорожного мешка молоток и связку осиновых кольев.

С этими словами Рассказчик взял из рук синьорины Лили первый колышек — оранжевый словно апельсин — и приставил к крышке гробы. Но в последний момент как бы задумался — и вернулся к залу.

— Нет — сказал — что же это я: не подобает сказочнику превращаться в героя истории. Видимо, попрошу-ка о помощи самого активного из наших зрителей. Юноша — указал он на Чистюлю — если вы не против?

Стеф засмеялся и похлопал приятеля по плечу, тот пробурчал что-то себе под нос и пошел, куда деваться, не отказываться же при всех.

…орудия убийства, думала Марта. Поди угадай. Я же забыла спросить у Элизы, из-за чего он умер. «Лицо сильно изуродовано» — это вообще ни о чем. Его могли и потом… после всего, чтобы не опознали. Так что у меня есть? Рука раненого Яромира — если Штоц сопротивлялся, например, мог поцарапать. Посмотреть бы, что у него под повязкой.

После первого же удара колышек вошел в крышку на треть. Чистюля оглянулся на синьора Рассказчика, тот покивал и махнул руками залу — поддержим, мол, аплодисментами. Воцарилась тишина, но буквально на несколько секунд — а потом Гюнтер поднял ладони и начал ритмично хлопать, его поддержали другие ребята из дозорных — и как-то само собой оказалось, что уже весь зал дружно хлопал в ладоши.

Кроме, конечно, Ники: подхватилась и явно собиралась вмешаться в представление.

Не успела.

Чистюля, сконфуженный всей этой катавасией, желал лишь как можно быстрее убежать со сцены — и бахнул молотком по колышку так, что тот вонзился еще на треть. А потом вообще упал вовнутрь, провалился — и из отверстия вылетела красная тучка.

В зале охнули, Ника завизжала.

Тучка покружила над головой у Чистюлю, потом поднялась к лампам над сценой.

— Это бабочки! — крикнул кто-то — Крошечные бабочки, вот, смотрите, я на видео увеличил.

…мотив, думала Марта. Что могли не поделить учитель родречи и двадцатилетний парень, приехавший из-за реки? Зайдем с другой стороны: что могло их связывать? Ника. Ответ очевиден — но она ни к чему не ведет. Нику Штоц особенно не выделял, а если — смешно, но допустим — ему пришло в голову что-то неприличное, Ника скандал устроила бы ого-го. Но если наоборот? Если Штоц узнал о том, что Яромир с ней встречается, и почему-то захотел положить этому конец? Узнать он мог, просто увидел их в школьном дворе. Но с какого перепугу вмешивался бы, кто ему Ника? И какое ему дело до Яромира?

— Слушай, я здесь подумала… да сядь ты уже, сколько можно страдать, ничего с ним не случится!

— Трюцшлер уже пятый кол забивает!

— Хоть двадцать пятый. Слышала же: в крышке отверстия. В них, видимо, и забивает: там все размечено, чтобы твоего драгоценного Яромира даже краешком не зацепило. Ты мне лучше скажи: Штоц с тобой в последнее время о чем-то говорил?

— Штоц? Со мной?

— Ой, только не надо сразу такого выражения лица — уже и спросить нельзя!

— О тебе он говорил. Все ли, мол, хорошо. Ему, типа, показалось, что у тебя какие-то проблемы.

— А ты?

— А я честно ответила, что не в курсе, но вроде никаких. Еще удивилась: ты у него типа в любимицах, чего бы напрямую не спросить.

— Так ему и сказала?

— Я, может, иногда и веду себя как наивная дурочка, но… Ох, гляди, гляди!

— И когда люди короля утром пришли к пещере, они не нашли путешественника — лишь гроб, пробитый здесь и там осиновыми кольями — синьор Рассказчик знаком дал публике понять, что Чистюля заслужил свою долю аплодисментов — потом выпроводил Бена со сцены и продолжал — Когда же, обмирая от страха, капитан стражи доложил королю о том, что произошло, и получил приказ выломать крышку гроба, он выяснил…

Старец щелкнул пальцами, циркачи в костюмах варваров поставили гроб торчмя, а потом выдернув топоры, висевшие у них за плечами взялись рьяно врубаться в крышку.

Им хватило трех минут, чтобы порубить крышку на щепки. Наружу вылетели еще три-четыре стайки мелких багряных бабочек — и все. Яромира в гробу не было, наручники, которыми минут пятнадцать назад заковывала его синьорина Лили, свисали пустые. Но застегнутые.

— Господи — тихо сказал Ника — Господи-и-и!.

— Не ной над ухом — повернулся к ней Чистюля — Устроили здесь… балаган! Чисто дети!

— Убийца! — выдавила из себя Ника. И потянулась к его морковной шевелюре.

— Эй, руки, руки! Ты нервы береги, Миллер, чего из-за каких-то безделиц… Да блин, живой он, ты больше слушай циркачей. Они же с ним с самого начала договорились, еще когда мы перли на себе эти сундуки. Не врубаешься, да? Там двойное дно, зеркала, вот и все. Сейчас они его вынесут за кулисы, вытащат из гроба и выпустят через черный ход, прогуляться. А в конце представления добудут откуда-то, я слышал, старик просил его вернуться через пол часика. Проверь мобилу, твой ненаглядный собирался смску бросить, как вынырнет из магических бездн.

— А раньше сказать было нельзя? — тихо спросила Марта. Но Чистюля лишь пожал плечами и отвернулся. При этом с его маковки взлетела и приземлился на пол перед Мартой маленькая… Сначала она решила — бабочка, но разглядела и поняла, что это пушинка.

Желтая пушинка, из тех, в которые превратилось лишенное голову поддельный цыпленок.

Марта зачем-то подняла ее, и пока Ника читала сообщение от Яромира и выстукивал ответ — все сидела и смотрела на желтое перышко с подсохшим красным пятном ближе к стержню.

Потом бросила небрежно:

— Ну как, Чистюля прав?

— Да, его подговорили. Пишет, прилично заплатили — и обещает, что искупит вину — она засмеялась, добрая душа — обещает купить вот такой торт, для всех.

— Круто — сказала Марта — приветствую. Хотя ты ему выпиши все-таки, чтобы больше не вел себя, как последний мудак. Мог же предупредить, разве сложно было.

— Мы имели договоренность — буркнул, не поворачиваясь, Чистюля — не разглашать пока не отработаем.

Вот же, подумала Марта, ты рта не закрывал с самого начала, молчун-конспиратор.

Но конечно, ничего не сказала и вообще сделала вид, что ее это не касается.

Пока на сцене синьорина Лили глотала дротики и танцевала со змеями, Марта дальше рассуждала о мотивах, средствах и возможностях. Но болтовня Рассказчика и комментарии Чистюлю не давали сосредоточиться, к тому же Ника — возвышенная и радостная — все время чирикала о своем бесценном Яромире.

В конце концов Марта почувствовала, что больше не выдержит этого издевательства. Она попросила прощения и пообещала скоро вернуться. Уже у самих дверей ее догнал господин Панасырь и заметил, что представление уникально, и Марте проявить бы каплю уважения к господину Вакенродеру, он так старался… но — ох, да-да, если в туалету, женские вопросы, тогда конечно, только как можно быстрее, пожалуйста, сама будешь жалеть, если все пропустишь.

В коридорах было пусто, даже дежурных сняли на представление — и Марта подумала, что если бы она была заправским вором — это был бы ее звездный час. С другой стороны, чем поживиться вору в школе? Стырить дешевые репродукции картин с третьего этажа? Похитить неполный скелет, который несколько поколений школьников зовут Сигизмундом Беспалым? Разжиться компами из кабинета информатики и продать их в антикварный магазин?

Она закрылась в кабинке, поменяла тампон и уже собиралась выходить, когда услышала — кто-то приближается. Спокойные, уверенные шаги. Кто-то из учителей.

То есть — почти наверняка Виктор. Чистая логика, ничего больше: он же выводил ту младшекласницу. Марта хотела была выйти ему навстречу, но притормозила. Иногда думай головой, девочка: он идет в туалет, чтобы увидеться с тобой? И вежливо улыбаться, разговаривать, а мысленно пританцовывать от нетерпежа?

