4 месяца (fb2)

- 4 месяца [ЛП] (пер. LOVE | BOOKS | TRANSLATE Группа) (Детективы - 3) 736K скачать: (fb2) - (epub) - (mobi) - Джессика Гаджиала

Данная книга предназначена только для предварительного ознакомления!

Просим вас удалить этот файл с жесткого диска после прочтения.

Спасибо.

Джессика Гэдзиэла

“4 месяца “

Серия : Детективы (книга 3)

Автор: Джессика Гэдзиэла

Название : 4 месяца

Серия: Детективы_3

Перевод: Mila Rush

Редактор : Eva _Ber

Обложка: Raibaru

Оформление:

Eva _Ber

Аннотация

Женщина, которую невозможно найти.

Человек, который не может установить контакт.

Барретт упорно трудился, чтобы его жизнь была именно такой, какой он хочет. Одиночка. Свободный от внешнего давления, чтобы пытаться быть кем-то, кем он не является. Ничто не могло убедить его, что он может хотеть чего-то большего.

Пока в его жизни не появилась Кларк с ее несмолкающим ртом, безрассудной импульсивностью и ее ранее невиданной способностью принимать его таким, какой он есть.

И он не может не задаться вопросом, может быть , его друзья и семья были правы: в жизни есть нечто большее. И даже он мог бы это получить. С ней.

Глава 1

Барретт

— Твою жизнь диктует гребаная птица.

Когда Сойеру сказали, что его работа — присматривать за младшим братом, он, очевидно, не понимал, что этому пришел конец, что как только я стану взрослым, я смогу позаботиться о себе сам. Что объясняло, почему он был в моем кабинете в три часа дня во вторник днем, стреляя в меня своими прищуренными глазками, его неодобрение было живым, осязаемым.

— Макао (прим. Красный ара — вид птиц семейства попугаевых).

— Что? — спросил он, слегка покачивая головой.

— Это макао. Синий с золотом , если быть точным.

— Да, потому что это важно. Проблема в том, что ты только что отказался от гребаной работы, потому что птице нужен душ.

— Душ помогает размягчить оболочки на их остевых перьях, чтобы они могли легче их расчесывать.

— Господи Иисусе. — Сойер вздохнул, потирая рукой затылок. — Дело в том, что душ можно принять позже, а интервью можно было бы провести сейчас.

— Он не может принять душ позже. Позже ему нужно поужинать, а потом лечь спать. Попугаям нужно спать от десяти до двенадцати часов в сутки.

— С тобой невозможно разговаривать, — заявил Сойер, задыхаясь.

— И все же, ты здесь.

— Рия хотела, чтобы я тебя проведал. Она беспокоилась, что это место снова превратилось в притон. Она не ошиблась, — добавил он, отодвигая кофейную чашку с края моего стола и с сомнением глядя на нее, прежде чем заглянуть внутрь, как будто он мог найти плесень. Как будто я когда -нибудь не допивал свой кофе.

Мне нравилась Рия.

Когда Сойер впервые втолкнул ее в мою жизнь — в мой офис, — я был уверен, что буду раздражаться каждый раз, когда она будет пытаться убрать мой беспорядок, читать мне лекции о том, как выносить мусор, чтобы у меня не завелись жуки или грызуны, или закажет что -нибудь полезное на ужин. Но, в конце концов, было приятно навести хоть какое-то подобие порядка. И я понял , что мое тело ценит что -то еще, кроме жира и сыра. Но вскоре она забеременела от Сойера, и ей пришлось оставить эти хлопоты.

Прошло всего три или четыре дня, прежде чем в офисе снова воцарился тот беспорядок, каким он был до нее. Беспорядок теперь усугублялся подставками под дерево Ява и подвешенными к потолку игрушками для лазания по веревкам для Диего, попугая ара, за которым я присматривал с Люком и его женщиной Эван.

— Ну, ты можешь пойти и сказать Рие, что ты проверил меня, и что я в порядке.

— В порядке? — спросил он, складывая грязные кофейные чашки в охапку почти так же, как это обычно делала Рия, все время прищелкивая языком и бормоча о том, что, по ее мнению, когда все мои чашки были грязными, я просто покупал новые.

И в этом она тоже была права.

— Сколько у тебя, бл*ть, кружек? — проворчал Сойер, направляясь в кухню и заливая водой чашки.

В последний раз, когда я считал, их было шестнадцать.

Что, по общему признанию, возможно, немного вышло из -под контроля.

— Теперь, когда ты вымыл за меня половину посуды, — начал я, когда он вышел, наполнив кружки в раковине и оставив их отмокать, — ты доволен?

— Это странно, так ухаживать за птицей, Барретт , — сказал он мне, подходя к попугаю ара, о котором шла речь.

— Я бы не… — начал я как раз перед тем, как Диего сделал выпад, сомкнув свой гигантский клюв на указательном пальце Сойера.

— Черт, — прошипел он, отдергивая руку и осматривая палец, вероятно, ожидая увидеть кровь.

— Это был просто предупредительный укус.

— Ни хрена себе предупреждение. Ладно, прекрасно. Я понял. Ты не хочешь, чтобы я…

— …проявлял снисходительность, — подсказал я.

— Помогал , — выпалил он в ответ.

— Иногда, с тобой, это одно и то же.

В ответ на это его плечи немного поникли, он с силой выдохнул воздух через нос.

— Я понимаю, что ты взрослый и должен жить своей жизнью так, как хочешь, но это не значит, что я не могу беспокоиться о тебе, когда дерьмо выходит из -под контроля , — сказал он мне, затем повернулся и направился к выходу.

Оставшись один, я с шипением выдохнул.

Это была непроизвольная реакция на раздражение, когда Сойер начинал командовать, что, вероятно, было связано с тем коротким периодом времени, когда я работал на него, когда он придирался и управлял мной , напоминая мне, что мое место в центре операции, а не на активной работе вне офиса — и поэтому произошли несколько опасных случаев. Потому что, в отличие от него и Брока, я не был бывшим военным. Потому что, в отличие от Тига, я не вырос на улице.

Для Сойера я был тощим, невежественным ребенком, играющим в видеоигры, тем, кто подставлял собственное плечо, пытаясь нанести удар.

Честно говоря, я был немного тощим. Я не был обучен приемам обороны. Мне надирали задницу не один раз.

Но это не означало, что я хотел , чтобы он говорил мне, что я могу или не могу делать.

В конце концов, мне нужно было действовать самостоятельно, получить свою собственную лицензию, открыть свое собственное дело.

Я не был Сойером.

У меня никогда не было бы такого бизнеса, какой был у него. Но у меня все было в порядке. Ему не нужно было говорить мне, могу я или нет — или должен, или не должен — отказывать клиентам.

— Я думал, ты уходишь , — проворчал я, услышав звук открывающейся двери.

Но еще до того, как слова полностью слетели с моих губ, я почувствовал перемену в воздухе. Диего тоже почувствовал это , судя по глухому шуму его хлопающих крыльев. Кто бы здесь ни был, это был не Сойер, не тот, с кем он был знаком.

Обернувшись, я ожидал увидеть незнакомца, кого -то , кто не знал, как работает телефон, кого -то , кто полагал, что во всех следственных органах есть сотрудники, которые занимаются ими, а не операциями одного человека, как у меня.

Но это был не незнакомец, стоявший в дверном проеме в нескольких футах от меня.

Это была местная легенда — детектив (ныне вышедший на пенсию), который, казалось, понимал хрупкое равновесие между плохими парнями и настоящими подонками в нашем городе, предпочитая не обращать внимания на стрельбу приспешников, но расправляться с жестокими наркоторговцами, избивающими жен, издевающимися над детьми.

Детектив Коллингс был старше среднего возраста, с грузным, пивным животом , несколько румяной кожей и усами, которые подошли бы только бывшему детективу.

— Коллингс, — сказал я, чувствуя, как хмурятся мои брови, не понимая, почему он вообще оказался в моем кабинете.

— Барретт, — сказал он, кивая.

Он не мог утверждать, что знает меня как такового, но полицейский участок находился почти прямо через дорогу от моего офиса. Я видел его мимоходом сотни раз. И он, скорее всего, действительно знал моего брата.

Вот почему было еще более странно, что он был в моем офисе, а не у Сойера.

— Что ты здесь делаешь?

С этими словами он покачался на каблуках, засунув руки в задние карманы и сжав губы в тонкую линию.

— Мне нужна помощь.

И, очевидно, он был не из тех людей, которые чувствуют себя комфортно, признавая это. В конце концов, он посвятил свою жизнь тому, чтобы быть человеком, к которому другие приходили, когда им нужна была помощь. Он все решал. Это было то, что он делал. Это было огромной частью его личности. Неспособность что -то исправить самому, вероятно, разъедала его изнутри.

— Хорошо, — согласился я, двигаясь за свой стол, ожидая, пока он займет место напротив меня.

— Твой стол напоминает мне мой в те времена, когда я работал , — сообщил он мне. Насколько я помню, он был единственным человеком, который пришел в мой офис и не сказал мне, что это за свинарник. Это было освежающе. — Слишком много дел, недостаточно времени , — добавил он, заполняя паузу.

— Кстати, о делах. Какое у тебя ?

С этими словами он глубоко вздохнул, выпятив грудь так сильно, что пуговицы на его рубашке натянулись.

— Моя дочь.

— Я и не знал, что у тебя есть дочь.

— Ее мама бросила меня, когда она была маленькой. И это справедливо. Я отодвинулся немного в сторону. Отношения стали напряженными.

— Значит, вы не близки , — заключил я, хватая блокнот и делая пометки.

— Это сложно , — настаивал он, и его и без того красноватое лицо становилось еще краснее. Гнев? Смущение? Может быть, и то, и другое. Я никогда не был силен в рассказах. — Мы разговариваем примерно раз в две недели.

— Лично?

— Иногда, но в основном по телефону. Разве это имеет значение?

— Ну, я предполагаю, что ты здесь потому, что она не связалась с тобой , верно? И что ты не смог связаться со мной?

— Я, ах, да. Я не смог с тобой связаться.

— Как долго?

— Три с половиной месяца. Почти четыре.

— И в последний раз, когда вы общались, это было лично?

— Н ет. Я не видел ее лично уже полгода. Она, э -э, часто занята.

Или просто не была близка со своим отцом.

— Ты поддерживал связь со своей бывшей женой?

— Я не смог с ней связаться.

— Потому что она не хочет иметь с тобой ничего общего?

— Что -то вроде этого, да.

— Полагаю, ты проверил , не подавала ли ее мать заявление о пропаже без вести.

— Там ничего нет.

— Она близка со своей матерью?

— Ближе, чем со мной.

— Значит, если бы твоя дочь пропала, твоя бывшая жена узнала бы и сообщила об этом, да ?

— Д а.

— И все же… ты здесь.

— Ее машины нет, ее квартира пуста, ее сотовый лежит на столе у нее на кухне.

— И никаких признаков нечестной игры?

— Нет, — неохотно признался он.

— Она взрослая…

— Она не просто ушла , — возразил он, вероятно, произнеся эту речь перед несколькими людьми, которые пришли сообщить о пропаже взрослых детей или друзей в его карьере.

— Но ты не можешь этого знать наверняка , — напомнил я ему. Не имело значения, что он научился быть спокойным и отстраненным. Когда дело касалось твоих собственных детей, я полагал, что не существует такой вещи, как дистанцирование от самого себя.

— Я не знаю этого наверняка. Вот почему я здесь. Найди ее. У меня нет тех каналов, которые есть у тебя. И я знаю, что ты не… против поиска различных способов получения информации.

— Т ы просишь меня нарушить закон ради твой дочери, Коллингс? — спросил я, чувствуя, как кривятся мои губы.

— Почему нет? Ты делал это ради дочерей других людей.

— Ты не ошибаешься. Хорошо. Мне нужна ее информация. Адрес. Ключ, если он у тебя есть, чтобы никто не застукал меня за взломом.

Мне потребовалось почти ошеломляюще много времени, чтобы понять, как вскрывать замки — то, что, казалось, стало второй натурой моего брата и его сотрудников. Но я справился. Может быть, я и не смог бы сделать это за пять секунд, как Сойер, но я мог бы выполнить свою работу. Тем не менее, всегда было лучше не делать этого.

— У меня все это здесь , — сказал он мне, залезая в карман пиджака и вытаскивая ключи вместе с небольшой стопкой сложенных бумаг. — Я подумал, что это избавит тебя от беготни по освоению основ. Таким образом, ты сможешь сосредоточиться на компьютерах, или подсказках в ее доме, или еще на чем -нибудь. Прошу, найди хоть что-то.

— Хорошо , — согласился я, залезая в нижний ящик стола, чтобы вытащить один из ноутбуков, которые я там хранил , боковины и экран которого все еще были завернуты в пластик. Он будет бесполезен для меня после того, как это дело будет закончено. Я никогда не держал при себе старые ноутбуки. Они были слишком полны ценной — и компрометирующей — информации. Я поджаривал те части, которые мне были нужны, а остальное обычно жертвовал местной средней школе, где детей учили, как их восстанавливать.

— Могу я тебя кое о чем спросить? — спросил я, заводя его.

— Почему я пришел к тебе, а не к твоему брату , — догадался Коллингс.

— Да.

— Я не слишком хорошо тебя знаю, но кое -что слышал. В основном то, что ты похож на пса, преследующего суку в период течки. Безжалостный, — пояснил он. — Как будто ты принимаешь это близко к сердцу. Я полагаю, ты выполняешь беготню, и если ты не уверен, что сможешь справиться с какой -нибудь опасной ситуацией, я бы предположил, что ты позвонишь своему брату.

Это было не совсем… неправильно.

Как бы сильно моя гордость ни ненавидела признавать это, он был прав; я знал, что драки или — если уж на то пошло — работа по слежке не были моей сильной стороной. Однако с этим отлично справлялся Сойер. Если бы он был мне нужен, я бы ему позвонил. Или, если бы мое эго не позволило, я мог бы связаться с Броком, если он не затерялся в пастели какой-нибудь женщины.

— Это был бы мой первый звонок , — согласился я, беря листки бумаги, разворачивая их, подключая Wi -Fi, запуская браузер, открывая Facebook.

— Кларк? — спросил я, приподняв бровь.

— Мы думали, что это мальчик, пока она не родилась. М ы выбрали имя Кларк, в честь моего деда. Но это оказалась маленькая девочка , так что моя бывшая решила, что мы добавим второе имя , и оно все равно будет хорошо подходить.

Кларк Элизабет Коллингс.

— Это? Это ваша дочь? — спросил я, не распознав почти обвинения в своем голосе, пока он не издал легкий неприятный кашель.

Дело было не в том, что Коллингс был уродлив. Я представил себе, что в расцвете сил он был достаточно симпатичным мужчиной , выглядевшим в некотором роде как парень из соседнего дома.

Но Кларк Коллингс была, ну, в общем, красива со своими золотисто -карими глазами, круглым, нежным лицом, светлыми волосами, идеально прямыми белыми зубами, которые говорили о паре лет ношения брекетов в подростковом возрасте и тщательном отбеливании зубов.

— Она похожа на свою мать , — сказал он мне. — Тоже невысокая, как она. Не могу сказать наверняка, но в ней, может быть, пять футов два дюйма. И она сильная. Ее мама хотела, чтобы она занималась танцами, но я настоял на боевых искусствах, когда ей было пять. Она хороша в этом.

По большей части на ее фотографиях в Facebook на ней было полно свитеров и джинсов большого размера, но была одна фотография, на которой она была в купальнике — на ней было видно тело, которое не было ни худым, ни тяжелым, но средним, возможно, с намеком на более четкие бедра и руки, чем у большинства женщин. Вероятно, из -за тренировок, о которых он упоминал.

Еще минута или две копания показали, что она не была ни активной, ни бездеятельной. Ее отметили на фотографиях две девушки , которые оказались ее единственными близкими подругами. Хотя маркировка фото также прекратилась несколько месяцев назад. Хотя ни у одной из девушек не было никаких тревожных сообщений об их подруге.

Кларк вела свой профиль довольно откровенно, делясь несколькими видеороликами здесь или там, демонстрируя любовь к видео с собаками или остроумными мемами. Она не указывала место работы, ни в каких местах не регистрировалась, но она «лайкнула» кучу телешоу и фильмов, и все они сильно склонялись к полицейским процедурам или другим вымышленным шоу, в которых рассказывалось о каких -то делах.

Возможно, что -то , что ей нравилось из -за ее отца?

— Она училась в колледже? — спросил я, тоже не найдя никаких связей с образованием.

— Два года в колледже , а потом закончила бакалавриат в Ратгерсе.

— Специализируется на…?

— Бизнес.

— Чем она зарабатывает на жизнь? — спросил я, полагая, что будет проще разобраться со всем этим, чтобы мне не пришлось тратить время на то, чтобы выслеживать ее.

— Она работает в офисе , — сказал он, пожимая плечами. — Тем не менее, заработала хорошие деньги. Лучше, чем у меня получалось за все годы службы в полиции.

— Х орошо. Что ж, я начну с этого. Если ты оставишь мне номер телефона, я буду отправлять обновления по расследованию текстовым сообщением или по электронной почте.

Он нацарапал свое имя на верхнем листе бумаги, который дал мне, и встал.

— Я хочу получать обновления всякий раз, когда ты что -то находишь. Даже если ты не хочешь, чтобы я это слышал, — сказал он мне, поворачиваясь и направляясь к двери, бросив на Диего долгий взгляд, прежде чем исчезнуть.

Он пропустил свой душ.

Это был первый раз, когда я выбился из графика Диего с тех пор, как начал уделять ему половину времени ради Л юка и Эван.

Он уже устроился на ветке, задрав одну ногу, расправив перья и втянув голову в спину. Так что он, казалось, не слишком беспокоился из -за пропущенного купания. И если он не беспокоился, я решил , что тоже буду.

Обычно это было бы легче сказать, чем сделать; обычно я бы всю ночь пялился в потолок, зацикливаясь на этом, но сегодня вечером у меня было новое дело.

Пропавшие без вести были одним из моих любимых сюжетов для работы. Конечно, в основном дела «узнайте , изменяет ли мой муж » оплачивали счета , но через некоторое время они становились скучными и однотипными. Они всегда изменяли. В этом не было никакой тайны, никакого чувства реального удовлетворения от того, что я их нашел.

Но пропавшие люди?

Это всегда было интересно.

Пропали ли они по собственному желанию — подростки, сбежавшие от своих деспотичных родителей, — или отсиживались где -то глубоко в ямах наркомании, или пропали по более гнусным причинам, это всегда было интересно, сложно.

Я преуспевал в сложных делах, которые заставляли меня целыми днями не спать, пытаясь в них разобраться.

Девушка, которая пропала, а может быть, и нет. Это звучало сложно.

Все начиналось бы с основ.

А именно, кем именно была Кларк Элизабет Коллингс? Чем она занималась целыми днями? Встречалась ли она с кем -нибудь, о ком, возможно, не рассказала своему отцу? Неужели она просто уехала с ним на несколько недель , потому что они были так увлечены друг другом?

Очевидно, люди так и поступали.

Я не мог бы утверждать, что понимал это.

Увлечение делами?

Да.

Л юдьми?

Нет.

Закрыв ноутбук, я засунул его в сумку, взял документы и ключи, проверил , достаточно ли полны миски с едой и водой для Диего, чтобы продержать его до утра, затем направилась к выходу, зная, что не смогу заснуть, пока не проверю ее квартиру.

Помня об этом, я пошел по улице и нашел машину, в которой больше ржавчины, чем металла, которая принадлежала мне с тех пор, как я был подростком, и это было все, что я мог себе позволить. Я всегда обнаруживал, что слишком привязан к некоторым вещам, чтобы отпустить их. Смахнув рекламу с переднего сиденья, светло -серый материал которого местами покрылся коричневыми пятнами от кофейной чашки, которая часто раскачивалась в неустойчивом подстаканнике, я забрался внутрь.

Кларк жила не непосредственно в Нэвсинк -Бэнк, а скорее в Порт -Милфорде, «влажной » части района, известной своими наводнениями даже во время небольших ливней, перекрытием дорог и мостов на несколько дней подряд, из -за чего вода заливала нижние этажи низко расположенных зданий. Как и тот, над которым, по -видимому, жила Кларк, бизнес, который когда -то был там, давно заколочен, ожидая, когда начинающие предприниматели начнут превращать этот район в более дорогой , дружелюбный к молодежи район.

Сбоку от заколоченного эркера витрины магазина располагалась дверь, почти вплотную примыкавшая к соседней двери.

Я схватил ключи, которые дал мне Коллингс, с первой попытки выбрав нужный, и вошел в небольшой вестибюль с лестницей, ведущей в квартиру на втором этаже. Помещение было почти пустым, если не считать гигантского синего мусорного бака, доверху забитого бумажной рекламой, картоном и бутылками с витаминной водой. И ароматизаторами XXX и Power -C.

Минуя пункт переработки бумаги, полагая, что, будучи дочерью детектива, она должна знать о важности измельчения конфиденциальных материалов, я поднялся по узкой лестнице, немного съеживаясь от громкого хруста, который раздавался у меня под ногами.

По крайней мере, она знала бы, если бы кто -то пытался вломиться в ее квартиру.

Войдя внутрь, я оказался в несколько массивном открытом пространстве, в передней части которого доминировала жилая зона с частично нависающим чердаком. Справа была маленькая кухня. Напротив располагалась спальня, которая, судя по всему, служила в основном гардеробной и частично домашним офисом, а также местом для стирки. Лестница рядом с ней вела наверх, где она выбрала свою настоящую спальню — кровать королевского размера, не застеленная, повсюду разбросаны разнокалиберные простыни и подушки, желто -голубое стеганое одеяло в цветочек откинуто в изножье кровати и прислонено к стене.

Я прошел к прикроватной тумбочке, заваленной девичьим хламом. Лак для ногтей, книга без суперобложки, многоразовая керамическая дорожная кофейная кружка и стакан воды, флакон Мидола, четыре серьги разного цвета и еще какое -то серебряное кольцо в форме полукруга, которое я принял за какое -то украшение для тела, хотя понятия не имел , какое именно. На ее фотографиях не было видно никакого пирсинга за пределами ушей.

Ее прикроватная тумбочка напоминала остальную часть ее квартиры: не грязная, но немного неряшливая, неухоженная, немного разбросанная. Обувь была свалена в кучу у входной двери, одеяла, свитера и халат лежали на диване и стульях в гостиной, пакетик сахара — предположительно — из -под ее утреннего кофе все еще лежал на стойке, а не в шкафчике на кухне , где ему явно место.

Я обнаружил , что чувствую себя странно комфортно среди этого беспорядка, поскольку никогда не был из тех, кто застилает постель или убирает обувь в шкаф. Я не возражал против небольшого хаоса, пока знал, где что находится.

Не найдя ничего полезного ни в кровати, ни в большой комнате, я направился в домашний офис, включил ее компьютер, сидел там, уставившись на экран блокировки, в течение долгих нескольких минут, просматривая все, что я видел в ее квартире, пытаясь понять, что она могла бы взять за пароль , чтобы использовать для защиты ее файлов.

Людям нравилось думать, что их пароли изобретательны, уникальны и их трудно угадать.

Люди почти всегда ошибались.

Просто небольшое копание всегда давало вам ответ, который вы искали. Наиболее распространенными были имена домашних животных с комбинациями цифр. Имена детей. Спортивные команды.

На самом деле никто даже не пытался задуматься об этом.

У Кларк не было домашних животных, никаких явных признаков увлечения спортом, ничего похожего на девчачью фанатку.

Повернувшись на стуле, я окинул взглядом комнату, обнаружив ярко -синюю рубашку с одной рукой, все еще заправленной внутрь, и ярко -желтым логотипом спереди.

Я повернулся обратно, стуча по клавишам.

Кларк -Кент. Кларк Кент. Кларк Кент — супермэн.

Вот оно.

Доступ.

Следующие несколько часов я провел , просматривая файлы, которые несколько рассеянная Кларк Коллингс, казалось, никогда не собиралась просматривать, находя бесконечные скриншоты постов в социальных сетях, фотографии с ее друзьями, сделанные по крайней мере три года назад, какие -то старые курсовые работы из колледжа, которыми она, должно быть, особенно гордилась, список прочитанного, который она сохранила. Она скрупулезно ставила галочки, приближаясь к прочтению всего списка «100 великих американских книг», папки, спрятанные внутри папок, расположенных внутри других папок с mp3 -файлами, которые охватывали самые разные жанры от Мадди Уотерса до Бритни Спирс. На столе у нее лежала стопка неиспользованных компакт -дисков, что заставило меня задуматься, была ли она из тех, кто до сих пор записывает микшированные кассеты, что показалось мне странно милым.

Не найдя ничего подозрительного в ее файлах, я обратил внимание на историю ее посещений, найдя немного странным, что, хотя она явно неделями не стирала белье, она не держала открытыми ни одну вкладку в своем браузере.

Еще более странным было то, что у нее был установлен Tor — скрытый веб -браузер.

В этом нет ничего необычного для таких людей, как я, или людей из криминального мира, или даже сторонников теории заговора конца света, но это казалось неуместным для того, кто предположительно работал за столом в душном офисе с девяти до пяти.

Я ненавидел, когда что -то было не на своих местах.

И история ее браузера была начисто стерта.

Кем бы ни была Кларк Коллингс, это была не та, за кого ее принимал отец.

И теперь, что ж, я начал задаваться вопросом, может быть, Коллингс был прав, беспокоясь о ней, думая, что обычно она не пропускает свои звонки с ним, что, возможно, она ввязалась во что -то , чего не должна была делать.

С каждой минутой мне становилось все любопытнее, и я потянулся за телефоном, отправляя сообщения Л юку и Эван , прося их забрать Диего утром, несмотря на то, что они должны были забрать его на три дня позже , что у меня есть дело, которое может вынудить меня уехать из города.

С этими словами я зарядил ее разряженный телефон, целый час возился с кодом отслеживания, пока наконец не вошел, снова почувствовав, как во мне просыпается любопытство. Это были не просто шесть или семь точек. У нее была одна , на разгадку которой большинству копов потребовались бы недели, как у того наркоторговца, чей телефон — годы спустя — они так и не разблокировали, потому что его код был настолько сложным.

Нормальные люди не стали бы так усердно охранять свои телефоны.

Что бы ни было внутри, казалось, это могло привести меня к ней.

Как оказалось, я не ошибся.

Глава 2

Барретт

Шесть дней спустя, Диего был на попечении других владельцев, мой офис был наглухо заперт, а я сидел в машине на пути в Филадельфию, надеясь, что у ржавого корыта на колесах достаточно сварки, чтобы выдержать поездку, и размышляя, может быть, Сойер был прав; возможно, пришло время заменить его.

Она была в Филадельфии.

По причинам, до сих пор мне совершенно неизвестным. Этот факт вызвал у меня хронический, изнуряющий зуд на внутренней стороне предплечья, о чем свидетельствовали красные царапины, которых я давно не видел. Это был старый тик, от которого мне обычно удавалось держаться подальше исключительно потому, что я никогда не мог заснуть, пока не разберусь в нюансах дела.

Но это дело оказалось сложным.

Кларк тщательно заметала следы, и в этом не было никакого смысла. Не имело смысла и то, что, когда я позвонил на ее работу, чтобы узнать о ней, мне сообщили, что она не работает там уже шесть месяцев.

«Шесть месяцев».

Тем не менее, она не потеряла квартиру, ее счета были оплачены, она не просила денег у своего отца, хотя я не смог связаться с ее матерью. Когда она услышала, кто я такой, то, скорее всего, решила, что ее бывший ведет себя нелепо, что она не собирается ему подыгрывать, и поэтому проигнорировала меня.

Но она явно была не права.

Потому что что-то произошло, что-то не типичное для Кларк, которая, судя по всему, была довольно хорошим работником, надежным и если не предсказуемым, то, по крайней мере, человеком привычки.

Внезапно уволиться, но при этом иметь доход, стереть свои браузеры, стать призраком для своего в прошлом отца-детектива, что ж, мне показалось, что Кларк в чем-то замешана. В чем-то, скорее всего незаконном. В чем-то, что может привести к реальным неприятностям для нее. А возможно, уже привело.

В Филадельфии.

Не то чтобы сама Филадельфия была плохим городом, но у всех больших городов есть одна общая черта. Повышенная преступность. Теневые личности. Люди, которые могли воспользоваться вероятной наивностью безработной женщины, которой нужны были деньги, чтобы оплатить счета.

Действительно, это была старая история.

Я просто надеялся, что ради Коллинса она не втянула себя в это настолько, что оторвать ее будет огромным проектом. Или что она не подсела на что-то и не продает себя, чтобы свести концы с концами. Хотя, на мой взгляд, секс-торговля была чем-то несправедливо приниженным, я мог понять, почему любящий отец не хотел бы, чтобы его единственный ребенок использовал свое тело для оплаты счетов.

Но у меня было чувство, что это не проституция. И даже не то, что она была на чем-то подсажена. Она была слишком осторожна. Ничто в ее действиях не говорило о подлинном отчаянии. Все было слишком спланировано, слишком тщательно, слишком чисто.

Чем бы она ни увлеклась, скорее всего, это было глубже. И, следовательно, гораздо опаснее.

Была только одна причина, по которой я вообще догадался посмотреть в сторону Филадельфии — поскольку браузер ее телефона был точно так же вычищен, и ни одно из ее сообщений, казалось, не подразумевало ничего необычного. На самом деле она лгала всем, утверждая, что все еще работает на прежней работе, отказывалась от девичников, утверждая, что ей нужно рано вставать, чтобы добраться до работы, что у нее на работе большой проект.

Никто не знал.

И она приложила все усилия, чтобы никто не узнал.

Но была одна вещь, которую она забыла убрать, нечто такое, что, вероятно, даже не приходило ей в голову, имело свою историю.

Приложение «Карты».

Она просмотрела маршрут от своего дома до какого-то укромного, закрытого от посторонних глаз турецкого ресторана «Елп».

Я почувствовал, как мое нутро сжалось от этой информации, зная, что, хотя они не так широко освещаются, как их итальянские коллеги, турецкая мафия жива и здорова, известна в основном торговлей наркотиками — особенно героином — и делает это совместно с болгарами. Ни с тем, ни с другим синдикатом не хотелось бы связываться.

Но какая еще могла быть причина у Кларк, чтобы искать подпольный турецкий ресторан в Филадельфии после того, как она бросила работу и солгала своей семье и друзьям?

Я надеялся, что смогу добраться до нее, не имея дела с самой мафией, зная, что, если дело дойдет до нее, я буду не в своей стихии, и что я никак не смогу справиться с этим один.

Ни один человек не брался за мафию.

Это было то, что понимали все.

К тому времени, когда я припарковал свою машину примерно в квартале от ресторана, вход в который подозрительно располагался в конце переулка, прошло около сорока часов с тех пор, как я спал последний раз.

Несмотря на то, что я привык к недосыпанию во время расследований, я чувствовал, что мои зрачки, словно наждачная бумага, веки закрывались, и мне пришлось дважды остановиться, чтобы выпить еще кофе, для поддержания сил. Я просто не хотел терять времени, так как место, казалось, было оживленным; скорее всего, именно в это время я бы смог ее увидеть, если бы она была рядом. Выспаться я мог и после восхода солнца, когда ресторан снова закроется до вечера.

Еще пару часов.

Я распахнул окна, чувствуя, как пот начинает стекать между лопаток.

Я ненавидел жару, то, как одежда прилипала к коже, как жирнели волосы на голове, то, что от жары никуда не деться, в то время как, если тебе холодно, ты мог двигаться, надеть еще один слой, согреться.

Мне оставалось только сидеть в собственном разгоряченном теле, стараясь не волноваться с каждой минутой. И терпеть неудачу.

Затем, когда несколько машин на улице отъехали, и мужчины в костюмах покинули ресторан, за ними последовали работники, затем официанты, я кое-что понял.

Одна машина стояла далеко внизу по улице от меня, ее пассажир низко пригнулся на своем сиденье, в его руке было что-то похожее на камеру.

У меня не было никаких реальных причин думать, что это была она, но в тот момент я просто искал любой повод, чтобы выйти из душной машины, и почувствовать, как легкий ветерок начинает высушивать пот, просачивающийся сквозь мою тонкую одежду.

Поэтому я вылез, выглядя как типичный человек одержимый телефоном, казалось, что я щелкаю по клавиатуре, хотя на самом деле я пытался хорошенько разглядеть человека в старой машине, который выглядел прямо как из того боевика с машинами, ФБР и дурацкими остротами.

Только когда я уже почти прошел мимо, я понял, что это она.

Она подстригла и обесцветила волосы, подняв свои длинные локоны так, что они едва касались лопаток, и сменила свой естественный пшеничный цвет на почти белоснежный.

Но ошибиться было невозможно: она низко присела, поставив одну ногу на сиденье, упираясь коленом в руль, блокнот покоился у нее на бедре, другая рука была поднята, чтобы что-то писать, заставляя меня осознать нечто невероятно очевидное, что я каким-то образом пропустил раньше. Она была левшой. Это не было редкостью, но было чем-то настолько необычным, что я должен был заметить это, когда просматривал ее выброшенные кипы бумаг, начиная с открыток на день рождения, которые она явно забыла отправить, списков продуктовых магазинов, свидетельствующих о любви к «Твиззлерс» и черничному йогурту, и даже заявление на опекунство собаки, которое она так и не оформила, датированное семью месяцами ранее.

Если бы вы попросили Сойера перечислить мои недостатки, то на первом месте было бы ложное чувство уверенности в себе, но за ним очень близко следовала бы моя импульсивность, моя неспособность иногда действительно обдумать ситуацию, прежде чем действовать.

Именно поэтому я протянул руку к дверной ручке и открыл, немного удивившись, когда она поддалась с тяжелым стоном, заставив ее вскинуть голову и широко раскрыть глаза, когда я скользнул внутрь рядом с ней.

Прошло всего три секунды, прежде чем нож впился мне в горло.

— Убирайся из моей машины.

В словах звучала уверенность, вероятно, благодаря ее тренировкам по самообороне, уверенность, которая пришла с практикой, но в то же время в них была какая-то колеблющаяся нотка, что-то, что говорило о том, что ей никогда не приходилось использовать эти навыки в реальной ситуации.

— Твой отец ищет тебя, — сказал я ей, повернув голову, чтобы оценить реакцию, чувствуя, как лезвие прочертило поверхностную царапину на моей коже, и, похоже, она заметила это одновременно со мной, отдернув руку, но держа ее поднятой, готовой нанести удар, если я сделаю хоть одно неверное движение.

— Простите? — спросила она, сведя брови, выглядя темнее теперь, когда ее волосы стали светлее, что делало ее глаза еще более доминирующей чертой ее лица.

— Твой отец. Детектив Коллинс, — добавил я по какой-то непонятной мне причине, как будто она могла забыть о своем происхождении. — Он ищет тебя.

— С чего бы ему меня искать? Я отправила ему письмо, в котором сообщила, что меня не будет в городе.

— Твой отец не кажется мне технически подкованным человеком. Возможно, он не знает, как зайти в свою электронную почту.

— Ого, — сказала она, слегка подергивая губами. — Это было немного грубо. Точно , но грубо, — сказала она мне, отрывая нож и засовывая его обратно на сиденье под задницу. — Так кто ты?

— Барретт. Андерсон.

— Дай мне немного контекста, Барретт Андерсон.

— Расследования Андерсона. Он пришел ко мне и попросил найти тебя.

— Расследования Андерсона, — она покатала это на языке. — Ты имеешь в виду ту маленькую дыру в стене напротив полицейского участка? — спросила она, затем сжала губы. — Теперь это я грубая.

— Это не грубость. Это точность, — сказал я ей, пожав плечами.

— Без обид, но какого черта мой отец пришел к тебе, если он беспокоился о моем местонахождении, а не пошел к тому парню, Сойеру?

— Мой брат, — сказал я ей, слегка поморщившись от горечи в своем тоне.

— Значит, ты лучший следователь, а он — уличный умник.

— Почему ты не считаешь меня уличным умником? — спросил я, возможно, слегка обидевшись, хотя обычно я не принимал чьи-либо суждения близко к сердцу. Я знал, кто я, каковы мои сильные стороны, и у меня было очень мало причин сомневаться в себе, основываясь на чьих-то наблюдениях или предположениях.

— О, пожалуйста, с этой лохматой стрижкой, которая так и просится, чтобы ее выдернули во время драки. Эти очки, которые так и ждут, чтобы их разбили. И весишь ты, сколько, сто тридцать фунтов?

Она не была настолько уж неправа.

— Кларк Кент носил очки.

— Да, но не как Супермен, — сказала она мне, закатывая глаза. — В любом случае, ты можешь идти и сказать моему отцу, что я в порядке. И что ему нужно выяснить, как работать с электронной почтой. То есть, я уже почти перестала надеяться, что он освоит смс. Но даже он может использовать этот очень эффективный метод набора текста двумя пальцами, чтобы ответить на электронное письмо.

— Он захочет узнать, почему ты в Филадельфии.

— Это было объяснено в письме.

— Почему-то я сомневаюсь, что ты сказала ему настоящую причину своего приезда. Как будто ты каким-то образом забыла сказать ему, что уволилась со своей кабинетной работы, он все еще думает, что ты ходила туда ежедневно, пока не исчезла.

— И, тем не менее, я не должна тебе никаких объяснений, Барретт Андерсон. Я разберусь со своим отцом, когда вернусь. А сейчас, пожалуйста, выйди из моей машины, пока я не проткнула тебя ножом.

Это была, пожалуй, самая добрая угроза ножом, какая только может быть, но за ней стояла некоторая твердость.

И, откровенно говоря, мне было слишком жарко, и я устал, чтобы мыслить здраво.

Кроме того, что бы она ни делала, похоже, она была в это увлечена, а значит, я, скорее всего, найду ее на том же месте следующей ночью.

После того, как я остыну и высплюсь.

И я вылез из машины, уверенный, что увижу ее снова, совершенно не подозревая, как скоро это произойдет.

То есть всего через несколько часов.

***

Когда что-то тяжелое ударилось о край моей кровати, заставив мое бессознательное тело слегка приподняться с матраса, я пришел в сознание от потрясения, почувствовав, как опускается мой желудок и учащенно бьется сердце.

— Итак, — произнес новый знакомый голос, когда мое тело успокоилось, а моя голова бешено завертелась в темноте, обнаружив Кларк, стоящую на коленях на другом конце кровати, с мокрыми волосами, как будто она только что приняла душ, пахнущую пионами и ванилью, что показалось мне странно успокаивающим, хотя обычно я ненавидел любые сильные ароматы, считая, что они заставляют меня чувствовать, будто я задыхаюсь. — Как ты меня нашел? — спросила она, наклонив голову набок.

Кларк Коллинс, женщина, которую меня наняли найти, сама нашла меня.

И вломилась в мою комнату.

Я не знал, должен ли я был испытывать любопытство, впечатление или тревогу, но обнаружил, что испытываю смесь всего этого, пока она сидела там, приподняв одну бровь и ожидая от меня ответа.

Именно тогда, когда я приподнялся с постели, у меня возникло странное чувство, что это дело пойдет не так, как я предполагал.

Глава 3

Кларк

Конечно, я была готова.

К тому, что может произойти что-то опасное.

Годы занятий боевыми искусствами с инструкторами как мужского, так и женского пола, которые подчеркивали мне важность выхода из «позиции изнасилования» и то, как жизненно важно никогда не «поворачиваться спиной», говорили мне, что лучшей ситуацией было бы никогда не давать мужчине ставить себя в такое положение — это лучший способ избежать уродливой реальности.

К тому же, когда я росла с отцом-полицейским, а затем детективом, мне приходилось вести такие беседы, которые большинству впечатлительных девочек-подростков и молодых взрослых, скорее всего, никогда не приходилось слышать. В конце концов, это было странно для девушки, которая все еще проходила через неловкий этап «я не знаю, какие цвета подходят моей коже, и не умею наносить косметику, которую купила», изучая, как воткнуть нож и повернуть его, причинив максимальный ущерб. Мало кто из молодых женщин получал в подарок на восемнадцатилетние перочинный нож вместе с таблицей наиболее уязвимых мест на теле, куда его можно воткнуть.

Меня воспитывали в убеждении, что худший сценарий всегда за углом, что с такими девушками, как я, постоянно случаются плохие вещи. Быть подготовленной — это мое преимущество.

Именно поэтому у меня возле бедра лежал нож, под сиденьем — молоток, в панели двери — отвертка, в багажнике — ломик.

Все, кроме ножа, было вполне законно иметь при себе. В конце концов, может быть, я делала ремонт в своем доме. Никто не мог знать. Но они работали как идеальные тупые — а в случае с отверткой, при достаточной решимости — острые предметы.

«Оглушить и бежать».

Так говорил мой отец, и мои инструкторы давали много подобных советов. Никогда не пытайся выиграть драку, вместо этого просто сделай им достаточно больно, чтобы у тебя было небольшое окно для бегства, чтобы оказаться в безопасности.

Я также знала, что, торча в машине часами напролет, я была метафорической подсадной уткой, поэтому я была уверена, что буду начеку.

Я засекла его, когда он двигался по улице. Его трудно было не заметить — высокий, худой до такой степени, что можно было беспокоиться о его здоровье, каштановые волосы немного длинные, немного неухоженные, одетый в одну из тех ультрамягких футболок, которые стоят около пятнадцати долларов за штуку, серо-голубого цвета и пара брюк, которые не были ни брюками, ни джинсами, а каким-то более прочным материалом, который почему-то казался супермягким. Когда-то его кроссовки были белыми, но на них были потертости, шнурки истрепались.

Он что-то судорожно писал на своем телефоне, и я сразу списала это на то, что он потерялся или пытается найти место, где он и его друзья договорились встретиться.

Обычно я хорошо разбиралась в людях.

Я была потрясена, увидев, как он скользнул ко мне, странно спокойный и уверенный для человека, который выглядел так, будто должен был нервничать от беспокойства и неуверенности. Я не имею ничего против миллениалов (прим. Миллениалы — первое поколение, выросшее в эпоху интернета). Сама была одной из них. Но некоторые люди, казалось, носят этот титул на рукаве больше, чем другие. И в целом, я всегда считала своих собратьев по поколению чуть менее опасными, чем старших. За вычетом мальчиков из студенческого братства. Этих ублюдков никогда нельзя было недооценивать или доверять им.

Но вот и он.

Совершенно невозмутимый от ножа у своего горла, даже повернул голову, чтобы нож вонзился в него, и не поморщился от струйки крови.

Вблизи я заметила то, что не заметила издалека. Например, насколько крепкой была его костная структура. Я не была уверена, знал ли он, что привлекателен, беспокоился об этом и пытался скрыть это с помощью немного диких волос и больших очков, или же он просто не знал, что хорошо выглядит.

Его глаза, которые в темноте казались карими, но когда проезжала машина, свет фар осветил его лицо, и в них появился намек на зеленый оттенок. Но не это меня поразило в них. Там была какая-то глубина, что-то, что заставило меня вспомнить того парня из школы на класс выше меня, чей взгляд, казалось, хранил тайны Вселенной.

Кем бы ни был Барретт Андерсон, он был умен. Возможно, даже пугающе. Возможно, именно поэтому мой отец выбрал его, а не его брата, о котором, хотя я и не жила в Навесинк-Бэнк , я знала, слышала о его репутации. Бывший военный. Открыл свое собственное очень успешное частное сыскное агентство.

Очевидно, так же поступил и его брат. Хотя я никогда раньше не слышала о его репутации, знала только вывеску, когда посещала участок.

Как только он вышел из машины, я — на этот раз, заперев двери — достала свой телефон и стала искать про него. Но нашла очень мало, кроме объявления о его бизнесе и действительно хорошо оформленного веб-сайта. Но на нем даже не было способа связаться с ним. Он был одним из тех редких «единорогов». Знаете… людей, которые предпочитают встречаться лицом к лицу.

Чудак.

Возможно, он думал, что это поможет ему лучше понять ситуацию. Что, в общем -то, я понимала.

Несмотря на то, что я не смогла найти о нем ничего дельного — у этого человека не было даже социальных сетей, что было почти жутко, — я знала, что он, должно быть, хорош, если мой отец выбрал его для поиска меня, а не кого-то другого, кто был гораздо сильнее представлен в сети, имел рейтинги, отзывы, имел солидную репутацию.

Возможно, у нас с отцом были трудные времена. Молодой девушке было нелегко примириться с отцом, который, казалось, часто выбирал работу, а не ее. Это была рефлекторная реакция — чувствовать себя отвергнутой, нелюбимой, недостаточно хорошей, как будто я не была важна для него.

Потребовалось много времени, чтобы понять, что хотя мой отец не всегда любил меня так, как мне хотелось, чтобы меня любили, он любил меня по-своему.

Он всегда следил за тем, чтобы платить алименты, а также посылал мне деньги на расходы. Он установил охранную систему в нашем с мамой новом доме — на что мама накричала на него за то, что он перегибает палку, пытается контролировать и многое другое, что было сильно сдобрено красочными выражениями. Он оплачивал мои занятия боевыми искусствами. Он давал мне уроки о том, как защитить себя, как распознать опасного человека, о хороших и плохих местах, о которых я должна была знать.

Он присматривал за мной.

Даже когда я знала, что он не всегда мог себе это позволить.

Он делал это.

Так что, если он выбрал Барретта Андерсона, чтобы найти меня, он сделал это, потому что знал о нем что-то, что не было очевидно для меня.

И чем дольше я думала об этом, возвращаясь в свой номер в отеле, стаскивая с себя потную одежду, залезая в душ, чтобы смыть с себя все это, тем больше меня раздражало, что он смог найти меня, что он так легко подкрался ко мне.

Я была осторожна.

Сильно.

Я не оставила ни единой зацепки.

Или я так думала.

И, несомненно, ошибалась.

Этого нельзя было отрицать, когда я стояла в нижнем белье и футболке, расчесывая волосы, к которым никак не могла привыкнуть, всегда тянула щетку слишком сильно, слишком далеко вниз, ожидая более длинных прядей, и в итоге кончиками щетки царапала шею и плечи.

Меня беспокоило, что он взял надо мной верх.

Это беспокоило меня, потому что подтверждало то, что мне не раз говорили в последнее время.

Что у меня просто нет того, что нужно.

Я была недостаточно хороша.

Все, что я думала и верила о себе, было неправильным.

Есть много твёрдых таблеток, которые нужно проглотить, но твоя собственная глупость была, возможно, самой зазубренной из всех, зацепившись и царапая весь путь вниз, оставляя тебя бодрствующим с болью в животе всю ночь.

Я знала часть причины, по которой я накручивала себя… только для того, чтобы потерпеть неудачу.

Я была импульсивна.

Подумав об этом, я еще больше подтвердила правоту этого утверждения, когда натянула шорты, футболку и кроссовки, взяла сумочку и ключи и вышла из гостиничного номера, в который так хотела вернуться уже несколько часов, чтобы охладиться, лечь голой в кровать, чувствуя, как кондиционер шепчет свои секреты каждому сантиметру моей кожи, съесть целую пиццу в одиночку, пытаясь убедить себя, что она не дойдет до бедер, а затем немного поспать.

Но как только эта идея появлялась в моей голове, бесполезно было притворяться, что я не собираюсь действовать. Обычно я позволяла этому пожирать меня в течение нескольких часов, а затем вытаскивала из постели, пока не начинала действовать.

Я решила, что лучше сделать это сейчас, чем в пять утра.

Поэтому я поехала по городу в поисках ржавого куска дерьма, на котором он уехал, и, в конце концов, нашла его припаркованным перед мотелем — из тех, где двери номеров ведут на парковку. От таких менее безопасных типов отец предостерегал меня, когда я подростком уезжала на весенние каникулы. Но парни редко испытывали те же опасения, что и девушки, даже когда мы поступали «по-умному» и останавливались в мотелях и отелях целыми группами.

Не было ничего удивительного в том, что меня никто не заметил: люди в таких местах всегда склонны заниматься своими делами, поскольку то, что привело их в такие дешевые места, как правило, было чем-то несколько не чистым.

Так что парень, куривший в дверном проеме — не обычную сигарету — даже не взглянул в мою сторону, когда я пригнулась, чтобы взломать замок Барретта, медленно толкнув дверь, чтобы она не скрипнула, или чтобы я не удивила его слишком сильно и не оказалась с новой обжигающей дырой в полости моего тела.

Дверь слегка звякнула, ударившись обо что-то, и я потянулась в пространство, обнаружив там стакан — импровизированную систему безопасности, если кто-то ворвется сюда по собственной воле.

Возможно, я была импульсивной, но я также была осторожной.

Судя по неподвижной форме на кровати, Барретт понятия не имел о моем присутствии.

Конечно, пока я не опустилась на его кровать.

— Что ты делаешь в моей комнате? — спросил он, голос был сонным и — как знала каждая женщина — автоматически сексуальным.

— Спрашиваю, как ты меня нашел, — напомнила я ему, гадая, не относится ли он к тем людям, чей мозг не работает некоторое время после того, как его неожиданно разбудили. Я? Клянусь, мой мозг никогда не отключался. Я просыпалась с мыслями.

