Рассказы из Парижа (fb2)

- Рассказы из Парижа 1411K скачать: (fb2) - (epub) - (mobi) - Людмила Маршезан

Людмила Маршезан
Рассказы из Парижа

© Л. Маршезан, 2018

© Издательство «Алетейя» (СПб.), 2018

* * *

Дорогие дети: Диана, Давид, Александр! Где найти слова, которые смогли бы выразить всю мою любовь к вам. Таких слов на земле нет, ибо моя любовь безмерна. Будьте!

Мама

В гостях у Марины Цветаевой

Портрет Марины Цветаевой в квартире у Флорана (Ванв) Художник Галина Бларе.

«Дорогая Людмила, завтра, в субботу 30 апреля я жду Вас с друзьями у Марины по адресу: 65 rue J.-B. Potin 92170 Vanves. Обнимаю, Флоран». Прочитав эту записку, я как-то растерялась. Ведь Марина Цветаева проживала по этому адресу с 1934 по 1938 год, и с тех пор прошло почти восемьдесят лет, а Флоран пишет так, будто бы Марина Ивановна сейчас сидит за письменным столом и пишет:

Несмотря на трудные, а порой и нищенские условия жизни семьи Цветаевой, всегда была «победа» письменного стола над бытом! Ведь

Цветаева была необыкновенной, и мерить её мещанским «общим аршином» не возможно, потому что она была Поэтом во всём и всегда, мыслила и чувствовала стихами. Её исключительность и вызывала эту несовместимость с окружающей жизнью. «Я пережиток тургеневской женщины», – говорила она о себе.

И вот я иду на встречу с Ней, в её квартиру и мне кажется, что я перехожу в другое измерение и хочется постоянно цитировать Цветаеву: «радости не было, был восторг»… и какая-то печаль, совсем не свойственная мне. А может быть эта грусть из-за серых облаков, мелкого дождика и северного ветра? Мы собрались возле дома под мемориальной доской со стихами Марины Цветаевой (перевод на французский Вероники Лосской):

Чтобы не спугнуть очарования нашей встречи мы читаем эти строки про себя… Поверьте, совершилось чудо – словно устыдившись своей серости, облака раздвинулись, обнажив синий платок неба, и луч солнца осветил стихи Цветаевой.

На пороге дома нас уже ждал Florent Delporte – историк, преподаватель немецкого языка, музыкант, актёр, одним словом, интеллигентный француз. Он совершенно случайно купил квартиру в старом доме на зеленой окраине Ванва.

Сама Цветаева писала об этом доме с чудесным умилением: «Мы живём в чудном 200-летнем каменном доме, в чудном месте, на чудной каштановой улице, у меня чудная большая комната с двумя окнами и в одном из них огромным каштаном… Это моя главная радость…»

В этом же доме с 1925 года жила другая семья русских эмигрантов из Санкт-Петербурга – Айкановых.

Айканов Михаил Порфирьевич (1877–1964) был юристом, а его жена Антонина Георгиевна обладала удивительным голосом и часто пела русские народные песни. Это их сын Митрофан сообщил семье Цветаевой о возможности снять квартиру (удобную и недорогую) и помог им переселиться. До этого семья жила в Кламаре (10 rue Lazar Carnot). Айкановы занимали первый и второй этажи и имели выход в маленький сад, посреди которого рос столетний красавец-каштан. Марина Ивановна поставила свой письменный стол у окна, чтобы любоваться этим каштаном, и, может быть, когда она слышала русские песни, доносящиеся из квартиры соседей, Марина вспоминала своё радостное дачное детство в Тарусе.

Мы ищем глазами цветаевский каштан, но увы, он уже сруб-лен «цивилизацей», и только какая-то невидимая птичка настойчиво поёт среди оставшейся зелени.

– Соловей, – сказал кто-то неуверенно. А может, этот соловей видел Цветаеву?

Я улыбнулась.

– Соловьи живут всего лишь 10–15 лет. Говоря словами Марины Ивановны, «когда поёшь, много не проживёшь». А вот говорящий попугай живет 100 лет, он мог бы видеть Поэта и заучить её стихи. Осталось только найти такого попугая…

В вестибюле милый Флоран обратил наше внимание на пол:

– Вот именно по этим керамическим плиткам ходила вся семья Цветаевой: Марина, Сергей, Аля (Ариадна), Мур (Георгий). Ничего не изменилось с тех пор, и у меня в доказательство этого есть фотография, где Мур с Мариной стоят вот на этом кафеле всё с тем же рисунком, и за их спиной видна все та же лестница.

Я вспомнила, что именно в эти годы кто-то подарил Цветаевой фотоаппарат, и она очень увлеклась фотографией. Вот благодаря этому увлечению и сохранилось достаточно много её фотографий с друзьями, детьми, на отдыхе, дома…

Но всё-таки странно, что Флоран полностью перешёл с Цветаевой на «ты», такое впечатление, что он находится у неё в гостях, знает её привычки, помнит каждый прожитый ею день… Как же это случилось?

Однажды, много лет тому назад, один телефонный звонок резко изменил всю жизнь Флорана Дельпорте:

– Говорит Александра Свинина, я хочу снять репортаж о Марине Цветаевой, которая раньше жила в этой квартире…

С этой минуты Флоран начал изучать русский язык, заучивать стихи Цветаевой наизусть, покупать книги, собирать фотографии, выписки из архивов, ездить в Россию и посещать все музеи Марины.

Высокий, стройный, красивый с открытой улыбкой и открытой душой он всегда рад принять «у Марины» всех, кто влюблён в её творчество. А когда Флоран садится за пианино и импровизирует стихи Цветаевой, нам кажется, что это она сама передала ему это особое отношение к поэтическому слову и эту энергию чувств, которой он заполнил всё пространство. Цветаева, как и Пастернак, могли бы быть прекрасными музыкантами или композиторами, но они бросили музыку ради Поэзии. Мама Марины видела свою дочь пианисткой, но это был «ребёнок, обречённый стать поэтом». Может быть поэтому Марина воспринимала мир не зрительно, а музыкально:

Звуковое многообразие поэзии Цветаевой, яркость и необычность метафор, гибкость, лёгкость и в то же время богатство слова отражают многоголосие жизни и её безнадёжное одиночество:

Именно здесь, в её квартире, мне почему-то вспомнился остров Ольхон – сердце Байкала, главное культовое святилище и энергетический центр шаманизма. Сидя у Скалы-Шаманки, старый шаман рассказывал нам, что шаманами не становятся, ими рождаются, но и этого ещё недостаточно – необходимо иметь знак, божественную отметину.

– Вот вы видите эту Скалу-Шаманку. Её уникальность и исключительность красоты – это природный храм, и в состоянии транса (это правильно называется: пустить в себя Онго) я вижу эту скалу в виде хрустального дворца-башни со спиральной лестницей, возносящейся к небу. Там так хорошо, что трудно выйти из этого состояния, чтобы не разбиться о время…

Цветаева обладала божественной отметиной Поэта, но, разбившись о время, предсказала будущее:

Флоран продолжает показывать квартиру Марины: вот спальня, камин тот же, на камине стопка книг о Цветаевой, паркет тот же. Планировка квартиры почти не изменилась. Кабинет Марины, её письменный стол уже переехал в музей Москвы, но висит фотография стола, да и везде много фотографий Марины, даже на стене в кухне. И много книг – книги Цветаевой, книги о Цветаевой. Флоран продолжает рассказывать:

– Марина с детства проваливалась в книжный мир, она жила книгами, и Пушкин формировал её отношение к поэзии. Поэтому не случайно в этой квартире в 1937 году она написала «Мой Пушкин» – эссе-воспоминание. Это портрет души Пушкина и её самой…

Мы рассаживаемся в гостиной и продолжаем не только слушать Флорана, но и рассматривать многочисленные альбомы с фотографиями, вырезками из газет и журналов, архивными выписками… А с портрета на стене, слегка прищурившись, смотрит на нас Марина, задумчиво улыбаясь.

Кто-то сказал, что настоящая биография Цветаевой ещё не написана, так вот тот человек, который сможет написать её с точностью историка (люблю легенды, но не люблю неточностей) и с любовью ценителя творчества Марины. Но Цветаева безмерна… И мы запоем читаем её стихи, стихи поэта «с лица необщим выраженьем», «одна из всех!» Как точно она знала себя: «Любить в мою меру, то есть без меры…» Но кто может принять душу поэта, кто смог быть на уровне такой любви, от которой она ждала так много, но сознавала, что Душа и Поэт превосходят над женщиной. Она искала высоты отношений (это удалось в переписке с Борисом Пастернаком), высоты духа, нежности… Когда наступал крах, рождались необыкновенные стихи. Как писал Пастернак «она подарила нам бездну ранящей лирики… которая называется «Поэма Конца». Марина Цветаева писала Вере Буниной: «Как хотелось! Другой жизни, свободы, себя во весь рост, себя на воле, просто – блаженного утра без всяких обязательств». Как же на все увлечения Марины реагировал её муж Сергей Яковлевич Эфрон? С первой минуты знакомства в Коктебеле у Макса Волошина он уже знал, что его Марина – не как все и что она не может и не будет как все, и он любил её и принимал такой, какой она была, и обращались они друг к другу на «Вы» с большим уважением и заботой. Они оба понимали, что соединены нерасторжимо («Мы же сросшиеся»). Вот что пишет Сергей в письме к Марине: «День, в который я Вас не видал, который я провёл не вместе с Вами, я считаю потерянным». А Цветаева писала своей знакомой: «Мне во всем – в каждом человеке и чувстве – тесно, как во всякой комнате, будь то нора или дворец…» Её любовь к миру всегда была с дерзостью гордого вызова. Это поразительная неподражаемость Цветаевой: «Я не верю стихам, которые льются! Рвутся – да!»

Но «рвались» не только стихи, рвалась сама жизнь: именно в этой квартире она писала: «иных времён, иных картин провижу я начало», то есть начало конца. 15 марта 1937 года Аля Эфрон получила советский паспорт и радостная, счастливая, полная надежд и энтузиазма уехала в Москву навстречу страшным испытаниям – 17 лет лагерей. Сергей Яковлевич Эфрон, разочарованный в Белом движении, любой ценой хотел вернуться в Россию. Начиная с 30-х годов, он активно включился в работу «Союза возвращения на родину» и сотрудничал с иностранным отделом ОГПУ в Париже. Есть подозрения, что он был замешан в похищении Председателя русского общевоинского Союза генерала Миллера, а также причастен к убийству невозвращенца Игнатия Рейса. Сергей Эфрон в октябре 1937 года спешно бежал через Гавр пароходом в Ленинград. В квартиру Цветаевой нагрянула с обыском французская полиция. Вот как раз полицейский протокол, составленный с очень подробным описанием квартиры и послужил Флорану доказательством того, что именно здесь жила семья Марины. Копию этого протокола Флоран бережно хранит и знает уже наизусть. Цветаева не интересовалась политикой, она верила своему Серёже всю жизнь. Когда с остатками Белой армии Эфрон бежал за границу, Марина, все годы искавшая и в конце концов через Эренбурга нашедшая его, писала: «Если Бог сделает это чудо – оставит Вас в живых, я буду ходить за Вами, как собака». Вот «как собака» она и поехала за ним в Москву… А французской полиции она ответила так: «Его доверие могло быть обмануто, мое к нему остаётся неизменным». И Марина начала готовиться к отъезду. В марте 1938 года она писала друзьям: «А сейчас усиленно разбираю свои архивы: переписку за 16 лет… и конца и краю не видно. Тяжелое это занятие: строка за строкой – жизнь шестнадцати лет, ибо проглядываю всё. (Жгу тоже пудами)».

Я смотрю на камин и представляю, сколько слов и энергии Цветаевой поглотил его огонь. Сколько было невысказанной боли, а высказать было некому: её сын Мур совсем не понимал и не хотел слушать Марину. Она раздаривала свои вещи, книги, мебель, потому что уже летом 1938 года должна была освободить эту квартиру в Ванве. Лето Цветаева провела с сыном в деревне на море, а осенью въехала временно в дешёвую гостиницу в Париже. Марина с Муром уехали из Парижа 12 июня 1939 года. Представьте себе – их никто не провожал…

Марина Ивановна Цветаева родилась в эпоху гениев, каскада поэтов, когда золотые голоса Серебряного века рождались почти ежегодно: Блок – 1880 г., Ахматова – 1889 г., Пастернак – 1890 г., Мандельштам – 1891 г., Цветаева – 1892 г., Маяковский – 1893 г. Они знали друг друга, любили, восхищались, посвящали друг другу стихи. Но щедрее всех была Марина со своей стремительной непосредственностью. К Блоку у неё была «поэтическая коленопреклоненность», она называла его «современным Орфеем»! Ариадна, дочь Цветаевой, писала: «Блок был единственным поэтом, которого она чтила не как собрата по «струнному рукомеслу», а как божество от поэзии и которому как божеству поклонялась». Блока Цветаева называла «сплошной совестью», воплощением Духа. Она обладала уникальным даром восхищаться чужими талантами, потому что её гениальность не знала зависти: «Златоустой Анной всея Руси» называла она Ахматову, а какие стихи ей посвящала:

А Мандельштаму она подарила свою любовь и Москву:

«Люблю Мандельштама с его неизменной магией каждой строчки. Дело не в классицизме… в чарах».

Как образно чётко Цветаева прозвала Маяковского «Архангел-тяжелоступ», своими быстрыми ногами Маяковский ушагал далеко за нашу современность и где-то, за каким-то поворотом, долго ещё будет нас ждать…

Пастернака Цветаева определила как «Световой ливень». Переписка с Пастернаком, мечта о встрече стали необходимостью, воздухом для Марины. Духовное пламя их отношений раздуло «стихотворный пожар».

Поразительная сила поэзии всех этих поэтов и какая трагическая судьба… Сейчас их именами названы звёзды, но их стихи, как солнце светят нам.

Наши споры-разговоры прервал звук гитары. Это Людмила Полей начала импровизировать:

Невысказанная или высказанная боль. У меня заблестели слезы… Ведь это последнее стихотворение Цветаевой, написанное 6 марта 1941 года. И опять она не была понята и услышана. Ведь это посвящение ему, молодому, красивому, талантливому поэту Арсению Тарковскому…

Мне захотелось как-то остановить чтение стихов, ведь больно же, так больно. И мне вспомнился чей-то рассказ, рассказ человека, который видел Марину Ивановну только один раз в жизни. Он вспоминает балет «Жизель» со знаменитой Улановой. Сцена сельского праздника. Жизель среди других девушек ничем не выделяется до тех пор, пока не увидела принца и идёт к нему через всю сцену. Происходит гениальное перевоплощение – это сама Любовь в образе женщины идёт навстречу с мужчиной. Это чувство, вызванное Улановой, осталось в памяти. И вот, стоя в очереди за зарплатой в Гослитиздате, он увидел Цветаеву (весна 1941 года). Это была немолодая женщина с седыми волосами, неухоженная, с замкнутым лицом. И в одно мгновенье лицо её преобразилось, стало счастливым, светящимся, ожидающе женственным. Она вся подтянулась к вновь вошедшему – это был Тарковский…

В эти трудные жуткие дни (дочь и муж уже были арестованы) как необходим ей был кто-то, кто бы поддержал и понял душу, рассеял страх и написал стихи.

Никого. Она записала: «У меня нет друзей, а без них – гибель». Вот он ключ к разгадке её самоубийства.

Меня не покидает чувство вины, да и друзья мои приуныли, и только голос Флорана вернул нас в действительность:

– Предлагаю читать стихи Марины, написанные в этой квартире.

– Слушайте, – как-то торжественно и строго произнесла наша Лара. Стихотворение «Сад», оно было написано здесь 10 октября 1934 года:

– А теперь будем пить чай, – пригласил всех хозяин квартиры. Пользуясь общей суматохой, я вошла в спальню Цветаевой и, пристроившись на краю камина, стала записывать строки, пришедшие вдруг ко мне:

– Где твои пирожки? – услышала я чей-то голос. Пришлось захлопнуть блокнот и разбираться с пирогами. Единственное место, где удалось уединиться – была ванная комната. Закрывшись на все щеколды и задвижки, я дописала начатые строки:

Июнь 2016 Vanves

Парижские тайны

Париж, меняясь каждый день, умело сохраняет свои мифы, легенды, истории, но в то же время щедро открывает свои тайны любопытным.

В Латинском квартале, проходя по тихой улочке Feuillantines, обратите внимание на здание с витражами (профессиональный лицей), на стене которого висит мемориальная доска: «Здесь, в обители Feuillantines, находившейся раньше на этом месте, Виктор Гюго провёл часть своего детства с 1808 по 1813 год». Действительно, до 1850 года вместо улицы, которая сейчас и носит название бывшего монастыря Feuillantines, здесь цвели цветы, пели птицы, шумел зеленью монастырский сад, где шестилетний Виктор играл со своими братьями. Позже, в 1855 году, он написал своё известное ностальгическое стихотворение – воспоминание: «Aux Feuillantines»:

Перевод Татьяны Примак

Благодаря этим строкам, мы легко можем представить себе цветущий сад детства Виктора Гюго, почувствовать этот особый дух братства, проникнуть вместе с поэтом на монастырский чердак… Удивительно то, что сюда до сих пор прилетают птицы и не найдя ни единого дерева, отчаянно щебечут на балконах с геранью неоклассических каменных домов. Вот, в одном из таких домов на улице Feuillantines и живет наша семья.

До нас, в этой квартире обитала экстравагантная журналистка французского телевидения Аньес Танги, которая очень любила последний высокий стиль Ар-деко (Art déco). Пол в её прихожей был в шахматном контрасте черного и белого с горящими вкраплениями красного. Безусловным символом Ар-деко была скульптурная фигурка крадущейся черно-белой кошки, к всеобщему удивлению оказавшейся живой. А светильники… светильники были точно такими же, как на легендарном «декошном» французском корабле-лайнере «Нормандия»…

Я всегда пользуюсь случаем рассказать моим детям о большом вкладе русских эмигрантов (под словом «русский» подразумеваются все нации государства Российского) во французскую культуру, искусство, науку и технику. Мои сыновья открыли для себя многих известных французских писателей русского происхождения, но больше всего они были удивлены узнав, что автор песни французских партизан Анна Марли – русская: Анна Юрьевна Бетулинская. Постепенно «русские факты» накапливались, и это перешло в весёлую и интересную игру и лёгкое подтрунивание надо мной. Поэтому и в этот раз мои мальчики с улыбкой спросили:

– Что скажешь по поводу «Нормандии»? Есть ли здесь русский дух?

– Вы будете смеяться, но её создал русский инженер-судостроитель Владимир Юркевич, который предложил новую гениальную конструкцию корпуса корабля. Даже посадка пассажиров была предвидена через закрытые трапы, как в современных аэропортах. Не забудьте, что это был только 1932 год, когда огромный корпус «Нормандии» скользнул в воду по полозьям, покрытым 43 тоннами мыла и 3 тоннами лучшего лионского сала! Советским писателям Ильфу и Петрову в 1935 году посчастливилось прокатиться на этом роскошном «суперлайнере». Они написали в «Одноэтажной Америке»: «Нормандия похожа на пароход только в шторм – тогда её немного качает. А в тихую погоду – это колоссальная гостиница с изумительным видом на море, которая внезапно сорвалась с набережной модного курорта и со скоростью тридцать миль в час поплыла в Америку!»

– А что случилось потом с «Нормандией»? – уже притихшими голосами спросили мальчики.

– Потом случилась Вторая мировая война и корабль был поставлен на прикол в Нью-Йорке, а когда в июне 1940 года Франция сдалась Германии «Нормандия» была арестована береговой охраной США и тут же начались работы по преобразованию её в военное транспортное судно. По вине рабочих случился пожар и началась паника. Пожарным никак не удавалось потушить пламя. В срочном порядке привезли Владимира Юркевича, который для спасения своего «детища» предложил блестящую идею: открыть кингстоны и позволить судну лечь на дно. Но американцы заупрямились и не последовали совету Юркевича. Так на глазах у своего «отца» погибла «Нормандия»…

Мы быстро привыкли к нашей квартире на rue des Feuillantines. Единственное, моим ребятам не очень нравился большой стенной шкаф, сделанный очень давно sur mesure на всю четырехметровую стену. Его поверхность полностью была покрыта оригинальной росписью в театральном стиле, издали напоминающую фреску. Изящество, сдержанность тонов: цвет песка и перламутра, декоративность – все свидетельствовало о прекрасном вкусе и таланте художника.

Любопытно, кто же это? Хотела узнать у бывшей хозяйки, но журналистка уехала в командировку на край света, да и дел было предостаточно. Как говорил мой друг, «хочется все сразу, а получается постепенно и никогда». Но каждый раз, когда я открывала двери шкафа, я невольно задерживалась, рассматривая фрагменты росписи: открытый занавес, колонна, летящее платье девушки, а может балерины, вдали – романтический пейзаж… И моё любопытство росло с каждым днем.

– Мальчики, обратилась я к сыновьям, обследуйте внимательно шкаф, может быть, вы найдёте подпись или хотя бы инициалы автора. Ведь театральных художников не так уж и много, даже по инициалам мы вычислим, кто же этот блестящий мастер.

Мальчишки развеселились и начали шутить.

– Может ты думаешь, что это Леон Бакст и это декорации к Ballets russes… Ха-ха-ха.

– Я прекрасно понимаю, что Бакст умер в 1924 году, а эта роспись сделана позднее. А вы знаете, что Бакст это псевдоним, укороченная фамилия бабушки Бакстер, а по-настоящему он Лев Розенберг…

Александр первым увидел что-то и давясь смехом показал Давиду и они оба с хохотом рухнули на ковёр.

– В чём дело? – с любопытством спросила я, мне ведь тоже хотелось посмеяться.

– Рука мастера… Ха-ха-ха… Твой мастер это… Здесь написано, посмотри сама, если не веришь… Твой художник – это Bébé – ха-ха-ха.

Я даже вздрогнула. Не может быть…

Увидев моё волнение, мальчишки прекратили хохотать и с любопытством смотрели на меня:

– Неужели опять «здесь русский дух»?

– Вы знаете, конечно, Жана Кокто (Cocteau). Так вот, он был не только поэтом, писателем, художником, киносценаристом, но и большим театральным деятелем. Это он дал прозвище Bébé известному иллюстратору, портретисту, декоратору и театральному художнику Cristian Bérard! После смерти Bérard в 1949 году Кокто посвятил ему свой замечательный фильм «Орфей». Так что эта роспись принадлежит не просто Bébé, а как его называли раньше, это «дивный, чудесный, замечательный, превосходный Bébé!»

– Это всё, конечно, интересно, но русские здесь причём? – как-то разочарованно спросил Александр.

– Вы сейчас всё поймёте. Дайте мне немного прийти в себя, я просто потеряла голову, представив, кто мог стоять здесь и любоваться росписью. Дело в том, что близким другом, можно сказать, интимным другом Bébé, был русский поэт, либреттист, театральный деятель и секретарь Дягилева! Вот вам и Русский балет! Смеётся тот, кто смеётся последним! А звали его Борис Евгеньевич Кохно, как он часто представлялся «secrétaire de Serge de Diaghilev, directeur des Ballets russes». Кстати, это Дягилев, в поиске новых театральных художников, открыл 24-х летнего Берара, но не оценил, из-за его растерянности, неуклюжести, растрёпанности, «неумения подать себя». Но судьба сводит Бориса Кохно с Bébé второй раз и уже на всю жизнь до самой смерти Кристиана Берара. А произошло это очень интересно на маскараде у Шанель – они оказались рядом за одним столом и Борис Кохно моментально оценил талант декоратора Берара, который за несколько секунд соорудил свой маскарадный костюм, оригинально завернувшись в снятую со стола скатерть и надев на голову серебряное ведро для охлаждения шампанского. Увидев, как Берар веселится и смеётся до слёз, вытирая их своими пухлыми кулаками, Кохно понял, почему Кристиана прозвали Bébé. Он действительно смахивал на рекламу мыла «Cadum» с блондинистым пухленьким bébé. (В настоящее время этот младенец избирается каждый год через интернет-голосование для рекламы мыла, существующего с 1907 года!)

В этот тяжёлый для Бориса Кохно год (в августе 1929 года умер Дягилев) Bébé очень поддержал нового друга своим искренним сочувствием, деликатно сопровождая Кохно в его ежедневные прогулки по ночному Парижу. Скорбь и боль были так велики, что Борису Евгеньевичу не хотелось видеть знакомых и выслушивать их любезные соболезнования, поэтому он и выходил в Paris au clair de lune…

Вскоре Кохно и Берар поселились вместе в простенькой гостинице. Bébé сразу же включился в работу над созданием декораций и костюмов для нового русского балета Монте-Карло. Он был очень требователен к себе, и если ему не нравилась какая-либо деталь, он не исправлял, а бросал рисунок на пол, брал чистый лист и начинал всё сначала. Друзья и знакомые, приходя в гости, незаметно поднимали с пола эти сокровища и уносили себе на память. Можно сказать, что Bébé был большим чудаком. Его домашний халат от Диора (его близкого друга), был так испачкан краской, что напоминал пальто Арлекина. В ресторане он имел привычку рисовать на меню, салфетках, скатерти. Часто своими рисунками иллюстрировал происходящий разговор, делал дружеские шаржи, рисовал публику. Официанты толпились за его спиной, чтобы не упустить случай вовремя сменить салфетку с рисунком Берара и потом выгодно продать. Он был добряк, и многие пользовались его добротой. Однажды Мися Серт (Misia Godebska) с большим сожалением сказала Берару, что её в юности рисовали все знаменитости: Renoir, Toulouse-Lautrec, Bonnard… все, кроме Manet!

– Хорошо, я тебе сделаю портрет в стиле Manet, на котором ты будешь прекрасно юной – ответил Bébé и сдержал своё обещание. И сейчас мы можем любоваться этим портретом. Coco Chanel тоже была запечатлена Кристианом Бераром и любила его одаривать дорогими подарками. В общем-то, это была единая компания талантливых людей, которые давали друг другу новые идеи, шутили, смеялись, а Кокто и Берар часто уединялись, «pour fumer l’opium». Осталось много рисунков Bébé, иллюстрирующих костюмированные балы: Кохно и Берар – пастушки в стиле Людовика XV вместе с балериной Алисой Алановой (ставшей позже княгиней de Robilan), но самый оригинальный костюм – Bébé в образе Красной шапочки с бородой, а Борис Кохно в обличии волка…

«Le merveilleux Bébé» и Кохно после долгих скитаний по маленьким гостинницам в конце концов сняли квартиру возле те-атра «Odeon» (2 rue Casimir-Delavigne) в 1936 году. Берар мог спокойно разбудить Кохно в 3 часа ночи и спросить его мнение по поводу только что законченной картины. А потом до полудня Bébé валялся на широкой софе, читая полицейские романы с последней главы, вызывая этим страшное раздражение их лакея Marcel, который проклинал несправедливость судьбы, сетуя, что он убирает целый день и зарабатывает гроши, а Берар «пачкает красками» холсты и хорошо живет! Можно долго рассказывать все эти милые старые истории, но пора, мальчики идти в лицей, а я пойду к нашей соседке, которая родилась в этом доме и многое знает.

Я спустилась к нашей очаровательной 90-летней соседке. Она усадила меня в старинное кресло и начала рассказывать разные «домовые» истории.

– Деточка моя, вот в этом креслице, где Вы сейчас сидите, создалась самая главная теория французской философии «Notion de déconstruction».

– ?

– Да, да не удивляйтесь. Какое-то время я сдавала мою квартиру Жаки Деррида. Так вот, он любил сидеть, размышлять и работать в этом кресле, поэтому вместо «вольтеровское кресло» я говорю «дерридовское». Деррида был мэтром философии в Ecole Normale с 1964 года по 1984 год и ему было отсюда удобно ходить пешком на работу. Он мне рассказывал, что мальчонкой любил играть в футбол и мечтал стать известным футболистом… А вот рядом с вашей, пустующая квартира принадлежит Madame Marie Malavoy, министру образования французской Канады.

– Я знакома с ней. Она заходила к нам на чай со своим тело-хранителем, когда была в Париже, но меня интересует наша квартира, кто её посещал?

– О, всех не упомнишь и всех не узнаешь. Хорошо, что раньше не было лифта, и все встречались на лестнице, любезно раскланивались. Художник приходил, такой не очень опрятный, а с ним господин элегантный с зачёсанными назад тёмными волосами.

– Это Борис Кохно, – вырвалось у меня.

– Всё может быть, деточка, они не представлялись. Только, вот, узнала однажды Кокто.

– Я так и думала, что Кокто обязательно приходил сюда, ведь он так дружил с Берар.

– А женщины приходили?

– Барышни красивые порхали по ковровой дорожке лестницы. Лёгкие, как балерины.

– Наверное, это и были балерины, русские балерины…

Вернувшись домой, ещё раз подошла к росписи на шкафу, представила Bébé, Кохно, Кокто… А может быть, приходил и Серж Лифарь? Ведь Борис Кохно и Серж Лифарь были при Дягилеве в последние часы его жизни, и именно они унаследовали Дягилевские архивы и были очень связаны общей задачей увековечить память их кумира. Борис Кохно увековечил и память Кристиана Берара, издав богато иллюстрированную монографию. Кохно написал тоже сотни стихов, он даже писал для Вертинского:

А вот эти строки, мне кажется, посвящены Кристиану Берар:

…………………

Борис Кохно никак не мог примириться с неожиданной смертью Bébé, всего лишь в 47 лет. Умер Кристиан Берар 12 февраля 1949 года в театре Marigny во время презентации пьесы Мольера. Когда рабочие сцены закончили показ, Кристиан встал, хлопнул в ладоши и сказал: «C’est fini!» упал и умер. По закону, если человек умирает в публичном месте, его тело немедленно должно быть отправлено в морг. Но друзья подхватили Bébé под руки и сделав вид, что он выпил лишнего, довезли его домой и таким же способом подняли на 5 этаж, где в домашней обстановке и прошло прощание.

Борис Кохно пережил своего друга на 41 год. Он умер 8 декабря 1990 года. Оба похоронены на кладбище Père-Lachaise (почти что рядом). Рисунки, стихи, дневники, либретто Бориса Кохно, написанные «театральным почерком» с завитушками, хранятся конечно же в библиотеке музея Оперы Гарнье. В его тетрадях есть такие строки: «В жизни всё давно не так, как нужно»…

Приход детей из школы вывел меня из «той эпохи» и моментально перенёс в «эту». Мальчики, как всегда, наперебой рассказывали свои последние школьные новости.

– Мама, – хитро прищуриваясь, спросил Александр, – ты позволишь мне учиться в школе так, как учился Эйнштейн?

– ?

– Ха-ха-ха. Оказывается, он учился плохо. Это нам рассказывал преподаватель математики.

– Нет плохих учеников, есть плохие педагоги. Когда у Эйнштейна был блестящий профессор, он сделал великое открытие.

– Ты хочешь сказать, что это был русский профессор, – со смехом спросили ребята.

– Конечно. Его звали Герман Минковский, и родился он недалеко от Каунаса, в то время это была Ковенская губерния Российской империи. Он преподавал сначала в университете Кенигсберга, а потом Цюриха, где и был преподавателем Эйнштейна. «Пространство Минковского» – это такая модель времени и пространства, которая существенно помогла Эйнштейну в разработке и открытию теории относительности. И мне очень нравится выражение Эйнштейна: «Есть два способа жить: вы можете жить так, как будто чудес не бывает, и вы можете жить так, как будто всё в этом мире является чудом!»

– Так мы и живем, – сказал Давид, каждый день какие-то чудеса происходят.

– Не забудь, что всё в этом мире относительно, – со смехом заметил Александр.

– Просто может быть, это мы такие чудаки.

Paris, 2014, rue des Feuillantines

Герои умирают молодыми

Катя, как всегда, не шла, а «летела», и перед её стремительностью, казалось, снимали жёлтые шляпы все деревья на avenue des Gobelins. Сентябрь… Еще сохранилась бездумная летняя лучезарность лета, но утомленное солнце уже не тратилось так щедро. После пустынности августа Катюша с удовольствием нырнула в напряженный ритм небритого Парижа, который ее так возбуждал, создавая состояние невесомости, легкости, какого-то бунтарского духа. Пусть на часах у всех была осень – в Катином сердце билась весна! Прохожие с удивлением обнимали её взглядом и заражались – заряжались радостью. Она всегда ставила перед собой потрясающие, недостижимые цели, ведь только те цели имеют смысл, которые и кажутся непостижимыми. Но сегодня её желание, её миссия исполнятся. А вот и N73 – Fondation Jérôme Seydoux – Paté. Но даже без надписи, отреставрированный великолепный фасад, sculptée par Rodin в 1869 году, сразу же бросался в глаза. Кинотеатр, находившийся раньше здесь, так и назывался «Роден». Но сейчас, после, как говорила Катя, «Parisстройки» за этим старинным фасадом вырос современный пятиэтажный храм любителей кино с куполом из стекла. Архитектор Renzo Piano постарался на славу: уместил на таком маленьком пространстве оригинальнейшую библиотеку, музей, архивы, видеотеку, насчитывающую около десяти тысяч редких шедевров немого кино, комфортабельный просмотровый зал, конечно же, с красными креслами, и чудо-сад с белыми стройными березками, которые так растрогали Катю. Смелость и удивительная архитектурная гармония между прошлым и будущим, атмосфера какой-то загадочности, необыкновенности так соответствовали сегодняшней конференции, посвященной 100-летию со дня рождения Ромена Гари.

Катя уже несколько лет размышляла, читала, готовилась к этой встрече, и вот сегодня, наконец-то, со слов спадут маски… Открыв свою папку с текстом выступления, она внимательно стала перечитывать:

Ромен Гари – настоящие имя и фамилия Роман Кацев (в латинском произношении Kacew) родился 21 мая 1914 года в Российской империи в городе Вильно (Вильнюс) на Сиротской улице в доме № 6. Может быть, от названия этой улицы, а может, потому, что отец Лейб Файвушевич Кацев бросил их с матерью на «произвол судьбы», ощущение сиротства не покидало Романа всю жизнь. С возрастом боль и обида за мать – Мину Иоселевну Овчинскую, провинциальную актрису, не давала ему покоя, поэтому Роману пришлось выдумать другого, знаменитого отца. Сделал это Ромен Гари изумительно прадиво, так что даже в серьезном словаре кинематографии какое-то время значилось: «Мозжухин Иван Ильич (1889–1939), звезда русского немого кино, отец знаменитого писателя Ромена Гари». Удивительно, что внешне они были поразительно похожи: загорелые лица, синие глаза, крупный нос. В 1962 году Ромен Гари был членом жюри Каннского кинофестиваля, где встретил знакомого писателя, который только что просмотрел отреставрированный фильм «Мишель Строгов» с Мозжухиным в главной роли.

– Как ты на него похож! – воскликнул писатель, глядя на Гари.

– Это нормально, – ответил он, – что сын похож на отца…

Этой легендой Гари полностью вычеркнул настоящего отца из своей биографии и жизни.

Его мама, символ абсолютной материнской любви, удивительно точно выбрала имя сыну – Роман, как литературный жанр, как эпическое произведение большой формы всей своей жизни. А если прочесть имя Roma с конца, получится AMOR, в переводе с латинского ЛЮБОВЬ. Эта неиссякаемая, всепоглощающая, безграничная любовь Мины Овчинской к своему сыну Ромушке была путеводной звездой его жизни.

Уже в детстве мать открыла ему величие и красоту русской литературы, читала артистично Пушкина, Лермонтова, Толстого, а вечером пела песни Александра Вертинского и русские романсы и среди них свой любимый «Гори, гори моя звезда»… Наверное поэтому Роман и выбрал свой знаменитый псевдоним Гари, который стал его официальной фамилией с 1951 года.

У матери была удивительная мечта – Франция. Она представляла ее как страну Света и Прав человека, как рай на земле. Идеализация чужой страны, знакомой только по французской литературе, её страстные речи, обращенные к сыну: «Ты станешь Посланником Франции, известным дипломатом…» – вошли в сердце ребенка навсегда, сделав его позже героем Франции и франкофилом.

После Вильно Роман с матерью перебрались в Польшу, таким образом постепенно приближаясь к «французской мечте». Но только в 1928 году, когда Роману исполнилось 14 лет, они сумели эмигрировать в Ниццу. Было очень трудно, но мать, полная энтузиазма, говорила сыну, что даже название города Ницца в переводе с греческого означает Victorieuse, значит, ждет тебя победа!

В лицее Ниццы, благодаря стараниям мамы, ученик Кацев всегда хорошо и по взрослому одет: костюм, галстук, часы. Он прилежно учится, у него прекрасная память и живой ум, а начитанность помогла юному эмигранту стать победителем конкурса по французскому языку и литературе!

Ницца – это юношество Гари, это море, солнце, Лазурный берег, это новое рождение Романа, свободного от страха погромов и антисемитизма. В его книгах море, океан – это персонажи, действующие лица, а о Ницце он всегда помнил и писал с любовью.

Катя вдруг захлопнула папку. Вот так всегда – то, что еще вчера ей казалось интересным, последовательным, привлекательным, сегодня превращалось в тягомотину.

– Что же делать? Так выступать нельзя. Все просто уснут от скуки в этих удобных креслах… А зал уже полон… Через несколько минут объявят о начале конференции.

Но Катя ошиблась. Её выступление объявили сразу же. Мысли рвали мозги на части.

Неожиданно для себя Катя спустилась со сцены, подошла вплотную к публике и, держа портрет Гари как икону, без всяких записей начала говорить:

– Ромен Гари никого никогда не повторял и никому не подражал, он оказался отдельной ценностью нашей литературы XX века. Он сам творил свою историю, свои легенды, свою биографию. Он герой и история его вышла героической! Гари рвал свою жизнь на куски, вставляя их в произведения как продолжение своей судьбы.

Но кто может рассказать лучше о Гари, чем сам Ромен Гари? Его легенда начинается с лирического автобиографического «Обещания на рассвете», где он писал об «отчаянном желании утешить мир и когда-нибудь сложить его к ногам матери – счастливый, справедливый, достойный её».

Катя пристально смотрела прямо в глаза слушателям, стараясь растопить лед иронического недоверия и, как профессиональный взломщик, подбирала отмычки, чтобы открыть эти пока что равнодушный сердца.

– Вы чувствуете мужество фраз и идей, это вам не акробатика слов – это язык сердца! Ведь у Гари была только одна цель – разбудить читателя и вместе создать всемирное братство, «вакцинировать» мир человечностью и счастьем. Он по-рыцарски предлагал, что «если европейской цивилизации потребуются духовные наставники, то она может полностью на меня рассчитывать».

Катя продолжала бросать взгляды-молнии в зал, от которых многие опускали головы.

– Разве вас не заражает его мечта осветить судьбу человечества? Он предлагал нам жить так, чтобы не было утечки души, чтобы жизнь не превратилась в череду глупых мелких поступков…

Ей хотелось сказать, что Гари – это барометр духовной жизни, это совесть и честь Франции. Ведь он надеялся своими произведениями изменить мир, встряхнуть нас и выдавить из нашей души хоть каплю человечности. А мы… Мы разочаровали его и не усвоили главных уроков гуманизма. Поэтому он неоднократно задавал себе вопрос, а пристойно ли хотеть жить в таком обществе? И с горьким юмором отвечал: «Я продолжаю жить из вежливости». Но эта «вежливость» внезапно прервалась 2 декабря 1980 года. Французская литература надела траур…

И тут, почему-то Катин голос, звонкий и хорошо поставленный, начал предательски рваться, и она резко изменила узор своего рассказа.

– После окончания лицея в Ницце Роман поступил на юридический факультет в Aix-en-Provence, а потом продолжил учебу в Париже, где и был опубликован его первый рассказ. Неизбежное расставание с матерью было душераздирающим. Ведь она любила Ромушку больше жизни, и свет ее любви согревал Гари всегда: «Плохо и рано быть так сильно любимым в детстве, это развивает дурные привычки. Вы верите, что любовь ожидает вас где-то, стоит только её найти. Вместе с материнской любовью на заре вашей юности вам дается обещание, которое жизнь никогда не выполнит… С первым лучом зари вы познали истинную любовь, оставившую в вас глубокий след. Поэтому повсюду с вами яд сравнения, и вы томитесь всю жизнь в ожидании того, что уже получили…»

Окончив юридический факультет, он с удовольствием надел кожаную куртку пилота и фуражку, которую носил щегольски надвинутой на глаза. Престижная служба в национальной авиации предназначалась только для французов. К счастью в двадцать один год Роман Кацев получил французскую национальность. «У меня нет ни капли французской крови, но в моих жилах течет кровь всей Франции», – с патриотическим энтузиазмом воскликнул Гари, но его ждало горькое разочарование. Из всего выпуска курсантов лётной школы единственному Роману Кацеву не присвоили офицерского звания по причине иностранного происхождения. Вроде бы уже и француз, но не чистый, значит, métèque – слово, которое ксенофобы часто произносили за его спиной. Что же оно означает? В переводе с греческого это иностранец, живущий в Афинах и не имеющий равных прав с гражданами (например, право владеть землёй), но имеющий обязанности – платить налоги и во время войны сражаться с врагом. И «метек» Кацев с первых дней войны мужественно сражался с фашизмом за свободу и честь Франции и закончил её в звании капитана, получив все высочайшие французские награды: Орден Почетного Легиона, Военный крест, медали и очень редкую награду, которую присваивали только героям и часто посмертно – Крест «За освобождение». Этот крест на чёрно-зеленой ленте пришпилил к груди Ромена Гари лично генерал де Голль. Как вы догадываетесь, было за что.

В Лондоне Гари воевал в Воздушных силах Свободной Франции под номером 30349. Перед вылетом на боевое задание летчиков провожали ритуальной фразой: «Ночь будет спокойной». Но самолет в то время был хрупким «летающим гробом» и друзья гибли один за другим. Из эскадрильи в 200 человек осталось в живых пятеро. Военное братство и взаимовыручка для Гари значили дороже жизни. Он был штурманом на бомбардировщике, и вся ответственность за выполнение задания ложилась на него. В один из полетов пилот Арно Лонже, раненый в глаза, вел самолет вслепую, рассчитывая только на команды штурмана. Помочь или заменить Арно было невозможно – он был отделён бронированной перегородкой. Они лавировали в гуще снарядов, давая возможность бомбардиру Бодану сбросить бомбы на объект. И только выполнив задание, раненый в живот и истекающий кровью Гари дал команду возвращаться. Они решили прыгать, как только достигнут английского побережья, но у пилота заклинил парашют. Для Гари даже не было и речи, чтобы бросить друга на борту. Наверное, впервые в истории Королевских ВВС слепой пилот после нескольких попыток сумел приземлиться! Гари потерял сознание, но на лице его была счастливая улыбка. Он выполнил наказ матери: «Славный мой сын, я горжусь тобой… Будь сильным!»

Письма матери продолжали питать сына мужеством и уверенностью в победе. Он и не подозревал, что уже несколько лет назад закончился её земной путь. Но она была актрисой и гениально сыграла последний акт своей жизни, написав предварительно 250 писем сыну, которые постепенно пересылала ему подруга матери. Этот иконописный образ мамы напоминает звезду, которая уже давно угасла, но свет её еще долго продолжает светить: «Гори, гори, моя звезда»…

Друзья Ромена заметили, что на протяжении всей жизни он продолжал разговаривать с матерью, как будто она была рядом. Когда он отказался от предложения стать академиком, горестно заметил: «Мама будет не довольна».

Как жаль, что она не дождалась его нового рождения – рождения гениального Писателя. Если первый крик новорожденного Романа Кацева раздался в 1914 году, то в 1944 году родился писатель Ромен Гари с первым романом «Европейское воспи-тание» (Prix des Critiques), а в 1974 году появился новый писа-тель Эмиль Ажар, Обратите внимание: 1914–1944–1974, каж-дые тридцать лет Возрождение, как он сам шутил «писатель Renessance juive».

Выбор псевдонимов не случайный – Гари и Ажар происходят от горения и жара души, подчеркивая этим русское происхождение. Он даже зажигал сигару с двух концов, чтобы наглядно показать свой псевдоним – гореть. Но его не понимали.

Катя говорила с такими осуждающими нотками в голосе, что можно было подумать, что присутствующие в зале в чём-то виноваты. Она сожалела, что родилась так поздно. Ей так хотелось быть рядом с ним, понять, принять и спасти его.

– Планета Гари продолжает свое вращение! – победно и выразительно произнесла Катя. Он сохранил для нас вечный огонь человечности и внес свой новый трепет в литературу XX века. Его богатая эрудиция была, как скатерть самобранка, а жизнь, как мозаика разных стилей: русско-еврейский католик, француз по паспорту, говорящий на русском, польском, болгарском, немецком, французском, испанском, английском языках. Но не важно, сколько языков он знал, важна эта удивительная способность владеть языками на литературном уровне. Гари любил шутить: «Я гибрид широких взглядов».

Наверное, говорить по-английски Гари научила его первая жена англичанка Лесли Бланч, на которой он женился в апреле 1945 года. Она была хорошей журналисткой, умной, образованной, знатоком и любительницей Кавказа, а также интересной собеседницей. Гари был младше её лет на десять. Может быть, в этот тяжелый момент жизни (смерть матери, война) он искал понимание, дружбу, интеллектуальную гармонию и любовь, напоминающую материнскую? Лесли Бланч всегда знала, что её муж необыкновенный человек и свой первый роман посвятила Гари. Гораздо позже, когда их уже ничего не связывало, он сделал ей ответный прощальный подарок – роман «Ledy L», который высоко оценил Шарль де Голль: «Ваш роман "Ledy L" очень сильный…»

Конечно же, все узнали в главной героине Лесли Бланч, которая и стала консультантом при экранизации романа кинокомпанией «Метро-Голдвин-Майер». Она с обидой говорила: «Он хотел быть свободным в жизни во всем, и он бросил всё, в том числе и меня».

Но все-таки они прожили вместе 15 лет. И за это время Ромен Гари исполнил мечту своей матери, сменив кожаную куртку пилота на безукоризненный костюм дипломата. На дипломатической службе Гари не покидает надежда гуманиста на братское содружество. Он нашел решение патриотизма и универсализма, он «мечтает мечту» о мирной Европе, дружной, помирившейся, гуманной, щедрой. Он уверен, что объединенная Европа не возродит национализм, который равен фашизму. Ведь все люди братья и все нуждаются в любви и уважении. У дипломата Гари всё ещё остался на губах вкус героического Сопротивления и романтический взгляд на будущее человечества, представление, что весь мир – одна семья.

Конечно же, он был совестью Франции. Вот такую характеристику ему дали в МИДе: «Очень прямой, ответственный, широкая натура, богатая культура». Но такой человек не соответствовал стилю функционера МИДа – им невозможно было манипулировать, он был бескомпромиссным, поэтому его карьеру очень тормозили. В конце концов Гари понял, что свобода, за которую он сражался, не освободила человечество от ненависти, несправедливости, зависти. Чувствительному Роману такая дипломатия стоила больших усилий и нервов, и он все более погружается в литературную работу. Гари пишет много, как одержимый, одновременно по-французски и по-английски. Он создает сотни персонажей. «Иногда я часами разговариваю с ними, чтобы узнать, откуда они пришли». Даже в литературе он остался рыцарем, «лирическим клоуном», мастером языка со славянской душой и чувствительностью слов…

Катя почувствовала, что сегодня её выступление не плывёт, как обычно, по волнам её памяти, а рассыпается на мелкие и красивые блестящие кусочки, из которых ей никак не удаётся сложить целостный витраж.

– Убери все лишнее и увидишь главное, – вспомнила Катя любимую фразу своего учителя. Но именно главное и ускользало от неё, потому что у Гари все было главном.

Так думала Катя, но ей хотелось, чтобы и слушатели поняли, что для Гари война и литература – это та же битва. Битва одинокого героя против всех. Она негодовала, читая статьи критиков типа Клебера Эденса и Мориса Надо, которые распинали писателя, поливая чёрной краской его светлые крылья.

Но он победил! В 1956 году за первый экологический роман «Корни неба» Гари получил Гонкуровскую премию!

Катя не очень любила говорить о личной жизни Ромена Гари, но ведь встреча с Джин Сиберг, юной звездой современного кино, самой красивой исполнительницей роли Жанны д'Арк, культовой актрисой после фильма Годара «На последнем дыхании» изменила судьбу писателя. Как рассказать об этом, не впадая в банальность?

В канун Рождества 1959 года Джин Сиберг с мужем Франсуа Мореем были приглашены на ужин в резиденцию генерального консула Франции Ромена Гари в Лос-Анджелесе. Стареющая Лесли, образованная, утонченная, с безукоризненным вкусом сумела создать в доме неуловимое ощущение сказки: горящие свечи, кавказские ковры, посуда, привезенная из дальних путешествий, русский повар. Этот уют, обещающий что-то волшебное, притягивал гостей. Здесь побывали Софи Лорен, Ирвин Шоу, Игорь Стравинский, Джин Сиберг… Она сидела напротив Гари с короткой стрижкой «под мальчика», и не сводила с него своих восторженных глаз. Джин была так хрупка и красива, что ему сразу же захотелось быть её защитником. Писатель уже видел в ней героиню своего будущего романа. Ярко синие глаза Гари в веере черных ресниц светились сердечным доверием. Роман почувствовал себя легким, окрыленным и удивительно юным, хотя на самом деле был старше Джин почти на четверть века… У них было так мало времени, но так много любви…

На столе в хрустальной вазе нежно прижимались друг к другу экзотические фрукты. Лесли вдруг поняла, что в этот вечер она потеряла мужа… Развод был мучительным и долгим. Цена свободы в полном смысле этого слова была высокой. Гари оказался в интересном положении: Лесли Бланч не хотела быть покинутой и тормозила развод тяжелыми финансовыми условиями, а Джим Сиберг только и мечтала выйти замуж за Романа. Это положение усугубилось ещё и тем, что в «положении» оказалась Джин! Её беременность пришлось скрывать до развода с Франсуа Мореем, иначе родившийся вскоре ребенок носил бы его фамилию. В конце концов влюбленные Джин и Роман соединились в браке 16 октября 1963 года на Корсике, подальше от любопытных журналистов. Через 10 дней, 26 октября они зарегистрировали рождение сына Александра (в честь Пушкина!) Диего Гари. Единственная неувязка была в том, что Александр Гари родился на год раньше в Барселоне 17 июля 1962 года!

К сожалению, у Джин Сиберг не получилось быть матерью, вся её энергия уходила на съемки, ведь «искусство требует жертв». А в этот период она снималась в психологически сложном фильме по роману Дж. Р. Саламанки «Лилит». Уходом и воспитанием Александра Диего (вскоре все стали называть его просто Диего) занималась помощница по дому, ставшая потом как член семьи, испанка Евгения Лакаста. Она говорила с мальчиком по-испански, привив с детства любовь к этой стране, отдавая ему все свое сердце. Диего так любил её и называл мамой. В четырнадцать лет он испытал всю тяжесть первой утраты – смерть Евгении. Он долго оставался неутешным, совсем не подозревая, что это только начало трагедии.

Все эти подробности вихрем пронеслись в Катиной голове, но она ограничилась только короткой фразой и показом любимой фотографии, на которой Джин, улыбающаяся и счастливая, склонила свою головку на мужественное плечо Романа, а он… вернее его лицо… но у Кати не было слов, чтобы описать его лицо, поэтому она прибегла к помощи поэзии Поля Элюара:

В этот эйфорический период Гари сопровождал жену во все страны, где проходили съемки Сиберг. Он мечтал написать сценарий специально для неё по роману Л. Толстого «Анна Каренина». Красота Джин и её наивность привлекали многих мужчин. В таких случаях Гари пользовался примером своего кумира Александра Пушкина – он вызывал соперников на дуэль! С 1962 года у него было разрешение на ношение оружия – револьвера марки «Смит-и-Вессон» под номером 983. Но голливудские трусы не являлись на место дуэли, забыв, что такое честь. Гари же никогда не боялся идти до конца и хотел быть хозяином положения не только своей жизни, но и смерти. Вот почему ему так нравилась идея абсолютного романа, романа total, в котором он мог быть одновременно героем и автором сценария. Что и говорить, его жизнь была сплошной роман, и не один, а несколько…

Катя уже сожалела, что упомянула о пистолете, как-то театрально получилось, ведь теперь все будут только и ждать, когда же раздастся выстрел. Но что делать, если переполненное сердце не может взвешивать слова…

Характер у Кати был прямой, цельный, без полутонов и нюансов. Она сама сравнивала себя с «черным квадратом на белом фоне» Казимира Малевича. У нее внутри был маленький черный квадратик, а белого простора было так много. Только иногда черный квадрат расползался во все стороны, поглощая белую чистоту, вызывая у Кати раздражение и гнев. Тогда Катя сердилась и старалась понять, ведь понять это значит простить, а простить – это так радостно. И тогда белое пространство внутри Кати росло и светилось, побеждая все черное. В такие моменты жизни она излучала какое-то внутреннее сияние, притягивая всех к себе. Единственное, что удручало её – это непонимание Джин Сиберг. С одной стороны она восхищалась этой наивной и юной американкой, такой упорной в борьбе против войны во Вьетнаме, такой самоотверженной активисткой за права индейцев и афроамериканцев. Её щедрость не знала границ – Сиберг финансировала различные организации, в том числе и «Чёрных пантер». Её добротой конечно же пользовались и не только добрые люди, но абсолютный идеализм Сиберг, её чувство вины за все преступления американцев, её мужество, с которым она противостояла угрозам ФБР, так нравилось Кате.

Но… Катя мечтала, чтобы рядом с Гари, писателем от бога, Мастером, была Маргарита, которая светом своей верной любви спасла бы его. Как жаль, что Джин так и не прочитала Михаила Булгакова «Мастер и Маргарита», самую потрясающую книгу XX века. Кате казалось, что Сиберг не поняла своей миссии быть женой Гари и быть матерью его сына. Поэтому так больно говорить об алкоголизме Джин, ведь она знала, что Роман терпеть не мог «алкоголь, алкоголиков и маршала Петена». А каково ему было прощать все её ненужные влюблённости вплоть до беременности от мексиканского революционера Carlos Navarra, которого Джин называла ласково «котёнок». Но Гари как настоящий мужчина успокоил её, поддержал и просил сохранить ребёнка (это была девочка), ведь они не были ещё разведены, и она могла позволить себе официально быть беременной.

К сожалению, Джин не только не читала Булгакова, но обошла стороной и «Преступление и нанаказание» Достоевского, поэтому не знала, что после каждого преступления следует наказание. Последствия были чудовищными. В прессе появились статьи, утверждающие, что отцом ребёнка является чёрный лидер «Чёрных пантер». Сиберг была в шоке, у неё начались преждевременные роды. Как ни вспомнить Грибоедова, сказавшего, что «злые языки страшнее пистолета». 23 августа 1970 года преждевременно появилась на свет Нина Гари, но через два дня девочка умерла. Чтобы доказать, что отец ребёнка не чернокожий (какая разница, если это не ребёнок Гари?), тело Ниночки забальзамировали и положили в гробик с прозрачной крышкой. Роман Гари на похоронах не присутствовал. Все поняли, что отец ребенка не он.

Каждый год в день рождения дочери Сиберг была в глубокой депрессии и несколько раз пыталась покончить жизнь самоубийством. В конце концов её бездыханное тело нашли в субботу 8 сентября 1979 года в собственной машине «Renault»…

Конечно же, никто не догадался об этих глупых и детских рассуждениях Катеньки, ибо она была достаточно умна, чтобы не произнести их вслух. Но ей так хотелось иметь такого друга – собеседника, которому могла бы довериться полностью, ведь слова, которые она не сказала, так грустили в её душе.

Она взгрустнула и прочитала публике трогательную записку Джин, написанную перед смертью сыну:

«Диего, милый, прости меня. Я больше не могу жить с такими нервами. Это повторяется снова и снова. Крепись. Ты знаешь, как я люблю тебя. Мама».

Строгие нотки в Катином голосе куда-то пропали, и она почувствовала новое незнакомое волнение, смутное, но настойчивое ощущение сострадания и жалости. Как страшно представить Джин Сиберг мёртвой, лежащей на полу своего автомобиля в летнем синем платье в белую полоску. Ей только 41 год… Бедная… Без вины виноватая…

И вдруг все Катины осуждения и претензии отступили. Милосердие победило диктатуру разума.

Как хорошо, что слезы не кричат, что они безмолвны, подумала Катя, вытирая мокрое лицо руками…

В зале висела тишина. Катя слышала тиканье своих часов. Безжалостный циферблат жизни. Часы бьют. Всех. Но сегодня Катя укротила время, и оно будет ждать, пока она не выполнит до конца свою миссию…

Говорить только о литературе, никакой личной жизни, приказала себе Катя. Сложность была в том, что литература и жизнь Гари – единое целое. Писание в его жизни была сама жизнь. Его романы, как и жизнь, были постоянным восхождением. Писатель отвергал эгоистическое самодовольство, его беспокоило мучительное одиночество современного человека, живущего в многомиллионном городе, внутренняя опустошенность, фальшивая мораль. Все свои надежды он возложил на нас, на наше нравственное Возрождение.

Катино лицо пылало, она уже не могла стоять на месте и ходила по залу, всматриваясь в незнакомые лица, ища в глазах искры взаимопонимания и поддержки. В данный момент ей было абсолютно всё равно, как она выглядит, в порядке ли её непослушные пышные волосы цвета венецианского золота, главное сейчас установить сердечное доверие, зажечь в их душе вечный огонь человечности. Искренне волнение Кати передалось слушателям.

– От недостатка ума и сердца многие думали, что Гари автор на последнем дыхании, что ничего нового он сказать уже не может, приклеив ему этикетку голлиста и старорежимного человека, подтолкнув его этим к мистификации и смерти. Создание Роменом Гари в 1974 году писателя Эмиля Ажара не имеет эквивалентов в истории литературы! Ажар – это апофеоз гениального выдумщика Гари, сила и богатство его творческого воображения. Как печально, что в Эмиле Ажаре (ведь даже псевдоним был выбран не случайно) современники не узнали Ромена Гари с его чувствительностью, своеобразием, единственностью.

«Если они сами не могут догадаться, кто сегодня le grand écrivain en France, tant pis pour la France», – и Гари родился заново с девственной чистотой первого романа «Голубчик» под псевдонимом Эмиль Ажар. Колоссальный успех. Критика в восторге: «Голубчик» – очень серьёзная книга… открытие нового направления – психолитературы». Ажар заставляет читателя принять «ажарский язык», «ажарский стиль», лингвистический беспорядок, выражения наоборот, не рациональное мышление – настоящий ажаризм. Он жонглирует словами, прессует, выжимает их, извлекая дополнительный или истинный смысл, открывая новые грани действительности. Он становится Мастером языка, иллюзионистом, волшебником. Переполненный невероятными идеями он пишет утром для Гари, а после обеда становится Эмилем Ажаром. Этот титан литературы за короткий период с 1974 по 1980 год выпустил одиннадцать произведений, одиннадцать шедевров! Это был эксперимент над самим собой, игра великого ума на уровне шекспировской мистификации. Ажар был тем мифическим автором и персонажем в одном лице, о котором Гари мечтал еще в юности.

Его очаровательный тридцатидвухлетний двоюродный племянник Поль Павлович был на высоте роли Эмиля Ажара. Роль, которую попросил сыграть его дядя Роман, заменивший Полю рано умершего отца. Гари также взял на себя все расходы, связанные с уходом за больной Диной Овчинской, матерью Поля, а племяннику оплатил дорогое образование в Гарварде. Как вы понимаете, Поль Павлович был просто обязан согласиться принять роль, совсем не понимая опасности игры. Для большей убедительности Гари даёт ему напечатать свою русскую по духу исповедь «Pseudo», написанную от первого лица. Это карикатура на своего гениального дядю. Все узнали в tonton Macoute Гари. Кто мог подумать, что этот портрет, можно сказать, портрет личности позитивно отвратительной, написан самим Гари!

После «Pseudo» уже почти никто не сомневался в подлинности Эмиля Ажара.

Роман Гари прекрасно создал своего двойника, но какой ценой, ведь Гари и Ажар – это невозможное существование двоих в одном. Признание Ажара – это убийство Гари, ведь Роман не мог допустить, чтобы Ажар доукомплектовал Гари.

За щедрый душевно-сердечный роман «Вся жизнь впереди» (продано более миллиона экземпляров) Эмилю Ажару «грозила» Гонкуровская премия, но Гари уже лауреат этой премии в 1956 году, дважды получать её запрещено. Отказаться невозможно. Председатель Гонкуровской академии пишет:

– «Нельзя ни отказаться от Гонкуровской премии, ни принять её, точно так же, как нельзя отказаться от рождения и смерти». Гари остаётся только отпраздновать это радостное событие в грузинском ресторане «Золотое Руно». Ромен счастлив, это второй реванш над судьбой бедного эмигранта Романа Кацева. Он осуществил свою мечту: быть не одним, а несколькими писателями одновременно. Когда к нему приставали журналисты – Гари их называл «тореадорами пера» – с вопросом, помогает ли он своему племяннику в литературной деятельности, Гари отвечал:

– «Я не сверхчеловек, чтобы одновременно ещё и за Поля Павловича писать».

Но оказалось, что он и есть настоящий «сверхчеловек», единственный в истории мировой литературы, получивший дважды Гонкуровскую премию. А кто бы мог устоять перед соблазном раскрыть тайну знаменитого Ажара, сказать «Ажар – это я». Но он отказал себе в этом удовольствии до конца, до самой смерти…

А смерти он не боялся. Для Гари старость была хуже смерти. Ведь когда тело стареет, а душа остается юной и трепетной, получается диссонанс – трагедия. Каждый переживает эту трагедию по-разному. А Гари вообще не хотел её пережить, он говорил друзьям, что заключил договор с господином, который живет на небесах. Договор, согласно которому он никогда не постареет… Герои умирают молодыми. Каждый человек вправе выбирать час своей смерти, и жизнь не всегда единственный выход. Ведь жизнь, как наркотик, – не надо втягиваться, шутил Гари. Его юмор – это защита от жестокой реальности, а ирония – его оружие в постоянном конфликте ideal et realité.

Писатель серьёзно был опечален тем, что мир далёк от идеала, поэтому хотел изменить его с помощью литературы, направить нас на путь истинных ценностей.

Сердечное и духовное расточительство Гари не знало границ, мир был слишком тесен, чтобы вместить всю его любовь. Конечно же, Роман Гари шёл впереди своего времени и не принял безнадёжности эпохи. Только сейчас мы начинаем его понимать, ценить и…

У Кати почти вырвалось это дивное слово «любить», но она его не произнесла, подумав, что здесь собрались совершенно разные люди с разнокалиберными сердцами, а может быть и с запыленными душами. Поймут ли? Но её волнение передалось слушателям, все уже понимали, что Катино выступление – не механическое пианино с повторением известных фраз, а порыв душевной щедрости с глубоким сочувствием и переживанием.

Катя, почувствовав эмоциональную поддержку присутствующих, решительно заговорила о любви, о любви мужчины и женщины, о книге Гари «Свет женщины», вышедшей в 1977 году. Её сюжет был навеян встречей Романа Гари и Роми Шнайдер. В это время они были почти соседями, Гари продолжал жить по тому же адресу: 108, rue du Bac. По роману был снят фильм с Ив Монтаном и, конечно, Роми Шнайдер. «Свет женщины» – это гимн любви, ведь любовь – это смысл жизни, а одиночество – это ошибка сердца. Человек просто не создан, чтобы жить в одиночестве, ведь мужчина и женщина – как два крыла у птицы, и для взлёта на вершину любви надо, чтобы два крыла двигались гармонично. Так жизнь мужчины и женщины – это абсолютная гармония. Но любви присущ и глубокий внутренний трагизм. Перед своим самым печальным вечером жизни Джин Сиберг ещё раз посмотрела фильм «Свет женщины». Она плакала, плакала горько и безутешно в кинотеатре на Елисейских полях, может быть, вспоминая то счастливое время, когда её стриженая головка «под мальчика» мирно покоилась на мужественной груди Романа Гари. Он так был глубоко и трогательно привязан к Джин – своему идеалу любви в трагической форме… Наверное, в тот же вечер после фильма Сиберг ушла из жизни, приняв смертельную дозу снотворного. А в 1982 году Роми Шнайдер в глубоком отчаянии после гибели четырнадцатилетнего сына Давида повторила трагический сценарий ухода из жизни Сиберг…

Катя почувствовала вкус дикой грусти. Язак не поворачивался сообщить ещё и o самоубийстве Ромена Гари. Совсем ни к месту, видимо, просто от волнения она произнесла:

– Чтобы быть счастливым вдвоем, недостаточно быть несчастным поодиночке.

Но эту фразу Гари, которая стала крылатой, почти все уже знали. Разумнее всего было бы открыть и зачитать приготовленный доклад, где стройные и такие красивые фразы заканчивали выступление:

– Любимые писатели вне смерти!

У Романа Гари нет памятника из бронзы и гранита. У него нет могилы, и это хорошо, ведь он бессмертен! Не ищите его в Пантеоне – его там нет, он остался для нас в Пантеоне литературы! Жизнь продолжает жить в его произведениях! Ведь его смерть – это не уход, это возвращение к читателям! Роман Гари был последним Героем нашего времени…

Но Катя не произнесла этих красивых фраз… ей почему-то вспомнилась песенка Александра Вертинского, которую так любила мама Ромушки и именно она прозвучала в день его похорон во вторник 9 декабря 1980 года на церемонии в Инвалидах.