Подожди, пока выйдет, а тогда уже являйся, вся — сплошные приветливость и очарование, ага. А еще лучше — дай уйти и как будто внезапно догони, чтобы он не спрашивал себя, слышала ли ты, как он там, за стенкой, справляет естественную потребность. Некоторых, знаешь, это напрягает — вот тебя, например, напрягло бы?

Виктор зашел в туалет, аккуратно закрыл двери, надолго включил воду. Марта мысленно сжалась в комок: горячую с сентября так и не дали, а под кутузкой мыть руки — еще то удовольствие.

И тут сквозь плеск она различила еще какой-то звук. Вкрадчивый, раздражающий для уха, металлический.

Опознала его сразу, потому что слышала, и не раз.

Вообще-то в школе курить было сурово запрещено. Даже если тебя ловили где-то возле школы, дежурство с метлой в руках тебе было обеспечено.

Но наибольшие сорвиголовы нашли способ. Окна в школьных туалетах красили раз в надцять лет, считалось, что ручки там зафиксированы и не вращаются, затейники их потихоньку расшатали и умудрялись отворять. Открытое окно на криминал не тянет, в худшем случае мелкая провинность. Запах дыма? — «Так он уже был, я потому и открыл» — и хрена два докажут, если не тупить и держать под рукой мятный леденец.

Вот только Виктор, кажется, не курил.

Тогда — зачем он открыл окно? И — начнем с начала — зачем включил воду?

Несколько секунд Марта рассуждала, потом вытянула из сумки телефон, ухватилась рукой за ручку и осторожно, пытаясь не шуметь, подтянулась. Окна, ясное дело, были замазаны грязно-белой краской, но не доверху. Включив фронтальную камеру, она поднесла руку и покрутила под разными углами.

Толку, честно сказать, было мало. В кадр попала кирпичная стена, окна нижнего этажа, крыша над ними. Потом она увидела соседний подоконник и желтый целлофановый пакет, который висел на кожаном ремешке. Ремешок был привязан к пожарной лестнице, которая проходила как раз у окна.

Правая рука отвязала его, левая все это время аккуратно придерживала пакет. Потом руки с пакетом исчезли.

Марта стояла на подоконнике и не знала, как бы ей слезть так, чтобы себя не выдать.

А меньше всего ей хотелось, чтобы ее сейчас разоблачил Виктор.

Потому что ответ на вопрос «что в пакете»? напрашивался один-единственный — и полностью очевидный.

Кости. Виктор где-то сумел-таки раздобыть кости. Тайком от Марты. И судя по пакету — уже готовый порошок, килограмма три-четыре.

Умом она понимала, что если не сказал — не успел или не захотел ее подставлять. Но зачем вообще приволок их в школу? И почему решил достать сейчас — ему же возвращаться в зал, он что, так с пакетом и пойдет?

Виктор тем временем закрыл окно, выключил воду и вышел. Было слышно, как отдаляются его шаги; Марта стояла, прислонившись лбом к холодному оконному стеклу, сжав кулаки.

Решила: пусть зайдет в зал, не хочу, чтобы меня сейчас увидел. Не хочу с ним разговаривать. Наделаю глупостей, наговорю разного, потом будет стыдно.

Но в зал он так и не зашел.

Вышел на площадку между этажами, задержался, начал спускаться. Кажется. Отсюда уже плохо различала.

Словом, сидеть дальше в туалете не было никакого смысла.

Она наконец догадалась спрыгнуть с подоконника. Положила мобильный в карман и выглянула в коридор.

За окнами потемнело, потом громыхнуло — пошел дождь. Не грозный, киношный, с молниями и черными тучами — а обычный, клейкий, гнилой, от окон тянуло холодом, одно стояло незапертое — и ветер дергал тюль, забрызгивал подоконник.

И пусть себе идет, подумала Марта, намокнет, будет знать.

Она уже стояла у дверей в зал, оттуда прозвучал дружный смех, потом захлопали в ладоши.

Сделать вид, что ничего не случилось. Вернуться, сесть рядом с Никой, помириться с этими придурками, Чистюлей и Стефом — относительно Виктора быть осторожнее. Все, что говорит, делить на два, нет, на сто!

В зале опять захохотали, весело, искренне — и ей почему-то расхотели туда идти.

Спущусь, посмотрю, сказала себе, может, я насочиняла сама себе черте чего, дура истеричная.

Господина Цешлинского она заметила не сразу. Тот спал, привалившись боком к стене, просто у рамки на входе — и не удивительно, обычно он здесь в ночную смену, а сегодня вместо господина Лущевского, которому Вакенродер позволил отлежаться после вчерашнего приключения. Ну и ясно же, что сутки сидеть в школе — еще то удовольствие, а лет господину Цешлинскому под семьдесят.

Марта хотела пройти как можно тише, чтобы не будить: скоро звонок, сам проснется.

А потом заметила темного червя, какой медленно-медленно выползал из правой ноздри вахтера. Жирный темный червь.

Она подбежала, уже не боясь, что разбудит. Даже рада была бы, если бы тот проснулся.

Струйка крови покатилась к губе вахтера, первая капля сорвалась и упала прямо на старый свитер с оленями.

Собственно, это было последнее, что Марта запомнила: красное пятно на голове одного из оленей и резкое движение в окне — точнее, отражение в нем.

Чья-то фигура. Очень знакомая.

Потом ее ударили по голове — и дальше все оборв…

Глава 15. Наше собачье дело

Почему-то сильнее всего болели косточки. И запястья. И заты-ох! — лок — он вообще раскалывался, словно в него вкручивали огромное тупое сверло.

Было очень сложно не застонать, особенно в первый миг, когда опомнилась и поняла — вспомнила — что попалась.

Тот, кто убил невинного господина Цешлинского, вряд ли сделает исключение для Марты.

Поэтому — молчать, терпеть, делать вид, что и дальше без сознания.

— Даже не пытайся — сказали откуда-то сбоку.

Голос расходился эхом, словно они были в каком-то большом помещении. Полутемном и холодном. Морг? Подвал?

Пахло здесь старой гарью, потом и чужими слезами.

Если бы не повязка на глазах. Но погоди, как он понял, что я опомнилась?

— Все же ясно — по твоему дыханию. И запаху.

Мужчина, который похитил Марту, помолчал, но она слышала, как что-то шуршит, шелестит, как трется резина о дерево, о металл.

— Я надеялся, что ты умнее, Баумгертнер. Что догадаешься — и отойдешь в сторону. Или поможешь.

Хорошо, подумала она, здесь я облажалась. Главное — не сдаваться и не впадать в отчаяние.

Она вспомнила свой любимый сериал о Красном Волке. Слова инспектора Гримма: всегда затягивайте время. Соглашайтесь, провоцируйте на разговор, ставьте дополнительные вопросы.

— Нельзя было просто попросить? Сказать: так и так, Марта, мне нужна твоя помощь.

Мужчина у нее за спиной засмеялся.

Следовательно, подумала она, не боится, что нас могут услышать. Это плохо.

— Ты до сих пор не понятна, о чем идет речь, да? Интересно, кто и с какого перепугу назвал тебя Ведьмой? Ты же ничего не почувствовала! За все это время — ни разу! Ты и сейчас просто затягиваешь время. Думаешь, я убью тебя, как убил этого вашего вахтера?

— Его звали господин Цешлинский — и ты это знал! Он вступился за тебя, а ты…

— А я его вырубил — спокойно сказал Яромир — придет в себя и будет жив-здоров. Если ты не будешь пытаться мне помешать, и я успею со всем закончить.

Не паникуй, сказала себе Марта, глаза он тебе закрыл — и что с того? Разве это помешало тебе в раздевалке, когда ты искала пакет с костями? Или в библиотеке ли, когда пыталась вычислить нужную книгу?

Расслабься, сосредоточься. Он явно будет требовать какое-то время. Следовательно — имеешь шанс.

— Как благородно с твоей стороны — сказала она — вижу, Ника в тебе не ошиблась: ты настоящий рыцарь. Интересно только, как относительно Штоца? Он тоже придет в себя и будет жив-здоров? Или в его случае ты не успел со всем закончить? И пришлось… как ты это называешь? — форсировать события?

Он засмеялся, легко и весело. Марта думала, что уже ничто не заставит ее больше бояться, но сейчас, когда услышала этот смех — поняла, что теперь напугана по-настоящему.

