Неожиданное наследство

В тысяча девятьсот восемьдесят седьмом, окончив медицинский, Лиза устроилась врачом в психиатрическую больницу. Она могла бы продолжить учёбу в аспирантуре, потом защитить кандидатскую и остаться преподавать – для этого у неё были все возможности. Но так получилось, что именно в день, когда следовало принять решение о своей дальнейшей судьбе, её бросил парень. Неожиданно, жестоко, без особенных объяснений, с дурацкой извиняющейся улыбкой на холёном лице. То ли на зло самой себе, то ли показывая тем самым всю глубину своего отчаяния, но Лиза выбрала именно такой путь – устроилась лечащим врачом, имея на руках красный диплом. Может быть, ей следовало бы доказывать самой себе совершенно другое, обратное сделанному, но минутное помрачение сделалось рубежом, после которого невозможно было вернуться назад.

Совсем скоро она свыклась со своим выбором. Даже с удивлением обнаружила, что ей это нравится. Относительно, конечно. Появилось больше свободного времени. Да и деньги, которые она теперь зарабатывала, оказались весьма кстати, поскольку в противном случае средств к существованию у неё не было бы. Бывший её парень, Андрей, во время учёбы являлся единственным источником дохода. Это получилось как-то само собой и никогда не обсуждалось до того самого дня, когда их судьбы разошлись в разные стороны. Это она со всей полнотой поняла только тогда, когда он её бросил. Родители, конечно, тоже старались помочь, особенно на первых двух курсах, но к третьему году учёбы привыкли, что их дочь сама справляется с бытом, и Лизе не хотелось их разочаровывать и в этом разубеждать. Задним числом, прокручивая в уме былую свою наивность, она чувствовала стыд и даже что-то похожее на вину перед Андреем, хотя никакой вины, разумеется, и быть не могло – со своей стороны она давала мужчине намного больше, только это нельзя было измерить материально.

Два года работы в стационаре пролетели быстро. Лишь первые месяцы после расставания с Андреем Лиза не могла найти себе места: ждала звонков и сожалений от своего бывшего, вслушивалась по вечерам, не открывается ли в коридоре входная дверь (вернуть вторые ключи от квартиры девушка Андрея не просила), искала случайных встреч с предателем, в одиночестве прохаживаясь по знакомым улицам, где они любили раньше гулять вместе. Но всё было напрасно. Андрей как в лету канул. Даже их общие знакомые, хотя и немногочисленные, ничего о нём толком не знали. А может быть, не говорили лишнего по его же просьбе. Доходили слухи, будто бы он уехал куда-то на заработки, перед этим успев познакомиться с какой-то малолеткой. И другие слухи, противоречащие первым, о том, что окрутила его некая не бедная дама в возрасте, и теперь он живёт заложником в её роскошном особняке. Лиза попереживала, взвесила все за и против – да и успокоилась. Замотала себя в кокон, надеясь через какое-то время выпорхнуть из него новым существом – золотокрылой бабочкой, способной летать и впитывать все прелести жизни.

Главврач ей благоволил, прощал все промашки, имевшие место в первый год, и даже наставлял не только в работе, но и в принципах социальной адаптации в случаях, когда судьба поворачивалась к человеку филейной частью. Лизе он казался поначалу чудаком. Он сам курировал некоторых больных, ведя с ними задушевные беседы и привязывая к себе своим расположением. С кем-то из них играл в шахматы, кого-то обещал подтянуть за время лечения в знании иностранных языков. Те ему верили, как бы забывая о цели своего истинного пребывания в психушке – и некоторым это, действительно, шло на пользу. Правда, немногим, поскольку по-настоящему психически нездоровых в их отделении имелось немного. Был молодой парень, лет восемнадцати, который сошёл с ума прямо на стадионе после того, как проиграл его любимый «Спартак». Он просто вскочил и заорал: «Я Горбачёв!» И не мог остановиться, пока не приехала скорая и не привезла его в соответствующее при таких раскладах заведение. Ещё был Володя Зиборов – любимый пациент другого Володи, о котором можно было бы рассказать отдельно. Однажды этот Зиборов ни с того ни с сего спалил собственный дом, а потом убил и съел свою лошадь. Был и один самый настоящий идиот, не способный связать и двух слов, но воспроизводивший свистом любую случайно услышанную мелодию, даже если это играл Шостакович. И ещё имелся старожил этих стен – толстый мужичок по прозвищу Папа́, не сумевший к своим тридцати выйти из детского возраста. Он умел сказать только одну фразу: «Папа́ магати́ титя́ би во». Как позже поняла для себя Лиза, это он кратко рассказывал о перипетиях своей жизни – папа послал его в магазин, а когда он вернулся, не купив того, что требовалось, отец его избил. И скорее всего, это случалось не один раз. От этого в голове у него что-то необратимо сломалось.