Ведь Роман всегда по-старомодному целовал ручки дамам, может быть, выполняя пожелание матери сохранить славянскую традицию, а может быть и потому, что просто не мог жить без женского общества и всегда был уверен, что человечество может спасти только женщина. Без женщин нет жизни! Он нравился им, женщины его обожали! А он каждый раз при новой встрече думал, что, может быть, вот эта – та, которая нужна ему. Он ждал чуда – но чудом были его произведения, потому что все встречи, чувства, страдания, эмоции – всё служило материалом для постройки его романов.

Последним увлечением Романа была грациозная балерина Лейла Шеллаби.

С 1978 года они жили вместе, но это не спасло писателя от одиночества.

2 декабря 1980 года Ромен Гари сложил с себя полномочия Рыцаря Человечества. Он застрелился в своей квартире на rue du Bac…

Катя больше не могла произнести ни слова, Это не был комок в горле, как она часто читала в книгах, просто не было никакого горла и никаких слов. Только сердце болело так, что казалось, вся боль Парижа вливается в её грудь. Катя резко повернулась спиной к слушателям, взбежала на сцену и стала собирать свои бумаги. И только тогда напряжённую тишину спугнули громкие аплодисменты. Все хлопали стоя. Кивнув головой в знак признательности, Катя поспешно покинула зал, где с большого экрана внимательно следил за происходящим Ромен Гари.

Открыв кран с холодной водой в туалетной комнате, она пыталась «потушить жар лица», но внутренний жар – чем унять?

– Только бы поскорее ускользнуть отсюда, – подумала Катюша, – так не хочется присутствовать на коктейле, отвечать на вопросы или слушать глупые шутки. Продвигаясь к выходу медленно, но верно, обходя гостей с бокалами в руках и что-то радостно жующих, она вяло отметила про себя, что Франция – страна гастрономического национализма и оптимизма, как вдруг высокий заметный мужчина, «одетый в белое, как правда, полотно», остановил её вопросом:

– Вы ничего не сказали о посмертной записке Гари, почему?

Катя вздрогнула, взглянула ему в лицо, но не увидела глаз, спрятанных за темными стеклами очков. Но ей почему-то представилось, что они холодны и насмешливы.

– Если Вы ищите загадку смерти писателя, то эта записка не откроет тайну. Я знаю её, увы, наизусть и могу прислать Вам SMS. Она вытащила из сумки старенький, но верный мобильник и стала записывать его номер телефона. Катенька владела французским в совершенстве и говорила почти без русского акцента, но сегодня она допустила роковую ошибку, записав вместо 97–87.

Как часто бывает, что самые нелепые случайности меняют нашу жизнь… Даже не спросив его имени, она с облегчением выскочила на av. Gobelins. Словно узнавая Катю, верхушки деревьев радостно качались, устилая желтыми листьями тротуар. Разметавшиеся пышные волосы Катюша наскоро вплела в косу и вспомнила маму, говорившую ей с нежностью: «Осень моя золотокосая…»

Уставшие ноги сами несли её к спасательным стульям террасы ресторана «Антракт», но Катя решительно вошла в темноту помещения, где было пустынно и тихо. Заказав дежурное блюдо – plat du jour, как говорят французы, она удивилась, что раньше не замечала явной связи этих фраз, где французское «du jour» превратилось в русское «дежурное». Ей начал открываться истинный смысл самых простых слов.

Обязательная натура Кати требовала исполнить обещание – отправить незнакомцу последние слова её любимого писателя:

«Никакой связи с Джин Сиберг. Любителям разбитых сердец просьба не беспокоиться… Так в чем же причина? Возможно, ответ на этот вопрос следует искать в названии моей автобиографической повести "Ночь будет спокойной" и в заключительных словах моего романа "Лучше не скажешь". Я наконец достиг предела самовыражения. Ромен Гари».

В конце записки ей совсем не хотелось писать обязательные фразы французского этикета. Она просто подписалась – Катя.

* * *

В Лурде (Lourdes) – известном месте паломничества, куда с надеждой на выздоровление приезжают больные со всех концов света, на улице la Grotte находится женский монастырь Clarisses, получивший своё название от святой Клер, жившей ещё в XII веке и канонизированной в святые после смерти. С самого детства Клер тяготилась богатством и роскошью своей семьи и, когда ей исполнилось восемнадцать лет, убежала из замка, чтобы жить в бедности и молитве. Став вскоре настоятельницей женского монастыря, Клер творит чудеса исцеления больных. Поэтому не случайно, что именно в Лурде, где не иссякает чудодейственный целительный источник, в XIX веке был воздвигнут этот монастырь кларисс. Но даже в эту тихую обитель бесцеремонно ворвался интернет и модернизация, реставрация и перестройка гостевой части монастыря.

Руководил работами André Ledome. Он был потомственным архитектором, но не пошел по стопам своего известного, но так рано ушедшего из жизни отца. André стал редким специалистом по восстановлению монастырей. Ему нравилось проникать в тайну старых стен, возрождать их, вносить современное и оригинальное так гармонично, что казалось, по-другому и быть не должно.

Его мягкость, воспитанность, умение слушать собеседника, какой-то внутренний магнетизм и авантюризм души делали André центром любой компании. Мать нежно любила единственного сына и переживала за его неустроенную «монастырскую» жизнь. Она звонила сыну кажде утро, чтобы пожелать счастливого дня, и надеялась, что может быть сегодня он встретит ту, которая изменит его холостяцкую жизнь. А в праздники и выходные ждала его приезда в отчий дом, и её верная помощница по хозяйству Кристина мчалась на автомобиле на вокзал встречать André, нагруженного, как всегда, всякими подарками. Если позволяла погода, а в Ницце с её микроклиматом она позволяла довольно часто, стол накрывался на террасе, которую можно было назвать маленьким садиком, где помимо цветов росли вечнозелёные гималайские ели с длинной стекающей хвоей. Мать старалась накормить сына на целую неделю, считая, что монастырская еда это не еда, умоляя André обедать в ресторане. Но у молодого архитектора были свои принципы. Внутреннее чутьё ему подсказывало, что только окунувшись насколько это было возможно в монастырскую жизнь, он сможет оптимально решить и осуществить свои смелые проекты. Вот и сейчас, сидя напротив настоятельницы монастыря, внимательно рассматривающей дополнение к проекту, он видел её довольную улыбку.

– Интересно, сколько ей лет, – подумал André. Лицо в морщинах, а глаза и голос так чисты и молоды. А какое надо иметь терпение и любовь, чтобы руководить этим разновозрастным и многонациональным женским коллективом в «униформе».

Словно прочитав его мысли, настоятельница ответила ему:

– Любить – это значит видеть человека, каким его задумал Бог…

– И не осуществили родители, – закончил фразу André.

– Остроумно. Это вы придумали?

– Нет. Марина Цветаева. Наш учитель русского языка в лицее был так одержим Цветаевой, что я еще кое-что помню, хотя по-русски не говорил много лет. Не с кем…

– Как не с кем? – всплеснула руками матушка, – а звезды? Вы обратили внимание, как одиноки наши звезды? Сегодня же вечером выходите во двор и беседуйте с ними и не волнуйтесь, никто посторонний Вас не услышит. Они рассмеялись одновременно, чисто и бесхитростно.

Удивительно, как эта пожилая женщина вливала в него какую-то неизъяснимую ободрительную отраду. Настоятельница жестом пригласила André следовать за ней и, пройдя незнакомым коридором, они внезапно оказались на монастырском кладбище. Завибрировал мобильник в кармане, но André не обратил внимания, он с интересом читал полустёртые надписи на могильных плитах и был удивлён юным возрастом почивших здесь монахинь.

– Не удивляйтесь, – пояснила настоятельница, – в то время все клариссы, давшие обет бедности, ходили босыми зимой и летом, замаливая чужие грехи. Сейчас сентябрь, тепло, а представьте в декабре! Особенно гибельна эта сырость, которую нам несет эта река Gave.

– Название не французское, – заметил архитектор.

– Это кельтское слово, означающее «поток воды». Так вот, этот водный поток набирает свою силу высоко в Пиренеях, а здесь падает с высоты и, разбиваясь о камни, насыщает воздух водяной пылью. Зимой этот воздух можно выкручивать.

André взглянул на свою одежду, которая покрывалась лёгкими слезами Gave. Казалось, что река оплакивает умерших. Какой парадокс. На кладбище, где обычно мёртвая тишина, здесь рокочет, льётся, шумит вода, такая живая вода жизни.

Вечером, удивлённо прочитав послание Кати несколько раз, André понял, что это не шутка друзей, а просто ошибка, недоразумение. Надо было бы позвонить и сказать об этом незнакомке, но… Было несколько НО: во-первых, Ромен Гари был не только его любимым писателем, но André разделял его искреннее волнение о человеке в современном мире, во-вторых, André с детства проживал на бульваре Frangois Grosso, где рядом на доме № 7 висела мемориальная доска:

Здесь с 1930 по 1933

жил Ромен Гари,

писатель, дважды

лауреат Гонкуровской премии,

Товарищ Освобождения.

В-третьих, его так интриговало это русское имя Катя…

У André начал созревать авантюрный план продолжения переписки с незнакомой Катей, но таким образом, чтобы она не поняла, что адресат совсем не тот. Надо быть предельно осторожным и кратким, а главное – раздобыть её электронный адрес, так будет гораздо проще – дама с собачкой@!

André прокручивал в голове всевозможные версии оригинальных фраз, но ни одна из них не подходила, чтобы зацепить эту строгую, как ему показалось, Катю. Он вышел в темноту монастырского двора, освещенного пока ещё только звёздами. С детства он любил смотреть на них, думая, что это глаза ангелов. Осколок месяца не светил, а дивно светился, а томящиеся в небе звезды, казалось, были рады ему, рады, что кто-то с таким вниманием смотрит на них. Свежий влажный ветер Gave принес André свежие идеи…

Утром Катюша распахивала окна своей уютной, но довольно дорогой квартирки на rue du Bac, приглашая на ковёр, где она делала зарядку, солнечные лучи. Она и сама было солнечным человеком с утренней душой, хорошо организованной и любящей строгий порядок. Вот только её волосы, её пышные рыжие с золотым отливом волосы были непокорными и строптивыми. Это облако волос, вызывающее восхищение прохожих, для Кати создавало большие неудобства. Проходя мимо зеркала, она критически вздыхала. Просто… облако в штанах.

Ей нравилось вспоминать свой «рай детства» в Южном, пригороде Харькова, где в бабушкином саду росла огромная черешня, и Катенька в вишнёвом сарафане с туго заплетёнными косами, с веснушчатым лицом собирала полные пригоршни спелых черешен, вешая их даже на уши как серёжки. А как смешна была её борьба со своими веснушками: тёрла их песком, мазала лимонным соком, морила голодом! Никакого эффекта! Веснушки радостно цвели на Катином лице, создавая впечатление, что они «у себя дома».

Но приехав в Париж она совсем забыла про веснушки, погрузившись в учёбу. Каково же было её удивление, когда принаряжаясь к новогодней вечеринке, она заметила их полное исчезновение. Влажный воздух Парижа незаметно стер их с Катиного лица. Ей стало вдруг тоскливо и грустно, славянская кручина захлестнула её, и слёзы, прощальные слёзы с детством, пролились тихим дождём. Это была её первая утрата, и она рассердилась на Париж. Но Париж, опытный соблазнитель, подарил ей верных друзей, восхитительные встречи и открыл Писателя Ромена Гари. Кате пришлось признать, что «Парижу удалось покорить и восхитить собой небо»…

«По блату» ей нашли квартирку на rue du Bac напротив дома № 108, где жил и писал Гари – Ажар. Но из её окон была видна только надпись над железными воротами: «Square de la Rochefoucauld» и мемориальная доска, посвященная гению математики и астрономии – Пьеру Симону Лапласу.

Спустившись на тротуар, Катя увидела ниже скромную табличку:

Здесь жил Ромен Гари —

Товарищ Освобождения,

писатель и дипломат,

с 1963 года до своей смерти

2 декабря 1980 года

«Этот дом гениев разных эпох, подумала Катюша. – Но как обидно, что после слова "писатель" не значится "русского происхождения", ведь мало кто знает, что Ромен Гари – это Роман Кацев. А что значит эта плоская фраза: "Товарищ освобождения"? Нет, он герой, и герой не только войны, но и мира, борец за равенство и всемирное братство».

У Катеньки тут же родилась идея – в день рождения Гари 21 мая она выйдет с его книгами и будет стоять здесь на узеньком тротуаре под этой маленькой доской и рассказывать о нем, о щедрости его души, об исключительном литературном таланте, о его произведениях, которые до сих пор продолжают волновать и вдохновлять нас. Её друзья знали, что она родилась (какое совпадение!) в один и тот же день, что и Гари – 21 мая, но… с разницей в 70 лет! В этот день ей дарили его книги, книги, от отсутствия которых просто страдаешь.

Вот и сегодня утром перед выходом на работу ей захотелось прочесть несколько строчек из «Обещания на рассвете»: «…поскольку уж у меня вырвали из рук факел, я с надеждой и упованием улыбаюсь, думая о других руках, готовящихся его схватить…» Эти слова Катерина восприняла, как завещание и была готова донести до потомков вечный огонь человечности. Эмоции после вчерашней конференции ещё жгли её сердце, полного чувства вины идеалистки. Спускаясь в лифте, она проверила «последние новости» мобильника. Вчерашний тип с холодными глазами (но глаза были спрятаны очками, и видеть их Катя не могла), просил её электронный адрес, чтобы сообщить какие-то сведения о Гари. Когда речь шла об её любимом писателе, она была готова на всё…

В Лурде, в маленькой гостевой комнате монастыря, André, запертый тучами и дождем, радовался, как ребенок. Катя ответила ему, правда, сухо, но все-таки… Теперь, как учил их преподаватель латыни, пришла пора Lupum auribus tenere – взять волка за уши.

André думал, что давно уже завязал и туго зашнуровал своё детство, но сегодня в нём проснулось шаловливое, авантюрное, почти детское желание невинного розыгрыша, а может быть в этом виноват нудный осенний дождь? Он с детства говорил на многих языках (мать преподавала немецкий), но самое главное, он чувствовал языки, понимал шутки и сам блестяще шутил. В лицее учитель русского так до конца и не понял, когда André пропускал буквы в словах ради смеха, а когда просто ошибался. Вот и сейчас он рискнул написать Кате ответ по-русски в своём невинно-хулиганском стиле.

– Мне понравился Ваш массаж (мессидж).

– Какая сранная погода (странная).

– Я – меломан, т. е. мужчина, который любит мел (недостаток кальция от плохого питания в монастыре).

– Я – невинный человек, т. е. не пьющий вина, и не курец – не курящий.

– Слёт ангелов – монастырская служба.

Но в конце концов ему самому надоели эти шуточки, и он перешел на нормальный язык, рассказывая о монастыре, архитектуре, о себе и, конечно, о нём – Ромене Гари… Подписался просто – Андрей.

Вернувшись после работы домой, Катя, как всегда, быстро переодевшись в спортивную одежду, убежала в Люксембургский сад. Лето уже прощалось последней синевой неба, но плач осеннего дождя ещё не наступил. И это была чудесная пора – вне времени, вне сезона. Золотой плед осени мешал Катиной пробежке, и она решила пройтись к Pont des Arts, чтобы посмотреть закат солнца. На этом пешеходном мосту всегда царит особая атмосфера веселья, именно здесь хочется произнести слова Хемингуэя, что Париж – это праздник!

Туристы с фотоаппаратами хотят «объять необъятное», ведь красота раскинулась на все 360°. Но в этом веселье Кате грустно, она чувствует своё одиночество и непохожесть. Вот и солнце, казалось, скрываясь от надоевшей толпы, в глубоком обмороке падало в Сену, и уже в её водах истекало медовым цветом. Сумерки. Кате вспомнилось выражение Гари: «Западная культура подобна солнцу – после восхода наступил закат».

Приняв душ и переодевшись в пижаму, Катенька присела к своему большому стационарному компьютеру. Её маленькая близорукость предпочитала большой экран. Вдруг Катюша громко расхохоталась.

«Как забавно он пишет по-русски, этот Андрей. Неужели француз? – подумала Катя. – А может быть, у него русские корни? Вот как непринуждённо и прикольно играет с нашим "великим и могучим". André – это греческое имя…»

Катюша всегда считала, что между именем человека и событиями его жизни существует тайная и необъяснимая связь. Имя, как тончайшая плоть, посредством которой объявляется духовная сущность. Ведь раньше считалось, что, изменив имя, можно изменить судьбу. Но и сейчас, выходя замуж, женщины берут фамилию мужа, тем самым подчёркивая, что отныне начинается новая жизнь. С надеждой на везение, удачу меняют фамилию на псевдоним и люди творческого труда.

– Что же означает André? – заинтересовалась Катя, а найдя ответ, улыбнулась – мужественный мужчина. Конечно, надо быть достаточно мужественным, чтобы вместо «Катюшка» написать «Катушка»… текст хулиганский на полную катушку, – подумала Катя, отвечать не стоит. Но последующие строки письма изменили её мнение:

– …Катя – Кятёнок, как радостно мне, что Вы знаете и любите Гари-Ажара. По долгу моей службы я много разъезжаю по стране и, попадая в новый город, тут же справляюсь, есть ли здесь улица, носящая его имя. Представьте себе, в маленьком Ангулеме, где проживает всего 43 тысячи душ, существует две!!! улицы – Ромена Гари и Эмиля Ажара, которые с разных сторон вливаются, вернее «взврываются» в улицу Пороховую! Восхитительно, не правда ли?

Катя с задумчивой улыбкой перечитала ещё раз эти строки. Интуиция подсказывала ей, что этот человек может нести только добро и свет.

«Утром надо написать ему несколько тёплых слов, а сейчас спать», – решительно приказала себе Катюшка.

К вечеру погода умиротворилась, прекратился дождь и André вышел в монастырский сад. Полуобнаженные осенью деревья, беззащитно опустившие свои ветви и покорившиеся настырному дождю, вызвали у него жалость и раздражение. Вернее, сердит он был сам на себя – глупо потратил день на письмо незнакомой Катушке, а она даже не ответила. Чувство одиночества пронзило André. Ночь наступила внезапно, будто на землю набросили большую русскую шаль. Звездная беспредельность немного успокоила его. Луна золотым серпом бесцельно проплывала в небе.

«Она тоже одна, – иронично подумал André, – молота ей не хватает, вот тогда бы и цель появилась».

Эта мысль его рассмешила, и он представил в небе среди звезд светящиеся серп и молот… Юмор для него был надёжной поддержкой и защитой. Горький вкус раздражения улетучился, ведь ничего нет радостнее победы… над самим собой.

Утром Андрей уже несколько раз перечитывал Катюшино послание, и вот только сейчас до него дошло, он понял её утончённый юмор. Оказалось, что свою записку она написала заглавиями книг Ромена Гари:

Андрей, Голубчик (1974), Чародей (1973), Добрая моя половина (1979), Ночь будет спокойной (1974), но Дальше ваш билет не действителен (1975). Вся жизнь впереди! (1975).

Катя.

– Гениально, – присвистнул André, я бы никогда не додумался. Стоит только взглянуть на эти названия, как в голове сразу возникает вихрь воспоминаний и эмоций, связанных с прочитанными романами, оживают герои, и жизнь Ромена Гари продолжается… Вот этого она и добивается: роман total. А вдруг эта Катя – строгая мымра в очках с жиденькими волосиками, собранными в мышиный хвостик, – пронеслось в голове у André, – надо как-то заполучить её фото, что же придумать? Почему злодейки всегда более яркие, красивые и интересные, чем положительные, умные женщины… Но Катя на злодейку не похожа, скорее это идеалистка…

Телефонный звонок слился с мерными ударами колокола. Начался рабочий день.

Сегодняшний вечер Катя провела в гостях у своих друзей. Вернувшись домой, задержалась у зеркала и тут же решила: с завтрашнего дня искупать гастрономические грехи строгой диетой. От хорошей жизни у Катеньки накопилось несколько лишних килограммов, но это её совсем не портило. И когда она энергично шагала по тротуару в своих туфлях-балеринках с золотым облаком волос или ехала на велосипеде в шортах, мужчины разных возрастов ломали себе шеи, чтобы проводить её взглядом, вызывая у Кати приступы смеха. Свой идеал она ещё не нашла и даже не искала, руководствуясь маминой пословицей: «Свое счастье и конём не объедешь».

Катюше не терпелось броситься к компьютеру, чтобы узнать реакцию Андрея на её послание, но дисциплина и выдержка победили – сначала душ, пижама, компьютер.

«Обещание на рассвете» (1960), так смело начиналось письмо Андрея, но Катенька была в восторге от его предложения: достать приглашения на премьеру нового бельгийско-французского фильма Эрика Барбье – «Обещание на рассвете». В роли матери Романа – Шарлота Гинзбург, а Гари будет играть самый молодой актёр, получивший «Цезаря» – Пьер Ниней. Для этого необходимо срочно отправить André её фамилию, адрес, фото, что она моментально и сделала.

André с жадным любопытством вглядывался в Катино лицо на экране компьютера. Казалось, она улыбалась ему. В ней была гармония красоты и чистоты. Вот она, невозможная возможность. Катя-Катёнок, так ты же красавица… Ему стало стыдно за свой маленький обман, ведь приглашение на декабрьскую премьеру в Париже уже давно лежало у него в кармане. Но любопытство, дьявольское любопытство взглянуть на неё, толкнуло его на эту ложь. Ему уже чудилась насмешка в Катиных глазах. Набросив на плечи куртку, он выскочил на улицу, чтобы избежать её взгляда.

Несмотря на поздний час сувенирные лавки были открыты. Перед «Procession aux flambeaux» все торопились купить специальные свечи, пламя которых защищали бумажные фонарики. Процессия, как всегда, начиналась в 21 час. Видя бесчисленное множество больных и инвалидов, André подумал, покупая свечу: – Вот и я, инвалид… души. В который раз он идет с многотысячной поющей «Ave Maria» толпой, но сегодня он ощутил перемены, которые произошли в нём вне зависимости от его воли…

Возвращаясь в монастырь, André устало взглянул в звёздную бездну неба.

«Как хорошо небу, ему есть куда падать… А может быть, у меня начинается звёздная болезнь? Не могу уснуть, не посмотрев на звёзды».

– Господи, – произнёс он вслух, – я сгорю от стыда.

Голос настоятельницы, такой знакомый голос настоятельницы за его спиной произнес:

– Если бы можно было умереть от стыда, то человечество давным-давно прекратило своё существование. Спите спокойно, я помолюсь за Вас, – и она неслышно удалилась.

André посмотрел ей вслед – она была босой, значит, искупает грехи… Интересно, свои или, может быть, мои?

* * *

Как естественно он перешёл на «ты», подметила Катя, продолжая читать письмо Андрея.

«…дом Лесли Бланч (первой жены Гари) в апреле 1994 года сгорел дотла, и все, что она собрала в течение многих лет, путешествуя по России и Кавказу, превратилось в пепел. Единственное, что уцелело – металлическая коробочка, открыв которую Лесли увидела фотографию пятилетнего Романа с матерью. Вот так Роман Кацев возродился из пепла!

Гореть, жар, пепел… Ты, конечно, помнишь его завещание – развеять прах над Средиземным морем. Ты помнишь, как он любил его: "Милое Средиземноморье! Как же твоя романская мудрость, питаемая любовью к жизни, была милосердна и доброжелательна ко мне… Я всегда возвращаюсь к твоим берегам… ступая по твоей гальке, я был счастлив". И он опять вернулся к его берегам, чтобы уже навечно слиться с морем… 15 марта 1981 года его сын Александр Диего Гари, Лесли Бланч и Лейла Шеллаби привезли урну с прахом писателя на песчаный берег близ Рокбрюна. Наняв рыбацкую лодку и выйдя в море, они исполнили его последнее земное пожелание.

Я должен обязательно показать тебе этот горный посёлок 13 века Рокбрюн, где в 1949 году Роман и Лесли, покоренные миром природы, купили полуразрушенное строение в маленьком переулочке, где сейчас, конечно, висит мемориальная доска "Ромен Гари жил здесь с 1950 по 1957 год…" Представь себе, первое время он писал на чердаке, закутавшись от холода в шинель офицера Советской Армии, которую ему подарили в Софии. Местные жители удивлялись, наблюдая, как Гари каждое утро навещает старое оливковое дерево, самое старое в мире, говорят, ему более двух тысяч лет!

Я хочу подвести тебя к этому ветвистому могучему оливковому дереву, повидавшему так много, но ещё не видевшему тебя! А потом мы отправимся на самую высокую точку, откуда виден уже итальянский берег, горы, море. Здесь он был счастлив».

Катя прервала чтение и задумалась. Как странно быстро она привыкла к его письмам, и в каждом он совершенно разный: то хулиганисто-шаловливый, то сдержанный и умный, чаще – мягкий и трогательный. Кто же он, этот хамелеон? Взглянуть бы на него ещё один раз уже другими глазами. В то же время её пугала предстоящая с ним декабрьская встреча на премьере «Обещания на рассвете». А если она разочаруется? А успеет ли похудеть к этому времени и т. д. и т. п.

Катя, вздохнув, продолжила чтение:

«Твои письма приводят меня всегда в хорошее настроение и расположение духа, смягчают, веселят, увлекают к мечтам. Странным я становлюсь человеком, жду от тебя весточки, как голодный хлеба.

Андрей».

Катя счастливо улыбнулась, и все её тревоги и сомнения вылетели из головы. Ведь как это замечательно – найти понимающего тебя человека, с которым можно уже не играть словами, а просто вести доверительный сердечный разговор. Ей захотелось написать ему что-то нежное типа «Милый André», но передумала и обратилась к нему просто:

– Андрюша, юная поклонница таланта Гари по имени Катя, о которой ты спрашиваешь, это не я, меня ещё не было в проекте. Это… ты поймешь сам из письма Ромена Гари от 5 февраля 1970 года!

«… на Вас, как на потомственной Аксаковой лежит большая литературная ответственность… Надеюсь, что Вы, Катя, не относитесь к поколению, не умеющему читать по-русски. Это было бы очень горько».

– Ты можешь представить, Андрюшенька, как мне горько, что его собственный сын Александр не говорил по-русски. Как я хотела бы встретиться с этим мальчиком, посадить его на колени и читать ему русские сказки или рассказывать мои любимые детские стихи. Я страдаю, что сын Гари…

André улыбнулся: Катя – романтик, человек «hors normes», она даже не думает о том, что когда она была в состоянии физически удержать Александра Гари на своих коленях, тот был уже зрелым мужчиной, которому не надо было рассказывать сказки.

– … ты должен обязательно прочесть автобиографический роман Александра Диего Гари «S. ou l'espérance de vie», тогда ты поймешь, как страдал этот мальчик, ставший сиротой в таком юном возрасте, как безжалостен был к нему Париж. Я чувствую свою вину, я не понимаю, как русская эмиграция не взяла его под своё крыло, не согрела. Это в солнечной Барселоне он нашел своё счастье, познакомившись с красивой русской девушкой со стихами в глазах. И она спасла его, и он спас её, освободив от рабства публичного дома. Вот достойный поступок сына Гари – ради любви Александр выкупил весь «дом чудес», освободил девушек и открыл вместо него литературное кафе. Очень милое место, я провела там несколько часов среди книжных полок, читая восхищенные отзывы на разных языках мира, написанные на длинных полосках бумаги и подвешенных к люстрам. Когда открывалась входная дверь, эти «подвески» с добрыми словами оживали, шептались, шелестели и потом успокаивались до прихода следующего посетителя. Я ждала его, сына Гари, но в этот вечер он так и не появился. Уехав в Париж, решила, что при первой же возможности вернусь сюда в «Lletraferit», по адресу Joaquin costa 43 и буду ждать, ждать Александра Гари, чтобы просить прощения за его долгое одиночество…

В Катиных письмах Андрея привлекала свежесть, чистота, душевное и сердечное расточительство. Он не хотел потерять её, теперь все остальные его друзья и знакомые утратили свою окраску, слиняли и стали пресными, а, может быть, и были такими, просто раньше он не замечал.

Мать сразу же уловила несезонную весну в настроении сына: он напевал, шутил, дурачился и развернул кипучую деятельность. Она уже и не надеялась, что он возьмётся когда-нибудь за проект перепланировки квартиры. Ей хотелось больше света и простора. André засел за работу. Словно волшебник он легко передвигал стены на экране компьютера, соединил кладовки в большую прихожую с зеркалами, а из столовой и кухни сделал единое большое, но уютное пространство. Он убрал все лишнее и восстановил то, чего не хватало. Мать одобрительно кивала головой и с нежностью повторяла:

– Ты просто гений! Виртуоз архитектуры! Но как мы это осуществим?

– Очень просто, ответил André. – Ведь ты собиралась в Тулузу к сестре, чтобы пообщаться с её внуками. Так поезжай и побалуй детишек, мне кажется, тётушка Розали очень строга с ними. А в это время моя бригада рабочих исполнит твою мечту. И это будет тебе рождественский сюрприз! Вернее, один из сюрпризов!

André захотелось рассказать матери о переписке с Катей, о возникшем только что сильном желании пригласить её после ремонта на традиционный рождественский ужин и познакомить со всей семьёй. Но в последнюю минуту он сдержался, решив сначала переговорить с Катюшей.

Окинув еще раз критическим взглядом проект, он внёс некоторые поправки, заменив окно в гостевой комнате на витраж в русском стиле.

С поющим сердцем André возвращался в Лурд. Он чувствовал в себе какие-то новые силы и желания, ему казалось, выражаясь языком архитектуры, что он нашёл «clef de voute» своей жизни. Его уже перестало удивлять, что Катя, совсем того не желая, вошла стремительно в его жизнь и воображение. Он хотел увидеться с ней как можно быстрее, но до встречи было еще далеко, и он сгорал от нетерпения, сердясь на время. В монастыре он убедился, что время идет медленно, когда за ним следишь. Видимо, оно чувствует слежку.

André вышел на привокзальную площадь Лурда и был ошеломлён многочисленной пёстрой толпой цыган. Увидев большой плакат: «Association national des gens du voyage», он понял, что сегодня «тематическая» процессия в Лурде, и восемь тысяч цыган со всей Европы собрались здесь. Впервые он увидел в Лурде такое буйство цвето-одежды и украшений, которые так отличались от монотонно-сдержанной «униформы» обычных паломников. Он с удовольствием влился в разноязычный поток и вдруг смутился серостью своего костюма, коричневостью чемодана и чернотой туфель. Он был одиноким вороном среди ярких экзотических птиц.

Наверное, и душа моя потускнела, приспособилась к моему грустному костюму, – промелькнуло у André в голове, – а вот у Кати – горит! Вдруг ему захотелось запеть во весь голос: «Гори, гори, моя душа!», но врожденное чувство меры не позволило этого сделать. Шедшие рядом мужчины в своих вольных, открытых ветру сорочках напомнили Ромена Гари, любившего носить шелковые рубашки распахнутыми на его мужественной волосатой груди героя.

– Почему юные, красивые, умные женщины так добивались и обожали Ромена Гари, ведь он никогда не становился другом женщины, если мог стать любовником, – в чём секрет? – спросил он Катю. На что нравственная Катя ответила неожиданно, что это вина западных женщин, которые принимали его за любовника, а он был просто… мечтателем и мечтал о единственной женщине, которую так никогда и не встретил. А потом жёстко, как ему показалось, объяснила: «Ты что, не понимаешь, что невозможно было сопротивляться его притягательной мужественности». Эта фраза вызвала у André воспоминания о «вакцинации», которую проделал отец, повторяя, что ревность – это остроумнейшая страсть и в то же время страшнейшая глупость. Но André сейчас беспокоило нелепое положение, в которое он сам себя поставил, выдавая или играя роль другого человека. Он гнал возникающую время от времени естественную потребность в правде, потому что боялся разрушить тонкое, хрупкое, необъяснимое что-то, не имеющее пока названия…

– Нет, надо идти до конца, думал André, как её любимый писатель, который так и не раскрыл своей тайны. Только через шесть месяцев после смерти весь мир изумился, узнав, что Рожен Гари – это Эмиль Ажар, последний шедевр великого мистификатора.

André попытался выбраться из весёлой компании, но цыганки не отпускали его.

– Я попал сюда совершенно случайно, – объяснил им André.

– Жизнь и состоит из неслучайных случайностей, – ответила ему седовласая «красавица». Её зубы от кариеса, казалось, пали смертью храбрых, поэтому улыбка была младенчески беззубой, но характер был зубастым. Она властно взяла его руку, взглянула на ладонь, провела по ней пальцем, но ничего не сказала.

– Что же ты увидела? – ради приличия спросил André.

– Ничего. Очки забыла.

Все рассмеялись, и он понял, что она хитрит и что-то скрывает. Ведь вольный народ очков не носит. Вы когда-нибудь видели цыганку в очках? Он пристально посмотрел ей в глаза и, махнув рукой на прощание, зашагал к монастырским воротам. Она не удержалась и крикнула вслед:

– Ждёт тебя дом вечности!

André обернулся и, улыбнувшись, ответил:

– Ты молодчина, догадалась, что я архитектор «вечных домов», имея в виду монастыри. Но он не знал и даже не догадывался, что «дом вечности» – это совсем другое.

Войдя в монастырский двор, он успел ещё проститься с заходящим солнцем и, поставив чемодан, стал медленно ходить в ожидании звёзд…

* * *

После пробежки в Люксембургском саду, где сегодня так хулиганил ветер, Катя с удовольствием нырнула в душ под теплые тугие струи воды.

Как хорошо, подумала она, что сегодня отменили конференцию, будет время написать Андрюше:

«…Невоспитанный ветер небрежно швыряется разноцветными письмами – листьями, так искусно расписанными осенью. Я ищу в этих письмах твоё…»

Катино удовольствие – каждый вечер читать весточки от Андрея. Она погружалась в удивительный мир «забитых» (он всегда писал вместо «ы» – «и») слов, которые он выучил еще в лицее. Но самое смешное – это его ошибки, которые нарочно не придумаешь, и Катя веселилась вовсю, читая: «Вчера к чаю мне выдали калаш (калач), такой жестокий (жёсткий), что я удавился (удивился) и отдал придворным (детям, играющим во дворе). Ты знаешь, я падаль (падал), но благо дать, не развился (не разбился). Merci».

Катя тут же строчила ответ – шутку: «Эй, латинист! Мне не нравится слово "merci", ты же знаешь, что оно в переводе с латинского означает "зарплата", цена или вознаграждение. В твоем монастыре лучше употреблять "спасибо", как ты догадываешься, это "Спаси Бог". Хотя есть русская пословица, которая гласит: "В чужой монастырь со своим уставом не ходят"».

На серьёзные темы André писал по-французски, стиль его письма менялся, и Кате казалось, что это совсем другой человек, какой-то правильный, строгий, академический «…ты ведь не знаешь, Катя, по юности лет, что долгое время замалчивался тот факт, что Франция принимала участие в геноциде евреев. Ромен Гари первым заговорил об этом в своих произведениях. Это первый автор во французской литературе, описавший истребление евреев, оплакавший жертвы Варшавского гетто. Он старался скрыть свою экстремальную чувствительность, хрупкость и глубокую душевную доброту, но при посещении Варшавского гетто упал в обморок. Потом у него спросили:

– Вы, наверное, потеряли кого-то в этом гетто?

– Да.

– Кого же?

– Всех.

– …Тебе не нравится чёрный юмор Гари? Катенька, – это стиль, ниспровергающий, разрушительный, сильный. Почему смех Гари приобретает горький вкус? Иллюзионист счастья теряет иллюзии, поэтому этот горький вкус разочарования в человечестве…

Катя-Катёнок, расскажи-ка мне о Вертинском, которого так чтила мама Романа Кацева. Я уже знаю, что Александр Николаевич родился в 1889 году и умер в 1957, прожив четверть века в эмиграции. Но его творчество… я не понимаю, что это такое, почему такое за душу берёт?

Катерина задумалась. Вертинский – последний голос Серебряного века, певший в Советском Союзе песни знаменитых эмигрантов под собственной фамилией, избегнув таким образом цензуры. Как рассказать о нём, ведь надо слушать его песни, видеть его руки, прочувствовать его ностальгию. Как объяснить это разумному архитектору, видящему мир только в трёх измерениях?

Вдруг Катя вскочила со стула и бросилась к книжным полкам, где царил идеальный порядок. Искать ничего не надо, Катя открыла нужную папку и достала письмо, написанное рукой самого Александра Вертинского 14 марта 1936 года.

Как же оказалось это Шанхайское письмо в Париже у Кати? А началась эта история с Катиного знакомства с Лариссой Андерсен. Ларисса – «морская птица» или «чайка», так переводится с греческого это имя, которое носила очаровательная фессалийская нимфа, любившая искусство, музыку, поэзию. До сих пор сохранилась древняя греческая монета, на реверсе которой изображена прекрасная нимфа Ларисса. Удивительно то, что лицо Лариссы Андерсен, известной поэтессы восточной ветви русской эмиграции в Китае поразительно напоминнает лицо древнегреческой нимфы. Андерсен была необыкновенно красива: правильный овал лица, огромные синие глаза в веере чёрных ресниц, тёмные локоны, грациозная фигура нимфы. Естесственно, что вокруг неё создавалась атмосфера восхищения и влюблённости. Александр Вертинский, волею эмигрантской судьбы оказавшийся в Шанхае, в 1936 году писал ей:

– «Если бы Господь Бог не дал Вам Ваших печальных глаз и Вашей внешности – конечно, я бы никогда в жизни не обратил на Вас такого внимания… Важно, что Вы – печальная девочка с изумительными глазами и руками, с тонкими бёдрами и фигурой отрока – пишете такие стихи».

Но она не только стихи писала, она восхитительно танцевала, била чечётку, выделывала сложные акробатические номера на сцене, талантливо рисовала, ездила верхом, преподавала йогу. Встреча с Вертинским не стала её женской судьбой, Ларисса вышла замуж в 1955 году за элегантного француза Мориса Шеза, и после далёких путешествий они «бросили якорь» в родовом поместье Шезов во Франции, где Ларисса продолжила писать и печатать свои стихи. Её называли «чайкой русской изящной словесности», а Евгений Евтушенко вписал имя Лариссы Андерсен в антологию отечественной поэзии XX столетия.

Она была очень требовательна к своим стихам и говорила, что написать стихи – всё равно, что составить японский букет. Больше нужно отбросить, чем оставить. В 101 год Ларисса Андерсен покинула этот мир, а письма Вертинского, которые она бережно хранила более тридцати лет, оказались у Кати и ещё никогда не были опубликованы.

– Андрюша, ты будешь первым читателем, ты первый откроешь этот шедевр, и мне не надо будет тебе рассказывать о Вертинском, о его чарующем таланте, ты всё поймешь сам.:

«…Женщина – это скрипка. И когда её берёт в руки нищий – она жалобно пиликает, а когда её берёт в руки Божественный Паоло Сарасате – она поёт и плачет!.. Я не вторгаюсь в Ваше «старое девичье» одиночество и чудачество. Я верю только в себя, свою игру, в свой смычок (подчёркнуто). И Вы запоёте! Вы будете петь и плакать, мой гордый ангел! Вы будете звучать, как Божественный Страдивариус, на котором до сих пор играли калеки.

Я не отвечаю за прошлое, но отвечаю за будущее. И если у Вас хватит мужества отказаться от приличной и скучной лжи себе самой, от давно никому не нужного траура по никогда не сбывшемуся счастью, то я к Вашим услугам – душой, сердцем и Всем (подчёркнуто двойной чертой).

Александр Вертинский»^[1]

André, прочитав письмо Вертинского, просто оцепенел:

«Какой вулкан чувств и лава любви, – подумал он, – вот голос настоящего мужчины, уверенного в себе. А я… идиот вульгарный, рассказывал Кате о монастырях, цыганах, гетто… и думал, что привожу её в восторг. Никогда не сделал ей ни одного комплимента, не сказал тех пронзительны слов, которые нормальные мужчины говорят красивым женщина. Вроде бы я и не душевный импотент, наверное, просто эгоист… родной матери ремонт квартиры не сделал».

Вдруг прожитые годы показались ему предисловием. Предисловием дивной книги с девственно-чистыми страницами, к которым он не осмелился ещё прикоснуться настоящей жизнью, мечтая о чём-то главном, которое вот-вот произойдёт, открыв ему ускользающий смысл, и только тогда он сможет без помарок и ошибок заполнить чистые листы своей прекрасной жизни.

André, чтобы успокоиться, решил последовать Катиному совету и внимательно перечитать Гари «Жизнь и смерть Эмиля Ажара». Удивительно, как по-новому он стал воспринимать каждое слово, адресованное, казалось, лично ему. «Это было для меня новым рождением. Я начинал сначала. Всё было подарено мне ещё раз. У меня была такая иллюзия, что я сам творю себя заново».

André замер, прислушиваясь к неясному внутреннему голосу, а потом лихорадочно стал рыскать по «планете NET», вспомнив слова учителя лицея, что «Пушкин тебе не поможет», «не надейся на Пушкина», но в данный момент он только на него и надеялся. Найдя вскоре письмо Александра Пушкина к Анне Керн от 28 августа 1825 года, прочитал: «…если Вы придете, я обещаю Вам быть любезным до чрезвычайности – в понедельник я буду весел, во вторник восторжен, в среду нежен, в четверг игрив, в пятницу, субботу и воскресенье буду чем Вам угодно, и всю неделю – у Ваших ног…»

«Вот письмо, мечта любой женщины, – подумал André, – я напишу Кате, я напишу ей такое, что Вертинский будет завидовать…» Беда была в том, что самые первые слова не приходили к нему. Он чувствовал, что стоит только «родить» первую фразу, как потом всё будет легко, всё придет само собой и ляжет к Катиным ногам. От нетерпения он выскочил на воздух, к звёздам и облегчённо вздохнул. Сколько вздохов знает наша Вселенная? Стоя под звёздами, André ощущал это дыхание многих, дыхание своих предков, дыхание Вечности.

Завтра, подумал, успокоившись André, завтра я напишу тебе чистые мысли и нежнейшие чудеса.

Но завтра ему пришлось написать совсем другое.

* * *

Катя сидела перед экраном компьютера и плакала.

– Не может быть, – повторяла она, – не может быть. Перечитала ещё раз коротенькую записку Андрея:

«У меня такое ощущение пустоты, которую мир уже не восполнит. Умерла мама. Похороны в субботу, приезжай. Тебя встретит на привокзальной площади Кристина, которая схлопотала у мамы по хозяйству. Пожалуй приезжай».

В этот раз Катюшу не рассмешили милые ошибки Андрея, просто ей хотелось понять последнюю фразу, это могло быть «пожалей и презжай», или «пожалуйста, приезжай». Впрочем, это не имело уже никакого значения. Катенька плакала, но легче не становилось. Ей было жаль всех, в том числе и себя. Ещё вчера жизнь казалась непрерывной линией счастья, и ей доставляло радость перечитывать Андрюшины строки: «каждый вечер, глядя на звездное небо, я собираю букеты звёзд для тебя, так хочется, чтобы мы вместе забрались в это звёздное гнездо».

Всё кончено. Как неожиданно для себя она втянулась в эту интересную увлекательную переписку. Окрылённая предстоящей встречей, она была так счастлива, что это бросалось в глаза всем. Но сегодняшний вечер был полон горьких раздумий – что делать? Поехать на похороны и увидеть горестный холод его глаз… Не поехать – это предательство…

Выйдя из вагона TGV в Ницце, Катюша захлебнулась солнцем. После вчерашней парижской пасмурности лазурное жаркое небо Средиземноморья ослепило её.

– Вот, наконец-то, я и попала в город юности Ромена Гари, где он впервые встретился с морем и навсегда слился с ним. «О, лазурное царство! О царство лазури, света, молодости и счастья» – пронеслись в Катиной голове тургеневские строки. Она подумала, что такой лазурный цвет бывает только от ожидания. Ожидания чего?

Этого она не знала.

Торопясь на привокзальную площадь, Катя мельком взглянула в зеркало витрины, где немолодая женщина в лёгкой задорной юбочке пыталась что-то строить из себя, но материалы были уже не те. Катюша, увидев своё отражение, ужаснулась: даже солнечные лучи запутались в её растрёпанных пышных волосах, которые так тщательно уложила перед поездкой. Безжалостно собрав золотой сноп волос, заплела их в тугую толстую косу, потом сняла траурный тёмный пиджак, освободив кружевную волну белой блузки.

Как грустно, подумала она, приехать в Ниццу, где свежее солнце и лазурная жара неба и… Она даже не хотела думать, что будет потом, боясь растерять своё последнее мужество.

Сколько необыкновенных случайностей должны были назначить друг другу свидание, чтобы Катя и Андрей встретились…

Кристина открыла дверь своим ключом, и Катя оказалась в квартире, где было всё массивно и долговечно. Воздух казался сырым от слёз. Было много людей, женщины плакали.

– Катья, – с французским акцентом еле слышно вымолвил её имя Андрей.

Катя вздрогнула, и у неё тут же вылетели из головы заранее приготовленные слова сочувствия. Под тяжестью горя плечи Андрея были опущены.

Он изменился до неузнаваемости, даже стал ниже ростом, и нитка седины появилась в волосах, моментально отметила Катя. Но главное – ей хотелось увидеть его глаза. Душераздирающий взгляд мягких, доброжелательных глаз André вызвал взволнованный отклик у Катюши. Она решительно шагнула ему навстречу, обняла и, прижав к себе, прошептала:

– Андрюша, Андрей…

И ей было уже совершенно всё равно, что подумают о ней собравшиеся здесь родственники.

– Что за сиянье в нашем доме? Как зовут? – услышала Катя властный голос с тулузским акцентом.

André, смутившись, представил Кате тётушку Розали, о доброте и оригинальности которой она уже знала. Розали раньше работала психологом, а сейчас полностью посвятила себя внукам.

Тётушка, щедро распахнув свои объятия, с восхищением притянула Катю к себе и расцеловала в обе щеки.

– Изверг, ласково обратилась она к племяннику, – почему раньше не представил? Мать как бы обрадовалась этой солнечной девочке… Сейчас же пойди в ванную комнату и начисти лицо. А то у тебя вид лимонный.

Розали, энергично взяв Катюшину руку, увлекла её на кухню, где в прозрачных вазах страдали туго набитые букеты цветов, лежали всевозможные пакеты с едой и фруктами.

– Я что-то в негромком голосе сегодня, – расстроенно сказала тётушка, – не возражаешь, если я буду звать тебя Катрин? Мне кажется, ты единственная в этом доме, на кого я могу положиться. Считай, что я тебя очень попросила, – и Розали бросила Кате передник, – выложи всё это на тарелки, а я убегаю за… потом поймёшь. На Кристину не надейся, она с утра уже мозги сломала, André… у него сегодня делается такая тоска…

От тётушкиной манеры говорить Катюша боялась умереть со смеху, ей казалось, что Розали приехала не из Тулузы, а из Одессы.

Надев передник, Катя прочитала по-английски:

Стратфорд.

Музей.

«Счастья целиком без примеси страданий не бывает».

Уильям Шекспир

1564–1616

– Катрин, – влетел в полуоткрытую дверь голос Розали, через час встречаемся на отпевании в церкви, потом едем на кладбище и после церемонии возвращаемся все сюда. Bon courage!

Наведя на кухне порядок, Катюша выложила принесенные закуски на красивые старинные блюда, накормила расшалившихся детей, успокоила их, приготовила кофе и принялась ухаживать за взрослыми. Глядя на неё, все успокаивались. Она распространяла на всех какую-то внутреннюю дисциплину и абсолютное самообладание. Все любовались Катиной естественностью и подлинной красотой.

Нещадно выбритый André словно загипнотизированный смотрел на пустую кофейную чашку. Кате показалось, что от горя пробегала дрожь по спине его стула.

С ним что-то случится сегодня, с тревогой подумала она. Ей хотелось обмануть внутреннее беспокойство видимостью какой-нибудь работы, но его бесконечное горе неудержимо влекло Катю к Андрею. Подсознательно она чувствовала какую-то любовь: материнскую, женскую, но не осмеливалась даже думать об этом.

Время печалилось стрелками в часах. Пора идти в церковь. Все поднялись, кроме Андрея. Катя подошла к нему и положила руку на плечо, выводя его из отрешённой растерянности. От робких прикосновений её руки исходило что-то одурманивающее, обольщающее, гипнотизирующее и в то же время успокаивающее.

«Возьми себя в руки», – напряжённо подумал André и с благодарностью взглянул на Катю, чувствуя глубокую душевную потребность её присутствия. Ему показалось, что просто не было встречи, не было знакомства, он знал её всегда.

В церкви тётушка Розали взяла André под своё крыло, а на кладбище Катя не сводила с него глаз, чтобы прийти на помощь в нужную минуту.

Нескончаемые прощальные речи родственников и друзей уже начали утомлять нетерпеливую тётушку, она прошептала Кате на ухо:

– Сколько можно тянуть кота за все подробности? Одно и то же… Сейчас ты услышишь выступление психолога, – и она громко произнесла: – Послушайте, вы только послушайте, – глаза её светились надеждой и любовью. – Мои друзья-переводчики работали всю ночь, чтобы вы услышали что-то очень важное.

Уильям Блейк (1757–1827)

Перевод Татьяны и Петра Примак

* * *

После напряжённого дня, у всех словно открылись шлюзы говорливости, жестов, эмоций. В гостиной стоял шум и гам. Только André сидел безучастно на диване, опустив голову. Всё казалось ему бессмысленным, алогичным, печальным.

– Как тонко он всё чувствует и как остро всё воспринимает, – подумала Катя. Словно сплетение мысленного диалога заставило Андрея очнуться, и она увидела его грустный взгляд, робко искавший встречи с её глазами. Катенька, полная чувственной теплоты бросилась к нему, чтобы… но он уже снова опустил голову. Солнечные блики на рыжих Катиных волосах были как золотые ленты, она светилась вся нездешней добротой, но André этого уже не видел.

Энергичная тётушка Розали по традиции раздавала всем присутствующим на память что-нибудь из вещей или книг усопшей сестры. Катеньке досталась желтоватая книжечка Paul Geraldy «Toi et moi», открыв которую была поражена – 224-е издание!

– Читать будешь потом, а сейчас – держи, – Розали протянула ей перламутровую шкатулку.

– Нет, нет… Что Вы… Я не возьму…

– Ты посмотри хотя бы с интересу. Это она завещала тебе: кольца, серьги и другие украшения. Жаль, как жаль, что вы не успели познакомиться. Она была бы счастлива.

Только сейчас до Кати дошло, что в этом доме её воспринимают как члена семьи, как невесту Андрея в полном соответствии этого слова древнему значению – «та, что пришла невесть откуда».

Тётушка по-родственному обняла Катеньку и совсем не свойственным ей голосом попросила:

– Не оставляй André одного сегодня, раздели его горе. Ты сама видишь, какой он… Мы ведь через час уже уезжаем. Кате хотелось сказать, что она тоже должна уехать вечерним поездом в Париж, но, взглянув на умоляющие глаза Розали, полные трагизма и слёз, молча взяла шекспировский передник и принялась за уборку.

Вскоре дом опустел. Воздух в гостиной, казалось, застыл. Катя покрыла пледом уснувшего на диване Андрея, а сама отправилась на кухню приготовить ему сырников. Ведь за целый день он выпил только чашечку кофе. Катюша не то что думала о нём, она чувствовала его с собою. Ей казалось, что он чистый и бесхитростный, как ребёнок или ангел.

Синева за окном превратилась в сиреневые сумерки. Чудовищные кошмары преследовали André: сон это добровольная смерть, ждет тебя дом вечности, глумился над ним гадкий голос, перед которым он был бессилен и нем. André пытался проснуться, открыть глаза, но они окаменели. Порождённое отчаянием воображение продолжало лихорадку кошмаров, зловещие сумерки подкрадывались к нему, и сердце замерло в страшном ожидании. В истомлённой голове шарахал фейерверк. Время онемело. André почувствовал запах звука приближающейся смерти.

– Воздуха, – хрипел он, – только один глоток воздуха! Катьа, – нечленораздельно произнёс он, чувствуя, что ещё мгновенье и он полностью лишится рассудка, погибнет навсегда.

– Катя, – уже громче прохрипел Андрей и вдруг осознал, что произнёс спасательное имя без акцента. Как ребёнок, делающий свои первые шаги и убедившийся что получается, уже увереннее закричал:

– Катя! Катя, Катя…

В трепетном волнении она вихрем влетела в гостиную, прижимая к груди только что вымытую чашку. Выронив её из рук, даже не обратив внимания на жалобный стон разбившегося фарфора, бросилась к Андрею. Ей показалось, что он был завёрнут в белые стены своего жилища, и ему нечем дышать. Моментально раздвинув стеклянные двери террасы, она впустила младенчески чистый воздух, освеживший его. Потом присела на диван и положила его голову себе на колени. Прикосновение Катиных пальцев было нежным и бережным, как прикосновение бабочки к цветку.

– Плачь, Андрюша, плачь. Тебе станет легче…

Безграничная нежность, доверчивый взгляд, ласковая свежесть пахнущих ванилью рук вывели его из оцепенения, и слёзы, накопившиеся горькие слёзы бесстыдно хлынули ручьём, смывая боль и траур души. Он, как ребёнок, прижался к её груди, дрожащими синеватыми пальцами развязывая передник, чтобы погрузиться в белопенное кружево её блузки. Катино струящееся живое тепло вдохнуло в него обаяние жизни и надежды. Реанимация…

Мираж нежности желаний, оптимизма и бессмертной любви. В эту минуту я мог бы сделать для неё всё, что она пожелает. Я почувствовал прикосновение судьбы. Мой разум вышел за пределы ограничений, моё сознание раздвинуло границы возможностей, и я начал жить в обновлённом огромном и прекрасном мире. Дремлющие силы, способности и таланты ожили, и я пребывал в блаженстве человека, познавшего частицу высшего Абсолюта – любовь.

Катины тёплые пальцы доверчиво легли в мою ладонь. И мне так захотелось, чтобы мой поцелуй прозвучал на её вишнёвых губах…

Молчание на двоих. Время стало лишним.

Мне не надо было говорить, что я живу в ней, просто я смотрел Кате в глаза, в которых не было никаких секретов, они излучали только нежность и любовь. Она даже не подозревала, что обладает таинственной властью притяжения, и я тяготел к ней, как планеты к Солнцу, часто ловя у себя на губах идиотскую улыбку умиления. Милая непосредственность Катюши бесконечно трогала меня, и мне приходилось подавлять приливы ласки и нежности, чтобы не спугнуть её доверительного очарования.

Ночь пахла счастьем. Темнота оберегала нас. Мне стало вдруг весело: я заглянул в изнанку жизни: смерть – и я победил её! Вернее Катя победила нас обоих.

– Гори, – вдруг произнесла она, испугав моё сердце, которое не только горело, но уже сгорало от любви. Но оказалось, это было сказано не мне, а люстре, которая тут же вспыхнула солнцем. Катя всплеснула руками: – Какой беспорядок! – и бросилась собирать осколки разбитого фарфора. – Жаль, всё-таки, чашка XIX века. Я представляю, сколько мужества в ней: пройти первую мировую, вторую мировую войну, революцию 1968 года и вот… я её разбила.

– Катенька, так на счастье! – воскликнул я радостно, готовый в эту минуту разбить всё что угодно.

– Счастье? Тише… К счастью надо красться, зубы сжав и притушив огни, потому что знает, знает счастье, что всегда гоняются за ним…

Она тяжело вздохнула. Я же, полный уверенности и бесшабашного веселья, уже чувствовал этот сладкий запах счастья.

– Катёнок, ты чувствуешь, ночь пахнет тобой.

– Нет, она пахнет ванилью, корицей и сырниками. Сейчас я тебя буду кормить.

– Грудью? – чуть не вырвалась у меня дурацкая шутка. Иногда так бывает, что после высокого напряжения у меня «выбивает пробки» в голове, поэтому смех и юмор – это целебное средство, и бесконтрольный язык отчаянно и с наслаждением несёт всякую чушь.

Взяв с блюда два ещё тёплых сырника, нанизал их на палец себе и Кате.

– Теперь мы обречены.

– Андрюша, обручены, – заливалась она смехом.

– Пусть будет по-твоему – облучены!

– Какие вкусные сырники! Только сейчас я понял, что зверски холоден. От её непосредственно-детского смеха таяло сердце и тянуло на подвиги.

– Катёнок, а что если нам рвануть навстречу твоей мечте? Прямо сейчас мчимся в Барселону! В этот раз ты уж точно увидишь Александра Диего Гари.

– А как же работа?

– Ты знаешь, что означает в переводе с латинского слово «travail»? Инструмент пытки. Надеюсь, мы сможем несколько дней прожить без этого инструмента.

– А сырники?

– Катя, я всё могу, хотел сказать «съесть», но вовремя остановился, чтобы прозвучало по-мужски: «Я всё могу»!

На автомобиле до Барселоны всего лишь 680 километров. На рассвете будем уже на нашей даче. Тебе понравится: море, солнце и… Андрей.

– Его зовут Александр Гари, исправила Катя, не поняв моего «тонкого» юмора. Я искренне наслаждался разговором с ней, думая, что мы – экстраординарная пара, Катя – экстра, а я – ординарный, но не произнёс этого каламбура вслух, зная, что она не выносит остроумных тупиц.

Внезапно, как волной, меня накрыла грусть.

– Мама, родная мама, я виноват перед тобой, я не успел… я многое не успел. А ты сделала для меня всё возможное и даже невозможное. Ты вдохновляла меня, ты убеждала меня, что скоро будет счастье. И вот – я счастлив, но не забываю думать о тебе, и вдруг все матери мира стали дороги мне с их безграничной любовью к своим детям. Ромен Гари вписал в Вечность имя своей матери, мой архитектурный дар гораздо скромнее его уникального литературного таланта, и я не буду трубить на весь мир, что посвящаю тебе мой архитектурный проект, победивший в международном конкурсе. Просто на каждом камне, на каждом кирпиче этого здания на всех языках мира я напишу слово «МАМА»!

Особенный, терпко-пряный запах цветов, стоящих на столе, раздражал меня, может быть, это от него, как говорила тётушка Розали, делалась у меня печаль?

Катя, как шаманка, читающая мысли на расстоянии, тут же унесла цветы подальше. Они вырывались из вазы, и их гибкие стебли так любовно-заманчиво сплетались друг с другом. Я впился глазами в мою красавицу, чтобы она продолжала исполнять желания, но… никакой реакции. Мне осталось только любоваться ею. У Кати в некоторых местах был переизбыток женственности, но мне это даже очень нравилось.

– Катёнок…

Она тут же оказалась рядом. Её глаза дышали светом счастья, но шекспировский передник, как кольчуга безопасности начинал мне «расходовать последний нерв».

– Андрюша, – она сняла передник, улучшив моё настроение, но положила его мне на колени, чтобы я прочитал: «Счастья без примеси страданий не бывает». – Ты согласен с Шекспиром?

– Катенька, о каком Шекспире ты говоришь, подумай сама: уже в 13 лет Уильям бросил школу, чтобы помогать отцу, ремесленнику-перчаточнику, а через 5 лет вынужден был жениться на слегка беременной двадцатишестилетней Анне, от которой в скором времени сбежал в Лондон, где случайно попал в актёрскую труппу. Ты помнишь, Ромен Гари сказал, что писатель – это вообще счастливое сочетание тех или иных данных и способностей. Писатель должен быть по возможности совершенен. Понимаешь, совершенен, как Гари, который говорил на восьми языках, был дипломатом, героем войны, рыцарем человечества. Его принимал в Белом Доме Джон Кеннеди, а в Елисейском дворце – Шарль де Голль, и ему было что сказать им, потому что он был не только гениальным, но и образованным человеком. В августе этого года я посетил дом в Стратфорде, где родился Шекспир. Внимательно осматривал каждый закуток, ища следы гениальности, но не нашёл. Даже письменного стола, или книжной полки, ни одной книги! Я продолжил поиски в доме его старшей дочери – Сюзанны. Бедняжка, она не умела ни читать, ни писать, но удачно вышла замуж за доктора. Так вот, в этом доме висели портреты выдающихся людей эпохи, но среди них не оказалось «знаменитого» родственника Шекспира.

Экскурсии, как в коммерческом театре, заканчивались всегда в сувенирной лавке, где портреты Шекспира можно было увидеть даже на переднике! Я уже не говорю о чайном салоне в доме Сюзанны, где пирожные Отелло душили своим низким качеством. Конечно, мои эмоции тебя вряд ли убедили. Но завещание и вырастающий за ним жлобский характер… подсчитано всё барахло в доме до чайной ложки, и ни слова о рукописях, о книгах, а в те времена они стоили очень дорого. Но это ещё не всё! Оказалось, что Шекспир занимался ростовщичеством! И тягал по судам беднягу соседа кузнеца, вовремя не сумевшего расплатиться. Ты же понимаешь, что черты характера автора, его осколки жизни всегда находят отражение в его произведениях. Поэтому, где Шекспир мог почерпнуть любовь к Италии и знание её, свой высокоразвитый литературный вкус, знание многих видов спорта и развлечений, доступных только аристократам, свою необыкновеннукю чувствительность и склонность к таинственности, знания музыки и любовь к ней, знания дипломатии и жизни наследных принцев?

– Ты хочешь сказать, что истинным автором мог быть только аристократ, высокообразованный, говорящий на многих языках – и это может быть граф Рэтленд и его супруга Елизавета, дочь великого английского поэта Сидни?

– Катенька, ты умница! Как приятно с тобой… он хотел закончить фразу словом «беседовать», но остановился, поняв, что оно лишнее.

– Андрюша, но я так уже привыкла к Шекспиру…

– Катёнок, надо привыкать ко мне, а не к бородатой легенде многовековой давности. Мне так захотелось войти в жар ливня Катиных волос, зарыться в них и забыть всё. Но внутренний голос отдавался стуком в висках: бежать, скорее бежать отсюда, найти силы встать с дивана и ехать на край света, чтобы не чувствовать этого тошнотворно тонкого запаха смерти.

– Катя, хочу показать тебе план перестройки нашей квартиры, ведь завтра начинается ремонт, но мы можем внести ещё кое-какие изменения. Она смущённо покраснела, хотела как-то запротестовать, но, посмотрев в мои глаза, не посмела, и я понял, что сегодня как пострадавшему мне дозволено всё, или почти что всё.

Мы ходили по квартире, не разнимая рук, и я рассказывал и показывал, какие я передвину стены, обсуждал цвет паркета, но думал совсем о другом. Вдруг она робко произнесла:

– Андрюша, балясины, я хочу деревянные балясины на террасе.

Я совершенно не знал, что это такое, но глядя на её вишнёвые губы, выговаривающие медленно «ба-ля-си-ны», я представлял себе что-то ужасно эротичное.

– Конечно, балясины, Катенька. Как же можно жить без балясин? И начал бестолково целовать её куда попало, стремясь своими жадными поцелуями завоевать как можно больше этого дурманящего, нежнее нежности пространства шеи, груди, губ…

– Андрюшенька, я не сырник, меня не надо есть, – сказала она, смеясь и вздрагивая.

– Балясины – это совсем другое, это balustre. И если мы решились ехать в Барселону, собирайся, мы должны быть там обязательно на рассвете.

– Почему?

– Обещание… Ведь обещание даётся только на рассвете…

Её глаза излучали любовь, и я понял, что путь будет трудным, на пределе сил, ведь вместо светофоров я буду видеть только её глаза.

– Катёнок, я готов!

– Ты что, ничего не берешь с собой?

– В Барселоне все есть.

Она улыбнулась, взяла свою маленькую изящную сумочку и сказала весело:

– Это впервые я буду так странствовать, налегке.

Мне же показалось наоборот, что я так нагружен, что моё тело лопалось по швам от любви. Все-таки Гари прав, утверждая, что настанет день, когда любовь признают самым главным чувством.

– Андрей, а что это за дивное дерево растёт у вас на террасе?

– У нас на террасе, Катя, растёт церетония, по-русски – рожковое дерево. Его чувствительность так велика, что мгновенно вырастают рожки, если ты мне изменишь.

– André, надо стараться изменить мир, – ледяным голосом обрубила она мою шутку. В эту минуту она была такая красивая, такая смелая и пугающе жестокая.

– Катя, я всё сделаю, чтобы изменить… – я больше не мог произнести ни слова, приступ дикого смеха душил меня. Я наклонил голову, стараясь сдержаться, но какие-то стоны всё-таки вырывались из моей груди. Она, ничего не поняв, испуганно начала ласкать меня, приговаривая:

– Андрюша, всё будет хорошо…

– Как восхитительно жить и так любопытно знать, что же будет дальше, – подумал я, почти мурлыкая от Катиной ласки.

– Катя, я не могу понять, почему ОН застрелился?

Она вдруг странно посмотрела на меня и сказала:

– Если радуга держится долго на небе, мы перестаём на неё смотреть.