— Ты даже не представляешь, во что влезла, Баумгертнер. Штоц помогал мне.

Не слушай его, говорила себе Марта, не слушай! Сосредоточься на взгляде. Разберись для начала, где вы.

Она сильно зажмурила веки, потом расслабила. Сквозь повязку пробивался белый мертвенный свет.

К которому подмешивался другой оттенок — удушающе-зеленый, с карминовыми прожилками.

Кости, вспомнила Марта. Зачем ему пакет с порошком из драконовых костей? Думай, это важно! Это — ключ ко всему!

— Штоц спас меня — сказал Яромир — более того — он понял меня! Единственный здесь — понял, кто я такой и чего хочу. Потом он объяснял, что заметил меня еще на площади. Тогда — во время издевательства над нашими воинами.

— Так ты!.. — догадалась Марта — Ты пришел с той стороны леса, из-за реки! Чтобы спасти их?

— Чтобы освободить — уточнил Яромир — а потом отомстить — за них, и за всех, кого вы уничтожили.

Думай, говорила она себе, думай: на что пускают порошок? Напиток для крыс? Он собирается бросить его в городскую канализацию? Распылить над городом? Но зачем он принес его в школу? Как-то протянул сквозь рамку, не засветился. И почему именно сегодня?

— Это так логично — заметила она — Так по-мужски. Кому ты собрался мстить? Господину Цешлинскому? Младшеклашкам? Мне? Бену? Нике? Да, конечно, это же мы были там, у вас, за рекой — кто же еще!

— Вы не были — сказал он с улыбкой — Но ты носишь эти сережки. Или, может, тебя заставили их одеть? И живешь ты на деньги, которые твой отец заработал за то, что стрелял по нашим домам. А ты же — помесь. Ты наполовину наша. И что? Что ты чувствовала, когда там, на площади, их превращали в животных? Ты хоть понимаешь, что именно вы, упыри, со всеми нами делаете — и там, и здесь?! Понимаешь?!

Он подошел и сорвал из нее повязку — и Марте перехватило дыхание от облегчения и удивления. Это был спортзал, опечатанный после пожара спортзал, вот откуда взялся запах гари!

Она сидела на матах, привязанная к одному из столбиков, на которых растягивали волейбольную сетку. Руки перехвачены за спиной — и намертво, хрен развяжешь. Ноги тоже, на косточках.

Яромир стоял над ней и рассматривал с презрительным любопытством, словно диковинную зверушку.

— Скажи, Баумгертнер, ты когда-то видела тех, кого засвистало Соловьиной песней? Узнать их нереально: зарастают шерстью с ног до головы, лица не разглядеть. И шерсть не срежешь, она продолжает расти даже у мертвых. Из-за этого и умирают — шерсть забивает горло и ноздри, врастает в глаза. Люди просто задыхаются. Если раньше не обезумеют от боли. Они же пытаются вырвать ее, эту шерсть, а ногти у них становятся длинными и острыми — по существу, превращаются в когти — он улыбнулся — это очень удобно. Представляешь: были люди, а стали чудовища, выродки. Таких не жаль. С такими можно делать что угодно.

— Не понимаю, при чем здесь…

— А еще бывают фаряонки — перебил он ее — ваши их засевают из вертолета прямо в реки. Большинство погибает еще личинками, но те, что выживают, рано или поздно пробираются к городам и гнездятся в канализации. Избирают самое удобное место — такое, чтобы голос по трубам расходился как можно лучше — и начинают заманивать. Обещают славу, богатство, величие — и не тебе одному, а твоим друзьям, родственникам, всем своим. Взамен требуют малость, безделицу: пролить кровь кого-то из чужих. Заметь — даже убивать не нужно, просто пустить кровь. А знаешь, что смешнее всего? Почему-то никто на эту деталь внимания не обращает, обычно именно убивают. Я видел одну такую, наши в конце концов нашли ее гнездо, пришлось разбирать мостовую и выпиливать кусок трубы. Это чудовище было похоже на спрута: отрастило щупальца, протянуло в каждый из тоннелей, чтобы удобнее было пожирать подношение. Только щупальца у нее заканчивались не крючками или присосками — маленькими одноглазыми головками.

— Да-да, конечно, именно мы с Никой ее и запустили, вот этими самыми руками.

— Ее было сложно убить — сказал Яромир — головы отрастали. И даже когда мы их отрубали, они продолжали говорить. Вообрази: лежат, как подгнившие яблоки, и обещают, обещают. И ты в итоге начинаешь думать, что они не лгут, не могут так убедительно лгать. А потом… потом ты смотришь на городок — на то, во что они его превратили. На тех, кто в нем остался. На людей с вывернутыми назад стопами, с железными зубами, с глазами, которые срослись в один узкий, похожий на вторую пасть, глаз. Знаешь — тогда отпускает.

Он отвернулся и присел над небольшой пластиковой коробкой с перегородками. Одна из боковых секций была заполнена разноцветными проводами, они лежали, свернутые в кольца, словно крошечные змеи. Рядом стоял знакомый Марте пакет.

Яромир вытянул из кармана бутылку с прозрачной жидкостью, одел резиновые перчатки. Зачерпнул из пакета горсть порошка и аккуратно начал сыпать в шейку.

— Главное — понять, что это современная война — сказал Яромир — другие законы, другие цели, совсем другое вооружение. Это раньше были кремневые наконечники, мечи и пулеметы. Вчерашний день!

Он поднял бутылку, поболтал, глядя на просвет. За окнами — там, под самим потолком, шуршал дождь, и в спортзале было темно, но Марта все равно увидела, как мутнеет вода. Как будто в нее плеснули чернил — ядовито-зеленых чернил.

— Теперь никто не будет убивать тебя собственными руками. По крайней мере — пока ты похож на человека. Потом — проще. Чудовищ надо уничтожать, это же все знают, с этим не будут спорить. И никто из тридевятых не захочет вмешиваться.

Он поставил бутылку на коробку, в угловую секцию. Вытянул две трубочки, надел крышку с отверстиями на шейку, вставил трубочки.

— Знаешь, что страшнее всего, Баумгертнер? В определенный момент тебе этого хочется. Хочется стать чудовищем — он обернулся и посмотрел на Марту. Как будто убедится, или понимает она — у чудовищ — сказал Яромир — есть обоняние. Им проще питаться, выживать, идти по следу. А еще в них есть зубы и клыки — и это, вообще-то, главное. Чудовищам, Баумгертнер, проще убивать. А если ты видел тех, кого рвали на клочки элитные баюны, если стоял над могилой, в которую ссыпали то, которое осталось от твоих друзей после налета «семарглов» …

Он отвернулся и достал еще одну бутылку. Марта заметила, что безымянный палец на левой руке у него немножко дрожит.

Она посовалась, устраиваясь удобнее, но в результате лишь съехала набок. Громко и раздраженно сдула со лба прялку. Яромир, к счастью, даже не обернулся.

— Вот это — повторил он — страшнее всего. Ты говоришь себе: я стану чудовищем, потому что по-другому с этими не справлюсь. И уже мечтаешь не о том, чтобы восстановить справедливость — о том, чтобы эти заплатили такую же цену. А лучше — с процентами. Потому что ты просто не представляешь, как можно по-другому. Какая такая «справедливость» может быть, если двенадцатилетняя девочка, в которую попал обломок разрывной снегурочки, леденеет прямо у тебя на руках. Вот буквально: превратилась в глыбу льда — и здесь-же начала таять, просто от тепла твоих ладоней. Чем и кому это можно компенсировать?

Он налил в бутылку какую-то жидкость, но сыпать туда ничего не стал, тоже закрыл продырявленной крышечкой, вставил трубочки, и перед тем одел на них дозаторы и затянул.

Потом взял пакет с порошком из драконьих костей и осторожно высыпал в центральное отделение. Вытянул мобилку, поклацал настраивая.

— Знаешь — сказал почти безразлично — есть одна вещь, которую я вам никогда не прощу. Это было в апреле, когда ваши пошли зачищать Ульегорск и попали в клещи. То есть, формально для вас и остального мира ничего такого не было, ведь и ваших там не было, а мы «лупили по своим». Но мы знали. И вот, одним утром я прочитал о том, как там утюжили ваших, и почувствовал радость. Понимаешь?

