Общество девушек без души (fb2)

- Общество девушек без души [The Society for Soulless Girls] (пер. Петр Александрович Воронин) 1374K скачать: (fb2) - (epub) - (mobi) - Лора Стивен

Общество девушек без души

Лора Стивен

Но с человеком происходит то же самое, что и с деревом. Чем больше он стремится в высоту и к свету, тем энергичнее его корни устремляются к земле, вниз, во тьму, в глубину – во зло.

– Фридрих Ницше

Часть 1. Корни

Глава 1. Лотти

У каждого ребёнка в детстве бывает момент, когда до него доходит, насколько же ужасен окружающий мир. Именно тогда он понимает, что на свете есть нечто пострашнее великанов, привидений и чудовищ, прячущихся под кроватью. Для поколения моих родителей это была холодная война, для младших кузенов – взрыв в Локерби, для подруги Шеннон – ничем не объяснимое существование мистера Блобби.

У меня это случилось, когда девушка из родного города погибла во время убийств в Северной башне.

Джейни Кирсопп была тихой интеллигентной скрипачкой на первом курсе академии искусств Карвелла. Родители отвезли её за сотни миль от Севеноукса в сельский Нортумберленд, со слезами на глазах попрощались со своей застенчивой, неуверенной в себе дочерью и пообещали, что после вынужденной разлуки устроят ей самое лучшее Рождество в жизни. Джейни умоляла их отвезти её домой, говорила, что совершила ошибку и что не хочет жить так далеко от них, просила перевести её в элитное музыкальное училище в Лондоне. Но родители поцеловали её в лоб и сказали потерпеть пару месяцев и посмотреть, что она почувствует тогда.

Но ещё до наступления Рождества Джейни не стало.

Её хорошенькое личико с крючковатым носом было повсюду на прилавках магазинов Севеноукса: фотографии, на которых она в детстве отдыхала на Канарах, ещё беззубой из детского сада, её выступление в Королевском Альберт-холле с Национальным молодёжным оркестром. Броские заголовки о новых зацепках следствия, главных подозреваемых и ужасных уликах судебной экспертизы.

Однако понятие убийства по-прежнему оставалось для меня совершенно абстрактным, пока я не увидела, как мои же родители плачут на её похоронах. Они были знакомы с Кирсоппами по церкви и 18 лет назад присутствовали на крестинах Джейни. Они по-прежнему помнили её белое тюлевое платьице, сандалии цвета слоновой кости размером с морские раковины; её сияющие ангельские глазки, когда её крестили. А теперь её тело лежит разбитое у подножия холодной каменной башни в сотнях миль от дома.

Такими были моё "до" и "после". Мне было всего 9 лет, но понимание реальности резко соскочило с оси.

Смерть Джейни стала второй в череде нераскрытых убийств, в результате которых Карвеллу пришлось в конечном итоге закрыться. Так что у родителей возникли вполне понятные сомнения, когда во время своего последнего рождественского семестра в шестом классе я объявила, что собираюсь поступать именно в эту академию искусств, которая должна была вскоре открыться.

Ну, "сомнения" – это мягко сказано. Мама пригрозила отпилить мне ноги, если я снова заикнусь об этом.

Сначала они подумали, что я их разыгрываю – злая шутка, на которую только подросткам хватает искренней апатии. Потом, когда меня пригласили на собеседование, они наотрез отказались подвезти меня. Но я проявила настойчивость – сделала две-три пересадки на поезде, пока не оказалась в двух шагах от кампуса, а остаток пути проделала на такси.

Дрожь пробежала у меня по спине, когда в конце широкой подъездной дорожки показалась Северная башня. Её шпили и зубцы ясно вычерчивались на фоне серого осеннего неба. В старом здании монастыря было нечто живое, которое парило и пульсировало, как щебетание скворцов. Я всегда романтизировала это место, несмотря на его историю; оно напоминало старый пергамент и кучи хрустящих красных листьев, виолончели, тёмные оконные стёкла и снег.

Но по-настоящему я влюбилась в кампус, быстро и бесповоротно, при виде бессмертной кошки. Салем не была бессмертной в привычном смысле этого слова – её тело менялось с каждой реинкарнацией, от неряшливой рыжей до стройной сиамской, – но считалось, что её душа была такой же, как и сотни лет назад, когда здесь был ещё монастырь. Каждый день она ходила по одному и тому же маршруту вокруг главного здания, после обеда посещала одну и ту же лесную поляну, чтобы погреться на покрытых солнечными пятнами ветвях, и каждый вечер сворачивалась калачиком перед одним и тем же камином, выпив немного молока с бренди. Когда я увидела, как она крадётся по подоконнику часовни во время моей экскурсии по кампусу – последние несколько лет она была элегантной и по-бомбейски чёрной, – я почувствовала, что вижу что-то древнее и священное, ещё и обладающее сверхъестественной силой. Мне захотелось тут учиться больше всего на свете.

"Будь осторожна в своих желания", – говорилось в моих любимых книгах "Ужастики"^[1].

Год спустя я почти физически ощутила опасения отца, когда мы подъезжали к той же широкой подъездной дорожке в первый день моей учёбы в Карвелле. Он так крепко вцепился пальцами в обтянутый кожей руль, что костяшки побелели. Я знала, что он думает о Джейни – тюлевом платье, крошечных сандалиях, ангельских глазках, мёртвом теле. Я знала: он считает, что я бы тут не выжила. Я знала, что ему до смерти хочется принести мамину ножовку.

После того, как мне предложили здесь учиться, родители в конце концов смирились с мыслью отправить меня в Карвелл. Им это точно не нравилось, но запретить они мне не могли. Хотя академия 10 лет пустовала, Карвелл по-прежнему предлагал одну из самых престижных и конкурентоспособных программ по английской литературе в стране, а среди блестящих преподавателей были романисты, получившие известность во всём мире. Так же тут один эксцентричный лектор, профессор Сандерсон, вёл семинар по готической литературе, на котором, по слухам, студенты сходили с ума. Но маме с папой я об этом не рассказывала.

Плюс, ночной жизни практически не существовало – в кампусе был только один студенческий клуб и пара старомодных салонов, – так что шансы на то, что я захлебнусь собственной рвотой или утону в реке, были невелики. А потом хоккейная стипендия стала козырным тузом.

И всё же, теперь, когда мы уже были здесь, бродя по Уиллоувуд-холлу в поисках общежития, я не могла не видеть, что папа пребывает в весьма растрёпанных чувствах.

– Ты хорошо подумала, детка? – спросил он, крепко сжимая коробку с книгами.

Он посмотрел на Северную башню, прищурившись от позднего сентябрьского солнца, скаля зубы в уголках рта, как всегда, когда нервничал. Он десятилетиями работал на стройке, так что не чурался физического риска, но когда дело касалось меня, всё было по-другому. Он даже смотреть не мог, как я играю в хоккей. Так что теперь оставлять меня на месте смерти Джейни, в день моего 19-летия – того же возраста, что и ей, когда она погибла, – было для него немного чересчур.

Я ухмыльнулась, подтягивая хоккейную сумку повыше на плечо:

– Конечно, пап.

По правде говоря, я тоже нервничала, но не хотела этого показывать.

Дело было не только в кровавом прошлом академии или в том, что произойдёт, если вернутся старые демоны. Я боялась, что не выдержу напряжённого темпа учёбы. Реальность была такова, что я всю жизнь прожила в одном и том же маленьком доме в одном и том же маленьком городке.

Что если я не справлюсь с испытаниями, которые ждут меня в Карвелле? Что если я просто великая хоккеистка или великая писательница, но только для маленького мирка Севеноукса?

Глава 2. Элис

Не прошло и 15 минут после прибытия в Карвелл, а мне уже хотелось перерезать кое-кому горло.

Женщина в твидовом костюме, стоявшая передо мной, уставилась в свой планшет так, словно делала мне одолжение.

– Имя?

Я переступила с ноги на ногу в ботинках "Доктор Мартенс". Они отчётливо скрипели по плитке похожего на пещеру вестибюля.

– Элис Вулф, факультет философии.

Судя по презрительному выражению её лица, она повторяла утомительные приветствия только из-за того, что для этого не нашлось каких-либо студентов-волонтёров, что было похоже на правду, поскольку я была одной из первых студенток, переступивших тутошний порог за 10 лет.

Она пробежалась по списку своими водянисто-голубыми глазами:

– Вас нет в списке. Вы присылали документы для зачисления?

– Да, – ответила я сквозь стиснутые зубы.

Она коротко кивнула, как школьная учительница, сдвинув свои очки-полумесяцы ещё выше на нос:

– А вот это вряд ли, потому что в списке я вас не нахожу.

Гнев натянулся в груди, как резинка – горячая, знакомая боль. У меня не получалось скрыть его в голосе:

– Я точно высылала вам все документы. Так что, скорее всего, это у вас какие-то непонятные косяки.

При этих словах женщина резко вздохнула, как будто неприятное слово причинило ей физическую боль. Веки её затрепетали от отвращения, и она тихо ответила:

– Не стоит так грубить. Заверяю вас, что вины административного персонала в этом нет. Боюсь, вам придётся повторно предоставить документы.

Я заполняла эти грёбаные документы несколько часов.

Глубоко в кармане моего блейзера заверещал противный рингтон Nokia, эхом разносясь по холодному каменному вестибюлю. Очередь позади начинала гудеть.

Дыши. Просто дыши.

Я понизила голос и сказала:

– Я высылала вам все необходимые документы. Пожалуйста, не могли бы вы проверить ещё раз?

Она состроила напряжённую гримасу:

– Пожалуйста, отойдите в сторонку и заполните их снова. Там в очереди за вами ещё много других студентов.

Она посмотрела на меня свысока, самодовольная от собственной важности, и плотина, сдерживающая мой гнев, рухнула.

– Да ёлки ж палки! – рявкнула я. – Вам что, трудно ещё раз проверить?

Она резко моргнула, как будто раздался громкий хлопок, затем, скривив губы, исчезла в маленьком кабинете за своим вахтёрским столом.

Как обычно, когда я выплёскиваю гнев, за этим следует мягкий прилив удовольствия, а потом холодная волна вины и отвращения к самой себе – новый мощный прилив, но уже стыда.

Затем возникло острое ощущение, что за мной наблюдают.

Следуя за параноидальным порывом, мой взгляд остановился на высоком мужчине в очках и вельветовом костюме орехового цвета, который смотрел на меня немигающим взглядом. Я узнала в нём заведующего философским отделением; фотография его головы была в учебном буклете. И он видел мою вспышку гнева.

Сложив руки на покатом животе, он осуждающе покачал головой, как разочарованный дедушка.

– Знаете, такой гнев не очень-то приличествует молодой девушке, – сказал он чётким академическим тоном и поправил свой горчично-жёлтый галстук. – И я бы предпочёл, чтобы вы не разговаривали с нашими преподавателями в такой неприятной манере.

Я уставилась на него, на мгновение потеряв дар речи.

Неужели он в самом деле только что разыграл карту "неподобающее поведение молодой девушки"?

Не успела я сказать в его сторону что-нибудь мерзкое, как женщина снова появилась из кабинета с крайне испуганным видом. Не глядя мне в глаза, она сказала:

– Нашлись ваши документы. Офис по размещению находится в здании Джернингем. Инаугурационная речь состоится в 16:00 в часовне. Явка обязательна.

Победа не принесла никакого удовлетворения. Женщина вручила мне тёмно-зелёную ленту, на которой весёлыми буквами было написано "Я новая ученица!", и я выбежала из вестибюля, опустив голову, чтобы не встречаться с холодными взглядами других студентов.

Кампус был построен концентрическими полукругами на территории бывшего женского монастыря – гордое каменное здание с витражами и ребристыми сводами, летящими контрфорсами и заострёнными арками, шпилями, башнями и замысловатым орнаментом. Мощёные тротуары были уставлены чёрными викторианскими уличными фонарями и корявыми деревьями с ветвями, похожими на скрюченные кости.

Перед вестибюлем стояла статуя сестры Марии, одной из последних монахинь, живших в монастыре до того, как его преобразовали в университет. Её каменные руки были сложены в молитве, будто она стояла на страже. Складки её одеяния спускались до лодыжек грубо вырезанными волнами, а точёные черты лица изгибались так, что глаза скрывались в тенях. Чётки, обвивавших её запястья, были составлены из толстых, мерцающих рубинов, окружённых неглубокими царапинами там, где многочисленные воры отчаянно пытались стамеской выдолбить драгоценные камни. Попытки оказались безрезультатными; возможно, рубины стоили целое состояние, но они держались в камне будто какой-то более могущественной силой.

Сестра Мария была первой жертвой Северной башни, разбившейся насмерть немногим более 100 лет назад. Прыгнула ли она или её толкнули, никто так и не узнал.

Поставив портфель на мощёный двор, я несколько минут постояла у статуи, дыша поздним сентябрьским воздухом и пытаясь собраться с мыслями.

Нортумберленд всегда был для меня домом, и всё же от пребывания здесь мне уже было как-то не по себе.

Я подала заявление на элитную философскую программу, едва Карвелл вновь открылся. Если я собиралась когда-нибудь заниматься юридической практикой и стать судьёй, играть роль Бога в судьбах как убийц, так и жертв, то где лучше поскрежетать зубами, чем в месте, которое, как известно, пропитано смертью?

Кроме того, было чуть более 30 км до города, в котором я выросла и где до сих пор живут мои родители и братья. Мама страдает от волчанки с тех пор, как мне исполнилось 12 лет, и с каждым годом ей становится всё хуже. Даже престижные университеты Эдинбурга и Дарема казались слишком далеко. Что если ей станет хуже, и мне придётся несколько часов добраться домой? Что, если...?

Я старалась не думать об этом.

Успокоившись у памятника сестре Марии, я направилась обратно к автостоянке, вытащила чемодан из своего потрёпанного "Форда" и нахмурилась, раскрыв карту кампуса. Уиллоувуд-холл, где мне предстояло обретаться весь следующий год, примыкал к центральному зданию монастыря – прямо напротив Северной башни, с её башенками и зубцами и тёмным-претёмным прошлым.

Нервы скрутились внутри, как гадюки, но не из-за близости к месту убийств. Всё лето я была на взводе из–за того, что придётся делить с кем-то комнату – и это прожив 18 лет в собственной. А вдруг это будет сам дьявол или, ещё хуже, она будет храпеть?

Дружба для меня была делом небыстрым, которое нельзя ускорить. Привязанность не вспыхивает от искры, как лесной пожар, а скорее растёт подобно плющу, медленное разрастаясь на протяжении многих лет, и его трудно уничтожить колким замечанием или небрежной шуткой.

С тех пор как моя лучшая подруга Ноэми уехала, мысль о том, чтобы познакомиться с кем-то ещё казалась невыносимой. Мы с Ноэми знали друг друга с начальной школы и по-настоящему сблизились в шестом классе. Она вернулась в Канаду, чтобы учиться в Торонто, и я уже была обескуражена той пустотой, которую она оставила после себя. В наших отношениях было что-то романтическое. Во сне мы переплетались конечностями, хотя никогда не целовались. Фразами типа "с любовью" мы обменивались с какой-то фальшивой небрежностью. Я никогда до конца не понимала, что чувствую к Ноэми, и немного боялась этого.

В любом случае, теперь уже слишком поздно. Она ушла, мы больше не общаемся – так какой вообще во всём этом смысл?

В старших классах я никогда не чувствовала себя в своей тарелке. Было круто выглядеть так, будто ты пороху не нюхала, будто только что натянула новенькую футболку и грязные "конверсы", которые валяются под рукой. Меня презирали за то, что я не такая, как все, что я слишком серьёзная, что я слишком высокого мнения о себе. Поэтому я надеялась, что новая соседка будет похожа на меня. Мне нужно с кем-то обсуждать Сартра, Фуко и Ницше, потягивая красное вино и виски, рассуждать о загробной жизни и оккультизме, обмениваться любимыми книгами и фильмами. Нужен кто-то, благодаря кому Нортумберленд станет намного больше, чем он есть на самом деле. Потому что если нельзя поехать учиться в Эдинбург, Гарвард или Кембридж, Карвелл должен стать лучшим университетом на свете.

Когда я зашла в свою комнату, там ещё было пусто; никаких признаков присутствия соседки не было. В комнате стояли две односпальные кровати по обе стороны центрального арочного окна, и под каждой из них был спрятан маленький столик на колёсиках. Ковёр был тёмно-зелёного цвета, а стены высокие и белые. Окно было приоткрыто, и ветерок доносил запах мха, розмарина и дикого чеснока, одновременно до боли знакомый и печальный. Он напоминал о той Элис, которая убегала в лес с Эйданом и Максом, до того, как маме поставили страшный диагноз, и до отъезда Макса в Лондон.

Здесь пахло домом, и всё же я не чувствовала себя дома.

Глава 3. Элис

Не успела я водрузить чемодан на голый матрас с ржавыми пружинами, как из коридора донёсся смех – кто-то возился с ключом. Дверь распахнулась, и появились моя новая соседка и мужчина, видимо, её отец.

Она была высокой и загорелой, с длинными светлыми волосами, заплетёнными в косы, с мелкими веснушками, без макияжа, с аккуратным носиком, похожим на лыжный спуск, и широко посаженными голубыми глазами. Она была в джинсовых шортиках, несмотря на холодный нортумбрийский бриз, и облегающем чёрном топике. На плече висела сумка для хоккейных клюшек. В общем, она выглядела как с обложки журнала "Sports Illustrated", и я сразу почувствовала себя какой-то скучной провинциалкой.

– Привет! – её голос был лёгким и сладким, как будто у неё изо рта летела сахарная вата. – Меня зовут Шарлотта, но все зовут меня Лотти. А это мой папа, Доминик.

Доминик нетерпеливо шагнул вперёд, протягивая широкую руку. Он был ниже Лотти на дюйм и одет в выцветшую рубашку для регби поверх бледно-голубых джинсов, отчего неисправимо напоминал какого-то розовощёкого любителя ЗОЖ.

– Здравствуйте, Дом! Рада с вами познакомиться!

Внутри всё застонало.

Моя новая соседка – живчик. И вся семья у неё живчики.

– Как тут мило! – защебетала Лотти, оглядывая комнату широко раскрытыми и удивлёнными глазами. – Боже мой, просто очаровательно. Мне уже здесь нравится, – затем, тыча большим пальцем себе за спину: – Это твоя машина припаркована снаружи?

Заправив прядь волос за ухо, я отвернулась:

– Да. Но в ИКЕЮ я тебя не подброшу.

Я и сама не знала, откуда взялся этот ненужный сарказм. Наверное, она слишком напоминала мне всех тех задорных, популярных девочек-припевочек, которые распускали обо мне злобные слухи в школе.

Она ошарашенно моргнула:

– О… я не...

– Знаю, знаю, – перебила я. – Но, похоже, именно этого ты от меня и ждёшь, поэтому хотелось заранее предупредить. Единственное, что мне нравится из шведского, — это фрикадельки и Грета Гарбо.

"Хватит выёбываться," – кричал внутренний голос, но это было бесполезно. Я включила защитный режим и вела себя так яростно, что ей бы не удалось меня так просто осадить.

– В ИКЕА тоже продают фрикадельки, – заметил Доминик. Он бросил дорогую на вид сумку на свободную кровать и засунул руки в карманы джинсов. – Хотя я понятия не имею, кто такая Грета Гарбо.

Лотти, которая, казалось, смутилась от его признания, сменила тему.

– Просто здесь так классно! Просто нереально! Жду не дождусь начала хоккейных тренировок. И, боже мой, "Трапезная"! Ты когда-нибудь видела более классный студенческий клуб? – она со стуком положила сумку с хоккейными клюшками на стол. Поскольку я не ответила на её почти оскорбительное воодушевление, она задала другой вопрос. – Так откуда ты?

– Местная, – ответила я, раскладывая книги на своём небольшом письменном столе. – Из Нортумберленда.

"Ну, скажи ещё что-нибудь, – уговаривала я себя, поскольку разочарование захлестнуло с головой. – Перестань быть такой смурной".

– Круто! – Лотти улыбнулась. — Это удивительная часть света!

Она сделала паузу, ожидая, что я что-то отвечу. Поскольку я не ответила, она неуверенно посмотрела на Доминика.

– А мы из Кента, – сказал он, продолжая улыбаясь, как пёс, но в его голосе чувствовалось напряжение. – Может быть, ты поможешь Лотти тут освоиться?

Он обнял её за плечи – медвежий жест утешения, от которого я чуть не заплакала.

Я кивнула. Пусть он считает, что успокоил дочку.

С горячей вспышкой стыда я вдруг поняла, что не могу больше оставаться тут ни секунды, поэтому сказала, что мне надо в библиотеку.

– Странно, занятия ещё не начались... – прошептала Лотти, когда я уже была снаружи, а она считала, что я её не слышу.

– Не волнуйся, детка, – ответил Доминик. – Вы с ней поладите. У тебя с этим никогда проблем не было.

Разочарование тяжёлым грузом легло на плечи, когда я выходила из здания. Лотти совсем не похожа на Ноэми. У Ноэми была смуглая кожа, она носила кашемировые свитера, вела серьёзные разговоры, смотрела иностранные фильмы, задумчиво пахла синими чернилами и старыми книгами, тихо смеялась и была гладкой, как сливочное масло. Она была так похожа на меня, что часто казалось, что я разговариваю сама с собой. В этом с ней было очень комфортно.

И всё же в Лотти было что-то в высшей степени человеческое – непринуждённость, которой мне так не хватало. Петляя по мощёным проходам к главному зданию монастыря, я мысленно продолжала разговор с ней, будто мы спорим дальше. Я всегда так делала, всегда яростно спорила с другими в своём воображении, мысленно обмениваясь фразами, как боксёр отрабатывает удары.

Библиотека Сестёр Милосердия размещалась в отдельном здании и занимала два этажа из трёх. Верхний этаж отводился под антресоли, так что из центра первого этажа было видно всё вплоть до гордого куполообразного потолка. Здесь были винтовые лестницы из кованого железа между этажами, и множество уголков для чтения – кресла с откидными спинками и изъеденными молью бархатными скамеечками для ног. Вдоль одной стены тянулся ряд старинных письменных столов с маленькими зелёными настольными лампами; за ними, сквозь арочные окна, виднелись акры и акры поросших дроком скал под выцветшим серым небом.

Всё это было прекрасно, но едва ли я могла на всё это любоваться. Челюсть напряглась, в висках пульсировало, каждый мускул и сухожилие натянулись и готовились к драке, которой не предвиделось. Изматывающий гнев — вот что в конце концов оттолкнуло Ноэми.

Я должна была догадаться, что он никуда не денется у меня и здесь.

Глава 4. Лотти

Новая соседка совершенно не помогла мне справиться с ощущением, что Карвелл – не совсем моё место.

Когда я увидела Элис Вулф, она раскладывала на своём столе издания Сартра, Фуко и Ницше в кожаных переплётах, винно-рыжие волосы вызывающей волной падали ей на лицо. У неё был серебряный пирсинг в носовой перегородке и какая-то нереальная подводка в виде крылышек. Она была почти оскорбительно красива, хотя и в каком-то дьявольском смысле.

Вскоре после нашего первого обмена колкостями Элис ушла в библиотеку, хотя занятия ещё даже не начались. Я чуть не расплакалась; я и так была не в себе.

Обнимая отца на прощание, мне страшно захотелось домой – просто какое-то необъяснимое и неистовое чувство. Мне не хотелось здесь оставаться. Внезапно стало очень-очень страшно, хотя я и не могла сказать почему. Что-то в этом месте казалось изначально враждебным. Воздух здесь был слишком холоден и сух для меня, а вся эта сверхъестественная обстановка внезапно стала больше отдавать тревогой, чем загадкой, как некий странный призрак, который исчезает всякий раз, когда пытаешься взглянуть на него в упор.

Казалось совершенно невероятным, что ещё утром я сидела за праздничным завтраком в любимой забегаловке Севеноукс и провожала маму на работу. Она была в ювелирном магазине где-то в центре и купила новую подвеску для моего браслета – маленького серебряного шмеля. Так они всегда меня называли. Их маленький шмель.

Теперь он болтался у меня на запястье, тёплый на ощупь.

Мы втроём всегда были вместе, но больше так никогда не будет. Конечно, они всегда будут мне родителями, и Севеноукс будет рядом, я всегда могу туда вернуться. Но я люблю друзей, свою школу, гулять с собакой, каждое утро завтракать с мамой и папой. Всё это было так легко и знакомо, а теперь всё пропало. От этой мысли стало настолько печально, что перехватило дыхание.

– Папа, – пробормотала я на его широкой груди. От него пахло домом и нашим седобородым лабрадором. – Я...

Он обнял меня за плечи, в его взгляде была определённая свирепость:

– Только скажи, Лотти. Только скажи – и мы отправимся домой.

По выражению его лица я видела, что он думал о Джейни, о том, как она умоляла родителей вернуться домой и как они заставили её остаться. Он не позволил бы истории повториться.

Я боролась с искушением. Боже, у меня язык чесался. Но каждое мгновение последнего года я стремилась в Карвелл – с каждой изматывающей хоккейной тренировкой, с каждым часом отупляющей проверки экзаменационных заданий, с каждой ссорой с родителями по поводу этого решения, после которых хотелось плакать.

Подавив иррациональный страх, застрявший в горле, я убедила себя, что веду себя, как ребёнок. В этом месте нет ничего сверхъестественного, и оно не может быть изначально враждебно ко мне. Мой университетский опыт будет таким, каким я его себе представляю. Мне лишь нужно подойти к своему пребыванию здесь с тем же усердием и позитивом, как ко всему остальному. Мама учила меня, что неподдельный энтузиазм может восполнить практически любой другой недостаток.

– Папа, всё будет хорошо, – я улыбнулась. – Обещаю.

Папа переминался с ноги на ногу и явно хотел что-то сказать, но не знал как. Я принялась вытаскивать книги из коробки на небольшой письменный стол. Внезапно они показались мне ужасно детскими по сравнению с аккуратной стопкой Элис в кожаных переплётах.

– Детка, я... нашёл твой альбом с вырезками, – сказал он, безуспешно пытаясь говорить небрежно. Внутри всё скрутило. – Тот, с газетными вырезками о Джейни. Ты поэтому решила учиться здесь?

Укладывая свою коллекцию книг Рэймонда Карвера^[2], я решила сказать полуправду:

– Ну, частично. То есть, я впервые услышала о Карвелле в связи с ней, но я здесь не поэтому. Это удивительный университет. Один из лучших...

– …в мире литературы. Знаю, – он вздохнул. – Пожалуйста, просто... Я знаю тебя, Лотти. Ты храбрее меня. Но не нарывайся на неприятности, ладно? Не копайся в старых тайнах. Не высовывайся, сосредоточься на учёбе. Постарайся забыть о Джейни.

По боли на его лице я поняла, что он не перестаёт думать о ней. Наверное, её гибель всё это время не выходила у него из головы. А теперь ему слишком легко представить, что та же участь постигнет и меня.

Но именно поэтому мне и хотелось получить ответы. Чтобы он и мама (а также семья Джейни) обрели покой, которого у них так долго не было. Всё это – ради них, ради папы. Чтобы ему не было больно. И называйте это синдромом главного героя – как угодно, но я искренне верила, что ничего не зафейлю.

– Не волнуйся за меня, – сказала я, но по беспокойству в его глазах поняла, что он мне ни в малейшей степени не верит.

Слёзы не хлынули в полную силу, пока он не ушёл, а я осталась одна в общажной комнате, которую мне предстояло делить с девушкой, возненавидевшей меня с первого взгляда. Мне было неприятно признавать это, особенно когда я упрямо говорила отцу, что со мной всё в полном порядке, но всё тут казалось неправильным – не из-за давних убийств, или моей капризной соседки, или странного, слишком сухого воздуха, а из-за меня. Я не виолончель и не тёмное оконное стекло, я не томик Сартра в кожаном переплёте, у меня не винно-рыжие волосы, я не Карвелл. Все тут будут насмехаться надо мной, как Элис.

Как раз в тот момент, когда я собиралась позвонить отцу с дешёвой "Нокии", за которую он в панике увеличил свой кредит ещё на 100 фунтов, и сказать ему, чтобы он возвращался и я передумала, я впервые выглянула из окна нашей комнаты в общаге.

У меня перехватило дыхание.

Мы жили прямо напротив Северной башни.

Глава 5. Элис

Декан Мордью стояла за полированной кафедрой из орехового дерева в сшитом на заказ синем платье. Она оказалась ниже и стройнее, чем я ожидала, зато гордо расправила плечи и задрала подбородок к потолку старой часовни. Позади неё находилось огромное окно-розетка с витражом из вишнёво-красных и лесисто-зелёных стёкол, всё это было разделено на цветочные сегменты замысловатыми каменными средниками. На подоконнике сидела чёрная кошка, которая поглядывала на нас со смутным интересом.

Крепко обхватив руками края кафедры, Мордью обратилась к нескольким сотням студентов, заполнившим скамьи.

– Многие из вас знают о моём богатом прошлом, связанным с этим университетом, – она говорила чётко и нейтрально, но если прислушаться повнимательнее, слышался едва уловимый шотландский акцент. — Это была моя первая работа на факультете в первый год его открытия – ещё в начале 60-х, что, должно быть, было невообразимо давно для ваших молодых умов. Я едва получила докторскую степень по английской литературе в Оксфордском университете, поскольку бакалавриат у нас вёл не кто-нибудь, а сам Толкиен.

Все ахнули. Я оглядела сверстников, двух ошеломлённых студентов, сидевших по бокам от меня на скамьях, поражённая, что они слышат об этом впервые. Можно подумать, они всё лето не разузнавали мельчайшие подробности о Карвелле и его факультетах. Странно.

Мордью тепло улыбнулась:

– Я прибыла в Карвелл с сияющими глазами, переполненная удивлением, готовая поделиться всем, что знала. Воспитание молодёжи было для меня похожим на волшебство. И я до сих пор не утратила этого чувства, даже проведя более десяти лет вдали от мест, которые всегда были моим домом – как в учебном, так и в духовном плане. Но, как говорится, от разлуки сердце любит ещё сильнее. Поэтому я огромной благодарностью приветствую вас всех здесь сегодня.

При упоминании о закрытии школы повеяло холодком.

Через несколько скамеек впереди я увидела, как Лотти выпрямилась. Судя по всему, она уже подружилась с парой других девочек. Они жались друг к другу на скамьях, как будто физическая близость могла быстрее укрепить их отношения. От какого-то горького чувства внутри всё скрутило. Такие, как Лотти, всегда легко заводят друзей. Я сама виновата, что не такая, как они.

Я снова переключилась на декана Мордью, которая позволила гнетущей тишине воцариться в часовне.

– Жертвы Северной башни сегодня с нами, – сказала она твёрдо, но с какой-то вызывающей нежностью. – Они всегда будут с нами: Сэм Боуи, Джейни Кирсопп, Фиона Тейлор, Дон Миддлмисс. Я не забываю о них ни на день и молюсь за их семьи каждый вечер, – она подняла руку к изящному ожерелью с крестиком, висевшему у неё на шее. – Они пришли... извините… – она помолчала, чтобы взять себя в руки, как будто эмоции грозили выплеснуться наружу. – Они пришли в этот университет, чтобы обеспечить себе лучшую жизнь, а вместо этого потеряли её. От этой трагедии не следует отмахиваться, её не следует замалчивать. Пусть их никогда не забудут.

Она поёрзала на сцене, и та заскрипела под её остроносыми ботильонами. Неподалёку вздыхал старый коричневый радиатор.

– Тем не менее, в этом университете мы не будем приветствовать погоню за дешёвыми ощущениями и сенсациями. Не будет никаких интервью для прессы, мы не будем передавать в СМИ никакие фотографии, не будем распространять слухи, детские домыслы, бесчестить жертв ни при жизни, ни после смерти, не будем подвергать их семьи ещё большей боли, чем они уже перенесли. И, наконец, Северная башня навсегда будет закрыта. Любой студент, уличённый в нарушении этого правила, будет отчислен на месте.

Ропот пронёсся среди студентов, как ветер в камышах, но Мордью сделала вид, что ничего не слышит.

– Прежде всего мы здесь для того, чтобы учиться, расти над собой, думать, – она широко развела руками. – Мы не должны терять жажду знаний, понимания, мудрости. Точно так же мы должны стремиться к доброте, искренности и коллективной цели. И мы всегда должны смотреть внутрь себя. Надо тщательно изучать себя и всё подвергать сомнению. Мы должны стать лучше всеми возможными способами. Нельзя выходить из этих стен такими же, какими мы сюда пришли.

Я поёжилась в своей чёрной шерстяной водолазке. Тонкие крылья летучей мыши затрепетали на стропилах. Когда я посмотрела вверх, взгляд зацепился за чей-то ещё. Профессор, который был свидетелем моей утренней вспышки гнева, внимательно смотрел на меня. Когда я поймала его пристальный взгляд, у него даже не хватило такта смутиться. Он просто мягко улыбнулся и отвернулся.

Хотя волна эмоций в основном улеглась, от этого мгновенного обмена взглядами снова стало стыдно. Блестящий академик, на которого я так старалась произвести впечатление, уже считает меня чудовищем. И разве он виноват? Я уже зацепилась острыми углами за окружающий мир.

Мордью сложила руки с удовлетворённым видом:

– Стоя здесь, я полна огромных надежд и оптимизма к будущему этого университета. Как я могу не быть оптимисткой, когда вижу будущее перед собой? Вы и есть будущее; будущее принадлежит вам. А теперь идите и заберите его.

Это было волнующее чувство; сразу вспоминался порывистый осенний ветер, хоровая музыка и летящие в воздухе чёрные выпускные фуражки.

И всё же через несколько недель то самое будущее, которое я должна была забрать, превратится практически в пепел.

Глава 6. Лотти

Из всех сотен новых студентов, собравшихся в часовне на инаугурационную речь декана Мордью, я была единственной, кто делал заметки – и при этом чувствовала себя крайне неловко. В своих расклёшенных джинсах, ретро-свитере "Adidas" и красной шапочке я выглядела как ведущая детского телешоу в свободное от работы время. Ничто из этого не помогало чувствовать себя иначе, как совершенно не в своей тарелке. Я не особо любила наряжаться в Севеноуксе, но вдруг возненавидела себя за то, что так плохо одета. Мне едва на банковский счёт капнул студенческий заём, и я поклялась, что пройдусь по магазинам одежды. У меня не было ни единого предмета чёрного цвета, и внезапно мне это показалось мне досадной оплошностью.

После 20-минутного пафосного вступления, в котором она хвасталась своими академическими связями с бесстыдством, которое было слишком даже для Карвелла, Декан Мордью наконец заговорила об убийствах в Северной башне. Пульс участился, когда она произнесла имя Джейни, и я записала имена других жертв, хотя так долго изучала этот случай, что помнила их наизусть.

– И, наконец, Северная башня навсегда будет закрыта. Любой студент, уличённый в нарушении этого правила, будет отчислен на месте.

Когда она сошла с помоста, разочарование кольнуло в груди. А чего именно я ожидала? Чтобы декан проговорилась о каких-то зацепках, которые позволили бы мне раскрыть убийство Джейни вместо полиции? Но из её речи я абсолютно ничего нового не узнала.

Единственное, мои шансы держаться подальше от Северной башни были ничтожны. Именно из-за башни я здесь.

Телефон задрожал в кармане. Я вытащила его и увидела сообщение от папы.

Забежал в туалет в Уэтерби. Если нужно, могу вернуться, говори сейчас или никогда. (Шучу. Я всегда приеду с чашечкой чая, если тебе нужно.)

Нервы немного успокоились, я сделала над собой усилие и набрала жизнерадостный ответ.

Спасибо, пап, но я в порядке! Люблю тебя!

– Эй, что ты пишешь? – спросила девушка рядом со мной на скамье, указывая на блокнот.

У неё были большие очки в черепаховой оправе, длинные чёрные волосы и больше пирсинга, чем я когда-либо видела у одного человека. Цветочные татуировки расползались по изгибам её плеч и обвивали шею, как глициния. Однако она не была такой язвительной, как Элис. Её лучезарная улыбка и певучий манчестерский выговор были неуместно солнечными.

– О, э-э… ничего, – ответила я, убирая блокнот в рюкзак и поправляя шапочку. – Кстати, меня зовут Лотти.

Снова широкая улыбка.

– Я Нэт, а это моя соседка Сара, – девушка рядом с ней с тугими рыжими кудряшками и в кремовом кардигане крупной вязки театрально помахала рукой. – Мы уже одержимы друг дружкой.

Что-то детское внутри вспыхнуло от ревности. Почему у меня нет соседки, которая говорила бы, что "уже одержима" мной? Почему меня поселили с этим дикобразом?

"Ну же, Лотти, – сказала я себе. – В школе у тебя было около пятнадцати тысяч друзей. Для тебя не составит труда завести новых".

– Чем планируете заняться после собрания? – спросила я, заставляя себя говорить бодро.

Карвелл будет таким, как я его воспринимаю, и если соседка не станет подругой на всю жизнь, я легко найду себе другую где-нибудь ещё. Подруги — это как карточки с покемонами, верно? Их можно коллекционировать до бесконечности, пока одна из них не станет блестящим Чаризардом?

– Накидаемся в "Трапезной", – сказала Сара, размазывая ярко-красную помаду по губам и глядясь в карманное зеркальце в форме бриллианта, всё покрытое пятнами. – Пошли с нами!

Я улыбнулась этому подающему надежды маленькому огневолосому Чармандеру:

– Замётано. Отметим вместе мою днюху, ладно?

– Так у тебя день рождения? – взвизгнула Сара, как будто я только что объявила, что собираюсь подняться на Килиманджаро голышом. – Блин, что же ты сразу не сказала?

Я как-то не сразу врубилась, потому что сказала это только что, но всё равно рассмеялась.

– В общем и целом, – сказала Нэт, следуя за мной по проходу к выходу. – Встречаемся в семь, и отрываемся по полной.

Их дружелюбие успокоило мне нервы до лёгкой дрожи. Всё будет хорошо. Соседка не обязана любить меня, пока для этого есть другие.

(Это была абсолютная ложь. Мне всегда хотелось, чтобы все меня любили.)

Выходя из часовни, я поймала себя на мысли, что не понимаю, почему не сказала Нэт и Саре, что именно я записываю в блокнот. Возможно, после предостережения декана Мордью насчёт погони за дешёвыми сенсациями и ненужными спекуляциями было благоразумно не раскрывать всех карт. Возможно, я поняла, насколько самонадеянно было рассчитывать, что раскрою сложную серию убийств, которая оказалась не под силу даже следакам-профессионалам.

И всё же я продолжала вспоминать "Хладнокровное убийство"^[3], одну из моих любимых книг. Иногда воображение бывает настолько сильным, что способно открыть любую дверь и впустить ужас.

Убийства в Северной башне были у всех на слуху: на обложках газет, в начале каждого ролика новостей. Люди обсуждали версии за кружкой пива в шумных пабах, размышляли о том, кто это сделал и почему, и даже предполагали, что это дело рук культа самоубийц. Но когда прошло несколько лет, а убийства остались нераскрытыми, Карвелл выскользнул из культурной повестки так же, как убийца Зодиак в США. Люди просто... жили дальше. Но только не я.

Что если именно моё воображение поможет открыть эту давно запечатанную дверь?

Что если важность смерти Джейни и станет для меня ключом к разгадке?

И если этот ключ впустит ужас в мою собственную жизнь, то так тому и быть.

Глава 7. Элис

Когда я вернулась в общагу, Лотти была уже там. Она разбиралась в голубых пододеяльниках в цветочек, которые пыталась надеть на кровать. Хотя она не видела, как я вошла, из-за того, что у неё лицо было прикрыто покрывалом, которое она по неосторожности чуть не надела на себя, она, должно быть, слышала мои шаги.

– Менять постельное бельё – непосильная задача, верно? – проворчала она. – Как тут с этим справиться?

Она вынырнула из простыней с взволнованным хмыканьем, светлые пряди обрамляли её лицо ореолом. Она взглянула на мою ещё не заправленную постель; я весь день слонялась по библиотеке вместо того, чтобы распаковывать вещи.

– Кажется, тебе это тоже предстоит. Не легче ли вообще отказаться от этого белья? Будет прямо как в тюряге.

Я натянуто улыбнулась, ненавидя всё на свете: что улыбка получилась натянутой, что кожа вокруг шрама на губе сморщивается, что я ничего не могу с этим поделать.

– Да уж, – сказала я, кладя стопку библиотечных книг на сильно поцарапанный стол. – Я бы помогла, но сама профан в таких вопросах.

– Что, даже в стирке? Или в том, чтобы помочь другим? – Лотти ухмыльнулась, потом увидела моё лицо. – Шучу! Боже, шучу. Уверена, в глубине души ты вся такая белая и пушистая.

Я закатила глаза и пробормотала:

– По крайней мере, я прячу свои острые углы, чтобы другие их не видели. В отличие от девочек из моей средней школы, которые... – я замолчала, осознав, что не особенно хочу делиться с этой почти незнакомкой худшими моментами своего подросткового возраста.

– О-о-о-о-о, понимаю… – протянула Лотти с торжествующей улыбкой. – И именно поэтому я тебе не нравлюсь?

– Что? – спросила я, избегая встречаться с ней взглядом.

Она засунула подушку в мятую наволочку:

– Я напоминаю тебе девочек, которые тебя доводили?

– Не надо со мной в психоаналитика играть, – практически огрызнулась я и в ту же секунду пожалела об этом.

Её самоуверенное терпение, казалось, лопнуло, и я не винила её. Я знала, что со мной всё сложно. Отвращение к себе стало для меня второй натурой.

Мы ещё несколько долгих, томительных минут распаковывали вещи. Наблюдая за ней краем глаза, я заметила ослепительные свидетельства активной внеклассной деятельности: медали за бег по пересечённой местности и грамоты восьмого класса за игру на фортепиано; теннисную ракетку и тромбон; программку из любительской постановки фильма ужасов "Рокки", в котором она играла главную роль. Я сразу почувствовала себя совершенно неполноценной. Вот почему мне так не нравится Лотти; я завидовала таким, как она. Такие девушки летят по жизни с радостью и лёгкостью.

Я проверила телефон и увидела сообщение от отца. Как это бывало всегда, внутри у меня всё перевернулось. Сообщения от отца обычно означали, что с мамой что-то случилось: она попала в больницу с почечной недостаточностью, или у неё случился очередной приступ, или у неё резко ухудшилось зрение. Но сегодня он просто писал мне, что я забыла Альфа, плюшевого мишку, с которым спала в детстве каждую ночь, и спрашивал не приеду ли я домой на выходные, чтобы забрать его? Он приготовит мой любимый ростбиф, а я расскажу им всё о своей первой неделе. У меня защемило сердце. Я не знала, как сказать ему, что решение оставить Альфа было преднамеренным. Я быстро набрала сообщение, что подумаю.

Ноэми так и не ответила на моё утреннее сообщение. Хотя в Канаде ещё рано, но она обычно просыпается на рассвете для долгой, медленной пробежки каждый день. И поэтому если она не отвечает на моё сообщение, то правда ненавидит меня. В груди горечь сжалась комом, но я прогнала её так быстро, как только могла.

К счастью, Лотти была не такой упрямой, чем я или Ноэми, и первой нарушила молчание.

– Ладно, – сказала она со своей беззаботной улыбкой. – Не хочу, чтобы всё было так. Через 20 минут я встречаюсь с другими девушками в студенческом клубе, – она слегка покачала попкой, будто танцуя. Она правда была исключительно высокой – не менее 180 см. Всё её тело было таким стройным и мускулистым, что у меня пересохло в горле. – Пошли с нами.

Я знала, что должна согласиться, хотя бы ради того, чтобы всё не казалось столь неловко, но как представила себе эти потные тела, так ремень на поясе затянулся сам.

– Не, мне и здесь хорошо, – я указала на стопку библиотечных книг в пластиковых переплётах на столе. – Хочу заранее что-нибудь почитать.

Лотти рассмеялась:

– Ты просто нереальная. Это же просто выпить! Ты же можешь прийти и выпить с нами всего одну кружку?

– Я обожаю выпить, – я закусила губу, с тоской думая о мягко освещённых уголках для чтения в библиотеке. Я могла бы отправиться туда незадолго до заката и понежиться в сумеречном лавандовом свете, ласкающем меня через арочные окна. – Но мне правда...

Лотти сложила на груди загорелые руки:

– Элис, перестань. Я не собираюсь тебя умолять, но сейчас начну гилтриппить. Сегодня у меня днюха, – я удивлённо посмотрела на неё, но она подняла ладонь, как бы говоря мне, чтобы я не беспокоилась об этом. – Я только что уехала из дома, я вся на эмоциях и в ужасе от того, что совершила большую ошибку, приехав сюда. Поэтому, пожалуйста – просто немного выпить.

Лёгкость, с которой она поделилась всеми этими эмоциями, на мгновение ошеломила меня. Будто я смотрела на яркую лампу без солнечных очков. В нашей семье всё было не так. Мы старались не выпячивать наши чувства, общались с помощью подтекста и пассивной агрессии, никогда не извинялись после ссоры – просто ждали, пока гнев естественным образом утихнет. Так делают все в Нортумберленде.

Хотя внутреннее "я" закатывало глаза, я поддалась эмоциональному шантажу Лотти:

– Ладно. Но совсем недолго.

Глава 8. Лотти

"Трапезная" была огромным и великолепным местом.

Немногие студенческие клубы могут похвастать тем, что размещаются в залах, похожих на собор, с высокими сводчатыми потолками и арочными витражными окнами. Снаружи было темно, но старые викторианские уличные фонари снаружи преломляли ломаный свет сквозь витражи, отбрасывая странные калейдоскопические очертания на полированный паркет танцпола.

По сравнению с этим питейные заведения дома выглядели просто примитивно, как облупленная скамейка мемориального парка.

К тому времени, когда мы с Элис подгребли, "святое пространство" уже наполнилось недоеденными закусками, и мне отчаянно хотелось выпить, чтобы залить тяжёлые моменты дня. Я чувствовала себя эмоционально выжатой из-за прощания с семьёй, из-за того, что Элис сочла меня трагичной, и из-за того, что наконец оказалась в тени башни, о которой думала почти каждый день с тех пор, как мне исполнилось 9 лет.

– Пойдём в бар? – спросила я Элис, одетую скорее как профессор Лиги Плюща, чем как простая студентка.

– Да, в бар, – подтвердила она.

По тому, как она скривила челюсти, я догадалась, что ей было так же не по себе, как и мне. Что было ерундой, потому что в своём тёмно-коричневом твидовом блейзере, начищенных ботинках и брюках-дудочках она выглядела так, словно родилась в таком месте, как это.

Я заметила Нэт и Сару у бара, белая световая мигалка подсвечивала оранжевую завитушку на локонах Сары. Мы вчетвером заняли кабинку рядом со сценой и поболтали о том, откуда мы приехали и что изучаем. Нэт и Сара обе записались на театральный и вели себя соответственно: все эти широкие жесты руками, наигранный смех и цитаты Шекспира, которые, казалось, были совершенно не в кассу.

Сначала они не показались мне такими уж раздражающими – по крайней мере, с ними было легко разговаривать, особенно после трёх стопок, – но, наблюдая, как раздражение Элис заметно растёт, я начала смотреть на них её глазами. Они понтовались по полной, отчаянно пытались произвести хорошее впечатление, завели дружбу в первый же день, вместо того чтобы она развивалась сама собой.

Наверное, такого же мнения и она была насчёт меня.

– Так почему же вы пошли на театральный? – спросила Элис, с любопытством скривив тёмно-красные губы.

Изгиб её губ был настолько выразителен, что я поймала себя на том, что не могу отвести глаз от её слегка насмешливой полуулыбки. Она обладала каким-то жёстким магнетизмом.

Затем, когда Нэт гордо объявила, что "весь мир – театр", Элис беззвучно повторила, как будто знала, каким будет её ответ. При этом она поймала мой взгляд, и мне пришлось прикусить нижнюю губу, чтобы не рассмеяться. Даже при том, что я знала её ершистый характер, это даже немного пьянило – приколоться с ней вместе.

Однако это длилось недолго, потому что все эти острые углы Элис, о которых она упоминала, было трудно скрыть, и моя очередь отвечать подошла быстрее, чем вы бы сказали "дикобраз". Я рассказала о своей хоккейной стипендии, о том, как чуть не лишилась её из-за травмы колена, но тут она меня перебила.

– Я никогда не понимала, почему Карвелл предлагает спортивные стипендии, – сказала она, словно просто размышляя вслух, и покатала кубики льда в бокале. – Это же академия искусств. Неужели так важно, умеет ли кто-то пинать шайбу деревянной клюшкой?

Я была по крайней мере на полголовы выше неё, но в тот момент никогда не чувствовала себя такой маленькой.

Рядом с Элис трудно было не чувствовать себя деревенщиной. Я заказала водку с клюквой, а она – виски со льдом. Я выложила пачку конфет в виде сердечек; она посмотрела на меня так, словно я убила её мать. Я выскочила потанцевать, когда заиграла песня "Oasis"; она бросила пренебрежительный взгляд в сторону ди-джея.

Потолкавшись час на танцполе Нэт крикнула:

– Я в туалет!

– Я тоже! – крикнула в ответ Сара с остекленевшими глазами.

Она была пьянее, чем я предполагала, и цеплялась за Нэт в поисках поддержки.

– Я схожу за минералкой, – крикнула я, указывая на бар.

Было действительно очень жарко; волосы у меня на затылке взмокли. Пот собрался у основания позвоночника, просачиваясь сквозь пояс джинсов.

Стоя в переполненном баре в ожидании, когда меня обслужат, я поймала себя на мысли, что начинаю представлять своё будущее в Карвелле с Нэт и Сарой в качестве подруг. Мы будем тусоваться на травянистых лужайках перед старым монастырём, учиться, смеяться и потягивать грушевый сидр из маленьких баночек. Я буду ходить на их спектакли или помогать им в гримёрке, а они будут болеть за меня на хоккейных матчах. Я позволила себе сдержанно улыбнуться.

Но мгновению внутреннего покоя суждено было продлиться недолго.

Нэт и Сара вернулись из туалета непохожими на тех, с кем я только что танцевала. Они чем-то ширнулись и стали какими-то нервными и дёргаными, в каком-то пьяном воодушевлении, которое мне сразу показалось подозрительным. Когда они сели рядом со мной, отчаянно барабаня пальцами по полированному столу, как концертирующие пианисты, я попыталась убедить себя, что в этом нет ничего особенного, но в глубине души всё сникло.

Затем сквозь грохочущие басы я услышала поблизости шум.

– Боже мой! – взвизгнула Нэт. Она смотрела куда-то поверх моего левого плеча. – Боже! Боже! Боже!

Её голос напоминал сирену воздушной тревоги под коксом.

– Что? Что случилось? – я вздрогнула, когда она слишком сильно схватила меня за руку.

– Твой соседка с кем-то поцапалась.

Глава 9. Элис

Музыка билась в "Трапезной", как живое существо. Мозги бились о виски ей в такт; по белым костям позвоночника стекал пот.

В "Трапезной" поселилось какое-то зловещее нечто, которое неестественно дышало и двигалось. По мере того как тянулась ночь, потолок, казалось, становился всё выше и выше, а стены сближались. Казалось, огромная рука схватила крышу, как горсть глины, и потянула её вверх. Один из витражей, казалось, тоже мерцал и менялся. Пока я проморгалась, Дева Мария, наверное, превратилась из воплощения невинности в рычащую змею, а затем обратно. Время от времени всё вспыхивало рубиново-красным цветом перед глазами, что не имело никакого отношения к работающей цветомузыке.

Паника поднималась в груди, а клаустрофобия давила со всех сторон.

Надо было бежать отсюда.

Я выполнила обещание, данное Лотти, и осталась выпить стопку-другую. Наверное, даже не одну, а все пять. Пять дешёвых порций виски обжигали мне глотку, как смывка для краски. Опьянение уже не было таким приятным, как тогда, когда я, свернувшись калачиком в кресле, читала Бертрана Рассела^[4] и потягивала "Лагавулин"^[5]. В той безопасной, тихой обстановке алкоголь расслаблял мне голову настолько, что я позволяла мыслям течь рекой, давала им вздохнуть и занять свободное пространство, но по-прежнему чувствовала себя в безопасности.

Этим вечером всё было по-другому. Тут была какая-то дикость, которая мне не особо нравилась – бешеная непредсказуемость.

Со свисающим на предплечье блейзером я проталкивалась сквозь толпу танцующих к выходу, и тут тяжёлая рука крепко сжала мне запястье.

На ослепительную миллисекунду я вернулась в ярко освещённую гостиную Криса, в тот ужасный момент, и свободная рука, защищаясь, потянулась к губам, но меня дёрнули обратно в "Трапезную", больно вывернув руку.

Это был какой-то студент с растрёпанными волосами и вялым лицом в белой футболке с принтом. Он ощупал меня своими пьяными глазами, лениво улыбнулся, притянул ближе и прокричал мне в ухо:

– Ты куда, красотка? Ты остаёшься здесь, со мной.

А потом он наклонился для поцелуя.

Отвращение закипело у меня внутри вместе с дешёвым виски, я попыталась высвободить запястье из его хватки, но даже в состоянии алкогольного опьянения он был слишком силён, и я ненавидела его за то, с какой лёгкостью он мог держать меня без оглядки на количество выпитого. Эта ненависть превратилась в жёсткий осколок, и мной овладел какой-то животный страх.

Вспышка боли в руке, когда она соприкоснулась с его скулой, ощущалась как сила.

Затем друганы, с которыми он танцевал, сомкнулся вокруг нас, как стервятники, и я поняла, что оказалась в меньшинстве.

Но они смеялись над ним. Они не верили, что я могу реально дать отпор. И поэтому он был вынужден тоже отшутиться. В конце концов, его ударила девушка. Было бы невероятно неловко признать, что я причинила ему боль.

Их смех был как кремень для пламени.

Хотелось, чтобы они боялись меня.

Без какой-либо предварительной мысли или сознательного намерения моя рука протянулась и схватила пустую пивную бутылку. Взяв за горлышко ладонью, я со звучным треском ударила донышком о край стола, так что в руке остались только зазубренные стеклянные зубья.

Шагнув к парню, которого только что ударила, я вдавила розочку ему в живот достаточно сильно, чтобы он почувствовал шипы, которые вот-вот проткнут ему кожу.

Он широко раскрыл глаза, и чудовище внутри меня забилось от удовольствия.

– Не смей никогда больше ко мне прикасаться, – прошипела я.

Мягкий прилив удовольствия перерос в ревущий тёплый внутренний порыв.

Я поднажала, и осколки вонзились ему в кожу. Он взвизгнул от боли, затем быстро замаскировал это более мужественным ворчанием, когда я отошла назад и уронила бутылку на землю.

– Психованная ебанашка! – фыркнул он, недоверчиво качая головой и повернулся к друганам. – Вы это видели? Что за психованная ебанашка!

Я повернулась на каблуках и пошла прочь, чувствуя облегчение и что-то ещё более головокружительное. Я была почти уверена, что он никуда не настучит: ни в службу безопасности, ни декану, – потому что это будет слишком унизительно для его хрупкого самомнения. Я протолкалась сквозь толпу танцующих и вышла из столовой, спотыкаясь, в расплывчатую ночь за её пределами.

Как только адреналин схлынул, меня охватил стыд.

Стыд за то, что я натворила, но хуже того – потому что это было так приятно.

Та доля секунды, когда я подняла кулак, отвела руку, вложила в неё всю силу, нанесла сладкий, хрустящий удар... Невозможно было отрицать, насколько это приятно. Каждый мускул в теле напрягся и наполнился энергией. Каждый синапс в мозгу на мгновение перестал работать, и осталась только грубая физика действия.

А затем испуганное выражение его лица, когда я приставила "розочку" к его животу. Я украла у него силу. Я исправила ошибку. Он заставил меня почувствовать себя маленькой и уязвимой, а я всё переиграла до наоборот.

До этого вечера я никогда раньше не била других. Взрослея, Макс и Эйдан всегда цапались, играли в драки и боролись с радостными криками и хрюканьем. После этого они бывали такие мягкие и счастливые, будто высвобождали какое-то первобытное желание. Они с волчьим аппетитом набрасывались на ужин и засыпали в ту же секунду, как их головы касались подушки.

У меня, как у единственной дочери, всё было по-другому. Если я когда-нибудь пыталась присоединиться, мама или папа оттаскивали меня и говорили, что девочки не дерутся. Просто мальчики – такие мальчики. Мальчики сильнее девочек, и родители не хотят, чтобы я пострадала. Лучше, если я тихо посижу в уголке, порисую что-нибудь красивое, почитаю книги о единорогах, понаблюдаю за борьбой своих братьев с тайной, постыдной завистью; чувство первобытного желания осталось захороненным глубоко-глубоко.

Так стоит ли удивляться, что к тому времени, когда я оказывалась в ярко освещённой гостиной Криса или в тёмной, пульсирующей столовой, я не знала, как высвободить запястье? У меня не было ни сил, ни опыта, накопленного за годы безобидной подростковой возни, ни мышечной памяти, чтобы дать отпор.

В ту ночь в столовке мне показалось, что наконец-то открутился какой-то ржавый клапан, и я испугалась того, что это означало.

Глава 10. Лотти

Я вышла за Элис из "Трапезной" и, несмотря на слёзы, застилавшие глаза – это был худший день рождения в моей жизни, и я уже сильно скучала по дому, – я предложила проводить её до общаги.

– Я в порядке, – отрезала она, как дикобраз. – Иди и тусуй со своими новыми подругами.

Судя по её тону, само понятие дружбы казалось ей чем-то абсурдным и неразумным.

– Нет, Элис, – сказала я притворно строго, скрестив руки на груди от ночного холода. – Я хочу убедиться, что с тобой всё в порядке.

– Как это благородно с твоей стороны, – вскипела она, странно напрягшись всем телом.

– Слушай, а почему ты против? – я повысила голос, чтобы не слышать звона в ушах. – Я только сегодня приехала и не сделала тебе ничего плохого.

Она помотала головой, будто мне её никогда не понять, затем бросила на меня злобный взгляд, развернулась на каблуках и оставила меня на скользкой от тумана мостовой в гордом одиночестве.

Пока я смотрела, как она уходит, упрямо вздёрнув маленький подбородок, то поймала себя на мысли, что не хочу возвращаться к Нэт и Саре. Они даже не пытались как-то разрядить ситуацию с Элис: Сара истерически визжала, а Нэт закатывала рукава свитера, как будто хотела сама поучаствовать в действе. Похоже, дело не только в том, что они были под кайфом. Не иначе они всё воспринимают, как театральное представление, и когда соседка поцапалась с кем-то в мой день рождения, они это восприняли как этакую развлекуху. Завтра первым же делом с утра они растрезвонят об этом другим студентам-актёрам, приукрашивая и преувеличивая для большего эффекта.

Но и возвращаться в общагу мне тоже не хотелось, потому что там, вероятно, будет Элис, призывающая сатану, чтобы поболтать с ним за чашечкой чая. Если честно, я её боялась. Не в смысле "ты выглядишь так, будто хочешь меня убить, но с тобой, наверное, всё в порядке", а в смысле "ты выглядишь так, будто хочешь меня убить, и ты, вероятно, это сделаешь". Я решила прокрасться внутрь, когда она заснёт, – предполагая, что она из тех демонов, которым в первую очередь нужен отдых.

Несмотря на холод, я решила прогуляться по старому зданию монастыря и посмотреть на статую сестры Марии, которая должна быть безумно жуткой. Обычно я не гуляю ночью одна, но по кампусу бродило так много людей, что я чувствовала себя в безопасности. Кроме того, мне было 19, и, следовательно, я бессмертна.

Когда я сориентировалась и двинулась дальше, серебристый туман зловещими завитками окутал обсаженные деревьями дорожки, которые окаймляли подножия монастыря. Под гипнотический стук моих шагов по булыжнику я погрузилась в некое подобие измученного транса, голове стало очень приятно без мыслей и предвидений.

Когда я шла по дорожке по периметру монастыря, сквозь дымку пробились несколько образов: окурок сигареты, тлеющий тёплым оранжевым цветом у основания искривлённого орешника; полная луна, низко и ярко висящая в небе; Салем, крадущаяся по водосточной трубе и влезающая в открытое окно на третьем этаже основного здания. Когда чёрная кошка оглянулась через плечо прежде чем исчезнуть в комнате, её глаза на мгновение вспыхнули рубиново-красным. Я огляделась в поисках источника – отражения чего-нибудь? – но ничего не нашла.

Не успела я опомниться, как оказалась не у статуи сестры Марии, а у подножия Северной башни.

Я почувствовала внезапное, скручивающее живот ощущение, что свернула не туда.

Почему меня потянуло к Северной башне без всякого сознательного желания? Что в ней столь притягательно?

Я чувствовала себя сумасшедшей, просто думая об этом. И всё же, глядя на башню снизу, с шатких булыжников, её пропорции казались совершенно неправильными. Она возвышалась слишком высоко над остальной частью монастыря и слегка клонилась к северу. В Обсерватории не было окон, кроме арочных отверстий на самом верху, где когда-то стояли телескопы (в конце XIX века монахини по-настоящему увлеклись астрономией).

Именно из этих открытых пастей падали жертвы и разбивались насмерть.

Сначала в происшествиях не было ничего, что указывало бы на убийство. Сэм Боуи погиб первым. Он был новым бойфрендом Джейни, таким же тихим музыкантом из графства Дарем, и он упал с башни всего через несколько недель после того, как они начали встречаться. Джейни показала, что поссорилась с ним всего за несколько часов до его смерти, и поэтому в сочетании с данными о его плохих оценках, полиция сочла это самоубийством. Дело закрыли.

Потом Джейни тоже погибла – меньше, чем через неделю.

Её смерть была другой, потому что на её теле нашли следы борьбы. У неё были синяки в форме пальцев на предплечьях, царапины на лице и груди и значительные кровоподтёки на шее. Считалось, что её подняли над подоконником за горло. И хотя сегодня это дало бы множество судебных улик, всё происходило в 80-е годы – до того, как стали проводить тесты на ДНК.

На тот момент ещё не было ни реальных зацепок, ни реальных подозреваемых. Никто не замечал ничего подозрительного; даже студенты в общежитиях близ Северной башни не видели, чтобы кто-то входил или выходил.

Полиция отработала все возможные версии, чтобы установить мотив преступления. Казалось невероятным совпадением, что двое влюблённых могли быть убиты в течение 6 дней совершенно незнакомым человеком, поэтому начали присматриваться к другим студентам, знакомыми с обоими. Возможно, кто-то был влюблён в одного из них или в обоих и действовал из ревности. Эта версия никуда не привела – любые улики, которые они обнаружили, были в лучшем случае неубедительными и косвенными. Расследование строилось на сплетнях и слухах.

Наконец, через две недели после смерти Джейни Фиона Тейлор и Дон Миддлмисс погибли в одну ночь. Они упали с интервалом в несколько минут один за другим, их изуродованные тела лежали друг на друге у подножия Северной башни, как ужасная пирамида из камней. На их телах нашли ужасные, почти нечеловеческие следы когтей. Полиция заподозрила, что появился серийный убийца, и Карвелл немедленно закрыли.

Несмотря на многолетние расследований, убийства так и не раскрыли, а убийцу так и не нашли.

Но теперь, когда я стояла всего в нескольких метрах от того места, где нашли эти изуродованные тела, мне представилась совершенно нелепая и в то же время откровенно пугающая перспектива: что, если убийцей была сама башня?

Вот почему я пришла сюда вопреки собственным сознательным мыслям. В башне завелись привидения? Она одержима духами? Или я просто слишком много выпила?

Неподалёку ухнула сова, вырвав меня из цепких лап моих мыслей. Прежде чем я повернулась, чтобы направиться обратно в общагу, мной овладел ещё один странный импульс, и я почувствовала, что тело опережает мозг примерно на 5 секунд.

Я подошла к высокой арочной двери у подножия Северной башни и схватилась за кованую ручку. Она была ледяной на ощупь. Когда я попыталась повернуть её, ржавый механизм заскрежетал.

Заперто.

Короткое наваждение рассеялось. Меня отпустило.

Облегчение окутало тело, как тонким прохладным туманом.

Мне не хотелось всего этого делать. Раньше тоже не хотелось, и это как-то выбивало из колеи. Смутное, всепроникающее чувство страха, которому я не могла дать точного названия.

Хорошенько тряхнув головой, я развернулась на каблуках… и чуть не столкнулась с деканом Мордью.

Той самой, которая менее 8 часов назад заявила, что любого студента, которого поймают у Северной башни, тут же отчислят.

– Профессор Мордью, я...

– Она заперта, – отрывисто сказала она, раздражённо вертя в руке старинный медный ключ. – Что вы здесь делаете?

Я ломала голову в поисках невинного объяснения, но ничего не приходило на ум:

– Не знаю. Наверное, меня просто сюда потянуло.

Мучительную долю секунды я гадала, как она отреагирует. Казалось, она сейчас то ли взорвётся, то ли расплачется.

К счастью, возобладало последнее.

Её плечи опустились, она тяжело вздохнула, сжимая переносицу свободной рукой.

– Я так этого боялась, – её голос был тихим и каким-то водянистым, совсем без той громогласности, которым она произносила инаугурационную речь.

– Боялись… чего? – спросила я практически шёпотом.

Я не поспевала за собственным воображением.

Неужели она признает, что в башне завелись привидения? Или от выпитой клюквенной водки мне окончательно вышибло мозги? До сего дня я считала всех, кто верит в "привидения", психами.

Мордью сунула ключ в карман и уставилась на Северную башню так, словно это был заклятый враг.