– Не понял…

– Это трагический вопрос без ответа. Понимаешь, у Гари другой темперамент, чем, например, у Бродского, который написал: «Здравствуй, моё старение! – и поставил восклицательный знак. А что люди вообще делают в жизни? Стареют. А он так не мог, он должен был гореть! И светить нам. Невозможно представить Ромена Гари старичком с выцветшими глазами. Ведь он герой!

– Я согласен с тобой, сказал я вполне серьёзно. Внезапно мне захотелось слиться с ней далеко за пределами тела, где-то там, в Вечности.

Мы вышли в тихую свежую ночь.

– Катя, улыбайся, на нас смотрят!

– Кто же? – удивлённо спросила она.

Перед нами была пустынная улица, освещенная фонарями и звёздами. Только где-то вдали маячил габаритный полицейский на велосипеде.

– На нас смотрят звёзды. Они сегодня ошалели и вот-вот упадут.

Полицейский, приблизившись, резко затормозил, увидев бледного растрёпанного Андрея, участливо спросил:

– Вам плохо? Что-то случилось?

– Да. Меня ограбили.

– Кто же? – наивно спросил флик.

– Вот эта девушка. Она украла моё сердце.

Блюститель порядка громко присвистнул, покрутил пальцем у виска и поехал дальше.

Катя, улыбаясь, смотрела вверх, где счастливые звёзды весело кувыркались на тёмном ковре неба.

P.S. Пятница, 11 мая 2018

Самое удивительное в жизни – это сама жизнь, дарящая мне самые невероятные встречи. Двоюродный племянник Романа Гари – Поль Александр Павлович и его жена Анни, пригласили нас в гости! Я теряю голову от радости. Это невероятно! Ведь они уже давно никого не подпускают и живут уединённо «вдали от шума городского» в 550 км от Парижа. Вам говорит о чём-нибудь такое название деревеньки, как Caniac-du-Causse (300 жителей)? Нам это место совершенно неизвестно, но мы с энтузиазмом мчимся на нашей «Тойоте», лихо превышая скорость, где только возможно. Я так тороплюсь прикоснуться к истории. Как же мне удалось войти к ним в доверие? Благодаря моему русскому акценту, напомнившему Полю произношение его матери Дины. Я часто говорила с Павловичем по телефону и мы даже старомодно переписывались. Мне доставляло огромное удовольствие видеть его почерк на конверте – бисерный с тонкими длинными «L» в моём имени. Его стиль – лёгкий, естественный, дружеский: «Увидев Ваше фото в книге, я будто бы пожал Вам руку и познакомился с Вами… Так странно, что сейчас я уже старше Романа…» Поль Александр родился 5 февраля 1942 года, значит сейчас ему 76 лет, а Роман Гари застрелился в 66.

В молодости все называли Поля вторым именем Алекс, чтобы не путать с отцом, которого тоже звали Поль. Дина, выходя замуж за Павловича, приняла католичество и маленький Алекс учился в духовной семинарии Святой Марии, долгое время даже не подозревая, что он еврей. Но Анни, выйдя замуж за Поля, почувствовала моментально тиранизм еврейской свекрови, не желающей делить своего сына ни с кем. После смерти отца, это дядя Роман уделял много внимания Алексу и оплатил его учёбу в Гарварде. А потом… Потом, как вы знаете, это Алексу пришлось участвовать в «абсолютном» романе Гари и играть роль Эмиля Ажара…

Вся эта история постоянно крутится в моей голове и, естественно, я возбуждена до предела и всё обычное воспринимается мной по-другому: и синий океан неба, и поле, и лес и земля. Мне кажется, что я увидела Землю такой, какой ещё никто не видел.

Не найдя по дороге ни одного цветочного магазина, мы останавливаемся, чтобы собрать букет полевых цветов для Анни. Восторженная бесконечность зелёного поля с алыми, пламенеющими маками, золотыми лютиками и белыми ромашками. Волшебная гармония природы и души. Я перетягиваю лентой наш яркий букет – щедрый дар природа, и мы снова мчимся, наверстывая время, чтобы приехать тютелька в тютельку. Ведь опоздание – это разочарование для тех, кто ждёт. На «всех скоростях» пересекаем деревеньку Caniac-du-Causse и к нашей радости дорога сама выводит нас к хутору, прямо к дому 17 века, где живут Павловичи, о чём свидетельствует табличка на почтовом ящике. На крыльце нас уже встречает Поль Александр и… его обаяние обрушилось сразу. Изящно забыв смущение, я бросаюсь ему на шею. Он трижды целует меня, подаёт руку моему мужу Филиппу и приглашает в дом. Вдруг, радостно скуля, охотничья собака Фабио (teckel) с жёсткой, серой шерстью, бросается мне в ноги и так умильно «присобачивается» ко мне, что все смеются.

– Может быть, Фабио чует во мне животное?

– Нет, просто предлагает дружить, – улыбаясь, ответила Анни, целуя меня и приглашая всех в сад.

Солнце просвечивает сквозь листву деревьев, делая наши лица светло-пятнистыми. Как просторно здесь! Очаровательная Анни, нежно заботится о нас, угощая разными домашними вкусностями. Яблочный пирог, который так любил Роман, немножко «пересидел» в духовке и хрустит, как сухарик, поэтому никто его не есть. А мне нравится, мне всё нравится, что нравилось Гари.

Поль предлагает нам различные вина, но я никогда не пью алкоголь.

– Ты как Роман, он тоже не пил и терпеть не мог пьяниц, – заметила Анни.

Вот так естественно и просто мы все перешли на «ты».

У меня было к ним много вопросов, но я не задала ни единого, чтобы наша дружеская беседа не превратилась в допрос.

Поль очень тонкий человек. Блеск его ума, художественная и литературная объективность, меткость определений были потрясающе красивы. Но он ещё обладал искусством не стеснять собеседников и своими «ажаризмами» совершенно нас расслабил. Одет он был в джинсы, черную майку и песочного цвета пиджак. Стройный, подтянутый, элегантный. Он задумчиво скручивал «самокрутку», курил какой-то пряный табак и вдруг, взглянув на меня, спросил:

– Что ты хотела узнать?

– Всё!

– Ты сумасшедшая и ты нам подходишь.

Ну, что ж… В 1971 году Роман Гари и Джин Сиберг, попав под чары этой местности, купили рядом с нами развалину 17 века. Я взялся достроить, увеличить и отремонтировать дом, сделав уютное и достойное жилище. Эти дома, затерявшиеся в зелени на известковом плато Causse, олицетворяли для Романа покой и воплощали надежду на воссоединение остатков клана своей матери. Вот мы до сих пор живём здесь и не можем иначе. Потом из Парижа приехала хорошая знакомая Романа – Элизабет Фарси, декоратор, которая привезла всё необходимое для дома и создала здесь деревенский уют. Ты хочешь посмотреть его дом?

Мы идём через лужайку в гости к Гари, и что-то необъяснимо барское было в походке и движениях Поля. Он отворил дверь, но не переступил порога, это милая Анни продолжила рассказ.

– Вот за этим столом Роман писал заготовку для романа «Воздушные змеи». Он всегда работал над несколькими произведениями одновременно. Ведь он жил в ирреальном мире своих героев, а когда сталкивался с реальным миром – впадал в депрессию. Я помню первые дни Нового 1977 года, когда Роман сидел здесь над корректурой английского издания «Вся жизнь впереди». Горел вот этот большой камин и Роман казался нашей маленькой дочери, каким-то чародеем в отблесках пламени. Он её очень любил и часто играл с ней, а потом мы все вместе ужинали, иногда приглашали друзей или соседей. У Романа была такая особенность – если собеседник был глуп и неинтересен, то он засыпал за столом и все очень смеялись.

В ванную и спальню вела деревянная лестница. Через окна открывался просто идиллический вид на зелёные луга с пасущимися стадами овец. Это именно здесь Гари понял, что свободная природа – свободнее всех свобод.

Мне показалось, что Анни что-то хочет сказать нам, но не решается.

Я понимала, что мечта Гари об абсолютном романе, в котором он мог быть одновременно героем и автором, вовлекла в мистификационную игру Поля, который считал себя жертвой Гари и в то же время, и Роман полностью зависел от Поля, вынужден был оставаться в тени и был лишен заслуженной славы. Но его литературный опыт был дороже славы и… дороже жизни. Ещё включился русский характер Гари – идти до конца, иначе, чего же проще (для французского менталитета) – сказать всему миру – Эмиль Ажар – это я! Но Гари уже был не властен над своим творением. Ситуация была невыносимой для всех. И конечно Поль тяжело страдал.

Положив руку на плечо Анни, мы вышли из дома. Филипп нас сфотографировал на пороге. Мне показалось, что этот дом без возраста и без любви. Обрёл ли он здесь покой этот одинокий и нервный человек, писатель Гари, который, чтобы обрести себя – стал совсем другим – Эмилем Ажаром. Теперь я поняла, почему Поль не вошёл в дом, слишком больно и даже время не смогло стереть эту боль утраты и на лице Алекса отражалось не только страдания, но и какая-то славянская кручина. Я представляю, как голова его густо населена воспоминаниями.

– А это что за дом? – спросила я, указывая жестом на хорошо сохранившуюся постройку.

– Это такой красивый сарай, где мы храним черновики, письма, документы Романа. Но совсем недавно случился пожар (короткое замыкание) и многое сгорело.

– Как жаль, побледнела я, мне так хотелось увидеть живой почерк…

Мы вернулись в сад Павловичей и продолжали беседу. Я немного рассмешила всех своей фразой, что в жизни всегда из двух зол выбираю оба. Светло-распахнутые глаза Анни светились любовью. Любовь для меня – это двигатель внутреннего горения.

– Ты непосредственна и ты не истка (не эгоистка), – сказала Анни, опять угощая меня пирогом с яблоками.

Я съела его весь!

– Ты не боишься растолстеть?

– Когда речь идёт о моём любимом писателе, я ничего не боюсь.

Я чуть не сказала, что готова грызть землю, лишь бы его книги не были одиноки. Ведь у меня не только сочувственное отношение к Гари, а настоящее восхищение и восторг.

Поль и Анни это видели и чувствовали, что я не ищу каких-то новых сенсаций и не задаю болезненных вопросов, а просто наслаждаюсь общением с ними.

Поль, ласково глядя на жену, вспомнил, какое сильное впечатление произвела красота Анни на Романа: «Как тебе удалось подстрелить такую?» – с восторгом заметил Гари. Но всегда относился к Анни как родственник, как дядя к племяннице. Когда Поль учился в Гарварде, Роман приглашал Анни обедать в русском ресторане, ведь он так любил малосольные огурчики! Однажды, Роман забыв чековую книжку, был так расстроен, что громко произнёс несколько раз: «Что теперь подумает обо мне моя мать?»

– А ты помнишь, – обратилась Анни к Полю, – когда нам было негде ночевать в Париже, Роман отдал нам свою спальню, а сам ночевал на диване в кабинете. Он был настоящим мужчиной!

«Кто же спорит, – подумала я. – Он был героем».

Да, он любил женщин (кто же их не любит) их присутствие всегда было необходимо Гари для «нормального течения жизни».

Незаметно подкрался благоухающий вечер, Цветов рядом не было, это пахла земля. Какое-то животное чувство подсказывало мне, что характер этой земли так соответствует характеру Павловичей, поэтому они живут здесь в гармонии. Фабио доверчиво тёрся о мои ноги и не отпускал меня ни на шаг, показываю всем видом, как приятно ему моё присутствие. А харизматическая власть Поля была так велика, что не было сил и не было желания прощаться.

Я вытаскиваю из сумки печально известную книгу Поля Павловича «Человек, в которого верили». Она начинается так: «Шесть месяцев прошло после смерти Ромена Гари. Выполняя его последнюю волю, я должен сделать следующее заявление.»

Смущенно прошу Поля подписать книгу (жестокая я всё же, ведь ему так больно вспоминать прошлое). Он пишет почерком, дышащим изяществом, слова дружбы. Я кланяюсь ему. Он сердится и, притянув меня к себе, говорит:

– Ты сумасшедшая. Никогда так не делай. Хорошо?

И он уходит в дом, чтобы сварить кофе Филиппу.

Шарм, сумасшедший шарм Поля (есть у него что-то от Гари) покоряет нас. Но тёплые руки заходящего солнца напоминают нам о близком прощании. Мы фотографируемся все вместе у дома Павловичей, а потом спокойно, классически просто идём рядом с Полем и Анни к автомобилю. Мы целуемся, обнимаемся и Поль помогает мне сесть на переднее сидение, а потом неожиданно целует руку и смеясь говорит: «Мне всё-таки удалось сделать русский трюк». Но в его глазах светилась печаль.

– До встречи в Париже, – говорит Филипп.

На прощание я машу рукой из открытого окна, а милый Фабио бежит за нами вслед.

Я вытаскиваю из сумки карандаш и блокнот, чтобы записать и не забыть блеск и оригинальность фраз Поля, но в русском переводе они теряют вкус и становятся пресными. Наверное, я так и уснула с карандашом в руке. Вы догадываетесь, что мне снилось. Я открыла глаза, когда мы уже въезжали в Париж. Сон медленно стекал в рассвет.

Четырежды приговорённый

Вместо предисловия

Людмила, направляю вам вариант моей статьи, распространенный сегодня по каналам агентства ИТАР-ТАСС, то есть российского эквивалента Агентства Франс Пресс. Информацию ИТАР-ТАСС получают тысячи СМИ в России и за ее пределами. Более широкий вариант статьи предложу нашему или другим журналам в РФ. О результатах сообщу.

Корреспондент ИТАР-ТАСС Юрий Ульяновский.

«ФРАНЦИЯ – РОССИЯ – ИСТОРИЯ»

Александр Агафонов – боец «Армии теней», человек уникальной судьбы.

Фото Бориса Гесселя

Александр Михайлович Агафонов немного не дожил до своего девяностолетия. Четырежды приговоренный к смерти, дважды сидевший в Бухенвальде, до и после Победы, прошедший фашистские лагеря смерти и студеный Гулаг, выживший в застенках Гестапо и Лубянки и на допросах СМЕРШа, этот человек необычайной стойкости и мужества не только победил в борьбе со смертью, но и оставил современникам и потомкам свои воспоминания – удивительную книгу «Записки бойца Армии теней».

О его кончине в доме для престарелых в Saint-Genevieve des-Bois 23 декабря 2009 г. мне сообщила Людмила Маршезан, которая всегда трепетно относилась к судьбе и творчеству нашего легендарного соотечественника. С Людмилой Федоровной мы встретились в ее уютной квартире рядом с Сорбонной, где преподает ее муж, чью фамилию она носит. На столе перед ней знаменитая книга про бойцов «Армии теней», как иногда называли антифашистское Сопротивление в странах Европы, одним из ярких представителей которого и вошел в историю ее автор.

Милые читатели! Теперь вы догадываетесь, что речь пойдёт о необыкновенном человеке, можно сказать «герое нашего времени», с которым мне выпала честь дружить много лет – Александре Михайловиче Агафонове.

Девизом его жизни были слова Гёте:

В самых трудных и жёстких испытаниях Александр Михайлович не потерял ни мужества, ни чести, ни оптимизма. А дружбу и друзей он ценил больше своей жизни:

«Есть дела поважнее, чем жизнь» – говорил Александр Михайлович, смеясь. А смеялся он так заразительно, что невозможно было не смеяться вместе с ним… Но начнём с нашего знакомства.

В славянский отдел библиотеки современной документации (B.D.I.C.) уверенно вошёл высокий седой мужчина.

– Здоровенькы булы – весело поздоровался он по-украински.

Я ответила, но удивилась: в Париже кроме моего земляка-харьковчанина Эдика Лимонова (Савенко), я ни с кем не гутарила по-украински. Естественно, возник вопрос, кто он, этот седовласый богатырь с такими смеющимися синими глазами. Казалось, это небо влюбилось в его глаза, подчеркнув голубизну рубашки.

– Я – парижанин крымского розлива, т. е. родился в Крыму аж в 1920 году, а детство провёл в Харькове у доброй бабушки Мани.

– Как это интересно, ведь я тоже харьковчанка…

Он тут же выразил свою симпатию земляка, дружески обняв меня своими огромными ручищами, и тут… я увидела страшные шрамы, их было много…

– Откуда это? – тихо спросила я.

– Пытки Гестапо… пилили расчёсками…. Но не буду Вам портить настроение своими рассказами, лучше почитайте мою книгу, специально принёс для вашей библиотеки.

Я взяла в руки книгу, на которой было написано: А.М. Агафонов (Глянцев) «Записки бойца Армии теней», Санкт-Петербург, 1998 год.

– А почему двойная фамилия?

– Мой отец белый офицер Глянцев, тяжело раненый, лечился в госпитале под Севастополем, где работала сестра милосердия, моя будущая мама Мария Агафонова. Когда я родился, меня отправили в безопасное место к бабушке в Харьков, а родители с потоком беженцев Русского исхода оказались в Белграде.

Только через 8 лет родителям удалось через Международный Комитет Красного Креста добиться моего приезда в Белград, и в 1928 году я стал подданным Югославии. Жизнь была интересной, увлекательной и… полуголодной. Когда родители расстались, семью заменили скауты: ночёвки в палатках, разжигание костров, пения песен; учились ориентироваться на местности и выходить из самых сложных ситуаций. Ох, как мне всё это пригодилось потом… Несмотря на все трудности, я закончил русско-сербскую гимназию, поступил на медицинский факультет университета, был исключен за участие в студенческой демонстрации и в 1940 году поступил в офицерское училище… Да… как мы были молоды и хорошо невоспитанны…

И Александр Михайлович начал рассказывать смешные истории студенческой жизни. Рассказчик он был великолепный, и я пригласила своих коллег насладиться его речью. Смехом прерывался рассказ о прогулке студентов с лестницей по ночным улицам Белграда, которая закончилась в полицейском участке:

– Что Вы делали ночью с лестницей?

– Понимаете, она давно, бедненькая, стояла и скучала. И стало нам её жалко. Вот мы и решили взять её погулять – пусть развеется.

– Как это «погулять»? – не может понять офицер.

– Мы же Вам растолковываем: она, бедная, давно скучает в одиночестве. А мы как кавалеры и джентльмены, решили её хоть чуть-чуть развлечь. Она же женского рода, и ей надо оказывать внимание…

– Слушайте вы, «джентльмен»! Бросьте мне голову морочить. Где Вы её взяли, с какой целью и куда тащили?

– Никуда мы её не тащили, а вежливо прогуливали.

Поручик неожиданно для всех громыхнул раскатистым хохотом и схватился за живот:

– «Женского рода»… лестнице… Ха-ха-ха! Во-о, дают!.. «Джентльмены – кавалеры» барышню нашли… Ха-ха-ха!..

Раскатистым «ржанием» громыхал не только поручик, но и весь наш славянский отдел, особенно когда Катрин (француженка, плохо говорящая по-русски), отсмеявшись, спросила:

– А кто это лестница?

Тут уж и Александр Михайлович не выдержал и разразился своим заразительным смехом. Серьёзно поговорить в такой обстановке было просто невозможно. И тогда я решила пригласить Агафонова в воскресенье на семейный обед. Он сразу же спросил, как зовут моих детей (я поняла потом, чтобы подписать заранее книгу для Дианы, Давида и Александра) и поставил условие, чтобы украинское сало присутствовало на столе во всей своей красе.

Так начался наш долгий разговор с Александром Агафоновым на несколько лет…

К воскресенью я уже успела узнать, что с самого начала фашистской оккупации Югославии, курсант Александр Агафонов отчаянно сражался с врагом, был ранен штыком в грудь, буквально через несколько дней снова был в строю. Что толку! Югославия капитулировала, и все курсанты оказались в немецком плену, в штрафном лагере «Stalag 12-F» в Лотарингии, аннексированной фашистской Германией.

С первых же дней плена Александр мечтал только о побеге. Но как бежать без гражданской одежды? Куда? Далеко ли до Франции? Вскоре ему повезло: их четвёрку отправили работать в деревню под присмотром всего лишь одного охранника с карабином! В деревне они познакомились и подружились с мальчиками: старшему Полю Негло было около четырнадцати, а братьям Мурер-Жерому и Эжену и того меньше. Алекс (так называли его ребята), мысленно благодарил школьную учительницу французского, которая научила говорить его на этом прекрасном языке, и сейчас он мог общаться с «сопротивленцами в коротких штанишках». И юные герои, а это действительно герои, ведь они рисковали жизнью всей своей семьи, принесли одежду, еду, школьный компас, карту, адрес кузена во Франции. И побег удался!!!

Это был август 1941 года… С невероятными трудностями (открылась рана на груди) с помощью незнакомых и самоотверженных людей Алекс прибывает в Париж с одной целью – бороться с фашизмом. Удача сопутствовала ему. Через мать Марию в русской церкви он знакомится с Вики Оболенской. Это она уговорила его пойти учиться на курсы по специальности металлообработчиков, и, по окончании, отправиться на Берлинский военный завод с целью организации саботажа. Агафонову выдают фальшивые документы на фамилию Соколов, руководителем в этой рискованной операции назначен был Мишель, который станет настоящим боевым другом Алекса на долгое время. Когда на след подпольщиков напало Гестапо, в последний момент им удалось вернуться в Париж.

Снова смена фамилии – на сей раз документы выданы на имя Александра Поповича и следующая «командировка» во Franche-Conte для изучения азбуки Морзе и обучения молодых «макизаров» обращению с оружием…

Срочный вызов в Париж и последняя встреча с Вики Оболенской, которая знакомит Алекса с непосредственным руководителем Анри. Новое задание – разведать точное местоположение немецких батарей и береговых фортификаций на Атлантике.

В Бресте, Гавре, Сен-Назаре базировались немецкие подводные лодки, прячущиеся в так называемые «гаражах». «Гараж» – это высокий бетонный короб, вмещающий в себя около 14 подлодок, его железобетонный потолок достигал десяти метров (они стоят и поныне). Самолёты союзников совершали безуспешные налёты, но «гаражи» надёжно прикрывались десятками зенитных батарей, разбросанных по всему побережью. Алекс и Мишель в качестве шофёров грузовиков, развозящих стройматериалы, наносили на путевые карты условными значками места всех военных укреплений и передавали через подпольщиков в центр.

Однажды Мишель показал Александру маленький листок «Либерасьон»:

«Французы! Когда в эти дни тайком приникнув к Вашим радиоприёмникам, Вы услышите скупые слова: «Сталинград всё ещё держится!» – вдумайтесь: сколько в них кроется героизма, страдания и надежды!..»

Эти слова ещё больше придавали смелости и энтузиазма молодым сопротивленцам.

В роковой февральский день 1943 года Алекс был арестован, при нём была карта с отмеченными военными объектами. Его били и допрашивали, допрашивали и били. Ничего не добившись, военный трибунал приговорил Агафонова к расстрелу за шпионаж. Когда из суда его повезли обратно в тюрьму, Мишель с друзьями, перебив охрану, освободил своего друга с переломанной ногой. Некоторое время пришлось скрываться в замечательной греческой многодетной семье, подвергая их смертельному риску, т. к. листовки с фото Агафонова были расклеены повсюду: «Разыскивается опасный преступник…». Адрес этой героической семьи Алекс запомнил на всю жизнь…

С большим риском подпольщики переправили Агафонова в Париж в немецкой форме. В маленькой гостинице «Midi» его радушно встретил хозяин с пышными усами итальянец Энрико, в его очаровательную дочь-певунью Алекс давно уже был влюблён. Её звали Раймонда, но все называли её Ренэ. Ренэ с энтузиазмом принялась за перевоплощение внешности Алекса: с помощью ножниц изменила причёску, брови, сделала усики – и пожалуйста: новый человек с новыми документами: Александр Качурин – французский гражданин русского происхождения, снова готов продолжать борьбу…

…В воскресенье вся наша семья с нетерпением ждала встречи с Александром Михайловичем Агафоновым. Я даже пригласила мою милую подругу Танечку с гитарой, чтобы порадовать нашего гостя украинскими песнями. Он вошёл, улыбаясь, с цветами и обнял нас всех своими синими глазами. Увидев гитару, запел:

– Вы пели этот марш узников Бухенвальда… там? – спросила Таня, смущаясь.

– Конечно там, ещё и играть там научился… на зубах…

Он взял карандаш и ловко отстучал этот же марш на зубах, а потом виртуозно исполнил какую-то весёлую мелодию и с улыбкой сказал:

Там я познакомился с одним немецким антифашистом-астрологом, конечно, я не очень-то верил в гороскоп, но он мне предсказал, что я буду жить долго, как Кащик Невмираний (Кощей Бессмертный) и вот я пред Вами…

Александр Михайлович умел самые драматические периоды своей жизни превратить в шутку. Какой он оптимист, жизнелюб, у него явная аллергия на смерть. Как он наслаждается, смакует жизнь, он пьёт чай, как коньяк, он так радуется всему и улыбается всем…

– Александр Михайлович, а как Вы попали в тюрьму «Френ»? – спросила Таня.

– Я навсегда запомнил этот день, вернее утро, т. к. это было в 5 часов утра 6 июля 1943 года. По приказу Центра я должен был уехать в Безансон 5 июля вечером. В подполье чувствовали грозящую опасность, т. к. последовала серия арестов, и Мишель настойчиво повторил приказ покинуть Париж вечером. Но Ренэ, милая любимая Ренэ, со слезами на глазах умоляла: «Дай мне надышаться тобой, может быть это наша последняя ночь…». И, конечно, я остался… А утром меня арестовали, аж 16 человек с пистолетами ввалились в нашу комнатку, до сих пор ума не приложу, как они вместились. Обыск, наручники, всё это меня здорово развеселило, неужели для меня одного такая честь? Аж целый квартал оцепили! На глазах у всех долгим поцелуем (пусть позавидуют!) я попрощался с Ренэ. (Её с отцом тоже арестовали, но через некоторое время отпустили.)

Меня бросили в какую-то тюрьму, в одиночную камеру. В одиночках живут звуками, прислушиваюсь: странный стук – три лёгких удара и один сильный, так это же – три точки, тире. Позывные нашего радиста. Вот и пригодилась мне азбука Морзе. Перестукиваясь, узнал, что это «знаменитая» тюрьма Френ. Радист мне пожелал хладнокровия, выдержки и удачи.

Допрос гестаповец вёл по уже знакомой мне схеме: начинался вопрос тихим вкрадчивым голосом, затем он накаляется, постепенно повышая голос, переходя на истерические крики и заканчивая ударами в челюсть. Через несколько допросов сценарий изменился. Тюремная морзянка сообщила, что Гестапо обратилось за помощью к французской контрразведке, поэтому стало известно, что документы фальшивые. Начались пытки, допросы и пытки. Требовали назвать себя. В тюрьме товарищи постоянно подбадривали, просили держаться как можно дольше: арестована только одна ветвь подполья, нужно время, чтобы обезопасить других, дать им возможность замести следы, и я держался. Они меня жгли огнём, били линейкой и плёткой, сжимали голову удавкой, пилили предплечья расчёсками, кололи иглами… И я думал, что больнее и страшнее уже ничего не придумать. Но вот они приказали мне раздеться догола и повели куда-то во мрак, всё ниже и ниже… Морозильник! Бетонный пол, как лёд… Тепло медленно уходило из меня… Очнулся я уже в другой камере, где царил тон дружбы и взаимоподдержки. Трое заключенных хлопотали надо мной, растирали, массировали, потом накрыли всеми одеялами. Кто-то сказал: «Он весь седой», а мне было всего лишь 23 года!

Из тюрьмы Френ меня вместе с другими заключенными отправили на поезде в концлагерь. В дороге была предпринята неудачная попытка к бегству и в результате жёстокое избиение фашистами. На место мы прибыли 29 января 1944 года, нас встретили словами: «Приветствуем вас с прибытием в концлагерь Бухенвальд! Отныне забудьте, что вы люди! Вы только заключенные». Мне был выдан «инвентарный номер» 44445, так мы стали номерами. В эсесовскую канцелярию была передана моя карточка с двумя латинскими буквами «NN» – «Nacht und Nebel» (мрак и туман) и со штампом «подлежит исчезновению».

Я, как всегда, думал только о побеге, но после расспросов понял, что каждая попытка к бегству заканчивалась автоматной или пулемётной очередью или смертельным поражением током. Фашисты говорили, что путь к свободе лежит через крематорий: «огонь, дым, воздух, небо и свобода».

Кроме номера мне выдали красный треугольник-винкель. Раньше внутрилагерная администрация состояла из зелёных винкелей, т. е. уголовников, сделавших жизнь в лагере невыносимой. Но в мою бытность лагерем управляли уже красные винкели – политические. Вскоре я убедился: здесь в Бухенвальде, работает хорошо законспирированная и сильная подпольная организация. Члены её связаны между собой, находятся на всех ключевых местах. Организация не только помогает узникам выжить, но и организует сопротивление фашизму. Я сразу же влился в их ряды, благодаря этому моя судьба круто изменилась. Я не буду долго рассказывать, как я работал в лагерном лазарете, стараясь всеми силами облегчить страдания больных, несмотря на жестокое правило фашистов: «В лагере больных нет. Есть только живые и мёртвые».

Я был в категории «мёртвых»… По лагерному репродуктору объявили мой номер 44445… Все знали, что вызывают номера узников, приговорённых к смерти. Как глупо, победа близка, нужно жить и бороться, а меня… меня вызывают в крематорий!..

В последнюю минуту немецкие антифашисты в морге подменили номера. Труп с моим номером отправился в крематорий, а я получил номер 7015 – Пётр Бабич-русский. Таким образом, подпольщики спасали жизнь многих людей. В Бухенвальде во главе каждой национальности стояло своё руководство – «центр». Все они были объединены в один координационный коллектив – подпольный интернациональный лагерный комитет. Часто я ходил к советским «полосатикам», где проводилась важная и героическая борьба.

– Александр Михайлович, и всё-таки Вам удалось убежать? – спросила Танечка.

– А як же. Вместе с русским другом Колей нас отправили на ремонтные работы железнодорожного товарного вокзала Кёльна. Вдруг налёт огромной силы. Бомбили совсем рядом. Охрана в ужасе распласталась на земле, но нам было не до таких «нежностей». Сначала ползком, а потом уже и в полный рост мы припустили, что есть духу из зоны оцепления. На бегу сбросили свои куртки «зебры» и остались в одних рубашках, а это уже был ноябрь 1944 года, точнее воскресенье 5 ноября. А мне всегда в воскресенье везло, да и родился я в воскресенье, и сегодня в воскресенье мне повезло – очутился в такой симпатичной теплой компании. «Воскресные» люди играют в моей жизни важную роль, даже не подозревая об этом.

– Я не умею играть «важных ролей», я умею играть только на гитаре – сказала Таня.

Совсем недавно Танечка начала работать в библиотеке Русского дома в Сент-Женевьев-де-Буа и её сразу же все полюбили за внимательность, душевность, чуткость, за радость, которую несла Таня своими песнями и чтениями вслух Толстого в библиотеке.

Она возила своих подопечных в церковь и сама пела в церковном хоре, она не забывала отмечать все дни рождения, и каждого ждал маленький сюрприз. Даже внешность её была «ангельской», её так и называли: «ангел-хранитель».

Александр Михайлович с улыбкой посмотрел на нашего «ангела-хранителя»:

– Давай, Танюша, споём… без репетиции «Удалые, молодые, не немецкие, песни русские, лихие, удалецкие!»

– А, может быть, потом… Расскажите, что было дальше…

– А дальше… дальше «приближали день Победы, как могли». Нападали на фашистов, освобождали заключённых, обеспечивали их одеждой и оружием, сколачивали небольшие отряды партизан. Весной 1945 года уже чувствовалось начало конца… Грохот не прекращался. Восток-Запад шли навстречу друг другу, зажимая фашистов всё больше и больше… Вдруг я увидел французский флаг. Французы! Почти земляки, и я ринулся к ним: может быть, кто-нибудь слышал о Ренэ, о Мишеле… Меня проводили к молодому лейтенанту. Он пытливо стал всматриваться в меня, потом спросил, был ли я во Франш-Конте. Оказывается, он тоже находился в группе, которую я обучал пользоваться огнестрельным оружием. Значит, он должен знать капитана Анри… Оказалось, что Анри уже был не капитаном, а полковником. И он не Анри, а стал Фабиеном, и уже почти на подходе к Германии погиб. Горько. Такой человек, такой командир… Помолчав немного, лейтенант мне предложил неожиданно: «Ты достаточно натерпелся: тюрьмы, пытки, концлагеря, побеги, издевательства… Война скоро кончится… Я могу тебе устроить место в самолёте на Париж. Твоё решение?»

Заманчивое предложение… Париж… Ренэ… Закончил бы медицинский институт… Семья… сын. Да, сын обязательно, чтобы воспитать его по собственному умению и разумению, чтобы стал таким, как Мишель, как капитан Анри…

Я невольно глянул в сторону стоявших невдалеке моих русских ребят. Как много связывало меня с ними, они стали для меня родными. А если с ними что случится? Сумеют ли они добраться до своих?

«Поступай, как душа повелит», – такими были слова приунывших друзей.

Конечно, я остался с ними. А в Париж прилетел только через 49 лет…

Вот так каждый из нас есть живописец своей собственной жизни. Только краски мы выбираем по-своему настроению и характеру…

Александр Михайлович взглянул на старинные часы, стоящие на камине… Время пролетело незаметно… Поздно… Начался тихий и ласковый дождь.

– Я забегу в библиотеку с моим сыном Виктором, – сказал на прощание Агафонов и скрылся под осторожными каплями парижского дождя…

Как и обещал Александр Михайлович, он вскоре появился в нашейбиблиотеке вместе со своим сыном Виктором. Было кем гордиться: такой же высокий богатырь с запоминающимся голосом и крепким рукопожатием. Он с таким обожанием и уважением относился к отцу, что это чувствовалось в каждом его слове и жесте. Я уже знала, что Александру Михайловичу не удалось окончить медицинский институт, хотя по иронии судьбы ему часто приходилось работать медиком и спасать жизнь многим заключенным. Можно было сказать, что его мечты полностью воплотились в сыне. Виктор окончил Ленинградский медицинский институт, потом аспирантуру, долгое время работал в Африке, а в настоящее время был доцентом кафедры онкологии Московского медицинского университета. Они стояли передо мной два красавца – отец и сын, и я процитировала им французское выражение: «шарм в квадрате», они засмеялись:

– А может быть и в кубе, – добавил задорно Александр Михайлович.

Каково же было моё удивление, когда я узнала, что Агафонов усыновил Виктора в возрасте 14 лет! Трудно было поверить, что Виктор – его приёмный сын, так они похожи. Между ними была какая-то внутренняя связь, позволявшая понимать друг друга с полуслова…

Меня очень привлекли в Викторе его организованность, чёткость, деликатность, умение интересно отвечать на вопросы. Мы с ним подружились и порой часами «висим на телефоне», хотя, казалось, оба говорим только о самом главном.

Из разговоров с Виктором постепенно складывалась грустная мозаика жизни его отца…

После долгожданной победы Алекс решил вернуться домой в Югославию через советскую оккупационную зону и там проститься со своими верными русскими друзьями. Американский грузовик быстро домчал их до Эльбы. Ребята были в восторге, наконец-то у своих! Но свои встретили Агафонова с недоверием. Опять вопросы-допросы. Следователь никак не хотел понять, что перед ним герой Сопротивления и югославский подданный. Он утомлял Агафонова своим подозрением:

– Ну кого ты хочешь одурачить и убедить, что сам, добровольно, чтобы, якобы сократить путь домой и помочь русским ребятам, ты приехал сюда? Расскажи чистосердечно, кто тебя к нам послал, с каким заданием? На какую разведку ты работаешь?..

В сентябре 1945 года Агафонова как человека с «опытом» снова отправили в Бухенвальд, который уже находился под советским командованием. Алекса назначили старостой над интернированными немцами. И он, обладая несомненно большим педагогическим талантом, уделяет большое внимание перевоспитанию немецкой молодёжи в Бухенвальде. Неистощимый на выдумку, прекрасный организатор, он создаёт в лагере театр и руководит постановкой спектаклей. Он хотел, чтобы юные немцы начали новую, светлую жизнь. И они поверили и потянулись к нему… и сделали Агафонову такой сюрприз, который он запомнил на всю жизнь…

18 января 1946 года Александру Агафонову исполнилось 26 лет! Вот как запомнился ему этот день:

«Неожиданно меня разбудили чудесные звуки любимого вальса Штрауса. Открываю дверь: перед моей комнатушкой несколько немецких юношей-музыкантов. Вперёд протискиваются двое поваров в белых колпаках и вручают мне чудесно-пахнущий торт на блюде. Другие члены молодёжной группы дарят мне отлично изготовленную лакированную шкатулку с шахматами. Изнутри на крышке надпись: «Нашему начальнику штаба в день рождения!» За столько лет мне впервые напомнили о моём дне. И кто! – бывшие гитлеровские юнцы! Невероятно! Невольная мысль: даже такое сильное давление, какое на психику народа оказывал нацизм, не в силах было выхолостить в юности присущую ей чистоту и человечность!»

К сожалению, шахматами, этим памятным подарком, сделанным руками юношей с такой любовью, завладел начальник лагеря капитан Матусов…

В июле 1946 года Александра Агафонова спешно отправили в Россию. Родина встретила его сурово. Коми АССР, лагерь… За что?! Никаких объяснений… Только в мае 1949 года уже в лагере ему вручили «ордер на арест». Александр Михайлович, как всегда, рассказывал об этом с юмором, а у меня текли слёзы…

– Только тогда, когда я подписал ордер на арест, я понял, что до этого я был «на свободе»! все эти несколько лет под строжайшим конвоем, когда в любой момент можно было ждать пулю в затылок – я был «свободен». Наконец-то я и вправду «арестован». По-настоящему!!!

После этого «настоящего ареста» он проходит через знаменитейшие тюрьмы: Лубянку, Лефортовскую и Бутырку. Больше месяца он сидел в одной камере с известным «мастером» советской разведки – создателем крупной разведывательной сети в Западной Европе «Красная капелла» – «Большим шефом» «Большой игры» – Львом Захаровичем Треппером (позже Агафонов напишет о нём книгу).

Александра Михайловича обвиняют в шпионаже. Ему грозит расстрел. Вот как он вспоминал об этом:

«Раньше там, когда дрался, я знал, на что и за что иду: они – враги, и я им враг! И всё было понятным: и пытки, и суды, и приговоры. Всего этого я был достоин, как злостный враг, от врага и получал по заслугам. А здесь?! Зачем и сколько можно это терпеть? Какой смысл? Что и кому, и с какой целью доказывать? Кому это нужно? А допросы и пытки тоже варварские. Пропали и все мои зубы. Надоело! Смерть – лучше! Это избавление от никому не нужной жизни. И мне она не нужна. Поскорее бы покой. И вот радость: я, наконец, в камере смертников! На седьмые сутки по конвейеру вызывают «с вещами» и… навсегда покой. Ура… Ура… Аж танцевать вприсядку захотелось!»

Милые читатели, если Вы посетите библиотеку (BDIC), то обязательно посмотрите архив Александра Михайловича Агафонова. Там находятся копии протоколов допроса. Вчитайтесь в них, посмотрите, на каждом протоколе стоит время допроса: начат: 22 часа, окончен: 6 утра… Теперь Вы понимаете, какими надо было обладать сильным характером, мужеством, выносливостью, чтобы, пройдя через все Бухенвальды и Гулаги, сохранить свежесть восприятия жизни, синий искристый взгляд, добрую агафоновскую улыбку…

«Вышка» (расстрел) была заменена вышками с охранниками в Воркуте. Его назначили лагерным фельдшером, но, как всегда, Александр был на грани смертельной опасности: уголовники проиграли его в карты и ночью пришли к двери медпункта. Постучали, сказали, что в бараке погибает больной… Агафонов, предупреждённый об опасности, всё же открыл дверь со словами: «Я знаю, зачем вы пришли, но долг медика велит мне идти к больному…» Поражённые смелостью Агафонова, бандиты разбежались.

Александр Михайлович вышел на свободу только после смерти Сталина, а в 1969 году получил советское гражданство. С большими трудностями (административными) ему удалось закончить филфак Одесского университета, романо-германское отделение. Но преподавать языки не разрешили – идеологическая работа! Поэтому стал учителем труда. Дети его обожали, и он многое им рассказывал из своей жизни, и они просили Агафонова написать книгу. «Выполнив наказ бывших моих учеников, посвящаю этот труд юности новой России» – этим посвящением начинается книга Александра Михайловича «Записки бойца Армии теней».

В канун 30-летия со дня Сталинградской битвы в Волгограде проходила советско-французская встреча ветеранов Сопротивления. Генерал Пьер Пуйяд командир полка «Нормандия Неман» вручил Агафонову номерной Почётный знак ВВС Свободной Франции. Только после этого в 1973 году Александра Михайловича реабилитировали…

Высокий коэффициент агафоновской радости и оптимизма помогал преодолевать все трудности повседневной жизни. Он настойчиво искал своих французских друзей и нашел «сопротивленцев в коротких штанишках»: Поля Негло и Жерома Мурер, он попросил их разыскать Ренэ. Удалось узнать, что её отец Энрико умер через несколько лет после войны, а Ренэ вышла замуж, переменила фамилию и переехала куда-то под Безансон… Из-за перемены фамилии дальнейшие розыски казались бессмысленными, но Агафонов упорно продолжал искать… Легче было найти Мориса Монте, сделавшего после войны большую карьеру. Какой переполох поднялся в КГБ, когда глава внешней разведки Франции Морис Монте вдруг пригласил в гости ничем не примечательного учителя труда! Кто же знал, что они оба сидели в одной камере гестаповской тюрьмы. Советские компетентные органы рекомендовали Агафонову отказаться от поездки в Париж, а пригласить самому главного разведчика Франции в Ялту.

И Морис Монте приехал, чтобы встретиться с Агафоновым! Друзья не могли наговориться, они не виделись с того момента, когда после знакомства в тюрьме Френ, были отправлены в разные концлагеря: Агафонов в Бухенвальд, а Монте – в Нойенгамм. Морис чудом остался жив. При освобождении из концлагеря он весил всего лишь 28 кг при росте 182 см!.. На прощание Морис Монте «приказал» Алексу приехать обязательно в Париж, где его ждут и помнят…

Но приехать получилось только в 1990 году. В это время Александр Михайлович жил в доме, выстроенном в Колпино (под Питером) военнопленными немцами, может быть хоть в этом была какая-то справедливость.

Вдруг телефонный звонок, который круто изменил его жизнь… Он сразу узнал милый голос Ренэ! Она жива! Она ждёт! Как будто счастье потерянное и украденное вернулось в голосе Ренэ… И вот поезд подъезжает к Gare du Nord… Они не виделись 49 лет!.. «Эх, как время изменило нас», – подумал Агафонов, обнимая плачущую от радости Ренэ. Его синие глаза тоже блестели от слёз. Ренэ и Алекс, взявшись за руки, вышли на привокзальную площадь…

– Обещай Алекс, теперь ты не исчезнешь на полвека. Теперь ты будешь всегда со мной, умоляюще смотрела Ренэ в синеву его глаз.

Агафонов молча вытащил обратный билет и с улыбкой разорвал его. Казалось, мечты начинают исполняться. Состояние невесомости, лёгкости и радости не покидало Ренэ и Александра.

Они поселились в чудном домике Ренэ (уже много лет она была вдовой) в маленьком городке Charquemont в знакомых местах Алекса. Это здесь, в Franche-Conte, он занимался военной подготовкой «макизаров». Ему, как активному участнику Сопротивления, сразу же выдали французские документы.

Выжившие бойцы Сопротивления устроили Алексу тёплый, сердечный приём. Писала о нём и французская пресса, часто выступал он по телевидению. В одном из интервью Ренэ и Алекса сверкнул эпизод 6 июля 1943 года.

– Как Вы думаете, кто же всё-таки «сдал» Алекса Гестапо в гостинице? – спросил возмущённо журналист.

– Это я, чтобы спасти отца и себя, – неожиданно с рыданием произнесла Ренэ.

Агафонов начал её успокаивать:

– Не плачь, милая, я ещё тогда проанализировал ситуацию и… догадался… и простил, забудь… Я знаю методы Гестапо, ты не виновата, смотрите, мои пальцы до сих пор плачут от пыток… И он показал обрубки своих пальцев…

Дальнейшая их судьба могла бы стать сюжетом плохого романа, но, к сожалению, это была правда… На следующий день после признания Раймонда умерла…

Оставшись один, Агафонов уезжает в Париж и поселяется в русском доме для престарелых в Montmorency. Целыми днями в маленькой спартанской комнатке он пишет свои книги.

– Надо уметь не иметь, – говорил Александр Михайлович.

Над его письменным столом висело изречение Вяземского:

«Беда нашей литературы заключается в том, что мыслящие люди не пишут, а пишущие не мыслят».

Александр Михайлович мыслил, писал, ездил в Германию с выступлениями (он прекрасно говорил по-немецки). Однажды на конференции в Веймаре, когда он вышел на трибуну, раздались бурные аплодисменты и выкрики: «Ура нашему штабсляйтеру» – это бывшие юноши Бухенвальда, а ныне дедушки с внуками, пришли на встречу с Агафоновым, чтобы выразить ему благодарность и свою любовь. Значит, зёрна его воспитания, добра попали на плодородную почву!

Как ни странно, немцы просто обожали Агафонова. Его мемуары вышли в Берлине на немецком языке, он стал почётным жителем города Кёльна, в центре документации национал-социализма хранятся архивы Александра Михайловича, была создана ассоциация «Друзья Агафонова». Его много раз приглашали выступать в мемориальный комплекс Бухенвальд с чтением воспоминаний, устраивали встречи.

– В Бухенвальде я, как дома, – шутил Александр Михайлович, приглашая меня поехать с ним: – Не пожалеешь, расскажу всё из первых уст, не то что экскурсовод, который что-то прочитал в книге, я всё на себе прочувствовал и всё запомнил, чтобы это никогда не повторилось…»

Он опять окунулся в омут жизни с головой. И вот этот период полный энтузиазма и творческих планов, мне пришлось расстаться с Александром Михайловичем на несколько лет, т. к. мы всей семьёй уехали в длительную командировку на берега Босфора…

Вернувшись в Париж, нагрузив машину разными восточными сладостями для всего дома Montmorancy, мы мчались к Агафонову уже предвкушая его удивление и радость… Но что это? Пустой сад, дом закрыт. Что случилось? Где Агафонов? Никто ничего не знал… И все таки я нашла его… Но в каком состоянии… Полуслепой (после неудачной операции), он не мог ни читать, ни писать, все его друзья – сопротивленцы, несмотря на то, что были моложе его, покинули этот мир. Его деятельная натура томилась, но дух борца торжествовал даже здесь. Агафонов по многим причинам (о которых просто не хочется говорить) был в конфликте с администрацией этого дома престарелых. Он держал голодовку уже 2 дня (в его-то возрасте)… Таким образом показав, что он недоволен, и что он может еще бороться. Как он обрадовался, увидев нас, и как всегда пытался шутить:

– Ах, какая моя жизнь странная – иностранная…

Я не могла сдержать слез… пыталась кормить его, но он потерял аппетит… к жизни. Вышел нас провожать, а потом подымался по лестнице в свою комнату с таким видом, как будто спускался в ад…

Надо было спасать его сейчас же, немедленно!

Его желанием было переехать в Русский дом Saint-Geneviève-des-Bois. С большим трудом он подписал свою книгу «Записки бойца» в подарок директору этого дома, и мы помчались туда.

– Мест нет, к сожалению, – ответил грустно директор, потом взглянув на меня, добавил: – Хорошо, что-нибудь придумаем. И он (спасибо большое) быстро организовал Агафонову переезд. Случайно шофером машины оказался югослав, и, конечно, всю дорогу с ним Алекс распевал югославские песни… А в Русском доме его уже встречала наша милая Танечка – «ангел хранитель». Вот так они и встретились через 19 лет, как и предсказал Александр Михайлович в «один прекрасный воскресный день». Танечка действительно сыграла важную роль в его жизни. Каждый день в читальном зале библиотеки она собирала всех и читала вслух воспоминания Агафонова. Все слушали с большим вниманием и смотрели на Алекса как на героя. А он иногда прерывал чтение и рассказывал сам – увлекательно, ярко, с юмором. И люди потянулись к нему с вопросами, с разговорами. И он ожил, заулыбался, он почувствовал, что снова нужен, снова в строю. В столовой считалось за честь сидеть рядом с Александром Михайловичем, поэтому установили очередность, чтобы не было обидно никому. А он сыпал комплиментами, шутками и светился радостью, несмотря на унылую декабрьскую погоду 2009 года.

А 18 января 2010 года ему должно было исполниться 90 лет. И я заранее готовилась к этому дню, чтобы сделать ему «немецкий сюрприз», как в Бухенвальде: с самого утра приехать с музыкантами и разбудить его звуками любимого вальса, испечь самый лучший пирог, подарить шахматы, пригласить из Кёльна немецких друзей, а вечером устроить большой концерт в Русском доме, ведь он так давно уже не был на спектаклях…

23 декабря раздался звонок из Русского дома. Незнакомый голос произнес:

– Стресс от положительных эмоций… Сердце не выдержало… Он умер от счастья… с улыбкой…

Даже смерть не смогла победить его, Агафонов встретил ее насмешливо, с улыбкой… Он не болел, не лежал месяцами в кровати, не принимал лекарств… Казалось, это просто душа, заключенная в тело, вырвалась на свободу…

Александр Михайлович любил повторять:

– Знайте, самое главное: с земного шара нас, как бы кто ни старался, а не спихнут. Не будьте же злы и мстительны! Жизнь прекрасна – слов нет. Стоит лишь шире глаза раскрывать, не унывать от досадных мелочей, не вешать голову и не опускать руки даже в самые критические моменты, духом не падать и «плевать на все невзгоды».

А руки у меня все же опустились, когда назначили похороны на 18 января.

– Нет, это невозможно устраивать похороны в его день рождения!!!

А на дворе шел дождь, серые облака затянули зимнее небо… Как грустно…

Звоню в Кёльн, чтобы предупредить друзей, их у него там много: Карола (зам. Директора центра документации национал-социализма), ее супруг Илья, Мартин – известный историк и журналист, Кристиан… перечислить всех невозможно. Они приехали 24 января, в пятницу на отпевание в Saint-Geneviève-des-Bois.

Милые читатели, вы можете не поверить, но именно в этот день ярко светило солнце и небо было цвета агафоновских глаз.

Цветы, венки… вот венок из Российского посольства, а на следующем написано по-немецки: «Дорогому другу от мемориального фонда Бухенвальд», а рядом надпись по-французски: «Он умел дружить и соединять все языки и народы». В этот день даже незнакомые люди мне кажутся друзьями, поэтому я приглашаю всех к нам на пирожки… мы говорим о нем… мы делимся впечатлениями от встреч с этим мужественным человеком необыкновенной судьбы…

Исполняя его желание, мы поставили на могиле простой православный крест, и на нем его фотография… А на плите, после долгих споров, выгравировали по-русски и по-французски

«Агафонов (Глянцев) Александр Михайлович, антифашист, боец французского сопротивления, писатель, свидетель ХХ века».

– Да какой же он свидетель? – возмутилась Мария Семеновна (его старая знакомая), – ведь он же активный участник!

Милые читатели!

У Александра Михайловича Агафонова нет ни орденов, ни медалей. Родина еще не наградила его (надеюсь, что наградит посмертно), так пусть наградой ему будут наша память и наши цветы…

Париж 2013

Пилигримы

Эта чудесная история началась с песни…

В один прекрасный июньский день позвонила Леся:

– Приветик! Сейчас же, без всяких церемоний, приезжайте к нам на ужин. Мои друзья передали банку чёрной икры, и мне доставит удовольствие поделиться с вами «чёрной радостью». Признайтесь честно: в этом году наслаждались ли вы чёрной икрой?

Не успела я ответить, что не только в этом году, но уже давным-давно заменила чёрную икру кабачковой, как маленькая дочь Леси выхватила трубку телефона, и связь прервалась. Нам (мне и моему мужу Филиппу) осталось только прыгнуть в машину и мчаться навстречу «чёрной радости».

Мы остановились на несколько минут у бензоколонки, я обратила внимание на большой оригинально выполненный плакат: «CHANGEZ VOS BALAIS». Я рассмеялась, так как это слово имеет несколько значений: это может быть и кончик собачьего хвоста, и швабра, и щетка стеклоочистителей, и даже метла Бабы-Яги. Ко мне тут же подошёл служащий заправочной станции и начал уговаривать купить «дворники». Я объяснила ему, что еду в гости к утончённой, очаровательной, романтической даме, и привезти в подарок «дворники» – это просто неприлично.

– Тогда купите плакат, – предложил он. Это такой романтический подарок!

– Вы знаете, после рождения дочери она уже не летает на метле. Для двоих места мало!

– А жаль, – захлебнулся смехом продавец-философ. – Не забудьте, что всё слагается в историю, но и всё в ней разлагается. Ха-ха-ха!

Я махнула ему на прощанье рукой, и уже через десять минут мы сидели на террасе у Леси. Она порхала, ухаживая за гостями, в белых развевающихся одеждах, которые так элегантно контрастировали с чёрной икрой. Маленькая дочь Ася в платье принцессы забавно танцевала с другими приглашёнными детьми. Ленивое солнце совсем не собиралось укатываться за горизонт и заливало всё пространство медово-янтарным светом. Лепота…

Леся взяла гитару и запела:

Мы с Филиппом внимательно слушали слова песни о пешеходах, о «веселых, везучих туристах», и вдруг следующие строки заставили нас вздрогнуть:

Филипп крепко сжал мою руку, наши взгляды встретились, и мы сразу поняли друг друга. Тут же прозвучал вопрос Леси:

– А вы? Кем будете вы этим летом?

– Паломниками, – твердо и даже как-то торжественно ответила я, остро чувствуя всю ответственность этого момента, зная, что с этой минуты уже ничто не может изменить нашего решения.

Все даже ахнули от удивления и начали засыпать нас вопросами:

– Куда? Когда? С какой целью?

Я взяла со стола coquille Saint-Jacques и подняла ее высоко над головой:

– Ответ у меня в руках! Вы удивлены?

– Не очень, – ответил муж Леси, по всей видимости, уже привыкший к «загадочной русской душе», – мы знаем, продолжал он, что ещё с античных времён раковины очень почитались: их внутренняя и внешняя поверхности символизировали двойную любовь: к людям и к Богу, а также ракушки применялись от сглаза, болезней, дарились на счастье. Вспомните картину Боттичелли «Рождение Венеры»… У ног Венеры большая раковина, символизирующая девственность, красоту и любовь. По всей видимости, Людмила и хочет нам это продемонстрировать…

Все засмеялись. Но я не сдавалась, все еще держа ракушку в руке, сказала:

– Внимание! Перехожу от символики к легенде. Апостол Иаков (Сен-Жак) отправился в Испанию (тогда это была римская провинция) проповедовать Новый Завет. Через некоторое время, по возвращении в Иерусалим, он был обезглавлен царём Иродом II в 44 году. Двое учеников Апостола, Фёдор и Анастас, погрузив останки Сен-Жака в лодку, отплыли к берегам испанской Галисии, где раньше проповедовал их Учитель. А в это время на галисийском пляже проходил веселый праздник, устроенный в честь свадьбы благородного рыцаря. Внезапно подул сильный ветер, разбушевались волны, испугавшаяся лошадь жениха понесла своего всадника в бездну моря. Чуя близкую смерть, рыцарь обратился с горячей молитвой к Сен-Жаку, и свершилось чудо! Море успокоилось и покрылось как бы покрывалом из красивых ракушек, которые с этого момента и носят название coquille Saint-Jacques (по-русски, морской гребешок). По этому «покрывалу» лошадь со своим всадником легко вернулась на берег, а лодка с мощами Сен-Жака остановилась в устье реки Улья, где останки Апостола были преданы земле. Его могила на долгое время была забыта, и только в 813 году живший в этой местности монах-отшельник Пелайо нашел её благодаря звездопаду, причём звёзды падали всегда в одно и то же место. Король Альфонс II воздвиг на этом месте церковь Campus Stellae – место, обозначенное звездой. Со временем латинское название изменилось, и образовавшийся город стал носить имя Сен-Жак-де-Компостель, по-русски Святой Иаков Компостельский, по-испански Сантьяго-де-Компостела. Обожающие святые мощи христиане средних веков, жаждущие чудес, были воодушевлены совершить трудное (переход через горы) и долгое (несколько месяцев) путешествие в Компостель. Но поток паломников не иссякает и в наше время, а с каждым годом увеличивается, и в прошлом году достиг 260 тысяч человек (в городе Сантьяго-де-Компостела проживает всего 96 тысяч!) В чем же секрет такого успеха? Вот мы и хотим сами узнать это. Говорят, что только 30 % паломников – верующие, остальные, особенно молодёжь, идут, чтобы познать себя. Другие утверждают, что этот путь – место земных и космических сил. В любом случае, дорога Сен-Жак-де-Компостель – место встречи разных народов на пути Любви. На этой дороге чаще всего встречаются испанцы, немцы, португальцы, русские, итальянцы, американцы и даже японцы! Последнее место в этой статистике занимают французы, несмотря на то, что самая известная дорога называется «Le Camino frances».

– Так мы же последователи Паскаля, – сказал кто-то из гостей.

– А что сказал Паскаль? – поинтересовалась я.

– «Все несчастья человека происходят из-за одного: он не умеет жить, отдыхая в своей комнате».

Все опять расхохотались. Это еще раз подтвердило мое наблюдение, что французы консервативны, но обладают большим чувством юмора.

– Меня радует, – продолжала я, – что 55 % паломников – мужчины, потому что в последнее время их не видно ни в музеях, ни на экскурсиях, ни в театрах, – увижу их хотя бы на дороге в поисках физического и духовного преображения, в поисках Любви и Дружбы.

Женщины захлопали в ладоши, но мужчины смотрели на меня без всякого энтузиазма.

– А coquille Saint-Jacques?

– Раковина Сен-Жака, – и я опять подняла её над головой, – стала символом пути Сантьяго-де-Компостела, и её теперь можно увидеть на всех мостах, на многих зданиях и памятниках, а особенно на рюкзаках паломников! Сколько символического, поэтического и практического значения в этой ракушке! Она, как путеводная звезда, указывает путь паломникам. Изображённая на синем фоне желтая ракушка своими лучами указывает направление и количество оставшихся километров до Сантьяго. Конечно, мы не сможем пройти с Филиппом весь путь, но у нас есть свободная неделя, и мы думаем одолеть пешком последние 160 километров и войти в Сантьяго в воскресенье. Кстати, с 1993 года часть Пути Сен-Жак-де-Компостель вошла в сокровищницу всемирного наследия ЮНЕСКО. Так что, друзья мои, присоединяйтесь к нам, выходите на дорогу обретения своей мечты, на Путь общения со всей Вселенной! Buen camino! Счастливого пути!

Таинственные сумерки окутали террасу. Солнце уже прятало свое последнее золото лучей за горизонт, позволяя наступающей ночи набросить на мои плечи тёмный плащ пилигрима…

На следующий день, сгорая от нетерпения, мы сразу же отправились в ассоциацию «Les Amis de Saint-Jacques de Compostelle», где нас встретили ласково и дружелюбно. Все члены этой ассоциации в своё время прошли дорогу Святого Иакова, некоторые проехали на велосипеде, а сейчас, находясь уже в «мудром возрасте», они с радостью дают практические советы, рассказывают легенды, связанные с жизнью Сен-Жака, выдают crédential, то есть дневник пилигрима, который надо «компостировать» (от слова компостель), то есть ставить печать и дату каждого этапа пути, что будет служить подтверждением паломничества, и благодаря этому вы сможете получить на память именное свидетельство, написанное на латыни в вашем присутствии. Но дневник имеет и практическое применение – предъявив его, вы имеете право ночевать в монастырях, в Albergues (постоялый двор или дешевая гостиница), даже снять комнату у местных жителей за символическую плату.

– Да вы не беспокойтесь, сказал нам «мудрый» жаккер (Jacquaire), – так называют всех, прошедших по дороге Сен-Жак, – вам не стоит беспокоиться о хлебе насущном, всё очень хорошо организовано. Самый главный совет: чтобы целиком и полностью воспользоваться всеми богатствами, которые таит в себе дорога на Компостель, необходимо, чтобы ваш рюкзак был лёгким, чтобы путь был не в тягость, а в радость. Как вы знаете, дорогу осилит идущий, но как вы понимаете в смысле духовного направления – у каждого своя дорога… Он по-отечески посмотрел на нас, а потом вдруг молодо вскочил со стула и воскликнул:

– Правила, забыл сказать основные правила пути, они не писаны, их стоит запомнить:

1. Улыбайтесь! Даже если вам покажется мой совет нелепым и поначалу придётся принуждать себя – улыбайтесь. Привыкайте к улыбке – почувствуете себя счастливым, и не стесняйтесь показать свою радость!

2. Если станете думать, что мир и радость где-то там, впереди – вам никогда не удастся их обрести. Поймите, они ваши попутчики!

3. Наслаждайтесь! Превратите путь во встречу с самим собой, но ни в коем случае не делайте его наказанием в ожидании награды.

4. У вас впереди ничего, кроме дороги, по которой надо идти, испытывая радость от каждого шага, от каждого переживаемого мгновения…

Он говорил с восторгом, а ведь ему приходилось повторять это тысячи раз. Не удержавшись, Филипп с благодарностью сказал:

– Какой же вы неутомимый энтузиаст!

– А вы знаете, что означает это слово?

У меня рефлекторно зазвучал в голове «Марш энтузиастов», а жаккер продолжал:

– Это слово греческого происхождения, и можно перевести его как «имеющий божественное внутри себя», и я уверен, что и вы – энтузиасты!

Мы были очень тронуты, и Филипп процитировал строчку Элюара:

– «Мои глаза влажны, и солнце танцует в небе».

Все, почему-то, посмотрели в окно, где действительно сияло солнце, а мне показалось, что это их сердца сияли как солнце…

«Люди идут по свету, им вроде немного надо»… но оказалось, что много: пижамы, брюки, рубашки, записные книжки, фотоаппарат и… тысяча других мелочей. Мы с Филиппом умоляюще смотрели на весы, но результат был обескураживающим: каждый рюкзак весил более 10 килограммов!

– Паломники любят крайности, уверенно заявила я, глядя на расстроенного Филиппа (межпозвоночная грыжа не позволяла ему носить более 5 кг), мы пойдем без рюкзаков!

– ?

– Это будет оригинально, и мы будем единственными…

– Ты всегда единственная, заметил мой муж, но что делать с вещами?

– Мы же едем на автомобиле?

– Конечно, но мы оставляем его в деревне O'Cebreiro, чтобы пройти пешком оставшиеся 156 км до Сантьяго.

– Да, это так, но мы идём со скоростью 5 км в час, значит уже к обеду мы преодолеем этап в 30 км и нам останется только поставить печати в наши дневники, зарезервировать ночлег и разделить трапезу с другими пилигримами. До вечера остается уйма времени, вот и используем его по-картезиански.

– То есть как? – ничего не понимая, спросил Филипп.

– Автостоп! Мы возвращаемся автостопом к нашей машине и перегоняем её к месту ночлега, таким образом, всё необходимое у нас под рукой, то есть в багажнике, и так каждый день – пешеходный пробег налегке, возвращение автостопом к нашему «домику на колесах», это позволит нам познакомиться с добрыми людьми, увидеть что-то интересное и быть свободными во всех отношениях.

Филипп немножко sceptique (к счастью, я – antisceptique), сомневается в эффективности автостопа.

– Всё будет хорошо, ведь я прикрепила ракушку Сен-Жака к моей шляпе, и этот символ паломничества нам поможет!

– Так возьми еще «палому».

– ? – настал мой черед удивляться.

– Палома – это пальмовая ветвь, с которой жители Иерусалима встречали Иисуса Христа, отсюда и произошло слово «паломник».

– Хорошо, с пальмовой ветвью или без неё, но автостоп я беру на себя.

– Что ж, удача улыбается смелым, с облегчением заметил Филипп.

Но мне захотелось продолжить фразу (чтобы он не расслаблялся):

– Удача улыбается смелым, а потом долго смеётся над ними!

Ведь юмор – это лейкопластырь жизни!

Итак, мы решили начать наше паломничество с испанской горной деревни О'Себрейро, насчитывающей около тысячи жителей. Селение расположено на последней горе массива Cordillière Cantabrique на высоте 1300 метров. Красивое и необыкновенное название О'Себрейро нас так заинтриговало, что мы решили «расшифровать» его. После долгих поисков оказалось, что в переводе на русский язык это будет звучать приблизительно так: «О, какая холодина!»

– Нам повезло, – сказала я, – что мы будем там жарким летом, а не зимой.

– Хотя именно зимой там произошло настоящее чудо, – ответил Филипп. – В день, когда был страшный холод и пурга, горячо верующий прихожанин был единственным, кто пришел в церковь на мессу, а слабо верующий кюре, раздосадованный его приходом, воскликнул: «Ну каким нужно быть глупцом, чтобы пройти такой опасный путь из-за глотка вина и кусочка хлеба». Не успел он закончить свою фразу, как вино превратилось в кровь Христа, и она до сих пор хранится в маленькой церкви О'Себрейро как символ истинной веры.

– А когда это было?

– Это произошло зимой 1300 года.