Марта кивнула, но он только покачал головой:

— Ничего ты не понимаешь. Я радовался из-за того, что эти люди умерли. Да, они были моими врагами. Но..

Я радовался потому, что люди умерли!

Я был счастлив. И надеялся только на то, что перед смертью они страдали.

Он подсоединил к мобилке какие-то дротики, другие — воткнул в порошок, чем-то щелкнул, накрыл коробку крышкой и обмотал скотчем.

— Позже — когда я воевал и наступил на «колобка»… — да, я начал превращаться в одного из тех, кого бы вы хотели видеть…

Яромир расшнуровал и снял правый ботинок, потом закатал выше штанину. Марта вздрогнула, хотя вообще-то, ожидала чего-то подобного.

Нога Яромира была покрыта густой серой шерстью. Ближе к стопе кость выгибалась под каким-то невероятным углом, а сама стопа скорее напоминала волчью — но сильно увеличенную и деформированную.

— С тех пор — сказал Яромир — я медленно превращался в псоглавца. Но все это уже не имело значения. Это… так, видимость. По-настоящему я начал превращаться в чудовище раньше. С того дня, когда вы заставили меня радоваться чужим смертям.

К его голени двумя ремнями был привязан странный баллончик, Яромир снял его, потом подцепил пальцами стельку ботинка — странную, деформированную, явно изготовленную на заказ, чтобы удобнее легла эта волчья лапа — и вытянул оттуда, из углубления, какой-то ободок из провода — наподобие тех, что бывают на брелоках.

Но Марта уже понимала, что с брелоками этот ободок не имеет ничего общего.

— Одного не понимаю: как ты это все пронес сквозь рамку?

— А я не проходил сквозь рамку — он положил стельку, обул ботинок, опустил штанину — когда узнал о ней, собрался влезать сквозь одно из окон, но не пришлось. Просто помог твоим одноклассникам разгружать сундуки циркачей и заносить сквозь служебный вход. А когда синьор Рассказчик предложил мне им подыграть. — Яромир пожал плечами — дальше все было просто — пока не появилась ты. Поэтому придется использовать вот это — он вставил запал в гранату — на тот случай, если тебе взбредет в голову сделать какую-то глупость.

— Логично, конечно: собираешься взорвать всю школу — и угрожаешь мне гранатой. Ты уверен, что этот твой «колобок» подействовал только на ногу, а мозги на зацепил?

— Не пытайся, Баумгертнер. Смело, но глупо. Ты бы и сама это поняла, если бы слушала меня внимательнее. Хотя права: сначала я именно это и собирался сделать — подождать, пока на площади соберется как можно больше людей, и взорвать клетку. Но Штоц меня отговорил. Он помог мне. Не знаю, кто он такой и откуда знает то, что знает, но Штоц смог остановить процесс. «Ногу — сказал он — не спасти, но дальше это не зайдет. Если ты сам остановишься».

— А убил ты его из благодарности.

Яромир положил гранату в карман так, словно это был апельсин. Наклонился, поднял двумя руками коробку.

— Я не убивал Штоца. Той ночью, когда он исчез, я приходил к нему. Он меня лечил, это был последний шанс.

— А рана на ладони?

— Ему была нужна моя кровь. Он использовал ее, чтобы отсечь влияние «колобка». Потом что-то случилось, он приказал уходить, немедленно. Ничего не объяснил.

— Не сходится: мы зашли сразу после того, как ты вышел — и в квартире никого не было. А потом его тело очутилось на площади, возле клетки с… твоими соотечественниками.

Яромир замер, немного прищурив глаза. То ли прислушивался к чему-то, то ли рассуждал.

— Это все меняет — сказал он наконец. Втянул воздух, медленно выдохнул — вот что, Баумгертнер, времени нет, слушай и решай. Я собирался сегодня все закончить и уйти назад за реку. Но… Если это был Штоц и если… Значит, кто-то знал. И пытался нас использовать. Я выполню то, что обещал Штоцу, а потом. Если пообещаешь молчать, я останусь и выясню, кто убил Штоца.

— Так просто — хмыкнула Марта — А если я обману?

— Тебя найдут. Тебя — и тех, кто тебе дорог. Да и что это тебе даст? Зачем тебе меня сдавать?

— Ну, ты, кажется, держишь в руках бомбу и явно не собираешься ее разбирать и нести на ближайшую мусорку. Я вообще иногда сама была бы рада разнести на хрен всю эту школу, но сейчас здесь огромное количество народа, если ты не заметил.

— И все они сидят в актовом зале на втором этаже, в другой части школы. Мы с Штоцем, конечно, на такое не рассчитывали, думали просто взорвать все ночью, а вахтера оглушить и вынести.

— Штоц хотел, чтобы ты взорвал школу?!

— Штоц хотел, чтобы я взорвал спортзал и то, что здесь третью неделю подряд складируют. Ты что, вообще ничего не чувствуешь, Ведьма? А, да, тебе же, видимо, в темноте плохо видно.

Он похлопал себя по карманам, вытянул еще один мобильник и включил фонарик.

Марта вскрикнула. Просто не могла сдержаться.

И подумала: так вот, вот почему последними днями меня в школе тошнило. Вот откуда взялось то странное ощущение во время Дня памяти. И драка шестиклассниц, и тот непонятный случай в столовой, где одна из кухарок набросилась на другую с тесаком, чистый трэш. А все это лежало на поверхности, мне же только надо было сложить дважды два!

Никогда и нигде, даже по телику, она не видела столько драконьих костей в тоже время. Здесь лежали обломки зубов, дуги ребер, какие-то шипы, лопатки, позвонки, когти — огромные, словно колонны храма, и крошечные, насыпанные в целлофановые пакеты. Были здесь пакеты с порошком из перетертых костей, и сундук с разными изделиями — вешалками, куском арфы, протезом человеческой ноги. Все это напоминало закрома какого-то музея — но никоим образом не спортзал.

Марте не пришло в голову ничего умнее как спросить:

— Зачем тогда надо было заморачиваться и приносить порошок в пакете? Ну — можно же было взять здесь.

— Нельзя. У меня смесь в нужной пропорции: кроме костей, черный порох, перетертые внутренности василиска, слезы сирен, сушеные мозги фарионок, жало мантикора. Проще было принести накануне и привязать к пожарной лестнице. Ваши пацаны, если даже и курят, туда никогда не заглядывают, я же присматривался, пока ожидал Нику. Ну, это уже лишние подробности, сейчас они не имеют значения. Так как, Баумгертнер, договорились? Думай быстрее — он посмотрел на экран мобильного — через двадцать семь минут представление заканчивается.

— И что дальше? — спросила Марта. Голова была пустая, отупелая. Пальцы правой руки — там, где она прижала их бедром — болели.

Давай, говорила она себе, давай, давай же, включи уже мозги! Как быть? Как теперь быть? Время проходит, и ты не знаешь, когда.

— Дальше — после того, как я оттяну вахтера, чтобы не пострадал, и выведу тебя, у меня есть два варианта. Вернуться за кулисы, лечь в гроб, в нужный момент выйти из него по команде Рассказчика. Потом — взрыв. Я помогу Нике вернуться домой, само собой, ни о каком дне рождения, речи уже не идет, перенесем на завтра. Но завтра я скажу, что заболел, а послезавтра уже не отвечу на звонок, поскольку буду за рекой. Или — я выйду из гроба, вернусь в зал, будет взрыв, но я еще задержусь на несколько дней. И да, на случай, если ты захочешь сегодня совершить какую-то героическую глупость, у меня будет граната, помни об этом.

— Зачем тебе возвращаться? — не поняла Марта. Потом сама же себя перебила — Хорошо, это не важно. Объясни только одно: зачем здесь все эти кости? Что они здесь делают?!

Яромир поставил коробку в центре зала, вернулся к Марте и вытянул нож.

— Хватит — он разрезал ремешок на косточках, потом отвязал ее от столбика для волейбольной сетки. Но руки пока не развязал — пошли, поможешь перенести вахтера. И реши уже наконец, что мне делать после взрыва. Идти, или оставаться?

Марта взвесила все за и против.

Ох, подумала, я об этом еще пожалею. Наверное.