Весь остальной контингент отделения состоял из косящих от армии солдатиков, из бомжей со связями, которые зиму старались скоротать в стенах этой больницы, в тепле и с трёхразовым хорошим питанием. И иногда даже из преступников, адвокаты которых убедили их прикинуться невменяемыми. Последние настолько вживались со временем в свою роль, что действительно начинали походить на сумасшедших. Был один такой, зарезавший свою жену. Ещё в СИЗО, сидя в одиночной камере и нервно прохаживаясь от стены к стене, он придумал себе теорию, в который заменял буквы в словах числами, соответствующими их порядковому номеру в алфавите. На основе сравнения получавшихся сумм он сопоставлял некоторые особо значимые слова и находил между ними скрытые от глаз смысловые связи. В психушке, получив возможность пользоваться бумагой и ручкой, он эту теорию усложнил и углубил, в итоге написав целый многостраничный трактат. Набрал себе учеников из палаты, в основном солдатиков, ожидающих, когда их комиссуют, и в конце концов истинно уверовал в самого себя, как в первооткрывателя и проводника тайных смыслов скрытого от обывателя бытия.

Впрочем, комиссовали из армии единицы. Закосить в конечном итоге от тюрьмы тоже удавалось немногим. Бомжи с первым снегом снова возвращались в свои любимые норы. А такие личности как Папа́ вообще оставались вечными узниками пасмурных коридоров больницы. За те два года, которые работала Лиза, вылечить удалось только парня, провозгласившего себя Горбачёвым. Так что чудачества главврача и пламенные речи женоубийцы не приносили плодов. Оказалось, что начальник отделения просто развлекал себя таким образом, спасаясь от скуки. Да и проявился в итоге человеком жёстким, своевольным и самолюбивым. Самолюбие его обожгло и Лизу, когда она вежливо отказалась от его ухаживаний. Это стало для девушки ещё одним уроком реальности, в которой ей предстояло отныне жить.

***

В ночные дежурства, на которые часто вызывались лечащие врачи, напарником Лизы всегда был только Вадим. Она с ним легко сошлась по той простой причине, что тот никогда не пытался её клеить. Он был года на два её старше; в отличие от неё, закончил аспирантуру и готовился к защите кандидатской. Психиатрия была единственным его интересом. Имея живой характер, Вадим умел создать вокруг себя лёгкую атмосферу. Разговоры его всегда были интересны, ни с какими советами он не лез и за любыми проблемами, возникающими порой в жизни, видел лишь интересную задачу, которую нужно решить как можно более оригинальным способом. Когда заканчивался ужин и пациенты послушно задвига́ли по углам столы, чтобы освободить пространство для дополнительных спальных мест, Вадим уединялся под жёлтым бра и корпел над своей диссертацией. Один художник из отдельной палаты для буйных успевал до отбоя сделать для него три-четыре рисунка в стиле Леонардо Да Винчи. Ни для кого, кроме Вадима, он рисовать больше не соглашался. А просили многие, особенно солдатики и косившие от тюрьмы ловкачи. Наверное, хотели сохранить себе что-нибудь на память о времени, проведённом среди психов. В палате для буйных было только три человека, включая художника. Да и палатой её назвать было нельзя – обычная комната, не отделённая от общего зала дверью, с обычными кирпичными стенами и деревянными шкафами. Вообще, всё окружающее больных пространство напоминало о положенной строгости режима лишь решёткой на больших окнах, в щели которых задувал холодный зимний воздух. Буйствовали эти трое редко, и никогда чтобы все разом. Художник по ночам мог колотить здоровенными кулаками по своему шкафу, требуя берлинской лазури, или тощий парень, с утра до ночи пишущий великий роман на салфетках и пачках из-под сигарет, принимался вызывать по невидимому телефону Фёдора Михайловича и потом неистово рвал и разбрасывал по палате клочки своего очередного салфеточного шедевра. Третий просто раз в месяц, пятого числа, вешался на спинке кровати, соорудив из кальсон петлю, и ждал, когда кто-нибудь это заметит и позовёт дежурного санитара, чтобы тот вернул кальсоны на положенное им место. На этот шум всегда прибегал Папа́ и снова заводил свою историю о неудачном походе в магазин, переходя постепенно на крик. Вадим на такой случай всегда имел сигарету, которую прикуривал и совал в руки Папа́. Тот, хоть и не понимал её истинного предназначения, довольный уходил под лестницу в курилку, неуклюже пускал изо рта клубы дыма, сидя на полу, и через пять минут благополучно возвращался в свою постель. В общем, ничего особенного. Ночные будни обыкновенной психиатрической больницы. Лиза и Вадим к этому настолько привыкли, что, когда выпадала на их дежурство спокойная ночь, были даже немного этим спокойствием удручены.

Такая ночь выдалась и 25 декабря 1989 года. Диссертация Вадима была наконец закончена. Он оказался особенно настроен на разговоры, и после того, как Лиза раздала больным положенные на ночь таблетки, они расположились за столом и пили кофе со сливками.

– Завтра «Горбачёва» моего выписывают, – сказал Вадим. Он вёл этого пациента два месяца и был доволен положительным результатом лечения. – Божился, что больше ни ногой на стадион. А от красного цвета его уже вообще тошнит. Решил болеть за «Динамо».

– Я бы на его месте вообще о футболе забыла. Как бы рецидив не случился.

– Тьфу-тьфу. – Вадим постучал костяшками пальцев по столу. – Это мой первый положительный пациент. Плюсик в карму моей диссертации.

– А кого после «Горбачёва» вести будешь?