— Как ты сюда попала?

— Очевидно, я взломала замок. Да, — согласилась я, когда его взгляд устремился к двери. — Стакан был хорошим трюком. Но если ты действительно хочешь убедиться, в том, что никто не вошел, тебе стоит купить одну из этих «механических блокировщиков дверей». Или остановиться в настоящем отеле. Ты можешь обвязать свой ремень вокруг планки автозакрывания в верхней части двери, и никто не сможет открыть ее силой. Просто несколько советов, если ты часто путешествуешь. В любом случае, как ты это сделал?

— Почему ты убежала?

— Мне не семь лет; я не убегала , — сказала я ему, закатывая глаза. — Я уехала из города.

— Почти на четыре месяца? — спросил он, подтягиваясь на кровати, его майка обтягивала грудь, и я не могла не задаться вопросом, был ли он худым, с видневшимися ребрами, или он был худощавым с очертаниями пресса.

— Люди постоянно уезжают из города, — осторожно предположила я, зная, что этот человек работает на моего отца. И если бы отец узнал, чем я занимаюсь, он бы не обрадовался.

— Не сообщая об этом своей семье, — сказал он мне, потянулся к тумбочке и включил свет, осветив комнату. Все оказалось не так плохо, как я ожидала, судя по внешнему виду.

Ковры были немного блевотно-зеленого цвета, но чистые. Кремовые портьеры на окнах были немного пыльными, но без пятен и следов возраста. Покрывало на кровати тоже было кремового цвета с маленькими зелеными вырезами. Стильно? Нет. Но казалось, что в недавнем прошлом оно побывало в стиральной машине.

— Моя семья узнает об этом, когда все закончится.

— Что ты здесь делаешь?

— Наслаждаюсь местным колоритом.

— В своей машине возле турецкой мафии?

Я хотела знать, как долго он занимался моим делом, если он выяснил эту информацию быстрее меня.

Моя мать воспитала меня в убеждении, что склонность к соперничеству — это достоинство, что в бизнесе — а именно этого все почему-то ожидали от меня, хотя я и была немного вспыльчивой, — женщине подобает быть сильной, быть готовой сражаться зубами и ногтями, потому что все знали женщинам приходилось работать вдвое усерднее, чтобы получать две трети того, что получали мужчины, которые иногда прикладывая лишь минимум усилий.

Тем не менее, это было помехой во многих отношениях, чем-то таким, что, возможно, следовало умерить, а не разжигать, когда я была молода, чтобы реальные перемены стали возможны.

Я хотела знать, что я лучше, быстрее, умнее.

Даже если этот парень был мне совершенно незнаком.

— Этого места даже нет на карте, — сказал он мне, пожимая плечами, когда потянулся вверх, чтобы надавить пятками ладоней на глаза. — Не нужно слишком много работы, чтобы сложить два и два.

Черт возьми.

Мне потребовалось немного больше.

Прошла целая неделя, прежде чем я догадалась об этом.

Возможно, он знал Филадельфию лучше, чем я.

Но даже когда я думала об этом, я знала, что это не оправдание.

— Кларк.

— Да?

— Уезжай.

Грубость не беспокоила меня. Я ценила людей, которые говорили то, что думали и имели в виду, даже если это было не по-доброму. Это облегчало жизнь. Энергия, потраченная на то, чтобы понять человека, могла быть использована более эффективно на другие, более важные вещи.

— Я так и сделаю. Как только ты мне ответишь.

— Ты не очистила свои карты.

— Мои… что?

— Приложение «Карты» на твоем телефоне, — сказал он мне, прижимая тыльную сторону ладони ко рту, когда зевнул. Очевидно, он был человеком, который действительно нуждался в отдыхе. А я? Я всегда была слишком взвинчена, чтобы хорошо спать или вообще много спать. — Ты обыскивала это место. Прикинул, что ты будешь именно здесь ошиваться.

— Черт, — проворчала я, потянувшись вверх, чтобы смахнуть часть быстро высыхающих волос на другую сторону головы. — Ну, теперь я знаю лучше. — Думаю, мне придется пойти по старой школе и распечатать указания с веб-сайта, а затем очистить историю. — Что, по-твоему, я здесь делаю? — спросила я, удивляясь, как много он понял из тех крошек, которые я оставила.

— Не знаю. Ты мне скажи. Наркотики. Секс с каким-нибудь придурком…

Я не могу утверждать, что всегда выбирала хороших мужчин. На самом деле, моя мать и друзья, скорее всего, сказали бы прямо противоположное.

В двадцать один я начала встречаться с Кенни. Обычные отношения, но мы расстались, так как он много пил. Потом был парень из группы, за которым я бегала месяцами, питаясь любыми объедками, которые он мне скармливал. И инвестиционный банкир, который казался идеальным на бумаге. Только в то время я не знала, что среди его бумаг были свидетельства о браке и рождении ребенка. Подонок. После него был долгий — и продолжающийся — период одиночества. Мужчины отвлекали. Они часто разочаровывали. Кроме того, согласно исследованиям, одинокие женщины были счастливее замужних. Так что… да. Я, знаете ли, заботилась о себе и все такое, оставаясь одинокой, сосредоточив все внимание на себе.

И уж точно не принимала наркотики.

— Я не принимаю наркотики, — сообщила я ему, слегка обидевшись. С наркотиками все было не так, как раньше, когда только неблагополучные люди с «неправильной стороны» города принимали наркотики или нюхали их. Это было проблемой во всех домах, начиная с проектов и заканчивая особняками.

Я не так хорошо реагировала на алкоголь, как раньше, поэтому решила, что все, что покрепче, будет кошмаром. Мне не нужно было ничего другого, чтобы сделать меня более энергичной. А «даунеры» — такие как алкоголь — иногда оставляли меня в депрессии на несколько дней (прим. Даунеры — уличное жаргонное название любого лекарственного средства, имеющего расслабляющий, успокоительный эффект).

У кого в жизни есть на это время?

У меня были дела.

Мне нужно было доказать, что люди ошибаются.

— Значит, встречаешься с придурками, — предположил он, потянувшись к тумбочке за «Милки Вэй», напомнив моему желудку о его пустоте.

— Ну, и да, и нет.

— Ты не можешь отвечать на вопрос двояко.

— Да, я встречалась с долей придурков. Но нет, сейчас я ни с кем не встречаюсь. Хочешь пиццу?

При этом его голова слегка дернулась назад.

— Что?

— Пиццу. Хочешь? То есть, честно предупреждаю, я хочу с грибами и луком. И меня не переубедить.

— Ты врываешься в мою комнату и спрашиваешь, не хочу ли я пиццу?

— Ну, ты явно голоден. И я умираю с голоду…

Ссутулив брови, он смотрел на меня глазами, меняющими настроение.

— Сейчас три часа ночи.

— И мы в большом городе, — напомнила я ему. — Здесь всегда открыта пиццерия. Так ты со мной? — спросила я, доставая свой сотовый, который я взяла с единственным намерением выбросить его , когда закончу.

— Пепперони, — решил он, все еще глядя на меня напряженными глазами, которые говорили о том, что он пытается меня понять.

— Отлично, — вздохнула я, открывая вкладку, чтобы найти свободное место. — Ох, — сказала я мгновение спустя, разговаривая по телефону со слишком веселой девушкой. — И чесночные кольца. Ты хочешь чесночные кольца? Потому что все четыре из них мои.

— Нет.

— Твоя потеря, — решила я и назвала адрес, прежде чем повесить трубку. — Что?

— Ты совсем не похожа на своего отца, да?

— Ну, генетика не играет такой уж большой роли в развитии личности. Воспитание во многом превосходит природу. И так как мой отец отсутствовал большую часть моей жизни, я думаю, что я похожа на свою мать. То есть, в какой-то степени. Она немного более приземленная и спокойная, чем я. Итак, ты похож на своего брата? — спросила я, наблюдая, как искрятся его глаза. Больное место. Я была немного садистом, и мне было трудно не надавить на него. — Он очень хорошо известен в Навесинк-Бэнк.

— Мы не похожи, — сказал он мне, его голос был отрывистым, резким, со щелкающими слогами.

— Я слышала, что он крутой бывший военный.

— Он служил.

Может быть, комплекс неполноценности?

Думаю, подобное признается таковым.

Может, мне повезло, что я была единственным ребенком. Сравнение себя с братом или сестрой, вероятно, свело бы меня с ума, а затем сделало бы меня несчастной из-за того, что я сравниваю себя с кем-то, кого я просто должна была любить.

— Ты служил?

— Нет.

— Ты всегда такой разговорчивый? — спросила я, опускаясь на задницу и потянувшись к сумке, чтобы найти свои деньги.

— Почему тебя волнует мой брат и я?

— Просто любопытно. И раз уж мы сидим здесь и ждем пиццу, я подумала, что мы можем завязать разговор. Даже если для тебя это не совсем естественно, — добавила я, опуская деньги на тумбочку.

— Тогда, может, расскажешь мне, почему ты здесь?

— Зачем? Чтобы ты мог рассказать моему отцу?

— Ты делаешь что-то, что ему не понравится?

— В некотором смысле, да.

— В каком смысле?

— В том смысле, что он будет беспокоиться обо мне.

— А сейчас он не беспокоится о тебе?

— Я не ожидала, что меня не будет так долго.

— Ты могла бы позвонить ему.

— Я оставила свой мобильный дома. К тому времени, как я это поняла, я была уже слишком далеко, чтобы повернуть назад.

— У тебя сейчас с собой мобильник.

— Точно. Потому что звонок моего бывшего отца-детектива на новый номер, который он будет видеть всего несколько недель, не вызовет у него никаких подозрений.

— А если не разговаривать с ним месяцами, это не вызовет у него подозрений?

На это я издала вздох. Воздух покинул мои легкие. Он не ошибся. Я не всегда все хорошо обдумывала. Так говорили мне люди, которым я решительно хотела доказать, что они ошибаются. Но они продолжали подтверждать свое мнение обо мне на каждом шагу.

— Это мужчина пропустил почти все мои школьные мероприятия. Включая мой выпускной. Он едва замечал меня месяцами , — сказала я ему.

— Он работал, — сказал мне Барретт, подавляя очередной зевок. — Сейчас он на пенсии, и ему нечем заняться, кроме как беспокоиться о тебе.

Часть меня находилась в постоянной борьбе, когда дело касалось моего отца. Та часть, которая была маленькой девочкой, вглядывающейся в толпу, пока исполняла песни в хоре, только чтобы найти пустое место, была убеждена, что он не имеет права подвергать сомнению все, что я делаю, когда он сам сделал так много сомнительных вещей в свое время, всегда сталкивалась с более зрелой частью меня, которая понимала, как одержимость может полностью захватить тебя, может отвлечь твое внимание от вещей и людей, которых ты обычно — в здравом уме — никогда бы не игнорировала и не причиняла боль.

Большую часть моей жизни он не был хорошим отцом. Но он долгое время пытался. Восстановить то, что осталось в обломках, склеить кусочки, отполировать.

Я тоже пыталась. Не позволять этой обиженной девочке управлять тем, как я веду себя по отношению к нему. Думаю, мне тоже нужно было еще поработать.

— Ну, ты можешь сказать ему, что со мной все в порядке. И что я буду дома, как только смогу, чтобы встретиться с ним.

— Ты не думаешь, что у него будут вопросы? — спросил он.

Он был прав.

Мой отец не успокоится, пока не получит ответы.

И Барретт знал достаточно, чтобы мой отец появился здесь, все испортил, лишил меня шанса проявить себя.

Этим людям.

И самой себе.

Если быть честной, я отчаянно нуждалась в повышении уверенности.

Это была тяжелая пара месяцев.

— Что нужно сделать, чтобы ты не сказал ему, где ты меня нашел?

— Он мой клиент, а не ты.

— Всех можно купить. Чего ты хочешь? Услуги горничной на год? Кто-то, кто будет держать тебя за руку во время грустного фильма? Моральную поддержку, пока ты проходишь обследование простаты?

— Я немного молод для обследования простаты.

— Приятель по фильму?

— Горничную. — Это заявление, казалось, застало его врасплох, несмотря на то, что он сам его произнес.

— Ты бывал у меня дома. Уверена, ты заметил, что я не самый опрятный человек на свете. Но я могу навести элементарный порядок.

— Ты боишься птиц?

— Оооо. Странная смена темы, — решила я, слезая с кровати, когда в окно ударил свет фар.

— Многие люди боятся птиц.

— Ну, многие люди вынуждены смотреть этот фильм «Хичкока» в средней школе, — согласилась я, открывая дверь, когда парень средних лет вылез из своей машины, обошел ее с пассажирской стороны, чтобы достать изолированную сумку с нашей пиццей и моими кольцами в ней. — Тебе приходилось смотреть «Птиц» в школе? — спросила я доставщика, забирая коробки и передавая деньги.

— Я, ах, не помню, — признался он, пожимая плечами. — Спасибо, — добавил он, направляясь обратно к своей машине.

— Я смотрела. Честно говоря, я болела за птиц. Чем больше узнаешь людей, тем больше думаешь, что желание птиц выклевать им глаза достойно восхищения. В общем, нет. Я не боюсь птиц. Когда я была маленькой, у меня были неразлучники. Они ненавидели меня, но любили друг друга. У них постоянно был птичий секс. Хотя я почти уверена, что они оба были мальчиками. Берт и Эрни, — сказала я ему, возвращаясь на кровать с пиццей. — Что очень подходит, если подумать.

— Как это подходит? — спросил он, выглядя так, будто ему пришлось пережить небольшое потрясение. Иногда, когда я только знакомилась с людьми, это была обычная реакция.

— Берт и Эрни. Они были совершенно не просто соседями по комнате, понимаешь?

— Мне кажется, ты слишком много анализируешь детское шоу.

— Пожалуйста, — сказала я ему, закатывая глаза. — Ты когда-нибудь пересматривал детскую передачу или фильм, будучи взрослым? Они полны сексуальных шуток, которые прошли мимо наших голов. Фу, убери свою пепперони с моего куска, — заворчала я, зная, что вкус еще останется. Я была придирчива к своей пицце и совершенно не апологетична в своих сильных чувствах (прим. Апологетический — защищающий на словах или на письме). — В любом случае, на чем мы остановились? — спросила я, когда он оторвал кусок и отправил его в рот, оставив нижнюю губу немного жирной. — О, точно. На птицах. А что? У тебя есть птица?

— Я разделяю опеку над синим с золотом макао.

— Что? С бывшей? — спросила я, пытаясь представить себе спокойного, серьезного, немного неухоженного мужчину в отношениях, и задаваясь вопросом, какие девушки ему нравятся? Такие же, как он? Девушки-задроты, девушки-геймеры? Девушки, которые обмазываются синей краской и пристегивают хвост, чтобы попасть на научно-фантастические конвенции?

— С одной , э-э, знакомой.

— Точно. Я часто разделяю опеку над долгоживущими существами со своими случайными знакомыми…

— Почему ты не взяла собаку?

— Прости что? — спросила я, набив рот сыром и соусом, от которого отслаивалась кожа.

— Анкета из приюта. Почему ты не закончила ее заполнять?

— Я заполнила ее, когда была очень уверена в своем будущем. Но потом все изменилось. Я не хотела брать на себя такие обязательства, пока не буду в этом уверена. Я ненавижу, когда люди импульсивно заводят домашнее животное, а потом возвращают его. Это обязательство. Как завести ребенка.

— Что изменилось?

— Значит, если я буду убирать за тобой, ты не скажешь моему отцу, где ты меня нашел? — спросила я, меняя тему разговора, не желая говорить об этом.

Я никогда не говорила об этом.

Я не могла об этом говорить.

Я никому не рассказывала о своем плане, потому что хотела, чтобы это был счастливый сюрприз.

Но потом я потерпела неудачу. Впечатляющую.

И ничто не казалось менее привлекательным, чем разговор о моей неудаче. Я бы предпочла получить эпиляцию бикини от кого-то из тех, у кого есть коктейли, и слушать их рассказы о том, как диета «Кето» изменила их жизнь.

— Я должен сказать ему, что нашел тебя, — уточнил он.

— Верно, — согласилась я, немного сдувшись, не уверенная, в какую сторону указывает его моральный компас, если он готов лгать тому, кто платит ему за работу.

— Ты здесь уже несколько месяцев. Ты хоть немного приблизилась к тому, чтобы получить то, зачем пришла? — спросил он, пристально вглядываясь в мой профиль, когда я демонстративно отвела глаза. Я не думала, что в моих глазах были такие же кольца настроения, как у него, но я не собиралась рисковать. У меня было чувство, что если кто-то и сможет поймать меня на лжи, то это будет он.

— Я не знаю, — призналась я, переходя ко второму кусочку, надеясь, что это даст мне повод не отвечать полностью.

Дело было в том, что я не знала. Я не хотела признаваться в этом даже самой себе. Но я ничего не добилась. Все, чего я добилась, — это все больше беспокойства о том, что моя квартира пуста, что мама удивляется, почему я не пришла на женский бранч, который она устраивала со своими сестрами и несколькими подругами, которых я всегда знала как тетушек. Все ускользало. И без какой-либо веской причины.

— Так зачем быть здесь? Отправляйся домой.

И солгать отцу о том, где я была, почему я была там.

Я не могла утверждать, что мой собственный моральный компас указывает на север. Я лгала раньше. Я лгала своим родителям. Может быть, даже не раз, потому что чрезмерная опека отца ущемляла мою подростковую потребность в свободе.

Я не сказала ему, когда собиралась на нелегальную вечеринку в лесу за школой в младших классах. Я не сказала ему, когда встречалась в школе с плохим мальчиком в кожаной куртке, от которого он просил меня держаться подальше, с парнем, который лишил меня девственности и тут же потерял мой номер телефона. Я не сказала ему, когда выбрала специализацию в колледже, которую он бы не одобрил. Я многого ему не сказала.

Я не могла рассказать ему об этом.

Я могла бы придумать какую-нибудь историю о том, что у меня поздновато наступил кризис четверти жизни, и я сбежала от всего. Если бы я была достаточно туманна, он мог бы мне поверить. Скорее всего, он просто испытает такое облегчение от того, что меня не украли на улице, не засунули в корабль и не продали, как он боялся, что со мной может случиться, что он не стал слишком сильно давить.

— Итак, какую уборку я буду делать? Нужно ли мне вытирать пыль с твоей пирамиды из пивных банок?

— Уборка моего офиса, — сказал он мне.

— У тебя в офисе так грязно?

— Я провожу там больше времени, чем дома.

— Ладно, хорошо. Я могу убраться в твоем офисе. Каков график? Раз в неделю?

— Сойдет, — согласился он, когда я взяла еще один кусочек.

— И ты ничего не скажешь о турецкой мафии? — спросила я.

— Нет.

— Хорошо, — согласилась я. Это казалось справедливым. Его офис был похож на коробку из-под обуви. Сколько там можно убирать? И даже если бы у него в кабинете висели пыльные кролики восьмидесятых годов, это все равно стоило бы того, чтобы отец не наказывал меня держаться подальше от опасных людей и тому подобной чепухи. — Договорились, — сказала я ему, закидывая сумку на плечо и дотягиваясь до последнего кусочка пиццы, прежде чем направиться к двери. — Увидимся в Навесинк-Бэнк.

Глава 4

Барретт

Что, черт возьми, со мной было не так?

Это была практически единственная мысль, которая крутилась у меня в голове после того, как она оставила меня только с моей половиной пиццы, всю ту ночь я ворочался с боку на бок, не в силах заснуть, а потом безостановочно ехал обратно в Навесинк-Бэнк.

Что, черт возьми, со мной было не так?

Я не лгал клиентам.

Я не заставлял незнакомых женщин убираться в моем офисе.

Я даже не хотел , чтобы кто-нибудь убирался в моем кабинете.

Я ненавидел, когда люди вторгались в мое личное пространство. Особенно незнакомцы. Вечно лезут не в свое дело, требуют объяснений, по поводу того , что мои документы зашифрованы, говорят о том, сколько кофе я пью, жалуясь на переполненное мусорное ведро.

Но я только что… согласился на это. Даже не задумываясь. Я никогда не действовал импульсивно. Я всегда все обдумывал. Я всегда убеждался, в том, что знаю все нюансы ситуации, все возможные варианты ее развития.

Хуже всего, решил я, когда вернулся в свой кабинет, запер дверь и занялся своей обычной проверкой на наличие жучков, поскольку меня не было рядом, чтобы присматривать за всем, было то, что я понятия не имел, почему я это сделал.

В одну минуту она просто была там, болтая без умолку, а потом я пригласил ее в свою жизнь.

Может быть, это было потому, что в ней было что-то такое, к чему меня тянуло. То, как все в ней казалось неистовым, неорганизованным. Очень похоже на то, каким часто был мой мозг. Внешне она была такой, какой я чувствовал себя внутри. Это было неожиданно освежающе, чего я никак не мог предвидеть. Какая-то часть меня знала, что, если я не приму ее предложение, у меня не будет возможности снова увидеть ее в своей жизни, почувствовать тот странный комфорт, который она принесла с собой.

Я до сих пор не знал, во что она ввязалась с турецкой мафией. Но, откровенно говоря, это было не мое дело. Если разобраться, это даже не было частью работы.

Меня наняли, чтобы выяснить, куда она отправилась.

Я это сделал.

Затем, чтобы избежать лишних вопросов, я воспользовался приложением, чтобы позвонить прямо на автоответчик Коллинса, сообщив, что нашел Кларк, и она уже на пути домой, что она все ему объяснит, когда вернется.

Затем я попытался вернуться к своей жизни, к работе, к рутине. И не думать о том, насколько ненормальным было мое поведение с дочерью одного из самых уважаемых в городе — во всех кругах, криминальных и нет — бывших детективов.

При отсутствии активных дел, над которыми можно было бы работать, это было гораздо легче сказать, чем сделать.

Я как раз просматривал старое, нераскрытое местное дело — мое хобби, когда мне больше не над чем было работать — дверь моего кабинета распахнулась и с грохотом захлопнулась, кто-то прижался к ней спиной, тело выпрямилось, неподвижное, но тяжело дышащее.

Брок.

— От какой женщины ты прячешься на этой неделе? — спросил я, вскинув бровь, когда он повернулся, со скрипом открыл дверь и осторожно выглянул наружу. — И что ты с ней сделал?

— Сделал с ней ? — спросил Брок, обернувшись, на его лице была маска ужаса. — Скорее, что она сделала со мной.

— Что она могла сделать с тобой?

Брок был известен своими женскими проблемами. Было ли это потому, что он не понимал, или потому, что его в какой-то степени тянуло к сумасшедшим женщинам, никто не мог предположить.

— Помнишь дело, которое мы вели, когда ты еще работал в офисе? С женой нефтяного магната…

— Того самого, который трахал едва совершеннолетнюю дочь своей секретарши, — вспомнил я, внутренне сокрушаясь о разнице в возрасте. Разница между женой и ним была достаточно плохой, поскольку ему было за шестьдесят, а ей — около тридцати. Но почти семьдесят и восемнадцать? Это был не май/декабрь. Это была колыбель/могила.

— Ты сбежал до того, как все было решено, но в итоге она получила половину. Половину от десяти миллиардов. — А он остался с подростком. У него случился сердечный приступ в постели с ней. Но бывшая снова вышла на рынок, когда ей было уже за сорок, после того как она провела больше десяти лет с этим мерзким ублюдком. Так что ей пришлось кое-что наверстывать.

— Сойер позволил тебе трахнуть клиентку?

— Ну, она больше не была клиенткой, — уточнил он, проходя внутрь и направляясь к кофеварке, чтобы помочь себе.

— И? — спросил я, зная, что история не закончилась. Брок был не из тех, кто прячется от женщины, которая просто хочет бессмысленного, лишенного любви секса с симпатичным мужчиной. И если он мог получить это, а также прекрасный вид на Навесинк, тем лучше.

— И она чуть не сломала мне член, чувак, — заявил он, размахивая своей кофейной кружкой — последней чистой — в сторону.

— Да? И как ей это удалось?

— Я не знаю, были ли это репрессии какой-нибудь старой католической школьницы, поднявшие голову, или что-то в этом роде, но у нее было сексуальное влечение пятнадцатилетнего пацана. Всякий раз, когда он поднимался, она опускалась на него. Я поймал ее на том, что она пыталась наброситься на меня во сне. После семи раундов в тот день. В моем теле не осталось ни одной гребаной жидкости. На ощупь он был как картон внутри и снаружи. В конце концов, мне пришлось сбежать оттуда как призрак. Ну ты знаешь… чтобы спасти свою собственную задницу. В тот момент это был чистый инстинкт самосохранения.

— Это было много лет назад. И ты все еще прячешься от нее?

— Ты встречал горячих одиноких женщин средних лет, Барретт? Они любят трахаться. Много. Если что, сейчас она еще более смертоносна, чем раньше. Я не могу рисковать.

— Ты никогда не думал, что уже немного староват для плейбоя? — спросил я немного рассеянно, пытаясь вспомнить, сколько ему лет. Сейчас ему должно быть ближе к сорока.

— Я не говорю, что я против того, чтобы найти подходящую женщину и остепениться. Я говорю, что не встретил ее. Так что же плохого в том, чтобы наслаждаться другими женщинами, пока я жду?

— На ум приходит гонорея. Или крабы.

На это его губы изогнулись.

— Нет «перчатки » — нет любви, парень. Даже твоя задница отшельника должна была это усвоить. Я имею в виду, что не все из нас могут быть в таких близких отношениях с собственной правой рукой.

Подшучивание было тем, к чему я привык, когда был молод. Быть более умным, занудным, замкнутым младшим братом такого популярного и общительного человека, как Сойер, означало, что я постоянно был рядом с ним и его друзьями, и меня всегда дразнили за то, что я не совсем такой, как они. Хотя явно существовало какое-то правило, не позволяющее заходить слишком далеко, и все это пресекалось до того, как становилось по-настоящему жестоким.

Затем присоединение к его группе следователей означало примерно то же самое, хотя зрелость немного смягчила их всех. Но я всегда оставался тем, кто не совсем вписывался в общество, кто действовал не так, как все они, кто не ходил пить и кутить просто потому, что мог.

— Я не назойлив, просто интересно… когда в последний раз у тебя в постели была женщина, парень?

Он действительно не пытался совать нос в чужие дела.

Они все это делали.

Команда моего брата. Моя старая команда.

У всех были свои дела.

Сойер спросил, надежно ли я храню свои вещи.

Рия спросила, сплю ли я.

Мардж спрашивала, ем ли я зелень.

Тиг спросил, не забываю ли я двигаться.

Кензи спросила, не забываю ли я выставлять счета своим клиентам.

А Брок, ну, Брок спрашивал, провожу ли я время с противоположным полом.

Все это было основано на том, что было важно для них.

Для Брока секс был важен. Секс — это то, чем ты занимаешься не только для удовольствия, но и для поддержания здоровья.

— В прошлые выходные у меня в постели была женщина, — сказал я ему, отвернувшись на случай, если он умеет распознавать ложь так же хорошо, как мой брат. Это была не совсем ложь, но и не вся правда,

— Ни хрена себе? Кто это был? Кто-то, кого мы все знаем…

И тут, точно так же, как в какой-то идеально рассчитанной кинематографической сцене, дверь снова открылась, ослепив нас обоих солнечным светом на долгое мгновение, прежде чем мы приспособились, прежде чем человек вошел внутрь, закрыв за собой дверь.

И там была она.

В обрезанных шортах и темно-зеленой легкой футболке, на ногах — потертые черно-белые кроссовки.

Через пять секунд стало ясно, что Брок точно знает, кто она. И предположил, что это та женщина, о которой я говорил.

— Мы не оговаривали время, поэтому я решила, что просто приду, когда захочу…

— Разве ты не… дочь Коллинса?

— Также известна как Кларк, — сказала она ему, подняв бровь. — У которой есть личность вне мужчин, с которыми она связана, — добавила она с ехидной улыбкой.

Взгляд Брока на секунду переместился с нее на меня, после чего он откинул голову назад и рассмеялся, сильно и долго, заставив Кларк посмотреть в мою сторону, сведя брови вместе.

— О, да ты в полной заднице, — заявил Брок, зажав руку на моем плече на несколько секунд, после чего поставил свою кружку и направился к двери, заставив Кларк отойти в сторону, чтобы он мог ее открыть. — Было приятно познакомиться с тобой, Кларк.

— Эта улыбка плейбоя на меня не действует, — сообщила она ему, но ее тон был легким.

На это взгляд Брока скользнул ко мне, глаза заплясали.

— Видимо, нет, — согласился он, прежде чем исчезнуть так же внезапно, как и появился.

— Что это было?

— Это Брок. Он работает на моего брата. Он забежал сюда, чтобы избежать женщины, которая хотела съесть его живьем.

— Хм. В общем, я решила заглянуть сюда, пока у меня есть свободное время, немного прибраться…

Она замялась, оглядываясь вокруг, рассматривая разбросанные повсюду кружки, стопки бумаг, покрытые пылью поверхности, почти переполненный мусор.

— Просто для справки: если здесь есть крысы, то ты сам по себе. Эти ловушки меня до смерти пугают. Тут есть чистящие средства? — спросила она, с сомнением оглядываясь по сторонам.

— Думаю, моя невестка держит их на дне ящика хранения, — сказала я ей, махнув рукой в ее сторону.

— Ты заставил свою невестку убирать за тобой?

— Она работала здесь некоторое время до того, как стала моей невесткой.

— А ей платили за работу в опасных условиях? — спросила она, зацепившись ногой за край стопки странно расположенных научных книг и чуть не споткнулась, прежде чем удержалась на ногах.

— Ты, кажется, достаточно уверенно стоишь на ногах. Ты говорила с отцом? — спросил я, пока она искала чистящие средства, слегка улыбнувшись про себя, когда нашла коробку с резиновыми перчатками, спрятанную вместе с ними. Затем надела их.

— Мне пришлось выложить все начистоту о том, что я потеряла себя, уйдя с работы, и тому подобное. Что он и получил, я думаю, потому что так сильно боролся после выхода на пенсию.

— Ты не чувствуешь вины за то, что солгала ему? — спросил я, когда она повернулась, поджав губы, похоже, не зная, с чего начать.

— Знаешь, я узнала кое-что забавное, когда училась в школе? Женщины чувствуют вину гораздо сильнее, чем мужчины. Все, что мы делаем, нам кажется, что мы пренебрегаем кем-то или чем-то, и мы корим себя за это. Парни не делают этого так часто. Так что я решила взять страницу из их книги и перестать испытывать чувство вины за то, что я делаю что-то, что, как мне казалось, я должна сделать. Я не люблю лгать, — добавила она, решив сначала собрать кружки, — но все лгут. В малом и большем. Иногда, чтобы прикрыть свою задницу, или чтобы быть милым, или — как в моем случае — чтобы избавить родителей от лишних переживаний.

— Если это связано с мафией, Кларк, я не думаю, что беспокойство можно назвать излишним.

— Для того, кто не знает, что делает, конечно, — согласилась она, удаляясь в ванную, постукивая носком в угол и наклоняясь в темпе улитки. Я не знаю, что она думала там найти, но было ясно, что она оставляла все возможности для того, чтобы повернуться и убежать, если понадобится.

— И что, собственно, ты делаешь? — спросил я. Этот вопрос мучил меня почти так же, как и вопрос о том, почему я позволил ей войти в мою жизнь, в мой офис.

Это просто не имело смысла.

А бессмысленные вещи имели тенденцию сводить меня с ума, впиваться в кожу и зудеть. Но чем больше я пытался разобраться в этом, тем больше запутывался. Насколько я мог судить, она не употребляла наркотики. Она не встречалась ни с кем из парней. Она была из хорошей семьи, не связанной с такими людьми.

Чем, черт возьми, она занималась, пробираясь к месту их работы?

— Это убивает тебя, не так ли? — спросила она, выходя из ванной и направляясь к мусорному баку, похоже, желая покончить с этим как можно быстрее. Обычно я был бы рад этому. Мне не нравились люди в моем пространстве. Особенно мне не нравились люди, находящиеся в моем пространстве, чьей работой было возиться с моими вещами, портить мой организованный беспорядок. Так почему же, черт возьми, меня беспокоило, что она торопится, что она не хочет задерживаться здесь дольше, чем это необходимо?

— Я расследую разные вещи. Быть любопытной — часть успеха в этом деле. — Кстати говоря, разве ты не можешь позволить себе место побольше, чем это? Клянусь, ты практически можешь коснуться обеих стен. И здесь нет естественного освещения. Такое ощущение, что здесь морг. Как ты вообще функционируешь?

Она преувеличивала. Оно не было таким уж маленьким. И, может быть, естественного света и не было, но было достаточно светло.

— Когда я только начинал, это было все, что я мог себе позволить, — признался я, пожав плечами.

— Но это было много лет назад, не так ли? Конечно, сейчас ты зарабатываешь достаточно, чтобы оплатить аренду за помещение с окном на двери.

Я мог бы.

Я никогда не заработаю столько, сколько зарабатывал Сойер, но мне было достаточно для комфорта. Я мог бы иметь кабинет получше. У меня могла быть квартира побольше. Я просто не хотел их.

— Я не очень люблю перемены, — сказал я ей, хотя это была немного неудобная правда, то, что я не хотел, чтобы все знали обо мне. Людям не нравятся те, кто слишком зациклен на своем, слишком сопротивляется новому. Может быть, это было бы не так уж и плохо, если бы я просто не хотел переезжать из одной квартиры в другую, потому что здесь мне было комфортнее, но все было гораздо глубже. И я не хотел, чтобы люди узнали, эту глубину.

— Отсюда и консервная банка на колесах, — размышляла она.

— Твоя машина не совсем новая, — ответил я, когда она поставила старый мусорный пакет у входной двери, собирая с пола случайные предметы — куски деревянных блоков от игрушек Диего, которые он расколол своим клювом за несколько секунд, книги, один носок, пары которой, казалось, нигде не было видно.

— Моя машина — классика. Есть разница. Старая — это просто старая. Но классика? Классика — это всегда то, чем ты гордишься. Мне нужно ее отремонтировать. Я могу позволить себе ее только потому, что она нуждается в ремонте кузова и обивки, и потому, что добрая треть ее функций не работает. Но это все поправимо. И когда все будет готово, она будет прекрасна.

— Тебе нравятся машины.

Это был не совсем вопрос, но она все равно ответила, изучая названия книг на полу. Если я правильно запомнил, они были о торговле кокаином в семидесятые годы.

— Когда мой отец находил время, чтобы провести со мной лето, он обычно брал меня с собой на автомобильные выставки. Я не думаю, что он знал, что делать с маленькой девочкой. Его мир был таким жестким, грубым и, в общем, мужественным. Я мгновенно влюбилась в старые мускулистые автомобили. В их квадратных кузовах есть что-то такое, что требует внимания и уважения. Мне это нравилось. Когда мне было семь лет, я сказала ему, что, когда вырасту, у меня будет такая же машина. Прошло несколько десятилетий, и я наконец-то нашла такую машину, которую могу себе позволить. Может быть, когда-нибудь я смогу привозить ее на автошоу, чтобы другие маленькие девочки, пришедшие на свидание со своими отцами, могли смотреть на нее с выпученными глазами.

Я не мог — и никогда не смогу — заставить себя понять привлекательность вещей, основанных на эстетике. Мне казалось, что это немного несерьезно. Но, возможно, я мог бы оценить идею восстановления чего-то, чтобы оно не менялось. Так много вещей в жизни — слишком много, на самом деле — менялось. Было что-то утешительное в мысли, что не все должно меняться, что есть люди, которые ценят вещи, остающиеся неизменными даже спустя десятилетия.

— Тебе нужна корзина для мусора, — сообщила она мне, поднимая шестую выброшенную бутылку лимонно-лаймовой газировки. — Киты полны этого дерьма от людей, которые просто выбрасывают его в море, — добавила она, встряхивая ее, как стереотипный родитель из мультфильма. — И эта бумага…, — добавила она, помахав рукой. — Почему все это лежит без дела? У тебя есть картотеки. Или ты мог бы отсканировать их, чтобы иметь вместо этого в цифровом виде.

— Я не доверяю компьютерам.

— На твоем сайте написано, что ты специализируешься на компьютерах.

— Это не значит, что я им доверяю. Они небезопасны.

— Ну, поскольку это на… — она сделала паузу, внимательно изучая лист бумаги из верхней стопки, — польском языке? И, возможно… шифр, я не думаю, что это большая проблема. Кроме того, я уверена, что на этих страницах внизу выцветшие чернила. Что толку от файлов, если ты даже не можешь их прочитать или сослаться на них? Никто не говорит, что нужно хранить файлы в Интернете. Но ты можешь загрузить их на диски или накопители. А потом закопать их где-нибудь, если ты такой параноик. Это просто, откровенно говоря, расточительно. И неэффективно. Я могу сделать это для тебя. Я имею в виду… если у меня останется время помимо уборки твоей грязи. Это… — ее голос прервался, когда дверь открылась, впуская громкий писк Диего, что было для нее неожиданностью, потому что она пригнулась и крутанулась, как парень из боевика, готовый к бою. — О, святой ад. Он огромный. К твоему сведению, я не буду убирать птичьи какашки. Это все тебе. Судя по его виду, он делает брызги размером с обеденную тарелку. И, честно говоря, он и так достаточно грязный.

Взгляд Люка перешел на меня, брови приподнялись, когда он усадил Диего на ветку своей игровой подставки, почесав голову.

— Нам с Эван нужно уехать на несколько дней, — сказал он мне, тон его был жестким. Любой, кто знал Люка, знал, что он работает как, ну, мститель. То есть, по большому счету, он убивал засранцев, которые заслуживали смерти , когда закон не мог этого сделать. Затем избавлялся от улик. У него был заказ на кого-то , от кого нужно было избавиться. И Диего оставался со мной, пока он этим занимался.

— Все в порядке. У меня сейчас нет дел. Просто дай мне знать, когда ты соберешься забрать его обратно.

С этим он ушел.

Мы были не из тех, кто любит долгие разговоры.

— Он знает, что сейчас лето, да? — спросила она, наклонив голову. На мой пустой взгляд она добавила:

— На нем черная толстовка, — пояснила она.

О, точно.

Иногда ты так привыкаешь к вещам, что забываешь спросить, нормально это или нет. Как Люк и его капюшоны. Он носил их для анонимности, не желая, чтобы кто-то знал, кто он такой, и слишком любопытствовал о нем. Поэтому он выглядел как вечно угрюмый подросток, прячущийся от всего мира. Люди обычно не слишком обращали внимание на людей, одетых как подростки. И камеры редко фиксировали его лицо.

— У него есть причины не хотеть, чтобы люди смотрели на него, — сказал я ей.

— А, понятно.

— И это все? — спросил я, зная, что у большинства людей есть последующие вопросы на что-то столь же неопределенное.

— Это Навесинк-Бэнк, — сказала она мне, сильно подметая пыль и грязь в комнате у стены. — Ты не спрашиваешь, чем занимаются сомнительные личности.

— Почему ты так подметаешь?

— Что? О, я работала в кафе, когда была подростком. Это была часть моей работы — подметать и мыть. Но вокруг постоянно ходили люди, поэтому нельзя было стоять с совком на пути у всех. Поэтому ты подметаешь все у одной стены, а потом сметаешь в совок. Это привычка, которая закрепилась. И это быстрее, — сказала она мне, уже начиная наводить порядок.

Она пробыла в моем кабинете всего пятнадцать минут, а он уже выглядел чище, чем за последние месяцы.

— Что?

— Что что? — спросил я, выныривая из своих мыслей.

— Ты пялишься на меня.

— Смотреть на тебя — не значит, пялиться, — поправил я. Но я все время пристально наблюдал за ней. Когда она пожала плечами и отвернулась от меня, чтобы достать из шкафа тряпку для вытирания пыли, я, казалось, не мог заставить себя отвести взгляд, хотя меня уже застукали за этим занятием. У нее были не особенно длинные ноги, но они были подтянутыми и в то же время мягкими. И почти полностью выставлены напоказ в своих коротких шортах.

Я бы не сказал, что для меня было нехарактерно замечать женское тело. Но в целом я обычно был слишком отвлечен чем-то более важным, а если и замечал, то как-то отстраненно. Я не был похож на Брока, или каким был мой брат до того, как остепенился; меня не тянуло к сексу. Это не значит, что я не наслаждался — иногда очень — обществом женщины. Я все же был человеком. У меня были желания. Но это было все. Просто зуд, который нужно было почесать.

Мне снова и снова говорили, что я не умею строить отношения один на один. Поэтому мысль о том, чтобы попытаться наладить отношения с женщиной таким образом, была мне чужда.

Но я замечал Кларк.

С полным вниманием.

И думал о всякой ерунде.

О том, что связано с телами, простынями и освобождением.

Но это было не все.

Было еще кое-что.

Те же переплетенные конечности, те же простыни. С пиццей. Фильмом.

И что было самым хреновым из всего — разговорами.

Разговорами.

Я хотел трахнуть ее.

Разделить с ней пиццу и поговорить.

Это, ну, это было как-то нехарактерно для меня.

Проблематично.

Потому что я только что пригласил ее в свою жизнь на обозримое будущее.

— Господи, — пробормотал я, осознав, что снова почесываю предплечье, и заставил себя опустить руку, сжав кисть в кулак.

— Что? — спросила Кларк, повернувшись, приподняв бровь, ожидая разъяснений.

Разъяснения.

Я фыркнул про себя.

Как я мог объяснить ей, если сам понятия не имел, о чем идет речь?

— Ничего, — сказала я ей, покачал головой, отошел за свой стол, взял трубку, проверил свой телефон, молясь о том, чтобы появилось какое-нибудь дело, неудобное общественное мероприятие, о котором можно было бы побеспокоиться.

Что-нибудь.

Что угодно.

Это отвлекло бы мое внимание от нее.

Глава 5

Кларк

Одним из преимуществ уборки за Барреттом было то, что я стала чертовски внимательнее относиться к своим собственным неряшливым наклонностям. Вымыв его пятитысячную кофейную кружку, я начала следить за тем, чтобы вся моя посуда оказывалась, по крайней мере, в раковине с небольшим количеством теплой мыльной воды. Так было проще отмыть их. Я убрала весь свой старый бумажный хлам, измельчив то, что было нужно, выбросив старые журналы или рекламу в мусорное ведро. Я даже чаще начала стирать. Каким-то образом случайные предметы одежды, принадлежащие Барретту, оказывались на полу его кабинета. Случайные носки , например. Но всегда только один. Почему снимался один носок, а не пара — на этот вопрос так и не было ответа. Там же были и свитера. Большие, вместительные, старые. У одного даже были заплатки на локтях.

У него также была внушительная коллекция очков, хотя он испытывал странное отвращение к их ношению. Возможно, в детстве он слишком часто шутил про четырехглазых, и поэтому при любой возможности носил контактные линзы.

В зависимости от того, когда я появлялась , иногда его глаза уставали, высыхали, и он исчезал в ванной, чтобы вернуться оттуда в очках.

Я не могла решить, какой вид мне больше нравится. В очках было легче заметить тонкие изменения в его глазах — от зеленого к коричневому, от коричневого к зеленому. Но в очках была какая-то сексуальная ботаническая вибрация.

Хотя почему я пыталась решить, какой образ подходит ему больше, было непонятно. Но не для этого я приходила к нему каждую неделю. Я была там, чтобы убирать за ним в обмен на его молчание.

Иногда он разговаривал со мной, казалось, от нечего делать, его взгляд был почти нервирующим, брови иногда были насуплены, как будто он пытался разгадать меня, как будто я была головоломкой с кусочками, которые отказывались собираться вместе.

Но чаще всего он, казалось, полностью игнорировал меня, явно занятый каким-то делом. А когда он так делал, беспорядок усиливался. Количество чашек, казалось, удваивалось. В буквальном смысле. Я была уверена, что он покупал новые чашки. Либо это так, либо я каким-то образом забыла фундаментальный навык правильного счета.

В дни, когда он работал, в его неистовых движениях было спокойствие. Все, от перелистывания бумаг до щелканья клавиш клавиатуры, казалось, имело цель и в то же время срочность. Он перелистывал книги по исследованиям, которые часто брал в настоящей библиотеке. Вероятно, потому что она была ближе, чем книжный магазин.

В такие дни он также пил слишком много кофе, никогда не давая ему настояться достаточно долго, чтобы завариться. Его волосы становились еще более неухоженными, чем обычно, от того, что он проводил по ним руками, он часто забывал поесть, за исключением, может быть, пакетика чипсов или чего-то еще в большой сумке, которую он приносил с собой после того, как ему приходилось выбегать по каким-то делам.

Однако в те дни, когда он не работал, он казался беспокойным, нервным, постоянно ерзал на своем месте. Или вскакивал, чтобы пройти несколько шагов и снова сесть. Он по-прежнему пил много кофе, но часто не успевал его допить. Хотя я еще ни разу не видела , чтобы он на самом деле выбрасывал банку, какой бы старой и грязной она ни была.

В такие дни я также замечала , что у него есть маленький тик, при котором он почесывает руку. Не сильно. Не то чтобы были видны резцы или что-то в этом роде. Почти как движение, сделанное в волнении. Зуд, который никак не проходил. Кожа вроде бы не лопалась, но краснела и набухала, если он не мог заставить себя остановиться.

Так же он заказывал еду на вынос. Порции были слишком большими. Еды хватало для парня в три раза больше его. Но он все равно умудрялся каким-то образом все это съедать.

Когда он заказывал пиццу, а я была рядом, она всегда была с половиной грибов и луком. И с чесночными кольцами.

Это была мелочь, но я не могла избавиться от странного трепетного чувства, когда он открывал коробку и протягивал мне бумажную тарелку.

Это не были цветы и стихи, но это было мило, заботливо. И, если я правильно подозревала, не совсем похоже на него. Я вполне могла представить его в роли человека, который закажет ужин для себя, пока у него гости, а потом съест его у них на глазах, не понимая, что это социальный промах. Именно это и делало предложение очаровательным. Неожиданно.

— Ого , — проворчала я, прогоняя мысли, и посмотрела на стопку чистой одежды на стойке прачечной, которую я складывала до того , как мои мысли были захвачены.

Им.

Это становилось слишком частым явлением.

Обычно я не зацикливалась на людях. То есть в подростковом возрасте был период, когда я была в этом повинна. Но в целом, мои мысли перескакивали с одного места на другое и везде между ними так быстро и часто, что никогда не было времени для того, чтобы один человек — и мои представления о нем — укоренились и начали выходить из-под контроля. Мой разум был садом сорняков. Он подавлял даже самые крепкие растения, которые пытались расти.

По крайней мере, до сих пор.

Именно тогда, когда мои руки начали складывать футболку, которую я скомкала в руках, я заметила, что больше не одна.

Поздним вечером прачечная была не слишком оживленным местом. Большинство умных, аккуратных женщин закончили стирку за несколько часов до этого, когда они не были одни в здании без охраны и с полузакрытым участком, что делало их главной мишенью для любого придурка с плохими намерениями.

Возможно, мне вообще не следовало там находиться, даже если бы у меня были навыки, чтобы справиться с собой, даже если бы я ходила как минимум с тремя единицами скрытого оружия при себе на случай, если оно мне понадобится. Но, по какой-то причине, единственное время, когда я могла набраться мотивации, необходимой для выполнения банальной задачи — выйти из дома, чтобы постирать белье, — было после того, как я поужинала, и до того, как я устала настолько, чтобы забраться в пижаму и смотреть повторы, пока меня не захватит сон.

Поэтому я пришла.

Я рискнула.

Очевидно, так же поступила и другая женщина.

Кто-то, чьи светлые глаза были сосредоточены на мне, даже не пытаясь скрыть тот факт, что она наблюдает за мной.

— Вы Кларк, верно? — спросила она, ставя на прилавок черный пакет для мусора. — Кларк Коллинс , — уточнила она, как будто в городе было много Кларков женского пола.

— Э, да , — согласилась я, будучи уверенной, что не знаю ее.

— Я Кензи , — объяснила она, хотя это имя ничего для меня не значило. — Я замужем за Тигом. — И снова я ничего не поняла. Хотя имя «Тиг » было немного узнаваемым, но не настолько, чтобы я подумала , что когда-либо встречала этого человека.

— Тиг работает на Сойера , — объяснила она, чувствуя мое непонимание.

— Брат Барретта , — сказала я, наконец-то поняв. Вот почему я знала имя Тиг. Это было только из рассказа вскользь. В целом, Барретт мало рассказывал о том, как работал на брата — рана, которая так и не зажила до конца.

— Именно , — согласилась она, начиная доставать из сумки огромный пододеяльник, на белой ткани которого расплылось безошибочное кофейное пятно. — Моя машинка дома недостаточно большая для этого, — объяснила она, засовывая его в машинку, засыпая стиральный порошок и снова поворачиваясь ко мне. — Брок сказал нам, что ты встречаешься с Барреттом. Мы, если честно, ему не очень поверили. Это, конечно, ничего не говорит о тебе. Барретт просто… он никогда ни с кем не встречается.