– Мне кажется, что все чудеса свершились давным-давно. А на наш век технического прогресса и интернета их просто не хватило!

– Вспомни, – терпеливо ответил Филипп, – вспомни нашу свадьбу четверть века тому назад, ведь прогноз погоды предвещал дождь на целый день, а тебе хотелось солнца. Я позвонил тётушке в Lourdes, и она мобилизовала весь монастырь на молитву о хорошей погоде. В день нашей свадьбы было голубое небо, и светило яркое солнце. Разве это не чудо?

– Да, ты прав, конечно же, чудо.

И мы, перебивая друг друга, начали вспоминать тысячи разных чудес нашей жизни. И у меня появилась идея: так как день нашей свадьбы я приурочила ко дню рождения Филиппа (не правда ли, чудесный подарок?), то в этом году подарю ему в день рождения (юбилей 60 лет) незабываемый Путь в Сантьяго-де-Компостель…

К полночи мы почти доехали до О'Себрейро. После знойного дня с температурой воздуха +40 °C было приятно окунуться в прохладу ночи, но чем выше мы поднимались, следуя дорожному указателю, тем становилось холоднее, и температура упала до + 10 °С, но нас согревала песня Леси, звучащая в машине «Пешеходы, туристы, паломники…». Мы въехали в деревню. Ни души, тишина, темнота, только в одном месте светится маленький огонёк. Естественно, с надеждой идём туда. Сильный ветер «играет» моей юбкой, закручивает ее в спираль, выдувает последнее тепло.

– Ну и холодина, – сказала я, стараясь «дисциплинировать» юбку.

Филипп рассмеялся:

– Так и должно быть. Мы же в О'Себрейро!

Я стучу в дверь, а зубы мои тоже стучат от холода (в июле). Не дождавшись ответа, я открываю ее, и мы оказываемся в холле гостиницы. К счастью, есть свободный номер. Молодая приятная испанка показывает нам уютную тёплую комнату «со всеми удобствами», но моё внимание привлекает чёрно-белая фотография на стене: овальный дом из гранита, крытый соломой.

– Что это? – спрашиваю я испанку.

– Так это же наша традиционная архитектура PALLOZAS. Завтра, с восходом солнца вы увидите эти гранитные дома, овальные или круглые, прямо через окно вашей комнаты. И это только в О'Себрейро, в другом месте такой архитектуры нет, – произнесла она с гордостью.

– А что у вас есть ещё, чего нет в другом месте? – спросил Филипп улыбаясь.

Она недоверчиво посмотрела на него и воскликнула:

– Как? Вы не знаете про наш знаменитый сыр долголетия, за которым многие приезжают к нам за десятки километров? Так завтра вы должны обязательно его попробовать с мёдом!

Утром нас разбудил стук паломнических посохов о каменные плиты тротуара. С рюкзаками путники шли в каком-то одном направлении. В распахнутое окно заглянул синий глаз неба, а солнечные зайчики заплясали по зеркалам ванной комнаты. Это последний раз мы ночуем так комфортно – через несколько минут начнётся настоящая спартанская жизнь пилигримов.

Выйдя из гостиницы, мы сразу же увидели, куда направлялся поток паломников – в маленькую церковь Святой Марии, где много веков тому назад произошло чудо. Мы были последними, поэтому имели возможность подойти близко к маленькому ковчежку, где лежала запаянная ампула с кровью Христа. При входе ставил («компостировал») печати молодой улыбающийся монах, он каждому говорил что-то приятное. Когда он взял мою руку и, вложив в нее печать, слегка надавив ее своей, я поняла, что он слеп.

– Buen camino! (то есть счастливого пути). Ультрейа! – Вперед! Последние будут первыми, – приободрил он нас, продолжая улыбаться.

Мы рассматривали нашу первую печать в дневнике: стилизованные круглые домики, церковь с надписью Santa-Maria и тропинка, ведущая куда-то вдаль. Потом у нас будет множество красивых печатей и в форме ракушки Святого Иакова, и со скульптурой пилигрима, разные монастырские печати – но первая запомнилась навсегда, вместе с улыбкой слепого монаха.

Оказалось, что он был прав: из последних мы вскоре стали одними из первых. Обгоняя путников, мы поражались их бескорыстной приветливости, сиянию загорелых радостных лиц, традиционному приветствию по-испански:

– Hola! – привет!

– Buen camino! – приятного пути!

Многие смотрели на нас с неприкрытым удивлением и любопытством: без рюкзаков, без сотовых телефонов, без посохов, в шляпах (все в кепках от солнца), в тунике, подхваченной поясом из ракушек Сен-Жака, мы несли с собой только улыбку и радость. Мы шли по дороге наших бесчисленных предшественников Средневековья, у нас не было даже часов, и понятие времени уже не имело никакого значения.

Дорога змеилась среди зарослей папоротника, зеленого лабиринта кустов и цветущего дрока. Из-за обилия жёлтых цветов, которые празднично выделялись на синем холсте неба, не было видно даже листьев, – сплошной желток! Божественная тишина без мыслей. Все мелочи жизни отступили перед красотой природы, запахом эвкалипта, жужжанием пчелы, забылись парижские дела, казавшиеся ещё вчера такими важными. Эта дорога – как возвращение в детство, в котором мы еще не грешили, не злословили, не тщеславились и не делали карьеру – просто жили в раю!

Меня охватило ощущение радости, добра и благодарности. Синие указатели с желтой ракушкой Святого Иакова систематически направляли нас на «праведный путь», но вот под очередным указателем пилигрим-эстет создал натюрморт: в изношенном ботинке бордового цвета стоял на длинной ножке фиолетовый цветок в бутылке с водой, причём носок ботинка указывал направление на Сантьяго!

Мы пересекли маленький хутор. Здесь текла простая жизнь, и дорога была густо заляпана «лепёшками» коров, но паломники считают, что это к счастью.

Мы догоняем группу странных странников – это юноши и девушки приблизительно двадцатипятилетнего возраста, и у всех на рюкзаках белые ленточки, а у одной из девушек в причёске из золота волос – белый цветок. Они громко разговаривали, но еще громче смеялись. Мне послышались знакомые слова, так это же поляки!

– День добрый, братья-паломники, обратилась я к ним. – Они опять засмеялись, и мы быстро нашли общий язык.

В дальнейшем выяснилось, что это свадебное путешествие! Молодожёнов сопровождают свидетели и друзья, но не только сопровождают, но и наблюдают за ними, а вечером дают молодожёнам уроки жизни.

Если молодой муж совершил джентльменскую ошибку в отношении жены (а свидетели всё учитывали), он стирал носки своей возлюбленной, если жена совершала ошибку – «наказание»: готовка ужина для всей компании. По всей видимости, Злата (так звали девушку) хорошо готовила, поэтому «строгие судьи» всегда находили оплошности, чтобы наслаждаться вкусным ужином. Имя Злата очень шло ей – она была вся золотая: кожа, волосы, глаза. Её муж загорелый, с коротко подстриженными тёмными волосами, был лидером группы и философом. Он сразу же спросил нас:

– Что ищем мы в стране далёкой?

– Вечный поиск возвращения к самим себе, – ответила я.

– А вы?

– Мы ищем истину, смысл жизни, – улыбнулся он.

– А что изменится в твоей жизни, если я тебе сообщу её смысл? (я обратилась на «ты», потому что это правило дороги, а вот взаимовыручка – это закон!)

– А ты знаешь? – растерянно спросил лидер-философ.

– Уже знаю: Любовь – это единственная Истина.

– Я чувствую, что тот, кто ищет, будет всегда в поиске, пока не найдет. А когда найдет – восхитится и обретёт покой.

– Так ты почти что цитируешь Евангелие от Фомы, – заметила я.

– А что, такое существует? – удивился поляк.

– Его нашли совсем недавно в Египте, только в 1945 году, и поэтому это Евангелие не все знают, но оно поражает…

– Мы пришли, – перебили наш интересный разговор звонкие голоса молодёжи.

– Так быстро? Неужели.

Действительно, на указателе крупными буквами было написано: TRICASTELA.

Необдуманно, без всяких расспросов, мы последовали за молодёжью к синему, на вид не очень солидному, зданию – здесь мы будем ночевать. При входе всем ставили штампики в дневники, и за 7 евро с человека предлагались двухъярусные кровати с бумажными простынями. В комнате таких кроватей стояло штук десять, так что вся наша польская компания смогла разместиться. Мы очень торопились, так как в программе был еще автостоп – возвращение за нашей машиной в О'Себрейро. Быстро просмотрев меню на террасе маленького ресторана, Филипп рассмеялся:

– Неужели они всё это приготовили ради тебя?

На первом месте в меню значился «русский салат», а на десерт миндальный пирог «Сантьяго», и так было во всех ресторанах до самого конца! Менялось только основное блюдо, и мы иногда могли попробовать испанскую кухню.

…Выхожу одна я на дорогу… операция автостоп. Филипп в сторонке наблюдает за моими действиями. Я подымаю мой главный «козырь» – ракушку Святого Иакова, но машин, увы, нет, ни одной. Однако вскоре появляется автомобиль, вернее он мчится «на всех скоростях», но все-таки, увидев меня, а может ракушку, резко тормозит и останавливается.

– Пожалуйста, подвезите пилигримов в О'Себрейро.

– Садитесь, только побыстрее.

Мы с Филиппом усаживаемся на заднем сиденье, и машина тут же летит вперёд. Рядом с водителем сидит ухоженный, хорошо одетый мужчина. Он какое-то время рассматривает нас в зеркале, потом спрашивает:

– Quo vadis?

– Сантьяго де Компостель.

– Так это же в обратную сторону, – удивился наш спаситель.

– Знаем, – ответила я, – мы просто возвращаемся в О'Себрейро, чтобы попробовать чудодейственный сыр, утром у нас времени не было.

Его удивлению не было предела, хорошо, что мы уже подъехали и водитель затормозил. Мужчина достал свою визитную карточку, написал что-то на обратной стороне и протянул нам.

– Вот адрес моего ресторана в Сантьяго. Это очень хороший ресторан, вас обслужат там бесплатно, я написал им, вот там вы и попробуете стоящие вещи, а не то, что в этой деревне…

Машина резко рванула вперед, я успела лишь махнуть в благодарность рукой.

– Ты знаешь, как называется этот автомобиль, который мчал нас со скоростью 200 км в час? – спросил Филипп.

– Нет, ведь все автомобили так похожи, у них у всех четыре колеса…

– Maserati, для начала неплохо.

– Я здесь не причём. Это всё проделки Сен-Жака, – сказала я, показывая ракушку.

Мы бродили по О'Себрейро, многие места уже были знакомы и узнаваемы, поэтому казались почти родными. Тепло и безветренно, трудно представить, что ещё вчера мы дрожали от холода.

На террасе кафе нам подали знаменитый сыр с мёдом. Я пробую и вскрикиваю от удивления и восторга:

– Творог! Это же настоящий творог моего детства, никогда бы не подумала отыскать его в Северной Испании!

Хозяин кафе подошел к нам, и я горячо поблагодарила его за такой творожный сюрприз. Деньги взять он наотрез отказался. Просто чудеса какие-то сегодня!

Приехав на нашей машине в Tricastela, мы поспешили к ночлежному домику. Все уже подготовились ко сну (в 22 часа выключается свет), приняли душ, развесили сушить белье, достали спальные мешки, а вот у нас-то их не было, а одеяла просто не предусматривались этим тарифом, надо было бы ночевать в другом месте за 9 евро, но у нас еще не было опыта. Укрывшись свитерами, мы легли спать, пожелав всем спокойной ночи. Но уже через пару часов проснулись от холода, вышли в вестибюль и начали делать приседания, чтобы разогреться. Ночь показалась бесконечной и очень «спортивной». Было ещё темно, когда наши поляки начали собираться.

– Почему ты так рано встаешь, – спросила я Злату.

– Чтобы считать гвязды (звёзды) по Пути в Компостель, ведь эта дорога идет параллельно Млечному пути.

Её муж добавил:

– Сегодня будет очень жаркий день, ведь это последний горный этап, и надо поспешить пройти большую часть пути, пока ещё прохладно.

– Счастливого пути! – пожелали мы им и расцеловались. На прощанье они нам дали несколько практических советов.

В эту ночь мы просто воспользовались тем, что предложила судьба, оказывается, мы можем выбирать, и у нас есть список всех ночлежек для паломников, где указано наличие кухни и других удобств, мы просто не посмотрели. Теперь, умудренные опытом, перед тем, как выйти на путь в SARRIA (следующий этап), мы внимательно изучили наш список, который нам дали еще в Париже.

SARRIA – это уже не деревня, а маленький городок в 14 тысяч жителей, и мы выбрали для ночлега монастырь Магдалины XII века. А теперь – вперед, душа зовёт в дорогу, и сегодня эта дорога для нас будет, как открытие новой планеты – неизвестной, неведомой, таинственной.

На грозовое, колючее небо кто-то уже набросил синий ковёр и зажёг солнце – и мы с наслаждением пользуемся его щедростью, согревая наши озябшие тела под его лучами, но души уже интуитивно чувствуют какое-то счастье. Такое впечатление, что это не мы идем, а сама дорога скользит под ногами. Здесь она называется corredoiras (коридоры), потому что благодаря многочисленным путникам дорога так углубилась, что стала ложбиной, по краям которой в буйной зелени ещё сохранились остатки средневековых стен, и создаётся впечатление, что мы идем по природному коридору. Это типичный галисийский пейзаж. В хуторах, через которые мы проходим, виднеются оригинальные каменные ажурные постройки на высоких сваях – они предназначены для сушки зерна и кукурузы.

По пути встречаются старые загадочные романские церкви с низкими звонницами, совершенно запущенные. Но вот одна была открыта, и мы вошли в неё. Она волновала своей скромностью и гармонией, сумерками и покоем, теплым горением свечей. Боясь спугнуть очарование, мы на цыпочках вышли из неё, чтобы продолжить путь, который круто подымался, чтобы потом спуститься к ручью, через который можно перебраться, прыгая с камня на камень. Эти большие камни называются pasadoiros. Прозрачность воздуха, кристальная доверчивость холодного ручья создают какую-то алхимию блаженства и избытка чувств от физического контакта с благословенной природой, со всеми её радостями.

Дорога играла с нами в спуски и подъёмы. «На горку» мы многих обгоняли (вот что значит идти без рюкзаков), и только один путник сохранял постоянную дистанцию между нами. К его рюкзаку каким-то образом было прикреплено древко со знаменем, которое покачивалось при каждом шаге.

– Под каким флагом он идет? – спросила я Филиппа.

– Написано СССР.

– Филиппчик, я хочу с ним познакомиться.

– Хочет ли он?

– Не знаю, но я попробую его догнать.

Пусть руки мои превратятся в крылья, подумала я, и побежала с очередного холма. Мне открыл объятья тёплый ветер, и сердце забилось от ликующего восторга. Наконец я его настигла, но, поздоровавшись, он не изменил ритма своей ходьбы и не остановился. Его загорелое лицо с известными удивительными усиками «а ля Дали», называемыми «антеннами для восприятия искусства», так удивили и рассмешили меня, что я чуть не расхохоталась. Что ж, смех есть лучшее средство человеческого общения. Преодолев языковую неловкость (выбрав французский для общения), я выяснила, что он внук испанских республиканцев, живших в Советском Союзе. В нём чувствовались наивность, простодушие и, в то же время, твердость бойца. У него не только внешность была оригинальной, но и мышление.

– Я могу идти рядом и говорить с тобой? – спросила я «Дали».

– Конечно, но только один километр, потому что одиночество для меня – драгоценная оболочка моих мечтаний, и я хочу сохранить достоинство одиночества. Ты ведь знаешь закон дороги (каждый день узнаю новые законы). Мы встречаемся, чтобы расстаться. На вершине не толкаются, это дело одиночек.

– Что ты ищешь? – осмелела я.

– Этот путь – духовный океан европейской культуры, но я в поисках абсолютного ничего. – Помнишь, что сказал Поль? – продолжал «Дали».

Мои нейроны соединялись с бешеной скоростью: во-первых, у нас только километр для общения, во-вторых, о каком Поле он говорит, наверное, о St-Paul (Св. Павел).

Да, конечно. Святой Павел сказал: «Если я говорю языками человеческими и ангельскими, если я имею дар пророчества и всю веру так, что могу и горы передвигать, а не имею Любви – то я ничто».

– Нет, я подразумевал Поля Элюара (вся власть поэтам, подумала я).

– «Долг и тревога//Разделяют мою суровую жизнь…»

– Да, тревога…

– Тревога перед смертью? – удивленно прошептала я.

– Нет, смерть это только шантаж. Для меня смерть – это смена деятельности. Меня тревожит другое… Ведь мы на Земле, чтобы восхищаться. А мы… мы разрушаем нашу планету, эту драгоценность Вселенной.

Он говорил, и у него было какое-то неземное сияние в глазах, что-то величественное и гордое.

– Я серьезно опечален тем, что мир далёк от идеала. Да что там далёк – он даже и не стремится к нему. Я максималист и готов пожертвовать всем ради идеи. Я знаю, что история твоей страны – это национальная трагедия без антракта. Но все-таки… была идея, а здесь запылённые души… Я иду сейчас с этим провокационным флагом, а многие смотрят на меня с такой любовью и доброжелательностью, что я начинаю думать, что коммунизм – это тоже любовь…

И он ушёл от меня той же твёрдой походкой, и за его плечами трепетал красный флаг, как окровавленное крыло моей Родины…

Надо было преодолеть бесконечное множество ступеней, чтобы попасть в женский монастырь Магдалины. Каждый век оставил ему свои черты: романские, готические, неоклассические. У входа нас встретили сёстры в «униформах», поставили печати – штампики в дневники и за 9 евро предложили ночлег в большой (кроватей 20) опрятной спальне. Нет разделения на мужчин и женщин – все едины, все паломники. Никто не обращает внимания на развешенное белье, на женщин, выходящих из душа с полотенцем на голове, на храпящих мужчин… Царит атмосфера братства и семейного спокойствия. Конечно, это гостевая часть монастыря, где мы можем свободно заниматься своими делами, пить чай на кухне, разговаривать, знакомиться. Но настоящая монастырская жизнь скрыта от наших глаз и вход туда закрыт. Иногда только доносится звон колоколов и тихое пение.

Я подошла к «дежурной» монахине, чтобы попросить одеяла, она показала на сундук, где они лежали, аккуратно сложенные, и, смеясь, сказала:

– Они вам не понадобятся, ведь вы уже спустились с гор, и до самого Сантьяго вас будут сопровождать только солнце, синее небо и жара…

– Как раз это я и обожаю.

Монахиня вдруг стала серьезной:

– Так говорить нельзя… Обожать можно только Бога, все остальное может только нравиться.

– Извините, у меня был насыщенный день.

– Вообрази себе, продолжала она, будто ты играешь в прятки с твоим другом, он спрятался, а ты его не ищешь. Представь себе его разочарование. Вот так и Бог, мы его не ищем, мы поставили Его вне игры. Жизнь не имеет смысла вне поиска Бога. Я здесь вижу тысячи людей, и практически никто не знает, зачем он живет, что конкретно он хочет от жизни. Я была просто поражена, что вопросы на эту тему застают людей врасплох, и только несколько человек сказали, что их цель – Любовь…

Она говорила со мной как с неразумным ребенком, строго и ласково. И мне так хотелось, чтобы наш разговор продолжался долго-долго. Но вот пришла группа крепких, здоровых мужчин, одетых во что попало. Старший подал бумагу, и «моя» монахиня снова стала кроткой и исполнительной.

Я осталась рядом с ней, в надежде, что она скоро освободится и мы сможем продолжить разговор. Монахиня прочла бумагу и сказала:

– Да, мы уже знаем о проекте Безанской тюрьмы – освобождать заключенных на 45 дней раньше срока и чтобы они под наблюдением прошли путь Сен-Жак-де-Компостель. Вы что, уже прошли 800 километров?

– Так мы не первые, ответил «начальник». Три года назад уже шесть человек прошли по дороге, раскрывающей сердца и наполняющей мозгами голову (он постучал пустой бутылкой по голове рядом стоящего мужчину), и все шестеро живут сейчас нормальной жизнью, создали семьи, зовут меня на крестины каждый год, и я доволен – значит этот путь эффективен.

«Моя» монахиня вся просто светилась любовью.

– Вам платить ничего не надо, поработайте лучше в монастырском саду, а сейчас я покажу кухню, устраивайтесь и помните: ваше путешествие – это возвращение к главному.

Они ушли, а я была так удивлена происшедшим, что какое-то время так и осталась стоять возле сундука с одеялами.

Филипп вывел меня из оцепенения:

– Ты знаешь, после сегодняшней пробежки ты получила прозвище мустанг-экспресс!

– Кто тебе сказал?

– Никто, я прочитал в Книге отзывов, интересная книга, советую.

– А там есть и по-русски?

– Конечно, ведь даже «во французском туалете есть надписи на русском языке», как пел Высоцкий.

– Обязательно вечером полистаю эту книгу, а сейчас – автостоп.

Как удивительно развито здесь чувство братства и взаимопомощи. Первая же проезжающая мимо машина остановилась:

– Садитесь, сказала молодая женщина, поспешно собирая детские игрушки на заднем сиденье.

При прощании я подарила её малышке матрёшку, она была так рада, что расцеловала меня в обе щёки.

Наша система автостопа работала как часы, и у нас было всё необходимое в багажнике. Присмотревшись, я заметила, что некоторые паломники отправляют свои вещи на такси, а сами идут пешком, но в этом случае надо заранее резервировать ночлег, чтобы дать водителю адрес. Мы же были совершенно свободны в своих действиях и могли сменить наш выбор в последнюю минуту.

Как причудливо перекрещиваются судьбы людей, думала я, перелистывая Книгу отзывов. Здесь были записи на всех языках мира, даже на японском.

Вот запись студентки-англичанки:

«У меня жажда идеальной красоты».

Французская семья:

«Здесь душа общается без слов».

Следующая запись по-польски:

«Я на вершине счастья». (Может быть, это наша знакомая Злата?)

И вот родные буквы кириллицы:

«Тебе А.М.» (оригинально!)

Я отвечу словами Хемингуэя:

«Не судите о человеке только по его друзьям. Помните, что друзья у Иуды были безукоризненные».

Мне нечего добавить к Хемингуэю. Надеюсь, что теперь всё встанет на свои места.

P. S.

«Ты смотришь на время горизонтально, а Бог вертикально. До встречи в Сантьяго».

После эмоциональной насыщенности сегодняшнего дня я ощутила сильное желание написать несколько солнечных слов:

Я посмотрела на стенные часы, но на циферблате не было стрелок, это был циферблат жизни Христа.

– Пора идти спать, – сказал Филипп, скоро погасят свет, и ты не успеешь познакомиться с нашими соседями по ночлегу. Один из них – харизматический психопат, постоянно поучает «крепким» языком своих спутников и раздает им подзатыльники. Как они его терпят – не понимаю. Мы подошли к нашим кроватям, и я узнала всю компанию из Безансонской тюрьмы. Я улыбнулась им как старым знакомым.

– Ты их знаешь? – удивился Филипп.

– Не волнуйся, это преступники из Безансона. Они очень миленькие. Представь себе, всё это время они работали в монастырском саду. А тот харизматический тип – настоящий наставник, ставящий их на правильный путь. Его очаровательное хулиганство идёт от полноты сердца, на самом деле он очень любит своих подопечных.

– Весёленькая ночь у нас будет! Как тут уснуть среди разбойников? – пошутил мой муж.

Но сон, заслуженный сон, уже овладел всеми, только слышалось спокойное дыхание и посапывание уставших пилигримов.

Нас разбудил громкий голос «начальника». Его урок воспитания начался.

– Повторяю для тех, кто не понял: Утром исключить три «К»: 1. Кофе, 2. Круассаны, 3. Курение. А теперь, у кого в рюкзаке нескромный сыр с пронзительным ароматом – сию минутку съесть, здесь же люди всё-таки! Так, кто ещё не потерял гастрономическую девственность – за мной, на кухню! Веселее, веселее, уберите этот взгляд через желудок! У вас должно быть не футлярное мировоззрение… В историю трудно войти, но легко вляпаться, что вы уже и сделали…

День предвещал быть жарким. Солнце тратилось щедро, не жалея ни себя, ни нас. Но нам опять повезло: дорога проходила через густой лес, и мы с удовольствием окунулись в него, надеясь услышать пение птиц. Но стояла добротная тишина.

– Я чувствую, что птицы опьянели, – нарушил тишину Филипп.

– Просто надо раньше просыпаться, если хочешь увидеть бусинки росы и услышать пение птиц. Сегодня мы вышли на путь опять последними.

– Ничего страшного, с «мустанг-экспрессом» быстро окажемся впереди.

Проходя мимо фермы и увидев распахнутые ворота со стрелкой, приглашающей войти внутрь, мы обнаружили опрятный дворик со столом, уставленным картонками со свежей малиной, цена 1 евро. Самообслуживание! Каждый кладет деньги в керамическую миску. Какой-то пилигрим возложил на стол ракушку Сен-Жака, написав на ней «Спасибо!!!»

В небольшой дворик вошла хрупкая женщина, волоча за собой тележку с дорожными вещами, – за ней, по всей видимости, ее муж на костылях. Впервые я увидела такое терпеливое мужество – в таком состоянии идти пешком в Сантьяго. Он, поздоровавшись, сразу присел на скамью, а жена поспешила набрать ему воды из-под крана.

– Это что, вода? – спросил мужчина.

– А что, бывает и вино? – поинтересовался Филипп.

– На пути в Компостель все бывает, – ответила женщина, глядя на мужа.

– Интересно. Где? – воскликнула я.

– А вы не проходили через Ират, маленькую деревушку возле Эстельи? Так там по дороге есть замечательный фонтан, с двумя элегантными краниками: из одного течет прохладная вода, из другого – вкусное вино!

– Просто чудеса какие-то, расскажу моим русским друзьям – не поверят.

– Чудо в том, что никто не злоупотребляет, – добавил мужчина.

– Разрешите помочь везти ваши вещи, – умоляюще обратилась я к хрупкой женщине.

– Нет, нам это предлагают на каждом шагу все паломники. Но мы решили дойти или доползти до Сантьяго самостоятельно. Извините…

Нам с Филиппом только осталось откланяться и продолжить наш путь, подчинившись закону дороги: «Мы встречаемся, чтобы расстаться», мне захотелось добавить: «и чтобы сохранить в нашем сердце радость этих встреч»…

Ещё несколько километров, и мы завершаем сегодняшний путь в городке Portomarin.

Мы с нетерпением ждали встречи с этим средневековым городом Х века. А знаете почему? Потому что он должен был полностью исчезнуть в 1962 году под водами реки Миньо при постройке гидроэлектростанции. Но его спасли, перенеся терпеливо «по камню», и сейчас мы любуемся церквушками San Pedro, San Nicolas, красивым дворцом на площади, и понимаем, какой колоссальный труд вложен в эту красоту, какой любовью дышит здесь каждый камень!

– Разве это не чудо? – говорю я.

– Чудо, конечно, но надо подумать о ночлеге, – улыбнулся Филипп.

– Зачем думать, вот эта улица, вот этот дом с ракушкой Сен-Жака, значит, там нам будут рады.

Мы вошли в просторную приёмную комнату. Молодая брюнетка, держа в руках баночку крема, смазывала им обгоревшие плечи и спину пожилого путника.

– Не могу понять, как же могла обгореть спина? Вы же несли рюкзак.

Паломнику было лет семьдесят, и ему нравилось, что за ним ухаживает такая милая девушка. Он старался шутить, несмотря на ожоги:

– Нёс, но не на спине! Мой новый метод – нести на голове, чтобы предохранить самое дорогое.

– В вашем-то возрасте!

– А мудрость не всегда приходит с возрастом, бывает, возраст приходит один!

Все расхохотались. Мы подали брюнетке наши дневники и букетик цветов, собранных в лесу.

– Как это мило, – воскликнула она. – Следуйте за мной. Сегодня вы будете ночевать в комнате-люкс (за 9 евро!).

Она открыла тонюсенькую дверь и указала на две кровати и один стул, комната была около 4 квадратных метров.

– Здесь вам будет уютно!

Мы были очень рады. Действительно, после «коллективной спячки», где кто-то сопит, храпит и пр., это был настоящий люкс пилигримов.

Утром после качественного и энергетического завтрака, – овсянки с чёрными испанскими вишнями, истекающими нектаром персиками и солнечными абрикосами – мы решили в этот день пройти как можно больше, чтобы быстрее приблизиться к Сантьяго.

– Будем считать это физическое усилие искуплением наших гастрономических грехов, – пошутил Филипп.

– Мне кажется, нас настолько захватила поэзия Camino, что мы не можем остановиться. Это какая-то магия дороги, ведь она была проложена еще кельтами, которые шли на запад, чтобы увидеть край света. Ведь путь не заканчивается в Сантьяго, он продолжается до Атлантики, к мысу Финистер, что означает конец земли.

– Да, я знаю, – ответил Филипп, – и эту часть пути назвали Эпилог. Но самое главное – это сила, которую приписывают Святому Иакову – Покровителю пилигримов. А заключается эта сила в Преображении паломника. Полное Преображение по отношению к жизни, к окружающим, проявление альтруизма, сострадания, гармонии, любви. Говорят, что Преображение даже заметно внешне: постоянная улыбка, мягкость, безмятежность.

– Как здорово! – воскликнула я, – может быть, и мы преобразимся!

– Ты знаешь, Шекспир сказал, что «ожидание радости свидания – тоже есть радость», но я хочу его немного перефразировать: ожидание Преображения – это уже Преображение! И твоя улыбка служит тому доказательством.

В таких разговорах продолжается наш путь под щедрым испанским солнцем. Обгоняя паломников, я подымала руку в приветствии: !Buen Camino!

Доброжелательность и радость в ответе.

Мы вступаем в ясное и спокойное очарование эвкалиптового леса, что-то величественное и гордое звучит в этих стройных высоких деревьях. Мы дышим и не надышимся, кажется, что мы уже полностью пропитаны запахом эвкалипта. И вдруг мы застываем перед гениальностью прошлых веков: выгнутый мост в римском стиле с четырьмя совершенно разными арками. Вот это красота и никакой симметрии!

Этот мост привлёк не только наше внимание, целая группа путников фотографировалась на его фоне, и вдруг я услышала:

– Юра, еще раз сфоткай, уже моим аппаратом.

Я, конечно же, пошла знакомиться с этим Юрой. Он не говорил ни слова по-русски, просто мама назвала его так в честь Юрия Гагарина. Он искренне радовался и удивлялся встрече с русской в таком месте. Юра созвал всех друзей знакомиться с нами.

– Мы хотим что-то спросить у тебя, – заявил самый шустрый из их компании, – вот Юра нам рассказывал, что следуя примеру Гагарина, в Байконуре все космонавты и даже иностранные, мочатся на колесо автобуса, который их подвозит к старту, так ли это сейчас?

– Да, есть такая традиция, но не только эта, еще каждый космонавт сажает дерево, чтобы оставить память на Земле, а потом смотрит фильм, старый советский фильм.

– Какой же?

– С 1970 года все смотрят «Белое солнце пустыни». Я вам тоже советую, друзья мои, а теперь – в путь!

Как хороши эти короткие милые встречи, как быстро мы переходим к главному, как редко произносятся банальности…

Проходя через очередное село, увидели крошечную, но красивую церквушку. Конечно же, с радостью вошли в её приветливую прохладу. Никого. Алтарь из многоцветного дерева XVIII века. Но наше внимание привлекла Чёрная Мадонна – изображение Девы Марии с ликом крайне темного оттенка. Раньше думали, что средневековые изображения потемнели от времени под воздействием горящих свечей, но сейчас стало ясно, что такой цвет кожи Богородицы был выбран художниками умышленно, чтобы показать горе матери. Не зря же у нас есть такое выражение: «почернела от горя»…

Мы вышли из церковного сумрака и непроизвольно зажмурили глаза от слепящего солнца: какая яркая жизнь, какие сочные краски, какая все-таки красота! Как по команде – улыбнулись.

В тот вечер при входе в паломническую «ночлежку» нас встретил седой, загорелый мужчина. Поставив печати в наши дневники, он указал глазами на копилку:

– Вы можете бросить туда сколько хотите. Здесь нет никакой фиксированной цены, мы добровольцы-беневольцы, работаем бесплатно, чтобы этот Путь в Сантьяго был доступен всем. У нас очень просто, – сказал он, почему-то глядя на мою шляпу.

Я как можно «шире» улыбнулась.

– Простота и естественность – это то, что мы любим. А кто автор той картины, что висит на стене? Она такая свежая, крылатая, жемчужная… Как она называется?

– Автор – это я, – застенчиво произнёс седоволосый доброволец. – Но я не профессиональный художник, я был преподавателем истории в лицее, а «художествами» начал заниматься только на пенсии. Я назвал эту картину «Мужчина и Женщина» – понимаете, как два крыла у птицы…

– Я понимаю, для полёта надо, чтобы два крыла двигались гармонично. Так жизнь мужчины и женщины должна быть гармоничной, и только тогда они взлетят на высоту счастья и любви…

– Так вы все поняли… Спасибо. Мне хотелось бы подарить эту картину вам…

– Нет, нет. Пусть она радует всех. А у вас есть Книга отзывов? Я напишу туда мои стихи, рожденные при виде картины.

– Буду рад.

Он открыл увесистую книгу и протянул перо. Я не шучу, это было перо из пластика, писавшее синими чернилами:

– Я люблю путешествовать по душам, – сказал седовласый художник, прочитав мои строки. – Посмотрите, – продолжал он, – какие здесь одухотворённые, прекрасные лица.

– Мне кажется, – сказал Филипп, что это потому, что они альтруисты.

– Наверное, ты гордишься, что это слово «создал» французский философ Auguste Comte?

– Нет, я просто радуюсь, что такое слово существует, и родилось оно благодаря большой любви Auguste Comte к Clotilde Vaux. Ведь когда он встретил её в 1845 году, Comte был уже известным автором шеститомной позитивной философии, но слово «альтруизм» еще не пришло к нему, хотя философу было уже 47 лет. Его любимая Клотильда умерла (от туберкулеза) через год после их встречи, но эта любовь трансформировала его философское мышление, приведя к альтруизму. «Жить для других» стало его девизом. Вот так, альтруизм вышел из любви и несёт любовь…

Невозможно описать все разговоры и встречи. Просто хочу передать вам настроения Пути, доброжелательность и открытость, радость общения со всеми встретившимися людьми на этой приятной дороге в Компостель!

Следующий день очень важен каждому Пилигриму – последний этап дороги.

Мы проснулись пораньше и были награждены слезами звёзд, так Злата называла утреннюю росу. В этот день все казались какими-то задумчивыми, по всей видимости, каждый подводил итоги пути, феномен которого можно назвать духовностью и душевностью, той божественной искрой, которая ведет нас к желанию стать лучше!

Мы идём под июльским солнцем Испании. Жарко, но где-то рядом слышится спасительное журчание ручья и громкий смех. Через несколько минут всё становится ясно: это знаменитый ручей Lavacolla – последнее водное препятствие перед Сантьяго, потому что паломники прошлых веков, в основном, это были мужчины, по обычаю должны были вымыться в этом ручье, уделяя особое внимание интимным местам, поэтому Lavacolla дословно переводится «вымой мужские яички», французы мне это перевели как «lave service trois pieces». В настоящее время традиция не соблюдается, но даёт повод для взрыва смеха и бесчисленных анекдотов.

И вот мы подымаемся на Monte de Gozo – гору Радости, потому что с неё уже виден Сен-Жак-де-Компостель! Но удивительно, что наша радость имеет привкус грустинки, и мы уже страдаем от мысли, что прекрасный наш путь приближается к концу.

Вскоре мы подходим к Сантьяго, и у нас замечательный адрес для ночлега, который Святой Иаков приготовил, кажется, специально для меня: rua Moscova! (150 мест, 8 евро с человека). Находим безошибочно нужный дом по светлым берёзам, обрамляющим зелёную лужайку. Под берёзами деревянные столы и скамейки. Здесь много молодёжи со всех стран Европы, мы самые «мудрые» среди всех. Теплый прием, как всегда, дневники, печати… узнав, что я русская, зовут мальчишку-немца, прекрасно говорящего по-русски (потом выяснилось, что мама научила). Он потянул меня в «берёзовый рай друзей-сверстников», сидевших за столом под берёзой и старавшихся по очереди поставить сырое яйцо вертикально, что, естественно, не удавалось.

– Вы что, играете в яйцо Колумба? – спросила я

– Пытаемся. А ты знаешь эту легенду?

– Мы же в Испании, положено знать. Но Колумб схитрил, так как слегка подтреснул скорлупу яйца и, благодаря этому, поставил его на стол, показав своим насмешникам, что он всегда добивается своей цели. Может быть, благодаря этому Колумб был принят королевой Изабеллой и заручился её поддержкой. Но всё это было очень давно, а вот кто из моих современников сумел «обойти» Колумба?

– Наверное, мы, – сказал кто-то со смехом.

– Тесла, вам говорит что-нибудь это имя?

– Конечно, это электрический красавец-автомобиль.

– Не только. Никола Тесла, серб по национальности, говоривший на семи иностранных языках, – это гений ХХ века. Ведь он совершил фундаментальные открытия в различных областях науки: электрическое освещение, аэродинамика, лучевое оружие, искусственный интеллект… Но прежде всего, Никола Тесла, как и мы, был пилигримом в поисках Святого Грааля, чтобы собственноручно изменить путь человеческой цивилизации.

– А яйцо здесь причем? – спросил мой переводчик.

– А яйцо Тесла сделал из железа и поместил его в круглое обрамление, через которое пропустил многофазный ток. Яйцо приняло устойчивое вертикальное положение, таким образом, Тесла не только «обошел» Колумба, но и продемонстрировал принципы действия вращающегося магнитного поля. Теперь, когда вам повстречается электрический автомобиль, вспомните оригинального ученого – Николу Тесла!

Кто-то из молодёжи предложил обменяться номерами мобильных телефонов.

– А у нас такового нет. У нас даже нет часов, ведь счастливые часов не наблюдают.

Я, конечно, не сказала, что у нас нет и рюкзаков, ведь это было бы слишком оригинально.

– Ну, вы просто из Средневековья…

– Представьте себе, у нас нет навигатора, – добавил Филипп, но… у нас есть мозги, благодаря которым мы благополучно и интересно добрались до улицы Москва!

Все захлопали в ладоши.

– Мне хотелось, чтобы эти аплодисменты были адресованы великому чудаку в цилиндре и белых перчатках, любившему по вечерам кормить птиц – Николе Тесла!

Мы с сожалением покинули наших веселых собеседников, чтобы осуществить последний автостоп…

Утром, энергично шагая по чистым тротуарам Сантьяго, направляемся в исторический центр города, где уже видны высокие шпили колокольни собора Святого Иакова. Заблудиться невозможно: блестящие медные ракушки Сен-Жака, инкрустированные в камни тротуара, показывают дорогу, да и толпа счастливых паломников с посохами в руках спешат в одном и том же направлении. Многие из них были в пути несколько месяцев и прошли более тысячи километров!

Как и все, мы регистрируемся в паломническом центре, где нам выдают дипломы пилигримов и назначают время мессы, на которой будут произнесены наши имена, с указанием страны и количества пройденных километров. Какая удача, что мы попадаем на торжественную полуденную мессу, где увидим знаменитую и самую большую в мире кадильницу (1851 год) Botafumeiro, высотой 1,60 м и весом 54 кг!

Её приводят в движение восемь монахов с помощью толстой верёвки, раскачивая от одного края поперечного нефа к другому, кадильница выделяет ароматное облако ладана.

Раньше считалось, что дым, подымающийся к небу, – это символ молитвы. Но была еще и другая причина окуривания паломников – их густой устойчивый запах «святости» немытых тел и одежды, ведь многие путники долгое время ночевали в соборе, чтобы набраться сил на обратный путь.

Эта церемония с Botafumeiro проходит всего лишь 12 раз в году, и вот мы совершенно случайно попадаем на нее! Чудеса продолжаются! Вперед! К Портику Славы, который находится со стороны западного фасада кафедрального собора Сантьяго-де-Компостела. По традиции в первую очередь необходимо коснуться Портика Славы, поместив свои пять пальцев в отметины, оставленные миллионами паломников, приложивших свои руки к этому месту в течение многих веков до такой степени, что произвели отпечаток в глубине камня.

В трепетном волнении мы входим в собор, именно здесь переполнялись от счастья и радости сердца всех паломников. Музыкальные волны органа приветливо обволокли нас, мест уже не было, и всю церемонию мы провели, стоя, любуясь калейдоскопом витражей. Вдруг мы услышали:

– Филипп и Людмила прошли от О'Себрейро до Сантьяго 156 километров…

Вот, вспомнили и о нас… и стало как-то грустно, как будто бы закончилось эмоциональное восхождение.

Но вот перед алтарем заметались монахи в бордовых велюровых одеждах, приведя в движение огромную кадильницу, раскачивая её как маятник, выпускающую дым ладана. Это впечатляющее зрелище, заставляющее всех вбирать голову в плечи, когда Botafumeiro со скоростью 70 км в час пролетает над головой и взлетает к самому потолку, на высоту 97 метров!

Следуя паломнической традиции, мы подымаемся по ступенькам позади главного алтаря, чтобы обнять за плечи статую Святого Иакова и попросить у него исполнения своего заветного желания. Мы покорно ждем своей очереди и, когда настал мой черед, я прошептала на ушко Святому Иакову просьбы моих многочисленных друзей, поэтому наше свидание затянулось, несмотря на то, что я ничего не просила для себя. Может быть потому, что перемены в нас во время пути происходят вне зависимости от нашей воли, поэтому по приходу в Компостель мы так пропитаны безусловной любовью, что нам уже ничего не надо.

При выходе из собора мы столкнулись со стареньким кюре и поблагодарили его за эту атмосферу благожелательности и дружбы. Узнав, что я русская, он с гордостью сообщил, что 13 ноября 2004 года участвовал в совершении первого православного компостельского богослужения.

– С тех пор у нас много русскоговорящих пилигримов, я научился их различать в толпе и даже выучил несколько фраз по-русски: «Оставайтесь в Сантьяго!» 25 июля – день Святого Якова, и если этот праздник попадает на воскресенье, весь год объявляется святым. Следующая дата будет только в 2021 году! Оставайтесь в Сантьяго!

Он старательно произносил каждое слово, и это было очень трогательно.

– Спасибо. Мы не можем остаться, у нас очень мало времени, но много любви. Мы обязательно вернёмся.

Вечер в Сантьяго тёплый и какой-то праздничный. Наверное потому, что здесь нет изношенных лиц, а принарядившиеся паломники и паломницы в светлых и лёгких платьях продолжают светиться улыбкой, может быть соблюдая еще закон дороги? Улицы старого города обрамлены портиками, связывающими архитектурные памятники в единый ансамбль. Красота! Бросается в глаза отсутствие нищих. И всюду слышна различная по стилю музыка, и каждый может выбрать что-нибудь по душе. На площади аккуратными рядами стоят стулья, а на сцене выступает зажигательный испанский фольклорный ансамбль.

Но мы должны уже торопиться на ночлег на «нашу» улицу Москвы, иначе в полночь запрут двери. Чтобы не опоздать, мы бежим с Филиппом что есть духу (не зря же я мустанг-экспресс) в наш «берёзовый рай».

А утром… утром мы уже не пилигримы, мы как обыкновенные туристы садимся в наш автомобиль и едем к Атлантике, на встречу с океаном. Но некоторые путники не хотят расстаться с паломническим посохом и упрямо продолжают идти пешком последние 89 км до Finistère – края Земли. Это и есть, так называемый, Эпилог. Но в Эпилоге нет той прежней задорной радости, и какая-то грусть-грустинка поселяется в сердце от осознания расставания…

– Не грусти, – говорит мне Филипп. – Ведь Путь продолжается Внутри!

Милые друзья!

Если вам надоело общество, уставшее от дефицита Любви, если вас привлекает атмосфера простоты и дружбы, если гармония, чистота и красота природы для вас не пустой звук, если вас тянет поэзия дороги, если вы в поисках физического и духовного Преображения, выходите на Путь Сен-Жак-де-Компостель. Он открыт для ВСЕХ!

! Buen Camino!

P.S. Все просьбы моих друзей, даже самые невероятные, сказанные на ушко Святому Иакову, уже начали исполняться!

Июль 2016 года

О'Себрейро – Сантьяго – Париж

Чайка русской изящной словесности

Ларисса – «морская птица» или «чайка», так переводится с греческого это имя. Но многие считают, что это имя произошло от названия древней столицы Фессалии – города Лариса. Это же имя носила и очаровательная фессалийская нимфа, очень любившая искусство, музыку, поэзию… и одиночество. В нимфу страстно был влюблен бог Посейдон. Он постоянно прерывал её одиночество музыкой своей любви… До сих пор сохранилась древняя греческая монета, на реверсе которой изображена прекрасная нимфа Ларисса. Удивительно то, что лицо Лариссы Андерсен напоминает лицо древнегреческой нимфы…

Ларисса Андерсон была необыкновенно красива: правильный овал лица, огромные синие глаза с веером чёрных ресниц, тёмные локоны, грациозная фигурка нимфы… Естественно, что вокруг неё создавалась атмосфера восхищения и влюблённости. Александр Вертинский в 1936 году писал ей: «Если бы Господь Бог не дал Вам Ваших печальных глаз и Вашей внешности – конечно, я бы никогда в жизни не обратил на Вас такого внимания… Важно, что Вы – печальная девочка с изумительными глазами и руками, с тонкими бедрами и фигурой отрока – пишите такие стихи». Но она не только стихи писала, она восхитительно танцевала, била чечётку, выделывала сложные акробатические номера на сцене, ездила верхом, плавала, преподавала йогу, рисовала… Даже Николай Рерих хвалил её рисунки. Я – счастливая обладательница одного из них, выполненного чёрной тушью на желтоватой рисовой бумаге: «Симфония цветущей сакуры». Некоторые цветы вишни – чёткие, другие бледные, но такие же прекрасные, а некоторые уже в изнеможении печально падают вниз… Ларисса некоторое время занималась у знаменитого китайского живописца Линь Сенмяня. Он впервые совместил традиционную китайскую живопись гохуа с элементами западного изобразительного искусства.

В своих воспоминаниях Ларисса дает замечательный поэтический образ цветущей вишни. Цветы сакуры «подобны сердцу японского самурая. Если воин видит, что ему предстоит быть отвергнутым или униженным, он не будет ждать этого момента и не будет просить пощады… Он предпочтёт умереть, сделав харакири… Так и цветы сакуры. Они умирают в расцвете. Они осыпаются с веток во всем блеске красоты, не дожидаясь увядания…» Ларисса восхищалась Японией, но всегда любила и вспоминала свой «детский рай» – остров Русский…

Ларисса Николаевна Андерсен родилась в Хабаровске 25 февраля 1911 года в семье офицера Николая Михайловича Андерсена, за плечами которого была уже Первая мировая война, ранение, служба при штабе Колчака. В 1920 году он в составе кадетского корпуса был переведен на остров Русский (Владивосток), куда и переехала вся семья. Здесь маленькая Ларисса, «морская птица», влюбилась в бескрайнее море, в дикие пляжи с белым песком, где были удивительной формы конусообразные перламутровые ракушки. Эта дружба с морем и незабываемый восхитительный мир детства запечатлелись в её стихах:

Позже в эмиграции Лариссу называли «чайкой русской изящной словесности». Но она была очень скромна, хотя природа щедро наделила ее талантами:

А дорог в её жизни выпало много…

Счастье и радость Русского острова закончились в октябре 1922 года, когда вся семья Андерсен отправилась в пожизненное эмигрантское плаванье. Гигантская волна русской эмиграции выбросила их в Харбине. Первое время они бедствовали. К счастью, отец Лариссы нашел работу на КВЖД. Семья сняла маленький домик, и Лариссе удалось окончить русскую гимназию. Родители мечтали, что девочка после гимназии продолжит учебу и станет юристом. Но, к сожалению, оплатить её дальнейшее образование было невозможно. И Ларисса начала давать уроки русского языка китайским детям. Ах, этот «великий и могучий» русский язык! Во все времена и во всех странах ты спасал русских эмигрантов…

Большой радостью для Лариссы были посещения литературной студии «Независимого национального центра культуры христианского, рыцарского, русского богатства». По пятницам проходили чтения, разбор и критика новых стихов. Ларисса выделялась своим поэтическим даром и строгой взыскательностью к слову. Её охотно печатал журнал «Рубеж»:

В своих воспоминаниях Ларисса с теплотой вспоминает литературные пятницы:

«…Это был независимый мирок, счастливое убежище от тревог о будущем. Мы становились поэтами, писателями, художниками. Нас начали печатать…»

Привычная жизнь русского Харбина была нарушена в 1935 году после продажи Советским Союзом КВЖД Маньчжурии. Тысячи людей потеряли работу, рухнули всякие перспективы на будущее. Многомиллионный «Париж Востока» – Шанхай стал второй эмиграцией для Лариссы и многих её соотечественников.

Первые годы жизни в Шанхае были невероятно трудными. Здесь Лариссу и спасло умение танцевать. Еще в Харбине она прошла первоначальную подготовку у бывшей балерины императорского театра Марии Карловны Дроздовой. Заметив природную гибкость ученицы, строгая учительница прибавила к классическим занятиям элементы акробатики. Это помогло Лариссе, когда она стала танцевать и сама ставить свои танцы. Она вспоминала: «Очень давно, в Шанхае, когда я зарабатывала на жизнь танцами, а для души писала стихи, еженедельно посещая наш литературный кружок «Остров»… я поняла, что любое искусство, будь то танец или поэзия, начинаются от волнения души… Так что желание танцевать – это извечная потребность человека выразить свои чувства. Конечно, как и во всяком искусстве, в танцах также нужна своя техника, но при этом она остается мертва, если нет огня, жара души…»

В этот же период происходит встреча Александра Вертинского с Лариссой Андерсен. Ей 29 лет, ему 51 год. Он был страстно влюблен в нее. 14 марта 1936 года Вертинский пишет Андерсен очень откровенное интимное письмо. Вернее, это не письмо, а водопад чувств: «Конечно, с Вашей точки поведения – Вы правы. Я – хам, я – грубиян, я не понял Вашей тонкой душевной структуры… Но существует только один единственный подход к женщине. Это сексуальный подход! …Я не виноват, что меня тянет к Вам… Вы оскорбляетесь каждый раз, когда от Вашего секса подходят к Вашему интеллекту – и наоборот!.. Так ли уж я виноват? А может быть виноваты Вы?.. Женщина – это скрипка. И когда её берет в руки нищий – она жалобно пиликает, а когда её берет в руки Божественный Пабло Саразате – она поет и плачет! Я не верю в Ваш погашенный секс! Я не вторгаюсь в Ваше «старое девичье» одиночество и чудачество. Я верю только в себя, в свою игру, в свой смычок!.. И Вы запоете.

Вы будете петь и плакать, мой Ангел. Вы будете звучать, как Божественный Страдивариус, на котором до сих пор играли калеки. Я не отвечаю за прошлое, но отвечаю за будущее. И если у Вас хватит мужества отказаться от приличной и скучной лжи себе самой, от давно никому не нужного траура по никогда не сбывшемуся счастью, то я к Вашим услугам – душой, сердцем и Всем!

Подпись А. Вертинский

Почерк Вертинского нервный и решительный, а получатель этого письма, по всей видимости, читала его тысячи раз и хранила, хранила 70 лет, несмотря на переезды в другие страны и континенты. Письмо из личного архива Л. Андерсен печатается впервые.

Ларисса, конечно же, высоко ценила его талант, может быть, ей нравилось и льстило внимание кумира русских эмигрантов, но эта встреча не стала её женской судьбой, а стала судьбой поэтической. Благодаря Вертинскому вышел первый маленький сборник стихов Л. Андерсен. Александр Вертинский писал ей: «Я хочу поблагодарить Вас за Ваши прекрасные стихи. Они доставили мне совершенно исключительное наслаждение. Я пью их медленными глотками, как драгоценное вино. В них бродит Ваша нежная и терпкая печаль, «le vin triste» – как говорят французы…» Вертинскому очень хотелось, чтобы сборник стихов Лариссы вышел под названием «Печальное вино». Но молодая поэтесса выбрала более скромное и простое название: «По земным лугам». Вертинский откликнулся статьей в газете «Шанхайская заря»: «…Передо мной лежит книга "По земным лугам". Со страниц этого сборника широко раскрытыми глазами на меня глядит простое и строгое, чуть иконописное лицо его автора, которого я знаю лично… Вот этот Божьей Милостью талант и есть стихи Лариссы Андерсен…» В конце статьи Вертинский не удержался от упрека: «Название сборника, как и обложка его, провинциальны и таят в себе нечто вегетариански пресное». Но Ларисса в это время была на гастролях в Японии в составе балетной группы. Во время турне по стране она показала русский танец, цыганочку, выучила японский танец, которым так умилялась публика Токио, Киотто, Кобе. «В свободное время нас возили осматривать окрестности, угощали блюдами национальной кухни, много фотографировали, словом, всячески ублажали. Единственным горем было то, что мой любимый рыжий кот, которого я оставила в Шанхае и из-за которого однажды так обиделся на меня Александр Вертинский, потерялся…» – писала в своих воспоминаниях Андерсен.

Вертинский пишет ей «Ненужное письмо»:

Несмотря на все обиды и недоразумения, Ларисса всю свою долгую жизнь тщательно хранила письма Вертинского. Я не удержусь и полностью приведу стихотворение Лариссы, посвященное Александру Вертинскому.

ПЕЧАЛЬНОЕ ВИНО

Памяти Александра Вертинского

Ларисса разрывалась между танцами и поэзией. Более 15 лет она была звездой дальневосточной эстрады, танцевала в балете и оперетте, писала стихи и размышляла о поэзии: «Написать стихотворение – все равно, что составить японский букет. Больше нужно отбросить, чем оставить. Я думаю, стихи – это как молитва у монахов: если молиться постоянно – то выходит, а если нет – наступает "сухость души", и стихи не звучат. А как хорошо, когда они звучат!»

После окончания войны в 1945 году начался второй «китайский исход» русской эмиграции, на этот раз из Шанхая. Часть эмигрантов репатриировалась в СССР, часть уехала в США и другие страны. Ларисса болела и выехать не могла. Однажды она выступала на вечере во Французском клубе и познакомилась с директором судоходной компании Морисом Шезом. Это была любовь «с первого взгляда». Вскоре состоялась свадьба. Молодожены покинули Шанхай, и началсь череда увлекательных путешествий, что было связано с работой мужа: Африка, Индия, Вьетнам… Но самым райским уголком земли, затерянном в «синем и далеком» океане, оказался для Лариссы остров Таити. Даже здесь нашлись русские друзья и интересные встречи. На таитянском ужине она познакомилась с Евгением Евтушенко. Ларисса вспоминала: «Нас посадили рядом на полу на циновках с подушками, чтобы мы могли разговаривать по-русски. Две русские души, да еще сибирские, вступили в поединок по поводу поэзии. После ужина он декламировал свои стихи, и французы, чилийцы, таитяне очень внимательно слушали его, не понимая ни слова».

В 1968 году Евгений Евтушенко внес имя Лариссы Андерсен в антологию отечественной поэзии ХХ столетия «Строфы века»…

– Все дороги ведут в Париж, – смеясь, сказала мне как-то по телефону Ларисса, рассказывая о дружбе с Ириной Одоевцевой, о Париже 70-х годов. Одоевцева называла Лариссу очень поэтично – «дорогая Лира». Она познакомила её с Зинаидой Шаховской, Борисом Зайцевым, а самое главное – подтолкнула «дорогую Лиру» снова писать стихи.

К сожалению, жизнь в Париже длилась недолго. Муж Лариссы вышел на пенсию, и они перебрались в Исенжо, его родные края в Верховьях Луары. Yssingeaux в переводе со старо-французского означает «пять петухов», которые до сих пор существуют на эмблеме города. Лариссе понравились эти места: сопки потухших вулканов, девственная природа, чудесный сад и «обожаемые кошки», вот только не хватало друзей и моря. Вскоре умер муж. Ларисса осталась одна, но судьба дарит ей замечательную встречу с русской журналисткой из Владивостока – Тамарой Калиберовой. Они были чем-то похожи: родились обе в один и тот же день 25 февраля (с разницей в полвека), одинаковое отчество – Николаевна, обе любили остров Русский, обе талантливые, чуткие, гостеприимные и обаятельные.

С первой минуты знакомства у Тамары Калиберовой возникла идея издать книгу Лариссы Андерсен. В течение многих лет Тамара ведет авторскую колонку «Русские без России» в газете «Утро Востока». Она много раз ездила в Шанхай, собирала документы и фотографии русской эмиграции, работала с архивами. С большим энтузиазмом и энергией Тамара принялась за разборку «французского чердачного архива» Лариссы. Каждый документ, каждое письмо сопровождалось воспоминаниями и объяснениями. Как опытный реставратор, из мелких осколков цветного стекла Тамара смогла создать богатейший витраж «Русской Атлантиды Китая». Счастье сопутствовало Тамаре в осуществлении ее творческого проекта. На ее пути встречались замечательные люди. Не один раз Тамара преодолевала огромные расстояния между Владивостоком и Парижем. В Исенжо Тамару сопровождал талантливый фотограф Владимир Базан, который запечатлел элегантную Лариссу в 100-летнем возрасте, сфотографировал ее знаменитый «антикварный» почтовый ящик, который она ни за что не хотела менять, т. к. птички свили там гнездышко.

В 2006 году вышла книга, которую Ларисса Андерсен посвятила своим друзьям, чья молодость прошла в Китае. Названием книги послужила строчка из стихотворения «Одна на мосту», которое было написано после её очередной поездки в Россию в 1971 году. Перед ней встал вопрос: вернуться ли на Родину?

Ларисса Андерсен вернулась в Россию своими стихами:

29 марта 2012 г. В 16:35 в больнице Исенжо Ларисса Ноколаевна Андерсен в возрасте 101 года закончила свой земной путь. Естественно, Тамара Калиберова срочно прилетела и привезла землю с острова Русский, ведь Ларисса так любила его.

Ларисса никогда не любила прощаться, она любила радостные встречи и, может быть, для некоторых читателей это и будет первая встреча – встреча с «чайкой русской поэзии» – Лариссой Андерсен.

P.S. Для каждого человека время летит, идет, течёт или тянется по-разному. А для Лариссы Андерсен, после столетнего юбилея, время превратилось в воспоминания, где все ещё были молоды, красивы и писались такие упругие, хрустящие стихи.

Её можно было слушать часами, вернее, легко переноситься вместе с ней в прошлый век со всеми подробностями прожитой жизни и незабываемыми встречами.

Чаще всего она возвращалась к знакомству с «солнечным мальчиком Женечкой Евтушенко» на гостеприимном острове Таити.

В свою очередь, я рассказала ей, что, будучи подростком, тоже встретилась с Евтушенко в Харькове, на площади Поэзии, где он читал свои стихи, Я до сих пор не могу забыть ту атмосферу благоговения и родства душ присутствующих людей, казалось, что все сердца стучат в унисон. Балконы домов, окружающие площадь, были переполнены и когда голос поэта захрипел от напряжения, ему тут же спустили на верёвочке термос с ароматным чаем. Евтушенко пил чай и благодарил харьковчан. Запасливые люди ринулись к поэту, чтобы подписать сборники стихов или пластинки Евтушенко, но у меня ничего не было, поэтому, протиснувшись поближе, я просто стояла рядом и дышала с ним одним воздухом.

Мой наивный рассказ пришелся ей по душе и она вдруг произнесла:

– Милочка, у меня к вам просьба. При следующей встрече с Женечкой передайте ему мою книгу и расцелуйте его по русскому обычаю.

– Помилуйте, Ларисса, где же я могу с ним встретиться?

– Не думайте об этом. Для этого мы и живём, чтобы уповать на случай.

Легко сказать «не думайте». Но, особенность моего характера – помнить о просьбах и обещаниях. И я, конечно, думала и терзалась, особенно после смерти Лариссы.

И вот… Евтушенко в Париже! Он будет выступать в Посольстве России. Все обеспокоены здоровьем Евгения Александровича, он плохо себя чувствует, но готов читать стихи. Естественно, я сижу в первом ряду рядом с фотографом Борисом Давыдовичем Гесселем, который хочет запечатлеть «исторический» момент, а я хочу только одного – исполнить завещание Ларисы.

Фото Бориса Гесселя

Ещё не умолкли аплодисменты, когда я стремительно выскочила на сцену и, догнав Евтушенко в кулисах, громко произнесла, как заклинание, имя Ларисы Андерсен. Этого было достаточно, чтобы он остановился и удивлённо посмотрел на меня.

– Эта книга вам, от неё… Это её последняя просьба.

Мне было так неловко добавить, что мне ещё велено его поцеловать.

Удивительно, как преобразилось его лицо! Усталость и болезненная бледность моментально исчезли, а глаза зажглись молодым любопытством.

Я показала ему фотографии столетней Андерсен, сохранившей до конца необыкновенное очарование и осанку танцовщицы.

– Лариса бегала, как заяц, до последнего.

– Вот бы мне так, – вздохнул Евтушенко, – это так скучно, когда подводят ноги.

– Всё будет хорошо, – оптимистически заверила я его. – Вы так молоды!

– По сравнению с ней – я просто мальчик!

Мы рассмеялись одновременно и обнялись. Пробормотав: «Это за Ларису», я отважилась трижды расцеловать «Женечку», исполнив просьбу Андересен.

– А это на «счастье», – улыбнулся Евтушенко, расцеловав меня в обе щеки.

Я как ошалелая, вместо того, чтобы спуститься в зал по ступенькам, со всего маху спрыгнула со сцены, испугав моих друзей.

– Ты сумасшедшая, могла сломать ноги. Мы всё видели, как ты целовалась…

– Я не целовалась. Я просто исполняла долг!

Вот так, совершенно случайно мне удалось выполнить просьбу Ларины Андерсен. Оставалась осуществить мою мечту – донести стихи нашей русской чайки французскому читателю. Особенно это желание усилилось после знакомства (увы телефонного) с племянником Ларигеы по линии мужа – Жан- Кристофом Балле (Jean-Christophe Ballet), человеком необыкновенной щедрости и широкой натуры. Это благодаря его финансовой поддержке во Владивосток была отправлена значительная часть русского архива, томящегося на чердаке Лариссы, фотографии, афиши и ee сценические костюмы. Тамаре Калиберовой удалось уже организовать несколько выставок, посвященных Ларине. Но мне было несказанно грустно, что Жан-Кристоф, не говорящий по-русски, не мог оценить поэзии своей русской тётушки. Но поцелуй «на счастье» принес удачу! Марсиаль Менадье (Marsial Maynadiaer), французский издатель, загоревшийся идеей издать стихи Ларисы по-французски, его помощница – переводчица Екатерина Гильбер (Guilbert) и, конечно же, Тамара Калиберова, уже сидят у меня за чайным столом и Марсиаль читает некоторые стихи Андерсен по-французски. Мне казалось, что поющее сердце Ларисы пульсирует в ритме французского перевода. Марсиаль – удивительно солнечный человек, бесконечно влюбленный в поэзию, сиял. С какой тщательностью он пестовал каждую строчку! Атмосфера простоты и дружбы царила в доме, это был тихий рай друзей!

Я была бесконечно счастлива, что Жан-Кристоф сможет насладиться стихами Андерсен, почувствовать свободу поэтического духа, выразительность слова и… ностальгию.

Осенью 2017 года прошла презентация французского сборника поэзии Андерсен в её любимом Иссанжо (Yssingeaux en Haute Loire). Это было настоящим событием в маленьком городке.

Если любопытный турист поинтересуется, чем же знаменит Иссанжо, можно ответить: «Высшей национальной кондитерской школой и… стихами Ларисы Андерсен!»

Но, я бы поставила стихи на первое место!

В долине гейзеров

Предисловие

Полуостров Камчатка находится на крайнем северо-востоке России и занимает площадь равную Германии. При такой большой территории это самая малонаселенная часть России – всего лишь 400 тысяч человек, половина которых живет в столице Петропавловске-Камчатском, названном в честь кораблей В. Беринга «Святой апостол Петр» и «Святой апостол Павел». Для русских, как и для французов, слово «Камчатка» означает что-то очень далекое, край света. Действительно, Камчатка находится очень далеко. Когда в Париже вечер, на Камчатке утро (разница 10 часов), а от Москвы до Камчатки – 12 тысяч километров. Очень оригинально высказался Sainte-Beuve, представляя кандидатуру Ш. Бодлера во французскую Академию: «Цветы зла» Бодлера, это как маленький домик, который построил поэт на литературной Камчатке».

Западные берега полуострова омывает Охотское море, восточные – Берингово, а у юго-восточного побережья плещется Тихий океан. Камчатка (вместе с Курильскими островами) единственный в России район действующего вулканизма – более тысячи вулканов, в том числе 29 действующих. Полуостров является одним из звеньев Тихоокеанского «вулканического кольца», такое расположение объясняет значительную сейсмическую и вулканическую активность. Камчатка – это огромный естественный музей вулканологии. В совокупности со здешним холодным климатом это дает удивительное сочетание тепла и холода, льда и огня. Гейзеры, фумаролы (горячие газы), термальные источники, дымящиеся кратеры вулканов, и вместе с тем, – ледники, заснеженные вершины, холодные горные озера и вечно неспокойный Тихий океан. Благодаря богатству природы и уникальности пейзажа в 1996 году Камчатка вошла в список всемирного наследия ЮНЕСКО. По количеству природных объектов ЮНЕСКО Россия находится на 4 месте в мире (после Китая, Америки и Австралии).