– Боялась, что студенты зациклятся на том, что здесь произошло. Что Карвелл всегда будет ассоциироваться с убийствами, а не обучением. Что... что рану будут бередить так сильно, что она никогда не заживёт. Боже, прости, – она потянулась к крестику на цепочке. – Я не должна была всё это на вас вываливать, – я практически слышала, как она говорит себе быть жёстче. – Но если я увижу вас здесь снова, то отчислю. Ясно?

– Ясно, – кивнула я. – Спасибо, мисс.

Добавление "мисс" в конце казалось невероятно ребяческим поступком, но я понятия не имела, как обращаться к авторитетным фигурам в этом странном новом мире.

Поспешив обратно в сторону общаги, я глянула на нежно-розовые наручные часы, которые ношу с 12 лет.

00:05.

Почему-то мне это запомнилась, но только вернувшись в Уиллоувуд, я поняла почему.

Все убийства в Северной башне происходили в течение 5 минут после полуночи.

Глава 11. Элис

Лёжа в постели на следующее утро, я ясно слышала дыхание Лотти. В комнате пахло перегаром и пустыми обёртками от конфет, разбросанными по всему её столу. Мне очень хотелось приоткрыть окно, чтобы впустить нежный, приятный аромат розмарина, мха и дикого чеснока, но я боялась потревожить Лотти – и нарваться на разговор, к которому не была готова.

В любом случае, драка с парнем в её день рождения, вероятно, стало последним гвоздём в крышку гроба под названием "соседка-меня-ненавидит". Ладно, она попыталась меня куда-то вытащить, предложила проводить меня домой, но к тому времени мне хотелось побыть одной и не вспоминать, какая я ужасная, по сравнению с такой милой и идеальной соседкой. Поэтому я оттолкнула её словесно, и, казалось, она обиделась.

Если она будет ненавидеть меня, то пусть это будет так, как я хочу.

Стараясь не шуметь, я надела ту же чёрную водолазку и бежевые брюки-дудочки, что и накануне, положила учебники в кожаный портфель с монограммой и отправилась на первый семинар.

Введение в философское богословие, как и все лекции и семинары, проходило в основном здании. Аудитория 26B представляла собой помещение с высокими потолками и окнами, в котором аккуратными рядами стояли старомодные школьные парты. Решётчатые деревянные половицы угрюмо заскрипели под весом тридцати студентов, ввалившихся внутрь.

Профессор Антон Ле Конт стоял в передней части класса, пристально изучая чистую доску. Он держал в руке кусочек новенького белого мела, как ручку, размышляя над тем, что в первую очередь напишет на доске; как будто эта первая надпись была чем-то символическим. Я предполагала, что так оно и было. Эта доска 10 лет стояла пустой. Казалось, имело значение, чем закончится этот перерыв.

Я заняла место в первом ряду, поморщившись, разжимая кулак с ручкой сумки. Бить других больно, хотя это была странно приятная боль, как в уставших ногах после долгой ходьбы.

Одетый в жилет строгого покроя и идеально отглаженные брюки, Ле Конт был худощавым, подтянутым мужчиной с бледно-оливковой кожей и серебристо-седыми прядями в чёрных волосах. По моим данным, последние несколько лет он редактировал Европейский журнал естественной теологии, а потом его переманили туда, где он впервые сделал себе имя в сфере философской теологии. Статью, которую он опубликовал во время своего пребывания здесь, о влиянии современной философии на герменевтику, все очень хвалили. Он нанёс на карту запутанную философскую программу Карвелла, и простое нахождение с ним в одной комнате уже немного электризовало.

Когда он, наконец, повернулся, чтобы обратиться к залу, над хихикающими в заднем ряду воцарилась тишина. Его взгляд был напряжённым, движения осторожными и спокойными. Авторитет исходил от него волнами.

– Зачем вы сюда пришли? – спросил он, но не с настойчивостью профессора классической литературы, а с мягкой сдержанностью человека, осознающего свою силу.

Ответом на вопрос было молчание; даже скрип радиаторов не нарушал напряжённую тишину.

– Я знаю, зачем я здесь, – сказал он, обводя рукой комнату. – Мы, богословы, приводим аргументы в пользу существования Бога, основанные на разуме. Где лучше это делать, чем не в бывшем монастыре? – он улыбнулся, глядя из высокого окна на лес и скалы за ним. — Это место пропитано вдохновением, которое мне когда-нибудь понадобится. Но зачем вы сюда пришли?

Он огляделся вокруг, рассматривая каждого из нас в отдельности, сопоставляя нас с какой-то невидимой мерой. Затем он снова спросил:

– Зачем вам философия?

Отбросив всякую осторожность, я подняла руку. Он кивнул, предоставляя мне слово.

– Я хочу быть судьёй.

Его тёмные и ястребиные глаза впились в меня:

– Тогда что же вы не записались на юридический факультет?

Я выдержала его напор, обратилась к самой себе и, блин, надеялась, что он это одобрит. Потому что если я не могу быть собой здесь, то где вообще мне место?

– Прежде чем научиться думать, – говорю я низким и чётким голосом, – я хочу сначала научиться тому, как думать.

Если бы я завернула такое в старших классах, все бы только захихикали и закатили глаза, обозвав меня дурой набитой и понторезкой, но профессор Ле Конт только удовлетворённо кивнул. Другие студенты смотрели на меня без насмешки; да и вообще они казались на удивление впечатлёнными.

"Вот это ощущение! – подумала я. – Вот, что я буду ощущать, когда стану судьёй. Вот как это выглядит, когда все ловят каждое твоё слово".

После остальной части урока, однако, я осталась слегка подавленной. Я быстро поняла, что уже всех обогнала в плане фонового чтения. Ле Конт просто объяснял разницу между гражданской, естественной и мифической философией для тех, кто никогда об этом не слышал. Всё то, что я знала с 15 лет, преподносилось, как совершенно новая информация. Тем не менее, в глубине души я наслаждалась чувством превосходства. Я всегда ценила свои умственные способности, а когда находила подтверждение их высокому уровню, то получала столь необходимую поддержку.

Однако за 5 минут до окончания семинара кто-то лениво постучал в дверь. Она со скрипом открылась ещё до того, как Ле Конт успел что-то сказать.

В проёме стоял профессор Дейкр в коричневом вельветовом костюме, горчично-жёлтом галстуке и белоснежной рубашке.

Тот самый, в присутствии которого я поругалась с той дамой в приёмной менее суток назад.

На мгновение внутри всё сжалось. Он пришёл, чтобы выгнать меня? До него дошли слухи о том, как я обошлась с парнем в столовой? Если вспомнить, как я разговаривала с той женщиной в приёмной, я бы не стала винить их, если они меня отчислят.

Но он даже не посмотрел в мою сторону, а широко улыбнулся классу, обнажив зубы с пятнами от кофе, кивнул Ле Конту и прошёл к передней части класса с листом белой бумаги в руках. Они обменялись несколькими приглушёнными репликами, а потом Дейкр вернулся к двери и ушёл, оставив бумагу в жилистой руке Ле Конта.

Тот поднял лист и изогнул бровь идеальной дугой:

— Это список заданий у личных наставников, – он положил его на свой приземистый стол из орехового дерева. – После урока подойдёте и найдёте своё имя.

Я почувствовала слабый трепет возбуждения чуть ниже рёбер. Кто будет моим личным преподавателем? Студенты тесно сотрудничали со своими преподавателями на протяжении всего времени учёбы в Карвелле – это было скорее трёхлетнее наставничество. Я бы удовлетворилась Ле Контом, но лучше бы это была профессор Люсиль Арундел, которая проводила новаторские исследования в области прикладной эстетики. Она была известна тем, что разгуливала по кампусу в греческих платьях, а в её кабинете висели произведения искусства XIX века стоимостью в несколько тысяч фунтов стерлингов. Я специально упомянула её в заявлении при поступлении в академию.

Как только прозвенел звонок, я бесстыдно растолкала своих неторопливо идущих сверстников и первой добралась до списка, без всякой причины надеясь, что рядом с моим именем будет имя Люсиль.

Но напрасно.

Там стояла фамилия Дейкра.

Глава 12. Лотти

На следующее утро после того, как Северная башня привлекла меня к своим дверям, у меня была пробная игра в хоккей.

К тому времени, когда я проснулась около 09:30, Элис уже ушла, и я почувствовала облегчение. Я не могла бы смотреть ей в глаза после того, что она сделала в столовой, и того язвительного тона, с которым она плюнула в мою сторону, когда мы стояли снаружи. Без сомнения, сегодня она будет вдвойне колючей вместо того, чтобы признать свою вину. Я ещё не знаю её хорошо, но мне показалось, что именно так она и поступит.

Как вообще можно рядом с ней расслабиться? Она мрачная и непредсказуемая, как меланхоличная струна, натянутая так туго, что вот-вот лопнет.

Затем произошло то, что произошло прошлым вечером: невидимым лассо меня притянуло к Северной башне. Одно дело обещать отцу, что со мной всё будет хорошо, что я буду избегать любого, кто кажется немного склонным к убийству, но что обещать, если этот убийца – разумная башня, чьей воле невозможно сопротивляться?

Однако сейчас моё внимание сосредоточилось на том, чтобы попасть в хоккейную команды и выполнить требования, в соответствие которыми я получила стипендию. С Элис и Северной башней я разберусь позже.

Пока я тащилась к спортивному клубу, жуя пригоршню шипучих клубничных леденцов, то поймала себя на том, что нервничаю. В интеллектуальном плане у меня не было причин нервничать. В шестом классе я несколько раз представляла свой округ в хоккее, теннисе и беге по пересечённой местности. Операция, которую я перенесла на колене, прошла успешно, и оно практически полностью восстановилось. Плюс к этому конкуренция здесь не такая жёсткая, как в других университетах, потому что тут нет вторых, третьих или четвёртых курсов, с которыми нужно было бы конкурировать. И всё же ничто из этого не смягчало спазмы в животе, когда в поле зрения появилось игровое поле. Там уже разминались десятки девушек.

Хоккейное поле было моей вотчиной. Именно там я чувствовала себя наиболее уверенной и сильной. Мне просто надо на этом сосредоточиться. Я повыше закинула сумку с клюшкой на плечо и ускорила шаг, мысленно слыша северолондонский акцент отца.

"Ты нервничаешь, потому что тебе не всё равно. Это хорошо, детка".

Но едва я начала разминаться, как всё пошло наперекосяк. Я поняла, что меня тошнит не столько от нервов, сколько от пяти двойных порций водки с клюквой и недосыпа. Ноги спотыкались сами по себе, в глазах всё плыло, а голова всё больше кружилась. Я зафейлила первые нескольких ударов по шайбе, а из-за жгучей вибрации в руках было трудно не вскрикнуть. Оба тренера зыркнули на меня, а когда я мельком взглянула на них, они переговаривались, прикрыв рты руками. Вероятно, говорили: "Какого хрена мы дали этой чувырле стипендию, если она играет как контуженый слизняк?"

Также у меня возникло странное тянущее ощущение чуть выше пупка, а взгляд то и дело перемещался к тёмным очертаниям Северной башни. Мне показалось, что что-то разумное вонзило в меня свои когти, и ему не понравилось, что моё внимание сосредоточено на чём-то другом.

Я с содроганием вспомнила вспышку рубиново-красных глаз Салем.

Действительно, происходит что-то сверхъестественное.

Результаты пробной игры лучше не стали, и хотя в итоге в команду я всё же попало, меня зачислили в запасные. Оскорблённая и униженная, я схватила свою сумку с клюшками так быстро, как только могла, и попыталась уйти с поля, чтобы никто не видел моих покрасневших щёк, но тут кто-то появился у меня за плечом.

– Выше голову, красава, – произнёс низкий, с характерными йоркширскими нотками голос. – У тебя просто день не задался. У всех такое бывает, когда чувствуешь, что нельзя облажаться.

Я подняла глаза и увидел невысокую, фигуристую азиатку в тёмно-красном топе с надписью "Высшая школа Спрингдейла". Она была защитником в команде противника во время пробных матчей, и как центральный нападающий я никак не могла её обыграть.

Я лучезарно улыбнулась, хотя чувствовала себя совсем по-другому:

– Да. Просто жаль, что такой день у меня именно сегодня.

Она фыркнула, вытаскивая жвачку и складывая её в пластиковую коробочку.

– В прошлом году я так плохо играла на отборочных матчах в округе, что выбила себе зуб. Своей же клюшкой. Такое физически невозможно, – она открыла силиконовую крышку своей спортивной бутылочки и сделала большой глоток, затем вытерла рот тыльной стороной руки. – Кстати, меня зовут Джен.

– Лотти. Лотти Фицвильям.

– Отныне нарекаю тебя Фитци, – она начертила невидимый крест на груди, словно глубоко погрузившись в молитву. – Многие из нас после душа идут в "Трибуну". Ты пойдёшь?

– Что за "Трибуна"?

Джен ухмыльнулась:

– Скромный дедушка "Трапезной".

Скромный дедушка оказался уютной гостиной. Если бы в баре можно было надеть бархатные тапочки и выкурить трубку, то это место как раз подходило для таких целей.

Расположенное в отдалённом уголке старого монастыря, это было помещение с дубовыми панелями и зелёным ковром, предназначенное исключительно для спортсменов Карвелла. Здесь были выцветшие бильярдные столы с латунными подвесными лампами, старинные мишени для дартса с отсутствующими золотыми цифрами, мраморные шахматные доски и наборы для игры в нарды с замысловатой резьбой, а также ревущий камин, у которого мне захотелось свернуться калачиком и вздремнуть. Стены были украшены фотографиями команд за прошедшие десятилетия, а ряд шкафов со стеклянными фасадами был до отказа набит спортивными наградами. Всё помещение пропахло древесным дымом и пряными сигарами.

Когда я вошла, Джен и несколько других игроков с пробных матчей заняли огромный диван у камина, и Джен немедленно позвала:

– Фитци! Сюда!

Я улыбнулся до ушей. Может быть, вот где мои настоящие друзья. Мои блестящие Чаризарды.

* * *

Следующее, что я помнила, это что я снова стою у подножия Северной башни.

На кампус опустилась полуночная тьма. Я стояла на четвереньках на скользкой от дождя брусчатке, царапая безжалостный камень голыми руками.

Боль пронзала мне пальцы и запястья, как электрические разряды. Я невольно застонала, отрывая их от изогнутой стены.

Послышались приближающиеся шаги.

У меня не было времени разбираться с замешательством или страхом; мне просто нужно было убраться с дороги, пока кто-нибудь снова не увидел меня здесь.

Я проползла по земле к подножию ближайшего дерева и спряталась в его тени. Трава была холодной и влажной, влага просачивалась сквозь джинсы, и я слышала, как под коленом хрустнула улитка. Сердце бешено колотилось в груди; неровный пульс отдавался высокими, глухими ударами в висках.

Что, блин, со мной происходит?

Звук ключа в замке. Положив ладонь на бесформенный сучок, я рискнула выглянуть из-за узловатого ствола.

Мордью. Очевидно, она обыскивает башню каждую полночь.

Она декан университета. Разве у неё нет дел поважнее? Разве такое нельзя доверить какому-нибудь охраннику?

Затем я вспомнила щемящую грусть в её голосе, когда она отчитывала меня накануне вечером. Для неё это было что-то личное. Я сделала мысленную пометку проверить, была ли у неё связь с кем-либо из жертв. Возможно, у кого-то она была наставником?

Она проскользнула в здание и закрыла за собой дверь, заперев её изнутри.

Я ждала, что её силуэт появится в одном из открытых окон обсерватории, но боль в руках настигла меня прежде, чем это произошло. Я отвела взгляд, чтобы осмотреть повреждения.

Даже в почти полной темноте было хорошо видно кровь, стекающую по пальцам.

Глава 13. Элис

В общем, моим наставником будет Дейкр.

На меня нахлынул стыд за первый день в Карвелле. Все началось с перебранки с той женщиной за стойкой регистрации, а закончилось взмахом кулака – и вдавленной в живот парня "розочкой". Вот какое впечатление сложилось обо мне у Дейкра – что я способна на безобразный гнев. Сможет ли он хоть когда-нибудь воспринимать меня всерьёз? Смогу ли я хоть ценой нескольких месяцев или лет вернуть себе утраченное уважение? Или моя репутация останется навсегда запятнана?

Вряд ли у моих действий будут какие-то неразумные последствия.

И всё же, как бы мне ни было стыдно за то, что я натворила, это все равно перекрывалось ужасающим чувством удовлетворения и правоты, когда древние весы приходят в равновесие. Я боялась приглядеться к этому чувству повнимательнее.

После семинара у Ле Конта я отправилась в столовую на поздний завтрак. Помещение было очень похоже на остальные в Джернингем-билдинг, с высокими белыми стенами, высокими готическими окнами и потёртыми деревянными полами, только примерно в 10 раз больше. В нём звенели чайные ложечки и раздавался пьяный смех, пахло подгоревшими сосисками, томатным кетчупом и плохим кофе. От запаха у меня скрутило живот, но я знала, что почувствую себя лучше, если немного поем. Я слишком поздно заметила, что вчера вечером не ужинала, и, вероятно, поэтому после пяти порций виски почувствовал себя столь измученной. Головная боль уже начала стучать в висках.

Я взяла несколько варёных яиц, жареных ломтиков хлеба с маслом и чашку чёрного кофе размером со свою голову, скользнула за край одного из длинных столов, которые тянулись вдоль и поперёк зала. Нервно оглядываясь по сторонам, я осмотрела комнату в поисках парня, которого видела в "Трапезной", но его нигде не было видно.

Хоть бы он захлебнулся собственной блевотой.

Мысль пришла мне в голову полностью оформленной, но в глубине души я чувствовала, что мне этого правда хочется. В мгновение мстительной злобы я искренне хотела, чтобы он умер.

Сбросив с себя это чувство, как пальто, я отправила в рот ложку желтка, стараясь не подавиться, и достала телефон. От Ноэми по-прежнему ничего. Я начала набирать сообщение старшему брату Максу, который на третьем курсе изучал моду в Центральном колледже искусства и дизайна им. Святого Мартина.

Слушай, когда ты поступал в университет, у тебя когда-нибудь было ощущение, что

Но я не знала, как закончить сообщение. Как мне выразить свои чувства? Он всегда говорил мне, что я "надутая кобыла" (его слова), но если бы он знал, что я чуть не зарезала кого-то... он просто не поверит. Макс всегда был душой компании, хрипло пел в караоке и надевал боа из перьев, пил шикарные коктейли с крошечными розовыми зонтиками. А я единственная всё это время чувствовала себя инопланетянкой.

От перспективы возвращении в общежитие после завтрака я пришла в ужас, но, как оказалось, тем утром мне всё равно было суждено столкнуться с Лотти.

Когда я вошла в библиотеку Сестёр Милосердия, она сидела в одном из зелёных бархатных кресел возле секции теологии и читала какой-то внушительный фиолетовый фолиант. Её волосы были собраны в растрёпанный светлый хвост, и на ней была ужасающая мохеровая кофта с зелёно-фиолетовым зигзагообразным рисунком.

Когда я проходила мимо неё к винтовой лестнице, она взглянула на меня, натянуто улыбнулась, затем многозначительно опустила глаза на страницу. На мгновение я подумала, не извиниться ли, но её напряжённая поза подсказала мне, что это было бы пустой тратой времени. Я ещё крепче сжала ручку своего портфеля, терпя боль от свежей и глубокой раны на руке, и прошла дальше.

Я направилась в отдел философии, чтобы посмотреть одну из немногих книг в списке Ле Конта, которую ещё не читала, но у меня настолько иссякли силы, что вместо этого я плюхнулась в ближайшее кресло.

Именно там, с этого бархатистого насеста, я заметила книгу, которая всё изменит.

Том был в тканом изумрудно-зелёный твёрдом переплёте. На корешке было тиснёное золотом заглавие, гласившее: "Ритуалы очищения души в монастырях XIX века" Т.А. Реннер.

Что-то в словах "очищение души" вселило в меня тот академический трепет, на который я потратила последние несколько лет своей жизни. Мистицизм был в первых строчках моих исследовательских интересов, то есть книга была как раз по моей части. Кроме того, мы находились в бывшем женском монастыре, который действовал в XIX веке.

В вводных главах кратко описывался ритуал очищения, придуманный страдающей от приступов гнева сестрой Строган в середине XIX века и помогающий избавиться от жестоких мыслей и побуждений. Вскоре он стал популярен в женских монастырях по всей северной Англии и на границах с Шотландией, но на рубеже веков по неизвестным причинам вышел из моды.

Сначала мне показалось странным, что книга вообще стоит на полке в разделе философии. Не уместнее было бы поместить её в секцию теологии? Или, может быть, истории? Но опять же, само понятие наличия души было в основе своей философским.

Следующая глава, "Как проводился ритуал", была воплощением мечты любого начинающего оккультиста. По сути, это было практическое руководство, дополненное схемами, списками необходимого и подробными инструкциями.

По большей части, начиналось всё стандартно. Необходимо измельчить пестиком в ступке дикорастущие ингредиенты: первоцвет, вереск и розмарин, – взять недавно брошенную куколку мотылька, а затем аккуратно убить живого мотылька и извлечь из неё гемолимфу. Пока ничего особенно жуткого.

Но потом началась уже магия крови.

На заключительном этапе требовалась кровь человека, с которым плохо обошлись. Эту кровь смешивали с измельчёнными ингредиентами, а затем добавляли в бузинную настойку. Считалось, что такое снадобье в течение лунного цикла изгоняет гнев из души.

Сердце забилось немного быстрее.

Я не была новичком в ритуалах. Сначала, когда мне было 12 лет, я увлекалась религией и исполняла сложные песнопения, призванные вызвать Святого Духа. Затем я переключилась на колдовство и сильно увлеклась лунными ритуалами. Я очищала пространство палочками с шалфеем, очищала тело ванночками с лавандовой солью, зажигала свечи и благовония и молилась на луну.

Короче говоря, я всегда верила, что во вселенной есть нечто большее, чем то, что можно увидеть, услышать или пробовать на вкус. Здесь действуют таинственные энергии и силы, невидимые течения и сложные сети, нити света и тьмы, которые лишь немногие избранные могут увидеть, сплести или разорвать. Может быть, именно поэтому я не сразу отмахнулась от настойки из крови и мотыльков как от иррационального фольклора.

Может быть, именно поэтому мысль об этом эликсире несколько недель мариновалась в глубине моего сознания, прежде чем я, наконец, начала действовать.

Глава 14. Лотти

Многочисленные хоккейные травмы, полученные за долгие годы тренировок, означали, что у меня всегда была наготове хорошо укомплектованная аптечка первой помощи, поэтому первое, что я сделала, вернувшись в общежитие после мучительного пребывания под луной, — это вымыла и перевязала кровоточащие руки. Элис несколько раз пошевелилась, пока я открывала пакетики с антибактериальными салфетками, но не проснулась. Я не знала, рада я этому или нет – она пугала меня, но я была бы признательна за помощь.

И всё же, как ей это объяснить? Вероятно, для неё это всё туфта. Она гот. Наверное, для них это в порядке вещей.

Мои дрожащие руки выглядели ужасно. Ногти были сточены под корень, а нежная кожа на кончиках пальцев превратилась в кровавые ссадины. Жёлчь подступила к горлу, когда я подумала о том, как сильно и долго я, должно быть, царапала камень, чтобы так сильно пораниться.

Последнее, что я помню, это как уходила с "Трибуны" в приподнятом настроении. Мы весь вечер оттягивались и прикалывались. Джен убедила меня сходить сначала потанцевать в "Трапезную", а потом уже отправляться на покой. Мы пробовали Линдисфарнскую медовуху в баре, прикидываясь средневековыми монахами – Джен настолько хорошо их изображала, что я смеялась до слёз, – а потому выпили больше обычного. Как только мы добрались до "Трапезной", там были красный свет, витражи, грохочущие басы, потные тела, много тел, а затем... я очнулась у Северной башни.

Вообще нельзя так много пить. Из-за тяжёлых похмелий я не только плохо играла в хоккей, но и по вечерам после загулов всё заканчивалось в одном и том же месте – том самом, где я могла склеить ласты, если бы оно взяло надо мной верх.

А ещё: кому придёт в голову пить медовуху?

Прогнав из головы образы родителей, рыдающих на моих похоронах, я проглотила пару таблеток обезболивающего и заставила себя немного подавить на массу.

На следующий день в моём расписании ничего не было до приветственного занятия по английской литературе в 15:00, поэтому я встала рано – поморщившись, когда забинтованные пальцы коснулись одеяла – и направился в столовую, чтобы как следует позавтракать. Когда я натягивала толстовку, Элис заметила у меня раны на руках, но даже не спросила, что случилось. Вроде, мелочь, но мне стало невероятно грустно. Если бы я была в Севеноуксе, меня бы давно утешали многочисленные родственники и около 15 приятелей.

Внезапно я поняла, как сильно скучаю по своим тамошним подругам, и сделала мысленную пометку позвонить позже своей ЛП Фрэнки. Она изучала математику в Бристоле и, наверное, уже переспала с каждым четвёртым парнем и половиной девчонок в кампусе. Я жаждала услышать её гедонистические рассказы почти столь же сильно, сколько хотелось поговорить с кем-то, чтобы почувствовать себя собой.

Чудесным образом Джен и две другие девушки-хоккеистки: Алекс и Мэй – уже были в столовой. Казалось, они совершенно не мучались похмельем – очевидно, выпили бы ещё медовухи. Я взяла очень большой кофе с очень большим количеством сахара и бутерброд с колбасой и с гримасой села на скамейку рядом с Джен.

Салем терпеливо ожидала окончания завтрака, предвкушая утреннюю порцию рыбы. Она ещё вернётся к обеду за ломтиком говядины по-веллингтонски, пристрастие к которой у неё, по-видимому, появилось ещё в 1930-е годы.

– Ладно, во-первых, какого хрена? – спросила Джен, уставившись на мои бинты. – Во-вторых, что, во имя всего святого? В–третьих...

– Ладно-ладно, я тебя поняла, – рассмеялась я, откусывая огромный кусок сэндвича с кетчупом. – Честно говоря, я отчасти надеялся, что ты мне расскажешь. Я выпила слишком много медовухи. После "Трибуны" всё как в тумане.

У меня внутри все сжалось от этой полуправды.

– Я видела тебя в туалете примерно... в 23:30? Или 23:45? – начала вспоминать Мэй, потягивая из чашки дымящийся травяной чай. – Там было ещё две девушки с театрального факультета. Они нюхали кокс и пытались заговорить с тобой, но, честно говоря, в этот момент ты была как бы в отключке. Потом на твоём лице появилось то странное выражение, как будто ты была не ты, а кто-то другой. У тебя лицо немного перекосило. Я пошла вытереть руки, а когда снова повернулась к раковине, тебя уже не было.

Пока она говорила, у меня быстро пропал аппетит, и к тому времени, как она замолчала, я отложила недоеденный сэндвич. Её описание, как я изменилась в лице, уж слишком походило на многочисленные фильмы ужасов об одержимости.

Надо в этом разобраться. Я в Карвелле без году неделю, и мне уже страшно до жути.

– Мне пора, – пробормотала я, отодвигая ещё тёплые еду и кофе.

* * *

В библиотеке Сестёр Милосердия я почему-то постоянно вспоминала Элис. Здесь было холодно и до боли красиво: высокие книжные полки из красного дерева и зелёные бархатные кресла, старинные письменные столы у огромных арочных окон, запах книг в кожаных переплётах и старого пергамента. Где-то под стропилами играла медленная, угрюмая оркестровая музыка – опять же, это могло быть плодом моего воображения.

Я провела два часа, просматривая различные разделы в поисках книг, которые могли бы а) подкинуть мне несколько мыслей о том, как начать расследование убийств десятилетней давности, и б) помочь мне понять, что со мной происходит в связи с возможным появлением призраков. Для первого я выбрал своих любимых классиков тру-крайма: Трумена Капоте, Нормана Мейлера и Хантера Томпсона – чтобы вспомнить, с чего великие начинали свои расследования. Когда я взяла их с полки, в сердце слегка затрепетало.

Пункт б) вряд ли можно было назвать каким-то исследованием, со множеством фальстартов и тупиков, но в конце концов я наткнулась на книгу под названием "Дьявол и божественное: правдивые описания одержимости и экзорцизма в религиозных орденах". Я устроилась в одном из зелёных бархатных кресел – мышцы болели после вчерашнего хоккея – и прочитала первую главу.

В ней рассказывалось об одержимой бесами парижской настоятельнице Жанне де Анж и о том, как её подвергли экзорцизму в церкви Лудена. Дворяне и священники собрались и смотрели, как экзорцист обвиняет дьявола Балама в том, что он завладел Жанной, на что Балам якобы ответил: "Это правда. Я виноват во всём том, в чём ты меня обвиняешь", – и заставил Жанну "гротескно изогнуть тело, приводя зрителей в ужас". В пояснительных разделах указывалось, что в XVII веке экзорцизм был одновременно публичным зрелищем и прибыльным источником дохода, когда "духовные туристы" преодолевали сотни миль в надежде увидеть изгнание демона.

История Жанны вдохновила многих писателей (как я отметила, исключительно мужчин, включая самого Бурга) адаптировать её для массового развлечения. Александр Дюма написал пьесу в пяти действиях под названием "Урбен Грандье и дьяволы Лудена", а Олдос Хаксли в 50-х годах опубликовал книгу под названием "Дьяволы Лудена". С тех пор также поставили пьесу на Бродвее, написали оперу, а в 70-е Кен Рассел снял порнушный фильм.

Сколько же мужиков наживается на боли и страхе таких женщин! У меня от этого внутри всё свернулось, как молоко.

Я положила книгу на подлокотник кресла и попыталась подавить подступающий страх.

Одержимость демонами… Неужели башня и со мной вытворяет подобное? Это казалось невероятным, но я брожу по территории монастыря, в котором, возможно, обитают привидения, и расследую его кровавое прошлое. Похоже на правду – если "одержимость" действительно правда, то я – главная мишень.

Не успела я снова взять книгу, чтобы прочитать ещё что-нибудь в этом роде, как в библиотеку вошла не кто иная, как Элис. Сначала я краем глаза заметила бордовые волосы, и первой мыслью у меня было: "Блин, как же это раздражает, что она такая красивая", – а затем я почувствовала тошнотворное ощущение, которое уже привыкла ассоциировать с ней. Что ещё она сделает или скажет, чтобы я снова почувствовать себя коротышкой? Или она собирается извиниться, сказать что-нибудь приятное, подарить мне ещё один проблеск удовлетворения, как когда она при мне прикололась над подругами? Справедливости ради надо сказать, она с самого начала проинтучила, что Нэт и Сара тупицы.

Осмотревшись, она подошла к тому месту, где я сидела, не сводя глаз с винтовой лестницы прямо у меня за спиной. Нервы затрепетали у меня в животе, как крылья мотылька, и я выдавила натянутую улыбку.

Она замедлила шаг, бросила взгляд в мою сторону и чуть приоткрыла рот, как будто собираясь что-то сказать... А затем продолжила идти.

Я вздохнула про себя, собирая сумку, чтобы уйти. Одержимость демонами – это фигня, по сравнению с моей соседкой.

Глава 15. Лотти

В течение следующих нескольких дней мы с Элис не перекинулись ни единым словом. Казалось, она проводит большую часть времени в библиотеке. Я видела её там пару раз, склонившейся над письменным столом и строчащей эссе чёрными чернилами, но если она и замечала, как я махала ей рукой, то никак не реагировала.

Мне было настолько неприятно находиться рядом с ней, что я почти не проводила времени в общаге, хотя и понятно, что так не могло продолжаться вечно. Как это ужасно постоянно быть на взводе в единственном месте, где можно расслабиться. Заснуть ночью было почти невозможно. Единственным плюсом было то, что, поскольку я засыпала за полночь, я уже бессознательно не оказывалась у подножия Северной башни. Меня одолевало лишь лёгкое искушения, едва уловимая сила где-то глубоко в груди толкала к зданию, но ничего такого, чего я не смогла бы легко подавить.

Тем не менее, хоккейные тренировки на бессонницу были похожи на блуждание по чёрной патоке, и я знала, что что-то должно произойти. После последней лекции в пятницу днём я зашла в "Трибуну", устроилась в удобном кресле со стаканом шенди^[6] и позвонила своей ЛП Фрэнки.

– Ча-а-ар-ли-и-и-и! – воскликнула она своим глубоким горловым хохотом.

Только ей было позволено называть меня Чарли. Ей это нравилось, потому что "Чарли и Фрэнки звучит как в лесбийском ситкоме, в котором две чокнутые бабы занимаются сексом и совершают преступления".

– Привет, – засмеялась я, и от звука её знакомого голоса меня будто осветило солнышком. – Как дела?

– Я в порядке, подруга, я в порядке! – послышалось какое-то шарканье и шум. – Готовлюсь отправиться на охоту.

– У тебя есть пять минут, чтобы поболтать? – спросила я, внезапно почувствовав неуверенность. Не хотелось вторгаться в её новую весёлую жизнь.

Она негромкий фыркнула.

– Не будь тупой сукой. Конечно, есть! Мы же с тобой землячки. Ты у меня "номер один" – и это на всю жизнь, – фоновый шум резко оборвался. Я услышала, как захлопнулась дверь. – Я сейчас в своей комнате. Что, блин, у тебя там происходит? К твоему сведению, я уже выпила полбутылки самой дешёвой водки. Так что выражайся проще. За последнюю неделю я убила значительное количество нервных клеток в мозгу.

– Значит, в Бристоле тебе нравится?

– Стопудово. Тут просто отпад, – я услышала, как она прикурила сигарету щелчком зажигалки и резко затянулось. – Когда нагрянешь в гости? Кстати, где вообще находится Нортумберленд?

– От Бристоля далеко, – рассмеялась я.

– А поезда тогда зачем? Ты же не викторианская нищая.

– Верно подмечено, – признала я.

– Ну так, как дела? – она затянулась так, словно сигарету начинили эликсиром вечной жизни.

Я глубоко вздохнула, затем сделала глоток своего "шенди":

– Моя соседка уже ненавидит меня.

– Ясен колпак. Ты сексуальнее, чем, скажем, 85% остального населения.

Я приподняла бровь, хотя она этого и не видела:

– Всего 85%?

– Ладно, 87%.

– Спасибо, утешила. Но да, у нас с ней с самого начала как-то не задалось. Видимо, она сразу приняла меня за идиотку с хоккейной клюшкой...

– Точняк.

– …и с тех пор возненавидела. Ещё мне показалось, что над ней, типа, издевались популярные ребята в школе или что-то в этом роде. И она считает, что раз я не вхожу в 87% непривлекательных к тому же занимаюсь спортом, то... я такая же.

– Ясно, – спокойно сказала Фрэнки. – А она тебе нравится?

Это был сложный вопрос. Очевидно, ответ был отрицательным, потому что Элис меня невероятно пугала и нервировала, но я не могла отрицать, что в ней есть что-то загадочное. Элис напомнила мне лес: огромный, красивый и тёмный, но заросший защитными механизмами – чертополохом, борщевиком, ядовитыми грибами и узловатыми корнями. Разговаривать с ней было всё равно что хвататься за крапиву.

– Вряд ли, – призналась я. – Она тут одного парня чуть не зарезала прямо в мой день рождения.

– Честно говоря, звучит потрясающе.

– Ну да, а если она и мне так захочет настучать?

– Тогда настучишь ей в репу, – фыркнула Фрэнки. – Ты никогда не боялась драк.

– Верно, но я и не лезу сама в драку, – я приветственно кивнула Мэй, которая только что вошла с высоким черноволосым парнем в регби-футболке. – Возлюби ближнего своего или как там. Доброта всегда была моим высшим приоритетом.

– Вот именно. Просто будь собой, Чарли. В конце концов она будет твоей.

* * *

Когда я вернулась в общагу, Элис сидела, скрестив ноги, на кровати, и читала учебник с красным строковыделителем в руке. Я никогда раньше не видела красного строковыделителя и могла только предположить, что ей прислали его прямо из пятого круга ада Данте^[7].

– Привет! – сказала я, затаив дыхание и не успев передумать. Она прижала указательным пальцем страницу, чтобы отметить то место, где читала, и подняла отстранённый взгляд. – Знаешь, мне как-то жаль, что у нас не заладились отношения.

Она нахмурилась, глядя на меня так, словно я слегка туплю:

– Но ты же не виновата.

– Ладно, мне всё равно надо с тобой поговорить, – я улыбнулась. – Даже если ты не считаешь, что мы можем быть подругами, давай хотя бы по-человечески друг к другу относиться. То есть... не можем же мы вечно дуться друг на друга?

Она едва заметно вздохнула – кивнула в знак согласия.

– И предупреждаю, – добавила я, – я очень упрямая. Даже если ты против, я всё равно буду с тобой приветлива, пока тебе не понравлюсь.

Поразмыслив над этим мгновение – мгновение, в течение которого я задавалась вопросом, как она вообще могла возражать против такой доброты, – она снова кивнула и вернулась к своей книге.

Это вряд ли было похоже на извинение, но уже хоть что-то.

Позже тем же вечером мы обе были в постели к 22:00. Дождь барабанил в окно, как тысяча постукивающих пальцев. Я читала книгу об одержимости демонами, которую взяла в библиотеке, а Элис лежала в своей длинной красной клетчатой пижаме, уставившись в потолок.

– У тебя когда-нибудь бывают... приступы? – туманно спросила она. – То есть... приступы ярости?

Я неуверенно отложила книгу. Такое направление разговора особенно нервировало. Я подозревала, что она об этом догадывалась и ловила кайф от того, что задаёт мне неловкие вопросы. Она решила прикопаться к моим словам, что я буду добра к ней, несмотря ни на что? Решила испытать границы моей доброты?

– Конечно, – осторожно ответила я. – Например, когда стоишь высоко, а какой-то бес в голове спрашивает: "А что будет, если прыгнуть?"

Она повернулась ко мне, так что тусклый свет лампы освещал половинку её эльфийского личика. Изгиб бровей особенно выделялся сегодня вечером. Временами она действительно напоминала мультяшную злодейку.

– Знаешь, странно говорить такое, когда мы всего в нескольких метрах от места, где насмерть разбилось четыре человека, – напомнила она.

Я покраснела. Наверное, она права.

– А ещё... что за бес? – спросила она, слегка нахмурив лоб.

Я перевернулась на бок, чтобы посмотреть ей в лицо, и подпёрла голову локтем. Биение пульса на виске отдавалось эхом в ладони:

– Ну, бес противоречия, как в одноимённом рассказе Эдгара Аллена По?

Выражение её лица оставалось непроницаемым.

– По сути, у каждого в голове сидит бес, который побуждает совершить наихудший из возможных поступков в той или иной ситуации, – объяснила я. – Как матери, стоящей наверху лестницы с ребёнком на руках, вдруг приходит в голову мысль: "А ведь можно просто сбросить дитя вниз". Это не значит, что она ненавидит своего ребёнка или что она когда-нибудь действительно так и сделает. Это всего лишь бес, верно? Бодлер тоже исследует это в "Негодном стекольщике": "C’est une espèce d’énergie qui jaillit de l’ennui et de la rêverie" – "это своего рода энергия, которая исходит от скуки и мечтательности".

– Значит у каждого из нас сидит внутри бес? – спросила Элис, как будто эта мысль наполнила её огромным экзистенциальным облегчением.

– Моего зовут Стив, – кивнула я.

Она внезапно так громко расхохоталась, что я чуть не подпрыгнула. Она выглядела столь же удивлённой, что и я, как будто забыла, на что похоже это ощущение.

– Стив? – недоверчиво переспросила она с чем-то похожим на неподдельное ликование на лице. – Почему именно Стив?

– Просто подходящее имя для беса, не так ли?

Она помотала головой, но улыбнулась. Её лицо от этого полностью преобразилось: обычно холодные глаза прищурились, а носик вздёрнулся так, что это можно было назвать милым лишь с большой натяжкой.

– Спокойной ночи, Лотти, – усмехнулась она, отворачиваясь к стене.

На несколько мгновений я ощутила тёплый прилив триумфа. Я успокоила мультяшного злодея, хотя бы на мгновение. И я доказала, что не просто какая-то идиотка, которая припёрлась сюда на спортивную стипендию.

Но удовлетворение длилось недолго, потому что едва я выключила лампу и попыталась заснуть, её первоначальный вопрос снова возник в памяти.

У тебя когда-нибудь бывают приступы ярости?

Её бес отличался от моего или большинства других людей.

У неё всё по-другому, потому что она его слушает.

Она без колебаний потакает своим порочным желаниям.

Она может проломить кому-то череп или приколоться над кем-то безо всякой причины. Заснуть всего в нескольких метрах от неё внезапно показалось невероятно самонадеянным поступком.

Тем не менее, усталость сковывала мне веки, и вскоре я провалилась в сон.

* * *

Я снова проснулась у подножия Северной башни с осознанием того, что что-то явно не так.

Было далеко за полночь. Сиреневый рассвет выползал из-за горизонта. Где-то над головой щебетали птицы. Я со страхом огляделась в поисках Мордью, но её нигде не было видно.

Я лежала на спине в тени корявого дерева, влажная трава насквозь промочила белую пижаму. Холод пробирал до самых костей, пока они не затекли и не заныли.

В верхней части ключицы возникла жгучая боль; ощущение, будто в меня вонзается раскалённый нож.

Страх растёкся внутри, как масляное пятно, и я медленно поднесла ледяную руку к тому месту, которое болело.

Прямо у основания горла что-то твёрдое выступало из кожи.

В груди закипела паника. Что это?

Но у меня не было времени подробно анализировать свой страх. Мордью могла появиться в любой момент. Надо уходить отсюда.

Пока я тащилась обратно в Уиллоувуд, конечности онемели и не слушались, глыбы льда застряли в лёгких и перекатывались, как камни.

Дверь в общагу была ещё приоткрыта. От внезапного тепла внутри здания руки и ноги покрылись мурашками. С неприятным ощущением внизу живота я подошла к письменному столу и схватила маленькое увеличительное зеркальце, которым пользовалась для нанесения косметики. Я поднесла его к ноющему месту между ключицами, сделала глубокий, болезненный вдох и посмотрела на повреждения.

Сначала глаза не могли понять, что это. Но ошибиться было невозможно.

Рубиновая бусина от чёток.

Глава 16. Элис

На следующее утро после нашего с Лотти разговора о её бесе, на краткий миг стало лучше. Часть непонятного напряжения немного ослабла, и я была благодарна ей за то, что она первая пошла на контакт – даже при том, что это из-за меня между нами возникли трения. На прошлой неделе я была несколько выбита из колеи, со мной внезапно случались вспышки ярости, и мне не хотелось, чтобы из-за давней ссоры всё становилось ещё хуже.

Мне хотелось верить, что у нас всё срастётся: я преодолею гнев, и мы подружимся. Просто нужно отвлечься, потому что, как бы мне ни нравилось притворяться, что это не так, мне тоже не помешает дружеское общение, компания, комфорт и привязанность. И я больше не живу под родительской крышей. Никто больше не проявлял ко мне привязанности каждый день, и нужно было как-то заполнить эту пустоту.

– Доброе утро, – сказал я Лотти, если не весело, то, по крайней мере, вежливо.

Я натянула сшитый на заказ твидовый жилет поверх накрахмаленной белой рубашки с большим воротником.

Но Лотти, которая лежала на спине, уставившись в потолок над своей койкой, ничего не ответила. По непонятной причине она лежала в постели в отвратительной зелёно-фиолетовой шерстяной кофте с зигзагообразным рисунком. На долю секунды я подумала, что она вообще не дышит, но, увидев, как поднимается и опускается её грудь, поняла, что она не мертва. Она просто игнорирует меня.

Знакомый камень обиды опустился в душе. Лотти, вероятно, всё переосмыслила. Она подумала, что не стоило извиняться и начинать вчера тот разговор. Да и вообще она наверняка жалеет, что живёт со мной. Почему я вчера вдруг заговорила с ней о приступах ярости? Ну какой идиоткой надо быть, чтобы подумать, что кто-то вроде неё может подружиться с такой колючкой, как я.

– Прекрасно, – пробормотала я, изо всех сил скрывая язвительность в голосе.

Я схватила портфель и маленькую фетровую шапку в тон жилету и ушла из общаги, пока не сделала или сказала что-нибудь, о чём могла бы пожалеть. И всё же я не удержалась и прошептала "да пошла ты", когда дверь за мной закрылась.

У меня всегда был вспыльчивый характер, и вспышки ярости случались всякий раз, когда я чувствовала себя обиженной. Когда Джули Маршалл хихикала надо мной в школьном коридоре, я мечтала о том, чтобы стукнуть её плохо завитой шевелюрой о шкафчик, представляя, каким приятным будет этот металлический стук, когда он отдастся в руке. Когда босс на моей первой работе в магазине кричал на меня перед покупателями, я представляла себе, как ткну ему в морду концом сломанной вешалки для одежды. (В своих фантазиях о жестокой мести мне обычно хотелось испортить обидчикам фотокарточку.)

Теперь, после того как Лотти стала избегать меня, приступы ярости появлялись и ослабевали весь день. То какая-то хихикающая, как чирлидерша, девчонка встряла передо мной в очереди за завтраком, оглядев с ног до головы, как будто я кусок дерьма, в который она вляпалась. То профессор Латерон игнорировал мою поднятую руку в течение всего семинара, вместо этого отдавая предпочтение мальчикам. То одна девушка на семинаре по политической философии бросила на меня уничтожающий взгляд, когда ей сказали вместе со мной подготовить презентацию. Хотелось их всех просто уничтожить. Хотелось, чтобы они заплатили за то, что заставили меня чувствовать себя ничтожеством.

Гнев был моим постоянным спутником. Он казался неотъемлемой частью меня как личности – сила природы, без которой я не могу жить, как гравитация.

После занятий я пошла в библиотеку, чтобы поработать над заданием по антиреализму. Его нужно сдавать только через месяц – я была в шоке, сколько нам давали времени писать эссе по сравнению с шестым классом, – но не терпелось вонзить зубы во что-нибудь интеллектуально чопорное. Может быть, это отвлекло бы меня от гложущей досады.

Войдя в библиотеку, я поздоровалась кивком с Кейт Фезеринг, вездесущей библиотекаршей с гладкими платиново-серебристыми волосами и чёрной помадой на губах. Мне показалось, что ей под 30, и она с нарочитой иронией носила шаблонную одежду библиотекарши: мягкие мешковатые туники, но с украшенными драгоценными камнями брошками в виде черепов на лацканах и сапоги на платформе до колен. Мне часто хотелось с ней подружиться, но от неё исходили очень холодные, но эмоционально отстранённые флюиды тётки, которые даже я находила пугающими.

Я села за стол перед большим арочным окном. Это было холодное место, но вид на живописные скалы и раскинувшийся лес навевал какое-то знакомое умиротворение. Сколь бы меня ни переполняла ярость, при виде нортумберлендского пейзажа все проблемы начинали казаться незначительными. Наверное, это всё равно что смотреть на Землю из космоса; от одного размера начинает кружиться голова, а все проблемы кажутся неуместными.

Достав любимую ручку и начав писать план эссе, я вошла в ритм, и впервые за несколько дней сердцебиение замедлилось, став не таким беспорядочным и больше похожим на ровный стук метронома. Я всегда чувствовала себя лучше, когда оставалась наедине со своими мыслями и пустым листом бумаги.

Однако через несколько минут или, может быть, часов чья-то рука похлопала меня по плечу, выведя из состояния равновесия. Я вздрогнула, да так, что прикусила язык и почувствовала вкус крови – горячей, скользкой и острой.

Я злобно обернулась, шок сменился кипящей яростью, и увидела темноволосого парня, уставившегося на меня в замешательстве. Кареглазый и с лёгкой щетиной, он был точь-в-точь как Крис, вплоть до опрятной рубашки поло. Сердце испуганно заколотилось.

– Я… э-э… извини, я просто... я подумал, можешь одолжить мне чернильный баллончик?

Это была такая безобидная просьба, и я должна была мгновенно успокоиться. Угрозы не было; можно выйти из режима "сражайся или беги". И всё же я этого не сделала. Адреналин обжёг, как кислота. Отчаянно сражаясь с позывом вонзить кончик ручки ему в шею, я встала со стула, сжимая ручку в руке.

– Нет, – прошипела я низким, почти змеиным голосом.

Он в замешательстве попятился назад:

– Ну, л-ладно. Проехали.

Пульс стучал в висках. Его лицо превратилось в лицо Криса, а потом того парня в "Трапезной" в первый вечер, и я подумала об охотниках и добыче – орлах и мышах, и кем бы я предпочла быть. Прежде чем я даже осознала, что делаю, я толкнула его в грудь рёбрами ладоней.

– Какого… – он недоумённо отшатнулся.

"Остановись, остановись, остановись, остановись! – настаивал далёкий голос глубоко в голове. – Он не Крис".

Я толкнула его снова, сильнее, но на этот раз он был готов и упёрся ногами, так что от удара у меня задрожали руки. На его лице по-прежнему была маска удивления, а не ярости, но я всё равно чувствовала себя собакой, загнанной в угол какой-то невидимой опасностью, которую никто, кроме меня, не мог ощутить.

Затем кто-то ещё коснулся моей руки, и я повернулась лицом к её обладателю.

Оказалось, это была Кейт Фезеринг, светловолосая библиотекарша с чёрными губами.

Выражение её лица было непроницаемым, взгляд стальным. Но вместо того, чтобы хлестнуть меня языком, она лишь покачала головой и взглядом велела мне прекратить.

Я запихала свои пожитки в портфель. Парень, которого я толкнула, вернулся к своему столу, продолжая качать головой в замешательстве и недоумении.

Я долго шла обратно в Уиллоувуд, чувствуя себя так, словно меня опутали колючей проволокой.

Когда я вернулась в общежитие, Лотти ушла на хоккейную тренировку, в нише под окном её сумка с клюшками отсутствовала.

На её неубранной кровати лежал толстый фиолетовый фолиант, который она читала, когда я впервые увидела её в библиотеке, уютно устроившись в зелёном бархатном кресле. Бросив портфель на стол, я подошла к её койке и прочитала название, выведенное золотыми буквами на обложке: "Дьявол и божественное: правдивые описания одержимости и экзорцизма в религиозных орденах". Нахмурившись, я задалась вопросом: как такая книга могла оказаться в её списке для чтения? Она решила изучить исторический контекст какого-то другого произведения?

С какой бы целью она это ни читала, книга напомнила мне о собственной необычной находке в библиотеке: описании Т. А. Реннером ритуала очищения души, придуманного для того, чтобы избавлять отчаявшихся монахинь от жестоких мыслей и приступов гнева.

Порывшись в архивах своей памяти, я не смогла вспомнить упоминаний о том, работал ли этот ритуал.

Глава 17. Лотти

Убийца – Северная башня. Я была в этом уверена.

Всякий там лунатизм и неосознанную тягу можно как-то объяснить, найти этому рациональное объяснение с помощью науки и психологии, но это... Откуда взялся рубин у меня в горле? Другого объяснения не было; мной начало потихоньку овладевать что-то сверхъестественное.

Увидев рубин в тусклом свете спальни, мной овладел неведомый доселе страх. Сначала я не верила своим глазам: нет, такого никак не может быть на самом деле! Наверное, так пытаешься отрицать реальность при виде, как любимый человек погибает в ужасной аварии. Мозг отключается ради самозащиты. Вместо того чтобы размышлять, откуда взялся этот рубин, я переоделась в свежую пижаму, засунула грязную и промокшую в корзину для белья, плеснула на лицо тёплой водой с мылом и забралась обратно в постель, как будто ничего особенного не произошло.

Только тогда, лёжа в тишине, когда пульс неровно стучал в висках, а сердце бешено колотилось, вот тут-то мной овладели настоящие боль и страх. Рубин, казалось, проник достаточно глубоко внутрь, будто опутав мне корнями дыхательную трахею. Лёгкие сжались, дыхание стало неглубоким и хриплым, слёзы защекотали в ушах, а отрицание происходящего нахлынуло, как волна.

Подавив рыдание, я сбросила пуховое одеяло, натянула старую отцовскую кофту, сунула ноги в грязные кроссовки и выскользнула из комнаты. В коридорах было пусто. Я направилась к туалетам, щурясь от резкого света флуоресцентных ламп и застегнув молнию на кофте до самого подбородка.

В туалете было тепло и сыро, но пусто.

Я расстегнула кофту и едва не ахнула. В туалете при ярком полосатом свете всё выглядело намного хуже. Область вокруг рубина была розовой и воспалённой, с маленькими пятнышками засохшей крови. Когда я сглотнула, рубин поднялся и опустился вокруг комочка эмоций в горле. Комната вокруг меня расплылась, зрение затуманилось. Я едва ухватилась за край раковины, чтобы не упасть. За годы хоккея я привыкла к виду крови, но было что-то извращённое и неправильное в том, как рубин выглядел и ощущался. Пока я так думала, его корни всё крепче вонзались мне в горло, и я едва не закричала.

Боль усилилась, когда я осмотрела рану поближе. Там что-то покалывало, и боль пронизывала до кости – паническое ощущение, будто тебя проткнули чем-то острым и металлическим.

Ещё крепче ухватившись рукой за край раковины, я подошла как можно ближе к зеркалу. Затем свободной рукой я зажала драгоценный камень между большим и указательным пальцами – и потянула.

Это был всего лишь лёгкий рывок, робкая попытка вытащить его, но от пронзительной боли меня тут же согнуло в пояснице.

Боль была интуитивной и почти... осознанной, как будто рубину тоже было больно, и он скидывал эту боль на меня.

Скуля, как раненый зверь, я зажала рот рукой и побежала обратно в комнату.

Теперь паника стала настоящей. Она забралась внутрь и натягивала кожу, как куртку.

Что это значит? Неужели я следующая жертва Северной башни?

Ни у одной из предыдущих жертв не находили рубинов, застрявших в горле. Иначе это бы попало в отчёты после вскрытия.

Если только полиция не скрывала это от общественности, чтобы не давать всяким фантазёрам и охотникам до сенсаций подлинных зацепок.

К тому времени, когда мне наконец удалось задремать, за занавесками забрезжил розовый рассвет.

Пока я спала, мне снились сны, которые были скорее не снами, а воспоминаниями, в основном мимолётные видения: стареющие, покрытые солнечными пятнами руки, висящие над рукописью с крошечной кисточкой; те же руки, копающие яму на лесной поляне; безликое тело, падающее с большой высоты, чёрные складки одеяния развеваются, как плащ.

Я проснулась на следующее утро, едва выспавшаяся. Рубин в горле горел, как уголёк.

Смутно осознавая, что Элис что-то сказала и затем ушла, я уставилась в потолок в измученном трансе, прикрыв ладонью рубин, который поднимался и опускался в такт моему дыханию. Мне стало страшно, очень страшно.

Пролежав так, возможно, час или семь, я перевернулась на бок и потянулась к своей койке за увеличительным зеркалом, надеясь сверх всякой разумной меры, что рубин, возможно, исчез; что, возможно, у меня всё это было галлюцинацией, как в тех странных снах, которые мне снились, и что я вчера щупала обычный прыщ.

Конечно, ничего не изменилось. Область вокруг ранки была чуть менее розовой, но она никуда не делась с ключицы, мерцая злобно-красным в сероватом дневном свете.

Что-то в размерах, форме и кроваво-красном оттенке рубина показалось мне знакомым, и с тошнотворным содроганием я поняла, где видела его раньше.

На мне была та же кофта, в которой я ходила в туалет, поэтому я натянула расклёшенные джинсы и кроссовки и направилась к выходу. Солнце стояло высоко в небе, выдался один из последних тёплых дней сентября, а меня не отпускал холод, который пронизывал до глубины души. На мощёной дорожке я встретила Джен и Мэй из хоккейной команды, они приветственно улыбались, но я едва смогла заставить себя нерешительно помахать рукой.

Когда я завернула за угол к статуе сестры Марии, мои худшие подозрения подтвердились.

Одной из бусин её чёток не хватало.

Той, которая прямо в центре её горла.

Эти бусины чёток многочисленные воришки уже долгие годы отчаянно пытались выковырять из статуи. Говорят, эти чётки удерживает какая-то нечеловеческая сила.

И каким-то образом, благодаря этой силе, одна из бусин этих чёток теперь сидит у меня в шее.

Глава 18. Элис

Октябрь пришёл с яркими оранжевыми и красными красками. Давно исчезли поля масличного рапса, поднимавшиеся и опускавшиеся над сельской местностью, как жёлтые зонтики; теперь вспаханные поля потемнели и побурели, а раскидистые леса пылали, как сверкающая птица феникс. В кампус прибывали грузовики с кленовыми дровами, а вечера наполнялись ароматом пирогов с ежевикой и поленьев в каминах.

Мы с Лотти не разговаривали с момента беседы о бесах. Хотя первоначальный шок от её молчания на следующее утро немного прошёл, я никак не могла заставить себя снова поздороваться с ней, спросить, как у неё прошёл день, предложить что-нибудь такое, что она бы не отвергла с презрением. Мы жили в общаге так, словно друг друга не существует.

Но хотя я сама часто отталкиваю других, мне немного грустно. Мне очень понравилось говорить с ней о приступах ярости. У неё оказался другой на это взгляд, настолько свежий и обоснованный, что мои самые сокровенные демоны перестали казаться мне столь чудовищными. Она меня заинтриговала. С ней я смеялась так, как меня могли насмешить только Макс и Ноэми. А потом этот мимолётный намёк на дружбу у меня быстро отобрали, и стало даже обидно – только я начала привыкать, завязывать какую-то дружбу... Я едва осознавала, насколько я одинока, насколько внутренне изголодалась по комфорту человеческого общения.

Потом я начала замечать, что Лотти ведёт себя немного странно. В течение следующей недели пару раз я просыпалась около полуночи и обнаруживала, что её нет в постели, хотя мы обе ложились спать около 23:00. Она просто вышла в туалет? Или она тайком куда-то сбегает? Если последнее, то я искренне не понимала, зачем ей это надо. Я же ей не мать какая-нибудь, а просто соседка по комнате в общаге. Она может приходить и уходить, когда ей заблагорассудится.

Единственное, что меня действительно раздражало, так это то, что, уходя, она оставляла дверь приоткрытой. Первые пару раз я вставала с кровати и закрывала дверь на случай, если она просто вышла в туалет и не взяла ключ, но к третьему разу меня это уже так раздражало, что я заперла дверь. Если она сбегает тайком, то пусть берёт ключ и проявит ко мне хоть немного уважения, позаботившись о моей безопасности.

Около 03:00 ночи я проснулась от неистового стука в дверь. Гнев распустился в груди подобно розе. Я стиснула зубы, выскользнула из кровати и направилась к двери, готовясь наброситься на Лотти за то, что она вообще оставила её открытой, не говоря уже о том, что забыла ключ.

Слова замерли у меня на языке, едва я увидела, в каком она состоянии.

Её бледно-серые пижамные шорты были влажными и грязными, как будто она валялась на мокрой траве, а колени поцарапаны и розовели от запёкшейся крови. К светлым волосам прилипли комки грязи и веток, а глаза были налиты кровью и опухли от слёз. Одетая в одну футболку, она хватала себя руками за талию, неудержимо дрожа.

– Лунатизм, – ровным голосом пробормотала она, не встречаясь со мной взглядом, и протиснулась мимо меня в комнату.

– Блин, ты в порядке? У тебя колени...

– Я в норме, – отрезала она. – Мне просто нужно...

Включив прикроватную лампу, она опустилась на колени на пол, чем, должно быть, сильно обожгла себе колени, и достала из-под стола аптечку первой помощи. Сев обратно на задницу, она принялась промывать раны антибактериальными салфетками, как будто проделывала подобное каждый день.

– Тебе чем-нибудь помочь? – спросила я, собираясь подойти к ней, но вместо этого свернула к своей кровати, уселась на край и свесила ноги за борт. – Я про твой лунатизм. Может, запереть дверь на ночь и спрятать твой ключ, чтобы ты не смогла выйти?

Лотти, наконец, посмотрела на меня мутным взглядом и выдавила:

– Да, это помогло бы. Спасибо.

В какой-то момент мне захотелось подойти к ней, обнять, откинуть ей волосы с лица, чтобы она видела, что делает, как-то утешить, почувствовать объятия другого человека своей кожей.

Но я не смогла. Она ненавидела меня просто за то, кто я есть. И, честно говоря, разве она в этом виновата?

В тусклом свете лампы я смогла разглядеть какую-то впадинку у неё на шее, чуть выше ключицы. Кулон на цепочке? Но цепочки не было. Порез или синяк? Прищурившись и наклонившись немного ближе, я увидела, что это тёмно-красный рубин. Он сверкал, когда на него падали лучи света под разными углами.

– Что это у тебя на горле? – спросила я, чувствуя себя немного неловко без видимой причины.

Она резко прикрыла рукой то место, а на её лице отразился мимолётный ужас. Быстро придя в себя, она сказала:

– А-а... Это пирсинг. Девчонки с хоккея уговорили проколоться.

Она слабо улыбнулась и вернулась к заклеиванию колен пластырем, повернувшись ко мне спиной, чтобы я не видела, что она делает.

"Понятно", – сказал рычащий голос внутри, но я не понимала. Во всём этом было что-то странное, но я не могла сказать, что именно.

На следующее утро я решила протянуть оливковую ветвь. Было около 8.30, и она сидела, скрестив ноги, на кровати, заплетая волосы с помощью крошечного компактного зеркальца, которое держала на поцарапанных коленях. На ней была огромная выцветшая олимпийка, должно быть, отцовская, из того необъяснимого цвета флиса, и новые потёртые хлопчатобумажные пижамные шорты. Под глазами виднелись тёмные мешки.

Застегнув золотую пряжку на поясе, я взяла её библиотечный экземпляр "Хладнокровного убийства". Открытка, служившая закладкой, лежала примерно на середине.

– Хорошая книга, – сказал я, и она замерла при звуке моего голоса. – Хотя ты читала потом мнение ведущего следователя, что Капоте добавил много сцен от себя?

Лотти пожала плечами, зажав губами прядь волос:

– Всё равно это шедевр, – она вроде защищалась, только непонятно от чего.

– О да, конечно, – поспешно ответила я. — Без этой книги ландшафт творческой научной литературы навеки был бы другим. Что ты думаешь о...

Я замолчала, когда увидела, что лежит поверх "Страха и отвращения в Лас-Вегасе".^[8]

Бланк заявления о переселении в другую комнату.

– О... – сказала я категорично, кладя "Хладнокровное убийство" сверху и поворачиваясь обратно к своей койке, чтобы скрыть румянец унижения на щеках.

Лотти вздохнула, захлопывая зеркальце:

– Ну, ты же понимаешь, что так не может продолжаться вечно.

– Ну, смотря как на это посмотреть.

Горячие слёзы навернулись мне на глаза, и я яростно сморгнула их. Что случилось с этим "я упрямая и буду с тобой вежлива, пока тебе не понравлюсь, даже если тебе этого не хочется"?

– Элис, перестань, – мрачно сказала она. – Вряд ли тебе тоже хочешь жить со мной. Едва я появилась здесь, как поняла, что ты хотела другую соседку.

Я ответила ей столь же нагло:

– Мне показалось, что у нас это взаимно.

– Врёшь. Я пытался наладить общение. Я пригласила тебя выпить в свой день рождения, а ты испортила весь праздник и до сих пор не извинились.

Надев кольца с лунными камнями на пальцы, я нахмурилась:

– С чего бы мне извиняться? Я же не с тобой подралась.

Лотти спустила ноги с кровати, слегка поморщившись:

– Ладно, проехали. Просто мне кажется, что нам лучше жить с теми, с кем у нас больше общего, – зазвонил её телефон, и она взглянула на имя на маленьком экране. — Это папа. Можешь ненадолго выйти?

– Не вопрос, – отрезала я, хватая свой чёрный клетчатый шарф. — Давай, поплачься отцу.

Мягкий прилив удовольствия. Острый укол стыда.

Но вместо того, чтобы обидеться на мой жёсткий выпад, Лотти рассмеялась.

– Ой, отвали, Элис... – весело сказала она и нажала зелёную кнопку на телефоне. – Привет, пап!

От такого оскорбления голову пронзил настолько сильный приступ гнева, что хотелось что-нибудь разбить, швырнуть её стопку книг в окно, хотелось, чтобы она взвизгнула от шока, когда осколки стекла дождём посыплются вокруг нас. От силы этого желания у меня перехватило дыхание.

Да чтоб её отец сдох!

Эта мысль пронеслась у меня в голове прежде, чем я смогла понять, откуда она взялась. Я очень, очень боялась этого рычащего голоса, т. е. самой себя.

Прежде чем я успела сказать, сделать или подумать о чём-нибудь ещё, о чём потом пожалею, я схватила портфель и ушла на первый семинар на час раньше нужного. Мелким дождём меня промочило насквозь в одно мгновение, капли прилипли к ресницам и кончикам волос, но я всё равно не стала раскрывать зонтик.

Ненависть к себе тенью следовала за мной. Я веду себя с Лотти так же, как с Ноэми и со своими родными: резкая, колючая и подлая. Возможно, я такая наглая с теми, кто мне ближе всего, потому что пытаюсь нащупать границы их любви; увидеть, до каких пределов можно дойти.

Я рада, что мы с Лотти не так близки. В конечном итоге я бы её тоже обидела.

Когда я шла в столовую за кофе, в кампусе было тихо. Чёрные тополя стояли по обе стороны дорожки, а с одной особенно искривлённой ветки свисал ряд коконов бабочек, похожих на спящих летучих мышей.

Это зрелище пробудило дремлющую в глубине сознания мысль: ритуал очищения.