Стоп.

Погоди-ка.

Барретт сказал Броку, что встречается со мной?

Что, черт возьми, могло заставить его сказать что-то подобное? Я имею в виду, если только он не думал, что то, что мы делали, было свиданиями. Он был немного странным. Я могла видеть, как он делает или говорит вещи, которые не совсем понятны другим людям. Но, конечно, даже он знал, что у нас была договоренность. Я убиралась. Он держал рот на замке. Черт, это было простое соглашение. Это не было похоже на ситуацию «друзья с выгодой », когда границы могут быть размыты. Ради Бога, я бы даже не назвала нас друзьями.

Разве что, может быть, у него была причина сказать им это. Какой-то мотив, в который я не была посвящена. Что, в общем, могло бы сработать в мою пользу. Я не возражала подыгрывать ему. В смысле, есть чем заняться теперь, когда я не работала по привычному графику с девяти до пяти. Я бы сошла с ума, если бы мне пришлось сидеть дома каждый день недели, анализируя все, что я натворила за последний год. Тем не менее, это было долгое обязательство. И у меня было несколько неотложных дел, к которым я должна была вернуться.

Дела, связанные с турецкой мафией.

Дела, которые требовали, чтобы меня не было в городе.

Чем больше времени я теряла, тем больше отставала.

И если я хотела все исправить, мне нужно было перестать терять время.

Если бы я могла использовать это против Барретта — или использовать это как общую выгоду — возможно, я смогла бы выйти из сделки, которую заключила с ним. Или хотя бы получить небольшой перерыв. Я была бы не против вернуться, когда все будет сказано и сделано, и закончить то, что я обещала сделать.

— Я, ах, все, ну, знаешь, новое , — подстраховалась я, не совсем солгав, хотя у меня явно не было никаких моральных возражений против случайной лжи.

— Как вы познакомились?

— О, ну, это довольно забавная история. Я уехала из города на некоторое время. Мой отец как-то не заметил мою записку об этом. И он подумал, что я пропала. Поэтому он нанял Барретта, чтобы тот нашел меня.

Когда дело доходило до лжи, всегда лучше было добавить либеральную порцию правды.

— И дальше все просто… ну, знаешь… встало на свои места.

— Т ы уже познакомилась с птичкой?

— Диего? — спросила я, как будто в жизни Барретта могла быть еще одна птица.

— Однажды он привел его на ужин в мой дом. Крылатое создание из ада умудрилось отколоть огромный кусок от моего кофейного столика. Но ты же знаешь, как он относится к этой птице…

Я знала.

Похоже, он чаще всего опекал ее, чем нужно. Люк и Эван часто уезжали из города. Было проще не брать с собой огромного макао.

Но, да, я знала многих людей, которые немного перебарщивали со своими питомцами. У моей мамы был мальтипу, которого по ночам баловали и успокаивали гораздо чаще, чем нужно , у него было свое место на каждом диване, каждые две недели ему доставляли специальный корм, каждую третью неделю он ходил к грумеру, чтобы его распушили и подстригли. Она надевала на него свитера на каждый праздник, наряжала его на Хэллоуин, рисовала его на своих рождественских открытках.

Но никто , никто из тех , кого я когда-либо видела в роли пушистой мамы или пушистого папы, не делал то , что Барретт, отец-пернатый, делал для этого макао.

Каждый день он приносил корм в контейнере, который готовил специально для птицы. Не обращая внимания на то, что он буквально никогда ничего не готовил для себя. Диего получал около десяти различных свежих овощей, три фрукта и два зерна. У него также были расписания кормления, купания, специальная шлейка, которая также служила своего рода пеленкой для птицы, чтобы он мог брать ее с собой на прогулку. Целая полка в кладовке была отведена под лакомства. В углу у него стоял огромный пластиковый контейнер, полный игрушечных деталей. И он действительно садился, по крайней мере, раз в неделю и делал для Диего игрушки, которые птица уничтожала буквально за несколько минут, в то время как у него уходили часы на их изготовление. При этом он стоял рядом и хвалил его за разрушения.

— Он с ним немного перебарщивает , — согласилась я, пожимая плечами. Потому что, даже если это было немного чересчур, я находила это милым. Он не был любвеобильным владельцем домашних животных типа «обними меня и поцелуй », но он был невероятно предан своему делу, несмотря ни на что.

— Он был таким же со свинкой. До того, как он умер.

— Со свинкой ? — спросила я, привлекая внимание.

— Его невестка завела ему морскую свинку. Она думала, что ему нужен кто -то в жизни. Это было еще до Диего. В общем, да, он построил для нее огромную клетку. Я никогда не видела ничего подобного. В ней были туннели, домики и три этажа. Всевозможные игрушки и лакомства для мелких животных, какие только можно придумать. Каждый день кормил его свежими овощами. Его питомцы всегда питались лучше, чем он. Он живет на жире, клянусь. Т ы бы видела , как он тычет в овощи, когда я их подаю. Кстати говоря, мы все были бы рады увидеть вас как-нибудь за ужином.

Скорее допросить , выяснить, почему именно меня Барретт решил вовлечь в свою жизнь, хотя, очевидно, он не любил встречаться.

— Мне придется поговорить об этом с Барретом. В последнее время он занят одним делом. И, ну, ты знаешь, каким он становится, когда занят делом. — Она должна была это знать. Так как это знала даже я. А я убиралась у него всего около шести недель. Сложив белье обратно в корзину, я подняла ее. — Хочешь, я побуду здесь? — спросила я, глядя на участок, где был только один фонарь, который вяло мерцал.

— Побудешь… — начала она, потом поняла. — О, нет! Тиг здесь. Он как раз заканчивает звонок в грузовике. Серьезно. Если Барретт придет на ужин в следующий раз, ты должна прийти. Или, на самом деле, даже если он не придет, мы бы хотели видеть тебя там. Ты готовишь?

— Я готовлю в микроволновке , — призналась я, наблюдая, как она качает головой.

— Что это с девушками в этом городе? Никто никогда не умеет готовить. Клянусь, я знаю женщину, которая может запароть салат, только взглянув на него. Ну, неважно. Ты можешь просто прийти и посидеть с нами, пока мы готовим.

Она была так уверена, так настроена на эту идею.

Я почувствовала укол вины за то, что солгала ей, заставила ее надеяться. Очевидно, что она — и, вероятно, все остальные в доме Сойера — воспринимали Барретта как младшего брата, которому нужна дополнительная помощь, внимание, чтобы убедиться, что он идет по правильному пути. Кензи, вероятно, думала, что я была частью этого, что я была знаком того, что он ставит в приоритет что-то еще, кроме работы, что я еще немного снизведу его на землю. В то время как на самом деле я лишь пыталась найти способ обмануть его, чтобы он отпустил меня из сделки, которую мы заключили.

Нечасто я чувствовала вину, но сейчас, когда я послала ей улыбку, которая больно ударила меня по щекам, я не могла отрицать, что чувствовала ее.

— Звучит потрясающе. Не могу дождаться, — сказала я ей, направляясь к двери. — Надеюсь, пятно от кофе выведется.

— Он удивил меня завтраком в постель, — сказала она, улыбаясь немного лукаво. — Я поблагодарила его должным образом. Пододеяльник заплатил за наши грехи. Но оно того стоило , — сказала она мне и помахала на прощание, потянувшись другой рукой за телефоном, вероятно, звоня всем остальным в жизни Барретта, чтобы рассказать им, что она встретила меня, что она получила небольшую сенсацию, что она уговорила меня согласиться как-нибудь прийти на ужин.

Когда я выходила из дома, взгляд огромного мужчины в грузовике упал на меня, и я слабо улыбнулась и кивнула, пока шла к своей машине. Его взгляд, казалось, не отрывался от меня, пока я не села в машину и не включила задний ход, чтобы отъехать. Хотя у меня было такое чувство, что это было связано не столько с любопытством, сколько с желанием убедиться, что я в безопасности и еду дальше.

Я едва успела войти в свою парадную дверь, как потянулась за телефоном, нажав на контакт, чтобы вызвать офис Барретта, поскольку мне нужно было иногда звонить ему, чтобы убедиться, что он вообще где-то рядом, чтобы я могла убраться.

— Что?

— «Что?» Ты так отвечаешь на звонки по рабочему телефону? — спросила я, слегка улыбаясь своей грубости. Кто бы мог подумать, что отсутствие хороших манер можно считать чем-то приятным?

— Кларк , — сказал он беззаботным голосом. Выдыхая. Клянусь, как будто от прилива теплого воздуха по моей коже пробежала дрожь, что заставило мои внутренности слегка вздрогнуть от неожиданности. — Т ы уже была здесь на этой неделе , — добавил он, и я услышала, как очки стучат по телефону, когда он снимал их, как они падают, ударяясь о стенку кружки на его столе. Скорее всего, он потянулся вверх, потирая переносицу. От усталости. У него были круги под глазами, когда я видела его несколько дней назад. А поскольку дело еще не раскрыто, он, вероятно, все еще не выспался.

— Я знаю, что ты задумал, грязный маленький лжец , — сказала я ему, открывая холодильник, с ужасом глядя на его пустое содержимое, а затем потянулась за последним греческим йогуртом, решив, что этого будет достаточно.

— О чем ты вообще говоришь?

— Ты собираешься рассказать своим друзьям и родственникам, что трахаешься со мной , — заявила я, улыбаясь, когда он поперхнулся кофе, который пытался глотнуть. — Да, забавно. Я сегодня стирала белье и столкнулась с Кензи. Которая , похоже, знала обо мне все.

— Я… я никогда не говорил, что мы… трахаемся.

— Но и никогда не говорил , что мы не трахаемся, — закончила я за него.

— Что-то вроде этого. — В его голосе чувствовалось напряжение, голосовые связки были натянуты слишком сильно.

— Все в порядке. Вообще-то, я даже подыграю тебе, если хочешь.

— Чего ты хочешь? — спросил он, заставляя мои губы дернуться, мне нравилось, что он знал, что я не сделаю этого просто так , что у меня были свои мотивы. Точно так же, как я была уверена , что у него есть свои.

— Небольшой отпуск , — сказала я ему, закинув ноги на диван, йогурт на столе рядом со мной был забыт, пока я улыбалась в потолок. Мне нелегко было откладывать еду на потом. И если я делала это для него, то, казалось, это что-то значило. Или, может быть, так оно и было бы, если бы я достаточно хорошо проанализировала это прямо сейчас.

— Почему?

— Мне нужно кое-что сделать.

— Кларк… что бы там у тебя ни происходило с турецкой мафией, оставь это.

Если бы это было так просто.

Я должна была сделать это.

Я должна была доказать, что все ошибаются.

Мне нужно было, что более важно, доказать, что я права.

Потому что, откровенно говоря, если я этого не сделаю, я не знаю, что, черт возьми, я должна делать со своей жизнью.

— Не беспокойся обо мне, Барретт. Я могу справиться с собой. Итак, мы договорились?

— Надолго?

— Я не знаю , — призналась я, пожимая плечами, хотя он не мог меня видеть. — Надеюсь, не слишком долго.

— Отлично. — Его голос был отрывистым, кусающимся на слове.

— Отлично , — согласилась я, услышав, как в моем тоне проскользнула легкая оборонительная нотка.

— Кларк? — спросил он секундой позже, после того как я подумала, что он уже повесил трубку.

— Да?

— Будь осторожна.

На этот раз он действительно повесил трубку.

А я просто лежала там, сердце делало странные движения, которые я не знала, как интерпретировать.

Я была уверена, что это не пустяк, хотя и пыталась убедить себя, что это так.

Но что бы это ни было, это должно было подождать.

Мне нужно было кое-что сделать

Глава 6

Барретт

— Я думал, ты сказал, что закончил со своим делом, — раздался голос Сойера через стол от меня.

— Да, — сказал я ему, немного раздраженный тем, что я закончил его сегодня утром — выставление счетов и все такое — и не мог использовать это как предлог, чтобы вырваться из этой пытки. Обед с моим братом, Броком и Тигом. С их ожидающими лицами, желающими получить всю «грязь». Грязь, которую мне пришлось бы выдумать, поскольку на самом деле ее не существовало.

Я даже не был уверен, почему я чувствовал себя вынужденным лгать, придумывать какую-то историю о Кларк, чтобы успокоить их. Моя незамужняя жизнь уже давно была для всех них незначительной проблемой. Я никогда раньше не чувствовал необходимости лгать об этом. Не говоря уже о том, чтобы втягивать в эту ложь кого-то еще.

Но вот мы здесь.

— Тогда почему ты такой рассеянный? — спросил он в ответ, заставив меня осознать, что закуски появились, когда мой взгляд был устремлен на экран телевизора, хотя я смотрел не на него, а сквозь него.

— Разве ты не слышал? — спросил Брок, дразняще улыбаясь. — Его девушка уехала из города со своими подругами.

Это была ложь, которую я сказал ему, когда он появился в моем офисе неделю назад. Это казалось самой правдоподобной причиной ее отсутствия. Поездка для девочек. Я полагал, что женщины так поступают. Если верить голливудским фильмам. Но опять же, возможно, я просчитался. В голливудских фильмах шпионаж казался захватывающим приключением, в то время как на самом деле это было сплошное ожидание и ничегонеделание.

— Да? — спросил Сойер, посмотрев на меня, потом на Брока, похоже, зная, что там он получит больше ответов. — И как надолго?

— Ну, это было неделю назад, когда я об этом услышал, и вот прошла еще неделя.

— У нее должно быть длинный отпуск, чтобы уехать на две недели. Или она просто хотела уехать от тебя как можно дальше? — спросил Сойер, поджав губы.

Это был не такой уж большой срок. По большому счету. Для большинства людей две недели были лишь вспышкой на радаре. Но мне это казалось мучительно медленным.

Я пытался убедить себя, что все то время, когда я думал о ней, о том, что она задумала, и все ли с ней в порядке, было потому, что я знал, с кем она связалась, потому что я знал, что эти люди опасны, потому что она была человеком из моей жизни, и я не хотел, чтобы с ней что-то случилось.

Это было так.

Но был и тот факт, что я хотел вернуть ее. Я не понимал этого. Это не имело смысла. Но это была правда. Мне нравилось, когда она была рядом. Даже когда мы не разговаривали, просто сосуществовали в одном пространстве, выполняя свои отдельные задачи. Мне нравилось, как она напевала во время уборки, что-то, что не могло быть песней, или, должно быть, было объединением нескольких песен, потому что в этом не было постоянного ритма. Мне нравилось, что когда она уходила, оставался запах пиона и ванили. Мне нравилось, что она ходила кругами, не возвращаясь к основной теме, даже когда ты спрашиваешь ее о самых простых вещах.

Она нравилась мне там.

В моем пространстве.

Пространстве, которое я обычно так тщательно оберегал и не пускал туда никого.

Я просто хотел, чтобы она вернулась в это пространство, подметала, мыла и вытирала пыль, ворча что-то о том, что я никогда не стану слабоумным благодаря нечеловеческому количеству выпитого кофе.

Просто в ее присутствии был какой-то комфорт. Этого я никогда раньше не знал. Как правило, люди держали меня в напряжении, заставляли чувствовать, что все, что я делаю или говорю, неправильно, противоречит какому-то негласному моральному кодексу, а иногда просто грубо или обидно. Даже те, кто привык ко мне, кто хорошо меня знал, не были застрахованы от резкого слова или плохо продуманного комментария. Так что проще было просто не быть рядом с ними, не подвергать их опасности, которую я действительно не хотел причинять, но иногда не мог контролировать.

Я просто не мог думать так же, как они.

Мой разум не работал в их линейной манере.

Все было запутано в кругах, треугольниках и восьмерках.

Именно поэтому склонность Кларк к неорганизованному мышлению привлекла меня. Иногда я ловил себя на том, что огрызаюсь, и веду себя грубо. Буквально сразу после этого я поворачивал голову, чтобы посмотреть на последствия сказанных слов. Только для того, чтобы обнаружить, что ее губы изогнулись в улыбке или бровь приподнялась. Как будто она находила это забавным или интересным. Но никогда не расстраивалась. Никогда не обижалась.

На самом деле, когда она думала, что я веду себя как мудак, она так и говорила.

«Вау, это было самое глупое, что я слышала от тебя сегодня», — сказала она, мне однажды, закатив глаза и покачав головой. Но она не ждала извинений и не хотела, чтобы я пожалел о сказанном. Она просто хотела, чтобы я понял, что вел себя как мудак.

Не поймите меня неправильно, Сойер был одним из первых, кто называл меня мудаком, когда считал это слово подходящим, но я не знаю… это было по-другому. Может быть, потому что Сойер был членом семьи, потому что ему вроде как приходилось иметь дело со мной.

С другой стороны, Кларк тоже это делала, не так ли?

Потому что такова была сделка, которую мы заключили.

Насколько я знал, комфорт, товарищество, которые я чувствовал, были совершенно односторонними. Вполне возможно, что она поспешила с уборкой, ушла и всю дорогу домой рассказывала обо мне кому-то из своих друзей.

От этой мысли в моем желудке медленно зашевелились мурашки, достаточно твердые и сильные для того, чтобы туда легла моя рука.

— Я думаю, он скучает по ней, — Брок подлил масла в огонь Сойера.

— Это серьезно? Или просто трах? — спросил он. Но его тон подразумевал, что любой из вариантов будет расценен как одинаково чуждый.

— Кенз пригласила ее на ужин в следующий раз, когда мы соберемся все вместе, — вклинился Тиг. — Кларк сказала, что придет.

— Кларк, — сказал Сойер, перекатывая это имя на языке так, что я сразу же выпрямился и напрягся. Потому что он не знал. Никто не подумал рассказать ему подробности. Или они просто решили, что он уже знает. И, зная Сойера, он мог вести себя так, чтобы сохранить лицо. — Странное имя для женщины. Кажется, я знаю только одну… — он запнулся, губы слегка разошлись, когда его взгляд переместился с меня на Брока, потом на Тига, потом снова на меня. — Ты, наверное, издеваешься, да? Кларк Коллинс? Из всех женщин на этой планете ты сошелся с Кларк Коллинс ? Со всем этим теневым, не совсем законным дерьмом, которым ты занимаешься на своей работе?

— Он больше не детектив, — напомнил ему Брок, встав на мою защиту.

— Кроме того, как я слышал, — вклинился Тиг, — Коллинс нанял Барретта, чтобы найти свою дочь, когда думал, что она пропала.

— И я уверен, что он не ожидал, что ты трахнешь ее, когда найдешь. Он хоть знает?

— Нет, — признался я, поскольку на самом деле говорить ему было не о чем.

— Господи, — вздохнул Сойер, качая головой, но теряя часть напряжения в плечах. Иногда, если внимательно присмотреться, можно было увидеть, как он вспоминает, как Рия читала ему лекцию о том, что я должен жить своей жизнью на своих условиях, что это не его дело — управлять мной, пытаться направить меня в какое-то определенное русло, что я взрослый человек, а не просто его младший брат. — Оставляю это на свое усмотрение.

— В чем проблема? Каждая женщина — чья-то дочь, — напомнил я ему.

— Этот город… мы уважаем Коллинса. У него была тяжелая работа — иметь дело со всеми этими преступными организациями. Или даже с такими людьми, как мы, которые на цыпочках переступают черту закона. Он легко мог быть придурком, который видел все в черно-белом цвете. Но он понимал, что существует иерархия преступников. Он знал, что есть организации, которые могут контролировать себя и своих людей, и что есть жестокие банды, чьи внутренние войны выплескиваются на улицы, убивая невинных. Он знал, что придурок, который бьет свою жену или трогает своих детей, гораздо хуже байкера, который продает оружие, или мстителя, который расправляется с отбросами Земли. Он был справедлив, когда работал здесь. И за это его уважают и горожане, и организации. И мне не нравится идея, что мой брат обманывает его единственного ребенка.

— Кто сказал, что я ее обманываю?

— Барретт, мужик, да ладно, — сказал он, слегка покачав головой. — Я имею в виду… ты не вступаешь в отношения, верно? Это не твоя фишка. Тебе не нравится, когда кто-то лезет тебе в задницу, мешает тебе.

— Она мне не мешает. Мне нравится, когда она рядом. — Истина этого пролилась в мои слова, капая искренностью повсюду.

В ответ на это Сойер снова вжался в кресло, задержав взгляд на мне на долгую минуту, прежде чем воздух с шипением вырвался у него между зубов.

— Ну, черт, — сказал он, покачав головой. — Наверное, в ней что-то есть, да? — спросил он, тоном, полным какого-то намека, который прозвучал прямо над моей головой.

— Да, наверное.

— Тогда, может быть, я смогу встретиться с ней, когда она вернется, — предложил он. — Не волнуйся. Я приведу Рию, чтобы она напоминала мне не быть засранцем.

— Я поговорю с ней об этом, — согласился я, копая эту яму все глубже. Настолько глубокую, что я понятия не имел, как буду выбираться из нее обратно, когда мне это понадобится.

— Черт, ты знаешь, что у него все плохо, если он не притронулся к еде, — добавил Брок, привлекая всеобщее внимание к моей тарелке, к которой я даже не притронулся.

Брок был не совсем неправ.

Что-то определенно было не так.

Обычно у меня не хватало терпения даже ждать, пока палочки моцареллы остынут, я просто запихивал их в себя и втягивал холодный воздух, как рыба, пока они не становились съедобной температуры, не обращая внимания на ожоги второй степени на поверхности рта.

И эта тарелка была нагружена не только лучшей закуской, известной человечеству, но и жареными во фритюре макаронами с сыром, соусом из шпината и артишоков, картофелем фри и печеным картофелем.

Я уже должен был быть на полпути к ожирению.

Но я даже не откусил ни кусочка.

И, если подумать, вчера вечером я впервые в жизни заказал китайскую кухню… и не доел ее до конца. У меня дома в холодильнике были остатки. Остатки.

Что, бл *ть, происходило?

Я не ел как обычно, потому что, мне не хватало Кларк рядом?

Из всех идиотских идей.

И все же… какое может быть другое объяснение?

Я договорился с ней, когда она уехала, что она будет присылать мне сообщения время от времени, чтобы я знал, что ее не похитили, не повесили, не пытали, а потом не обули в цементные туфли.

Прошло много времени.

Возможно, дело было в этом.

Я подсознательно беспокоился о том, что она не появлялась. О том, что придется сообщить Коллинсу, что она пропала, что он может предположить, что она мертва, что она была связана с турецкой мафией, а я скрывал это от него.

Да, это должно было случиться.

Я напишу ей, как только вокруг не будет посторонних глаз.

А потом, возможно, пришло время открыть новое дело.

Безвозмездное.

Я должен был выяснить, какого черта Кларк следила за мафией. Пока ее саму не убили.

Но даже когда я откусывал от теплой сырной палочки, мне в голову пришла шальная, ненужная мысль.

Я должен был выяснить, какого черта Кларк выслеживала мафию. Пока ее не убили. И забрали у меня.

Глава 7

Кларк

В общем, люди, знавшие меня, назвали бы меня упорной. Если не прямо упрямой. Я ненавидела сдаваться, даже если не было возможности победить. Даже если неудача была единственным исходом, я должна была выяснить, почему я потерпела неудачу и как избежать этого в будущем. Моя мама утверждала, что это единственная причина, по которой мы не сидели и не играли в настольные игры, когда я была маленькой. Я, очевидно, лишила их удовольствия. И все ее попытки сделать из меня изящного неудачника — поскольку в жизни каждому приходится учиться проигрывать в большой или малой степени — она просто бросила играть со мной.

В подростковом возрасте я переняла это стремление к победе и ненадолго переключилась на видеоигры, пока не поняла, что противоположный пол существует, и я бы предпочла проводить время, глазея на них.

Потом, когда я стала старше, я перенесла упрямство на занятия боевыми искусствами, не удовлетворяясь, пока не превзойду даже своих инструкторов. Или в школе, получая отличные оценки даже на уроках, которые я ненавидела. Потом, позже, конечно, на работе. Хотя я знала, что эта карьера не для меня. Я все равно старалась изо всех сил, получала прибавки и повышения.

Пока, конечно, я не уволилась.

Что и привело меня к тому, где я сейчас нахожусь.

В моей палящей машине, кожаные сиденья прилипли к моим потным бедрам, пытаясь игнорировать влажность, от которой мои волосы прилипли к шее.

И впервые в жизни я была готова сдаться.

Только последующие вопросы, которые должны были следовать за этим действием, остановили меня от того, чтобы развернуть машину и отправиться обратно в отель.

Например: «Что я буду делать?»

Как мне не возненавидеть себя за неудачу в таком важном деле?

Что бы я сказала всем в своей жизни?

Конечно, не правду.

Разве это не изменило бы их мнение обо мне?

Вздохнув, я бросила тетрадь на сиденье рядом с собой и потянулась за бутылкой холодного чая, который остыл несколько часов назад.

Я не собиралась сдаваться.

Я просто собиралась сдаться на эту ночь.

В грандиозной схеме неудач это была маленькая неудача. Личная. Никто не должен был знать об этом, кроме меня.

Кроме того, не моя вина, что эти парни, похоже, жили в своем фальшивом ресторане, даже не выходя на улицу, чтобы покурить или подышать свежим воздухом.

Даже когда я уезжала, мне пришлось признаться себе, что я сбилась с пути, что я ничего не добилась, что, скорее всего, я просто зря трачу время.

И, честно говоря, огромная часть меня хотела вернуться домой, придумать что-нибудь еще. Вернуться к выплате долга Барретту.

Как ни странно, особенно последнее.

Возможно, я уже привыкла к этому, даже начала получать от этого неожиданное удовольствие.

Я пыталась убедить себя, что это просто потому, что мне нравится, что у меня снова есть рутина, что мне ее не хватало, когда я уволилась с работы. Возможно, отчасти так оно и было — повод принять душ, накраситься, переодеться в пижаму, что было ненужным, когда ты только и делал, что сидел перед компьютером и проводил исследования, поедая пакетики чипсов на обед и ужин.

Но определенно была и часть этого, потому что мне нравилось там находиться. Мне нравились странные темы для разговоров, основанные на таких вещах, как книги, которые он читал, дело, которым он занимался, что было в заголовках газет в то утро.

Так же комфортно, как мы разговаривали, мы работали в тишине — что часто казалось мне неловким даже с людьми, которых я давно знала, но в этой тишине не было ничего, кроме покоя. В его офисе никогда не было по-настоящему тихо. Во всяком случае, если рядом был Диего. Если в первые дни бесконечные разговоры, кваканье и хлопанье крыльев действовали мне на нервы, то через некоторое время я начала получать от этого удовольствие, иногда переговариваясь с ним, как будто мы вели беседу, пока Барретт читал мне лекцию о том, что это подражание, а не настоящий разговор. Как будто кто-то действительно думает, что может разговаривать с животными.

Именно об этом я думала, когда вставляла ключ-карту в щель и слышала писк, открывая дверь.

— Ты когда-нибудь спишь?

Выдвижная дубинка на моем брелоке была развернута еще до того, как я успела уловить голос. Его обладатель выходил из моей ванной, не сводя с меня тревожного взгляда, глаза проникали вглубь, заставляя меня шаркать ногами.

— Ты с большей или меньшей вероятностью ударишь меня этим теперь, когда знаешь, что это я в твоей комнате? — спросил он, похоже, его не волновала мысль о любом из вариантов. Даже если один из них гарантировал неприятную головную боль.

— Господи, Барретт. Какого черта ты делаешь в моем номере? — шипела я, задвигая дубинку, когда входила в комнату.

Ничего особенного — типичный номер бюджетного отеля с коврами цвета загара, плотными шторами и постельным бельем темно-коричневого цвета. Стены были выкрашены в кремовый цвет, совпадающий с плиткой в ванной комнате.

— Ищу тебя, — сообщил он мне, пожав плечами и засунув руки в передние карманы.

— И ты вломился в мою комнату? — спросила я в ответ, приподняв бровь.

— Персонал ни за что не позволил бы мне весь день торчать в холле и ждать тебя. Кроме того, ты вломилась в мою комнату. Ты не можешь быть так возмущена.

Он не ошибся.

И все же, казалось, я не могла держать язык за зубами.

— Конечно, но это другое.

— Как это другое?

— Другое, потому что девушка, ворвавшаяся в комнату парня, не представляет особой угрозы. Но парень, ворвавшийся в комнату девушки…

— Ты можешь надрать мне задницу, и ты это знаешь. Кроме того, ты же не думаешь, что я причиню тебе вред.

Он не выглядел обиженным.

Обычно, когда намекаешь на то, что кто-то может быть хищником, он сразу задирает нос. Но не Барретт. Может быть, потому что злиться было не на что, ведь он был прав: он никогда не причинил бы мне вреда.

— В любом случае, — сказала я, войдя в дом, зашла в ванную и взяла полотенце, подставила его под кран, прижала прохладу к шее и посмотрела на него в зеркало, когда он стоял в дверях. — Почему ты искал меня?

— Я ничего о тебе не слышал.

— И это все? — спросила я, приподняв бровь.

Я не очень-то любила проверять сообщения. Даже если друг говорил мне написать им, когда я вернусь домой в безопасности, в девяноста девяти процентах случаев я забывала об этом, пока мне не звонили, пробуждая меня от мертвого сна, и неистовый женский голос на другом конце кричал о том, что они думали, что меня похитили и убили или что-то в этом роде.

В подростковом возрасте мама давала мне большую свободу действий, ожидая, что я позвоню, только если буду дома после полуночи. И даже это было предметом переговоров, поскольку многие ночи она ложилась спать задолго до этого.

А мой отец, ну, он обычно даже не знал, где я нахожусь в подростковом или молодом возрасте. Хотя я всегда следила за тем, чтобы мы общались каждые две недели или около того, независимо от того, звонила ли я ему на автоответчик или, что гораздо реже, дозванивалась до него.

Мне никогда не приходило в голову, что кто-то может волноваться из-за того, что я не выхожу на связь, когда обещаю. Меньше всего Барретт. Я не могла назвать его незнакомцем. Мы слишком часто с ним общались, чтобы это было так. Но он также не был родителем или одним из моих самых старых друзей.

Кроме того, в нем не было почти ничего, что могло бы навести на мысль о его беспокойстве.

И все же… вот он.

— Ты… беспокоился обо мне? — спросила я, протягивая руку под рубашку, чтобы приложить мочалку к животу, от чего по моему телу прошла мелкая, восхитительная дрожь.

Тогда я решила, что все, кто предпочитает жаркое, знойное лето хрустящей, прохладной зиме, просто не в своем уме.

— Ты связалась с турецкой мафией , Кларк, — напомнил он мне. — Насколько я знаю, они тебя раскусили.

— Значит… это «да»?

— Это «да» чему?

— Ты беспокоился обо мне.

— Я… — его голос прервался, взгляд метнулся в сторону. — Я опасался.

— Я уверена, что это синоним слова «беспокоился», — сообщила я, посылая ему небольшую улыбку, и повернулась, бросив полотенце на стойку, решив, что я уже настолько остыла, насколько могла, пока не приму нормальный душ. — Итак, сравни для меня. Насколько грязный этот твой офис?

— Он… не чистый, — признал он, по-мальчишески застенчиво, пригнув подбородок.

— Сколько кружек? — спросила я, подергивая губами.

— Сколько новых я купил или…

— Ты безнадежен, — заявила я, выходя из ванной, задевая его плечом, и посмотрела на сумку, раскрытую на кровати, где я хранила заначку закусок для поздних вечеров, когда я не могла найти ни одного открытого места, где можно было бы сделать заказ. А этот отель не был захолустьем, но и не был заведением с обслуживанием номеров. — Уже поздно, — сказала я ему.

— Да. Я просто хотел убедиться, что ты попала внутрь. Я собираюсь спуститься и снять комнату.

— Ну, пока ты этим занимаешься, я собираюсь быстренько сходить в продуктовый магазин. Мои запасы закусок сильно истощились. Хочешь, я принесу тебе что-нибудь?

— Я, ах…

— Что? — потребовала я, слишком уставшая и голодная для такой беготни.

— Я забыл свою зубную пасту, — признался он. — Только «Брэд» со вкусом сладкой мяты.

— А зубная щетка тебе тоже нужна?

— Нет. Я держу запасную в машине. Но ты не можешь хранить жидкости, потому что…

— О, я знаю, — оборвала я его, потянувшись к своей сумке. — У меня был неприятный инцидент с тюбиком лосьона и буквально всем, что было в моем багажнике в прошлом году.

— Хорошо. «Брэд» сладкая мята. Напиши мне номер своей комнаты, — потребовала я, повернулась и ушла.

Полчаса спустя я возвращалась в свою комнату с сумками в руках, тихо проклиная Барретта за то, что он не перезвонил мне, пока я искала свою ключ-карту, и тут моя дверь распахнулась.

— Ты оставила это на стойке в ванной, — сказал он мне, размахивая ключ-картой.

— И ты взял ее, потому что…

— Потому что я планировал вернуться, чтобы украдкой взглянуть на тот блокнот, который ты выбросила из сумочки перед уходом, — сообщил он мне, даже не потрудившись соврать.

— Ты хреновый следователь, если я тебя поймала, — сказала я ему, проталкиваясь внутрь, чтобы бросить сумки на кровать.

— Вообще-то, там не было комнат, — сказал он мне, заставив меня слегка выпрямиться, и меня осенило понимание.

Ему негде было остановиться.

Он выглядел слишком уставшим, чтобы вести машину.

В моей комнате была только одна кровать.

Двуспальная.

Кровать, конечно, была достаточно большой для двух человек, но она была тесной, интимной.

Мысль о тесноте, интимности с Барреттом заставила мой пульс ускориться, заставляя меня осознавать, что он стучит в горле и на запястьях.

— О, — неуверенно сказала я, поворачиваясь, чтобы посмотреть на него, пытаясь оценить его реакцию. Но это был один из тех случаев, когда он показался мне странно пустым, лишенным выражения, может быть, немного безэмоциональным. — Ну… Я имею в виду… ты можешь остаться здесь. До тех пор, пока у тебя нет жутких привычек во время сна.

— Что значит «жутких привычек во время сна»? — спросил он, сведя брови вместе.

— Ну, ты знаешь. Плакать во сне. Кричать в подушку. Рисовать пентаграмму на полу и обещать свою душу Сатане… типа того.

— Меня беспокоит, с какими людьми ты делишь постель. — Это был случайный комментарий, но в то же время немного личный. Мы не слишком часто говорили о таких вещах, предпочитая такие темы, как события, происходящие в мире, наши мнения о них. И все в таком духе. Не говоря о бывших сексуальных партнерах.

— Я знала одного человека, который во сне заново переживал свои школьные футбольные матчи, — сообщила я ему, поджав губы. — Он подбадривал себя и говорил о себе в третьем лице.

— А что он делал, когда проигрывал?

— Хныкал, — сказала я ему, улыбаясь, когда его губы скривились. Он не был человеком, склонным к веселью, поэтому я почувствовала, что чего-то добилась, изобразив это на его лице. — Хорошо, у меня есть чипсы, печенье и попкорн с белым чеддером, что, в общем, всегда хорошая идея. О, и я купила тебе лимонно-лаймовую содовую, которую ты так любишь.

— Вместе с энергетическим напитком? — спросил он, взяв упаковку с содовой и поставив ее на тумбочку, ближайшую к двери, явно претендуя на свою сторону кровати. Я, конечно, могу быть немного «морской звездой» во сне, но он мог просто узнать это на собственном опыте.

Я не думала о чем-то необычном, когда в его холодильнике вдруг появился энергетик, просто подумала, эй, многие люди пьют его, может, и он тоже. Мне и в голову не приходило, что эти два вкуса были теми которые мне нравились — энергетический напиток «Х S ». Совпадения случались.

Но теперь, когда он упомянул об этом таким знающим голосом, я никогда не видела, чтобы они пропадали, когда меня не было рядом, чтобы их пить. Я никогда не видела их на его столе или в его корзине.

Он покупал их для меня.

Потому что, скорее всего, он видел их в моей корзине, когда был у меня в квартире.

Это было очень наблюдательно.

И… мило?

Я думала, что это мило.

Возможно, кому-то другому это показалось бы жутким. И так бы и было, если бы я не знала, что его наняли, чтобы он рылся в моих вещах и собирал обо мне информацию.

Так что я решила, что это мило.

— О, и твоя зубная паста, — сказала я ему, нуждаясь в смене темы разговора и чувствуя странное теплое сжатие в груди. Я швырнула коробку в его сторону, наблюдая, как опускается его лицо, как он тянется к ней, словно к змее, которая может его укусить.

— Это «зимняя мята».

— Я знаю.

— Я сказал «сладкая мята».

— Да, я знаю. Я смотрела. Я даже спросила парня из того отдела. Он сказал, что в их магазине нет такого вкуса. Я просто принесла тебе то, что у них есть. По моему скромному мнению, лучше это, чем ничего, когда речь идет о зубной пасте.

— Это должна быть «сладкая мята», — сказал он мне, в его голосе появились странные нотки. Почти расстройство? Может быть, нотка отчаяния?

Но… нет.

Этого просто не может быть.

Это была просто зубная паста.

Никто не расстраивается из-за зубной пасты. Она буквально была у вас во рту всего две минуты два раза в день. Ничего страшного.

Но когда мой взгляд остановился на его лице, ошибиться было невозможно.

У него была какая-то внутренняя паника, какое-то безумие.

Из-за зубной пасты.

Он уронил коробку, поднял одну руку, чтобы начать чесать внутреннюю часть руки.

Что-то во всей этой ситуации заставило мой желудок сжаться, заставляя меня чувствовать себя совершенно не в своей тарелке, не совсем понимая, что происходит, но зная, что это в какой-то степени важно, что я не могу просто пожать плечами, сказать что-то язвительное по этому поводу.

— Ах, я сейчас вернусь, — решила я, взяла свой телефон, ключ-карту и направилась в холл.

Там я потратила десять минут, обзванивая всех подряд, чтобы узнать, кто открыт и может иметь в наличии его сладкую мяту.

— Эй, Барретт? — позвала я в комнату, наблюдая, как он вздрогнул, но не повернулся. — Я сейчас вернусь, хорошо?

Ответа не последовало. И я решила, что приступ паники все еще держит его в объятиях, поэтому я просто повернулась и выбежала, взяла зубную пасту, повернула машину обратно к отелю и начала собирать все воедино.

Он был немного наглым, грубым.

Безумно умный.

У него была отличная память.

Острое внимание к деталям.

Дерьмовые социальные сигналы.

Потерян в собственной голове.

Одержим своей работой.

А теперь еще и эта история с зубной пастой.

Это было неправильно — строить догадки, предполагать что-то о ком-то, но у меня начало появляться чувство, что, возможно, Барретт был немного в своем спектре.

Я не смогла придумать ни одного другого объяснения всему тому, что смешалось воедино. Особенно когда ты объединяешь это с несколькими его историями о брате и бывших коллегах.

Это имело смысл.

Я не знала достаточно о чем-либо из этого, чтобы сказать наверняка, но сделала мысленную заметку, чтобы разобраться в этом. Когда я снова буду одна. Когда он не увидит и возможно, обидится. Особенно если, возможно, он даже не знал этого о себе? Я слышала, что многим людям с высоким уровнем интеллекта часто даже не ставили диагноз до позднего возраста, потому что люди просто считали очень умных людей немного странными, немного замкнутыми, потерянными в себе.

Это вполне могло произойти и с Барреттом.

Я не знала многого о его семье, о его воспитании, достаточно, чтобы понять, были ли его родители из тех, кто замечает подобные вещи, или, может быть, отмахнулись бы от них как от подросткового раздражения или чего-то в этом роде.

— Хорошо, — сказала я, входя в комнату, стараясь сохранить свой тон легким и непринужденным, как будто ничего особенного в том, что мне пришлось разыскивать зубную пасту в три часа ночи. — Я нашла сладкую мяту. Отдай мне ту. Мне она нравится, а то у меня заканчивается, — сказала я ему, соврав сквозь зубы, но это стоило того, как расслабились его плечи, как он, казалось, наконец-то смог снова втянуть воздух в свои голодные легкие.

— О, хорошо, — сказал он, его голос стал тихим. — Ты хочешь сначала в ванную или…

— Давай ты, — предложила я, видя, как круги под глазами начинают спускаться к его скулам. Он нуждался во сне больше, чем я.

Полчаса спустя я выходила в комнату после быстрого душа, полностью ожидая, что он уже спит, но обнаружила его полусидящим в постели, руки на одеялах по бокам, взгляд устремлен на меня.

И, клянусь, он сделал самый глубокий вдох в своей жизни.

Я никогда не задумывалась о средствах для тела, кроме того, что у меня была непреложная идея, что все они должны сочетаться по запаху, что усложняло ситуацию больше, чем вы можете себе представить. Люди практически купались в духах и одеколонах. Но они не собирались делить постель с кем-то, у кого, возможно, были проблемы с запахами, звуками и всем прочим.

— На мне слишком много лосьона? — спросила я, стараясь быть настолько непринужденной, насколько могла.

— Нет. Мне нравится твой лосьон, — сообщил он, пожав плечами, когда мой живот сделал крошечное сальто-мортале.

Вы знали, что вам не хватает мужского внимания, когда кто-то говорит вам, что от вас приятно пахнет, и вы делаете сальто назад.

— Хорошо, — заявила я, потянувшись за чипсами, несмотря на то, что уже почистила зубы. Мой стоматолог может накричать на меня за это через два месяца. Сейчас же мне нужны были чипсы. — Так что ты думаешь о телевизоре и сне? — спросила я, откидывая одеяла и проскальзывая внутрь, прекрасно осознавая, что между нашими телами всего несколько сантиметров.

— Обычно я люблю тишину. Но…, — сказал он и замялся, подняв руку, словно говоря мне, что нужно подождать.

Затем я услышала это — то, на что раньше никогда бы не обратила внимания, если бы мое внимание не было привлечено к этому.

Двери закрываются.

Звон лифта.

Громкий телевизор в другом конце коридора. Смех в комнате позади нас. И, если я не ошибаюсь, стук каких-то людей, занятых работой в комнате за нашим телевизором.

— Ладно, будет телевизор, — немного судорожно согласилась я, потянувшись за пультом, желая включить телевизор до того, как стук начнет сопровождаться стонами и стонами. Потому что, откровенно говоря, мое тело решило, что оказаться в постели с мужчиной после столь долгого отсутствия такового было проблематично, заставляя мой пульс учащаться, а мой секс сжиматься. Мне пришлось сжать бедра вместе, чтобы облегчить боль, пока я перелистывала каналы.

— Какие-нибудь предпочтения?

— Что-нибудь легкое.

— «Телевизионная страна », — согласилась я, найдя канал и убрав пульт. — Моя еда будет тебя беспокоить?

— Сейчас узнаем.

— Ты храпишь?

— Нет, насколько я знаю.

— Ну, мы узнаем, я думаю. Спокойной ночи, Барретт, — сказала я ему, неловко глядя на экран, как будто пожелание спокойной ночи было самым сексуальным из комментариев.

— Спокойной ночи, — сказал он мне придушенным голосом минуту спустя. Я думала, что он заснул, пока несколько мгновений спустя его голос не прорезал относительную тишину комнаты. — Эй, Кларк?

— Да? — спросила я, проглотив чипсы.

— Я рад, что ты не умерла.

Это были не шекспировские сонеты, но я каким-то образом чувствовала, что эти слова были важны, что-то значили для него.

И мысль, которая не давала мне сомкнуть глаз до рассвета, была новой, интересной.

Возможно, сальто назад и учащенный пульс были не совсем односторонними.

***

Сознание пришло ко мне с подозрительной острой болью в нижней части бедра и талии, с колотящей болью в плече.

До сих пор мне удавалось избегать, казалось бы, неизбежных побочных эффектов возраста. Например, один раз неправильно чихнуть и всю оставшуюся жизнь ходить смешно. Или, просыпаться с болью в спине, из-за которой невозможно сидеть целый день.

Мои первые мысли были не о том, что, возможно, что-то необычное было в этом конкретном утре, а скорее о том, что вот оно. Я была официально стара. Мне нужно вложить деньги в ортопедическую обувь, купить подписку на «Ибупрофен» и начать испытывать аллергию на новые формы технологий. Может быть, добавить немного стервозности по отношению к молодежи. И еще кучу доз того, что я «не могу досмотреть начальные титры до того, как засну во время просмотра фильмов».

Все эти забавные стариковские штучки.

Пока я не поняла, что двигаюсь. Точнее, те части меня, которые испытывали дискомфорт, двигались. Без моего участия.

Тогда я полностью проснулась и осознала, что произошло на самом деле.

Я накрыла звездой всего бедного Барретта.

Мое бедро было прижато к его бедру. Мое плечо бесцеремонно ткнулось в его грудную клетку.

Как бы мне ни было неудобно, я знала, что ему было ненамного лучше.

Желая проверить, не осталась ли моя грациозность незамеченной, я медленно повернула шею, лишь слегка поморщившись от жесткости, ожидая увидеть спокойно закрытые глаза.

Но обнаружила широко открытые.

В этот момент я узнала о нем кое-что новое.

Его обычно настороженные, спекулятивные глаза с утра были мягкими, чуть более зелеными, чем карие. Круги исчезли. Его волосы были в беспорядке. Одна из его рук была закинута вверх и заложена за голову.

— Доброе утро.

Итак, я уже упоминала о контроле импульсов. Он распространялся на все аспекты моей жизни.

Включая интимную часть.

И, в общем, его волосы были не единственным, что было сексуально в постели по утрам. Его голос тоже. Он проникал в мою систему, как расплавленная лава, пробуждая те части меня, которые были вынуждены долгое время находиться в спячке.

Думать, да, думать было совершенно не о чем.

В одну минуту я неловко растянулась на нем задом наперед. В следующий момент я перевернулась, прижавшись к нему грудью, очень обдуманно, когда мои губы сомкнулись над его губами.

Его тело подо мной напряглось, заставляя мой рациональный разум пытаться контролировать мое голодное тело, задаваясь вопросом, может быть, физические прикосновения просто… не то, что ему нравится.

Даже когда эта мысль зародилась и попыталась укорениться, когда мои руки прижались к матрасу, чтобы начать толкать мое тело вверх и в сторону, низкий, похожий на волчий рык пронесся в нем, вибрируя в моем теле, когда его руки поднялись и сомкнулись вокруг меня. Крепко. Так крепко, что я почувствовала, как мне стало тесно. Но я не могла заставить себя беспокоиться, когда его губы ожили под моими, когда они прижались сильнее, требуя большего, когда они завладели мной.

Одна рука оставалась закрепленной на моей пояснице. Другая поднялась, на секунду подставив бок моего лица, а затем вернулась к моим волосам, закручивая, натягивая их до восхитительного состояния, заставляя меня издавать низкий стон, когда его тело выгнулось, повернулось, толкнуло меня на спину, вжимаясь в меня всеми своими твердыми линиями.

Свободные от движений руки поднялись, одна погрузилась в его волосы, другая скользнула вниз по его спине, прослеживая место, где его рубашка задралась, обнажая кусочек теплой кожи.

Мои бедра раздвинулись, приглашая, призывая его войти между ними.

Он так и сделал, всего за секунду до того, как приподняться, отстранить свои губы от моих, подождать, пока мои глаза не дрогнут, едва я смогу сосредоточиться на хаосе, охватившем мой организм. Потому что, как и все, что делал Барретт, он целовал тщательно, с убеждением, с целью. И, в общем, я хотела знать, что еще он может делать тщательно, убежденно и с целью. Желательно после того, как мы избавимся от нескольких надоедливых слоев.

Но потом он отбросил все это.

Одним простым вопросом.

Шесть маленьких слов.

— Почему тебя выгнали из полицейской академии?

Глава 8

Барретт

Я знал, что это недостаток характера — всегда говорить что-то не то в неподходящее время.

Я был виноват в этом, сколько себя помню, и часто попадал в неприятности, когда на самом деле ничего не имел в виду.

Мой рот был единственной причиной многих пинков под зад, когда я был младше , многих слез в моем офисе, когда я был занят делом и не помнил, что нужно быть осторожным в своих словах, помнить, что некоторые люди думают не так, как я — безэмоционально.

Часто я сталкивался с неудобными или неприятными последствиями.

Но не было ни одного случая, о котором я сожалел бы так, как об этом.

Как только эти слова сорвались с моих губ, я понял, что облажался по полной программе.

Все ее тело застыло. Ее глаза стали огромными. Ее губы разошлись.

Вся мягкая, сладкая, извивающаяся открытость, которая была всего мгновение назад, внезапно исчезла.

— Что? — прошипел ее голос, едва слышный.

Бл*ть.

Бл*ть , бл*ть , бл*ть.

Не часто я точно знал, что я сказал не так или сделал именно тогда, когда я это сказал или сделал, и какие последствия это имело.

Но сейчас, каким-то образом, я знал.

Я знал, что только что ткнул неосторожным пальцем в какую-то зияющую рану.

Я одновременно шокировал и каким-то образом причинил ей боль.

Хотя я и понимал это, я не имел ни малейшего представления о том, почему именно такой была ее реакция на, казалось бы, вполне невинный вопрос.