— Оставаться — сказала — но слушай, есть одна вещь, о которой тебе надо знать. У меня в правом кармане мобильный. Слышал когда-то шутка о том, что женщины могут набрать сообщения, несмотря на экран? Я писала коротко и смогу выкрутиться, отшучусь, но…

Его лицо окаменело. Полсекунды он стоял, потом вытянул нож, рывком разрезал ремешок у нее на запястьях — и толкнул Марту к дверям:

— Давай, бегом отсюда! Что ты написала? Кому? Мое имя назвала?!

Марта открыла рот, чтобы ответить, но не успела. На нее словно навалилась невидимая циклопическая подушка, плотная ватная стена.

Вот, подумала Марта, вот оно как — когда тебя догоняет взрывная волна.

А потом догадалась, что эта волна должна была бы ударить сзади, а не спереди.

Двери распахнулись — едва не слетев с петель — в спортзал ворвались черные фигуры без лиц. Двое, четверо, шестеро… они обтекали Марту, не обращая на нее никакого внимания. Она обернулась — как-то умудрилась, хотя подушка продолжала жать — и увидела, что Яромир с искаженным от отчаяния лицом тянется рукой к карману.

Не к тому, в которой лежала граната — к другому, с мобильным.

Еще она увидела, как его сбило с ног. Не эти фигуры — а что-то другое, мощное и невидимое. Как будто включили мощный вентилятор против доски с пластмассовыми солдатиками.

Потом на него налетели эти, в черном — и только потом Марта увидела, что у них в руках какие-то коротенькие, почти игрушечные автоматы — и как они взмахивают ими, словно забивая гвозди — но звуков не было, она как будто оглохла.

Это могло длиться минут пять или целый час — она не знала, сколько именно. Точно не полминуты, хотя позже, сопоставляя, она понимала, по всему выходило — где-то так.

Вероятно, сказался шок. И кислородное голодание, она же все это время практически не дышала — до тех пор, пока невидимая подушка вдруг не исчезла.

И тогда Марта закашлялась, а чьи-то руки бережно постучали ее по спине — и знакомый голос сказал:

— Ну все, все, уже все прошло. Ты молодчина. Настоящая героиня. Пошли, не стоит тебе смотреть.

— Вы?

— Я — согласился господин Рудольф Хаустхоффер — ну же, пошли, нам с тобой надо серьезно поговорить, Марта. Давным-давно пора.

Глава 16. Честное слово

Они повели ее на второй этаж, в учительскую. Хаустхоффера сопровождали три спецназовца — по крайней мере Марта решила, что это спецназовцы. Ну, не частная же армия господина «в некотором смысле терапевта».

Все люди, что пришли из Хаустхоффером, были в черной мешковатой форме и длинных, до подбородка, шапочках-балаклавах. И с автоматами. Лиц Марта не видела, только взгляды — внимательные и в то же время безразличные.

Когда шли вестибюлем, один спецназовец отстал и повернул к господину Цешлинскому. Тот, кажется, начал приходить в сознание — застонал, дернул головой — хотя глаз пока что не открывал.

За окнами до сих пор лило, под струями дождя угластые, темные машины у входа школы казались допотопными чудищами, которые приползли сюда из глухих болот — так акулы приплывают на запах крови. Сейчас они стояли с выключенными фарами и закрытыми дверями, а сквозь стекло было не разглядеть, есть там кто внутри.

Ожидают, почему-то подумала Марта. Стоят и ожидают.

В учительской горело свет, но было пусто, только за огромным овальным столом, который занимал почти всю комнату, сидел хмурый, помятый господин Вакенродер. Перед директором лежали распухшие от бумаг папки, внутренности одной он как раз изучал с дотошностью авгура. Еще целая гора таких же папок валялась на полу, уже пересмотренная и забракованная.

Когда зашли господин Хаустхоффер с Мартой и спецназовцами, директор посмотрел на них исподлобья, но сразу вернулся к бумагам. Выдернул один файл из папки, отложил, остальные бросил на пол.

Только потом к нему дошло, что здесь Марта, он поднял голову и прошипел господину Хаустхофферу:

— Вы вообще в своем уме? Зачем вы?… Мы же договаривались!

— Не берите в голову, господин директор. Под мою ответственность. И, к сожалению, мне придется вас побеспокоить.

— Я не успел! Мне необходимо пересмотреть еще — он в отчаянии обвел взглядом залежи папок.

— Мои люди помогут вам перенести их в какой либо соседний класс, решите сами — куда именно. Только, пожалуйста, не слишком затягивайте — господин Хаустхоффер поднял руку и посмотрел на черный, с оранжевыми искорками по периметру, циферблат — думаю, нам потребуется минут пятнадцать.

Директор молча вышел из-за стола, сгреб в охапку отобранные страницы, кивнул спецназовцам и боком, опустив взгляд, начал протискиваться к дверям. На Марту он даже не посмотрел.

— Ну, садись — предложил ей господин Хаустхоффер. Сам он расстегнул длинный, тыквенного цвета плащ и устроился во главе стола. Спецназовцы стояли у дверей и следили за каждым его движением — словно цирковые собачки за дрессировщиком. Он махнул им рукой — забирайте все, что пожелает господин директор, пусть работает. Но следите по времени. И принесите нам кофе. Или отдаешь преимущество чаю?

— Без разницы — сказала Марта. Ноги у нее как будто выключились, она уцепилась руками в спинку ближайшего стула и мысленно повторяла: только бы не упасть, только бы не упасть.

— Тогда два кофе — Хаустхоффер поднял пальцами ручку верхнего ящика, выдвинул ее, вытянул оттуда чашку — пеструю, с цветочками и певчими птичками, и с надписью «нашей любимой госпожа Карен». Чашку он поставил на край стола, потом потянулся к внутреннему карману за портсигаром и добыл оттуда длинную, коричневую сигарету. Щелкнул зажигалкой — не против?

Марта даже ответить не успела — а он уже выпустил из ноздрей две густых струйки дыма и сказал:

— Поздравляю, Марта Баумгертнер, это было блестяще. Рискуя жизнью, ты вывела на чистую воду опасного преступника — гражданина соседнего государства, который пробрался к нам и вознамеривался осуществить террористический акт. Ты спасла жизни одноклассников и учителей. Только благодаря тебе все обошлось малой кровью.

Марта покачала головой.

— Вы не понимаете. В действительности Яромир не хотел никого подрывать.

Хаустхоффер выгнул правую бровь:

— А бомбу в спортзале он собирал… ну, из-за естественной любознательности? Не знаю, Марта, не знаю. Лично тебе я верю, но для других это может прозвучать неубедительно. Особенно, если раскроются определенные подробности.

Конечно, это была какая-то игра — но зачем ее вел Хаустхоффер, чего он хотел?

Ладно, решила Марта, лучший метод защиты — нападение, это же всем известно.

— Например — подробности о том, как вам удалось так быстро здесь очутиться? И кстати, что вы вообще делаете в школе?

Он опять затянулся, выдохнул и, откинувшись на спинку, смотрел на Марту своими большими, выпуклыми глазами. Изучал, сукин сын.

— А я в тебе не ошибся, это приятно. Ну что же, давай по очереди. Мы здесь, как я уже говорил, благодаря твоей смелости, смекалке и выдержке. Господин Виктор Вегнер получил от тебя смску… как там было? «Спортзал. Беда. Срочно — егерей»! — и сообщил егерям. А они, ясное дело, вызывали нас. Ну а относительно подробностей. Марта, ты же не думаешь, что все это оказалось для нас полной неожиданностью? Слежка длилась — и длилось давно, мы держали ситуацию под контролем.

— Тот «барсук» у школы — догадалась Марта — А кости в спортзале? Приманка? Положили несколько настоящих и гору подделанных, а потом слили об этом инфу?

— Кости настоящие — покачал головой господин Хаустхоффер — все до наименьшей.

— Хотите сказать, что прямо в школе устроили склад драконьих костей? И эти, новые, которые вчера нашли у людей — их тоже сюда?! Как вам вообще такое позволили?! И вы еще называете террористом Яромира?! Он хотел взорвать спортзал, чтобы уничтожить этот яд, а вы столько дней, сознательно. Они же токсичны! И спортзал в двух шагах от столовой!