Впервые полуостров Камчатка появился на русской карте в 1673 году, а в 1697 году казачий атаман В. Атласов установил на полуострове большой деревянный крест в знак присоединения Камчатки к России. Еще при Петре I была организована Первая камчатская экспедиция под руководством Витуса Беринга, позже была организована Вторая камчатская экспедиция. После многих лет тяжелейших путешествий члены «академической свиты», сославшись на плохое здоровье, отказались от дальнейшей поездки, написав в Петербург, что исследованием Камчатки самостоятельно справится студент Степа Крашенинников. И он справился блестяще – став позже академиком и написав «Описание земли Камчатки» – первую русскую научную монографию, которая стала первым международным бестселером и была переведена на главные европейские языки.

Отличился на Камчатке и Георг Стеллер (1709–1746) – молодой немецкий естествоиспытатель, работавший в Петербургской Академии наук по контракту. Врач, геолог натуралист Второй камчатской экспедиции Витуса Беринга – он считается первым ученым, ступившим на землю Аляски. После его смерти, Степан Петрович Крашенинников цитирует записи Стеллера в своей книги «Описание земли Камчатки», что вызвало недовольство немецких ученых. Благодаря этой книге, мы смогли узнать как раньше жило коренное население полуострова. Крашенинников первым дал описание загадочного племени, жившего на юге Камчатки – айнов, или курил (от них произошло название Курильские острова). Многие исследователи считают айнов предками японцев, что подтверждают археологические исследования, обнаружившие остатки материальной культуры айнов на Японских островах, относящихся к 13 тыс. лет до н. э. Видимо, южную часть Камчатки и Курильские острова айны заселили позднее, под давлением нового населения Японии – мигрантов из Юго-Восточной Азии и Южного Китая. Именно в ходе борьбы между японцами и айнами сложился класс самураев, которым в XV веке удалось переправиться на остров Хоккайдо и основать там поселения. Дальнейшая судьба этого народа трагична. В настоящее время на территории Камчатки айны не проживают, а в Японии они полностью ассимилировались, потеряв свой язык и культуру.

Сейчас на полуострове проживают несколько коренных народов: ительмены, коряки, эвены. Слово «ительмен» в переводе на русский язык означает «житель». В конце XVII – начале XVIII века их насчитывалось на Камчатке 15 тысяч, сейчас только 1500 человек… Коряки подразделяются на оседлых и кочевых. «Коряк» – в переводе на русский язык означает «олень» и, действительно, олень играл важную роль в жизни коряков: мясо оленя шло в пищу, шкуры – на изготовление одежды, жир служил источником освещения, олени служили средством передвижения. Эвены по происхождению и культуре близки к эвенкам. Предки эвенов переселились на Камчатку и занялись оленоводством в конце 40-х годов XIX века. «Эвен» означает «живущий здесь». В настоящее время они живут в верховьях реки Быстрой. Придя на Камчатку, эвены принесли с собой сложившуюся материальную и духовную культуру охотников-оленоводов. Под влиянием соседей русских и коряков их культура постепенно видоизменялась. В настоящее время на Камчатке проживает 1400 эвенов.

Живя в Париже и прочитав всю эту информацию о Камчатке, мы (мой муж Филипп и сыновья Давид и Александр) очень захотели её увидеть. Нас подхлестнуло еще всероссийское интернет-голосование, в ходе которого Долина Гейзеров Камчатки была признана главным из семи чудес света России.

Итак, мы летим на Камчатку!

* * *

Такой веселой песенкой нас встретил аэропорт Елизово (25 км от Петропавловска-Камчатского). Стайка молодежи, сидя на рюкзаках, пела и заразительно смеялась. Впервые, за все наши путешествия, мы видели такой маленький и уютный аэропортик с зеленым двориком, со скамейками, на которых сидели спокойные доброжелательные люди. Не было привычной суеты, никто не бегал, никто не спешил. Да и куда спешить? Ты уже на краю, дальше спешить некуда. Тепло, солнечно, август. Мои мальчики как-то нелепо застыли посреди двора, глядя с удивлением прямо перед собой. Вулкан! Он, кажется, стоит рядом, накинув белую шаль снега на свою вершину.

– Надеюсь, он не действующий, – сказал Давид.

– Конечно, действующий, – с улыбкой ответил ему высокий мужчина с черными волосами и чуть раскосыми глазами. Наверняка это камчадал, потомок смешанных браков аборигенов и русских. Хотя сейчас камчадалами называют всех старожилов Камчатки.

– Как вы знаете? – спросил Александр.

– Работа такая. Я – гид, и надеюсь, что встречаю именно вас. Этот вулкан называется Корякская сопка, высота 3456 метров! Вулкан неожиданно проснулся в ноябре 2008 года. До этого он более 50 лет тихо дремал. Корякский – типичный вулкан с правильным ребристым конусом. А где же ваша мама?

– Она получает чемоданы, – ответили одновременно Давид и Александр.

Я подошла и представила гиду всю семью, уточнив, что муж француз и плохо говорит по-русски.

– Не волнуйтесь. Я учился в Питере, в институте народов Севера и хорошо говорю по-английски, плохо по-французски, и как вы убедились, владею русским, понимаю корякский, эвенский и знаю несколько фраз по-ительменски. А зовут меня Ключ. Не удивляйтесь, так меня зовут с детства по многим причинам. Я родился в поселке Ключи (450 км от Петропавловска-Камчатского), у подножия Ключевской сопки, возле реки Ключовка. Благодаря горячим ключам река не замерзает даже в самые сильные морозы. В детстве моя радостная энергия била ключом. Я сейчас, конечно уже не тот Ключ, но все-таки Ключ.

– А где мы будем жить? – спросил Давид

– Я хочу, чтобы вы не только увидели красоту Камчатки, но и почувствовали её тепло. Поэтому жить вы будете возле термальных источников реки Паратунки в деревянном домике в лесу. Пока вы будете плавать в бассейне, я приготовлю ужин. Камчатский ужин! Сегодня – вы мои гости. Ну а завтра… Завтра в поход. Будем покорять вулканы, полетим на вертолете в Долину Гейзеров, поплывем на теплоходе по Тихому океану к островам, где живут только птицы… Но программа будет зависеть от погоды. Поехали. Он аккуратно поставил чемоданы в свой большой джип и мы, сгорая от нетерпения, помчались в Паратунку.

Домик был двухэтажный: внизу большая гостиная и кухня, на этаже спальни и ванная. Зайдя в ванную, мы были удивлены, почувствовав тепло батареи, неужели в августе топят?

– Ключ, почему батареи горячие? Это не экологично, – сказала я.

– Даже очень экологично. По жилам этих батарей течет натуральная термальная вода. Так что можете спокойно сушить полотенца и купальники. И быстрее спускайтесь. Ужин почти готов, – ответил гид.

Мы с интересом наблюдали, как он ловко открыл литровую банку свежей красной икры, вывалил все в салатницу, порезал мелко лук и полил все оливковым маслом.

– Салат готов. Прошу вас.

Мы ели икру ложками и переглядывались, а я подумала, как жаль, что нас так мало, а икры много, что же делать? Потом следовал камчатский краб, строганина из морской рыбы и вкусные маленькие зелененькие огурчики.

Гид был деликатным человеком, часто он начинал свой рассказ фразой, как вы знаете… Мы ничего не знали и внимательно слушали.

– Как вы знаете, на Камчатке варят собственное пиво. Оно хранится всего несколько дней и, как правило, пьется только «сегодняшнее». Ни о каких консервантах и пастеризации не может быть и речи. Когда гости уезжают, они вспоминают о камчатском пиве с ностальгией. Попробуйте. А на десерт я приготовил разнообразные ягоды: крупная – это жимолость, кисленькая – это шикша, а это пьяница – камчатское название голубики. Она хорошо утоляет жажду. Даже медведи любят ягоды. Они съедают за лето до 700 кг ягод и до полтонны кедровых орехов. Медведи всеядны. Чтобы накопить на зиму достаточно жира, медведи во время нереста съедают 40 кг рыбы в день, достигают 3-х метровой высоты и весят около 800 кг. Их на Камчатке 12 тысяч. Каждый житель Камчатки хотя бы один раз в жизни встретился с медведем. Он чувствует запахи на расстоянии 3-х км. Есть даже такое выражение: когда в лесу пробежит мышь, орел её видит (он видит с высоты 300 метров), соболь слышит, а медведь чувствует по запаху.

– А вы встречались с медведем? – спросил по-французски Филипп.

– Да, приходилось. Ох, и испугался я. Мне было лет пятнадцать, но я уже знал, что, несмотря на огромную массу медведя, его неуклюжесть, это бесшумный, быстрый и ловкий зверь, бегает со скоростью 50 км в час. Он хорошо плавает и любит купаться в жару. Молодые медведи отлично лазят по деревьям. Поэтому бегать от медведя не стоит. При неожиданной встрече не надо смотреть зверю в глаза, потому что он воспринимает это как вызов. Я начал плавно махать курткой над головой, максимально увеличивая свои визуальные размеры. Медведь фыркнул, развернулся и пошел своей дорогой… А теперь, наверное, надо отдыхать – мягко сказал Ключ.

– Расскажите еще о медведях, – стали просить мальчики.

– Зачем? Вскоре вы их сами увидите.

– А это не опасно?

– Не забудьте, что я ваш проводник и Ключ вашей жизни. У меня есть ракетница, и она здорово отпугивает зверей. Конечно, медведи самые непредсказуемые и опасные хищники, поэтому мы будем только наблюдать за ними, когда они будут ловить рыбу. Поверьте, им будет не до нас. Единственное, вы должны выполнять все мои указания, например, никаких духов! – улыбаясь, он посмотрел на меня.

Как странно, даже когда он смеётся, глаза остаются такими грустными и печальными.

– Вы живете в Петропавловске-Камчатском, но мне показалось, что не любите этот город.

– Город архитектурно не гармоничен с такой величественной природой. Ведь он находится на берегу одной из самых красивейших и крупнейших бухт мира: длина которой 24 км., глубина до 26 м. Но эти цифры вам ни о чем не говорят, поэтому приведу пример, в случае необходимости в ней мог бы поместиться весь современный флот мира! Я люблю выйти на гальку и побродить под шелест волн, собирая красивые ракушки и морские звезды. И все это у подножия Никольской сопки или сопки Любви, так как «кто на ней встречается, тот сразу же влюбляется». Но когда я смотрю на одинаковые здания-коробки, мне становится грустно. Хотя я люблю мою квартиру, вернее это квартира моих родителей, в которой еще сохранился запах счастья. Мой отец русский, он был вулканологом, пропал без вести при извержении вулкана Ключевский, а мать – красавица камчадалка, с её врожденным чувством красоты и элегантности сумела создать в квартире необыкновенный уют и простор. Сейчас она живет в окрестностях поселка Эссо (520 км от Петропавловска-Камчатского) и является организатором возрождения культуры коряков. Она сейчас в стойбище «Чау-Чив», которое находится в живописном месте на берегу реки Быстрой. Мы, конечно, поедем туда, будем спать в юрте, попробуете свои силы в выделке шкур, увидите много интересного, а потом можно будет сплавиться по реке Быстрой до села Анавгай. Вот я и ответил на все ваши вопросы. Теперь мой черед спрашивать.

– Да, конечно, – ответила я, про себя подумав, теперь мне понятно, почему он Ключ – это в память о погибшем отце при извержении вулкана Ключевский. Да, это самый высокий из действующих вулканов Евразии и один из самых активных в мире. А какой красавец с правильной конической формой… Причина грустных глаз ясна.

– Ключ, повторите ваш вопрос, – попросила я.

– Конечно. Я плохо его сформулировал, наверное потому что волнуюсь. Моя невеста училась в Париже и очень любила Францию. Как-то она мне рассказывала о маленькой французской средневековой деревне, которая так гармонично устроилась в пейзаже, что даже электрические провода были спрятаны под землю. Ей это очень понравилось, но название я забыл. Оно было очень сложное и состояло из нескольких слов. А сейчас… мне так бы хотелось узнать побольше о том, что так нравилось моей невесте.

Мы все посмотрели на Филиппа, только он может ответить на такой странный вопрос.

– Она вам случайно не говорила, что там любил отдыхать Андре Бретон? – спросил Филипп.

– Да, да. Как же я забыл, – сказал Ключ. Глаза его блестели.

– У вашей невесты очень хороший вкус. Эта деревня называется Saint-Cirq-Lapopie. Свое название она получила в IX веке по случаю прибытия мощей мученика за веру Saint-Cirq. А Lapopie в переводе с occitan означает Tertre, т. е. холм, пригорок и, действительно, эта деревня-крепость стоит на холме в долине Lot. Позже это имя Lapopie стала носить богатая феодальная династия, построившая дворец и множество каменных домов. В самом старом доме XIII века провел свое последнее лето жизни сюрреалист Андре Бретон. В этой маленькой деревне в настоящее время проживает всего лишь 217 жителей, а каждый год её посещают и попадают под обаяние узких улочек более 400 тысяч человек!

Непонятно почему Ключ был необычайно взволнован. Он поблагодарил Филиппа и попрощался с нами. Я пошла его провожать, чувствуя, что он хочет что-то сказать и не решается. Тогда я спросила:

– Ключ, что с вами? Чем могу вам помочь?

– Помочь мне уже никто не сможет. Вы поймете это потом, когда прочитаете мой дневник. Я принесу его завтра… До встречи. Будьте готовы в 8 часов утра.

Утро встретило нас ослепительным солнцем, голубым небом и зелеными сопками.

– Вот и отлично, – сказал Ключ. – Прыгайте в машину и не забудьте взять ваши паспорта для поездки на вертолете. Погода приглашает нас лететь в Долину гейзеров. Это недалеко, примерно 180 километров к северу от Петропавловска-Камчатского. По дороге я вам кое-что расскажу, а в Долине вас будет сопровождать блестящий экскурсовод Светлана, мы зовем её просто Свет, она этого заслуживает.

Мальчишки были возбуждены до предела, ведь впервые в жизни мы будем лететь на вертолете.

– А можно открывать окна в вертолете? – спросил Александр.

– Конечно. Можно открывать, можно фотографировать, можно громко разговаривать, всё равно никто не услышит. Самое главное – держите очки, иначе сдует ветром. Смотрите внимательно, может быть, увидите медведей, но мне кажется, что уже несколько дней тому назад они ушли на Курильское озеро – крупнейшее нерестилище лосося на азиатском континенте. Ежегодно по реке Озерной на нерест заходят около 5 млн. особей. Вот медведи и идут туда, чтобы полакомиться икрой и рыбой.

Нам нравилось, что Ключ всегда старается ненавязчиво дать нам как можно больше информации. Его речь была правильной и спокойной, без всяких «выкрутасов», которыми некоторые гиды «украшают» свой рассказ.

Ключ давал последние наставления.

– В Долине не стоит сходить с деревянной настильной тропы или смотровой площадки. Под густой зеленью часто находится всего лишь тонкая корка глины, под которой разлито озеро кипятка и обжигающей грязи. Сравнительно безопасно только там, где растет полынь, не выносящая высоких температур. Всё, мы приехали. Давайте паспорта.

Он куда-то умчался, а мы остались в зале ожидания рассматривать красивые фотографии Долины гейзеров. Наконец-то мы в вертолете. Нас человек 20. Все приготовили фотоаппараты, камеры и прилипли к окнам. Взлет… и дух захватывает от открывшейся панорамы разнообразных по форме вершин вулканов. Гид, перекрикивая шум мотора, старается направить наше внимание, показывая слева хорошо заметный правильный конус действующего Карымского вулкана, а с права от него – хребтообразный вулкан Малый Семячек, еще правее тянется цепь вулканического массива Большой Семячек… Но никто его не слушает. Все шумят, восклицают, охают, улыбаются. Какое-то необъяснимое чувство радости охватило нас. Мы видим вертикально подымающиеся парогазовые струи из огнедышащего горла вулкана, а рядом поражает своей яркой бирюзой кратерное озеро.

– Медведь! – вдруг громко закричала женщина в яркой рубашке. – Я вижу медведя!

– Так он же далеко, чего ты людей пугаешь, – успокоил её муж. Все засмеялись.

Мы аккуратно приземлились на дощатую площадку, от которой тянулась удобная деревянная настильная тропа. Нас уже поджидали экскурсовод Светлана и охранник группы с ружьем. Он всегда замыкал шествие и показывал на глине отпечатки медвежьих лап. Светлана начала экскурсию.

– Удивительный пейзаж Долины гейзеров вы почти уже все знаете по фильму «Земля Санникова». Съемки проходили здесь в 1972 году. Вплоть до 1991 года Долина была закрыта для посещения, так что вы счастливчики, что сможете увидеть эту уникальную красоту. Долину открыли совершенно случайно и относительно недавно. В апреле 1941 года геолог Татьяна Устинова и проводник-ительмен А. Крупенин получили задание на обследование реки Шумной. Устав, они присели отдохнуть на правом берегу реки, как вдруг с противоположного берега в их сторону взметнулся фонтан кипящей воды и пара. Ошеломленные они с испугом смотрели на извержение, на зная, как спасаться, если горячая вода достигнет их. На крутом склоне бежать некуда. Но извержение и грохот закончились также внезапно, как и начались. Так ведь это гейзер, гейзер, которого никто не видел. Он так был и назван Первенец. Устинова со своим спутником продолжили обследование теплого притока реки Шумной. Впечатление от увиденного при спуске в среднюю часть долины было ошеломляющим: многочисленные пульсирующие кипящие источники, грязевые котлы, 40 крупных и средних гейзеров. Теплая река получила название Гейзерной, определив «характер» гейзеров, Устинова дала им названия: Великан, Жемчужный, Тройной, источник Малахитовый Грот. Долина гейзеров является составной частью Кронацкого заповедника.

А теперь остановимся на этой площадке и посмотрим извержение гейзера Великан. Поторопитесь, следующее фонтанирование только через 6 часов! Все замерли, услышав мощный всплеск, затем высокий столб воды и клубы пара, которые поднялись на высоту около 300 метров. Фонтанирование быстро закончилось, но пар продолжал валить. Все захлопали в ладоши и начали фотографироваться на фоне так называемого Витража – это укутанная паром сверкающая стена. Уступ над стеной усеян гейзерами и горячими ключами. Всё находится в постоянном движении, бурлит, шипит, булькает. Такое впечатление, что мы присутствуем при рождении Земли.

– Мама, послушай, тебе не кажется, что в Долине кто-то варит гигантский суп? – сказал Александр.

– Это наша Земля, – ответил Ключ. Природные явления в такой значительной концентрации встречаются еще только в нескольких точках планеты.

– Да, мы учили в школе. Это в Исландии, Новой Зеландии, Японии и США.

– Молодец, Александр. Но в Долине гейзеров это интереснее, потому что действие происходит всего лишь на шестикилометровом отрезке.

Экскурсовод Светлана снова начала говорить. Ключ моментально погрустнел и опустил голову.

– Мы привыкли считать нашу Землю твердой, неподвижной, но она живет, развивается, постоянно испытывает различные деформации, связанные как с внешними, так и с внутренними причинами. Особенно, когда при этом гибнут люди, мы вспоминаем о том, что земная твердь может быть подвижной, опасной, но вскоре опять забываем об этом, успокаиваемся до следующей катастрофы. 3 июня 2007 года в 14 часов 20 минут в Долине гейзеров произошла природная катастрофа – в результате обрушения крутых склонов в верховьях ручья Водопадного, сползания крупных блоков пород был сформирован гигантский оползень, объем которого составил 20,7 млн. куб. м. Это однозначно крупнейший оползень на Камчатке в исторический период. После схода оползня, приведшего к образованию плотины на реке Гейзерной, многие гейзеры и пульсирующие источники были затоплены. Но велика сила природы. 7 июня вода прорвала плотину, и уровень озера понизился примерно на 9 метров, освободив гейзер Большой. К сожалению, до сих пор не виден гейзер Малый, самый продуктивный в Долине. Он извергал 8 тонн воды каждые 40 минут! К счастью 24 июня освободился и заработал кипящий источник – сказочно красивый – Малахитовый Грот. Он получил свое название из-за сине-зеленых термальных водорослей малахитовой раскраски.

После этих слов Ключ тихо сказал мне:

– Я ухожу. Встретимся на церемонии выдачи дипломов о посещении Долины… Это традиция…

– Мы даже не знали, что станем дипломированными путешественниками.

Но он меня уже не слышал, удаляясь все дальше с какой-то сиротской неприкаянностью. Растерянность и жалость охватили меня, даже стало как-то не интересно слушать экскурсовода. Я отошла в сторону и невольно залюбовалась этим «естественным музеем», наполненным струями клубящегося пара с легким запахом серы, с причудливыми формами скал и обрывов, сверкающих дождем разноцветных брызг.

Ко мне подошел «человек с ружьем» – охранник нашей группы и попросил присоединиться к остальным, чтобы сделать перелет в кальдеру вулкана Узон. Кальдера – это кольцеобразная впадина с крутыми стенками и плоским дном, образовавшаяся в результате провала вершины вулкана Узон 50 тысяч лет назад. Мы приземлились, кальдера Узона одна из самых больших, в диаметре 10 км! Здесь повышенная гидротермальная активность: фестиваль красок, запахов и звуков. Многочисленные озёра с различным цветом и температурой, паровые струи и источники, грязевые булькающие котлы, чередующиеся с участками разнотравья и зарослями кедрового стланика, березовыми рощицами и все это в обрамлении стенок кальдеры придает живописный и неповторимый облик этому месту.

– Мне кажется, что это лунный пейзаж, – сказал кто-то из группы.

– Наоборот, это настоящий земной пейзаж, можно сказать «крик земли», начало жизни, – ответила экскурсовод.

После вручения дипломов Ключ уже поджидал нас возле джипа. Мальчишки весело болтали, делились впечатлениями. Ключ вежливо молчал. Подъехав к нашему домику, он передал мне небольшой пакет, – это дневник… Если будет время… почитайте. До завтра, как всегда в 8 часов.

Мне хотелось как можно быстрее открыть дневник и в то же время какое-то непонятное чувство, вернее предчувствие трагедии, охватило меня, ведь не зря же Ключ такой печальный. Отправив мужчин в «термы» я с любопытством открыла пакет, представляя увидеть какую-нибудь тетрадь, в кожаном переплете, исписанную «мелким почерком настоящего мужчины», но… облегченно вздохнула. В наш век даже дневники пишут на компьютере! Текст, видимо, специально для меня, был свеже распечатан на белых листах, что облегчало чтение. Я начала читать.

* * *

3 января 2007 года

Неожиданно позвонил Кирилл и поздравил с Новым годом. Такое впечатление, что виделись только вчера, а уже прошло столько лет. Мы с ним вместе учились в Питере и очень дружили, хотя были совершенно разными. Потом он как-то прилетел из Питера на Камчатку в длительную командировку, и мне было так странно видеть Киру совершенно лысым, хотя волосы обильно росли у него везде, кроме головы. Но это его никак не смущало, и он пользовался бешеным успехом у женщин. При случае он давал мне уроки «джентльменства». Его основной принцип был «очаровывать и еще раз очаровывать». Его шарм позволял ему быстро ладить с людьми, легко знакомиться, заводить друзей и завоевывать женщин без применения денег. Кира учил – самое главное – уверенность в себе, без этого никакое остроумие, богатство или красота её не заменят, без уверенности женщины просто не будут тебя замечать. Конечно, уверенность в себе – это такая штука, которая у вас или есть, или нет. Кира довольно смеялся и продолжал, – «счастливый» человек делает счастливыми и окружающих. Словом, не нужно быть очень серьезным: флирт – это, прежде всего, веселая игра. Конечно, бывают и осечки, но даже тигр охотится удачно лишь в 65 % случаев. Хороший действенный флирт – это улыбка и шутка, а там как дело пойдет. Дела у Киры шли хорошо, он был несколько раз женат, имел сына. Все бывшие жены ухаживали за ним и дружили друг с другом и коллективно воспитывали единственного ребенка. Кирилл чувствовал себя султанчиком, не скучал и всегда был готов помочь или оказать услугу просто так своим друзьям и знакомым. Вот и сейчас, он начал рассказывать о замечательной семье – он физик, она математик, единственная дочь – биохимик должна через несколько месяцев прилететь в Долину гейзеров изучать термофильные водоросли. Я намёк сразу понял и с готовностью вызвался встретить и помочь в первое время. Кира сам толком еще не знал точной даты приезда и обещал перезвонить. Закончил свой разговор как всегда шутками и пожеланием, чтобы я подстриг свои длинные «патлы» и только тогда я найду женщину своей мечты. Поговорили еще о наших сокурсниках, погрузились на какое-то время в радостный мир студенческих воспоминаний…

* * *

16 января 2007 года

С самого утра идет снег, волшебный снег, превращающий этот уродливый город в белую сказку. И вдруг звонок Кирилла:

– Привет, старик! Я к тебе, как снег на голову. Есть время поболтать? Ну, расскажи, как живет Камчатка? Я немного простудился и валяюсь дома… один, так что есть время поговорить. Как твоя мама? Продолжает упрямиться и живет даже зимой в стойбище?

– Представь себе, говорит, что нашла смысл жизни и очень рада, что все больше людей приходят туда жить. Но всё старики, они проводят время весело, работают и не болеют.

– Да, – сказал Кира. – Твоя мать – потрясающая женщина. Передавай ей привет из Питера. Скажи, что даже здесь мы чувствуем изменение климата, все не так, как раньше.

– На Камчатке еще хуже – ответил я. – Из-за потепления климата начал исчезать ягель, а ягель для оленей все равно, что для человека хлеб, остальное уж так – баловство, приправа. А из-за добычи золота начала дохнуть рыба в реке.

– А браконьеры все еще есть?

– Конечно. Ведь браконьерам надо есть, а работы нет. Вот они и добывают икру варварским способом. Перекрыли всю реку сетями, рыба на нерест пройти не может, а они таскают рыбу, берут икру, остальное выбрасывают. Почуяв запах рыбы, прибежали медведи, разорвали сети, съели браконьерскую икру и бросились к джипу. Машина буксует, браконьеры в панике, ружья нет, медведи «подтолкнули» машину, и она перевернулась. На их счастье Рыбнадзор нагрянул и спас. Иначе бы было «преступление» и «наказание».

– Кстати о медведях. Передай мне комок медвежьего жира. От простуды натираться буду.

– Да сколько угодно, Кирюша. Лишь бы на здоровье. Вот с твоей знакомой и передам. Как её зовут?

– Старик, зовут её Лилия, но все зовут просто Лили. Я её никогда не видел, знаком только с родителями, но они показывали фотографию, девка ничего, скромная, улыбчивая. Несколько лет училась в Париже, свободно говорит по-французски. А ты еще что-нибудь помнишь? Я почти все забыл, но некоторые строчки стихов специально заучил, чтобы цитировать женщинам. Они просто в восторге, например Шарль Бодлер: «Mais le vert paradis des amours enfantines…» Самое главное, чтобы было слово амур, это все понимают и это звучит многообещающе. Ну, ладно, старик, будь здоров и пожелай мне того же.

Кирилл исчез внезапно, как снег весной.

3 февраля 2007 года

Приехав от матери с подарками для Киры, решил ему позвонить и по голосу понял, что он выздоровел.

– Кирюша, жир готов!

– Ключ, мне уже не до жиру, быть бы живу. Был в гостях у физиков-математиков, познакомился с их дочкой. Проблемная девка.

– А в чем дело? Пьёт, курит травку?

– Нет, она никогда в жизни не пила и не курила. Еще хуже. Характер вреднейший. Чего захочет – того и добьется и все ей удаётся. Предки мне рассказали, что в Париже она вытворяла. Ты, конечно, в Париже еще не был, но Пантеон можешь представить? Который Суффло построил, «Великим людям – благодарная родина», где отдыхают Вольтер, Руссо, Дюма…

– Причем здесь Пантеон?

– Ключ, слушай. Все как в кино «Ding! Dong! – Ding! Dong!» так били старинные часы Пантеона в рождественский вечер 2006 года. Парижане останавливались и с удивлением слушали «Ding-Dong!». И было чему удивляться. Ведь уже 40 лет часы ржавели, и не было средств их отреставрировать. Так неужели же призраки Пантеона их отремонтировали? Не зря сторож рассказывал, что видел ночью приведения и слышал странные звуки, но никто ему не верил. Теперь есть доказательства… Слухи распространились по Парижу, привлекая любопытных посмотреть на призраков. А этими «призраками» были профессиональный часовщик Jean-Baptiste Viot и… Лили. Они оба были членами подпольной организации Untergunther по типу «Тимур и его команда» – делать добрые и нужные дела. Представь себе, в течение 8 месяцев они пробирались ночью в Пантеон и работали под самым куполом на высоте 60 метров. Это место, которое никогда не посещается ни публикой, ни сторожем. Лили, как химик, отмывала от ржавчины все детали, а часовщик занимался сборкой, и к Рождеству все было закончено! Потом начались неприятности с администрацией Пантеона, и Лили срочно пришлось вернуться в Россию.

– Кирюша, неужели такое бывает в наше время?

– В наше время еще и не такое бывает. Ключ, ты представляешь приблизительно, где находится Челябинск?

– Приблизительно. А что?

– Так вот, – продолжал возбужденно Кира, в Челябинской области есть маленькая деревня под названием… Париж! Там живут нагайбаки – потомки крещеных татар-ногайцев. До революции они состояли в казачьем сословии, и это именно они в 1814 году взяли штурмом укрепления Монмартра, блестяще закончив войну с Наполеоном. В честь этой победы станица в уральской степи была названа Париж. А Лили без ума от этого города. Она поехала в деревню и убедила нагайбаков построить… Эйфелеву башню! Что же это за Париж без «железной леди». Ей и это удалось. Именно в её день рождения 24 июня 2005 в селе Париж торжественно была открыта «Эйфелева башня», только поменьше оригинала, чтобы вписаться в окружающий пейзаж… Ну, что скажешь после этого? Это не девка, а ведьма настоящая с огромными зелеными глазами. А сама-то вся в костях да кружевах. Смотреть не на что.

– Кирюша, да что ты так взъелся не неё? Она, что тебя послала?

– Дело не в этом. Родителей жалко. Предчувствие у них плохое. Боятся, чтобы не испортили девку на Камчатке.

– Да чем же мы её испортим, – удивился я. – Икрой что ли?

– Ну ты и шутник, Ключ. Не зря говорят «В тихом омуте черти водятся». Но мне не до шуток. Родители с ума сходят, ты ведь понял, что она девушка с характером. Rebelle… Приезжает Лили 3 мая. Ты её встретишь и бери ручку, я продиктую, что ты ей скажешь: «Как написал известный французский писатель Жюль Ренар "На земле нет рая. Разве что кусочки его разбросанные по свету". Вот такой кусочек рая и есть Камчатка. Лили, добро пожаловать в рай!» И никаких историй про браконьеров, ни про ягель, ни про климат…

Мне пришлось прервать чтение, так как с визгом влетели в дом мальчишки.

– Мама, нас атаковали огромные комары!

– На Камчатке все огромное. Посмотри, рядом с домиком растут пышные трехметровые заросли шеламайника – так это не деревья – это трава!

– Мама, сегодня вода в бассейне была почему-то зеленого оттенка.

– Мальчики, надо внимательно слушать гида. Он ведь рассказывал, что зеленый оттенок воде придают активно размножающиеся в теплое время года термофильные бактерии, которые являются лекарями нашего организма. И это только на Камчатке вам представляется такая уникальная возможность почувствовать их действие на себе. Термофилы оказывают целебное воздействие на органы движения, поэтому вы стали так быстро бегать от комаров. А сейчас доставайте деликатесы из холодильника, и будем ужинать.

– Мама, надо было внимательно слушать гида. Ведь он дважды повторил, что икра на Камчатке не деликатес, а повседневная еда…

Ровно в 8 часов Ключ приехал за нами и, не выходя из машины, сказал:

– Сегодня паспорта оставьте дома, но берите шляпы. Для любителей быстрой смены впечатлений приготовлен корабль для выхода в Тихий океан на целый день. Обед на корабле – камчатская уха из красной рыбы.

– Ключ, а можно переплыть линию перемены даты, ведь она проходит между Камчаткой и Аляской, таким образом, если мы заедем на Аляску, то сможем прожить один и тот же день дважды. Это круто – увеличить каникулы на 1 день, – спросил Давид.

– В XVIII–XIX веках было бы можно, а сейчас сложно.

– А почему?

– Потому что раньше была Русская Америка, включавшая Аляску, Алеутские острова и земли вплоть до форта Росс в Северной Калифорнии, недалеко от Сан-Франциско. На этой территории было основано 60 русских поселений со столицей в Ново-Архангельске. В 1839 Николай I принял решение о ликвидации форта Росс в Калифорнии и в 1841 году он был продан за 30 тысяч пиастров в рассрочку на 4 года. Позже, Александр II в секретном порядке заключил с правительством США договор о продаже всей Русской Америки всего лишь за 7 млн. 200 тыс. долларов. 18 октября 1867 года русский флаг в Ново-Архангельске был спущен и поднят американский. Русская Америка перестала существовать. Так что поехать на Аляску не так просто, нужна виза, хотя деньги за Аляску не уплачены до сих пор, это подтверждают архивные документы. А сейчас, друзья мои, мы проедем мимо вашего земляка и остановимся хотя бы на несколько минут.

– Кто же это?

– Угадайте. Он приплыл в Петропавловскую гавань в 1787 году на фрегатах «Бусоль» и «Астролябия».

– Жан-Франсуа Лаперуз, – одновременно закричали мальчики.

– Правильно. Этот памятник установлен в честь великого французского мореплавателя в память о его визите. А именем Лаперуза назван пролив между островами Сахалин и Хоккайдо. Но это еще не все. Самое смешное, что памятник был разрушен французами 24 августа 1854 года во время Крымской войны, которая завершилась поражением России. Но здесь, на Камчатке, поражение потерпел англо-французский флот, разгромленный батареей лейтенанта Александра Максутова. Видите реконструкцию: пять чугунных орудий на деревянных лафитах.

– А как же памятник Лаперузу?

– Памятник восстановили в 1882 году, так до сих пор и стоит этот камень с якорем и цепями на постаменте с барельефами парусников.

Мы спустились к мемориалу и сразу же ощутили близость океана. Как красиво! Синее небо, синяя вода, тенистая зелень. В ярком солнце хорошо видны черные дула орудий, к которым с таким интересом ринулись мужчины. Почему мужчин до сих пор так тянет к оружию, почему до сих пор «льется кровь и дети гибнут на земле», почему до сих пор существует война… Я читаю посвящение на мемориале: «Героям III батареи лейтенанта А. Максутова, жизни не пощадившим для разгрома врага…» А ведь бои велись в августе… как и сейчас был август, и было синее небо и синий океан и была такая же красота, как и сейчас, но даже она не спасла мир…

На корабле было весело и многолюдно. Мы стояли на палубе, и ветерок высвистывал нам свои мелодии, а в микрофоне хрипел голос экскурсовода:

– Береговая линия сильно расчленена. Крупные гористые выступы далеко вдаются в океан, образуя заливы… Перед нами скалы «Три брата» – один из символов Камчатки…

Но слушать не хотелось, хотелось наслаждаться безграничной синевой Тихого океана, а сегодня действительно он был тихим. Корабль бросил якорь, и на воду была спущена быстроходная лодка «Зодиак». По 10 человек мы спускались в неё и на всей скорости мчались к маленьким островам, населенным только птицами. Это был настоящий птичий базар, они так кричали, что мы не могли разговаривать. Чайки, топорки, бакланы, кайры не обращали на нас никакого внимания и жили своей птичей жизнью. Когда мы вернулись на корабль, водолаз собрал со дна морских ежей и крабов для дегустации. Во время стоянки многие занялись рыбалкой, и было удивительно видеть, что рыба постоянно клюет. А может, это водолаз её насаживал на крючки?

Поздно вечером, обгоревшие на солнце, обветренные морскими ветрами, оглушенные «базаром», мы рады были вернуться в наш тихий уютный домик, над которым уже висело заштопанное звездами небо.

Тишина… все спят. Можно продолжить чтение дневника. Пробежав глазами несколько страниц, я дошла до даты 3 мая. Приезд Лили и потом до 3 июня никаких дат не было, то есть целый месяц записан на одном дыхании.

…В аэропорту я должен был узнать Лили по желтому шарфику, но даже и без шарфика я сразу же обратил внимание на светловолосую хрупкую девушку в джинсиках и с огромными зелеными глазами, даже не зелеными, а малахитовыми, как «Малахитовый грот» в Долине гейзеров. Мы с Кирюшей приняли решение, что с первой же минуты я буду говорить ей «ты» (имею право – я старше лет на десять). Буду строгим, короче займусь «укрощением строптивой». Я подошел к ней и представился:

– Меня зовут Ключ.

– А меня Лили, – сказала она, улыбнувшись, и вдруг встала на цыпочки и поцеловала меня два раза. – В Париже никто не подает руку, а все целуются и это создает атмосферу равенства и братства. Я только несколько месяцев назад вернулась из Парижа…

Она вела себя просто и естественно, без всякого кокетства и казалось, что мы знакомы уже давно.

– Мне нравится имя Ключ.

– Это не имя, это фамилия – Ключегорский, длинная фамилия, поэтому даже преподаватели меня звали Ключ.

Удивительно, подумал я, всегда спрашивали почему? Только она единственная сказала: «мне нравится».

Я прервала чтение и вспомнила все «легенды», которые придумала в связи с происхождением имени «Ключ», оказывается это так просто, как сама жизнь.

– Ты знаешь, Лили, тебе так подходит это имя. По-корякски желтый цвет это лилиль – тебе так идет этот желто-солнечный шарф.

– Мне его подарили парижские друзья в день моего отъезда, поэтому я с ним почти никогда не расстаюсь. Хотя мама говорит, что он такой воздушный ничего не греет, а меня он согревает воспоминаниями. Правда, Ключ, воспоминания греют.

– Правда, моя девочка – к своему удивлению ответил я и стушевался. Хорошо, что, получив её чемодан, мы уже выходили во двор и она, увидев вулкан, не среагировала на мою фразу.

– А можно посмотреть вулкан поближе. Она находилась в каком-то радостном волнении и умоляюще смотрела на меня.

– Лили, послушай, я должен отвезти тебя к замечательным людям, ты будешь там жить. Это пожилая пара, у которой нет детей. Они с нетерпением ждут тебя и встретят, как родную. Уверен, что пирог и чай уже скучают на столе.

– Если ждут, надо ехать. Но потом… когда мы познакомимся, я вручу им подарки и сменю обувь, мы можем поехать смотреть вулканы?

– Да, мы можем посмотреть, так называемые «Домашние вулканы», которые выстроились в ряд всего лишь в 25 км от Петропавловска. Называются они: Арик, Ааг, Авачинская сопка, Козельский и Корякская сопка. Вскоре ты с ними подружишься и будешь знать характер каждого.

Глаза её сверкали.

– Лили, завтра, возможно, будет готов пропуск для тебя в Долину гейзеров. Полетим вместе, я там всех знаю. В чем будет состоять твоя практика?

– Я занимаюсь термофильными сине-зелеными водорослями – древнейшими организмами Земли. Они заселили водоемы миллиард лет назад. Ученым известно около 100 видов термофильных сине-зеленых водорослей. Надеюсь, в Долине гейзеров мне повезет найти новый вид. – Она улыбнулась и продолжала рассказывать очень просто и понятно. – Водоросли обильно размножаются при температуре +40–50 °С, но могут жить и при +78 °С. Самое загадочное, что термофильные водоросли могут интенсивно развиваться в водах, содержащих ртуть, мышьяк, сурьму.

– Я хочу показать тебе в Долине пульсирующий источник Малахитовый Грот, он оброс сине-зелеными водорослями малахитовой расцветки, я думаю, именно там ты сможешь сделать свое открытие.

Мне хотелось добавить, что я про себя окрестил её «Малахитовым гротом», но промолчал и остановил машину, чтобы показать Лили красивый вид. Я уже заранее предвкушал радость видеть её восторг. Но что это… мое любимое место было осквернено банками, бутылками, прочим мусором – остатками пикника. Как больно видеть всё это.

– Подожди меня минуту, – сказал я Лили, – сбегаю к машине, чтобы взять перчатки и пакет для мусора. У людей всё есть, только совести не хватает – вырвалось у меня горько.

Лили с энтузиазмом бросилась помогать, но я её остановил – сначала заедем в магазин, купим тебе перчатки, средство от комаров – и потом, пожалуйста, освобождай природу от «цивилизации». Я вижу, что у тебя еще есть душа, не уничтоженная цивилизацией.

– У меня еще есть браслет от комаров, – сказала она, смеясь, но он почему-то их не отпугивает, а привлекает.

– Я его уже заметил, но думал, что это драгоценное украшение.

– Драгоценности не украшают женщину, они просто оказывают честь мужчине, которого мы любим. Когда я буду влюблена, обязательно надену серьги с изумрудами.

Вот оригинальная девчонка, подумал я, никаких штампов, на все случаи жизни у неё есть свое собственное мнение.

– Ключ, смотри, мы пропустили что-то важное. Она показывала на указатель, где было написано «Край света».

Я улыбнулся. Это всего лишь название парикмахерской и ресторана. Если хочешь, можем зайти вечерком.

– Нет, нет. Я представила себе совсем другое. А рестораны я не люблю. Ты знаешь, Ключ, в Париже это какой-то культ еды. Об этом так много пишут, говорят, рекламируют, какое-то пищевое наркоманство, и называется всё это «Искусство жить». Всем своим друзьям, я как биохимик, объясняла, что «искусство жить, это искусство быть здоровым». Пища имеет не только созидательное, но и разрушительное действие на организм. Ты не поверишь, но Франция занимает первое место в Европе по приему лекарств и только потому, что люди не знают что такое натуральная гигиена. Самый крутой шеф-повар не сможет приготовить питание для человека лучше, чем сама природа.

– Лили, я должен обязательно тебя познакомить с моей матерью. Она думает так же, и приводит такой пример из жизни ительменов. Раньше они жили по берегам рек, занимаясь рыболовством, охотой и собиранием трав и ягод. Средством передвижения служили собаки. Они поклонялись духам местности и жили в гармонии с природой. Ительмены были минималистами, то есть, когда они считали, что достаточно заготовлено на зиму рыбы и мяса, они прекращали рыбную ловлю и охоту, даже если зверь проходил рядом. Без лекарств, питаясь натуральной пищей, не зная алкоголя, ведя подвижный образ жизни, они жили по 80 лет и более. У них никогда не болели зубы, так как они не ели сладостей и горячей пищи и пили много воды. В это время (XVIII век) в Европе люди жили по 40–50 лет. Когда ительмен чувствовал, что силы его покидают или у него что-то болит, он добровольно уходил из жизни, веря, что он снова возродится молодым и здоровым. С приходом русских жизнь ительменов укоротилась: алкоголь, эпидемии резко уменьшили численность коренного населения. Их примитивный коммунизм был разрушен с появлением красивой одежды, женских украшений, оружия, алкоголя. Появилось желание иметь. А чтобы иметь, надо было платить шкурами убитых соболей, лисиц, т. е. «мягким золотом». Так началось массовое и беспредельное истребление животных. Всего лишь за 27 лет исчезло с лица земли такое крупное морское млекопитающее, достигающее 8 метров длины и весящее 5 тонн – как морская корова или Стеллерова корова. Продолжительность жизни этого животного достигала 90 лет! Привязанность животных друг к другу была весьма сильной. Георг Стеллер описал, как трогательно вели себя самцы, стараясь спасти раненную самку, которую тянули веревками к берегу. Они ложились на веревку, чтобы порвать её, а их в это время били и кололи, у живых мясо кусками резали, а они провожали свою «подругу» до самого берега, и еще много дней были слышны их стоны… Ты плачешь, Лили, извини…

– Ключ, почему мы, люди, такие бесчеловечные… В Париже, в музее Jardin des Plantes я видела огромный скелет коровы Стеллера, но не знала, что это безобидное животное, питающееся только морской капустой, было уничтожено за 27 лет!

Мне так хотелось утешить плачущую Лили, сказать ей что-то теплое, нежное… но я сидел, как истукан и продолжал увеличивать скорость, чтобы быстрее приехать в нужное место. Всё получилось не по Кирюшиному плану и вместо того, чтобы смешить и блистать, я добился плачевного результата. Что же делать, да ладно, пусть будет, как будет. А завтра было бы солнце, и был бы пропуск в Долину гейзеров…

Лили просто ошалела от Долины гейзеров, ей хотелось всё увидеть, всё узнать и даже потрогать, что было очень опасно.

– Лили, мне придётся взять тебя за руку, чтобы ты не обожглась.

– Хорошо, – сказала она, глядя мне прямо в глаза. – Только зови меня по-корякски Лилиль – это так поэтично. Я люблю эту Долину и хотела бы умереть и лежать здесь вечно.

– Нет, Лилиль, в Долине похоронена только Татьяна Ивановна Устинова, первооткрывательница этого места. Больше никто. Так что, девочка моя, хотя тебе многое удается, но здесь твой номер не пройдет, – как-то нервно ответил я.

Почему я так нервничаю, наверно потому, что боюсь её потерять. А как пошло звучит «девочка моя», здоровый мужик, с бородой и вдруг засюсюкал. Это всё её глаза, не зря Кирилл говорил «ведьмины».

– Я не люблю говорить о смерти, но коль скоро мы о ней уже заговорили, я хочу тебе предложить подняться к Желтому ручью в Долину Смерти. Не волнуйся, это не очень опасно, так как сегодня ветер.

– С тобой я ничего не боюсь, – ответила Лили, продолжая держать меня за руку. Этот невинный жест мне доставлял наслаждение.

– Долина Смерти очень красивая, поэтому она притягивает не только людей, но и зверей. Со временем было замечено в Долине много погибших животных и птиц (здесь также погиб японский турист, но об этом, конечно, я не рассказал). Позы зверей говорили о внезапной смерти. Причиной гибели животных может быть скопление углекислого газа…

– Да, конечно, – перебила меня Лили. – Когда я была в Йеллоустонском национальном парке, в Мёртвом ущелье были найдены медведи-гризли, погибшие от углекислого газа.

– Лилиль, я рад, что ты так быстро всё схватываешь, но, если ты почувствуешь головокружение и усиленное сердцебиение, ты должна немедленно мне сказать об этом, и мы быстро покинем Долину.

Она вдруг начала говорить совсем о другом.

– Ключ, как познакомились твои родители?

Этот вопрос у меня вызвал улыбку и теплые воспоминания о том времени, когда был жив отец и мать рассказывала гостям со смехом и очень артистично об их необычном знакомстве. Мать была учительницей в интернате для детей оленеводов из тундры. Ребята в классе были все смышленые, лукавые, вольные, в полном смысле, дети природы. При любых условиях и любыми способами могли улизнуть в лес, построить шалаш и посидеть у костерка. Им неведом был страх в ночном лесу даже в одиночестве. А вот учеба давалась нелегко. И мать создала для детей танцевальный кружок, и сама танцевала, и создавала танцы. А рождение танца – дело не легкое. Она всегда стремилась к легкости пантомимы и новые рисунки танца брала от птиц, животных, природы, сплетая новый танцевальный узор. И она здорово выступала с детьми по всему району. На спектакли приходили все: геологи, вулканологи, колхозники. Отец влюбился в неё с первого взгляда, и она тоже заметила его. Летом отец носил тёмные очки, в то время это была большая редкость. После концерта было организовано чаепитие, и отец специально сел напротив моей будущей мамы. А та решила, что гость всё равно ничего не видит сквозь черные стекла очков, смотрела на него и строила разные смешные рожицы. Все покатывались со смеху, а парень и виду не подавал, что замечает все эти проделки: он догадался о её ошибке. Выходя из зала, он нарочно снял очки и оставил их на столе. Пусть сама посмотрит, решил он. И действительно, девушка не в силах преодолеть любопытство, тут же схватила очки и надела их. И даже вскрикнула от неожиданности: через стёкла всё видно, даже узоры на её одежде. От стыда она готова была сквозь землю провалиться, ведь парень ей очень нравился, а шутила она просто так по молодости и озорству. Тут вернулся отец за очками, она в слезах бросилась к нему просить прощения. Он её простил, но с условием… чтобы она стала его женой… Они так любили друг друга и никогда не ссорились…

– Мои родители тоже идеальная пара. Отец даже придумал формулу любви равноправных сердец. Ведь раньше всегда писали Саша+Маша=Любовь, а папа заменил Сашу и Машу цифрами: 1+1=2, а если мужчина любит, ценит и уважает женщину, относится к ней как к равной он вместо плюса ставит просто рядом 1 и 1 получается 11 – одиннадцать! Всем понятно, что одиннадцать больше, чем два, значит, семья во много раз счастливее, крепче и сильнее. Папа считает, что плюс унижает женщину, уменьшает её значение. Например, объявление: продается дом + гараж. То, что идет после плюса меньше, менее важное, т. е. какая-то добавка.

– Твой папа – настоящий мужчина.

– Это правда. Сейчас очень мало чего-то настоящего. А так хочется.

– Так вот, перед тобой – настоящая Долина Смерти.

– Ключ, я хочу превратить Долину Смерти в Долину любви, – прокричала возбужденно Лили и начала развязывать свой солнечный шарф. Я страшно испугался, что она придумала, мы же умрем здесь, а я не имею права, оставить мать одну. Но оказалось, я не о том подумал… Лили попросила меня поднять ее на руки, чтобы повязать шарфик к ветке каменной березы с развесистой кудрявой кроной и сравнительно темной корой. Шарфик затрепетал на ветру и украсил Долину. Но ведь желтый цвет к разлуке, подумал я, причем здесь любовь.

– Смотри, какая гармония: гора называется Желтая, ручей Желтый и шарф желтый! Желтый – это Лилиль! Теперь понятно – любовь – это гармония!

У неё был какой-то веселый, задорно-шаловливый дух бунта. Я вспомнил Кирюшино «Rebelle» – строптивая, мятежная, непокорная. А мне страшно нравится, и я убираю Re – оставляя belle…

– Ключ, я хочу сказать тебе что-то серьезное. Я никому еще не говорила…

Мое сердце бешенно забилось, даже дыхание дрожало.

– Я хочу жить так, – продолжала Лили, чтобы жизнь не превращалась в череду глупых поступков, чтобы в моей жизни был смысл.

Опять не о том. Да что со мной? Старею что ли. Что же ответить девочке?

– Лили, моя мать нашла смысл жизни. Ты хочешь, мы поедем к ней? Она так полюбит тебя, вы будете много разговаривать и танцевать. Дорога, правда, очень плохая, вернее есть места, где вообще её нет, но часов за девять доедем. Если устанем, будем останавливаться в красивых местах и отдыхать.

– Я могу тебя сменить за рулем. Я неплохо вожу машину, но справлюсь ли я с таким большим джипом?

– С завтрашнего дня будешь за рулем для тренировки. Поедем к вулкану, оставим машину и совершим восхождение.

– А к маме поедем 24 июня – это мой день рождения и я хочу провести его в семье, – заявила Лили.

Я был так благодарен ей, а как естественно и нежно она произнесла слово «мама»…

На следующий день первым делом я побежал в парикмахерскую «На край света», где работал классный мастер Адуканов, но все звали его Адук, что в переводе с эвенского означает «многоговорящий», хотя это был почти русский парень, но прозвище ему подходило. Он коротко подстриг мне волосы, побрил, вернее все сбрил на лице и сказал – помолодел на 10 лет.

– Доволен?

– Нет, – ответил я, – надо на 15!

– Хорошо, сделаем. Ложись на кушетку да сними майку.

Он начал делать массаж, терзая лицо и шею, намазывая какими-то кремами, охлаждая льдом. Я посмотрел в зеркало и остался доволен.

Адук заметил.

– А ты накаченный парень, что на медведя ходил?

– Нет, это медведь ходил на меня, – ответил я, вспомнив первую встречу со зверем, и в отличном настроении поехал за Лили, думая о том, какое впечатление я произведу на неё после «рестоврации».

Оказалось никакого. Также смотрела в глаза, также брала за руку, смеялась, как всегда. И ни слова о внешности. Это начало как-то меня злить, и я сменил программу.

– Едем на Голубые озёра, садись за руль.

Она спокойно села и мы поехали. Конечно, мне хотелось учить её, давать советы, но она всё делала правильно. Я немного успокоился, и показал ей место, где припарковать машину, чтобы дальше идти пешком. Мы шли по охотничьей тропе через живописную березовую рощу. Вскоре начинался подъем в котловину, в которой находились Голубые озёра. Местные жители назвали их Вера, Надежда, Любовь. По легенде в первом надо умыться, во втором – попить воды, а в третьем – искупаться. Лили подошла совсем близко: чистейшая вода и лед на дне озера отражали солнечный свет так, что вода казалась насыщенно голубой. Мы одновременно нагнулись, чтобы умыться.

– Ключ, смотри, как красивы наши отражения. Особенно твое с новой стрижкой.

– А я думал, ты не заметила.

– Конечно, заметила, но для меня внешность не имеет никакого значения.

– Как не имеет? А что сказал великий писатель: «В мужчине должно быть всё прекрасно: и лицо, и стрижка, и бицепсы». Для меня, например, всё имеет значение: и душа, и её запах, и вкус и даже тембр голоса.

– Ключ, так ты совсем не минималист?

– А ты, Лилиль?

– Я, честно говоря, даже не знаю. Я плохо знаю себя…

– Ты хочешь, я помогу тебе узнать себя?

– Как ты это сделаешь?

– Я сделаю это очень хорошо…

Она смотрела в небо, может быть, ища ответа.

– Ключ, ты чувствуешь, как пахнет небо?

– Конечно, оно пахнет счастьем.

– Я люблю небо. Я люблю, что оно никому не принадлежит, – продолжала Лили.

– А я люблю небо, потому что ему есть куда падать…

Мы продолжали этот опасный разговор со словом «люблю», возбуждая наши нервы до предела. Но никто не смог произнести: «Я тебя люблю…»

Мы возвращались через ту же рощу, насыщенную ароматом желания.

– Ключ, послезавтра я начинаю практику в Долине гейзеров.

– А я начинаю свою работу, но не волнуйся, я тебя буду подвозить к вертолету и встречать каждый день.

– Спасибо, ты милый.

Мне хотелось бы услышать просто «Спасибо, милый». Но значит еще не время.

– Лилиль, всё-таки здорово, что ты будешь на Камчатке всё лето, таким образом, я покажу тебе, как идет на нерест рыба. Садись куда-нибудь, я тебе расскажу. Представь себе, каждая рыба возвращается именно в ту реку, в которой она родилась! Ход начинает чавыча, потом нерка, горбуша и только осенью кижуч. Входит в реки вся эта рыба прекрасно-серебристой, сильной – ей надо преодолеть огромное расстояние, бурное течение, пороги, браконьеров, медведей – с единственной целью – отложить икру, чтобы продолжить свой род. Более слабая рыба цепляется зубами за хвост более сильной, чтобы выполнить любой ценой свой долг. В пути рыбы ничего не едят, под действием гормонов их облик так меняется, что они становятся неузнаваемыми: челюсти сильно развиваются и клювообразно искривляются, у самцов горбуши вырастает горб, снаружи рыбы приобретают «брачный наряд» – ярко-малиновую окраску, а голова становится зеленой. Можно сказать, что рыба отдает своему потомству всё – и после метания икры роковым образом умирает.

– У меня после твоего рассказа мурашки по телу идут.

– Так встань с муравейника, Лили. Ты вся в муравьях.

– Почему ты мне раньше не сказал, теперь муравьи с любопытством лазят везде по мне, – сказала Лили, стараясь стряхнуть муравушек.

Мне вдруг так захотелось стать муравьём, но хватило ума не сказать об этом Лили.

– Ты любишь муравьёв? – опять начала свою игру Лили.

– Люблю, люблю, люблю…

На следующий день Лили появилась, как всегда в своих джинсиках, но… мне с трудом удалось сдержать смех, она выкрасила волосы, очень неудачно, в черный цвет. Получилось что-то вроде зебры. Как же она поедет на свою стажировку? В последнюю секунду решил сделать вид, что ничего не заметил. Реванш! Она села за руль и рванула как бешенная.

– Лилиль, сегодня я хочу показать тебе Авачинский вулкан, а у подножия вулкана находится питомник камчатских ездовых собак «Сибирский клык». Там в юрте попьем чай и потом совершим восхождение.

– Нет, нет, я не хочу, чтобы они испугались.

– Кто, собаки?

– Но там же есть люди. Ты что не обратил внимания, в каком я виде.

Она чуть не плакала.

– Что случилось? Ты что-то нахимичила?

– Мне показалось, что тебе не нравятся блондинки.

– Ты же не блондинка, ты ведь желто-золотая, ты ведь Лилиль и оставайся всегда такой, моя девочка, – опять непроизвольно вырвалось у меня.

– Что же делать?

– Ничего страшного, поедем в парикмахерскую «На край света», ты помнишь тебе понравилось название, и они отмоют твои волосы.

– Да, но мы потеряем много времени, а погода такая великолепная, хочу на вулкан, какой-нибудь тихий и мирный, где никто меня не увидит. Есть такой?

– На Камчатке всё есть. Поедем на Козельский вулкан, он еще называется вулкан-малютка.

При виде красоты природы Лили забыла про свои волосы и начала рассматривать белые трехлепестковые цветы, которые пестрели вокруг.

– Как они называются?

– На Камчатке их называют «кукушкиными тамарками». А в тундре сейчас цветут желтые тюльпаны. Я только собрался ей спеть: «Увезу тебя я в тундру», но вовремя остановился.

– Ключ, а ты пьешь? – вдруг спросила она.

– Да, выпиваю 2 литра воды в день. А ты что, не пьешь?

– Нет, ты же понимаешь, что я спрашиваю серьезно.

– Ну, если серьезно, то никогда не пробовал. Отец запретил с детства, сказал, что нет у меня какого-то фермента. Мы жили какое-то время в поселке, где был сухой закон, но касался он только эвенов и коряков, русское же население, тем более начальство, под этот закон как бы не попадало. Отец возмущался лицемерности, – он говорил – мы, русские, уж как-нибудь, меру знаем – о вас, детях природы, душа болит. Это одна из сторон национальной политики, когда-то спаивали, а теперь вроде бы спохватились. Но сейчас жизнь меняется и не только на деньги, но и водку тоже…

Мы уже спускались, разумеется, зигзагами, стараясь всячески уменьшить уклон. Я торопился, чтобы успеть отвезти Лили к термальным источникам и попытаться отмыть волосы.

Мягкое солнце и зрелище вулканов настроили Лили на какую-то грусть… Не получается у меня смешить. То про рыбу ей рассказывал, а теперь сам ни рыба, ни мясо…

– Ключ, меня очень интересуют обычаи, например, свадебные обряды ительменов.

– Ительмены очень любили своих жён и не могли с ними разлучиться более, чем на сутки. Поэтому, когда уходили на охоту на несколько дней, брали жен с собой. Когда ительмен находил девушку своей мечты, он объявлял родителям невесты о своем намерении жениться. С этой минуты он переселялся к ним и был в услужении целый год, а то и более, показывая свое удальство и проворство, умение работать и услуживать своей невесте. Если он нравился невесте и родителям, он переходил к обряду «хватания невесты». Невеста же была под охраной своих подруг, одета во множество одежд и надо было улучить подходящий момент, чтобы разорвать невестины одежды и схватить её за «интимное» место. В это время все женщины подымали страшный крик и били жениха чем попало. Если невесте жених не нравится, он никогда её не схватит, а будет только битым. Если же жених невесте по вкусу, она не противится и дает знак его победы умильным голосом «ни-ни». С этих пор они становятся мужем и женой. Говоря современным языком, ительмен был женским угодником. Я как всегда вел машину с предельной скоростью. Вдруг Лили вцепилась в меня и сказала:

– Хватать не надо. Я согласна быть твоей женой…

Мы чуть не врезались в дерево, я резко затормозил.

– Лили, если ты будешь так шутить, мы погибнем.

– Я не шучу, – сказала она спокойно, глядя мне прямо в глаза, и в подтверждение поцеловала меня два раза «по-французски» в обе щеки.

Только тут до меня дошло: во-первых, она хочет быть моей, во-вторых – она не умеет целоваться. Всё это меня устраивало. А если это шутка и она просто хочет посмотреть на мою реакцию?

– Лили, я готов, – ответил я, боясь услышать её смех.

Но она сказала загадочно

– Завтра, ты всё поймешь, завтра…

Я стоял с большим желтым полотенцем и уговаривал Лили выйти из термальной воды, но она всё мыла свои волосы, раскрасневшаяся и беззащитная, как ребёнок. Я завернул её в полотенце, такую горячую, упругую, такую желанную и понёс в машину.

– Ключ, мне так хочется…

– А мне как хочется…

– Мне так хочется иметь детей – продолжила свою фразу Лили, мальчика и девочку, нет, лучше двух мальчиков и двух девочек.

– Лили, любовь – это свобода, это воля, не ограничивай себя, будь свободна, как птица, будь созидательницей. Ты представляешь, как это здорово из одной любви создать чудо-рождение новой жизни, и чем больше будет чудес, тем больше будет любви!

Она еще крепче обвила маленькими, но сильными руками мою шею. А мне хотелось нести её так вечно.

В машине я аккуратно сложил вещи на заднем сидении, а её прямо в полотенце пристегнул на переднем.

– Куда едем?

– На край света, – ответила Лили и закрыла глаза от усталости.

Так медленно я не ездил никогда в жизни. Мне не хотелось разбудить Лили. Я ехал шагом и раздумывал, куда же направить свой путь. Мне казалось, что мы уже на краю. Куда же её еще везти? Неужели в парикмахерскую? Я посмотрел на желтый клубочек. Из-под полотенца выглядывали маленькие ноги с розовыми пятками, еще не огрубевшие от жизни. Мне так захотелось их поцеловать и такая нежность обуяла меня, что я подумал, а может это и есть любовь? А может быть я просто настоящий ительмен и женский подкаблучник, вот так и буду жить под пяткой у Лили. Нет, она не позволит, потому что ей так важно равенство. Это меня развеселило. Всё-таки, куда же ехать… Если я привезу её к себе домой, будет ли это край света… Нет, это будет конец света. Ведь она меня просила ждать до завтра… девочка моя, как я тебя люблю. И вспомнил, как Лили говорила: «Я люблю… небо. Я влюблена в тебя… Россия». Вот характер. Как интересно с ней. И вспомнил слова Киры: «Это настоящая ведьма с зелеными глазами».

Наступило завтра. Я внутренне готовился к любым сюрпризам, ведь Лили непредсказуема, как извержение вулкана. Как всегда ждал её стоя у машины, впервые она опаздывала. И вдруг, я увидел, что она медленно приближалась в светло-зеленом платье с высокой прической, открывающей лоб, шею и уши, тонкая талия была подчеркнута широким поясом. Анна Каренина на балу, почему-то пронеслось в голове, а потом вдруг высветилось в мозгу французская фраза: La réalité habillée en rêve. В её ушах были изумруды…

Девочка моя, ты меня любишь, ты делаешь мне честь, подумал я. И вот она уже рядом, но я не могу ничего сказать. Полный паралич, как при встрече с медведем. Она протянула мне руку и что-то сказала. Мне показалось «ни-ни», потом понял «ключи». Какая она умница, что догадалась сесть за руль, я был просто не в состоянии.

– Куда едем? – каким-то торжественным голосом спросила Лили.

– На край света… – ответил я.

* * *

После этой записи было большое белое пространство. А потом очень коротко.

3 июня 2007 года

В 14 часов 20 минут в Долине гейзеров произошла природная катастрофа… Лили пропала без вести…

24 июня 2007 года

День рождения Лили. Именно в этот день освободился от водного плена пульсирующий источник «Малахитовый грот».

Осень 2007 года

На дворе осень, а в сердце зима.

Весна 2008 года

После горя, обязательно должна прийти радость, но она почему-то не приходила, как и весна в этом году.

Это печальный мир, даже когда цветут цветы…

Et ma jeunesse est morte ainsi que le printemps (G. Apollinaire)

* * *

Мои слёзы капали на последнюю страницу дневника… За окном была темнота, чуть разбавленная лунным светом.

На следующий день я хотела вернуть дневник.

– Ключ, я дочитала дневник до конца…

– Пожалуйста, не говорите ничего. Возьмите дневник в Париж. Она так любила этот город…

Париж-Камчатка-Париж

Homo sovieticus

Весна мгновенно превратилась в лето. Диктатура солнца прочно установилась на синеве парижского неба. Наконец-то можно сбросить все тяжести ветро-дожде-хмурой одежды и щегольнуть в короткой юбке-плиссе, матросской блузе, подчеркнув тонкую талию алым пояском. Даже каблучки туфель радостно вибрируют, ощущая тёплую асфальтовую кожу Парижа. Длинные спортивные ноги позволяют мне шагать размашисто и быстро, обгоняя утомленных солнцем прохожих.