— Неважно, — сказал я ей, покачав головой. Это было не похоже на меня — отказываться от чего-то, как только я получил это в свое распоряжение, но я хотел, чтобы это выражение исчезло с ее лица. Я хотел, чтобы все вернулось назад, когда она была мягкой и милой подо мной.

Что угодно, что угодно, только не это выражение ее лица, которое, казалось, кричало мне о боли.

— Нет, не важно, — огрызнулась она, подбросив руки, что дало ей достаточный рычаг, чтобы скользнуть вверх по кровати, заставив меня приподняться, а затем вернуться на пятки, глядя на нее сверху вниз, пока она тянулась вверх, чтобы привести свои волосы в порядок. — Откуда ты это знаешь? — потребовала она, сложив руки на груди. Возможно, я не очень хорошо разбираюсь в языке тела, но даже такой человек, как я, знал, что это оборонительный ход. Она выставляла защиту. Против разговора, но также — я боялся — и против меня. За то, что я заговорил об этом. За то, что, может быть, я знаю это о ней?

— Я, э-э, пытался выяснить, все ли у тебя в порядке. Я просмотрел твои социальные сети.

— Ты взломал мои социальные сети, — уточнила она, голос стал резким.

— Я взломал твою социальную сеть, — подтвердил я, не видя смысла лгать. В конце концов, правда все равно должна была выйти наружу. — У тебя есть папка с личными фотографиями, — продолжил я, как будто она этого не знала, как будто она не создала ее сама. Однако я не мог понять, почему она стала частной. Обычно люди любили хвастаться тем, что они что-то сделали, хотели получить внешнее подтверждение того, что их друзья и старые знакомые сделали что-то новое. Но папка была закрытой с тех пор, как впервые создана, еще тогда, когда она показывала фотографии здания, на которых она была в черных брюках и ярко-желтом топе на тренировке, она сияла в своей синей толстовке полицейского штата Нью-Джерси.

Ни лайков, ни комментариев, ни описаний под фотографиями. Просто сувениры на память о какой-то тайной жизни, которой она жила.

— Ты знаешь, насколько это х *ево, да? — потребовала она, голос грубый, густой.

— Я был обеспокоен, — возразил я.

— Обеспокоенные люди звонят. Обеспокоенные люди спрашивают. Они не взламывают чьи-то личные сети и не вынюхивают. Это не то, чем они занимаются.

— Это то, что я делаю.

— Это неправильно, — выстрелила она в ответ, вся ее обычная легкость, непринужденность полностью исчезла.

Она никогда не обижалась на то, кем я был, каким я был. До этого момента.

И поскольку я знал, что ее меньше всего беспокоят вещи, которые могли расстроить обычных людей. Это означало одно, — что если я ее расстроил, значит, я по-королевски, эпически облажался.

Внезапно я пожалел, что не умею этого делать. Я хотел бы знать, как вести себя, что говорить, как деэскалировать плохую ситуацию, а не усугублять ее.

Но я не знал.

Во мне не было ничего, кроме неправильных слов.

Они не могли не выплеснуться наружу, не переполниться.

— Почему ты держишь полицейскую академию в секрете?

— Это не твое гребаное дело, Барретт, — огрызнулась она, выскользнула из-под меня, отбросила ноги на край кровати, встала, на взволнованных ногах подошла к окну, распахнула шторы.

— Разве это не было достижением — войти в состав? Люди обычно делятся достижениями с друзьями.

— О, Боже мой. Что из того, что это не твое гребаное дело, ты не понимаешь…, — начала она, а потом осеклась, посмотрев через плечо на меня, сидящего у края кровати и наблюдающего за ней, мои брови срослись, рука почесывается.

Заметив это, я положил руки на колени, схватившись за них.

Затем что-то изменилось. Я не знал, почему или что послужило причиной, но ее грудь расширилась до такой степени, что едва не лопнула, прежде чем она выпустила все это со вздохом, ее плечи расслабились.

Я не знал, что привело к этой перемене, но я почувствовал, как мое собственное тело расслабилось, когда она повернулась, когда ее руки опустились по бокам, когда она вывернула шею, прежде чем потянуться за бутылкой «X S », прежде чем сесть, но как можно дальше к другому краю кровати.

— Хорошо, давай попробуем еще раз, — сказала она, голос стал спокойнее.

— Как?

— Просто начни сначала.

— А, хорошо… Почему ты держала в секрете полицейскую академию?

— Потому что мой отец убил бы меня, если бы узнал.

— Но… он был полицейским.

— Да, и поэтому он сказал мне, что никогда не хотел бы, чтобы я пошла по этому пути. Он сказал, что потерял большую часть своей жизни, свой брак и многое из моего детства из-за своей работы. Он не хотел этого для меня. Я даже не сказала ему, что посещала курсы уголовного правосудия в колледже. Одно это заставило бы его потерять рассудок.

— Ты думала, что сможешь скрывать это от него вечно? — спросил я, задаваясь вопросом, думала ли она, что сможет жить двойной жизнью без того, чтобы он каким-то образом узнал об этом.

— Я думала, что смогу скрывать это от него, пока меня не наймут куда-нибудь. Я подумала, что так ему будет легче смириться. Я могла бы рассказать о звонке или о чем-то, что я делала. Ему это нравилось. Разговоры о делах и тому подобное. Наверное, потому что это было частью его жизни.

— Но почему ты больше никому не рассказала?

— Потому что секрет становится труднее хранить, когда о нем узнают другие люди. Я не хотела, чтобы отец встретил кого-то из моих друзей, спросил, не видели ли они меня в последнее время, и кто-то из них проговорился, что я была слишком занята в академии. Или чтобы мама в какой-то момент разозлилась на него и бросила ему это в лицо во время телефонного разговора. Всегда легче хранить секрет, когда ты единственный, кто его знает.

— Наверное, в этом есть смысл, — согласился я, хотя и не мог взять в толк, почему чужое мнение должно заставить тебя изменить то, как ты хочешь жить. С тех пор как я стал самостоятельным, я постоянно получал дерьмо от Сойера и, в меньшей степени, от остальных членов этой команды. Особенно если или когда мне нужна была их помощь. Но это не означало, что я никогда не думал об этом дважды. Моя жизнь была моей, чтобы жить на своих условиях, а не на их. Я не мог представить, что буду хранить от них огромный секрет только для того, чтобы облегчить жизнь, по сути, им и одновременно сделать ее намного тяжелее для себя.

При этом я понимал, что то, как я часто веду себя, не похоже на то, как ведут себя многие — или большинство — людей. Другие люди, казалось, зацикливались на каждом возможном исходе, на том, какой ущерб это может нанести всем вокруг. Я просто не делал этого. Я даже не был уверен, что знаю, как это сделать. И, откровенно говоря, видя, как это влияет на людей, я вдруг обрадовался, что действую немного по-другому.

— Ты в это не веришь, — сказала она, вырывая меня из моих мыслей.

— Что?

— Ты в это не веришь. Что то, что я сделала, имело смысл.

— Ну… не совсем, я думаю. Это твоя жизнь, Кларк, живи, как хочешь.

— Мои отношения с отцом были… напряженными. В лучшем случае. В течение очень долгого времени. Я только начала излечиваться от всех чувств брошенности, неполноценности, боли, гнева и разочарования в свои двадцать с небольшим лет. И мой отец, ну, он… прости. Ты не хочешь слышать, как я вываливаю все это.

— Расскажи мне, — потребовал я, обнаружив, что на самом деле хочу знать. Меня не особенно волновало, что заставляет большинство людей убегать. В любом случае, мне редко удавалось найти смысл в том запутанном беспорядке, который представляли собой чьи-то эмоции и мотивы. Но почему-то я хотел знать. Как в сложной видеоигре или в компьютере, который отказывается работать. Я хотел разобраться в ней. Я хотел разобрать ее внутренности и посмотреть, как они работают. Я хотел знать, почему она делает то, что делает. Я хотел понять, чем она руководствуется.

— Ну, я думаю, проведя большую часть своей жизни на работе, где повсюду жестокость и грубость, а не дома, где мягко и счастливо, где он мог бы немного расслабиться, он ожесточился и огрубел. И, я думаю, ему было трудно смотреть на жизнь — даже когда он был с нами — не видя всего уродливого. Или не зацикливаться на каком-то нераскрытом деле. Как взрослый человек, я могу понять, что похититель или насильник на свободе важнее детской церемонии вручения нового ремня. Но в детстве, да, это было больно. Это во многом изменило меня по сравнению с тем, кем я могла бы стать, если бы он был рядом.

— Как же так?

— Ну, после развода моя мама стала немного озлобленной. Она воспитывала меня так, чтобы я никогда не зависела от мужчины, не ждала, что он наполнит меня. Это была моя работа.

— Хотя это звучит не так уж плохо. — Казалось, что опора на людей, почти всегда приводило к разочарованию.

— Это неплохой урок. Но смешай это с моим чувством покинутости, и я действительно долгое время ненавидела противоположный пол, думала, что им нельзя доверять. Потом, знаешь, гормоны взяли верх. И я пошла вперед и стала встречаться со всякими неправильными парнями, только укрепляя это убеждение. Короче говоря, проблемы с отцом могут действительно испортить тебе жизнь, пока ты не увидишь их такими, какие они есть. Но в любом случае, вернемся к делу…

— Так в чем была суть? — спросил я, совершенно потерянный. Но не совсем в плохом смысле.

— В том, что после всего этого, после того, как он ушел на пенсию, мы наконец-то начали восстанавливаться. Он не совсем мягкий, но он больше не режет, когда ты подходишь слишком близко. И он как бы оглядывается на свою жизнь, на свои сожаления. И во многих из этих сожалений он винит работу. Так что он не очень-то жалует многое, что связано с этим аспектом его жизни. У него случился бы удар, если бы он подумал, что я иду по его стопам, что я могу потерять много важных частей моей жизни из-за работы, что, возможно, я стану жесткой и грубой, буду пренебрегать людьми, которые мне дороги, буду резать тех, кто пытается подойти слишком близко.

— Но ты подумала, что будет лучше просто выбросить все это на него?

— С моей точки зрения, у него было бы меньше времени на то, чтобы зацикливаться на этом, читать мне лекции об этом. Если бы все было сказано и сделано, он все равно был бы зол, разочарован или что-то еще, но он должен был принять это быстрее, так как это уже стало моей реальностью.

Ладно, в этом есть смысл, я думаю. Это было очень тяжело, но я могу понять, что не хочу раскачивать лодку, расстраивать людей, с которыми ты только недавно начал восстанавливать отношения.

У меня были бурные отношения с моим родным братом. Мы враждовали. Мы терзали друг друга. Но в конце концов, мы были семьей. Мы всегда были рядом друг с другом, если нам это было нужно. И особенно теперь, когда он был с Рией, когда они создали свою собственную семью, я не хотел портить отношения и там.

— Что случилось в академии? — спросил я, наблюдая, как она вздрогнула, зная, что это та часть, которой она не хотела со мной делиться.

— Все было хорошо, черт возьми, — пискнула она, проведя рукой по волосам. — Я прошла все предварительные тесты. Чтение, письмо, тест на физическую подготовку. Я занималась боевыми искусствами, у меня была чистая судимость, я училась в колледже на криминалиста. Все было хорошо. Мне там нравилось.

— И все же? — спросил я, зная, что люди, которым нравилась академия, просто так не уходят. Я знал, что по статистике каждый класс терял двадцать пять процентов учеников из-за неуспеваемости или передумал. Или что-то еще. Не похоже, чтобы Кларк была из тех, кто не справляется. Если уж на то пошло, она показалась мне человеком, который упрямится. Что, на мой взгляд, было преимуществом, а не недостатком, как считали многие. По крайней мере, так было до сих пор в моей жизни.

— Один из офицеров, работавший там инструктором, просто… ненавидел меня. Он, бл*ть , ненавидел меня. Я не знаю, почему. Может, это было из-за того , что я женщина. Или я слишком хорошо справлялась с поставленными передо мной задачами. Я не знаю. Но он просто презирал меня. Все, что я делала, подвергалось критике. И я не ною. Мы все терпели много оскорблений от старших офицеров. Они были там, чтобы закалить нас, отсеять слабых. Это было частью обучения. Как в учебном лагере. Но это было по-другому. Я клянусь, он пытался заставить меня уйти, пытался сделать меня настолько несчастной, чтобы я бросила учебу.

— Но ты слишком упряма для этого. — Это не было осуждением. И, к счастью, она, похоже, тоже не восприняла его как осуждение.

— Вот именно. Мне было все равно, если мое тело кричало. Если бы моя голова болела от криков. Я собиралась выстоять. Я собиралась доказать ему, что он не сможет меня сломить.

— Что случилось потом?

— Я думаю, он увидел, что я не собираюсь сдаваться. Или сломаться. Поверь, я хотела этого. Но я сжала губы, стиснула зубы до боли в челюсти. И терпела. Потому что это была моя мечта. И будь я проклята, если он отнимет ее у меня. Однажды меня вызвали. И уволили. За неподчинение. Был целый рапорт о том, как я набросилась на него, угрожала ему. Он даже каким-то образом заставил двух моих товарищей по службе подтвердить эту историю. Я не знаю, как. Или почему. Это моя жизненная миссия — однажды выяснить это. Но спорить с этим было невозможно. Если ты был полицейским, существовала субординация, и ты уважал ее, ты не огрызался. Они не могли позволить мне закончить курс, если я отказывалась подчиниться. Даже если это была откровенная ложь. Я закончила. Пришлось собрать вещи и уехать. Думаю, ты уже заметил, что я немного импульсивна. Иногда мои эмоции берут верх. И я никогда не была так зла, как тогда, когда вышла из этого здания. А этот ублюдок стоял там и ухмылялся. Я могла бы убить его. Я действительно могла.

— Но ты этого не сделала, — напомнил я ей. Многие люди думали, что они способны на прямое убийство при подходящих обстоятельствах. Но большинство людей ошибались. Она не могла убить его. Если только не спровоцировать.

— Я не убила, — согласилась она, вздохнув. — Прости, что набросилась на тебя. Я ненавижу эту историю. Я серьезно, серьезно ненавижу провал.

— Я бы не считал это неудачей. Ты не виновата в том, что кто-то на тебя положил глаз. Кто-то лгал о тебе. Ты не провалилась. Тебя наеб *ли.

— Но со стороны это выглядит как провал, понимаешь? Меня выгнали из полицейской академии. Я никогда не была так рада, что не поделилась ни с кем, что я туда поступала.

— Я не думаю, что друзья и семья будут считать, что ты провалилась.

— Каждый обвиняет в неудаче другого.

— Это цинично, — сказал я ей. Обычно я был циником. Это было почти освежающе — быть оптимистом в какой-то ситуации. — Все терпят неудачу, Кларк. В большом или малом. Я проваливаюсь в делах. Как и мой брат. Никто не идеален. И иногда эти неудачи служат хорошей мотивацией. Заставляют тебя еще больше жаждать сделать все правильно в следующий раз.

— Это правда. Мои промахи всегда были тем, что подстегивало меня в следующий раз. Я никогда не любила сворачиваться клубочком и есть мороженое. То есть, не пойми меня неправильно. Я как раз из тех, кто ест мороженое. Но не потому, что я упала на задницу. Я всегда встаю, отряхиваюсь и снова берусь за дело, пока не добьюсь успеха. Возможно, это из-за моих занятий боевыми искусствами, когда мне всегда говорили: «Вставай, борись сильнее». Большинство людей назвали бы это недостатком — быть неудачником.

— Ты неудачник, только если устраиваешь из-за этого скандал. Я думаю, что неудачники — это те, кто сворачивается клубочком и сдаются. Это неудачники. Ты победитель.

— Победитель, — размышляла она, губы изогнулись вверх, отчего ее золотистые глаза потеплели еще больше. — Мне это нравится.

— У меня есть еще один вопрос, — начал я, зная, что она в хорошем настроении, что сейчас или никогда.

— Давай.

Она, казалось, мгновенно пожалела об этом замечании, когда следующие слова вырвались из моего рта.

— Чего ты добиваешься, связавшись с турецкой мафией?

Глава 9

Кларк

Я не осознавала, какую тяжесть на себя взвалила, какой груз лежал на моих плечах, пока, наконец, не смогла стряхнуть с себя все это.

Не только из-за академии. Хотя, она была огромной частью всего этого. Это был мой грязный секрет, мой тайный стыд. Даже если технически это была не совсем моя вина.

Это все равно было похоже на неудачу.

Это все еще была украденная мечта.

Это был огромный кусок моего будущего, несправедливо отнятый у меня.

Я знала, что в моих венах течет яд, но не знала, насколько сильно он на меня действует. Вся эта ярость, горечь, разочарование и, возможно, самое худшее из всего этого… беспомощность.

Есть ли что-то хуже, чем чувствовать себя абсолютно беспомощной?

Если и было, то я еще не сталкивалась с этим.

Но как бы ни было неприятно терпеть разрез, высасывать яд, наличие системы свободной от него, заставила меня осознать, насколько я была больна из-за него.

Я никогда бы не подумала, что именно Барретт будет помогать направлять нож. Я всегда думала, что это будет моя мама. В конце концов. После того, как она поняла, что это не просто угрюмая фаза, через которую я проходила, вероятно, обвиняя в этом стресс на работе. Она всегда все из меня вытягивала. Матери обладали таким даром, когда никто другой не был на это способен. Они точно знали, что сказать, какое выражение лица может заставить стены рухнуть.

И тогда все мерзкое выплескивалось наружу.

Так было лучше.

В этом было что-то клиническое. Может быть, потому что Барретт не был эмоционален, не обижался, не расстраивался и не испытывал тех досадных чувств, из-за которых признания было трудно пережить.

Боже, я даже вывалила на него почти всю жизнь проблем с отцом, сама того не желая.

Это была одна вещь, которой мне было трудно поделиться с мамой. Потому что тема моего отца всегда была зияющей, кровоточащей раной. Как только я пыталась — «спокойно» — затронуть тему негативных чувств, которые я испытывала к отцу, она выходила из себя. Красноречиво.

«Я понимаю, как он мог позволить работе быть выше меня. Но позволить своей маленькой девочке чувствовать себя дерьмом? Это бессовестно. Ты должна быть приоритетом в его жизни».

И так далее, и тому подобное.

Мне было трудно выкладывать все это, потому что она уходила с этим. А мне иногда хотелось просто высказать обиду или разочарование без ее нагромождения.

Через некоторое время я перестала говорить об таких вещах, рассказывая ей только о положительных вещах, которые происходили, когда я проводила с ним время.

Я немного приоткрыла эту тему своим друзьям, но, давайте посмотрим правде в глаза, даже друзья не хотят слушать, как вы бесконечно рассказываете о своих проблемах с отцом.

Поэтому, по большей части, я держала это в себе.

Но по какой-то причине я выплеснула все это на него. Может быть, потому что он не был похож на мою маму. У него не было мнения о моем отце. Ему не о чем было говорить. Он был просто объективным слушателем. И в отличие от моих друзей, он казался заинтересованным, а не просто вежливо слушающим.

Казалось — и, возможно, это было немного безумно, — но он хотел понять, что меня волнует.

Это было слишком не характерным для него. Однажды я слышала, как он разговаривал по телефону — предположительно — с кем-то из родственников его клиентов, которые утверждали, что клиентка слишком расстроена, чтобы встать с постели и поговорить с ним, а он сказал что-то о том, что его не волнуют ее глупые чувства, что ему нужно поговорить с ней, если она хочет, чтобы ее дело было решено.

Он не был человеком, который, чрезмерно беспокоился о таких вещах, как эмоции и мотивация. Тем не менее, он сидел с восторженным вниманием, пока я показывала ему свои.

Я знала, что, вероятно, не стоило слишком много об этом думать. Я имею в виду… он ужасно облажался, просматривая мои социальные сети без разрешения. Даже он должен был понять, что это переходит границы. А потом, ну, я избила его в постели. Такие вещи были склонны сделать парня немного сумасшедшим, немного не в своей тарелке, заставить его вести себя немного не так, как обычно.

И все же…

И все же я могла думать только о том, что, возможно, это нечто большее, что, возможно, это что-то значит. Для него. И для меня.

Я не могла просто взять и поцеловаться с любым случайным парнем. Я имею в виду, я больше не была подростком. Тот факт, что я ни с кем не целовалась уже черт знает сколько времени, даже не испытывала искушения, но вдруг возникло такое сильное желание, что я не могла с ним бороться, несмотря на то, что знала, что это ужасная идея, поскольку у меня был контракт с ним, который я должна была выполнить, как только все закончится, ну, это о чем-то говорило, не так ли? Это говорило о том, что, возможно, он был другим.

И не только в очевидном смысле, но и в том, что отличало его от других парней, которых я знала, что заставляло меня думать, обдумывать свои комментарии, анализировать их влияние больше, чем обычно.

Это было так похоже на меня, не так ли, выбирать мужчин, которых я абсолютно не должна выбирать. Не потому, что Барретт был чем-то плох. А потому, что ситуация была щекотливой, потому что, если все пойдет наперекосяк, продолжать убирать его офис в обозримом будущем может быть крайне неудобно.

Не для него.

Я имею в виду, что я не думала, что он из тех, кто будет выходить из себя, если что-то пойдет не так.

Но для меня.

Я не была той, кто поддерживает связь с бывшими. Когда все заканчивалось, все заканчивалось. Мне не нужно было знать, чем они занимаются. И я определенно не возвращалась за новыми раундами. Я придерживаюсь политики выжженной земли.

Так что для меня это было бы странно.

Не то чтобы что-то должно было случиться. Я имею в виду… просто потому что мы поцеловались и поговорили. Это не должно было ничего значить. Правда, мне нужно было, чтобы это ничего не значило. Так было бы лучше. Для нас обоих. В долгосрочной перспективе. Неважно, как сильно мое тело хотело упасть с ним на кровать, закончить то, что мы начали.

— Ну, — начала я, понимая, что он смотрит на меня в ожидании ответа уже неудобно долгое время. — Мы выяснили, что я упряма и ненавижу терпеть неудачи.

— Да.

— Ну, я немного покопалась о том старшем офицере.

— Как его зовут? — спросил он, нуждаясь в фактах. Это был частный детектив в нем.

— Мерфи. В общем… Я немного покопалась, пытаясь выяснить, над чем он работал в свое время, какие дела он так и не раскрыл…

— Ты отомстишь, раскрыв дело, которое он не смог раскрыть?

— Таков план.

— Но откуда он вообще об этом узнает? Что именно ты раскрыла это дело?

Это была самая сложная часть.

Наш чудесный штат был немного занозой в заднице по поводу выдачи лицензий частного детектива. Единственным реальным препятствием для меня было то, что требовался пятилетний опыт работы в расследованиях. Что показалось мне нелепым. «Эй, ты хочешь стать врачом? Во-первых, нам нужно, чтобы вы проработали врачом пять лет, прежде чем мы сможем присвоить вам докторскую степень». Если бы я получила лицензию, мое имя было бы во всех газетах. «Частный детектив Кларк Коллингс наконец-то расправилась с турецкой мафией или что-то в этом роде».

— Я решила, что мне нужно просто все подготовить, а потом вызвать кого-нибудь, чтобы их действительно загребли. Местных полицейских или еще кого-нибудь. Мое имя все равно попадет в газеты, скорее всего. — Это было не совсем то, чего я хотела, но это было хоть что-то. Маленькое «пошел ты» ублюдку, который разрушил мою жизнь.

— Ты пытаешься стать частным детективом, — догадался он, но прозвучало это заявление довольно уверенно.

— Да, — согласилась я, кивнув, мои глаза скользнули в сторону, изучая мои руки. — Ты думаешь, это безумие?

— Что ты станешь частным детективом? — уточнил он.

— Да.

— Нет. — В этом одном слове было столько уверенности, что мне хватило уверенности поднять голову и повернуться к нему лицом. — Д умаю, у тебя хороший характер и набор навыков, чтобы быть следователем. Я встречал много таких за эти годы. Всех их объединяет упорство. Даже люди, которые — на первый взгляд — не похожие на серьезных или трудоголиков. Например, Тиг и Брок. Когда они берутся за важное дело, которое что-то значит, ты не хочешь быть человеком, на которого они пытаются найти компромат или свалить.

— Много ли ты знаешь женщин-детективов?

— А, ну, нет, — признал он, но пожал плечами. — На самом деле это ничего не меняет. Это просто говорит о том, что многие женщины не заинтересованы в этой области или не чувствуют себя квалифицированными. Нужно иметь мужество, чтобы ввязаться в это дело, никогда не зная, с чем ты можешь столкнуться. Это может быть страшно, если у тебя нет соответствующей подготовки. У тебя была целая жизнь.

Это было правдой.

Между моими занятиями боевыми искусствами и рассказами отца о его работе, я знала многое, я могла справиться с собой. По крайней мере, мне так казалось. Я не часто попадала в ситуации, когда мне нужно было это проверить — не смотря на хватких парней в барах.

— Для женщины это опаснее, чем для мужчины, — пробормотала я, озвучивая то, что, я уверена, услышала бы тысячу раз, как только моя семья и друзья узнали бы об этом моем новом бизнес-предприятии.

— Так же, как и прогулка по улице, поход в бар или первое свидание. Это отстой, но так оно и есть. Мужчины по своей сути более безопасны, чем женщины, поэтому любая работа, где ты не функционируешь в какой-то безопасной группе, да, связана с дополнительными рисками.

— Вот почему я всегда должна быть лучше.

— Именно поэтому ты всегда должна быть лучше, — согласился он, кивнув.

— Я делаю довольно дерьмовую работу в этом направлении, не так ли? — спросила я, махнув рукой в сторону окна, города в целом, того факта, что я потратила на это месяцы и чувствовала, что абсолютно ничего не добилась.

— Кларк, это мафия. Преступность была у них в крови на протяжении многих поколений. У них есть системы, не позволяющие никому узнать, что они замышляют. Это часть их работы. Твоя задача — найти брешь в их броне. Это будет нелегко. Полицейские, детективы, агенты могут всю свою карьеру пытаться уничтожить семью и потерпеть неудачу. Такова природа игры. Так что, если ты одна пытаешься выполнить работу целого полицейского подразделения, да, это будет трудно. Ты будешь терпеть неудачи какое-то время, прежде чем почувствуешь вкус успеха.

— Ты когда-нибудь имел дело с мафией?

— Не напрямую. Не пытаясь их уничтожить или что-то в этом роде. У меня было дело о нанесении побоев женщине и одному мафиози низкого уровня.

— Как ты с этим разобрался?

— Я пошел к боссу, — сказал он, пожав плечами. — Иногда единственный способ добиться закрытия дела — это делать то, что другие частные детективы не хотят делать.

— Что случилось с тем парнем?

— Да хрен его знает, но он больше не подходил к женщине.

— Я не против нетрадиционных методов получения желаемого, — признала я. Хотя женщины и подвергались большему риску, у них также были активы, которых не было у мужчин. Я была не против использовать это в своих интересах, если до этого дойдет дело.

— Приятно слышать. У меня есть идея, — сказал он, заставив меня поднять бровь.

— Что за идея?

— У меня есть преимущество. Я не сразу понял, что хочу работать частным детективом. Это просто свалилось мне на голову из-за моего брата. И к тому времени, когда мне надоело, что он мной командует, у меня уже был опыт, необходимый для получения собственной лицензии. Я мог бы… сделать это для тебя.

Потребовалось много времени, чтобы слова сформировались в моей голове, не говоря уже о том, чтобы найти путь к моим голосовым связкам и вырваться из моих губ.

— Ты позволишь мне работать на тебя?

Его взгляд метнулся в сторону, изучая небольшую царапину в краске на стене напротив нас.

— Считай, что это предоплата.

Но дело было не в этом.

Если бы это было так, он бы поддерживал зрительный контакт. Но взгляд в сторону, казалось, подразумевал, что это немного больше, чем попытка помочь кому-то, кому не повезло и кто нуждается в наставничестве, и протянуть руку помощи.

— Что ж, думаю, я могу принять твое предложение.

— Мне придется купить тебе письменный стол, — подумал он вслух, его тело слегка напряглось. Перемена. Для него было бы переменой, если бы я устроила магазин в его офисе.

— Это может быть даже один из тех, что выдвигаются из стены. Стол Мерфи или как они там называются. Мне не нужно много места.

— Мне нужно подумать об этом, — добавил он, медленно вставая. — О, есть кое-что еще.

— Не думаю, что у тебя возникнут проблемы с поиском кофейной кружки для меня, — поддразнила я, улыбаясь, когда тоже встала.

— Нет, ах… Возможно, я позволил своим друзьям и семье думать, что мы… — он запнулся, пригнув голову. И, если я не ошибаюсь, его щеки слегка порозовели.

Я даже не пыталась удержать свои губы от причудливого изгиба, понимая, на что он намекает.

— Трахаемся как кролики? — предположила я, чтобы увидеть, как он слегка замешкается.

— Это… предположил Брок. А потом ты столкнулась с Кензи и была приглашена на ужин. Тиг тоже так подумал. А потом, конечно, все дошло до Сойера…

— Видишь, что я имею в виду, когда говорю о лжи, выходящей из-под контроля, пока люди берут ее в руки? — сказала я, качая головой. — Все в порядке. Я подумала, что ты, возможно, хочешь, чтобы они думали так какое-то время. Пока мы, естественно, не надоедим друг другу, работая вместе, поэтому мы расстанемся, но сделаем это полюбовно. Это та история, с которой мы работаем?

— Если ты не против.

— Не возражаю.

— Они могут пригласить нас на ужин.

— Я очень, очень люблю поесть, — сказала я ему, наблюдая, как его губы снова начали подрагивать. — Кензи говорила о готовке так, как будто она в этом разбирается.

— Так и есть.

— Тогда я не могу представить, что будет трудно есть их еду и вести светские беседы.

— Нам нужно определиться с оплатой.

— За то, что притворяюсь, что встречаюсь с тобой?

— За работу со мной, — уточнил он, но при этом улыбался.

— О, точно. Это имеет больше смысла. Ну, у меня есть хорошие сбережения. Так что, в начале, возможно, мы сможем делать это в каждом конкретном случае. Когда тебе может понадобиться помощь. И я могу помочь тебе выяснить, как оформить меня как работника и так далее. Я изучала основы этого в колледже и на работе.

— Иногда я позволяю счетам копиться месяцами, — признался он.

— Ну, это можно прекратить прямо сейчас. У меня крутой профессиональный голос по телефону. Им и в голову не придет не оплачивать счета. И я также буду продолжать уборку. Вообще-то, работа там может помочь не выходить из-под контроля каждую неделю.

— Значит, мы договорились.

— Мы договорились, — согласилась я. К лучшему или к худшему.

— А теперь вернемся к этому делу…

Черт.

Я думала, мы намотали достаточно кругов, чтобы уйти от этого.

— А что с ним?

— Нам нужно разобраться с этим. Убрать это с дороги. Мне нужна твоя голова в игре, если ты работаешь на меня. Этого не произойдет, пока ты не отомстишь.

Вздохнув, я подошла к своим закускам, взяла банку оригинальных «Принглс» и села обратно на кровать, чтобы поесть.

— Честно говоря, у меня ничего не получается, — призналась я, махнув рукой в сторону блокнота, которому, как мне казалось, он проявлял достойное восхищения самообладание, не заглядывая в него. Хотя, если бы я не заснула на нем, кто сказал бы, что он не перечитал бы его уже несколько раз.

После моих слов он схватил блокнот и тоже вернулся в постель, взяв чипсы, которые я предложила, пока он листал мои записи.

— Это не ерунда. Возможно, это немного перебор. Как ты узнала, что у Айдина есть любовница, если они никогда не разговаривают по телефону около своего здания?

— Он ходит в два разных ювелирных магазина и к флористам. Верные мужчины так не поступают.

— Зачем ему ходить в разные места? Это лишняя работа.

— Потому что люди сплетничают. Или потому что он идиот и перепутает места или женщин, если не будет держать их совершенно отдельно. Я ставлю на последнее.

— Почему?

— Его жена безумно красива, успешна и, судя по всему, прекрасный человек. А он ходит от нее. По-моему, это и есть определение идиота.

— Справедливо.

— А ты?

— Что я?

— Уходил от женщины? — уточнила я.

— Мне нужно быть в отношениях с одной из них, чтобы уходить от нее.

— Значит, никогда? Даже коротких интрижек? Две недели… э-э-э?

— Две недели…? — спросил он, глядя на меня, глаза плясали.

— Они самые. Знаешь, когда ты опьянен от всех этих гормонов хорошего самочувствия и не видишь достаточно ясно, чтобы понять, что они из тех людей, которые используют двойные отрицания или выедают центр «Орео», но не едят само печенье.

— Что является кощунством.

— Ну, да, — согласилась я, внезапно пожалев, что не купила «Oрео».

— Так зачем же Мерфи охотился за ними?

— Буквально за всем. Он проверял все: от актуальности их бирок до попыток предъявить им обвинения в торговле героином.

— Кого из них? Босса?

— Любого. Любого из них. Я думаю, он просто хотел, чтобы его имя было связано с поимкой даже низкоуровневого парня.

— Так что, естественно, ты хочешь босса.

На это моя улыбка расплылась так широко, что щеки заболели. Потому что он меня раскусил.

— Естественно, — согласилась я.

— Эдип Кайя, — пробормотал он, перелистывая страницу. — Вдовец, бездетен. Живет один, за исключением двух своих сотрудников. — И какова была твоя цель? Попытаться поймать его на чем-то незаконном?

— Я не настолько глупа. Он не слишком пачкает руки в эти дни. Этим занимаются все остальные. Но я подумала, что смогу найти способ прослушивать его телефон, машину или дом. Что-нибудь. Что угодно.

— Ты уже пыталась?

— Ну, я умею многое, но знание того, как подслушать кого-то, к сожалению, не входит в число этих навыков.

— Это не так сложно. Я научу тебя.

Не спрашивайте меня почему, но это заявление вызвало неожиданное возбуждение в моем организме. Я помню, как моя мама как-то болтала с одной из моих тетушек о том, что мужчинам нравится учить тебя чему-то, поэтому прикинуться дурочкой, чтобы они могли это сделать, всегда было хорошей идеей. И хотя я это понимала, я также считала, что прикидываться дурочкой никогда не было хорошей идеей.

Тем не менее, идея о том, что этот мужчина действительно может чему-то научить меня, была странно сексуальной. Мы с Барреттом находились в непосредственной близости друг от друга, пальцы скрещивались, когда он показывал мне, как просунуть жучок в маленькое пространство. Его дыхание было на моей шее, его бедро касалось моего…

О, черт.

— Что? — спросил Барретт, когда я неожиданно спрыгнула с кровати и повернулась, чтобы порыться в своей сумке.

— Я, ах, уже поздно. Мне нужно подготовиться ко дню. И я… хочу французский тост. Разве французский тост не звучит вкусно? Мы должны пойти и купить французские тосты.

— Почему ты так часто говоришь о французских тостах? — спросил он, вскинув брови, глядя на меня, явно не понимая, что происходит.

— Потому что это лучшая еда для завтрака, очевидно. Сахарная пудра и сироп?

— Что с тобой не так? — спросил он, как всегда прямолинейно.

И, что ж, мне потребовалось все мое старание, чтобы не выпалить, что я умираю от желания, чтобы он отбросил эту тетрадь, схватил меня, бросил на кровать и заставил эту почти непреодолимую потребность немного рассеяться.

Но все было достаточно сложно. Мне нужно было держать его в штанах. Он давал мне золотую возможность. Он собирался обучить меня, ввести в курс дела, научить, как устанавливать жучки, быстрее проникать в места, какие границы я могла переступать, а какие нет, если не хотела потерять лицензию.

В свою очередь, я должна была играть роль его девушки.

Все было достаточно сложно.

Я не хотела все испортить.

А секс, для большинства людей, как правило, все портит.

— Итак… мы собираемся позавтракать. Или поработаем над делом?

— Я уверена, что мы можем сделать и то, и другое, — сообщила я ему, прежде чем закрыться в ванной, сделав несколько медленных, глубоких вдохов, ожидая, что это успокоит меня.

Но это было бесполезно.

Месяцы тяжелой работы, разочарования, опустошения и воздержания привели к тому, что мое тело отчаянно требовало разрядки.

Вздохнув, я спустила воду, разделась догола, залезла под воду, провела рукой по телу, закрыв глаза, пытаясь ускользнуть, уйти куда-то в воспоминания.

Но это было бесполезно.

Как только я пыталась фантазировать о ком-то другом, о ком-то еще, вдруг появлялся Барретт, его меняющие настроение глаза с тяжелым взглядом, его вес, прижимающий меня к себе, его волосы в моих руках, его губы, требующие моих.

И я поддалась ему, почувствовала, как его руки сменяют мои собственные, пальцы, ловкие от лет, проведенных с руками, держащими контроллеры видеоигр.

Я чувствовала, как оргазм нарастает в моей системе, когда услышала неуместный шум.

Шарканье возле душа.

— Барретт? — пробурчала я, надеясь, что для него это не так очевидно, как для меня, что мой голос звучит сексуально грубо.

— Да? — в его голосе не было ничего лишнего, как будто это не было большой проблемой.

— Я в душе.

— Это объясняет наличие пара здесь, — согласился он, голос был сухим. Это была самая близкая к шутке фраза, которую я когда-либо слышала от него.

— Я здесь голая, — добавила я, не потрудившись проанализировать, почему мои пальцы не убрались с бедер.

Наступила пауза, затем последовало горловое прочищение. Но когда он заговорил, его голос был ровным.

— Было бы странно принимать душ полностью одетой.

— Ты в ванной, а я голая в душе.

— Да. Там есть занавеска, — напомнил он мне. — И… кажется, она не прозрачная.

— О, Боже мой. Перестань смотреть.

— Просто пытаюсь успокоить тебя.

— Выйди из ванной.

— Я просто чищу зубы, — сказал он мне, включив кран. — Здесь пахнет тобой, — сообщил он мне, заставляя меня крепко сжиматься при мысли о том, как он проводит губами по моей коже, делает глубокий вдох, вдыхая меня.

И, что ж, это был не самый гордый момент, но мои пальцы снова начали двигаться; желание зажглось в моем теле.

Мои губы прижались друг к другу, но я была уверена, что по мере приближения, несмотря на все мои усилия, из них вырывались слабые лепечущие звуки.

За занавеской душа выключилась вода, прекратился скребущий звук зубной щетки.

Я решила, что он ушел.

Я все еще держала губы сжатыми, когда оргазм начал достигать пика, но низкий хныкающий звук вырвался наружу, когда он прорвался через мой организм.

Только после того, как я попыталась выровнять дыхание, я услышала, как снова включилась вода, быстрое журчание и плевок, затем вода снова отключилась, прежде чем он ушел, закрыв дверь немного крепче, давая мне знать, что он ушел.

— Черт, — прошипела я, закрыв глаза так плотно, что за веками мелькали вспышки.

Отрицать это было просто невозможно.

Он услышал меня.

Он выключил воду, чтобы услышать меня.

И теперь я должна была пойти одеться и встретить его там.

И что потом?

Вести себя, как ни в чем не бывало?

Я думаю, когда все другие варианты полностью унизительны, это было по умолчанию.

Так что это было то, что я собиралась сделать.

Глава 10

Барретт

Я умел вести себя так, будто ничего не произошло. Обычно я не испытывал сильных эмоций, поэтому для меня никогда не было проблемой просто жить дальше, не требуя разговоров о случившемся и тому подобного.

Но Кларк просто выскочила из ванной, болтая о том, что французские тосты и картофель на завтрак каким-то образом помогут нам раскрыть дело.

Как будто меня не было рядом с ней в ванной, пока она принимала душ и доводила себя до оргазма.

Я что-то услышал. Именно это заставило меня выключить воду, перестать чистить зубы, я не был уверен, что это было, просто писклявый звук.

Но потом я услышал его снова, на этот раз громче.

Ошибиться было невозможно.

Очевидно, я был не единственным, кто пострадал от поцелуя, который закончился так же внезапно, как и начался.

Всего секунда или две после того, как я услышал ее хныканье, и мой член стал твердым, каждая частичка меня была настроена на происходящее в душе больше, чем на что-либо другое, на чем я когда-либо концентрировался в своей жизни. Брызги из душевой лейки, плеск воды, стекающий с ее тела на фарфоровый пол, прерывистое дыхание, вырывающееся наружу потоком, сопровождаемое тихими хныкающими звуками.

Я был уверен, что ничто не требует такого контроля, как молчание, неподвижность, ничего не делать и не говорить.

Потом, когда все закончилось, я почистил зубы и вышел, как будто потребность не сжимала мой организм тисками.

Самым безумным было то, что я хотел поговорить об этом. Я оделся, сел на край кровати и стал ждать, пока она, казалось, потратила час на то, чтобы собраться, возясь с вещами, которые она разбросала по столешнице, суша волосы. Но пока я сидел там, я предвкушал, как она, наконец, выйдет, и мы вдвоем поговорим. О поцелуе. О том, что ей нужно было прикоснуться к себе после этого. О том, что это значит в «будущем».

Затем она вышла, говоря так быстро, что слова едва не слетали с ее губ сами собой, собрала свои вещи и направилась в холл, даже не посмотрев, иду ли я за ней.

Что я и сделал.

Во-первых, потому что французские тосты и картофель на завтрак звучали неплохо для моего желудка, который за целый день не ел ничего, кроме чипсов и кофе. Во-вторых, потому, что было трудно избегать меня, сидя за столом напротив. Затем, конечно, тот факт, что нам предстояла, чертова уйма работы, поэтому ее делу, если мы хотели разобраться в нем за свою жизнь.

Была причина, по которой никто не брался за дела мафии, почему иногда даже агентства по алфавиту отступали, чтобы сосредоточиться на других делах. Они, как известно, были хороши в том, что делали, в том, как избежать обнаружения, в том, чтобы держать свои руки достаточно чистыми, чтобы на них ничего нельзя было повесить.

А босс?

Он всегда был чертовски недосягаем.

Я знал, что Эдип Кайя был конечной целью, но спустя столько времени, когда она все больше погружалась в свою новую карьеру и отдалялась от своего плана мести, возможно, она согласилась бы на то, чтобы привлечь кого-нибудь поменьше. Хотя я бы понял, если она это не примет. Это драйв. Это потребность доказать свою правоту. У меня самого она все еще была, несмотря на то, что я создал успешную следственную фирму и брался за сложные дела в одиночку. Эта потребность быть лучше, делать лучше, доказывать свою правоту была так же сильна, как и в тот день, когда я покинул фирму брата.

Иногда в нашей жизни происходят вещи, которые создают глубокие трещины в наших личностях, дыры, которые никогда не могут быть по-настоящему заполнены.

Возможно, ни Кларк, ни я, никогда не будем уверены в себе на сто процентов в этом одном аспекте нашей жизни. По большому счету, одна неуверенность была не так уж плоха. Во всех остальных аспектах мы оба казались вполне уверенными. Многие другие люди не могли этого утверждать.

— Кто-нибудь вообще хочет пробовать эти сумасшедшие сиропы? — спросила Кларк, продолжая свой бесконечный односторонний разговор. Как будто она слишком хорошо знала, что я искал лазейку, какую-то брешь в разговоре, чтобы вставить пару слов. О том, о чем она явно не хотела говорить. — В старших классах я проработала, ох, целых пять секунд в забегаловке со всеми этими сиропами разных вкусов. Я думаю, что единственный раз, когда кто-то действительно пил их, это когда был маленьким ребенком, развлекался, устраивал беспорядок. Красный, который они имели наглость называть клубничным, хотя на вкус оно напоминало чистые химикаты и сахар, так сильно пачкало столешницы, что даже отбеливатель не смог бы его вывести. Кто помещает что-то подобное в свое тело? Ну, я имею в виду, что, это не так уж важно. Диетическая газировка может содрать краску с автомобиля, и людям это все равно нравится. Так что кто знает? По-моему, на приготовление еды уходит много времени, не так ли?

— Может быть, потому что ты не останавливалась, чтобы перевести дух, с тех пор как она приняла наш заказ, — предположил я.

— Наверное, я немного возбуждена сегодня утром. Забавно, потому что я даже не отпила свой кофе. — Как она могла, если она не прекращала говорить даже на две секунды вместе взятые? — Может быть, он крепче, чем я привыкла. Наверное, я могу быть немного приверженцем кофе…

— Кларк, — оборвал я ее, понимая, что мой тон был немного резким, как удар ножом по фронту, который она пыталась удержать. Но, я сказал себе, что это было убийство из милосердия. — Прекрати, — добавил я, качая головой. — Ты не хочешь говорить об этом, хорошо. Так и скажи. Но прекрати неистово хвататься за темы для разговора.

— Я не хочу говорить об этом, — сказала она с твердым кивком, если ее тон не был достаточным доказательством ее серьезности.

— Хорошо, — согласился я, пожимая плечами. Пока, во всяком случае. Пока все было хорошо. Посмотрим позже.

— Слава Богу, — сказала она, выпустив весь воздух в порыве, а на ее губах заиграла улыбка. — Мне было трудно. Знаешь ли, сколько всего можно сказать о еде на завтрак? — спросила она, добавляя соль в кофе. Она не ошиблась: кофе был крепким. Крепкий, такой, что потом обязательно будет изжога. Именно это мне и нравилось.

— А вот и наша еда, — сказал я ей, подбородком указав на приближающихся двух официантов, поскольку в этом заведении не любят пользоваться подносами, а мы заказали достаточно для футбольной команды, и оба могли уплетать еду так, как большинство других людей могли только мечтать. Мне повезло с быстрым метаболизмом. Кларк призналась, что если она не занималась боевыми искусствами с определенной регулярностью, то «полнела». Я сдержал комментарий о том, что, по моему мнению, она хорошо выглядит «пополневшей», решив, что это прозвучит как переход к другим темам о телах. Ее, моем, нашем в частности.

У нас еще будет время поговорить об этом позже. Судя по всему, нам еще предстояло проделать кое-какую работу по наблюдению, чтобы проникнуть внутрь. Кларк, судя по ее записной книжке, которую я просматривал, пока она запихивала в рот половинку французского тоста, проделала отличную работу, подробно описав мужчин и их женщин, их симпатии, антипатии, жизнь.

Например, племянник Эдипа Кайя, который выступал в роли его второго помощника, был бесстыдным ловеласом и распутником, который время от времени распускал язык с женщинами, на которых пытался произвести впечатление своим преступным образом жизни и бутылками вина за двести долларов.

— Ты когда-нибудь думала о том, чтобы преследовать Эмре? — спросил я, жалея, что у меня нет ноутбука, чтобы я мог немного покопаться о нем в Интернете.

— Но я не хочу Эмре, — возразила она, подняв вилку, полную опрокинутых котлет, на полпути к губам.

— Нет, но ты сама отметила, что у него развязывается язык с хорошенькими женщинами, и он хвастается всякой ерундой. Возможно, это могло бы дать нам достаточно информации, чтобы найти подход к Эдипу Кайе. Раз уж ему больше не на кого опереться. И ему приходится бывать в разных местах. У него должны быть интересы. Должен быть способ поймать его на чем-то незаконном. Возможно, Эмре мог бы стать способом узнать больше об этих вещах.

— Итак… мы находим красивую женщину, одеваем ее в облегающее платье, даем ей несколько советов, отправляем ее в один из клубов, которые ему нравятся, а затем просим ее рассказать нам все, что она знает. За определенную цену.

— Или мы пропустим часть с ценой, — предложил я, не потому что я был особенно экономным — никто, кто видел, сколько я трачу на еду на вынос и компьютеры, которые я выбрасываю после каждого дела в год, даже не подумал бы об этом, — а потому что среднестатистический человек просто не разбирается в таких вещах. Они нервничают, задают слишком много вопросов, слишком много ведут. Все это выглядело фальшиво.

— Я очень сомневаюсь, что кто-то захочет сделать что-то подобное — с очень опасным мужчиной, я бы добавила, — сказала она мне, ссылаясь на несколько раз, когда его привлекали за грубое обращение с некоторыми женщинами. — Бесплатно. Даже какой-нибудь чертов воин справедливости не был бы настолько глуп.

— Я предлагал одеть тебя в обтягивающее платье и отправить туда, — сказал я ей, покачав головой.

— Девушки, которые его привлекают…

— Так что мы накрасим глаза и губы, распылим много духов. Ты впишешься в образ.

— Они как бы придают пикантности, не так ли? — размышляла она, размазывая яйца по тарелке, а затем потянулась за кетчупом и намазала его. — Может быть, мне стоит воздержаться от жира и сахара, если я собираюсь сделать из себя что-то стройное.

Обычно люди, которые пытались использовать извращенную версию герундирования, сводили меня с ума. Почему-то меня не так сильно беспокоило, когда это делала Кларк.

— Похоже, он предпочитает более очевидный тип женщин, — согласился я. Это был не мой типаж, но у всех остальных свои вкусы. И это хорошо, подумал я.

— Тогда мне нужно сходить в торговый центр, — сказала она мне, на секунду подняв на меня глаза, и тут же расплылась в улыбке. — Ты выглядишь так, будто у тебя камень в почках, — сказала она мне, легким, воздушным голосом. — Я никогда не говорила, что ты должен пойти со мной в торговый центр.