Возможно, монахини XIX века были не такие уж тупые. Возможно, их жуткая настойка из крови и мотыльков могла бы укротить мой остервенелый гнев, помочь мне обуздать его приступы. Скорее всего, это было лишь абсурдное принятие желаемого за действительное, но в глубине души, которую всегда тянуло к тайному, мне эта идея даже казалась романтичной.

И что мне терять? Если это не сработает, я останусь лишь с мёртвым мотыльком и смутным ощущением, что глупо было с самого начала во всё это верить.

Чтобы убить немного времени перед занятиями, я решила сходить в библиотеку и почитать об этом побольше. Однако, когда я добралась до отдела философии, книги не оказалось там, где я ожидала её найти. Вместо того чтобы аккуратно лежать на нижней полке, она лежал раскрытой на полу, с неловко загнутым корешком. Нахмурившись, я положила портфель на кресло и наклонилась, чтобы поднять книгу.

Она была открыта на самой последней странице, которую я смотрела: "Как проводился ритуал".

Мне стало интересно, кто из моих однокурсников-философов наткнулся на это. И почему они ушли в такой спешке, что бросили книгу, как старый хлам?

Страница была точно такой, какой я видела её в последний раз, за одним крошечным, но значительным исключением: капелькой крови в правом нижнем углу. Небольшое пятно, как будто кто-то уколол палец о веретено, а затем попытался перевернуть страницу.

От этого зрелища я улыбнулась. Кто-то пытался провести ритуал – я чувствовала это нутром. В Карвелле есть кое-кто, столь же заинтригованный оккультизмом, как и я. По какой-то причине от этой мысли мне стало легче на душе.

Через мгновение решение было принято. Я тоже попробую провести ритуал.

Глава 19. Лотти

Мне было неловко за своё заявления о переводе в другую общагу, особенно потому, что Элис, казалось, думала, что это всё из-за неё. Отчасти так оно и было – наш разговор о приступах ярости затаился в дальних уголках моего сознания, выглядывая из тени всякий раз, когда я пыталась заснуть, – но в основном потому, что мне нужно было убраться подальше от Северной башни. Я подумала, что, возможно, если бы меня перевели в Неттлбанк или Розмари-Грин, одну из самых удалённых от главного кампуса общаг, тогда, возможно, хватка башни на мне ослабнет.

Поговорив по телефону с отцом – я не сказала ему, что что–то не так, потому что он только забеспокоится, – я прикрыла рубин на горле пашминой.

В то утро у меня было первое занятие на печально известном факультативе по готической литературе – на котором якобы студенты трогаются головой. И Дон Миддлмисс, и Фиона Тейлор перед своей безвременной кончиной ходили на этот факультатив. Семинар профессора Сандерсона был этакой священной коровой, и я решила действовать осторожно. Просто просматривая список лекций в плане курса, я вздрогнула: позже в этом семестре мне предстояло услышать про "Замок Отранто, место рождения ночных кошмаров" и "Ужас души Эдгара Аллена По". Я едва могла дождаться.

В классной комнате было много всякой отвратительной всячины: овечьи черепа, статуэтки Бафомета, ржавые пентакли, маска чумного доктора, зеркала в форме гроба и любопытные насекомые в янтаре. Сандерсон также коллекционировал мрачные эфемеры: уведомления о смерти и некрологи; длинные грустные сонеты и разорванные свадебные фотографии; перепачканные сепией письма в детские дома с просьбой приютить одержимого ребёнка. Эти ужасные коллажи висели в чёрных рамках на совершенно белой стене, любые ссылки на литературу были обведены синими чернилами.

Первое занятие в семинаре посвящалось "Странной истории доктора Джекила и мистера Хайда", – новелле, которую я знала почти наизусть.

– Зло, – вещал профессор Сандерсон, широко разводя руками перед классом. Высокий, бледный, с волосами цвета воронова крыла, он был неформально одет в чёрные джинсы и футболку, на запястьях – чёрные кожаные манжеты с шипами, похожие на миниатюрные собачьи ошейники. – Что для вас значит это слово? На что бы вы пошли, чтобы искоренить его, если бы обнаружили внутри себя? — он любопытно скривил губы. – Или вы бы просто... подчинились?

Класс был битком набит любопытствующими студентами, жадно наблюдавшими за Сандерсоном. Он говорил, будто лидер культа, за которым мы были бы только рады последовать в темноту.

Когда Сандерсон давал обзор текста, я заметила, что говорит в особом ритме: неестественная интонация, паузы и разделения в слегка непонятных местах, – будто специально говорил непредсказуемо, чтобы мы не заснули.

– Од-нако, – он прикусил нижнюю губу, прищурившись и кивая самому себе. – Однако мы не будем про-сто анализировать красивые предложения и рассуждать на туманные темы. Я не стану упоминать о двойственной природе человека. Это плоская и без-жизненная концепция. Точно так же стиль письма Стивенсона меня мало интересует. Но что меня действительно интересует, так это влияние готики на окружающий мир, её развращающая сила.

Напряжение в классе уже стягивало грудь, как корсет.

– В августе 1888 года в лондонском театре "Лицеум" открылась сценическая адаптация "Джекила и Хайда". Актёр по имени Джек Мэнсфилд сыграл обе роли. Говорили, что его игра была настолько ужасающей, что зрители покидали театр в состоянии абсолютного отчаяния.

Взяв кусок мела, он написал мелом "Пьеса Дж и Х" на левой стороне доски, обведя надпись кругом.

– Убий-ство Марты Тэбрам – преступление, которое считается первым, совершённым Джеком Потрошителем из Уайтчепела, – произошло всего два дня спустя.

Он написал "убийство МТ" с правой стороны и тоже обвёл кругом.

Он повернулся к нам и пожал плечами:

– Конечно, современному взгляду эти два события кажутся совершенно несвязанными друг с другом. Но в то время общественность проводила параллель между книгой Стивенсона и медицинским методом, с помощью которого Потрошитель извлекал органы из жертв. Одна газета сообщила, что после просмотра выступления Мэнсфилда хорошо одетый молодой человек на большой скорости выбросился из автобуса, посчитав, что отталкивающего вида мужчина, сидевший рядом, был либо доктором Хайдом, либо убийцей из Уайтчепела. Другой джентльмен написал в Telegraph, что "преступник – существо, чей больной мозг воспалился, когда он стал свидетелем представления драмы о докторе Джекиле и мистере Хайде".

Сандерсон снова повернулся к доске и провёл чёткую белую линию между двумя кругами.

– Было бы легко отмахнуться от всего этого как от простого проявления викторианской истерии. Возможно, так оно и было. Или, возможно, убийца из Уайтчепела действительно вдохновлялся историей Джекила и Хайда, – он обвёл собравшихся свирепым взглядом. — Лично я считаю, что готика обладает почти сверхъестественной способностью развращать и насиловать. На мой взгляд, книга – не книга, пока ею не поделятся. Существует эзотерический поток, который течёт между автором и читателем; тайная золотая нить, природу которой мы не можем по-настоящему уловить, – он указал на чёткую линию на доске, тыча в неё куском мела. — Именно это мы и будем изучать на семинаре, – и вампирская улыбка напоследок: – Постарайтесь не сойти с ума.

Глава 20. Элис

Собрать большинство ингредиентов для ритуала было достаточно просто.

Приехав домой на выходные, я взяла с кухни мраморный пестик и ступку и стащила у отца несколько садовых секаторов. Мы с мамой приготовили свежую наливку из лимона, мёда, сахара и цветов бузины. В тот день мы выпили почти всё, а остатки в кастрюле я разлила по четырём бутылкам.

В лесах вокруг Карвелла росли первоцветы, вереск и розмарин, поэтому я без труда набрала себе образцов и рассовала их по стеклянным флакончикам, которые купила в местном хозяйственном магазине. У корявого чёрного тополя я сняла кокон мотылька и растёрла его в мелкий порошок, пока Лотти торчала на хоккейном матче.

В книге также упоминалось, что нужно ещё найти листья шалфея, папоротника и филодендрона, с которыми возникли сложности, но в итоге я нашла залитую солнцем поляну в лесу, где все три растения, казалось, посадили давным-давно.

Я безмерно наслаждалась этим собирательством, чувствуя связь с чем-то древним и духовным, с чем-то гораздо большим, чем я сама, идя теми же путями, что и монахини до меня. Может быть, думала я, в этом и заключается настоящая сила ритуала – в неосязаемых связях, которые он устанавливал между душами. Это одновременно успокаивало и освобождало.

Убийство живого мотылька было наименее приятным из всего этого. Нужно было сделать это так, чтобы сохранить членистоногое в целости, а потом извлечь гемолимфу, а это означало, что нельзя просто хлопнуть по нему свёрнутой газетой, как делает дома отец. В итоге я поймала красивую бирюзовую с красными пятнами бабочку-пестрянку, которая порхала на лесной поляне, сунула её в старую банку из-под джема, подождала, пока она задохнётся, и засунула банку в дальнюю часть шкафа, рядом с колодами Таро и целебными кристаллами.

От чувства вины, которое я испытывала, пока бабочка умирала, я убедилась, что я не психопатка и не испытываю удовольствия от убийства невинного существа.

Наконец, осталось только добыть кровь того, кому я причинила зло. В течение нескольких дней я носила в кармане щуп для измерения уровня моторного масла, ожидая подходящего момента. Неуклюжая Лотти наверняка порежется во время бритья или придёт в общежитие с очередной хоккейной травмой – возможно, с разбитым носом или сломанным зубом. Но подходящей возможности так и не представилось, и вскоре я поняла, что если хочу исполнить ритуал до вселения новой соседки, то придётся взять дело в свои руки.

Мне не хотелось причинять Лотти ещё большую боль, чем раньше, поэтому вместо этого я остановила свой выбор на парне, которого чуть не зарезала "розочкой" в "Трапезной" в первый же вечер своего здесь пребывания. Я слышала, как в столовой его звали "Харрис".

После очередного визита в "Янгман", ставший уже знакомым магазин бытовой техники, я создала инновационное приспособление из двух серебряных колец и канцелярской кнопки. Я надела оба кольца на средний палец, затем просунула плоскую часть булавки между ними, так чтобы острие было направлено наружу.

Выяснить, в каком общежитии живёт Харрис, не составило труда. Я прошла за ним после семинара по викторианской литературе и проследила до Хьюм-билдинг, расположенного в нескольких шагах от Уиллоувуда. Я уже подумывала пробраться через турникет в проходной "на плечах" друзей, но тогда пришлось бы подобраться слишком близко, и пропал бы элемент неожиданности. Кроме того, мне хотелось застать его одного. Лишние зрители совсем не в кассу.

Старые викторианские уличные фонари придавали обсаженной тополями дорожке орфический оттенок, освещая плывущую дымку тумана, низко висевшую под ветвями. Людей вокруг было немного: несколько хихикающих девушек, идущих в направлении "Трапезной", и пара парней, обнимающихся под деревом. Я могла поклясться, что видела профессора Дейкра и Ле Конта, идущих вместе, их головы были всего в нескольких сантиметрах друг от друга, но они исчезли из виду прежде, чем я разобралась, было ли их свидание также романтическим.

Плотнее закутавшись в пальто, я села на мемориальную скамейку напротив входа в Хьюм-билдинг и стала ждать, когда Харрис появится снова. Я знала, что это может быть не сразу, поэтому принесла книгу из библиотеки. По какой-то причине, необъяснимому предвидению или чистому внутреннему чутью, я не зарегистрировала её в системе на себя – не хотела, чтобы кто-нибудь знал, что я изучаю этот ритуал.

И всё же хотелось узнать, почему это зелье вышло из моды в конце XIX века. Были ли какие-то таинственные опасности, которым я могла подвергнуться? Однако глава о первом ритуале очищения внезапно закончилась, а после неё началась гораздо более длинная глава о каких-то непонятных ритуалах целомудрия, из-за которых в одном монастыре в Камбрии все отравились.

Сбитая с толку, я снова внимательно пролистала страницы, пока не заметила, что между инструкцией по применению настойки и главой о ритуале целомудрия есть небольшой провал, как будто там не хватало страниц. При ближайшем рассмотрении оказалось, что в прошитом переплёте ещё виднелись следы нескольких вырванных краёв бумаги.

Кто-то вырвал этот раздел. Зачем? Что говорилось на отсутствующих страницах? Там объяснялось действие ритуала? Описывались побочные эффекты?

Ледяной мороз пробежал у меня по спине. Зачем кому-то вот так вырывать страницы из книги? И, что ещё более важно, что он пытался скрыть?

Я напрягла мозг, пытаясь вспомнить, были ли эти страницы на месте, когда я впервые наткнулась на книгу. Страницы вырвал тот, кто испачкал книгу кровью, а потом оставил её лежать на полу? Может быть, поэтому он так спешил?

После этого открытия мне не расхотелось проводить ритуал, хотя, оглядываясь назад, безусловно, должно было. Я была заинтригована даже больше, чем когда-либо.

Поглощённая тайной книги, я почти не заметила, как из Хьюм-билдинг вышел Харрис. Он был не один, а ещё с одним парнем. У обоих за плечами были тёмно-зелёные рюкзаки, а друг Харриса нёс и вертел в руках покрытый грязью мяч для регби.

Пора действовать. Иначе я так целыми неделями буду ждать, пока Харрис окажется наедине.

Сейчас или никогда.

Глава 21. Лотти

Отчаянно пытаясь восстановить душевное равновесие после инцидента с рубином, я все силы отдала хоккею.

Сперва мне показалось, будто то лассо, которое вечно тянет меня к башне, стало ещё сильнее с тех пор, как в горле появился рубин. В голове стали появляться непонятные мысли вроде "Нужно ещё раз посмотреть на башню", как метель летом.

Несмотря на эти тревожные события, тренировки стали проходить лучше. Это далеко не мой прежний уровень в Кенте, но явно лучше по сравнению с накатывающей тошнотой и неуклюжими ударами на пробных играх. Кое-кто замечал рубин у меня на шее, но я повторяла, как попугай, что это такой пирсинг, и это меня соседка-готка подговорила его сделать. Был шанс, что меня поймают на лжи, но шансы на то, что Элис когда-нибудь пообщается с моими друзьями-хоккеистками, казались невероятно малыми. Она слишком смурная для спорта и, по всей видимости, не одобряет его как концепцию.

Первый домашний матч начался и закончился, и хотя меня заменили только на последние 5 минут, мне понравилось бегать под дождём по грязи, не думая ни о чём, кроме игры. Я снова почувствовала себя собой, хотя бы до тех пор, пока не прозвучал финальный свисток.

И всё же причина, по которой я оказалась здесь, в Карвелле, давила на сердце. Надо узнать, что же произошло с Джейни. Я отвлеклась на собственную боль и страх и подумала, что тут всё дело в башне, но в глубине души понимала, что для постороннего уха это звучит абсурдно. Нужно найти какие-то доказательства. Захотелось раскрыть убийства как можно быстрее – прямо что-то потянуло внутри от рёбер к грудине.

Одним ясным погожим днём я сунула в рюкзак камеру-зеркалку и направилась к автобусной остановке кампуса. В ближайшем городке есть газетный архив с начала XX века, то есть там можно найти все местные репортажи об убийствах в Северной башне. Хотелось порыться в старых статьях в поисках каких–нибудь необычных упоминаний: об одержимости, о башне, о сверхъестественных приступах, о тёмных силах. Неужели никто из свидетелей или преподавателей не подозревал, что здесь замешано нечто большее? Кто-нибудь из них осмелился озвучить свои опасения?

Уезжая на автобусе из Карвелла, я не замечала красот холмистого пейзажа, потому что невидимое лассо сдавливало меня изнутри с каждой пройденной милей. Подступала тошнота, дыхание становилось всё более и более прерывистым, как будто тело протестовало против того, чтобы я удалялась от Северной Башни. Когда мы подъехали к окраине города, стало так плохо, что в глазах всё заплясало и почернело, и пришлось ухватиться за сиденье перед собой, чтобы не упасть в обморок.

Затем, с внезапным внутренним щелчком, всё прекратилось: зрение вернулось вместе с видом голубого неба, а тошнота немедленно прошла. Будто невидимое лассо натянулось настолько, что больше не могло меня удерживать.

После этого всё стало немного светлее, мысли прояснились. Я не осознавала, какое влияние оказывала на меня Северная башня, пока не вышла из-под её тени. Это принесло мне огромное облегчение: значит, её влияние не безгранично. Если всё станет чересчур, можно просто уйти. С рубином или без, сверхъестественная сила ещё не утащила меня на дно.

Но я не хотела уходить. Не сейчас. Надо восстановить справедливость по отношению к Джейни и её семье. По причинам, которые я не могла точно сформулировать, жить в кампусе, пустить там собственные корни... это только укрепляло мою решимость – настойчивое, пронизывающее до костей желание.

Архив местной газеты представлял собой небольшое, заплесневелое здание, пристроенное к приходской церкви из красного кирпича. У рыжеволосого мужчины средних лет, работавшего за стойкой регистрации, не совсем укладывалось в голове, как кто-то осмелился проникнуть в его логово. Судя по потрёпанной стопке исторических романов рядом с компьютером и кофейной кружке с надписью "Клуб сварливых стариков", он не привык, чтобы его беспокоили.

Тем не менее он отвёл меня в заднюю комнату и оставил одну в сыром помещении без окон, заполненном множеством папок и вырезок. Пахло старой бумагой, опилками и чем-то странно кислым.

Всё было аккуратно рассортировано в хронологическом порядке, так что мне не потребовалось много времени, чтобы найти то, что я искала. Я взяла четыре папки, помеченные "1986-87", и села.

Прочитав первые несколько статей о Сэме Боуи, я прониклась каким-то неясным страхом. Там было краткое, но общее заявление Мордью о трагическом самоубийстве многообещающего молодого студентка; она понятия не имела, что ещё должно было произойти. Сама статья представляла собой небольшую колонку на четвёртой странице. Карвелл ещё не увековечил себя в мрачной истории округа.

Потом произошёл этот случай с Джейни. Материал вышел на первой полосе: смерть двух молодых любовников с разницей в неделю. И на этот раз на теле были следы борьбы.

По мере того как недели шли за неделями и падало всё больше тел, события занимали всё больше места в газетах. Страница за страницей появлялась новая информация, включая хронологию событий, которую я фотографировала на камеру, и сочувственные биографии всех жертв. Были также подробности поминальной службы в соборе Святого Марка, который, как я поняла, находится по соседству с архивом.

Я прочитала репортажи за целый год, но в газетах не было ничего, чего бы я уже не знала об убийствах, и никаких отсылок к паранормальным явлениям. А я всё-таки студентка-англичанка и привыкла во всём разбираться.

Однако единственной полезной информацией, которую мне удалось почерпнуть, было имя местного репортёра, освещавшего эту историю: Питер Фрейм. Я записала его имя в блокнот и направилась к выходу.

По пути к выходу я снова остановилась у стойки регистрации, и капризный мужчина даже вздохнул, когда я сказала: "Извините?" – своим самым резким голосом.

– Да? – это слово прозвучало раздражённо.

– Питер Фрейм ещё работает в местной газете?

– Нет, он перешёл в "Нортумберленд Газетт" в прошлом году.

Мужчина нетерпеливо посмотрел на меня поверх очков в проволочной оправе.

Большего мне было и не нужно.

На обратном пути к автобусной остановке я остановилась у небольшого газетного киоска и нашла номер "Нортумберленд газетт". Питер Фрейм значился как редактор криминальной хроники, с номером телефона и почтовым адресом. Закупившись сладостями, я приобрела номер газеты и засунула его в рюкзак.

Даже если поиски в архивах оказались безрезультатными, Питер Фрейм мог пролить свет на некоторые вопросы.

Глава 22. Элис

Проглотив застрявший в горле воздух, я быстро подошла к Харрису и его другу, прежде чем те успели скрыться, и щупая ладонью канцелярскую кнопку.

– Харрис! – мой низкий голос отчётливо прозвучал в туманных сумерках.

Видя, как я приближаюсь, он сжал челюсти, явно не желая терять лицо перед приятелем, поэтому просто спросил:

– Что тебе надо?

– Извиниться, – я подошла к нему с вымученной улыбкой. Вокруг его левого глаза остался лишь едва заметный жёлтый синяк. – Прости. Я была не в настроении.

Он, защищаясь, закрыл руками живот.

– Проехали, – пробормотал он, взглянув на своего приятеля, который, насколько мне было видно, едва не давился от смеха.

– Нет, реально, – я говорила тихо, стараясь, чтобы меня не слышали прохожие. Я знала, что лишние уши ему совершенно ни к чему, и, по правде говоря, немного беспокоилась, что он попытается отомстить. – Мне не следовало так себя вести. Нужно было просто вежливо отказать, – боже, даже когда я пытаюсь быть приторно милой, я всё равно веду себя, как стерва. – Я знаю, что тебе было больно, когда...

– Мне не было больно, тупая сука, – практически сплюнул Харрис.

Мышцы на его плечах приподнялись и напряглись, как у ощетинившейся собаки. Салем прошествовала мимо нас, окинув презрительным взглядом, и свернула за угол.

– Ладно, – ответила я, стараясь сохранять спокойствие, хотя это шло вразрез со всеми моими инстинктами. – Ну, я поставила тебя в неловкое положение. И мне жаль.

На этот раз он действительно сплюнул. Жирный комок слюны приземлился справа от моих "Докторов Мартенсов".

– Проваливай, – прорычал Харрис.

– Чувак... – пробормотал его приятель.

– Что? Она просто отстой.

Приступы гнева снова прорвались на поверхность – потребность наброситься, ударить, причинить боль, дать выход пульсирующей ярости. Я заставила себя сделать глубокий вдох и сосредоточиться. На карту было поставлено нечто большее.

Харрис направился к выходу, и в этот момент его друг уставился на меня, разинув рот. Я не помнила, был ли он в "Трапезной" в тот вечер, так что вполне могло быть, что он совершенно не въехал, о чём мы тут толкуем.

– Ладно, я отвалю, – сердце бешено колотилось в груди, я протянула руку с хитроумным кольцом в надежде, что он пожмёт её. – Но сначала... мир? Обещаю больше никогда не подходить к тебе ближе чем на 2 метра.

Следующие несколько секунд растянулись в вечность. Скривив губы от отвращения, он опустил взгляд на мою руку – там между кольцами скрывалась кнопка, – и снова посмотрел на меня с явной ненавистью на лице.

Затем он закатил глаза, будто ему было наплевать на меня в любом случае.

– Ладно, – он пожал мне руку даже сильнее, чем было необходимо, а я тоже сжала её сильнее, чтобы убедиться, что попала в цель. Булавка вонзилась в подушечку его ладони, и он в шоке отдёрнул руку. – Что за чёрт!

Изображая замешательство, я глянула на кнопку.

Ничего. Ни капли крови.

Я попыталась изобразить удивление:

– Прости! Наверное, это вырез на кольце или ещё что-то...

Подступив ко мне так, что к горлу подступила желчь, он прошипел мне на ухо:

– Не приближайся ко мне, ебанашка.

Он был таким крупным и горячим, изо рта несло старым кофе. Я прижалась спиной к шершавой стене.

На этот раз я не утруждала себя попытками подавить приступы ярости, пробегающие по всему телу. Я подняла ладонь и отвесила ему звонкую пощёчину.

На этот раз кнопка прочертила горячую красную полосу крови.

Но увидев ошеломлённую ненависть в его глазах, я и вправду испугалась за свою жизнь.

Его рука взметнулась, сжавшись в коготь, как будто он потянулся к моему горлу. Я увернулась и побежала быстрее, чем когда-либо прежде, чуть не споткнувшись о Салем, когда завернула за угол.

Сзади раздавались приглушённые мужские крики, слышался стук кроссовок по булыжникам. Портфель бил по бедру, когда я бежала к самым густо заросшим тополям, затем между ними к входу в общагу. Сердце подпрыгивало в груди. Мои шаги по плиточному полу вестибюля были слишком громкими и быстрыми, отдаваясь гулким эхом в похожем на пещеру пространстве.

Я рискнула мельком оглянуться. Они, похоже, не бежали за мной, но это не означало, что Харрис просто оставит всё как есть. Вряд ли он из тех, кто прощает обиду.

Пульс выбивал болезненную дробь, когда я, наконец, остановилась и, хватая ртом воздух, присела на корточки в каменном тупике, который скрывал меня от посторонних глаз. Зря я не занимаюсь спортом. Лёгкие горели, горло сдавило, и на одно короткое мгновение мне показалось, что я, возможно, умираю. Как Лотти умудрялась заниматься этим каждый день, да ещё и по собственной воле? С другой стороны, я подозревала что она испытывает сильную боль, судя по пирсингу на горле.

Отдышавшись, я посмотрела на кнопку.

На тонком золотом кончике виднелось тёмное пятно крови – немного, но достаточно.

Улыбнувшись про себя, я вытащила из кармана ещё один стеклянный пузырёк и с довольным звоном бросила в него кнопку.

Теперь у меня есть всё необходимое для ритуала.

Через несколько часов я буду совершенно другой.

Глава 23. Лотти

Питер Фрейм согласился встретиться со мной в городе после работы. Он сидел, склонившись над столиком в маленькой чайной, расположенной на первом этаже тёмной каменной ратуши, возвышавшейся над главной улицей. У него был крупный подбородок и серое лицо, с тяжёлыми веками и мешками под тёмно-карими глазами. На нём была простая белая рубашка, расстёгнутая у ворота и давно не глаженная, и чёрная фетровая шляпа, из-под которой выбилось несколько прядей жёстких волос. Когда я подошла ближе, то явственно почуяла запаха немытого тела.

Тем не менее, этот чел согласился со мной поговорить, поэтому, заказав кофе, я нацепила фирменную солнечную улыбку и весело протянула руку. Было гораздо легче принять прежний облик, когда над тобой не нависает Северная башня.

– Мистер Фрейм! Меня зовут Лотти. Большое спасибо, что согласились встретиться со мной.

Вместо того чтобы пожать мне руку, он указал на шаткий стул школьного образца напротив себя и не произнёс ни слова. На столе уже стояла пустая тарелка, покрытая крошками от булочек, пустые обёртки от порционного масла и чайник с паутиной трещин по всему брюшку.

– Я бы хотела поговорить об убийствах в Северной башне, – сказала я, поправляя пашмину и садясь.

Шея вся вспотела от ходьбы, но мне не хотелось показывать рубин, чтобы избежать любопытных вопросов, иначе он немедленно отмахнётся от меня как от одной из тех "девушек с пирсингом, которых он не понимает".

– Слушаю вас, – сказал он с полным безразличием.

Я с трудом сглотнула. Я подготовила целый список вопросов о тех, у кого он уже брал интервью, и о том, говорили ли они ему что-нибудь неофициально, но теперь, сидя здесь, мне показалось, что надо действовать по-другому. Это было так давно, и вряд ли он помнит все подробности.

Поэтому я решила зайти с другого бока:

– Как думаете, что там на самом деле произошло?

Он потянулся к маленькой вазочке с кусочками сахара и отправил крошащийся коричневый кубик прямо в рот.

– Все преступления против женщин совершаются на сексуальной почве, не так ли? – ответил он, хрустя кусочком сахара, как лошадь. Когда я невольно нахмурилась, он вздохнул и сказал: – Всё по Фрейду.

Мне очень хотелось возразить, однако нельзя же затевать спор на пустом месте.

– Верно, конечно, – я с трудом не закатила глаза, так что у меня образовалась небольшая, но не незначительная аневризма.

Он натянуто улыбнулся:

– Не иначе за ними ухаживал кто-то из профессоров. Возможно, он их домогался, а когда они угрожали обратиться в полицию, убивал, – он кивнул сам себе. — Всё по Фрейду, не так ли? Абсолютно элементарно.

Мне было интересно, какого Фрейда он читал, потому что это определённо был не Зигмунд.

– Вы тогда изложили свою версию полиции? – спросила я.

– Да. Они сказали, что разберутся, но так и нашли улик в поддержку этой версии.

– Вы подозреваете какого-то конкретного профессора?

Он пожал плечами:

– Я всегда считал мужчин, преподающих искусство, немного... чокнутыми, не совсем в своём уме.

Я прижала язык к нёбу, стараясь не ляпнуть что-нибудь и не отбить у него желание говорить, хотя начинала подозревать, что он всё равно не сообщит мне ничего ценного.

– Возможно. Но не все жертвы были девушками. Считаете, с Сэмом Боуи случилось нечто аналогичное?

– Этот Сэм... Разве он погиб не из-за своей девушки? Джейни. Она тоже была не в себе. В смысле, тоже немного чокнутая. Кажется, уже через неделю после знакомства он хотел поместить её в психушку.

Об этом я ещё нигде не читала, даже в газетах. Каждый волосок на теле встал дыбом.

– Правда? – переспросила я полушёпотом. – Ни разу не слышала.

– Её родители не хотели, чтобы это попало в прессу. Я сказал, что это все равно надо печатать, но редактор побоялся судебных исков, – он тихо фыркнул и потянулся за очередным кусочком сахара. – На мой взгляд, это чистая трусость. Общественность имеет право знать, что девушка была с придурью.

Я стиснула зубы, услышав это неприятное слово:

– Полагаю, они не хотели, чтобы СМИ устроили публичное разбирательство. Если бы дело дошло до суда, это настроило бы присяжных против неё ещё до того, как им представят какие-либо улики.

Закон о неуважении к суду приняли пятью годами ранее именно для этого: средства массовой информации несправедливо искажают действующие судебные разбирательства. Видимо, этого и опасался его редактор.

На обвисших щеках Фрейма проступили фиолетовые пятна:

– Тогда они бы точно были настроены против неё, ведь из-за неё Сэм Боуи и погиб.

– Может быть, – ответила я, изо всех сил стараясь сохранять хладнокровие. – А может быть, и нет. Но вряд ли семья Сэма Боуи хотела бы, чтобы об этом всё равно узнали и выставили на всеобщее обозрение.

Фрейм насмешливо посмотрел на меня:

– Вам такой вывод подсказал многолетний опыт в журналистике, не так ли?

– Нет, – возмущённо ответила я. – Это напрашивается после всех моих изысканий.

– Изысканий? – он бросил на меня покровительственный взгляд и наклонился вперёд. – И как я об этом не подумал? Почему за все годы работы над этим делом мне не пришло в голову провести какое-нибудь изыскание?

Белая слюна пенилась в уголках его рта, а в глазах горело что-то похожее на ненависть.

Я встала и ушла, не дожидаясь заказанного кофе.

Глава 24. Элис

Библиотека будет наилучшим местом для проведения ритуала, решила я, отчасти потому, что не хотела, чтобы на меня в процессе наткнулась Лотти, а также потому, что это место просто казалось самым подходящим, с арочными окнами и играющим вдалеке оркестром. Тут обстановка более душевная, чем в общаге, где стоят хоккейные клюшки и полупустые бутылки тепловатого вина.

Я была уверена, что место проведения ритуала очень важно. Большая часть лунных ритуалов, которые я обычно проводила, заключалась в очищении пространства с помощью соли и трав, рейки и ароматических палочек. Пока я в своей жизни задавалась вопросом, верю ли вообще в Бога, часто оказывалось, что мне не удаётся призвать Святого Духа, потому что я сижу в туалете, а старший брат Макс колотит в дверь. Неизменный саундтрек "Дай мне просраться!" тоже не особо способствовал священному религиозному переживанию.

Когда я вернулась в главное здание сразу после 11:00, воздух внутри почти опустевшего монастыря был холодным и неподвижным. Центральный коридор с его потёртым паркетным полом и выцветшей зелёной ковровой дорожкой был уставлен бюстами знаменитых выпускников, которые смотрели на меня, пока я проходила мимо. Кончиками пальцев я задела холодную, как в крипте, стену, её шероховатая текстура касалась моей кожи. Я вспомнила каменную стену в конце улицы Криса, где я обычно сидела и ждала его. При воспоминании о нём желудок скрутило от невыплеснутого гнева.

В библиотеке было всего ничего студентов, сгорбившихся за письменными столами на колёсиках под светом маленьких зелёных ламп, с учебниками и горячими напитками, разбросанными на соседних столах. Я узнала одну девушку, Аманду, со своего курса философии, которая корпела над Ницше и выглядела совершенно несчастной. В тихом уголке возле отдела изобразительного искусства Хафса Аль-Хади с моего семинара по этике вела оживлённую беседу с симпатичной рыжеволосой девушкой, которая сжимала блокнот, как оружие.

В остальном библиотека была почти совершенно пуста; большинство студентов, скорее всего, в этот час танцевали в "Трапезной". Я поднялась по винтовой лестнице на второй этаж, где располагался отдел философии.

Усевшись в одно из бархатных кресел, я расстегнула портфель и достал настойку. В эластичные прорези для ручек я вставила три флакона с бузинной настойкой, гемолимфой и молотыми цветами, но крови хватит только на одну полную дозу эликсира. Возможно, в этом даже не будет необходимости; возможно, одной дозы будет достаточно, чтобы сгладить все мои острые углы.

И всё же пришлось заняться приготовлениями. Я обмакнула кончик канцелярской кнопки в бузинную настойку, пока лимон не смыл кровь с металла, но этого было совсем немного, жидкость даже не окрасилась в розовый цвет. Я была уверена, что приготовила настойку правильно, но хватит ли крови Харриса, чтобы она подействовала? Я также не была уверена, как готовили бузинную настойку в XIX веке. Уменьшит ли сахар эффект? Она была острой и пикантной? Количество цветов и трав было таким неопределённым: щепотка этого, несколько головок того. Как личности типа "А", мне нужно знать, всё ли я делаю правильно, по науке. Но в данном случае книга была старой, неконкретной, в ней не хватало нескольких страниц.

Был только один способ всё выяснить.

Прежде чем выпить, я несколько минут собралась с мыслями. Я всегда делала так перед ритуалом: медитировала столько, сколько требовалось, чтобы прояснилось в голове, затем визуализировала то, чего хочу, с максимально возможной ясностью и конкретикой.

Я представляла себе спокойный, логичный ум, свободный от гнева, подобный кремню, свободный от приступов ярости и желаний; ум, который я могла бы посвятить размышлениям и обучению, не опасаясь того, что он может выкинуть со мной дальше. Разум, пригодный для того, чтобы когда-нибудь стать судьёй.

Я представляла себе радостные отношения без напрягов, без постоянного отталкивания другого человека своими импульсивными колкостями. Я представляла себе свободу нежно любить.

Откупорив флакон, я поднесла его к губам и выпила одним махом.

Мгновение ничего не происходило. Было только сладкое, цветочное послевкусие с лёгким металлическим привкусом. Где-то рядом мягко перелистывали страницы. Кто-то прочистил горло. Смутное ощущение глупости.

Затем, с внезапным раскатом внутреннего грома, я содрогнулась от боли.

Обжигающая боль, которая зародилась в глубине груди и распространилась наружу, как будто каждый в мускул в теле ударила молнии. Я согнулась в пояснице, стараясь не кричать от мучительных болей, ломоты в костях и смертельной тошноты. Абсолютный ужас духа.

Время текло, теряя форму. По мере того как мир сужался и углублялся, яростные побуждения, танцующие на задворках сознания, выходили на передний план, всё больше и больше, пока не заслонили собой всё остальное. Не осталось ничего, кроме цвета крови, желания причинять боль, убивать, мстить, сравнять с землёй весь мир.

А затем разверзлась зияющая пасть тьмы и поглотила меня целиком.

Глава 25. Лотти

После встречи с Питером Фреймом я села на обратный автобус до Карвелла – выцветшую одноэтажную "Арриву". На самом переднем сиденье я увидела Салем, примостившуюся и выглядывающую в окно на сад соседнего паба, как будто она была выше всего этого. Я попыталась сесть рядом с этим предположительно бессмертным существом, но она зашипела, едва я оказалась в метре от пустого места. Опасаясь разозлить сверхъестественную зверушку, я села в задний ряд.

Едва мы снова приблизились к университету, тень башни опять упала на меня. Лёгкие сдавило, будто лассо снова обвилось вокруг живота, появилось ощущение надвигающейся гибели, которое всё усиливалось по мере того, как мы подъезжали к академии. Как будто что-то глубоко внутри испытывало облегчение оттого, что я возвращаюсь домой.

От этой мысли меня бросило в дрожь. Я чувствовала, что произошло что-то ужасно, чудовищно неправильное. Я знала, что больше не была собой. Я знала, что рубин в горле делал со мной что-то ужасающее по своей сути. И всё же я не могла полностью признать, насколько мне страшно, потому что должна была остаться. Ради Джейни.

Как только мы вернулись в Карвелл – я могла поклясться, что Салем кивнула водителю, выходя из автобуса, – я подошла в "Трибуну" и села в самом дальнем углу от ревущего огня. Я заказала имбирное пиво "Фентиманс", затем позволила себе ненадолго снять пашмину и обмахнуть лицо блокнотом в отчаянной попытке остыть. Рубин мне очень мешал: всякий раз, когда я глотала, он царапал горло.

Стараясь не обращать внимания на пьяный гул мужской команды по регби, я исписала три страницы блокнота всеми подробностями своей встречи. Самое главное – откровение о том, что Сэм Боуи пытался упрятать Джейни Кирсопп в психушку.

От этой подробности стало как-то не по себе. Страдала ли она от тех же тревожных переживаний, что и я? Ходила ли она во сне? Неужели её захлестнуло чувство надвигающейся гибели, и она не смогла с ним справиться? Неужели она рассказала Сэму о своих страхах одержимости, и он счёл её бесспорно сумасшедшей?

Я пожалела, что вышла из себя и так быстро ушла со встречи, а не задала ещё несколько вопросов. Чтобы вас задержали и упрятали в психбольницу в соответствии с Законом о психическом здоровье, вы должны представлять серьёзную и неминуемую опасность для себя или других. Что сделал Сэм? Обратился к школьному психологу? В социальные службы? В полицию? Нет, подумала я, полиция ничего не знала, иначе они никогда бы не поверили, что его смерть была самоубийством. Возможно, откровение пришло позже, когда умерла сама Джейни.

Кусочки мозаики по-прежнему не складывались у меня в голове в единую картину. В конце концов, Фиона и Дон умерли после Джейни, так что она не могла быть серийным убийцей. Ничто не указывало на то, что они были знакомы с Джейни. И, кроме того, Фрейм не вызывал у меня особого доверия. Не преувеличил ли он степень беспокойства Сэма о Джейни? Возможно, Сэм всего лишь неформально поболтал со школьным психологом, а Фрейм раздул из мухи слона, чтобы это выглядело как большая журналистская сенсация, нежели на самом деле. Может быть, редактор отказался это печатать ещё и поэтому.

И всё же... почему-то это казалось существенным. Это подтвердило мои версии о разумности башни, о том манящем, сводящем с ума действии, которое она может оказывать на людей. В этом откровении было какое-то значение, которое одновременно выбивало из колеи и утешало: я не одна.

С другой стороны, я могу просто предвзято ко всему относиться. Я нашла кое-что, что укладывается в мою теорию, и приняла это на веру. Почему-то в так было легче.

Потому что если Джейни действительно прошла через то же , что и я... Что могло помешать мне закончить так же?

Я несколько часов просидела в "Трибуне", прорабатывая эти версии и теории на бумаге. Руку сводило судорогой, и мне пришлось дважды заменять чернильный баллончик, и к тому времени, когда мысли закончились, я исписала половину блокнота. С затуманенными глазами, но в ясном уме я посмотрела на напольные часы у камина и вздрогнула, осознав, что уже почти четыре утра. Я была единственной посетительницей в гостиной, которая, как и "Трапезная", не закрывалась, пока последний посетитель не допьёт свой напиток. Молодой рыжий бармен стоял, протирая стаканы кухонным полотенцем, и выглядел совершенно взбешённым.

Собираясь уходить, я кивнула головой в знак извинения, прежде чем поняла, что я тут не одна.

Профессор Сандерсон с моего семинара по готической литературе сидел у затухающего камина и мрачно глядел на тлеющие угли. Оранжевый огонёк плясал в его ониксовых глазах, когда он потягивал что-то янтарного цвета из хрустального бокала с одиноким кубиком льда, позвякивающим о край.

"Странно," – подумала я. Предполагалось, что в "Трибуну" ходят только спортсмены.

Первое, что я заметила, выйдя на улицу, было то, что здесь не так тихо, как должно было быть в этот час. Я не могла разобрать отдельных звуков, но где-то на среднем расстоянии раздавались крики.

Завернув за угол Уиллоувуда, я увидела источник переполоха, и внутри всё упало.

У подножия Северной башни стояло три полицейские машины, синие и красные огни мигали на фоне зловещего старого камня. Вокруг деревьев уже была натянута жёлто-чёрная лента, образующая периметр, и несколько групп людей окружили место происшествия: несколько полицейских, несколько плачущих студентов. Декан Мордью, закутанная в чёрный плащ, тщетно пыталась убедить зевак разойтись.

Мне не нужно было спрашивать, что произошло. В глубине души я и так знала.

Погиб кто-то ещё.

Часть 2. Ветви

Глава 26. Элис

Я проснулась в своей постели ранним утром и совершенно не помнила, как сюда попала.

В голове стучало за глазами, одновременно тупо и остро, будто в черепе застрял рыболовный крючок. Каждая частичка головы болела. Я осторожно села, прижимая кончики пальцев к стучащим вискам, проводя ладонью по ноющим рёбрам.

Вот тогда-то я и поняла, насколько всё плохо.

Моя белая футболка была вся в тёмно-алой крови; большой круг начинался от воротника и дугой спускался к груди, как будто меня вырвало чем-то красным. Я осторожно дотронулась до лица; оно тоже было покрыто коркой крови.

Лотти, к моему удивлению, проснулась и натягивала серую толстовку "Выпускница Севеноукс". В тусклом свете луны за нашим окном она не заметила, как я пошевелилась.

– Что происходит? – простонала я.

Взглянув на наручные часы, я поняла, что было чуть за 04:00.

Она повернулась и посмотрела на меня. Вся краска отхлынула от её лица при виде крови, но в её чертах появилось что-то похожее на понимание. Никогда не забуду, насколько хриплым голосом она сказала:

– Они только что нашли тело у подножия Северной башни.

Мир застыл вокруг своей оси.

Я была вся в ещё влажной крови и не помнила, что произошло между библиотекой в полночь и комнатой в общежитии в 4 часа утра.

Сердце болезненно колотилось в груди, я спросила:

– Во сколько я вернулась?

Боже, как мне хотелось пить. Голос хрипел у меня в горле.

Лотти уставилась на меня. Я не могла разглядеть выражения её лица: страх, возбуждение или обыкновенное любопытство.

– Не знаю, – медленно произнесла она. – А сама что-нибудь помнишь?

– Я выпила слишком много виски в "Трапезной", – ложь вырвалась сама собой. Я понятия не имела, сколько проблем у меня будет из-за этого потом. – Я упала и приложилась таблом по дороге обратно, – я указала на свою запачканную футболку. – У меня пошла кровь из носа.

– С кем ты там была? – осторожно спросила она.

Я вспомнила о её коллекции книг по криминалистике; неужели она считает себя частным детективом?

Кстати, когда она проснулась? Как успела узнать о теле у башни? Я что-то пропустила?

Или она снова ходила во сне? От этой мысли у меня зародились сомнения. Она чего-то недоговаривает.

– С однокурсниками, – ровным голосом ответила я. Ещё одна наглая ложь. – Куда ты собралась? – спросила я таким же размеренным тоном, как и у неё.

Именно тогда я заметила фотоаппарат, висящий у неё на шее, а также блокнот и ручку, торчащие из кармана брюк. Она правда думает, что попала в настоящий криминальный роман.

– К Северной башне, – сказала она, изучая меня ещё пристальнее. Её рука дёрнулась к фотоаппарату, но затем, казалось, передумала. – Хочу понять, что происходит, – затем, более яростно: – Мы имеем право знать.

Пытаясь успокоить диких лошадей, скачущих галопом в груди, я спросила:

– Им уже известно, кто погиб? Ты говорила, что там нашли труп.

Только не Харрис, только не Харрис, только не...

– Какая-то девушка с факультета изобразительного искусства. Я с ней не знакома.

Не чувствуя никакого облегчения, я сбросила одеяло:

– Я иду с тобой.

Лотти помотала головой:

– Я... вряд ли это хорошая мысль.

Мне понадобилось мгновение, чтобы придумать, как действовать, вызывая меньше подозрений.

– Наверное, ты права, – медленно ответила я. – Мне нужно привести себя в порядок.

Я поднесла руку к носу, чтобы подтвердить историю о падении, но действительно почувствовала сильную боль. И вообще я изо всех сил пыталась понять, что же у меня не болит.

Именно тогда Лотти наконец поддалась своим порывам. Она схватила фотоаппарат и сфотографировала меня в пропитанной кровью одежде.

Вспышка временно ослепила меня, и к тому времени, когда в глазах прояснилось, она исчезла.

Я ждала горячей вспышки гнева, но её так и не последовало. Вместо этого была только мягкая, простая мысль: "Она не виновата. Это я выгляжу подозрительно".

Я недоверчиво покачала головой, словно пытаясь избавиться от ожидаемого приступа ярости, когда будто лопается резинку, но этого так и не произошло. Я ощущала лишь спокойное, рациональное чувство понимания – ясная голова, которую я предполагала использовать по назначению.

Неужели ритуал... сработал?

С ясной головой, позволяющей мыслить логически, я поняла, что сперва надо умыться. Сидеть в собственной засохшей крови не только неудобно, но и довольно компрометирующе. Я переоделась перед походом в общую ванную, стараясь, чтобы никто не увидел меня в крови в ночь предполагаемого убийства, и выбросила запятнанную футболку в мусорное ведро у стола. Я надела одно из своих любимых платьев – кремовое шелковое на пуговицах с пышными расклёшенными рукавами, но я подозревала, что его уже не спасти.

Непонятное чувство спокойствия сопровождало меня и в общей ванной. Я несла свою косметичку и полотенце с чувством покоя и благополучия, несмотря на ломоту в теле, вдыхая искусственный сосновый аромат полироли для пола.

Когда я пришла, там никого не было. Я заняла любимую душевую кабинку, самую дальнюю от входа и ближайшую к старому коричневому радиатору, где могла свернуться калачиком и согреться. Я намылила волосы шампунем, протёрла под ногтями кусочком лавандового мыла, вымыла каждый дюйм тела, пока не почувствовала, что у меня саднит от горячей воды.

Мой разум был удивительно чист от... ну, от всего. Не было ни страха по поводу слухов об убийстве, ни остаточного гнева на Лотти или даже на Харриса. Даже затаённый страх, когда я думала о маме и её болезни, сменился общим чувством смирения. Я будто тысячу лет медитировала с буддийскими монахами и полностью переродилась.

Когда я вернулась в комнату общежития, Лотти ещё не вернулась.

Но и моя окровавленная футболку тоже пропала.

Глава 27. Лотти

Невозможно адекватно описать чувство, которое испытываешь, входя в своё общежитие через несколько минут после предполагаемого убийства и обнаруживая соседку всю в крови.

После ужасной сцены в Северной башне – ещё не выяснили, кто погиб, и полиция никого не подпускала к месту, где кого–то укладывали в мешок для трупов, – я вернулась в Уиллоувуд за толстовкой и батарейками для разряженной фотокамеры. Как бы нелепо это ни звучало, мне хотелось получить из первых рук доказательства любых потенциально сверхъестественных обстоятельств смерти, будь то рубин в горле или что-то ещё – блин, даже Салем, выглядящая особенно довольной собой, меня бы устроила.

В итоге у меня на руках был снимок, которого не было ни у кого в мире: Элис Вулф, сидящая в своей постели, вся в крови от губ до щёк.

Почему-то я не испугалась. Я не убежала, спасая свою жизнь. Были все шансы, что я находилась всего в нескольких метрах от убийцы.

Но я была спокойна, даже слишком спокойна.

Словно какое-то привидение вело меня сквозь пространство – невидимая рука на плече направляла и одновременно придавала уверенности: и тёплая сила, и настойчивый импульс. Тело превращалось в сосуд, позаимствованный кем-то, у кого не было причин бояться. В глубине души я недоумевала, было ли это как-то связано с рубином у меня в шее, с мрачной тенью Северной башни и той холодной властью, которую она имеет надо мной. Но всё это казалось как-то далеко и не особо важно. На данный момент я могла лишь сосредоточиться на убийствах.

Чем больше я думала об этом, тем меньше Элис казалась подходящей кандидатурой для убийцы – это не вязалось с моими теориями о том, что убийца – Северная башня. Несмотря на всю её испорченность, это никак не вязалось с моим пониманием сверхъестественной силы. К тому же во время первых убийств она была всего лишь ребёнком. Неужели сегодня ей захотелось воспроизвести одно из них? Но зачем?

Мои мысли были ясными – и жаждали ответов. Хотелось найти разгадку.

Теперь мне преподнесли зацепку на блюдечке с голубой каёмочкой, и я не собиралась упускать её из рук.

Надо заполучить футболку Элис. Хоть я не считаю, что она способна на убийство, что если я ошибаюсь? Надо отнести её в полицию. Если кровь на футболке принадлежит жертве...

Итак, я вышла из комнаты с фотокамерой в руке, затем подождала за углом, пока не услышала, как дверь открылась и снова закрылась. Выглянув из-за стены, я увидел Элис в толстом чёрном джемпере, с полотенцем и сумкой с мыльно-рыльными принадлежностями. То есть футболку она оставила в комнате? Или она надела её под джемпер, надеясь отмыть от крови в раковине? Я уж стала подозревать, не закопала ли она её где-нибудь в лесу, но это, вероятно, было бы более компрометирующим. Она умнее. Если ей действительно нечего скрывать, она оставит футболку в общежитии.

Когда её шаги на далёкой лестнице затихли до эха, я проскользнула обратно в комнату и, к своему удивлению, оказалось, что она просто выбросила футболку в мусорное ведро, как будто это не потенциально ключевая улика в расследовании убийства.

Я вытащила её и аккуратно положила в один из конвертов, которые купила на случай, если мне когда-нибудь захочется написать Фрэнки. Ткань была ещё теплой, кровь в основном высохла, но несколько пятен ярко-красными разводами просачивалось сквозь белую бумагу. Я смутно заметила, что руки дрожат, но они, казалось, работали отдельно от меня, как будто принадлежали кому-то другому.

С фотокамерой и конвертом в руке я направилась обратно к месту преступления. Пока я шла, то не могла не удивляться собственному хладнокровию. Обычно эмоции одолевают меня во всей их глубине.

Так почему же мне сейчас не страшно?

Снова та невидимая рука легла мне на плечо, одновременно твёрдая и настойчивая. У меня было смутное ощущение, что я на несколько секунд отстала от реальности, наблюдая за развитием событий и каким-то образом отключившись от них.

Где-то глубоко-глубоко в голове испуганный голос твердил, что это неправильно, но я его совершенно не слушала.

Атмосфера вокруг башни изменилась. Труп убрали с места происшествия, но истерия среди студентов росла. Мягкий ночной воздух звенел от плача и визга, а также телефонных звонков – все отчаянно пытались связаться со своими родителями. Луна висела в звёздном небе, взирая на всех нас с небесным безразличием.

Я так долго представляла себе эту сцену: каково это оказаться в Карвелле в 80-е, когда тела всё падают и падают, а кошмар продолжается?

И теперь я вижу всё наяву.

Всё именно так, как я себе представляла, и эта почти привычность приносила какое-то болезненное утешение. Воображение действительно открыло дверь; и ужас мгновенно через неё ворвался.

После минутного колебания я направилась по чёрной, как ночь, траве к ближайшей полицейской. Она была молодая, с добрым лицом, и держала рацию у рта, но не говорила в неё. Не раздавалось ни звука. Она будто застыла на месте от какого-то экзистенциального ужаса.

Я тихонько откашлялась, и это, казалось, вывело её из задумчивости.

– Прошу прощения, – начала я, встревоженная тем, как по-детски прозвучал мой голос. – У меня есть кое-что, на что вы, возможно, захотите посмотреть.

Глава 28. Элис

При обнаружении пропавшей футболки мой внутренний покой не нарушился, а раскололся.

Лотти отдала её в полицию?

Я снова ждала приступа гнева.

Ничего. Просто спокойное понимание. Вероятно, она напугана убийством, а теперь и мной. Если она подозревает, что я имею к этому какое-то отношение, она имеет полное право обратиться в полицию.

Серьёзно – кто я?

К этому моменту почти непроницаемое чувство безмятежности начинало давить, как завеса, за которой ничего не было видно, хотя я и знала, что по ту сторону что-то есть – что-то ужасающее в своём отсутствии ясности или формы. Меня оторвали от самой себя каким-то фундаментальным образом.

В попытке сосредоточиться на опасной ситуации: кто-то мёртв, а из моей памяти выпало насколько часов жизни, я проснулась вся в чьей-то крови – я схватила блокнот и ручку, открыла чистую страницу и попыталась как можно лучше вспомнить вчерашний день. Если полиция постучится в дверь, нужно заранее знать ответы.

23:35 – пошла в библиотеку

23:55 – пришла в библиотеку, увидел Аманду Белл, Кейт Фезеринг, Хафсу Аль-Хади с рыжеволосой подругой (все они это могут подтвердить?)

00:05 – провела ритуал

00:05 – 04:00 – ?????

04:15 – проснулась в общежитии вся в крови, у Северной башни найден труп

Это выглядело не очень убедительно.

Сразу стало совершенно ясно, что мне нужно делать дальше: выяснить, где я была те четыре часа.

Я посмотрела на часы: ещё нет и 06:00 утра. Если я сейчас заявлюсь в библиотеку, будет ли Кейт Фезеринг ещё там? Казалось, она сидит за этим полукруглым столом независимо от времени суток, но логика подсказывала, что ей тоже нужно спать. Веки щипало от усталости, чёрная дыра ночи не давала мне почти никакого отдыха.

И всё же Фезеринг, возможно, была единственной, кто может прояснить моё местонахождение в течение этих выпавших из памяти нескольких часов, и мысль о том, чтобы ждать, пока она проснётся, казалась нелогичной. Зачем быть лёгкой добычей, оставаясь в постели? Скорее всего, прямо сейчас за мной охотится детектив, если Лотти успела что-то рассказать полиции. Черт возьми, Харрис, вероятно, тоже сразу настучит в полицию, учитывая, что я сделала с ним всего несколько часов назад.

Мысль о холодных стальных наручниках на запястьях вдохновила меня выскочить за дверь. Хотя я знала, что реально меня пока не арестуют – скорее всего, просто доставят на допрос, если я хоть что-то помню из "Билля о правах", – мне хотелось восполнить как можно больше пробелов в памяти, прежде чем это произойдёт.

Зачатки плана появились в голове. Если я не найду Фезеринг в библиотеке, то быстренько направлюсь в отдел философии и проверю, не лежит ли книга о ритуалах на ковре у всех на виду. Затем я отправлюсь на укромную поляну в лесу и подожду, пока библиотекарша с чёрными губами не очнётся от своего сна. Я также попытаюсь пробиться сквозь гнетущую эмоциональную завесу и психологически осмыслить утренние события, потому что ощущение такой нечеловеческого спокойствия совершенно выводило из себя. Я понятия не имела, как переживу перекрёстный допрос, если меня выставят бесчувственной психопаткой.

Утро было свежим и тёмным, хотя обсидиановое небо уже становилось цвета индиго. Почти рассвело, облаков не было. Я набрала полные лёгкие воздуха – он был глубоким и пьянящим, с привкусом розмарина, древесного дыма и чего-то металлического.

В главном здании было пронизывающе холодно и неумолимо тихо. Каждый мой шаг отдавался эхом, пока я как можно спокойнее шла по галерее к библиотеке. Сердце билось всё чаще и чаще – настойчивый стук, как будто тело вспомнило что-то такое, чего не смог вспомнить разум.

К моему удивлению, Фезеринг сидела за своим библиотечным столом и читала огромный том. Она выглядела почти так же, как всегда: лощёная, ухоженная, болезненно отчуждённая. Никаких признаков недосыпа или переутомления. Я на мгновение задумалась, не вампир ли она.

Как может так выглядеть человек, зная, что всего в нескольких метрах от того места, где она сидит, только что умерла другая девушка? Я решила не сообщать ей эту новость. Иначе мой следующий вопрос прозвучит ещё более подозрительно.

– Привет, – сказала я, и она на мгновение вздрогнула, когда я подошла к столу.

За то время, что я приходила сюда, я видела только, как к ней подошёл ещё один студент, и то потому, что не мог войти.

– Чем могу помочь? – коротко спросила она.

– Ну… э-э… я была тут прошлым вечером… точнее, несколько часов назад… и мне нужно, чтобы кто-то подтвердил, что я в это время была здесь, – я тяжело сглотнула, затем выплеснула предлог, который придумала по дороге сюда. – Соседка по общаге обвинила меня в том, что я переспала с её парнем, и я хочу доказать ей, что я этого не делала. В моём читательском билете указано, в какое время я приходила в библиотеку и выходила из неё?

Если она и удивилась моей просьбе, то никак этого не показала. Она повернулась к экрану своего компьютера, несколько раз щёлкнула мышью, затем набрала моё имя на клавиатуре.

– Здесь сказано, что вы пришли в 23:54 и ушли в 3:58 утра.

Облегчение затопило меня с головы до ног. Когда я впервые посмотрела на часы в общаге, они показывали 4:09 утра, должно быть, я вернулась туда прямо из библиотеки. У меня совершенно не было бы времени подняться в Северную башню, быстро убить кого-нибудь, а затем поспешить обратно в свою комнату. Теперь есть ясность.

И я могу это доказать.

Была только одна проблема: я сказала Лотти, что была в "Трапезной".

Я была так занята своей дилеммой, что не заметила кое-что важное.

Фезеринг знала, какое имя искать в системе, хотя я ей его не сообщала.

Глава 29. Элис

Когда я вернулась в общагу, там меня уже ждала полиция.

Всю обратную дорогу из библиотеки я убеждала себя, что Фезеринг, которой известно моё имя, тут ни при чём. В этом семестре я часто бывала в библиотеке и предположила, что, возможно, моё имя мелькало у неё на экране всякий раз, когда я входила. Может быть, она запомнила моё имя после ссоры с парнем, похожим на Криса.

Увидев двух детективов, ожидающих меня у дверей, я внутренне вздохнула с облегчением. Очевидно, у них нет ордера на обыск, иначе они бы уже рылись в моих вещах. Пропитанная кровью рубашка вызывала подозрения, но, возможно, их было недостаточно. Распечатка моих приходов и уходов из библиотеки должна подтвердить мою невиновность без особых проблем.

Я не стала изображать удивление при их виде. Вместо этого я приятно улыбнулась, и только потом поняла, что, вероятно, из-за этого показалась им ещё большей социопаткой, чем являюсь. Только что произошло убийство. Любой нормальный студент будет весь на нервяке и страхе, что может быть следующим, опустошён сознанием, что погиб невинный человек. А я в это время слоняюсь по кампусу ранним утром и пытаюсь найти доказательства своей невиновности, совершенно не думая ни о жертве, ни о её семье. И совершенно не думаю о собственной безопасности, учитывая, что убийца по-прежнему на свободе.

Так нельзя, Вулф.

– Элис Вулф? – спросила из двух женщин та, что повыше.

У неё был строгий вдовий вид, крючковатый нос, близко посаженные карие глаза и морщины у глаз.

Я почувствовала странное спокойствие:

– Да?

– Я старший инспектор Уилсон, а это инспектор Бленкинсопп, – она кивнула своей коллеге, молодой блондинке, похожу на голубку. – Не возражаешь, если мы зададим тебе несколько вопросов?

– Я? Не возражаю? – переспросила я, снова изобразив улыбку. – Вы так говорите, будто у меня есть выбор.

– Он у тебя есть, – решительно сказала инспектор Уилсон с еле-различимым акцентом. – Всё полностью добровольно.

Я пожала плечами, как будто мне было всё равно и всё это лишь навевает скуку – классическое невинное поведение.

– Без проблем.

– Не возражаешь, если мы опросим тебя в твоей комнате?

Опросим. Звучит уже куда официальнее, чем "несколько вопросов".

– Конечно. Надеюсь, соседки сейчас нет.

У меня в голове возник смутный образ Лотти, стоящей за дверью и прижимающей к ней ухо. По какой-то причине от такой картинки мне стало смешно.

Но в комнате было пусто – и, теперь, когда я посмотрела на неё глазами двух полицейских, она показалась мне ужасно неопрятной. Я невольно поморщила нос от резкого запаха и поспешно распахнула окно, подперев его самым толстым томиком Ницше. Холодный утренний воздух мгновенно отрезвлял.

– Не хотите ли присесть? – предложила я, указывая на два стула у письменного стола, повёрнутые спинками друг к другу, как будто они друг с другом не знакомы.

– Ничего, мы постоим, – сказала инспектор Уилсон. – Но, пожалуйста, устраивайся поудобнее. Как мы уже сказали, это добровольный опрос, и мы бы хотели, чтобы тебе было удобно отвечать.

– Конечно, – сказала я, поворачивая свой стул лицом к ним.

Бленкинсопп неловко переминалась с ноги на ногу, скрестив руки на груди, в то время как Уилсон шарила в карманах в поисках чего-то.

– Мы будем записывать твои ответы только для себя, – сказала она, вытаскивая маленький чёрный диктофон с наушниками, обёрнутыми вокруг него.

Размотав провода, она нажала на кнопку, отчего сверху загорелся красный огонёк.

– Как тебе может быть известно, сегодня рано утром у подножия Северной башни обнаружили труп. В настоящее время обстоятельства смерти ещё расследуются.

– Да, слышала. Это ужасно! Бедные её родители!

Я застыла. Неужели я только что спалилась? Они же ещё не говорили, что жертвой была девушка. Однако об этом уже знали все, так что это, конечно, не могло вызвать каких-то подозрений.

Инспектор Уилсон кивнула.

– Ты знакома с жертвой?

– Я даже не знаю, как её зовут. А вы мне можете сказать?

– Поппи Керр.

Мой взгляд остановился на красном огоньке магнитофона.

– Нет, я с ней не знакома. Соседка по комнате сказала, что Поппи училась на факультете изобразительного искусства.

– Верно. Теперь о твоей соседке. Мисс Фицвильям утверждает, что прошлой ночью ты вернулась из "Трапезной" вся в крови. Это правда?

Рабочий стул показался мне твёрже обычного; позвоночник почти до боли вдавился в его изогнутую деревянную спинку.

– Отчасти да, это так. Я была вся в крови, но меня не было в "Трапезной". Я была в библиотеке.

Я расстегнула портфель и достала распечатанный лист бумаги с указанием времени своего входа и выхода. Логотип Карвелла гордо красовался в верхней части фирменного бланка.

Инспектор Бленкинсопп протянула руку и просмотрела страницу, затем передала её инспектору Уилсону, лицо которой оставалось невозмутимым.

– Понятно, – сказала та. – А ты всегда носишь с собой распечатку входов и выходов в библиотеку?

Внутри всё сжалось в кулак.

– Нет. Я сходила туда сегодня утром, после душа. Я знала, что моё возвращение в общагу окровавленной выглядит подозрительно, поэтому хотелось найти подтверждение тому, где я была.

– Тогда зачем было врать соседке? – узко посаженные глаза инспектора Уилсон вопросительно на меня смотрели: капелька пота на лбу, настороженный взгляд. Я старалась не подавать виду.

– Мне было неловко. Она считает, что я слишком много времени провожу в библиотеке и недостаточно развлекаюсь. Ей и в голову не приходит, что для меня это одно и то же.

Еле заметная попытка смягчиться.

– Мисс Фицвильям утверждает, что ты не помнишь, в котором часу вернулась в комнату. Это правда?

Кивнув, я осознала, насколько тяжело у меня в голове. Я устала до мозга костей, а перед глазами всё кружилось.

– Я споткнулась и приложилась головой по дороге домой – отсюда и кровь. Наверное, заработала что-то вроде сотрясения мозга, потому не особо помню, как оказалась в своей постели.

Я решила придерживаться версии "я упала и стукнулась головой", потому что чего ещё тут скажешь? Кроме того, судя по боли в черепе, анализ ДНК крови на моей рубашке вскоре эту версию подтвердит. Я была в этом уверена. А чья ещё это может быть кровь, если я всё время сидела в библиотеке? Надо думать, я упала ничком, когда потеряла сознание после ритуала. Надо было утром заглянуть в библиотечный отдел философии. Любые большие тёмно-бордовые пятна подтвердили бы мою версию.

Но я уже сказала, что споткнулась по дороге домой. Паутина лжи уже опутывала меня.

Тут впервые подала голос инспектор Бленкинсопп.

– Как думаешь, через какое время после выхода из библиотеки ты споткнулась и ударились лицом?

– Не знаю, – я нахмурилась. – А что?

– Ну, библиотека находится совсем рядом с Северной башней, и я подумала, не видела ли ты, когда уходила, как кто-нибудь входит или выходит оттуда.

Я почувствовала ловушку на горизонте, как надвигающуюся атаку на шахматной доске. Похоже, при таком ходе допроса мне не грозит непосредственная опасность, но если я уточню, где именно упала и ударилась лицом, они, вероятно, проверят это место на наличие следов крови. А если я буду говорить, что ничего не помню, это само по себе будет выглядеть подозрительно. Я остановилась на чём-то среднем.

– Нет, я никого не видела, когда уходила, но, с другой стороны, я особо и не приглядывалась. Наверное, я упала где-то на полпути обратно в Уиллоувуд.

Надеюсь, это прозвучало достаточно расплывчато, чтобы они попытались что-то проверить, но достаточно конкретно, чтобы не навлекать на себя подозрения.

– Примерно на полпути? Где именно?

Лёгкие сжались.

– Там стоит такое дерево с изогнутой веткой, похожей на локоть. Кажется, где-то там, но, как я уже сказала, не помню точно.