– Старика одного завтра привезут. Дети его сдать хотят. Лет семьдесят дедушке. Альцгеймер и все сопутствующие.

– Безнадёжный?

– Разберусь по ходу. Может, просто избавиться хотят от обузы. Детишки не бедные. Да и батя их не последним человеком по молодости был. Геолог какой-то или что-то вроде того. Книги писал, кафедрой одно время заведовал. Договаривались напрямую с главным. Мутное дело. И неприятное. Жалко старика. И в случае какой-то левой договорённости всё равно он отсюда не выйдет, даже если голова встанет на место. Не хотелось бы брать напоследок такое дело.

– Ты уходить собираешься?

– Если кандидатскую защитить получится – а в этом я почти не сомневаюсь, – то, конечно, уйду. Что мне тут ещё делать? Как говорится, меня ждут великие дела. Не чета здешним.

– Жаль, – опустила глаза Лиза. – Кого мне теперь в пару поставят? Я привыкла к тебе. Ты хороший.

Вадим снова усмехнулся:

– Тогда молись, чтобы я провалился с защитой.

– Да ну тебя. Защитишь ты всё. Сам же сказал, что не сомневаешься. И я в этом с тобой солидарна. Зря я в аспирантуру не пошла.

– Да… – протянул Вадим. – Любовь, что движет солнце и светила, – а потом добавил: – И заставляет людей делать непростительные глупости.

Они помолчали немного, допивая по очередной кружке кофе. Потом Вадим, слегка замявшись, снова заговорил:

– Слушай… Я понимаю, что это с моей стороны свинство… Но всё же не могу не попросить у тебя об одном одолжении.

– Спрашивай.

– Всё равно ведь я больше месяца здесь не задержусь. Начальство я пока в известность об этом не ставил. Ты возьми себе этого деда, а? Не потому, что это может быть случаем безнадёжным. Может, оно всё и не так сложится, как я предполагаю. Мне просто жалко его. Понимаешь? Возьмёт его себе главный, или отдадут старика Вовану. Он же садист самый настоящий. Кроме клизм, никакой больше терапии не признаёт. Загубит деда. А ты хорошая, добрая. Под твоим присмотром дед, глядишь, и оживёт. А, Лизка?

Краешком ума девушка догадалась, что именно об этом её и попросит Вадик. Но аргументы его были железны. И главврач, и больной на всю голову Володя, – они доконают старика и даже не поперхнутся. Тем более если Вована оторвут от женского отделения, где он, как говорили, развернулся по полной программе со своей клизмой. Да ещё если поставят его с ней на ночные дежурства! Тогда кричи караул.

– Ну так что скажешь? – прервал её мысли Вадим. – Я в долгу не останусь. Когда развернусь в НИИ, обязательно пришлю тебе приглашение. Ты ведь голова. Никто здесь по достоинству тебя всё равно не оценит. И поверь, это не просто благодарность с моей стороны. Я просто ясно вижу и свои перспективы, и чужие. Ты будешь мне нужна на новой работе.

Лиза не сомневалась, что так оно и получится, если Вадиму действительно удастся построить свою карьеру. И она согласилась. И потому, что сама не собиралась задерживаться в больнице надолго, и, главным образом, потому что боялась ночных посиделок с Володей.

***

На следующее утро привезли деда. Пока Лиза была на выходных, Вадим внеурочно вышел не в свою смену, чтобы оформить и передать документально старика другому лечащему врачу. Главврач был не против. Дети тоже особо не возражали тому, чтобы за отцом присматривала девушка. Вадим даже пообещал особое внимание и уход, всячески восхвалял профессиональные и душевные качества Лизы, и делал это так настойчиво, что обескураженные этими обещаниями дети даже высказали желание отдельно каждую неделю вознаграждать Лизу небольшой денежной суммой. Может быть, они приняли слова Вадима за скрытое вымогательство, а может, зашевелились в них остатки какой-никакой совести, которую сложно изъять из человеческой души с корнем. В любом случае, сделкой все были довольны, кроме Лизы – её слегка покоробила денежная часть договорённостей. Но отказываться теперь тоже было неловко – сын с сестрой могли бы в этом случае засомневаться в обещанной им заботе и настоять, чтобы отца передали кому-то другому.

Сам же Вадим взял себе напоследок солдата, вскрывшего вены в туалете железнодорожного вокзала. Хотелось ему сделать доброе дело перед увольнением и отправить бедолагу домой с «жёлтым билетом». Но так он этого и не успел – за неделю до комиссии дело солдата передали Ольге Дмитриевне, той ещё стерве, которая, наоборот, сделала всё для того, чтобы вернуть суицидника обратно в воинскую часть. Тот после комиссии насобирал у других больных из палаты таблеток, мешая галоперидол с реланиумом, и ночью съел их целую пригоршню. Утром его едва откачали, сделали промывание желудка и вкололи морфина, а уже через три часа с нешевелящимся языком отправили дослуживать свои положенные два года.