Я ненавидел ходить по торговым центрам. Магазинам в частности. Они были слишком яркими, слишком шумными, слишком оживленными. Полные сильных запахов, назойливых людей и слишком многих вещей, которые нужно было воспринимать одновременно. Это было перегрузкой для моей системы. Это вызывало у меня зуд, возбуждение. Я едва успевал схватить то, что мне было нужно, и выйти, прежде чем на руке появлялись кровавые следы. Я никогда не мог понять, как кому-то может нравиться ходить по магазинам, проводить день, перепрыгивая из одного в другой. Для меня это было похоже на пытку.

— Я ненавижу магазины.

— Слишком много чувств накатывает, да? — спросила она, что-то в ее тоне заставило мою голову слегка наклониться в сторону. Это было почти предположение. Но на основании чего?

— А… да.

— Что ж, — сказала она, тон внезапно стал беззаботным. Как будто она уловила мое замешательство, мое внутреннее сомнение, желание двигаться дальше. — Ты мог бы немного понаблюдать за мной, пока я хожу по магазинам. Может быть, ты заметишь то, что я пропустила. Тогда я смогу купить все эти черные тени для век, красную помаду, накладные ресницы и резкие духи, не мучая тебя.

Таков был план на этот день.

Мы обменялись номерами телефонов.

Я высадил ее возле фуд-корта — ведь это была Кларк, в конце концов.

Я сидел, как придурок, и смотрел, как она уходит, в этих своих вечно коротких шортах, выставляющих ее ноги на всеобщее обозрение. Словно почувствовав мой взгляд, она повернула голову через мое плечо, одарив меня злобной ухмылкой и покачивая попкой. Пойманный, я опустил голову, задаваясь вопросом, как, черт возьми, мы собираемся продолжать это дело, пока она работает на меня, без того, чтобы я не выставил себя полным идиотом.

Думаю, мы еще увидим.

***

Шесть часов спустя — ей каким-то образом удалось провести целых шесть часов в моем личном аду — я получил сообщение с просьбой поторопиться, пока не похолодало, с фотографией трех столиков в фуд -корте, сдвинутых вместе и полностью покрытых кусочками еды из всех ресторанов, которые там можно было найти.

В фуд-корте по-прежнему было многолюдно, шумно и оживленно. Но это было близко к выходу. И в мире не было ничего другого, что так мотивировало бы меня, как еда.

— Ты слишком долго возился. Мне пришлось съесть твое тако. Иначе оно бы размокло! — сказала она мне, хотя я ничего не сказал о том, что расстроен этим фактом.

— Это было вкусно?

— Оно было жирным. Что странно, потому что ничего в тако не требует масла. Но я, к счастью, люблю масло. Не знаю, как насчет моих артерий, но мы все еще… относительно молоды.

— Интересный первый выбор, — сказала она мне, когда я потянулся за вафельной картошкой фри. — Ты узнал что-нибудь полезное об Эмре?

— Он будет в «Тишине» сегодня вечером.

— О, так… мы делаем это сегодня вечером? — спросила она, опуская вилку в свою лапшу, двигая ногами и ерзая на своем месте. Мне не нужно было уметь читать язык тела, чтобы понять, что ей не по себе.

— Беспокоишься? — спросил я.

— Ты когда-нибудь работал… под прикрытием?

— Раз или два. Но я понимаю, что для нас с тобой это разные вещи.

— Думаю, некоторые люди могут назвать это сексизмом.

— Но?

— Но… Я думаю, это реальность. Даже если я ненавижу это.

— Ну, ты не единственная, кто любит ходить по магазинам, — сказал я ей, потянувшись в карман. — Хотя я делаю покупки в интернете, — добавил я, протягивая ей браслет и наблюдая, как она перевернула его в руке, прищурив брови.

— Что это? Он выглядит как фитнес-браслет.

— Это потому, что он и должен так выглядеть. Это беспроводное подслушивающее устройство. Ты там будешь не одна. Я буду держать ухо востро. Если покажется, что дела идут неважно, я зайду.

— В смысле зайдешь? Ты не можешь просто войти и схватить меня. Я предполагаю , что он не часто ходит один. Там могут быть его приятели.

— Тогда я разыграю карту ревнивого бойфренда. Устрою сцену. Чтобы нас выгнали. А потом мы сдадим его.

— Это может сработать, — согласилась она, снова взяв вилку, проводя пальцем по гладкой, пустой поверхности прибора. — Ты… постоянно носишь с собой такие вещи?

— У меня есть несколько подобных в багажнике на случай, если они понадобятся на работе. Прослушивающие устройства — самые удобные. Но тот, который на тебе, единственный, что у меня есть. Я никогда не пользовался им раньше. — Наблюдая за тем, как она напряглась. — Но у него очень хороший рейтинг, — заверил я ее. — Мы можем опробовать его в отеле, прежде чем выйдем с ним на дело.

— Всегда полезно провести пробный запуск. Ты знаешь, моя мама всегда ходила на собеседование или на свидание за день до того, как ей нужно было там быть, чтобы убедиться, что она знает дорогу, знает все окрестности. Пробный заезд — это умно. Тем более, что эти парни так опасны. У тебя будет наушник в ухе, как у какого-нибудь шпиона?

— Так и задумано.

— Шпионы в некотором роде сексуальны, — признала она, а затем сжала губы. — Ты действительно собираешься оставить этот молочный коктейль и не макать в него картошку фри? — спросила она, слова перетекали одно в другое, что, как я понял, было своего рода прикрытием, когда она чувствовала беспокойство или что-то в этом роде.

— Ты одна из тех чудаков, которые любят шоколад посыпать солью, не так ли?

— Я не любитель солено-сладкого, — подумала она, пожав плечами. — Хотя, не мне судить. Мне нравятся странные сочетания.

— Как кетчуп на твоих макаронах с сыром.

— Я же говорила тебе, что ты не можешь осуждать это, если не пробовал.

Не успел я оглянуться, как подносы были полны оберток и пустых тарелок. Быстро взглянув на гигантские часы, висящие на опорной балке перед старым морским флотом, я понял, что мы были там уже почти два часа.

Два часа.

В переполненном, шумном, подавляющем торговом центре.

И я не помнил, чтобы у меня было хоть какое-то желание убежать, скрыться, вернуться в более темное, тихое, менее давящее место.

В тот день в торговом центре ничего не изменилось. Ничего, кроме Кларк. И ее причудливого, необычного, немного сумасшедшего стиля разговора, ее способа сделать так, чтобы время пролетело как будто за считанные минуты. Она заставляла все затихать, становиться спокойным, даже когда она сама бурлила энергией.

Я не был уверен, что когда-либо раньше испытывал что-то подобное. За исключением времени, проведенного в полном одиночестве.

Я не знаю, о чем это говорило, что ее присутствие было таким же комфортным, как и одиночество. Но у меня было ощущение, что это важно, что об этом стоит подумать, проанализировать, выяснить, к чему это вело.

***

— Ну и что ты думаешь? — спросила Кларк, выходя из ванной после того, как заперлась там почти на полтора часа.

В этом платье.

Черном.

Обтягивающем.

С глубоким вырезом на лифе.

Коротким в подоле.

Разрезом на передней части бедра почти до неприличия.

Все эти размышления и анализ я должен был сделать позже. Потому что, увидев ее в этом платье, все рациональные мысли в моей голове исчезли.

Глава 11

Кларк

Глупо было нервничать.

Я имею в виду… Я надеялась заработать на жизнь тем, что буду попадать в опасные ситуации. Неоднократно. Я понимала, что нет никакой гарантии, что, надев форму, пристегнув пистолет и значок, выйдя на улицу, я вернусь домой ночью.

Это были риски, которые я взвесила и обдумала, и на которые я решила пойти.

И все же, вот она я, готовлюсь совершить свой первый по-настоящему опасный поступок, и все же я немного волновалась.

Вот почему я так много времени проводила перед зеркалом. Ну, это и тот факт, что я не умела наносить тени на глаза, так как никогда их не носила — у меня всегда была слишком большая склонность прикасаться к лицу, и моя воспитательница в детском саду, страдающая мизофобией (прим. навязчивый страх загрязнения , микробов ), не хотела бы обо мне это знать. Но даже после того, как я сделала макияж «смоки айс», с оттенком отчаяния, я все еще стояла в едва прикрытых шелковых стрингах, глядя на полузнакомое лицо в зеркале, и напоминала себе, что это то, чего я хочу , что удовлетворение от того, что я смогла опустить мужчину, которого не смог одолеть Мерфи, будет стоить всего этого.

И все же, каким-то образом, эта когтистая, неизбежная потребность доказать свою правоту вдруг почувствовалась немного глупой, пустой.

Но почему?

Потому что у меня была другая возможность проявить себя? Потому что у меня был кто-то другой, кому я могла бы доказать свою правоту?

Не из мести, а просто из желания быть достаточно хорошей, слышать похвалу о своей работе. Даже просто комментарии Барретта о глубине моих записей заставили меня стоять немного прямее.

Независимо от моего энтузиазма по поводу этого конкретного плана мести, я понимала, что есть работа, которую нужно сделать. Я привлекла к этому Барретта. Он жертвовал своим временем. Мы должны были хотя бы попытаться довести дело до конца.

— Ты справишься, — напомнила я себе, безмолвно желая, чтобы эти маленькие лепестки цветов сделали мои соски чуть менее заметными под платьем, которое не оставляло абсолютно ничего для воображения.

Я не была против использования своей сексуальности. В конце концов, это было эффективно. Это был всего лишь спектакль, всего лишь игра. Так почему же я чувствовала себя такой скрюченной? Почему моя кожа была липкой, а мой желудок катался на американских горках?

Стряхнув нервы, я обула туфли на каблуках до щиколоток, набрызгалась пятью духами, застегнула на шее аляповатое ожерелье из толстой золотой цепи и несколько тонких золотых обручей, глубоко вздохнула и вышла в главную комнату, где сидел Барретт, одетый в брюки и черную рубашку, которую он оставил расстегнутой по центру.

Его волосы тоже были другими — расчесанными, может быть, даже немного уложенными, что отбрасывало их назад от лица, выставляя напоказ его костную структуру.

Это, в сочетании с одеждой и тем фактом, что он носил очки вместо контактных линз, придавало ему такой сексуальный ботанический вид, что у меня в груди все сжалось. Мы даже не будем упоминать о том, что мой женский бизнес пытался убедить меня задрать юбку, забраться к нему на колени и избавиться от этой сексуальной химии раз и навсегда. К черту это дело.

— Я выгляжу достаточно дерзко? — спросила я, поворачиваясь по кругу и слегка покачивая задницей, напоминая тот момент, который я подарила ему раньше, когда почувствовала на себе его взгляд, пока шла в торговый центр.

Почему, я не знала.

Поскольку именно я настояла на том, чтобы мы не обсуждали физические отношения между нами. Потому что это было бы слишком грязно. Потому что это было бы глупо, поскольку мне нужно было работать с ним и — как будто это было недостаточно грязно — притворяться его девушкой, когда рядом были его друзья или семья.

— От тебя пахнет борделем, — сообщил он мне с ухмылкой.

— Тогда я считаю, что достигла своей цели. Это не слишком? — спросила я, касаясь маленькой щели на бедре. По какой-то причине при ярком освещении в этой примерочной она не казалась такой большой и широкой. Теперь я была наполовину параноиком: если я ошибусь, на мне не останется ничего, о чем можно пофантазировать.

О танцах не могло быть и речи, если я хотела остаться в приличном виде. Я скрестила пальцы, чтобы Эмре не был из тех, кто танцует.

— Нет, все прекрасно, — сказал он мне, наклонив голову набок, не сводя с меня глаз, что делало проблему женского бизнеса еще более актуальной.

— Итак… мы можем выдвигаться? — спросила я, переместившись на пятки. — По моим расчетам, у меня есть около двух с половиной часов, прежде чем эти каблуки начнут вызывать у меня слезы на глазах. И три часа до мозолей и крови на всей ступне.

— Это прекрасный образ. Я не понимаю, почему женщины носят такие вещи.

— Виновато внутреннее женоненавистничество, — предположила я, когда он медленно встал и направился ко мне.

— Ты кое-что забыла, — сообщил он мне, доставая часы с подслушивающим устройством и протягивая их к моему запястью. Я не могла не задаться вопросом, чувствует ли он мой пульс, как он прыгает, скачет, когда его пальцы касаются моей слишком чувствительной кожи. Он надел поддельный фитнес-трекер, подогнав его по размеру моего запястья. Но его хватка не ослабевала даже после того, как он включил его, даже после того, как у него не было причин продолжать держать меня.

Я не была полностью уверена в этом, но могу поклясться, что почувствовала, как его большой палец провел по венам на нижней стороне моего запястья, прежде чем он внезапно выронил его, отпрыгнул в сторону, крутанулся на пятках, зашелестел в моем блокноте, который теперь был испещрен его собственными записями. Но в польском коде.

Он обещал поделиться со мной кодом, когда мы вернемся в Навесинк-Бэнк. Я была немного взволнована этим фактом, если вы спросите меня. В чем-то это было похоже на подготовку шпиона — коды, подслушивающие устройства и то, как незаметно проникнуть в помещение.

— Ну что, мы готовы? — спросила я. — Что-нибудь еще ты выяснил об Эмре, что мне было бы полезно знать?

— Ему нравятся напористые женщины, — сказал он мне. — Не тот застенчивый тип, который ждет, пока к нему подойдут. Так что, если ты войдешь, а он разговаривает с кем-то другим, и ты буквально встанешь между ними, он скажет ей, чтобы она убиралась восвояси. Ему нравится уверенность и, ну, я не знаю. Ему просто это нравится.

Ему это нравилось, потому что он думал, что за него стоит бороться. Это было абсурдно для любой уважающей себя женщины, которая знала, что практически ни один стоящий мужчина не был тем, за кого нужно было бороться. Но хрупкая вещь, известная как мужское эго, не поддается анализу. Поэтому иногда, чтобы получить желаемое, нужно было играть в их игру. Даже если в реальной жизни тебя никогда бы не застали врасплох.

— Что-нибудь еще?

— Он любит угощать женщин. Так что подходи с пустой рукой.

— Хорошо. Поняла.

— Ты готова? — спросил он, вставляя в ухо незаметный маленький наушник, чтобы слушать меня всю ночь, движения практичные, легкие. Сексуальные.

— Ага, — поспешила я согласиться, отрывисто кивнув, и потянулась за маленьким клатчем, который я купила в торговом центре, в котором лежало немного денег и тюбик помады. Мой мобильный не поместился бы. И у меня все равно было подслушивающее устройство. Без него я все еще чувствовала себя странно голой. А может быть, это моя почти нагота вызывала у меня такое чувство.

Двадцать минут спустя я делала то, чего не делала с начала своего двадцатилетия. Я стояла в очереди перед клубом и ждала, когда меня впустят внутрь. Возможно, какая-то часть меня — маленькая часть, но она была — беспокоилась, что я уже не так молода и горяча, как раньше, и от этой мысли у меня свело живот.

Это беспокойство было недолгим, когда я, наконец, добралась до двери, и вышибала помахал мне рукой.

— Ну вот, началось, — пробормотала я про себя, зная, что Барретт не слышит. Во время нашей небольшой пробной поездки мы узнали, что ему трудно услышать тихий разговор, если только моя рука не поднята. Например, когда я сижу с рукой на столе. Это означало, что лучше всего было поймать Эмре у бара, чтобы я могла непринужденно положить туда руку, возможно, придерживая бокал с напитком, пока мы с ним разговаривали.

Внутри «Тишины» было то, что и следовало ожидать — плотное скопление слишком надушенных тел, блестящих локонов, сверкающих украшений. Уложенных женщин. Мужчин изображающих павлинов. В воздухе витал аромат сексуального отчаяния.

Из огромных динамиков гремела музыка, ее вибрации проносились по моему телу, подпрыгивая вместе с ней, — ощущение было одновременно знакомым, но в то же время каким-то тревожным. Может быть, потому, что оно притупляло два моих чувства в эту ночь, когда мне казалось, что быть в контакте с ними — самое важное.

Сделав глубокий вдох, я начала проходить сквозь группы женщин, делающих вид, что не замечают группу мужчин, разглядывающих их. Тем временем как втайне каждая из них надеялась, что самый горячий мужчина — точная копия того блондина из байкерского телешоу, только одет получше и с более ухоженной бородой — подойдет к ним вместо их лучшей подруги.

Возле первой барной стойки было многолюдно, люди толкались, пытаясь привлечь внимание одного из двух профессиональных барменов, их движения были торопливыми, но не напряженными, ничего не выдавало в них то, что такое внимание было для них чем-то новым.

Однако, как выяснил Барретт, просматривая их аккаунт в социальных сетях, был еще один бар, спрятанный в дальнем углу, в месте, которое часто посещали завсегдатаи, потому что там было не так оживленно, тише, где действительно можно было услышать, как кто-то с тобой разговаривает.

Я направилась туда, стараясь быть уверенной, что лишь случайно — как и любая женщина в поисках мужчины — оглядываюсь по сторонам, пытаясь понять, не находится ли Эмре там в поисках такой же, как я.

Он появился примерно через полчаса, когда я застряла в разговоре с каким-то седовласым гангстером в дешевом, плохо сшитом костюме. От него сильно пахло дезодорантом «Олд Спайс», который слишком сильно напоминал мне моего отца.

Эмре фамильярно подошел к бару, подняв палец.

Издалека, на фотографиях, он был неплохим парнем, возможно, немного показушным, немного бочкообразным, крупнокостным, хотя и не тяжелым. Вблизи, при слабом освещении, можно было увидеть оспины на его подбородке, оставшиеся от детской вспышки, которую он явно не мог не почесать. К сожалению, он также был склонен к тому отвратительному скоплению белого вещества в уголках рта, которое напомнило мне об одном моем учителе французского в средней школе.

Виновато похлопав рукой по груди моего предполагаемого поклонника, я вышла из-за его спины, задрав подбородок, скользнула рядом с Эмре, положила обе руки на стол и повернула к нему голову через плечо.

— Как насчет того, чтобы сделать это вдвоем? — предложила я, наблюдая, как его взгляд скользит по моему лицу, вниз по груди, которая, признаться, выпирала из лифа платья, вниз по позвоночнику, по едва прикрытой попке, вниз по бедрам, которые я одновременно любила и ненавидела за их силу — и, следовательно, большой размер.

— Думаю, я смогу это сделать, — сообщил он мне, подбородком указывая на бармена, который ждал указаний. — Как тебя зовут, красавица?

— Сара, — сказала я, решив, что это распространенное имя и, следовательно, правдоподобное. Я потянулась левой рукой поперек своего тела, прекрасно осознавая, что от этого мои груди еще больше прижались друг к другу, чего он не упустил, когда коснулся моей руки. Мне стоило больших усилий не закатить глаза, когда вместо того, чтобы пожать ее, как я хотела, он поднес ее к губам, чтобы поцеловать.

— Эмре.

— Итак, что я буду пить, Эмре? — спросила я, обхватывая рукой уже запотевший стакан с прозрачной жидкостью без названия.

— Раки (прим. крепкий алкогольный напиток , распространённый в Турции и считающийся турецким национальным крепким напитком ), — сказал он мне, поднимая свой бокал к моему. — Серефе (прим. за ваше здоровье, будем здоровы, за твоё здоровье ), — проговорил он. На мою поднятую бровь он слегка улыбнулся. — За здоровье , — сказал он мне и отхлебнул половину своего бокала, побуждая меня поднять свой.

Я не была алкогольным снобом. В расцвете сил я опрокидывала в себя практически все, что мне подносили. Иногда даже с очень несносным «ууу». Как бы мне ни было неприятно признавать это.

Но я понятия не имела, чего ожидать от раки, осторожно потягивая его, я обнаружила, что мой рот атакован — не неприятным — неожиданным вкусом лакрицы. Как узо (прим. крепкий алкогольный напиток с ароматом аниса. Иногда его называют греческой водкой ), который я однажды пробовала в греческом ресторане с подружками.

Правда, это было слишком легко.

Разговаривать.

Общаться.

Флиртовать.

С кем-то настолько доверчивым, настолько совершенно не осознающим свою абсолютную усредненность, отсутствие изящества.

Как Барретт и предполагал, он заговорил о работе. О том, что она совершенно секретна. О том, что он даже не должен был так много мне рассказывать. Как будто он что-то сказал. Как будто из его слов я могла понять, что он был мафиозником, а не, скажем, занимался пиратством DVD. И то, и другое — федеральные преступления, в большинстве ситуаций, но одно бесконечно интереснее другого, если спросить, ну, кого угодно.

— Становится громче! — почти крикнул он мне в ухо, когда музыка перешла от назойливой, но терпимой музыки в стиле хип-хоп к совершенно невыносимому, закладывающему уши шуму. — Там есть задняя комната, — сказал он мне, прижимая руку к моей пояснице. — Мы можем там поговорить, — добавил он, как будто я была настолько глупа. Он хотел сделать больше, чем просто поговорить. Но я должна была притвориться, что мне это нравится.

Не было никакой возможности связаться с Барреттом, чтобы взвесить все «за» и «против» смены локации.

Я просто должна была принять решение.

Я не часто сталкивалась с полным и отсутствием уверенности в себе. У моих матери и отца были свои проблемы в межличностных отношениях, но они оба справились с невероятно сложной задачей. В культуре, построенной на том, чтобы поносить тебя за то, какой ты умный, веселый, интересный, глубокий, культурный, путешественник, красивый, худой, кривоногий, начитанный, умный, экстравертный или яростный, они сумели вырастить ребенка, которому — по большей части — было просто наплевать на стандарты и мнения других. Потому что, как однажды мудрено сказал мой отец:

«Любой, кто пытается заставить тебя думать о себе определенным образом, делает это только потому, что пытается заставить тебя заплатить за что-то, что он продает ».

Может быть, это было немного заезжено, но по мере моего взросления, это всегда было правдой. Даже отрасли, построенные на том, чтобы воспитывать вас, сначала говорили вам, что что-то не так с вашей тревожностью, избыточным весом или с тем, что вы не прирожденный медитатор.

Так что благодаря им двоим я всегда была уверена в себе и своих решениях, преследуя их с неутомимостью, с драйвом, который исходил откуда-то из глубины моей души.

Стоя у этого бара, опираясь на подошвы туфель в платье, в котором, как мне казалось, я не могла дышать, я не совсем чувствовала себя собой. Именно поэтому мой живот колыхался и бурлил, словно в нем не было еды, хотя я съела столько, что хватило бы накормить семью из пяти человек во время ужина в фуд-корте с Барреттом. Моя кожа ощущала зуд и чужеродность. Запах моих собственных духов словно душил меня. Пульс скакал в горле, запястьях и висках.

Но это был единственный шанс. Чтобы сделать это. Чтобы двигаться дальше. Закрыть длинную, уродливую, болезненную главу моей жизни. Посмотреть, что ждет меня впереди.

— Да, я едва слышу свои мысли! — крикнула я в ответ, выпрямляясь и изо всех сил стараясь не поморщиться, когда вся тяжесть моего тела вдавилась в пыточные приспособления, которые магазин имел наглость называть обувью.

Сексуальные тусовщицы не морщились, когда надевали свои туфли «трахни меня».

А мне еще предстояло сыграть свою роль.

Поэтому я не напряглась, когда рука Эмре опустилась настолько низко, что он уже не нежно касался моей поясницы, а определенно щупал.

«Это просто притворство. Это не мое тело; это тело Сары, девушки с вечеринки ».

Но с каждым шагом по темному, узкому коридору я чувствовала, как дрожь в животе усиливается.

— Сколько еще? — спросила я себя, услышав небольшое колебание в своем голосе. — Мои ноги убивают меня, — добавила я, когда мы прошли мимо четвертой закрытой двери, приближаясь к выходу.

Осталась только одна дверь.

Но шаги Эмре, казалось, не замедлялись.

Затем мы прошли мимо нее.

Осталась только дверь.

Неужели он думал, что заберет меня с собой домой? Тогда зачем было говорить эту чушь о задней комнате?

— Я, ах, почему мы выходим… — начала я, подняв руку, чтобы поправить волосы, чтобы Барретт мог меня четко слышать.

Я не смогла договорить до конца.

— Ты тупая сука. Ты думала, что мы не видели тебя в твоей машине каждую ночь?

Дверь распахнулась.

Вбежали мужчины.

И все, что я увидела, была темнота.

Глава 12

Барретт

Как только слова сорвались с его губ, я выскочил из машины, доставая телефон, ища номер Сойера, пока несся по тротуару, сталкиваясь плечами с вереницей парней и девушек, которых сочли недостаточно красивыми, чтобы впустить внутрь.

Было удивительно, что я слышал звук машины, сквозь стук своего сердца в ушах.

Аллея по бокам здания была завалена типичным клубным мусором. Коробки от бутылок со спиртным, деревянные поддоны, выброшенный мусор, битое стекло, парочка, прижавшаяся к стене.

Я заметил. Потому что я замечал практически все. Но все это было фоновым шумом по сравнению с мыслью о том, что турецкая мафия знала, что Кларк шпионила за ними.

«Я послал ее туда».

Это было на моей совести, черт возьми.

Переулок изгибался в конце, когда мой палец нажал на повторный набор номера Сойера, зная, что это не похоже на него — не ответить на второй звонок, даже если он занят.

Я увидел машину за долю секунды до того, как она выехала из переулка, визжа шинами.

Достаточно долго, чтобы узнать марку и три буквы номерного знака.

Я последовал за ней, зная, что никогда ее не догоню, но мне нужно было знать направление, если я хотел поймать ее на городских камерах.

Обычно я никогда не любил большие города по той же причине, по которой я ненавидел торговые центры. Теснота, шум, вонь, яркий свет.

Но у них было одно преимущество перед маленькими городами. Огромное количество дорожных камер так и просится, чтобы кто-нибудь взломал их и нашел то, что ему может понадобиться.

Услышав автоответчик Сойера в третий раз, когда я отметил название улицы, на которую они свернули, прежде чем направиться к своей машине, я сбросил и набрал номер Брока.

— Надеюсь это того стоит, Умник. У меня есть шанс со сногсшибательной рыжей.

— Кларк была похищена, — выпалил я, ненавидя вкус слов во рту.

— Подожди… — сказал Брок, тон стал серьезным, шум на его фоне затих. — Что ты только что сказал?

— Кларк только что похитили. Мы занимаемся одним делом. Ее похитила турецкая мафия.

— Ты не издеваешься надо мной?

— Я не издеваюсь над тобой. Садись в машину и езжай в Филадельфию. Я пришлю тебе адрес. Сойер не берет трубку…

— Они с Тигом в самолете. Что-то насчет последней наводки на кого-то, кого они пытались разыскать для какого-то клиента-миллиардера в течение последних трех месяцев. Я должен был держать оборону.

Хлопнула дверь, взревел двигатель.

— Остались только ты и я. — Это был не вопрос. Скорее, это было покорное заявление, но он все равно ответил мне. — Остались только мы с тобой. Я знаю, что это звучит плохо. Я не буду тебе врать, это нехорошо. Но, возможно, мы сможем что-то сделать. Если нет, мы можем вызвать местных полицейских. Расскажи мне, что ты знаешь.

— Я знаю, что она пыталась выудить информацию из Эмре, заместителя босса. Она была с ним в клубе. На ней было подслушивающее устройство. Не было никаких признаков того, что он раскусил ее. Но она работала над этим делом до меня. Она не всегда была невидимой. Он знал, кто она такая. Он повел ее в подсобку под предлогом того, что там можно уединиться. А потом он сказал что-то о том, что знал, что она следила за ним. Больше я от нее ничего не слышал. К тому времени, как я обошел подсобку, они уже уезжали на машине. Я получил частичную информацию.

— Я понимаю, что ты будешь заниматься этим и дорожными камерами. Но расскажи мне больше об этих парнях. — В голосе Брока было что-то зловещее, когда он становился серьезным, теряя свое обычное легкомыслие, напоминая, о том, что он служил в армии, что он делал вещи, о которых многие люди никогда не узнают, что его распутство и легкомыслие, вероятно, были механизмами преодоления, способом которым он справлялся с этими частями своей жизни, живя с темными сторонами себя.

— Кларк охотилась за боссом, но мы нацелились на его племянника. Он был тем, кто ее поймал. Но в машине было еще двое мужчин. Я не разглядел их как следует. Но я полагаю, что это исполнители низшего ранга.

— И поэтому, вероятно, более опасны, чем сам Эмре. Что насчет него? Хочет ли он привлечь к этому свою семью? Похвастаться, что поймал кого-то, кто шпионил за организацией? Или он хочет разобраться с этим тихо, чтобы никто не узнал?

Это был хороший вопрос, то, о чем я сам не задумывался, то, что говорило о том, что у него все же больше опыта в этом деле, чем у меня.

В кои-то веки это не укололо.

Во всяком случае, все, что я чувствовал, — это благодарность за его знания, за то, что он уделил мне время. Потому что это приблизило меня к тому, чтобы найти, Кларк до того, как с ней случится что-нибудь плохое.

— Он отвечает за безопасность в их главном штабе, — сказал я ему, зная это из записей Кларк, но никогда не был более благодарен за навязчивые детали, найденные в них. — Не думаю, что он захочет, чтобы его дядя узнал о его промахе.

— Это работает в нашу пользу. Если только мы сможем добраться до нее до того, как они сделают что-нибудь непоправимое.

— Непоправимое, — повторил я, уже спеша обратно в отель, к своему ноутбуку, нуждаясь в том, чтобы как можно скорее проверить камеры.

— Мне неприятно это говорить, но мы должны надеяться, что они разбудят ее и, эм, сначала допросят.

— Сначала будут пытать ее, — уточнил я, не желая щадить его чувства. Факты были важны. Факты — вот что имело значение. Скорее всего, они собирались пытать Кларк. Мне пришлось заблокировать свои чувства по этому поводу и сосредоточиться на том, что говорил Брок. Что это было хорошо. Что это давало нам время. Чтобы я выследил ее. Чтобы Брок смог добраться до города.

— Да, сначала пытать ее. Они захотят узнать, на кого она работает. Если она умная, она сначала немного с ними повозится.

— Она умна.

Но она была новичком в этом деле.

Она бы испугалась.

Оглядываясь назад, можно сказать, что всю дорогу до клуба она нервничала. У нее были сомнения по поводу всего этого. Но она пыталась скрыть это от меня. Почему, я не был уверен.

Нервозность означала, что она не могла мыслить ясно, логически. Физическая боль в придачу к этому только еще больше затуманит ее мыслительный процесс.

Я тряхнул головой, пытаясь прогнать эти мысли. Они не принесут мне ничего хорошего.

Я даже не был уверен, что закрыл дверь машины, когда ворвался в гостиничный номер, направляясь к ступенькам, вместо того чтобы ждать лифта.

— Как скоро ты будешь здесь?

— До Филадельфии час езды. Если соблюдать скоростной режим. Я уже разогнался до девяноста, — сказал он мне, выкроив время, чтобы его не остановили. — Начинай работать над своим дерьмом. Тебе нужно сосредоточиться. Потом, когда что-нибудь найдешь, перезвони мне.

— Хорошо, — согласился я и повесил трубку.

За свою карьеру я занимался многими делами. Некоторые из них проходили под сильным давлением, на кону стояли жизни. Но никогда, никогда раньше у меня не дрожали руки, когда я пытался набрать текст на ноутбуке.

Я никогда не ошибался в написании слов, потому что мои мысли были где-то в другом месте, забыв о строке кода, которая всегда была на переднем крае моего сознания.

Я не был глупым.

Возможно, временами я немного медлил с распознаванием собственных чувств, был слишком поглощен другими вещами, не понимал непредсказуемой внутренней работы психики.

Но, в конце концов, я во всем разбирался.

Например, в том, что я был не в духе, потому что Кларк была мне небезразлична, потому что это имело личный характер, потому что я никогда не прощу себе, если с ней что-то случится.

Не только потому, что я был ответственен за нее, потому что я должен был ее прикрыть, потому что она была просто хорошим человеком, который заслуживал лучшего.

Но и потому, что я никогда не смогу видеть ее рядом. Потому что я не смогу ощутить тишину, спокойствие, которые она принесла мне со своей собственной маркой хаоса. Я никогда не смогу понять, есть ли в нашем общении что-то большее, чем работа, совместные трапезы и бесконечные ямы бесполезной информации.

Сделав глубокий вдох, я отогнал эти мысли, зная, что единственный способ помочь ей — это делать то, что у меня получается лучше всего. Сосредоточиться. На цели. На том, как ее достичь, на всех маленьких шагах на этом пути.

Вскоре я перешел почти в режим автопилота, делая все с легкостью практики: подключался к камерам, искал машину, мельком видел ее на одной, переходил к следующей логичной камере.

Снова и снова, улица за улицей.

Пока, наконец, она не остановилась.

Исчезла.

В старой части города, где было много разрушающихся зданий и мало человеческой жизни, за исключением, может быть, детей, замышляющих недоброе, наркоманов или бездомных, называющих это место домом.

Такие люди не вызывали полицию.

Даже если бы они увидели, как женщину вытаскивают из багажника.

Даже если через несколько минут они услышат ее крики.

«Нет ».

Я покачал головой, отгоняя эту мысль.

Это не принесет мне ничего хорошего.

К тому времени, как приехал Брок, я уже спустился на парковку, почти запрыгнув в машину, пока она еще двигалась.

— У тебя есть адрес?

— У меня есть общий район. Нам придется действовать оттуда. Камеры в этой части города — если они вообще существуют — не работают. Но, возможно, мы сможем увидеть машину.

— Эй, Барретт, — сказал Брок, когда мы ехали в оглушительной тишине.

— Да?

— Тебе нужно дышать, — напомнил он мне. Воздух зашипел, когда я втянул его, расширяя свои сдувшиеся легкие. — И мне нужно, чтобы ты вышел из своей головы и был в реальном мире вместе со мной в этом деле. Нас только двое. Их трое. И у нас на кону гораздо больше.

— Я знаю, — согласился я, кивая.

— Открой бардачок, — потребовал он, наблюдая, как я достаю пистолет. Я решил, что это его запасной вариант. Скорее всего, у него уже был свой. — Я знаю, что ты не лучший стрелок, — сказал он. Это была болезненная правда, но, тем не менее, правда. Я не мог расстроиться из-за этого. — Но ты и не худший из тех, кого я видел. Но всем будет лучше, если мы вообще не будем стрелять.

— Я знаю. — Но это напоминание почему-то успокаивало меня.

Никто из нас больше не разговаривал, пока мы не въехали в район, где я потерял их, Брок выключил фары, и мы оба полагались на редкие и часто мерцающие уличные фонари, пытаясь найти машину. Не знаю, как у Брока, но у меня сердце замирало с каждой секундой, а в поле зрения не было ничего похожего на машину, которую мы искали.

— Господи Иисусе, — прошипел я, все мое тело содрогнулось, когда шум ворвался в мое ухо.

— Черт, что? — спросил Брок, машина слегка дернулась от моего взрыва.

— Я слышу ее, — сказал я, прижимая трубку глубже к уху. — Прекрати двигаться, — потребовал я, потянувшись к ручке, даже когда он нажал на тормоз. — Я слышу, как она кричит, — повторил я, идя вслепую, пока Брок шагал рядом со мной. — У него короткий радиус действия. Это внутри и снаружи. Если мы только сможем добраться… — я сделал паузу, сильно поморщившись от удара, хлопка, шипения боли.

Но она была жива.

Жива — вот что имело значение.

— Сосредоточься, — потребовал Брок, заставляя мои ноги снова начать двигаться, пытаясь найти полный звук.

— Здесь, — решил я, пока Кларк с умным видом рассказывала Эмре о том, что она суперсекретный шпион. Кодовое имя: Кларк Кент. Он не понял шутки. Но мне показалось, что это было смешно.

— Ладно, — сказал Брок, хлопнув меня рукой по груди, не давая мне броситься туда в полуобморочном состоянии. — Посмотри на меня, — потребовал он. — Ты должен идти туда так, будто это твой единственный и неповторимый случай доказать Сойеру, что он ошибается насчет того, что ты не сможешь справиться с собой в реальной, опасной ситуации.

Из всех мотивационных речей, известных человечеству, эта была лучшей из всех.

Затем мы слышали только тишину, если не считать мужских голосов в моем ухе, требовавших узнать, на кого работает Кларк, почему она следила за ними, а затем что-то отрывистое от Кларк, ставшей не менее резкой из-за пары шишек и синяков.

Передо мной Брок переместился под ряд окон, держа меня за руку, пока он осторожно подкрадывался, заглядывал внутрь, качал головой, затем переходил к следующему ряду.

— В парадных комнатах никого нет, — сказал он мне, голос был тихим, когда он вернулся и встал рядом со мной. — У нас есть несколько вариантов…

— Мы должны позвонить в полицию.

— Подожди… что? — спросил он, откинув голову назад, нахмурив брови.

— Это долгая история, но Кларк нужно, чтобы стало известно, что она помогла задержать этих парней. Нам нужно позвонить в полицию, чтобы их забрали по обвинению в похищении.

— Мы не можем ждать, Барретт, — сказал он мне, голос твердый. — Если они поймут, что ничего от нее не получат, они просто избавятся от нее.

— Я позвоню. Тогда мы войдем. Мы сможем разобраться с тем, что не дождались копов после того, как спасем Кларк.

— Поторопись, — потребовал Брок, потянувшись, чтобы вытащить мой наушник, но вместо этого прижал его к своему уху, возможно, будучи обученным, таким вещам, он смог уловить больше, чем я, по звукам внутри.

Я позвонил в полицию, рассказал им на ходу историю, адрес, затем прошептал, что мне пора идти, выключил телефон и кивнул Броку.

— Мы не можем ни в кого стрелять, — сообщил мне Брок, его лицо было немного более мрачным, чем раньше, когда, как я предполагал, его план состоял в том, чтобы прострелить себе путь внутрь, схватить Кларк и убраться из города, прежде чем кто-нибудь узнает, что мы там были. — Это будет слишком грязно и будет выглядеть преднамеренным.

— Ну, мы можем помешать им этим. Если мы застанем их врасплох, этого может быть достаточно.

— Может быть, — согласился он, но я чувствовал, что он больше успокаивает меня, чем говорит правду. — Мы должны идти. Они становятся грубыми.

И если Брок считал это грубостью, то по моим меркам, это было плохо.

— Хорошо. Пошли внутрь.

— Двигаемся через переднюю часть, медленно, и следи за своими шагами. Мы не хотим, чтобы они знали, что мы там, пока мы не ворвемся в комнату.

С этим — и без каких-либо других указаний — он двинулся. А я должен был следовать за ним. Не имея никакого лучшего плана, я так и сделал. Если я не мог доверять Броку, то я не мог бы доверять никому.

Брок шел в трех шагах передо мной, его шаги были совершенно бесшумными, что, похоже, не было свойственно моим, а скрежет по грязному полу, казалось, отдавался в ушах.

По мере того, как мы продвигались по коридору, голоса, которые раньше звучали только в моем ухе, в моей голове, начали окружать нас. Рычание мужчин. Звуки ударов плоти о плоть, шипение, которое должно было исходить от Кларк.

Мое сердце гулко стучало в груди, когда Брок остановился, взглянул на меня, кивнул мне и протянул руку, толкнув дверь, которая не была полностью закрыта, и ворвался внутрь.

— Подними руки. Вверх! — потребовал он голосом, который едва не заставил меня поднять руки вверх, настолько абсолютной была в нем властность.

Все мужчины стояли на расстоянии нескольких футов друг от друга, только один из них находился над телом Кларк, стоявшей на руках и коленях на грязном бетоне. Прорезь на бедре ее платья была разорвана, материал задрался на полпути вверх по животу, обнажая пару едва заметных трусиков.

И все, о чем я мог думать, это о том, что они все еще на ней. Что когда дело дошло до пыток, они не зашли так далеко.

Если бы я не сосредоточился на ней, а на том, что кричал Брок, я мог бы пропустить это.

Подставленные руки Кларк расширили стойку, и она внезапно вскинула ноги вверх, переведя тело в низкое приседание, а затем подняла свои сильные ноги и ударила стоящего над ней парня под подбородок, отправив его голову назад под почти неестественным углом, после чего он получил удар локтем в челюсть, удар ногой в пах и, наконец, апперкот под подбородок, отправив его в нокаут еще до того, как его тело упало на пол.

Я оглянулся, чтобы посмотреть, видит ли Брок то же самое, что и я, но понял, что как только Кларк бросилась в атаку, Брок, должно быть, тоже, потому что он уже был в другом конце комнаты, ударив Эмре головой об опорную балку.

— Барретт! — раздался голос Кларк, заставив меня вскинуть голову. — Не дай ему уйти, — потребовала она, заставив меня обратить внимание на человека, который направлялся в коридор позади меня, готовый оставить позади своего босса и его приятеля.

Я не был Броком.

Но я не был и Кларк.

У меня не было тренировок, рефлексов, врожденных знаний о том, как обезвредить превосходящего меня противника.

У меня были, ну, повторы телепередач, которые я смотрел в детстве.

И длинная нога.

Все, о чем я мог думать, наблюдая, как он сталкивается с моей ногой и опрокидываясь летит вперед, это то, что все было именно так, как это выглядело по телевизору.

Прежде чем парень попытался встать на ноги, Кларк ударила его коленом в центр спины, вырвав у него рваный хрип.

— О, заткнись, — потребовала она, подняв руку, чтобы вытереть следы крови.

— Копы, — объявил Брок, голос был немного грубым. — Положите пистолет на пол и отбросьте его. Они не сразу поймут, кто есть кто. Не подставляйтесь под пули.

Сирен не было, но свет прожекторов осветил заброшенное здание за несколько секунд до того, как полицейские ввалились внутрь, крича примерно так же, как кричал Брок, когда мы ворвались внутрь, требуя поднять руки и встать на колени. Кларк оттащили от спины парня, но он отполз в сторону, так как крики продолжались еще мгновение, прежде чем тона снизились, а лидер группы, казалось, восстановил порядок, оттащив нас с Броком в сторону рядом с Кларк.

Затем я стал рассказывать им историю с ложечки, достаточно громко, чтобы Кларк услышала и подтвердила, когда придет ее очередь. Она была основана в основном на фактах. Я был частным детективом, Кларк работала со мной. Мы наблюдали за турецкой мафией.

Она отклонилась от темы «почему».

И я снова поблагодарил исчерпывающие записи Кларк за то, что я знал следующую часть.

О богатой турецкой семье — в банковской сфере, не героиновой — у которой был сын, которому надоело разбивать дорогие машины и отдыхать на роскошных каникулах, и он захотел, чтобы в его жизни были опасность и волнение. Затем он обратился к мафии, захотел вступить в нее. И в конце концов пропал без вести. О высокой награде, назначенной любому, кто располагает информацией, которая может привести к их сыну — или, что более реально, к его телу.

Именно поэтому, мы и занялись этим делом. Кларк решила подойти поближе, осмотреться, может быть, задать пару вопросов. Но они увидели, что она наблюдает за ними. И схватили ее.

Это выглядело правдой, потому что в основном было правдой.

Только после того, как они переключили свое внимание на Брока — и его оружие, которое, к счастью, было легальным и зарегистрированным — коп, загораживающий Кларк от посторонних глаз, отодвинулся, позволив мне хорошо рассмотреть ее впервые с тех пор, как мы вошли.

Ее колени были разодраны и слабо кровоточили. Вероятно, от падения на землю. На них появятся синяки, и они будут болеть во время ходьбы. Она сгибалась влево, защищая эту сторону. Я не мог не задаться вопросом, ударили ли ее туда, упала ли она, или, возможно, у нее сломано ребро. Повреждения были так же и на ее лице. Хулиганы всегда бьют по лицу. Я знал кое-что о хулиганах, когда был ребенком. Они не менялись только потому, что вырастали. Из ее носа текла медленная струйка крови, но он не казался сломанным. Вокруг одного глаза был отек, вдоль челюсти — синяк. Ничего непоправимого. Будет больно, но в целом с ней все хорошо. Меня беспокоило кровоточащее место возле ее виска и боль в глазах.

— Ей нужно в больницу. — Я хотел сказать это, в основном, самому себе. Но в результате я крикнул через всю комнату, заставив полицейского, стоявшего рядом с ней, вздрогнуть и повернуться, чтобы посмотреть на меня. — Ей нужно в больницу, — повторил я, более спокойным, но не менее твердым тоном, отходя от своей группы и подходя к ней, протягивая руку, чтобы откинуть ее волосы назад и рассмотреть кровоточащее пятно более внимательно.

— Я в порядке, Барретт, — настаивала Кларк.

— Тебя нужно осмотреть. У тебя может быть сотрясение мозга. И ребра. Их тоже нужно осмотреть. У тебя есть проблемы с дыханием?

— Барретт, я в порядке. В порядке…

— Ей нужно в больницу , — прорычал я на полицейского, который оглянулся на парня, который в данный момент разговаривал с Броком.

— Да, — согласился он, кивая. — У нас есть их контактная информация. И мы можем попросить детективов поговорить с нами там, если нам понадобится больше информации.

С этими словами парамедик, которого я не заметил раньше, подошел к Кларк, и настоял на том, чтобы она пошла с ним, что ей не помешает сканирование, а затем увел ее.

Прошло еще десять минут, прежде чем нас с Броком отпустили, он забрался обратно в свою машину и направился в сторону больницы.

— Эй, Барретт? — спросил он после продолжительного молчания.

— Да?

— Это гребаный фильм «Три марионетки »? Серьезно? — спросил он, улыбнувшись мне, вся прежняя серьезность исчезла.

— Я знаю, — согласился я, качая головой, чувствуя, как подрагивают мои губы. — Но это сработало.

— Сработало, — согласился он.

— Твоя девочка может надрать серьезную задницу, — добавил он, похоже, впечатленный.

— Да, она может. Но мне бы хотелось, чтобы сперва не надирали задницу ей.

— Она в порядке, Барретт.

— Посмотрим.

Я не был уверен, что смогу жить с собой, если она не будет в порядке.

Глава 13

Кларк

Понимаете, я знала, что Барретт спасет меня.

Я не из тех, кого воспитывали, с мыслью, что меня нужно спасать, или верить, что кто-то придет меня спасать. Даже копы. Потому что, хотя мой отец был одним из них, он также быстро заметил, что есть много бюрократической волокиты, через которую нужно пройти, нехватка ресурсов.

Лучше всего было искать способы спастись самой.

Но мой отец не знал Барретта так, как я. Он не знал его непоколебимой решимости, его лазерной сосредоточенности, его постоянной потребности доказать свою правоту.

Я не знала, как именно он меня найдет, но верила, что найдет.

А это означало, что все, что мне нужно было сделать, это выиграть немного времени.

Я очнулась, когда машина остановилась, но заставила свое тело ослабнуть, чтобы заставить их вытащить меня из багажника, перекинуть через плечо, опустить на пол.

Я продолжала симулировать бессознательное состояние, пока ботинок не врезался в мой бок, что сделало невозможным продолжать действовать, когда боль пронзила мою грудную клетку.

Дальше все сводилось к умным разговорам или уклонению от вопросов, к тому, чтобы справиться с ударами, пощечинами, вырыванием волос. Затем, наконец, избиение.

Я не сопротивлялась.

Я знала, что я в меньшинстве. Я знала, что, хотя я была самой подготовленной, они были больше, сильнее; я понимала, что мои шансы спастись невелики. Мне нужно было казаться беззащитной, держать их на мушке.

«Просто женщина, здесь нечего бояться ».

Потом, когда придет время, я применю то, чему меня учили.

В эту секунду я услышала чей-то рокочущий голос.

Я не узнала его.

Это был не Барретт.

Я подумала, что это могут быть копы.

Или брат Барретта.

Только когда я избавилась от одного парня, я повернулась и увидела Барретта, который держал пистолет, но палец не приближался к спусковому крючку, он явно был немного не в себе и не знал, что ему делать.

Затем он дернул ногой вперед, как в мультфильме, и сбил парня с ног.

Это был не спецназовский прием, но он сработал. Он убедился, что парень не успел убежать до того, как кто-то смог обезвредить его.

Полицейские были неожиданностью.

И, к счастью, я как раз услышала Баррета, когда он говорил о вознаграждении — причине, по которой мы были замешаны с участниками преступного синдиката.

Я решила, что, поскольку у Баррета была законная лицензия, и я работала на него, а оружие Брока было легальным и он имел право носить его, не говоря уже о том, что он сам был лицензированным следователем, мы были практически готовы, и нам не нужно было беспокоиться о том, чтобы самим попасть в неприятности. Если только копы не решат придраться к тому, что оружие Брока было лицензировано в Джерси, а не в Пенсильвании.

Максимум, нам бы прочитали лекцию на тему наших методов. Но на самом деле они не могли жаловаться. Мы помогли привлечь крупного игрока к ответственности за похищение. Это было перо в их шляпах.