— И при этом — достаточно далеко от этажей, на которых вы все занимались. Твой Яромир на это и рассчитывал, когда собирался подрывать спортзал. Точнее — Хаустхоффер стряхнул пепел в чашку — насколько я понимаю, сначала он планировал взорвать бомбу где-то в другом месте, вряд ли его отправили сюда с такой незначительной целью… ну, это мы скоро выясним. Так или иначе, Марта, суть в том, что — как бы ты не относилась к людям, которых я представляю — Яромир действительно террорист и преступник. Ты, конечно, можешь жалеть его, сочувствовать ему — мне тоже жаль, что он пошел этим по пути. Но его выбор — это его выбор. Меня больше тревожит твой.

— Слушайте, идите прогружать кого-то другого — журналистов, Вакенродера вон. «Жаль», конечно! Да вам плевать и на Яромира, и на меня, и на всех других. Поэтому вы и следили за ним — но не останавливали. Это если вообще следили, а не пытаетесь задним числом надувать щеки — она хмыкнула — вы разобрались бы уже: «держали ситуацию под контролем» или «всех спасла моя смска».

Хаустхоффер вздохнул: смиренно и негромко, словно добрый дядюшка, готовый терпеть все выходки непутевой, но любимой племянницы.

— Из ошибочных предпосылок ты делаешь ошибочные выводы. Мы следили не за ним — за тобой. Яромир, к сожалению, до последнего времени ничем не привлек наше внимание. Один из многих беженцев из-за реки — молодой, в меру амбициозный. Его хорошо, очень хорошо подготовили. Он четко знал, что именно делает и зачем — Хаустхоффер улыбнулся, глядя Марте в глаза — совсем другое дело — ты. Когда началась операция «Раскопки», мы взяли нескольких дилеров — в частности, некого Марка Урбанека. У него была поражающая сеть клиентов, он скупал за бесценок кости, а потом производил из них и продавал «звездную пыль», мутабор, «порох» и другой яд. Тебе он известен как Марк Губастый.

— Ну был такой, так о нем у нас многие слышали.

Хаустхоффер отмахнулся:

— Пожалуйста, времени мало — просто выслушай. Мы поговорили с Марком. Сначала он молчал, потом от всего отказывался, но потом — конечно, сделал правильный выбор и все нам рассказал.

— И потому вы натравили на него огнивых собак, а журналистам рассказали, что «погиб, при попытке к бегству».

— Это был не он — улыбнулся Хаустхоффер.

— О, конечно! Вы же доктор, в определенном смысле терапевт. Вы сходили в морг, взяли там подходящее тело и подбросили, чтобы создать нужную картинку для тэвэшников. А ему изменили внешность — и по программе свидетелей отправили в Копейск, работать ткачихой на заводе гобеленов.

— Боюсь, что нет. Внешность мы ему действительно изменили, а работает он здесь-таки, в Ортынске — вскоре ты сама в этом убедишься. Но давай не отвлекаться, речь сейчас не о нем — а о тебе. Присматриваться именно к тебе мы начали после разговора с Марком. И знаешь, ты невероятная девушка, Марта Баумгертнер. Иногда ты бываешь чрезвычайно проницательной. Иногда — ошеломляюще глупой и наивной. Сейчас ты смотришь на меня, как на врага, но поразмысли: если бы я захотел сдать тебя егерям — давно бы уже сдал. Восемнадцать — возраст полноправного гражданина, который отвечает за свои поступки по закону. А доказательств, к сожалению, хватает. То, что у твоих волос неожиданно изменился цвет — естественный цвет — еще можно списать на случайность. Но, Марта — были еще знаки, нарисованные тобой на стенах раздевалки в день пожара. Пакет, который мы нашли среди макулатуры… там же такое остаточное излучение, что огнивые собаки буквально обрывали поводки. По нему, собственно, мы вышли и на раздевалку, и на место, где ты со своими друзьями хранила пакет с костями. Очутился бы на моем месте кто-либо из егерей… — он покачал головой, как будто искренне горевал из-за Мартиной неосторожности — знаешь, за последние дни младшие коллеги не раз упрекали меня в том, что я слишком снисходителен. А я им отвечал…

— …что меня еще можно будет как-то использовать, потому не стоит спешить. А теперь вы знаете — как. Давайте, говорите уже.

Хаустхоффер раздавил окурок о стенку чашки, поднялся, прошелся к окну и назад. Марта только сейчас заметила: из шкафа на директорском месте исчезла фотография, на которой господин Вакенродер был с женой и дочкой. Осталось несколько дипломов и грамот («лучшей школе района», «за трудовой подвиг», «образцовому педагогическому коллективу») — и портрет самого мудрого, самого доброго, самого справедливого правителя всех времен и народов — Его Величества Киновари. Стандартный, которые продают в любом отделе канцтоваров.

— Скажи, Марта, ты вообще следишь за новостями? — Хаустхоффер для разнообразия изучал не ее внешность, а пейзаж за окном. То есть: залитый дождем, серый двор, огражденный серым же забором, и коробки пятиэтажек за ним — Представляешь, что происходит в стране?

Марта фыркнула:

— По ночам не сплю, только об этом и думаю. Вы хоть представляете, сколько нам домашки задают? А сколько всего нужны будет вызубрить, чтобы сдать идиотские выпускные тесты? Как вы вообще — с такими представлениями о жизни — умудряетесь хоть кого-то завербовывать?

— Всего-навсего рассказываю правду. Вот, например: восьмого сентября этого года совершил самоубийство министр финансов, господин Эльфрик Румпельштильцхен. А именно на нем последние месяцы держалась вся наша экономика. Ты могла не следить за новостями, но на цены в магазинах обратила внимание? Правда, Марта, заключается в том, что, если мы не прибегнем к определенным мероприятиям, дальше будет еще хуже. Наши аналитики разработали несколько сценариев, один из них связан с таким редким ресурсом, как драконьи кости. Но для этого нужно как можно быстрее найти и собрать в значительном количестве. Ты сама знаешь, как сложно и то и другое. Мы используем все возможности: приобрели несколько партий у заграничных партнеров, дали задание инженерам усовершенствовать костеискатели, егери же помогли нам изъять большую часть того, что было на черном рынке — он с досадой покачал головой — к сожалению, слишком часто этот материал невозможно использовать. Какие-то образцы потеряли большую часть заряда, какие-то — были перемолоты и смешаны с другими ингредиентами в таких пропорциях, что… Нет, наши медики в восторге, им для опытов это все пригодится. И алхимикам — насколько знаю, там же перечень заказов на несколько месяцев вперед. Но проблему это не решает. Хоть бы какие открытия не сделали в лабораториях.

Он опять покачал головой. Вернулся к столу, сел напротив Марты.

— Я не собираюсь тебя «вербовать». Я хочу сделать тебе деловое предложение. Мы заключим полностью официальный контракт, для начала — скажем, на пару месяцев, а если захочешь — продлим. Условия просты: ты помогаешь мне и моим коллегам искать кости, я — помогаю тебе. На эти пару месяцев твоей мачехе повысят зарплату, отцу начнут выплачивать пенсию. Также, я лично переговорю с господином Вакенродером — уверен, он пойдет нам навстречу и ты сможешь учиться по особой программе. Все это — без огласки, конечно же: люди сейчас раздражены, реакция может быть разной, а всем все не объяснишь, к сожалению. Да и не время еще.

Хаустхоффер опять закурил, и на пару секунд Марте показалось, что в полумраке сияет оранжевым не только кончик его сигареты, но и его ноздри, глаза, язык.

— Ясное дело, все это очевидные вещи: деньги, меньшая загруженность. В последнем мы заинтересованы больше, чем ты — с учетом командировок, в которые тебе придется ездить. Главное: после трех-четырех месяцев плодотворного труда я гарантирую тебе вступление в любой университет страны без экзаменов, просто по собеседованию. А если благодаря твоим усилиям в нашем распоряжении очутится по-настоящему большой и цельный фрагмент — например, череп или тазовый пояс — я лично позабочусь о том, чтобы тебя приняли в Академии имени Амвросия-пещерника. Факультет прикладной остеологии тебя устроит? Или отдаешь ли предпочтение вербалистике? — он выдохнул дым и направил на Марту два пальца с зажатой между ними сигаретой — но в этом случае тебе все-таки придется заняться учебой, и серьезно. Не знаю, сможешь ли совмещать. Хотя — оборвал он себя — это я слишком забегаю вперед. Итак, что скажешь?