Вадим уволился из-за этого раньше, чем планировал. Рассобачился с Ольгой Дмитриевной, так что та не преминула накатать на него жалобу в министерство. В таком состоянии Вадим даже побоялся поговорить с Лизой, чтобы проститься. Ушёл по-английски. И Лиза осталась без напарника, сосредоточив все свои силы и знания на бедном старике, Фёдорове Алексее Петровиче. Купила в киоске мягкую пачку «Явы» для Папа́, а от новых напарников вообще отказалась, уверив, что со всем сможет справиться и сама. Главврач снова не возражал, словно подталкивая девушку к тому, чтобы все эти неудобства (безнадёжный старик и одинокие ночные дежурства за столом возле палаты буйных) обернулись в конце концов и её увольнением по собственному желанию.

Но Лиза держалась молодцом. Алексей Петрович оказался очень душевным пожилым человеком. В минуты, когда память его делалась ясной (а это, как правило, происходило перед самым отбоем), он рассказывал ей истории из своей жизни. О том, как колесил по стране с геологическими экспедициями, проводя в тайге и в предгорьях Урала всё долгое время летних сезонов. Не хоженые никем тропы, не виданные никем животные, случаи, граничащие с фантастикой, – истории Алексея Петровича с каждым вечером становились всё необычней. Лиза была благодарным слушателем, лишний раз стараясь не перебивать, задавая вопросы. Ей было и правда интересно, хотя она понимала, что старик, скорее всего, выдумывает половину из своих баек или накручивает на обычные будни геологоразведчиков сказочные детали. В один из таких вечеров Алексей Петрович поведал Лизе особенно интересную историю.

– Это было в пятьдесят четвёртом году, – начал он. – Мне тогда исполнилось сорок восемь. Это была необычная экспедиция. В Бирму. Теперь это Мьянма. Ты, Лиза, была когда-нибудь в Мьянме или в Таиланде?

– Нет, Алексей Петрович. Не успела пока. Училась. А на стипендию особо ведь не разъездишься.

– Да-да, – согласился Алексей Петрович. – А ты представь, как было в те годы. Война ещё в памяти не улеглась. Сталин только недавно умер. Заграничные командировки в то время разве что присниться могли простым смертным. И вот нас отправляют. Пять человек. Помимо трёх геологов, двое ещё из секретной службы. Молчаливые, суровые. Бог знает, с какой целью их к нам приставили. Тогда в Бирме гражданская война ещё продолжалась, правительство боролось с коммунистической оппозицией. К коммунистам примкнули ещё повстанцы разных сортов, этнические меньшинства. Страну раздирало на части. Опасной та поездка была. К советским геологом относились сдержанно как с той, так и с другой стороны, по крайней мере, нам так говорили. Может быть, просто чтобы мы не дёргались и не отвлекались от своих задач. А задачей была разведка ископаемых нефрита и рубина. Правительство Бирмы тоже в этом заинтересовано было. Ну и, само собой, разные преступные группировки, связанные с контрабандой. Рисовые поля чередовались часто с опиумными. Все старались нажиться на чём-нибудь, половить рыбки в мутной воде. Как раз в такие края нас и откомандировали. Где-то на юге-востоке – самые что ни на есть джунгли.

Добрались благополучно. В Воронеже морозы стояли, а там – жара плюс тридцать и ливни ни на минуту не затихали. Льёт и льёт. Как из ведра. Дошли мы по карте до назначенного места. Развернули лагерь. Настроили нехитрую аппаратуру. Начали, в общем, работать. Два дня ищем магнезиальные скарны или хоть какие-нибудь признаки присутствия кристаллов – никаких результатов. Нужно смещать лагерь ещё километров на десять к югу. Послали меня на предварительную разведку. Я самым крепким из всех оказался. Другие размякли от непогоды и от смены климата. Не хотели лишний раз задействовать всю бригаду. Пораньше с утра ушёл. Добрался до места. Посмотрел. По косвенным признакам – есть рубин. Уже к вечеру клонилось, когда вернулся обратно в лагерь. Но наших никого уже не нашёл. Палатки стоят рваные. Угли от костра по полянке разбросаны, словно взорвалось что-то. И видно, что паника была. Гильзы стреляные. Трава помятая. Деревца́, что поменьше, поломаны. Первая мысль – какие-нибудь шаны или качины. Либо в плен взяли, либо погоню устроили за успевшими пуститься в бега геологами. Ну что делать? Нужно как-то выбираться. Ночью без костра сидел, дрейфил. Да и надеялся, что кто-нибудь из наших за мной вернётся, если вообще в живых кто-то остался. Но так и просидел, никого не дождавшись. Но ни карт, ни документов я в палатках не обнаружил. Все бумаги пропали. От аппаратуры одни обломки. От продуктов тоже только банка тушёнки осталась. А у меня один лишь планшетик с компасом и кусочек местности, от руки нарисованный, той области, куда я на разведку ходил.