– Ясно. Ты точно уверена, что не знакома с жертвой? – инспектор Уилсон достала фотографию из кармана рубашки. Удивительно, откуда они успели её получить. – Это мисс Керр.

При виде лица, уставившегося на меня с фотографии, мне потребовались все силы, чтобы не ахнуть.

Это была та симпатичная рыжеволосая девушка, которую я видела разговаривающей с Хафсой Аль-Хади.

Она была со мной в библиотеке.

У меня пересохло в горле, и я сумел только выдавить:

– Нет. Нет, я с ней не знакома.

Глава 30. Лотти

Как бы меня ни тошнило от этой мысли, нужно было позвонить родителям. Рано или поздно они всё равно узнают, и лучше избавить их от недолгой агонии гадания, не их ли дочь унесли в мешке для трупов.

Время едва перевалило за 07:00, папа как раз просыпается, садится за чашку крепкого английского чая на завтрак с тремя ломтиками горячего тоста с маслом, а Гарри, золотистый лабрадор, возится у его ног.

Стоя на лестничной клетке первого этажа в Уиллоувуде – Элис по-прежнему беседовала с полицией в общаге – я прижала одну руку к груди, прислонилась спиной к перилам и нажала кнопку набора номера. Папа снял трубку домашнего телефона после трёх гудков:

– Алло?

Его голос звучал по-утреннему бодро, как кукурузные хлопья и музыка по радио. Я вдруг отчаянно заскучала по нему.

– Привет, пап. Это я.

– Пчёлка моя? Неужели ты проснулась раньше девяти? – я услышала, как на заднем плане выключили "Радио 2". Наша прекрасная тёплая кухня, где всё хорошо. – Чему обязан таким огромным удовольствием?

Я с трудом сглотнула, ощутив слабый привкус жёлчи в горле.

– У нас погибла ещё одна девушка.

Наступила долгая, раскатистая тишина – такая долгая, что я подумала, не отключился ли он. Затем:

– У Северной башни?

– Да, – подтвердила я тихо и печально.

– Ясно. Ты возвращаешься домой. Я за тобой заеду, – он говорил серьёзно; послышалось позвякивание ключей в его руке. – Сейчас позвоню Дэйву и скажу, что меня сегодня не будет на работе. Собери все вещи, и я...

– Папа, нет, – перебила я. – Не надо. Я остаюсь.

Теперь, вспоминая, это кажется абсурдом, но я снова почувствовала присутствие той невидимой руки на плече, а также внезапную, захватывающую дух потребность остаться и раскрыть это дело. Мне это нужно больше, чем вода или воздух. От мысли, что я найду убийцу, на меня накатывал тёмный трепет, и было невозможно сказать, был ли этот трепет возбуждением или страхом.

– Ты...? – сдавленный звук. – Прости, но нет. Я твой отец, и я отменяю твое решение.

– Ты что, собираешься связать меня и похитить?

– Лотти! Как ты можешь остаться там после того, как... Кем она была? Ты с ней знакома? Администрации известно, что произошло?

– Я её не знала. Расследование только началось.

Голос отца стал низким и настойчивым:

– С этим местом что-то не так. Тебе не следует там оставаться.

"Знаю", – хотелось крикнуть. Рубин в горле, ощущение невидимого лассо в животе, видения другой жизни, пирамида из мёртвых тел, сверхъестественная сила, которая с самого начала манила меня сюда – всё это было так жестоко и устрашающе.

"Но ты не можешь уйти," – говорил другой голос как внутри, так и снаружи – то ли мысль, то ли угроза, я так и не поняла.

Придав голосу вызывающий оттенок, я сказала:

– Нельзя же сворачивать с дороги только потому, что там уже столкнулось несколько машин.

– Автомобильные аварии – это не убийства, Лотти. Господи! Ты молода, красива и талантлива, как Джейни и остальные. Кто сказал, что следующей будешь не ты? – он внутренне застонал. – Пожалуйста, мне невыносима мысль, что с тобой что-то случится. Мы с матерью с ума сойдём.

Я закрыла глаза и вздохнула:

– Знаю.

Да, это так. Мне вспомнились родители Джейни на её похоронах: у матери животная истерика, отец плачет и пытается сохранять хладнокровие. Как я могу рисковать, поступая так со своей семьёй? Я их единственным ребёнок. Я папина "детка" и мамина "душка". Не проявляю ли я эгоизм, оставаясь здесь для расследования? Мысль о доме была подобна тёплому уютному одеялу. Я могу уехать прямо сейчас, оставить всё это позади и позволить кому-нибудь другому привлечь убийцу Джейни к ответственности.

Внезапно, словно почувствовав мои колебания, рубин в горле раскалился докрасна – а затем корни обвились вокруг трахеи, сжав её так сильно, что я чуть не задохнулась. Мгновение спустя меня отпустило, но смысл был ясен: Северная башня предупреждает.

Паника поднялась в груди, заполняя лёгкие будто дымом, которым я не могла дышать.

Надо убраться подальше от этой сверхъестественной силы. Поначалу будет неуютно, как в автобусе, когда внутри всё скрутило, зрение затуманилось и я чуть не упала в обморок. Но потом лассо лопнет, и я буду свободна и жива, а родителям не придётся испытывать самую страшную боль, какую только можно вообразить.

– Ладно, пап, – сказала я натянуто. – Я...

Рубин ещё яростнее впился мне в горло, не давая дышать. Я еле слышно поперхнулась, будто невидимые руки сжали мне шею. На лестничном пролёте вокруг меня всё потемнело и пошло пятнами, а в глазах заплясали звёзды. Я выронила телефон на бетонную площадку, и он отлетел прочь.

Я так ласты склею – прямо сейчас, и никто мне не поможет. Я едва дышала.

То же самое было и с Поппи?

А также с Джейни?

"Ладно, – безмолвно попросила я у рубина. – Уговорил, я остаюсь, только отпусти меня".

Хватка ослабла, и я судорожно втянула воздух, делая глубокие вдохи, а потом наклонилась и подобрала телефон. Я была так слаба, что не могла встать, поэтому осталась на холодном бетоне на четвереньках, изо всех сил стараясь не захныкать.

– Лотти, ты тут? – в папином голосе слышались нотки беспокойства.

– Да, извини, просто уронила трубку.

– Смотри, я приеду за тобой, – где-то рядом с ним открылась и закрылась дверь. – И не пытайся меня переубедить.

– Папа, я никуда не еду, – слова были холодными, но, как мне показалось, это были мои собственные. Надеюсь. По правде говоря, я не знала, насколько глубоко пустил корни этот рубин. – Если Карвелл снова решат закрыть, то ладно. Но пока не надо меня заставлять. Мне ведь уже 19, – короткая, раздражённая пауза, во время которой я поняла, что разговор надо заканчивать. – Я больше не твоя маленькая пчёлка.

Я пожалела о своих словах, едва их произнесла.

Спустя несколько ужасных мгновений папа повесил трубку, оставив меня наедине с невидимой рукой на плече и холодным кулаком в сердце.

Глава 31. Элис

Жертва убийства находилась со мной в библиотеке.

Я думала, что моё присутствие там весь вечер обеспечит мне алиби, но я жестоко ошибалась. Напротив, это превратилось в улику против меня.

У полиции всё равно недостаточно улик, чтобы арестовать меня, но вскоре они проверят читательский билет Поппи Керр и выяснят, что мы находились в библиотеке одновременно. Мне оставалось только надеяться, что Поппи ушла незадолго до наступления времени её смерти и что неизбежный тест ДНК с моей пропитанной кровью футболки подтвердит, что кровь принадлежит мне.

От сознания того, что я видела Поппи всего за несколько часов до её убийства, я должна была умереть от ужаса. По идее, я должна опасаться, что я и есть убийца, но мне было совершенно до лампочки. Я почти ничего не ощущала и ещё меньше помнила. Это гнетущее чувство отрешённости убаюкало меня, и я уснула, не раздеваясь, прямо в постели.

Я проснулась от тихого шороха и острого ощущения, что не одна. На мгновение мне даже показалось, что полиция ещё здесь, а я отключилась прямо посреди их "опроса". Мне уже мерещились наручники и тюряга, убитые горем родители, у которых единственную дочь заковали в кандалы. Мама с больничной койки будет тянуть ко мне руки – а меня рядом нет. Ноэми увидит моё лицо на первой полосе газеты и с отвращением выбросит её в ближайшую урну. Эйдан, мой милый младший брат, будет боялся приблизиться ко мне. Эти образы выплыли на дневной свет, и мне потребовалось больше времени, чем обычно, чтобы отделить их от реальности.

Когда картинка в комнате наконец обрела чёткость, я увидела, как Лотти листает книгу "Так говорил Заратустра", которой я подпирала окно. Эту книгу я читала чаще, чем любую другую, поэтому там на полях было полно моих пометок: размышления и разные посторонние мысли, навеянные текстом. Мгновенное ощущение беззащитности распространилось по всему телу, как солнечный ожог, розовое и сырое.

– Ты что делаешь? – прохрипела я.

Лотти подняла на меня глаза.

– Ой, извини. Хотела закрыть окно, потому что здесь холодно. Не хотелось, чтобы ты замёрзла, и в итоге зачиталась книгой, – её указательный палец завис над страницей с моими пометками. – "Я – лес и ночь тёмных деревьев; но тот, кто не боится моей темноты, найдёт розы под моими кипарисами". Как это красиво, – она улыбнулась с выражением на лице, которое я не смогла разобрать. – Как и роза, которую ты нарисовала на полях.

Жар прилил к щекам. Я выхватила у неё книгу и заметила фотоаппарат в другой руке. Она фотографировала мои пометки? Или она действительно листала книгу без какого-либо тайной цели?

Она отложила фотоаппарат, сбросила туфли и забралась на свою кровать, которую и не убрала после ухода в 04:00.

– Почему философия?

– Что? – переспросила я.

– Почему тебя так привлекает философия? Кажется, я у тебя не спрашивала раньше.

Прислонив подушки к стене, чтобы сесть к ней лицом, я поразилась тому, насколько это уязвимо – жить с кем-то в одной комнате и представать перед ней совершенно беззащитной во сне. Возможно, именно из-за этой беззащитности я ответила искренне, а не то, что сказала Ле Конту на первом занятии, чтобы произвести на него впечатление. Или это ритуал помог снять все барьеры, над возведением которых я столь усердно трудилась?

– Потому что, как бы мне ни нравились идеи, настоящие философы абсолютно безумны, и я их искренне обожаю, – улыбнулась я. – Например, Диоген жил в винной бочке, а из вещей у него были только плащ и посох. Он ходил по улице спиной вперёд и сбивал с толку других пешеходов. Однажды он подслушал, как Платон назвал человека "двуногим существом без перьев". После этого Диоген выбежал, ощипал курицу, вернулся к Платону и крикнул: "Смотри! Я привёл тебе человека!"

Последнюю фразу я произнесла с театральным выражением, и Лотти рассмеялась:

– Смешно! А ещё?

– Пифагор...

– Чувак со своими треугольниками?

– Он самый, хотя многие учёные утверждают, что одноимённая теорема принадлежит не ему. Но это гораздо более скучная история. На самом деле он был более известен как мистик, и существовала секта, которая разделяла его философию, – я чувствовала, что говорю слишком много, но слова лились из меня потоком. – У этой секты были весьма причудливые обычаи, например, члены культа не могли ездить по дорогам общего пользования, есть бобы, печь хлеб или сначала надевать левый ботинок. Считается, что его растерзала разъярённая толпа, которая загнала его к бобовому полю. Не желая прикасаться к бобам, он стоял на краю поля, пока толпа не догнала его и не забила до смерти.

– Невероятно!

– Ещё был Джереми Бентам, который... ой, прости, – внезапно свежая, розовая беспомощность стала вылезать наружу, и глубоко укоренившаяся паранойя подсказала мне, что веселье на её лице скорее похоже на насмешку. Потом она будет рассказывать своим подругам-хоккеисткам о том, какая я неудачница. Поэтому я пробормотала: – Тебе, наверное, это ужасно скучно. Лучше я заткнусь.

Улыбка Лотти расползлась по всему веснушчатому лицу с ямочками:

– Ни в коем случае! Пожалуйста, продолжай. Обожаю слушать твои рассказы. Это приятно отвлекает от всех этих размышлений.

Обычно я бы по гроб жизни обиделась, но что-то в её игривом легкомыслии заставило меня подумать, что она просто пытается быть милой.

Я улыбнулась в ответ, пытаясь не обращать внимания на саднивший шрам, когда мои губы приоткрылись:

– Итак, в завещании Бентам потребовал, чтобы друг публично вскрыл его останки, пригласив на это вскрытие других. Он также завещал своим друзьям 26 траурных колец.

– Траурные кольца?

– Да. На них был изображён силуэт его бюста, а в самом кольце содержались пряди волос философа. Удивляюсь, но друзья этого не оценили.

Лотти фыркнула:

– Если умрёшь и не оставишь мне траурного кольца, я буду в ярости.

Но почему-то шутка, казалось, испортила настроение; мы обе не такие уж закадычные подруги, чтобы оставлять друг другу траурные кольца. Лотти отвернулась и посмотрела в окно на Северную башню. Стыд стал обвивать мне грудь, как плющ, и я проследила за её взглядом. На самом высоком окне сидел ворон, и небо снаружи было испещрено пятнами, похожими на синяки.

– Жалею, что отдала твою футболку полиции, – наконец сказала Лотти.

– Так это действительно сделала ты?

– Я думала, ты и сама догадалась.

– Ну, да. После допроса полицейских гадать не пришлось.

Лотти снова встретилась со мной взглядом:

– Они сказали, что ты весь вечер была в библиотеке. Так ты действительно просто упала и приложилась?

– Я действительно просто упала и приложилась.

Теперь ложь начинала казаться естественной, и это пугало меня. Возникло ощущение, что каждый раз, когда я пересказываю эту выдуманную версию событий, то сама уничтожаю правду о том, что произошло на самом деле – потому что всё дело в том, что я по-прежнему сама ничего не знаю.

Пока ещё остаётся вероятность, что именно я убила Поппи.

Глава 32. Лотти

Пока мы разговаривали, молочный утренний свет падал на обнажённое лицо Элис, и мне трудно было отрицать, какая же она красивая.

Возможно, мне это показалось, но её лицо как-то даже перестало быть таким перекошенным. Плечи опустились, расслабились, а не задирались больше к ушам, а между бровями пропал двойной узел. Она говорила о своих любимых философах с той непринуждённой, но тревожной харизмой, которая ассоциировалась у меня с профессором Сандерсоном. Она была похожа на лидера культа – за исключением того, что её изгибы были гораздо более пьянящими, чем резкие мужские черты Сандерсона, чёрная шёлковая пижама облегала ей бёдра и талию.

Что-то незнакомое свернулось внутри, и в горле внезапно пересохло.

Ой.

Вот что имеют в виду, когда говорят о привлекательности.

Когда смотришь на неё под таким освещением, яркую и забавную, слушаешь её акцент, невозможно представить себе, чтобы она хладнокровно кого-либо убила. И всё же разве не так ли часто говорят об отъявленных убийцах? Что никто не верил, что они на такое способны?

Ведь эта девушка в первый же день пребывания здесь ударила кого-то по лицу. Всякий раз, когда она оказывалась близко, у меня от нервов сводило всё внутри. Хотя теперь я уже недоумевала... может быть, это у меня бабочки порхают в животе? Или это что-то совершенно более ужасающее?

За этими подведёнными глазами скрывается что-то зловещее – я знала это точно.

И всё же... если бы кто-то внимательно наблюдал за мной последние несколько недель, разве он не сказал бы то же самое? Лунатизм, маниакальная тяга к башне, рубин в горле и безымянный ужас.

Возможно, Элис пала жертвой той же тьмы, что и я.

После разговора с отцом рубин в горле ещё долго пульсировал докрасна, как настойчивое напоминание о том, что что-то, нечто, глубоко и накрепко вонзило в меня свои когти. Нутром я понимала, что не смогу покинуть Карвелл, даже если захочу.

Поэтому придётся остаться и разобраться со всем этим, потому что всё это часть одного и того же запутанного узла. И именно за этим я сюда и припёрлась.

Я решила воспользоваться беспрецедентной открытостью Элис и задать несколько наводящих вопросов, чтобы выяснить, не чувствует ли она тоже на себе воздействие некоей сверхъестественной силы. Закрыв крышку объектива на фотокамере и чувствуя себя немного смущённой из–за того, что Элис застукала, как я роюсь в её вещах, я положила камеру на стол и забралась в свою кровать.

– Элис... – начала я, и она подняла глаза цвета глубокого озера. Раздумывая, как заговорить об этом, я решила выложить всё по чесноку. – С тех пор, как попала сюда, я не чувствую себя самой собой. Особенно последние пару недель.

Рука автоматически потянулась к рубину на шее, и она проследила за мной взглядом.

– В смысле? – спросила она с ноткой любопытства в голосе.

– Не знаю, – призналась я. – Просто... всё стало как-то темнее, мрачнее… Это трудно выразить словами.

Что-то промелькнуло в её лице. Видимо, моя реплика что-то всколыхнула в её душе. Было ощущение, что я вот-вот вытяну из неё какое-то признание. Но вместо этого она просто сказала:

– Ты не похожа на человека, страдающего от депрессии.

Было бы легко сдаться, но я продолжала:

– Ну, во-первых, в депрессию может впасть любой. Мама была самым счастливым человеком, которого я знала, пока её не стало. Во-вторых, дело не в этом. Я думаю, это как-то связано с Северной башней. Жить в её тени… – она заметно напряглась в ожидании продолжения. – Вот почему я написала заяву о переводе в другое общежитие. Это звучит дико, я знаю, но мне уже кажется, что башня сводит меня с ума. Именно туда я каждый раз и хожу во сне.

Элис слегка, казалось бы, непроизвольно улыбнулась при мысли, что она не виновата в моей заяве, но тут же опять напряглась.

Она поудобнее устроилась на кровати, подперев голову локтем, чтобы тоже видеть Северную башню. Здание подсвечивало водянистым солнечным светом, сторона, обращённая к нам, была погружена в тень. Полицейская лента вплеталась в готические арки без стёкол и выходила из них, хлопая на ветру.

– Согласна, у неё какая-то... зловещая аура, не так ли? – пробормотала она. – Будто она живая. Но, скорее всего, это только потому, что нам обеим известно, что там произошло. Что по-прежнему там происходит, – она провела рукой по волосам, и они встали торчком ярко-красными прядями. – Ты когда-нибудь раньше ходила во сне?

Я помотала головой:

– Бывало, что разговаривала во сне. Иногда часто. Папа, бывало, угрожал засунуть мне в рот свои грязные носки, если я не заткнусь, – я почувствовала укол вины, когда вспомнила, как разговаривала с ним по телефону. – Но я ни разу не ходила во сне.

Элис пожала плечами, но уже не так небрежно, как обычно.

– Может быть, это просто стресс от пребывания здесь, – предположила она. – Стресс от учёбы, новые друзья. Из-за подобных перемен проблемы со сном могут усугубиться, не так ли?

"Верно, – подумала я, – но это не объясняет, как у меня появился рубин в горле".

Не хотелось говорить с ней об этом. Не сейчас. Не знаю, почему не хотелось ей открываться. Я ощущала странный стыд, будто измазалась в грязи. Я вспомнила, как корни рубина сомкнулись вокруг моей трахеи, когда я разговаривала по телефону с отцом, и как в тот момент я поняла, что рубин может убить меня, если захочет.

Страх раскалёнными полосами пробежал по рукам и ногам, когда я вспомнила, как полиция уносила Поппи в мешке для трупов. Бедные её родители!

Я не хочу умирать – правда, правда не хочу.

– Тебе страшно? – спросила Элис, и я поняла, что она читает мои мысли.

У меня на лице всегда можно прочесть все мысли и чувства, как на слайд-шоу в музее.

– Да, – призналась я. – А тебе?

Она снова посмотрела на Северную башню, и я следила за её лицом в поисках малейшего проблеска вины. Её кожа была кремово-белой, как мрамор, и почти такой же бесстрастной.

– Мне хочется немного поспать, – наконец сказала она, оставив мой вопрос без ответа.

Глава 33. Элис

Мне удалось поспать ещё несколько часов, прежде чем я почувствовала, что чья-то рука на плече трясёт меня, чтобы разбудить. Стряхивая остатки сна, я увидела веснушчатое лицо Лотти.

– Привет, – тихо сказала она, и растрёпанная прядь светлых волос выбилась из её косичек. От неё пахло яблочными конфетами. – Извини, что разбудила, но сейчас чуть за 15:30. Декан Мордью собирает студентов в часовне в 16:00, – я сглотнула. – Явка обязательна. Давай сходим туда вместе?

Несмотря на ужасные обстоятельства, от простого предложения прогуляться вместе незнакомое тепло разлилось по забытым уголкам груди.

Она подала заявление о переселении в другую общагу не из-за меня. У нас ещё есть шанс стать подругами.

Если ты, конечно, не убийца.

Когда мы спускались по мощёным дорожкам к часовне, непринуждённая утренняя беседа сменилась дружеским молчанием. Проходя мимо кривого, как локоть, дерева, я могла поклясться, что видела, как Лотти вглядывается в землю под ним, как будто ищет доказательства моего предполагаемого падения. Интересно, много ли ей известно? Что рассказали ей детективы, если вообще что-нибудь? Какие пробелы она заполнила самостоятельно? Мирный договор между нами казался слишком хрупким, чтобы спрашивать.

Потёртые старые скамьи часовни были так же забиты, как и во время инаугурационной речи. Рядом с богато украшенными латунными канделябрами сквозь витражные окна лилось слабое осеннее солнце, а сквозь раскрытые ладони Марии Магдалины были видны всполохи ярко-жёлтых кленовых листьев. В часовне стояла гробовая тишина. Салем примостилась на подоконнике, наблюдая за происходящим с кошачьим безразличием.

Декан Мордью стояла за кафедрой, уставившись на лежащий перед ней лист бумаги, исписанный от руки. Её руки были крепко сжаты, словно она пыталась унять дрожь. Черты её лица вытянулись, глаза были опущены.

Студенты входили молча и занимали скамьи без малейшего ликования или рвения, характерных для того первого дня семестра. Как только все расселись и поток реплик прекратился, Мордью чётко, но тихо заговорила в маленький микрофон в верхней части кафедры.

– С глубочайшим прискорбием я подтверждаю смерть Поппи Керр.

Гробовая тишина. Даже древние обогреватели перестали тарахтеть.

– Семье Поппи уже сообщили. Студентов и прессу просят уважать их личную жизнь в это трудное время.

Мордью глубоко вздохнула, собираясь с духом.

– Я уже сделала официальное заявление для СМИ, поэтому позвольте мне быть откровенной со всеми вами. Не могу поверить, что я снова здесь и говорю эти ужасные слова, – в её голосе слышались почти слёзы, она говорила тихо и тяжело. – Не могу поверить, что подобное повторилось.

Воздух был насыщен алхимической субстанцией, названия которой я затруднялась подобрать – ощущение напряжения, как когда с неба вот-вот пойдёт дождь. Тишина звучала в минорной тональности: страх, печаль, или что-то ещё более насыщенное.

– Пока полиция расследует обстоятельства трагической смерти Поппи, Карвелл не закроют. Такое решение было согласовано как с полицией, так и с советом управляющих. Оно будет постоянно пересматриваться. Безопасность кампуса будет значительно усилена, и вам настоятельно рекомендуется сообщать обо всём необычном либо мне, либо ближайшему сотруднику. Если вы почувствуете себя в опасности, пожалуйста, свяжитесь с нами. Если в какой-то момент выяснится, что существует постоянный риск для студентов, я без колебаний снова закрою наши двери, – неуверенный кивок. – Спасибо.

Разум лихорадочно работал, пытаясь соединить эмоциональные переживания и факты ситуации во что-то похожее на объяснение. Если Карвелл решили не закрывать, разумно предположить, что полиция считает смерть Поппи самоубийством.

Какие у них есть на то доказательства? Меня поразило, что я знаю слишком мало подробностей о её кончине, кроме того факта, что её нашли у подножия башни. В каком состоянии было её труп, когда его нашли? Было ли что-нибудь, указывающее на то, что она спрыгнула сама? Были ли какие-либо признаки присутствия другого человека в ту ночь?

Возможно, Лотти известно больше, поскольку сразу же пришла на место происшествия, как только услышала новости.

Или, может быть...

Нет. Даже если Лотти ходит во сне и даже если она проснулась в 04:00, ничто не указывает на то, что она может быть подозреваемой. Она самый здоровый человек, которого я когда-либо встречала, просто солнышко. И, кроме того, если она убийца, почему она так испугалась при виде крови на моей футболке? Зачем ей было утруждать себя обращением в полицию, зная, что это только привлечёт к ней внимание?

Когда тишина переросла в настойчивый гул, я повернулась к ней лицом на скамье – но оказалось, что она увлечена разговором с другой девушкой, сидевшей рядом с ней.

Хафса Аль-Хади – студентка с факультета философии, которая была с Поппи в библиотеке.

Её чёрные волосы были собраны в космические пучки на макушке, она выглядела глубоко потрясённой, глаза покраснели. Она монотонно шевелила пальцами, хотя и беззвучно. Я напряглась, чтобы расслышать, что она говорит Лотти – не всплывёт ли моё имя, поскольку она видела меня в библиотеке Сестёр Милосердия? – но девушки говорили слишком тихо, чтобы их можно было расслышать за шумом сотен студентов, проталкивающихся к выходу.

Решив, что задерживаться и подслушивать будет слишком подозрительно, я неохотно направилась обратно в Уиллоувуд. В общаге всё так же пахло затхлостью, поэтому, несмотря на холод, я снова распахнула окно. В этот момент что-то в мусорном ведре Лотти привлекло моё внимание – скомканный листок бледно-зелёной бумаги. Особый мятный оттенок что-то пробудил в моей памяти, и, не раздумывая, я наклонилась и вынула его.

Заявление о переселении в другое общежитие.

На долю секунды мне показалось, что Лотти, возможно, изменила своё мнение обо мне; что после всех этих дурацких разговоров о философах она решила, что я, в конце концов, не такой уж монстр.

Но потом кусочки, наконец, сложились воедино: фотокамера, этот вечный блокнот, стопка книг о реальных преступлениях, её наводящие вопросы этим утром – и я поняла: дело не в том, что я ей нравлюсь.

Она играет со мной в следователя на подследственную.

Глава 34. Лотти

На первый взгляд, отмена заявления о переселении в другую общагу было нелогичным решением. По идее, я должна смертельно бояться Элис. По идее, следует спать как можно дальше от неё и Северной башни, насколько это в человеческих силах.

И всё же, если я собиралась узнать то, чего больше никто не знал, надо жить поближе к башне. Если я собираюсь выяснить, как избавиться от рубина в горле, от его смертоносного присутствия в теле, то бессмысленно пытаться просто сбежать. Оставалось только надеяться, что если Элис будет запирать дверь и я не буду ходить во сне, Северная башня не сможет забрать меня следующей. Если, конечно, я буду каждую ночь ложиться спать до полуночи.

Тем не менее, чувство вины за то, что я осталась, разъедало меня изнутри. Я знала, что если случится что-нибудь ужасное, родители не вытерпят. Выбросив бланк, я несколько мгновений сжимала амулет в виде шмеля на своём браслете, пока серебро не стало тёплым на ощупь.

Папа, прости. Мне очень жаль. Но у меня нет выбора.

Пока я перебирала в голове то, что знала об убийстве на данный момент, меня не покидал вопрос о том, как Поппи и, возможно, её убийца попали в башню. Она же была заперта! У кого ещё есть ключ, кроме Мордью? И потом: страдала ли Поппи от тех же навязчивых симптомов, что и я? Оказывалась ли она когда-нибудь у подножия Северной башни, не помня, как туда попала?

И, прежде всего, как мне вообще всё это узнать?

Первая зацепка пришла позже в тот же день. Когда мы собрались в часовне на речь декана Мордью, я заметила темноволосую девушку со смуглой кожей, сидевшую в одиночестве. Она нервничала больше других, и это бросалось в глаза – навязчиво щёлкала пальцами, глядя на стропила.

Я присела на скамью рядом с ней.

– Привет. Ты в порядке? – спросила я.

– Угу, – она даже не оторвала взгляда от потолка.

– Это ужасно, – бессмысленно сказала я. – Не могу отделаться от мысли, будто... это могла быть любая из нас.

Сдавленный звук:

– Всё не так. Пострадала только Поппи.

– Ты с ней была знакома?

– Да. Кажется, я последняя видела её живой, – ужасный сдавленный смех. – Ну, кроме убийцы, разумеется.

– Ты видела её? – у меня ёкнуло сердце. – Когда?

– В библиотеке. Мы... мы поссорились. Это было глупо, но... – она замолчала, погрузившись в свои мысли.

– Мне очень жаль, – не отставала я. – Ты её хорошо знала?

– Ну, настолько хорошо, насколько можно знать кого-то, с кем познакомилась всего несколько недель назад. Она жила со мной дальше по коридору в Фоксглаве.

Фоксглав был рядом с Уиллоувудом, и это была единственная общага с одноместными комнатами.

– А из-за чего вы поссорились? – спросила я, пытаясь придать своему тону что-то среднее между утешением и любопытством.

Она резко перестала щёлкать пальцами и повернулась ко мне лицом. Её тёмно-карие глаза смотрели дико; зрачки расширились так, что почти полностью закрыли радужку – взгляд, полный первобытного страха.

– Я уже разговаривала с полицией. Они сказали, что нашли предсмертную записку. И её труп... Они спрашивали меня, страдала ли она от депрессии. Я не так хорошо её знала, но она не казалась мне... То есть, разве такое можно сказать наверняка? Это просто... Вряд ли это вообще похоже на правду. Особенно после всего, что произошло, когда в последний раз погибли люди.

От моей уверенности не осталось и следа. Я такого не ожидала.

– А ты видела эту предсмертную записку?

– Нет, – она помотала головой. – Но она была напечатана, а не написана от руки. Полиция спрашивала, как она обычно писала свои эссе: от руки или печатала на компьютере в библиотеке.

– И? – я сглотнула.

– Не знаю, – она уронила голову на руки и помотала головой. – Вот так и понимаешь, как мало обращаешь внимания на окружающих тебя людей. Я была настолько поглощена собственным дерьмом, что... блин…

В глубине головы шевельнулась какая-то неясная мысль: вспомнилось, что Сэм Боуи пытался упрятать Джейни в психушку на основание Закона о психическом здоровье. Не могли ли обе жертвы страдать одержимостью? Нетренированному глазу одержимость демонами могла показаться психозом. Я решила подумать над этой версией чуть позже.

Был один вопрос, к которому очень хотелось вернуться: из-за чего поссорились Хафса и Поппи? – но не хотелось показаться бесчувственной или задирой.

Но не успела я спросить что-нибудь ещё, как декан Мордью вошла через боковую дверь у помоста, и вся часовня погрузилась в тишину. Я решила не делать заметок, как на инаугурации – это слишком проясняло бы мои намерения и потенциально затруднило бы завоевание доверия девушки, сидевшей рядом, имени которой я до сих пор не знала. Лучше держать всё в голове: разговор с почти подругой Поппи, заявление декана, общую атмосферу, колкие мысли, возникшие из всего вышесказанного. Для этого потребовалось так много умственных усилий при таком малом количестве сна, что я стиснула челюсти от напряжения.

Когда декан сошла с помоста и все начали осторожно подниматься, девушка рядом со мной прошептала так тихо, что я почти не расслышала:

– А что, если это из-за меня?

– Что? – я была уверена, что ослышалась.

Она снова повернулась ко мне с этим безумным взглядом и испуганным выражением:

– Я очень пренебрежительно высказалась о её художественных способностях. Что, если она из-за этого и покончила с собой?

Я положил ей руку на плечо и слегка сжала под свитером "Хелло Китти":

– Почему бы нам не пойти куда-нибудь выпить?

* * *

"Трибуна" была почти пуста; все спортивные мероприятия, назначенные на этот день, отменили. Какой-то парень бросал дротики, прихлёбывая виски с кока-колой. Ревущий огонь потрескивал и плевался в камине, как дикое существо.

Хафса потягивала лимонад "Фентиманс Викториан". Пока она говорила, её кожа всё больше бледнела.

– Поппи учится… блин, училась… на факультете изобразительного искусства. Как-то вечером в гостиной Фоксглава она показала мне кое-что из своего портфолио. Её работы были хороши, но она слишком старалась выглядеть круче, чем она есть – этакой Трейси Эмин^[9] на минималках.

Я кивнула, хотя совершенно не разбираюсь в художниках.

– Тогда я держала себя в рамках приличия. Но вчера вечером мы были в библиотеке, и она как-то высказалась о студентах-философах – о том, насколько бессмысленны их знания. Наверное, забыла, что я как раз с факультета философии, но почему-то её забывчивость разозлила меня ещё больше, когда она снова стала показывать мне свои картины. Так что я просто... я сорвалась и заявила ей: "По крайней мере, я заслужила право здесь учиться". У меня так часто бывает: ляпну что-нибудь сгоряча, а потом начинаются неприятности.

– Эх… – сказал я, не совсем понимая, что тут ответить.

Сказать, что она совершенно не виновата – будет звучать не совсем искренне. Если Поппи покончила с собой, то Хафса выбрала неудачное время для своей колкой реплики.

Между нами повисло молчание, во время которого, казалось, она ожидала, что я утешу или оправдаю её, но я этого не сделала. Казалось разумным сохранять нейтралитет. Вместо этого я спросила:

– Ты рассказала об этом полиции?

Она яростно замотала головой, прядь волос выбилась из космического пучка.

– Думаю, тебе следует сказать, – осторожно сказал я. – Неприятные комментарии – это не преступление, но им хоть будет известен контекст.

Хафса поставила бокал, уставилась на языки пламени, пляшущие в камине, и ничего не ответила.

Я решила попытаться глубже покопаться в психическом здоровье Поппи и в том, как это могло быть связано с моим собственным навязчивым опытом общения с башней. Как можно мягче я спросила:

– Я знаю, что полиция уже спрашивала тебя об этом, но была ли она похожа на себя перед смертью?

При этих словах внимание Хафсы вернулось ко мне, черты её лица ожесточились. Пальцы, кажется, защёлкали сами по себе.

– Я уже говорила, что у нас было весьма шапочное знакомство. Откуда мне знать, что значит "похожа на себя"?

Она вскочила с дивана и выбежала, не оглядываясь.

Я откинулась на спинку дивана и задумался над тем, что только что произошло. Может быть, Хафса просто вспыльчивая? Но опять же, возможно, она что-то скрывает.

Да и вообще – почему все девчонки вокруг как на подбор такие колючие?

Глава 35. Элис

Поняв, что Лотти играет со мной в следователя, я перебрала в голове все свои действия через призму подозрительности. Как бы это выглядело, если бы я пропадала в библиотеке, потенциальном месте своего преступления, по несколько часов подряд? Как бы это выглядело, если бы я начала расспрашивать окружающих о смерти Поппи?

Поэтому я сохраняла видимость отчуждённости, которую оттачивала всю юность. Я была любезна с Лотти, никогда не переходя в фамильярность. Я посещала все занятия, но не торчала в библиотеке дольше необходимого. Я читала книги, пока ела в столовой, и вежливо улыбалась каждому, кто подходил. Я была такой нежной, какой не представляла, что могу быть.

Самое странное в этом было то, что мне это давалось совершенно без напрягов. После ритуала постоянные воображаемые споры полностью прекратились, и поэтому в общении с другими уже не было привычной колючей агрессии. Желание разбить кому-то морду об стену, если он посмотрит на меня не так, испарилось. Я даже не могла вспомнить, на что были похожи эти приступы гнева или ярости; казалось, что их полностью вырвали из моей психики.

Но чем спокойнее я себя чувствовала, тем печальнее мне становилось оттого, что мне не с кем было этим поделиться.

Воодушевлённая свежестью своего духа, я кинула Ноэми мессагу:

Скучаю

Я не разозлилась, когда она не ответила, хотя с тоской вспомнила прошлую осень, которую мы провели вместе в долгих прогулках по Чевиотам и за домашним какао, смешанным с самым тёмным шоколадом, какой мы могли найти.

Эта новая лёгкость, с которой я летела по жизни, была весьма желанной. Конечно, было неприятно ощущать, что я теперь совсем похожа на себя, что многое из того, что делало меня Элис, вырвали с корнем, но от этого моё существование становилось намного легче. И если ценой, которую я заплатила за этот своеобразный покой, были несколько потерянных часов и мёртвая бабочка, то это казалось довольно выгодной сделкой.

Конечно, не отпускал затаённый страх, что меня заставят расплатиться чем-то ещё.

Что, если настоящей ценой стала жизнь Поппи Керр?

Однако, когда прошло несколько дней без очередного визита полиции, я невольно сделала вывод, что кровь на моей футболке оказалась моей собственной. А если на футболке не нашли крови Поппи, то как они вообще свяжут меня с преступлением, кроме нашего одновременного присутствия в библиотеке?

Логичным объяснением было то, что я потеряла сознание после ритуала (вдруг настойка получилась слегка токсичной?), несколько часов пролежала без сознания в отделе философии, а затем, пошатываясь, вышла оттуда в 3:58 утра, что может подтвердить Кейт Фезеринг.

Фезеринг. Каждый раз, как вспоминала её, меня охватывало беспокойство. Она знает моё имя, хотя я ей его не говорила, но я повторяла себе, что оно, вероятно, всплывало в системе всякий раз, когда я заходила в библиотеку. Она могла запомнить меня из-за ссоры с тем парнем, который попросил чернил – ещё одно логичное объяснение, за которое я цеплялась, как за спасательный плот.

Преобладающее чувство безмятежности хорошо влияло на оценки в учёбе. Оказалось, я могу достичь гораздо большей сосредоточенности во время занятий, охватить умом более широкие концепции, критически осмыслить общепринятые принципы. В мыслях появилась ясность, которой раньше никогда не было – чистый, ровный перезвон в противоположность буйной симфонии.

Это было как раз вовремя, потому что примерно через неделю после смерти Поппи у меня должен состояться первый частный урок с профессором Дейкром. До ритуала я сильно нервничала из-за встречи с ним, особенно после того, как его первые впечатления обо мне были менее чем благоприятными. Теперь, однако, я была уверена, что смогу снова расположить его к себе своим новоприобретённым самообладанием и нестандартным мышлением. Если ему предстояло стать моим наставником на следующие три года, хотелось бы, чтобы его мнение обо мне было положительным. Хотелось произвести на него впечатление.

Светлый кабинет Дейкра с высокими потолками был заполнен предметами исключительной красоты: персидскими коврами и фарфором, небольшими картинами с изображением богов и чудовищ, низкими книжными шкафами, битком набитыми редкими первыми изданиями, чайниками из тонкого фарфора византийского синего цвета с горьковатым ботаническим ароматом Эрл Грей. Тут были хрустальные вазы с полевыми цветами и травами – синие, пурпурные и зелёные ноты наперстянки и папоротника, цитрусовый мускус майорана. Окно с дребезжащими стёклами было заложено древней копией "Тезауруса" Роже, чтобы Салем могла приходить и уходить, когда ей заблагорассудится, – это было её любимое место для раннего вечернего сна.

В комнате царила приятная, пьянящая атмосфера, которая, как мне показалось, не соответствовала самому Дейкру, одетому в коричневый вельвет, с пальцами в пятнах от табака и общей атмосферой личного пренебрежения. Мы несколько минут обменивались любезностями о погоде, но потом я решила взять быка за рога.

– Профессор Дейкр, я хотела бы извиниться за своё поведение в первый день семестра, – я поёрзала в бархатном кресле с откидной спинкой напротив его стола. – Я перенервничала и немного перегнула палку. Этого больше не повторится.

Дейкр одарил меня добродушной улыбкой, в уголках его обвисшего рта появились маленькие запятые.

– Не беспокойтесь. Сразу вспоминается Аристотель: "Любой может разозлиться, это легко, но разозлиться на нужного человека, в нужной степени, в нужное время, с нужной целью и правильным способом – это под силу не каждому, и это нелегко". Это цитата из его "Искусства риторики", – он закинул ногу на ногу, задрав брюки и обнажив разномастные носки. – Вы ещё молоды, мисс Вулф, а учиться контролировать свой гнев можно всю жизнь. И всё же это стоит усилий. Гнев, выпущенный на волю, подобен лесному пожару, неизбирательному в своём разрушении. Но если научиться приручать его, использовать его, чего-то достигать с его помощью? Тогда он станет свечой. А что такое свеча, как не одно из величайших достояний человека? Она согревает. Она питает. Она проливает свет на самые тёмные уголки и освещает путь вперёд.

Я по-волчьи ухмыльнулась.

– Кстати о движении вперёд, я немного вышла из себя, когда вы сказали мне, что такой гнев "не очень-то приличествует молодой девушке", – я заключила эту фразу в заострённые воздушные кавычки.

– Простите уж, – он усмехнулся, как дедушка. – Мне не следовало этого говорить. Я был воспитан в другое время, в другой культуре, но это не оправдание. Надо следовать духу времени. Это фантастика, что в Карвелле работают такие увлечённые женщины.

"Женщины получают учёные степени уже более ста лет", – вертелось у меня на языке, но я наконец-то вернулась на твёрдую почву с Дейкром, и я постараюсь, чтобы так оно и оставалось.

Человек, сидящий передо мной, должен сыграть решающую роль, в том чтобы я стала судьёй – личная рекомендация от него обеспечит мне место в любой юридической школе, какую я захочу.

Внезапно мне показалось, что всё это снова в пределах досягаемости, и я улыбнулась про себя. Если не считать трупа, я была в восторге от действия ритуала.

Но то, что кажется слишком хорошими, чтобы быть правдой, обычно таковым и является, и этот случай не стал исключением.

Глава 36. Лотти

В течение недели после смерти Поппи я стала осознавать глубину своего дилетантства. Передав футболку Элис полиции, оттолкнув Хафсу и нехило разозлив Питера Фрейма, я отработала все имеющиеся зацепки. Я записала всё, что произошло, в блокнот, что заняло большую часть последующего дня – строчила на протяжении всего моего первого семинара по Чосеру^[10], едва слушая размышления профессора Вана о символизме в "Доме славы".

Но едва я описала события того бурного дня, как оказалась в растерянности, не зная, что делать дальше. Я побеседовала с бесчисленным количеством других студентов, как на своём курсе, так и в "Трибуне", но никто из них не смог сообщить ничего интереснее того, что сказала мне Хафса. В момент смерти Поппи почти все спали.

Единственное, за что уцепился мозг, так это за ту деталь, что Поппи, как и её возможному убийце удалось проникнуть в башню. Дверь была заперта, как я знала по собственному опыту, но у кого ещё, кроме Мордью, есть ключ? Идти по этому пути казалось бесполезным, когда полиция, скорее всего, уже доводит дело до логического конца, но это была одна-единственная зацепка, которые у меня есть.

Записаться на приём к Мордью было проще, чем до смерти Поппи, потому что она расчистила себе расписание на неделю, чтобы поговорить один на один со всеми студентами, которые подумывали об уходе. Поговорив с её секретарём, я взяла время на одну из последних оставшихся встреч.

В кабинете Мордью был чёрный готический камин, сплошь колонны и арки, и антикварный письменный стол из красного дерева перед огромным эркерным окном. В углу стояли старинные часы с выгравированными рядами странных символов незнакомого алфавита. При ближайшем рассмотрении выяснилось, что они идут в обратном направлении.

Когда я вошла, Мордью поднялась из-за стола, поблагодарила и отпустила свою секретаршу, жестом пригласив меня присесть на диван. Если она и помнила меня по встрече у Северной башни, то не показала этого, но, возможно, она просто хорошо владела лицом. Я поправила пашмину на шее, надеясь, что она прикроет рубин, который пульсировал, как рана.

– Спасибо, что пришли навестить меня, мисс Фицвильям, – сказала она, тепло улыбаясь. У неё были подведены глаза чёрной подводкой с резкими кошачьими штрихами, гладкие волосы собраны сзади в высокий балетный пучок.

– Спасибо, что тоже согласились встретиться, – сказала я, не зная, как на это реагировать. – Я по-настоящему напугана. Уверена, вы можете себе это представить. Особенно живя так близко от башни.

– Да, в вашем личном деле говорится, что вы подали прошение о переселении в другое общежитие, но отозвали его на следующий день после смерти мисс Керр – это так?

Я была вся на нервах. Мордью хорошо подготовилась ко встрече. Она так делает с каждым студентом? Или она правда помнит меня с той встречи?

– Да, я отозвала его, потому что думаю, что собираюсь отчислиться, – сымпровизировала я, молясь, чтобы она не раскусила мой блеф. Сейчас было не самое подходящее для этого время. — Это всё... немного чересчур.

– Понимаю, – она кивнула. – Мы все напуганы. Особенно те из нас, кто работал здесь 10 лет назад. Это навевает много травмирующих воспоминаний.

Её слова казались слегка отрепетированными, поскольку она, вероятно, уже произносила то же самое бесчисленному количеству студентов. Однако было видно, что за отработанными репликами скрывается настоящая боль – морщинки у глаз, опущенные уголки губ.

Я посмотрела на свои дрожащие руки:

– На самом деле я не хочу уходить, просто... Что, если я буду следующей?

Она посмотрела на меня своими карими глазами.

– Пожалуйста, будьте уверены, мы делаем всё возможное, чтобы ничего подобного больше не повторилось. Во-первых, похоже, что мисс Керр трагически покончила с собой. Но, несмотря на это, понятно, насколько это всё равно ужасно, учитывая прошлое, поэтому мы значительно усиливаем меры безопасности. У входа в башню 24 часа в сутки будет дежурить охрана, а камеры видеонаблюдения установлены как там, так и в Обсерватории.

Я уставилась на напольные часы, ходившие назад; их присутствие в комнате было почти гипнотическим, как магнитное поле.

– Но как Поппи вообще попала в башню? – спросила я, выкладывая на стол несколько своих карт. – Я думала, башня заперта.

– Мы это ещё не выяснили.

По её размеренному тону я догадалась, что об этом спрашивали и другие студенты.

– Ладно, просто... Разве у кого-нибудь ещё есть ключ, кроме вас?

Я уже перешла черту и прекрасно отдавала себе в этом отчёт.

Она чуть приподняла подбородок.

– Он есть ещё у нескольких других доверенных сотрудников. Сейчас мы изъяли их. Теперь только у меня есть доступ в башню, а ключ всегда при мне. Вот почему я уверена, что ничего подобного больше не повторится.

"По крайней мере, не в Северной башне," – подумала я с приступом неподдельного страха, который, казалось, зародился у меня в горле.

– А кто эти сотрудники? – спросил я, прикусив губу.

Приходилось разыгрывать нервную студентку, чтобы получить хоть какие-то ответы.

Она сжала губы в тонкую линию:

– Вряд ли я обязана отвечать. У вас ещё есть ко мне вопросы?

Я помотала головой.

– Прекрасно. Очень надеюсь, что вы останетесь с нами, но если захотите перевестись, мы с радостью предоставим рекомендации в любое учебное заведение, куда вы подадите заявление на следующий год.

Я ушла со встречи с чувством поражения. Следовало догадаться, что она никогда не поделится со мной подобной информацией, но я надеялась, что она хоть в чём-нибудь, да проговорится: пол, отдел, хоть это смотритель или уборщица. К сожалению, она была воплощением профессионализма, и я с чем пришла, с тем и ушла.

Так что теперь единственной реальной зацепкой, которая у меня осталась, была девушка, с которой я живу в общаге.

Глава 37. Лотти

Пришло время идти ва-банк. Надо подобраться к Элис как можно ближе и подождать, когда она сделает неверный шаг.

Изучая её, я поняла, что после убийства с Элис произошло какие-то ощутимые изменения. Она по-прежнему напоминала мне лес – огромный, красивый и тёмный, – но у которого всю колючую защиту: чертополох, крапиву и борщевик, ядовитые грибы и узловатые корни – вырвали с корнем. Ей овладела странная безмятежность, которой я затруднялась дать названия. Казалось, её злость и расстройство из-за моего заявления о переселении в другую общагу полностью рассеялись.

Сначала я списала это на осторожность: она, должно быть, знает, что я внимательно наблюдаю за ней, и понимает, что должна вести себя как ни в чём не бывало, оставаться как можно более нейтральной, чтобы не вызывать дальнейших подозрений.

Однако, как ни странно, из-за этой туманной диссоциации разговаривать с ней стало даже труднее, а не легче. Как будто мыслями она вечно витала где–то в другом месте, если не отсутствовала совсем. Мы вели бессмысленные беседы о погоде и о том, какие у нас занятия, но ничего похожего на фактурные беседы о бесах извращённых или чокнутых философов или даже о том, что мы читаем.

Я никак не могла воткнуть, что же с ней произошло; как это связано с убийствами, если связано вообще. Если бы я думала о ней самое худшее, я бы сказала, что она наконец-то справилась со своими приступами ярости и подавила их. От этой мысли я холодела до мозга костей.

И всё же она так нарочито оставила свою окровавленную футболку в мусорном ведре и, казалось, совсем не рассердилась или обеспокоилась тем, что я передала её полиции. Тот, кто только что совершил убийство, не станет так себя вести.

У её новообретённой бесстрастности действительно были и некоторые преимущества – такое впечатление, будто она совершенно потеряла осторожность. Обычно она так склонялась над своим портфелем, когда открывала его за письменным столом, чтобы я не разглядела, какой код она набирает, но тут однажды ночью она столь небрежно открыла его на своей кровати, что я без особых проблем разглядела код: 241 290.

На следующую ночь я дождалась, пока она уснёт, и открыла портфель так тихо, как только могла.

Внутри был маленький кожаный пенал с монограммой её инициалов, разлинованный блокнот Pukka, заполненный каракулями по лекциям, губная помада цвета красного вина, пластиковая бутылка с водой, наполненная чем-то, пахнущим настоем из цветов бузины, огромный телефон Nokia с севшим аккумулятором, и список литературы, который я скопировала в конец своего блокнота. Это не имело отношения к расследованию или чему-то ещё, но мне хотелось произвести на неё впечатление хотя бы поверхностным знанием её предметов. Как приятно было застать её врасплох цитатами из Бодлера и Эдгара Аллена По.

Почему мне так хотелось произвести на неё впечатление... Я решила сейчас не забивать себе голову этим вопросом.

В портфеле было ещё несколько предметов, назначения которых я не могла понять. Во-первых, небольшой набор стеклянных флаконов, все пустые. Они были вставлены в эластичные петли для авторучек на крышке портфеля. Также здесь была пара садовых секаторов, и при виде их острых лезвий моё сердце забилось немного чаще – пока я не вспомнила, что Поппи не зарезали. Зачем Элис всё это? У неё на подоконнике стоит огромная монстера, но я никогда не видела, чтобы она делала что-то большее, чем без особого энтузиазма поливала её водой.

Какими бы необычными эти предметы ни были, они всё равно ничего не проясняли. Если не спрашивать Элис, что она с ними делает – чем бы я немедленно спалилась, что рылась в её личных вещах, – не было очевидного способа выяснить, имеют ли они отношение к делу. Надо продолжать наблюдать за ней и надеяться, что она спалится.

По вечерам я часто ловила себя на том, что часами смотрю в окно нашего общежития, словно Северная башня – магнит, к которому постоянно притягивает мой взгляд. Именно во время одного из таких грандиозных смотрений я заметила нечто странное в размерах здания.

Прямо рядом с Северной башней находится библиотека Сестёр Милосердия, занимающая три этажа. В башне не было окон, кроме открытых арок Обсерватории, но в библиотеке были большие готические окна высотой в несколько этажей. Внутри библиотеки они начинались с самого края, у книжных полок, и тянулись через всё помещение. Но со своей точки обзора из общежития я заметила, что снаружи казалось, будто окна находятся в нескольких метрах от того места, где Северная башня выгибается наружу.

Что находится между библиотекой и башней? Просто пустое пространство?

Я нарисовала эскиз этого крыла здания таким, каким видела его из своего окна, затем сравнила его с картой кампуса, которую мне дали вместе с приветственным набором. Конечно же, на карте кампуса библиотека стоит прямо рядом с Северной башней, и между ними ничего нет. Как-то это всё не вяжется.

Однажды субботним утром, когда в главном здании было тихо, я зашла, чтобы осмотреть его. На первом этаже, через богато украшенную каменную галерею, отходящую от главного коридора, располагался вход в библиотеку с воротами безопасности, которые открывались по приложению студенческого билета. Мне всегда казалось это забавным. Как будто кому-то, не являющемуся студентом, было бы интересно вломиться в старую пыльную библиотеку, которой руководит седовласая злодейка с чёрными губами из фильма о далматинцах.

В пустом пространстве, которое я обнаружила рядом с библиотекой, находилась кладовка, которую уборщица оставила приоткрытой. Там стояли влажные швабры, старый отбеливатель и множество рулонов промышленных синих салфеток, которые можно найти в школах и университетах по всей Британии.

Там же, на втором этаже, была покрытая коричневым лаком дверь с позолоченной табличкой "Туалет", но она была заперта, и выглядела так, словно простояла закрытой целую вечность: латунный ключ торчал в ней снаружи и не поворачивался, когда я попробовала его открыть.

На втором этаже место, где должна была находиться ещё одна дверь, было заложено кирпичом и заштукатурено.

Краска сверху – бледно-шалфейно–зелёная – выглядела свежей, но само по себе это не было странным. Перед тем, как Карвелл вновь открылся, многие помещения старого монастыря тщательно отремонтировали.

Однако странно, что эту дверь заложили кирпичом.

Что находится за этой стеной? Проход ведёт в Северную башню?

Глава 38. Элис

Я поняла, что тёмная сторона всерьёз вернулась, через пару недель после ритуала, когда обедала с Амандой – девушкой с моего факультета, которая изо всех сил пыталась разобраться в теории божественного повеления. Мы обсуждали дилемму Евтифрона, когда в голове резко возникла мысль:

Проткни её вилкой.

Импульс был таким острым, таким ошеломляющим, что я схватила вилку и подняла её ещё до того, как договорила фразу. Мне удалось обуздать свои желания, и я не накинулась на неё с вилкой, но от свирепости порыва и полного отсутствия контроля меня пробрало до костей.

Это повторилось на следующий вечер, когда я проходила мимо "Трапезной" по пути в библиотеку. Двое пьяных парней, спотыкаясь, вышли из гулкого подъезда. Их лица были расслабленными и счастливыми под флуоресцентно-зелёными лампами. Всепоглощающее желание перерезать им глотки поглотило всё остальное. Кулаки сжались сами собой, а ноги понесли меня в их направлении, словно по какому-то божественному повелению. Если бы у меня при себе был кинжал, я бы вполне им воспользовалась.

Не успела я опомниться, как приступы стали приходить быстрее и сильнее, и обуздание их превратилось в нескончаемую битву, которая постоянно требовала всех сил, чтобы они не завладели мной полностью. В одночасье способности учиться, общаться, думать о чём угодно, кроме жажды крови, полностью куда-то испарились. Ясность и врождённое чувство добра, которые я испытывала в первые несколько недель после ритуала, всё уменьшались, пока не стало казаться, что от них осталась лишь крошечная искорка света.

Я отменила свои частные уроки с Дейкром на случай, если снова рассержу его. перестала ходить на занятия – я всё равно не могла сосредоточиться. Я перестала спать, опасаясь того, что могу натворить, когда потеряю бдительность. Усилия по сдерживанию ненасытных приступов привели к тому, что я постоянно обливалась холодным потом. Я даже не могла есть, потому что любое отвлечение могло привести к летальному исходу.

Проще говоря, я была в ужасе.

Однажды вечером в приступе отчаяния я пошла в часовню, чтобы... нет, не помолиться. Найти утешение? Прощение? Что-нибудь, что послужило бы мазью, бальзамом, чем-нибудь, что хоть на мгновение ослабило бы чудовищные инстинкты, и чтобы хоть немного подумать. Чтобы голос свыше сказал мне, что я не злая, не должна падать духом. Что я тоже найду спасение.

Конечно, я ничего из этого не нашла. Ни один бог ни в каком мире не освободил бы меня от мыслей в голове. Но для меня было облегчением оказаться на широко открытом пространстве, когда вокруг никого больше нет, кого я бы могла прирезать в своей голове самыми жестокими способами.

Когда я сидела на потёртой скамье в последнем ряду, несчастно уставившись в многовековой пол, то почувствовала, как что-то мягкое коснулось сзади шеи, как меховой шарф. Резко выпрямившись, я увидела, как Салем грациозно запрыгнула на скамью рядом со мной, выгнув спину и вытянув лапы.

На краткий миг её присутствие стало бальзамом, лекарством, моментом мимолётной доброты, в котором я нуждалась. Крошечная частичка облегчения, от которой я чуть не прослезилась. Кошки будут всегда. Кошки ненавидят тебя, независимо от твоих мыслей. Они могут судить тебя, но, вероятно, это требует слишком много усилий, и в любом случае, они предпочли бы, чтобы их оставили в покое.

А потом она снова посмотрела на меня, и что-то красное и неестественное вспыхнуло в её глазах.

Не раздумывая, я злобно схватил её за горло.

Её когти впились в тыльную сторону моих ладоней, красный цвет исчез из глаз, а её обычные жёлтые радужки сузились от страха. На моей коже образовалась паутина царапин, сочащихся кровью, но я не отпускала её.

Её шея была такой хрупкой; я чувствовала ладонями все тонкие, как спички, косточки.

"Остановись, остановись, остановись, пожалуйста, остановись", – хныкала 5-летняя девочка в моей душе, но я не могла остановиться. Конечности больше не принадлежали мне.

Совершенно неспособная вернуть себе контроль, я крепче сжала шею Салем и сделал резкое движение; сильный прямоугольный рывок в сторону.

Хрясь.

Её тело обмякло в одно мгновение.

Ужас охватил меня внезапно.

Нет, нет, нет, нет, нет, нет… Я бросила её на землю, меня стошнило.

Пожалуйста, пожалуйста, пожалуйста, это была ошибка, пожалуйста, пожалуйста, не умирай, не умирай. Но её мягкое чёрное тельце лежало неподвижно с головой, вывернутой под ужасным углом.

Несмотря на мои отчаянные вздохи, медленные шаги эхом отдавались в часовне. Сработал инстинкт самосохранения, и я поспешно затолкала трупик Салем подальше под скамью перед собой.

Прости, прости, прости, ты этого не заслужила, прости, что я чудовище, я…

Я встала, разгладила блейзер и промокнула глаза, чтобы выглядело так, будто я плакала. Кровь шумела в ушах, когда я повернулась к проходу.

Профессор Ле Конт остановился в нескольких метрах от меня, перенеся весь вес на заднюю ногу, как будто собирался повернуться и уйти. Он бросил на меня полный раскаяния взгляд, как будто ему было неловко, что застал меня в момент личной суматохи, и поднял ладони в знак извинения.

Мой пульс глухо забился в груди.

– Я уже ухожу, – слова, казалось, доносились откуда-то издалека.

– Очень хорошо, – сказал он тем же мягким, уверенным тоном. – Очень надеюсь, что всё в порядке.

Я кивнула, чувствуя, как у меня сдавило горло, а затем прошла мимо него к выходу.

Бляха-муха, бляха-муха, бляха-муха, бляха-муха, бляха-муха, бляха-муха, бляха-муха, блинский блин, я только что убила кошку, бляха-муха, бляха-муха, бляха-муха… Подойдя к двери, я оглянулась и увидела, что Ле Конт занял место в первом ряду, вдали от того места, где на холодном каменном полу лежало безжизненное тело Салем.

Паника поднялась в груди чёрной волной. Кто-нибудь скоро найдёт Салем. Они найдут её со сломанной шеей. И узнают – конечно, они узнают – что её убила я.

Я правда чудовище, как всегда и опасалась.

Глава 39. Элис

Даже сквозь сгущающуюся пелену чудовищности я понимала, что надо убрать трупик Салем. Если её найдут в таком состоянии, меня... я не знала, что со мной будет. Исключат? Привлекут к уголовной ответственности? В любом случае, от мысли, что кто-то узнает, что я натворила, меня наполняло обсидиановым стыдом; как будто у меня в венах течёт чёрная кровь вместо красной. От этого захотелось заживо содрать с себя кожу.

Я вернулась в часовню ранним утром, молясь, чтобы дохлую кошку ещё не нашли. К счастью, здесь было пусто, и её милая чёрная тушка оказалось там, где я пнула её несколько часов назад. Неестественный угол изгиба шеи не слишком бросался в глаза. Если бы я оставила её в лесу у подножия дерева, всё выглядело бы так, будто она неудачно спрыгнула.

Слёзы стекали по щекам ей на мех. Я положила её в пластиковый пакет и засунула себе в портфель. Ощущение её коченеющих конечностей вызвало у меня рвотный позыв.

Я забралась в лес так глубоко, как только могла, рядом с поляной, где нашла ингредиенты для своего эликсира. Луна освещала путь до тех пор, пока совсем не погасла, и мне пришлось пробираться ощупью по узловатым корням сквозь низко свисающие ветви. Дыхание перехватывало в горле.

В конце концов я высыпала содержимое пластикового пакета у подножия прекрасного старого дуба.

"Покойся с миром, малышка", – подумала я, но слово "убийца" вертелось у меня на языке.

По мере того, как дни сменялись днями, организм всё больше требовал эликсира. В перерывах между психотическими порывами я могла думать только о ритуале. Это была жажда, не похожая ни на что, что я когда-либо испытывала. Как будто я умирала от жажды, а настойка – единственное, что может её утолить.

Я нутром чуяла, что нужно снова провести ритуал, чтобы отвоевать позиции в борьбе с самой тёмной стороной себя. Если я этого не сделаю... Что, если Салем будет только началом? Что, если следующим будет человек?

Хотя у меня в портфеле по-прежнему лежала настойка из цветов бузины, мне не хватало крови. В частности, крови того, кому я причинила зло. И всё же, какой смысл добывать чью-то кровь, когда есть вполне реальный шанс, что я не смогу остановиться? Мысль о Харрисе, истекающем кровью на булыжниках, наполнила меня острым чувством удовольствия, и я не на шутку испугалась.

Вскоре непрочная плотина, которую я построила против темноты, прорвалась.

В Ночь Костров^[11] кампус пропитался запахом пороха. Завитки дыма поднимались в угольное небо. Фейерверк закончился, но студенты по-прежнему собирались кучками на лужайке перед домом, попивая горячий сидр и поджаривая зефир на миниатюрных походных мангалах. От их отдалённого шума меня затошнило от зависти.

Была почти полночь, перламутровый свет половинки луны пробивался сквозь щель в наших занавесках, и от усталости я вся дрожала в постели.

Мысли были туманными от боли. Я почувствовала, как что-то глубоко внутри меня содрогнулось, а затем сломалось, и я поняла, что всё кончено.

Ориентируясь в последних лучах света, я встала с кровати и, спотыкаясь, подошла к Лотти, которая весело похрапывала в обнимку с книгой "Мои тёмные места"^[12].

Я растолкала её. Чудовищные мысли бурлили во мне, как тошнота.

Задуши её, задуши её, задуши её, она такая невинная и беззащитная, задуши её, она это заслужила, она ненавидит тебя, это будет так приятно… Руки потянулись к её горлу.

– Что? Что такое? – пробормотала она сквозь пелену сна, отталкивая мои протянутые пальцы.

Собрав все оставшиеся силы, я убрала руки.

Затем, после заключительной, судорожной паузы:

– Мне нужна твоя кровь.

Глава 40. Лотти

Я поздно вернулась из города с Ночи Костров, отправив по почте запрос в Национальный архив на получение самых последних архитектурных чертежей монастыря. Я написала, что это нужно для "школьного проекта", потому что в таких ситуациях никогда не помешает притвориться 12-леткой. Проведя целый день на лекциях, семинарах и хоккейных тренировках, я была настолько измотана, что заснула за чтением.

Следующее, что я помню – меня будит Элис.

Широко раскрытые глаза, дрожь, конвульсии, слюна в уголках рта, Элис вся покрыта синеватой тенью. Её руки тянутся к моей шее, она хрипит:

– Мне нужна твоя кровь.

Я приподнялась на локтях, уверенная, что ослышалась:

– Ты... что?

Она падает на колени, несколько раз щёлкает челюстями, извиваясь и содрогаясь, как умирающий паук.

– Я провела... ритуал... моя душа… она... разделилась на две части. Объясню... позже. Пожалуйста, Лотти, пожа-а-а-а-луйста...

Меня захлестнули противоречивые эмоции.

Во-первых, волнение. Это зацепка. И хорошая.

Во-вторых, искренняя забота об Элис – о мультяшной злодейке, о девушке, которая довела меня до слёз в день рождения. Она выглядела такой испуганной, и от этого я тоже испугалась за неё. Этот страх был каким-то необычным, почему-то более глубоким и сильным, чем должен быть.

В-третьих, вера. Она была не в том состоянии, чтобы объяснить мне, зачем ей нужна кровь, что включает в себя этот ритуал расщепления души, и всё же в глубине души я знала, что это правда, это важно – и это как–то связано с тем, что происходит со мной.

Несмотря на то, что я не спала, в сознании промелькнули проблески другой жизни: светящиеся рукописи, лесистые поляны, падающие тела. Жгучая крапива, стаи мотыльков, пузырьки с кровью, красные брызги на белом головном уборе монашек.

Рубин в горле разгорелся жарче, чем кочерга в печной топке.

От боли я на мгновение стала беспомощной. Я упала на колени рядом с Элис, задыхаясь, чувствуя во рту вкус крови, как будто мне кочергой пронзило шею – будто я свалилась на раскалённую кочергу. Это ощущение было столь сильно и абсолютно, что не было сил даже закричать.