– Pardon! – пугаю я их своим русским «р», но задорная улыбка моих вишнёвых губ вызывает доброжелательность, и все вежливо уступают мне путь. А мне так радостно, что хочется прыгнуть в эту небесную синь и улыбнуться солнцу. Вот уже целую неделю я нахожусь в этом ликующем возбуждении, и тысячи идей, как гейзеры, фонтанируют в моей голове.

Подумать только, меня, молодого историка, пригласили работать над совместным проектом экспозиции «Франция и Россия в Первой Мировой войне». Вот что значит говорить по-французски! А может быть, это благодаря моей публикации на эту тему? А сейчас у меня открылась такая возможность окунуться в незнакомые архивы, новые документы и показать новую историю этой трагедии.

Конечно, все помнят этот день 28 июня 1914 года. В Сараево были убиты наследник австро-венгерского престола эрцгерцог Франц Фердинанд и его жена София. Известно, что сначала была брошена бомба террористом Неделько Габрилович, который, промахнувшись, убил водителя одной из машин кортежа. Невероятно, но факт, через два часа после этого охрана позволила Гавриле Припцину расстрелять в упор из браунинга Франца Фердинанда и его жену. Двадцать лет спустя после трагедии их сын Максимилиан заявил, что в убийстве замешена германская секретная служба. Почему? Мне было совершенно ясно, что Франц Фердинанд был идейным противником войны и не скрывал своего намерения ослабить национальные противоречия империи созданием трёх государств-штатов: австрийского, венгерского и славянского. Но растущая военная мощь Германии и ее непомерные «аппетиты» подстегивали желание кайзера Вильгельма II перейти к военному конфликту. Для этого Германии была необходима союзническая помощь Австро-Венгрии, и миротворец на ее престоле никак не устраивал немецкого императора. Наверное, не зря называли Германию «гадким утёнком» Европы.

А не протянулась ли нить секретных служб и во Францию, ведь здесь тоже было совершено убийство миротворца-социалиста. В пятницу 31 июля 1914 года в парижском кафе студент Рауль Виллен застрелил лидера французских социалистов Жана Жореса, который активно выступал против войны и политики Пуанкаре – война, так в народе прозвали президента. Жан Жорес угрожал правительству всеобщей забастовкой в случае начала боевых действий. Студента-убийцу суд оправдал, видимо, за его спиной стояли влиятельные господа. Но цинизм этой истории ещё и в том, что вдову Жореса заставили оплатить судебные издержки!

Какая гадость, эти секретные службы всех времен и народов, подумалось мне. Может быть, поэтому я не люблю секретов, а предпочитаю всё говорить открыто, чётко и ясно.

А как же обстояли дела по ликвидации миротворцев в Российской империи? Ярым противником участия России в вооруженных конфликтах был премьер-министр Петр Столыпин. В 1909 году ему удалось спасти Россию от гибели. Протестуя против аннексии Боснии и Герцеговины Австро-Венгрией, Николай II согласился объявить мобилизацию в трёх пограничных с Австрией округах, что было равнозначно объявлению войны. За Австро-Венгрию вступилась бы Германия. Таким образом, первая мировая война могла бы начаться на пять лет раньше, если бы Столыпин не удержал царя от рокового решения. Но миротворец Столыпин был убит 1 сентября 1911 года агентом царской охранки (опять секретная служба!) Богровым. Оставался еще один противник войны, которого так не любил министр – Григорий Распутин. Но летом 1914 года Распутин отдыхал в Сибири, где сумасшедшая Гусева ударила старца ножом в живот. Он выжил, однако были потеряны те важные несколько недель, когда надвигавшуюся войну можно было еще остановить. Без Распутина Николай II попал под влияние своего дяди, великого князя Николая Николаевича, не скрывавшего своей мечты стать во главе русской армии и с триумфом войти в Вену и Берлин. А как объяснить странное поведение министра иностранных дел Сазонова, отправившего в отпуск российских послов в Берлине и Вене в самый разгар кризиса – в июле 1914 года? Сазонов и начальник генерального штаба Янушкевич давили на царя, сообщая, что Германия якобы уже начала всеобщую мобилизацию, что было неправдой. Безвольный Николай II дважды приказывал отменить свое решение о начале всеобщей мобилизации, но 30 июля решился все-таки на этот приказ.

Как не вспомнить слова Бисмарка о том, что мировая война может начаться из-за какой-то дурацкой заварушки на Балканах. В результате первой мировой «заварушки» погибло 10 миллионов человек, более 20 миллионов раненых. Но цифрами никого не удивишь, поэтому я с энтузиазмом выискивала «изюминки» в старых пожелтевших бумагах, пересматривала фотографии и делилась с коллегами своими находками и идеями.

Все так ласковы и внимательны ко мне! Сегодня даже наша художница-оформитель сделала мне сюрприз:

– Закрой глаза, положи руки на стол и не шевелись, – сказала она загадочно.

Я с удовольствием сняла очки, дужки которых мне давили, и послушно закрыла глаза. Моя близорукость играет важную роль в гармоничном ощущении мира, который мне кажется молодым, красивым, добрым и волшебным. Пусть в зрении у меня минус, но зато в остальном – плюс!

Художник что-то рисует на ногтях, я чувствую запах лака и слышу хихиканье моих коллег. Но я люблю шутить и открыта для всех экстравагантностей, лишь бы это не были надоевшие матрёшки.

– Готово!

Все наблюдали за моей реакцией, а я от смеха чуть не падаю со стула. Это потрясающий китч: на светлом перламутровом фоне выделяются черные глазки, курносые носы и яркие красные губы в улыбке «до ушей» по всей округленной части ногтя. Дивная работа (в том смысле, что все будут просто даваться диву). Я обнимаю себя и поворачиваюсь так, чтобы все видели на моей спине «смеющиеся» пальцы, и делаю несколько движений танго. Судя по реакции коллег, наверное, это было смешно.

– Мы не знали, что у тебя такие таланты, – заметил кто-то из присутствующих. – Ты можешь подрабатывать! Ха-ха-ха.

– Уже иду! Всем привет! И доживем до понедельника.

В отличном настроении шагаю к ближайшей оптике. Пусть говорят, что в Париже «есть тайная тоска», а для меня этот город – явное восхищение, кроме… кроме, конечно, этого уродливого двухсотметрового «прыщика» – башни Монпарнас, который так хочется выдавить с прекрасного лица моего Парижа. Но мне не только нравится Париж. Меня восхищают французы, они такие интернационалисты, открыты для всех культур и народов. А я… увы, националистка. Всегда хочу, чтобы Россия светила ярче всех и своим светом спасла мир, как в Первую мировую она спасла Париж. Маршал Франции Фош писал: «Если Франция не была стерта с лица Европы, то этим, прежде всего, мы обязаны России, поскольку русская армия своим активным вмешательством отвлекла на себя часть сил и тем самым позволила одержать победу на Марне».

В оптике было столпотворение. Но ко мне сразу же подошла молоденькая симпатичная девушка и с энтузиазмом принялась за укрощение очков. Она нагревала дужки, выгибала, загибала, но мне все равно было некомфортно. Потеряв терпение, она… Я ничего не увидела, я услышала только звон разбитых стеклышек.

– Вы только не волнуйтесь. Мы вставим бесплатно новые, а сейчас заполним досье. – Она старательно записывала мою русскую фамилию, возраст, адрес, ходила советоваться с коллегами. А потом растерянно произнесла: – У вас сложные стёкла. Очки будут готовы в следующую пятницу.

– Я хочу видеть директора. Как вы понимаете, это образное выражение, ведь без очков я уже ничего не вижу, как же я буду добираться домой?

Взяв досье, она мигом скрылась в директорском кабинете. Вскоре, распахнув передо мной дверь, произнесла:

– Директор вас может…

– Я не знаю, что может ваш директор, но сейчас он узнает, что могу я.

Мое лицо пылало, полураскрытые губы готовы были произнести всё, что угодно, черные длинные волосы летели за моей спиной, как крылья, так стремительно я пересекала пространство кабинета, чтобы вплотную приблизиться к вставшему при моем появлении директору. Я немного расслабилась, увидев его молодость – он был старше меня лет на пять-шесть, строен, высок, красив – типичный представитель нового поколения французской элиты, уже не носящей костюмов и галстуков, а затянутой в джинсы и дорогие пиджаки, подчеркивающие красоту тела и современный стиль. Я так близко подошла к нему, что видела его мягкие, тёмные, доброжелательные глаза, спокойную улыбку. Он протянул мне руку и поздоровался. Я ответила крепким рукопожатием, не зря же занималась спортом, и вообще не люблю, когда подают руку, а вместо нее – кисель. Я продолжала сильно сжимать его пальцы, чтобы дать выход моей раздражительности, и вдруг вспомнила про свои «весёленькие» ногти, которые в данной ситуации были ни к чему. Но директор продолжал удерживать мою руку, что меня очень устраивало, и пронзительно смотрел мне в глаза. Так мы и стояли друг против друга, не разнимая рук, так близко, что дышали одним воздухом. Потом он бережно усадил меня в кресло, a сам продолжал стоять как истукан.

– Я не люблю, когда на меня смотрят сверху.

– Вы предпочитаете, чтобы я смотрел снизу?

– Ценю ваше остроумие, но сейчас…

– Извините. Я сделаю всё…

– Всё вы можете делать своей жене, а мне сделайте только очки.

Он опять улыбнулся и мягко, без тени раздражения, ответил:

– Вы знаете, я настолько требователен к выбору любимой женщины, что жены у меня нет. Ваши очки… Имеются ли дома запасные?

– Нет, но есть контактные линзы.

– Значит, мы спасены, – с облегчением произнёс директор, – а через неделю у вас будет две пары очков – это наш подарок. А сейчас я лично отвезу вас домой. С таким зрением нельзя же отпустить вас одну.

– Наконец-то до вас дошло…

– То, что нельзя вас отпускать, до меня дошло сразу же, – мягко ответил он, глядя мне в глаза.

Он вышел, чтобы отдать какие-то распоряжения. Я осталась одна в кабинете, в котором не было ничего лишнего.

Наверное, маньяк чистоты и порядка, как и я, пронеслось в голове.

Вскоре он вернулся, и мы вышли через служебный выход на противоположную тихую улочку.

Вечер уже наступил, но аромат солнца еще сохранился, что заметно улучшило мое настроение.

– Стоянка недалеко, – произнёс он.

Мы шли по узенькому тротуару, иногда соприкасаясь друг с другом. На перекрестке, где велись ремонтные работы, он остановился и, глядя мне в глаза, предложил:

– Выбирайте. Есть два варианта: или вы держите меня крепко под руку или я, потому что на ваших каблучках…

– Тогда я предпочитаю третий вариант.

Я сама еще не знала, чего я хочу, просто я всегда подчиняюсь девизу моей жизни: «Никогда не думай, как другие, а всегда думай о других».

– Он побледнел, испытующе посмотрел в глаза и взял меня на руки, как драгоценную ношу.

– Брис, – представился он.

– Красивое имя, мне нравится, а я – Ангел.

– Я думал – Боттичеллевская Весна.

– Я не шучу, мое имя Ангелина, а значит Ангел.

– Какое необыкновенное имя.

– У меня все необыкновенное: и душа, и тело и еще что-то, – я подумала про свои ногти и улыбнулась, но… я могу показать только при хорошем освещении.

– Вы меня заинтриговали, – улыбнулся он, открывая дверцу автомобиля.

Он медленно вёл машину по оживлённому ночному Парижу, который, как оказалось, мы оба любили.

– Вы мне обещали что-то показать… Я буду безумно рад, если вы согласитесь поужинать со мной в одном приличном месте с хорошим освещением. Вы меня не боитесь?

– Брис, я должна вам кое-что объяснить, ведь я человек с другой планеты. Может быть, увидев мою разлетающуюся юбку и стройные ноги, у вас возникли фантазии, не соответствующие действительности. Распущенные волосы, яркие губы – это дань моде, дань моему Парижу, но это декор, за которым скрывается высокая ответственность, железная дисциплина, строгое воспитание и моральный кодекс строителя коммунизма. Я спортсменка, не пью алкоголь, не курю и даже еще никогда не целовалась по-настоящему. Мой отец прошел всю войну от Москвы до Берлина, вернувшись домой победителем – вся грудь в наградах. Моя мама верно ждала его все трудные военные годы оккупации. Скрывая от фашистов свою красоту, она пачкала лицо сажей и одевалась в рванье, чтобы избегнуть насилия над девичьим телом. Однажды морозным зимним вечером соседка постучала в окно: «Облава. Беги». Надев тулуп и валенки, мама на лыжах ушла в лес. Холод. Снег. Ночь. У мамы не было даже спичек, чтобы разжечь костер. Вдруг в темноте она увидела светящиеся глаза: волки. Пришлось залезть на дерево, но волчий вой леденил душу. На рассвете хищники скрылись. Мама обморозила ноги и с трудом добралась до своего поселка, но увидела только пепелище. Фашисты сожгли дома, людей, животных. Поэтому я никогда не видела моих бабушку и дедушку, даже на фотографии. Однажды я спросила маму, боится ли она волков. «Как же можно бояться волков, они же не фашисты», – ответила она. – Это ответ на ваш вопрос – я боюсь только одного – возрождения фашизма.

Долго длилось наше молчание на двоих. Мы боялись спугнуть что-то зыбкое, что сблизило нас.

– Где мы?

– Возле башни Монпарнас, которую мы оба так не любим, но здесь находится ресторан… это единственное место, откуда она не видна.

– Мне не важно где, архиважно – с кем.

Он улыбнулся и снова взял меня на руки.

– Брис, прекратите демонстрировать ваши бицепсы и трицепсы. Я уже убедилась, что с этим всё в порядке.

– Вы первая начали. Как железными тисками сдавили мне руку, а я ведь совсем не ожидал от такого хрупкого создания и чуть не потерял дар речи.

Мы рассмеялись.

– Но вы долго не выпускали мою руку из вашей, – заметила я.

– Естественно, это была моя точка опоры, если бы выпустил – упал бы в обморок от вашего гнева. Я испуганно смотрел по сторонам, пытаясь найти предмет, на котором вы влетели.

– Метлу?

– Да, что-то вроде этого.

– Я занималась легкой атлетикой и быстро бегаю, получая от этого большое удовольствие. Наш замечательный тренер всегда говорил: «Девочки, шевелитесь, двигайтесь, а то будете толстыми и красивыми, как Мона Лиза. Посмотрите на её верхнюю часть и представьте её толстые ноги, я уже не говорю о седалищном нерве». Конечно же, мы не хотели быть похожими на Джоконду. Посещая сейчас Лувр, мне так неловко перед ней.

Я рассмешила Бриса и наслаждалась его мелодичным, совсем не вульгарным смехом.

– Наверное, Лизу я не осилил бы нести на руках. Мне повезло, что благодаря легкой атлетике вы такая легкая, воздушная и…

Он вдруг нежно прижал меня к себе, как-то по-особенному посмотрел мне в глаза и не нашёл слов, чтобы окончить фразу, а потом прошептал: «Я теряю голову под небом ваших глаз».

– Это стихи?

– Нет, это стихия чувств…

Мы вошли в скоростной лифт башни вместе с двумя пожилыми американцами. Брис, как гостеприимный парижанин, на прекрасном английском поприветствовал гостей. Я же ограничилась улыбкой и приветственным жестом поднятой руки. Увидев мои «весёленькие» ногти, Брис улыбнулся и, церемонно взяв мою руку, представил американцам:

– Русская маркиза де Брис, – торжественно произнес он.

Мужчины вынуждены были склониться для поцелуя, но, увидев мои ногти-китч, заржали как лошади и попросили разрешения сфотографироваться со мной. Я принимала самые комичные позы, и мы веселились как дети.

Вскоре, оставшись вдвоем, Брис шутя сказал:

– Всё в руках человека, поэтому их надо часто мыть.

Какой маньяк, подумала я. Ну что ж, я тебе устрою, и протянула ему обе руки для мытья.

Он нежно принял их и медленно мыл каждый пальчик, потом достал из кармана пиджака аккуратно сложенный носовой платок и, тщательно вытирая, целовал их и смотрел, смотрел мне в глаза.

– Вы можете смотреть сколько угодно, на меня это не действует.

– Невинное благоуханье лет. Тяжела правда ваших чувств.

– А вы могли бы выразить правду ваших чувств?

– Невозможно, потому что моя нежность к вам так беспредельна, что на земле еще нет таких слов, чтобы выразить её.

Мы стояли перед большим зеркалом – оба высокие, стройные, красивые. Даже цвет одежды совершенно случайно совпадал.

– Ангел, посмотрите, как мы созвучны и гармоничны. Он смотрел в зеркало и улыбался мне.

Мы были оба темноволосы, с черными глазами, длинными ногами, только у Бриса были узкие бедра и широкие плечи, а у меня наоборот.

Он сомкнул пальцы обеих рук на моей талии, так она была тонка, и притянул легонько к себе, продолжая смотреть в зеркало, где отразилась какая-то тайная свежесть взглядов и тайная свежесть ласки.

– У вас расстегнулась застёжка на левой туфле.

Я подняла ногу, чтобы…

– Не надо, прошу вас, это я опущусь на колени. Может, разрешите поцеловать?

– Застёжку?

– Ну хотя бы застёжку.

Мне почему-то вспомнилась моя московская подруга Верочка, с которой мы вместе учились на историческом факультете. Ее оставил любимый человек, и она постоянно плакала и плакала.

Он не стоил даже её мизинца, как можно было его любить – непонятно.

– Верочка, прекрати плакать. Я тебе найду другого, достойного.

– Я не хочу другого. Я люблю только его.

– Но за что? Скажи, за что?

– Любят не за что-то, любят просто так.

– Я отомщу за тебя. Они будут стоять передо мной на коленях.

– Кто? – с испугом спросила Вера.

– Все!

И вот сейчас очаровательный француз у моих ног, но в сердце моём нет чувства мести и нет чувства любви, только одна неловкость.

Я присела перед Брисом на корточки, и он, увидев мои колени так близко, нежно поцеловал их.

Он был бледнее бледного и нежнее нежного.

– Вам плохо? – спросил проходящий мимо служащий в униформе.

– Нам очень хорошо, – ответил Брис, приходя в себя.

В неловком молчании мы направились в зал ресторана «Небо Парижа».

С высоты пятьдесят шестого этажа, через стеклянную стену ресторана был виден сказочный ночной город, покоривший собой небо. Волшебным ковром он стелился под нашими ногами. Огни фонарей, как звёзды, стояли на мосту. Сплошным огненным потоком катились автомобили. Всё двигалось и сверкало в каком-то своем ритме. Ночь преобразила «серую розу» дневного Парижа. Невольно я впадаю в его дурманящий обман и уже чувствую его ритм: раз-два-три, раз-два-три – слышу музыку вальса. Париж танцует и кружит, кружит мне голову.

– Брис, Вы помните вальс № 2 Шостаковича?

– Вы будете очень удивлены, но обыкновенный француз, сидящий перед Вами, – поклонник Дмитрия Шостаковича.

В его ответе сквозила обида, поэтому уж лучше пошутить.

– Извините, а я размечталась, что Вы – мой поклонник.

Он улыбнулся, и весь потянулся ко мне. Я взяла его руку и, глядя на длинные пальцы, спросила:

– Вы пианист?

– Благодаря маме. Она врач-педиатр, но очень любит музыку и с детства заставляла меня играть на рояле, объясняя, что музыка – это жизнь, и в трудную минуту музыка меня спасёт. Как она была права! Ваши глаза-пистолет меня убили бы, если бы я не знал Шостаковича.

– Будет то же самое, если Вы не будете знать Александра Пушкина, Михаила Булгакова, Ивана Тургенева…

– Я очень люблю Тургенева и предлагаю Вам завтра отправиться вместе.

– В Буживаль! Ура!

Брис счастливо улыбался, а ко мне склонился официант:

– Madame, что вы будете пить?

– Кровь моего спутника.

– Он и так уже бледен, – отшутился гарсон.

– Madame пьёт только воду, – сказал Брис.

– Только водку? – не расслышал официант.

Мы с Брисом умирали от смеха. Мы были молоды, беспечны, нам оставалось только шутить и радоваться жизни, совсем не зная, что ждет нас впереди.

Брис встал и, склонившись над моим блюдом, аккуратно разрезал мясо на маленькие кусочки.

– Брис, это я могу сделать сама.

– Не беспокойтесь. Я отрабатываю разбитые очки.

– И долго Вы собираетесь отрабатывать?

– Всю оставшуюся жизнь.

И он серьезно посмотрел мне в глаза.

– Я только что понял, в чём секрет Вашего магнетизма – это отсутствие всякого кокетства.

– Моё кокетство вы увидите во время десерта.

– Опять интригуете? Но мне и так интересно с Вами. Я сохраню навсегда счастье этого дня.

– Что желаете на десерт? – спросил гарсон.

– А что Вы можете предложить?

– Торт «Опера», пирожное Павлова (малина с легким кремом, в форме пачки балерины), торт «Париж – Брест» (под таким названием во Франции проходят велосипедные гонки из Парижа до города Брест в Бретани, и торт сделан в форме велосипедного колеса с кремом внутри).

– Несите.

– Что?

– Все!

– Для Вас одной все три?

Он недоверчиво смотрел на мою талию, не веря своим ушам.

Брис от смеха сползал медленно со стула, упираясь своими коленями в мои.

– Брис, объясни ему, что я не знаю, как сказать по-французски «сладкоежка», скажи, что я – сладкая.

– Я не могу, они тебя съедят, – смеялся Брис и целовал мои пальцы.

Ошеломлённый официант пробормотал: «Чертовка сладкая», и с завистью посмотрел на Бриса.

Мы вышли в ночь. Было дивно и трепетно. Темнота и прохлада обняли нас, и Брис тут же накинул свой пиджак на мои плечи.

Какой он сердечный и заботливый, подумала я, но почему он так бледнеет, как «умирающий лебедь»?

– Брис, Брис, мне нравится ваше редкое кельтское имя. Вы обратили внимание, с каким удовольствием я его произношу?

– Я просто замираю от счастья, так красиво оно звучит…

– В моем русском произношении. А что оно значит?

Он взял меня на руки, и так уютно было в его объятиях, как в колыбели.

– В переводе с кельтского значит «мальчик с веснушками». В детстве у меня были веснушки, а потом исчезли.

– Брис, у меня тоже были веснушки. Как мы похожи!

– Анж. Встреча с Вами дает мне предчувствие чего-то значительного, важного, – сказал серьёзно Брис, усаживая меня в машину.

– Вы знаете, куда меня везти?

– На край света? Я шучу. В досье был записан ваш адрес, мы даже живём рядом, как же мы не встретились раньше?

– Раньше меня не было в Париже, а сейчас я здесь, и завтра мы едем в гости к Тургеневу, так чего же грустить?

– Невозможно ждать до завтра. Так долго.

Но его трогательный взгляд меня не трогал. Его оцепенение, грусть и перехватывающее дыхание мне были непонятны. Ведь завтра утром мы увидимся!

Голубое утро от безукоризненной голубизны неба. Торжествующая гармония солнца и лазури. Начинался ненаглядный день.

В белом лёгком платье я выбегаю из подъезда в назначенное время, но Брис уже стоит возле своей серебристой «Тойоты», поджидая меня.

Сегодня я «вооружилась» контактными линзами, поэтому уже на расстоянии вижу, что он одет, как и я, в «белое, как правда, полотно», говоря словами Виктора Гюго.

– Брис, Брис, это невероятно, это ты специально, чтобы мы были опять похожи?

Он счастливо и заразительно смеется, подхватывает меня на руки и кружит, кружит, кружит, повторяя: «Мой Ангел, мой белый Ангел!»

– Осторожно, я потеряю шляпу.

– А я голову, – отвечает Брис, – а шляпка тебе очень идёт, а маки на ней пламенеют, как твои губы. Можно поцеловать?

– Маки?

Он опять смеётся и подносит меня к зеркальной витрине магазина.

– Смотри, как мы гармоничны до умопомрачения.

Вот так естественно, совсем не замечая этого, мы перешли на «ты», и мне показалось, что мы были знакомы всегда, даже мои губы привычно и радостно произносили его имя.

– Брис, мы так быстро мчимся, а за окном автомобиля такая цветущая краса, впусти пейзаж в машину!

Он улыбается и распахивает все окна. И моя шляпа улетает на заднее сиденье и приземляется на аккуратно сложенный пиджак Бриса.

– Дело в шляпе, – рассмеялась я.

Из-за свиста ветра Брис ничего не слышит и отвечает невпопад.

– Хороший запах. Что это за духи?

Я закрываю окна, чтобы можно было разговаривать.

– Никогда не душусь духами, чтобы не забить мой натуральный, индивидуальный запах кожи. Мама говорила, что я пахну фиалкой. У каждого человека есть свой запах, который меняется в зависимости от настроения и возбуждения. А духи – это дело колхозное, у всех Диоры да Кардены.

– Обожаю твою единственность. Пожалуйста, подыми руки вверх.

С криком «Русские не сдаются» подымаю руки, думая, что сейчас он вытащит игрушечный пистолет, но… Брис целует мои подмышечные впадины.

– Мне щекотно, – заливаюсь я смехом. И это опасно – целовать и управлять автомобилем.

– Фиалковый Ангел, сладкая девочка, ты не заметила, что я Ас?

– Это уже моя тема.

– ?

– Во время первой мировой войны французские лётчики, сбившие пять вражеских самолётов, рисовали на фюзеляжах карточных тузов (туз по-французски AS), за что получили прозвище летающих асов. Французы даже сформировали образ идеального аса – отважный, красивый, широкая натура и конечно же – любимец женщин. Были и свои правила – не нападать на заведомо более слабого противника, не добивать уже поврежденные самолёты, отдавать почести погибшему противнику. Боевые летчики всех стран последовали примеру французов. Но, как ты понимаешь, для русского характера это было недостаточно, надо было как-то выделиться. И вот Пётр Нестеров, впервые своей мёртвой петлёй закладывает основы высокого пилотажа и совершает первый в мире воздушный таран, ставший для Петра смертельным.

Как тонко Брис чувствует все оттенки моего настроения, с каким интересом и вниманием слушает меня, как будто мы связаны какой-то прошлой жизнью или будущей…

Он берёт мою руку и ладонью прижимает к своей щеке. У него удивительно гладкая кожа.

– Брис, ты что, брился всю ночь?

– Ты почти угадала. Я впервые не мог уснуть, поэтому играл на рояле всё, что приходило в голову, а потом готовился к встрече с тобой, заучивал на память стихи Ивана Сергеевича к Полине Виардо, боясь твоего насмешливого взгляда, «ах, эти французы, они ничего не знают».

Мы подъехали, чему я была очень рада, потому что мой «ас» больше смотрел на меня, чем на дорогу.

Брис берёт меня за обе руки и читает мне Тургенева: «Когда так радостно и нежно глядела ты в глаза мои…» Я никогда в жизни не слышала голоса Тургенева, но мне показалось, что голос Бриса полностью соответствует моему образу писателя.

Брис целовал мои уши и шептал стихи, но я слышала только отрывки: «беспечно рядом, дыша дыханием одним».

Как нам повезло! Сегодня экскурсию проводил Александр Звигильский, сын русских эмигрантов, родившийся в Париже в 1932 году, известный филолог, посвятивший свою жизнь изучению творчества И.С. Тургенева и его переписке с Полиной Виардо. Он был блестящим рассказчиком, и я узнала очень много о «большом Московите», как прозвал Тургенева Мопассан. Именно Тургенев познакомил Россию с Мопассаном в 1881 году.

Альфонс Доде, прочитав «Вешние воды», писал Тургеневу: «Впечатление ночи и воды поистине удивительны. Будто вдыхаешь аромат полевых цветов, не видя их. До встречи, Волшебник».

Но детство Тургенева было совсем не волшебным. Его жестокая мать собственноручно секла мальчика каждый день.

– За что? – спрашивал ребенок.

– Сам знаешь.

Как унизительно было зависеть материально от этой грубой скряги.

В Париже Иван Сергеевич жил очень скудно. Вдруг однажды ему принесли огромную посылку из России от матери. Расплатившись последними деньгами за доставку, Тургенев с нетерпением открыл её. Там были кирпичи…

Брис поймал мой взгляд, полный страдания, и прижал меня к себе.

Только после смерти матери «Московит» стал богат и смог побаловать свою Полину, в которую был влюблён: «Моя Полярная Звезда, если бы я мог вам отдать мою жизнь». Она лишь позволяла любить себя. Тургенев учил её русскому языку. И в её репертуаре появились русские романсы. Он страдал, когда она уезжала на гастроли и писал: «отсутствие – это только для того, чтобы сказать, что думаю о тебе…»

Муж относился спокойно к роману своей жены, собственное здоровье занимало его гораздо больше. Многие смеялись над верностью Тургенева: «Когда унылый миг разлуки… я молча трепетные руки к губам и сердцу прижимал».

После смерти Тургенева Полина Виардо прожила ещё более двадцати лет, но никто уже не написал ей: «Мое единственное существо, любимейший ангел…»

– Это больше, чем любовь, – произнесла я, когда мы оказались в саду.

– Он отдал ей всю жизнь: «От жизни я любовь не отделяю, не мог я не любить».

– Брис, я никогда не видела такого преклонения, вот что он писал ей: «Пришлите лепесток из-под Ваших ног».

– Ну и что? Я готов лизать тебе пятки. Но мне во всём отказано. Мне запрещено дарить тебе цветы – ты страдаешь, когда они сохнут, духи – ты ими не пользуешься, украшения – «я не новогодняя ёлка, чтобы меня обвешивать цацками». Стелюсь как трава у твоих ног, предлагая руку и сердце – ты смеёшься, а сейчас со слезами на глазах ты жалеешь Тургенева, который все-таки почувствовал трепет любви Виардо, и она оставила ему воспоминания тела… Так что пожалей лучше меня.

Тучи закрыли лицо солнца. Небо грозило грозой. У тропинки, по которой мы шли, рос фиолетовый чертополох. Раньше здесь была берёзовая роща, посаженная Тургеневым, но в год его смерти все деревья засохли от горя. Перед грозой земля пахла какой-то женской созидающей силой. Но мы были так возбуждены разговором, что не обращали никакого внимания.

– Брис, догоняй меня, – крикнула я и побежала по тропинке вниз, чтобы разрядить наэлектризованность наших нервов.

– Остановись, mon amour, ты можешь упасть.

Он так переживал, что когда прижал меня к себе, я слышала, как буйно стучит его сердце.

– Брис, я хочу видеть твое сердце, – я начала расстегивать рубашку на его груди и была поражена смуглым загаром, который еще больше подчеркивал бледность его лица.

Я положила голову ему на грудь.

– Ты слышишь, моё сердце твердит тебе: «Люблю, люблю, люблю»… Бери его, оно твое.

Я ласково застегнула рубашку и поцеловала в то место, где бился огонь любви, оставив на белом полотне отпечаток своих алых губ.

Вот тут-то нас и накрыл ливень.

– Я так хочу поцеловать тебя под дождем. Твои губы блестяще влажны и полуоткрыты.

– Понимаешь, Брис, я отношусь к любви очень серьезно. Для меня так важна душевная связь, моральная близость целей и задач. Нас так воспитали в Советском Союзе: «не давай поцелуя без любви». А почувствовать твой французский язык у меня во рту – это же почти измена Родине!

– Твои советско-романтические изыски потрясают. Получается, Советский Союз – страна непуганых вагин.

– Я даже не знаю этого слова… и я уже совершенно мокрая от оргазма грозы.

– Mon amour, – не говори так, ты сводишь меня с ума. Давай укроемся от дождя в нашем домике на колёсах. Твое платье совершенно мокрое, прозрачное, и я вижу все твои вкусности и сокровища. Ты даже не представляешь, что внутри у тебя целый мир. Я смотрю на тебя и не могу насмотреться, и ты становишься каждый раз прекраснее, роднее, ближе. Я хочу целовать тебя всю целиком… Я хочу подарить тебе звездопад.

Наш глубокий обмен взглядами, такая тесная связь – глаза в глаза, – и я читаю любовь в его глазах.

Мы сидим на заднем сиденье «Тойоты». Брис снимает рубашку и на голое тело надевает сухой пиджак. Как он красив, с таким обнаженным, загорелым, мускулистым торсом. Он достает из кармана пиджака носовой платок и нежно вытирает мое лицо, шею, руки, живот.

– Какой накаченный твёрдый животик.

– Это я пирожными качаюсь. А у тебя? Можно…

– Не спрашивай. Я весь твой.

– У тебя живот просто железный.

– То, что ты потрогала, это вовсе не живот, но тебе ведь все равно. Смотри, как расширены у меня зрачки, по ним можешь судить о степени возбуждения. Я хочу служить тебе, пить твой божественный нектар, любить. Если ты включаешь свои великолепные мозги, мне кажется, они у тебя везде, ты можешь пропустить лодку любви. Моя девочка, ты вызываешь у меня ласку, терпение, заботу, уважение. Я люблю тебя… Мы так подходим друг другу, мы даже дышим в унисон. Ты такая сладкая, тёплая, влажная… Я так люблю тебя…

Меня переполняли эмоции. Просто какой-то мистицизм, мне даже захотелось выйти из-под контроля сознания, но правильная советская девушка внутри меня напомнила о границах дозволенного.

– Брис, мне так приятно чувствовать твои прикосновения, не носящие сексуального характера, и самой прикасаться к тебе в ответ. Ты такой сильный, красивый, мужественный. От тебя так хорошо пахнет, и этот запах мне подходит.

Он устало улыбнулся.

– Подыми чуть платье, я вытру тебе ноги.

Я приподняла белую, прилипшую ткань и медленно раздвинула мокрые ноги.

– Mon amour, не делай так, я сойду с ума. Я чувствую твой фиалковый запах, он наполняет мою жизнь благоуханием. Твой запах оказывает на меня сильное возбуждающее воздействие. Мне хочется изучить все твои тайные убежища, целовать твои очаровательные тайники, твою божественную матрицу, хочу пить сок твоей чаши. Поэтому, не раскрывай свой бутон, если ты не хочешь, чтобы я достал из него твою росу и погружался в нее как в солёный мед. Я же взрослый мужчина, ты понимаешь? Я таю, я истекаю любовью, благоговею! Это так жестоко, что я почти не прикасаюсь к тебе, хотя безумно этого хочу. Рядом с тобой я теряю волю, разум, ты мой наркотик, я полностью зависим от тебя. Это какая-то мистика. Я прикладываю сверхчеловеческие усилия, чтобы сдержаться. Потрогай, у меня под кожей пламя, пламя любви. Я люблю тебя, а ты спрашиваешь, какие у меня цели, программы. Хорошо, я тебе отвечу: программа минимум – не свихнуться и не умереть сегодня от любви, программа максимум – чтобы ты стала моей женой, моей любимой, моей богиней.

– Брис, как ты красиво говоришь. Ты меня просто завораживаешь. Шекспир по сравнению с тобой просто мужик:

После твоих слов «любовные вкусности, золотой бутон, очаровательные тайники…» Шекспир предлагает «бурелом»! Это не элегантно, это даже обидно!

– Mon amour, ты – необыкновенная, единственная. Я с тобой постоянно в возбужденном состоянии. Ты не видишь, но тебе все мужчины усиленно уделяют внимание, чувствуя мощный дух эротизма. Но твой эротизм – как мираж в пустыне. Тебя больше привлекает поэзия. Ну что ж, давай Гамлета, надеюсь, это не проверка.

– Брис, ты – Гамлет, я – Офелия.

Он смотрит мне в глаза, не отрываясь.

– Гамлет: «Сударыня, могу прилечь к вам на колени?»

– Офелия: «Нет, мой принц».

– Гамлет: «Я хочу сказать: положить голову вам на колени?»

– Офелия: «Да, мой принц».

Брис кладет голову мне на живот и целует, целует, целует… Кажется, мокрое платье шипит, как под утюгом, от его горячих поцелуев.

– Брис, мне кажется, что скоро я скажу: «Да, мой принц».

– Я буду ждать твоего пробуждения, и потом ты обретёшь способность острее чувствовать в себе женское начало. Мне кажется, ты думаешь, что женщина блестящего ума не должна быть сексуальной? Это чепуха, ты такая умница, с тобой так интересно, и вместе с тем ты сама чувственность. Ты какая-то вся со знаком качества.

– Советская – значит отличная!

– Сегодня через мокрое платье я почувствовал твои нежные ворота в рай, драгоценную жемчужину, золотой лотос. Не бойся любви. Любовь сохраняет гармонию во Вселенной!

– Я очарована, мой принц. А теперь – домой.

– Mon amour, позволь отвезти тебя ко мне. Я отнесу тебя на руках в ванную, нежно сниму твое белое платье, вымою тебя теплой водой с поцелуями, сделаю массаж священной точки, не волнуйся, это выходит далеко за пределы сексуальности, одену тебя в шелк и приглашу к танцам в небесах.

– Нет, мой принц.

Мы возвращались молча. Может быть, Брис и правда настоящий ас: он смог управлять автомобилем одной левой рукой, а правой – ласкал и нежил меня, передавая энергию любви и привязанности через прикосновения.

Настал унылый миг разлуки. Брис печально красив, и невозможно было устоять перед его притягательной мужественностью, чтобы не поцеловать его распахнутую грудь. Но в сердце моем любовь еще не отозвалась, было просто эстетическое наслаждение и любопытство.

– Мой Ангел, я люблю тебя и хочу, чтобы мы стали единственными друг для друга навсегда. У меня нет первобытной страсти к обладанию, я буду терпеливо ждать пробуждения поэзии твоего тела и вечного момента постижения любви. Моя девочка, тебе ещё не известен язык чувственности, я буду безумно счастлив, если ты доверишься мне. Я хороший, ты можешь полностью ложиться на меня.

– Брис, ты всегда шутишь. Но я хочу, чтобы ты мне все рассказал, чему нас не научили в школе. Я буду паинькой.

Брис улыбнулся, глядя мне в глаза.

– Я готов с радостью исполнить любой твой каприз, но у тебя их нет.

– Это Брис – мой каприз, смеюсь я и убегаю.

* * *

После встречи с Брисом у меня всегда поющее, эйфорическое настроение. Ведь каждой женщине приятно, когда её носят на руках, исполняют желания, говорят слова любви. Да еще какие! Шекспир бледнеет перед Брисом: «золотой лотос, божественные пряности, любовные вкусности»… Я еще не всё понимаю, но всё равно приятно. Одним словом, французы умеют говорить, и не только говорить, но и быть свободными. Брис может взять меня на руки где угодно, стать на колени, упасть к моим ногам и не бояться общественного мнения, потому что для него существует только любимая женщина, и он не стесняется ей служить с радостью и удовольствием. Конечно, мне с ним волшебно хорошо, он мне очень нравится, но у нас разное воспитание, разное детство, и надо пройти долгий путь навстречу друг другу, чтобы понять, принять прошлое и соединиться в настоящем. Поэтому я так рада, что сегодня Брис познакомит меня со своими друзьями, бывшими одноклассниками: Пьером и Сильви. Не зря же мы говорим: «Скажи, кто твой друг, и я скажу, кто ты».

Брис рассказал мне, что Пьер, рано оставшийся без отца, был у них в доме своим человеком, и родители Бриса заботились и любили Пьера как родного сына. Отец Бриса был хирургом и часами беседовал с Пьером о медицине, о профессии врача, о хирургии. А потом появилась умная и замечательная Сильви, с ней Пьер был, как сросшийся. Они рано (для Франции) поженились, вместе учились в медицинском, стали оба хирургами и вместе работали. Всё было хорошо, но несколько месяцев назад пациент Сильви умер во время операции. Экспертиза установила её невиновность, но от этого Сильви легче не стало. Она не могла больше войти в операционную. Пьер посоветовал жене взять отпуск, восстановиться и вернуться к своей любимой профессии. Совсем недавно Сильви открыла новый талант – изобретение уникальных дизайнерских украшений для женщин. Мы с Брисом приглашены на выставку-продажу её изделий. Но это не главное. Просто Брис настоящий друг, поэтому хочет развеселить Сильви, поднять настроение и постараться пробудить уверенность в себе, чтобы вернуть ее к хирургии. А мне так нравится участвовать в добрых делах, ведь мы все выросли из «Тимура и его команды».

Я стою и поджидаю Бриса в условленном месте. На мне джинсы, рубашка, а талия перетянута широким советским армейским ремнём. Оригинальность Бриса просто поразительна. Подкравшись сзади, он влазит в мою арку из ног и, когда он приподымается, я оказываюсь у него на шее.

– Ай, Брис, какой ты озорник. На нас все обращают внимание.

– Цветы, свечи, духи – для тебя это мещанство и скука, вот я и придумал что-то более провокационное.

Он заразительно по-детски смеётся, и ему совершенно всё равно, что подумают о нём окружающие. А меня от стеснения даже в жар бросило. Он тут же спустил меня на землю и перехватил на руки.

– Девочка моя, тебе было хорошо? Я вдруг почувствовал сквозь твои джинсики жар такого накала, что, наверное, сгорела моя шея.

– Нет, я просто стеснялась.

– Если ты так горишь от стеснения, что же будет потом… Ты меня пугаешь, жар-птица сладкая.

Его глаза излучали любовь, я купалась и нежилась в ней.

– Мой Ангел, упавший с неба, этой ночью у меня были такие бурные, сочные, восхитительные сны о тебе. Я испытал божественные ощущения, а проснувшись, искал тебя, такую гибкую, легкую, горячую… наваждение ты моё сладкое…

– Брис, ты же знаешь, лёгкая любовь – это не для меня, я хочу глубоких отношений.

– Я тоже хочу очень глубоких отношений. Если ты позволишь, я останусь в твоей глубине навсегда, я хочу, чтобы ты почувствовала вкус взаимной безудержной страсти. Я люблю тебя, умопомрачительная колдунья.

Мне хотелось познать его тайный мир мужских фантазий. Ведь женщины и мужчины по-разному видят, воспринимают и понимают любовь. Я не знаю, но я догадываюсь, о чем молчат мужчины, и чего именно они хотят. Мне не нужны самцы без комплексов, я ищу настоящую любовь.

– Брис, мне еще не известен смертельный яд пола и яд влечения, поэтому я совершенно свободна.

– Ты располагаешь свободно своими чувствами, потому что у тебя еще их нет. Для тебя это просто игра.

– Может быть. Это увлекательная игра – надежда, что в какое-то мгновение я пробужусь, и вот тогда, мне кажется, Луна потеряет свое неизменное бесстрастие и будет завидовать нашей любви. Но мне нужно время, я должна все знать о тебе, познакомиться с твоими родителями, знать, для чего ты живешь?

– Неужели жар моих слов не действует на тебя? Что у тебя в сердце?

– Моя Родина – это мое сердце. Ты знаешь, когда Владимир Маяковский был в Париже, он страстно влюбился в длинноногую русскую эмигрантку, но не остался с ней, а написал: «Я хотел бы жить и умереть в Париже, если б не было такой страны – Москва».

– Мне кажется, что вы все особенные – HOMO SOVIETICUS! Ты, наверное, думаешь, что если француз, да еще и католик, будет любить тебя и сольётся с тобой воедино, то нарушится целостность мира и Советский Союз рухнет. Я уже знаю твою песенку «думай прежде о Родине, а потом о себе». Но это чудовищно! Я хочу подарить тебе симфонию чувств, душевный восторг, довести тебя до экстаза и вкусить все твои любовные пряности и вкусности. Я люблю тебя, понимаешь? Ты так чиста и притягательна, в глазах твоих нет никаких секретов, а в губах твоих – нет пределов… Я твой – душой, телом и всем…

Брис внёс меня на руках в цветочный магазин, где его все знали. Он, как всегда, вел себя раскованно и шутил:

– Разрешите представить мою невесту-фиалку, вы чувствуете ее аромат?

Все мне говорили комплименты, а Брис что-то шепнул на ухо цветочнице.

Я впервые была в таком чудо-магазине с фонтанами, скульптурой, старинными вазами, антикварной мебелью. Благодаря многочисленным зеркалам пространство магазина казалось огромным и загадочным.

Для Сильви Брис взял ее любимую сирень – редкое явление в цветочном мире Парижа.

– Брис, почему не все цветы пахнут? Это же не нормально.

Он целует мне уши и шепчет:

– Те, что благоухают – настоящие счастливые женщины, остальные – феминистки.

Цветочница попросила меня присесть на табурет и стала вплетать в волосы яркий экзотический цветок.

Я взглянула на Бриса, он ласково улыбался мне.

– Какой проказник. Это ты всё подстроил. На колени! – пошутила я.

Он с готовностью рухнул к моим ногам и молил о пощаде. Все были в шоке, а мы смеялись как ненормальные, связанные какой-то нашей общей тайной.

– Мой Ангел, с этим цветком ты – богиня!

– Вагина? – не расслышала я.

Брис стонал от смеха.

– Mon amour, я тебя обожаю. Если бы мою любовь можно было бы превратить в электричество, я осветил бы весь мир!

* * *

Сильви и Пьер мне понравились сразу же, и у нас возникли простые, доверительные отношения.

Сильви была в восторге от сирени, а Брис сиял, шутил и был неподражаем. Я его таким еще никогда не видела. У него появился легкий румянец от общения с друзьями, которым он что-то рассказывал и веселил всех.

– Он всегда был заводилой, наш Брис-Маркиз, – с теплотой произнесла Сильви.

– А почему Маркиз?

– На уроке истории мы изучали девизы и гербы королевской Франции. И учитель попросил принести, у кого есть, свои фамильные гербы. Мы даже не знали, что в нашем классе было несколько учеников, имеющих удивительные родословные. Оказалось, что Alex – девятый претендент на французский престол в случае реставрации монархии, Брис – из древнего итальянского рода маркизов, а Роксана – баронесса. Пышную красивую Роксану мы прозвали Пупсик, Алекса – Щиколотка, потом расскажу почему, а Брис со своими изысканными манерами, сдержанностью, скромностью – всегда оставался Маркизом.

Я сидела в кресле перед зеркалом, а Сильви примеряла мне серьги. Из расстроенного пианино Брис старался что-то выжать, а Пьер не в такт подпевал тра-ля-ля. Все ухохатывлись. Мне захотелось подойти к Брису и показать талант Сильви в струящихся длинных серьгах, таких простых и элегантных, но Сильви удержала меня:

– Посиди здесь. Я обратила внимание, когда ты рядом, он бледнеет и становится похожим на героя романа Достоевского «Идиот». Понаблюдай за ним со стороны, оцени его по достоинству, он настоящий обворожительный мужчина, за ним все девочки бегали в школе. Он классный мужик, поверь мне.

Я «новыми» глазами всматривалась в Бриса и истинно наслаждалась его умением быть. Но стоило мне произнести с моим русским акцентом: «Брис!» – и вот он уже, бледный, целует меня в лоб.

– Как тебе идут эти серьги. Они просто созданы для моей девочки. В них нет вульгарного блеска золота, это просто белые берёзки России.

Когда говорят с любовью о моей Родине, я готова на все.

Сильви смотрела на Бриса с изумлением. Когда он ушел оплачивать подарок, она строго спросила меня:

– За что он так тебя благодарил? За то, что дарит тебе такую дорогую уникальную вещь. Ведь это не серебро – это платина!

– Благодарил за то, что позволила, а могла бы и не позволить.

– Не смей так вести себя с нашим любимым другом.

– Моё поведение зависит от тебя, только от тебя, Сильви, я всё сделаю для него, если ты возьмешь скальпель в руки, вместо того, чтобы выдумывать эти платиновые цацки для богатых женщин. Сильви, надо спасать мир! Ты знаешь, что такое русский характер – ставить цель и добиваться ее любой ценой.

– Вы с Брисом просто сумасшедшие. Я уже решила, что вернусь в операционную через два месяца.

– Я могу об этом сказать Брису сегодня вечером за нашим ужином вчетвером?

В знак согласия она крепко обняла меня и поцеловала в обе щеки.

В ресторане мы сидели с Брисом напротив Сильви и Пьера. Им не терпелось узнать, как же мы познакомились. Брис был просто в ударе, ему удавалось непрерывно смешить нас.

– Она мне говорит: «Не смотрите на меня сверху». Я тут же падаю на колени и смотрю на нее снизу.

– И там ты увидел свою судьбу? – рассмеялся Пьер.

– А потом на перекрёстке она так язвительно говорит: «Я предпочитаю третий вариант». Пьер, вот что бы ты сделал?

– Как нормальный француз, я бы на минуту оставил ее на перекрёстке, сбегал бы за машиной и потом забрал её.

– Я тоже так подумал, но спросил: «Можно ли?». Она отвечает: «Валяйте». И по тембру голоса я понял, что есть только один единственный выход – нести ее на руках. Это так замечательно, заодно и бицепсы накачиваешь. Пьер, ты давно не носил жену на руках? Так вот сегодня выносим наших девочек из ресторана только на руках, пусть все думают, что они сомлели от любви.

– Что было потом? – улыбаясь, спросила Сильви.

– Я несу и умираю под небом её глаз, а она все на звёзды смотрит и улыбается им. Вдруг я чувствую, что она становится все легче и легче, и такой страх обуял меня, а вдруг совсем исчезнет: «Господи, помоги!» Я так горячо ещё никогда не молился. А она, увидев газон, говорит: «Ложимся!» Я весь дрожу, кругом люди все-таки, но кладу её бережно на траву. «Рядом!» – приказывает она. Я ложусь рядом, а она мне говорит: «Голубчик, посмотрите, какие сегодня звёзды сумасшедшие!» Тут я не выдержал, встал на колени, прижал её руки к сердцу и прошептал: «Ангел небесный, будьте моей женой, моей богиней». А она улыбается звёздам. Потом в ресторане громко заявила: «Я – сладкая», и все мужчины, забыв жён и любовниц, зависли над ней облаком желания. А у нее из полуоткрытых сладких малиновых губ сбитые сливки стекают, которые так и хочется слизнуть языком. С удивлением она спрашивает: «Почему на меня все смотрят? Может быть, что-то не так?» Я ее успокаиваю: «Наоборот, всё очень так, поэтому и смотрят с такой завистью». Я взял её на руки, прижал крепко к себе, чтобы не исчезла, и потерял голову под небом её глаз и не знаю, где я сейчас, на какой планете, лишь бы она была рядом. Вот такая удивительная история.

Все от души рассмеялись. Глаза Бриса сияли как звёзды. Он был рад, что поднял настроение друзьям, что Сильви снова станет хирургом, что мы вместе. Он хороший, верный друг, я ведь такая же, в самом деле, без дружбы между людьми жизнь не имеет ценности. Я до боли сжала его руку, Брюс понял, что это значит, и нежно поцеловал мою ладонь. Мы смотрели друг другу в глаза и улыбались, чувствуя абсолютное единство. Мы были счастливы.

– Как вы похожи, – заметил Пьер, как брат и сестра, даже одеты одинаково. Я рад, что вы встретились, что нашли друг друга.

– У нас с Брисом много общего, и это объясняется переплетением истории Франции и России, взаимопроникновением культур, тем трепетом, с которым русские относились к французскому языку, и тем энтузиазмом, с которым французы изучают русский язык. Я как историк хочу напомнить, что наша историческая связь началась ещё в 1051 году, когда красавица принцесса Анна Киевская вышла замуж за французского короля Генриха I. Родившегося наследника престола она назвала Филиппом, так впервые в католической Франции появилось греческое православное имя. А в 1717 году Пётр Великий в Париже играл с семилетним Людовиком XV – кормил его икрой, носил на плечах, учил его некоторым русским словам, которые до сих пор остались в памяти французского народа и вошли даже в обиход: «да» и «нет». Потом настал период французской аристократической эмиграции в Одессу, после революции 1789 года. До сих пор в Одессе стоит памятник «Дюку» Ришелье – губернатору города. Но на этом история не заканчивается. После разгрома наполеоновской армии 110 тысяч пленных французов остались на территории Российской Империи. Их продавали по 1 рублю (в это время было еще крепостное право) в семьи провинциальных помещиков, для обучения детей французскому языку. Мише Лермонтову очень повезло. Его учителем был образованный капитан Жандро, но многим детям попадались гувернеры, которые преподавали жаргон с непристойными выражениями, а другого языка они просто не знали. Приехав в столицу, такие дети шокировали приличных людей своим дурным французским. А лейтенант политехнической школы Жан-Виктор Понселе, математик, был в восторге впервые в жизни, увидев в Саратове счёты! Через несколько лет, вернувшись во Францию, Жан-Виктор привез с собой «русское чудо» – счёты, которые моментально стали очень популярными и служили французам более века! Потом настал черед Франции принимать русских эмигрантов, которые оставили глубокий след в культуре, архитектуре, науке Республики. Вспомните Нобелевскую премию Бунина, Гонкуровскую премию дважды получил Ромен Гари (Роман Кацев), песню французских партизан написала русская Анна Марли (Бетулинская), а русские балеты, а русские названия улиц в Париже – их бесчисленное множество, а храмы с золотыми куполами, а русские музы знаменитых поэтов, художников, скульпторов… Да, мы так перемешались и сблизились, что даже с Парижем я уже перешла на «ты». И в этой общей франко-русской истории продолжается наше сближение с Брисом, ведь любовь не знает границ, религий, национальности, цвета кожи… любовь знает только ласку, и я прикоснулась своими губами к губам Бриса, это был первый легкий поцелуй – прикосновение бабочки к цветку.

– Мой ангел, mon amour, бесконечно люблю тебя. У меня даже перехватывает горло от твоих слов, от любви. Только любовь спасёт мир, а твоя любовь спасёт меня.

Пьер и Сильви переглядывались и смотрели на нас, как на детей.

– Любовь, – сказал Пьер, это искусство, я это говорю вам как врач. Этим искусством обладают не все мужчины, потому что не знают основного правила: в первую очередь мужчина должен отложить свой оргазм из-за различий в степени возбуждения между «огнем» и «водой» и обеспечить полное удовлетворение женщины. Женщина относится к водной стихии, медленно возбуждающейся и медленно остывающей.

– Пьер, прекрати, я стесняюсь, – сказала я, покраснев. – Мы до этого еще не дошли. Я предпочитаю, когда Брис говорит о любви, потому что его слова проникают прямо в сердце, как бесконечный свет и радость. Его слова мне кажутся такими свежими и цветными, как множество радуг. И я совсем не согласна, что я – вода… Брис, скажи Пьеру, что я не вода!

Сильви и Пьер рассмеялись, а Брис целовал мои уши и шептал: «Ты – пламя, я – огонь, и никакой воды!»

Сильви, весь вечер наблюдавшая за Брисом, задумчиво произнесла:

– Как ты мне напоминаешь твою маму. Вот точно так же она ухаживала за тобой, как ты за Анжелой. Точно так же она нарезала тебе на тарелке мясо маленькими кусочками, осматривала с любовью с ног до головы, чтобы убедиться, что всё в порядке, такое же беспокойство в глазах. Что с тобой, Брис, она ведь не ребёнок.

Брис улыбнулся.

– Ты не понимаешь, Сильви, она ведь с другой планеты. Например, я всегда провожаю ее до двери туалета и, волнуясь, жду её выхода, и такой страх меня охватывает, вдруг на неё набросится какая-нибудь здоровенная лесбиянка, ты же видишь, какая она красивая. Все выходящие женщины, видя меня, думают, что я сексуальный маньяк. И вот, наконец, я вижу мою девочку и спрашиваю: «Всё в порядке? Там лесбиянок не было?» – «А что это такое?» – отвечает она. В ресторане мой Ангел попросила меня смотреть официанту в глаза и улыбаться, то есть вежливость по-пролетарски. Гарсон подумал, что я – гомик и стал вульгарно приставать ко мне. Моя девочка страшно удивилась: «А что, во Франции гомосексуалисты ходят на свободе? У нас в стране их сразу госпитализируют и вылечивают». Вы даже не представляете, как она чиста и наивна. А вот ещё случай. Впервые войдя в парижское метро, мой Ангел испытал культурный шок. После музейного московского метрополитена со скульптурой, мозаикой, мрамором, идеальной чистотой, она оказалась в… ну сами знаете, где. И вдруг кто-то закричал: «Осторожно, крыса!». Моя девочка в короткой юбочке с ее потрясающими ногами вскочила на скамейку и жалобно произнесла: «Спасите!» К ней тут же подбежал какой-то хмырь, взял на руки и вынес из подземки, но вместо того, чтобы поставить на землю, еще сильнее прижимает и весь дрожит. Она с участием спрашивает: «Вам плохо?» Он учащенно дыша, отвечает: «Судорогой руки свело, не могу разжать, чтобы вас отпустить». Сильви, ты знаешь меня много лет, я несмотря на то, что занимаюсь борьбой, никогда не дрался, у меня такой мирный характер, комарика никогда не убил, но этого гада прибил бы на месте. Теперь ты понимаешь мое волнение в глазах?

– В Париже Брис мне заменяет и папу и маму. Он для меня всё – самый любимый друг.

– Mon Amour, скажи просто: самый любимый!

– Да, мой маркиз.

Пьер и Сильви постоянно смеялись, а потом Пьер сказал:

– Дорогие дети! Раньше я думал, что жизнь – это театр, но глядя на вас, я понял, что жизнь – это цирк! Не забудьте о реальности, вернитесь в наше измерение. Брис, на минуточку оторвись от ангельского притяжения, ты скоро её съешь целиком. Как мы организуемся в пятницу? Ты не забыл о встрече нашего класса в «Les Editeurs»? Если ты поедешь в аэропорт за Алексом, то мы заедем за Анжелой.

– Спасибо, друзья мои. Только не оставляйте её одну, представьте всем нашим, а мы с Алексом примчимся, как можно быстрее.

Тёплый вечер ласково принял нас. И так было хорошо на душе, что казалось, нет горя, его просто не может быть во всём белом свете. Скучающие звёзды с любопытством смотрели на нас.

– Мой Ангел, почему ты им всегда улыбаешься?

– Кому?

– Звёздам.

– Это славянская кручина, её хорошо понял Рильке.

Звёзды для меня – это постоянный диалог, вернее, сплетение диалога между душой и вечностью.

– Mon amour, как бы я хотел полететь с тобой в космос. Представляешь: мы, звезды и любовь. Расстояния между планетами мы бы измеряли не километрами, а количеством поцелуев или… оргазмов.

– Брис, что у тебя в голове?

– Это не в голове, это в другом месте.

– Ты что, не понимаешь, что мы будем в состоянии невесомости?

– С тобой, я в этом состоянии постоянно, но ты не хочешь об этом знать. В советской школе вы учили анатомию?

– Конечно, я до сих пор помню рисунок – схему: сердце, легкие, печень, желудок, и внизу – ничего.

– Девочка моя. Тебя обманули, тебя воспитали на Шекспире:

Ты знаешь, я вырос в семье врачей, где все было открыто и доступно. Так вот, даже во французском учебнике XVII написано, что это то место, где «Создатель Всего поставил сиденье сладострастия». Может быть, ты не знаешь, что каждая женщина, в отличие от мужчины, уникальна! Потому что строение нервных сплетений в тазовой области у всех женщин разное, вот почему женская чувственность и женские сексуальные реакции так различаются. У женщин есть несколько разных зон в области таза, которые могут порождать оргазм, и все они связаны со спинным, а через него и головным мозгом. Так, что, моя девочка, я должен найти множество ключиков, чтобы открыть все твои сладкие тайники. Знай, что ты уникальна, ты – совершенна, ты – чувственна, ты – любима, и я хочу служить тебе – единственная моя нежность советская, со знаком качества!

– Брис, Брис… – у меня не было слов, чтобы ответить на его жар, но он чувствовал, с какими вибрациями в голосе произношу я его имя.

– Девочка моя, как тебя раскрепостить, разбудить, убрать стереотипы, чтобы в твоем мировоззрении произошел сдвиг? Почему ты не хочешь довериться мне? Тебя не волнует мысль о сокровенной близости? Почему ты мне не позволяешь насладиться твоей мощной, чувственной энергией, которая исходит только от сильно возбужденной и удовлетворенной женщины? Может быть, тебя напугали пошлые разговоры типа «вошел, увидел, победил?» Не бойся, мой Ангел, этого никогда не будет. Просто ты узнаешь и полюбишь свое божественное «Я», убедишься, что твоя женская сущность восхитительна, таинственна и уникальна. Откройся мне на всех уровнях, которые у тебя так тесно связаны. Я преклоняюсь твоему женскому могуществу, так в чем же моя вина? Я необыкновенно счастлив, что ты умеешь создать уникальную стимулирующую эмоционально-сексуальную атмосферу только своим присутствием, дыханием, голосом, улыбкой, потому что у тебя такая уверенность в себе, такой высокий уровень гормонов, что все мужчины готовы, только увидев тебя.

Брис смотрел на меня глубоким всепроникающим взглядом. Даже сквозь джинсы я чувствовала жар его рук, ласкающих меня. Но путь к моему сердцу лежал через мои уши, и я в густой истоме слушала незабываемые, еще не известные мне слова любви.

– Mon amour, я преклоняюсь перед твоим сокровенным местом, я целую это место, такое живое, способное выражать свою волю, предпочтения, желания, способное плакать от любви. Ты считаешь, с позиций марксизма-ленинизма, это постыдным, но ведь это прекрасно! Девочка моя, ты меня погружаешь в состояние сексуальной комы…

Незнакомое чувство упоения собой, окружающим миром охватило меня. Я почувствовала какую-то неведомую сексуальную экзальтацию и какую-то тайную химию чувств. Но мозги не отключались, видимо, прав был Брис, что у меня их слишком много. Может быть, поэтому стучало в висках: «русские не сдаются».

Но все-таки он довел меня до экстаза!

Мы уже прощались, как вдруг Брис, глядя на Луну, произнес:

– Как это божественно, когда в душе отражается Рильке…

– Ты в экстазе?

– В полном. Представь себе, что Рильке, австриец по происхождению, безумно любил Росию, «страну, родную по духу!»…

– А мне кажется, он чувствовал твое появление и писал тебе:

– Брис, какой ты очаровательный озорник. Как ты мог так быстро придумать стихи в его стиле, это же почти Рильке!

– Девочка моя, мне так трудно бороться с соперниками, сбрасывать Шекспира с пьедестала, выводить тебя из экстаза от Рильке, позволь…

– Мне так хорошо, Брис. Твои слова любви настолько упоительно-восхитительны, что стали неотъемлемой частью моей жизни и, когда ты молчишь, я скучаю без них. Я сделаю всё…

– Ты помнишь, mon amour, эту фразу я произнес в первые минуты нашей встречи. А ты, вернее в твоем каждом жесте и слове было такое чувство собственного превосходства, такая женская мощь, свежесть очарования, что я выпал в осадок. А я ведь взрослый, уверенный в себе мужчиа, располагающий всеми атрибутами для женского восхищения, но я никогда никого не носил на руках, и если бы мне сказали, что я упаду на колени и буду целовать тебе туфли, я бы просто покрутил пальцем у виска и не поверил бы, потому что я никогда не любил, а только позволял себя любить. Извини, это так мерзко говорить об этом, но все это было в прошлой жизни, до нашей эры – эры рождения любви. Сама не ведая, что такое любовь, ты открыла мне её, подарив незабываемые ощущения от прикосновений к тебе, от блаженства стоять перед тобой на коленях и вдыхать твой фиалковый запах, мыть тебе руки и целовать пальцы. Я прекрасно знал проникающую силу своего взгляда, от которого трепетали красивые женщины и тут же мысленно отдавались мне, и вдруг ты спокойно мне заявила: «А на меня это не действует». И тут до меня дошло, что всю жизнь я искал только тебя, прозрачно-хрустальную и девственно-чистую, и независимо от моей воли я рухнул к твоим ногам, шепча: «Господи, не отними ее у меня. Помилуй». Впервые в жизни мне открылись потоки необыкновенной нежности, так хотелось быть рядом с тобой, служить тебе, поэтому каждую минуту, прожитую без тебя, считаю потерянной. Я очень счастлив, но выполнять все твои запреты настолько тяжело, что свихнуться можно.

– Я сделаю всё, чтобы больше тебя не возбуждать. Я надену чадру!

– Чертовка сладкая, я так тебя люблю, что ты можешь вить из меня верёвки. По госплану, когда мы обвенчаемся?

– После знакомства с твоими родителями. Только при них ты веди себя… ну, чтобы я не краснела.

– Девочка моя, родители будут от тебя без ума с твоим моральным кодексом строителя коммунизма. Они у меня классные. Долгое время работали вместе в разных странах Африки как врачи без границ. А сейчас на заслуженном отдыхе продолжают активно участвовать в разных ассоциациях, как говорит мама «быть бинтом на ранах человечества».

– Брис, почему ты раньше мне не рассказал. Ты знаешь, как это важно для меня сделать мир прекраснее, добрее, справедливее, человечнее. Если твои родители участвуют в этом, мне так радостно надеяться, что их сын прекратит приглашать меня в самые лучшие рестораны Парижа, а займется со мной поисками истинных ценностей: привести мир к совершенству, равенству, братству. Вот тогда мы будем совпадать с тобой тютелька в тютельку.