Решил двигаться строго на север. Рано или поздно всё равно, подумал, наткнусь на какую-нибудь деревню. Лишь бы не на опиумные плантации. Дождь, слава богу, прекратился. Но мошкара начала мучить. До обеда шёл, не останавливаясь. И вышел к реке. Довольно широкая, с сильным течением. По дороге сюда не встречалась она нам на пути. А плавать я, к стыду своему, не умею, от слова совсем. Не научился в детстве, а потом не посчитал жизненно необходимым такой навык. Пошёл вниз по течению, то есть на восток. До сумерек брёл – ни брода, ни мостика, ни единой живой души. Даже звери будто бы куда-то все разбежались. Только на одном повороте река поуже делалась. Принял решение переправляться. На свой страх и риск. Была-не была. Разделся. Одежду всю в плёнку упаковал, соорудив что-то вроде воздушных карманов; на грудь вместо поплавка приспособил. Вода холодная, мутная. Ногу сразу свело. Шагу не успел сделать, как споткнулся, упал – и понесло меня течением за поворот. Барахтаюсь, как котёнок, ничего не могу сделать – несёт течением. А за поворотом – порог. Местность каменистая пошла. Перепад-то уровнем совсем небольшой, всего метра три. Но так меня башкой шандарахнуло о камень, что сознание потерял. И дальше что было – уже не помню.

Когда открыл глаза, долго не мог понять, где я. Лежу в какой-то хижине. Голова бинтом перемотана, тепло идёт от огня. Хижина типа веранды, открытая. На улице ночь. Рядом никого. Только одежда моя сухая около очага. И кружка алюминиевая с водой. Приподнялся. Понял, что не только голову повредил, но и ногу. Или трещина в кости, или сломал. От боли аж в глазах помутнело. А как только пелена спа́ла, смотрю – сидит передо мной девушка, вот прямо как ты сейчас… – Алексей Петрович замолчал на секунду, и глаза его сделались влажными. – Не девушка, Лиза, а самый что ни на есть ангел божий. Красоты такой я никогда в своей жизни не видел. А ты знаешь, ведь я женат тогда был. И сын маленький дома меня ждал. Но в ту секунду, когда я ангела этого увидел, понял, что влюбился необратимо и сделать с этим ничего уже не смогу. Звали её Ну Ну. Было ей, как она утверждала, двадцать два года, но выглядела девушка самым настоящим ребёнком – тоненькая, невысокого роста, с нежными чертами лица. Как я узнал много позже, почти все бирманки и тайки выглядят моложе своих лет. Она знала довольно сносно английский. И даже, ты не поверишь, начала изучать месяц назад русский, так что я и на своём родном языке мог перекинуться с ней несколькими фразами. Поначалу это было для меня удивительно – девушка в тропической глуши, говорящая на иностранных языках и читающая в оригинале Эдгара По. Жила она в этой хижине вдвоём со своим отцом. Отец почти всегда отсутствовал, занимаясь какими-то важными, как она говорила, делами. Мы провели вместе десять незабываемых дней. Не подумай – ничего такого. Просто разговаривали. Я даже в чувствах своих признаться ей не решался. А потом, когда нога моя зажила и настала пора как-то выбираться к своим, я узнал наконец, кто она есть на самом деле. Я, Лиза, понимаю, что ты не веришь и половине того, о чём я тебе рассказываю. Думаешь, вот сумасшедший старик пытается наделить смыслом свою угасающую жизнь.

– Бросьте, Алексей Петрович, – возразила Лиза, хотя и понимала, что старик отчасти всё-таки прав. – Я готова слушать ваши истории бесконечно.

– Ладно, милая, ладно. Я на твоём месте тоже, наверное, не верил бы. Но что было, то было. И я не выдумал ни одной детали.

– Так кем же оказалась Ну Ну?

– Принцессой.

– Что?

– Да. Самой настоящей принцессой. Из одного очень древнего бирманского рода. С отцом они скрывались в джунглях от преследовавших их коммунистов. Знаешь, те коммунисты – не чета нашим. Одно название только, а по существу бандиты бандитами. Она не объяснила, почему именно к ним у коммунистов были какие-то особые счёты. За головы их назначили немаленькую сумму, потому скрываться приходилось и от всех других группировок, которыми кишела округа. Они, конечно, очень рисковали, выхаживая меня и ничего о себе не скрывая. Тем более, когда решили отправить меня к людям. Я же мог выдать их убежище. Но у них имелись на мой счёт свои виды. К тому моменту они сами готовились к переезду, и не абы куда, а в Советский Союз. Однако, хотелось им прежде переправить через границу все свои семейные ценности, которые удалось сохранить. Их было не так много, этих ценностей: какие-то архивные документы, фотографии и чуть больше килограмма ювелирных украшений. Отец Ну Ну мне всё показал. Такого я не видел никогда раньше – красота, достойная королевы. Однажды Ну Ну появилась передо мной в чудесном платье, с браслетами, ожерельем и колечками на каждом из пальцев. Я был ослеплён. Сердце вырывалось у меня из груди, когда я смотрел на неё. Ну разве мог я предать её? Разве мог отказать? Может быть, и она это вполне понимала и поэтому доверяла безоговорочно. Я согласился.

На следующий день они вручили мне два чемодана. В одном – мои оставшиеся вещи и скромные подарки; в другом – образцы с того участка, куда нас послали на разведку с командой. У этого второго чемодана имелось потайное отделение, куда и сложили они свои реликвии. Я должен был вывезти их из Бирмы, а потом ждать, когда Ну Ну с отцом переберутся в Союз. Тайными тропами они вывели меня к ближайшей безопасной деревне. Оттуда я уже сам добрался до советского посольства.