Я знала, непонятно откуда, что единственный способ остановить это – помочь Элис.

Всё это каким-то образом связано.

Все это было в ужасающих костях Карвелла, в его плоти и сухожилиях, древних и жестоких.

Я подползла к маленькому ящичку в своём письменном столе, вытащила коричневых кожаных ножен 8-сантиметровый складной нож из дамасской стали со своим выгравированным фамильным гербом и прижала самый кончик лезвия к ладони, пока на ней не появилось несколько малиновых бусин.

Хрипя и извиваясь, Элис протянула мне один из флаконов, которые я видела у неё в портфеле. В этом были какие-то странные ингредиенты, он пах настоем из цветов бузины. Я молча капнула туда своей крови и вернула ей флакон.

Она пила его жадно, отчаянно, как будто 100 лет шла по пустыне в поисках этого самого эликсира. На мгновение её дрожь утихла, неистовство ослабло, и всё напряжение покинуло тело.

Затем раздались крики.

Это не было похоже ни на что, что я когда-либо слышала; как будто её кости пропускали через мясорубку, как будто с неё сдирали кожу полоска за полоской, как будто она наблюдала, как все, кого она когда-либо любила, умирают медленной и мучительной смертью.

Паника поднялась в груди. Я что-то сделала неправильно? Я дала ей слишком много крови?

Я попыталась оттащить её от тупых углов стола, опасаясь, что она ударится об него виском в приступе агонии, но корчи были слишком сильными. Я не смогла ухватить её за руки, и она резко ударила меня по лицу тыльной стороной ладони. Я изо всех сил пыталась сдержать крик, но прикусила язык, и он начал кровоточить.

После самой долгой минуты в моей жизни она наполовину осела на пол, как кукла-марионетка, у которой перерезали ниточки. Я подошла к ней, неуверенно протягивая руку.

– Элис?

Медленно, очень медленно, она склонила голову набок, пока взгляд её кроваво-красных глаз не встретился с моим.

Низким, чудовищным голосом она прорычала:

– Сейчас я, блин, убью тебя.

С замирающим сердцем я вскочила на ноги и побежала.

Но дверь была заперта.

Я схватилась за ручку, но тут к своему ужасу вспомнила, что Элис согласилась спрятать мой ключ у себя под матрасом, как часть решения проблемы лунатизма.

Элис медленно поднималась на ноги, разминая конечности, как оленёнок. Я глубоко вздохнула, бросилась к ней и сбила с ног – мы обе с грохотом упали. Я вскочила на ноги, сунула руку под её матрас, и мои пальцы сомкнулись на ключе.

К тому времени, как я обернулась, Элис размахивала моим перочинным ножом из дамасской стали. В её глазах горел свирепый красный блеск.

– Щас – убью – тебя – сука.

Её голос был низкий, хриплый и нечеловеческий.

Она бросилась на меня, но я успела от неё увернуться – наконец-то пригодились тренировки по работе ногами в хоккее. Я ещё дважды уворачивался от её яростных выпадов, пока, пританцовывая, не добралась до своей сумки с хоккейными клюшками. Вытащив из переднего кармана одну из них, я встала, держа её как меч.

Я надеялась, что это отпугнёт её, но у того монстра, в которого превратилась Элис, не было способностей к рациональному мышлению. Она набросилась на меня, и когда её рука с ножом высоко поднялась, а ноги оторвались от земли, я собрала в себе остатки человечности, которые у меня ещё оставались, и ударила её клюшкой в висок.

Сильно.

Она упала на пол, нож отлетел под мой стол.

Со сдавленным рыданием я опустилась на колени, нащупывая двумя пальцами пульс у неё на шее.

Он ещё присутствовал, быстрый, но устойчивый. Она тяжело дышало.

Не оглядываясь, я трясущимися руками вставила ключ в замок, открыла дверь и захлопнула её за собой, заперев снаружи.

Что.

Блин.

Происходит.

Глава 41. Элис

Первое, что я почувствовала, когда очнулась, была острая боль, пронзившая всё внутри горячими полосами, как будто меня проткнули вилами. Несмотря на ощущение жжения, я сильно, конвульсивно дрожала. Тёмная комната медленно расплывалась в туманных пятнах, головокружение затуманивало края зрения, пока я в конце концов не поняла, что нахожусь не в своей постели, а в постели Лотти.

Тогда я поняла, что болит не только живот, но и голова. Как будто я влетела головой в кирпичную стену.

– Бли-и-и-ин, – простонала я в почти полную темноту, и секундой позже маленькая прикроватная лампа Лотти зажглась.

– Ты в порядке? – сказала она голосом, полным эмоций, которые мне не удавалось распознать.

Её волосы были по-прежнему заплетены в косички, но лишь слегка; там, где пряди высвободились, образовалась копна мягких светлых завитков. Она сидела на полоске пола между нашими койками, протирая глаза, и я увидела, что она лежала на пальто.

Часы показывали 04:30 утра. На этот раз я была в отключке ещё дольше.

Сквозь стиснутые от боли зубы я спросила:

– Почему я в твоей постели?

Лотти поморщилась, затем указала на мою койку:

– Э-э… твоя вся в крови.

С моего матраса были содраны простыни, а посреди пружин виднелось почти идеально круглое пятно тёмно-бордовой крови. Простыни, скомканные в изножье кровати, были мокрыми, и во всей комнате чувствовался металлический запах, несмотря на приоткрытое окно.

Я прижала руку к животу и очень удивилась, нащупав мягкие, тёплые бинты вместо открытых ран.

– Осмелюсь спросить...

Губы Лотти сжались в ровную белую линию, и снова я не смогла понять выражения её лица:

– Ты сама сделала это с собой, не успела я отлучиться.

Что у на её лице? Отвращение? Жалость? Что что хуже?

– Когда я вернулась, то перевязала тебя, как смогла.

Не в силах сдержать дрожь, я пробормотала:

– Потрясающе… По крайней мере, я больше никому не причинила вреда, – многозначительная пауза, во время которой я вспомнила о мёртвой кошке в лесу. – Я ведь больше никому не причинила вреда, верно?

Она выглядела так, словно собиралась что-то сказать, но передумала:

– Ну, ты угрожала зарезать меня, если я вызову скорую. Но в остальном – нет.

Она не смотрела на меня. Она врёт? Я действительно чуть не зарезала её? От этой мысли мне стало дурно.

– Я что-нибудь говорила? – тихо спросила я.

– Да. Но не твоим голосом, а как-то слишком низко, слишком хрипло, слишком... чудовищно. Как будто у тебя в горле дребезжали расшатавшиеся шурупы.

Я вздрогнула от этих слов, но гнева не последовало.

Эликсир помог разогнать темноту. На время.

Я с трудом поднялась и села, но живот снова пронзило изнутри, будто пантера впилась в меня когтями, и я снова легла. В ушибленном черепе разум вернулся к гнетущей пустоте и оценивал ситуацию с пугающей ясностью.

– Как тебе удалось меня усмирить?

– Когда я в первый раз к тебе зашла – кстати, всё прошло не очень хорошо, – я подождала снаружи, пока ты окончательно не устанешь.

– Так я порезалась сама? Чем?

Лотти обхватила колени, тёмно-зелёные хоккейные джоггеры Севеноукс, которые она часто надевала перед сном, сбились у неё на лодыжках.

– Моим перочинным ножом. Я им порезалась, чтобы дать тебе своей крови. Я не могла вынести его из комнаты. Наверное, нам следует поехать в больницу. Я изо всех сил старался продезинфицировать тебе раны антибактериальными салфетками из своей аптечки, но не могу гарантировать, что у меня всё получилось.

Сердце забилось совершенно незнакомым образом.

– Почему ты не бросила меня?

Она с трудом сглотнула, а затем отпила воды из стакана, стоявшего на столе.

– Потому что я хороший человек. Так поступают хорошие люди, и, возможно, именно поэтому тебе этого не понять.

Она произнесла это ни холодно, ни пылко, возможно, с оттенком шутки, но я не смогла толком разобрать. В любом случае, она была намного спокойнее, чем следовало.

Вместо этого я просто кивнула:

– Я это заслужила.

Наступило долгое, неловкое молчание, пока мы обе перебирали вопросы, беспорядочно роившиеся в головах. Снаружи чирикнула птица, хотя ещё не рассвело. Аромат розмарина и дикого чеснока, доносившийся из окна, был похож на бальзам, и я набрала полные лёгкие холодного, ароматного воздуха.

Лотти нарушила тишину испуганным шёпотом:

– Элис... что, блин, ты с собой сделала?

Я помотала головой:

– Я не... я не думала, что это сработает. Я просто попробовала один абсурдный ритуал, который нашла в библиотечной книге, – я впилась ногтями в ладонь, пока следы не превратились в полумесяцы. – Ты мне веришь? Это такой ритуал. Вся эта сверхъестественная сила...

– Да, – она медленно кивнула.

– Хорошо. А теперь...

– А теперь, – она снова упёрлась подбородком в колени. – Надо во всём разобраться.

Мне не нужно было спрашивать, зачем ей всё это. Она была полна решимости вынюхать всё, что происходит вокруг Карвелла. И я только что преподнесла ей самую большую сенсацию, какую только можно вообразить.

Сбросив с себя пододеяльник, я сказала:

– Вот. Возвращаю тебе твою кровать. Я ложусь на полу.

Лотти усмехнулась, натягивая на плечи чёрное шерстяное пальто. Я поняла, что это одно из моих пальто, и она накрывалась им, чтобы согреться.

– Нефига, – сказала она. – Ты ранена.

– Ладно, самое меньшее, что ты можешь сделать, это лечь рядом со мной, – слова слетели с моих губ прежде, чем я осознала их интимность. Я поспешно добавила: – Ты, должно быть, мёрзнешь на полу, и мне правда не хочется добавлять пункт "соседка из-за меня получила обморожение" к списку всего того, за что мне и так стыдно.

Пока Лотти в нерешительности прикусывала губу, я обнаружила, что сердце трепещет в груди, как крылья летучей мыши – то ли из-за того, что мне было неловко предлагать это, или потому, что в глубине души мне правда хотелось, чтобы кто-то лёг рядом со мной. После ухода Ноэми я ни с кем не спала в одной постели.

После того, что показалось мне вечностью, она пробормотала:

– Хорошо, но я лягу с краю. Не хочу, чтобы ты обошлась со мной, как в фильме "Изгоняющий дьявола". Пожалуйста, постарайся не съехать задом по ступенькам, как одержимый паук.

Мои губы тронула улыбка:

– Издеваешься?

– Да, немного, – она глубокомысленно кивнула.

Предательский трепет в груди только усилился, когда она забралась ко мне в кровать. Матрас прогнулся под её весом. Я прижалась к стене, закусив губу, чтобы не застонать от боли. Внутри всё болело.

Мы не прикасались друг к другу. Она тут же отвернулась от меня, скомкав уголок пухового одеяла в кулаке и сдёрнув его по большей части с меня, но в кровати сразу же стало теплее оттого, что она в неё легла. Что-то беззащитное и детское вспыхнуло в самом сердце, и мне пришлось побороть желание прижаться к её спине, хотя мне этого очень хотелось.

Её дыхание всегда было таким мягким и ровным, что было трудно сказать, заснула она или нет, но после нескольких минут тишины я позволила себе расслабить напряжённые мышцы. Я не думала, что смогу уснуть, пока у меня внутри всё горит – не поможет ли она найти мне немного кодеина? – и вот я, наконец, решилась обдумать ужасающий вопрос, который вырисовывался у меня в голове:

Можно ли отыграть ритуал назад?

И затем:

А если нет?

Мысль о том, что я проведу остаток своей жизни в метаниях между крайностями добра и зла, была более пугающей, чем я могла себе представить. Не поэтому ли ритуал постарались забыть вскоре после открытия? Было ли это подробно описано на вырванных страницах библиотечной книги?

Может быть, там и противоядие подробно описано?

И в любом случае... почему эти страницы пропали? Кто их вырвал и зачем?

– Лотти? – почти прохрипел я.

– Да? – её голос звучал глухо и тихо со сна.

– Мне очень, очень страшно.

Глава 42. Лотти

– Мне не следовало оставлять тебя там одну.

Мы с Элис устроились в тихом уголке столовой, отгородившись от других стопками горячих тостов с маслом. Она так жадно глотала еду, словно никогда в жизни не ела – что было странно мило, – а мне же кусок в горло не шёл. Красный отблеск её глаз, чудовищный голос, глубокие раны на бледном теле... эти образы не выходили у меня из головы.

Она вздрогнула – крошки разлетелись во все стороны:

– Понимаю. Я, наверное, поступила бы так же.

Я добродушно усмехнулась Элис:

– Во-первых, ты бы не стала давать мне кровь.

Она перестала жевать и внимательно посмотрела на меня. Элис до ритуала могла бы огрызнуться на меня, но теперешняя уравновешенная версия, казалось, оценивала каждое утверждение с помощью чистой, лишённой эмоций логики и рассуждений.

– Ты знаешь меня не так хорошо, как тебе кажется.

Оглядевшись, я заметила, что Салем нет в очереди за копчёной рыбой. Это было странно. Обычно она приходила сюда ровно в 09:00.

Я обхватила кружку с кофе руками, позволяя теплу обжечь себе ладони. После того как Элис всю ночь согревала меня своим теплом, прижимаясь ко мне, этим утром, казалось, я не могла избавиться от холода.

– Ты права.

Элис сказала мне по дороге сюда – мы касались друг дружки головами, пока тихо разговаривали, – что из-за ритуала она ничего не помнит о ночи, когда погибла Поппи. Она исполнила ритуал в первый раз и потеряла сознание. Это само по себе могло стать уликой; я собственными глазами видела, какой кровожадной она становилась, находясь в агонии. Сначала я рассуждала: не могло ли так случиться, что Элис нашла Поппи, пробралась в башню и убила её? Она определённо была способна на это в таком состоянии.

Но кое-что во всём этом не сходилось. Во-первых, я предполагала, что полиция всё же установила, что кровь на её футболке принадлежит ей, иначе Элис была бы сейчас в тюрьме. Во-вторых, как бы она попала в башню? Дверь заперта, и, насколько мне известно, никто из преподавателей, у которых есть ключи, не сообщал о нападении первокурсника-психопата с красными глазами. Был шанс, что я нашла другой вход, но сейчас он замурован, а я по-прежнему жду, когда из Национального архива мне пришлют чертежи.

Всё это не совсем сходилось.

Элис отправила в рот корочку тоста, затем откинула свои винно-рыжие волосы за голову, и пробор стал ещё глубже. Её волосы были не расчёсаны и неухожены, но очень ей шли. Казалось, она собиралась ответить, но её взгляд зацепился за точку чуть ниже моего подбородка.

– Когда ты успела сделать ещё один пирсинг?

Внутри всё скрутило. Из-за всех этих событий я забыла надеть пашмину. Свитер с круглым вырезом был недостаточно высоким, чтобы прикрыть рубин.

Я подняла руки, пряча бусину, и ужас сковал мне сердце.

Бусина была уже не одна. Их стало две.

Неудивительно, что прошлой ночью, когда я помогала Элис, было так больно. Было ли это оттого, что новая бусина прорезала кожу? Я не помню, как появилась даже первая.

Невозможно описать ужас, который вызвала эта вторая бусина. Они будут появляться до тех пор, пока не обвяжут всю шею, как петля?

Неужели действие рубинов только усилится теперь, когда их стало двое? Один рубин и так имел надо мной власть; он мог задушить меня и подчинить, если я веду себя не так, как ему хочется. Как поступит другой разумный драгоценный камень? Я вспомнила, как эти невидимые корни обвились вокруг моего горла и сдавили его, когда я пыталась сказать отцу, что хочу домой. Я думала о невидимой руке на плече, которая вела меня по кампусу, и о невидимом лассо, которое стягивало мне живот всякий раз, когда я уходила слишком далеко.

Ужас схватил меня за рёбра. Почему это происходит со мной?

Я знала, что должна рассказать Элис правду: о привидениях, одержимости, или что бы это ни было, блин. После того, чему я была свидетелем прошлой ночью, я знала, что она была единственной, кто не сомневается, что здесь происходит что-то паранормальное. Мы обе стали жертвами проклятия Карвелла, каким бы оно ни было. Только мы способны помочь друг другу понять, как освободиться.

У меня перехватило дыхание, и я прошептала:

— Это не пирсинг, – я сглотнула. – Это со статуи сестры Марии.

– Что? Как? – Элис моргнула. – Ты их украла?

– Нет, – я прикусила нижними зубами верхнюю губу. – Они просто появились у меня на горле. Один чуть больше месяца назад, а другой... в какой-то момент прошлой ночью, полагаю.

Элис выпустила воздух через губы. Она приняла всё это за чистую монету – что имело смысл, учитывая совершенно абсурдные вещи, которые происходили и с ней тоже.

— Вот почему ты сразу поверила мне насчёт ритуала. Это больно?

Я отвела взгляд, сосредоточившись на картине с изображением пшеничного поля, усеянного тюками сена.

– Всё в порядке.

Откровенная ложь; они причиняли адскую боль, и я чувствовала, что меня вот-вот вырвет от страха.

– Ничего не в порядке, – настаивала Элис.

Краем глаза я видела, как она перегнулась через стол, чтобы рассмотреть поближе. Затем она прошептала:

– Можно мне посмотреть?

Для гота это, вероятно, был невероятно волнующий и эротичный поворот событий, поэтому я с трудом сглотнула, повернулась к ней лицом и кивнула. Она протянула длинный изящный палец и провела им по бусинам. У меня на шее от удовольствия выскочили мурашки, но я поборола желание вздрогнуть.

– Вау… – выдохнула она, затем откинулась на спинку скамейки. – Они настоящие.

– Да, – я, наконец, протянула руку и взяла кусочек уже холодного тоста, чтобы немного рассеять странное напряжение, которое скопилось между нами. – Так что нам явно есть что рассказать друг другу.

И вот, за несколькими чашками дымящегося кофе: молочным и сладким у меня, чёрным и горьким, как нортумбрийская ночь у неё, – мы рассказали друг другу всё. Я рассказала, как постоянно просыпалась у подножия башни с окровавленными руками, царапая камень, как наткнулась на Мордью, о невидимом лассо, о видениях лесных полян, светящихся рукописей и окровавленных пузырьков, которые, несомненно, должны были исходить от самой сестры Марии. Я рассказала ей о том, как хотела вернуться домой сразу после смерти Поппи, но рубин начал душить меня, пока я не отказалась.

Было приятно наконец-то рассказать кому-нибудь обо всём, что происходит. Кому-то, кого я знала, кто не осудит меня, потому что она тоже поддалась странной сверхъестественной силе, хотя и по-другому. После этого мне больше не было столь одиноко, и я уже не считала себя похожей на монстра. Это ощущение запятнанности, скомпрометированности... прошло, хотя бы на мгновение.

Затем она рассказала мне о ритуале: книга в библиотеке, вырванные страницы, лесистая поляна, где, как по заказу, растут ингредиенты – её описание идеально соответствовало тому, что я себе представляла.

– Итак, подведём итоги, – сказала я, – нам крышка.

Элис ухмыльнулась.

– Что? – удивилась я. – Что тут смешного?

Она фыркнула, делая большой глоток чёрного кофе:

– Нет, просто приятно хоть раз услышать от тебя негатив. Надоедает, когда у тебя из задницы вечно светит солнце.

– Я не всегда на позитиве, – ответила я, скрестив руки на груди.

Элис смерила меня насмешливым взглядом:

– Назови что-нибудь, что тебе не нравится.

После долгой паузы я сказала:

– Кола в бутылках.

Она злодейски выгнула бровь:

– Ты буквально вчера выпила целую упаковку колы в бутылках.

– Ладно, мне не нравятся некоторые виды колы в бутылках.

– Вся кола одинаковая на вкус.

Я яростно замотала головой:

– Не та, которую подруга Фрэнки на спор развела меня выпить, когда мне было 14.

– Итак, позволь мне прояснить. Из всех людей, мест и вещей, существующих в прошлом, настоящем или будущем, единственное, что тебе не нравится, – это конкретная бутылка колы, которую ты выпила полдесятилетия назад?

– Похоже на то, – глубокомысленно кивнула я.

– Невероятно, – Элис покачала головой, и прядь рыжих волос упала ей на глаза.

– В любом случае, вернёмся к ситуации, угрожающей нашим жизням. Как, по-твоему, всё это соотносится со смертью Поппи? – я думала вслух. Теперь я согрелась, благодаря тосту, кофе и беседе. – Например, могла ли она тоже провести ритуал? Или Северная башня тоже завладела душой Поппи?

– Не знаю, – Элис помотала головой. – Как бы ужасно это ни звучало, я больше думаю о том, как, блин, мне всё это исправить. Я не могу... Боже, то, что случилось прошлой ночью, не должно повториться. Это была не просто боль, это было... а если бы ты не помогла мне? Что, если бы тьма победила до того, как я успела принять эликсир, и кто-нибудь бы из-за меня пострадал? Что, если бы ты пострадала?

Каким-то образом у меня возникло ощущение, что она что-то скрывает. Было что-то, чего она по-прежнему не может мне сказать. Это из-за Поппи? Неужели она совершила что-то ужасное, пока была чудовищем?

– Ну, во-первых, ты больше никогда не окажешься в подобной ситуации, – сказала я. – Теперь, когда я знаю, я могу быть настороже в поисках признаков изменений. Мы можем заранее подготовить эликсир, как только это начнёт происходить. И мы найдём способ сдерживать тебя, пока это происходит, чтобы ты никому не причинила вреда – даже себе. Ты больше не одна с этим сражаешься.

Элис выглядела так, словно была бы сильно тронута такими словами, будь она хоть немного нормальным человеком с нормальными эмоциями. Что-то, казалось, застряло у неё в горле, но она сглотнула и отвела взгляд.

– А во-вторых?

Я допила остатки кофе, поставила кружку и поднялась на ноги.

– Надо найти эти пропавшие страницы. Кажется, на них мы найдём ответы.

Глава 43. Элис

Фезеринг, как всегда, сидела за стойкой у входа в библиотеку. Я уже начала серьёзно задумываться, не является ли она каким сверхъестественным существом. Других библиотекарей я ни разу не видела, и когда бы ни зашла за книгами, Фезеринг всегда была тут как тут. Она когда-нибудь спит? Я никогда не видела, чтобы она ела, а на её столе не было ни пустых кофейных чашек, ни стаканов с водой. От этого всего начинало казаться, что она вампир, оборотень или лишённый чувства юмора полтергейст.

Сегодня на ней было чёрное пончо с высоким воротом и серебряное ожерелье с янтарной подвеской в форме ландыша. Чёрная помада была нанесена столь идеально, что очерчивала аккуратную линию на её лице, а копна крашеных серебристых волос была такой гладкой, что могла сойти за парик. Я попыталась улыбнуться ей – может быть, если бы она улыбнулась в ответ, я бы разглядела, есть ли у неё клыки, – но это было бесполезно. Она была такой же холодной, отстранённой и необъяснимо паранормальной, как всегда.

– Привет, – сказала я, пытаясь придать своему голосу силу, несмотря на то что от прогулки сюда мои раны только сильнее разболелись.

Я плотнее запахнула твидовый блейзер и скрестила руки на животе, чтобы унять дрожь. Я не могла перестать думать о том, какой была Салем в моих руках: мягкой, а потом окоченевшей и ужасной. Хотелось умереть от стыда за это.

– Могу я чем-нибудь помочь? – спросила Фезеринг в своей обычной резкой манере.

Сердце заколотилось, хотя я не могла точно определить почему.

– Скажите, есть ли в библиотеке книги Т. А. Реннера?

Конечно, я уже знала, что есть, но надеялась, что их может быть несколько экземпляров – без вырванных страниц.

Она застучала по клавиатуре своими длинными изумрудно-зелёными ногтями, вбивая поиск. Затем, как ни странно, она помотала головой:

– Нет, извините. А в какой области он работал?

– Э-э… – я нахмурилась. – Философия, кажется.

– Кажется? – она выгнула тонкую тёмную бровь.

– Да-да, философия. У него есть книга о теории божественного повеления в монастырях XIX века. Правда, не могу вспомнить названия.

Ложь и небольшие неточности, чтобы она не догадалась, насколько важна для меня эта книга.

– Извините, – Фезеринг бесстрастно пожала плечами. – У нас ничего нет.

Разочарование поднялось в груди, вскоре за ним последовало ощущение, что я споткнулась. Почему система сказала ей, что такой книги нет, когда мне точно известно, что она есть?

– О, – сказала я. – Без проблем. А вы никогда не слышали о таком авторе?

– Нет, простите.

Она говорила медленно и вдумчиво, как будто разговаривала с идиоткой.

Я ожидала укол раздражения – праведного раздражения из-за того, что библиотекарша разговаривает со мной, как с идиоткой, хотя обязана предоставлять информацию, которую я запросила, – но, конечно, раздражения так и не последовало. Я только что прошла ритуал, все следы недоброжелательности исчезли из души, зато получилось улыбнуться пошире и произнести "большое спасибо за помощь". Я стала похожа на Лотти. Не хватает только пакетика конфет и приводящей в бешенство лучезарной улыбки.

Поскольку Фезеринг настаивала, что книг такого автора в библиотеке нет, я решила, что можно спокойно пойти и забрать эту книгу себе. Если её нет в системе, то что в этом плохого? И хотя нужных мне страниц там всё равно нет, возможно, там будут какие-то зацепки, которые помогут мне найти другой экземпляр – возможно, биографию автора или, по крайней мере, информацию о том, кто вообще опубликовал эту книгу. Она же не появилась из ниоткуда, так что нужно просто пойти по следу.

Я поднялась по винтовой лестнице в отдел философии, провела рукой по прохладным перилам из кованого железа в попытке отвлечься от зудящих ран на груди. Но когда я подошла к соответствующей полке, книги нигде не было.

Как она могла исчезнуть? Формально её не существовало, так как же она исчезла из библиотеки? Я вспомнила маленькое круглое пятно крови в углу страницы с ритуалом – вероятно, кто-то ещё в Карвелле тоже его проделал? А потом тоже вернулся за книгой – тоже отчаянно нуждаясь в ответах? Если да, то как мне найти этого человека? Если мы объединим усилия, нам, возможно, повезёт больше.

Направляясь на утренний семинар, я чувствовала крайнюю растерянность. Что-то во всей этой беседе с Фезеринг было подозрительно, но я не могла понять, что именно. Ступая по скользким от росы булыжникам, я прокручивала в голове разговор, пока не вспомнила.

Она спросила: "А в какой области он работал?"

Если она не употребила местоимение мужского рода чисто на автомате, не подумав, Фезеринг знала, что автором был мужчина. Так почему же она притворялась, что никогда о нём не слышала?

* * *

Семинар по древней теории этики проходил в продуваемой насквозь старой классной комнате рядом с участком булыжной мостовой под Северной башней, где разбилась насмерть сестра Мария и все остальные последующие жертвы. Видно, что комнату изо всех сил приводили в порядок: на подоконниках стояли спатифиллумы и папоротники-аспарагусы в горшках, на стенах висели картины с пейзажами Нортумбрии работы выпускников Карвелла, в углу стоял пыльный проигрыватель с постоянно поднятым матово-золотым рычагом.

Дейкр выглядел ещё более растрёпанным, чем когда-либо, с покрасневшими глазами и кислым запахом мучительного похмелья. Он запинался на каждом предложении и слишком долго делал паузу после того, как студент отвечал на вопрос, как будто засыпал на ходу. Моему новому доброму сердцу стало немного жаль его. Представить себе не могу, чтобы мне пришлось кому-то рассказывать о Платоне с жуткого похмелья.

Пока он разглагольствовал об апоретических трудах Сократа в "Эвтипроте", я взглянула на Хафсу, которая сидела рядом со мной. Казалось, она дышала тяжелее, чем того требовала ситуация, а её кожа вся взмокла от пота. Она что-то бормотала себе под нос, будто твердила заклинания, но я не могла разобрать отдельных слов.

– Хафса? – прошептала я, пытаясь привлечь её внимание, но она меня не слышала, продолжая сидеть, вцепившись руками в край стола и напрягая костяшки пальцев. – Привет. Ты в порядке?

– Пожалуйста – пожалуйста – пожалуйста – пожалуйста – пожалуйста – не сейчас – нет – нет – нет… – бормотала она, и в её тоне было что-то знакомое, от чего меня окатила холодная волна страха.

Её глаза были широко раскрыты и не мигали. Она дико трясла головой, словно пытаясь прогнать нежеланный голос.

Я вспомнила маленькое круглое пятнышко крови в книге о ритуале – и всё поняла.

Не успела я толком осознать, что происходит, как она резко вскочила и выбежала из класса, бросив свои вещи. Лист бумаги упал на землю. Я подняла его и перевернула, как будто на нём могла содержаться какая-то подсказка, но он был пуст, если не считать нескольких рваных синих дырочек – судя по всему, она тыкала в свой блокнот перьевой ручкой.

Я вспомнила, что видела её в библиотеке в ночь убийства. Она общалась с Поппи Керр, которая сжимала свой блокнот, как оружие.

Поппи Керр, которую нашли мёртвой несколько часов спустя.

– Блин… – простонала я громче, чем хотела.

Дейкр озадаченно посмотрел на меня:

– Всё в порядке?

– Пойду проверю, как она, – сказала я неожиданно хриплым даже для себя голосом, осторожно поднялась со стула и схватила свой портфель.

Действие обезболивающих, которыми Лотти щедро поделилась со мной, как конфетами, быстро слабело.

Пока я шла к двери, десятки взглядов вонзались мне в спину; ни один из них не был сильнее, чем взгляд Дейкра. Он полностью прервал лекцию и уставился на меня так, словно мы его чем-то развеселили.

Классная комната располагалась напротив крутой каменной лестницы, ведущей в художественные студии, а под лестницей находился небольшой женский туалет с двумя деревянными кабинками и единственной раковиной. Хафса стояла на четвереньках посреди туалета и тяжело дышала, как будто превращалась в оборотня.

Наверное, именно так выглядела и я, когда умоляла Лотти поделиться со мной своей кровью.

Глава 44. Элис

Хафса страдала от адских мук прямо передо мной, и единственный известный мне способ спасти её — это совершить ритуал. У меня в портфеле ещё оставалось несколько флаконов с настойкой цветов бузины, но ни в одном из них не было крови тех, кому она причинила зло.

Дверь со скрипом закрылась за мной, и она медленно повернула голову и посмотрела мне в лицо. Её тёмные глаза горели алым, а зубы были стиснуты в злобном рычании.

Какая-то доля секунды – и она вцепилась мне в горло.

Я не сопротивлялась, а позволила ей обхватить себе шею своими холодными, как камень, пальцами, пока у меня перед глазами не поплыло.

А потом я подняла свой портфель и изо всех сил стукнула её им по затылку.

Она упала на землю, как подкошенная. После давления на горло я бесконтрольно закашлялась. Когда я наконец пришла в себя, я знала, что мне нужно делать.

Хафса лежала без сознания, но не совсем; она корчилась и истекала пеной на земле, будто при смерти. Теперь, когда она причинила мне вред, я могла провести для неё ритуал, но действовать нужно было быстро.

Достав пузырёк с настойкой из выемок в портфеле, я приподняла подол своей тёмно-синей атласной рубашки и посмотрела на раны, которые Лотти так тщательно перевязала. Я сорвала верхнюю повязку, обнажив красный порез, протянувшийся от одной стороны туловища до другой. Там, где Лотти осторожно вытерла антибактериальной салфеткой, виднелись слабые полоски блекло-розового цвета, и от этой мысли у меня по телу пробежал странный трепет. Лотти водила по мне руками; кончики её пальцев скользили по моей мягкой обнажённой коже.

Стиснув зубы от надвигающейся боли, я зажала самый край раны и впилась ногтем в порез, пока он снова не открылся. Горячая кровь сочилась жирными шариками, и я собрала их в открытый флакон. Поморщившись, я снова наложила повязку, сбросила рубашку и склонилась над Хафсой.

Она начала дёргаться, как в припадке. Кончиками пальцев она стала царапать себе глаза, оттянув нижнее веко, так что стала видна вся мясисто-розовая кожа. Почувствовав моё прикосновение, она замахнулась рукой в мою сторону, но я пригнулась и увернулась от удара.

Совладав со страхом, я злобно схватила её за челюсть и практически выплеснула содержимое флакона ей в горло. Когда я попыталась отстраниться, она сильно впилась зубами мне в палец, и я невольно вскрикнула от боли.

Эликсир вызвал у неё рвотный рефлекс, она разжала зубы, беспомощно кашляя и отфыркиваясь. Я воспользовалась преимуществом в долю секунды, схватила её за лодыжку и оттащила в ближайшую кабинку, хотя она билась головой об пол, пока я её тащила.

Я не могла запереть её, так как задвижка находилась внутри, но дверь в кабинку открывалась наружу, так что я смогла заблокировать её, подперев собой. Это была старая дверь в полный рост, так что Хафса не могла наброситься на меня через щель под ней. Я опустилась на пол, прижимаясь к двери спиной и переводя дыхание.

Хафса колотила и колотила, кричала, визжала, наваливалась всем весом на дверь, но я ещё крепче прижимала дверь, чувствуя боль в животе, пульсацию в укушенном пальце, холодный пот, стекающий по лбу, и ужас в самых глубоких, тёмных уголках сознания.

А потом она перестала буянить и заговорила.

И, как и говорила Лотти, её голос был низким, хриплым и чудовищным.

– Блин, я убью тебя. Не могу дождаться, чтобы убить тебя, это будет так приятно. Ты, ужасный кусок дерьма, я схвачу тебя руками за горло и почувствую, как жизнь тебя покидает. Я буду ждать здесь, пока ты устанешь, уснёшь – и тогда всё закончится. Тогда я убью тебя. Я буду вечно пить твою кровь и смотреть, как твои родители рыдают над твоим безжизненным трупом...

Я зажала уши руками, как малыш, но это было бесполезно. Я по-прежнему слышала её. Голос был похож на расшатанные шурупы, дребезжащие в горле.

Было вполне вероятно, что я сижу в туалете с убийцей Поппи Керр, а я лишь вспоминала слова Лотти о том, что я тоже разговаривала подобным образом.

Что она тогда думала обо мне?

И почему это так важно?

* * *

Время тревожно тянулось под постоянный саундтрек мрачных угроз. Голос Хафсы не унимался. Она рассказывала мне о тысяче способов, которыми убьёт меня, что она сделает с моей кожей и моими органами, как приятно будет отделить мои мышцы от костей, как сильно мои близкие будут страдать при виде моего обезображенного трупа.

Каждые несколько минут Хафса со всей силы бросалась на дверь, и все эти удары отдавалось эхом в моём позвоночнике. Дважды она чуть не вырвалась, на несколько сантиметров открыв дверью, прежде чем я успевала изо всех сил оттолкнуться и снова закрыть её. По шее и лицу струился пот, как от усилий, затрачиваемых на удержание двери, так и от того, что действие обезболивающих быстро заканчивалось. Стиснув зубы, я заставила себя сидеть ровно. Если она выйдет, никто не знает, что она со мной сделает.

И всё же мои силы подходили к концу. Страх держал меня в тисках. Как долго это будет продолжаться?

Я не могла перестать думать о Лотти. Она испытывала тот же страх, но всё же перевязывала мои раны. А ещё она уложила меня на свою постель. Она дала мне поспать, уткнувшись лицом себе в руку.

Неужели она настолько добра и храбра? Или она просто легкомысленна?

Пока я держала спиной дверь, кто-то заходил в туалет и хмурился, видя меня на грязном линолеуме, но я придумала несколько излишне подробных оправданий по поводу пищевого отравления подруги, и вскоре нас оставляли в покое. Из-за скрипучего голоса и пота, блестевшего у меня на лбу, никто мне не верил, и всё же никому не захотелось оставаться и выяснять, что же происходит на самом деле.

Наконец, спустя почти 3 часа Хафса затихла. На мгновение я почувствовала облегчение, но что, если она пытается меня обмануть? Что если она притворяется, чтобы я открыла дверь, а потом она порвёт мне артерии на шее голыми зубами, как и угрожала? Я вся устала, обессилела, живот обжигало болью. Я не смогла бы отбиться от неё, даже если бы захотела.

Но затем тихий испуганный голос произнёс:

– Здесь есть кто-нибудь?

И я сразу поняла, что ритуал сработал. Хафса вернулась в чувство.

Сквозь облегчение и изнеможение один вопрос прозвучал с ясностью церковного колокола: неужели Поппи Керр постигла та же участь, которой я так чудом избежала?

Глава 45. Лотти

Позавтракав с Элис, я отправилась на семинар по готической литературе с профессором Сандерсоном. Обычно я с нетерпением ждала их, но моя жизнь стала настолько пугающей, что я поймал себя на желании сбежать, а не погружаться в чрево тьмы.

Войдя в класс, я заметила цитату Эдгара Аллена По из одном из мрачных некрологов на стене: "Глубоко в земле лежит моя любовь, и я должен плакать в одиночестве". Мне почему-то вспомнились родные родители, а также родители Джейни и Поппи. Я переживала за отца. Мы по-прежнему не общались с тех пор, как я сказала ему, что больше не его пчёлка. Но это ведь правда, не так ли? Во мне произошла быстрая и опасная перемена. Я боялась мысли о том, что он увидит рубины у меня на горле и узнает, что они могут задушить меня, если я ослушаюсь.

Станет ли их власть надо мной сильнее теперь, когда их два?

Дождь барабанил по высоким окнам, а Сандерсон стоял перед ними, глядя на раскинувшийся лес. Как только мы все расселись, он заговорил, не оборачиваясь.

– Сестра Мария Данн очень любила готическую литературу, – сказал он тихим, чистым, почти пасторальным голосом, как будто читал проповедь. — Это была грязная привычка, простите за каламбур, которая отвлекала её от богослужения. Да и вообще мало кто знал, что она умеет читать – стопку романов и журнальных серий нашли только после её безвременной кончины, – но среди своих коллег-сестёр она была известна превосходными способностями по оформлению рукописей.

Сердце забилось быстрее. Нахлынули воспоминания-мечты об светящихся рукописях, которые держат в руках, покрытых старческими пятнами.

– Тогдашняя настоятельница, сестра Кэтрин, нашла в ночь смерти сестры Марии у неё под подушкой тоненькую книжку под названием "Две магии". Сегодня нам эта книжка известна как "Поворот винта" Генри Джеймса – история о духовной одержимости, о привидениях, об ужасе перед сверхъестественным. Для своего времени это была очень страшная книга, – он повернулся к нам лицом, глаза чёрные и блестящие, тёмные волосы аккуратно расчёсаны на боковой пробор. – Я бы хотел, чтобы мы снова поднесли увеличительное стекло к мерцающей нити, идущей от автора к читателю – от Генри Джеймса к сестре Марии Данн, которая умерла вскоре после прочтения этого рассказа.

Тонкие волоски на моих предплечьях встали дыбом. Никто не знал наверняка, убили ли сестру Марию, упала ли она, или покончила с собой. Предположения Сандерсона о "Повороте винта" наверняка были чистой догадкой, и всё же тело дрогнуло в ответ. Рубины в горле закрутили свои корешки почти от удовольствия, будто в знак признания чего-то.

– В конце XIX века в культуре существовало увлечение сверхъестественным. Учёные и психологи воспринимали призраков со всей серьёзностью. Спиритуализм – религиозное движение, основанное на общении с умершими, – получил широкое распространение. И, конечно, церковь тоже долгое время верила в одержимость демонами. В какой-то момент раннего Средневековья священников начали обучать проведению санкционированных духовенством экзорцизмов, которые продолжаются вплоть до наших дней. Да, у меня есть друг, который до сих пор зарабатывает приличные деньги в особо параноидальном приходе на севере Уэльса.

– Теперь мы знаем, что сестра Мария была несколько... непокорной. Со своей давней привычкой – опять же, извините за каламбур, больше такого не повторится – копить книги, она каким-то образом раздобыла пользующийся большим спросом рассказ о привидениях, который напечатали всего месяц назад. В монастыре её считали несколько вспыльчивой, она регулярно ссорилась с аббатисой – мои искренние извинения – из-за своей неряшливости. У неё были неприятные причуды и слабости: склонность к ругательствам и увлечение огнём. Местный историк недавно обнаружил письмо между настоятельницей и епархиальным архиереем, в котором та писала, что сестра Мария "кипит безбожной энергией".

– Так откуда же у Марии такая одержимость готическим хоррором? Моя теория такова, что она видела в нём себя. Она видела беспорядочное поведение преследуемых и одержимых и считала себя похожей на них. Она считала, что с ней самой что-то в корне не так. Она видела себя чудовищем из рассказов.

Что-то встало на место с такой точностью, что у меня чуть не перехватило дыхание.

Я не одержима Северной башней.

Я одержима сестрой Марией.

Как это я не сообразила раньше? В конце концов, это её рубины. Мои пальцы нежно коснулись их, почувствовав покалывание от внезапного родства.

Что это? Её призрак? Её дух, душа?

И затем в голове всплыли самые животрепещущие вопросы из всех: Почему я? Чего она от меня хочет?

Глава 46. Элис

Мы с Хафсой вышли из основного здания и отправились в лес, чтобы немного уединиться. Воздух был тяжёлым от запаха мха и хлорофилла, и я вдыхала его всей грудью. Это немного успокаивало мне нервы, как и свежие обезболивающие, которые я проглотила, выйдя из туалета. Однако я не могла не думать о трупике Салем, лежащем поблизости. Как скоро её найдут? Неужели Дейкр уже заметил её исчезновение? В конце концов, она каждую ночь спала в его кабинете. Внутри всё сжималось от чувства вины. И я отчаянно боролась с желанием расплакаться.

– Я видела тебя в библиотеке той ночью, – сказала я, прочищая горло. – То есть, когда погибла Поппи. В ту ночь я проводила ритуал.

Хафса поморщилась, глядя вниз на свои нежно-розовые "конверсы", пока мы пробирались через подлесок. Она держала руки на талии, методично щёлкая пальцами.

– Я провела ритуал на следующий день. Так что, похоже, эффект сохраняется почти четыре недели. Обожаю чувствовать себя оборотнем, – сообщила она.

– Зачем ты проводила ритуал? – мрачно улыбнулась я.

– Это было на следующий день после того, как ты увидела меня с Поппи. Тем вечером я сказала ей кое-что ужасное. Она этого не заслуживала, и, благослови её господь, она так расстроилась. Я совершенно не хотела её так обидеть. Я просто вспылила. Раньше я бы просто махнула рукой и сказала: "О, я не хотела, я просто разозлилась". Однако я уже не понимала, где кончается мой гнев и начинаюсь я сама, – её слова отозвались в моей груди, как камертон. – На следующий день я узнала, что Поппи погибла, и какой-то глубокий внутренний голос подсказал мне, что это из-за меня.

Ноги сами несли нас в направлении поляны, где я собрала большую часть ингредиентов для ритуала. Представив, как Хафса идёт по тому же пути, собирая сорняки и полевые цветы в свою сумку и находя бабочку, которую нужно убить, я почувствовала себя не столь одинокой. И всё же чувство родства с Хафсой беспокоило меня. Что если она убила Поппи, а я тут сравниваю себя со всем, что она мне несёт? Кем я после этого становлюсь?

С другой стороны, существовала лишь небольшая вероятность, что она – убийца. А вот я определённо могла это сделать. Я по-прежнему чувствовала, как хрустнула шея Салем, отдаваясь в моих ладонях.

Даже если нам удастся отыграть ритуал назад, как я смогу с этим жить?

Однако, прокрутив в голове рассказ Хафсы, я поняла, что временные рамки не совсем совпадают. Если Хафса не совершала ритуал до смерти Поппи, казалось маловероятным, что она убийца. Если только она не сделала это хладнокровно, полностью отдавая себе отчёт в том, что делает. Идея показалась мне не особенно реалистичной, но случались и более странные вещи.

– Что произошло после твоей ссоры с Поппи? – спросила я, и во рту внезапно пересохло.

– Хочешь знать, убила ли я её? – Хафса беззаботно рассмеялась. – Я не убивала, но настолько испугалась, что в каком-то смысле могла это сделать. Я подумала, что из-за моих слов она и сбросилась с башни, – она проходила под пологом леса, и лучи солнечного света и тени скользнули по её лицу. Прозрачные блестящие тени на веках сверкнули, как утренний иней. – И не волнуйся, я уже общалась с полицией. У меня есть алиби. Я всю ночь тусила в "Трапезной", и сотни счастливчиков видели мои отвратительные танцульки. "Не отправляйте Хафсу на кичу! Да здравствует Хафса!"

Мы добрались до поляны, и она тут же опустилась на пень старого дерева, будто у неё все кости устали. Я тоже ощущала ужасную усталость.

– Что ты такого сказал Поппи, из-за чего та могла сброситься с башни?

Она скорчила гримасу, но в ней сквозило озорство; казалось, она не особо стыдилась своего гнева, как я.

– Обещаешь, что не будешь меня осуждать?

– Хафса, однажды я искренне подумывала сбить кое-кого своей машиной, потому что его мотоцикл слегка вильнул передо мной на дороге. Поверь, с тобой всё в порядке.

– Я сказала ей, что она полная бездарность, – Хафса пнула носком туфли гроздь грязных грибов. – Что она не заслуживает здесь учиться, – пожав плечами, она уткнулась подбородком в свой жёлтый шарф. – Может быть, это и правда. Но, наверное, мне не следовало этого говорить. Вот и всё.

– Как банально, – усмехнулась я.

"А я убила Салем", – я чуть не призналась в ответ, но проглотила слова прежде, чем они сорвались с моего языка. Я только что нашла кого-то, с кем у меня есть нечто общее; кого-то, кто мог стать другом. Мне не хотелось отпугивать её прямо сейчас.

Услышав это, она фыркнула:

– Я рада, что нашла тебя. Невероятно забавно, что мы сейчас изучаем этику, не так ли? – она сглотнула, слегка раскачиваясь взад-вперёд на пеньке. – Насколько ужасной я была, когда... ну, ты знаешь… в туалете?

Вот мы и добрались. Стальной блеск стыда, который она так старательно пыталась скрыть под шутками и бравадой.

– Ну, в какой-то момент ты сказала, что сделаешь скакалку из моих кишок. Креативность Тёмной Хафсы заслуживает всяческого восхищения.

– Тёмной Хафсы? Прелестно… Обожаю…

Я прислонилась спиной к дереву, вглядываясь в ветви над головой. Буки, окружавшие поляну, были старыми и огромными, выше монастыря, с пучками вьющихся тёмно-бордовых листьев, цепляющихся за них изо всех сил.

– Не смешно, не так ли?

– Согласна, – призналась Хафса. – Кто бы мог подумать, что если выпить кровь своего врага, твоя душа раздвоится, и это ничем хорошим не закончится?

Вопреки себе, я хихикнула, и после смешка у меня от боли скрутило живот. Надо показаться врачу, но как объяснить ему, откуда у меня эти шрамы?

Я грубо осела у дерева, его грубая кора шуршала по спине, пока колени не согнулись, а задница не оказалась в нескольких сантиметрах от влажной земли. От жжения в бёдрах я задумалась о чём-то другом.

– Так что нам теперь делать?

– Вызвать экзорциста?

– Забавно.

– Я не шучу. Это похоже на одержимость – причём... э-э... самими собой.

Рыжая белка скакнула на ближайшее дерево, не обратив на нас внимания. Наши проблемы казались одновременно огромными и неуместными в простой обстановке леса.

– Надо ли нам вообще что-нибудь делать? – задумалась Хафса. – То есть, разве тебе не нравится, как ты сейчас себя ощущаешь? Спокойная, добрая, уравновешенная… Например, мне просто хочется протянуть руку и обнять тебя. Обычно я мысленно критикую каждое твоё слово, каждую деталь твоей внешности. Так, может быть, если мы будем продолжать в том же духе и у нас не закончится кровь... то можно и продолжать так же жить? Как нормальные и хорошие люди? А раз в месяц просто выполнять ритуал? Меня и так все считают чокнутой. Просто будет одной непонятной другим привычкой больше?

Эта мысль была настолько краткой и интуитивно привлекательной, что у меня перехватило дыхание, но в то же время я знала, что это неправильно. Это было глубоко безответственно и потенциально опасно.

Темнота будет вечно возвращаться к нам – и что тогда? Что если мы ошибёмся с дозой? Что если нам в течение месяца не попадётся ни одной бабочки? Что если наши источники крови иссякнут? Риск был слишком высок. Я так и сказала Хафсе.

– Кроме того, – добавила я, – я чувствую, что... во всём этом есть что-то ещё. Что это связано с убийствами в Северной башне и с Поппи.

Я вспомнила рубины в горле Лотти и содрогнулась.

– Наверное, ты права, – согласилась Хафса. – Итак, ты хочешь отыграть ритуал назад. Ты ведь знаешь, что нужные страницы книги пропали, верно? Я уже смотрела.

– Не только страницы, – мрачно сказала я. – Вся книга куда-то пропала. Я не смогла найти её, когда искала. Её ведь не ты взяла, так?

Хафса помотала головой.

– Ладно, значит, нужно найти либо другой экземпляр книги, либо автора. Где-то должны быть ответы.

Хафса вздохнула и кивнула:

– С чего начнём?

Я поднялась на ноги, и стая ворон, отдыхавших на ближайшей ветке, перелетела на крону.

– Не хочешь немного прокатиться?

Глава 47. Лотти

На следующий день мы отправились в Эдинбург поездом, поскольку Элис по-прежнему была слишком измотана, чтобы вести машину.

Когда автобус, следующий в город, отъехал от Карвелла, знакомое ощущение невидимого лассо в груди стало таким сильным, что я блеванула прямо в пакетик со сладостями. В глазах потемнело, и я потеряла сознание на несколько секунд, в течение которых у меня были невероятно яркие галлюцинации о светящихся рукописях и лесных полянах. Крик зародился в самых тёмных уголках сознания – высокий женский вопль боли и страха, становившийся всё громче и громче по мере того, как я удалялась от кампуса.

Наконец невидимая привязь оборвалась, и я пришла в себя, но сердце бешено колотилось, а в висках пульсировала подкрадывающаяся волна головной боли. Я предположила, что это ответ на вопрос о том, обладают ли два рубина большей силой, чем один; я вся дрожала и остро боялась того, что произойдёт, если я попытаюсь уехать навсегда.

Известно ли сестре Марии, что мы расследуем проклятие Карвелла? Не этого ли она от меня всё время хочет? Тогда почему она позволяет мне покидать кампус, а не душит до смерти?

В любом случае, я предупредила Элис и Хафсу о действии невидимого лассо, поэтому они наблюдали за всем происходящим с почти комичной безразличием, а вот какой-то старик, сидевший в нескольких рядах позади нас, изрядно отложил кирпичей.

Через час мы были на Королевской миле, центральной улице города. Эдинбург представлял собой скользкую от дождя брусчатку и дымящиеся трубы, шаткие каменные дома и выцветшие витрины магазинов, выкрашенные в сиренево-красный, лесной зелёный и фиолетовый цвета чертополоха.

"Тома Торквила" были книжным магазином, приютившимся на одной из боковых улочек. Он занимал три этажа и чердак с низким потолком, маленькими уголками и нишами, занятыми огромным количеством книжных полок. Все деревянные поверхности в магазине были выкрашено в винно-красный цвет, а ковёр был выцветшим коричневым.

Элис бывала тут несколько раз ещё ребёнком, и я практически услышала, как воспряла она духом, едва мы вошли. Ностальгия затуманила ей глаза, придавая обычно суровым чертам лица что-то милое и детское. На неё такую можно было смотреть часами. После боли и страха последних нескольких дней и недель она заслужила того, чтобы чуть ли не светиться от удовлетворения.

Пока Хафса с Элис просматривали художественную литературу, я подошла к стойке, чувствуя себя матерью на прогулке с угрюмыми подростками.

Мужчина с весёлым лицом, в очках в толстой оправе, с имбирём и серым хлебом, лучезарно улыбнулся мне. Он весь буквально светился от восторга, что кто-то вошёл в его магазин.

– Добрый день. Я – тот самый Торквил. Чем могу вам помочь?

Прежде чем я успела ответить, вмешалась Элис, не отрываясь от книги "Бог мелочей"^[13], которую листала.

– Ну, она спортсменка, поэтому не помешает объяснить ей, что такое "книга".

В её словах не было яда, просто беззаботность, которая мне в ней нравилась. Я серьёзно кивнула.

– А ещё поясните, что вы вкладываете в понятие "тот самый".

Элис фыркнула, а Торквил на мгновение остолбенел, пока не понял, что мы шутим.

– О, ха-ха-ха, прекрасно.

– На самом деле она ещё больший ботаник, чем я, – сказала Элис, откладывая книгу Арундати Рой и беря в руки "Тайную историю", которую, как я с удивлением поняла, она ещё не читала. – Серьёзно. Она носит спортивные костюмы совершенно не из иронии, и при этом может цитировать Бодлера. Даже по-французски.

Я отвернулась к двери, чтобы она не видела, как я покраснела.

Торквил натянуто улыбнулся, как будто ему было неинтересно находиться в центре наших шуток, но он не хотел нам мешать.

– То есть вы пришли просто посмотреть или...?

– Вообще-то мы ищем конкретного автора, – объяснила я, благодарная за то, что разговор вернулся в нужное русло. – Писателя по имени Т. А. Реннер?

Хафса крепко вцепилась в стол с бестселлерами, как будто была готова в любой момент упасть в обморок. Её рюкзак с Пикачу висел на одном плече, а глаза она крепко зажмурила.

Элис тронула её за плечо, прошептав:

– Ты в порядке?

Хафса отрывисто кивнула:

– Просто иногда на меня накатывает. Я подожду снаружи.

Она, спотыкаясь, вышла на улицу, прищёлкивая пальцами, и Элис обеспокоенно посмотрела ей вслед. Было приятно видеть её такой; её добросердечная душа наконец-то смогла проявиться. Мне было больно оттого, что это ненадолго. Если только не найдём книгу.

– Никогда не слышал о Т. А. Реннере, – нахмурился Торквил. – А какого рода книги он пишет?

– Да так, просто какую-то суперпопулярную чушь о том, как разделить свою душу надвое с помощью древних ритуалов крови, – Элис говорила так ровно и невозмутимо, что я чуть не рассмеялась.

– Давайте посмотрим… – сказал Торквил, вводя фамилию в толстый бежевый компьютер, который протестующе застонал. – Реннер, Реннер... – он помотал головой. – Нет, ничего не нахожу.

– Что, ничего нет ни в магазине, ни на складе? – переспросила я.

– Ничего не найдено даже под заказ. Такого чувака, похоже, не существует.

Я взглянула на Элис. Мы обменялись мрачными взглядами.

Купив несколько книг, чтобы загладить вину за то, что мы мучили беднягу своими ужасными шутками, мы отправились проверить, всё ли в порядке с Хафсой.

– У меня часто бывает эмоциональная перегрузка, – сказала она, теребя лямки своего рюкзака. – Новые виды, звуки, запахи.

– Это из-за ритуала? – спросила я.

– Нет, – рассмеялась она. – Просто мозг работает не так, как у большинства.

Мы обошли недавно открывшийся магазин "Borders", несколько других независимых книжных магазинов и даже Национальную библиотеку Шотландии, но никто никогда не слышал о Т. А. Реннере или его необычной книге о ритуалах очищения души. И чем больше нам говорили "нет", тем больше я расстраивалась. Потому что чем больше я слышала имя Реннер, тем больше и больше убеждалась, что где-то слышала или читала его имя раньше. Я просто ни за что на свете не могла вспомнить, где именно.

По дороге домой на поезде мы подкрепились вкусняшками из маленькой пекарни недалеко от вокзала Уэверли. Хафса сразу же засела за свой "Game Boy" с ошеломлённым выражением лица, а когда Элис назвала её необщительной, она просто сказала:

– Я люблю "Super Mario" больше, чем людей.

– Я тоже, – кивнула я. – Я больше люблю книги, чем людей.

– Что вы вообще имеете в виду под "люблю"? – нахмурилась Элис.

Мы с Хафсой оба уставились на неё.

– Да нет, я поняла, – она рассмеялась про себя. – Но всё равно это чертовски претенциозно. Приношу свои извинения.

Пока Хафса играла в Super Mario Bros., я показала Алисе главу из "Дьявола и божественного". Эта брошюра датировалась десятью годами позже той, в которой подробно описывались луденские экзорцизмы. Её напечатали во Франции XVII века вскоре после религиозных войн. Это был отчёт об одержимостях в Лувье, и он беспокоил меня с тех пор, как я его прочитала.

– Мадлен Баван была сиротой, родилась в начале XVII века, – сказала я, ногтем выковыривая шоколадную крошку из пирожного. – В возрасте 12 лет её отдали мастеру-ткачу в подмастерья и накачали atropa belladonna, то есть беленой. Кстати, тебе известно, что "atropa" в переводе с итальянского означает "неотвратимая", а "belladonna" – "красивая женщина"?

Элис уставилась на меня с крошками клубничного пирожного на губах.

– Знаешь, иногда ты такая жизнерадостная, что я совсем забываю, какая ты умная.

– Эй, если я на позитиве, это не значит, что я идиотка.

Хафса вздохнула, не отрываясь от Super Mario:

– Пожалуйста, не отвлекайтесь. Итак, у нас есть некая Мадлен Как-её-там. Её накачивают наркотой. Что потом?

– В общем исповедник совратил её, когда ей было 13 или 14 лет. Потом, когда ей было 16, она забеременела от него. Поэтому Мадлен сообщила властям, что её похитили и отвезли на шабаш ведьм, где выдали замуж за дьяволом, с которым она занималась сексом на алтаре.

– Сказать, что ты трахалась с дьяволом – по-моему, это классическая реакция на перенесённую травму, – сказала Хафса, лихорадочно нажимая кнопки на "Game Boy". Затем она добавила: – У меня мама психолог. Многие дети поступают так, когда с ними жестоко обращаются – придумывают разные неправдоподобные истории, чтобы справиться с тем, что с ними произошло. То же самое было и с Мадлен, верно? Бедная девочка!

– Скорее всего. Что было дальше? – спросила Элис.

– После признания Мадлен многие другие монахини сознались в том же, поэтому их подвергли публичному экзорцизму. Затем Мадлен приговорили до конца своих дней сидеть в церковной темнице.

– Что?! – Элис была ошеломлена. – Но она же сама пострадала!

– Ну да.

"Game Boy" Хафсы запищал, когда у неё закончились жизни, и она, наконец, подняла глаза:

– А какое это имеет отношение к нашему нынешнему… э-э… мозгоебательству? Ты тут растекаешься мыслями по древу, но непонятно зачем.

– Я сама не знаю, насколько это имеет отношение к делу, – призналась я. Пальцы потянулись к рубинам на шее. – Но прямо сейчас меня может преследовать, а может и нет, призрак злобной монахини, и поэтому я хочу понять, через что она могла пройти. Как бы то ни было, именно в этот момент французские власти решили составить список из 15 признаков одержимости демонами. Все они перечислены в этой брошюре.

Я указала на страницу в книге, которая меня столь встревожила.

Считать себя одержимым.

Вести порочную жизнь.

Не соблюдать правил поведения в обществе.

Постоянно болеть, впадать в тяжёлый сон.

Произносить непристойности и богохульства.

Ощущать влияние духов.

Делать ужасные и пугающие гримасы на лице.

Чувствовать усталость от жизни.

Быть неконтролируемым и жестоким.

Издавать звуки и двигаться, как животное.

Отрицать наличие припадков после окончания пароксизма.

Демонстрировать страх перед священными реликвиями и таинствами.

Грязно ругаться при чтении любой молитвы.

Демонстрировать непристойные действия или ненормальную силу.

Элис закончила читать и посмотрела на меня с выражением почти понимания.

– Итак, что думаешь?

Я встретилась взглядом с её ясными голубыми глазами:

– Думаю, что почти всё это можно обозначить просто как гнев.

Глава 48. Элис

Когда мы вернулись из Эдинбурга, было около 21:00, и небо сверкало серебристо-белыми звёздами. Подъезжая к Карвеллу по обсаженной дубом подъездной аллее, я чувствовала, как глаза сами закрываются от усталости. Неужели я совершила ритуал и нанесла себе ужасные порезы всего два дня назад? Свежесть ран подтверждала это, хотя от продолжительности дней время казалось уже ориентиром искажённым и ненадёжным.

Прощание с Хафсой возле её общежития в Фоксглав-холле было странно эмоциональным. Несмотря на ужасные обстоятельства, при которых мы оказались вместе, мне было приятно от мысли, что у меня, возможно, есть подруга, которая никогда не осудит меня за самые тёмные порывы, потому что у неё они такие же.

Мы с Лотти молча поднялись на два лестничных пролёта в нашу комнату. Нам столько всего нужно было обсудить, что пустая болтовня казалась абсурдной. Я понятия не имела, что должна чувствовать в её присутствии сейчас. Настороженность и внимательность, зная, что она, вероятно, по-прежнему изучает меня? Благодарность и смущение за то, что она спасла меня? Смятение или стыд? Всякий раз, когда я думала о её руках на своём обнажённом животе, по щекам разливался жар. И всё же, несмотря на обстоятельства, сегодня я смеялась больше, чем за весь год.

В любом случае, у меня было чёткое ощущение, что мы больше не второстепенные персонажи в жизни друг друга, которые торчат где-то на периферии со взаимным презрением. Наши корни внезапно и бесповоротно сплелись воедино.

Как всегда, в нашей комнате царил полный беспорядок. Я положила свой портфель на один из немногих оставшихся незастеленных участков ковра и стала менять окровавленные простыни. Лотти молча помогла мне надеть подушки на наволочки и взбила их, прежде чем положить на кровать. Работая, я изо всех сил старалась не морщиться. Боль в животе не утихала; если уж на то пошло, она становилась всё сильнее и сильнее.

– Дай осмотрю твои раны, – строго сказала Лотти.

– Я в порядке.

– Нет, не в порядке. Не капризничай, – она положила мне руку на плечо и толкнула в кресло. Я невольно взвыла от толчка, и она смягчилась. – Извини. Буду осторожнее.

Интимность поднятия подола футболки была столь же болезненной, как и раны под ней. Когда она начала вытирать их ещё одной антибактериальной салфеткой, я втянула воздух сквозь зубы. Её голова была так близко к моей, что я чувствовала запах её шампуня "зелёное яблоко".

Она ещё несколько минут осматривала меня и вытирала салфетками, а потом снова отстранилась. Воздух там, где она была, мгновенно стал прохладнее.

– Странно… они пока не заживают. По-хорошему нам надо ехать в больницу.

Нам.

Простое слово, но оно значило больше, чем я могла выразить словами.

– Не поеду, – сказала я тихим голосом. – Я не смогу ничего объяснять. Всё в порядке. Время залечит все раны.

Лотти посмотрела на меня как на круглую идиотку:

– А если получишь заражение?

Она угадала мои мысли лучше, чем, вероятно, ожидала, – что-то пронзительное о гневе и прощении, – но я не хотела смотреть откровению в лицо. Не сейчас, когда я чувствовала себя столь хрупкой.

Я застонала, когда она промыла порезы и наложила новые повязки, а затем с облегчением опустила подол футболки. Я вздрогнула при мысли о том, как появились порезы – я провела ножом по собственной коже, переполненная такой всепоглощающей яростью, что была готова уничтожить всё на своём пути. Даже себя.

Без предупреждения Лотти расстегнула джинсы, спустила их до лодыжек, отбросила ногой и схватила пижамные шорты со своей койки. Я быстро отвела взгляд, но успела заметить трусики цвета фуксии и длинные мускулистые ноги. У неё была татуировка, которую я никогда раньше не видела: чёрное кельтское кольцо, обвивающее верхнюю часть бедра. Я с трудом сглотнула. Когда девушку привлекают другие девушки, это несколько смущает, как постоянная игра в сравнения и страсть. Никогда толком не знаешь, завидуешь ли их телу или тем, кто к нему прикасается.

Переодевшись в пижаму в маленьком туалете дальше по коридору (я по-прежнему не осмеливалась раздеть собственное соблазнительное бледное тело перед Лотти), я вернулась и обнаружила, что она лежит в постели и читает книгу. Основной свет был выключен, и она лежала в луже золотистого света лампы, который освещал её вьющиеся волосы, как нимб.

Я последовала её примеру и осторожно забралась в свою свежезастеленную постель, собираясь пролистать "Сознающий ум"^[14], но глаза были слишком тяжёлыми, и при попытке сосредоточиться их защипало. Вместо этого я закрыла их, надеясь на сладкую передышку сна, но мысли по-прежнему были заняты событиями последних нескольких дней. Я ворочалась, не в силах устроиться поудобнее.

Заметив моё беспокойство, Лотти сбросила одеяло на край койки и села, швырнув свой новый экземпляр "Выстрела в сердце"^[15] на край матраса в манере, которую я сочла крайне неуважительной к литературе в целом.

– Давай выпьем, – просто сказала она.

Только что прошедшее ритуал сердце подсказывало, что следует послушаться, потому что от этого ей будет легче на душе, а мне это ничего не будет стоить, но каждая косточка в теле болела от такой перспективы. Я помотала головой и потёрла глаза:

– Я слишком устала. Извини, я хоть раз пытаюсь не облажаться. Просто... Я терпеть не могу "Трапезную". Весь этот шум, и пот, и... это просто не для меня. Прости.

– Разве я что-то говорила о "Трапезной"?

Она легко спрыгнула с койки и подошла к окну, ухватилась за нижнюю часть рамы и подтянула её до самого верха. Когда она приподнялась на цыпочки, полоска подтянутого живота показалась над мятым поясом её клетчатых пижамных шортиков. Ей всегда было слишком жарко.