Но когда я сидела на кровати в отделении неотложной помощи, моя голова раскалывалась от боли, я не чувствовала прилива радости. Или даже удовлетворения. Потому что я поймала кого-то, потому что я чего-то добилась, потому что я доказала, что способна делать удивительные вещи. Не в одиночку, но, на самом деле, копы тоже никогда не были одиночками.

Однако все, чего я хотела, было сделано.

Мне было очень, очень плохо.

Я просто хотела вернуться домой и жить дальше.

Еще в заброшенном здании я думала, что эта поездка в больницу была не нужна. Но чем больше времени проходило, тем больше я была благодарна Барретту за то, что он настоял на этом.

Головная боль, пронзающая мой череп, была такой сильной, что у меня сводило живот, из-за чего яркие лампы дневного света над головой казались маленькими кинжалами, вонзающимися мне в глаза.

К тому же, я не была уверена, что с моими ребрами все в порядке.

И медсестра пообещала, что когда придет врач, он даст мне что-нибудь от боли. И от тошноты.

С этой утешительной мыслью я медленно подтянула ноги на кровать и перекатилась на здоровый бок, закрыла глаза от неприятного света, пытаясь остаться в здравом уме, несмотря на боль.

— Не спи, — голос Барретта, более резкий, чем обычно, прорезался сквозь предсонную дымку, заставив меня громко зарычать. — Давай, вставай, — потребовал он, похлопывая меня по бедру, и только тогда я вспомнила о полном отсутствии приличий, которые сейчас демонстрировала. Я успела выдернуть серьги и снять ожерелье в машине скорой помощи, смахнула остатки макияжа, когда медсестра протянула мне влажное бумажное полотенце, чтобы я могла посмотреть, что под ним.

Но платье? Да, оно все еще было порвано. Почти до самой груди, и я была очень благодарна, что надела красивые трусики и не забыла побриться в душе.

Рука Барретта коснулась голой плоти.

Я хотела притвориться, что дрожь, которая пробежала по мне, была связана с холодом больницы, но я знала, что это имело гораздо большее отношение к его пальцам на мне.

— Оставь ее в покое, — потребовал Брок — теперь я узнала, что это голос Брока, поскольку видела его еще в здании.

— У нее может быть сотрясение мозга, — настаивал Барретт. Я думала, что он был немного ипохондриком, но с раскалывающейся головой я начала думать, что, возможно, он был прав.

— Да, но все эти штучки с тем, чтобы не дать им уснуть, это старая школа. Нет никаких причин не давать спать человеку с сотрясением мозга. Им нужен сон, чтобы восстановиться.

— Он не ошибся, — присоединился женский голос, заставив меня нехотя приоткрыть глаза, чтобы увидеть удивительно молодую докторшу — короткие брюнетистые волосы, большие глаза как у лани, неповторимая ямочка, которой она одарила Брока, который пялился на нее. — Я слышала, вы двое сегодня были героями.

— Просто выполняем свою работу, — сообщил ей Брок, все в нем было непринужденным, легким очарованием. Если я не ошибаюсь, это было эффективно. — Вы здесь, чтобы проверить нашу коллегу? — спросил он, желая дать понять, что он холост. Как будто рука Барретта все еще не лежала на моем бедре немного собственнически.

— Медсестра осмотрела ее, но мне тоже нужно ее проверить. Дать ей что-нибудь от головной боли.

— Будьте добры, — проворчала я, слыша, как густеет мой голос, зная, что я близка к слезам. А я не была человеком, который часто плачет. Я была человеком, который долгое время держит все в бутылке — все маленькие печали — а потом они вырываются из меня в виде гигантских рыданий. По моим расчетам, мне предстоял старый добрый плач. Головная боль просто подталкивала меня к этому краю.

— Ребята, вы не могли бы выйти…

— Они могут остаться, — возразила я. Возможно, я была близка к слезам, но я также не хотела пока оставаться одна.

— Хорошо. Что ж, оставайтесь здесь. Давай я осмотрю твои ребра, прежде чем ты сядешь и покажешь мне свою голову

С этими словами она так и сделала.

Барретту пришлось отодвинуться, его пальцы скользнули по моему голому бедру, когда он отодвигался, вызвав еще одну дрожь.

— Здесь немного прохладно, — сказала доктор, спасая маленький кусочек моей гордости.

— Я принесу тебе кофе, — предложил Барретт. — Чтобы согреться, — уточнил он, проходя мимо Брока, пока я медленно садилась, чувствуя, как кружится голова и сводит живот.

Доктор закончила, дала мне лекарства от тошноты, а затем от мигрени, сказав, что собирается сделать рентген моих ребер и головы, чтобы я держалась крепче, пока лекарства не начнут действовать, затем вручила мне одеяло и направилась к выходу.

Прошло всего несколько секунд, прежде чем Брок нарушил тишину.

— Вы, грязные чертовы лгуны.

Моя голова вскинулась, на долгий миг лишив меня зрения.

— Что?

— Это не была дрожь женщины, которую регулярно трахает парень, который ей нравится. Это была дрожь женщины, которая умирает от желания быть оттраханной парнем, который ей нравится. — Я не считала его наблюдательным. Но, похоже, секс был его излюбленным языком. Он прекрасно разбирался во всех его тонкостях. — Но зачем вам, ребята, врать об этом?

— Долгая история. Голова сильно болит, — добавила я, надавив пятками ладоней на глаза.

— Скоро начнут действовать лекарства. Ложись, — приказал он, и я не видела причин возражать.

Послышалось шарканье ног, шум раковины, но я никак не могла найти в себе силы открыть глаза, чувствуя, как медленные струйки слез скатываются по носу, спускаются по другой щеке и попадают на жесткую подушку.

Я понятия не имела, почему раковина была включена, пока не почувствовала, как что-то похожее на мокрую марлю прижалось к моему лбу, когда чья-то рука мягко легла мне на голову.

— Это пройдет.

Это был не Брок.

Мягкая сладость тихого голоса Барретта, казалось, разрушила то, что осталось от моей защиты, струйка слез превратились в поток, сопровождаемый закрытыми губами.

Раздался маленький, беспомощный звук, который исходил не от меня, а затем что-то похожее на: «Я в этом не силен ».

Но его пальцы скользили внутрь, отрываясь и зарываясь в нежном массаже моей головы, что делало боль, кричащую в моей голове, чуть более терпимой, пока я осушала себя, затем лекарство, наконец, начинало действовать, притупляя резкую, колющую боль, пока она не превратилась в раздражающий стук в висках.

— Спасибо, — сказала я ему, вытирая мокрое лицо ладонями, когда начала приподниматься.

Наши взгляды встретились и задержались, оба были полны слов, которые нужно было сказать.

Но первым заговорил Брок.

— Идут.

И с этим меня увезли на сканирование.

Через пару часов, когда солнце уже полностью поднялось высоко в небо, мне сообщили, что у меня легкий ушиб ребер, и легкое сотрясение головы — беспокоиться не о чем. При необходимости принимать ибупрофен, отдохнуть, и успокоиться.

— Какой у нас план? — спросил Брок с переднего сиденья рядом с Барреттом, давая мне возможность растянуться на заднем, накинув на мое тело одну из брошенных толстовок Брока, чтобы согреться, пока кондиционер обдувал мое слишком уставшее тело. — Останешься в отеле еще на один день… — добавил он, когда никто сразу не ответил.

— Я бы предпочла вернуться домой, — сказала я ему, борясь со сном, поскольку поездка, казалось, успокаивала меня, как успокаивают беспокойных младенцев.

— Хорошо.

Они решили, что я сплю — и, честно говоря, это было так на девяносто процентов — когда машина, наконец, остановилась на парковке, их голоса были низкими, пока они разговаривали друг с другом.

— Почему бы тебе не зайти и не собрать вещи? — предложил Брок. — Я посижу здесь с ней.

Барретт направился к выходу.

И было лишь короткое молчание, прежде чем Брок заговорил снова.

— Я в настроении для истории…

— Я сплю.

— Тебе все равно пора вставать. У нас три человека и три машины.

Ух.

Я забыла об этой части.

Я действительно не хотела садиться за руль.

Но тяга к дому была слишком сильна, чтобы бороться. Я могла это сделать. С большим кофе с тремя порциями и достаточным количеством сахара, чтобы вызвать приступ диабета у совершенно здорового человека.

— Прекрасно, — проворчала я, медленно садясь, не обращая внимания на боль в ребрах. — С чего мы начнем?

— Почему Барретт вел себя так, будто вы двое пара, хотя ясно, что это не так.

— Мы могли бы ей быть. Если бы Барретт не предложил помочь мне получить опыт, необходимый для получения лицензии следователя. Но как только он это сделал…

— Это бы было грязно, если бы вы двое… стали грязными вместе.

— Что-то вроде того.

На это Брок кивнул, а затем одарил меня злобной ухмылкой.

— Я даю ему… о, три недели.

— Ты собираешься всем рассказать? — спросила я, зная, что, хотя Барретт, скорее всего, никогда не признается в этом, одобрение брата действительно много значит для него. Ему не нравилось выглядеть глупо в его присутствии. А фальшивая подружка? Это было немного глупо.

— Думаю, будет веселее наблюдать, как все это будет происходить, — сказал он мне, пожимая плечами. — Наблюдать за тем, как вы двое притворяетесь, что влюблены друг в друга, отказывая себе в том, чего вы оба явно хотите? Вот это и есть то самое дерьмо, достойное поп -корна.

— Ты сказал Барретту, что знаешь? — спросила я, не уверенная в том, что задремала во время поездки.

— Нет. Думаю, будет интереснее, если он не будет знать, что я знаю.

— Как это?

— О, я не знаю. Может, я буду чаще заглядывать в офис, смотреть, как вы, детишки, стараетесь вести себя как пара.

— Ты злой, — заявила я, уже предвкушая такую возможность. Мне предстояло держать руки Барретта на себе — полные обещаний, которые он не выполнит. Разочарование было явным, хотя этого еще даже не произошло.

— Думаю, по прошествии некоторого времени, вы двое вытащите головы из своих задниц и поймете, что то, что у вас происходит, заслуживает того чтобы это исследовать. Я знаю, что ты знаешь Баррета не так долго, как я, но он не из тех, кто интересуется кем-то. В делах, в тайнах, да. В женщинах? Не очень. Но ты ему нравишься. Он пригласил тебя в свою жизнь. Он никого не хочет видеть в своей жизни. Это о чем-то говорит. А ты смотришь на него так, будто готова отгрызть одну из своих конечностей, если он пообещает провести пальцами по оставшимся трем. Отрицать это? Глупо.

— Это говорит эксперт по отношениям, да? — спросила я, подняв бровь, которую он мог видеть в своем заднем виде.

— Я еще не нашел свою «Кларк», — сказал он мне, пожимая плечами.

— Ты вообще заметишь ее, если она появится?

— Дорогая, — сказал он, обернувшись через плечо с одной из своих трусиковых улыбок, которая совершенно не понравилась мне. — Я замечаю каждую женщину.

— Ты знаешь, что я имею в виду.

— Полагаю, мы не узнаем, пока это не случится, да? — спросил он.

Вот и все.

Мы сидели в созерцательном молчании, которое казалось слишком долгим для того, чтобы просто собрать свои вещи.

— Ладно, красавица, пора вставать, — объявил он, подбородком указывая в сторону моей машины, припаркованной рядом с машиной Барретта, между которыми стоял человек, о котором шла речь. — Увидимся в Навесинк-Бэнк.

— Сделаешь мне одолжение? — спросила я, потянувшись к ручке своей двери.

— Какое?

— Дай мне несколько дней на восстановление, прежде чем ты начнешь приходить и усложнять мне жизнь.

— Конечно, я могу дать тебе несколько дней. Я уверен, что Барретт будет очень хорошо заботиться о тебе до тех пор.

На это мне нечего было сказать, я ковыляла через парковку на босую ногу. Один из моих каблуков был потерян в багажнике машины. Второй, скорее всего, был в мусорном ведре в больнице.

И доброе избавление для них обоих.

— Ладно, выпрыгивай, — потребовала я, подойдя к водительской стороне своей машины.

— Я отвезу твою машину обратно. Свою я заберу в другой раз.

— Это глупо. Я могу поехать на ней, так что тебе не придется возвращаться.

— Ты не поведешь машину.

— Я в порядке.

— Ты не в порядке. Ты вся в синяках, у тебя все болит, и ты устала. Так что прекрати спорить, садись в машину и позволь мне отвезти тебя домой.

С этими словами он захлопнул дверь, пресекая все споры.

Какой-то части меня — не большой части — не нравилось, что он относится ко мне как к ребенку. Но другая часть, большая часть, не хотела садиться за руль, и ее очаровывало его настойчивое желание хоть в малой степени позаботиться обо мне.

Поэтому я скользнула на пассажирское сиденье, пристегнулась и позволила ему взять управление на себя.

***

В какой-то момент я отключилась, и заснула, вероятно, от адреналина, стресса, боли и того факта, что с момента последнего сна прошло более суток.

Так глубоко, что даже когда внешние триггеры пытались вытащить меня из сна, я едва успевала всплыть на поверхность, прежде чем меня снова затягивало под воду, прежде чем все превращалось в непроглядное небытие.

Это был сон, который, в конце концов, разбудил меня.

Вы знаете, какой.

Тот, о котором никто не говорит.

Но он есть у каждого из нас.

Когда тебе нужно пописать.

Но не можешь найти туалет.

Целые торговые центры, кажется, не оборудованы ими. Те, что есть в домах, не работают. Наконец вы находите свободную кабинку, и тут начинает звонить пожарная сигнализация, и вам приходится бежать. Вы впадаете в такое отчаяние, что когда какой-то сомнительный чувак говорит вам, что туалет почему-то находится в чулане, вы охотно идете в темноту. И о чудо, там есть туалет.

Вы сделали это.

И именно тогда, когда вы готовы сбросить давление в мочевом пузыре, вы просыпаетесь.

Ладно, может быть, такой сон снится не всем.

Но у меня бывает такой сон.

И неизменно, когда этот сон приходит, это происходит потому, что в реальной, сознательной жизни мне тоже нужно в туалет.

Однако, в отличие от обычного сна, я не проснулась, уставившись на световой люк в своих спутанных простынях, широко раскинув руки и ноги, занимая все пространство.

Я также не падала с дивана в гостиной.

Или на свободной кровати у одной из моих подруг.

Или в своей детской кровати.

Неа.

Я понятия не имела, где нахожусь.

Я хотела бы солгать и сказать, что это было явление, которое никогда не случалось в моей жизни. Но хотя я никогда не была любителем развлечений на одну ночь, в молодости я была любителем «выпить лишнего и завалиться на чей-нибудь диван».

Но все это было целую жизнь назад. Я оставила свои диванные и чрезмерно пьяные дни далеко позади.

Поэтому, проснувшись в незнакомой обстановке, я на мгновение испытала невероятный дискомфорт.

Сама кровать была более жесткой, чем я бы выбрала, подушек и одеял было слишком мало. На тумбочке — а она была всего одна, хотя все знали, что для эстетического оформления кровати, не придвинутой к стене, требуется две тумбочки — беспорядочно лежали книги, ручки, блокноты и три кофейные кружки.

Именно кружки.

Конечно, в мире были и другие люди, которые держали свои кружки разбросанными, прежде чем отнести их на кухню для мытья. Но Барретт был единственным, кого я знала лично.

Поэтому именно здесь он — иногда — спал. Когда работа не заставляла его жечь свечу с двух концов, создавая эти глубокие, фиолетовые круги под глазами.

Забыв о мочевом пузыре, я приподнялась на кровати, чувствуя боль в ребрах, но она скорее раздражала, чем мешала.

Я видела кабинет Барретта. Черт, я точно знала, сколько пыли, грязи и клеток кожи скапливается в углах за неделю. Поскольку он проводил львиную долю времени в своем кабинете, присутствие там было в какой-то степени интимным. Но, несмотря на это, это не был его дом. Здесь он снимал обувь, которой у него было около десяти одинаковых пар, судя по куче за дверцей шкафа. Здесь он читал свои книги перед сном, здесь он чистил зубы своей мятной зубной пастой, здесь он отдыхал после тяжелых дел.

Это было его пространство. Его личное пространство, в котором — я представляла себе — почти никто не имеет права находиться.

Стены были белыми. Я не ожидала ничего другого. Я не думала, что такой человек, как Барретт — настолько потерянный в своем собственном разуме — не думает о таких вещах, как благоустройство своего пространства. Об этом свидетельствовало и то, что на его окнах были жалюзи, но не было штор, паркетные полы из широких досок отчаянно нуждались в обновлении, белый комод не сочетался с комодом из сосны.

Дверца его шкафа была полуоткрыта, демонстрируя огромный ассортимент тех брюк, по которым я его узнала — тяжелых, но в то же время мягких — и у меня возникло ощущение, что он относится к одежде так же, как к кружкам. Он покупал новые вещи вместо того, чтобы стирать старые.

Возможно, другие сочли бы это расточительством, но как человек, который обязательно покупал новое белье, когда у меня заканчивались чистые пары, и я чувствовала себя ленивой, я его понимала.

Это была маленькая комната с плохим видом и дверью в коридор. У меня было предчувствие, что все остальное помещение тоже будет маленьким. Интимным. Место, где он, вероятно, жил с тех пор, как уехал из дома, и это было все, что он мог себе позволить. Будучи существом привычки, я сомневаюсь, что ему приходило в голову подумать о переезде, для того чтобы появилось больше места.

Это было его безопасное пространство.

Здесь он мог быть самим собой, и никто не осуждал его за это.

Но он привел меня сюда.

У него были мои ключи.

Он мог бы вернуть меня в мою собственную квартиру.

Но вместо этого он привел меня в свое священное место.

Я не могла не думать, что это что-то значит для него.

Мне казалось, что для меня это точно что-то значит.

Ничего не услышав, никаких признаков того, что он направляется в мою сторону, и решив, что ванная комната мне крайне необходима, я осторожно поднялась с кровати, на секунду прижавшись к стене, чтобы подождать, пока пройдет небольшой приступ головокружения, прежде чем пробираться по полу к двери.

Слева была остальная часть дома, поэтому я повернула направо и, рискнув зайти в другую дверь в коридоре, обнаружила ванную комнату.

Она была обычная, скорее всего, точно такая же, какой она была, когда он въехал — сплошная белая плитка и стандартный белоснежный шкафчик с раковиной. На зеркале возле одного из держателей была трещина, вероятно, так было с тех пор, как его повесили в самом начале, что не слишком беспокоило Барретта.

Единственными личными штрихами в комнате были зубная щетка в держателе с крышкой-зажимом, тюбик зубной пасты и почти переполненная корзина для белья.

Здесь было чище, чем я ожидала, учитывая его обычную небрежность в уборке. Но даже в раковине не было затирки зубной пасты.

Почистив пальцами зубы и попытавшись привести волосы в порядок, я вернулась в его спальню, стащила толстовку на молнии, чтобы заменить испорченное платье, и снова вышла в коридор, на этот раз налево, чтобы попасть в основную часть дома.

Она была такого размера, как я и ожидала — примерно полторы его спальни, только с встроенной кухней с приборами, которые, возможно, были еще старше меня, настолько старыми, что их белый цвет стал желтым. Единственным новым предметом там был кофейник — такой, с графином из нержавеющей стали, чтобы кофе оставался горячим в течение нескольких часов после приготовления.

В гостиной стоял огромный синий диван, одна подушка которого была завалена папками из офиса, которые он, скорее всего, забыл забрать. И поскольку ему никогда не требовалась другая сторона дивана, это никогда не беспокоило его настолько, чтобы решать эту задачу.

В этой комнате была телевизор, но ни кабельного телевидения, ни DVD-плеера, только игровая приставка, контроллер и куча дисков. Вероятно, для игр.

Самого Барретта нигде не было видно, поэтому я подошла к стопке и стала перелистывать их. Я не могла утверждать, что являюсь большим поклонником видеоигр в своем возрасте, но мне захотелось узнать, какими именно он увлекается. Простые игры-стрелялки?

Но, конечно, нет.

Барретт не был любителем экшена.

Он получал удовольствие не от насилия, вызванного тестостероном, а от тайны, от решения сложных проблем.

Именно это я и обнаружила, ожидая его возле пыльной приставки, которая, похоже, давно не играла.

— Ты встала.

Иногда он двигался как мышь.

Это было тревожно.

Мое тело вздрогнуло, прежде чем я медленно повернулась, обнаружив его взгляд на моих ногах, как это часто бывало, прежде чем они поднимались вверх.

Мои глаза, однако, были устремлены на сумки, висящие на его руках, и поднос в его руке.

Кофе.

— Ты принес кофе, — объявила я, протягивая ему руки.

— Тебе нравится латте из «Она была рядом».

Он был прав, нравился.

Я пила его нечасто, потому что мне нравилось молоко с высоким содержанием жира, карамель и мокко с огромной порцией взбитых сливок, даже если они таяли, прежде чем я успевала их выпить. Это добавляло вкуса, черт возьми.

Я никогда не пила кофе, пока работала на Барретта, но однажды упомянула о том, что собираюсь побаловать себя им, потому что именно так я поступала после тяжелого дня.

Он знал, что у меня был тяжелый день. Поэтому он угостил меня им.

В моей груди возникло трепетное чувство, которое я попыталась утопить в волшебной жидкости.

— Спасибо, — мой голос звучал немного густо, и, услышав его, я поняла, что мои глаза немного слезятся, что я быстро сморгнула.

— Я принес и еду. Ты не ела уже целый день, — сообщил он мне, заставив меня остро осознать, что в животе у меня бурчит. — Я не знал, для чего ты будешь в настроении, — признался он, опуская пакеты на стойку.

— Так что у тебя всего понемногу, — закончила я за него, наблюдая, как он достает из буфета тарелки, которые на самом деле были больше похожи на блюдца.

— Ло майн, жареный рис, печеный зити, кусочки пиццы с грибами и луком, бургер и картофель фри, жареный сыр и куриный суп с лапшой.

— Куриный суп с лапшой? — повторила я, поскольку это было единственное блюдо, которое не подходило к остальным — все, что, как он знал, мне нравилось.

— На случай, если ты… не знаю… неважно себя чувствуешь, — сказал он, пожимая плечами.

На случай, если мне будет нехорошо.

Как в детстве, когда ты болела, а мама варила тебе суп.

Это было, наверное, самое приятное, что я когда-либо слышала.

На этот раз, когда начался трепет, я не пыталась игнорировать его, или подавить.

Нет.

На самом деле, я поставила свой идеальный кофе на тумбу с телевизором и прошла через всю комнату, прижимая Барретта спиной к стойке, мои руки поднялись, чтобы обхватить его лицо, уловив недоумение, сменившееся узнаванием, за секунду до того, как мои губы прижались к его губам.

Прошло мгновение ошеломленного бездействия, прежде чем его губы ожили под моими.

Его руки, находившиеся по бокам, когда я прижалась губами к его губам, поднялись, одна зашла мне за шею, другая обхватила поясницу, притягивая меня ближе, удерживая меня там. Как будто у меня были какие-то мысли о том, чтобы попытаться вырваться.

Уже нет.

К черту возможные трудности с работой.

Я должна была разобраться в том, что здесь происходит, что зарождается между нами. Я должна была понять, была ли это просто дружба, недостижимое влечение.

Или это нечто гораздо большее.

У меня было сильное чувство, что это последнее.

Это стоило возможных последствий, я знала это.

Низкий, хныкающий звук вырвался у меня, когда Барретт внезапно переместился, повернув нас, прижимая меня спиной к стене. Рука у меня за спиной переместилась, опустившись на середину бедра, и медленно поднималась вверх.

Невозможно было ошибиться, когда по мне пробежала дрожь. И он никак не мог этого не почувствовать: его грудь прижалась к моей, его таз прижал меня к стене, его твердость обещала положить конец когтям, отчаянной потребности в освобождении в моем сердце.

Желание гудело в моем теле, зарождаясь глубоко внутри, пробиваясь наружу, пока не завибрировало на поверхности моей кожи, настолько сильное, что я была уверена, что он должен был почувствовать его.

Но затем его язык скользнул внутрь, чтобы найти мой, и я забыла о том, что он чувствовал прямо сейчас, сосредоточившись на том, что чувствовала я , под жестким давлением его губ, под ощущением его ногтей, впивающихся в мой затылок, на том, как слегка двигались его бедра, заставляя его член прижиматься к моему жару, вытягивая из меня стон, достаточно интенсивный, чтобы заставить мои губы оторваться от его губ, а мою голову запрокинуться назад.

Когда я снова посмотрела вниз, глаза Барретта, меняющие настроение, были скорее зелеными, чем карими, а веки тяжелыми. Этого было достаточно, чтобы мое дыхание перехватило в груди.

Но потом его бедра слегка сдвинулись назад.

И его рука переместилась между моих бедер.

Его взгляд не отрывался от меня, пока его палец прослеживал мои складочки через едва заметную ткань трусиков.

В целом, я никогда не сталкивалась с мужчиной, который не заботился бы о моем удовольствии. Но, с другой стороны, я никогда не знала человека, который бы казался абсолютно очарованный этим.

Именно это я увидела в Барретте, когда его рука сместилась, скользнула под материал, пальцы провели по моей расщелине без барьера, и он сделал медленный полукруг над капюшоном моего клитора, доведя потребность в освобождении до такой степени, что она становилась почти невыносимой.

Очевидно, сосредоточенность, с которой Барретт подходил к некоторым аспектам своей жизни, распространялась и на это.

Я была уверена — даже на этих ранних стадиях — что только что сорвала сексуальный джекпот.

Затем его палец наконец-то сделал правильный толчок.

Я была уверена в этом.

Потому что оргазм — слишком быстрый, совершенно неожиданный — прорвался сквозь мое тело , высасывая силы из меня , и я отчаянно хваталась за него, чтобы удержаться на ногах, когда волны обрушивались на меня.

— Черт, — шипела я, упираясь лбом в его плечо.

— Об этом ты думала, когда была в душе? — спросил он, охрипшим голосом, звук, которого двигался по моим нервам, как жидкость.

— Не совсем, — сказала я ему, снова прижимаясь губами к его губам, когда я начала двигаться вперед — толкая его назад — по его квартире, дважды ударив нас о стену, прежде чем произошло свободное падение, которое закончилось с ворчанием, когда мой вес врезался в его, прижав его на секунду к матрасу, прежде чем я прижала колени к бокам его тела, уперлась руками в кровать, удерживая большую часть своего веса, когда моя голова сместилась, двигаясь вниз по его шее.

К моему полному удовольствию, по его телу пробежала дрожь, как и по моему, чего я никогда раньше ни с кем не чувствовала.

Но это имело смысл, не так ли?

Он был чувствителен ко всему. Шумы, свет, толпы людей, экстремальные температуры, тип одежды, которую он носил. И, возможно, последнее было связано с чрезмерной чувствительностью к прикосновениям.

Похоже, меня ожидало настоящее веселье.

Моя рука поднялась, потянула за воротник его рубашки, распахнула ее, давая мне возможность провести языком под его ключицей, и я почувствовала, как его руки внезапно схватили меня за задницу, сильно впиваясь в нее.

Осмелев, я переместилась вниз, задирая его рубашку, прижимаясь губами к мучительно медленному пути вниз между его грудными мышцами, к небольшой впадине его пресса благодаря его худобе, затем, наконец, к самой нижней части его живота над поясом его джинсов.

В сексе всегда были плюсы и минусы. И женщины, в целом, склонны много отдавать. Но еще никогда перспектива доставить ему удовольствие не перевешивала мое желание быть довольной.

И все же нельзя было отрицать эту реальность, когда мои руки работали с его пуговицей и молнией, когда он приподнялся, чтобы позволить мне стянуть с него брюки и боксеры.

— Подожди, — потребовал он, когда я устроилась на его бедрах, готовая надавить ниже, чтобы увидеть, где еще он был слишком чувствителен.

— В чем дело? — спросила я, подняв брови, не привыкшая к тому, что кто-то останавливает меня прямо перед тем, как все становится хорошо.

Его голова слегка покачивалась, когда он нагнулся, руками потянулся до талии, зацепил молнию в центре моей груди и медленно потянул ее вниз.

Ничто и никогда не звучало для меня громче, чем щелчок замочка по зубцам.

Его грудь расширилась, когда он сделал глубокий вдох, и руки вернулись к моим плечам.

Когда он снял материал, его дыхание перешло в шипение, а взгляд устремился вниз.

И, клянусь Богом, каждый сантиметр кожи, на который он смотрел, нагревался.

На следующем вдохе его руки скользнули по бокам моей груди, наблюдая, как мои соски напряглись, превратившись в твердые бутоны потребности. В последнюю возможную секунду его пальцы переместились внутрь, проследив под выпуклостями, прежде чем его ладони сомкнулись над ними.

Я не могла контролировать свое тело.

Мои бедра прижались к его, скользя, имитируя движения, в которых я нуждалась больше всего, и рваный стон вырвался откуда-то из глубины души, когда большие пальцы нашли мои соски, двигаясь по ним круговыми движениями. Его взгляд попеременно переходил с реакции моего тела от его прикосновений, на мое лицо, как будто он не мог решить, что из этого было более захватывающим, как будто ему нужно было принять все это.

В этот момент мне в голову пришла странная мысль.

«Я никогда раньше не чувствовала себя такой важной ».

На этой мысли мои руки мягко оттолкнули его, легли ему на плечи и снова прижали его.

В этот раз не было никакой паузы, не было возможности прервать меня.

Мое тело опустилось вниз.

Моя рука схватила его за основание.

Я провела языком по чувствительной нижней стороне, чувствуя, как все его тело содрогается от этого ощущения.

Меня было уже не остановить.

Мой язык прошелся по головке, прежде чем мои губы сомкнулись вокруг него, глубоко всасывая его, чувствуя, как его бедра упираются в меня, подстегивая меня.

Его руки переместились к моему затылку, пальцы зарылись в мои волосы, скручивая их в кулак, а его дыхание стало вырываться с быстрыми толчками, пока я подталкивала его вверх.

Потерявшись в моменте, все мысли о чем-либо, кроме этого, исчезли.

Пока пальцы Барретта не дернули достаточно сильно, чтобы я отпрянула назад, его член покинул мой рот, и я выгнулась назад, чтобы облегчить боль.

Подняв глаза, я увидела, что он смотрит на меня сверху вниз, грудь слегка вздымается, глаза полны потребности, но также и решимости.

Встретившись со мной взглядом, его руки отпустили мои волосы, одна ладонь легла мне на плечо, а другая повернулась тыльной стороной его пальцев, которые погладили мои щеки и губы, которые внезапно стали немного припухшими и чувствительными.

Его тело изогнулось, рука обхватила мою поясницу, прижимая мою грудь к своей, когда он толкнул меня на спину, его тело навалилось на меня.

Ощущения обрушились на меня все сразу.

Его грудь сдавливала мои груди, его волосы дразнили мои соски, его вес — больше, чем я ожидала, учитывая его худобу — его член упирался в складку моего внутреннего бедра.

Теперь между нами было только мое почти отсутствующее нижнее белье.

Похоже, осознав это в тот же момент, что и я, его рука двинулась между нами, ухватилась за кусочек ткани, идущий по бедру, потянула до треска, затем выдернула, бросив его на пол.

Без всяких преград, его бедра двинулись, его член скользил между моими складками, скользил по моей расщелине, головка ударялась о мой клитор, он бился об меня снова и снова, пока я не начала извиваться под ним. Пока мои ногти не стали впиваться в его спину. Мои бедра бились о его бедра, умоляя об освобождении.

Его вес переместился на одну руку, а другая потянулась в сторону, роясь в тумбочке, и вернулась с презервативом, быстро прижимаясь, чтобы надеть его, прежде чем снова прижаться своими губами к моим, отказываясь двигаться дальше, пока не вернется биение, пока я не буду уверена, что оставляю кровавые следы на его плечах, пока я действительно не буду умолять об этом.

— Барретт, пожалуйста , — хныкала я, покусывая его нижнюю губу.

Сверхчеловеческий контроль, который он проявлял до этого момента, ослаб, его бедра сдвинулись, член выскользнул, затем прижался ко мне, прежде чем ворваться внутрь одним глубоким толчком.

Я почти кончила прямо там, мои мышцы напряглись вокруг него, мышцы бедер расслабились вокруг его бедер.

— Черт, — шипел он, прижавшись лбом к моему лбу на секунду, пока он боролся за контроль.

— Не останавливайся, — хныкала я, впиваясь пальцами в его задницу, пока мои бедра бились об него, умоляя о завершении.

Он снова прижался ко мне, наблюдая за тем, как я начала насаживаться на него, каждый раз как можно глубже, изголовье хлопнуло о стену, когда он погнал меня вверх.

Схватив мои ноги за лодыжки, и мягко прижимая их к груди, он подался назад, его рука скользнула между моих бедер, нашла мой клитор, работая по нему более жесткими кругами, чем раньше, подталкивая меня к краю.

И вот так, его взгляд на меня, прорвал оргазм через всю мою систему, заставляя выгибаться тело, мой лоб прижался к его руке, и я выкрикнула его имя, пока волны захлестывали меня.

Он глубоко вошел в меня в последний раз, его тело содрогнулось, когда он достиг моей кульминации.

Не знаю, как долго мы оставались в таком положении после этого. Но к тому времени, когда я снова была в здравом уме, мои мышцы бедер и живота дрожали от напряжения, вызванного удержанием позы.

Когда я попыталась высвободиться, все мои мышцы, казалось, отказали одновременно, отправив меня безжизненно назад на матрас, слишком слабую даже для того, чтобы попытаться повернуть свое тело в полупривлекательную позу.

Мои ноги были широко расставлены по обе стороны от его тела, руки по бокам — моя обычная поза морской звезды во сне, которая не была слишком привлекательной даже в одежде, а в обнаженном виде, как мне казалось, была еще менее привлекательной.

Но меня это, похоже, не волновало.

А взгляд Барретта все равно был устремлен на мое лицо, брови немного сошлись, губы слегка разошлись, он смотрел на меня так, словно я была вопросом, на который, похоже, не было правильного ответа.

Секс никак не мог быть для него чем-то новым, учитывая, как хорошо он в нем разбирался, поэтому я не могла понять, почему он смотрит на меня так, будто это что-то совершенно новое.

Но, с другой стороны, я должна была признать, что для меня это тоже было немного по-другому.

Более глубоким.

Более связанным.

Но опыт подсказывал мне, что парни, ну, они просто не чувствуют ничего подобного в сексе.

Но, опять же, Барретт не был большинством парней.

Так что, возможно, все эти правила и идеи были неприменимы здесь.

Он ничего не сказал, когда внезапно отстранился, покинул кровать, вышел из комнаты, исчез.

Возможно, я должна была почувствовать себя неловко, немного отвергнутой, но все, на чем я могла сосредоточиться, это на том, насколько удовлетворенным было мое тело, когда я заставила силы вернуться в мои конечности, потянулась за одеялом, натянула его на свое тело, садясь в кровати.

Я перегнулась через плечо, чтобы проверить, не повредили ли мы стену с изголовьем, когда услышала, как он вернулся.

Думаю, я готовилась к какому-то отказу, к тому, что он скажет мне, чтобы я уходила, что он хочет спать один. Я чувствовала, что готова к этому.

Но когда мой взгляд упал на него, он стоял там все еще чертовски голый, но держал в руках две тарелки, обе полностью заполненные едой.

Невозможно было остановить улыбку, которая потянулась к моим губам, когда он опустил мою тарелку на колени, а затем придвинулся ко мне с другой стороны.

— Все еще немного теплые, — заявил он, пожав плечами и погладив мое плечо, когда начал есть.

Не знаю, откуда взялось такое желание, но моя голова наклонилась и надолго прильнула к его плечу.

Он не отмахнулся от меня, казалось, его ничуть не беспокоил этот контакт. На самом деле, в промежутках между вилками его рука, двигаясь, нашла мое бедро над одеялом и слегка сжала его.

В этот момент мой живот вспомнил, как давно я не ела. И что мы только что сожгли немало калорий.

Он был прав, некоторые из них были теплыми.

Но часть была холодной.

Некоторые были даже сырыми.

Но это не имело значения.

Это была лучшая еда, которую я когда-либо ела в своей жизни.

Глава 14

Кларк

Ничего не изменилось.

Просто потому, что мы занялись сексом.

Мы сидели в этой кровати и ели, пока Барретту вдруг не понадобилась чашка кофе, и он вскочил, чтобы принести ее.

Я приняла душ, а когда вышла, одна из моих сумок стояла за дверью ванной.

К тому времени, как я переоделась в свою одежду и вышла, Барретт с тревогой стоял у двери, покачивая ключами, ожидая меня.

— Мы идем в офис? — спросила я, потянувшись за своим холодным кофе, потому что, даже холодный, он был слишком хорош, чтобы тратить его впустую.

— Через час ко мне придет человек по делу.

— Я буду помогать?

— Ну, теперь ты работаешь на меня.

С этим он повернулся, открыл дверь и вышел.

Видите ли, Барретт оставался Барреттом. Даже если он подарил мне лучший оргазм в моей жизни. Ничего не изменилось только потому, что мы разделись догола и вспотели.

Он все еще был одержим работой.

Он по-прежнему уделял ей большую часть своего внимания.

Обычно для многих женщин это было бы решающим фактором.

Но я видела это просто. Конечно, он уделял работе много внимания. Но когда его внимание было на мне, оно было полностью на мне. Это было больше, чем большинство женщин когда-либо получали от своих партнеров.

Не то чтобы мы были партнерами.

Во всяком случае, помимо физического смысла.

Это была моя единственная реальная забота, когда мы сели в мою машину и поехали в город.

— О, Боже правый. Серьезно? Неужели здесь взорвалась бомба, пока меня не было в городе? — проворчала я, отбрасывая ногой брошенную рубашку со своего пути, чтобы иметь возможность маневрировать вокруг гигантского дерева, Диего.

— Все не так плохо.

Так и было.

И я не могла не задаться вопросом, чем эта неделя отличалась от предыдущих. Там всегда был беспорядок — выброшенные папки, кофейные кружки, неубранная пыль и мусор.

В этот раз было по-другому.

Повсюду была разбросана одежда.

Бумаги были разбросаны по углам.

Я подумала, может быть, мир вокруг него отражает его внутренний мир.

Моя мама была аккуратным человеком и всегда говорила о том, что хаос в окружающей среде порождает хаос в голове.

Я всегда думала, что это полная чушь. Я прекрасно функционировала, когда в моей комнате был беспорядок.

Но я могла понять, что, возможно, чем больше Барретт терялся в какой-то проблеме, которая оказывалась неуловимой, или переживал какие-то эмоции, которые его беспокоили, тем меньше он беспокоился о том, что его внешний мир превращается в беспорядок.

Поэтому я не видела причин давить на эту проблему, просто засучила рукава и принялась за работу, чтобы к появлению нового клиента офис был в полуприличном состоянии. Мне пришлось делать это вполсилы, мои ребра возражали против некоторых скручивающих движений, голова немного побаливала, когда я слишком быстро нагибалась и вставала. Но, проявив немного решительности, мне удалось привести помещение в приличный вид к тому времени, когда вошла женщина с водянистыми глазами, одной рукой сжимая золотую цепочку на своей дизайнерской сумке.

Прошло всего три минуты, прежде чем слезы полились ручьем, и потекла тушь.

Один взгляд на Барретта, когда он делал пометки, показал, что он не любит эти дела. Дела подозреваемых в измене супругов.

Но он все равно брался за дело.

— Изменяющие супруги платят за счета, — сказал он мне после ее ухода, когда я спросила, почему он согласился на это дело, хотя оно его не интересовало. — Они позволяют мне уделить время более интересным делам.

Это было логично.

Если я собиралась поскрежетать зубами на каком-то деле, то пусть это будет легкое дело. Судя по тому, что пробормотал Барретт, доставая из ящика новый ноутбук и запуская его, все, что от нас требовалось, это получить несколько компрометирующих фотографий ее возлюбленного.

— Но что, если он не изменяет? — услышала я свой вопрос, пополняя стопку папок с файлами. — Ты не думаешь, что кто-то может быть верным?

Ладно, возможно, я спрашивала по личным причинам. И я немного раздражалась на себя за то, что была такой глупой, такой нуждающейся.

— Люди могут быть верными. Мой брат верен. Тиг верен…

— Но? — спросила я, чувствуя, что сейчас начнется.

— Но это потому, что они не торопились, ждали подходящего человека.

— Подходящего человека, — повторила я про себя, немного удивленная цветистой концепцией, исходящей из его обычно аналитического ума.

— Люди могут быть предсказуемо глупы, — сказал он мне самым спокойным голосом. — Они движутся слишком быстро, основываясь на влечении и химических реакциях, а не на реальной связи. Они никогда по-настоящему не узнают другого человека на достаточно глубоком уровне, а потом в конечном итоге обижаются на него, отдаляясь друг от друга еще больше. Затем, в конце концов, ищут эти ощущения на стороне. А ведь если бы они перестали так торопиться, всего этого можно было бы избежать. Они могли бы найти правильного человека и построить глубокую связь, которую им даже в голову не пришло бы испортить таким низменным поступком, как измена.

— Ну, да, это правда. Люди склонны не продумывать все до конца.

В прошлом я, конечно, была виновна в этом с противоположным полом. К счастью, я всегда умнела, прежде чем дело заходило слишком далеко.

— Так ты думаешь, что для каждого человека есть свой?

— Каждого? — спросил он, глядя на меня, губы были изогнуты вверх с одной стороны. — Ты видела людей? Некоторые из них — несчастные, мерзкие, эгоистичные засранцы. Я не думаю, что кто-то должен прожить всю жизнь с такими людьми. Так что, возможно, некоторые люди предназначены для одиночества. Но я думаю, что большинство людей могут найти кого-то… значимого. Если они терпеливы.

— Ты думаешь… — начала я, но прервалась, когда дверь распахнулась достаточно сильно, чтобы удариться о стену позади нее, заставив Барретта выпрямиться, и я закружилась, не обращая внимания на боль в ребрах, когда мои руки сжались в кулаки, готовые к бою.

Мой отец.

— Детектив, — поприветствовал его Барретт, игнорируя или — что более вероятно — совершенно не замечая яростный, вибрирующий гнев, исходящий от всего существа моего отца.

Мне было почти трудно понять это.

За свою жизнь я видела отца в разных настроениях. От рассеянного или замкнутого до расстроенного и раздраженного.

Но он всегда умел держать свои более изменчивые чувства в тайне. Я полагала, что это связано с его работой, с тем, что ему приходилось сталкиваться с подонками в комнатах для допросов, прекрасно зная, что они виновны, но вынужденный отпускать их, потому что у него не было всех необходимых доказательств. Самоконтроль — это все, что удерживало его от того, чтобы впадать в бешенство и выбивать из людей признания.

Поэтому ему всегда удавалось сохранять спокойствие, даже когда он имел дело с моими истериками в детстве, с моими отступлениями в подростковом возрасте, с моим холодным безразличием в молодости, когда он был полон обиды на детство, которое прошло не так, как планировалось.

Но сейчас?

Сейчас он едва держался на ногах.

Увидев это, мой позвоночник выпрямился, а живот скрутило.

Я понятия не имела, как справиться с этой стороной моего отца.

— Ты подвергаешь мою дочь опасности, — обвинил он, делая шаг вперед к, казалось, забывчивому Барретту.

— Подожди, — возразила я, становясь между ними и преграждая ему путь. — Ты не можешь приходить сюда и обвинять кого-либо в чем-либо, когда ты не знаешь всей истории.

— Не говори мне, что я не могу прийти сюда и обвинить кого-то, когда моя дочь вся в синяках, — огрызнулся он, подняв одну руку, чтобы дотронуться до моего лба, который, признаться, все еще выглядел не лучшим образом.

Его рука дрожала.

— Я в порядке, папа, — заверила я его. — Небольшое сотрясение. — Его бровь приподнялась, как будто он знал, что я что-то недоговариваю. — И ушиб ребра или два. Ничего страшного, правда. Я в порядке.

— В порядке, — усмехнулся он. — Люди, которых похищает турецкая мафия , не в порядке, Кларк.

— И все же… я здесь. Стою прямо. Выпрямляюсь. Делаю свою работу.

— Почему ты не позвонила мне? — потребовал он, с покрасневшим лицом. — Ты заставила меня проснуться и услышать это от старого приятеля? Что мою маленькую девочку похитили и издевались над ней?

Хорошо.

Это была оплошность.

Мне пришлось позвонить маме.

Она не очень-то следила за новостями, но если бы одна из моих тетушек, ее подруг или даже моих друзей услышала об этом и позвонила ей, она была бы в бешенстве.

— В свою защиту скажу, — начала я, протягивая руку, — я была в больнице. А потом я потеряла сознание от мигрени и обезболивающих. А сегодня утром, ну, я просто… отрубилась. Мне очень жаль.

В его челюсти запульсировал мускул.

— Ты звонила своей матери?

— Нет, — призналась я. — Я как раз об этом думала.

— Ты звонишь своей матери. Затем нам с тобой нужно поговорить. Приходи ко мне.

Я хотела поспорить.

Я хотела приступить к своему новому делу.

Но в основном я просто не хотела вести разговор, которого он хотел. Я знала, о чем пойдет речь. Все отвратительные подробности того, что привело меня туда, где я была накануне вечером. Ото лжи ему об академии до моего плана мести. Вся эта запутанная ситуация.

Тем не менее, время пришло.

Я должна была стать взрослой.

Я должна была признать свое прошлое, если я хотела, чтобы мое будущее продолжалось по тому пути, по которому я уже начала идти.

— Хорошо, — согласилась я, кивая.

— Я возьму еды, — добавил он, немного сдуваясь, но чувствуя облегчение от того, что скоро получит ответы. — Ты и я, — сказал он, обернувшись, когда дошел до двери и посмотрел назад на Барретта, — мы с тобой еще не закончили. — Затем он оглянулся на меня и очень отцовским тоном напомнил:

— Позвони своей матери.

— Ты не дышишь, — заполнил тишину Барретт в офисе после ухода моего отца.

— Он был в бешенстве, — сказала я ему, обернувшись.

— Он думает, что я его предал, — сделал вывод Барретт, его лицо было нечитаемым.

— Он забывает, что я уже взрослая и могу принимать собственные решения.

— Он хочет защитить тебя, — поправил Барретт. — И ты не объяснила ему, почему все произошло именно так, как произошло. Тогда он поймет.

Я не смогла сдержать насмешку.

— Просто потому, что он знает о моих причинах, не значит, что он будет потворствовать им или понимать их. Родители, э-э-э, обычно не так рационально относятся к вещам, когда дело касается их детей.

— Скоро ты узнаешь, так ли это. — Думаю, это должно было утешить, но мой желудок скрутило от нового ужаса, даже когда Барретт потянулся к беспроводному телефону, который он взял, когда мы только вошли в офис, разбирая его, в поисках подслушивающих устройств. Мне еще предстояло стать свидетелем полной проверки, которую он, судя по всему, проводил еженедельно, но я знала, что скоро увижу, поскольку он пробормотал, что научит меня делать это, раз уж я работаю с ним.

Мне, например, казалось, что это немного чересчур, но я полагала, что это похоже на то, как я дважды проверяю свои замки и ручки плиты перед сном, даже если я не пользовалась плитой в этот день, и всегда запираю за собой дверь. У всех нас были свои маленькие причуды безопасности.

— Вот. Позвони своей маме. Потом можешь идти на встречу с отцом.

— Мне понадобится моя машина, — напомнила я ему, зная, что у него нет машины.

— Я буду здесь. — С этим он снова сел за свой ноутбук, щелкая мышкой.

Для всех намерений и целей, я поняла, что меня для него больше нет. Что, в общем-то, мне нравилось, поскольку мысль о том, что кто-то подслушивает разговор, который не будет для меня легким, меня смущала.

Моя мать, как ожидалось, восприняла новость лучше, чем, как я предполагала, отец. Ее больше беспокоило отсутствие безопасности — в финансовом плане — в детективном агентстве. Что выглядело вполне обоснованным беспокойством. Мы с Барреттом даже не обсуждали зарплату — огромное упущение с моей стороны, которое, как я знала, будет неловко обсуждать — по крайней мере, для меня. Но в течение двадцатиминутного телефонного разговора мне четыре раза напомнили о том, как важно знать, сколько я буду получать, чтобы я могла соответствующим образом скорректировать свой образ жизни или — если цена окажется слишком низкой даже для жизни — рассмотреть другие варианты.

Разговор закончился требованием узнать больше о том парне , Баррете Андерсоне , потому что у моей мамы была удивительная способность понимать, когда я кем-то увлечена, и она уловила что-то в том, как я о нем говорила.

Я пообещала рассказать ей все, как только проясню ситуацию с отцом, на что она нехотя признала, что, возможно, он был прав, беспокоясь обо мне.

Ей стоило многого, чтобы сказать это.

Я решила, что это небольшой прогресс.

Я так и не увидела, как мы все собрались за столом на День благодарения, но мне нравилась мысль о будущем, в котором моя мать не была полна горечи по поводу моего отца.