Никого из группы моей найти так и не удалось. Что случилось тогда в лагере и куда все подевались – так и осталось до сей поры неразрешённой загадкой. Я рассказал в посольстве свою историю, заменив только своих спасителей жителями деревни. Не думаю, что мне во всём поверили, но странным образом особо не настаивали на деталях. И более того, чемоданы с образцами и подарками отправили дипломатической почтой прямо в Воронеж, откуда я их благополучно забрал и привёз к себе домой. То ли не было до меня никому дела, то ли существовали ещё какие-то договорённости, о которых мне не положено было знать.

– О, – раздалось с соседней койки. – Папа́ магати́ титя́. Би. Во. Ну Ну ро́ша.

Это решил вставить свой комментарий Папа́, всё это время, лёжа на боку, внимательно слушавший историю Алексея Петровича.

Старик улыбнулся:

– Да, дружище. Ну Ну хорошая.

– Ага, – согласился тот.

– Что-то я подустал, Лиза, – сказал Алексей Петрович, закрыв глаза. – Больно вспоминать обо всём этом. Сорок лет прошло, а в памяти всё так живо, будто вчера было. Я ведь, Лизанька, часто и об этом забывать стал. И не всё ещё рассказал. О Ну Ну и о тебе.

– Обо мне? – удивилась Лиза.

– Да, милая. О тебе. Но об этом как-нибудь в другой раз. Устал я. Да и тебе что тут со стариком полуночничать. У тебя работа.

– Хорошо, Алексей Петрович. Вы отдыхайте. Продолжите в другой раз.

– Ну Ну и́за, – снова пробормотал Папа́ и повернулся на другой бок.

***

Следующие несколько вечеров Алексей Петрович не возвращался к рассказам о бирманской принцессе. Провалы в памяти участились. Порою он даже начал забывать своё имя. Оживал только тогда, когда Лиза выходила дежурить в свою смену. Анализы показывали, что болезнь прогрессирует. Развилась к тому же и сердечная недостаточность, которая мешала назначению необходимых лекарств – все они так или иначе сказывались на работе сердца.

Володю всё-таки перевели из женского отделения. К счастью для Лизы, не ей в напарники. Но к несчастью для Алексея Петровича, под его варварскую опеку.

Когда бывали банные дни, то все женщины приходили мыться в мужскую половину, потому что у них в душевой шёл ремонт. В такие дни Володя был сама доброта, аж слюни текли. Загоняя в душ женщин, словно это была отара овец, он и сам проводил с ними всё время, отведённое им для гигиены. Отгонял перевозбуждённых солдатиков, следил, чтобы женщины не подрались из-за куска мыла, сбривал им безопасным станком лишние волосы, если те об этом просили. Доверить им бритву, само собой, считалось недопустимым. Было непонятно, почему Володе доверяют такую миссию. Однако дело обстояло именно так. В обычные же дни Володя, как обычно, был со всеми жесток. Клизма, торчавшая из его кармана, говорила сама за себя. Даже Папа́ старался в такие дни не докучать своими историями про магазин. Но, как на зло, Алексей Петрович начал мочиться в кровать. И всё внимание Володи переключилось теперь на него.

Лиза жаловалась главврачу, обращая его внимание на бесчинства по отношению к её пациенту. Но тот только разводил руками и говорил, чтобы она искала точки соприкосновения со своим коллегой. Да какие ещё точки! Лиза готова была выцарапать этому извращенцу глаза. И Володя после нескольких разговоров с ней, кажется, уловил её решительный настрой – и пыл свой умерил. Было странно для Лизы обнаружить под непрошибаемой оболочкой этого мужлана позорную трусость. Володя оказался на поверку совершеннейшей тряпкой. Это почувствовали даже больные и стали давать отпор. А однажды ночью скрутили его в туалете в тот момент, когда он измывался над Вовой Зиборовым, и провернули операцию «Клизма» под предводительством художника и под радостные восклицания Папа́. И с той ночи Володя в их отделении больше не появлялся. А Папа́ перевели на какое-то время в палату для буйных.

Алексей Петрович снова стал приходить в сознание. Но рассказы его делались всё короче, а к теме Ну Ну он так больше и не вернулся. Лиза, чтобы хоть как-то его взбодрить, заказала ему в подарок необычную записную книжку. Это была самая настоящая книга на триста страниц, с красивой обложкой, на которой были нарисованы джунгли и имелась надпись «Последняя экспедиция». Только страницы были пусты. Лиза надеялась, что Алексей Петрович собственноручно сможет их теперь заполнять. Он обрадовался такому вниманию Лизы. Вооружившись ручкой, по полдня корпел над своими записями. Даже художника привлёк для оформления книги. Тот читал истории и снабжал их великолепными рисунками. Писатель Евгений, сосед художника по палате, тоже увлёкся книгой. Поначалу злился на что-то, сидел суровый и молчаливый, перестав мучить своей собственной писаниной салфетки. Потом всё же оттаял. Но писать так и не продолжил, смирившись, судя по всему, с тем, что рассказы Алексея Петровича куда интереснее его графоманских виршей. Да и художник перестал колотить по ночам шкафы, и «висельник» больше не прикручивал по пятым числам к спинке кровати свои кальсоны. Обе палаты словно обуяла атмосфера творчества.