– Давай выпьем прямо здесь, – предложила она.

Выступающий из каменной стены подоконник был широким и глубоким и покрыт жёлто-зелёным мхом. Она взгромоздилась босиком на его край, затем вернулась в комнату и взяла бутылку вина со своего стола. Сделав большой, жадный глоток, она жестом пригласила меня присоединиться.

С трудом выбираясь из кровати, я старалась не смотреть вниз. Мы были всего на втором этаже, но я смертельно боюсь высоты. Она протянула мне бутылку, и я машинально помотала головой:

– Я не пью белое.

– А я не пью красное, – она пожала плечами. – И, насколько я помню, у тебя с ним полный голяк.

Я неохотно сделала глоток, чувствуя, как горлышко бутылки увлажнилось от губ Лотти, и неохотно признала, что на вкус вино довольно вкусное – легче и суше, чем моё любимое "Мерло", и почему-то свежее, с острой цитрусовой ноткой.

Несмотря на холодный ночной воздух, я вздохнула, чувствуя лёгкое жжение в пищеводе, и вернула ей бутылку. Неопределённость по-прежнему висела между нами, как каменистая почва фундаментального недоверия, но я поймала себя на желании проложить через неё путь.

Лотти заговорила первой, тихо и отчётливо в ночи:

– Зачем ты это сделала?

– Ты про ритуал?

– Да. Это из-за драки с Харрисом?

Несмотря на предупреждающий сигнал в голове ("она опять играет в следователя, задаёт каверзные вопросы, ей нельзя доверять"), я ответила, прежде чем смогла остановиться. Я чувствовала, что обязана объясниться после всего, что она для меня сделала:

– Отчасти. Я просто... во мне всегда был этот гнев, эта склонность к насилию, которая пугает до чёртиков, – несмотря на все ужасные, болезненные изъяны в ритуале, я была благодарна за то, что сидела здесь, без затаённого страха, что столкну Лотти с подоконника под действием внезапного приступа ярости. – Я такая злая. Я всегда была такой. И я не знаю почему.

– Ты не виновата, – сказала она ни мягко, ни утешающе, просто как ни в чём не бывало.

Она сделала большой глоток из бутылки вина, я почувствовала яблочный привкус её дыхания.

Я помотала головой.

– В фильмах у кровожадных психопатов всегда есть какая-то трагическая предыстория: несчастное детство, незалеченная душевная травма... Что-то, отчего они стали такими. Но, кроме того, что у меня болеет мама, у меня ничего такого нет. Моя жизнь была счастливой. Поэтому я думаю, что я просто злая. Или не такая, как все. Или и то, и другое. Я просто такая злая от рождения.

Мошки кружились вокруг нас, и я знала, что нас, должно быть, искусают заживо, но в золотистом свете комнаты они выглядели почти красиво. Снизу, с вечеринки в общежитии, донеслись взрывы смеха. Где-то в обсидиановом небе ухнула сова.

Лотти смотрела на Северную башню, возвышающуюся над нами, с каким-то туманным благоговением.

– Элис, у всех есть склонность к насилию. Мы все злимся. Это похоже на рассуждения Раскольникова в "Преступлении и наказании". Выдающимся мужчинам, таким как Наполеон, позволено не сопротивляться подобным склонностям, просто в силу того что они выдающиеся. Они ведут войны и строят империи, и их за это прославляют. Но как же остальные? Особенно девушки? Куда девать наш гнев?

– Ты тоже это чувствуешь? – уставилась я на неё. – Экзистенциальный гнев?

– Как ты думаешь, почему я целый день гоняю хоккейные мячи по полю? Я так спускаю пар. От этого я чувствую себя сильной, пусть и недолго.

Я ненадолго задумалась:

– Ты думаешь, всё дело в жажде власти?

– Каждый хочет власти в той или иной форме. Ты хочешь быть судьёй, верно?

Тут у меня закралось подозрение. Не припоминаю, чтобы когда-либо говорила ей об этом. Она уже собрала на меня какое-то досье?

– Ну да, – осторожно ответила я.

– Разве это не стремление к власти?

Я опять задумалась:

– Но насилие... Не похоже, чтобы мне хотелось власти ради самой власти. Это дико.

– Тогда когда ты в последний раз чувствовала себя физически беспомощной?

Глядя в темнеющую ночь, я интуитивно вспомнила этот момент, и воспоминание свернулось внутри, как гадюка в дикой траве. Я с трудом сглотнула.

– Со своим бывшим парнем. Я... я изменила ему. Эмоционально, по крайней мере. Я влюбилась в свою лучшую подругу, Ноэми, – её имя по-прежнему казалось спелым и тяжёлым на вкус. – Он рылся в моём телефоне и нашёл наши сообщения. Мы перешли черту, и я это знала. Я попыталась извиниться, сказать, что мне жаль, но когда я потянулась поцеловать его, он оттолкнул меня с такой силой, что я упала и ударилась лицом о журнальный столик.

Она посмотрела на меня снизу вверх:

– Ты так получила этот шрам?

Я кивнула, чувствуя, как щёки порозовели. Она смотрела на мои губы достаточно долго, чтобы заметить шрам.

– И вот я встаю, вся в крови, и пытаюсь наброситься на него в ответ. Я сделала выпад всем телом, собираясь двинуть его прямо по морде, а он просто схватил меня за запястья и удержал, как будто я никто.

Лотти некоторое время обдумывала это, переваривая новые сведения в голове:

– Думаешь, именно поэтому ты ударила Харриса, когда он схватил тебя за запястье?

– Может быть. Или, может быть, я действительно суперзлодейка.

Она рассмеялась, почти фыркнула:

– Почему "супер"? Кажется, у тебя не очень хорошо получается.

– Да пошла ты… – усмехнулась я, ни в малейшей степени не имея этого в виду.

Пока мы пили, между нами повисло несколько мгновений молчания, и я поняла, что впервые по-настоящему ощутила покой с тех пор, как приехала в Карвелл. И это было не только из-за ритуала, но и из-за Лотти и того, что я ощущала, находясь рядом с ней. Это было из-за её врождённого света, тепло и сияние которого распространялись и на меня. Рядом с ней мне нравилось быть такой, какая я есть. А поскольку мне редко нравилось быть такой, какая я есть, если не считать претензий и снобизма, это было важно.

На самую короткую долю секунды какая-то часть моего подсознания подсказала мне положить голову ей на плечо.

Но все мысли испарились из-за мощного кошачьего визга.

Прежде чем я успела осознать, что происходит, когти впились мне в плечо, а в ушах раздалось дикое шипение.

– Что за чёрт! – заорала Лотти, с грохотом роняя бутылку с вином на пол.

Я обернулась и встретилась с огненно-красным блеском в демонических кошачьих глазах.

Салем.

Глава 49. Лотти

Как раз в тот момент, когда Салем собиралась расцарапать пепельно-бледное лицо Элис, я схватила бессмертную кошку за шкирку и швырнула её на пол, прямо туда, где мгновением раньше разбилась бутылка вина. Она уверенно приземлилась на битое стекло, затем снова посмотрела на нас с выражением нескрываемой ненависти в алых глазах.

Шипение, которое она издавала, исходило прямо из пасти ада.

Затем, в последний раз взмахнув своим длинным чёрным хвостом, она скрылась за углом.

– Ты в порядке? – спросил я у Элис, которая смотрела кошке вслед так, словно увидела привидение.

Плечо её чёрного шелкового топа было разорвано, и вокруг колотой раны виднелись пятна маково-красной крови.

– Я не понимаю… – медленно прошептала она.

– Кошки вообще странные существа, – заметила я. – Они видят угрозу там, где люди её не видят, нападают на людей без всякой причины. Не принимай это на свой счёт.

– Нет, Лотти, – пробормотала она, мотая головой. – Я действительно не понимаю…

Она повернулась ко мне лицом, в её широко раскрытых глазах читался ужас и страх:

– Я же убила Салем неделю назад.

Я уставилась на неё:

– Ты что-то путаешь. Зачем тебе... Нет…

Дрожащим голосом она сказала:

– Это было до того, как я попросила твоей крови. До того, как я повторила ритуал. Я... эти приступы ярости… я не могла с ними справиться. Однажды вечером я оказалась одна в часовне, и там была Салем. Я не знаю, что произошло, Лотти, правда не знаю, но следующее, что я помню, это как я сворачиваю ей шею голыми руками, – она с трудом сглотнула, осторожно поднося руку к поцарапанному плечу. – Я отнесла её в лес и оставила у подножия дерева, чтобы тот, кто её найдёт, решил, что она неудачно спрыгнула.

Я нахмурилась. Если это правда, то это ужасно, но как это может быть правдой? Салем же только что набросилась на Элис. Она очень даже жива, хотя и не особенно здорова.

– Элис, ты... ты уверена, что тебе это не померещилось? – я прикусила губу. – Может быть, из-за ритуала у тебя пошли галлюцинации?

Элис повернулась и уставилась вдаль с обеспокоенным видом. Как будто она понятия не имела, что реально, а что нет.

* * *

В течение следующих двух недель мы не продвинулись дальше в поисках Реннера, и каждый день пролетал с ощущением надвигающегося страха перед очередным преображением. Мне становилось всё труднее и труднее сосредоточиться на повседневных задачах. Изучение Чосера и забивание хоккейных шайб в ворота казалось совершенно неуместным в контексте смерти Поппи и затруднительного положения Элис.

Мы больше не говорили о Салем, и у меня возникло ощущение, что это потому, что любой ответ мог испугать. Либо Элис действительно убила кошку только для того, чтобы Салем вернулась к жизни, либо она всё это выдумала, и яростное нападение Салем совершенно не связано с этим. Ни один из вариантов не был хорош, и поэтому я тоже старался не зацикливаться на них.

Когда моё эссе о "Странном случае доктора Джекила и мистера Хайда" получило высокую оценку профессора Сандерсона, я просмотрела написанное и обнаружила тревожную параллель с тем, что происходит в Карвелле. Сюжет почти в точности повторял то, что происходило с Элис и Хафсой: душа, разделённая посередине на добро и зло, и обе стороны постоянно воюют за власть над физическим телом.

"Жду вас после следующего урока!" – нацарапал Сандерсон на полях, рядом с экстравагантными пометками зелёной ручкой. По какой-то причине при мысли, что я останусь с ним наедине, по рукам забегали невидимые муравьи. Его напряжённость, резкий ритм речи, культовая ухмылка – он был блестящим лектором, но его присутствие пугало.

И всё же ему многое известно о сестре Марии. Может быть, если удастся поговорить с ним наедине, я найду какие-то зацепки относительно того, почему она вообще пустила во мне корни.

Мы только что закончили изматывающее занятие по "Замку Отранто"^[16]. Я задержалась у его стола, ожидая, пока он попрощается с другими студентами. Сегодня на нём была рубашка на пуговицах цвета мха, закатанная до локтей, и впервые я заметила татуировку, змеящуюся по внутренней стороне его предплечья, хотя и не могла толком разобрать, что это было. Он носил на запястьях кожаные наручники с острыми шипами, словно угрожая любому, кто попытается пожать ему руку.

– Мисс Фицвильям, – сказал он, как только мы остались одни. Его голос был нежен, как пёрышко. – Ваше эссе произвело на меня большое впечатление. Пожалуйста, присаживайтесь.

Он указал не на один из стульев, а на своё место – бордовое кожаное кресло с откидной спинкой, грохочущими золотыми колёсиками и потрескавшимися от времени подлокотниками. От мысли, что я буду сидеть в нём, а он останется стоять, мне стало как-то неловко, как будто это было чем-то интимным, поэтому вместо этого я опёрлась о маленькую, шаткую школьную парту.

– Вы хотели со мной поговорить? – спросила я, и во рту стало сухо, как в опавших осенних листьях.

– Всё верно, – сказал он, пристально глядя на совершенно пустую классную доску. Он покатал кусочек мела между пальцами. – Мне кажется, вы подаёте большие надежды.

– Спасибо.

– Ваш личный наставник – профессор Чанг, верно?

– Да, – я осторожно нахмурились.

Он отложил мел и потёр руки. Остатки меловой пыли поднялись легкими облачками, смешавшись с сонно кружащими на солнце пылинками.

– Как бы вы отнеслись к тому, чтобы вашим наставником стал я? Мне кажется, вы очень тонко чувствует готику.

"Ты понятия не имеешь, о чём говоришь," – усмехнулась я про себя.

– Я... не знаю, – ответила я, не желая его расстраивать. – Учебный предмет мне нравится, но я не думала о том, чтобы изучать готический хоррор в долгосрочной перспективе. Например, для диссертации.

Он поднял брови, как будто не поверил и точно знал, что я сама себя обманываю. От этого я похолодела.

– Ясно. И о чём же вы хотите писать диссертацию?

– О золотом веке детективов. Или, может быть, даже об Артуре Конане Дойле. Он буквально ненавидел Шерлока Холмса каждой клеточкой своего существа. Это так прикольно.

Он покачал головой с пренебрежительной ухмылкой, затем прошёл через комнату к одному из своих подвешенных в янтаре насекомых и поднёс его к свету, осветив молочно-белый экзоскелет.

– Откровенно говоря, прискорбно неоригинально. Но каждому своё. Я просто считаю это пустой тратой времени, – он положил необычное членистоногое обратно, затем повернулся ко мне. – Скажите, вы никогда не думали самой стать писательницей?

Раздражённая его снисходительностью, я выпалила:

– Иногда.

– Тогда вам не мешало бы изучить золотую нить – если, конечно, у вас есть хоть какая-то надежда сплести свою собственную, – мягкая, понимающая улыбка; шёлковый взгляд, как у паука, плетущего паутину. – Вы талантливая девушка, Шарлотта. Не растрачивайте свой талант понапрасну, следуя по той же ленивой тропинке, что и остальные, – он сделал небольшой шаг вперёд, напряжённо опираясь на спинку стула. – Ваш разум более гибок и открыт, чем у большинства. Давайте я помогу ему перейти на следующий уровень.

На бесстыдную долю секунды я почувствовала, что лестью меня уносит, как волной. От мысли, что я могу быть исключительной, голова кружилась, как от ладана.

Но я знала, к чему он клонит. И это чувство беспокойства, ползающее вверх и вниз по конечностям, как чёрная гниль, пыталось защитить меня.

– Вообще-то мне было интересно, как вы рассказываете о сестре Марии, – сказала я, преодолевая дискомфорт. – У вас есть какие-нибудь предположения о том, как она умерла?

Он одарил меня довольным, победоносным взглядом, как будто точно знал, о чём я собираюсь спросить.

– Предположения? Много. Ответы? Никаких.

– Какие у вас предположения?

Скользкое выражение:

– Давайте я стану вашим наставником, тогда, возможно, расскажу вам.

Я изобразила на лице нейтральное выражение:

– Я подумаю об этом.

Я повернулась, чтобы уйти, затем поколебался и опять развернулась. Он смотрел на меня, как на музейный экспонат.

– Ещё один вопрос, профессор. Вы верите в одержимость демонами?

Он резко расхохотался, указывая на таинственные экспонаты, разбросанные по классу:

– А сами-то как думаете?

Я прикусила внутреннюю сторону щеки:

– А как, по-вашему, люди этому поддаются? Я имею в виду, как жертвы.

Его взгляд встретился с моим:

– Полагаю, я уже ответил вам на этот вопрос.

Я не сразу поняла, что он имел в виду.

Ваш разум более гибок и открыт, чем у большинства.

Я с самого начала была готова поддаться чужому влиянию. Я буквально вспомнила собственные мысли: Что если именно моё воображение поможет открыть эту давно запечатанную дверь? И если этот ключ впустит ужас в мою собственную жизнь, то так тому и быть.

Блин, я практически сама пригласила сестру Марию на чашечку чаю.

Когда я уходила из тёплого класса Сандерсона, тошнотворное ощущение плесени и разложения по-прежнему не покидало меня, и я не думала, что это имеет какое-то отношение к давно умершей монахине. Сандерсон выбивал меня из колеи больше, чем я могла себе представить, и не своими овечьими черепами и статуэтками Бафомета, а похотливым взглядом и приторной манерой, с которой он говорил со мной.

Зря я отвергла версию Питера Фрейма о профессоре, ухаживающем за студентками? Сандерсон преподавал Дон Миддлмисс и Фионе Тейлор перед их смертью. Возможно, он и их заманил в ловушку мягкой, как атлас, лести, как шелкопряд. Но что насчет Сэма Боуи и Джейни Кирсопп? Или они сами сбросились с башни?

Идя по большому коридору главного здания, я кое–что вспомнила – что-то настолько очевидное и значительное, что пнула себя за то, что не вспомнила этого раньше.

Я же видела Сандерсона в "Трибуне" в ночь смерти Поппи!

Всего за несколько минут до смерти Поппи.

Было 04:00 утра, и он смотрел на угасающий огонь, потягивая что-то янтарного цвета из хрустального бокала.

Почему он не спал? Почему у него был такой жуткий вид?

Я ждала горячей пульсации в рубине, изгиба корней, чего-то, что показало бы мне, что я на верном пути, но ничего не последовало. У сестры Марии было много мнений, но по поводу профессора Сандерсона она хранила молчание.

* * *

Однажды днём в конце ноября солнце низко и вяло висело в небе, придавая лиственным лесам оттенок умирающей бронзы; последний вздох осени перед удушьем зимы. Я сидела на семинаре по практике литературной критики и думала о Джейни Кирсопп, как внезапно вспомнила, где раньше видел имя Т. А. Реннера.

Я не могла сказать наверняка, почему меня будто молнией поразило. Ничто из того, что говорил профессор Меллор, никоим образом не имело отношения к автору или ритуалу. Это было больше похоже на то, что мозг рылся на заднем плане в пыльных ящиках архивов моего разума и наконец нашёл. Я знала, что это слово "Реннер" встречалось в одной из тех пыльных папок.

Газетный архив.

Я не знала, в каком контексте, но я внезапно представила себе его имя, написанное тем самым специфическим шрифтом с засечками, который так любят местные газеты по всему миру.

Как только семинар закончился, я села на ближайший автобус до города – морщась от затягивающегося невидимого лассо и звёзд в глазах – и снова столкнулась лицом к лицу с недовольным мужчиной за стойкой регистрации архива.

Потребовалось около часа, чтобы найти листок с нужным именем. Сначала я просмотрела все репортажи об убийствах, предполагая, что видела его именно там, но на самом деле это была небольшая колонка в конце газеты, которую я тогда едва заметила:

Местный историк делает обзор последних книг о Нортумберленде XIX века.

Биография Реннера, выделенная курсивом в конце каждой колонки, гласила:

Т.А. Реннер является специалистом по литературе XIX века. Он самостоятельно опубликовал собственную научно-популярную работу "Ритуалы очищения души в монастырях XIX века" в 1982 году. Издательство Fantasy Prints на Вест-стрит напечатало эту книгу, и экземпляры можно приобрести непосредственно у автора. Пожалуйста, пишите по адресу: T.A. Реннер, Киттивейк-Кип, Литл-Мармут, Нортумберленд и приложите чек на 2 фунта стерлингов плюс почтовые расходы.

Сердце бешено заколотилось. Теперь я не только знаю, кто наш загадочный автор – у меня даже есть его адрес.

И это меньше чем в миле от Карвелла.

Глава 50. Элис

После того как Салем набросилась на меня с подоконника, чувство реальности пошатнулось.

Неужели я правда убила её, а она вернулась к жизни?

Или всё это галлюцинация, вызванная болью?

А что хуже?

Несмотря на опасения за рассудок, отношения у нас с Лотти наконец-то наладились. Между нами по-прежнему сохранялась некоторая настороженность – общее понимание того, что мы можем сильно навредить друг другу, если захотим. Она может продолжать своё расследование до тех пор, пока я не ошибусь достаточно сильно, чтобы она обратилась в полицию, а я могу в буквальном смысле убить её в приступе ярости. Как бы то ни было, между нами установилась приятные, почти дружеские отношения, мы расспрашивали друг друга о прожитых днях и пару вечеров в неделю читали каждая в своей кровати при золотистом свете лампы. Такое общение было бальзамом от беспокойства из-за ритуала, но в самые мрачные моменты я ловила себя на мысли, что этого бальзама не заслуживаю – не после всего, что я сделала или не сделала.

Дважды Лотти просила подвезти её до ближайшего почтового отделения: один раз, чтобы что-то завезти, а другой раз, чтобы что-то забрать, – но смутно объясняла, зачем ей вообще понадобилось туда ехать. Мельком взглянув на конверт из плотной бумаги, который она сжимала в руках, я обнаружила только обратный адрес с печатью: "Национальный архив, Ричмонд". Я предположила, что это, должно быть, как-то связано с домашним заданием.

Самым тревожным в этот период было то, что мне стало нравиться её общество. Мы ещё раз вечером пили вино на подоконнике (на этот раз моё любимое "Мерло"), когда её хоккейная команда потерпела сокрушительное поражение в товарищеском матче. Её присутствие было мягким, непринуждённым, как солнечная поляна в моём тёмном лесу. В конце концов, мне стало нравиться находиться рядом с ней больше, чем в одиночестве, чего я не испытывал со времён отъезда Ноэми в Торонто.

Говоря о Ноэми, я снова и снова вспоминаю неожиданно прозорливую мудрость Лотти: "Время лечит все раны, но не те, которые ты сама бередишь".

В последующие дни я поняла, что именно этим я и занималась с Ноэми; я надеялась, что простое течение времени исцелит ту рану, которую я оставила обнажённой. Но, по правде говоря, я бередила её своим отсутствием извинений, непризнанием того, как я её обидела. Если я действительно хочу, чтобы рана зажила, нужно выдержать боль от её промывания. Что в первую очередь означало признаться самой себе в том, что я натворила.

По правде говоря, я так долго прикалывалась над ней, что в конце концов она отказалась от мысли поступить в Карвелл – университет, куда она всегда мечтала поступить. Она отказалась, потому что не могла больше находиться рядом со мной. Мои язвительные комментарии и нетерпеливые реплики, мои долгие периоды упрямого молчания.

После ссоры с Крисом стало только хуже. Мы расстались, и я была вольна быть с ней, если бы захотела, и всё же что-то невинное внутри меня разбилось вдребезги. Парень, который утверждал, что любит меня, причинил мне боль, физическую и душевную. Он швырнул меня на пол, как будто я никто, а я не смогла дать отпор. Как я могу быть уверена, что она не сделает то же самое?

И поэтому я провоцировала и провоцировала её, полная решимости найти внешние границы её любви, точку, за которой она тоже набросится на меня, отчаянную потребность провести границу для себя, область, в которой, как я знала, я буду в безопасности.

Она ушла ещё до того, как я всё это нащупала.

Только сейчас, месяцы спустя, я смогла заставить себя извиниться.

Прости, Ноэми. Прости за всё.

Она не ответила и, возможно, никогда не ответит. Но, по крайней мере, теперь моя собственная рана могла начать заживать.

Я также проводила больше времени с Хафсой, сгорбившись над старинными письменными столами в библиотеке, пока мы бок о бок писали домашку, обсуждали список литературы, обедали в кафетерии. Мы наслаждались мыслью о полном месяце доброты и непринуждённости, прежде чем нам снова придётся пройти через трансформацию, но в глубине моего сознания замаячило тёмное пятно. Хафсе удалось найти два набора для контроля уровня сахара в крови, которые снабжались тонкими иглами для взятия небольшого количества крови из кончика пальца – относительно безболезненный способ получить последний ингредиент. Но нужно было учитывать и другие аспекты, и не для всех из них имелось простое решение.

Куда нам пойти, чтобы совершить ритуал и не навредить друг другу или самим себе? С течением дней раны на животе стали меньше болеть, но багровые шрамы были ярким напоминанием о том, что я сделала с собой в прошлый раз. И всё же кампус – не психиатрическая клиника. Тут нет обитых войлоком комнат, куда нас можно было бы запереть, пока Тёмная Элис и Тёмная Хафса не вернут бразды правления Светлым.

До повторного проведения ритуала оставалось две недели, и я начала чувствовать, как Тёмная Элис возвращается.

Только на этот раз всё происходило гораздо быстрее и жёстче, чем раньше.

Всё началось достаточно тихо. Я огрызалась на Хафсу по малейшему поводу, сигналила машиной из-за самого незначительного нарушения правил дорожного движения, закатывала глаза, когда Лотти без конца болтала о хоккее, как будто их победы и поражения как-то важны для мира.

Затем, слишком скоро, приступы ярости снова превратились в натиск, желание причинить боль не выходили из головы и костей. Способности учиться, общаться, думать о чём угодно, кроме жажды крови, пропали.

Всё происходило слишком быстро, раньше времени.

На 19-ый день я расхаживала по ковру между двумя койками, желая, чтобы Лотти поскорее вернулась домой. Её кровь понадобилась мне гораздо быстрее, чем я думала. Я не была к такому готова.

Я подошла к подоконнику, распахнула его и вдохнула холодный воздух. Небо снаружи было угольно-серым от грозовых туч. Ворона сидела на подоконнике Северной башни и смотрела на меня сверху вниз. Её глаза были жёсткими, холодными бусинами, немигающими, непреклонными.

Я оторвала взгляд и только тогда заметила конверт из плотной бумаги, выглядывающий из-под увесистого учебника по романтизму. Не в силах побороть коварный порыв, я вытащила его – и мгновенно узнала обратный адрес с печатью.

"Национальный архив".

Это тот, что Лотти забрала на почте в тот день. Пальцы выскользнули из скреплённых листов бумаги, и я нахмурилась.

Чертежи, похожие на архитектурные планы Карвелла, сделанные в те времена, когда это был действующий монастырь. Аккуратные карандашные линии и нетронутые отпечатанные метки номеров с чёрными подтёками там, где оригиналы были скопированы.

На каждый этаж было по листу бумаги, а на третьей странице – с описанием второго этажа – Лотти обвела какое-то помещение и подписала карандашом: "Что это?"

Это помещение располагалось между Северной башней и библиотекой, как раз рядом с тем местом, где находится отдел философии. На плане было ясно видно, что здесь располагается относительно большая комната с дверями, ведущими как на второй этаж библиотеки, так и в саму башню. В главном здании также была дверь, ведущая в коридор, но когда я попыталась представить место, где она должна быть – рядом с классной комнатой Ле Конта, – перед моим мысленным взором представала лишь каменная стена.

Дверь заложили кирпичом? Зачем?

А что это за помещение между библиотекой и Северной башней?

Расплывчатые кусочки призрачной головоломки сложились в силуэт Фезеринг.

Она всегда была там, в библиотеке – каким-то образом.

Она знала, кто я, когда я отправилась добывать себе алиби. И она знает, кто такой Т. А. Реннер, но солгала мне об этом.

Зачем? Зачем? Зачем?

Но у меня едва хватило времени осмыслить эти откровения и то, что они могли означать.

Дикое существо внутри меня, наконец, проснулось со зловещим зевком, и чёрный ужас расползся внутри, проникая в органы подобно теням. Щупальца гнева поднялись к горлу, зазубренные когти впились в лёгкие, вся грудь содрогнулась от боли.

Нет, нет, нет, пожалуйста, нет, я не могу этого сделать, пожалуйста, нет…

Открылась дверь в другой мир. Раздался пронзительный крик Лотти:

– Элис? Элис!

Прикончи её, прикончи её, ей на тебя наплевать, просто прикончи её, чтобы покончить с этим. Все, кого ты любишь, всё равно бросают тебя. Перережь ей горло и выпей её кровь.

Я упала на пол с животным стоном, впиваясь ногтями в зелёный клетчатый ковер.

– Уже началось? – настойчиво спросила Лотти с другой стороны длинного тёмного туннеля.

Выбрось её в окно. Здесь всё равно не высоко – она не умрёт, зато покалечится. Разве ты этого не хочешь – видеть, как ей больно, как приятно было бы видеть её…

Моя двойственность вела войну в сердце, и победить могла только одна из них.

– Элис, не пропадай, ладно? – Лотти опустилась на колени и открыла мой портфель, чтобы найти пузырёк.

Я краем сознания отметила, что ей известна шестизначная комбинация кодового замка, но это казалось чем-то настолько абстрактным, о чём не стоило беспокоиться, когда я вот-вот растворюсь в темноте.

– Ещё рано, – услышала я собственный стон откуда-то издалека. – Всё началось раньше срока. Не прошло и трёх недель, как я...

Стукни её, стукни её, пока она сама тебя не стукнула…

Я изо всех сил отбрасывала эти мысли назад.

Страх пронзил меня.

Что если трансформации будут наступать всё раньше и раньше?

Что если тьма в конце концов поглотит меня целиком?

Я с ужасом наблюдала, как она использовала набор для определения уровня сахара в крови, чтобы взять у себя кровь и добавить её в флакон.

Оставались считанные мгновения до того, как Тёмная Элис завладеет моим телом. Каждый дюйм тела болел, и я закричала.

Когда перед глазами начало темнеть, я пробормотала:

– Лотти, тебе нужно бежать. Запри меня, чтобы я не...

– Я не оставлю тебя, – яростно сказала она, схватив меня за воротник футболки там, где он сходился на верхней части позвоночника, сверкая голубыми глазами всего в сантиметрах от моих. – Я же говорила: ты не должна страдать от этого в одиночку.

Долгий, низкий стон вырвался из меня вместе с последними крупицами сознания. В последний момент перед тем, как тьма поглотила меня, я попыталась шевельнуть губами, чтобы взмолиться – чтобы она ушла, пока я не причинила ей боль или что похуже. Но зубы прикусили язык, и мир исчез.

Глава 51. Элис

После того, как моё преображение закончилось, мы вовремя добежали до Хафсы.

К счастью, у неё не было соседки по комнате. Её родители оба врачи и поэтому могли позволить себе почти двойную цену за аренду одноместной комнаты в общежитии Фоксглав с санузлом.

Я едва могла двигаться из-за остаточной боли, вызванной трансформацией. Запястья были красными от яростных рывков за наручники, которыми Лотти меня сдерживала, а горло было как наждачная бумага после враждебного захвата Тёмной Элис.

Чистый адреналин гнал меня по коридору к общежитию 3-14. Я так крепко сжимала в ладони флакон с настойкой, что стекло прогрелось насквозь. Я уже укололась иглой для определения уровня сахара в крови и добавила малиновую каплю в бузинную настойку, чтобы она была готова к приёму в ту же секунду, как мы доберёмся до Хафсы.

И действительно, её стоны уже слышались сквозь старую деревянную дверь.

– Хафса? – тихо спросила я, приблизившись к замочной скважине. – Хафса, это я и Лотти. У нас есть эликсир. Открывай.

Никакого ответа, только звук усталого тела, которое волокут по ковру к двери.

– Отойди, – прошептала я Лотти. – Ты уже сделала достаточно. Я не позволю тебе подвергать себя ещё большей опасности.

– Как бы там ни было, я с ней справлюсь, – размеренно сказала Лотти. – Вы же на физ-ру не ходите.

Она напрягла бицепс, который выпирал из-под розового свитера Ellesse. Я не смогла сдержать улыбку, несмотря на ситуацию. Она вся такая спортсменка.

Выражение лица Хафсы, когда она открыла дверь, будет преследовать меня всю оставшуюся жизнь.

Страх и ненависть вели жестокую войну в глубине её тёмно-карих глаз. Её лицо было покрыто потёками туши, а грудь вздымалась от боли и отчаяния. Она стояла на четвереньках на ковре, её конечности дрожали в конвульсиях. Комната позади неё была заполнена детскими принадлежностями: тамагочи и карточками с покемонами, стопками манги и фигурками "Studio Ghibli", плюшевыми животными в стиле кавай и художественными гравюрами с изображением Гоку из "Dragon Ball Z".

– Эй, всё в порядке, – сказала Лотти мягким и спокойным голосом. – Мы здесь. Можно войти?

Вопрос был, по-видимому, риторическим. Лотти толкнула дверь и протянула ей руку, но когда стало ясно, что у Хафсы нет сил принять её, Лотти рывком подняла её на ноги, перекинула через плечо, как мешок с картошкой, и отнесла на койку. Хафса со смутным ужасом наблюдала, как Лотти приковала ей обе руки наручниками к краям кровати.

Влить эликсир в горло Хафсы оказалось легче, чем в прошлый раз в туалете – мы успели прибыть до того, как её полностью поглотила тьма. Как только эликсир попал ей внутрь, дрожь резко прекратилась. Чёрная пелена упала с её глаз, и появилась Тёмная Хафса. Она повернулась и посмотрела на нас – и холод этого взгляда проник прямо мне в душу.

– Я убью вас, грёбаные суки, – произнёс голос, скрежещущий металлом и хрустящий костями.

– Круто! – беспечно сказала Лотти, усаживаясь на пол по-турецки. – Дай знать, как закончишь.

– Кстати, где ты взяла наручники? – прошептала я ей. – В хозмаге "Янгман"?

Она посмотрела на меня с озорным блеском в глазах:

– А почему ты не допускаешь мысли, что они у меня уже были?

Чувствуя, как порозовели щёки, мне пришлось силой изгнать из головы её образ в трусиках цвета фуксии.

Видя, что я разволновалась, она рассмеялась и сказала:

– Шучу. Я купил их у "Янгмана", когда была в городе в последний раз, – странная лёгкая улыбка. – Я ещё ни с кем в жизни не целовалась.

Это застало меня врасплох:

– Правда? Но ты же могла выбрать любого, кого захочешь, – я указала на её лицо и общее телосложение.

Она прикусила губу:

– Это комплимент?

– Ни в коем случае, – возразила я, и щёки запылали ещё сильнее.

Она пожала плечами и принялась теребить нитку на своих рваных джинсах:

– Просто я никогда не испытывала желания кого-нибудь поцеловать. По крайней мере, до тех пор пока...

Она так и не закончила фразу. Я приподняла бровь:

– До каких пор?

Я напрягла мозги, пытаясь вспомнить, ходила ли она с кем-нибудь на свидания.

– Неважно, – сказала она как раз в тот момент, когда Хафса пробормотала что-то об использовании сухожилий в качестве зубочисток.

* * *

– Почему всё началось раньше времени? – спросила Хафса несколько часов спустя, глядя, как Лотти отстёгивает её от койки. Тушь засохла на её щеках, как грубые чёрные артерии. – Я думала, у меня есть полный месяц. Почему месяц ещё не прошёл?

Она потёрла запястья. Красные рубцы были такими же, как у меня.

– Не знаю, – призналась я.

Я села в её рабочее кресло, положив локти на стол и уткнувшись лбом в тыльную сторону ладоней. Я совсем ослабла от боли, истощения и сильного голода.

Хафса, пошатываясь, спустилась со своей койки и прошла в ванную комнату, где достала из только что вскрытой упаковки детскую салфетку и стёрла косметику с щёк.

– Спасибо, – тихо сказала она. – Вы уже дважды спасаете меня.

– Это всё Лотти, – помотала головой я.

Лотти буквально выпятила грудь. Я бы рассмеялась или отпустила саркастический комментарий, но у меня не было сил. Беспомощность ситуации тяжёлым грузом легла на мои плечи.

Как нам вообще вырваться из этого порочного круга?

Как мне стать уважаемой судьёй, если я половину жизни буду подавлять в себе кровожадные порывы?

Как мне найти любовь – и сохранить её?

Душу разрывало на части, а жизнь уходила из-под ног.

– Хафса, – простонала я, и слёзы потекли по щекам. Плакать на глазах у других казалось мне чуждым и неправильным, но из-за усталости слёзы невозможно было сдержать. – Что мы наделали?

Лотти засунула наручники в свой потрёпанный фиолетовый рюкзак и застегнула его на молнию.

– Девочки, будете ныть, или перейдём сразу к той части, где я спасаю положение своим непревзойдённым гением и находчивостью?

– Что? – я оторвала голову от ладоней.

Она вздёрнула подбородок и встретилась со мной взглядом. В глазах блеснула та фирменная смесь озорства и триумфа.

– Я отыскала Т. А. Реннера.

Глава 52. Лотти

Киттивейк-Кип представлял собой списанный маяк в конце широкой набережной из красного кирпича. Вдоль набережной тянулись всякие достопримечательности, киоски с мороженым в полоску, пляжные домики пастельных тонов и шумная лавка с рыбой и чипсами, в которой пахло солью, уксусом и радостью. Воздух был пропитан зимней свежестью, которая приятно ощущалась лёгкими.

Мы с Элис и Хафсой припарковались неподалёку и с волнением подошли к маяку. Белая и красная краска отслаивалась, а внизу по фундаменту расползалась ржавчина. От здания веяло атмосферой запустения, которая показалась мне отчаянно печальной.

Внезапно мне показалось невероятно наивным предполагать, что Реннер по-прежнему живёт в том же месте, что и более 10 лет назад. И всё же люди, жившие в маяках, казались не из тех, кто часто меняют местожительства, так что оставалось надеяться, что нам повезёт. Это начинало казаться последним шансом Элис, и я была готова на всё, лишь бы никогда больше не видеть её в таком адском состоянии.

– Полагаю, вести переговоры будешь ты? – сказала Элис, словно прочитав мои мысли. На ней было пальто в клетку длиной до икр и солнцезащитные очки в бордово-золотой оправе, из-за которых волосы выглядели ещё более растрёпанными. – Потому что ты вся такая белая и пушистая.

– Ага, – фыркнула я. – Тут вряд ли помогут угрозы пырнуть его ножом.

– Трусиха, – сардонически пробормотала Хафса, по-прежнему потирая запястья.

Сначала я вежливо постучала в дверь, затем, когда ответа не последовало, постучала настойчивее. Мы подождали минуту или две, и плечи у Элис заметно опустились.

– Пошли отсюда, – пробормотала она, сдвинув солнцезащитные очки ещё выше на нос, словно пытаясь получше скрыть своё разочарование.

Но затем послышалось слабое шарканье шагов и скрежет поворачиваемого в замке ключа.

Т. А. Реннер оказался одновременно и точно таким, как я ожидала, и совсем не таким. На нём был длинный бархатный ночной халат с меховым воротником, замшевые тапочки на подкладке из овчины, а во рту – незажжённая табачная трубка. Чудак чудаком.

Но его манеры были гораздо более жизнерадостными, чем я себе представляла. У него были два идеально круглых пятна румянца на щеках, как будто он выпил много вина, и совершенно эйфорическое выражение лица; глаза широко раскрыты и блестят.

– Фрэнсис! Ты выглядишь ослепительно! – он протиснулся мимо меня и дважды поцеловал Элис в обе щеки. – Заходи, заходи! Попрошу Криспина приготовить чай. Криспин!

Он взял с буфета в прихожей маленький серебряный колокольчик, настойчиво позвенел им, а затем пошаркал по дому в домашних тапочках, жестом приглашая нас следовать за ним.

Элис опустила солнцезащитные очки и посмотрела поверх них, совершенно ошеломлённая. Я подняла фотокамеру, висевшую на кожаном ремешке на шее, и сфотографировала её в таком изумлении. Она выглядела слишком идеально, чтобы не запечатлеть этого. С ясным лазурным небом за спиной и краем ржавеющего маяка сбоку она казалась сошедшей с обложки журнала "Вог".

Она была настолько красива, что на неё было немного больно смотреть. Точно так же, как я объяснила в общежитии Хафсы, я никогда раньше не испытывала настоящей привязанности. Асексуальность была тем пальто, которое сидело на мне почти идеально, пока я не встретила Элис.

– Ну же, Фрэнсис, – сказала я со слабой улыбкой, пытаясь затоптать непрошеные угольки.

В конце концов, она по-прежнему была жестокой, могла убить бессмертную кошку, а могла и не убить, и могла сойти с ума, а могла и не сойти. Мысли о том, чтобы провести пальцем по её эльфийской вздёрнутой челюсти, в данный момент были не особенно полезны.

Реннер провёл нас троих на кухню – полукруглое нагромождение столов, стульев и шкафов. Кружки и блюдца покрывали все доступные поверхности, а в центре комнаты стояла слегка дымящаяся кухонная плита баклажанного цвета. Реннера, казалось, это нисколько не беспокоило.

Дворецкий по имени Криспин так и не появился.

– Итак, Ванесса, чем могу быть полезен? – обратился он ко мне, шурша в шкафу в поисках пакетиков чая. – Надеюсь, вы здесь, чтобы оформить наследство.

Он бросил по пакетику чая в каждую кружку и наполнил их холодной водой прямо из-под крана. Нам подали чашки с не-чаем, и каждая из нас села за расшатанный кухонный стол.

– Вообще-то, меня зовут Лотти, – сказала я. – Лотти Фицвильям. Мы раньше не встречались. Я просто хотела задать вам несколько вопросов о книге, которую вы написали, если вы не возражаете?

– Я написал книгу? – переспросил он, и глаза его расширились от благоговения. – Какая прелесть! Кто-нибудь её читал?

Я предполагала, что этот разговор будет развиваться по-разному, но не так.

– Ну да, читали. Собственно, поэтому мы и здесь.

– Замечательно! – просиял он. – Хотите анекдот? Что кукушка сказала быку?

– Не знаю, – вежливо ответила я.

– Ты опоздал! – воскликнул он и тут же разразился смехом.

Крупные слёзы катились по его щекам, громкий утробный хохот эхом отдавался от изогнутых стен. Он хлопнул по бедру с такой силой, что я смутно забеспокоилась, не сломал ли он себе бедренную кость.

Я вежливо улыбнулась и, как только он наконец успокоился, легонько подтолкнула его локтем:

– Давайте поговорим о вашей книге, мистер Реннер.

– Боже, как это смешно, не правда ли? – он поднялся на ноги в тапочках, расплескав холодную воду для чая по покрытому пятнами деревянному столу, и подошёл к раковине, где начал чем-то греметь. – Все книги – это просто разные сочетания одних и тех же двадцати шести букв, а образы в вашей голове сильно различаются в зависимости от того, что это за сочетания.

– Это правда, – согласилась я. – Мы хотели бы побольше о тех конкретных сочетаниях, которые вы использовали в своей книге.

При этих словах Реннер ахнул и прижал руку ко рту, глядя на море из кухонного окна.

– Вы в порядке, мистер Реннер?

– Вы хоть можете себе представить, на что это было бы похоже, если бы дельфин умел ездить на велосипеде?

Я беспомощно уставилась на Алису и Хафсу. Казалось, ни одна из них не вывозила разговора с Реннером, что было похоже на правду, поскольку у них не было ни капли терпения. С другой стороны, у них действительно многое было поставлено на карту, и безумный автор-шляпник, извергающий вздор, вероятно, не совсем то, на что они надеялись.

– Вы не возражаете, если я взгляну на ваши книги? – спросила я, отчаянно пытаясь взять ситуацию под контроль.

Когда мы вошли, я заметила два захламлённых шкафа в соседней гостиной. Наверняка где–то там стоит экземпляр его собственной книги – экземпляр, в котором указывается способ нейтрализовать действие ритуала или соответствующее лекарство.

Он пожал плечами, отворачиваясь от нас:

– Конечно, но вряд ли вы там найдёте сосиски. Возможно, бекон^[17]. О, почему бы вам не разбить пару яиц, вот здорово! Разве можно приготовить сосиски, не разбив ни одной... Нет, нет, скорее всего, нет.

Выходя из комнаты, я увидела, что Элис изо всех сил старается не засунуть в рот весь кулак. Возможно, у ритуала есть пределы.

Жалея, что не могу слушать разговор, который они будут вынуждены вести с Реннером, я принялась обыскивать книжные полки. Фиолетовый оттенок переплёта, описанный Элис, должен был бросаться в глаза, но полки были заставлены в три ряда: книги по орнитологии и охране морской среды были расставлены вперемешку с "Моби Диком", "Улиссом" и "Гроздьями гнева". Я не могла представить, чтобы человек, которого я только что встретила, читал что-либо из этого, но, возможно, он ведёт себя более здраво, когда остаётся один на один с книгами. Или, может быть, безумие нашло на него совсем недавно.

Его бред выбивал меня из колеи. Это не было похоже на простой случай слабоумия, которым страдал мой дедушка. Этот не просто всё забывал – он совершенно помешался. А его странные высказывания – не просто бессвязные сгустки случайных слов. По большей части предложения он строит правильно. Короче говоря, это было не то безумие, с которым я когда-либо сталкивался раньше.

Это тоже результат неудачного ритуала?

Облазив каждый дюйм книжных полок, а также каждый приставной столик, ящик и прочую щель в его ветхой гостиной, я признала поражение.

Я поплелась обратно на кухню, где Реннер с энтузиазмом исполнял "YMCA" для чрезвычайно взыскательной аудитории.

– Мистер Реннер, на маяке есть чердак? Может быть, там какие-нибудь пыльные коробки со старыми книгами?

Он остановился на середине буквы "М", так что казалось, что изображает гориллу:

– Нет, мадам. Спроси Криспина, он подтвердит.

Я не была готова отказаться от единственного человека, который мог помочь нам найти пропавшие страницы.

– Ничего, если я немного осмотрюсь в других комнатах? Мы бы очень хотели найти ту книгу.

– Раз уж вы занялась этим, то не могли бы найти мне хорошие тапочки? – он с внезапным отвращением сбросил бархатные туфли, так резко, как будто только что заметил, что по ноге ползёт большой паук. – Терпеть не могу эти.

Я обыскала маяк вдоль и поперёк, но не нашла ни книги, ни другой пары тапочек. Проглотив самую ужасную "чашку чая", какую я когда-либо имела несчастье выпить, мы удручённо попрощались с Реннером и направились обратно по пирсу к набережной.

– Бедняга, – пробормотала я, уставившись на потёртые носы своих кроссовок Nike.

– Это он-то? – недоверчиво переспросила Элис. – Бедные мы!

– Вероятно, он сошёл с ума из-за того, что нарушил какой-то ритуал, – предположила я. – Этому можно только посочувствовать.

Элис негромко фыркнула:

– Полагаешь, мои эмоции подчиняются логике?

– Прости. Ошиблась.

Когда Хафса наконец заговорила, в её голосе послышался тихий, затаённый ужас:

– И что нам теперь делать?

Прежде чем я успела ответить, я увидела нечто такое, от чего у меня по спине побежали мурашки.

Мордью, в своём чёрном плаще и с красной помадой на губах, шла прямо в нашу сторону.

Какой-то подсознательный инстинкт побудил меня схватить Элис и Хафсу за локти и потащить их в рыбную лавку с чипсами, пока Мордью нас не заметила.

– Какого...?

– Мордью, – пробормотала я, как раз когда декан проходила мимо запотевшей витрины магазина чипсов, за которой мы прятались.

С этого места мы наблюдали, как она прошла весь путь до маяка и вошла внутрь.

А затем рубины у меня в горле запульсировали, а их корни обвились вокруг трахеи. Я могла только закричать.

Глава 53. Элис

Появление Мордью на маяке Реннера говорило о многом и одновременно не имело никакого смысла вообще.

Мы ехали обратно в Карвелл с открытыми окнами, чтобы поток свежего морского воздуха не давал нам уснуть. Адреналин от спасения Хафсы давно выветрился, и я думала только о том, чтобы поскорее дать отдых своему ноющему телу в тёплой постели. И всё же крики Лотти из магазина чипсов эхом отдавались в моём черепе, в тёмных и пыльных уголках моей груди. Мне больше никогда не хотелось слышать, как она так кричит. Какой-то странный защитный инстинкт овладел мной, и на мимолётный миг мне захотелось прижать её к груди и защитить.

Абсурд, конечно. Она же спортсменка ростом под 180 см, может и сама о себе позаботиться. Я ей не нужна.

Лотти, которая сидела рядом со мной на переднем пассажирском сиденье, пока я вела машину, вытащила кусочек рыбы с чипсами из мятой газетной обёртки и откусила от неё с чувственным стоном. Еда всегда поднимала ей настроение, и поэтому лучшие деликатесы, которые мог предложить Нортумберленд, казались ей справедливой наградой за то, что она пережила этот день.

– Возможно, Мордью тоже проводила ритуал, – сказала она, слизывая соль с кончиков пальцев. – Боже, что если это Мордью убила Поппи и всех первоначальных жертв? Это даже похоже на правду. Она как-то призналась мне, что ключ от башни есть только у неё.

– Не уверена, – призналась я, глядя на стоянку фургонов, мимо которой мы проезжали. – Зачем здравомыслящему декану университета заниматься мелким оккультизмом? Хотя это объяснило бы, зачем она приходила к Реннеру – в том числе в поисках способа отмены ритуала.

Лотти доела последнюю порцию чипсов, скомкала пропитанную уксусом газету и бросила её в ноги:

– И что нам теперь делать? Рассказать полиции о визите Мордью к Реннеру и предоставить им расследовать это дело?

Хафса фыркнула с заднего сиденья, щёлкая пальцами в такт оптимистичной поп-песне по радио:

– Если рассказать им о Мордью, то придётся также рассказать о тайном сверхъестественном ритуале, которому сотни лет, и о том, что двое из нас выполнили указанный ритуал без уважительной причины. Придётся сказать, что мы практически преследовали психически больного старика и заставляли его дать нам инструкции по контр-ритуалу, который может существовать, а может и не существовать, а также о подозрениях, что декан нашего университета убила студента в приступе злой ярости, связанной с вышесказанным. А рассказывая, придётся как-то сохранять невозмутимое выражение лица. Так что мне кажется, что это не самый лучший варик.

Лотти глубокомысленно кивнула:

– Замечание принято. Так как насчёт того, чтобы нам самим немного поиграть в Шерлоков Холмсов? – она похлопала по блокноту и авторучке "Parker" в переднем кармане своего рюкзака.

– В Шерлоков Холмсов? – усмехнулась я. – Не льсти себе. Ты на 100% Скуби-Ду.

Она искоса ухмыльнулась мне:

– А ты значит – лучший друг Скуби Ду, не так ли?

– "Лучший друг"? Ты что, принимаешь меня за...

Хафса вздохнула, качнувшись вбок на своём сиденье, когда я немного не вписалась в поворот.

– Не могли бы вы двое хотя бы на секунду не заигрывать, чтобы я могла сосредоточиться?

Я крепко сжала руль и ждала, что Лотти возразит против обвинения в том, что мы флиртуем, но возражений не последовало. Однако она замолкла.

Было странно интимно видеть её в Литтл-Мармуте – месте, которое казалось продолжением меня самой; горячий сахарный аромат жарящихся пончиков, звон старых медных монеток в галерее, хмельной аромат из ближайшей пивоварни, смешанный с безошибочно узнаваемым солёным привкусом Северного моря – находиться с ней в месте, которое было так близко мне.

Всю обратную дорогу жар обжигал мне щёки, и даже холодный морской воздух не мог их остудить.

* * *

Лотти, должно быть, сотворила какое-то собственное колдовство, потому что на следующий день после нашей поездки на маяк я стояла на краю ледяного хоккейного поля в голой ноябрьской мгле, готовая наблюдать за её игрой – добровольно.

Прошлым вечером она вернулась с тренировки с горящими глазами, несмотря на ледяной дождь, барабанящий нам в окно. Её свитер с номером "14" промок насквозь и плотно облегал каждую мускулистую линию её стройного тела. От неё пахло холодным свежим воздухом.

– Я отыграла свои одиннадцать! – воскликнула она, сияя и ожидая моей реакции. Я не совсем понимала, что тут ответить, так как не совсем понимала, что она имеет в виду, но она упорно продолжала искать похвалы. – Конечно, это не такое уж удивительное достижение для первокурсницы, когда нет ребят постарше, с которыми можно побороться за места... но всё же. Я начинаю завтра!

– Начинаешь, – повторила я. – То есть, когда начнётся игра, ты будешь стоять на поле? А я думала, что ты давно в основном составе команды.

Она закатила глаза и бросила свою промокшую сумку на пол:

– До сих пор я была запасной. Ни в одном матче я не играла больше десяти минут.

– Ну… тогда забудь все мои соболезнования по поводу предыдущих поражений.

– Соболезнования? Элис, ты говорила: "Мне жаль, что твоя команда выступила не так хорошо, как другая", – а затем протягивала мне бутылку вина.

– Ну да, – многозначительно сказал я. – Сочувствую. И беру свои слова обратно.

Она рассмеялась, выдёргивая мокрые волосы из длинного хвоста.

– Ты невероятная. В любом случае, пока пойду приму горячий душ. Не возражаешь, если я позаимствую полотенце? Забыла повесить своё вчера вечером, и, по-моему, из него вырастет новое полотенце.

По какой-то богом забытой причине я поймала себя на том, что краснею, протягивая ей мягкое сухое полотенце, которым уже однажды пользовалась. Оно касалось моего обнажённого тела, а теперь будет касаться неё. Как до неё не доходит, насколько это интимно? С другой стороны, возможно, я слишком много думаю об этом, как обычно.

Как бы то ни было, в порыве хаотичного и беспрецедентно порядочного поведения я вдруг пошла с ней на стартовый матч, чтобы поддержать её. Это казалось наименьшим, что я могла сделать, поскольку она неоднократно подвергала себя опасности, чтобы спасти нас с Хафсой от преображений.

Небо было серым и хмурым (именно так жители Нортумбрии называют этот вечный наполовину туман, наполовину изморось). Хоккейное поле стояло в окружении деревьев, а грязная земля хрустела от жёлто-коричневых семян платана. В ветре чувствовалась зимняя резкость, которой несколько дней ещё назад не было.

Лотти ещё не заметила меня в толпе, но когда она с товарками по команде вышли на поле под резкий белый свет прожекторов, я ощутила странное благоговение. Я никогда не увлекалась спортом, но уважала её готовность проявить себя в этом. На неё смотрели сотни людей, а она бегает, обливаясь потом, и кричит своим товарищам по команде, чтобы те передавали ей мяч, всё время рискуя тем, что будет выглядеть, как идиотка, если облажается, или получит травму, и все увидят её боль и поражение. В этом была храбрость и уязвимость, о которых я никогда раньше не задумывалась.

"Я не питаю слабости к спорту, – сказала я себе. – Это всё ради Лотти".

Она играла в центре полузащиты, что, как даже я поняла, означало, что большую часть времени ей приходилось бегать по кругу. Я не понимала, как физически ей удаётся пробежать всю длину поля так много раз и без помощи кислородного баллона. У меня перехватывало дыхание, когда я просто смотрела на неё.

Незадолго до свистка на перерыв счёт был 1-1. Один из товарок по команде передала ей мяч, и она помчалась по полю, лавируя между соперницами, как будто они были ничем, выполняя причудливые маленькие обводки и прыжки, похожие на танец. В каком-то смысле на это было приятно смотреть. Вряд ли это можно назвать "Лебединым озером", но по сравнению с жестокостью других сорвиголов, носившихся взад и вперёд по полю, приходилось признать, что в игре Лотти была определённая элегантность. Она заслуживала того, чтобы попасть в основной состав команды.

Затем, как раз в тот момент, когда она приблизилась к линии D перед воротами другой команды и приготовилась нанести удар, защитница подняла клюшку, чтобы сделать подкат.

Но она подняла её слишком высоко, слишком быстро и оказалась не в том месте, и клюшка с тошнотворным треском стукнула Лотти по черепу.

Я вскрикнула, а она безжизненно упала на землю.

Глава 54. Элис

Лотти скрючилась, как тряпичная кукла, беспомощно и ужасно.

Товарки по команде побросали клюшки и подбежали к тому месту, где она упала.

Прежде чем я поняла, что делаю, я перепрыгнула через барьер и тоже подбежала.

Главная тренерка Карвелла сидела на корточках рядом с ней и держала двумя пальцами её запястье.

– Она дышит, пульс есть, но нужно вызвать скорую, – она достала мобильный из кармана спортивного костюма. – Скажите им, что тут черепно-мозговая травма с потерей сознания, по крайней мере, сотрясение мозга второй степени.

Кровь шумела у меня в ушах. Я не могла даже приблизиться к Лотти, так как её обступили товарки и санитар, который подбежал с ящиком бутылок с водой. Неподалёку команда противника сгрудилась вокруг высокой худощавой девушки-защитницы, которая её стукнула.

– Если бы она не побежала прямо на меня, этого бы не случилось, – она смачно сплюнула на землю толстым комом белой слюны. – Она же видела, что я рядом.

Затем, несмотря на ритуал, несмотря на то что прямо сейчас я должна была вести себя, как Хорошая Элис, что-то прорвалось сквозь завесу, разделяющую две стороны моей души.

Красный кинжал гнева – такой острый, что резал всё на своем пути.

В глазах побагровело – и я бросилась в атаку.

Прямо на защитницу, которая была на голову выше меня.

Я изо всех сил толкнула её в ключицу. Она упала спиной на хлюпающую землю, вскрикнув от шока.

– Ты что вообще о себе возомнила? – прошипела я тихим, хриплым и жёстким голосом, и на этот раз я полностью осознавала, насколько чудовищно он звучит.

Что-то сломалось.

Куча рук вцепилась мне в руки и волосы – меня оттаскивали товарки защитницы.

Но тут у меня откуда-то взялась сила, о которой я и не подозревала. Я стояла твёрдо, как вкопанная, и не двигалась с места, несмотря на значительное численное превосходство противника. Я чувствовала, как невидимые корни уходят в землю, и движения спортсменок были не более чем лёгким дуновением ветерка в моих листьях.

– Извинись! – прохрипела я. – Извинись сейчас же!

– Перед кем? Перед тобой? – прорычала защитница, упираясь руками в грязь и пытаясь подняться. Её сильно обесцвеченные волосы прилипли ко лбу, а на верхней губе виднелась солёная корка пота. – Или перед ней? Не похоже, что она резко очнётся.

А потом она улыбнулась – гордая, полная ненависти усмешка.

Руки словно больше не принадлежали мне, я рванулась вперёд и схватила её за горло.

Кожа, мышцы и артерии отчаянно извивались в моей железной хватке, я посмотрела ей прямо в мутно-карие глаза и сказала:

– Если ты ещё когда-нибудь, когда-нибудь прикоснёшься к Шарлотте Фицвильям, я сверну тебе шею, как прутик.

Она выпучила глаза – я усилила хватку и швырнула её опять на землю. Она кашляла и барахталась в грязи, локти подгибались под её весом.

Когда я обернулся посмотреть, не очнулась ли Лотти, все члены команды Карвелла смотрели на меня – не с отвращением и не с благоговением, а с искренним недоумением.

Ко мне никто не подходил: ни чтобы отругать, хотя главной тренерке, казалось, очень хотелось, ни чтобы убедиться, что со мной всё в порядке.

Я чувствовала исходящий от них запах страха. И пахло чертовски вкусно.

* * *

– Шестнадцатая палата, койка А, – сообщила мне медсестра из-за своей полукруглой стойки.

Я уже 30 минут сидела в приёмной больницы, пока Лотти осматривали. Мне не разрешили ехать с ней в машине скорой помощи – после того как я схватила ту защитницу за горло, вряд ли бы это сошло за "успокаивающее присутствие", – но острота ситуации отчасти ослабла, когда Лотти очнулась через несколько минут после удара. Она была слабой и несколько растерянной, но в сознании. Скорее всего, она получила сотрясение мозга, хоть и серьёзное.

Как только её уложили на носилки в машину скорой помощи, я на полном газу рванула в ближайшую больницу, которая находилась в 25 км отсюда, и попыталась во время езды прочистить голову, понять, что, блин, только что произошло.

Что-то изменилось.

Сквозь завесу души, подобно горному хребту, проступала тьма. Завеса развевалась вокруг неё лохмотьями, а сквозь неё проносились порывы злого ветра.

Я не могла забыть запах страха игроков.

Конечно, я не чувствовала себя диким животным, готовым броситься на кого-нибудь в любой момент, но я больше не ощущала гнетущего спокойствия пост-ритуального тумана. Что-то более тёмное пустило во мне корни, что-то более зловеще и постоянное, чем мимолётные вспышки гнева, которые я испытывала до приезда в Карвелл. Это было спокойное, почти безразличное осознание того, что я убью любого, кто причинит боль мне – или Лотти.

И мне это безмерно понравится.

В шестнадцатой палате почти не было пациентов. Это была старая больница с лакированной мебелью из сосны и линолеумом на полу, который, возможно, когда-то был ярко-мятно-зелёным, но теперь стал выцветшим бежевым. Бледно-голубая занавеска, закрывавшая койку Лотти, сорвалась с нескольких крючков, обречённо обвиснув с одного конца.

Лотти приподнялась на кровати с невозможной улыбкой на лице. В верхней левой части её лба красовалась бесформенная шишка, а светлые волосы были распущены по плечам, волнистые, где раньше были заплетены в косички. Её непринуждённый смех слышался по всей палате, когда она рассказывала медсестре о случившемся.

Я улыбнулась про себя.

Если я на позитиве, это не значит, что я идиотка.

Пара её товарок по команде, которые ехали в машине скорой помощи, сидели на стульях рядом с её кроватью, и все трое смеялись вместе с медсестрой. Когда я вошла, при виде меня они быстро замолчали. Я подбирала слова, не зная, с чего начать.

После неловкой паузы Лотти снова рассмеялась и сказала:

– О, привет, Джек Унтервегер.

– Какой Джек? – нахмурилась я.

– Венский душитель. Я слышала, ты немного... – она поднесла руки к горлу, изображая, что душит себя, затем снова опустила их и многозначительно посмотрела на меня. – Как бы я ни была благодарна тебе за защиту своей чести, дорогой рыцарь в сияющих доспехах, не надо никого ради меня убивать.

Она говорила легко и беззаботно, вероятно, потому что рядом сидели товарки по команде, но в её взгляде сквозила напряжённость, которую только я видела.

Она боится за меня. Я не должна хотеть причинить кому-либо боль на этом этапе цикла.

Я тяжело сглотнула.

– Как твоя голова? – я указала на её шишку.

– Мне дали отличные обезболивающие, – кривая усмешка. – У меня скоро компьютерная томография, но особых поводов для беспокойства нет. Кажется, меня скоро выпишут, – она обратилась к товаркам по команде. – Эй, вы не могли бы оставить нас с Элис на минутку наедине?

Те одарили её застенчивой улыбкой, и она закатила глаза.

Что она им рассказала обо мне? Или их реакция объясняется исключительно тем, что я яростно бросилась на её защиту?

Однако, как только мы остались наедине, между нами не было никаких нежностей или романтики. Я присела на краешек ближайшего стула, плечи стянуло напряжением.

– Э-эли-ис, – произнесла она тихим голосом, удлиняя гласные из-за лекарств. – Что, блин, произошло?

Медленно вращая серебряное кольцо в виде змеи на указательном пальце, я старалась не встречаться с ней взглядом.

– Что-то плохое, – ответила я. – Моя душа больше не расколота, но и не едина. Кажется... – я проглотила комок сухого льда в горле. – Кажется, завеса прорвалась.

Часть 3. Лес

Глава 55. Лотти

В следующие недели расследовать дела Мордью и Сандерсона было почти невозможно из-за затяжных последствий сотрясения мозга. Не получалось долго стоять на ногах, не чувствуя головокружения и тошноты, и обычно к середине дня я уставала, как собака.

Из-за ослабленного состояния сестра Мария и два её рубина управляли мной больше, чем когда-либо.

Сны-воспоминания становились всё ярче и насыщеннее. Появлялось ощущение, что я полностью обитаю в них – хожу и воздействую на окружающую меня действительность, а не бесцельно блуждаю. Зачастую они приходили и днём: вот я сижу в классе в полном сознании, а в следующую секунду мне мерещатся мёртвые бабочки и окровавленные рукописи. Казалось, сестра Мария отчаянно пытается мне что-то показать, но мозг был слишком затуманен, чтобы что-либо из этого переварить.

В одном из воспоминаний, больше похожем на кошмар, мою руку держали над горящей свечой, пока кожа не покрылась волдырями. Я с криком проснулась, но оказалось, что ладонь болит и в реальной жизни. Волдырей не было, но рука болела несколько дней – своего рода фантомная боль, которую я не могла объяснить.

Хотя корни рубинов больше не пытались задушить меня до смерти, они не боялись заявить о своих правах. Однажды утром я ждала Элис с одного из её семинаров. Корни начали покалывать и дёргать, пока меня не затошнило. Я понятия не имела почему. Может быть, рубины раздражены тем, что я трачу время впустую, вместо того чтобы расследовать смерть сестры Марии? В любом случае, Элис и Хафса нашли меня скорчившейся на полу и отчаянно хватающейся руками за шею. Профессор Дейкр со своими манерами дедушки, раздающего внукам ириски, отвёл нас в медицинский кабинет, но едва меня осмотрела медсестра, как рвота прекратилась. Для меня было облегчением извиниться – никому не хотелось объяснять, откуда у меня рубины на шее.

Часто я просыпалась, мечась в постели или отчаянно царапая ногтями дверь общежития в попытке сбежать. Элис нежно уводила меня прочь, общаясь тихим, вкрадчивым шёпотом, чтобы не разбудить слишком внезапно.

Она в целом отлично ухаживала за мной: приносила булочки с беконом и горячий кофе из столовой, следила за тем, чтобы я пила достаточно воды и отдыхала. Должно быть, ей это давалось нелегко – зная, что всё то время, пока я лежу в постели, её внутренние ритуальные часы тикают и тикают, – но она, казалось, горела искренним желанием за мной ухаживать.

Одно показалось мне особенно трогательным: как-то она вернулась из поездки в город с маленьким бумажным пакетом тёмно-синего цвета и несколько грубовато протянула его мне.

— Это мне? – спросила я, приподнимаясь на локтях.

Я лежала в постели и читала материалы какого-то курса, пытаясь, чтобы комната не кружилась перед глазами всякий раз, когда я двигалась хоть на малейшую долю дюйма.

– Тут ничего особенного. Просто ранний рождественский подарок, – она тут же занялась укладыванием стопки белья, которая громоздилась на её половине комнаты.