— Я тоже тебя люблю, — сказала я ей, закончив разговор и обернувшись, чтобы застать Барретта все еще в его собственном мире. — Мне, эм, мне нужно идти.

— Я знаю, — согласился он, отрывисто кивнув мне, когда я нашла свою сумочку, подняла ключи с того места, где он бросил их на стопку папок, неловко переминаясь с ноги на ногу.

— Ладно, пока, — сказала я ему, дойдя до двери.

— Кларк, — позвал он, заставив меня обернуться и найти его взгляд на мне.

— Да?

— Возвращайся сюда после.

Это не было любовной запиской, но я почувствовала тепло, которое заменило холодный дискомфорт, который был в моем животе мгновение назад.

— Обязательно.

С этими словами я села в машину, делая глубокие вдохи на протяжении всей короткой дороги до дома отца, гадая, не притупился ли его гнев с течением времени и пространства.

Мне предстояло это выяснить.

***

Я стояла перед его дверью, прислушиваясь к шарканью внутри, пока он пересекал жилое пространство, чтобы открыть мне дверь. Мне никогда раньше не приходило в голову, что я всегда звоню в дверь отца, в то время как в дом матери я обычно просто вхожу. У меня был ключ. Где-то в доме у меня была своя спальня, оформленная так же, как во времена, моего детства. И все равно мне никогда не казалось правильным входить сюда, как будто это мой дом. Это никогда не беспокоило меня до того момента, пока я не осознала, насколько глубоким был разлом, и не подумала, что, возможно, идея о том, что есть какие-то трещины, которые нельзя заделать, была ошибочной, что если быть достаточно решительной, то можно найти достаточно бетона, чтобы заполнить эти трещины.

Возможно, это был шаг в этом направлении.

— Я чувствую сырные стейки? — спросила я, как только дверь открылась, посылая пьянящий запах через маленькое пространство прямо мне в нос.

— Как в старые добрые времена, — согласился он, ведя меня внутрь.

Здесь никогда ничего не менялось.

Старый темно-коричневый ковер, деревянные панели на стенах, темные шторы на окнах. Все помещение казалось почти клаустрофобически мрачным. На тумбе стоял огромный телевизор напротив двух кресел «La-z-boy» с маленьким столиком для напитков между ними, маленький двухместный деревянный обеденный стол рядом с П-образной кухней с несочетаемыми предметами — белой плитой, черной посудомоечной машиной, холодильником из нержавеющей стали (примеч. La-z-boy произносится как «ленивый мальчик» — американский производитель мебели, базирующийся в Монро, штат Мичиган, США, который производит мебель для дома).

Было ясно, что женское прикосновение никогда не касалось этого пространства. Я вдруг почувствовала себя немного виноватой за то, что никогда не пыталась побудить его немного приукрасить это место. Мне казалось, что жить в таком мрачном и скудном месте постоянно — немного угнетающе. С другой стороны, вероятно, это было все, что он знал с тех пор, как они с мамой развелись.

— Садись, — потребовал он, махнув рукой в сторону стола, а сам пошел на кухню и вернулся с двумя тарелками сырных стейков и картошкой фри. Он сделал второй заход за кетчупом и напитками — пиво для него, бутылка энергетика для меня. Потому что он отказывался признавать, что я уже взрослая и позволить мне разделить с ним выпивку. — Хорошо. Начинай говорить, — потребовал он, не притрагиваясь к своей еде, пока я вгрызалась в свою.

Сделав глубокий вдох, я вернулась к началу.

— Я знаю, что ты не хочешь этого слышать, но все началось с полицейской академии…

Как только я начала, остановить меня было невозможно. Он сидел там в галантном, терпеливом молчании, пока моя история отклонялась назад и вперед, загоняя себя в углы, безостановочным потоком мыслей, прежде чем я, наконец, добралась до части о Барретте.

И как ни странно, именно тут я немного замялась.

Я понятия не имела, было ли это потому, что я сама не была уверена в сложившейся ситуации, или потому, что я знала, что мой отец уже чувствовал, что у него достаточно причин злиться на Барретта, и я не хотела подбрасывать ему еще больше хвороста в огонь.

— Честно говоря, я думаю, он видел, что я кручусь как спираль, что я слишком глубоко увязла, что я не знала, во что ввязалась. — И, признаться, теперь я видела, что все это было правдой. Я была упрямой и глупой и, скорее всего, сама бы покончила с собой. Это была острая пилюля, которую нужно было проглотить, но некоторые лекарства были неприятными, но необходимыми. — Он вмешался, чтобы попытаться… защитить меня. Минимизировать ущерб.

На этом я сделала паузу, наблюдая за тем, как глаза моего отца стали задумчивыми, а воздух вырывался из его носа.

— Думаю я смогу смотреть на это именно так, — согласился он. — И я должен уважать человека, который знает, когда он не в своей тарелке, человека, который не слишком горд, чтобы вызвать подкрепление.

— Я думаю, Барретта легко неправильно понять. Некоторым он может показаться отстраненным и самоуверенным. Но, похоже, он очень хорошо понимает свои сильные и слабые стороны. Он не пытается изображать из себя крутого парня. Он оставляет это своему брату и своим бывшим коллегам.

— А теперь моей надирающей задницу маленькой девочке.

— Не знаю, заметил ли ты, но я уже не такая маленькая.

— Ты всегда будешь моей маленькой девочкой, малышка. Так работает воспитание детей. Ты можешь стать взрослой, и я это вижу, но я по-прежнему смотрю на тебя и вижу шестилетнюю девочку, которая пришла домой с опухшей губой, потому что она поругалась с группой мальчишек на детской площадке, которые сказали ей, что она не может играть с ними в полицейских и грабителей, потому что она девочка.

— Я вытерла ими пол, — призналась я, все еще гордясь этим воспоминанием, хотя мои инструкторы усадили меня и прочитали лекцию о том, что моя подготовка должна была использоваться только для защиты, а не для начала драк.

— Это точно. В тот вечер я получил пять гневных звонков от мам.

— Ты никогда не говорил мне об этом! — сказала я, улыбаясь, откинувшись на спинку стула, расправив плечи. Не думаю, что до этого момента я осознавала, как много я носила в себе. Ложь, уклончивость, чувство вины, связанное с ними.

— О, да. Мне сказали, что я должен разобраться со своим «маленьким адским ребенком», пока ты не стала угрозой. Оглядываясь назад, можно сказать, что они были правы. Ты была занозой в заднице в подростковом возрасте.

— Я была… энергичной.

— О, это то, что мы называем «упрямая как бык?»

На это я издала смешок, к которому присоединился и он. И я решила, что мне это нравится. Связь. Открытость. Исчезла неловкость, которая была присуща многим нашим разговорам, когда молчание заполнялось обсуждением погоды, новостей, какой-нибудь спортивной команды, разговорами о выставках автомобилей. Это было проще, естественнее.

Но потом лицо моего отца осунулось, потеряло весь свой юмор, даже выглядело призрачным. А для человека, у которого часто бывал румяный цвет лица, это о чем-то очень сильно говорило.

Честно говоря, у меня мелькнула шальная, испуганная мысль, что, возможно, у него сердечный приступ или что-то в этом роде.

Пока его голова не поднялась, взгляд стал печальным.

— Ты была честна со мной, — начал он, и что-то в его тоне заставило меня напрячься и сесть в кресло. — Теперь моя очередь быть честным с тобой. Независимо от последствий.

С этими словами он отодвинул свой стул, встал, вышел из-за стола и пошел по коридору.

Я понятия не имела, о чем он говорил, что он мог скрывать от меня. Или почему он должен был что-то от меня скрывать.

Но даже в моем неведении мой пульс участился, еда, которую я только что съела, зловеще бурлила в моем желудке.

Возможно, что-то во мне знало, что грядущее не сулит ничего хорошего, что это снова все изменит, выведет из равновесия.

Но прежде чем я успела проанализировать это, он вернулся, сел на свое место, долго смотрел на фотографию в своей руке, а затем передал ее через стол мне, картинкой вниз.

Не знаю, о чем я подумала, что могло быть на фотографии. Возможно, женщина, с которой у него был роман, возможно, переломный момент в терпении моей матери перед подачей на развод.

И уж точно я не думала о том, что на самом деле найду, когда переверну фотографию.

Сначала я увидела отца, немного моложе, лет на десять, хотя в основном он выглядел так же, лицо было покрыто более жесткими морщинами от долгих дней на работе, и стресса, но все же это был он. И улыбался, что само по себе было немного непривычным, поскольку он не был человеком, который легко улыбается. Хотя, когда он улыбался, это было зрелище, достойное снимков.

Он стоял на палубе яхты, за его спиной было небо цвета сахарной ваты, полное пухлых облаков и безбрежного моря.

Прошло немало времени, прежде чем я увидела, что там был еще один человек, что мой отец положил руку на плечи этого человека.

Но это была не женщина.

Это был мужчина.

И, что, возможно, более шокирующе, это был тот, кого я узнала.

— Нет, — прошипела я, мой голос стал злобным, обвиняющим, когда я подняла голову, и мои глаза нашли глаза моего отца, наблюдающего за мной. — Скажи мне, что это просто совпадение, папа. Скажи, что ты показываешь мне это только из-за того, что я только что тебе сказала, без всякой другой причины.

Но он не мог мне этого сказать.

Я знала это, когда увидела, как сужаются его глаза, как его плечо подается вперед, загибаясь внутрь, делая его меньше, чем обычно.

Чувство вины.

Чувство вины так действует на людей.

Нет.

Боже, нет.

— Скажи мне, что ты не приложил к этому руку, папа.

Но даже когда слова покидали мой рот, я знала, что он не может мне этого сказать.

Я знала, что он приложил к этому руку.

Он и человек на фотографии.

Мерфи.

Инструктор из академии, который превратил мою жизнь в ад. Который выгнал меня, когда не смог заставить уволиться.

Он был хорошим другом моего отца.

— Несколько месяцев назад мне позвонили и спросили, почему я не сказал ему, что моя девочка поступила в академию.

Как маленький ребенок, который не хочет слушать, когда родители усаживают его, чтобы рассказать, что Санта-Клаус, Пасхальный кролик и зубная фея не существуют, я хотела заткнуть уши пальцами и напевать, заглушая эту реальность.

— Папа… нет.

— Я не знал. И, ну, ты знала, что я думаю о том, что ты пойдешь по моему пути…

— Это был мой выбор! — закричала я, хлопнув кулаком по столу, наблюдая, как подпрыгивают от удара наши напитки. — Ты не имел права отнимать у меня этот выбор, заставлять его превращать мою жизнь в ад, заставлять его лгать обо мне и выгонять меня. Ты не имел никакого гребаного права.

Я не знаю, когда я оттолкнулась от стола, поднялась на ноги, но я обнаружила, что вышагиваю, гнев слишком велик для моего тела, мне нужен был выход, и движение помогало.

— Я знаю это.

— Но ты все равно это сделал. Как ты можешь оправдывать это? Как ты мог подумать, что сможешь снова смотреть мне в лицо?

На это он поднял руку, вытирая лицо, не зная, что сказать, и понимая, что ничего не может сказать.

— Я видел, как все было плохо после. Когда ты исчезла. Я думал… Я думал, что у тебя был какой-то перерыв после неудачи. Поэтому я и пошел к Барретту. Но тогда было уже слишком поздно. Ущерб был уже нанесен.

— Да, так и было, — согласилась я, хватая свою сумочку.

— Кларк, не уходи так…

— Мне нужно подумать, — сказала я ему, не в силах сделать это четко, так как предательство завладело каждой клеточкой моего тела. — Я поговорю с тобой позже, — добавила я, выходя за дверь.

Я ехала на автопилоте, все во мне странно оцепенело пока я ехала по дороге через город.

Пока я не вошла в офис.

И напряженный взгляд Барретта нашел меня и удержал.

И тут до меня дошло.

Еще одно разочарование от моего отца.

Еще одна трещина в наших отношениях.

Еще одна вещь, которая встала между нами.

Все они были по-своему отвратительными, маленькими проблемами, которые я носила с собой ежедневно, иногда даже не осознавая этого, пока что-то не происходило, чтобы заставить меня противостоять брошенности, недоверию, чувству, что на мужчин нельзя положиться.

Но эта проблема, эта была другой.

По сравнению с ней все остальные казались маленькими, несущественными.

Он взял мою мечту и растоптал ее.

Он заставил кого-то избивать мой дух изо дня в день.

А когда это не удалось, он заставил его солгать о моей честности, выставить меня в плохом свете перед всеми людьми, перед которыми я пыталась самоутвердиться.

Как можно доверять кому-то после такого?

В тот момент я была на сто процентов уверена, что просто не могла.

И горе от этого осознания поставило меня на колени всего в нескольких футах от двери.

Глава 15

Барретт

Женщины довольно часто ломались в моем офисе.

Женщины, расстроенные из-за того, что их муж изменяет. Родители с пропавшими детьми, умоляющие меня найти их малышей сквозь струйки туши, стекающим по их лицам.

Это было обычным делом, частью процесса, то, что никогда не беспокоило меня раньше.

Возможно, кому-то это казалось бессердечным, жестоким или что-то в этом роде. Просто у меня не было никакой связи с этими людьми. Они были частью работы. Их боль была частью той работы, на которую я подписался. Если вы не могли справиться с этим с некоторой отстраненностью, то, вероятно, эта работа не для вас.

При всем этом я никогда не понимал, когда мужчины говорили о том, что не знают, что делать, когда женщины плачут, о чувстве беспомощности.

Но когда Кларк вошла с выражением полного опустошения, а затем просто рухнула на пол, я наконец-то понял это.

Я простоял там за своим столом в течение бесстыдно длинной череды секунд, прежде чем разморозился, пронесся через всю комнату и опустился перед ней на колени. Мои руки двигались в замедленном темпе, обхватывая ее дрожащее тело, притягивая ее вперед, пока она не упала на меня, закрыв лицо руками.

Они оставались там долгое время , прежде чем обхватили меня, крепко сжав.

В моей жизни было время — правда, большую часть моей жизни — когда я ненавидел объятия, эту тесноту, запах чужого парфюма, шероховатость одежды на моей коже, ощущение ловушки.

Моя мать никогда не настаивала на этом, уважая мое пространство , потому что я просто был таким.

В моей жизни был долгий период, когда я обладал полной автономией над своим телом.

Потом я пошел работать на Сойера. Это означало, что я познакомился с Мардж — материнской фигурой, которая управляла его офисом. Она не совсем верила в идею личного пространства, и меня вечно тянули в ее объятия.

Оказывается, это было не совсем отвратительно.

Потом Сойер встретил Рию. В конце концов, гормоны беременности сделали ее очень ласковой, и я не раз оказывался в ее объятиях.

Это было нормально.

М ожет быть, иногда даже приятно.

Но я никогда не был инициатором, не приглашал их. Это всегда было навязано мне.

Это было что-то новое для меня.

Я начинал понимать, что для меня многое было новым в отношении Кларк.

То, как она вторгалась в мои мысли, даже когда я пытался сосредоточиться на других вещах. То, что я, казалось, был гораздо более способен понять, что она чувствует, без того, чтобы она говорила об этом. То, что как только она уходила от меня, я хотел, чтобы она вернулась. То, что даже после физической близости с ней я не был насыщен, я хотел большего.

Все это было новым.

Я решил, что после ее ухода, когда в моей голове проносились мысли о том, чтобы снова раздеть ее и заставить вспотеть, вместо того чтобы выслеживать мужа-изменника, я просто сделаю это… соглашусь с этим, не анализируя , позволю событиям развиваться так, как они будут развиваться.

Бессмысленно пытаться анализировать вещи, когда они просто не имеют смысла для меня.

Было странно чувствовать себя настолько не в своей тарелке в отношении личной жизни. Но, опять же, у меня никогда не было личной жизни.

Держать людей на расстоянии было моим особым умением.

Однако с Кларк мне меньше всего хотелось пространства. На самом деле, чем ближе она была, тем комфортнее я себя чувствовал. В ее присутствии было что-то успокаивающее. Это было то, к чему я мог привыкнуть, то, к чему я хотел привыкнуть.

Чтобы добиться этого , я достаточно понимал межличностные отношения, чтобы знать, что есть «плюс » и «минус ». Если я хотел получить этот комфорт, то я должен был дать ей то, в чем она нуждалась.

В этот момент ей нужно было, чтобы я ее обнял , ей нужна была моя шея, чтобы поплакать, ей нужны были мои руки, чтобы держать ее, так как она, казалось, немного сломалась.

— Что произошло у вас с отцом? — спросил я, когда она, наконец, сделала глубокий вдох, успокаиваясь.

— Помнишь моего инструктора из академии?

— Того придурка, который был на твоей заднице, а потом врал о тебе? Да, я смутно припоминаю , — сказал я ей, наблюдая, как она отпрянула назад, одарив меня шаткой улыбкой, когда она провела рукой по щекам, ее глаза покраснели, а кожа стала розовой от соли.

— Да. Ну, оказалось, что он приятель моего отца. И он…

— Я могу сложить два и два , — заверил я ее, когда ее губы снова зашевелились, как будто она пыталась вымолвить слова, повторить уродливую правду.

И она была уродливой.

Никто не хотел знать, что их родители активно работали против них. Одно дело — знать, что они разочаровались в тебе или не одобряют твой жизненный путь. Возможно, это было частью большинства отношений между родителями и детьми. Но сколько людей могут сказать, что их родитель активно работал , чтобы саботировать их? Убить их мечту?

— Это действительно отстойно, Кларк, — сказал я ей, наблюдая, как ее брови сошлись вместе, когда она смотрела на меня, заставляя меня задуматься, не сказал ли я что-то не то. У меня это часто получалось.

— Знаешь что? Это действительно отстой , — согласилась она, кивнув. — Это вдвойне отстойно, потому что мы только-только начали налаживать хорошие отношения. Я подумывала спросить его, не хочет ли он, чтобы я помогла ему немного привести в порядок его квартиру. И тут он бросает эту бомбу в наши отношения…

— Просто чтобы немного поиграть в адвоката дьявола, как ты думаешь , его действия были злонамеренными? Потому что он хотел, чтобы ты потерпела неудачу? Потому что он хотел видеть тебя несчастной? Потому что он хотел испортить ваши отношения?

— Нет, — сказала она быстро, с уверенностью.

— Значит, ты понимаешь , что он делал это в ошибочном стремлении защитить тебя. Т ы сказала , что твой отец сожалеет о том, что работа украла у него. Возможно, он думал, что спасает тебя от того, чтобы ты оглянулась на свою жизнь и увидела то, что потеряла или от чего отказалась из-за одержимости работой.

— Я вижу это , — согласилась она, тяжело вздохнув. — Но это не делает это правильным.

— Нет , — согласился я. — Это не делает это правильным, но это заставляет тебя понять, почему он это сделал. И, не зря, Кларк, но…

— Но что? — спросила она, глаза стали немного маленькими, и я был уверен, что это означает, что я не должен был говорить ей, о чем я думаю.

Я никогда не умел держать рот на замке, когда у меня было свое мнение.

— Но, если посмотреть на это объективно, ты действительно думаешь, что преуспела бы в качестве копа. Подожди… — я прервал ее, когда она попыталась меня перебить. — Выслушай меня. Т ы импульсивна. Тебе не нравится, когда тебе говорят, что делать. Быть копом означает, что существует субординация. Ты не можешь идти на поводу у своих импульсов. Т ы действительно думаешь , что смогла бы так работать? Всю оставшуюся жизнь?

На это она вздохнула, покачав головой.

— Наверное, нет.

— Так что, возможно, это было не самое худшее из того, что случилось. Это привело к работе, которая гораздо больше подходит твоему, эм, уникальному стилю.

— Осторожнее, приятель , — сказала она, ухмыляясь. — Если мы хотим начать говорить об уникальных стилях…

— Кхм , — сказал новый голос, заставив нас обоих вздрогнуть, поскольку мы потерялись в своем собственном мире и не услышали, как кто-то еще вошел позади нас. — Да , плачущая девушка перед тобой. Это кажется правильным , — сказал Сойер, откинувшись на пятки и ухмыляясь мне.

— Судя по задиристости и умным замечаниям, ты, должно быть, Сойер , — сказала ему Кларк, медленно поднимаясь на ноги. Сойеру это нравилось — когда кто-то, мстит ему, именно поэтому они с Рией так хорошо сработались ; она никогда не терпела его дерьма.

— Судя по синякам и полному отсутствию опыта в этой области, ты, должно быть, Кларк.

— Может, я и неопытная , но мы уничтожили часть крупного мафиозного синдиката. Скажи на милость, чем ты можешь похвастаться? Тем, что это единственная причина, по которой женщина может оспорить брачный контракт?

На это Сойер с усмешкой откинул голову назад.

— Мне нравится это , брат. Постарайся не облажаться , — сказал он, когда я переместился, чтобы встать рядом с ней. — Собственно, поэтому я здесь.

— Что? То есть ты пришел сюда не для того, чтобы ослепить нас своими чарами? — спросила Кларк.

— Кенз послала меня сюда. Какого хрена я стал ее мальчиком на побегушках, я не знаю… — О, он прекрасно знал. Кензи просто не была человеком, которому можно сказать «нет ». Она бы не приняла такой ответ. — В любом случае , она устраивает ужин в последнюю минуту. Что-то насчет мультиварки. Я не знаю. Я просто знаю, что там есть еда и другие взрослые.

Сойер любил быть отцом так же, как Рия любила быть матерью. Тем не менее, их жизнь вращалась вокруг пятиминутных книжек со сказками, шумных игрушек и ужасных музыкальных детских телешоу на повторе. Независимо от того, насколько преданным родителем вы были, казалось, что вам нужно время, чтобы просто побыть человеком, вести взрослые разговоры, позволить кому-то другому немного поворковать над вашими детьми.

— Вы, ребята, еще не ели, да? — спросил он, зная, что я работаю не по расписанию.

— Я, ах, только что ела сырные стейки, — призналась Кларк.

— Что означает, что у нее будет две порции вместо пяти , — уточнил я, наблюдая, как взгляд Сойера переместился между нами двумя, и что-то неразборчивое промелькнуло в нем.

— Брок будет там? — спросила Кларк, вероятно, надеясь, что он будет, так как она знала, что там будет один человек, которого она знает и рядом с которым будет чувствовать себя комфортно. Хотя в тот раз она так же случайно встретила Кензи в прачечной.

— Он не отказался бы от домашней еды.

— Каковы шансы, что он привезет моего доктора с прошлой ночи? — вслух поинтересовалась Кларк.

— Ты шутишь, хитрюшка ? — спросил Сойер, глаза плясали. — Прошло уже восемнадцать часов. Он уже переключился на трех других девушек.

— Кроме того , — добавил я, — Броку запрещено приводить кого-либо из своих завоеваний после фиаско на ночной игре.

— Фиаско в ночной игре ? — спросила она, вся грусть исчезла из ее глаз, и это была достаточная причина, чтобы ответить ей.

— Он привел женщину, которая потребовала, чтобы у них был разговор об отношениях посреди игры в карты. Потом, когда ей не понравилось, что он сказал, она заперлась в спальне Кензи и разбила все зеркала и прочее.

— Он действительно умеет их выбирать, да? — спросила она, улыбаясь этой идее. — Ну, мы были бы рады поужинать из мультиварки. Я уже давно не ела ничего домашнего. Ты не знаешь , нужно ли что-нибудь принести?

Это слово бросалось в глаза.

«Мы ».

Не только потому, что никого не было в моей жизни достаточно долго, чтобы использовать его.

А потому что мне нравилось, как оно звучит, какой подтекст за ним скрывается.

Потому что я надеялся, что это больше, чем шоу, что мы делаем это по-настоящему, а не просто устраиваем спектакль, о котором я ее попросил.

Думаю, мы могли бы поговорить об этом после того, как Сойер — и его всевидящие глаза — уйдут.

— Кенз должна все предусмотреть, но не бывает слишком много десертов.

— Понятно. Когда мы должны там быть?

— Через два часа , — сказал он нам, направляясь к двери. — Приятно наконец-то встретиться с тобой, Кларк.

С этими словами он ушел, а мы остались стоять на месте, между нами был целый мир невысказанных слов. О ее отце, об ужине, о нас в целом.

— Чизкейк — это всегда хорошая идея. Золотые девочки научили меня этому , — сказала она мне, обернувшись, глаза все еще красные и опухшие, но на губах заиграла улыбка. — Что?

— Что что? — спросил я, выиграв немного времени.

— Ты сейчас выглядишь очень напряженным. Это было странно, что я сказала, что мы пойдем? Я имею в виду, теперь ты должен знать, что для меня практически невозможно отказаться от еды. Даже если я уже съела сегодня около пяти тысяч калорий. Я должна записаться на занятия по двойному грэпплингу, как только мои ребра заживут. Я сейчас вся шатаюсь.

— Думаю, ты сможешь справиться с шаткостью.

— Я приберегу это для старости. Я стану красивой и пухленькой , буду носить отвратительно яркие одежды и домашние тапочки, смотреть мыльные оперы целыми днями, есть обеды из морозилки, которые я купила на распродаже, и сокрушаться, что мои дети мало меня навещают.

— Это очень специфический образ , — сказала я ей, покачав головой.

— Я много думала об этом.

— Ты хочешь детей?

На это она сделала паузу, переводя дыхание.

— Думаю, я бы хотела одного или двух. Не больше. Это плохая идея — быть в меньшинстве от своих детей. Ты хочешь детей?

— Я не задумывался над этим , — признался я. Поскольку в моей жизни не было женщин, не было причин думать о вещах, которые приходят после того, как в твоей жизни появляется женщина. — Мне нравятся дети в моей большой семье. Они просто говорят все, что приходит им в голову. Это освежает. Я бы не возражал иметь одного. Хотя, э-э, подгузники…

— О, не беспокойся об этом. Ты убираешь птичье дерьмо, как чемпион , — сказала она мне, игриво потрепав меня по плечу. — Кстати, ты так и не ответил мне , — сказала она, проходя мимо меня в ванную комнату и запуская кран, пока она доставала бумажные полотенца, промокала их и прижимала к векам.

— На какой вопрос?

— Было ли странно, что я согласилась, что мы пойдем на ужин?

— Нет, ах, это то, что мы должны были сделать, верно? — спросил я. — Пары присоединяются к другим парам за ужином.

— Я, эм, на самом деле не знаю.

— Ты никогда не ужинала с другими парами? — спросил я, сбитый с толку. Не может быть, чтобы у нее раньше не было парней. Она даже упомянула о своем плохом вкусе в отношении мужчин.

— Я никогда раньше не ужинала с чьей-то семьей. У меня были серьезные отношения с некоторыми парнями. Но они никогда не были так серьезны ко мне , — призналась она, отводя полотенце от глаз и глядя на свое отражение, как будто искала что-то. Может быть, недостаток? Чего, по ее мнению, ей не хватало, чтобы отношения не дошли до такой стадии?

Было чертовски жаль, что она не знала, что у нее было все.

Она была всем.

С ней все было в порядке.

— Кажется, меня уже начинает мутить , — сказала она, в основном самой себе, прижимая руки к животу и наблюдая за своим отражением.

Э того, в общем, было достаточно.

У меня не очень хорошо получались слова, даже когда они полностью формировались в моей голове, иногда я не мог вытащить их из губ.

Я не мог открыть рот и сказать ей, что она прекрасна, совершенна, что она не должна сомневаться в себе, что любой парень, который не видит, что она может предложить, — гребаный идиот. Ч то его потеря — это мое приобретение.

Я не мог этого сказать.

Но я мог это показать.

Или, по крайней мере, я надеялся , что мог.

Я прошел через весь офис, пристроившись за ней у раковины.

— Тебе нужно, чтобы я отошла…, — начала она, прежде чем мои бедра подались вперед, прижав ее таз к раковине. — О. — Звук вырвался из нее, когда ее глаза уже начали становиться меньше, с большей нуждой.

Мои руки переместились к ее бедрам, скользя вверх по животу, который показался мне таким же, как и тогда, когда я впервые увидел ее, но, по моему опыту, никто так не критичен к мельчайшим изменениям в своей внешности, как женщины.

Мои руки продолжали двигаться вверх, обхватывая ее грудь, чувствуя, как сосок твердеет под моими прикосновениями, и внезапно я был очень благодарен, что после душа она вышла в мою гостиную, заявив, что «слишком жарко для лифчика », а затем выдернула его через рукав своей футболки.

Одним барьером меньше.

Ее голова откинулась назад на мое плечо, глаза закрылись, но в ее отражении было еще много интересного — как ее губы разошлись, чтобы втянуть воздух, как она задрожала, как румянец охватил ее щеки, распространяясь вниз по шее. По мере того, как она все больше и больше терялась, этот румянец распространялся по ее груди, по животу , даже по верхней части бедер.

— Мы должны достать чизкейк , — напомнила она мне, когда моя рука скользнула под подол ее рубашки и потянулась вверх, чтобы покатать ее сосок между большим и указательным пальцами, что заставило ее задницу вжаться в меня. — К черту чизкейк , — решила она, ее рука выгнулась вверх, обхватив мою шею сзади.

Для женщины, которая так любит еду, как она, такие слова, как «К черту чизкейк», были весьма показательны.

Прошлой ночью я хотел не торопиться. Я хотел узнать ее эрогенные зоны, увидеть, что ее возбуждает.

Сегодня же я хотел узнать, сколько раз я смогу заставить ее кончить, прежде чем нам придется уйти; я хотел узнать, смогу ли я заставить ее ноги дрожать так же, как накануне вечером, смогу ли я заставить их полностью ослабеть.

Моя рука оставила ее грудь, просунулась под пояс ее шорт, проникла под трусики, прижала большой палец к ее клитору, пока мои пальцы проникали в нее.

Она чуть не сорвала рукой раковину со стены, так крепко она держалась.

— О, Боже , — хныкала она, бесстыдно терлась о мою ладонь, требуя большего.

Я был более чем счастлив услужить, упираясь пальцами в ее верхнюю стенку, а большим пальцем начал водить по ней осторожными кругами, пока не приблизил ее ближе, чувствуя, как ее стенки сжимаются вокруг моих пальцев, затем кружась сильнее, надавливая глубже, чувствуя, как она разрывается на части, когда она кончает с придушенным криком.

— Нет , — возразил я, когда она снова опустилась и попыталась выгнуться, потянувшись вниз, к моим брюкам.

— Барретт…, — попыталась она, голос все еще нуждался, желая большего.

М ое имя на ее губах, пока ее киска сжималась вокруг меня, было самое сексуальное, что я когда-либо слышал.

— Т-с-с , — мягко потребовал я, вытаскивая руку из ее брюк, дотягиваясь до пуговицы и молнии, затем дергая материал вниз по бедрам, пока они свободно не упали на землю. Она даже не потрудилась выйти из них, просто стояла и смотрела на мое лицо в зеркале, когда мои пальцы потянулись к ее рубашке, потянули ее вверх, освобождая ее голову, но в последнюю секунду дернули материал назад и вниз, прижав ее руки к бокам и полностью обнажив ее.

Румянец уже овладел ею, розовый цвет дразнил ее груди, спускался вниз по животу. И, судя по жару ее бедер, когда мои пальцы провели по ним, он был и там.

Ее задница нетерпеливо подалась назад, упираясь в мой твердый член , заставляя меня стиснуть зубы, чтобы сохранить контроль, пока моя рука двигалась вверх, к фиолетово-синему синяку на ее боку. Не страшно. Однажды мне сломали ногу, и она полностью была покрыта синяками. Мне было интересно, беспокоит ли он ее, или после оргазма гормоны наполнили ее организм настолько, что снимали любую боль.

— Барретт, пожалуйста , — умоляла она, делая еще одно движение, которое стирало всякую мысль о том, чтобы попытаться сдерживаться дольше.

— Пожалуйста, что? — спросил я, расстегивая штаны, хватая презерватив, который я положил в бумажник тем утром на всякий случай, и надевая его, поднимал взгляд, чтобы посмотреть на нее в зеркало. — Пожалуйста, что? — спросил я снова, вводя член между ее губ, наблюдая, как ее рот раскрывается от ощущения.

— Пожалуйста, трахни меня , — потребовала она, заставляя желание пронзить мой живот, когда моя рука толкнула ее вперед, и вниз, собирая материал ее рубашки по центру спины. З аставляя ее плечи выгибаться , пока я скользил своим членом назад, надавливая, а затем, врезаясь глубоко внутрь, почти добела от ощущения ее горячих, тугих стенок, смыкающихся вокруг меня, ее бедра двигались, создавая трение, требуя движения.

И, что ж, это было именно то, что я ей дал.

В тишине офиса звук от встречи наших тел был громким, оглушительным для моих ушей, когда хныканье Кларк перешло в стоны, а затем стало задыхающимся, едва слышным звуком, когда ее стенки напряглись до невозможности, удерживаясь для последнего толчка, который отправил ее в оргазм, увлекая меня за собой.

Одна моя рука обхватила низ ее живота, удерживая в вертикальном положении, пока ее ноги тряслись, а другая врезалась в стену рядом с зеркалом, пытаясь удержать наш вес, так как большая часть сил покинула и мое тело.

Только ее смех окончательно вывел меня из этого состояния, я открыл глаза, чтобы увидеть ее отражение, улыбка была достаточно широкой, чтобы возле ее глаз образовались морщинки.

— Что? — спросил я, чувствуя, как мои собственные губы изгибаются в ответ, когда я потянул нас обоих назад, чтобы выпрямиться, и выскользнул из нее.

— Мы не заперли дверь. Ты можешь представить, что потенциальный клиент зайдет к нам?

В последнюю секунду мне удалось удержать себя от слов «Или твой отец » в редкий момент предвидения того, как это может испортить настроение.

— Упс , — сказал я, ничуть не смущаясь этого, отчего ее голова снова упала на мое плечо, и она повернулась, чтобы поцеловать меня в челюсть.

— Хорошо, отпусти меня. Нам нужно одеться. И взять чизкейк.

— Я думал, мы послали «к черту чизкейк », — сказал я, оттягивая материал ее футболки на место, даже не притворяясь, что не наслаждаюсь видом, когда она наклоняется вперед, чтобы достать свои шорты и трусики.

— Это было, когда ты держал мой оргазм в заложниках. Теперь он у меня. И я умираю от желания съесть чизкейк. Не будет ли «Нутелла » слишком безумной? — спросила она, приводя волосы в порядок и поправляя рубашку, казалось, она была полна энергии, в то время как я лишился большей части своей. — Или арахисовое масло? Подожди… сколько лет детям? Думаю, до определенного возраста им нельзя находиться рядом с такими аллергенами. Так что, возможно, нам следует избегать ореховых продуктов. О! Стручок ванили ! Звучит идеально, правда? — спросила она, входя в кабинет, заставив меня, наконец, опуститься, чтобы натянуть штаны, выбросить презерватив, вымыть руки и выйти вслед за ней, обнаружив, что она все еще продолжает обсуждать чизкейк, а именно начинку. Очевидно, консервированные вишня и черника были абсолютно необходимы , а взбитые сливки сильно недооценены как начинка для чизкейка. И, конечно, — это было, само собой разумеющимся , хотя для меня это было новостью, — там будет шоколадно-карамельная глазурь.

Я стоял молча, пока она болтала, перемещаясь по комнате в той хаотичной энергичной манере, за которую я ее узнал.

И тут меня осенило.

Это было что-то.

Может быть, мы еще не говорили об этом, может быть, я не знал ни о чем подобном, но это было чем-то.

Она была чем-то.

Для меня.

Что-то, что я хотел удержать, кто-то, кого я хотел видеть в своей жизни.

Может быть, даже на постоянной основе.

Это было то, о чем мне нужно было подумать несколько минут, чтобы сказать ей.

— Ну, ты идешь или как? Чизкейк ждет ! — объявила она, улыбаясь, совершенно не замечая откровение, пронесшееся по моему организму.

Думаю, мне придется сказать ей об этом позже.

Потому что… чизкейк.

Глава 16

Кларк

Я не была застенчива в социальных отношениях. Серьезно. Если быть до конца честной, то во мне действительно не было ни капли застенчивости. Я всегда могла найти, о чем поговорить практически с любым человеком.

Так что у меня не было опыта борьбы с нервами, которые терзали мой организм, когда Барретт вел мою машину в направлении дома Тига и Кензи.

Это не должно было быть большой проблемой. Я была знакома с большинством людей, которые будут там — Броком, Сойером и Кензи. Я не общалась с Тигом и не видела Рию, но я знала о них достаточно, чтобы поддерживать беседу.

Кроме того, это должно было быть притворством. Просто грандиозной иллюзией.

Проблема, конечно, заключалась в том, что все это больше не походило на спектакль, на какое-то бесчувственное соглашение, к которому мы пришли, чтобы удовлетворить обе наши потребности.

Я не знала, какую позицию занимал Барретт во всем этом. Пока мы ехали туда, я все время ловила себя на том, что смотрю на его профиль, пытаясь прочесть его мысли, пытаясь понять, не возникает ли у него внутри аналогичная дилемма.

Я должна была спросить.

Если бы это был кто-то другой, я бы спросила.

Мне не нравилось оставлять вопросы без ответов. И, по моему опыту, требовать ответов было намного лучше, чем вечно молчать.

Но, казалось, я не могла выдавить из себя ни слова.

Может быть, потому что в этот раз это имело значение. Это было не так, как в прошлом, когда — независимо от того, как сильно я хотела, чтобы все было по-другому, — я знала, что отношения с моими бывшими обречены на провал, они не являются началом взаимосвязи. Здесь я себя так не чувствовала. Я не думала, что это было обречено на провал.

Я думала, что у нас есть шанс.

Почему?

Я не была уверена.

Я хотела бы иметь ответы, что-то конкретное и осязаемое, что имело бы смысл на каком-то логическом уровне. Но у меня этого не было. Все, что у меня было, это чувство, ощущение правильности происходящего, когда я была рядом с ним, такая связь, которую я не могла утверждать, что когда-либо чувствовала раньше.

У меня было ощущение, что, когда его внимание было сосредоточено на мне, я была единственной вещью во всей его вселенной. У меня были эти глаза, которые, я готова поклясться, смотрели на меня так, словно я была чем-то, чего он никогда раньше не видел, чем-то, на что он хотел бы смотреть и дальше.

А еще были оргазмы. Секс, который был чем-то таким, чего я никогда не знала раньше, чем-то электризующим, лишающим сил, но в то же время как-то заряжающим, энергичным.

Это было по-другому.

Он был другим.

Я могла понять, что другое может быть пугающим, ужасающим. Не буду врать, во мне было немного неуверенности, я не знала, правильно ли я все делаю, веду ли я себя так, как ему нужно.

Но больше всего мне нравилась его непохожесть на других. Эта невероятная сосредоточенность, этот почти ненормальный интеллект, прямота, то, как он мог говорить прямо, даже когда я говорила бесконечными кругами.

— Кларк, — позвал голос Барретта, немного громче, чем, если бы он впервые назвал мое имя. Вздрогнув, я поняла, что мы как-то незаметно для меня проехали через весь город, и сейчас мы припарковались возле дома Тига и Кензи. — Ты в порядке? Головокружения нет?

— Головокружения? — повторила я, сведя брови вместе.

— У тебя сотрясение, — напомнил он мне. И это было свидетельством того, насколько сумасшедшим был этот день, что я совсем забыла о том, что у меня легкая черепно-мозговая травма.

— О, нет. Я немного нервничаю, — призналась я. — Что странно для меня, — добавила я, вылезая из машины, потому что моей тревожной энергии нужен был выход. — Я имею в виду, что однажды в колледже я попала на вечеринку в полном одиночестве и завела кучу друзей за несколько игр в пивной понг и королей. Я не особо нервничаю из-за социальных связей. Но я нервничаю сейчас , — болтала я, пока шла к багажнику, чтобы взять пакеты с начинкой, чувствуя, как тело Барретта придвигается ко мне сзади, а рука ложится мне на бедро.

— Тебе не нужно нервничать.

— Я знаю, — согласилась я. — Но я все равно нервничаю.

Его рука скользнула дальше, сжимая мое бедро.

— Когда все остальное провалится, задавай им вопросы о них. Я где-то читал, что людям нравится говорить о себе. Это хороший способ завести друзей.

Только Барретт мог процитировать какую-то книгу о том, как заводить друзей, чтобы помочь мне преодолеть мою тревогу.

Это было мило.

Он был милым.

Каким-то образом, именно эта мысль в конечном итоге заставила меня почувствовать, что в животе у меня забурлило, когда он потянулся за чизкейком и захлопнул багажник.

— Готова?

— Да, — согласилась я, чувствуя, как его рука скользит по моей пояснице. Я знаю, что это должно было быть только для показухи, но я не могла не любить это ощущение, немного прислонившись к нему.

Мы поднялись на второй этаж, где располагалась основная часть дома. На нижнем этаже шел ремонт, чтобы — как сообщил мне Барретт — сделать его более удобным для собраний, поскольку круг их общения становился все шире.

Второй этаж был чистым классом: полы из черного ореха, нейтральные серые стены, сланцевые столешницы и приборы из нержавеющей стали на кухне слева, тщательно подобранные безделушки на полках вокруг телевизора в центре пространства.

Единственное, что, казалось, не соответствовало теме, — это пластиковая детская ручка основного цвета на месте журнального столика, внутри выложенная поролоновыми подушечками и усыпанная бесконечными игрушками. Блоки, куклы, барби и мягкие животные.

Внутри были две маленькие девочки, которым на вид было около двух или трех лет.

— Ари, — объяснил Барретт, когда поймал мой взгляд в том направлении. — Это дочь Сойера и Рии. А Ария — Тига и Кензи.

— Привет, убийца, — раздался голос Брока, громкий, радостный, привлекая всеобщее внимание к нам, стоящим у двери, наш вход остался незамеченным благодаря хаосу голосов внутри. — Как дела с головой?

— О, все хорошо. Совсем забыла о ней, — сказала я ему, махнув рукой.

— Держу пари, Барретт хорошо о тебе заботился, да? Ждал тебя с нетерпением. Находил новые забавные методы обезболивания… — его голос прервался, когда он подошел ближе, улыбка превратилась из дразнящей в дьявольскую за долю секунды, когда он наклонился к моему уху, чтобы никто больше не слышал. — О, дорогая, я вижу взгляд только что оттраханной женщины.

— Тише, ты, — потребовала я, но не стала отрицать. Я не хотела отрицать. Мне вдруг захотелось, чтобы весь мир узнал, что у нас с Барреттом что-то происходит.

Конечно, все в этой комнате должны были уже знать об этом, так что это сыграло в мою пользу.

— Мы принесли чизкейк и начинку, — объявила я, протискиваясь мимо Брока, когда забрала торт у Барретта, и направилась к женщинам, собравшимся на кухне, каждая из которых держала бокал — Рия с вином, а Кензи, похоже, с сельтерской или имбирным элем. — Я уверена, что вы уже приготовили десерт, но моя мама с меня бы шкуру спустила, если бы узнала, что я явилась на званый ужин с пустыми руками.

Достаточно того, что я явилась в джинсовых шортах и футболке. В мою защиту скажу, что Барретт тоже был в своих обычных брюках и футболке и не упомянул, что, возможно, было бы уместно немного приодеться.

Но глядя на Рию и Кензи, я решила, что мне нужно немного обновить свой гардероб, может быть, найти несколько красивых вещей, таких как льняные брюки, с широкой штаниной, которые были на Рии, льдисто-голубого цвета с простой шелковистой белой блузкой сверху. Кензи, ну, Кензи выглядела так, будто вышла из журнала мод в своих узких джинсах в полоску, шестидюймовых каблуках и черной рубашке, которая обтягивала ее живот и завязывалась узлом на одном бедре.

В свою защиту скажу, что у меня не было чувства стиля. А у Кензи был магазин, где она сама разрабатывала одежду. Конечно, она знала, как одеваться.

— Чизкейк — это всегда хорошая идея, — сказала мне Рия, взяла чизкейк и повернулась, чтобы засунуть его в холодильник, пока я ставила пакет с начинками на стол.

— У нас есть карамель, шоколад, вишня и… ты в порядке? — спросила я, глядя на Кензи, чье лицо вдруг стало немного, ну, серым.

— Разговор о еде, — объяснила Рия, когда Кензи подняла свой бокал, чтобы сделать осторожный глоток. — Не самая лучшая тема для нее сейчас. Ее тошнит.

— О, это отстой. Почему ты не отменила встречу, если чувствуешь себя плохо?

— Потому что, по моим подсчетам, у меня еще около четырех недель тошноты…

— О! — сказала я, понимая. — Ты беременна. Барретт не упоминал об этом.

— Он не знал, — объяснила Кензи, пожимая плечами. — Я только вчера сказала Тигу. Я не была уверена. Я думала, что у меня какой-то сбой. Но нет. У меня на подходе еще один маленький чертик.

— Ария просто немного… ах, — Рия сделала паузу, пытаясь найти доброе слово.

— Одержима демоном половину времени? — спросила Кензи, но она улыбалась в сторону своей дочери.

— Я хотела сказать «энергична». Но это справедливо, когда она в одном из этих своих упрямых настроений.

— Весь ее характер — это упрямство, — объяснила Кензи, и этот факт звучал гордо.

— Прямо как ее мама, — добавил глубокий мужской голос, вторгаясь в наше пространство, поглощая все своими размерами. — Кларк, приятно официально познакомиться с тобой.

— Мне тоже, Тиг. Я много о тебе слышала.

— Иди, присядь, — потребовал Тиг, упираясь рукой в бедро своей женщины и направляя ее из кухни. — Я принес еду.

Мгновение спустя, пронзительный крик заполнил открытое пространство, заставив Рию пожать плечами.

— Я встаю, — сказала она, проходя мимо.

Сойер заменил ее, полез в холодильник за пивом и предложил мне одно, которое я взяла, все еще чувствуя себя немного не в своей тарелке.

— А это меня, — сказал Тиг, когда еще один маленький голосок присоединился к другому.

— Итак, Кларк, — сказал Сойер, прислонившись спиной к стойке и глядя на меня.

— Итак, Сойер…

— Ты встречаешься с моим братом, да?

— Неужели в это так трудно поверить? — спросила я, уловив нотку цинизма в его тоне.

— Честно говоря, да, — сказал он, но не грубо, а искренне. — Я уверен, ты понимаешь, что он не совсем подходит для свиданий. Он слишком… погружен в себя.

Я не знала, что сказать, никогда раньше мне не приходилось вести подобные разговоры о ком-то, и его личных аспектах, которые я даже не обсуждала с ним.

Было странно хотеть спросить, но я также подумала, что было бы невероятно грубо спросить Барретта о том, что меня интересовало.

— Сойер… Я не знаю, как это сказать, но… эм… может быть, Барретт немного, ну, знаешь, в «спектре»? — спросила я. По общему признанию, я не так уж много знала о «спектре», просто понимала, что есть черты, которые делают кого-то больше, чем просто причудливым, когда они обладают чем-то таким, что заставляет их попадать в него, и что отсюда тяжесть симптомов варьируется в зависимости от человека.

На это глаза Сойера стали задумчивыми, и он секунду наблюдал за мной.

— Знаешь… мы всегда знали, что он другой, — начал он, казалось, тщательно подбирая слова, что не казалось ему особенно характерным. — Особенно моя мама и я. Мой отец не был настолько вовлечен в нашу жизнь, когда мы росли. Военные, — объяснил он, заставив меня понять, что Барретт никогда не упоминал о своем отце, разве что сказал, что Сойер пошел по его стопам. Он сказал, что его мать была «святой» и что она умерла, когда Сойера отправили в армию. — Но ты должна помнить. Все было не так, как сейчас. То есть, я уверен, что в те времена людям ставили диагнозы аутизм, синдром Аспергера и тому подобное, но это не было чем-то таким, что понимали, как сейчас.

— Ваша мама никогда не заставляла его ходить к кому-нибудь? — спросила я, чувствуя небольшой укол вины за назойливость, задаваясь вопросом, не предаю ли я Барретта, делая это.

— Опять же, это было другое время. Мама говорила, что когда на кого-то навешивают ярлык, все начинают относиться к нему по-другому. И она не хотела этого для Барретта. Она хотела, чтобы у него была как можно более нормальная жизнь, которая, по ее мнению, не могла бы у него быть, если бы люди, которые не понимали, каким он был, вдруг начали относиться к нему, как к инвалиду, умственно отсталому или еще какому-нибудь дерьму. Ты знаешь, какими невежественными могут быть люди. Она просто решила, что он другой, и что мы должны это принять. И никогда не относиться к нему как-то иначе, только так как ему было нужно.

— Нужно было, чтобы вы не относились к нему по-другому, — повторила я.

— Да, такое дерьмо, как то, что он никогда не может стоять в очередях или находиться в местах, где слишком много народу, слишком шумно, как он ненавидит, когда к нему слишком сильно прикасаются. — Ну, это определенно не было моим опытом общения с ним. Но, я думаю, это было что-то совершенно другое. — Я видел тебя с ним дважды. И оба раза его руки были на тебе, — сказал он, словно пытаясь разобраться в чем-то, размышляя вслух. — Я думаю, может, ты ему подходишь.