Так продолжалось около двух месяцев. Алексей Петрович не позволял Лизе читать. Она единственная не знала, о чём он пишет. Но Алексей Петрович пообещал, что, как только закончит, обязательно подарит ей эту книгу. И даже целиком посвятит ей.

Однако самочувствие старика становилось с каждой неделей всё хуже. По ночам стали случаться сердечные приступы. Анализы показывали ясно – жить ему оставалось считанные дни. Он больше не рассказывал по вечерам историй. Лежал молча, уставившись в потолок. Лиза сидела рядом с ним, держала за руку до тех пор, пока тот не засыпал. Папа́, вернувшийся из ссылки на своё прежнее место, тоже наблюдал за всей этой картиной молча, разглядывая Лизу по-детски добрыми светло-серыми глазами.

Однажды утром, – случилось это уже в конце февраля, когда начал подтаивать снег, обнажая бледную зелень прошлогодней травы, – к ней, слегка задремавшей под жёлтым бра, подошёл рано проснувшийся Алексей Петрович.

– Вот, – тихо сказал он, положив перед девушкой свою книгу. – Я закончил. Теперь, Лизочка, ты можешь прочитать. Дочитай до конца. В последней главе ты узнаешь очень много важного. Для меня. И, возможно, для себя тоже.

– Хорошо, Алексей Петрович. Вы рано встали. Как вы себя чувствуете?

– Теперь хорошо, Лиза. Теперь хорошо. Благодаря тебе. – Он жестом показал, чтобы Лиза не возражала. – Ты сама поймёшь, когда прочитаешь всё до конца.

И Лиза не стала ему возражать.

Дома она прочитала первые сто страниц. Какие-то из историй она слышала от Алексея Петровича, но какие-то оказались новыми. Прекрасные рисунки художника радовали глаз. Животные, нарисованные по описанию старика, выглядели почти сказочными. Пейзажи дикой тайги. Люди у костра, поющие под гитару. В этой компании Лиза без труда узнала Алексея Петровича. Художник изобразил его молодым, но основные черты внешности сумел подчеркнуть так, что не узнать его было невозможно. Какие же талантливые люди всё это время окружали её!

С намерением высказать своё восхищение и художнику, и самому Алексею Петровичу, Лиза и вышла на следующую свою смену. Но её желанию не суждено было осуществиться. На работе её ждала весть о том, что сегодня, в 16:30, Алексей Петрович скончался. Сердце его остановилось…

Дети Алексея Петровича, за крайние два месяца ни разу его не посетившие, приехали за телом на следующий день. Лиза знала, что последнее время перед тем, как совершенно забыть о своём отце, они с ним сильно ругались, разговаривая в зале для посетителей. Что-то требовали от него. Нужно было то ли подписать какие-то бумаги, то ли сказать, где эти бумаги находятся. Алексей Петрович на ругань и истерики никак не реагировал – просто молчал, опустив в пол глаза. Видимо, так и не добившись от него никаких результатов, брат с сестрой исчезли. Однако деньги на счёт Лизы исправно продолжали перечислять. Она не сняла с накопленной суммы ни копейки, надеясь однажды вернуть всё обратно.

Чуть позже она узнала, что хоронить Алексея Петровича увезли в Липецк, где проживала вся немногочисленная его родня. И хотя девушку на похороны никто не приглашал, всё же она посчитала своим долгом проводить в последний путь человека, посвятившего ей целую книгу. Он стал ей почти родным за это недолгое время. На кафедре психиатрии их учили ни в коем случае не привязываться к своим пациентам, иначе можно в конце концов свихнуться от бесконечных потерь. И Лиза только теперь со всей силой почувствовала это на своей шкуре. Но поделать с собой ничего не могла. Она взяла положенный ей уже давно отпуск, купила билет до Липецка и в полночь двадцать четвёртого февраля села в поезд.

***

День выдался ясным. Не по-весеннему горячее солнце беспощадно топило расползшийся по дорогам снег, а тёплый ветер подсушивал рыхлую землю, в которой вязли острые каблуки Лизы. Выбор гардероба на такой случай у Лизы оказался невелик – вышло и не по погоде и не совсем по настроению. Несмотря на печальный повод, мысли её блуждали вокруг ещё живого Алексея Петровича. Прожить ещё несколько лет в их богоугодном заведении было бы слишком жестоко для старика. Конечно, он мог бы ещё радовать сказочными историями и девушку, и своих соседей по несчастью, но всё это не настоящая жизнь, а только болезненное хватание за прошлое, которое к тому же и угасало с каждой неделей и больше становилось похожим на едва различимые тени. Наверное, Алексей Петрович и сам это понимал и потому уходил из жизни осознанно и с достоинством, успев подвести правильные итоги.

Лиза никогда раньше не задумывалась о Боге или о рае. Но в эти минуты, когда она вошла в кладбищенские ворота, вдруг ясно поняла для себя, что рай существует. Она почти видела его, ощущала своей кожей. Слышала радостные голоса и смех, чувствовала жар от костра, вокруг которого сидели бородатые люди и пели под гитару полные смыслов песни. И Алексей Петрович будто даже махал ей рукой и пальцем показывал куда-то в сторону залитого светом востока. И она смотрела – и видела восхитительной красоты девушку, спешащую присоединиться к компании бородачей. И она понимала – то была принцесса Ну Ну. Конечно. Ведь теперь они непременно встретятся и расскажут друг другу о том, о чём промолчали сорок лет тому назад.