— Мило. Нет, правда: мило. Могли сразу пригрозить, да нет, лишь намекнули — и дальше вывалили целую гору пряников. А если я откажусь? В ход пойдет кнут? Вспомните о вещественных доказательствах, об уголовной ответственности за сокрытие костей? Что еще? Но подождите — я же типа только что спасла всю школу от взрыва. Мне за это никаких пончиков не предусмотрено? Смягчающие обстоятельства?

Хаустхоффер, не глядя, потянулся к чашке, стряхнул в нее пепел, а потом двумя пальцами немного покрутил ее, выравнивая за какой-то лишь ему видной осью.

— Ненавижу — сказал он тихо — Ненавижу это ощущение: когда не выходит договориться по-человечески и приходится угрожать. Нет, Марта Баумгертнер, я не буду использовать против тебя вещественные доказательства. Не сдам егерям. Я позвоню по телефону репортерам и выведу тебя к ним. Скажу, что для меня ты всегда была образцом уникальных моральных качеств, железной воли, нерушимых принципов. А потом я уйду, Марта. А ты останешься. Ты будешь ходить в школу, зубрить ответы на выпускные тесты. И будешь жить среди людей, которые решат, что все это время ты нам помогала — а может, и дальше помогаешь. Подумай об этом.

Он резко поднялся, обошел стол и распахнул двери:

— Минут десять тому назад я попросил принести два кофе. И где? Нет, господин Вегнер, я бы просил вас сейчас не…

— Извините, господин Хаустхоффер, но я должен увидеть ее, и удостовериться, что все в порядке! У нее наверное шок — после всего, что случилось! И я понимаю, что вы при исполнении, вам надо было разобраться… в чем вы там хотели разобраться… но она на моей ответственности, и я… да, что ваши люди меня не пропускают.

— Да заходите, заходите. Я что, по-вашему, ее здесь допрашиваю? Марта — твой учитель за тебя волнуется, скажи ему, что я не пытался съесть тебя заживо, и не угрожал.

Виктор зашел и стал на пороге, лицо у него было бледным, он сжимал кулаки и имел такой вид, словно вот-вот набросится на Хаустхоффера.

Марта подумала, что была бы не против. Но потом вспомнила о людях в черном и как они били прикладами Яромира.

— Дайте нам пару минут — сказала она Хаустхофферу — Выйдите, попейте там пока свой кофе. Я не убегу.

Тот кивнул с легкой улыбкой:

— Ну конечно не убежишь.

Когда за ним закрылись двери, Виктор подошел и обнял. Вовсе не так, как следует обнимать учителю ученицу. Ну, в смысле, учителям же вообще не пристало…

Он заглянул в ее глаза:

— Как ты? Я, когда получил смску… черт, может, мне надо было самому к тебе бежать… но я решил, ты знаешь, о чем просишь. Прости, я все-таки был должен.

— Прекрати — прервала его Марта — ты все правильно сделал, благодарю. Скажи мне, кто он такой?

— Хаустхоффер? Боюсь, я сам не до конца понимаю. Сто лет назад, еще в столице, я слушал его лекции. Знаешь, бывают такие циклы, на какую-то одну тему, ну и приглашают специалиста, звезду в своем роде. А я очень интересовался историей. Ну, по нему и тогда, в принципе, было ясно, что он не кабинетный ученый.

— Что он тебе сказал?

— Что ему нужно с тобой поговорить. Пять-десять минут. Прости, что я сразу не вмешался. Эти люди с автоматами… и он… Я не ожидал. Черт, несу какую-то чушь, как последний дурак! Что там было, в спортзале? Хаустхоффер говорил о террористе.

— Это потом. Скажи, он спрашивал тебя о том… что ты ищешь?

— Да нет, с чего бы?

— А твои исследования — что с ними? Ты говорил, осталось совсем немножко, полшага.

— Но это здесь причем?!

— Слушай, просто ответь, пожалуйста.

— Меньше чем полшага, Марта. Если ты была права. Только пообещай мне, что не будешь сама искать. И вообще, давай об этом поговорим потом.

— Сама — не буду искать — пообещала Марта — А относительно остального — нам давно следует поговорить.

— В воскресенье, как и договаривались?

Она только и успела кивнуть. В двери постучали — вернулся господин Хаустхоффер. С двумя чашками кофе.

Виктор каким-то странным чудом успел отодвинуться от Марты на полшага назад — теперь, по крайней мере, они выглядели просто как учитель и ученица. Один беспокоится о другой, в этой ситуации норм.

— Вам, господин Вегнер, не предлагаю, но с удовольствием угощу вас кофе потом, когда все закончится. А теперь, пожалуйста, дайте нам несколько минут — он поставил одну чашку перед Мартой, отпил из другой — Вообще советую вернуться в зал, представление скоро окончится — и я уверен, там будет нужна ваша помощь.

— Марта?

— Я лично прослежу, чтобы с ней ничего не случилось.

— Идите, господин Вегнер — кивнула она — благодарю, что беспокоитесь, но я справлюсь. Не съест же он меня, в конце-концов.

Выходя, Виктор оглянулся — будто хотел удостовериться, что Марта не шутит, что все хорошо, а Хаустхоффер действительно не председатель сообщества анонимных людоедов.

Дверь за ним закрылась, и в учительской опять стало темно и холодно. Воняло дымом, и Марта подумала: это ж сколько Вакенродеру потом проветривать кабинет, сигареты у господина, в определенном смысле терапевта, крепкие.

Хаустхоффер как раз зажег следующую. Выдул дым в сторону, потер своей узкой, почти женской ладонью глаза.

— Надеюсь, ты не попросила его позвать на помощь, скажем, наряд егерей.

— Разве это что-то бы изменило?

Он покачал головой:

— Только создало бы лишние осложнения. А у нас и так времени почти не осталось, я предпочитал бы не рисковать. Ну и потом, я же говорил, что отдаю предпочтение правде. С тобой здесь ничего не случится, Марта Баумгертнер.

— Вы бумаги принесли?

— Какие? А, ты о контракте — он отмахнулся — это мы устроим потом — завтра, послезавтра… да хоть сегодня вечером, если захочешь. Сейчас мне будет достаточного твоего честного слова.

— У меня одно условие. Я хочу, чтобы Яромира… чтобы Вы отвезли его к границе и отпустили.

— Исключено. И даже не обсуждается.

Она догадывалась, что Хаустхоффер именно так и ответит. Инспектор Гримм был прав, когда советовал Красному Волку: «Требуй больше, потом соглашайся ровно на то, чего ты хотел».

— Тогда я хочу с ним поговорить. Пять минут.

— Три.

— Но без свидетелей.

Хаустхоффер посмотрел на часы.

— Уже не здесь, в машине. Это все, больше никаких дополнительных условий? А то я решу, что проще выписать нюхача из столицы. Волокиты будет больше, но не придется слишком усложнять себе жизнь.

— Если даже через два месяца я откажусь, вы не уменьшите зарплату Элизе. И не отнимете у отца пенсию — это то, что он и так заслужил, наш договор здесь вообще не причем. Плюс поступление в вышку и три минуты разговора с Яромиром. Больше ничего.

— По рукам — он переложил сигарету в левую и протянул ей ладонь.

Марта пожала ее, глядя в большие, выпуклые глаза с искристой радужкой.

Думаешь, мысленно сказала ему, ты перехитрил меня? Загнал в угол? Заставил на себя работать?

Надеюсь, так оно и есть. Надеюсь — думаешь.

Мне нужно, чтобы ты мне поверил. Чтобы расслабился. Чтобы в конце концов я смогла выяснить, кто ты такой в действительности. Как ты связан со смертью Штоца. Почему приехал именно к нам, в Ортынск. Зачем тебе драконьи кости.

И кто они такие, эти ваши проклятые Драконьи Сироты.

Я узнаю все это — а заодно помогу Виктору собрать сырье, которого не хватает для опытов. Он изготовит сыворотку — и все то дерьмо, которое ты собираешь, потеряет власть над людьми. Окажется никому не нужным мусором, тухлыми ядовитыми отходами.

Говоришь, я бываю глупой и наивной? Возможно. Главное, чтобы ты забыл: иногда я бываю, как ты сам и сказал, «чрезвычайно проницательной».

Вот и посмотрим, чего во мне больше.

— Рад, что мы нашли общий язык — улыбнулся Хаустхоффер, гася сигарету о край чашки — уверен, нам будет очень интересно вдвоем.