— Он мне действительно нравится, — призналась я, понимая, как хорошо, что я могу сказать это по-настоящему, серьезно, дать кому-то понять, что я чувствую. Даже если это был не тот человек, с которым я должна была об этом говорить.

— Надеюсь, ты примешь его таким, какой он есть. Ты не сможешь его изменить.

— Никто никого не может изменить, — напомнила я ему, пожимая плечами.

— Твой отец знает о вас двоих? — спросил он, скривив губы.

— Я, ах, ну… Я упоминала о работе на него. Нам нужно было о многом поговорить сегодня. Я не хотела нагромождать.

Я должна была разобраться с этим, с ситуацией с моим отцом.

Я все еще оставалась при своем мнении, что он перешел черту, предал меня, сделал что-то непростительное. Тем не менее, я начала складывать некоторые вещи воедино. Например, как его действия привели к тому, что я провалилась из академии, что я встала на нелепый путь мести, что заставило меня показаться ему пропавшей без вести, и он нанял Барретта, чтобы найти меня.

Он нашел меня.

И все изменилось из-за этого.

В хорошем смысле.

Неожиданным образом.

Так, как я никогда не могла предположить.

И за это я была благодарна.

Поэтому, несмотря на то, что нужно было провести серьезный разговор о том, чтобы сделать шаг назад и позволить мне принимать собственные решения без его вмешательства, я не думала, что прощение будет трудно найти.

Иногда жизнь работает именно так.

То, что казалось сокрушительным, когда происходило, в итоге оказывалось благословением, ведущим тебя к чему-то бесконечно лучшему.

— Понимает ли Барретт, что это будет проблемой?

— Что будет проблемой? — спросил Барретт, придвигаясь ко мне, его рука рассеянно скользнула мне за спину, пальцы впились в бедренную кость. По крайней мере, я надеялась, что это было по рассеянности, а не по плану, не для того, чтобы устроить шоу для его брата.

— Что встречаешься с единственной дочерью детектива.

— Он больше не детектив.

— Конечно, детектив, — сказал Сойер, улыбаясь, наслаждаясь предстоящей судьбой своего младшего брата. — И ему не понравится, что ты лезешь к его ребенку.

— Она не ребенок.

— Да, попробуй ему это сказать, — усмехнулся Сойер, положив руку на плечо брата и направившись к остальным членам группы.

— Все еще нервничаешь?

— Я осваиваюсь, — сказала я ему, и это было правдой. Волноваться было не о чем. Все они просто были счастливы, что я с Барреттом, что у него есть что-то хорошее, нормальное в жизни, что-то кроме его работы и навязчивой заботы о попугае, который даже — технически — не принадлежал ему.

Рия вошла на кухню, ее дочь последовала за ней, катая игрушечную машинку по стенкам шкафов.

— Знаешь что, Рия? — спросил Барретт, и в его голосе было что-то странное, что-то почти зловещее.

— Что? — спросила она, казалось, не заметив тона, и повернулась с небольшой улыбкой.

— Я думаю, она уже достаточно взрослая, чтобы завести собственную морскую свинку, не так ли?

— О, Боже мой. Забудь уже об этом, — потребовала Рия, закатывая глаза. — Ты любил эту свинку, и ты это знаешь! Он ел лучше, чем ты. Я буквально никогда не видела, чтобы он клал в рот салат, — продолжала она, обращаясь ко мне, — но когда я приходила к нему домой, когда Дейт был жив, его холодильник был полон всякой всячины. Я даже не думала, что он знает, что такое мангольд, но он там был. Для грызуна.

— Дейт? — спросила я, подняв бровь на Барретта.

— Я, ах, не мог придумать ничего другого.

— Мне нравится. Оно другое. Не приторно, как Пипсквик, и не предсказуемо, как Бекон, Гамлет или что-то в этом роде.

— Морские свинки — это не настоящие свинки. Эти имена все равно не имеют смысла.

— Это правда. Почему ты не завел еще одну, когда твоя старая умерла?

— К тому времени у меня уже был Диего. Он и сам по себе не промах.

— Это справедливо. Он скоро вернется?

— Люс и Эван взяли его с собой во Флориду. Я думаю, они вернутся в конце этого месяца. Тогда он, вероятно, останется у нас на несколько недель, чтобы они могли отдохнуть.

Вот опять.

Нас.

Мое сердце сжалось, услышав это.

Взглянув на Рию, я увидела мягкость в ее глазах, как будто она точно знала, что я чувствую, как важно слово «мы», когда отношения только начинаются.

Она не знала, однако, что я понятия не имела, действительно ли он это имел в виду.

Но как раз в это время вернулся Тиг и объявил, что пора есть. И все стало немного суматошным — в хорошем смысле — на некоторое время.

Будучи ребенком, после развода и единственным ребенком, я никогда не наслаждалась хаосом больших семейных собраний.

Это было полно смеха и улыбок, поддразниваний, внутренних шуток.

Мы уже приступили к десерту, когда мне показалось, что прошло совсем немного времени.

Я взглянула на Барретта, ожидая увидеть улыбку, которую я видела на всех остальных, но вместо этого увидела напряжение: его позвоночник выпрямлен, в челюсти тикает мускул, пальцы открываются и закрываются на коленах ног, вероятно, пытаясь не поцарапать руку и не заставить семью и друзей волноваться.

— Немного громко, да? — спросила я, придвигаясь немного ближе и прижимая свою руку к его руке. Я протянула руку, схватив ближайшую ко мне и притянув ее к себе на колени, держа его одной своей, а другой проводя по нижней стороне его предплечья, надеясь, что это поможет справиться с желанием почесаться, время от времени позволяя ногтям впиваться в самую малость. Но я не отвлекалась, участвовала в разговоре, не желая, чтобы кто-то смотрел на него по-другому. Или слишком много думал о том, что я пытаюсь сделать что-то маленькое, чтобы — надеюсь — помочь ему успокоиться.

К тому времени, когда все начали вставать, собирая посуду, напряжение, казалось, исчезло из челюсти Баррета. Он вытащил свою руку из моей, повернул ее и сжал мое бедро.

Когда через полчаса мы загрузились в машину, я решила, что наполовину влюбилась в семью Барретта.

И, если быть честной, я, возможно, наполовину влюбилась и в Барретта.

Ладно.

Может быть, больше, чем наполовину.

— В чем дело? — спросил он через несколько минут после того, как заглушил двигатель, вероятно, удивляясь, почему я не потянулась открыть свою дверь, хотя всю дорогу домой я жаловалась, что мне нужно выйти и немного прогуляться перед сном, потому что я наелась.

Там был чизкейк с начинкой. И пирожные. И кексы.

Я была профессионалом в деле питания, но даже я страдала.

— Могу я тебя кое о чем спросить? — спросила я, бросив на него взгляд.

— Да.

— Мы все еще притворяемся? — спросила я, израсходовав последние нервы, чтобы посмотреть на него.

— Притворяемся? — повторил он, сведя брови вместе.

Он не был человеком, способным улавливать тонкости.

И это оказалось сложнее, чем я ожидала.

— Просто… все стало физическим. И мы, ах, я не знаю. Мы были там, и ты сказал «мы», и ты положил свою руку… знаешь что, неважно, — поторопилась я, потянувшись к ручке своей двери.

Единственное, что удержало меня от того, чтобы открыть ее, это рука Барретта, накрывшая мою.

— Не надо, — потребовал он. — Мы еще не закончили.

— Правда, ничего страшного. Просто забудь об этом.

Но как я могла ожидать, что он забудет об этом, ведь мы были у него дома? Это не было похоже на то, что он просто высадил меня. Я не могла просто уйти от разговора.

— Посмотри на меня, — потребовал он, обхватив мою руку и слегка потянув ее, пока я не повернулась на своем месте, чтобы посмотреть на него. — Это довольно грустный день, когда я лучше в неловком разговоре, знаешь ли, — сказал он мне, пытаясь отшутиться.

Он слегка ухмыльнулся.

— Нам не нужно вести неловкий разговор.

— Я думаю, что нужно, — возразил он.

— Было бы неплохо выяснить все детали. Я имею в виду… теперь мы должны работать вместе. И все кажется немного сложным из-за, ну знаешь, твоей семьи и друзей и их предположений. Или, скорее, из-за того, что ты им сказал. Сейчас все немного запутанно. Я чувствую себя немного растерянной из-за всего этого.

Это было небольшое преуменьшение.

Но с годами я поняла, что когда речь идет об эмоционально сложном вопросе, касающемся мужчины в твоей жизни, то меньше шансов отпугнуть его, если ты немного приуменьшишь его значение. Даже если мне всегда было неприятно это делать.

— Я не думаю, что это растерянность.

— Ну, я растерянна, — настаивала я, наблюдая, как он поднимает руку.

— Я не закончил, — сказал он мне, губы слегка подергивались. — Я не думаю, что это растерянность, потому что я думаю, что мы на одной странице.

— И что это за страница? — спросила я, зная, что сейчас не время для неясностей. Если он хотел дать мне ответы, я должна была задать конкретные вопросы.

— Я думаю, что мы не притворялись с того первого утра в гостиничном номере, Кларк. По крайней мере, я никогда не притворялся. И я точно знаю, что есть вещи, в которых ты тоже не притворялась.

— Ну, нет, я не притворялась… — я согласилась, слегка закатив глаза, но мои губы были изогнуты вверх.

— Я говорил не об этом, но спасибо за мысленный образ, — усмехнулся он.

— О чем же ты тогда говорил?

— Ты тянулась ко мне и пыталась заставить меня… меньше напрягаться у Тига… То есть, у меня это плохо получается. Но я не думаю, что я не правильно понял это, не так ли?

— Ты не ошибся.

— Значит, мы оба не притворяемся.

— Но в чем именно не притворяемся? — Я нажала. — Мы коллеги по работе, которые переспали? Или это нечто большее?

— Я новичок в этом деле, поэтому я не знаю, кто мы сейчас. Я просто… помнишь тот разговор о том, что нужно быть терпеливым, ждать подходящего человека?

— Да, — согласилась я, чувствуя, как сжимается моя грудь, зная, что будет дальше, но, не будучи уверенной, что готова к этому.

— Я думаю, что ты можешь быть тем самым человеком.

— Знаешь что? — спросила я, наблюдая за тем, как его лицо покрывается легким дискомфортом.

— Что? — спросил он с сомнением в голосе.

— Я тоже думаю, что ты можешь быть подходящим человеком.

Эпилог

Баррет

1 день

Раньше в моем пространстве никогда никого не было.

Конечно, моя семья или друзья время от времени заглядывали ко мне, желая убедиться, что я не погряз в собственных нечистотах и что в холодильнике нет просроченного молока.

Как будто я когда-нибудь хранил молоко в холодильнике.

Меня всегда раздражало их присутствие, независимо от того, насколько благими были их намерения. Это казалось вторжением. Казалось, что они меня осуждают.

Теперь Кларк была повсюду. В прямом и переносном смысле. Она была в моей кровати, напоминая мне, что она слишком мала для двоих. Она была в моем душе, напевая от души. Из-под закрытой двери доносился запах ее тела, наполняя всю квартиру.

Стоя на кухне и готовя кофе, я глубоко вздохнул, впитывая ее запах.

Ее дополнительная кружка стояла на стойке.

Ее туфли стояли у двери.

Прядь ее волос лежала на полу возле раковины.

Она касалась большего количества мест, вводила себя в большее количество пространств, чем кто-либо до нее.

И все же это не было похоже на вторжение.

На самом деле, я пытался найти больше вещей, к которым она прикасалась, другие способы, которыми она давала знать о своем присутствии.

Возможно, огромная часть этого была связана с тем, что я не чувствовал осуждения. Меня не оставляло сомнение, что, возможно, она делала выводы обо мне в своей голове. В основном потому, что Кларк обычно говорила то, о чем думала. Так она прокомментировала мою коллекцию игр, мою неспособность принести свои файлы в офис, тот факт, что у меня не было лишнего одеяла.

«Пятнадцать кружек, но только одно одеяло. Ты такой парень».

Мне нравилось, когда она была рядом.

Больше, чем я думал.

Но я также видел, что мне давно следовало переехать в более просторное место.

Я как-то упустил из виду, что у воды не было золотой середины — только холодная до гипотермии или обжигающе горячая. В потолке были трещины, достаточно длинные и широкие, чтобы вызывать беспокойство. Зимой жара была удушающей, как бы низко вы ее ни установили. Летом от кондиционера ломило кости. Поэтому Кларк попросила еще одно одеяло.

Это была квартира для ребенка, только что покинувшего родительский дом. Кем я и был, когда только переехал.

Я просто никогда не вспоминал, о том, что нужно было что-то менять, когда это стало финансово возможным.

Отчасти это было связано с тем, что я не любил перемены, часто слишком привязывался к вещам и раздражался при мысли о переменах. Но дело было еще и в том, что я никогда не задерживался в ней достаточно долго, чтобы заметить все причины, по которым мне не следовало там находиться. Обычно я практически жил в офисе, забегая домой только для того, чтобы поспать и принять душ, прежде чем снова уйти.

Однако у меня было чувство, что с появлением Кларк я буду проводить в офисе немного меньше времени.

Черт, прошел всего день, а я уже пробыл дома дольше, чем за неделю до того, как Кларк вошла в мою жизнь в новом качестве.

Обычно я едва просыпался, прежде чем приступить к работе. А часто я вообще не уходил домой, пока не добирался до сути дела.

Это говорило о том, что я почти не думал о новом деле, об измене супруга с тех пор, как женщина покинула мой офис.

Перемены.

Происходило много перемен.

И все же я не испытывал никаких тревожных ощущений.

— Ну, — сказала Кларк, входя в кухню, все еще вытирая волосы полотенцем. — Думаю, я сожгла около трех слоев кожи, но, по крайней мере, я знаю, что я чистая, — сказала она, протягивая руки, чтобы показать мне, насколько красной была кожа.

— Вода в твоем доме такая же капризная? — спросил я, протягивая ей кофе.

— Нет. И у меня есть эта крутая штука с двойной душевой лейкой. И напор воды просто потрясающий.

— Мы могли бы переночевать у тебя сегодня вечером, — предложил я, не уверенный, как она отнесется к тому, что я буду находиться в ее пространстве.

— Это может быть весело. Тем более, что это не тот случай, когда нам нужно будет в мгновение ока вернуться в офис, поскольку мой дом находится немного дальше. Но прямо за углом есть потрясающая индийская кухня. И один магазинчик, который оправдывает потраченные деньги. И знаешь, что еще? — спросила она, поджав губы.

— Нет, что?

— У меня больше одного одеяла. Я знаю, знаю. Это такая революционная идея. На самом деле, у меня четыре дополнительных одеяла. Это немного показуха, но я хорошо отношусь к себе, — сказала она мне, отпивая глоток из своей кружки. — Знаешь, что еще?

— Что? — спросил я, чувствуя внутри себя бурлящее волнение и находя ее настроение заразительным.

— У меня есть кровать, которую мы еще не взломали.

— Ну, мы же не можем оставить кровать не взломанной?

— Нет, конечно, не можем.

Она так думала о моей кухонной стойке, душе и диване.

— Эй, Барретт?

— Да?

— Я хочу есть.

Улыбка дернулась, прежде чем расплыться, настолько большая, что у меня заболели щеки.

— Конечно, хочешь.

— Я наполовину хочу съесть эти черствые соленые огурцы в твоем шкафу.

— Откуда ты знаешь, что они черствые? — спросил я. То есть, они такими и были. Я даже не помнил, когда покупал их, так что они никак не могли быть еще свежими.

— Ну… Мне нужно было немного перекусить в полночь…

— После того, как ты жаловалась, что была слишком сыта в течение часа перед тем, как заснуть?

— Что я могу сказать, мне нравится покушать.

— Что ты хочешь на завтрак? — спросил я, наблюдая, как искривляются ее губы.

— Французский тост, — сказала она мне. — И яичницу.

— И картофель, — закончил я за нее.

— Точно.

Кларк

2 недели

— Это то, что ты почти никогда не услышишь от меня, но в целом я согласна с твоим отцом. — Моя мама сказала мне это без — и это было чудо — гримасы. То есть она даже не возмущалась тем, что ей приходится соглашаться с ним, как ей приходилось делать несколько раз, когда дело касалось родительских решений на протяжении многих лет.

Моя мама — это то, как я представляла себе, что буду выглядеть еще лет через двадцать или около того, с ее изящно стареющим лицом, с которым она боролась кремами и сыворотками, но отказывалась исправлять инъекциями и филлерами. Возле ее глаз были морщинки от вечеров смеха с подружками, легкие морщинки от улыбки, когда она подбадривала меня в любом начинании, за которое я бралась в любой момент времени. Она все еще красила волосы — как, я была уверена, всегда буду делать и я — но ее волосы были более мягкими, пепельный блонд, которые никогда бы мне не пошел. Так же, как и я, она имела тенденцию переносить свой вес на бедра и заднюю часть тела, и средний возраст немного смягчил ее, хотя в целом она держала себя в хорошей форме.

— Ты чувствуешь это? — спросила я, наблюдая за тем, как она вздергивает подбородок. — Здесь становится прохладно, не так ли? Я думаю, что ад, возможно, только что замерз.

— О, ха-ха, — сказала она, закатывая глаза. — Я знаю, что мы с твоим отцом не во многом согласны, но в одном мы всегда сходились: его одержимость работой сделала три жизни менее счастливыми, чем они должны были быть.

— Не все становятся одержимыми работой, мама.

— Нет, — согласилась она, слегка поджав губы. — Но разве это хорошо? Если ты подписываешься убрать всех подонков с улиц, я бы надеялась, что в этом есть какая-то одержимость, не так ли? А не как какой-нибудь парень, который вешает свой пистолет, а потом идет домой и забывает, что на свободе разгуливает педофил, похищающий маленьких девочек. Твой отец многим пожертвовал, и он также заставил нас сделать то же самое — хотя часть вины за это лежит на мне, потому что я знала, на что подписываюсь заранее — но он служил большему благу. Он создал более безопасное пространство для твоего взросления. Тем не менее, в этом смысле ты очень похожа на своего отца. Ты можешь стать слишком сосредоточенной, навязчивой. Я знаю, что для тебя эта работа никогда не будет просто работой. И, откровенно говоря, я достаточно эгоистична, чтобы не хотеть для тебя такой жизни. Так что я понимаю, почему, когда он узнал, у него случился небольшой психический сбой.

— Ты не против, что он саботирует меня?

— Ну, я имею в виду. Я ненавижу, что ты пострадала в процессе…

— Но цель иногда может оправдать средства, — заключила я.

— Иногда можно любить результат, не любя процесс, который привел к нему. Как в тот раз, когда я посещала тренировочный лагерь по кикбоксингу. Я ненавидела каждую чертову минуту этого времени, но, Боже, мои руки выглядели потрясающе в течение двух целых семи десятых минуты после того, как это было сделано.

— Должна признать, что я довольна конечным результатом, — сказала я ей. — Что? — спросила я, когда ее губы снова сжались.

— Ты счастлива здесь ? — спросила она, обводя взглядом комнату.

У моей мамы было много хобби. Переделывать интерьер было, возможно, самым большим из них. Каждый год можно было ожидать, что один комплект мебели, штор и различного текстиля будет отправлен в местный магазин «Гудвилл» или «Жилье для человечества», пока она просматривала журналы по дизайну и доски на сайте, чтобы найти свой новый стиль.

Обычному человеку на этот офис было бы больно смотреть. Что касается моей матери, то я почти удивлялась, что у нее не развилось какое-то глазное кровотечение.

— Здесь не помешало бы поработать, — признала я. Я выступала за новую дверь с тех пор, как мы выяснили все отношения, хотела купить дверь с вырезом, чтобы у нас был хотя бы намек на естественное освещение. Я даже вовлекла в дискуссию невинного Диего, рассказывая о важности естественного света для пернатых питомцев, о том, как может пострадать их оперение и общее здоровье, о том, что они даже иногда перестают видеть цвет, если недостаток достаточно силен.

Мне тут же сообщили, что у него, конечно же, есть лампа полного спектра солнечного света, висящая над стойкой Диего на дереве. Он сделал это почти обиженным тоном, слегка оскорбленный тем, что я намекаю на то, что он упустил из виду хоть один аспект здоровья птицы.

Поэтому мне пришлось перегруппироваться и найти другую причину предпочесть естественное освещение.

— Или бульдозер, — ответила моя мама сухим тоном.

— Все не так уж плохо. Может, покрасить и поставить еще несколько шкафов для документов.

— Что? Чтобы приблизить стены? Я могу практически коснуться обеих стен, если встану посреди комнаты, как сейчас…

— Кларк привела тот же аргумент, — ворвался голос Барретта, заставив нас обоих немного виновато повернуться в ту сторону, где он вошел в дверь с подносом с кофе и тем, что выглядело как коробка с кондитерскими изделиями.

Когда я сказала ему о том, что ко мне заглянет мама, я не очень удивилась, когда он придумал какой-то предлог, чтобы уйти. Я знала, что мама отнесется к этому с пониманием, ведь мы долго говорили о Барретте, пока я сидела в номере отеля и ждала, когда смогу сфотографировать этого ублюдка-изменника. Барретт был на балконе соседнего здания, пытаясь сделать снимки в номере.

Она отреагировала так, как я и предполагала, на то, что Барретт немного отличается от многих людей.

«Ну, дорогая, учитывая твой послужной список, я думаю, что отличаться — это хорошо ».

Она была не из тех, кто обижается, когда от нее убегают. В прошлом она, возможно, встречалась только с одним из моих парней, потому что все они, как правило, слишком легко пугались, когда речь заходила о «встрече с мамой».

По крайней мере, у Барретта было более веское оправдание, чем просто трусость.

Я действительно полагала, что он уклонится от встречи и будет отсутствовать гораздо дольше, чем это было необходимо, чтобы избежать столкновения с ней.

И все же он был здесь, всего через пару минут после ее появления. С кофе. И сладостями.

— Видно, что-то от меня ей все-таки перепало, — сказала мама, повернувшись к нему. — Вы, должно быть, Барретт.

— А вы — мама Кларк.

— Я прошу прощения за ее упрямство. Боюсь, это все из-за меня.

— Она идеальна, — возразил он, заставляя мой живот вздрагивать, а глаза мамы становились все мягче. — Хотя, у нее есть ужасная привычка считать, что ей принадлежит вся кровать. Даже когда в ней лежит кто-то другой.

— Расскажи мне об этом. Однажды, когда она была ребенком, я проснулась от того, что она, казалось, пыталась задушить меня, забравшись ко мне посреди ночи. Она также будет обыскивать весь дом, пытаясь найти свой подарок перед днем рождения или праздником. Она бесстыдная подглядывательница. Всегда такой была.

— Приятно слышать, — сказал Барретт, вероятно, припрятав эту информацию на потом, чтобы убедиться, что если он купит мне подарок, то он будет так хорошо спрятан, что ФБР будет трудно найти его с помощью собак-ищеек и радара.

— Но да, я думал о том, чтобы обновить офис. Где-нибудь с окнами для Диего, — сказал он, сверкнув глазами, глядя на меня.

Он все еще не был силен в тонкостях — и, вероятно, никогда не будет. Но если признаться честно, я была так же деликатна в вопросе с офисом, как сирена в воздухе.

— Правда? Что ж, возможно, я знаю идеальное место…

— Вообще-то, — перебил ее Барретт, протягивая ей бумажный стаканчик с кофе, — соседнее помещение сдается в аренду. Там почти втрое больше места. Кларк сможет получить свой стол, и мы, возможно, сможем оборудовать зону отдыха. И там есть окна. Для Диего , — сказал он, ухмыляясь, на что я не смогла не улыбнуться в ответ.

— О! Проект ремонта! — радостно воскликнула моя мама, фактически хлопая в ладоши.

— Ты ведь знаешь, что теперь она будет во всем этом участвовать, не так ли? — спросила я, когда она двинулась к дальней стене, размахивая руками и болтая без умолку о нейтральных цветах краски, о подходящем материале для мебели, которая будет использоваться в тяжелых условиях, и о том, какие комнатные растения будут лучше всего сочетаться с тем светом, который у нас будет.

— Я думаю, мы уже выяснили, что у меня нет никаких навыков в декорировании. А у тебя целая комната хлама в коробках. Так что, думаю, помощь нам не помешает.

— Ты уже посмотрел квартиру? — спросила я, задаваясь вопросом, когда у него появилось время. Ведь большую его часть мы были вместе, за исключением того, когда Брок отвозил его в Филадельфию за машиной, пока я снова разговаривала с отцом, и случайных поездок в магазины — поездок, которые я с радостью совершала, в то время как Барретт с благодарностью оставался дома.

— Да, именно туда я ездил сегодня утром. Она в лучшем состоянии, чем этот дом. И хозяин был не против, если мы снесем стену.

— Правда? Почему?

— Он все равно получал бы ту же арендную плату. А я был более постоянным арендатором, чем кто-либо другой из тех, кого он сменял на протяжении многих лет. Для него это выгодно.

— Ты уверен в этом? Я знаю, что ты не очень любишь перемены.

— На самом деле, это не такие уж большие перемены. Это то же здание в том же месте. Просто оно будет больше. Кроме того, мы не можем допустить, чтобы ты пыталась работать за моим столом вместе со мной.

— О, мы не можем, не так ли? — подразнила я, изогнув губы, когда мои руки обхватили его поясницу, притягивая его ближе.

Он не понял.

Я знала, что не поймет.

И, возможно, мне даже немного нравился этот факт.

— Знаешь, что мы можем получить, если у нас будет офис побольше?

— Полноразмерный холодильник? — догадался он с улыбкой.

— Мне мужчину по сердцу, — сказала я ему, никогда не говорившая ничего более верного.

Мы просто… работали.

Это было самое безопасное, что я когда-либо чувствовала с кем-либо, никогда не задаваясь вопросом, может ли все получиться, никаких бесконечных часов гадания, о чем он думает.

Я поняла его.

И он понял меня.

Все было идеально.

Барретт

2 года

Переход в офис был легким. Как я и думал, все сработало, это была просто снесенная стена, а затем пространство побольше. И пока мать Кларк делала все возможное, чтобы превратить это место в нечто приличное, меняя цвета краски, приобретая новые, менее промышленные шкафы для хранения, покупая мебель, мой стол оставался на своем месте. Это было достаточно легко.

Через некоторое время мы стали проводить больше времени в квартире Кларк, где было больше места, лучший напор воды, место для клетки Диего, так что ему не нужно было оставаться в офисе, когда мы уходили домой вечером.

В конце концов, срок моей аренды истек.

Это было естественным развитием событий, поскольку мы никогда туда не ездили.

Но это?

Это было большим изменением.

Такие перемены, от которых моя рука была вся красная и опухшая от царапин, от которых мне было тесно в груди, когда я наблюдал, как Кларк — которая, казалось, чувствовала мою полную неспособность сделать это самостоятельно — упаковывала все, что у нас было, в коробки, которые Брок, Тиг и Сойер помогли нам погрузить в грузовик для переезда и отвезти на новое место.

Такое место, где были документы на ипотеку, двор, за которым нужно было ухаживать, мусор, который нужно было каждую неделю выносить на обочину, и множество других вещей, о которых мне раньше никогда не приходилось беспокоиться.

У нас не было возможности там остаться, чтобы привыкнуть. Мы просто собирались появиться, въехать и жить.

— Эй, Барретт, — позвала Кларк, заставив меня вздрогнуть и повернуться, чтобы увидеть, как она складывает игрушки для птиц в коробку. — Я думаю, Диего понравится его новая комната.

Это было правдой.

Одной из лучших особенностей нового дома было то, что в нем было три спальни. Одна для нас, одна на «всякий случай» — что бы это ни значило — и одна для Диего, так что ему никогда не придется сидеть в клетке, если он этого не хочет, но нам не придется беспокоиться о том, что его клюв нанесет серьезный ущерб вещам, которые нам придется заменить.

Поднятие этого вопроса стало еще одним доказательством того, что я был прав пару лет назад, когда сказал ей, что я почти уверен, что она тот человек, который мне нужен.

Казалось, она поняла меня.

Я не мог утверждать, что многие люди могут это сделать, даже если они пытались.

Потому что все они — мой брат, его жена, Брок, Тиг, Кензи — все они пытались меня понять, понять, как я работаю. Иногда им это удавалось, но чаще всего я видел, что они были разочарованы или чувствовали себя потерянными, неуверенными.

Единственным человеком, который, казалось, никогда не разочаровывался, не чувствовал, что не знает, как со мной разговаривать, как заставить меня быть на одной волне с ним, была Кларк. И, более того, казалось, что она делала это без усилий, без раздумий. Для нее это было естественно.

Я никогда в жизни не был так благодарен за что-либо.

Люди недооценивают, насколько важно быть понятым, чувствовать себя с кем-то абсолютно комфортно.

Раньше я никогда не задумывался над этим понятием, всегда считая — так как опыт научил меня этому — что для меня это исключено.

Я действительно не думаю, что когда-либо даже жаждал этого.

Но потом появилась она, и все изменилось.

Она была другой.

Я был — немного — другим благодаря ей.

Если бы она не появилась, я знал, без сомнения, что все еще жил бы в коробке из-под обуви, работал бы в спичечном коробке, был бы слишком одержим работой, боролся бы против любых маленьких изменений.

— И может быть, поскольку у нас будет двор, мы сможем заполнить документы на приют, которые я начала оформлять пару лет назад.

— Я знаю, я видел, как ты просматривала фотографии щенков той ночью, — сказал я ей. Тогда она сказала, что просто пролистывала И нст ****м. Лгунья.

— Я знаю, что это много и сразу. С собакой торопиться не надо. Мне просто нравится мысль о возможности. В конце концов.

— У меня есть одно условие по поводу собак.

— Хорошо…

— Она должна быть больше, чем средний дворовый опоссум.

— Эй! Ты любишь Хала! — сказала она мне, широко улыбаясь при упоминании о новом щенке ее мамы — какой-то дизайнерской штуке, которая делала его маленьким и пушистым, и неспособным ни на что, кроме как набивать сумочку.

— Это самое неподходящее имя для этого мехового шарика.

— Вот что я тебе скажу? Я выбираю собаку. Ты выбираешь имя.

— Я могу с этим жить.

— И со мной. В нашем потрясающем новом доме. С большой спальней, комнатой для птиц и совершенно бесполезной для нас кухней.

— Не бесполезной. Нам нужно где-то хранить кофейные кружки и стопки меню на вынос.

На это она одарила меня одной из тех улыбок, которые растягивают щеки.

И большая часть беспокойства улетучилась.

Кларк

8 лет

Мы говорили об этом.

Я знала, что это не одна из тех вещей, которые могут произойти случайно. Нам нужно было обсудить это, спланировать, а затем осуществить. Спокойно. Рационально.

Возможно, из-за этого все звучало не так захватывающе, но я, честно говоря, чувствовала обратное. Если говорить об этом так открыто, искренне делиться процессом, то мне казалось, что от этого становится еще веселее.

Во время всех этих разговоров мы оба пришли к одному и тому же выводу.

Только один.

Одного будет достаточно.

У нас уже были Диего и Код — да, он назвал так собаку (симпатичная маленькая смесь лабрадора и бассет-хаунда), о которых нужно было заботиться. Вдобавок к работе. И дом.

Одного было бы более чем достаточно для нашей маленькой семьи.

Я была единственным ребенком.

Я думала, что у меня все получилось.

Кроме того, не похоже, что наш ребенок когда-нибудь будет одинок. Не со всеми детьми Сойера и Рии, детьми Тига и Кензи и, да, детьми Брока.

У него будут товарищи по играм в любое время, когда он захочет.

Да, это он.

Вот здесь я тоже забила на имена. Это было прекрасно — иметь собаку с причудливым именем. Но я не собиралась заводить ребенка с именем Гиф или Джипег. Это было бы все равно, что попросить надрать ему задницу на детской площадке.

Не то чтобы у нашего ребенка были какие-то проблемы в такой ситуации.

Я отдала его на занятия боевыми искусствами, когда он был еще совсем маленьким.

Он был очень похож на Барретта — высокий, худой, ясноглазый. Но у него были мои светлые волосы. И мои крепкие ноги.

По характеру он обладал интеллектом своего отца, смешанным с моей импульсивностью, серьезностью Баррета с моими личными навыками.

Это была неплохая комбинация, если быть точной. Он был пугающим маленьким созданием, наш Коннор.

Коннор Мерфи Коллинс Андерсон.

После моего отца, затем человека, который помог направить мою жизнь в то русло, которое привело меня к Баррету и в конечном итоге стало чем-то вроде друга нашей семьи. Пришлось добавить сюда и свою девичью фамилию — хотя я и сама не слишком церемонилась с ней в один прекрасный день, когда мы с Барретом решили перестать валять дурака и отправились в здание суда для быстрой и несерьезной церемонии. Я подумала, что, хотя имя закончилось в тот день, мой отец будет благодарен нам за то, что мы позволили ему жить в нашем сыне, даже если это будет третье из его имен.

В пять лет он оказался в состоянии, которое всегда вызывало недоумение: он был слишком умным, слишком любопытным, слишком решительным для своего слишком маленького тела, что приводило к эпическим истерикам, подобных которым я никогда раньше не видела. Такие, которые сопровождались бросанием на пол, пинками и ударами, метанием своего тела и криками такой громкости, что ваши плечи подтягивались к ушам, если вы находились в том же здании, где это происходило.

Я была в растерянности.

У меня не было детей, которые устраивали бы такие эпические припадки, как Коннор, поэтому я чувствовала себя совершенно не в своей тарелке, как будто тонула под тяжестью его разочарования вместе с ним.

Я пробовала успокаивать, петь, рассуждать, торговаться и даже ругать, когда не знала, что еще делать, а он начинал терять голос от крика.

Никогда еще я не была так взволнована, как в первую неделю, когда начались истерики. Я никогда так не сомневалась в себе как в матери, как тогда, даже когда Коннор отказался прикладываться к груди, и мне пришлось в итоге качать и кормить из бутылочки, в то время как все, с кем я общалась — кроме нашей семьи и друзей — читали мне лекции о том, как важно грудное вскармливание для связи. Легко было сказать «спасибо» людям, которые критиковали то, что тебе приходилось делать, чтобы наладить повседневную жизнь. Труднее было заткнуть этот собственный голос в голове, который говорил, что только у ужасных матерей есть дети с безудержными истериками, которые невозможно остановить.

Только на шестой день — в пятницу, когда у Барретта не было никаких дел, — крик внезапно прекратился через пару минут после начала, заставив меня броситься вниз по лестнице, уверенную, что он затаил дыхание, пока не потерял сознание или что-то в этом роде.

Только для того, чтобы обойти кухонный островок и обнаружить на полу не только Коннора, но и Барретта, спокойно растянувшегося, сложив руки на животе, достаточно близко к Коннору, чтобы он мог чувствовать присутствие отца, даже если бы закрыл глаза.

Он ничего не сказал.

Он ничего не делал.

Он просто был… рядом.

И это, очевидно, было единственное, что нужно было Коннору.

Потому что в ответ было лишь молчание, только сопение, когда он тер глаза пятками ладоней.

Я всегда пыталась заставить его двигаться, встать.

Как будто в происходящем было что-то неправильное.

В то время как, возможно, правильнее было бы дать волю его чувствам, встать с ним на один уровень, чтобы он знал, что он не один, что его не осуждают.

Я приняла сознательное решение не читать книги, журналы и статьи по воспитанию детей, решив, что нет ни одного человека, который мог бы сказать вам, как правильно обращаться с каждым ребенком. Сказать, что один метод лучше другого и что все родители должны реагировать на ситуации, значит сказать, что все дети одинаковы. Но что бы случилось, если бы мама Барретта последовала этому совету, попыталась бы изменить его, а не принять, помочь ему справиться с его реакциями на ситуации и раздражители?

Я не предполагала, что у нашего ребенка будет такая же ситуация, как у Баррета. Конечно, были некоторые доказательства того, что генетика играет определенную роль. Но были и другие факторы. Старший возраст родителей, рожавших детей, осложнения при родах, низкоинтервальные беременности. Однако ничто из этого не говорило о том, что, поскольку Барретт был на спектре, то и наш сын будет таким же. Но ничто не говорило и о том, что он не будет.

Поэтому я решила принимать, все как есть, встречать своего ребенка там, где он есть, учиться справляться с ситуациями по мере их возникновения.

Это была единственная ситуация, когда я сомневалась в себе.

Я должна была знать, что там, где не хватало меня, Барретт мог восполнить недостаток.

Взяв страницу из его книги, я перешла на другую сторону Коннора, сев рядом с ним, как Барретт.

— Ты в порядке, приятель? — спросил я, похлопывая его по ноге — я заметила, что делаю то же самое, что Барретт делал со мной, когда пытался успокоить.

— Она… пропала! — прохрипел он сквозь грустное сопение.

— Чего не хватает?

— Кусочков.

Я взглянула на Барретта, пытаясь понять, знает ли он, о чем говорит Коннор. Он покачал головой.

— Кусочков чего?

— Головоломки !

А, это имело смысл.

Как и его отец — и даже я в меньшей степени — Коннор любил разбираться во всем. Он был одержим головоломками с тех пор, как Рия подарила ему на Рождество первую неуклюжую деревянную головоломку. С тех пор мы буквально не могли держать их в доме в достаточном количестве. Как только он получал новую головоломку, он заканчивал ее и был готов к новой. Он перешел от подходящих по возрасту пятидесяти деталей к тем, в которых было сто двадцать деталей. Иногда на это уходил почти весь день — и в эти долгие зимние дни я не пилила его по поводу выхода на свежий воздух для игры, — но он всегда заканчивал одну перед сном.

Дойти до самого конца такой большой головоломки и обнаружить, что кусочков не хватает — да, я могу представить, как это расстраивает его маленький ум. Черт, я бы и сама, наверное, перевернула доску с головоломкой.

— Хм, может быть, кусочки потерялись, — напомнила я ему.

— Я искал.

— Ну, может, нам всем троим стоит поискать на всякий случай. Это большая комната. Иногда, когда есть большая проблема, тебе нужна помощь, чтобы решить ее. Вот почему у тебя есть мы, — сказала я ему, надеясь заронить семена, чтобы он пришел к нам, прежде чем он упадет на пол. — Звучит как план?

— А что, если их там нет? — спросил он, повернув голову, чтобы посмотреть на меня маленькими версиями глаз своего отца, с ресницами, которым позавидовала бы любая взрослая женщина. В том числе и я.

— Если их там не окажется, я позвоню людям, занимающимся головоломками, и поговорю с ними.

— Она даже будет использовать свой страшный голос, — добавил Барретт, бросив на Коннора серьезный взгляд. — Нам лучше найти кусочки, чтобы мы могли спасти этих головоломщиков, — добавил он, складывая вещи, и его сын последовал его примеру.

Я последовала за ним последней, сидя мгновение и наблюдая, как они уходят, Коннор прислонился к ноге Барретта.

Барретту потребовалось много времени, чтобы почувствовать себя комфортно, когда маленькие дети постоянно нуждались в прикосновениях. Когда он был новорожденным, это происходило потому, что он нервничал, что может причинить Коннору боль, ведь он был таким маленьким. Но когда он стал больше, захотел прижаться к нам, забраться на нас в постели или на диване, он стал напрягаться, беспокоиться о том, что это будет нападение на его чувства. Черт, бывали моменты, когда меня беспокоило то, что Коннор был весь в меня. Поэтому я понимала, почему это беспокоило Баррета, почему ему потребовалось больше времени, чтобы привыкнуть к этому.

Судя по тому, что Барретт, казалось, даже не замечал прикосновений, это говорило о том, как далеко он продвинулся.

— Мама ! — закричал Коннор, вбегая обратно в комнату. — Пойдем, — потребовал он, потянув меня за руку, пытаясь поднять на ноги. — Это большая работа, — добавил он, заставив мои губы изогнуться.

— Хорошо, что у тебя есть мы, а?

— Папа сказал, что когда мы найдем его, то сможем съесть десерт.

— Да ну? — спросила я, не потрудившись упомянуть, что мы еще не обедали, не говоря уже об ужине. Потому что, в общем, я всегда была человеком, который не против десерта перед едой.

— Чизкейк! — добавил он, глаза его загорелись.

Если кто-то сомневался, в том, как засветилось лицо этого ребенка при упоминании любой еды, то это доказывало, что в нем есть большая доля меня.

Хотя беспорядок в его спальне говорил о том, что его отец был в нем сильнее, чем я.

— Похоже, здесь пронесся торнадо, приятель, — сказала я ему, когда мы вошли внутрь, вытряхивая одежду и бросая ее в мусорное ведро, наступая на маленьких армейских человечков и камни, которыми он так странно увлекался — всегда собирал их, когда мы куда-нибудь ездили, даже просто в магазин, где они служили блокираторами сорняков на клумбах между рядами парковки.

— Папе нравится, когда мы играем в армию. Это хорошо для так… так… так…

— Тактической войны, — добавил Барретт, стряхивая одеяло и бесцеремонно бросая его на кровать.

— Твоему отцу понравился бы этот беспорядок, — согласилась я, получив ухмылку от мужчины, о котором шла речь.

Сожительство с человеком, который просто не помнил, что нужно убрать свои вещи, было проще, чем с тем, кто просто отказывался это делать. Я могла смириться с тем, что каждый день приходится бросать его одежду в корзину для белья просто потому, что он слишком погружен в свои мысли, чтобы забыть сделать это самому. Это была небольшая ежедневная обязанность. И он с лихвой компенсировал это случайным появлением с кофе в середине дня, когда знал, что я, скорее всего, просто схожу с ума, сидя дома без взрослых, с которыми можно поговорить, приносил домой ужин без моего спроса, за моей спиной договаривался, чтобы мой отец приехал и взял Коннора на выходные в поход, на рыбалку и прочую ерунду, которая нравится маленьким мальчикам, но не нам обоим, просто чтобы мы могли провести время голыми, потными сорок восемь часов в одиночестве.

Конечно, Барретт немного отличался от большинства мужчин. И однажды во время моей беременности, когда мы обсуждали такие вещи, как генетические тесты и заболевания, которые были у каждого из нас в семье и которые могли сделать нашего ребенка предрасположенным к ним, я наконец заговорила об этом. Так осторожно, как только могла, боясь, что он оскорбится, почувствует, что я критикую его за то, что он просто такой, какой он есть. При этом я не хотела, чтобы мы всю жизнь прожили вместе, не вспоминая об этом, чувствуя, что я — его друзья и семья — храним от него секрет о нем.

На самом деле, мне не стоило так волноваться.

Как и положено, Барретт на секунду застыл на месте с отрешенным взглядом, погрузившись в свои мысли. Когда он снова повернулся ко мне, то пожал плечами и заявил: «Это многое объясняет ».

Так что, да, он был немного другим.

Но, по моему скромному мнению, отличался удивительным образом.

Даже если это нечаянно научило нашего сына быть немного неряхой.

Бывают вещи и похуже.

Барретт

25 лет

— Кларк, тебе нужно дышать, — напомнил я ей, наблюдая за ее грудью в течение почти тревожного времени, когда она не вдыхала воздух.

— Теперь я поняла, — сказала она мне, делая дрожащий вдох.

— Что поняла? — спросил я, обхватив рукой ее бедро и слегка сжав его.

— Моего отца. И в какой-то степени мать, — сказала она мне, наклонив голову, чтобы положить ее мне на плечо.

Ее волосы были длиннее, чем раньше, и темнее, так как она начала красить их в цвет, близкий к ее естественному оттенку, потому что: «Я слишком стара, чтобы быть блондинкой, но слишком молода, чтобы иметь так много седины. Мои планы на «муму» не будут осуществлены в ближайшие десять лет или около того ».

Она состарилась точно так же, как ее мать. То есть хорошо. И естественно. У ее глаз и щек было несколько морщин от улыбок, от смеха, она всегда находила светлую сторону жизни легче, чем я. Что означало, что мои морщины были немного больше на лбу.

Я, например, думал, что она будет носить «муму».

Лет через десять.

Мне все еще нравилось, что она предпочитает короткие шорты, благодаря бедрам, которые все еще были в тонусе, как всегда.

В большинстве дней было трудно поверить, что прошло двадцать пять лет.

Но, глядя на нашего сына из окна кухни, стоящего на террасе заднего двора над своими дедушкой и мачехой, невозможно было отрицать течение времени.

Коннор был худеньким ребенком — одни руки и ноги и впалый живот, хотя он унаследовал и нашу с Кларк любовь ко всякого рода нездоровой пище. При этом что удивительно, Кенз каким-то образом привила ему любовь к зелени. Именно поэтому, по ее словам, он стал таким, какой есть, а не трехсотфунтовым.

Это означало, что мужчина, стоявший на террасе, был высоким, выше нас с Сойером. Он оказался широкоплечим, с сильными ногами. Худой, но в хорошей физической форме благодаря занятиям боевыми искусствами, а также посещениям спортзала дважды в неделю со своими двоюродными братьями — как родственниками, так и нет.

Возможно, я это предвидел.

В годы, предшествовавшие этому объявлению.

Именно поэтому я решил, что он наращивает мышцы, иначе почему он вдруг так заинтересовался помощью в офисе в перерывах между занятиями в колледже.

Он готовил себя как можно лучше, физически и умственно.

И он держал это в секрете.

Как и его мать.

Наш ребенок — который уже не был таким уж ребенком — поступал в полицейскую академию.

Кларк восприняла эту новость с вышеупомянутой беззаботностью, даже полчаса спустя, когда мы сидели и ждали появления его дедушки, потому что она настаивала на том, что если он хочет пойти этим путем, то он должен быть тем, кто «приласкает» своего бедного старого дедушку по этому поводу.

Хотя, объективно, в облике Коллинса не было ничего такого, что указывало бы на его старость. Обретение любви в более позднем возрасте, казалось, вдохнуло новую жизнь в его тело, мгновенно сбрив с него десять лет. Мрачное, унылое место, которое он называл домом, вдруг обрело женские нотки повсюду, стало похоже на место, где можно наслаждаться праздниками. И мы так и сделали. Даже, это было очень важно для Кларк, с ее матерью. Она тоже нашла своего партнера, и горечь, которая появилась после ее предыдущего неудачного брака, улетучилась.

Между ними и моим братом и его командой, их партнерами и детьми, у нас наконец-то была большая, шумная, сумасшедшая семья, о которой она втайне всегда мечтала.

— Этот сексистский ублюдок! — зашипела Кларк, ее рот буквально раскрылся, когда ее отец вскочил со своего места, хлопнул Коннора по плечу, а затем заключил его в медвежьи объятия.

— Я не знаю, является ли это сексизмом на работе, — возразил я, всегда готовый сыграть роль адвоката дьявола в ее иногда нестабильных реакциях на ситуации.

— Как еще объяснить тот факт, что он саботировал мою попытку поступить в академию, но при этом чертовски рад, что Коннор вступает?

— Может быть, учится на прошлых ошибках? — предположил я.

— Что, возможно, привело бы к покорному принятию, а не к радости.

Ладно, она меня раскусила.

— Я думал, мы уже давно решили радоваться тому, как все сложилось, — попробовал я вместо этого. Она никак не могла парировать этот аргумент, если только не хотела сказать, что жалеет о нашей совместной жизни. А я знал, что это не так.

— Я счастлива, что у нас все так сложилось. Но это не значит, что он не сексистский ублюдок, — сказала она мне, упираясь в этот вопрос, хотя в ее голосе не было никакой враждебности. Они с отцом уже давно помирились. Они были близки, как никогда раньше. И, по ее словам, единственная причина, по которой она не вошла в его дом, как в дом ее матери, заключалась в том, что однажды она уже сделала это и столкнулась с чем-то, что оставило у нее шрам на всю жизнь.

— Видишь, ма, — сказал Коннор, входя в дом, его глаза, так похожие на мои, светились от удовольствия. — Я же говорил тебе, что он не будет злиться.

— О, да. Как дипломатично с его стороны, — сказала Кларк, бросив взгляд на отца. — Поощрять тебя на пути твоей мечты.

На это Коллинс закатил глаза на свою дочь.

— Я думал, мы разобрались с тем, что моя рука привела тебя к новой мечте. Осмелюсь сказать, к лучшей? — предложил он, прежде чем выпроводить внука за дверь, пообещав мороженое. Неважно, что ему было уже почти двадцать два года, десерт не переставал приводить его в восторг.

— Хорошо, — согласилась Кларк, прислонившись ко мне еще больше. — Он был прав. Эта мечта намного лучше, — сказала она мне, поцеловав под челюстью.

У меня никогда не было мечты.

Во всяком случае, не помню.

Цели — да.

Но никогда ничего столь страстного, как мечта.

И все же я должен был признать, что если бы в молодости у меня был такой ум, я бы стремился именно к этому.

Она была бы тем, о чем я мечтал.

То, что она стала частью моей реальности, было тем, чего я никогда не мог предсказать, никогда не мог знать, что она мне нужна.

Но даже я должен был признать, что это была мечта.

Наш дом.

Наша жизнь.

Наш ребенок.

Мы друг у друга.

— Я хочу чизкейк, — сказала она с теплой улыбкой.

И чизкейк.

Конец