– По-русски это называется «тютелька»? Как это нежно. Моя тютелька, конечно же, мы будем стараться изменить мир и обязательно построим коммунизм в отдельно взятой семье и будем жить под твоим девизом, который мне страшно нравится: «Никогда не думай, как другие, и всегда думай о других», но я хотел бы дополнить – всегда помни, что Брис тебя любит, любит бесконечно…

В ресторане «Les Editeurs» («Издатели») меня поразило множество книг, их было около пяти тысяч, что создавало особую атмосферу интимности, уютности, душевности. На диванах, стоящих вдоль стены, можно было побеседовать прежде, чем сесть за уже сервированный стол.

Пьер представил меня своим бывшим одноклассникам, и по французскому обычаю все меня целовали в обе щеки. Специально для Сильви, я надела ее серьги и, чтобы они вольно струились во всей красе, подняла и заколола волосы крупной шпилькой в форме скрипичного ключа. Других украшений у меня не было, только смело сияли обнаженные плечи на черном фоне платья, которое заканчивалось кружевной юбкой, стоящей веером, как у балерины. Туфли на высоком каблуке, рост Бриса позволял мне носить любые «стилетто», завязывались на тонкой щиколотке в бант бархатными лентами.

С интересом рассматривая книги на полках (многие были с автографами авторов), я невольно слушала разговоры – воспоминания друзей, которые смогли сохранить тёплые отношения, что в индивидуалистическом капиталистическом обществе бывает редко. Сама французская система образования не создает условий для зарождения настоящей дружбы. В школе нет никакой общественной жизни: ни стенгазеты, ни вечеров, ни спектаклей, нет общего творческого задора для создания радости быть вместе. В учебных заведениях нет актовых залов! Дети не знают, что такое выпускной вечер!

Из разговоров я поняла, что родители Бриса, особенно его мама, сыграли важную роль в жизни класса, открыв двери своей квартиры для всех, приглашая родителей и детей для знакомства. Потом дети стали приходить сами, играли на рояле, пели, смеялись, делали уроки. Они знали, что здесь их ждет щедрое угощение и, в трудную минуту, мудрый совет матери Бриса. Ведь о проблемах проще говорить с чужими родителями, чем со своими.

В классе «terminal» – так называется последний год обучения во французской средней школе, многие стали совершеннолетними и «крутили» свою первую любовь. Родители Бриса правильно поступили, нагрузив своего сына спортом, музыкой, плюс подготовкой к выпускным экзаменам – бакалории – так здесь называется аттестат зрелости, или проще ВАС. После экзаменов, Роксана пригласила весь класс на вечеринку до самого утра, чтобы вместе встретить рассвет на балконе с видом на Люксембургский сад. Родителей и домработницу она куда-то отослала. Музыка, шампанское кружили головы. Роксана с большим юмором рассказывала, как она заманила в свою комнату Бриса, который ей очень нравился. Аккуратненький и немного брезгливый Брис, увидев совсем не творческий беспорядок, позорно бежал, отправив своего друга Алекса утирать слезы Роксане. Он блестяще справился, был нежным и не брезгливым, но у девятого претендента на французскую корону было смешное чудачество-традиция – он мог жениться только на той женщине, чью щиколотку сможет «обнять» пальцами правой руки, к сожалению, Алекс никак не мог соединить свои пальцы на щиколотке Роксаны. С тех пор он получил прозвище – Щиколотка.

– Почему щиколотка играет такую важную роль? – спросила я шепотом у Сильви.

– Глупости все это. Раньше считалось, что истинная порода женщины определяется по тонкости щиколотки и талии. В наш век это смешно, но Алекс вовсю использует этот вздор. Расставаясь с очередной женщиной, он произносит: «Извините, щиколотка не подходит».

Все уже собрались и уселись за стол, только рядом со мной, слева и справа, были свободные места – для Бриса и Алекса.

Мне стало так грустно, и я почувствовала, как мне не хватает Бриса с его нежными длинными пальцами, его внимания, ласки, голоса, слов любви. Рядом с ним я благоухала, чувствовала себя женщиной, любимой, желанной, самой-самой…

Вдруг все захлопали в ладоши, увидев входящих друзей.

Роксана со смехом произнесла:

– Алекс, иди приложись ко мне и не забудь измерить мою щиколотку, может быть у тебя уже отросли пальцы?

Все шумели и веселились.

– Брис, – вскрикнула я, произнеся мое радостное русское «р» и, вскочив со стула, бросилась ему в объятия.

Он крепко прижал меня к себе:

– Ты ослепительно прекрасна, девочка моя. Дай мне полюбоваться тобой, я никогда не видел тебя с такой прической. Ты каждый день разная, и каждый день ты сводишь меня с ума. Позволь мне приподнять тебя, поставить на стол и сказать: «Друзья мои! Любуйтесь и преклоняйтесь: это комсомольская богиня!»

– Брис, я так соскучилась по тебе!

– Mon amour, как я тебя люблю и чувствую твою горячую грудь. Ты сегодня без брони?

– Ты же мне сказал быть более раскованной, а это платье можно носить только так.

– Нестерпимо хочу целовать твои плечи, шею, грудь… Ты умопомрачительна, ты уложишь всех мужчин штабелями у твоих ног. И я буду первым.

– Прошу тебя, Брис, не опускайся на колени здесь, это только для нас, когда мы вдвоем.

Он склонился ко мне и целовал обнаженные плечи, но уже слышались возгласы друзей:

– Брис! Ку-ку, мы здесь, не забывай!

И тогда я вытащила заколку из прически, и волосы пышным каскадом устремились вниз, скрывая от посторонних горячие поцелуи Бриса. Когда он посмотрел затуманенными глазами в мои глаза, его зрачки до предела были расширены.

– Mon amour, ты, как всегда, права. Никогда не буду спорить с тобой. Эти серьги… Как они мешали тебя целовать. Давай их выбросим.

– Нет! Это память о дружбе. И я буду хранить их всю жизнь.

– Ангел мой, у тебя расширены зрачки, ты возбуждена, я чувствую…

– Ты тоже. Я чувствую что-то…

– Это не что-то.

– Ну, я не знаю, как это называется по-французски.

– Скажи по-русски.

Что я могла ему сказать? Что у нас в стране секса нет, что в могучем языке нет волшебных слов, чтобы обозначить это? Надо срочно придумать. Маяк! Нет, маяк – дурак. Тогда…

– Щелкунчик, – сказала я, краснея.

– Потрясающе! Если бы Чайковский увидел тебя сейчас, он срочно сменил бы свою ориентацию. Ты – неподражаема, я хочу тебя любить, чтобы каждое утро ты просыпалась цветком и соблазняла меня лепестками губ. Я хочу так много тебе сказать о любви, но на земле слишком мало слов…

Сердце мое трепетало, но мозги возмущались явно не комсомольским поведением.

«Это любовь, – подумала я, – ведь только любовь снимает все запреты».

– Брис, иди поздоровайся с друзьями, они ждут тебя.

– Mon amour, впервые чувствую в тебе какое-то брожение, страстность, трепет взаимности. Ты такая запредельная, что невозможно оторваться, невозможно насладиться тобой, но сегодня слова не послушны мне, недостаточны, поэтому посмотри в мои глаза, они тебе скажут всё.

– Иди, – сказала я улыбаясь, почувствовав, что он полностью подвластен мне.

Я хотела присесть к столу, но замешкалась, снова закалывая волосы в высокую прическу, как вдруг услышала:

– Анж, наконец-то я могу с тобой познакомиться. Алекс, меня зовут Алекс.

Раскрасневшаяся, я повернулась к нему и… не может быть. Предупреждать же надо…

Алекс, как две капли воды был похож на Рихарда Зорге, как будто бы сошел с кинематографического экрана: элегантный, высокий, худощавый, с характерными скулами, маленьким носом и горящими глазами.

Я шагнула ему навстречу и непроизвольно произнесла:

– Рихард Зорге. Ничего себе.

Он был страшно удивлен.

– А ты знаешь?

– Она все знает, – ответил за меня Брис.

– А я только недавно узнал, когда был в командировке в Берлине. Удивительная история.

– Ну, здравствуй, доктор Зорге, – произнесла я, и Алекс поцеловал меня в обе щеки и шепнул на ушко: «Ты умопомрачительна», и поцеловал еще раз.

Его и меня пронзило как электрическим током, мы смотрели с удивлением друг на друга.

«Наверное, что-то съела не то», – подумала я и решила проверить. Присела на свое место рядом с Брисом и положила ему на плечо свою руку, которую он тут же поцеловал. Очень приятно, но никакого тока.

– Анж, расскажи нам историю про доктора, интересно же, – попросила Роксана, и все присоединились к ее просьбе.

Брис нежно держал мою руку в своей и улыбался. Он был счастлив, что его невеста такая умная и все восхищаются ею. Мужчины просто удивительные существа, они обожают хвастать, как дети. Впрочем, мы все родом из детства.

– Рихард Зорге… Первый европеец, казненный в Японии. А родился Рихард в Баку, в Российской империи. Отец был немецким инженером, работавшим на нефтяной фирме Нобеля, а мать – Нина Кобелева – русской. Когда Рихарду исполнилось три года, родители переехали жить в Германию. Если бы не первая мировая война Рихард Зорге, как говорил он сам, стал бы учёным. Но эта нелепая кровавая война между двумя его родинами привела его в ряды коммунистической партии Германии. Он получил блестящее образование, став журналистом и доктором социологических наук, но в душе был романтиком и человеком тонких чувств. Женщины были без ума от него, но у Рихарда были высокие цели: предотвратить вторую мировую войну, очистить человечество от фашизма, чтобы у нас на душе было чисто и светло, чтобы не было бесцветных дней и глупых и бессмысленных поступков.

У присутствующих стали серьезными лица, а Брис еще сильнее сжимал мою руку.

– После запрета деятельности германской компартии Зорге в 1924 году приезжает в Москву, становясь советским гражданином, членом партии, разведчиком. Благодаря маме, он блестяще говорил по-русски, но никто не должен был знать о его русской жизни, для всего мира он остался немецким журналистом, нацистом, что давало ему доступ к важной информации. Он меняет города и страны: Франция, Англия, США, Китай, а с 1933 года работает в Японии. Благодаря своему уму и такту внедряется в германское посольство в Токио и служит там пресс-секретарем, передавая все важные сведения в Москву под псевдонимом Рамзай. Рихард Зорге обладал сверхчеловеческой силой воли. Однажды, страшно разбившись на мотоцикле, он позволил себе потерять сознание только после того, как передал портфель с важными бумагами своему радисту-шифровальщику Максу. Что говорить, для нас он герой, благодаря его точной информации фашисты не вошли в Москву, потому что были сняты с восточных границ СССР 26 свежих сибирских дивизий и переброшены на защиту столицы. Это Зорге доказал, что на восточной границе войны не будет, но какой ценой – ценой собственной жизни. Последние слова перед казнью он произнес по-японски, чтобы все присутствующие запомнили: «Да здравствует Коминтерн! Да здравствует свобода!» Он был любим даже после смерти. Его гражданская японская жена Исаи Ханако выкупила его останки, зарытые в общей могиле тюрьмы Сугамо, кремировала их и перезахоронила на кладбище. В урне с прахом она обнаружила от золотых коронок Зорге маленький кусочек золота, из которого заказала себе тоненькое обручальное кольцо. Если вы будете в Токио, зайдите на кладбище Тама, где увидите гранитные мемориальные плиты: на одной – описание жизни Рихарда Зорге, на второй – имена погибших соратников, посредине, на черном мраморе золотом выбито по-русски: «Герой Советского Союза Рихард Зорге».

Мне стало так грустно и больно, что на глазах появились слезы.

Вдруг Алекс нервно отодвинул свой стул и весь в слезах опустился передо мной на колени:

– Анж, прости, ты плачешь… это я виноват.

– Нет, это виновата война, но время не властно над истинными героями… потому что любовь сильнее смерти.

Кто мог знать, что Алекс такой слезливый. Мне невозможно представить плачущего Бриса, он скорее умрёт, чем заплачет. У Бриса все страсти бушуют внутри, и только бледность выдает его волнение, но он этого не знает. Ведь «умирающий лебедь» он только со мной, с остальными он румян, весел, задорен, остроумен, душа любой компании.

А что же делать с Алексом?

– Ай, вскрикнула я от боли. По всей видимости, Алекс потянул скатерть, и тяжелый нож упал мне на ногу.

Брис моментально побледнел.

– Ничего страшного, друзья мои. Просто упал нож, и я вскрикнула от неожиданности.

Официант уже принес лёд в салфетке, и Алекс, положив мою ногу себе на колени, осторожно прикладывал его к ушибу. Брис обнимал меня за плечи и постоянно спрашивал, как я себя чувствую.

Странно, хотелось ответить мне, каждое прикосновение Алекса – как удар током.

– Маркиз, – обратился Алекс к другу, – посмотри, как тонка её щиколотка, я обхватываю без всяких усилий. Брис, если ты патриот Франции…

– Я – интернационалист, так что этот номер не пройдёт, дружок. Я понимаю твоё желание предложить Анж корону Франции, но она терпеть не может монархистов и королевским лилиям предпочитает серп и молот! Так что руки прочь от щиколотки!

Все смеялись и шутили по этому поводу. Но Брис был бледен, и я знала, что это значит.

– Друзья мои, все в порядке, нога уже больше не болит.

– Но болит сердце, у меня, – сказал Алекс, убирая лёд.

Я опустила ногу на пол, вроде бы все в порядке.

– Mon amour, прости этого монархиста, ты ведь не привыкла к французским шуткам. Как ножка?

– Только один вариант – нести меня на руках, – с улыбкой ответила я.

Лицо Бриса зажглось солнцем, и он, посадив меня к себе на колени, кормил из ложечки мороженым, но сам к еде даже не притронулся.

– Маркиз, ты не пьёшь шампанское? – спросила удивлённо Роксана.

– Вы знаете, друзья мои, всё стало пресным и невкусным с тех пор, как я сел на наркотик, – сказал Брис смеясь, глазами показывая на меня.

– Вернее, наркотик села на тебя, – заметил грустно Алекс, и ты забыл своих друзей.

– Брис, как ты изменился, – заметила Роксана. Раньше ты был славным мальчиком, а теперь превратился в такого мужчину… ты так раскрылся, просто дух захватывает от твоей мужской сексуальности. Наверное, все хорошенькие женщины строят тебе глазки…

– На меня это не действует, – с улыбкой ответил Брис и посмотрел мне в глаза таким глубоким, обожающим взглядом, что я покраснела и потянулась к стакану с водой. Я пролила несколько капель воды, и Брис слизывал их с моей кожи.

По всей видимости, на Роксану это произвело впечатление:

– Маркиз, прекрати её облизывать, нам ведь тоже хочется.

– Алекс, займись девушкой, – спокойно ответил Брис.

– Но прежде всего просуши брюки, они у тебя мокрые от растаявшего льда, – посмотрев на Алекса, произнесла я.

– Это не ото льда, – ответил он, и все опять засмеялись.

– А от чего же? – не поняла я.

Смех еще громче.

– Девочка моя, не обращай внимание. Это глупости. Ты бы дала им часть своих мозгов, чтобы они поумнели. Лучше поговорим об искусстве.

– Вчера вечером я случайно попала на «Щелкунчика» и получила массу удовольствий, – с радостью поддержала Роксана.

Брис от смеха изнемогал, мне даже пришлось пересесть на стул, а Роксана ничего не могла понять.

– Ты знаешь, что означает «Щелкунчик» по-русски? Я сейчас скажу тебе на ушко.

Он встал и пошел к Роксане, теперь это уже она стонала от смеха.

– Анж, – притронулся к моей руке Алекс, опять нас шарахнуло, что происходит, не знаю, что со мной.

– Всё в порядке, доктор Зорге.

– А теперь я хочу сказать тост. – Я поднялась. Брис и Алекс встали рядом, а потом присоединились и остальные с бокалами в руках. – Дорогие друзья! Вы совершенны и изысканны. Наша встреча помогла мне приблизиться к вам и вашему духовному миру. Во Франции не принято произносить тосты, каждый выпивает в одиночку. У нас же это часть русской культуры – мы одновременно подымаем наши бокалы и смотрим обязательно друг другу в глаза и чувствуем, что мы вместе и наше человеческое братство так прекрасно – это союз друзей. Вы – это мир рациональный, материальный. У нас иррациональный мир возвышенной красоты. И я надеюсь, что красота спасёт мир. Ваша страна такая чистая, красивая, пряничная! У нас же – вольные, огромные дикие пространства. Там, где много пространства, много времени, поэтому у нас, у русских, есть время, и мы будем ждать, ждать вашего западного понимания, внимания и братства. За дружбу, друзья мои!

– И за любовь – прошептал Брис мне на ухо. Все закричали «Ура! Ура! Encore, еще encore!»

Я стояла между Брисом и Алексом, такими высокими, красивыми и такими разными.

– Возьмемся за руки, друзья, и споём очень красивую песню

Я взяла за руки Бриса и Алекса, который просто сжигал мою ладонь. Я очень старалась, я действительно прикладывала все усилия, чтобы превратить любовную энергию Алекса в дружескую.

Все, взявшись за руки и раскачиваясь влево-вправо, старались хоть как-то подпевать мне:

Нас охватило радостное возбуждение, чувство единения переливалось в нашей крови, и это было обещанием, обещанием нового мира и нового счастья.

– Спасибо, Анж, ты украсила наш вечер и придала ему смысл – с чувством сказал Алекс и поцеловал меня в лоб: один раз, второй, третий… он не мог оторваться, но ловко вышел из положения: – Я целовал Анж за всех присутствующих.

– Кто тебя просил? Мы сами можем.

И все подходили ко мне прощаться, и были так сердечны со мной. Алекс не покидал меня ни на секунду, пользуясь суматохой, прикасался ко мне, и тогда между нами пробегал ток.

Наверное, статическое электричество, подумала я, но не была уверена.

– Анж, распусти волосы, тебе что, жалко? Ведь я ни разу не видел, – канючил Алекс.

– Нет, тогда Брис не сможет целовать мне плечи.

– Ребята, вы что, ненормальные? Ты делаешь прическу специально для…

– Алекс, ты смотришь на меня как ребенок на новую игрушку: тебе хочется взломать и посмотреть, что там внутри.

– Я уже догадываюсь, что там очень сладко.

– Об этом тебе расскажет Брис.

Брис триумфально улыбался и смотрел на меня с обожанием. Мужчинам так нравится тешить свое самолюбие, чтобы окружающие видели, что его девушка просто без ума от него.

– Дружок, я хорошо понимаю тебя, она единственная и восхитительна, но прости, ты опоздал.

– Как жаль, Брис, что в аэропорту ты мне сразу не сказал: «Друг мой, она обалденная. Тебе лучше её не видеть». Я бы спокойно вернулся в Ниццу. Так нет, ты мне всю дорогу долбил про её исключительные мозги и необыкновенную душу, а теперь… Впервые в жизни мне подошла щиколотка… Какие вы жестокие…

Я боялась, что Алекс заплачет, поэтому, чтобы отвлечь его от грустных мыслей, сказала: «Смотри, специально для тебя», – и, вытащив заколку, дала полную свободу волосам, обнявшим мои плечи.

Брис подхватил меня на руки, а я крепко держала его за шею.

– Алекс, пожалуйста, открывай нам двери.

Он послушно поплелся вперед, а Брис, наклонившись ко мне, шептал:

– Я восхищен твоим сердечным и душевным расточительством. Ты такая яркая, ты не вода, ты пламя, ты обладаешь огромной силой, подчиняешь себе всех. Меня покорила выразительность твоих слов, твой цельный характер, твоя безмерность. Мужчины были околдованы тобой, и я ждал твой победный клич: «На колени!» Но ты их пощадила. Девочка моя, как я тебя люблю!..

И в эту минуту, сквозняком от входной двери, которую открыл Алекс, подняло мою пышную юбку платья и покрыло нас с головой. Брис, пользуясь укрытием, целовал мою шею и грудь, как сумасшедший. Алекс, по всей видимости, увидев мои маленькие кружевные трусики, не сдержался и погладил мне ноги выше колен, а потом еще выше и еще…

Меня так шарахнуло, что я вся вздрогнула и закричала:

– Юбка, моя юбка!

Мы ехали молча. В воздухе висела густая неловкость. Брис, тонкий и рафинированный, чувствовал моё недовольство, но не мог понять причины. Я была рассержена сама на себя, щёки мои пылали. Как я могла позволить монархисту ласкать себя, да еще получать удовольствие. Какой ужас! Почти замужняя женщина, расколоться надвое, как спелая дыня, и истекать янтарным соком. Какой позор!

– Брис, я очень устала. Отвези сначала меня домой, а потом уже твоего друга в аэропорт.

– Конечно, mon Amour. У нас с Алексом ещё так много времени.

Молчание затянулось. Надо было что-то сказать, но слова уходили в чужую ночь.

– Ты сможешь сама расстегнуть платье? – заботливо спросил Брис.

– Ты поможешь мне это сделать возле самого дома.

Мы вышли с Брисом из автомобиля. Как светился, переливался, кружился лунный воздух летней ночи. Брис обнял меня. Лунный свет пролился на его черные волосы, и мне показалось, что он поседел. Я повернулась к нему спиной, и он медленно опустил молнию платья, одновременно целуя открывавшуюся белизну.

– Mon Amour, до завтра!

Тут выскочил взвинченный, нервный Алекс, поцеловал меня в обе щёки и быстро провёл своей обжигающей ладонью по моей обнаженной спине.

– Анж, я не прощаюсь.

Так странно мы расстались.

Приблизительно через час раздался телефонный звонок.

– Девочка моя, извини, Алексу плохо.

«А кому хорошо?» – подумала я.

– Он хочет объясниться с тобой. Первый вариант – ты на такси приезжаешь в аэропорт, второй – мы приезжаем к тебе.

– Вы приезжаете ко мне, чтобы он размазывал слезы на моей постели? Чего он хочет?

– Ничего. Он влюблён в тебя…

– Как он смеет? Он же твой друг! Включи третий вариант. Любой ценой ты должен посадить его в самолет, и чтобы я его никогда больше не видела.

– Mon amour, моя преданность тебе беспредельна. Я хочу, чтобы ты была счастлива, поэтому знай, что ты всегда свободна, потому что любить – это отдать свое сердце, ничего не требуя взамен.

– Что значит свободна? Ведь я обрела новую жизнь – жизнь с тобой, я узнала новые, светящиеся изнутри слова, твои незабываемые слова любви, которые я повторяю перед сном и улыбаюсь тебе, а твои поцелуи – я уже не могу жить без них, а наше общее стремление сделать мир человечнее, добрее, значит, мы обречены быть вместе, поэтому я не свободна – я твоя!

– Mon amour, я люблю тебя так, что прощание уже невозможно, прощание может быть только, как прошение остаться со мной навсегда.

Как молитву, как оберег, Брис повторял бесконечно: «Люблю, люблю, люблю…»

Спать не хотелось, просто невозможно было спать от угрызений совести. Открыв окно в моей маленькой квартирке на последнем этаже, я была так близко к звёздам. Ночь звучала как тихая, грустная русская песня.

Последующие встречи с Брисом потеряли детскую непосредственность, какая-то тень проскальзывала между нами, или может быть, мы были изгнаны из рая за мои грехи? Преступление и наказание… Столкновение со своими собственными внутренними чувствами и разочарование в себе, впервые.

Несмотря на мой потребительский аскетизм (своего рода протест против общества потребления), Брис постоянно баловал меня: то принесёт мне на работу сказочную коробку необыкновенного шоколада, и своими манерами обвораживает всех сотрудников, то ведёт ужинать в какие-то удивительные рестораны, такие например, как «Bel canto» (в переводе с итальянского «Прекрасное пение»), где официантки и официанты – оперные певцы, поют в соответствующих эпохе костюмах известные оперные арии, под аккомпанемент виртуозных музыкантов. Это было нашим спасением: мы слушаем Bel canto, держимся за руки и ничего не говорим, потому что мы стали бояться слов.

Я была себе в тягость. Я меркла. Я перестала говорить замашисто и бойко, устала животрепетать, потеряла нежность, выходящую из-под самого сердца, заменив ее на раздражительность. Страданиям моим не было конца, и это, как в зеркале, отражалось на Брисе. А как терзал меня сладостный яд воспоминаний о безоблачных встречах, о хрустальной чистоте, когда жизнь, казалось, летела, как удалая русская тройка в безусловную нравственную арку счастья.

Как ни странно, меня немного успокоила фраза Карла Маркса: «Быть чувственным, значит быть страдающим». Но что конкретно он имел в виду? Рождение внебрачного ребёнка от чувственной связи со служанкой? Хорошо, что друг Энгельс выручил, как всегда, и признал ребёнка своим. А может быть чрезмерное употребление алкоголя, превратившего чувственного Маркса в хронического алкоголика? А может быть, страданиями добывается мудрость?

Конечно же, встречи с Брисом давали мне передышку, излечивали меня. Так однажды мы бродили по узким улочкам Латинского квартала, во многом сохранившим атмосферу прошлого. На каждом шагу встречались мемориальные доски: «Здесь жил Мандельштам, Эрнст Хемингуэй… Поль Верлен…» и т. д. А вы знаете, почему квартал называется Латинским? В Средневековье здесь был университетский городок, и студенты из разных стран общались на латыни. Французы утверждают, что даже проститутки изъяснялись на латыни, другого выхода не было. Этот квартал остаётся «мозгом Парижа» и по сей день, сконцентрировав в себе все самые престижные высшие учебные заведения и лицеи.

Брис, как всегда, восхищался моим даром быть разной, не похожей на себя вчерашнюю. И сегодня вид у меня просто ангельский: белая романтическая блузка с воланами, удлиненная юбка, талию мягко облегает пояс, завязывающийся сзади бантом, а волосы заплетены в косу с тонкой нитью жемчуга. Брис не скупился на комплименты.

– Я окован, очарован и совсем ангелизован.

Мы зашли в маленький, совершенно пустой ресторанчик и уселись в уголке рядышком на диване.

– Ты ангел, настоящий чистый ангел, все любуются тобой, а я тебя люблю!

Я улыбаюсь ему и вдруг так захотелось положить голову на его обнаженную грудь, что я начала расстегивать пуговицы на его рубашке. Подошел гарсон с вытаращенными глазами, но на меня это не подействовало, и я продолжаю расстегивать дальше.

Брис улыбается, как ни в чем не бывало, вежливо просит:

– Принесите нам что-нибудь весёленькое и вкусненькое, только очень быстро, видите, моя девочка так голодна, что скоро меня съест. Сдачи не надо, обеспечьте покой.

«Покой мне только снится», – подумала я, положив голову ему на грудь. Нам стало так хорошо, как прежде.

– Я хочу танцевать с тобой нескончаемый блюз вот так, с этой ангельской головкой у меня на груди, и чувствовать тебя всю, нежную, тонкую, горячую.

Видимо Латинский квартал навеял мне известное выражение «CARPE DIEM» – наслаждайся прекрасным мгновением! Так нет же. Чтобы забыть о своих пороках, так хочется видеть чужие…

Я смотрю Брису в глаза, чуть затуманенные, с поволокой, прикрытые длинными ресницами.

– Брис, при мысли, что ты смотрел такими же глазами на других женщин, я превращаюсь в действующий вулкан. Сколько их было у тебя? Ты забыл их имена, ты не помнишь их лица, ты только позволял себя любить: «Я не мог отказать женщине» – тоже мне, сексуальный рыцарь, любовный ас с большими атрибутами. Это не твоя заслуга – это дар божий, но мне все равно, на десять сантиметров больше или меньше.

– Ты бы еще километрами измеряла, – хотел превратить всё в шутку Брис.

Но меня уже трудно было остановить, познав свое несовершенство, так хотелось в этом же упрекнуть другого.

– Если бы ты одаривал своим вниманием одиноких, покинутых, слабых женщин, вселяя в них уверенность и надежду, если бы ты стоял на коленях перед африканской красавицей, показывая этим всю пошлость вульгарного расизма – я бы тебя боготворила, потому что меня возбуждают только благородные, высокие идеи, мне нужен смысл, понимаешь, смысл жизни. Но ты выбирал красивых, пресыщенных, буржуазных, и ты не жалел для них своей красоты, своей молодости, своего рыцарства, вливая в их жадную плоть твою ароматную сперму, одаривал их цветами или украшениями. И после этого ты смеешь мне говорить: «Моя девочка, я купил тебе прелестную пижаму в кружевах и покрыл ее поцелями» – тебе не стыдно? Запомни, я сплю совершенно обнаженной, таким образом организм обязан согревать тело до нужной температуры и сжигать мои «сладкие» от пирожных калории. Твой амурный шлейф… Я чувствую его запах… мне противно.

– Ты хочешь справку от врача?

– Да.

– Хорошо, я тебе её принесу, – ответил спокойно Брис, глядя мне прямо в глаза. Ты, как всегда, права, извини, прости…

Он так дорожил мной, что был готов на всё, только бледность выдавала его волнение, его боль.

– Ваша буржуазная мораль… как отвратительная колонизация общественного пространства порнографией. Вот ваш капитализм с порнографическим лицом!

– Mon amour, я согласен с тобой, это уродство! Ты хочешь, мы вместе будем с этим бороться.

– И станем сексуал-революционерами?

– Я не шучу. Консерваторы всегда боялись настоящего любовного пробуждения, потому что оно способно подвигнуть людей на сопротивление всем видам политического и социального притеснения. Любовь ведет к духовному подъему, а порнография убивает чувства, превращая людей в послушных баранов. Любовь – это сила! Я люблю тебя, только тебя, мой звездокрылый ангел. Прости.

Мне было так жаль его. Ведь женская раздражительность страшно действует на мужское тело, но закон инерции… остановиться невозможно.

– Почему бы тебе не спариться с баронессой Роксаной? Она ведь влюблена в тебя давно, правда, тебя опередил твой друг Алекс…

– Стиль барокко – не в моем вкусе, барочные женщины – порочны. Грудь настоящей женщины должна помещаться в ладони мужчины, а не в ведре. Ты помнишь грацию древних греческих скульптур, мне кажется, это ты – ожившая греческая богиня, надевшая современные джинсы, и я боюсь тебя раздеть, чтобы ты снова не превратилась в мрамор. Мне припомнилась поездка нашего класса в Рим, где мы посетили Колизей и другие восхитительные места. В конце дня наш учитель истории спросил: «У кого есть вопросы?» «А почему римляне строили только развалины», – с удивлением произнесла Роксана.

Я рассмеялась, и мой гнев разгневался, то есть исчез.

– Брис, я знаю, что женская раздражительность разрушает мужское тело, а ведь твое тело – невиновно. Я хочу сесть тебе на колени и обнять тебя, чтобы напоить твое тело моей энергией и восстановить его.

Брис счастливо и недоверчиво улыбается, совсем не ожидая такого вот конца.

В этом и заключается наша непредсказуемая женская сила!

– Брис, это невозможно. Я даже не могу спокойно посидеть у тебя на коленях, я чувствую твой…

Он с интересом смотрел на меня, что же я еще выдам.

– Хулиган!

– Ты восхитительна. Ты можешь взять его в руки на перевоспитание. Mon amour, его нельзя обуздать, как нельзя обуздать ветер. Это неподвластно мне, а подвластно только тебе. Ты так прекрасна в гневе. Ты меня страшно возбудила своими выражениями «сексуальный ас», «ароматная сперма», прости меня. Есть такое французское выражение: «Счастье мужчины зовется "Я хочу", счастье женщины: "Он хочет"». Это же прекрасно, что я хочу тебя! Я тебя обожаю и люблю всей душой и телом, и ты это чувствуешь постоянно. Я считаю минуты до нашей свадьбы, чтобы потом уже ничего не отрывало нас от любви. Mon amour, ты знаешь, что существует прямая связь между творчеством, интеллектуальной деятельностью и пробуждением пылкого темперамента. Ты будешь ненасытной, я чувствую и хочу целовать тебя всю целиком. Ты будешь восхитительной в лучах восходящего солнца и напоишь меня твоим горячим, благоухающим любовным нектаром.

Он жарко смотрел мне в глаза, и его любовь очищала, освещала и грела меня.

* * *

После спектакля публика продолжала заливаться смехом, а я совершенно не поняла французский юмор.

– Понимаешь, девочка моя, есть десятки кодовых слов, для обозначения этого места, этой пряной штучки, которая у тебя находится под жестким контролем. Когда героиня пьесы пела своему учителю музыки: «Позвони в мой звоночек». Это не был звонок на входной двери, куда учитель ходил звонить, это был ее сладенький любовный звоночек, поэтому все и смеялись. Этот спектакль – ерунда, единственным наслаждением было твое присутствие, твой запах фиалки, то, что я постоянно смотрел на тебя, ласкал, целовал, но ты так внимательно смотрела на сцену, что мне стало страшно. А если бы это был не я.

– Брис, у кого еще в мире могут быть такие пальцы, такая ласковая ласка, такой голос? Просто ко всему я должна подготовиться, и в тот торжественный момент, когда в моё тело впервые вольется твоё семя, я хочу, чтобы это произошло под бой московских курантов в Новогоднюю ночь.

– Mon amour, – у Бриса в глазах светились весёлые огоньки, – а если я опоздаю, а если не ровно в полночь, ты меня убьёшь взглядом?

– Нет, ты просто будешь повторять это каждый Новый год, пока не попадёшь в полночь.

– Это восхитительно, моя девочка, мой ангел. А можно ли приступить к репетиции? Я готов!

– Брис, ты как пионер, всегда готов.

– Mon amour, а почему бы, как ты говоришь, этот торжественный момент не приурочить к Октябрьской революции, залпу Авроры, ведь мы же революционеры, мы хотим изменить мир. Боюсь, до Нового года я не дотяну, останутся от Бриса рожки да ножки. Моя девочка, не бойся любви, ты увидишь, мир станет ярче, слаще, у тебя будет такое чувство, как после тысячи пирожных! У тебя какое-то стыдливое восприятие тела, не красней, ты прекрасна и упоительна, я люблю тебя. И вдруг, вроде бы так, между прочим, протягивает мне элегантную коробку.

– Что это?

– Это от Алекса.

Я тут же бросаю её на заднее сиденье машины.

– Ты не хочешь посмотреть?

– Я догадываюсь. Какая-то буржуазная пошлость, типа рубинового сердца с бриллиантовыми слезами.

– Ну что ты, Алекс тонкий, умный, чувствительный человек. У него эмоциональная душа, поэтому он откровенно плачет не стесняясь, а тебя это шокировало. Посмотри его подарок, сделай милость.

Я открываю коробку и, заливаясь смехом, падаю на Бриса, он тоже смеётся.

– Брис, останови автомобиль, мы разобьемся или умрем от смеха. Потрясающее чувство юмора. Если я приколю эту брошь на мое красно платье…

– Если ты еще приколешь ее в нужном месте – весь Париж станет коммунистическим.

Серп и молот в алмазах.

– Это что, настоящие?

– Вот сертификат: платина и алмазы.

– И это дорого стоит?

– Достаточно дорого.

– Это хорошо.

Брис побледнел.

– Хорошо, что он дорого тебя ценит, что не может забыть тебя и звонит мне каждый день?

– Нет, хорошо, что если он хочет доставить мне удовольствие и радость, то пусть продаст этот китч и отправит эти деньги для африканских детей, чтобы они могли учиться, а не работать с шести лет.

– Ты потрясающая девочка. Я тебя так люблю, что если мою любовь превратить в цветущий сад, то даже и «на Марсе будут яблони цвести».

– Это еще не всё, Брис. Я не хочу вас рассорить, я хочу, чтобы вы сохранили дружбу, поэтому скажи ему, что скоро у нас родится сын Александр, в честь Пушкина, и он станет его крестным отцом.

– Девочка моя, какая ты, ну какая ты самая, самая, у меня нет слов, на земле так мало слов для моей любимой. Люблю, и я только что понял, что есть только одно счастье – любить и быть любимым. Ты мне подаришь сына… Mon amour, но мы даже еще не целовались по-настоящему.

– Не волнуйся. Ты знаешь русский характер: или всё или ничего.

– Знаю, знаю. Пока ничего. Но когда я несу тебя на руках, мужчины смотрят с такой завистью, думая, что я несу тебя в постель.

Радостно-приподнятому настроению Бриса пришел конец после моего сообщения об отъезде в Москву для оформления документов и решения различных административных проблем.

– Когда ты вернешься?

– Сделаю все дела и вернусь, я не знаю, может быть через неделю, а может быть – через две.

– Mon amour, пощади. Не оставляй меня так надолго, я не вынесу разлуки.

– Я тебе оставлю фотографию.

Как удивительно, что в день моего отъезда плакал дождем Париж.

– До свидания, город сердца и сердце-город! Я вернусь!

Грустные облака закрыли последние осколки солнца. Безмолвные слёзы дождя, и наши сердца уже чувствуют дыхание разлуки. Страшная, сиротская неприкаянность Бриса. Траур природы слился с трауром души.

Северный вокзал. Поезд Париж – Москва. На перроне стоят в униформах проводницы, провожающих мало, все какие-то грустные и озабоченные.

Мы прощаемся с Брисом возле вагона поезда.

– Брис, любовь не имеет границ.

– Да, моя девочка, но границы имеет Советский Союз, через которые я не могу прорваться.

Он нежно вытирает мои слезы, но может это просто влажная ласка дождя?

– Борис, поцелуй меня по-настоящему.

Я впервые открываю для него лепестки своих алых губ, и он берет их нежно и властно. Моментально я теряю контроль над собой, исчезают мозги, исчезает окружающий мир, и глаза закрываются сами собой. Я, наверное, упала бы, если бы Брис не сжимал меня в своих объятьях. Я не знаю, сколько времени длился наш первый поцелуй, но я пришла в себя, лишь услышав шипение проводницы:

– Женщина, проходьте в вагон. Не позорьте Советский Союз, как не стыдно!

– Брис, Брис, я чувствую! Я чувствую всё, что ты говорил. Я становлюсь легкой, горячей и влажной. И такая сладость внутри, как после тысячи пирожных. Ещё, хочу ещё.

– Девочка моя любимая. Ты не вода, ты – зажигалка. Тебе было хорошо?

– Очень. И мне понравился твой французский язык у меня во рту. Даже мозги отключились.

– Мой ангел, звёздочка моя сладкая, как я тебя люблю.

– Женщина, щас же заходьте в вагон.

У нас было так мало времени и так много любви. Если бы я была нормальным человеком, а не HOMO SOVIETICUS, я бы произнесла только одно слово «люблю» и Брис бы взял меня на руки и унёс в такой уже желанный мир любви.

Но я, растерянная и подавленная, не могла уступить самой себе.

Я медленно подымалась по ступенькам в вагон, словно спускаясь в ад. Брис успел несколько раз поцеловать мои ноги.

Я бросилась к открытому окну и, сорвав с шеи красный шарфик, протянула Борису. Он целовал мою руку, потом нежно надел мне на палец тонкое обручальное кольцо. Как хорошо он знал мои пальцы – кольцо было тютелька в тютельку.

– Я люблю тебя беспредельно, моя девочка, мой ангел советский, хочу целовать тебя всю целиком. Иди ко мне…

Вот тут-то надо было выскочить из вагона, броситься к нему в объятия, увидеть его глубокий любящий взгляд и сказать в конце концов: «Я тоже люблю тебя».

Но нет, упрямство HOMO SOVIETICUS – «русские не сдаются!»

Поезд тронулся.

– Брис, Брис…

– Люблю, люблю, люблю…

Я позволила себе потерять сознание только после того, как перестала слышать самое главное в мире слово – люблю!

Париж – Москва

Вагон поезда, 1986 год

Пропуск в вечность

Предисловие

Летом 2011 года моя семья – муж Филипп, двое сыновей, Давид и Александр, и я – совершила увлекательное путешествие к «драгоценной жемчужине нашей планеты» – озеру Байкал. Благодаря своим уникальным особенностям Байкал в декабре 1996 года внесен в список Всемирного наследия ЮНЕСКО. Это как раз тема серии книг, которую мы выпускаем на французском языке в издательстве L'Infini, чтобы представить исключительной красоты природные объекты России французскому читателю.

На озере Байкал 26 островов. Из них Ольхон – самый большой и самый загадочный. Благодаря своей изолированности в центре Байкала он стал последним оплотом шаманов Северной Азии. На него сбегали монгольские шаманы во время преследования их в эпоху Чингисхана, позже – бурятские шаманы во время распространения ламаизма. Ламаизация населения острова в 20–30 годах ХХ века не была успешной, преобладающей верой у местных жителей остался шаманизм, даже несмотря на советские времена (Ленин был «супер-шаманом»). Так что же это такое – шаманские способности на самом деле: божественный дар редких избранных или что-то другое?

Чтобы узнать все это, мы отправились в далекое путешествие… Итак, дорогой читатель, совершим перелет Париж – Иркутск и познакомимся с ольхонским шаманом Валентином Хагдаевым. Имя и фамилия подлинные.

* * *

…В Иркутском аэропорту мы поджидали гида, который должен был сопровождать нашу семью на остров Ольхон.

– Добрый день, меня зовут Слава, – представился высокий мужчина с хорошей дикцией.

– А как вы нас узнали? – вместо приветствия спросил наш семнадцатилетний сын Давид.

– Может быть, по чемоданам? – добавил младший Александр.

Слава саркастически улыбнулся:

– Вы так щебетали по-французски, что ошибиться было просто невозможно.

– Извините, мой муж Филипп – француз и не говорит по-русски, но понимает, а дети и говорят, и читают, и пишут.

– А думать по-русски они умеют? Впрочем, время покажет, – добавил строго Слава.

– Славик, обратилась я к нему, – прогноз погоды обещал солнце, а сейчас идет дождь…

– Во-первых, меня зовут Слава, а Славик – это другое имя, Во-вторых, при чем здесь прогноз?.. Сегодня идет задумчивый дождь, его задумали на целый день, и он будет лить целый день…

– А я думала, что дождь, как и любовь, приходит всегда неожиданно…

– Это все ваши парижские штучки, – раздраженно добавил гид. – Хочу рассказать маленькую историю. В 1988 году американка Линс Конс переплыла Байкал от мыса Толстого до Листвянки, это 14 километров, при температуре воды +12° за 4 часа 20 минут. Ее сопровождал катер, на который она периодически поднималась для согрева и отдыха. Ее заплыв широко освещали в прессе, американка гордилась своим личным рекордом. В тот же день местная жительница Листвянки Лариса Янчевская демонстративно проплыла, не выходя на катер, таким же маршрутом. Выйдя на берег, она выпила бутылку водки и под аплодисменты заявила: «То, что для иностранцев – рекорд, для русских – обыкновенное купание». Так давайте со мной быть обычными русскими, тогда вы узнаете хоть немного настоящую жизнь.

При этом он резко остановил машину.

– Обо, – коротко сказал Слава. – Вы знаете?

Это мы знали и решили блеснуть.

– Обо – это древнее святилище, местопребывание духов, хозяев местности, здесь надлежит поклоняться духам, – ответила я и бросила горсть мелочи через окно машины, чтобы не выходить под дождь.

Александр добавил специально, чтобы позлить всезнающего гида:

Обо в Париже каждый болос знает! Болос – современное модное молодежное выражение, пришедшее во французский язык из малийского, и равнозначно слову «дурак».

Слава этого знать не мог и загрустил.

– Поехали быстрее, – предложила я, – не забудьте: у нас сегодня встреча с шаманом.

– С шаманом или шоу-маном? – издевательски произнес гид.

– Нас ждет настоящий шаман, самый шаманистый, – сказал Давид.

– А что, в Париже знают, что такое настоящий шаман? Ведь шаманами рождаются, а не становятся. По шаманской мифологии шаманство возникло с сотворения мира, и первый шаман был сыном небожителя, который опустился на землю в образе белого орла и сотворил шамана. От этого первого шамана шаманский дар передается по наследству тому ребенку, у которого есть отличительный знак, божественная отметина на теле. Шаман с детства должен обладать сверхчувствительным восприятием, понимать язык животных, быть хранителем устного эпоса, традиций и обычаев своего народа. Это вам не французский «болос».

Все засмеялись.

– А женщина может быть шаманкой? – полюбопытствовал Филипп.

– Конечно, это же не католики, где женщина не может быть священником, а священник не имеет права жениться… В шаманизме все возможно, и в истории много знаменитых женщин-шаманок.

Гид замолчал и посмотрел на нас с превосходством.

– А когда мы приедем к переправе? – с нетерпением спросил Александр.

– Вот увидишь перед собой Байкал, а над собой синее небо – считай, что приехали. На острове почти никогда не идут дожди, там особый радостный воздух, это географический, исторический и сакральный центр озера – средоточие древних легенд и исторических преданий. Вы уже знаете, что по шаманским представлениям на небе обитали могущественные тэнгрии – высшие божества. Хухе Мунхэ Тэнгри – Вечно Синее Небо – считается мужским началом, дарующим жизнь и охраняющим человеческий род. Вечно Синее Небо – это реальность, у которой нет начала и конца.

– Приехали! – закричал Давид.

В голубой вуали Байкала одиноко грустила старая баржа. На ней мы и пересекли пролив Ольхонские ворота. С неба пролитая синева отражалась в глубине Байкала. Мы вглядывались в нее, стараясь увидеть подводную аномалию – «лунную дорожку», удивительный след на дне, напоминающий дорогу и выделяющийся среди подводного мира своим светлым цветом и отсутствием растительности.

– Дорогие шаманисты, – торжественно провозгласил Слава, – мы прибыли на Ольхон, что в переводе с бурятского означает «немного лесистый». Можно сказать, что Байкал – голубое сердце Сибири, а Ольхон – сердце Байкала. В конце ХХ века шаманы Бурятии официально признали Ольхон главным святилищем, культовым центром общемонгольского и центрально-азиатского значения.

– Мы не опоздаем?

– Да что вы торопитесь. Остров-то в длину всего лишь 71 км, а наибольшая ширина 15 км. Так что доедем быстро. Валентина я хорошо знаю, грамотный шаман: закончил аспирантуру института монголоведения, буддологии и тибетологии, опубликовал монографию, знает наизусть многие еще не опубликованные легенды и мифы своего народа. А Скала Шаманка – там назначена ваша встреча, – это одна из девяти святынь Азии, ставшая одним из ключевых образов Байкала. Название «Скала-Шаманка» изменилось, когда среди бурят начал распространяться буддизм. Ее стали называть Бурхан-мыс, что в переводе означает «Бог, Будда». Двухвершинная мраморная скала покрыта лишайниками красного цвета. В ней находится сквозная пещера, где проходили шаманские обряды, а позже в ней находился алтарь Будды. В древних преданиях рассказывается, что здесь проживает сын Божественного неба, ставший владыкой Ольхона, Хан Хутэ Баабай. Почитание его было так велико, что, даже следуя по особо важным делам, ни один из местных жителей не решался проскакать верхом на коне мимо Скалы с пещерой. Копыта коней обвязывались кожей, чтобы не тревожить покой Великого Духа. Мимо шаманской скалы нельзя проезжать на колесах, поэтому, господа, выходите из машины и дальше следуйте пешком.

Слава загадочно улыбнулся. Не хотелось расставаться.

– Это вам, cher Slava, – произнес Филипп и подарил коробку конфет, на которой было написано: «Самые лучшие конфеты Франции» – Les Coucougnettes.

Гид распечатал и тут же попробовал.

– Вкусные яички, коньячком пахнут.

– Это арманьяк, – поправил Филипп.

– А как же они называются? – спросил Слава.

– Называются конфеты «Кукунет», – ответила я, краснея.

– А что это значит? Что за король сидит в объятии женщин? – продолжил мою пытку Слава.

То, что во Франции считается невинной шуткой, здесь, на Ольхоне, превратилось в чудовищную пошлость, дикую вульгарность. Я не знала, как выйти из этого положения, как прилично перевести этикетку на русский язык.

– На картинке изображен любимый король Франции Генрих IV. У него было 54 любовницы и 24 ребенка. Разные слои общества по-разному называли «кукунет»: буржуазия – фамильные драгоценности, тестикуль, а простые люди называли ласково – «вальсирующие»… Вы меня понимаете?

– Начинаю понимать… Но почему «куку-нет»? Лучше сказать «куку-да», – засмеялся Слава.

– Еще здесь написано, что лучше, чтобы они были золотые…

Славу трясло от смеха, он не мог попрощаться… Наконец вольной и широкой походкой он направился к машине.

«Слава Богу, – подумала я. – Мои страдания закончены».

Машина с гидом растворилась в трепещущей синеве.

– Мама, мама, быстрее!

Я вижу шамана в окружении группы людей, они сидят и о чем-то беседуют. С наслаждением бегу по траве, по песку, впадая в ликующий восторг детства, хочется, чтобы руки превратились в крылья. Да, это совсем не то, когда я шагаю по асфальтовым дорогам Парижа.

Чуть запыхавшись, садимся на траву возле шамана. Он продолжает говорить:

– …получившие бубен и способные уходить в транс, могут совершать шаманское путешествие для исцеления души больного. Эту пятую ступень посвящения я прошел в 2000 году. Во время посвящения шел слепой дождь, что было расценено стариками как хорошее предзнаменование.

Шестая ступень – получивший шаманский посох с конскими копытами.

Седьмая ступень – имеет право делать все необходимые обряды и посвящать в шаманы начинающих.

Восьмая ступень – имеющий всё. Может вызывать дождь и ветер.

Девятая ступень – высший сан посвящения, познавший истину в шаманизме. Великий шаман способен был проявлять различные чудеса, в том числе левитировать – подниматься в состоянии транса выше верхушек деревьев.

– А теперь познакомимся с нашими новыми гостями. Это вы приехали из Парижа?

– Извините, я летала в облаках и не слышала вашего вопроса.

Он посмотрел на меня с испугом:

– Летать в облаках не может даже Великий шаман, познавший истину.

– Извините, я хотела сказать – витала в облаках.

– Это совсем другое дело.

– Мама, посмотри, у него шесть пальцев…

Валентин Хагдаев услышал шепот моего сына и сказал:

– У меня от рождения шесть пальцев на правой руке, той которой совершаю возлияние. Это знак, божественная отметина. В детстве, в траве я увидел большую ящерицу – явление не возможное в условиях Сибири. Значит, она моя шаманская покровительница – помощница.

В его голосе умещалось все: и власть, и доверительность, и мудрость… В движениях чувствовалась медвежья ленца и в то же время грациозность.

– Расскажите, что вы ощущаете, когда вы в трансе, как происходит ваше путешествие в иной мир? – спросил Давид.

– Это называется пустить в себя ОНГО. Там действительно невообразимо легко, блаженно… Невозможно полностью передать словами все те ощущения, которые испытываешь во время выхода в ирреальный мир, что пришлось испытать мне во время первого шаманского путешествия, когда мне с большим трудом и болью удалось вернуться в наш тяжелый мир, в свое тело. – Шаман замолк, поднялся и пригласил нас всех в круг с поднятыми руками к Вечно-Синему Небу. – Это танец счастья. Когда вы вернетесь домой, и вам будет трудно и грустно, подымите руки к небу, скажите: «Тэнгри» и станет светло и легко. По бурятскому преданию Небо все видит: все поступки и помыслы человека, который никогда не может укрыться от небесного правосудия, поэтому часто вы можете услышать восклицание: «Небо, ты будь судьей!» По поверью бурят, каждая гора и долина имеют своего духа. Человек без духов – ничто. Нужно задабривать духов, пребывающих везде и всюду, чтобы они не вредили, а оказывали помощь.

После танца началось прощание. Чтобы подчеркнуть особое уважение шаману, гости подавали две руки, сложенные ладонями, как при буддийском поклоне, произнося «Баяртай» (До свидания). Остались только мы с шаманом.

Давид задумчиво произнес:

– Умом все это не понять…

– Посмотри на Скалу-Шаманку: уникальная исключительная красота, можно сказать, природный храм. Я в состоянии ОНГО вижу скалу в виде хрустального круглого дворца-башни со спиральной лестницей, возносящейся к небу. Однако проблема в том, что документально подтвердить свое видение я не в состоянии, поэтому или верь, или не верь.

– Верю… Может быть… моя мама тоже такая. Она не видит того, что все видят, но она видит другое, чего никто не видит. И еще она улыбается шаманской улыбкой…

Валентин развеселился:

– А я и не знал, что существует «шаманская» улыбка. Тогда мой шаманский подарок вашей маме понравится. Смотрите, этот камень называется «ласточкин хвост», ему миллионы лет. Он не обыкновенный, и вы это почувствуете, потому что в ваших руках он будет излучать только тепло и улучшать настроение. Это значит, что я думаю и помню о вас…

– А вы были в Париже? – с любопытством спросил Александр.

– В твоем понимании, я в Париже никогда не был. Но я ведь шаман, поэтому могу путешествовать без паспорта, без визы и самолетов, что я часто и делаю, поэтому Париж я хорошо знаю.

Глаза моего сына заблестели и расширились, он недоверчиво смотрел на Валентина, а потом, хитро улыбнувшись, сказал:

– А что вы знаете в Париже? Эйфелеву башню?

Шаман не обратил внимания на иронию и ласково продолжал:

– Я понимаю, тебе все кажется странным, и ты хочешь устроить мне маленький экзамен. Но все-таки не будем говорить о том, что все знают, давай лучше поспорим с Виктором Гюго, который сказал: «Дышать Парижем – это сохраняет душу». Мне кажется, надо дышать Байкалом для сохранения души. Шаман посмотрел вдаль, где голубая акварель неба сливалась с синей гладью Байкала.

Давид неожиданно выдал шаману мой секрет:

– А мама на барже не только смотрела на озеро, но я видел, что она писала стихи.

Валентин одобрительно посмотрел на меня и добавил:

– Прочтите, пожалуйста, желательно по-бурятски…

Все рассмеялись, но я не растерялась, ведь мы знали несколько бурятских слов, и поэтому я уверенно произнесла: «Дурдалга» (что означает шаманская молитва, призывание духа). Но после этого мне пришлось перейти на русский:

Все захлопали в ладоши, а Александр, неуклюже повернувшись, нечаянно задел главный атрибут шаманского культа – бубен.

Шаман взглядом остановил его падение и строго сказал:

– Бубен должен быть только в вертикальном положении, и всегда надо следить, чтобы он оставался живым, чтобы дух не покинул его, чтобы отверстие на коже бубна не затянулось. Я предпочитаю ритм барабана в такт своему сердцебиению…

Давиду не терпелось вступить в разговор:

– Я знаю, что в бое барабана закодирована информация, необходимая для перехода в тонкий мир, а может быть в четвертое измерение? Это нам объяснял преподаватель физики в лицее Henri IV в Париже.

– Все правильно, но мы отклонились от темы нашего разговора…

– Да, мы говорили о Париже, – напомнила я, – хочу процитировать по этому поводу мадам де Сталь: «Париж – единственное место в мире, где можно обойтись без счастья».

– Я более склонен к мнению Марины Цветаевой, сказал шаман, будто вспоминая что-то, словно он общался с поэтом совсем недавно. Цветаева сказала: «В большом и радостном Париже все та же тайная тоска». А здесь… Посмотрите – простор, воля, свобода. А когда над этим вольным простором летит «императорский» орел с двухметровыми крыльями, с золотистой или совсем белой окраской головы, оттененной темным оперением, – такое зрелище запоминается на всю жизнь.

Валентин приподнялся с земли, сбросил свой оргой (шаманский плащ) и прокричал что-то на каком-то птичьем языке.

Внезапно, из синевы неба, появилась большая птица, величественно снижаясь, она сделала над нами несколько кругов. Шаман продолжал разговаривать с ней, а мы замерли в восхищении, не отрывая глаз от царственной красоты златоглавого орла. Так вот почему его называют императором!

Мне казалось, что я слышу шелест его мощных крыльев, когда он парил совсем низко и закрывал собой солнце.

– Баяртай, – уже членораздельно произнес шаман, и мы повторяли все вместе, как заколдованные:

– Баяртай! До свидания! Прилетай к нам в Париж!

– Это невозможно, – ответил Валентин, – златоглавые орлы живут только на острове Ольхон.

– О чем вы с ним говорили? – полюбопытствовал Александр.

– Спросил, сколько лет, сколько зим ему, оказалось, почти сто. Эти орлы живут редко более века.

Нам стало грустно от этих слов.

– Не печальтесь, а запомните: «Тот, кто был, не может перестать быть». А теперь вернемся к «экзамену» по Парижу, – и он снова ласково посмотрел на Александра.

– Итак, когда вы вернетесь в свой Париж, полюбопытствуйте прогуляться по улице Шарантон (Charanton) и обратите внимание на табличку, висящую на доме № 52. Вы, может быть, будете даже смеяться, но в этом коротком тексте кроется глубокий смысл, который вы поймете позже… В 2015 году.

Он замолк, будто бы наскочил на какую-то преграду, потом грустно добавил:

– Пятница 13 ноября… Вы не должны находиться в этот день в радиусе километра от улицы Шарантон. Извините, я ничего не могу изменить, я могу только предвидеть и предчувствовать…

Мальчишки старались сдержать смех, но это им не удавалось. Ведь во Франции пятница, которая выпадает на 13 число, считается просто анекдотическим, суеверно-языческим днем. Некоторые французы, верящие в сверхъестественную силу, играют на скачках, в лотерею, в рулетку… В этот день парижане закатывают глаза под потолок и говорят: «Осторожно! Vendredi 13».

Если бы шаман назвал любую другую дату, никто бы даже и бровью не повел, а вот пятница 13 ноября вызвала такую бурно-веселую реакцию, что мне пришлось строго сказать:

– Прекратите, вы ведете себя просто неприлично. С вами говорят серьезно, а вы…

Филипп педагогично перевел стрелки:

– А вы знаете, откуда произошло такое отношение к числу 13?

Старший сын Давид тут же затараторил, смешивая французский и русский:

– Le vendredi 13 octobre 1307 le roi Philippe le Bel арестовал всех тамплиеров, забрал их богатства, а их самих сжег на костре. С тех пор этот день считается ужасным, а французские короли были прокляты Жаком де Моле (Jacques de Molay)…

– Нет, это не так, – перебил его Александр, – все началось гораздо раньше. Это просто в пятницу Ева съела яблочко.

– Наверное, ты что-то перепутал с анекдотом, – заметил Филипп, – вы помните этот старый анекдот, когда француз и русский поспорили по поводу национальности Адама, выиграл смекалистый славянин, заявив, что только русский, голый и босый, с одним яблоком в руке может думать, что живет в Раю!

Смех разрядил напряжение.

– Друзья мои, не надо спорить, обратимся к истории, – сказала я как можно спокойнее, чтобы привлечь внимание расшалившихся детей, – вы помните Тайную Вечерю, так вот тринадцатым был Иуда, который предал Иисуса Христа за тридцать сребреников, а потом повесился от стыда и угрызений совести, а в пятницу Христос был распят. Вот поэтому пятница в сочетании с числом тринадцать в христианском мире вызывают вековую скорбь и ассоциируются с несчастьем. Если же мы окунемся в другую культуру – японскую или китайскую, то здесь несчастным числом считается 4, всего лишь из-за того, что при произношении оно напоминает слово «смерть»! И вам покажется не только странным, но и смешным расположение кнопок лифта: после 39-го этажа сразу же следует 50-й! Это настоящая болезнь – tetraphobie.

– А кто знает, как называется фобия vendredi 13? – хитро спросил Давид. – Я даже вам даю подсказку: слово состоит из двадцати трех букв, и оно греческого происхождения!

– Конечно, ты выиграешь, потому что в лицее учишь древнегреческий язык, – заметил расстроенный Александр.

Давид победоносно оглядел всех:

– Так что, сдаетесь? Это слово очень легкое, его первая часть с греческого переводится как пятница, вторая часть – как тринадцать, и в конце – фобия. А все вместе: parajkevidekatriaphobie!

– От этого «легкого» слова у меня трещит голова, – сердито заметил Александр.

Все рассмеялись, а шаман, с любопытством следивший за нашим спором, подозвал мальчика к себе, уложил его на траву и прикоснулся рукой (с шестью пальцами) к голове Александра, который мгновенно уснул.

– Не волнуйтесь, через несколько минут он проснется свежим и солнечным. А мы вернемся к нашему разговору, ведь «Париж никогда не кончается», как сказал Хемингуэй, и я вам посоветую открыть еще кое-что: quai des Fleurs, дом 1А – прочтите внимательно текст на мемориальной доске, но… только после 13 ноября 2015…

Шаман умолк. Проснувшийся Александр улыбался, и мы поняли, что настало время прощаться.

– Баяртай, – почти хором сказали мы.

– До встречи! – многозначительно ответил шаман.

Вернувшись в Париж, мы, сгорая от любопытства, помчались на улицу Шарантон, чтобы увидеть, какой же сюрприз приготовил нам шаман. Давид и Александр первыми подбежали к дому 52 и тут же начали хохотать:

– Ваш шаман просто шутник. Ха-ха-ха, ищите смысл… Ха-ха-ха… Да это просто шутка, но как он мог видеть это с острова Ольхон?

Мы с Филиппом подошли и прочитали:

Le 17 avril 1967

ici

IL NE S'EST RIEN PASSE

(17 апреля 1967 года

здесь

НИЧЕГО НЕ ПРОИЗОШЛО)

В недоумении мы вернулись домой и вскоре забыли все предупреждения ольхонского шамана… Но в пятницу 13 ноября 2015 года весь мир содрогнулся от ужасных событий: 130 убитых, 352 раненых. Концерт в «Батаклане» (это слово можно перевести как «большой базар») превратился в кошмар, и в эту трудную минуту парижане продемонстрировали солидарность и любовь к ближнему, жертвуя своей жизнью, они спасали раненых.

Как и предсказывал шаман, эти кровавые события происходили в радиусе 1 км от улицы Шарантон. И только сейчас мы поняли смысл надписи: здесь ничего не произошло, то есть в этом заключается счастье, стабильность мира, в этом его шаманская философия – остановить время, задуматься о себе, о жизни, о Вечно Синем Небе, о божественной природе. И мне вспомнился вопрос мальчиков, почему буряты носят обувь с загнутыми носами, и ответ шамана – «Чтобы не сделать больно матушке-земле…»

Грустные и безутешные, мы поплелись на Quai des Fleurs. Мы переходим мост, соединяющий остров Сен-Луи и Сите, и на набережной наталкиваемся на дом, где жил известный философ русского происхождения, автор нашумевшей книги «Парадокс морали» Владимир Янкелевич (1903–1983). Как утешение, мы прочитали его изречение: «Тот, кто был, не может перестать быть: отныне таинственный и абсолютно непостижимый факт прожитой жизни является его пропуском в вечность».

Мы молчали. Но я уверена, что все вспоминали Байкал, остров Ольхон, полет златоглавого орла, философа-шамана, предсказавшего будущее и направившего нас на поиски другого Парижа, заставившего нас задуматься и получить пропуск в Вечность…

В этом году зима в Париже выдалась дождливой и холодной. Я часто брала в руки шаманский подарок – камень, как и сказал Валентин, всегда был теплым, как будто тонкие лучики солнца входили в мои ладони, и тогда мне казалось, что над Парижем Вечно Синее Небо.

P.S.:

Париж – Ольхон – Париж

Закат солнца в Триумфальной арке

Неудержимый и неутомимый бег времени меня совсем не тревожит. Я ещё не понимаю его губительности, не ощущаю, что время лакомится мною, думая, что моя молодость – бесконечное будущее.

Мы надеемся, что время – честная и мудрая штука, но со мной время удивительно лукавит: то радостно мчит меня на своих крыльях, то тянется так медленно, что кажется, оно заржавело или упало в бездну. А может быть, время действительно неподвижно и только мы двигаемся в нём? Нет, скорее всего, время – это простор: когда я жила в Советском Союзе, у меня было так много времени, а вот с тех пор, как я попала Париж, где средневековые улочки так узки, что солнечные лучи ломаются в них, не находя пространства, у меня нет времени, нет вольности, но есть великие цели и прекрасные мечты. Мне кажется, что я не живу настоящим, а только предвкушаю будущее и тороплю, тороплю его, это обещанное, долгожданное светлое будущее!

С детства меня научили, что жизнь состоит из времени, и если любишь жизнь, не трать время даром, поэтому всегда ценю своё и чужое время, чтобы всегда быть тютельку в тютельку.

Мои друзья даже написали мне такие шуточные стихи:

Вот сегодня я снова мчусь, мчусь, мчусь, стремясь своим бегом укротить бег времени, и это мне удаётся! Время притворно затихает и печалится стрелками в часах. Я использую передышку, чтобы выпить несколько глотков воды. Представьте себе, второй год живу в Париже, а всё никак не могу привыкнуть, что зимы здесь нет, а весна длится «семнадцать мгновений». Но самое страшное – все времена года по-французски мужского рода, а чего же ожидать от мужчин? Отлынивания? Вот почему, сразу после золотого пледа осени, перескочив через зиму, парижанам грозит не «гроза в начале мая», а жара! Но я уже владею ситуацией: в руке бутылка воды, на плече – спортивная сумка с подарками, а в сердце – Победа! Но коварное тик-так опять нас подвело, мы не совпадаем с французами по времени всего лишь на два часа! Акт о капитуляции Германии был подписан 8 мая 1945 года в 23 часа, но в Москве уже наступил следующий день – 9 мая! Ну что ж, мы заслужили отмечать этот праздник два дня! Мой папа прошёл всю войну в пехоте от Харькова до Берлина, вернувшись домой с Победой, наградами, боевыми ранениями и болью в сердце. Папа умер, когда мне исполнилось только десять лет.