Внутри пакета было что-то очень маленькое, завёрнутое в серебристую папиросную бумагу и закреплённое аккуратным квадратиком скотча. Я вскрыла его так осторожно, как только могла.

Это было чёрный бархатный чокер с аккуратной серебристой застёжкой сзади.

Элис оглянулась через плечо:

– Знаю, что это скорее подойдёт по стилю мне, чем тебе, и оно не очень сочетается со спортивными штанами и толстовками, но я подумала, что он поможет тебе прикрыть рубины. Всё лучше, чем постоянно париться и путаться в этой огромной пашмине, – она пожала плечами. – Ничего страшного, если он тебе не понравится.

Улыбка тронула уголки моих губ, по щекам растеклось тепло, причины которого я не до конца понимала.

– Почему? Мне он очень нравится. Спасибо.

И это было правда. Да, это не совсем мой стиль, но это стиль Элис, которым она очень гордилась. Если она столь охотно делится со мной своим стилем, это знак доверия и дружбы.

Я надела чокер на шею и попыталась застегнуть, но застёжка была крошечной и неудобной, а руки ещё дрожали после травмы головы. Элис подошла, не сказав ни слова.

Она нежно перекинула мои волосы через плечо и взяла у меня застёжку. Пока она работала, касаясь кончиками пальцев моего затылка, я чувствовала шеей её теплое, слегка учащённое дыхание. Я невольно вздрогнула, странный трепет прошёл из глубины груди до кончиков пальцев.

– Вот, – сказала она, отступая назад и протягивая мне зеркальце для макияжа.

Моё отражение было, по большей части, отвратительным: кожа бледная, какой я её не видела годами (обычно я проводила так много времени на улице, что приобрела постоянный загар), под глазами багровые мешки, волосы вьющиеся и немытые, на макушке всё сбилось в кучу, а губы сухие и потрескавшиеся.

И всё же, надев чокер, который идеально скрывал рубины, я почувствовала себя красивой. Не тёмным лесом, как Элис, но, может быть, особенно вкусным ультра-тёмным сортом ежевики, которая разливается сладостью, когда её пробуешь на вкус.

– Спасибо, – пробормотала я хриплым от волнения голосом, которому не могла дать названия.

Однако по мере того, как шли дни, я больше не могла отрицать, что в Элис снова что-то изменилось. Её разорванная завеса (что бы это ни значило) становилась проблемой.

Однажды утром в начале декабря мы с ней и Хафсой сидели за большим столом в библиотеке и работали над домашкой. В библиотеке было больше народу, чем раньше, поскольку по большинству курсов в конце семестра нужно сдавать эссе. Все шелестели бумагой, листали страницы, откашливались и тихо перешёптывались. Помещение было украшено к Рождеству, в центре первого этажа стояла огромная ель. Её украсили тёплыми белыми гирляндами, красными и золотыми безделушками и стеклянными снежинками, а золотой ангел на верхушке держал книгу. Угрюмая библиотекарша Кейт Фезеринг со жгучей ненавистью посматривала на него примерно каждые 30 секунд.

Я заставляла свой мутный взгляд сосредоточиться на отрывке из "Портрета Дориана Грея", который безуспешно пыталась прокомментировать. На Хафсе были большие фиолетовые наушники с кошачьими ушками, подключённые к плееру. Она что-то строчила. Алиса вычитывала что-то в книге по Конфуцию и сосредоточенно хмурилась. Танцевальная музыка, которую слушала Хафса, была такой громкой, что мы могли слышать почти каждое слово.

– Хафса… – пробормотала Элис, глядя на её плеер с нескрываемым раздражением. По тембру голоса я поняла, что это говорит тьма. Но что я могла сделать, когда вокруг столько народу? – Хафса… – слово бурлило злобной энергией.

В то время как большинство просто толкнуло бы шумного соседа локтем, чтобы привлечь его внимание, Элис полезла в свой чёрный кожаный пенал, достала математический циркуль с острым золотым наконечником и воткнула его Хафсе прямо в предплечье.

Хафса отскочила назад и зашипела от боли, чёрные как сланец глаза вспыхнули яростью. Она сорвала с головы наушники. Циркуль с грохотом упал на пол.

– Какого хрена, Элис! – она оттянула рукав, но там было лишь небольшое пятно крови; её джемпер не дал игле войти на полную длину.

Элис смотрела на свою руку так, словно та каким-то фундаментальным образом предала её.

На следующий день она вернулась из внезапной поездки в город с небольшим предметом, завёрнутым в коричневую почтовую бумагу.

– Что это? – спросила я, морщась и садясь на кровати.

Последствия травмы уже стали доставать. Мне хотелось бегать по грязному полю, отбивать мячи клюшкой. Впервые в жизни я проявляла то, что некоторые назвали бы "раздражение".

Глаза Элис сверкнули, но не весельем; в них был зловещий блеск, подчёркнутый более чёрным, чем обычно, карандашом для век.

– Нож, – спокойно ответила она.

– Что? – я чуть не взвизгнула.

– Нож, – повторила она, разворачивая коричневую бумагу, чтобы показать гладкий перочинный нож из оливкового дерева с выгравированными курсивом инициалами "Э.K.В." – Мне его сделали на заказ, ведь я люблю выпендриваться.

– Зачем тебе нож? – спросила я. Беспокойство тёрлось об меня, как выгнувшая спину чёрная кошка.

Я надеялась, что ответом будет что-нибудь невинное, от чего легче отмахнуться – может быть, потому что она завидует моему ножику или потому что хочет защититься от разгуливающего на свободе убийцы. Но вместо этого она просто скривила губы и сказала:

– Убью этим Кейт Фезеринг.

– Библиотекаршу? – у меня внутри всё сжалось. – Я... Зачем?

Небрежное пожатие плечами:

– Она на меня косо смотрит.

– Она на всех так смотрит! – сказала я, стараясь говорить настойчиво. – Наверное, у неё такое лицо!

– Так ты согласна, что с ней нужно разобраться? – спокойно спросила Элис и злодейски приподняла брови.

Такое поведение, мягкое и сдержанное, было почему-то намного хуже, чем чудовищный голос при преображении. Вместо дикой и отчаявшейся девушки передо мной стоял холодный и расчётливый убийца.

Я поняла, что действовать нужно решительно и прямо сейчас.

Глава 56. Лотти

Каждую ночь после поездки на маяк я смотрела на Северную башню из окна общаги. Каждый вечер декан Мордью приходила всего за несколько минут до полуночи и направлялась внутрь.

Только теперь я поняла, что это не просто обход. Она оставалась в башне несколько часов и обычно уходила около 03:00.

Была ли она там в ночь смерти Поппи?

Даже если она ни в чём не виновата, она должна была что-то видеть. И всё же полиция была почти уверена, что это самоубийство.

Затем это странное пустое пространство, существование которого подтверждалось архитектурными чертежами. Что находится в этой мнимой пустоте? Не сюда ли по ночам приходит Мордью?

Мордью что-то скрывает. И, увидев её на маяке Реннера, я была убеждена, что это как-то связано с книгой о ритуале. Каким-то образом книга оказалась ключом ко всему, и пришло время связать все эти незакреплённые концы в один узел, который позволил бы раскрыть убийство Поппи и освободить Элис и Хафсу из ада.

И вот между полуночью и 03:00 я решила проникнуть в кабинет Мордью.

Я рассуждала так: в начале семестра у других преподавателей тоже был ключ от Северной башни. Мордью сказала мне, что забрала эти ключи после смерти Поппи, и поэтому доступ в башню есть только у неё. Она также сказала мне, что всегда носит свой ключ с собой. Но что насчёт всех остальных ключей, которые до этого были у других преподавателей? Вряд ли она станет их уничтожать, потому что её собственный ключ может потеряться или испортиться?

Эти ключи, должно быть, по-прежнему хранятся у неё в кабинете, который она запирает, когда уходит.

Но в том запертом кабинете есть окно. А окно можно разбить.

Уходя, я заперла нашу комнату в общаге снаружи и забрала с собой ключ и нож Элис, пока она спала. В тот вечер мне удалось отвлечь её от кровожадного крестового похода, отведя на "Трибуну" поиграть в нарды, но я не могла рисковать тем, что она проснётся, обнаружит, что меня нет, и направится в библиотеку, чтобы пырнуть Фезеринг ножом. "Мы же соседки, сама понимаешь".

Вскоре после полуночи я разбила окно кабинета Мордью камнем, который подобрала с клумбы. Раздался глухой звон, окно треснуло вокруг маленькой круглой дырочки, по форме напоминающей пулевое ранение. От второго удара оно полностью разлетелось вдребезги, стекло со звоном упало у моих ног. Но дыра была неровной, ненадёжной и недостаточно большой, чтобы я могла пролезть, и потребовалось ещё несколько опасных секунд, чтобы убрать самые крупные осколки, прежде чем я смогла влезть в кабинет по праздничной гирлянде из пуансеттии, разложенной вдоль подоконника.

Оказавшись внутри, я выглянула из-за парчовой занавески, проверяя, не услышал ли кто-нибудь шум и не пришёл ли разобраться. Однако ночь по-прежнему была тихой; только отдалённые басы из "Трапезной" и пара взрывов смеха доносились на ветру. Хотелось надеяться, что если кто-то и слышал звон, то решил, что это кто-то разбил среди пьяного праздничного разгула пивной бокал.

Рубины в горле задрожали от чего-то похожего на удовольствие; как будто сестра Мария говорила мне, что я уже близко.

В кабинете Мордью было темно, если не считать последних тлеющих оранжевым угольков в камине. Прямо за окном горел уличный фонарь, так что света хватало, чтобы что-то увидеть. Я немедленно начала рыться во всех мыслимых укромных уголках в поисках ключей, но, к своему ужасу, обнаружила, что все ящики её стола заперты, а ключа, аккуратно приклеенного скотчем к нижней стороне, не было. Старомодная фигурка рождественского Деда Мороза с любопытством смотрела на меня из-за компьютера, как будто дивилась, что я не участвую в декабрьских весельях.

Махнув рукой на письменный стол, я подошла к одной из украшенных мишурой книжных полок, в нижней половине которой стояли кухонные принадлежности. Дверцы с латунными ручками открылись, за ними оказался приземистый серый сейф с чёрным шестизначным кодовым замком.

"Блин!" – подумала я.

Если бы у меня была энциклопедическая память Элис на всё, что связано с Карвеллом, я бы припомнила множество важных дат, которые можно было бы попробовать в качестве кода: дата его первого открытия, дата назначения Мордью деканом, дата смерти сестры Марии, день рождения Мордью и дата окончания школы. Я попробовала даты всех убийств в Северной башне, которые смогла вспомнить, но они не сработали.

Как раз в тот момент, когда я ломала голову над кодом, послышались шаги, приближающиеся к кабинету Мордью.

А затем, раздался ужасный, невозможный скрежет ключа в замке.

Она же должна была быть в Северной башне!

Так быстро, как только могла, я захлопнула дверцу шкафа и спряталась за одной из толстых парчовых штор, как в фильмах, как можно плотнее прижавшись спиной к оконной раме.

Дверь открылась, и послышалось прерывистое и напряжённое дыхание.

– Кто бы там ни был, я вижу тебя за занавеской, – сказал незнакомый и дрожащий женский голос, который я не узнала. – Выходи, или я буду стрелять.

Стрелять??

Страх скрутил меня изнутри, и я вышла.

Это была секретарша Мордью, которая в дрожащих руках сжимала огромное охотничье ружьё, с выражением дикого ужаса на мышином лице.

На месте Элис я бы сухо заметила, насколько ненужным и вызывающим здесь ружьё, но мой голосовой аппарат был парализован. Я подняла руки, как при аресте.

– Что вы здесь делаете? – спросила она. – Я уже вызвала полицию.

Боже!

От отчаяния я совершила слишком много безрассудных поступков, и теперь была готова дорого за это заплатить. Полиция будет здесь с минуты на минуту; любой звонок из Карвелла будет рассматриваться как экстренный.

Они подумают, что я убийца? Вряд ли моё поведение можно назвать невинным.

Мне уже не отовраться, и поэтому оставалось только сказать правду.

Последний гамбит.

– Послушайте, Элисон… вас ведь Элисон зовут, не так ли? – спросила я, делая необдуманный шаг к ней, пока она не тыкнула мне ружьём прямо в лицо. – Эй, ладно. Я здесь потому, что, как мне кажется, декан имеет какое-то отношение к убийствам. Она ходит в башню в одно и то же время каждую ночь и сидит там по несколько часов подряд, – я перевела дыхание. – Вы ведь видели её, не так ли? Вам самой не интересно, что она там делает?

Я вгляделась в её липкое лицо в поисках проблеска узнавания и нашла его в едва заметном изгибе рта. Я продолжила:

– Я знаю, что полиция уже говорила с ней и ничего не нашла. Но нельзя же, чтобы у меня погиб кто-то из друзей. Нужно выяснить, что она там делает и была ли она там, когда убили Поппи.

Пауза, во время которой я напряжённо прислушивалась, не завыли ли сирены. Пока нет.

– Послушайте, просто скажите мне, вы видели, как она идёт в башню?

Элисон протянула руку, чтобы убрать с лица прядь светло-каштановых волос, и от внезапного движения ружьём вниз я чуть не обделалась. Затем, наконец, она кивнула:

– Видела.

Я тоже кивнула:

– Вы сообщили об этом в полицию?

Ещё одна мучительная пауза.

– Нет.

– Почему?

Неуверенное пожатие плечами:

– Мне нужна эта работа. У мужа закрыли шахту, и он оказался на улице. А у нас четверо детей. Что нам делать, если Карвелл снова закроют?

– Ясно, – сказала я, стараясь придать своему голосу терпение. – Но здесь гибнут дети, Элисон. Дети, такие же, как у вас, – с родителями, которые их любят.

Я отогнала воспоминания о своём испуганном отце, о наших последних объятиях в тот день, когда он оставил меня здесь. Я игнорировала его звонки после своих слов, что я больше не его пчёлка, отчасти потому, что мне было так стыдно за то, что я заставила его чувствовать, но в основном потому, что не хотела снова говорить ему "нет". Я не могла сказать "нет". Об этом позаботилась сестра Мария.

– Мне нужен только ключ от Северной башни, – стала давить я. – Я скроюсь до приезда полиции, а вы можете вернуться и подождать снаружи. Скажете, что слишком боялась войти. Кабинет будет пуст, только с разбитым окном, и, надеюсь, они спишут это на мелкое хулиганство. А я сделаю всё, что в моих силах, чтобы больше никто не погиб, – я смягчилась. – Мы просто дети, Элисон. Никто из нас не хочет умирать.

Элисон выглядела так, будто лихорадочно соображала. Хотелось поторопить её, блин, но я знала, что она может принять решение отнюдь не в мою пользу.

– Ванесса заметит, что ключ пропал.

– Возможно, – кивнула я. – Но, надеюсь, мы найдём ответы до того, как это произойдёт.

Сирен не было слышно, но небо вдалеке осветилось голубыми и красными огнями.

– Хорошо, – Элисон положила ружьё, подошла к сейфу и ловко набрала комбинацию, которую я не успела рассмотреть через её плечо.

Она протянула мне ключ с последним стоическим кивком.

Я вылезла в окно и скрылась за углом монастыря как раз вовремя – полицейская машина быстро, но бесшумно подъезжала к зданию.

От адреналина и остаточного страха у меня так закружилась голова, что пришлось ненадолго остановиться у дерева с изогнутой веткой. Кровь шумела в ушах, а фиолетовые пятна застилали всё передо мной. Рубины бились так сильно, что казалось, у них два пульса. Мне потребовались все силы, чтобы не вырвало прямо на мостовую.

Но оно того стоило. Я получила ключ от Северной башни. Теперь оставалось только проникнуть туда мимо охраны.

Глава 57. Элис

Лотти на удивление быстро придумала план, как отвлечь охрану Северной башни.

Если всё пройдёт удачно, у нас, возможно, появится шанс выяснить, почему Мордью приходит туда каждый вечер в полночь. Лотти подозревала, что это как-то связано с таинственной комнатой рядом с библиотекой Сестёр Милосердия, поскольку на первоначальных архитектурных чертежах была изображена вторая дверь на середине винтовой лестницы башни. Избавившись от охраны, нам оставалось дождаться прибытия Мордью и посмотреть, пойдёт ли она в круглую Обсерваторию на вершине башни или в потайную комнату, которая, как была уверена Лотти, является центральным звеном всей этой загадки.

Что там делает Мордью по три часа? Я подозревала, что это как-то связано с ритуалом.

В ночь после того, как Лотти украла запасной ключ Мордью, мы решили не терять времени. Всё происходило в спешке, даже слишком поспешно, но превращения всё больше и больше причиняли нам с Хафсой боль, сковывая каждый дюйм тела судорогами и спазмами, как будто с нас раскалённой вилкой сдирали кожу с мышц, а мышцы – с костей. Как будто отделение нашей доброй части души от тьмы отнимало у нас всё больше и больше сил и энергии. Мы ходили измотанными и задыхающимися, неспособными ни на что, кроме как беспокойно спать весь последующий день. Мысль, что придётся вечно жить с этим страхом и болью, была настолько ошеломляющей, что у мозга не получалось задуматься над чем-то ещё дольше нескольких секунд за раз.

Я также была горько разочарован тем, что последний флакон эликсира не залатал рваную дыру, которую я каким-то образом пробила на хоккейном матче в собственной завесе. Добрые, нежные инстинкты по-прежнему остались – мне хотелось протянуть руку и заправить выбившуюся прядь волос Лотти за ухо или приготовить ей один из своих любимых коктейлей с виски, – но они подавлялись холодными, жестокими мыслями, как корни деревьев ломают гладкий асфальт. Я расхаживала по кампусу в сопровождении холодного, спокойного голоса, который твердил: "Ты могла бы убить их. Ты могла бы убить их всех, и это было бы потрясающе".

Больше не было разделения между мной и злобным убийцей по ту сторону преображения. Я ловила себя на том, что замышляю убийство Кейт Фезеринг с таким безразличием, что меня пробрало холодом до глубины души – как будто я планировала вечеринку по случаю дня рождения, а не покушение. Хуже того, я нутром чуяла, что не могу остановиться. Приходилось положиться на Лотти, чтобы она держала меня в узде, иначе вскоре на моих руках будет кровь.

И это будет так классно.

Вечером, когда мы решили реализовать наш план, была пятница, и кампус Карвелла наполнился ароматом глинтвейна, древесного дыма и гвоздики. У темноты были мягкие грани, размытые волшебными огоньками и мишурой, рождественскими гимнами и плюшевыми пальтишками. Летучие мыши кружили и пикировали среди ветвей теперь уже голых деревьев. Коконы бабочек аккуратными рядами свисали с кривой ветки старого ясеня, и я поймала себя на мысли, что задаюсь вопросом, сколько флаконов ритуального эликсира я могла бы из них приготовить.

Кровожадный голос, засевший во мне, мысленно отметил все возможные виды оружия: потрескивающий огонь и острые металлические шампуры, болтающиеся шотландские шарфы и аккуратный маленький перочинный нож, который я купила и сделала гравировку. В тот вечер он лежал у меня во внутреннем кармане пальто, прижатый к груди вместе с аварийным флаконом, куда мы уже добавили кровь Лотти. Она разрешила мне носить оружие на случай, если что-то пойдёт не так и мы окажемся в реальной опасности, но оглядывала меня каждые 30 секунд, чтобы убедиться, что я не пытаюсь его вытащить.

Было около 21:00, и ночной охранник только что сменил дневного. Двое мужчин выглядели почти одинаково – среднего роста, с густыми каштановыми и седыми бородками и коренастым телосложением. Они обменялись несколькими приглушёнными словами, которые мы не могли разобрать с нашего подоконника.

Довольно скоро пришло время приводить план в действие.

Я первой покинула Уиллоувуд, обошла всё здание и спряталась за ближайшим к охраннику углом. Лотти и Хафса будут выполнять первую часть плана. Мне лишь нужно наблюдать, слушать и стоять поближе, чтобы подбежать к двери, когда охранник сбежит со своего поста. Я крепко сжимала ключ от башни, и истёртая временем латунь стала горячей на ощупь.

Следующими из главного входа Уиллоувуда вышли Лотти и Хафса, увлечённые притворным спором, и медленно направились в противоположную сторону от того места, где я стояла. Я скинула ботинки, поморщившись, когда подошвы ног коснулись ледяных булыжников, но было важно, чтобы я бесшумно проскользнула к запертой двери.

– Лотти, пожалуйста, я не хотела, – притворно взмолилась Хафса, и её голос приобрёл плаксивые нотки, которых я никогда раньше от неё не слышала.

– Как ты вообще могла? – Лотти почти кричала. – Да пошла ты! Просто... пошла ты нахуй, Хафса!

Я выглянула из-за угла. Охранник действительно следил за ними взглядом, хотя, казалось, изо всех сил старался этого не показывать.

Сердце громко билось сквозь атласную рубашку. Что будет, если меня поймают? Будет ли отстранение от занятий лучше или хуже того, что нам приходилось терпеть каждый раз, когда мы исполняли ритуал?

Я старалась не думать о том, что если нас исключат, мы, возможно, никогда не сможем отыграть ритуал назад и останемся навсегда обречены на это мрачное полусуществование.

Как мне потом объяснять родным, что со мной происходит?

– Прости меня, пожалуйста… – застонала Хафса, слова дрожали от притворных слёз.

Надо отдать ей должное, актриса из неё хоть куда.

Лотти шагала впереди, будто не хотела ничего слышать, а Хафса семенила за ней, чтобы не отстать. Они почти дошли до угла здания, когда Лотти маниакально развернулась, схватила Хафсу за миниатюрные плечи и прижала к стене, приставив предплечье к горлу.

– Давай я сделаю тебе так же больно, как и ты мне, – прорычала Лотти.

Я невольно вздрогнула, когда она вытащила из заднего кармана свой богато украшенный перочинный нож и приставила его к животу Хафсы.

Именно тогда Хафса начала звать на помощь.

После нескольких секунд нерешительности охранник подошёл ближе, крикнув "эй!" с резким акцентом.

Сейчас или никогда.

Так быстро и бесшумно, как только могла, я бросилась прямо к двери, держа туфли в одной руке и ключ в другой, не потрудившись обернуться и посмотреть, что там делают охранник и девушки. Если он увидит меня, всё будет кончено, увижу я это или нет.

Скрипя ногами по мёрзлым булыжникам, я добралась до двери и как можно тише вставила ключ в замочную скважину. Потребовалось несколько неуверенных попыток, но в конце концов замок поддался. Я повернула рифлёную латунную ручку и поморщилась, когда механизм отчётливо щёлкнул, но не успела я опомниться, как оказалась внутри, тяжело дыша, и осторожно закрыла дверь. Я заперла её за собой на всякий случай, чтобы охранник не заметил моего вторжения, если дёрнет за ручку.

Я сунула ноги обратно в туфли, пульс отбойным молотком стучал в голове. Воздух на лестнице Северной башни был сырым и морозным, здесь было темно. Я едва могла разглядеть, где начиналась винтовая лестница. Прикоснувшись кончиками пальцев к круглой каменной стене (она была холодной и скользкой от влаги), я осторожно двинулась вдоль неё, пока острый носок ботинка не наткнулся на что-то твёрдое. И тогда я начала подниматься.

Я держалась кончиками пальцев за стену, нащупывая место, где она переходит в дверной проём. И действительно, примерно на полпути к вершине башни камни внезапно превратились в гладкие деревянные рейки. Дверь, должно быть, находилась абсолютно на одном уровне с землёй, потому что свет не проникал через щель под рамой. Всё вокруг было зловещим, абсолютно чёрным.

Пошарив ногами вокруг, я обнаружила небольшой выступ со стороны лестницы. Я осторожно взобралась на него и прижалась ухом к двери. Дыхание хрипело у меня в горле.

В течение нескольких секунд я вся напряглась, пытаясь расслышать что-то по другую сторону, но там не было ничего, кроме тишины. Я даже не слышала никакого шума снаружи здания. Я понятия не имела, как завершилась остальная часть плана Лотти и Хафсы и вернулся ли охранник на свой пост. Казалось, что вся Северная башня была укрыта огромным одеялом, не позволяющим ни свету, ни звуку проникать сквозь её круглые каменные стены. Мне почти казалось, что само время здесь течёт по-другому.

Я уже собиралась прокрасться вверх по лестнице, чтобы спрятаться в Обсерватории, когда дверь наполовину открылась изнутри.

Моё сердце подскочило к горлу, когда я в ужасе уставилась на ту, кто появилась с другой стороны.

Кейт Фезеринг схватила меня за лацкан пальто из искусственного меха и затащила в потайную комнату.

Я, пошатываясь, переступила покосившийся порог, зацепившись носком ботинка за каменную ступеньку. Фезеринг толкнула меня на пол. Мягкие ладони поцарапались о твёрдый, неровный пол. На долю секунды я почувствовала себя вором-хулиганом, которого вышвырнули из средневековой таверны на пропитанную элем мостовую. Поцарапанная рука потянулась к ножу в кармане.

Позади меня снова раздался звук закрывающейся двери. Затем повернулся ключ в замке. Медленно, со страхом я подняла голову и осмотрелась, где нахожусь.

Узкая комната без окон. Сводчатые потолки; с балок свисают коконы бабочки болезненного серебристо-серого цвета. Длинный стол из красного дерева, уставленный изогнутыми серебряными канделябрами, испускающими мерцающее пламя. Несколько деревянных шкафов, какие можно найти в аптеках эпохи Возрождения; аккуратные маленькие ящички с богато украшенными серебряными ручками. Я была уверена, что из ближайшего ко мне шкафа доносятся запахи шалфея, розмарина и цветов бузины.

На серванте стояли ряды миниатюрных тёмных подставок с чугунными волчьими головами по обоим концам для пробирок. В них стояли десятки таких же маленьких флакончиков, которые я использовала для своих эликсиров, а на четырёх подставках были вырезаны имена: "ФЕЗЕРИНГ. МОРДЬЮ. БЭПТИСТ. САНТОС". Флаконы на этих подставках были наполнены заранее приготовленной настойкой.

На трёх из четырёх стенах были двери. Одна из них вела в Северную башню, через которую мы только что вошли. Вторая была прямо напротив и, если я правильно помнила архитектурные чертежи, вела в библиотеку. На третьей стене был ряд из трёх одинаковых дверей с замочными скважинами, которые запирались снаружи.

На четвёртой стене висел портрет сестры Марии в позолоченной раме. Несмотря на традиционный стиль изображения, он не был похож ни на один портрет той эпохи, который я видела. Её глаза были чёрными как смоль, как будто зрачки поглотили радужную оболочку. На шее у неё были знакомые рубиновые чётки, но раскрашенные так, что больше походили на кровавую рану на горле. Вокруг неё были нарисованы бабочки; коконы свисали с тёмных складок её одеяния. В правом нижнем углу стояла подпись грязно-белым шрифтом: "Мария Данн. Автопортрет".

Понимание ударило меня, как удар хлыста о ветку дерева, бьющуюся на ветру.

Всё началось с неё.

Над антикварным шкафом висела большая мемориальная доска зелёного цвета, похожая на ту, рядом с которой позировали чемпионы Уимблдона. На ней было выведено позолотой более дюжины имён. Я узнала некоторые из них:

Кейт Фезеринг

Ванесса Мордью

Джейни Кирсопп

Дон Тейлор

Фиона Миддлмисс

Элис Вулф

Хафса Аль-Хади

Что-то холодное и ползучее скопилось у меня внутри.

Я медленно развернулась к Фезеринг, которая внимательно наблюдала за моей реакцией. Впервые за всё время нашего знакомства прядь серебристых волос слегка выбилась у неё из причёски, а чёрная помада размазалась в уголке губ.

– Блин, что это за место? – спросила я, почти задыхаясь. Пульс отдавался тонким и учащённым стуком в ушах. – Похоже на какой-то... клуб.

Её жёсткие зелёные глаза впились в мои.

– Добро пожаловать в "Общество девушек без души".

Глава 58. Элис

– "Общество девушек без души"? – я с трудом сглотнула. – У меня больше вопросов, чем ответов.

– Разве у тебя нет своей головы на плечах? – раздражённо сказала Фезеринг, пренебрежительно махнув наманикюренной рукой. – Мы все совершили ритуал. Точно такой же, как и ты. Сюда каждую ночь приходят выжившие члены первоначального Общества, чтобы повторить его, – она указала на ряд дверей в противоположном конце комнаты. Я впервые заметила, что у них рядом с богато украшенными ручками были позолоченные прорези, как для почты. – Двери запираются снаружи. Я вставляю флакон в прорезь и жду, пока превращения не закончатся.

На языке вертелась тысяча других вопросов, но не успела я их сформулировать, как дверь со стороны Северной башни открылась, и вошла декан Мордью с выражением яростного негодования на лице. Она накрасила губы бордовой помадой и была в длинном чёрном плаще, который развевался у неё за спиной.

– Кейт, как она здесь оказалась? – она посмотрела на меня с выражением, которое я не совсем разобрала: не презрение, а, возможно, что-то похожее на страх.

Фезеринг взглянула на меня со внезапным интересом:

– А правда, как тебе удалось пройти мимо охраны? Там же заперто.

– У меня есть бесстрашная подруга, – я пожала плечами, хотя сердце бешено колотилось сквозь слишком тугую кожу на груди. – Нам хотелось знать, почему декан приходит сюда каждый вечер. Мы видели её у маяка. Что происходит?

На долю секунды декан, казалось, разрывалась между гневом и пониманием. Её плечи опустились, когда она выбрала последнее:

– Полагаю, ты имеешь право знать. В конце концов, ты одна из нас.

Хотя ситуация была ужасающей, во мне какое-то вспыхнуло какое-то слабое сочувствие. Раньше я нигде не была своей. Близкие отношения казались одновременно опасными и обречёнными, как раненый корабль в бушующем чёрном море.

Внезапно я почувствовала слабость и головокружение, отодвинула стул от длинного стола и рухнула на потёртое бархатное сиденье, сжимая нож с такой силой, что костяшки пальцев побелели.

– Начните с самого начала, – еле слышно произнесла я. В голове всё кружилось вместе с тёмной комнатой.

Мордью села на стул напротив меня, жестом предлагая Фезеринг сделать то же самое.

Декан заговорила первой:

– Когда я пришла в Карвелл в начале 80-х, я была такой же, как ты – молодая, умная и злая, – тягостная пауза, повисшая тенями от коконов бабочек. – В Оксфорде, когда я готовилась к получению докторской степени, меня домогался один профессор. Однажды он загнал меня в угол в своём кабинете, прижал к стене и поцеловал против моей воли. Слава Богу, дальше этого дело не пошло, так как внезапно вошла уборщица. Но я так и не смогла избавиться от этого чувства бессилия. Явный недостаток нашей физической природы, ужасный дисбаланс, – горький смешок. – Вот почему маленьким девочкам говорят, что драться не хорошо. Чтобы мы не знали, как это делается.

Она уставилась на свои руки, и я могла сказать, что прямо сейчас она снова была молодой и напуганной.

– В последующие годы мои мысли становились всё более и более жестокими. Я думала лишь о том, как причинить боль тому профессору. Убить его. Я больше ни о чём не могла думать, не могла сосредоточиться на работе – или на чём-то ещё. Я действительно думала, что так и сделаю. Хотелось поехать в Оксфорд и перерезать ему горло. Это трудно объяснить, но я перестала понимать, кто я. Я всегда была религиозна, понимаешь? У меня всегда была глубокая личная связь с Богом. Каждое воскресенье я ходила в церковь, каждое утро и вечер молилась. И всё же, согласно всему, во что я верила, гнев – это грех. Я была глубоко грешна. Я не могла любить ближнего, подставлять другую щеку. Я сгорала изнутри. Становилось всё труднее посвящать себя вере, когда надо мной нависал гнев, и без этой глубокой личной связи... Я больше не знала, кто я.

– И тогда вы провели ритуал, – у меня пересохло в горле.

Мордью кивнула:

– Я нашла книгу в магазине безделушек. Реннер напечатал всего несколько экземпляров, и это был последний, который остался. Тогда в нём не было вырванных страниц, но поначалу мне не хотелось отыгрывать ритуал назад. Уверена, ты помнишь, что поначалу чувство освобождения и облегчения было поразительным. Я смогла сосредоточиться на преподавании и исследованиях, а мысли не затуманивались приступами гнева и насилия. В течение восхитительных двух недель казалось, что все мои проблемы просто испарились. Гнева не было, ему на смену пришли терпение и разум. Затем произошло первое превращение. Боже, какая это была боль... Это не похоже ни на что другое, не так ли?

Она зажмурилась от воспоминаний, её морщинки стали глубже:

– Как только я поняла, что время между превращениями сокращается, я, наконец, захотела всё остановить. Но к тому времени нужные страницы исчезли.

– Что с ними случилось?

– Книга лежала на столе в моём кабинете. Могу только предположить, что кто-то вырвал их, пока меня не было рядом. Кто и зачем это сделал... этого я до сих пор не смогла выяснить.

Разум прыгал и кувыркался над фактами, пытаясь найти место для приземления. Каждый из них был столь же ужасающим, как и предыдущий.

– Но вы сказали, что автор напечатал несколько экземпляров, – вспомнила я. — Значит должны быть и другие.

Мордью помотала головой:

– Я годами обыскивала этот район, включая каждый дюйм маяка Реннера, но так и не смогла найти ни одного. Я навещаю его раз в неделю просто на случай, если к нему вернётся разум, чтобы вспомнить.

Помнится, Реннер ошибочно называл Лотти Ванессой. Я списала это на старческий маразм, но Мордью зовут Ванесса. Он знал, кто она, хотя и не мог ей помочь.

От беспомощности у меня защипало в глазах. В мозгу поплыло от масштабов происходящего. Я смотрела в будущее – и оно сужалось до размеров запертой комнате, где каждую ночь я царапаю стены, как животное.

– Итак… – я с трудом выдавливала из себя слова. – Итак… убийства в Северной башне.

– Мне за это очень стыдно, – декан положила руки на стол перед собой и сцепила их так, что костяшки пальцев напряглись. Кожа вокруг них выглядела сухой и потрескавшейся. – Прежде чем я поняла, насколько опасен этот ритуал, я порекомендовала его двум коллегам: Патрис Бэптист и Ане-Марии Сантос – и ещё одной студентке.

– Какой студентке? – спросила я.

Кейт Фезеринг прочистила горло, и у меня упало сердце. Это была она.

– Ранее в том семестре я поделилась с Ванессой своими проблемами с гневом, – тихо сказала Фезеринг. – Он возникал к месту и не к месту, иногда совсем безо всякой причины. Я просто родилась злой, – кислый смешок. – Я обращалась к врачам, но безрезультатно. Старый врач практически рассмеялся мне в лицо. В Нортумберленде были 80-е – злые, грустные или что-то ещё, нужно было просто смириться с этим. А я не могла позволить себе частную терапию. Так что Ванесса из самых искренних побуждений порекомендовала мне этот ритуал.

– А как же остальные? – я указал на мемориальную доску, на которой сусальным золотом были выбиты имена жертв.

– Это мои друзья-сокурсники, – пробормотала Фезеринг, и в её словах слышались боль и чувство вины. – Я рассказала им о ритуале ещё до того, как поняла, что это разрушит их жизни.

Джейни Кирсопп, Фиона Миддлмисс, Дон Тейлор, – все они были подругами Фезеринг.

И похожи на меня.

Мордью вздохнула:

– Несколько месяцев спустя, когда мы все оказались в гуще событий, мы собрались вместе и сформировали Общество. Мы встретились тогда в Обсерватории и изо всех сил старались сдерживать друг друга во время превращений. У нас не было тех удобств, которые есть сейчас. Мы построили этот клуб, когда университет был закрыт. Поэтому тогда мы обходились примитивными средствами: наручники и старые трубы. Но все мы могли сломаться, как и старые трубы. Несчастные случаи тоже случались.

– Несчастные случаи? – мои челюсти сжались. – Или же убийства?

– Или самоубийства, – тихо сказала Мордью. – Джейни сбросилась сама. Это единственное, что я помню. Она убила своего парня Сэма, когда заблудилась в беспросветной тьме. Чувство вины съедало её заживо. Что касается Дон и Фионы... никто из нас не может вспомнить. К тому времени, как они погибли, тьма в значительной степени поглотила нас всех. Может быть, они сбросились сами. Может быть, их столкнули. Мы не знаем.

– Их тела были растерзаны, – прошептала я. – Дон и Фиона – перерезанные глотки и проткнутые животы, следы когтей на руках...

Мордью и Фезеринг ничего не сказали. Я похолодела до костей.

Я сижу в закрытой комнате с возможными убийцами.

Хуже того, я им сочувствую.

– Что произошло, когда Карвелл закрылся?

– Мы тайно обретались здесь десять лет, – Фезеринг поморщилась – Мы отдалились от семей, друзей, от тех, кого любили.

Наблюдая, как Мордью прижимает ладони к глазам, я вдруг не смогла поверить, что никогда не замечала того невыносимого горя, которое обе несли на плечах. Казалось, горе переполняло их, давило на плечи и грудь, оттягивало уголки рта вниз, затуманивало зрачки, как туман над Северным морем.

Все погибли из-за ритуала сестры Марии. И вскоре я тоже погибну.

Глава 59. Лотти

Сидя на подоконнике, я переполнялась жёлчью, глядя, как Мордью входит в Северную башню вслед за Элис.

Было ещё рано, чуть за 22:00. Неужели охранник заподозрил, что в башню кто-то проник и предупредил декана?

Мне вдруг захотелось быть там вместо Элис. От мысли, что с Элис что-то случится, меня выворачивало наизнанку.

Что если я увижу, как она падает навстречу смерти, как рыжие волосы взметаются у неё за спиной, как раздаётся тошнотворный хруст удара о землю, как эти льдисто-голубые глаза гаснут навсегда?

Гнев начал закипать в самой глубине груди. Именно мир, в котором мы живём, в конечном итоге привёл её сюда. Именно это в первую очередь подтолкнуло её к ритуалу. Мир, в котором все считают, что женщине злиться нельзя, что гнев нужно изгнать или вырезать любой подвернувшейся под руку тёмной силой.

Вместо того, чтобы бежать от него, я поддалась гневу, почувствовала, как его праведные объятия приветствуют меня.

Ярость бурлила во мне, пока не поглотила всё остальное. Я смутно ощутила, как что-то борется у меня под рёбрами, в уголках лёгких, в пульсирующих предсердиях.

Затем в горле внезапно образовался жгучий комок.

Ослепительным светом меня отбросило обратно в комнату.

Боль в черепе была столь сильной, что я подумала, будто меня подстрелили.

На мгновение всё вокруг из раскалённо-белого превратилось в абсолютную черноту, и в тот момент я была уверена, что умерла.

Но медленно-медленно глаза раскрылись, как крылья мотылька, выпархивающего из кокона, новые, яркие и странные.

Когда комната обрела мягкую фокусировку, я поняла, что я больше не в общежитии.

Я в Обсерватории.

Это тёмное, холодное и пустое помещение с каменным полом на самом верху Северной башни, с открытыми готическими арками по окружности. Звёзды в небе за окном ярче, чем я когда-либо их видела – кружащиеся серебристо-белые брызги на чёрном полотне. В монастыре тихо, как в склепе, если бы не звуки близлежащего леса.

Я сразу поняла, что сейчас не 1990-е, а 1890-е годы.

И я не Шарлотта Фицвильям.

Проблески из другой жизни, которые месяцами преследовали меня в снах, больше не были картинками при щелчке затвора, а богатые, насыщенные воспоминания, в которых я могла плавать, как в озере.

Покрытые возрастными пятнами руки – мои собственные руки – освещают рукопись об одержимости дьяволом, рисуют маленького демона, скрывающегося за заголовком главы, выведенной крошечной кисточкой и сильно пахнущими маслами. Тайком читая её за работой, я узнавала признаки этого демона в себе.

Считать себя одержимым.

Вести порочную жизнь.

Не соблюдать правил поведения в обществе.

Произносить непристойности и богохульства.

Делать ужасные и пугающие гримасы на лице.

Чувствовать усталость от жизни.

Быть неконтролируемым и жестоким.

Я узнала о ритуале очищения души из той же рукописи. Я искала ингредиенты для настойки повсюду: брала черенки и сажала всё на одной лесной поляне для удобства. Я взяла кровь с бинтов сестры Элизабет, когда та споткнулась и упала на неровной булыжной мостовой. Затем я провела ритуал – временное облегчение, окончательное избавление, волчья дикость в сердце.

Рывком невидимого лассо мои воспоминания отбросило ещё дальше. Несколькими годами ранее маленькая девочка Мария получает пощёчину от отца за незначительную неосторожность и поэтому влепила ему пощёчину в ответ.

Наказание: я держу ладонь над пламенем свечи, гнев бурлит у меня внутри.

Возмездие: я сожгла дотла его кабинет и полдома.

В 12 лет меня отправили в монастырь.

Только Бог может спасти тебя, чудовище.

Теперь я стою на четвереньках в Обсерватории, ледяной камень под дрожащими ладонями, звук собственного неглубокого дыхания эхом разносится по комнате. Страх, стыд и отчаяние охватывают меня, словно тиски, гильотина, и я слышу, как умоляю Господа простить меня за то, что собираюсь сделать.

Другого пути нет. Другого пути нет. Другого пути нет.

Настоятельница зовёт меня в свои покои после полуночи. Сестре Кэтрин за шестьдесят, она кареглазая и седовласая, добрая, но строгая, обладает абсолютной властью над своими монахинями, но всё же у неё нет той власти, как у епископа или священника, из-за того, что она женщина. Я недоумевала, гложет ли это её так же, как меня.

Отстранённо, словно из-под воды, она говорит мне, что обеспокоена моими выходками и насилием. Ей совершенно ясно, что происходит, что это не моя вина, правда не моя, потому что дьявол может забрать любого из нас, но в моих интересах – и интересах всего прихода в целом – устроить экзорцизм, чтобы он проходил публично, чтобы можно было продать билеты для оплаты экзорцисту, который берёт нехило и приедет аж из Северного Йоркшира. А ещё я должна буду поблагодарить его, когда всё было сказано и сделано.

И тогда страх охватывает меня по-настоящему, потому что я читала истории об экзорцизмах в своих рукописях, о том, какими напуганными, замученными и пристыженными были женщины, о том, что ни одна из них так и не оправилась от этого по-настоящему, а многие навсегда ушли из мира. Я понимаю, что это бесполезно, потому что во мне не живёт дьявола, который не был бы мной. В любом случае, превращения приходили всё раньше и раньше, и поэтому, когда всё будет сказано и сделано, сможет ли кто-нибудь вообще спасти меня?

Но дело не в этом. Дело в том, что я вообще не хочу, чтобы этот экзорцист – этот знахарь, этот аферист – наживался на моих страданиях, на удовольствии глумящейся толпы, на билетах, на брошюре о моих мучениях, как будто это дешёвая развлекуха.

Лишить себя жизни – смертный грех, и я никогда не попаду на небеса, если на такое пойду, но после всего, что я думала, сказала и сделала, мне всё равно путь туда закрыт.

Гнев — это грех.

Я – грешна.

С мрачной решимостью я поднимаюсь на ноги, упрямо отряхиваю грязь с тяжёлых чёрных складок рясы и делаю три решительных шага к самой северной арке. Я поворачиваюсь и забираюсь задом на узкий подоконник, хватаюсь за резную каменную раму обеими уставшими руками.

Отец, прости меня.

А потом я падаю навзничь, чёрная ткань оборачивается вокруг меня в последнем, гневном зрелище.

Я падаю, и мне кажется, что это длится целую вечность.

Удара так и не последовало.

С очередным тошнотворным толчком, вспышкой белой боли я пришла в себя в общежитии, лёжа навзничь на полу, как будто только что упала с подоконника.

Вокруг шеи образовалось огненное кольцо, как будто на меня накинули пылающую петлю.

Я знала ещё до того, как подняла руку, что там будет, но это было хуже, чем я когда-либо опасалась.

На горле было не три рубина-чётки, а десятки и десятки, охватывающие всю шею единым ужасным кольцом.

Голос кричал в голове, визжал и отдавался эхом в висках и каждой косточке:

Пусть они поплатятся.

Глава 60. Элис

Теперь уже во мне поднимался гнев – гнев, из-за которого я обрекла себя на ту же ужасную участь, что и Мордью и Фезеринг.

– Почему вы подкинули книгу в библиотеку, когда Карвелл снова открылся? – спросила я Фезеринг, гнев вспыхивал в груди, как светошумовые гранаты. – Зачем вам нужно, чтобы в это вляпался кто-то ещё?

– Это не я, – Фезеринг яростно замотала головой. – Я понятия не имею, кто это сделал. Я говорила правду, когда сказала, что в библиотеке нет такой книги. Или, по крайней мере, её не должно там быть.

– Мой экземпляр пропал прямо перед последними убийствами в Северной башне, – сказала Мордью, в её глазах, словно на линогравюре, отразилась боль. – Я понятия не имею, у кого он сейчас или кто подбросил его в библиотеку, чтобы ты его там нашла.

Что-то вроде параноидального страха пробежало у меня по спине.

Кому могло понадобиться так поступить со мной?

На свете много тех, кому я делала заподлянки: Харрис, Ноэми, тысячи других, на которых я огрызалась с тех пор, как приехала сюда. Но ни у кого из них не хватило бы ума проделать такое. Откуда им могло быть известно о катастрофических последствиях ритуала?

Если только...

Лотти.

Она связалась со сверхъестественной силой так, как мне было недоступно. И я причинила ей много боли за последние несколько месяцев.

Что если через неё действует сестра Мария? Что если она подбросила книгу в тот ужасающий, похожий на сон транс, когда она раз за разом оказывалась у основания Северной башни?

Но... Зачем? Зачем духу умершей монахини нужно, чтобы других девочек постигла та же участь?

Я повернулась к декану, в носу у меня зачесалось от аромата специй, исходящих из шкафа:

– А как же Реннер? У него точно нет недостающих страниц?

– Я ходила на маяк каждую неделю в течение многих лет. Ответов по-прежнему нет.

Положив локти на длинный стол красного дерева, я уронила голову на руки. Жизнь, которую я так сильно хотела для себя, исчезала. Я никогда не стану судьёй. И всё же не это беспокоило меня больше всего, как и не мысль о том, что придётся испытывать боль превращения каждый божий день своей жизни.

Меня больше всего пугало, что придётся всю жизнь прожить без любви – без близости или привязанности, без семьи, собственных детей.

Пока я не найду ответы, ничего не изменится: ни эта комната, ни эти люди. Сколько месяцев, лет или десятилетий уйдёт у меня, пока я не сброшусь с Северной башни и положу конец собственным страданиям?

И всё же у меня оставался ещё один вопрос – тот, о котором я почти забыла из-за всего этого отчаяния.

Я подняла голову и посмотрела на них обеих, со смутным удивлением заметив, что рука Мордью успокаивающе лежит на руке Фезеринг.

– Что случилось с Поппи Керр?

Наступило долгое, тяжёлое молчание.

– Я убила её, – сказала Мордью.

Ужас разворачивался внутри, как тонкие крылья насекомого – медленно и странно.

– Как это произошло? – спросила я, ощущая важность каждого слога.

Мордью отпустила бледную руку Фезеринг и потёрла лицо так, что тушь размазалась по щекам. Она не выглядела печальной или раскаивающейся, просто измученной до костей.

– Я... я не могу… – её голос был сдавленным и тихим. – Кейт, расскажешь?

Фезеринг неуверенно поднялась на ноги, ухватилась за спинку стула, на котором сидела, и уставилась на портрет сестры Марии. Когда она заговорила, в её голосе слышалась печаль.

– Как тебе уже известно, всё случилось в ту ночь, когда ты впервые провела ритуал. Я уже опаздывала на встречу с Ванессой для выполнения её ритуала, но пришлось задержаться и помочь одному профессору. Я чувствовала, как моя собственная тьма тоже опасно сгущается. Я поспешила на второй этаж, чтобы воспользоваться дверью клуба за книжным шкафом в секции философии. Именно тогда я увидела, как ты бьёшься в конвульсиях на полу, а книга валяется рядом с тобой. Я бросилась к тебе, намереваясь затащить в здание клуба, но ты оказалась сильнее, чем я думала. Злее, чем когда-либо на моей памяти. И вот мы сцепились.

Пальцы сами собой потянулись к лицу, вспоминая ощущение тёмно-красной корки на коже, от которой футболка прилипла к изгибам груди.

– Так вот почему у меня пошла кровь из носа?

Фезеринг кивнула:

– В итоге мне как-то удалось тебя вырубить – я стукнула тебя по башке самой тяжёлой книгой, которую смогла найти.

Страх покрыл мои внутренности, как сажа в печной трубе – холодный, чёрный и удушающий.

– Что случилось потом?

– Мне удалось незаметно затащить тебя в здание клуба, а затем отмыть пол библиотеки от твоей крови. Ты пробыла здесь, в запертой комнате, несколько часов, а потом, когда начала приходить в себя, я вытолкала тебя обратно через выход из библиотеки в надежде, что ты найдёшь дорогу в общагу. Вот почему твой читательский билет обеспечил тебе алиби своей отметкой о времени. Полиции не известно об этой тайной комнате.

Несколько маленьких загадок разгаданы, но не тот вопрос, который я изначально задала.

– Понятно. Но что случилось с Поппи?

Мордью обхватила голову руками, её плечи сотрясались от беззвучных рыданий. От всего, что произошло за последние 20 минут, у меня переворачивало всё внутри, я с трудом сдерживала рвотные позывы.

– Пока я отвела тебя в здание клуба и смыла кровь, Ванессы уже не было. Она слишком долго меня ждала – и наступила темнота. Она поднялась в Обсерваторию, где мы обычно проводили собрания нашего Общества. К тому времени, когда я подбежала туда, тело Поппи уже лежало у подножия башни. Я помогла Ванессе спуститься сюда – с большим трудом, так как в этот момент она была почти невменяемой. После ритуала она пришла в себя, но уже ничего не помнила.

Вот, значит, как оно было.

Последние мгновения Поппи, невероятный страх, когда её столкнули с подоконника, её последние мимолётные мысли перед тем, как она начала свободное падение. Вспышка сокрушительной боли, когда она ударилась о землю. Умерла ли она от удара? Или она лежала там, на холодной земле, и страдала, прежде чем жизнь в ней окончательно угасла?

Я вздрогнула, по рукам и спине пробежали мурашки. В помещении клуба с каменным полом и отсутствием естественного освещения было холодно. Что-то глубоко в недрах здания непрерывно капало.

– А что Поппи вообще делала в Обсерватории? – прошептала я.

– Вынюхивала, – прохрипела Мордью. – Должно быть, она где-то украла ключ. На следующее утро я обнаружила у себя в кармане её записную книжку. Там было полно заметок об убийствах в Северной башне.

– И куда вы потом дели её записную книжку?

– Сожгла, – она шмыгнула носом, вытирая тыльной стороной рукава.

– Вы не сообщили об этом в полицию?

– Что? И подписать себе обвинительный приговор? – стала оправдываться Мордью, прекратив плакать. – Я бы с удовольствием во всём призналась, но что тогда будет с нами? Нас с нашими разделёнными душами нельзя сажать в тюрьму общего режима. Мы там всех сокамерников и охранников поубиваем. Мы слишком опасны.

– Могли бы попросить, чтобы вас посадили в камеры-одиночки, – огрызнулась я, изо всех сил стараясь не выдать презрения в голосе.

– Без настойки это будет вечное страдание, – она отчаянно замотала головой. – Ты хоть представляешь себе, что такое испытывать изо дня в день боль, от которой нет спасения, нет способа покончить с ней навсегда? Это как в Чистилище попасть. Этим Поппи всё равно не вернуть.

– Но вы сказали Лотти, что тут повсюду камеры слежения, – в отчаянии сказала я. – Наверняка полиция видела всё это на видеозаписи.

Мордью посмотрела на меня почти с сочувствием, и меня осенило.

– Тут никогда не было камер, – я ущипнула себя за переносицу. У меня в голове всплыло кое-что ещё, о чем Лотти рассказала мне всего пару недель назад. – Но полиция нашла предсмертную записку в общежитии Поппи, – я стиснула зубы. – Её напечатали на машинке.

– Это я её подложила, – Мордью поморщилась. – Из студенческого досье я узнала, что она давно страдает депрессией.

Я почувствовала, как губы сами скривились от отвращения:

– Как вы с этим живёте?

– Рано или поздно мы всё равно попадём в тюрьму, – сказала Фезеринг мягким тоном, не вязавшимся с её суровой внешностью. – Но сначала нам нужно заново восстановить наши души. И для этого нам нужна ты.

Глава 61. Лотти

Мы с Хафсой встретились с Элис на "Трибуне". Она рассказала о том, что произошло в Северной башне. Я с ужасом слушала её рассказ об "Обществе девушек без души"; чёрная смола сочилась у меня между рёбер и оседала вокруг лёгких.

Я оказалась права. Карвелл прогнил насквозь.

Насколько глубоко проникла эта гниль, ещё предстояло выяснить.

– Так ты не знаешь, кто оставил книгу в библиотеке, чтобы мы её нашли? – спросила Хафса.

Её глаза были розовыми и сияли, она потягивала лимонад.

Элис поджала губы и посмотрела на меня с чем-то вроде подозрения:

– Вообще-то, я подумала, что это могла быть сестра Мария? – она с трудом сглотнула, в горле у неё образовался заметный комок. – Я имею в виду, через Лотти.

На долю секунды у меня внутри всё сжалось, но потом я поняла, что время не совпадает.

– Нет, – я яростно помотала головой. – Ты сказала, что нашла книгу в конце сентября, но первый рубин появился у меня в горле только первого октября.

– Но ты и раньше ходила во сне, – Элис была бледнее, чем я когда-либо её видела.

Сердце сжалось, я снова помотала головой, на этот раз настойчивее:

– И как бы мне это удалось? Как бы я попала в библиотеку в состоянии сонного транса так, чтобы Фезеринг этого не заметила? Ты сама говоришь, что она всегда там.

Плечи Элис, казалось, немного расслабились, когда она поняла, что это не могла быть я. Как будто я была её последним убежищем, и она была на грани того, чтобы потерять его. Она ещё крепче сжала нож, вонзив острие в край деревянного стола.

– Мордью и Фезеринг... они похожи на пустую скорлупу. Их поглощают собственные боль и страх. Я только что заглянула в собственное будущее, и я... не могу. Не могу допустить, чтобы моя жизнь закончилась так же.

Мне показалось немного странным, что девочки опечалены именно этим – тем, что Мордью и Фезеринг приходится запираться на ночь, – а не немыслимым рассказом о том, что Поппи растерзала и убила декан университета. Я была потрясена до глубины души, узнав, что Джейни убила Сэма, а затем и себя, не говоря уже о туманных, жестоких обстоятельствах смерти Дон и Фионы. И всё же казалось, что Элис и Хафса не обращали внимания на убийства, будто это второстепенные детали, а разыгрывали из себя жертв.

С другой стороны, они не были одержимы убийствами в Северной башне, как я. Они по-прежнему зациклены на том, что их, вероятно, постигнет та же участь, если они не найдут способ обратить вспять этот адский ритуал.

Но я по-прежнему подозревала, что за всем этим кроется нечто большее. Мы что-то упускаем из виду.

Последние 10 минут я молчала, слушала и строила теории. Я ещё не рассказала Элис и Хафсе, что произошло во время моего астрального визита в Обсерваторию, и не показала яркую полосу красных рубинов под чокером. Не то чтобы мне было стыдно или неудобно, или даже я сомневалась, что они мне поверят. Я знала, что они поверят. Скорее, я хотела, чтобы все кусочки головоломки сдвинулись с места и ещё немного осели в сознании, прежде чем я предложу их для препарирования.

Я чувствовала себя на грани понимания, как будто тёмное пятно на среднем расстоянии вот-вот должно было внезапно стать чётким. Я увеличивала масштаб, рассматривая не только отдельную ветку или дерево, но и лес в целом.

Погружаясь во глубины своего разума, я сложила пальцы домиком на коленях. Тёплая, звенящая "Трибуна" отошла на задний план, исчезнув где-то за туманными скалами. На периферии моей памяти было что-то, что казалось первостепенным для всего этого, и я оставалась мысленно неподвижной в надежде вытащить это наружу – или уменьшить масштаб настолько, чтобы всё разглядеть.

Когда я приходила в себя после падения сестры Марии, разум зацепился за некоторые детали, перебирая всё, что она мне показала. Вот что она думала о своём предстоящем экзорцизме:

Не хочу, чтобы этот знахарь, этот аферист наживался на моих страданиях, на удовольствии глумящейся толпы, на билетах и на брошюре о моих мучениях, как будто это дешёвая развлекуха.

Там звучала та же мысль, что и в "Дьяволе и божественном" с яркими описаниями случаев одержимости в Лудене. Неужели сестра Мария навела меня на эту книгу? Пыталась ли она указать мне на то, что с ней случилось, ничего не показывая?

Зачем? Зачем ей нужно, чтобы я это знала?

Я подозревала, что это нечто большее, чем просто смутное желание, чтобы о твоей жизни узнали и поняли. Ей хотелось, чтобы её узнали и поняли, потому что это было как-то связано с убийствами в Северной башне, с ритуалом, с тем, кто, блин, вырвал нужные страницы из книги по очищению души. И ей хотелось, чтобы я разгадала это дело раз и навсегда – сняла проклятие с Карвелла, прежде чем какие-нибудь разгневанные девушки снова превратятся в чудовищ.

Заставь их поплатиться.

Кого заставить, Мария?

Несколько фрагментов сдвинулись, облака расступились, тени перестроились, открыв то, что должно было быть очевидно с самого начала.

Конечная цель всего этого действа.

Я вскочила на ноги и побежала в направлении библиотеки Сестёр Милосердия.

Глава 62. Элис

Когда Лотти, не сказав ни слова, умчалась с "Трибуны", я поняла, насколько была измотана. Мысль о том, чтобы последовать за ней, была на грани невозможного; я не могла заставить свои конечности двигаться так, как они должны.

Хотелось утонуть в этом восхитительном кресле, закинуть ноги на кофейный столик на когтистых ножках и проспать хотя бы тысячу лет. Огонь потрескивал, пахло древесным дымом, а виски так сладко обжигало горло. В маленьких вазочках лежало печенье с корицей, покрытое глазурью, на заднем плане звучали традиционные рождественские песни, массивная ель в углу сияла разноцветными гирляндами, а у её подножия лежали подарки в фальшивой золотой обёртке.

Когда я оглядела бар: обшитые дубовыми панелями стены, старинные доски для дартса, мраморные шахматные доски и выцветшие столы для снукера, огромные картины маслом с изображением солнечно-жёлтых полей, – мне показалось, что всё это место напоминает Лотти. Тёплое, открытое и весёлое.

– Пошли, давай догоним её, – сказала Хафса, вставая с тёмно-красного дивана как раз в тот момент, когда из динамиков зазвучала "Тихая ночь". – Она считает, что в этот раз вынюхала самую главную тайну.

Нерешительный смешок. Мешки под её глазами говорили мне, что она устала не меньше меня. Разделить свою душу надвое и справиться с драматическими последствиями, по-видимому, было труднее, чем казалось.

– Прекрасно, – вздохнула я, допивая остатки виски и ставя стакан на круглый стеклянный столик. Я почувствовал себя одновременно очень молодой и очень старой. – Но тебе не обязательно идти со мной. Беги обратно в Фоксглав, пока ещё можешь. По крайней мере, одна из нас должна немного отдохнуть.

Хафса подчинилась, и я поплелась в библиотеку одна. Воздух снаружи был ужасно холодным, и изо рта вырывались клубы пара.

К тому времени, когда я прошла через основное здание и заглянула в библиотеку, было уже за полночь, но Фезеринг, как обычно, сидела за своим столом. Теперь, когда я узнала об источнике её страха, я больше не чувствовала необходимости перерезать ей горло. Её каменное выражение лица ничего не выдавало, но я знала, что всего в нескольких метрах от меня, в тайной комнате рядом с Северной башней, Мордью претерпевает превращение в запертой комнате. Сантос и Бэптист тоже там? А когда Фезеринг завершит собственный ритуал?

Лотти стояла на коленях на полу философской секции, где Фезеринг вырубила меня много недель назад. Она яростно листала большой незнакомый том в кожаном переплёте в поисках чего-то, понятного только ей.

– Всё в порядке? – спросила я, плюхаясь в ближайшее кресло. Каждый мускул в теле ныл от изнеможения.

– Вот! – торжествующе воскликнула Лотти, ткнув указательным пальцем в титульный лист.

Я нахмурилась, увидев крупный шрифт с засечками. Там было написано:

Ошибочность женского насилия

Изучение теории божественного повеления, одержимости демонами и шестого смертного греха

Автор: Алистер Э. Дейкр

– Читай, – приказала Лотти, сунув книгу мне в руки.

Она опустилась своей задницей на землю, вытянув длинные ноги. Я прогнала мысленный образ Фезеринг, скребущей старые деревянные половицы, чтобы удалить все следы моей крови.

Заставив свои саднящие глаза сосредоточиться, я начала читать. Текст был плотным и тяжёлым; у Дейкра был старомодный стиль письма, отдающий претенциозностью. Но после нескольких абзацев извилистого вступления я добралась до сути текста, и сердце забилось немного быстрее.

Это было философский очерк о том, почему женщины так часто проявляют жестокость, хотя насилие само по себе присуще мужчинам. Насилие, утверждал он, подпитывается тестостероном, который активирует подкорковую область мозга, вызывающую агрессию. Итак, поскольку женщины вырабатывают относительно мало тестостерона, из этого следует, что они также мало склонны к насилию.

Затем он неуклюже задавал вопрос о социальных, культурных и религиозных факторах, которые могли бы объяснить "неестественность" женского гнева. Может ли его объяснить теория божественного повеления? Существуют ли жестокие женщины, действующие по воле Бога? Если Бог мужчина, можно ли считать его гнев физиологически обоснованным? Если это так, то, несомненно, из этого следует, что единственное приемлемое назначение, когда женщинам дозволено проявлять гнев – это при несении воли Божьей.

Его вывод был таков: разгневанные женщины либо благочестивы, либо одержимы.

Очерк был до боли отдавал упрощениями и школярством. У меня сразу внутри возникло какое-то маслянистое отвращение.

Знаете, такой гнев не очень-то приличествует молодой девушке.

Когда я подняла глаза, Лотти пристально изучала меня, оценивая мою реакцию. Винтики в голове мозга неохотно пришли в действие.

– Ну и зачем ты это читала?

Щёки Лотти густо покраснели:

– Я нашла список литературы для твоего курса. И я знала, что ты считаешь меня глупендрой, поэтому хотела доказать, что ты ошибаешься, небрежно вставляя в разговор фразы из твоего учебного курса.

– Ладно, давай пока пропустим это, – я подняла книгу, отстранённо заметив, что рука дрожит. Я не могла вспомнить, когда ела в последний раз. – Ну так, зачем ты заставила меня всё это читать?

– Это не так просто объяснить, но выслушай меня, – попросила Лотти.

Я улыбнулась, согретая до глубины души мыслью о том, что она пробирается в библиотеку почитать книги по философии, чтобы доказать мне свою правоту, и тем фактом, что она по-прежнему просит меня выслушать её, хотя в интеллектуальном плане на данный момент ушла на несколько километров вперёд.

Мне удалось лишь кивнуть в ответ.

– Книгу Дейкра опубликовали в 70-х, – сказала она, указывая на страницу с оттиском. – Итак, допустим, 20 лет спустя Мордью обнаруживает книгу о ритуале в маленьком магазинчике в городе, приносит её к себе в кабинет и оставляет на столе. Теперь нам известно, что женское насилие в религиозной среде представляет особый исследовательский интерес для Дейкра. Так что, может быть, он приходит к ней в кабинет на встречу, когда её нет. Он видит там книгу об очищении души, гневе, одержимости и религиозных ритуалах. Он заинтригован, берёт книгу и листает её, находит интересной, но, вероятно, отвергает как бессмыслицу. В конце концов, это книга о сверхъестественном ритуале очищения души. Но затем, в течение следующих нескольких недель, Мордью меняется. Как и вы, она, должно быть, ходила вечно вспыльчивая, кипела от гнева, а потом внезапно стала безмятежной и хладнокровной. Дейкр недоумевает: может быть, она провела ритуал – и, что невероятно, он сработал? Он начинает изучать её поведение, круг её общения, пытается вписать это в собственные откровенно бредовые измышления о теории божественного повеления и одержимости демонами. Ему не хочется, чтобы эта невероятная исследовательская возможность заканчивалась, поэтому вырывает из книги страницы с методикой отмены ритуала.

Со своего места на полу Лотти выжидающе, почти нервно посматривала на меня, и я на мгновение была ошеломлена тем, какая же она умница. Она установила связи, которые казались такими очевидными теперь, когда она их установила, но которые я никогда бы не собрала воедино, независимо от того, как долго бы над этим мучилась.

Вообще-то это я должна был собрать всё воедино. Дейкр даже предлагал стать моим наставником. Всё началось ещё тогда. И всё же именно Лотти догадалась, что Дейкр облёк своё презрение к женскому гневу в религиозные рамки и теперь использовал его для продвижения собственной карьеры, зарабатывания денег, повышения собственного авторитета. Он ничем не отличался от экзорцистов и знахарей Лудена – или писак, которые превращали эти истории в дешёвую развлекуху для масс.

Ум Лотти был острым и ненасытным, и, как ни противно было это признавать, мне даже стало завидно – не только её сообразительности, но и доброте, сердечности, солнечной улыбке, лёгкости на подъём и бесстрашию.

Мне было завидно или что-то совсем другое.