Он открыл двери и сказал кому-то в коридоре:

— Начинайте.

Эпилог. Золотые Единороги

А ночью ей приснилось, что она опять сидит в черной, угловатой машине и смотрит из окна на школьный забор и крышу спортзала за ним.

— Три минуты — сказал ей тогда Хаустхоффер — и пожалуйста, без глупостей.

Он кивнул водителю, они вышли вдвоем под дождь, водитель с зловещим шорохом расправил над Хаустхоффером огромный кожистый зонтик.

— Я могу передать что либо кому-то из твоих родных?

Она говорила быстро. И пыталась смотреть ему в глаза, не отворачиваться.

Это было сложно: сильно били, поэтому лицо Яромира сейчас напоминало резиновую маску, которая приросла и которую неудачно пытались сорвать. Но пугало не то, чем стали его нос, губы, щеки, глаза. Пугало то, что пряталось за всем этим — и казалось, вот-вот проступит.

— Некому — сказал он. Голос звучал звонко. Как будто не человек говорил, а рычало хищное животное, волк или собака.

— Боишься, что предам? У меня там бабушка, я могу…

— Некому — повторил он. И спросил спокойно — Откуда они у тебя?

— Кто? — потом он кивнул подбородкам, и Марта растерялась — Сережки? Господи, дались они тебе! Это просто подарок на день рождения, от отца.

Она замолчала. Почувствовала, как к горлу подступает тошнота.

— У сестры были именно такие — сказал Яромир — жених привез, из тридевятых…

— Она. Ее?

— Они уехали. Сюда, к вам. Отказались от гражданства, сразу как началось. Она как раз должна была рождать.

В горле стоял клубок — скользкий, липкий, холодный, как дохлая медуза.

— Может, все-таки найти их? Что-то… передать?

— Три минуты — напомнил он — Давай по существу. Или ты просто хотела избавиться от упреков совести?

Это прозвучало как «ухпреххов», и Марта заметила, что кровоподтеки и подсохла кровь постепенно изменяют свой цвет. Из фиолетового на коричневый. Там, где начинает пробиваться шерсть.

— Штоц — сказала она тихо — Помоги мне найти тех, кто убил Штоца. Дай зацепку. Пожалуйста.

Яромир кивнул так, как будто ожидал этого вопроса.

— Когда я приходил к нему в последний раз… там был еще кто-то. Штоц попросил меня подождать у него в комнате, не выходить. Я слышал, как они говорили в прихожей. Он что-то передал. Сказал: «Не раньше, чем через три-четыре дня. Посмотришь, как будет вести себя. Раньше даже не пытайся». Тот, кто пришел, спросил о чем-то, я не разобрал. Штоц ответил: «Вряд ли будут осложнения. Но если начнутся — просто дождись меня».

— Он не называл имен? Вообще ничего больше? Тогда это не имеет смысла. То есть, это мог быть кто-то, кого он встретил на площади. Тот, кто убил его. Но…

Яромир застонал и вытянул шею вперед, к Марте. Он щелкнул челюстями, глаза у него блеснули.

— Этот кто-то пыхнул мятой, а под ней — гнилой рыбой. Запомни: мята и гнилая рыба. И когда он пришел… я выглянул в окно. Вы уже стояли под подъездом. Понимаешь?

Марта не поняла. А объяснить он не успел — дверцы отворились, в салон уселись двое в черном, один одел на голову Яромира мешок, второй помог вывести и запаковать в соседнюю машину.

— Видишь — сказал, устраиваясь напротив, господин Хаустхоффер — я держу свое слово.

Хотя он простоял все это время под дождем, костюм у него был сухим и кожа — сухая.

Во сне Марта даже чувствует идущий от него жар. Она смотрит на вереницу черных безликих машин, которая выруливают со двора и тянется куда-то во дворы, в сторону проспекта. Потом замечает в зеркальце заднего вида вспышку, оборачивается — и видит, как взлетает над забором крыша спортзала. Огромная, оранжево-желтая волна толкает ее вверх, вверх, вверх — а потом расходится во все стороны, словно огромный цветок, который напился дождем и теперь рвется к небу.

Грохота не слышно. Это очень надежная машина, понимает Марта. Или очень милосердный сон.

Она не помнит, был ли грохот наяву.

Но помнит, как смотрел в сторону школы Хаустхоффер. Отблески окрашивали его лицо желтым и багряным, и оно казалось почти человеческим.

«Только благодаря тебе» вспоминает она «Только благодаря тебе все обошлось малой кровью».

И еще: «Я же говорил, что отдаю предпочтение правде».

Что-то удерживает ее от того, чтобы ринуться на Хаустхоффера с кулаками. Может, понимание того, что это лишь сон?

А наяву? Что удержало ее наяву?

— Вы знали — говорит она — с самого начала знали. И директор. Но как он мог?! Почему вы дали ему спасти документы, но не вывели людей?! Вы!

В это мгновение один из спецназовцев открывает дверцу, что-то шепчет на ухо Хаустхофферу. Тот кивает, дверцы закрываются, машина мягко трогается с места, разворачивается. В воротах виден школьный двор — засыпанный обломками, кирпичом, битым стеклом. На месте спортзала руина. Вестибюль в огне.

— Это была моя ошибка — спокойно сознается Хаустхоффер. И объясняет — С директором. Чистой воды перестраховка. Взрывная волна лишь выбила окна, основной корпус практически не пострадал. А что актовый зал не зацепит — это мы знали с самого начала. Я же говорил: у нас все под контролем.

Машина как раз разворачивается так, что видно этажи: вылетевшие стекла, черные борозды от обломков, люди, что выглядывают из окон.

— Вы же могли обезвредить бомбу. Зачем?

— Случилась ужасная трагедия — говорит господин Хаустхоффер — молодой террорист пробрался в школу и пытался ее взорвать. К счастью, собирая бомбу он допустил определенные ошибки — и в результате пострадал лишь спортзал. К сожалению, совсем без жертв не обошлось, погиб вахтер, господин… е-е-е… прости, не запомнил, как его звали — да и не существенно. Существенно то, что именно это напишут в газетах. И конечно, там не будет ни слова о твоей причастности к произошедшему. Для всех других ты просто устала от представления и ушла домой. Ты, Марта, теперь мой человек. А я своих не подставляю. Господин Вакенродер предупрежден, с господином Вегнером я переговорю. Для всех других ничего не изменилось, понимаешь? Иначе нам с тобой будет намного сложнее выполнять наше задание.

Марта слушает его, кивает и еще не подозревает, что сон этот будет возвращаться к ней снова и снова. Снова и снова Марта будет кивать в ответ на слова господина Хаустхоффера. Каждый раз — автоматически, словно подлунный болванчик счастья и успеха.

Не понимая, что он имел в виду. Даже не догадываясь.

И так — вплоть до того дня, когда она во второй раз увидит единорога…

5.09.15–31.01.17, г. Киев

От автора

«Дитя псоглавцев» должно было стать составной частью второй и, как я тогда верил, последней книги «Сезона Киновари». Но во время работы стало ясно, что все задумчивое в один том не вместить — так появилось «Дитя псоглавцев».

Эта книга требовала немножко больше времени (частично из-за сложности материала, частично же — через три международных антологии, а также детские книги «Отчаянный трус» и «Дело о дерзком похищении птенцов»).

Что же, остается поблагодарить друзей за помощь в работе над книгой, а читателям — за терпение и сесть дописывать третий том…

Оглавление

Пролог. Честный договор

Часть первая Псоглавцы

  Глава 01. Настенная живопись

  Глава 02. Виртуозное исполнение

  Глава 03. В приступе доброты

  Глава 04. Заснуть и сновидеть

  Глава 05. Жажда знаний

Часть вторая Дозорные

  Глава 06. На коротком поводке

  Глава 07. Тяга к перемене мест

  Глава 08. Давние рецепты

  Глава 09. День памяти

Часть третья Под самим носом

  Глава 10. Крапивное семя

  Глава 11. Досмотр на дорогах

  Глава 12. Три договора по цене одного

  Глава 13. «Своих не бросаем»!

  Глава 14. Цирк зажигает огни

  Глава 15. Наше собачье дело

  Глава 16. Честное слово

Эпилог. Золотые Единороги

От автора