Париж хранит память о войне в названиях «Сталинград» и площади «Сталинской битвы». По иронии исторической судьбы Парижа, именно на этой площади в бистро «Au petit jardinet» ночью 31 марта 1814 г. была подписана капитуляция Парижа. Российских победителей представлял полковник Михаил Орлов и граф Нессельроде. Казалось бы, всему миру должно быть ясно – не стоит соваться в Россию, иначе это стоит очень дорого! Но история повторяется, и я считаю своим долгом рассказывать французам о войне, о папе, чтобы они знали, чтобы они помнили, чтобы не допустили…

Как трогательно, что именно сегодня, 9 мая, мои друзья-харьковчане передали через знакомых свои письма, пожелания, подарки и я бегу на встречу, чтобы обменяться ответными письмами и сувенирами. Немного запыхавшись, быстро вхожу в холл многоэтажной гостиницы и вижу закрывающиеся двери лифта. Естественно, я влетаю в него и по инерции врезаюсь в какого-то очень серьёзного господина в костюме и галстуке (в такую жару!).

– Pardon, – улыбаюсь я ему и вытираю кружевным рукавом своей блузки мокрое пятно от пролившейся из бутылки воды на его пиджаке. – Извините ещё раз, это только вода, чистая вода и пятнышко быстро высохнет.

Он брезгливо подёрнул плечами.

– Как вы смеете? Вы просто влипли в меня и чуть не сломали мне руку.

– Ах, так это была рука? Вы меня успокоили, а я подумала, что это… – я хотела сказать, рога, – но тут услышала безудержный смех. Только сейчас я заметила, что слева от меня, прислонившись спиной к стенке лифта, стоит молодой накачанный мужчина в синих джинсах, белой футболке, подчёркивающей его загар (успевают же люди!). Мне стало спокойнее, ведь человек, который смеётся от души, не может быть плохим. Я улыбнулась ему, а сама продолжала рассыпаться в извинениях перед «костюмом». Вдруг лифт остановился, дверь открылась и тут… тут произошло совсем неожиданное: «бицепсы» схватили «костюм» и вышвырнул его вон.

– Хамло! Я тебя научу, как разговаривать с девушкой, – сказал он и вытер руки о джинсы.

Лифт тронулся, и мы остались вдвоём друг против друга. Его пронзительные синие глаза, коротко стриженные чёрные волосы, смуглая кожа напомнили мне Ромена Гари. Он улыбался мне, щедро растрачивая свою улыбку, а потом взял мою руку с бутылкой воды и перевернул её себе на голову. Жидкость стекала по его лицу, а он продолжал улыбаться и, не отрываясь, смотрел в мои глаза. Непроизвольно я принялась вытирать ладонью его мокрое лицо. Он вздрогнул, вернее, вздрогнул лифт, остановившись на нужном этаже. Я вышла, и он последовал за мной.

– Mon bébé, извини, я тебя шокировал, но я не хулиган, – и показал мне в раскрытом виде своё удостоверение с официальными полосками: голубой, белой, красной – триколор французского флага с традиционным девизом: свобода, равенство, братство! И символом Родины – Матери – Marianne. Вот в этом республиканском символе эмансипированной женщины с обнажённой грудью отражается национальный характер французов! Сравните с нашей суровой и строгой Родиной-Матерью! А ведь Marianne существует ещё с 1792 года! Первой моделью для бюста республиканской Франции послужила жена и муза французского поэта-романтика и политического деятеля Альфонса Ламартина. Он так любил свою жену, что даже в поездках не расставался с тяжёлым мраморным бюстом. В нашем двадцатом веке Marianne олицетворяли Брижит Бордо, Мирей Матье и Катрин Денёв. Если на почте вы услышите:

– Дайте мне три Marianne, – не пугайтесь, это всего лишь марки…

Я успела прочесть в удостоверении, что он работает в министерстве внутренних дел в отделе по борьбе с наркотиками, но какую должность занимает, я так и не поняла, ведь мне было всё равно.

– Спрячь свои документы, в наше время можно сделать любые. Я больше полагаюсь на мою интуицию и моё сердце.

Я специально обратилась на «ты», чтобы соответствовать его стилю.

– И что говорит твоё сердце?

– Мои часы мне напоминают, что у меня есть только две минуты, которые я могу посвятить тебе.

– Малышка, время идёт для всех по-разному.

– Согласна. Всё дело в мгновении – оно определяет жизнь.

– Или смерть, – сказал он серьёзно.

– Я чувствую, ты хороший, ты так здорово двинул этого зануду… но мой принцип – это непротивление злу насилием. Мир никогда еще не удалось исправить устрашением или наказанием. Есть только один способ положить конец злу – делать добро злым людям. Извини, время не ждёт. Пока.

Я резко оттолкнулась каблуками и помчалась по длинному коридору, отыскивая нужный номер. Вдогонку он мне прокричал:

– Меня зовут Поль. Запомни – Поль!

Как хороши эти бестолковые встречи с земляками! Каждый, захлёбываясь, хочет рассказать как можно больше.

– Ты представляешь, вчера всё-таки праздник, а на нашем этаже несколько русских семей с детьми. Взрослые отмечают, а дети так славно маршируют по коридору, кричат, играют, как вдруг немка в 23 часа, на плохом французском, стала орать на детей, что, мол, спать не дают, какое ужасное воспитание. А Леночка не растерялась и на изысканном немецком отвечает:

– Вы не постеснялись 22 июня разбудить всю страну в 4 часа утра, так что помолчите о воспитании! Ха-ха-ха!

Мы даже не заметили, как в разговорах пролетело два часа.

– Ребята, спасибо за всё. Я убегаю, ведь сегодня праздничный вечер в Посольстве, а мне надо ещё из Золушки превратиться в принцессу.

Раскрасневшаяся, я шпарю в обратном направлении к лифту. Расставив широко руки и улыбаясь, мне навстречу идёт Поль. Я с удовольствием погружаюсь в синеву его глаз, но, увидев открывающуюся дверь лифта, хватаю его за руку и мы вместе вваливаемся в него. Поль заразительно смеётся:

– Mon bébé, я не мог оставить тебя одну, а вдруг этот гнусный тип набросится на девочку с косами? Ведь ты такая единственная, не противница злу насилием! Скажи, тебе исполнилось восемнадцать?

– Я уже взрослая, а косы заплела, потому что жарко. Ты меня ждал, чтобы спросить об этом?

– Я тебя ждал, чтобы предложить… Моя служебная машина припаркована рядом, хочешь, мы…

– Нет!

Удивительно, как одно слово может так убить человека. Он даже прикрыл глаза, а бицепсы и трицепсы напряглись до предела.

– Я не привык слышать «нет».

Ха-ха-ха, подумала я. Так привыкай, синеглазый. Я чаще говорю «нет», чем «да». Такой уж у меня характер!

Я взяла его за руку и потянула из лифта на свет божий.

– Поль, я сейчас тебе объясню. Только не напрягайся, расслабься и доверься мне. Ты проведёшь самый оригинальный вечер твоей жизни.

– Малышка, то, что ты сейчас говоришь так уверенно, обычно это говорю я.

– Ну и что? Женщины в восторге?

– Некоторые – да.

– Поль, у меня так мало времени.

– Но я ждал тебя два часа!

– Очень хорошо. Где твоя тачка?

– Вот, синяя.

– Ты что, подбираешь машины под цвет твоих глаз? Посмотри на меня, мне бесконечно до́роги твои глаза – они напоминают Байкал, синий, чистый Байкал. Представляешь, прозрачность воды – 30 метров! Как я люблю погружать ладони в их глубину и пить, пить хрустальную, холодную воду.

Поль ошалело смотрел на меня.

– Mon bébé, мне скоро стукнет 37 лет, но я никогда в жизни не видел такую…

– Какую?

– Такую, как ты.

Он открыл дверь автомобиля и сел за руль. Я продолжала стоять. Он вышел и спросил:

– В чем дело?

– Почему ты не открыл мне дверцу?

– Ты что, сама не можешь? Я никогда не открываю двери моим коллегам-женщинам.

Я взяла его руки и положила себе на талию, его пальцы сомкнулись. Так она была тонка, мои запястья просто плавали в его руке, а мои плечики, по сравнению с его…

– Поль, ты понял теперь, как я хрупка по сравнению с тобой, что за мной, как и за любой другой женщиной, надо ухаживать, подчёркивая, что она – женщина! Ведь каждая женщина, в отличие от мужчины, уникальна! Я не шучу, это анатомически доказано, что строение нервных сплетений в тазовой области у всех женщин разное. Вот почему женская чувственность так различна.

Он внимательно слушал меня, но из глаз сыпались синие искры раздражения. Поль открыл передо мной дверцу и неловко помог сесть на переднее сидение.

– Может быть, ты ещё заставишь меня тебе косы заплетать?

«Ну вот, – подумала я, – нашла коса на камень. Какие у нас потрясающие характеры!»

– Куда ехать?

– К тебе, то есть ко мне.

– Что за шутки?

– Я не шучу, просто мы живём почти рядом… Двадцати минут хватит, чтобы собраться на вечер в посольство?

– Малышка, разгадывать твои ребусы, и заниматься разной ерундой у меня нет времени. Ты пойми, моя жизнь – это борьба с криминальными структурами наркобизнеса. Ты видела моё удостоверение, ты видишь мой загар? Я только что вернулся из Латинской Америки, где меня чуть не укокошили. Тебе говорит о чём-нибудь такие слова «крак» или «экстази»? Это синтетические наркотики, от которых дуреет молодёжь и становится зависимой. Мои родители погибли в автомобильной катастрофе, потому что в них врезался наркоман, который ехал по встречной полосе… Он тоже… Теперь ты понимаешь, что меня некому было учить разным галантным штучкам. Мой принцип – противление злу, ты видела, он более эффективен, чем твой. Я скоро выведу всех на чистую воду, если позволят и если даже не позволят…

– Поль, ты герой! Я так рада встретить наконец-то человека, у которого есть цель, благородная цель, потому что большинство людей даже не знают, для чего живут. Поверь, если бы я была мужчиной, я тут же присоединилась бы к тебе, став верным, настоящим другом.

Он как-то странно и растроганно посмотрел на меня и рассмеялся.

– Я как представил тебя мужиком, мороз по коже прошёл. Будь всегда девочкой с косами, только не командуй и полегче на поворотах.

– Это просто русский характер, характер победительницы. Понимаешь, когда я прохожу через толпу озабоченных людей, я смотрю им в глаза и мысленно задаю один и тот же вопрос: «Что делали ваши отцы во время войны? Многие опускают головы. А я всегда иду с высокоподнятой головой и горжусь, горжусь, что я – дочь героя, что мой отец спасал мир от фашизма. Сегодня я приглашаю тебя в наше посольство, чтобы ты увидел настоящих людей, прошедших войну, увидел блокадниц Ленинграда, услышал наши военные песни, почувствовал этот праздник «со слезами на глазах».

– Прости, детка, я всё понял, победительница. Дело в том, что я человек целеустремлённый, поэтому я вынужден быть жестоким. На работе меня прозвали Железным или Железняком.

– Тебе повезло, что не Стальным или Сталиным, иначе меня бы здесь не было.

– Малышка, я не знал, что сегодня у тебя такой важный день, но… солнце знает, и тебя ждёт сюрприз! Это зрелище собирает всех фотографов мира два раза в год: 9 мая и 1 августа: закат солнца в Триумфальной арке!

– Как это символично, мистика какая-то: всё совпало в этот день: Победа, Поль, Солнце…

Поль был неотразим в белой рубашке с воротником-стоечкой «à la russe» и пиджаком в цвет синих глаз. Он присвистнул, увидев меня в чёрном облегающем платье с обнажёнными плечами, распущенными волосами, завитыми в локоны и яркими губами. Окинув меня с ног до головы своим глубоким «байкальским» взглядом, он улыбнулся, но ничего не сказал. Я поняла, что он не придаёт значения словам, он человек идей и конкретных действий. Но женщинам… нам нужны слова и комплименты!

Мы мчались по Елисейским полям так быстро, что мелькающие деревья за окном автомобиля сливались в сплошную зелёную полосу. Мы торопились навстречу Солнцу!

150-летнюю старушку – Триумфальную арку – уже обступили возбуждённые фотографы. Почему-то все разговаривали шёпотом. Может быть, чтобы не спугнуть очарования этого вечера? Французы обсуждают арку, словно женщину! Высота её 50 метров, в ширина – 45, но на фото она выглядит стройняшкой! Триумфальная арка украшена скульптурными группами, но среди них, конечно, выделяется «Отправление в поход волонтёров», так называемая «Марсельеза» Рюда, с крылатой, романтической, полной жизни Викторией-Победой! Поль перебрасывается несколькими фразами с молодым итальянцем и просит его сфотографировать нас.

Мы стоим в арке, залитые золотом солнца, и держимся за руки.

– Загадай желание, оно обязательно исполнится, – говорит Поль, улыбаясь.

Мне кажется, со стороны мы напоминаем скульптуру Мухиной «Рабочий и колхозница» с целеустремлёнными лицами, но во французском варианте. Мне вдруг захотелось, чтобы Поль взял меня на руки: такую золотую, такую солнечную, и сделал шаг вперёд, навстречу уже сияющему будущему!

В посольстве у входа нас встречают красивые девушки в гимнастёрках и прикалывают георгиевские ленты. Чуть подальше, для поднятия духа, стоят фронтовые рюмки водки, а на закуску – чёрный хлеб с салом.

Лестница, покрытая красным ковром, ведёт в концертный зал. На каждом шагу мне встречаются друзья или знакомые, все целуются и поздравляют с Днём Победы. Поль смотрит во все стороны широко открытыми глазами. Я представляю его:

– Мой друг Поль, – но, устав повторять одно и то же, я сокращаю фразу: – Мой Поль!

– Малышка, зарегистрируй эту формулировку, мне понравилось, – говорит он, излучая ласковую синь.

По возможности, я стараюсь переводить ему ключевые места концерта, но когда начали исполнять любимую папину песню, которую он часто напевал:

У меня вместо перевода получились всхлипывания, и слёзы потекли по моему лицу. Он всё понял, прижал меня к себе, вытирая слёзы, гладил по голове, и мне было так покойно в его сильных и нежных руках.

После концерта, в банкетном зале, который по длине «переплюнул» Зеркальную галерею Версаля, всех ожидало щедрое угощение. Столы ломились в полном смысле этого слова: икра, пирожки, селёдка «под шубой», чёрный хлеб, по которому все так соскучились, и другие вкусности. Бар светился разноцветными напитками, но оказалось, Поль, как и я, не пьёт алкоголь.

– Тогда попробуй берёзовый сок, во Франции ты его не найдёшь, здесь так мало берёзок.

– Мне даже неловко его пить, это же их слёзы… Мне всегда кажется, что это заколдованные красавицы. Их белизна и чистота подымают настроение, и мир кажется светлее.

«Неужели это говорит Железный Поль, – подумала я. – Вечером он совершенно другой, впрочем, и я другая».

Поль неотрывно наблюдал за мной, с удивлением смотрел, как пожилые мужчины целуют мне руку, молодые – в щёки и говорят мне добрые слова и комплименты. Я краснею, смеюсь и ещё успеваю кормить Поля пирожками, которые ему так понравились. А моя слабость – это сладости, поэтому я успешно справляюсь с «наполеоном» и не одним.

– Поль, завтра утром пробежимся по Люксембургскому саду? Я тебе покажу…

– Что, прямо в саду?

– Да, они стоят в саду, эти скульптуры.

– Договорились. Посмотрим, как ты бегаешь без каблуков.

Вдруг кто-то запел:

Я пела вместе со всеми, и опять у меня заблестели слёзы, невозможно сдержаться эмоции, да и у других тоже глаза на мокром месте. Поль растерянно смотрел мне в глаза, и я видела, что в эту минуту он полностью подвластен мне, готов сделать всё, что угодно, лишь бы я не плакала. Я только сейчас поняла мудрое выражение: «сила женщины – в её слабости».

Наше прощание затянулось. Поль длил его, задерживал, как мог, поглядывал то на меня, то на старенькое изношенное небо, в прорехах которого сияли юные и озорные звёзды. Его глаза, как отрава, влезали мне в душу и смущали её.

– Mon bébé, вы русские такие талантливые, эмоциональные, открытые, тёплые. Мне было хорошо, как в большой дружной семье, я так расслабился, что показалось, нет сегодня зла на земле, нет преступников, а только братство и счастье… Загадочные вы люди.

– Ты угадал, Поль, но не до конца, ведь «умом Россию не понять… – в Россию можно только верить!» А Черчилль сказал, что «Россия – загадка, завёрнутая в тайну и помещённая внутри головоломки». Ведь у французов – рациональное восприятие мира, а у нас – эмоциональное, чувственное. Мы страдаем от отсутствия ярких впечатлений, а для вас жизнь – это «métro, boulot, dodo» (метро, работа, сон). Наш максимализм – вечный двигатель русского духа. Мне кажется, Россия – это женское начало, а Европа – мужское. Вот поэтому нас так тянет друг к другу, и вместе с тем мы не можем друг друга понять и часто ссоримся.

Поль улыбнулся.

– Малышка. Теперь я понимаю, почему ты так чувственна, оказывается, это русский характер! А я всё смотрел вверх, думая, что ты звезда, упавшая с неба. Сколько сегодня мужчин увивалось вокруг тебя. Ну зачем ты их притягиваешь, они же тебе не нужны, уволь их. Или же это твой любимый вид спорта – включать свой женский магнит, проверять, хорошо ли он действует и потом смеяться. Ты даже вся раскраснелась, бедняжка, не успевая подставлять для поцелуя то ручку, то плечико, то щёчки…

– Насчёт плеч, ты уже загнул…

– А Никита? Он не мог оторваться от тебя.

– Так ему 80 лет! Это не считается.

– Для тебя считается – с какого возраста?

– С комсомольского.

Про комсомольский возраст Поль ничего не мог знать, поэтому, представляю, как он кипел внутри, но только сжатые кулаки выдавали его волнение. Интересно, почему мы так с ним заводимся? В жизни такого не было. Казалось бы, такой чудесный вечер, мои обнажённые плечи в лунном свете так вкусно сияют, так поцелуй их, нет же, только нервы да синие глаза.

– Поль, я благодарю тебя, ты сегодня мне отдал самое дорогое.

– ?

– Время, – для меня это единственный драгоценный подарок, и ты, несмотря на свою занятость, подарил мне его – я счастлива. И ещё благодарю тебя, что ты не нацепил орден Почётного легиона!

Для меня мужчины очень интересные создания. Мне так нравится играть с ними, погружать их в недоумение и словесную кому. Поэтому сейчас с любопытством смотрю на реакцию Поля. Он, совершенно ошеломлённый и ошарашенный, смотрит на меня.

– Ты колдунья или шпионка? Как ты узнала про орден?

– Женская интуиция. Когда я заметила тебя в лифте, сразу же подумала: «Это настоящий мужчина, у него должен быть пистолет и орден». Во Франции после смерти Ромена Гари, так мало героев. Сейчас в основном только канцелярские крысы получают награды, поэтому настоящим рыцарям уже не стоит носить орденов.

– Малышка, ты соображаешь. Я тоже так думаю, поэтому никогда не носил эту побрякушку, даже не знаю, что с ней делать.

– Подари детям. Хорошая игрушка.

И мы оба рассмеялись.

– Поль, уже поздно, пора спать.

– Да разве уснёшь с тобой.

– А я даже и не предлагаю уснуть со мной. Единственное, что я могу предложить тебе – это русскую пословицу: «если хочешь крепко спать, возьми с собой в постель чистую совесть».

Мне показалось, что он даже заскрежетал зубами. Мы прощались глаза в глаза, ни поцелуев, ни слов. Я чувствовала, что он ещё долго стоял у подъезда, слушая мои удаляющиеся звенящие шаги и биение моего сердца.

Солнце уже разрумянилось с самого утра, и мне приятно было ощущать на себе его горячие руки. Я улыбалась ему, предчувствуя яркость грядущего дня. Я была уверена, что Поль меня уже ждёт для пробежки в Люксембургском саду. Ведь, несмотря на наши словесные перепалки, что-то сильное, настоящее связывает нас.

В шортиках, с волосами, собранными в конский хвост, я выбегаю из подъезда и сталкиваюсь с Полем. Он приподымает меня на уровень своих глаз, наверное, чтобы не склонить передо мной головы, и целует в лоб. В его глазах синий мрак и беспокойство.

– Mon bébé, ты хорошо спала? Твои глаза так чисты и спокойны, ты не сердишься?

– Bonjour, мой Поль, – нежным голосом прощебетала я.

Он с недоверием и опаской посмотрел на меня и улыбнулся.

– Я тебя не узнаю, крошка, ты не такая, как вчера.

– В этом-то и вся прелесть, что я каждый день, каждый час – разная! Мне приснился чудесный сон – заход солнца на Триумфальной арке. Солнышко меня так расплавило, напоило своей силой, что у меня сегодня много энергии. Чувствуешь? Догоняй!

В Советском Союзе я занималась лёгкой атлетикой, и наш замечательный тренер учил: «Не спать на старте! Вперёд!» Поэтому моё преимущество – это внезапность, стремительность, лёгкость, и Полю понадобилось некоторое время, чтобы догнать меня. Вернее, когда я почувствовала за спиной его дыхание, я резко развернулась ему навстречу, и он вынужден был обнять меня, чтобы не врезаться. Я почувствовала его мужскую силу, запах, дыхание. Он обалдел, потому что привык всегда владеть ситуацией, доминировать и вдруг я его «обскакала» и вынудила обнимать себя.

– Чертовка, – запыхавшись, произнёс он, но продолжал всё крепче и крепче прижимать меня к себе.

«Ха-ха-ха, – подумала я. – Железный начинает плавиться!»

Я уткнулась лицом в его мускулистую грудь и слышала биение наших сердец.

– Поль, ты слышишь?

– Да, малышка, наши сердца стучат в унисон, но не наши мозги!

– Естественно, ведь у меня женские мозги, а у тебя мужские, поэтому мы дополняем друг друга.

– Детка, дополняй, но не переполняй!

– У меня нет дозировок и лимитов, я безмерна во всём. Мы, русские. Поём и живём так:

Его глаза стали брызгами яркого света, и он ещё сильнее прижал меня к себе.

– Mon bébé, я боюсь сделать тебе больно.

– Не бойся, ты уже сделал.

– Но почему ты мне не сказала?

– Я предпочитаю умереть в объятиях, чем от ангины.

– Ты чокнутая, и ты мне нравишься. Наверное, в прошлой жизни я был русским.

– А ты сумасшедший, и ты мне нравишься, но это ни о чём не говорит.

– Послушай, крошка, не мучь меня. Завтра я улетаю опять в командировку. Так давай проведём сегодняшний день, как нормальные люди.

Как потом оказалось, мы были далеки от нормальных людей.

– Поль, я обещала тебе показать статуи. В Люксембургском саду их более сотни. Видишь, вдоль дворца множество мраморных копий с античных скульптур. Мы не будем уделять им внимания, потому что ты можешь увидеть то же самое дома, раздевшись и посмотрев на себя в зеркало.

Я, улыбаясь, смотрела в синь его глаз, невероятно, но он смутился. Наверное, никто ему не говорил таких слов. Бедный железный мальчик! Ведь мужчины в душе остаются детьми, жалеть их надо, а мне хочется покорять и смеяться. Мой хороший приятель однажды сказал: «Отольются кошке мышкины слёзы».

– Детка, ты мне льстишь.

– Ты же знаешь, что я всегда говорю правду, поэтому ты меня и любишь, – нахально заявила я, стараясь заглянуть ему в глаза, но он смотрел верх и улыбался.

«Что он там ищет, – подумала я. Наверное, заряжает синью неба свои глаза».

– А теперь, Поль, я покажу тебе скульптуру французского поэта с душой ребёнка и музыкой в душе, который слышал порой такие голоса, каких до него не слышал никто. Ты, конечно, догадываешься, что это Поль Верлен. Пятнадцать лет Париж собирал деньги на этот шедевр и в 1911 году швейцарский скульптор Родо де Нидерхаузен изваял бюст Верлена в окружении трёх женщин, символизирующих три души поэта:

душу ребёнка,

душу религиозного человека,

душу чувственности.

Я прочту тебе несколько Верленовских строк:

Я приложила немало усилий, чтобы не закатиться пронзительным смехом, глядя на изумлённое лицо Поля, принявшего поэзию, как констатацию факта.

Скромно опустив глазки, спросила:

– Тебе нравится?

– Кто?

– Поэзия!

– Малышка, меня интересует только одно: чем закончилось стихотворение?

– Они умерли от любви.

– Славный конец, – развеселился Поль.

Я взяла его за руку:

– Идём, Поль, я хочу показать тебе ещё кое-что, но это уже по пути к дому.

Мы шли рядом, но Поль постоянно поглядывал на меня и вдруг лизнул моё предплечье.

– Mon bébé, меня трудно удивить, но тебе удалось. Почему ты не потеешь? Посмотри на всех бегунов, какие они все мокрые, потные, непривлекательные, а ты – чистая и свежая и не солёная. Мне даже неловко быть рядом с тобой, хочется побыстрее нырнуть в душ.

– Поль, мне самой интересно. Я никогда не обращала внимания на то, кто как потеет. А, может быть, я потею местами? Например, подмышками, где самая большая вероятность найти обжигающее несовершенство.

Поль не знал, что каждая советская девушка придерживается известного Чеховского правила, что в человеке всё должно быть прекрасно: и душа, и тело, и так далее. Поэтому у нас всегда маникюр, педикюр, волосы – только на голове, а не подмышками или на ногах, каждый уголочек тела вымыт горячей и холодной водой так, что можно выставляться на конкурсе чистоты. Поэтому я уверенно предложила Полю мои углубления и впадины, зная, что там полный порядок. Но всё-таки надеясь, что он рассмеётся и превратит всё в шутку. Не тут-то было. Он с удовольствием погружается в мой маленький тайник и остаётся там на некоторое время.

– Поль, где ты? Как там?

– Малышка, там хорошо: тепло, уютно, вкусно пахнет. Как тебе это удаётся? Ты неземная? Извини, что я такой потный, может быть, ты не хочешь, чтобы я к тебе прикасался?

– Поль, как удивительно, но ты пахнешь укропом, и мне нравится твой запах, такой родной, напоминающий мне детство.

– Это, наверное, от мыла с травками, которое покупает моя домработница бретонка Альбина в монастырской лавке. Она считает, что, помывшись «святым мылом», я становлюсь почти ангелом. Без домработницы мне никак не обойтись, на ней всё: оплата счетов, глажка, уборка, ведь у меня нет времени, я часто пропадаю в командировках. Альбина покупает иногда и необходимую одежду, она знает все мои размеры.

– Я тоже хочу знать все твои размеры!

Он обнял меня синевой своих глаз и улыбнулся.

– А вот мы и подошли к зданию, которое я хотела тебе показать. Оно единственное в своём роде. Видишь, первый этаж был построен в классическом стиле начала двадцатого века, а потом мировые войны прервали строительство. Так что эта «недстрой-ка» прождала до 1967 года, когда за неё взялся знаменитый архитектор Поль Шеметов, сын русских эмигрантов, родившийся в Париже в 1928 году. Конечно же, ему было скучно проектировать «надстройку» в стиле прошедших времён, поэтому он соединил несоединимое – прошлое и будущее. И с тех пор Поль Шеметов до сегодняшнего дня проживает в этом оригинальном доме, который приёмная комиссия с большим скандалом принимала четыре года!

– Малышка, я оценил твою деликатную внимательность к моей персоне: ты мне представила знаменитостей, у которых имя совпадает с моим. Что-то ты сегодня такая хорошая, что ещё немножко – и косы начну тебе заплетать.

Поль заразительно рассмеялся. Он меня удивляет: то своей железностью, то своей детскостью. У него точно две души: душа ребёнка и душа борца.

– Mon bébé, встречаемся через час, и это ты выбираешь ресторан. Где мы будем обедать.

Дневное светило так жарко светило, что я рискнула надеть ярко-красное платье с открытой спиной и специально, для Поля, заплела косы. Но ему мой наряд явно не понравился.

– Малышка, у тебя красивая спинка, но выставляться под солнечный удар с твоей белой кожей… И вообще, красный цвет возбуждает.

– Аппетит?

– Всех мужчин.

– Мужчины же, не быки.

– Они хуже. Быков можно выдрессировать…

– Mon bébé, послушай, для тебя Париж – это симфония в камне, это музеи, это театры, это праздник! А для меня город – это люди. Мне тревожно оставлять тебя одну в этом нервозном и кастрированном Париже. Разве ты не чувствуешь запах страха Бодлера, Рильке, Верлена? Это город-каторга, где загнанные люди с мёртвыми душами отбывают свой срок. Не потеряй себя, детка! Париж воспринимается тобой через поэзию – это Сена, которая медленно течёт под мостом Мирабо. На самом деле это течёт беспредельное отчаяние одиноких людей. Запомни, что Париж всегда ускользает из рук и не принадлежит никому, а ты хочешь его покорить! Малышка, поверь мне, французы – это поверхностные мудрецы и любезные хамы. У меня сжимается сердце и кулаки, когда я представляю «не противницу» злу против зла. Защитит ли кто-либо тебя или люди равнодушно пройдут стороной. Ты знаешь, что жизнь мне доставляла не так много счастливых минут, поэтому я так ценю наши встречи. Обещай мне беречь себя и твою спинку!

Он вдруг остановился, увидев на тротуаре нищего, дал ему денег и ласково сказал:

– Дружок, купи себе хорошей еды и не сиди на солнце. Будь!

Я никогда ещё не слышала таких трогательных ноток в голосе железного Поля, я так расчувствовалась, что кинулась и прижалась к нему. Он ласково гладил мою обнажённую спину и, улыбаясь, шептал:

– Ну что, малышка, моя солнечная и горячая. Мы будем сегодня обедать или… «Красная шапочка», я тебя съем!

– Да, мы уже пришли. Этот самый старый ресторан Парижа был открыт в 1686 году сицилийцем Франческо Прокопио, который, недолго думая, сократив свою фамилию, назвал заведение «Procope».

– Звучит как-то по-русски, – заметил Поль.

– Этот ресторан населён призраками и воспоминаниями. Здесь надо иметь не только аппетит, но вкус к участию в спектакле прошлых веков. Видишь, Поль, на стене – декларация прав человека 1789 года и уникальные надписи на дверях туалета: «Гражданин» и «Гражданка».

– Малышка, меня больше удивляет, как здесь доктор Гильотин придумал практическое воплощение гуманизма – гильотину. Ты знаешь, что гильотинировали уже с 16 лет! Это же дети! И во время революции ежедневная норма – 70 человек!

– Поль, не надо о грустном. Мы уже убедились на горьком опыте, что не революция изменит мир, а эволюция. Смотри, на табличках имена, кто здесь побывал: Дантон, Робеспьер, Вольтер, Дидро, Бальзак, Гюго, Наполеон…

Официант любезно пригласил нас к столику на двоих у окна. Сегодня здесь царила атмосфера весёлой неги и простодушной доброты.

– Mon bébé, ты обратила внимание, что мы сидим за столиком Жорж Санд и Фредерика Шопена?

– Я не хочу быть Санд, она была на шесть лет старше Шопена. А А Фредерик такой болезненный, хрупкий юноша, совсем не похожий на тебя. Так что не судьба.

– Малышка, я не верю в судьбу, я верю только в себя.

– А я верю твоим синим глазам, они никогда не врут, и по ним я определяю шторм, буру в твоей душе или спокойствие и ласку.

– Ты удивишься, крошка, но они синие – только рядом с тобой, на работе они стальные, а в повседневной жизни – банально голубые.

«Чем это объяснить? Мне хотелось, чтобы он сказал – любовью!»

Гарсон принёс мой десерт под названием «Весёлая вдова», рецепт которого до сих пор держится в тайне. Естественно, Поль предпочитает есть мясо и овощи, презирая пузатеньких мужчин, называя их «пищевыми наркоманами». И когда я с наслаждением расправляюсь с весёленькими сладостями, Поль, улыбаясь, смотрит на меня, думая, что это не мужское дело, а женская слабость. Ему так нравится быть сильным! Вот и сейчас он пружинисто подымается из-за стола, весь такой красивый и скульптурный, что мне кажется, все им любуются, подходит ко мне и проверяет рукой, не горит ли моя спина после солнца. Потом наклоняется к моему уху и шепчет:

– Bébé, все думают, что ты моя дочь с косами.

И, чтобы развеять все сомнения, он несколько раз целует мне спину и возвращается на своё место напротив меня.

– Малышка, ты была с мужчиной?

– Да, я была в театре, музеях, на выставках. А ты предпочитаешь, чтобы я ходила с женщинами?

– Я не об этом. Ты была с мужчиной в постели?

– Какой унизительный вопрос. Чтобы быть с кем-то, как ты пошло называешь «в постели», надо безумно любить. А для меня любовь и верность – это на всю жизнь! И в таком случае меня просто не было бы здесь, напротив тебя. А теперь прощай, мне стало скучно с тобой!

Я резко встаю и стремительно направляюсь к лестнице, ведущей к выходу. Моё красное платье мелькает, как языки пламени. На лестнице я чуть не сбила с ног юношу в чёрной коже, в сверкающих заклёпках и бессмысленных застёжках-молниях.

– Извините, мне так плохо, что хочется утопиться.

– Может быть, я могу вам помочь?

– Утопиться?

И вдруг его лицо изменилось, стало испуганным и бледным. Я поняла, что за моей спиной стоит Поль и угрожает юноше, не знаю чем, может быть, своими кулаками. Я быстро спустилась и выбежала на улицу, стараясь скрыться в толпе. Но от него невозможно было улизнуть, он преследовал меня по пятам. Тогда я развернулась к нему лицом и громко произнесла:

– Оставьте меня в покое! Или я позову полицию!

Я надеялась, что люди остановятся, услышав эти слова, Полю станет стыдно, и он уйдёт. Но никто не обратил или просто боялся обратить внимание.

– Малышка, ты обиделась?

– Чтобы обидеться, надо опуститься до твоего уровня, а я выше этого. Мне стало скучно с тобой! Всё кончено.

В таком состоянии я его ещё никогда не видела. Это был сильный удар по его самолюбию. Он застыл от шока, а я спокойно пошла, куда глаза глядят. Захотев пить, зашла в какую-то забегаловку, где почти ни кого не было. Все нормальные люди сидели на террасе, только экран телевизора светился на стене, но я села к нему спиной, заказав гранатовый сок. В этом напитке так много железа, а мне оно необходимо в данную минуту. Официант быстро принёс мой заказ, и только тогда я вспомнила, что я без денег, без сумки, без документов. В залог я могу оставить только платье или туфли. Меня это немного развеселило, как вдруг Поль опустился на стул напротив меня. Мы молча смотрели глаза в глаза. Мои чёрные очи доминировали его синеву. Он устало прикрыл глаза.

– Малышка, я здесь потому, что не успел ответить на твой вопрос, а ведь надо всегда доводить дело до конца.

– Ты его уже довёл. Это конец.

– Но ты интересовалась, почему рядом с тобой синеют мои глаза.

– Это было в прошлой жизни, сейчас меня волнуют более важные проблемы, а не твои с нахальной синевой глаза.

– Ты – железная женщина.

– А ты – железный мужчина.

– Когда ты бешенная, то страшно красивая, – произнёс миролюбиво Поль и поцеловал меня в лоб. Вдруг он весь напрягся, и глаза его стали жутко стальными. Он вскочил и включил телевизор на всю громкость. Всё произошло так быстро, что мне удалось только услышать о побеге какого-то бандита, замешанного в наркобизнесе. Поль чуть не разбил экран телевизора:

– Я рисковал жизнью, чтобы посадить его за решётку, а эти балбесы… Mon bébé, извини, я должен срочно уйти. Не волнуйся, я найду тебя.

Он подозвал гарсона, дал ему денег и приказным тоном попросил:

– Дружище, присмотри за моей малышкой, чтобы к ней никто не приставал. Послужи ей на совесть и побалуй чем-нибудь сладеньким.

Он поцеловал мою головку, закинул косы за спину и моментально исчез. Одиночество стучало в моё сердце, и чувство бесприютности охватило меня. Мысли вздрагивали и кружились в голове. Как глупо всё получилось, совершенно по-детски. Как моя душа далека от разумности, и как хочется снова видеть его глаза, полные света и неба. Поэтому будьте бдительны, друзья мои, есть только миг между счастьем и печалью! Но нельзя обуздать себя, как нельзя обуздать ветер, нельзя изменить мой цельный, неуступчивый характер. Я даже не заметила, что тихим дождём пролились мои слёзы. Официант принёс салфетку:

– Не разводи сырость, прекрати реветь, любит он тебя, не сомневайся, видно же.

– Почему не говорит?

– Слова ничего не значат. Всему своё время, но запомни, в любви, как в футболе, второго шанса не бывает.

«Иди к чёрту, – подумала я, – тоже мне философ нашёлся… футбольный».

Прошла неделя. Дни надоели. Вместо того, чтобы забыть Поля, как всегда, у меня всё наоборот. Томительный яд воспоминаний преследовал меня даже во сне, это был даже не сон, а так, наваждение, золотая тоска: заходящее солнце благословляет нас в Триумфальной арке. Мы держимся за руки, залитые благодатным золотом его лучей. Такие целеустремлённые и уверенные, что скоро будет счастье, счастье для всех!

У меня, конечно же, был номер его телефона. Была визитная карточка его коллеги Жюля, но позвонить первой я себе не позволила. Характер! Французы произносят это слово с особым нажимом, подразумевая настырного, несговорчивого, крепколобого до упрямости человека. Наш «могучий» язык позволяет сказать проще: крутой нрав! Но у меня образное мышление, поэтому мне так подходит Гоголь: чуден нрав при тихой погоде, но если что не так, «страшен тогда Днепр». Характер Поля – это Ниагарский водопад: красивый, мощный, притягивающий – но опасный, ведущий на край, за пределы судьбы.

Теперь только время принадлежит мне, это плутовское, ненадёжное время, которое раньше я так берегла, лелеяла, а сейчас стала просительницей: «время, унеси всё, облегчи мою память и сердце». Но время ушло в неподвижную синюю вечность.

Мои коллеги заметили какие-то перемены во мне, но по инерции я ещё продолжала шутить и смеяться, утверждая, что смелым помогает судьба, в отличие от пожилой Катрин, повторяющей, что мне поможет только разумное поведение и хорошая трёпка. Какое удовольствие говорить с ней и спорить, поэтому в погожий день после работы мы с Катрин идём пешком, хотя нам не совсем по пути. Много несёт с собой новый день, особенно для меня, поставившей цель бороться со злом без насилия, но ежедневно, скромно, как пекарь, пекущий хлеб насущный, не трубя об этом не весь белый свет.

Вот и сейчас, пользуясь банальной фразой Катрин о предстоящем отпуске, о море, о бикини, я развила целую антиатомную пропаганду.

– Вы знаете, что Бикини – это коралловый остров, находящийся в Тихом океане. Легко представить его красоту: синяя ласка воды, голубой шёлк неба, золото солнца и счастливые жители, не обременённые излишней одеждой. Но в 1946 году американцы эвакуировали загорелых аборигенов, чтобы в этом земном раю провести 22 атомных испытания, среди которых «Castel Brava» – атомная бомба, по мощности разрушения в тысячу раз превышающая бомбу, сброшенную на Хиросиму. Человечество скромно промолчало об этом варварстве «цивилизованных янки», утешившись купальником «бикини».

Вдруг Катрин дёрнула меня за руку.

– Мне кажется, что тебя кто-то ждёт.

Распахнув двери автомобиля, Поль уже усаживал Катрин на заднее сиденье. Она протестовала:

– Я не хочу вам мешать.

– Что вы, наоборот, вы нам очень поможете, – ответил Поль, щедро раздаривая искорки своих синих глаз.

Он был прав: посторонний человек держал нас в каких-то рамках.

– Поль, я хочу закончить наш важный разговор с Катрин.

– Конечно, малышка, – он поцеловал меня в лоб, – только скажи, куда ехать.

Удивительно, сегодня Поль рулил, как нормальный человек, соблюдая нужную скорость, никого не обгоняя, не подрезая, не отпуская язвительных замечаний.

– Так вот, Катрин, в 2010 году ЮНЕСКО вписало остров Бикини в свою сокровищницу, как символ вхождения человечества в атомный век. А мне кажется, что наше сердце осталось в каменном! Как можно так безжалостно разрушать природу, сейчас там такой уровень радиации, что жизнь невозможна! Природа в депрессии!

Катрин тяжело вздохнула и, положив мне руку на плечо, задумчиво произнесла:

– Ты знаешь, меня так удивляет твоя непредсказуемость. Ты так сумела от «бикини» перейти к главной проблеме человечества. Ты слишком ответственна, не по возрасту. Как у тебя всё помещается в такой маленькой голове и большом сердце?

Поль улыбнулся:

– Малышка – это совесть нашей эпохи и она непредсказуема, – произнёс он, вкладывая в свои слова совсем иной смысл, понятный только нам двоим.

Вскоре Катрин, увидев многокилометровую пробку, распрощалась с нами и пошла пешком. Мы остались вдвоём, не зная, что сказать друг другу. Кто первый решится нарушить молчание? Ведь мы оба мечтали о встрече, и… ни одного ласкового слова. Характер!

Поль делал вид, что страшно обеспокоен затором и, высунувшись в окно, смотрел вперёд. «Это уловка», – подумала я и тоже стала смотреть в моё открытое окно, где видела только бледного и напуганного мужчину. Сзади него полулежала беременная жена.

– Ей плохо?

– У неё схватки.

– Поль, – закричала я как резаная, – надо спасать человека!

Он среагировал моментально.

– Безумным дана привилегия, – пробормотал он, устанавливая мигалку на крыше автомобиля и включая сирену.

– За мной и не отставать, через десять минут мы будем в роддоме.

Он выехал на запрещённую полосу и помчался, наблюдая, чтобы «бледный муж» не потерялся. Подъехав к больнице, коротко сказал:

– Ждите здесь, – а сам уже скрылся в вестибюле. Через несколько минут показались санитары с носилками, подгоняемые Полем.

– Спасибо, я хочу знать ваше имя, – с трудом улыбаясь, вся в поту, произнесла беременная.

– Поль, меня зовут Поль.

– Мы назовём сына в вашу честь Полем.

– Буду рад! Тогда подарите моему тёзке эту игрушку на память! – и он протянул Орден Почётного легиона.

Бледный муж так растерялся, что стал заикаться. Мы расцеловали эту милую пару и уехали.

– Мой Поль, я горжусь тобой, я так счастлива, – и положила свою голову ему на плечо. На каждом светофоре он ласкал меня и с нежностью повторял:

– Mon bébé, малышка моя…

– Я хочу пить.

– Заедем в «Хлеб и розы».

– С удовольствием. Ты знаешь, что это название поэмы James Oppenheim, которую он посвятил женщинам в 1911 году. Мне нравятся вот эти строчки:

А мужчины – наши дети, бьёмся мы и ради них…

Мы хотим, чтоб всем достались хлеб и розы…

Мы сели рядышком, и я вилась вокруг Поля, как хмель. Он ласково смотрел на меня и улыбался.

– Поль, может быть, вот в эту минуту родился твой маленький тёзка. Поэтому я хочу поцеловать тебя, ты заслужил!

Он притянул меня к себе, и я крепко прижалась к его губам и чмокнула. Получилось звонко.

– Малышка, ты решила меня оглушить?

– Я по-другому не умею, давай покажи.

– Ты что думаешь, мне нечего было делать, как только целоваться с женщинами? – ответил Поль, еле сдерживая смех.

«Что ж, – подумала я, – сейчас ты поймёшь, кто смеётся последним!»

– Поль, тебе повезло, что я находчивая. Ты со мной не пропадёшь!

Я спокойно поднялась и обратилась к проходившему мимо мужчине с седыми висками:

– Извините, вы могли бы мне сделать маленькое одолжение. Я хочу поцеловать моего друга, но я ещё не умею, научите меня.

Он сразу включился в игру и был не из робкого десятка. Улыбаясь, он сделал шаг навстречу мне, но Поль, как лев, вскочил и встал между нами.

– Прекратить! Вы видите – она сумасшедшая!

– Я вижу, что она очень красивая и у неё необыкновенно зовущие губы.

– Но тогда – сумасшедший – это я. И я не отвечаю за свои поступки. Мы оба чокнутые. Вы что, не видите?

Поль швырнул деньги на стол, схватил меня на руки (впервые!), вытащил розу из вазы и, бросив её мокрую мне на грудь, как помешанный стал меня целовать при всех, сначала лицо, а потом губы… Я пришла в себя, почувствовав, что мне не очень удобно: я сидела на коленях Поля в автомобиле, ноги – на ручном тормозе, локоть упирался в руль, а Поль смотрел мне в глаза.

– Малышка, ты говорила мне, что с тобой я не пропаду. А я, видишь, пропал. Никогда в жизни не видел более женственной женщины.

– А я – более мужественного мужчины.

– Mon bébé, я умру с тобой.

– А я без тебя. Хочу ещё. Поцелуй ещё.

– Детка, смотри мне в глаза.

Я старалась смотреть ему в глаза, но мне было так сладко, что глаза сами закрывались.

– Малышка, ты настоящая женщина! Только я начинаю тебя целовать, ты улетаешь. Я бы закомплексовал, если бы закрыл глаза раньше тебя.

– Поль, ещё!

– Малышка, я тебя с рук уже не спущу. Всё время буду носить, даже по квартире. А ты будешь командовать: «Я хочу быть поданной к столу!».

Мы смеялись и целовались до потери пульса. Вот так решилась проблема наших взрывных характеров. Только я открывала рот, чтобы сказать очередную колкость, как Поль целовал меня, и я уносилась в иной, радостный мир.

– Поль, я придумала! Мы можем изменить мир при помощи поцелуев! Если все будут целоваться, как мы, преступность исчезнет, а наркотики никому не будут нужны, ведь поцелуи – натуральный наркотик!

– Так где же взять столько настоящих малышек? Ты видишь, какие современные женщины, просто отмороженные существа среднего рода. Даже невозможно поволочиться за юбками, они их не носят. Нам, мужчинам, страшно приблизиться к этим эмансипированным амазонкам. Ты правильно подчеркнула в стихах этого Джеймса с трудной фамилией, что мужчины – ваши дети… Ты помнишь, малышка, в лифте ты вытирала своими кружевами мокрое пятно этому гадкому типу – я готов был полжизни отдать, лишь бы оказаться на его месте. А вечером я так страдал, когда хоровод мужских особей кружился вокруг тебя, стараясь завоевать твоё внимание. Они были готовы облизывать тебя с ног до головы.

– А ты ещё не был готов?

Поль, смеясь, целовал меня, чтобы прекратить опасную словесную дуэль. Он мне звонил каждый день, но встречались мы не так уж и часто из-за его напряжённой работы, которая для него была просто жизнью.

Я перестала быть бешеной, убедившись, что он меня любит, но не умеет сказать. Ну что ж, у меня есть время ждать и мне интересно, что же будет дальше?

А дальше… Внезапно солнце кончилось, и пошёл дождик. Знаете, такой нудный, бесконечный дождь, меняющий течение повседневной жизни Парижа. Террасы кафе опустели, словно театр после спектакля и пропало ощущение жизни, а, значит, и красоты. Но я уже умею чувствовать вкус и аромат мгновения, умею ценить в жизни всё – даже этот грустненький и противный дождик. Мои коллеги доброжелательно подшучивают над моим жёлто-горячим платьем. Мы возвращались все вместе после обеда на службу, и надо же мне было поскользнуться и упасть именно в этом месте, где велись ремонтные работы. В результате – разбитое в кровь колено с налипшим гравием. Я сижу в моём бюро в кресле, положив ногу на стул. Коллеги без толку суетятся вокруг меня и кормят чёрным шоколадом, что быстро поднимает моё настроение. Но чем промыть рану? Катрин позвонила Полю, и он довольно-таки быстро примчался. Снимая на ходу пиджак, он укоризненно посмотрел на моих сослуживцев, будто они были виноваты в том, что не усмотрели за его малышкой.

– Mon bébé, ты такая бледненькая, – Поль целует меня в лоб, – у тебя губы в шоколаде. Дайте ей стакан воды, – обратился он к моим коллегам, которые с любопытством наблюдали за нами.

– Шоколад – это моя анестезия, – смеюсь я, но Поль остаётся серьёзным.

Он открывает свой чемоданчик, который постоянно валяется в багажнике, и я вижу, что же там внутри. Оказалось – настоящая аптека! Он надевает одноразовые перчатки и, как профессиональный медик, быстро промывает и посыпает белым порошком рану.

– Поль, это наркотик?

– Малышка, наркотик – это ты, а это антибиотик, чтобы не было инфекции. Как ты себя чувствуешь? – спросил он с такой нежной заботой в голосе, что все присутствующие расчувствовались. Они с удовольствием наблюдали за нами, и когда Поль взял меня на руки, чуть не захлопали в ладоши, как в театре.

Он удобно устроил меня на переднем сидении, откинув его до упора, и поцеловал в губы горячо и страстно. В глазах было ещё беспокойство, но всепоглощающая любовь уже окрашивала синью его расширенные зрачки.

– Моя крошечка, как дождливо одиночество! Я не хочу расставаться с тобой.

Мне казалось, что он вот-вот признается в любви. Железный Поль таял, целовал мне ноги, руки, губы, но молчал, вернее, говорил, но не то, что я хотела.

– Mon bébé, какая ты вкусная, сладкая, шоколадная, так тяжело расставаться с тобой, но сегодня вечером я улетаю в командировку. Ты хочешь, я отвезу тебя ко мне, и Альбина будет за тобой ухаживать?

– Без тебя у тебя мне будет невыносимо грустно. Посмотри на меня, я ещё не видела твоих глаз в дождь.

Мы чуть не врезались в грузовик, Поль резко затормозил. Это было опасно: на мокром от дождя асфальте мы могли бы залететь очень далеко.

– Извини, малышка, – сказал спокойно Поль, когда я смотрю на тебя, я забываю обо всём, даже мой пиджак я оставил у тебя в бюро, но возвращаться не будем, нет времени, потому что так хочется целовать мою малышку. Его глаза светились любовью. Мне казалось, я вижу его любовь развёрнутой во времени, осязаю её лёгкое прикосновение, чувствую её укропный запах, но не слышу слов, не слышу слов любви…

Французы говорят, что Париж – это единственное место в мире, где можно обойтись без счастья. А я не могу, мне нужна любовь и счастье, мне нужен Поль и хмельной туман его синих глаз. Иногда пронзительная тревога охватывала меня, нетерпение и печаль мучили меня вкупе с угрызениями совести за собственное уныние. Я начинала понимать, что это значит – парижское одиночество, душевное изнеможение и эта наркотическая страсть всё время куда-то спешить, теряя последние крохи покоя. Непреклонная реальность Парижа, невозможность прикоснуться к его душе и отыскать себя. Жизнь в Париже – постоянное испытание и искушение. Поэтому я была безумно рада, услышав в телефоне голос Поля:

– Mon bébé, соскучился до предела. Как твоя коленочка, зажила?

– Почти, не хватает твоих поцелуев для полного выздоровления.

– Малышка, я тебя всю расцелую, только скорее бы вернуться. Детка, сделай одолжение, привези мой пиджак домой, Альбина будет тебя ждать. Во внутреннем кармане найдёшь fric (деньги на арго), потрать их на такси и цветы Альбине. Выбери на свой вкус что-то значительное, торжественное, пышное.

– Поль, ты хочешь веник или цветы? Я предлагаю купить изысканные белые орхидеи.

– Mon bébé, ты знаешь этимологию слова «орхидея»?

– Мне кажется, это что-то нежное, притягательное, восхитительное.

– Малышка, ты, как всегда, права! – рассмеялся Поль, – в переводе с греческого orhis означает тестикул, потому что клубни орхидей напоминают мужские яички.

– Я не собираюсь дарить клубни, а только белую нежность цветов. Это единственные растения, побывавшие в космосе.

– И ты гордишься, моя крошка, что космическую эру открыли вы – русские!

– Да, благодаря характеру.

– ?

– Немецкому характеру, которого хватило всего лишь на десять секунд! Сейчас уже не секрет, что 24 января 1945 года с военного полигона в Пенемонде была запущена ракета с пилотом Рудольфом Шредером. Однако уже на десятой секунде с ней что-то произошло и пилот, испугавшись мучительной смерти, раскусил ампулу с цианистым калием. По иронии судьбы, ракета продолжала полёт и вышла в открытый космос, но, потеряв управление, рухнула в Атлантику. Так что видишь, были попытки опередить русских, но характера не хватило.

– Малышка, у тебя характера хватит не только покорить космос, а и покорить самое сложное – межчеловеческое пространство! Перезвоню через час. Не прощаюсь.

Накинув на плечи синий пиджак Поля, который на мне выглядит почти как пальто, распустив волосы и надвинув шляпу Катрин на глаза, смотрюсь в зеркало. С коралловыми брюками и жемчужной блузкой я выгляжу почти по-сапёрски.

– Je suis bien sapée! Но мне не хватает экстравагантности жестов, развинченной походки, аксессуаров. Скромность, стремительность шага выдаёт, что я не сапёр. Ах, вы не знаете парижских сапёров? Это очень просто: Société des ambianceurs et des personnes élégantes! Короче говоря – стиляги! Они появились во Франции в 60-е годы из Конго. Высокие, стройные, чёрные парни, одетые в дорогую одежду (на которую тратилась вся зарплата), были так требовательны к себе, что даже носки играли важную роль, не говоря уже о часах, шляпах, браслетах и т. д. Элегантность для них – это не стиль, это образ жизни! Элегантность нужно демонстрировать каждую минуту: распахивать пиджак, показывая марку известных кутюрье, играть зонтиком, как тростью, останавливаться, поправляя шёлковый фуляр, щеголять экстравагантными туфлями и посматривать на необыкновенные часы. В Париже проводятся различные конкурсы и дефиле стиляг, в которых участвуют сапёры всех национальностей и даже женщины, но обязательно одетые в мужские костюмы. Но самое потрясающее зрелище – увидеть сапёров просто прогуливающихся по проспекту – это необыкновенное театральное представление! Но из меня сапёрки не получилось, я снимаю шляпу, заплетаю косы и мчусь за цветами.

Альбина встретила меня, как родную дочь. Объятия, поцелуи, угощения. «Наша малышка» – так ласково обращается она ко мне и хочет всё показать и рассказать все секреты Поля, которого любит, как родного сына. Да и он полностью доверился этой пожилой, крепкой бретонке. Альбина даже ведёт меня в ванную, чтобы показать приготовленные сюрпризы: два махровых белых халата – маленький с вышивкой на кармане «Bébé» и огромный с надписью «Байкал». Я смеюсь и хвалю её, показывая всем своим видом, что мне нравится. Квартира сияет чистотой, но не хватает уюта: картин, зеркал, всяких штучек. Я погружаюсь в книжный мир Поля, ни одного романа, только юридическая и философская литература. Бедный Железный мальчик, он не позволил себе ни на минуту расслабиться! Завтра же принесу ему русскую классику по-французски.

Мне становится как-то неловко за все мои выкрутасы. Только сейчас я понимаю, как он занят, как целенаправленна его жизнь и вдруг является девочка с косами и заставляет его страдать, переживать, ревновать, злиться. Ну зачем я это всё делаю? Характер!

Альбина почему-то шёпотом, как заговорщица, объясняет мне небольшую хитрость: цветы – белые орхидеи – предназначены мне, а весь сценарий придуман только для того, чтобы я выбрала то, что мне нравится. Хорошо, что кроме цветов я купила чёрный шоколад и тут же подарила Альбине, заработав её ласковый взгляд. Вскоре она ушла, оставив меня одну дожидаться телефонного звонка Поля.

Какие-то тревожные мысли лезли в голову: где мой Поль, на каком конце света, сияют ли сейчас ему звёзды или палит солнце, наполняя энергией его смуглое тело.

– Малышка, – раздался его упругий голос.

– Поль, спасибо за орхидеи. Они так красивы, я выбрала самые женственные из всех мужских клубней.

Он заливается смехом.

– Mon bébé, ты уже была в спальне?

– Ещё нет. Альбина кормила ужином на террасе, где мне очень понравилось. У меня даже появилось желание сесть тебе на колени и смотреть в твои глаза в лучах заходящего солнца.

– Малышка, у меня мороз по коже от твоих слов, так хочется тебя… А сейчас войди в спальню и громко прочти мне фразу, написанную на стене.

Я вхожу и замираю: от пола до потолка наша фотография в Триумфальной арке, воспроизведённая на каком-то прозрачном материале, создающем впечатление лёгкости и живости. Рядом, в изящном стиле русской графики, написана вечная фраза, которую я зачитала Полю:

– Я люблю тебя!

– Я тоже, – ответил он.

– Поль, это не честно, получилось, что это я первая объяснилась в любви!

– Да, малышка.

– Но я мечтала, чтобы ты…

– Mon bébé, mon amour, я люблю тебя, девочка с косами, и стою сейчас на коленях.

– Прекрати, Поль, сейчас же иди к зеркалу и скажи, какого цвета твои глаза.

– Малышка, синие-синие.

– Значит, точно любишь! И я тебя люблю крепко-крепко, ты – мой идеал настоящего мужчины. Ты же знаешь, я могу любить только героя!

Голос мой задрожал и прервался, мне так хотелось, чтобы в эту минуту, главную минуту жизни, Поль был рядом со мной, источая синюю нежность любви.

– Mon bébé, под подушкой возьми обручальное кольцо моей матери и надень его.

– Ты делаешь мне предложение?

– Конечно, один раз в жизни мы же можем поступить, как нормальные люди.

– Поль, а разве нормальные люди делают предложение по телефону?

– Крошечка моя, таким образом, мы быстро закончим с формальностями и перейдём к любви. Я влюбился в тебя после фразы «непротивление злу насилием», сразу поняв, что мой долг – быть рядом с тобой, защищать тебя, любить, баловать, такую хрупкую, такую нежную и такую сильную.

– А я влюбилась в тебя по уши, когда ты спас беременную и подарил её сынишке орден.

– Я почувствовал, тут же почувствовал твою перемену, ты так нежно грызла моё плечо, и мы впервые поцеловались.

– Почему же ты не сказал, что любишь, я так ждала!

– Боялся услышать твоё жёсткое «нет». Я бы пропал без тебя.

– Теперь пропадёшь со мной, ведь я буду тебе постоянно шептать: «любимый, ещё хочу, ещё…»

– Mon bébé, ты совсем не знаешь, как устроены мужчины?

– Но я уже знаю, как устроены орхидеи!

– Как я тебя люблю, моя бешеная, непредсказуемая, неуправляемая, моя любимая девочка. Я готов сделать для тебя всё! Единственное, прошу тебя, если ты увидишь, что мои глаза становятся банально голубыми – уходи, это значит, что я превращаюсь в труп, и я не хочу, чтобы ты вдохнула этот отвратительный запах смерти.

– Поль, мы так молоды, мы так красивы, мы любим, а любовь сильнее смерти! Герои не умирают молодыми!

– Малышка, как хочется целовать тебя до головокружения. Мы встретимся через 48 часов! Я заеду за тобой, и мы перевезём твои вещи. Если тебе что-то не нравится в квартире, смело меняй по своему вкусу. Я хочу, чтобы ты была счастлива.

– Поль, я хочу тебя любить сильнее, чем ты меня.

– Малышка, родная, сильнее уже любить невозможно для нормальных людей, но так как мы чокнутые, а ты вообще из другого времени, мы поднимемся на Эверест любви, и мир улыбнётся нам!

Золотистые облака бросают тёплые блики на яркие и смешные фигурки фонтана. Этот фантастический рай артистов Ники де Сен-Фаль и Жана Тингели иллюстрируют произведения Игоря Стравинского «Весна священная» и «Жар-птицу». Раньше на этом месте стоял дом, где жил композитор, получивший французскую национальность в 1934 году, но уехавший во время войны в Америку. Мне приятно, что Париж хранит память о Стравинском, Дягилеве, Рахманинове, Нурееве в названиях площадей, улиц, консерваторий. У памятника Пушкина в «Сквере поэтов» в день его рождения всегда читают стихи люди разного возраста и национальностей. В Париже мы, русские, чувствуем себя, как дома, постоянно наталкиваясь на «родные и знакомые лица» и фамилии. Но сегодня я пришла к центру Помпиду не для того, чтобы любоваться его разноцветными трубами, а чтобы следить за временем. Не удивляйтесь, здесь установили огромное электронное табло с многозначной цифрой. С каждой секундой астрономическое число уменьшается на единицу: это идёт отсчёт секундам, оставшимся до нового тысячелетия, а для меня – до встречи с Полем!

Прохожие несколько напуганы, наблюдая за истекающим временем, а я, улыбаясь, гоню его, подстёгиваю: «Мчись, время, мчись, я так хочу видеть Поля!» За пять франков можно было купить открытку и засунуть всё в «счётчик», отметить на ней время, вернее, исход времени. Для всех жизнь грустно утекала на глазах крохотными осязаемыми мгновениями, чётко обозначенными на табло, а для меня каждая истёкшая секунда приближала к счастью!

Протянулись, проскрипели три дня. От Поля не было вестей. Мы с Альбиной успокаивали друг друга, старались даже улыбаться, но в глазах не исчезало беспокойство и я, не выдержав, позвонила сотруднику Поля – Жюлю. Он каким-то казённым голосом разговаривал со мной, а потом назначил встречу.

С первого взгляда он мне не понравился, и я про себя назвала его «Жюликом». Он вяло пожал мою руку и без всяких предисловий сказал:

– Ça sent le sapin (пахнет сосной).

Можно прекрасно говорить по-французски, но понять это выражение сложно: «пахнет сосной» – создаётся впечатление подготовки к Новому году. Но я уже знала, что это значит… Если в огромной лесистой Росси гробы были дубовыми, то в маленькой Франции – они сосновые. Поэтому русское «врезать дуба» заменилось «пахнет сосной»

– Где Поль?

– В реанимации

– Что с ним?

– Превысил свои служебные полномочия. Он просто сумасшедший. Он рисковал людьми. Его судить надо.

– Кто пострадал?

– Только он.

– Трусы! – заорала я и размахнулась, чтобы врезать ему пощёчину.

Он профессионально перехватил мою руку и сжал до боли, выворачивая её.

«Фашист, – подумала я, – ты не дождёшься ни моих стонов, ни моих слёз».

– Тебе не больно? – злорадно произнёс «Жюлик»

– Благодари Бога, что я не противница злу насилием, иначе от моего удара ногой по твоим «орхидеям» ты бы понял, каково назначение человека – быть им!

– У тебя глаза, как у чокнутой, вы оба…

– Да, и я горжусь этим. Вези немедленно к нему.

– Тебя не пустят в реанимацию.

– Это не твоё собачье дело! Вези!

В военном госпитале меня принял сначала администратор, а потом дежурный врач. Он долго изучал меня: смотрел внимательно в глаза, задержался взглядом на косах, почему-то улыбнулся и спросил:

– Вы его дочь?

– Жена, – твёрдо ответила я, сверкнув обручальным кольцом.

– Хорошо. Вы можете побыть с ним пять минут. Не больше. Вас предупредили, в каком он состоянии?

– Не переживайте. Я не иду к нему, чтобы рыдать, а чтобы любить.

Он вздрогнул от неуместности этого слова в таком месте, где царит печаль.

«Нужно быть отчаянно смелой или совсем потерять голову от любви», – подумал врач, глядя с тоской на детские косы.

Поль лежал на спине с закрытыми глазами. Жалость до огненной боли пронзила моё сердце. С левой стороны из-под одеяла тянулись многочисленные трубочки, стояла капельница, какие-то баночки-скляночки на тумбочке. Несмотря на загар, лицо было бледным.

«Потерял много крови, – подумала я. – Не страшно, я дам ему свою, у нас же так всё совпадает, надеюсь, что и кровь тоже».

Осторожно я прилегла рядом с ним с другой стороны, где не было устрашающих проводов и трубочек. Поль открыл глаза:

– Малышка, ты меня нашла, – с трудом произнёс он.

– Поль, любимый, я тебя нашла, чтобы уже никогда не потерять.

– Mon bébé…

Больше уж ничего он не смог произнести.

– Ты не спрашивай глазами синими, конечно, люблю, люблю, – и поцеловала его терпким звёздным поцелуем.

Я улыбалась ему. Я целовала его лицо. Я говорила слова любви. Я дышала любовью. Я молилась, но в небе ангелы оглохли, небо онемело. Пустота.

Подошёл санитар и хотел помочь мне подняться, показывая на часы.

– Не трогайте меня. Ему будет нестерпимо больно, если ко мне кто-то прикоснётся. Я сама.

Уходя, я продолжала смотреть, улыбаясь в его глаза. Поль ещё держал свою улыбку, но его глаза уже теряли последнюю синь, становясь банально голубыми.

Примечания

1

Письмо А. Вертинского из архива Лариссы Андерсен печатается впервые.

(обратно)

Оглавление

В гостях у Марины Цветаевой

Парижские тайны

Герои умирают молодыми

Четырежды приговорённый

Пилигримы

Чайка русской изящной словесности

В долине гейзеров

Homo sovieticus

Пропуск в вечность

Закат солнца в Триумфальной арке