– Так ты считаешь, у Дейкра до сих пор сохранились страницы о том, как отыграть ритуал назад? – спросила я, едва позволив себе проблеск надежды.

Она вздёрнула подбородок и сверкнула глазами:

– Я считаю, у него есть гораздо больше.

Глава 63. Лотти

К тому времени, как мы с Элис вернулись в общагу, усталость давила не только на глаза и конечности, но и сердце. Я чувствовала себя эмоционально выжатой из-за смертельного страха, который испытывала за Элис, и из-за опыта общения с сестрой Марией. Адреналин от того, что мы вышли на Дейкра, и ожог от рубиновой петли на шее не давали мне уснуть, а держали в сознании.

– Ну и денёк, – пробормотала Элис, вешая пальто на спинку стула.

– Да, – сказала я. – Ну и денёк.

– И что теперь? – она повернулась ко мне лицом, откинувшись на спинку койки.

– Честно? – я с трудом сглотнула. – Спать. Сейчас спать. С остальным разберёмся утром.

Она долго на меня глядела, её взгляд перебегал с моих глаз на губы, на чокер и обратно:

– Знаешь, что мне понравилось?

– Что?

Ни одно событие этого дня, который мы только что пережили, не казалось мне подходящей догадкой.

Она прикусила передними зубами шрам на губе, а затем сказала:

– Ладно, забудь об этом.

– Нет уж, раз начала, то выкладывай.

Лёгкий смешок, затем покачивание головой:

– Ты, наверное, подумаешь, что я совсем безвольная.

Я стянула толстовку через голову и бросила её на пол:

– Есть вещи и похуже.

– Не для меня.

Я вздохнула и закатил глаза, но без напряжения:

– Обещаю не считать тебя безвольной, Элис.

Элис снова посмотрела на мои обнажённые руки, ладони и чокер. Наконец, на мои глаза. Её глаза сияли в свете лампы.

– Той ночью, когда я спала в твоей кровати. Это было просто... приятно. На самом деле ничего странного не было. Мне не часто комфортно с другими.

Внутри странно скрутило. Она не сразу сказала "это было приятно". Она сказала, что ей это понравилось. От этого глубоко в душе разгорелись незнакомые угольки. У меня возникло внезапное желание подойти к ней, обнять и зарыться лицом ей в шею, снова обрести столь тёплое физическое утешение. Но я этого не сделала, потому что это Элис, и она может меня заколоть.

– Мне тоже было приятно, – осторожно призналась я. По какой-то причине этот разговор показался мне более интимным, чем любая из травм, через которые мы прошли рука об руку. – Хотя я делилась с тобой своей кровью ради зловещего ритуала, а потом слушала через дверь, как ты режешь себе раны ножом. Может быть, меня просто нелегко напугать.

– Ты не понимаешь, – улыбнулась Элис. — Это впечатляет. То, как ты справилась со всем этим... Как будто ты ничего не боишься.

Я коротко фыркнула:

– Начнём с того, что я боялась тебя.

– Собственно, я этого и добивалась.

Каким бы эмоциональным ни был разговор, невозможно было кое от чего отвлечься – рубины жгли мне шею. Я знала, что это нужно ей показать.

– А ещё я боюсь... я боюсь вот этого, – я завела руки за шею и расстегнула изящную серебристую застёжку.

Когда чокер остался в руках, Элис ахнула, прижав руку ко рту. Затем она подошла ко мне так, что её лицо оказалось совсем близко от моего. От неё несло выпитым виски. Она отняла руку от губ и провела пальцем по брутальному ожерелью. Мне удалось подавить дрожь, но я почувствовала, как к горлу подкатывает неловкий комок.

Она снова отстранилась, выглядя так, словно вот-вот расплачется.

– Я... это всё из-за меня. Тебе больно из-за меня.

– Нет, – яростно возразила я. — Это началось до того, как мы с тобой сблизились.

Она приподняла бровь, всем видом напоминая мультяшную злодейку:

– А мы с тобой близки?

– Ой, отвали… – я игриво оттолкнула её. – Сама знаешь, что да.

Она начала смеяться, но смех замер у неё на языке. Вместо этого она уставилась в окно с неплотно закрытой рамой на башню, которая мучила нас обоих. Затем она снова посмотрела на меня с выражением настойчивости и чего-то ещё, чего-то более мягкого и нежного, мерцающего и эфемерного, несущего магнитный заряд.

– Лотти... – прошептала она, и на долю секунды я подумала... не знаю, что я подумала. Что она могла бы сократить дистанцию между нами. Что, возможно, только возможно, я не единственная чувствовала жжение этих углей. Она возненавидела меня с первого взгляда несколько недель назад, но, несомненно, она тоже это чувствовала – нас связало что-то насыщенное и нежное.

Но вместо этого чёрные шторы с опасной вспышкой опустились у неё перед глазами, и она прохрипела:

– Помогите!

"Нет! – я поймала себя на том, что почти молюсь. – Пожалуйста, нет. Не сейчас".

Элис чуть не упала на колени, но сумела вскарабкаться на койку до того, как её спина начала выгибаться от боли. Она протянула мне свои бледные запястья, чтобы я приковала её, и одновременно долгий, душераздирающий крик вырвался из её груди.

Несмотря на усталость и отчаяние, я стала действовать.

Приковывать её наручниками к кровати и насильственно вливать ей уже готовый эликсир никогда не было столь ужасно. Эта девушка с мягким сердцем, которая была одновременно огромным тёмным лесом и великолепным светом полной луны, злилась на всю ту тысячу несчастий, которые испытала в жизни.

Момент близости между нами, который едва не состоялась, прервался миром, который бесконечно наказывал её за этот гнев.

Всё случилось слишком рано. Не прошло и десяти дней с момента последнего ритуала. У Элис почти не оставалось времени.

Я вспомнила о кончиках её пальцев на своей шее, когда она застёгивала чокер, о том, как она говорила книготорговцу Торквилу, какая я умная, о том, как она защищала мою честь перед хоккеисткой, которая чуть не прибила меня. Я думала обо всех неожиданных событий, после которых она стала дорога мне, и о том, почему у меня не получается её спасти.

Когда монстр заговорил своим хриплым, ужасным голосом, подробно описывая все способы, которыми он меня убьёт, я не стала задерживаться, а завернулась в клетчатое пальто Элис, вдыхая исходящий от него аромат красного вина и розмарина, и покинул Уиллоувуд с единственной целью.

С меня достаточно. Я иду к Дейкру.

Глава 64. Элис

Я очнулась после самого страшного превращения в своей жизни. Лотти держала меня за руку.

Прикосновение было таким тёплым и приятным, что несколько минут я не подавала виду, что очнулась. Я лежала в своей койке с полузакрытыми глазами, прислушиваясь к звуку её дыхания и нежному постукиванию ледяного дождя по окну.

Прошлым вечером между нами почти что-то произошло. И это чертовски напугало меня по многим причинам.

Во-первых, из-за Ноэми. Я испытывала её чувства к себе – и она ушла. И только сейчас, отдалившись от ситуации, я по-настоящему осознала, насколько это было больно. Какую глубокую пропасть она оставила в моём сердце. Что если Лотти тоже уйдёт? Она была лучиком света в человеческом обличье, а я была глубоким, тёмным лесом. Рано или поздно она устанет сидеть в тени.

Затем был очевидный факт, что я чудовище.

Холодный психопат по-прежнему свободно разгуливал в моей голове, а рваные лоскуты завесы развевались на ветру. Я спокойно рассуждала о том, как столкнуть Дейкра с Обсерватории Северной башни, представила себе тошнотворный стук тела, шлёпающегося о булыжники внизу, о том, как хорошо было бы отомстить за то, чего он, возможно, даже не совершал. Я подумала о девочках, которые буллили меня в старших классах, и представила, как я вонзаю нож им в спины, какое это было бы удовольствие – причинять смерть тысячею порезов. Я думала обо всём этом с небрежностью, которая взволновала меня до глубины души.

Потому что это были не просто горячие, мимолётные порывы гнева, как раньше, – например, когда велосипедист подрезал мою машину, и я на долю секунды представила себе, как сбиваю его бампером. Эти мысли были холодными и стойкими, они долго сохранялись безотносительно обстановки.

А теперь превращения становились всё чаще и чаще, и я не знала, сколько ещё времени у меня будет в состоянии осознанности, прежде чем я стану такой же, как Фезеринг и Мордью; каждый день буду стискивать зубы, пока не смогу уединиться в запертой комнате и пройти через всё это заново. Сколько времени прошло между этим и предыдущим превращением? Чуть больше недели? Стены сдвигались, как в ночном кошмаре. Скоро от прежней меня ничего не останется.

Поэтому нельзя подпускать Лотти к себе слишком близко. Если я причиню ей боль, я никогда себе этого не прощу.

И всё же я могла побаловать себя этим единственным сладким моментом. Её рука в моей, мокрый снег на окне и что-то мягкое и умиротворяющее в груди.

Я услышала, как она пошевелилась на стуле, на котором сидела, а затем почувствовала прикосновение тёплых, мягких губ к костяшкам своих пальцев – так легко, что я чуть не сломалась.

Я не могла позволить этому случиться. Я открыла глаза и убрала руку.

– Доброе утро, – пробормотала она, вытягивая руки над головой и хрустя плечевыми суставами. – Ты готова снова слить свою душу воедино?

– Что? – нахмурившись, я приподнялась на локтях. – Как?

– Я расскажу, – сказала она. – Но сначала Хафса.

– Блин, я совсем забыла про Хафсу!

Лотти потёрла свои затуманенные, покрасневшие глаза:

– Не волнуйся, я заходила проведать её прошлым вечерам. Я просидела с ней, пока всё не закончилось. Но нужно принести ей кофе.

Хафса полулежала в постели, когда мы принесли из столовой три латте и несколько холодных ломтиков тоста. На прикроватном столике у неё лежала стопка манги. Она листала один том, выглядя совершенно измученной.

– Я, наверное, никогда больше не выйду из этой комнаты, – сказала она, забирая у Лотти кофе и со стоном делая глоток. – Я просто останусь здесь и буду вечно читать комиксы о сексе с монстрами. Просто позволь Тёмной Хафсе приходить и уходить, когда ей заблагорассудится.

– Тёмной Хафсы, возможно, ещё долго не будет, – Лотти сунула руку в задний карман джинсов и вытащила дискету. – Я выкрала её вчера вечером в офисе Дейкра.

– Что это? – нахмурилась я.

– Пока не знаю на 100%. Я отнесла её в библиотеку и воткнула в компьютер, но дискета защищена паролем. Однако посмотри на этикетку.

На белой этикетке чёрным карандашом – я ясно узнала почерк Дакра – было написано одно слово: "ОБЩЕСТВО".

– То самое Общество? – пробормотала я. Затем ко мне вернулось яркое воспоминание, и я пнула себя за то, что не вспомнила об этом раньше. – Блин, я видела Дейкра и Ле Конта в ночь смерти Поппи! Они шли, склонив головы друг к другу, как будто обсуждали что-то личное. Помню, я ещё подумала: странно, что они так поздно гуляют.

– Кто такой Ле Конт? – сосредоточенно нахмурилась Лотти.

– Один из наших профессоров, – медленно произнесла Хафса. – Но кажется, я чего-то не знаю.

Лотти быстро рассказала Хафсе о находках в библиотеке, пока я потягивала горячий сладкий кофе.

– И Элис видела их вместе в ночь смерти Поппи. Что означает... подожди, – сказала Лотти. Она схватила со стола свой блокнот для расследований и сняла крышку с синей авторучки. – В котором часу это могло быть?

Я пораскинула мозгами:

– Может быть, минут через пять после полуночи?

Она кивнула, записывая время на чистом листе. Затем она уставилась на него, словно пытаясь вписать в картину, медленно складывающуюся в её голове.

– Что они могли там делать? Мы уже знаем, что убийца Поппи – Мордью, и мы на 100% сообщим об этом в полицию, как только её душа будет цела. Так что ещё они могли там делать? Если только это не была случайная полуночная прогулка по не связанному с этим личному делу... Как думаете, может они спят друг с другом?

Я в своих мыслях шла по другому пути:

– Область исследований Ле Конта... она может совпадать с исследованиями Дейкра. На нашей первой лекции он сказал что-то вроде: "Мы, естественные богословы, приводим аргументы в пользу существования Бога, основанные на разуме. И где лучше это сделать, чем в бывшем монастыре?"

Как внезапная вспышка света, я вспомнила, что Фезеринг рассказала мне в здании клуба:

– О! Кейт сказала, что опоздала на встречу с Мордью, потому что задержалась, помогая какому-то профессору. Это довольно странно, учитывая, что была полночь. Что, если Дейкр или Ле Конт намеренно задерживали её?

Лотти медленно кивнула, затем очень быстро:

– Потому что к тому времени они уже знали, что Фезеринг нужна Мордью, чтобы проводить ритуал каждую ночь в одно и то же время. Они хотели посмотреть, что произойдёт, если ритуал не удастся провести в нужное время.

Хафса прищурилась, как будто её что-то ослепило:

– Зачем Дейкру это нужно?

– Потому что он изучает Общество, – глаза Лотти горели от возбуждения. – Всё это часть какого-то более масштабного эксперимента по женскому насилию. Он стар, сварлив и почти ничем не знаменит в философии. Такое беспрецедентное исследование вернуло бы его имя в науке на передний план.

– Похоже на то, – я страстно кивнула. – Он увидел, как я вспыхнула от гнева, когда впервые прибыла сюда, и буквально через несколько дней предложил себя в наставники, хотя я просила профессора Арундел. Он сам сообщил об этом Ле Конту, – я вздрогнула от осознания произошедшего. – Должно быть, он знал, что я буду главным кандидатом в члены Общества. Не удивлюсь, если он узнал, что это я напала на Харриса, – я представила себе, как он и Ле Конт пускают слюни из-за моих действий, и меня затошнило от отвращения. – И если всё это правда... Держу пари, что это он подбросил книгу в библиотеку, чтобы я её нашла.

Лотти ахнула:

– Помнишь, когда я ждала тебя возле комнаты для семинаров Дейкра, рубины горели так сильно, что меня тошнило? Но ещё сильнее, когда он вёл нас в медицинский кабинет, и всё прошло почти сразу, едва он оставил меня там. Видимо, сестра Мария пыталась предупредить меня о нём, – она коснулась двумя пальцами горла. – Прости, детка, что я тебя не слушала.

Я рассмеялась, несмотря на ситуацию. Только в Лотти мог вселился дух разгневанной монахини, и только Лотти могла называть её "деткой".

Оставалось ещё несколько ниточек – например, возможное участие Ле Конта, – но начало казаться, что мы приближаемся к финалу.

Я взяла дискету:

– Так что, по-твоему, здесь записано?

В тот момент я быстро начала доверять инстинктам Лотти больше, чем своим собственным.

Теребя молнию на толстовке, она сказала:

– Скорее всего, ему прекрасно известно, что происходит в "Обществе девушек без души". Если моя теория верна и он наблюдал за Мордью все эти годы, то он должен был следить за ней достаточно пристально и догадаться, куда и зачем она ходит каждую ночь. Так что, скорее всего, на этой дискете хранятся записи обо всех членах Общества. Или, может быть... – она прикусила нижнюю губу, и та покраснела. – Может быть, там записи с камер наблюдения.

У меня кровь застыла в жилах. Мордью сказала мне, что в кампусе нет камер наблюдения, но это не означало, что их нет вообще. Что, если они спрятаны? Хуже того – что, если их неофициально установил Дейкр для личного использования?

Что, если Дейкр видел всё, что произошло в библиотеке, когда я впервые провела ритуал? В здании клуба, когда Фезеринг затащила меня туда без сознания? В Обсерватории, когда Мордью столкнула Поппи?

Если у него была видеозапись всего этого, и он не передал её полиции, то у него явно свои планы. Теория Лотти сюда идеально вписывалась.

Но тут было много больших "если", не основанных ни на чём, кроме предположений.

Я села в постели и натянула одеяло до шеи. С прошлого вечера я никак не могла согреться.

– И что нам теперь делать?

Лотти упёрлась пятками в спинку стула и подтянула колени к груди:

– Наверное, сначала нам нужно подумать о том, чтобы вернуть недостающие страницы.

– Если они ещё у него, – заметила я.

Лотти кивнула:

– Когда я листала календарь у него на столе, то увидела, что сегодня вечером у него встреча с "Палатой" в городском пабе. Паб называется "Красный лев". Я не знаю, что это за Палата, но это может иметь отношение к делу. Надо туда сходить. Может быть, поговорить с ним по душам, если представится такая возможность.

Я помотала головой, но не пренебрежительно, а скорее недоверчиво:

– Ты просто нарываешься на неприятности, совершенно не заботясь о собственной безопасности.

Она ухмыльнулась, продемонстрировав белые, слегка перекрывающиеся зубы и две глубокие ямочки на щеках:

– Меня защитит один кровожадный гот.

Внутри всё сжалось при этих словах, но я скрыла это такой натянутой улыбкой, что у меня затянулся шрам:

– Кстати, как ты добыла дискету из офиса Дейкра?

– У этого старого мудилы постоянnно приоткрыто окно. Для Салем, если помнишь? Он закладывает окно тезаурусом, чтобы оно не закрылось.

Я уставилась на неё:

– Но у него кабинет на втором этаже.

Ещё одна лучезарная улыбка:

– Водосточные трубы.

Глава 65. Лотти

"Красный лев" был городским пабом с низким потолком, где тусовались старпёры. Ковёр с красным цветочным узором был испачкан десятилетиями пролитого тёмного эля, а на столах были следы от кружек в виде колец и царапины. Там были доски для игры в дартс и бильярдный стол, маленькая кабинка диджея с панелью из матового стекла вокруг неё и слегка приподнятая сцена с грязными чёрными половицами. Воздух был густым от сигаретного дыма и запаха немытого тела, от которого у меня внутри всё переворачивалось.

Никогда не думала, что сюда будет ходить преподаватель из престижного университета вроде Дейкра, но, возможно, в несоответствии был смысл. Никто не ожидал найти его здесь, и поэтому он мог спокойно проводить свои зловещие собрания.

Поездка на машине была сущим адом. С полной петлёй рубинов на шее ощущение невидимого лассо в животе было таким сильным, что я сгибалась пополам от боли, будто меня распиливали. Голова взрывалась бело-серебристыми брызгами звёзд, как те, что были над Обсерваторией в видениях сестры Марии. Я слышала свои крики, как будто из конца длинного тёмного туннеля, а затем потеряла сознание. Когда я очнулась, Элис гладила меня по волосам.

– Успокойся, детка, – пробормотала я в адрес сестры Марии. – Мы занимаемся твоим делом.

Элис, казалось, сочла это достойным смеха.

К тому времени, как мы прибыли в "Красный лев", заседание "Палаты", казалось, уже началось. Дейкра нигде не было видно, но в задней части паба был отдельный банкетный зал, из которого доносились мужские голоса и тихий смех. Элис, Хафса и я устроились за ближайшим ко входу столиком – отчасти для того, чтобы перехватить Дейкра, когда тот будет уходить, а отчасти для того, чтобы каждый раз, когда открывалась дверь, притоком свежего воздуха хоть немного рассеивался застоявшийся дым.

Я заказала нам три пинты сидра с чёрной смородиной, которые мы пили в тёмном уголке.

– Как думаешь, что они там делают? – спросила Элис, уставившись на дверь в заднюю комнату.

– Честно говоря, не совсем понимаю, – призналась я. – Есть шанс, что Дейкр ведёт себя как волк-одиночка, и это всего лишь невинная игра в покер или что-то в этом роде. Но есть также шанс, что эти люди замешаны во этой зловещей истории. То, что ты рассказала о Ле Конте и его теологических исследованиях... не знаю. У меня просто есть подозрение, что всё это как-то связано.

Рубины горле пульсировали, как рана.

Откуда у меня взялось непреодолимое желание разгадать эти тайны? Из-за того, что я видела, как родители плачут над гробом Джейни? Или это что-то другое, вызванное многовековым гневом вспыльчивой монахини?

Или я просто хочу спасти Элис?

В любом случае, я решу эту головоломку, даже если погибну сама.

Напрягая слух в поисках чего-нибудь, что могло бы просочиться сквозь стены, я поняла, что мне не повезло. Я почти слышала голос Дейкра из бара, но стены старого здания были настолько толстыми, что невозможно было что-либо разобрать. Однако большего успеха я добилась в женском туалете, который примыкал вплотную к банкетному залу. Сев на унитаз без сиденья и прижавшись ухом к стене, я уловила гораздо более чёткие обрывки разговора:

– Ритуал… Фезеринг… истерика… дьявол… Керр… Бог…

И, наконец, то, от чего я покраснела:

– Вулф…

Элис. Они говорят об Элис так же, как и о дьяволе.

В моём рубиновом ожерелье разлился такой сильный жар, что я упала на колени на грязные плитки.

Чистая, ничем не сдерживаемая ярость; не только моя, но и сестры Марии.

Она была дьяволом, потому что они сделали её такой.

Я подумала о разгневанных женщинах, которых подвергали экзорцизму на помостах, сжигали на кострах, как ведьм, привязывали к металлическим столам и пытали электродами в частных лечебницах.

"Я всё исправлю", – подумала я с отчаянием, от которого чуть не задохнулась.

Ожог на шее превратился в почти приятную пульсирующую теплоту, как будто сестра Мария говорила: "Спасибо тебе, спасибо, спасибо тебе", – а я поклялась очистить её доброе имя, как и у остальных.

Примерно через час заседание завершилось, и люди гуськом вышли из зала. Я узнала Ле Конта, а также высокого мужчину с чёрными бакенбардами, который, как я была уверена, входит в совет управляющих. Он присутствовал на выступлении Мордью в часовне после убийства Поппи, слушал банальные сантименты декана и откровенную ложь, как и все мы, и не произнёс ни слова.

Когда мужчины начали выходить, Ле Конт кивнул Элис в знак признания, как будто он только что не обсуждал её в грязной задней комнате. Если он и заподозрил что-то в нашем присутствии, то никак этого не показал, хотя наверняка понимал, что студенты сюда обычно не ходят. Остальные последовали за ним, засовывая руки в чёрные шерстяные пальто и обмениваясь глупостями по поводу снегопада на улице.

Дейкр, однако, остался у стойки, облокотился на липкое лакированное дерево и наклонился, чтобы поболтать со светловолосой барменшей. Она была молода и стройна, и, судя по выражению её лица, ей бы очень хотелось, чтобы его там не было.

Справа от меня раздался деревянный стук, я обернулась и увидела, что Элис достала из кармана перочинный нож и вонзила его лезвием в шаткий стол. Её лицо было белым, как бумага, от ярости, она смотрела на Дейкра покрасневшим взглядом. Она внезапно встала, опрокинув свой почти пустой бокал, но я схватила её за запястье и усадила обратно.

– Стой. Не надо убивать его, пока мы не получим недостающие страницы, – я не стала добавлять "и после тоже". Пусть у неё сохранится надежда на освобождение от убийственной ярости. – Позволь мне сначала разобраться с этим.

Когда я подошла к стойке, Дейкр даже не поднял глаз – он был слишком увлечён разговором с барменшей. Я прочистила горло:

– Профессор Дейкр?

Он раздражённо поднял голову:

– Разве вы не видите, что я разговариваю с...

Его раздражение мгновенно улетучилось, когда он увидел, чем я размахиваю в руке – дискетой с надписью "ОБЩЕСТВО".

Я мило улыбнулась:

– Возможно, нам лучше поговорить наедине.

Глава 66. Элис

В приватной комнате пахло несвежим пивом и ещё более несвежими академиками. Дейкр расхаживал взад-вперёд по выцветшему узорчатому ковру с лицом, которое было знакомо и одновременно пугало – как загнанный в угол зверь, который может наброситься на тебя в любой момент.

Несмотря на то, что нас было трое, а он один, мне было страшно. Потому что хотя я выпустила на свободу хладнокровного убийцу в своей душе, и даже несмотря на то, что я без колебаний прибила бы его, я по-прежнему понятия не имела, как с ним бороться. Как физически одолеть кого-то вдвое больше и вдвое сильнее меня?

А если он нападёт на Лотти? Как мне её защищать?

Пальцы крепче сжали гладкую рукоятку ножа. У нас было одно преимущество, и это был элемент неожиданности. Он явно не ожидал, что после заседания "Палаты" встретит сопротивление, и поэтому, скорее всего, не был вооружён.

"Он не вооружён, – с горечью думала я, – но всё его тело – оружие".

Пока он расхаживал по комнате, его глаза то и дело останавливались на мне, и что-то в его пугливом выражении лица подсказало, что мы попали в точку. Он знал, насколько я опасна, а это означало, что он следил за мной, как и за всем Обществом.

Но он не знает, много ли известно нам – в конце концов, дискета была защищена паролем. Вероятно, он предполагает, что мы стащили её чисто из подозрительности, а у него ещё есть шанс от всего отовраться.

Со своей обычной бравадой Лотти взяла быка за рога:

– У вас есть то, что нужно нам. А у нас есть то, что нужно вам.

– Неужели? – усмехнулся Дейкр. – И что же это такое?

Его голос звучал средне между снисходительностью и паникой.

Хафса шагнула вперёд, вцепившись в спинку ближайшего стула с такой силой, что костяшки пальцев побелели:

– Десять лет назад вы вырвали несколько страниц из книги, в которой описывался ритуал очищения души. Нам нужны эти страницы. Взамен мы вернём вашу дискету, изобличающую вас в высшей степени, – пауза. – Препятствование правосудию – это тоже преступление, к вашему сведению.

– Понятия не имею, о чём вы, – надменно ответил Дейкр, но на его щеках появились слабые розовые пятна.

– Не надо отпираться, – ухмыльнулась Лотти. – Потому что иначе вас бы здесь не было.

Она помахала дискетой у него перед носом, а я только насторожилась. Она размахивает красным флажком перед быком, которому было что терять, если ситуация обернётся не так, как он надеется.

Он заглотил наживку.

Он бросился прямо на Лотти, так быстро, что никто из нас не успел среагировать, и схватил её за горло, прижимая к облупившимся обоям. Она в шоке выронила дискету, выпучив глаза и беззвучно открыв рот.

Она не могла дышать.

– Слушай сюда, маленькая крыса, – прошипел он Лотти, и оскалился, как горгулья. – Если ты не уберёшь свой нос подальше от...

Затем, внезапно взвыв, он отдёрнул руку от её шеи, будто обжёгся.

Лотти поднесла руку к горлу и ахнула.

Чёрный чокер был сорван, и рубины под ним раскалились докрасна, как тлеющие угли.

Его руки уже покрылись волдырями, кожа пузырилась и плавилась. Он уставился на них и издал низкий, ужасный стон.

За долю секунды, пока Дейкр приходил в себя, я прыгнула ему за спину и изо всех сил ударила ножом в плечо.

Всё тело захлестнуло удовольствием, как морской волной.

Он взревел, как монстр, и повернулся ко мне с лицом, перекошенным от ярости.

С гортанным рычанием я попыталась ударить его снова, но он легко удержал мои запястья.

Совсем как Крис.

Только на этот раз я была не одна.

Хафса схватила стул, за который держалась, и изо всех сил ударила им его по голове. Он выпустил мои запястья и упал навзничь на землю, его звериные глаза смотрели на меня с ненавистью тысячи презренных богов. Несколько драгоценных мгновений он был ошеломлён.

Сейчас или никогда.

"Убей его, убей его, убей его…" – повторяла самая холодная часть моей души, и мне приходилось бороться с этим желанием изо всех сил, что у меня оставались. Если я убью Дейкра, мы никогда не получим нужные страницы – и я проведу остаток своей жизни в тюрьме, в одиночном чистилище, которого так боится Мордью.

И всё же завеса была сорвана, психопат разгуливал на свободе, и у меня больше не было сил сопротивляться.

Я жаждала крови Дейкра больше всего на свете. Больше, чем жизни.

Я сделала выпад, высоко занеся нож над головой – настоящая Элис наблюдала за всем как бы издалека с каким-то отстранённым экзистенциальным ужасом.

Ещё мгновение – и я убью его.

Но тут я краем взгляда заметила широко раскрытые, умоляющие глаза Лотти, их океанскую глубину, и что-то пронзительное и насыщенное мелькнуло между нами. На мгновение, всего на мгновение, волна любви затмила в сердце дикую ненависть.

Это было мимолётно и преходяще, но это было сильнее, чем ненависть, насилие или гнев. Я тут же остановилась, чуть не задохнувшись.

Этого мне хотелось больше, чем быть живой. В самой глубине души я всегда только к этому и стремилась.

Любить и быть любимой – такой, какая я есть на самом деле.

Если я убью Дейкра, то никогда этого не найду.

Я медленно отступила, и Лотти чуть не рухнула от облегчения. Хафса издала сдавленный всхлип. Убийца в моей голове жаждал крови, и я знала, что больше не смогу сдерживать это желание. Я снова дёрнулась вперёд, готовясь продолжить тот же экзистенциальный спор с самой собой.

"Убей его. Оно того стоит. Это будет так классно. Сделай это для Лотти, он причинил ей боль, он причинил ей такую сильную боль…"

Затем раздался испуганный женский голос из дверного проёма:

– Папа? Что происходит?

Я развернулась на каблуках – и внутри у меня стало пусто.

Это была барменша, у её ног валялся разбитый стакан.

Она – его дочь.

От ужаса на её лице, когда она поняла, что происходит, я должна была разорваться надвое, но этого не произошло.

Холодный психопат во мне разглядел последний ход, прежде чем рациональный мозг успел запротестовать.

Так быстро, как только могла, я отвернулась от Дейкра и бросилась через зал к барменше, схватила её сзади и зажала ей рот ладонью. Я поднесла перочинный нож к её горлу. Извиваясь в моих руках, она начала кричать, но я ещё крепче сжала ей челюсть.

– Оставь её в покое! – взревел Дейкр, отчаянно поднимаясь на ошеломлённые ноги.

Я пожалела, что он не умер, пожалела, что не убила его, пожалела, что не почувствовала, как его теплая кровь брызжет мне в лицо, когда лезвие входит в тело, я пожалела...

Сосредоточься.

– Ещё один шаг, и я перережу ей горло, – прорычала я, сильнее прижимая нож к нежной коже её шеи. Он остановился как вкопанный. Я бросила на него многозначительный взгляд. – Ты же знаешь, что я на такое способна.

Да, он это прекрасно знал. Он знал, что я "девушка без души". Он знал, на что я способна.

Дыхание застряло у него в горле, а глаза расширились от страха:

– Джесс! Джесс, не двигайся!

Несмотря на хныканье Джесс, Лотти не дрогнула от моего грубого проявления жестокости. Она просто помассировала себе горло, подняла с пола дискету и хрипло пробормотала:

– Дайте нам страницы с описанием отмены ритуала, или ваша дочь умрёт.

Мной овладело извращённое желание рассмеяться, и потребовалась вся сила воли, чтобы подавить это искушение. Было что-то настолько забавное в том, чтобы слышать, как лучик света в человеческом обличье угрожает смертью.

Но ей даже не нужно было говорить убедительно, потому что тут была я.

И Дейкр это знал.

Его щеки стали свекольного цвета от гнева, в уголках отвисшего рта выступила пена. Он продолжал протягивать руку к Джесс, но затем вспоминал, что она умрёт, если он попытается спасти её, и в эти несколько мгновений он снова оказывался просто стариком, испугавшимся за жизнь своей дочери. Её горячие, влажные слёзы катились по моей руке.

Однако то место в груди, где должно было находиться чувство вины, было пусто.

Осознав, что отступать больше некуда, он опустил плечи:

– На дискете есть скан страниц. Пароль – "zygaena".

Название всплыло у меня в памяти: бабочка той же породы, с которой я впервые провела ритуал – пестрянка.

Он наблюдал за происходящим с самого начала.

Подождав, пока Лотти и Хафса благополучно скроются за дверью с дискетой, я подтолкнула Джесс к Дейкру с последним, полным ненависти рычанием. Она прижалась к его груди с тяжёлым рыданием.

Взгляд, который он бросил в мою сторону, привёл бы меня в ужас, но я знала, что он ни при каких обстоятельствах не станет убивать нас троих. Особенно на глазах у собственной дочери.

Вместо этого он протянул:

– Если заявите в полицию по поводу содержимого этого диска, я тоже на вас заявлю о том, что вы напали на меня и мою дочь.

С самой уродливой улыбкой, которую я могла изобразить, я прорычала:

– Не волнуйтесь. В конце концов все мы получим по заслугам.

Глава 67. Лотти

Вернувшись в Карвелл, мы отправились прямиком в библиотеку и подтащили три стула к одному из компьютеров с дисководом для гибких дисков.

Пароль сработал. Элис, казалось, была возмущена этим больше, чем я.

Шея по-прежнему болела – не только из-за рубинов, но и из-за того, что Дейкр своими толстыми пальцами выдавил мне весь воздух из горла. Меня нелегко было напугать, но должна признать, что тогда я изрядно отложила кирпичей. Тем не менее, я и близко не была так напугана, как в тот момент, когда Элис боролась с желанием порешить Дейкра. Если бы она это сделала, то провела бы остаток своей жизни за решёткой. Я бы не выжила при таком исходе дела.

Первой и самой важной вещью, которую мы нашли на дискете, был файл в формате jpg под названием "страницы ритуала". Это была отсканированная версия недостающих страниц из книги Реннера. Элис стоически кивнула, хотя и боялась обнадежить себя, а Хафса разрыдалась. Затем она извинилась и ушла в туалет, чтобы спокойно поплакать. Тут она не виновата. Нет никакой гарантии, что действие ритуала удастся остановить, хотя исследования Реннера до сих пор были безупречны. Даже если Элис уже не надеялась, я не теряла надежды.

Разбор остальных файлов занял время, но мы вооружились терпением. Ярость нарастала во мне с каждым открытым файлом.

Мы обнаружили, что я была права: "Палата" Дейкра изучала Общество все десять лет. Там были заметки за заметками, стенограммы бесед с Фезеринг, Мордью и другими жертвами, за которыми следовали кипы аннотаций, гипотез и дальнейших экспериментальных идей – всё для того, чтобы доказать, что женское насилие фундаментально неестественно и экзистенциально опасно. Выдвигались леденящие душу предложения о том, как навсегда нейтрализовать женский гнев, используя варварскую хирургическую процедуру, мало чем отличающуюся от лоботомии. Тут был рассказ о том, как Ле Конт отравил Реннера архаичной настойкой, вызывающей безумие, – и всё для того, чтобы скрыть от Мордью и Общества, как можно отменить действие ритуала.

Хуже всего, там были сделанные с большого расстояния фотографии первых убийств в Северной башне. Там был момент, когда Джейни вышвырнула Сэма из Обсерватории. Несколько дней спустя появились смутные силуэты членов Общества, которые били, царапали и пинали друг друга до бесчувствия. И там была Джейни, взбирающаяся на подоконник за несколько ужасных мгновений до своего прыжка. На этой фотографии она была в башне одна.

Датированные неделей позже, там были фотографии безвольной Фионы, которую толкает безликая тень; мгновение спустя – Дон. Но на последнем снимке можно было разглядеть знакомый профиль, освещённый ярким лунным светом ровно настолько, чтобы рассеять любые сомнения.

– Сукин сын... – ахнула я.

Это был Дейкр.

– Нужно было его прикончить, – простонала Элис.

Это был он.

Это он убивал невинных девушек, чтобы доказать свои измышления, что мы в корне неестественны и опасны. Чтобы дать веский повод для внедрения "лекарства" от гнева, которое он описал; лоботомия, в результате которой вырезалось что-то важное и человечное, чтобы мы были более уступчивыми.

Наконец, там была папка с более свежими видеозаписями. Низкокачественные камеры видеонаблюдения, установленные в каком-то полутёмном помещении Обсерватории, зафиксировали последние мгновения Поппи, когда она в ужасе сражается с Дейкром. Он столкнул её с Северной башни в попытке обставить это как самоубийство – историю, которую Мордью непреднамеренно подкрепила своей подброшенной запиской. Я едва могла смотреть, внутри всё сжалось в ком, когда сопротивляющуюся Поппи жестоко вышвырнул из открытой арки тот, кому она должна была доверять.

– Это сделала не Мордью, – подалась вперёд Элис. – Это... виновато не Общество. Мне не терпится рассказать им. Не могу дождаться, когда... Это были не они. Они невиновны, – тихий всхлип. – Я тоже не виновата.

"Я заставлю их заплатить за это", – сказала я себе, кровь шумела у меня в груди и ушах.

Когда я подумала об этом и позволила свирепости желания расти во мне подобно путеводному свету, то почувствовала, как какая-то невидимая хватка ослабла, я выдохнула долго сдерживаемый воздух. Сто лет страданий, наконец, подошли к концу.

Рубины сестры Марии не исчезли сразу, но они потеряли весь свой жар. Они больше не сдавливали мне горло, не казались петлёй, способной задушить меня в любую секунду. Корни исчезали, хоть и медленно. Каким-то образом я поняла, что они скоро совсем исчезнут.

"Пока, детка", – подумала я, зная, что ни в малейшей степени не буду скучать по этой старой суке.

Я почувствовала, как Элис берёт меня за руку. Её пальцы были прохладными и элегантными, мои – липкими и мозолистыми после хоккея. Я сжала ей руку и посмотрел в арочное окно библиотеки на бескрайний тёмный лес за окном.

– Из этого получится чертовски интересная история, – сказала я с полузадушенным смехом. Я слишком поздно заметила, что плачу.

– Да уж, – фыркнула Элис, из её глаз и носа текли слёзы. Я повернулась к ней. Она по-прежнему была такой симпотной; винно-рыжие волосы были уложены дикой волной, подводка от стрелок слегка размазалась по краям. – И я думаю, тебе стоит это написать.

– Что? – переспросила я.

– Давай, Лотти, – её рука сжала мою. – Я вижу, как ты смотришь на стопки книг о настоящих преступлениях у себя на столе. Ты должна рассказать историю о нас. Забери у экзорцистов их силу. Пусть демоны у нас в глотках подчиняются только нам, – она вызывающе вздёрнула подбородок. – Я устала чувствовать себя чудовищем.

– Ты никогда не была чудовищем, Элис, – прошептала я. – Даже близко.

– Не была? – переспросила она.

– Нет, – мой голос дрогнул. – Помнишь, я говорила тебе, что ни с кем не целовалась, пока...

Она едва заметно кивнула, будто у неё только что перехватило дыхание.

– Так было, пока я не встретила тебя.

Её глаза заблестели так внезапно, что это было похоже на солнце, выглянувшее из-за туч.

Несмотря на то, что я часто бесстрашно действовала, внезапно я почувствовала себя чрезвычайно уязвимой. Я никогда раньше так себя не вела. Блин, я никогда раньше даже не задумывалась о романтике, не говоря уже о том, чтобы заявлять об этом столь наглым образом. Казалось, что напрягся каждый нерв в теле.

Когда я спросила:

– Ты чувствуешь то же самое? – голос звенел от тихого электричества.

Ещё один едва заметный кивок – и слеза скатилась по её щеке.

– Этот семестр должен был стать худшим в моей жизни, – тихо сказала она, – но в нём оказались спрятаны некоторые из лучших моментов. И что объединяет эти моменты, так это ты.

Моё сердце разлетелось на тысячу сверкающих осколков.

Затем, обхватив свободной рукой её тонкий подбородок, я наклонилась и поцеловала её – нежнейшее прикосновение, мои губы коснулись её шрама, соль её слёз и нежнейший стон, вырывающийся из её горла. Всё во мне пело – медленная и грустная баллада, но, тем не менее, песня.

– Я хочу, чтобы ты написала эту историю вместе со мной, – прошептала я. – Она и твоя тоже.

– Хорошо, – она тяжело сглотнула, не отрывая губ после моих. – Я доверяю тебе.

Мы снова поцеловались, и это было так глубоко и правильно, что я снова испугалась – только совсем по другим причинам.

Я влюбилась в Элис Вулф.

– Слушай, – тихо сказала я, доставая телефон из кармана. – Мне нужно быстро позвонить, ладно?

Элис кивнула и вытерла щёки тыльной стороной рукава. Я направилась к огромной рождественской ёлке в центре библиотеки.

Отец снял трубку после второго гудка.

– Лотти, – сказал он хриплым от волнения голосом. – Всё в порядке?

– Да, папа, всё в порядке, – я с трудом сглотнула. – Просто... у меня есть кое-какие новости о Джейни.

Глава 68. Элис

Собрать ингредиенты для эликсира отмены оказалось, по большей части, просто. Лук и гиацинт, листья тимьяна и каштана, веник и гипсофил.

Настойка из цветов бузины. Кровь мотылька. Измельчённый кокон.

И, наконец, кровь не того, кому ты причинил боль, а того, кто любит твою душу такой, какая она есть.

Сначала я беспокоилась, что мне придётся вернуться домой и каким–то образом попытаться уколоть собственную мать, пока не поняла – или, скорее, надеялась вопреки всякой логике или разуму, – что ответ проще.

Мы с Лотти сидели в общаге, готовили растительные продукты на моём столе, когда я наконец набралась смелости спросить. Дейкра арестовали тем утром, когда он садился на паром в Амстердам, а остальных членов "Палаты" вызвали для допроса. На следующий день нам предстояло явиться в участок, чтобы дать показания, но сначала нужно было выполнить ритуал отмены.

– Мне очень жаль, но снова нужна твоя кровь, – сказала я как ни в чём не бывало. Я была закутана в кашемировый джемпер, но все равно не могла удержаться от дрожи – то ли от зимнего холода, то ли от собственной беззащитности.

Я надеялась, что она не будет сомневаться, ведь она привыкла делиться своей кровью, что просто возьмёт прибор для измерения уровня сахара в крови и, как обычно, уколет палец, но я должна была догадаться, что её невероятно прозорливый ум так легко не одурачить.

Она нахмурилась, глядя на записи о ритуале, которые сделала синей авторучкой:

– Здесь сказано, что нужна “кровь того, кто любит твою душу такой, какая она есть”.

Внутри всё скрутило от сомнений. Тогда, в библиотеке, она сказала лишь, что хочет поцеловать меня.

– Э-э… да, – я неловко улыбнулась.

Она потрясённо посмотрела на меня, затем расхохоталась:

– Ты слишком высокого о себе мнения.

Я прикусила нижними зубами верхнюю губу:

– Да, это так.

– Это просто невероятно.

– Тут нет ничего особенного. Ты делала это так много раз раньше. Всего лишь небольшая царапина – и всё.

Она сжала губы в тонкую линию – не от гнева, а от подавляемого смеха:

– Не в этом дело.

– Почему?

Ещё один взрыв смеха:

– Тот, кто "любит твою душу такой, какая она есть".

Я скрестила руки на груди и посмотрела на аккуратный ряд свежевымытых луковиц, лежащих рядом с блокнотом для расследований.

– Слушай, если ты тут будешь артачиться из-за этого...

– Элис! По сути, ты спрашиваешь меня, люблю ли я тебя! Невероятно легкомысленно с твоей стороны, надо заметить!

Вздохнув, я заставила себя посмотреть на неё. В её ярких глазах появились весёлые морщинки, а уголки моих губ предательски приподнялись:

– Тебе поможет, если я скажу это первой?

Её смех резко оборвался, а щёки порозовели:

– Что скажешь первой?

– Что я люблю тебя, – раздражённо пробормотала я.

Последовала долгая, мучительная пауза, во время которой передо мной расстилались поля уязвимости.

А потом она закатила глаза, улыбнулась своей самой милой улыбкой с ямочками и взяла прибор для измерения уровня сахара в крови.

Когда она выдавила крошечную капельку крови в стеклянный пузырёк, я улыбнулась про себя.

* * *

Мордью хотела быть первой. Всё началось с неё много лет назад, и хотя она испытала неописуемое облегчение оттого, что никого не убивала, она по-прежнему мучилась чувством вины за распространение ритуала по Карвеллу.

Фезеринг предложила свою кровь для эликсира; та, кто любила душу Мордью такой, какая она есть. Я подумала о руке Мордью, лежавшей на её руке в башне, и о руке Лотти на моей, когда я спала, и о том, как столь незначительный жест о столь многом свидетельствует.

Лотти и Хафса с удивлением осматривали здание клуба. Это было помещение, не похожее ни на одно другое: коконы бабочек, свисающие со сводчатых потолков, ошеломляющие ароматы розмарина и гвоздики, жуткий автопортрет сестры Марии с рубиновой раной поперёк горла, на который Лотти, по понятным причинам, долго смотрела.

И всё же, несмотря на недостаток света и холодный каменный пол, в комнате было определённо тепло – возможно, тепло интимности, родства и общей боли, осознания того, что, несмотря ни на что, мы не чудовища и никогда ими не были.

Лотти в совершенстве исполняла роль аптекаря. Она разложила каждый аккуратно приготовленный ингредиент на длинном столе из красного дерева: маленькие горки листьев тимьяна и лепестков гиацинта, вымытые и обрезанные луковицы, живые веточки гипсофила. Фезеринг убила бабочку, извлекла её гемолимфу и измельчила кокон с отработанной точностью. Затем, поскольку библиотекаршу слишком сильно трясло, Лотти разложила подставки для пробирок, собрала нужные дозы каждого ингредиента в каждый флакон и выдавила капельку крови из указательного пальца Фезеринг во флакон Мордью.

Мордью наблюдала за всем этим с непроницаемым выражением лица. Она молча сидела на стуле во главе стола, сцепив руки перед собой, уставившись на подставку с пробирками. Пыталась ли она взять себя в руки? Думала ли она, что ритуал отмены сработает? Или она была слишком напугана, чтобы надеяться? Затем был невыносимый груз жизней, которые нам придётся оплакивать. Даже если душа Мордью вернётся, жизнь Поппи уже не вернуть. Ни Фиона, ни Дон, ни Сэм, ни Джейни тоже не воскреснут. Неудивительно, что она выглядела такой опустошённой.

Как только настойка была готова, Мордью стоически встала на каблуки. Её чёрный плащ тяжело висел на плечах. Она протянула Лотти руку и кивнула. Лотти отдала ей пузырёк, затем глубоко вздохнула. Она сделала всё – теперь оставалось только ждать и надеяться.

Мордью поднесла пузырёк ко рту, но Фезеринг внезапно сказала:

– Подожди. Остановись.

– В чём дело? – декан устало посмотрела на неё.

Фезеринг крепко обняла Мордью, что-то неслышно прошептав ей на ухо. Мордью не ответила, просто закрыла глаза и обняла Фезеринг в ответ.

Потом пришло время.

Мордью выпила.

Несколько секунд ничего не происходило. Мордью оглядела каждого из нас, недовольно скривив рот от вкуса эликсира. Она уже наполовину расправила плечи, когда её глаза страшно выпучились, и леденящий кровь крик сорвался с губ.

– Ванесса! – закричала Фезеринг, хватая Мордью за локоть, когда та опустилась на пол.

Крики продолжались, казалось, несколько часов. Мордью корчилась, царапая каменные плиты своими кроваво-красными ногтями, её рвало и тошнило.

Желудок скрутило от такого зрелища. Потому что, если это не сработает, вся боль будет напрасной.

А если сработает... мне тоже придётся через это пройти.

Лотти опустилась на стул рядом со мной и положила руку мне на плечо. Прежде чем тело успело даже вздрогнуть от неожиданной близости, а я смогла отбросить всю свою мирскую осторожность, я положила голову ей на грудь, едва сдерживая слёзы.

В конце концов Мордью успокоилась. Это было едва ли не хуже, чем крики. Я снова подняла голову.

– Ванесса? – прошептала Фезеринг, её голос дрогнул от страха.

Она не накрасила губы чёрной помадой, а её бело-серебристые волосы были собраны сзади в пучок. Её щёки порозовели, а в глазах застыло беспокойство. Я с трудом могла поверить, что это та самая девушка, которая так напугала меня, когда я впервые пришла в библиотеку Сестёр Милосердия.

Ещё через несколько мгновений ужасной тишины Мордью застонала, выходя из позы эмбриона, в которой застыла. Упираясь одной рукой в пол, она осторожно приподнялась, как будто её только что избили до полусмерти.

– Сработало, – пробормотала она. Затем её голос дрогнул от слёз. – Оно... сработало.

Фезеринг только простонала и обвила руками Мордью. Они заключили друг друга в долгие, дрожащие объятия.

– Почему вы так решили? – с любопытством спросила Хафса, прищурившись на неё, как на персонажа особенно загадочного уровня видеоигры.

– Я снова чувствую себя собой, – просто сказала Мордью, втягивая струйку соплей. – Это было так давно. Я почти забыла, как... Я почти забыла, но сейчас вспомнила. Это невозможно объяснить. Я просто... я — это я.

– Я следующая, – быстро сказала Хафса.

– Чью кровь ты используешь? – спросила я с любопытством.

– Я трахалась с барменом из "Трапезной", – она небрежно пожала плечами. – Ему это нравится гораздо больше, чем мне. Прошлой ночью он сказал, что любит меня, поэтому я сделала небольшой порез у него на руке, пока он спал. Разве не так же ведут себя самые обычные психопаты?

Смех вырвался у меня прежде, чем я смогла его остановить. Даже Мордью и Фезеринг слабо улыбнулись.

У Хафсы ритуал прошёл столь же мучительно, как и у Мордью: корчи, царапанье и рвота. Каждый леденящий кровь крик отдавался в моей груди.

Затем наступила тишина, и она открыла глаза, как новорождённый жеребёнок.

Она стоически кивнула, отряхиваясь:

– Блин, спасибо. Кровь Джорджа сработала. Должно быть, он действительно любит меня такой, какая я есть, – лёгкий кивок. – Бедняга…

Лотти сжала моё плечо, а затем высвободила руку. Я посмотрела на неё, а она посмотрела на меня, и между нами промелькнула тысяча невысказанных слов.

Мне хотелось поскорее покончить с этим.

Беззвучно она достала флакон со своей кровью из кармана толстовки. Она добавила ингредиенты из импровизированной аптеки, стоявшей перед ней, долила в неё настойки из цветов бузины, затем закупорила и хорошенько встряхнула. Она крепко сжала флакон в руке, а потом передала его мне.

Не позволяя себе роскошь колебаний или предусмотрительности, я поднесла флакон к губам и отпила.

А потом всё погрузилось во тьму.

Когда душа снова слилась, боль была сильнее всего на свете.

Всепоглощающая боль в грудной клетке, черепе и конечностях; рыболовный крючок, несколько раз протыкающий кость; тысяча тупых вязальных спиц, сшивающих каждое волокно обратно вместе.

Вдалеке я услышала собственный крик.

Когда кровь загудела у меня в ушах, а зрение сменилось фрагментарным забытьём, мне захотелось умереть. Я потеряла ощущение своего тела и окружения. Боль поглотила меня, я падала в неё, как в физическую бездну, в зияющую пропасть, где никакая жизнь не могла выжить. Я падала и падала вечно, так и не достигнув дна.

Это был другой план, другое измерение, которое не должно было существовать ни в какой реальности.

Но затем медленно-медленно бушующие грозовые тучи чудесным образом рассеялись, и бездна начала рассеиваться, а в темноте засиял луч солнца.

Лотти.

Тучи разошлись. Выглянуло солнце.

Я стояла на четвереньках на каменном полу здания клуба, неудержимо дрожа, по-прежнему терзаемая остаточной болью. Лотти сидела передо мной на корточки, обхватив одной рукой мою скользкую от пота шею, и шептала:

– Всё в порядке, всё хорошо…

И когда я полностью пришла в себя, то поняла, что так оно и есть.

Больше не было холодного психопата, крадущегося по самым тёмным уголкам моего разума. Больше нет завесы, разорванной или какой-либо другой.

Есть только Элис – колючая, сердитая, обиженная, но, тем не менее, Элис. Девушка, которая могла надеяться и любить снова.

Мне показалось, что это был первый день в моей жизни.

Я заплакала и посмотрела на Лотти, смущённая сверх всякой причины. Она тоже плакала.

Почему она похожа на солнышко в человеческом обличье, даже когда плачет?

– Я люблю тебя, – прошептала я.

Слова смешались с жирными, солёными слезами, скатывающимися с губ, прежде чем я смогла их остановить, и это казалось таким уязвимым и в то же время таким неизбежным. Я знала, что она тоже любит меня, и, главным образом, была просто рада, что больше не нужно беспокоиться, что я случайно убью её ночью.

– И спасибо тебе.

А потом она поцеловала меня, и это было тепло, чудесно и правильно, как душистое жёлтое летнее поле, и каждый дрожащий дюйм моего тела растворился в ней. А потом она всё испортила, обхватив мой подбородок обеими руками, пристально поглядела мне в глаза и прошептала:

– Говорила же я тебе, что я Шерлок Холмс. А Скуби-Ду может идти на хрен.

Глава 69. Элис

Что меня больше всего удивило в том, когда я вытащила свою душу с края тьмы, так это то, как сильно я стала скучать по сильным сменам настроения. Потому что на краю этой тьмы гнев больше не бурлил внутри меня нерастраченным. Его выпустили на волю, и обуздать его снова оказалось труднее, чем когда-либо.

Когда жизнь вернулась в нормальное русло – настолько нормальное, насколько это было возможно в кампусе колледжа, охваченном арестами и обвинениями в убийствах, – запал уменьшился до дюйма в длину. Я уже снова огрызалась на тех, кого любила, желала зла водилам-долбоёбам, физически испытывала раздражение из-за мелких неудобств. Даже с Лотти я выходила из себя, бросалась в споры, говорила сгоряча то, чего не имела в виду. После этого меня переполняло знакомое отвращение к себе, которое преследовало меня с того дня, когда Крис швырнул меня на пол в гостиной своих родителей.

В конце концов я поняла, что мой гнев никогда не покинет меня, если я не дам ему выхода. Это была фундаментальная часть меня, и приходилось уважать её – существовать рядом с ней.

Потому что вопреки всему, что Дейкр утверждал о женском гневе, в мире не было ничего более естественного. Насколько ветвистым ни было древо моих предков, там обязательно были женщины, которых мужчины подавляли, недооценивали, которыми манипулировали и командовали, вплоть до самых корней человечества. Этот гнев вплёлся в ткань нашего существа. И вместо того, чтобы дать ему возможность дышать, мы позволяем ему гноиться, как чёрной плесени, разрушая нас изнутри.

И те немногие женщины, которые дают отпор, которые принимают этот гнев, это насилие, эту грубую силу... Их сжигают как ведьм, изгоняют бесов на глазах у глумящейся толпы, объявляют истеричками и отправляют в психушки, их связывают и затыкают им рот, их пытают током и изучают, как лабораторных крыс, их избегают друзья и семья, учителя и ученики, коллеги и ровесники, с ними обращаются как с кем-то грубым и недисциплинированным.

Итак, выбор становится таким: позволить гневу разрастаться подобно чёрной плесени, разрушая нас изнутри, или выпустить его на свободу и позволить миру уничтожить нас.

Как и сестра Мария более века назад, я начала задаваться вопросом, есть ли другой путь. Не электроды для пытки или зловещий ритуал очищения души, а средство справиться с гневом, не позволяя ему овладеть нами. Отказываться позволять себе быть побеждённой; наслаждаться острыми ощущениями борьбы, как это делают мужчины.

Я снова вспомнила своих братьев, которые сначала дрались на полу в гостиной, а потом преспокойно ужинали и проваливались в спокойный сон, и подумала, насколько другой была бы моя жизнь, если бы я поступала так же. Как мы могли бы разорвать эти циклы смены поколений? Как мы могли предотвратить то, что случилось с сестрой Марией – и с нашими бабушками, матерями, и с другими умными, блестящими женщинами, такими как Мордью и первые члены Общества, – что случилось с нами? Как мы могли отвергнуть внутренний стыд, который передавался разгневанным женщинам на протяжении всей истории? Как мы могли вместо этого подчинить его себе?

Надо разорвать этот порочный круг.

Несмотря на все недостатки Дейкра, он поделился со мной одной мощной мыслью, которая запала мне в душу: "Гнев, выпущенный на волю, подобен лесному пожару, неизбирательному в своём разрушении. Но если научиться приручать его, использовать его, чего-то достигать с его помощью? Тогда он станет свечой. А что такое свеча, как не одно из величайших достояний человека? Она согревает. Она питает. Она проливает свет на самые тёмные уголки и освещает путь вперёд".

Вот так мы с Лотти и оказались снова в здании клуба несколько недель спустя. На гладких каменных плитах были разложены спортивные маты. На нас были мягкие щитки для головы и рта, а костяшки пальцев заклеены пластырем. Длинный стол из красного дерева перенесли в бар "Трибуна", где его основательно переделали в стол для бир-понга.

И лесисто-зелёная мемориальная доска, и тревожный автопортрет сестры Марии по-прежнему смотрели на нас сверху вниз, напоминая о том, зачем мы здесь.

Женщина-тренер по боксу, которую наняли из Эдинбурга, подвешивала большой боксёрский мешок к недавно установленному на сводчатых потолочных балках крюку. Коконы бабочек давно вычистили. В воздухе по-прежнему пахло розмарином и гвоздикой, а также спортивными залами и затхлыми боксёрскими перчатками.

Посещаемость первого "Бойцовского клуба девушек без души" оказалась лучше, чем ожидалось. Тут были Хафса и её соседка по общаге Алисия, несколько девочек из хоккейной команды Лотти, юная барменша с "Трибуны", а также Мордью и Фезеринг. Все были с надетой экипировкой и готовы научиться драться. Готовы научиться любить драку.

Предвкушение, витавшее в воздухе, было осязаемым.

Публичные выступления и боевые кличи были не совсем моей темой, поэтому, хотя создание "Бойцовского клуба девушек без души" было моей идеей, именно Лотти стояла в центре комнаты, обращаясь к девушкам, которых она будет тренировать.

Голос у неё был сильный и чистый, до мозга костей хоккейный капитан:

– Добро пожаловать в новое и улучшенное "Общество девушек без души".

Мордью ободряюще улыбнулась ей.

– Как некоторые из вас, возможно, знают, недавно я продала статью об убийствах в Карвелле крупной газете за значительную сумму денег.

Раздавались возгласы, вопли и волчий свист, в основном от девочек-хоккеисток, но и сама я не смогла удержаться от небольшого удара кулаком в воздух.

– Спасибо всем, кто помогал мне работать над этим материалом, кто давал интервью и делился своими наблюдениями, кто помог вернуть нам силу каким-то маленьким, но жизненно важным способом. Мы направили наш гнев на что-то хорошее, на то, что поможет построить лучший мир, и я хочу, чтобы так продолжалось. Именно поэтому мы возвращаем заработанные деньги обратно в Общество. Помимо этих учебных занятий, мы также наняли доктора Аль-Хади, маму Хафсы, для консультирования всех членов Общества.

Хафса гордо просияла; это была её идея.

– Здоровое пространство для нас, чтобы справиться со своим гневом и болью и научиться не позволять другим разрушать нас.

Лотти одарила меня широкой, лучезарной улыбкой – солнечно-жёлтые поля и ямочки на подбородке были такие глубокие, что в них можно было засунуть монетку.

Писать статью вместе с ней было нелегко. Не только потому, что это означало переживать прошлое снова и снова, пока мы не доведём свой рассказ до совершенства, но и потому, что это проливало свет на пробелы в нашей истории, которые мы, вероятно, никогда не сможем заполнить. Я никогда не узнаю, убила ли я Салем или нет, действительно ли она воскресла несколько дней спустя. Я никогда не узнаю, как вообще стал возможен этот ритуал. Я никогда не узнаю, почему часы в кабинете Мордью тикают в обратную сторону, или витражи в "Трапезной" изменили форму, или жуткий профессор Лотти действительно мог наколдовать золотые нити между готикой и реальностью. Назовите это проклятием Карвелла или безумием. Всё, что я знала, это то, что эти тёмные пятна будут преследовать меня всю оставшуюся жизнь.

Лотти снова повернулась к восхищённым лицам вокруг неё.

– Одна из моих любимых цитат из "Преступления и наказания" такова: “Власть даётся только тому, кто посмеет наклониться и взять её”.

Она огляделась. Я почувствовал кипящую в ней энергию, которая почти шипела. Гнев во мне каким-то образом ощущался по-другому – скорее скачущее возбуждение, чем испуганное рычание.

Лотти стукнула боксёрскими перчатками с последней, ободряющей улыбкой.

– Ну так, давайте же наклонимся, сучки.

Примечания

1

Серия книг, автором которых является американский писатель Роберт Лоуренс Стайн. Выходила в том числе в России в 90-х годах.

(обратно)

2

Американский поэт и новеллист, крупнейший мастер англоязычной короткой прозы второй половины XX века.

(обратно)

3

«Хладнокровное убийство», «Обыкновенное убийство» (англ. In Cold Blood: A True Account of a Multiple Murder and Its Consequences) — роман американского писателя Трумена Капоте, написанный в стиле «новой журналистики», на основе реальных событий, когда 15 ноября 1959 года два молодых человека, Перри Смит и Ричард Хикок, убили семью Клаттеров в Холкомбе в штате Канзас. Входит в американскую версию «100 лучших детективных романов всех времён».

(обратно)

4

Британский философ, логик, математик и общественный деятель. Внёс значительный вклад в математическую логику, историю философии и теорию познания. Рассел считается одним из основателей английского неореализма, а также неопозитивизма. Лауреат Нобелевской премии по литературе (1950). То есть представляете себе, какого рода книгами увлекается Элис.

(обратно)

5

Марка одного из известных шотландских односолодовых виски, производимого на одноимённой винокурне.

(обратно)

6

Смесь простого пива с имбирным.

(обратно)

7

В пятый круг ада Данте поместил гневливых.

(обратно)

8

Скандальный биографический роман американского гонзо-журналиста и писателя Хантера Томпсона, вышедший в 1971 году. Роман является сатирой на понятие «американская мечта». Полон завуалированных отсылок на поп-культуру и исторические события 1960-х годов (Война во Вьетнаме, убийство Джона и Роберта Кеннеди, фильм «Беспечный ездок» и т. д.), также упоминаются многие известные личности того времени (Чарльз Мэнсон, Грейс Слик, Линдон Джонсон, Ричард Никсон, Том Джонс, лейтенант Келли, и др.). В книге нет чёткого повествования, оно часто погружается в сюрреализм, хотя описание автором галлюцинации главного героя от различных наркотических веществ имеет недостоверный характер.

(обратно)

9

Английская художница, одна из наиболее известных представительниц группы «Молодые британские художники».

(обратно)

10

Джефри (Джеффри, Готфрид) Чосер (англ. Geoffrey Chaucer; ок. 1340/1345, Лондон — 25 октября 1400, там же) — средневековый английский поэт, «отец английской поэзии». Один из основоположников английской национальной литературы и литературного английского языка, первым начал писать сочинения не на латыни, а на родном языке.

(обратно)

11

Ночь Костров или Ночь Гая Фокса празднуется в Великобритании в ночь на 5 ноября.

(обратно)

12

Книга 1996 года, частично журналистское расследование, частично мемуары, американского автора криминальной литературы Джеймса Эллроя.

(обратно)

13

Книга индийской писательницы Арундати Рой.

(обратно)

14

Книга философа австралийского происхождения Дэвида Чалмерса, посвящённая исследованию проблемы сознания, написанная в 1996 году.

(обратно)

15

Мемуары 1994 года, написанные Майклом Гилмором, в то время старшим редактором Rolling Stone, о бурном детстве в неблагополучной семье и о том, как в 1977 году его брата Гэри Гилмора расстреляли за убийство, совершённое им в мотеле в Прово, штат Юта.

(обратно)

16

Роман английского писателя Хораса Уолпола, опубликованный в 1764 году, первое произведение в жанре готического романа.

(обратно)

17

Игра слов: в английском языке выражение "принести домой бекон" означает "добиться успеха".

(обратно)

Оглавление

Часть 1. Корни

  Глава 1. Лотти

  Глава 2. Элис

  Глава 3. Элис

  Глава 4. Лотти

  Глава 5. Элис

  Глава 6. Лотти

  Глава 7. Элис

  Глава 8. Лотти

  Глава 9. Элис

  Глава 10. Лотти

  Глава 11. Элис

  Глава 12. Лотти

  Глава 13. Элис

  Глава 14. Лотти

  Глава 15. Лотти

  Глава 16. Элис

  Глава 17. Лотти

  Глава 18. Элис

  Глава 19. Лотти

  Глава 20. Элис

  Глава 21. Лотти

  Глава 22. Элис

  Глава 23. Лотти

  Глава 24. Элис

  Глава 25. Лотти

Часть 2. Ветви

  Глава 26. Элис

  Глава 27. Лотти

  Глава 28. Элис

  Глава 29. Элис

  Глава 30. Лотти

  Глава 31. Элис

  Глава 32. Лотти

  Глава 33. Элис

  Глава 34. Лотти

  Глава 35. Элис

  Глава 36. Лотти

  Глава 37. Лотти

  Глава 38. Элис

  Глава 39. Элис

  Глава 40. Лотти

  Глава 41. Элис

  Глава 42. Лотти

  Глава 43. Элис

  Глава 44. Элис

  Глава 45. Лотти

  Глава 46. Элис

  Глава 47. Лотти

  Глава 48. Элис

  Глава 49. Лотти

  Глава 50. Элис

  Глава 51. Элис

  Глава 52. Лотти

  Глава 53. Элис

  Глава 54. Элис

Часть 3. Лес

  Глава 55. Лотти

  Глава 56. Лотти

  Глава 57. Элис

  Глава 58. Элис

  Глава 59. Лотти

  Глава 60. Элис

  Глава 61. Лотти

  Глава 62. Элис

  Глава 63. Лотти

  Глава 64. Элис

  Глава 65. Лотти

  Глава 66. Элис

  Глава 67. Лотти

  Глава 68. Элис

  Глава 69. Элис