К церемонии прощания Лиза опоздала. Гроб с телом уже опускали в могилу. Но она подумала, что это даже и к лучшему. Не хотелось ей видеть Алексея Петровича бледным подобием самого себя, со смиренно скрещенными на груди руками и с венчиком на холодном лбу. Она хотела запомнить его живым.

Провожавших в последний путь оказалось немного. Впереди, отдельно от остальных, стояли брат с сестрой и ещё какой-то мужчина. Лиза видела только их спины. Поодаль, будто опасаясь к ним приближаться, стояли ещё человек семь. Двоих она узнала, хотя никогда знакома лично с ними и не была – пожилые мужчины, немногим моложе усопшего. Неужели художник смог так точно передать и их лица в той недочитанной пока книге? Как такое возможно? Но других объяснений Лиза этому найти не могла. Один из мужчин чуть заметно кивнул ей, с интересом вглядываясь в её лицо. Что-то сказал своему соседу. Тот тоже обратил на Лизу внимание, и заметно было, что слегка удивился. Лизу это смутило. Откуда они могли её знать? В больнице, кроме детей, посетителей у Алексея Петровича никогда не было.

Троица из первой шеренги бросила в яму свои положенные комки клейкой глинистой земли, пропуская для церемонии остальных. Мужчина, стоявший возле брата с сестрой, на секунду повернулся к Лизе своим профилем – и сердце у неё бешено заколотилось. Да что сегодня за наваждение такое?! Профиль мужчины был точной копией профиля её бывшего парня, Андрея. Бред. Откуда он мог здесь взяться?! Все сегодня кажутся ей знакомыми, словно она выпала из реального мира и её окружили призраки прошлых лет. Лиза бросила на крышку гроба комок земли, развернулась и столкнулась взглядом с глазами дедушки, который минуту назад поприветствовал её кивком головы.

– Будьте осторожны, – едва слышно произнёс тот.

– Что? – испуганно переспросила она.

– Соболезную, – уже громко сказал старик.

Наверно, первая фраза ей только почудилась. С чего бы вдруг говорить ему такое? Может, подумал, что Лиза могла поскользнуться? Воображение разыгралось с той минуты, как она начала думать о рае. Лиза поёжилась, отряхнула от земли руки и направилась обратно к выходу с кладбища. На поминки ехать она не собиралась, да и вообще ей не хотелось как-то акцентировать на себе внимание. Она пришла только ради Алексея Петровича, ничего более её здесь не задерживало.

Люди гуськом потянулись к забрызганной грязью «газельке», вытирая о рыхлый снег жёлтую от налипшей глины обувь. Только парень, показавшийся Лизе похожим на Андрея, прошёл мимо, направившись, как и она, к выходу. Лиза шла метрах в пяти от него сзади. Ещё раз внимательно всмотрелась в фигуру – сходство всё-таки было поразительным. Даже походка Андрея и его привычка держать руки в карманах.

– Андрей? – негромко окликнула она.

Парень не обернулся, только ускорив шаг.

Лиза тоже пошла быстрее и, когда почти догнала незнакомца, повторила чуть увереннее и громче:

– Андрей!

Мужчина лениво обернулся. И сердце у Лизы ушло в пятки. Теперь сомнений быть не могло – это был никто иной как Андрей.

– Лиза? – остановился тот.

Девушке показалось, что он не особенно удивился, когда произнёс это. Скорее, он был слегка озадачен и даже недоволен неожиданной встречей.

– Что ты тут делаешь? – спросил он.

– Хотела задать тебе тот же вопрос. Ты был знаком с Алексеем Петровичем?

– Друзья мои, Дашка с Олегом… – Он достал из портсигара чёрную сигарету и закурил. – Это их отец.

– А я была его лечащим врачом.

– Вот как? Превратности судьбы. А с каких пор лечащие врачи ходят на похороны своих пациентов?

– Это особый случай. Для меня.

– Ты всегда была впечатлительной. – Андрей слегка улыбнулся. – Хотя, насколько я знаю, Дашкин папаша умел привязать к себе людей. Видимо, способность эту не утратил, даже потеряв память.

– А Дашка… Это…

– Да, – перебил Лизу Андрей. – Моя новая половинка.

– Значит, – заметила вполголоса Лиза, – слухи имеют под собой основания.

– Какие слухи?

– О том, что ты живёшь с женщиной, которая намного тебя старше.

– Так уж прямо и намного? – Андрей бросил на обочину наполовину выкуренную сигарету и сплюнул. – Ей тридцать восемь. Десять лет разницы – это не так уж и много.

– Извини, – смутилась Лиза. – Я не хотела тебя обидеть. Это не моё дело. А на поминки почему не поехал?

– Не люблю такие мероприятия. Меня на кладбище-то еле уговорили. Так чем же тебя так привязал Петрович? Баснями своими о приключениях?

– Просто хороший человек. И басни его, как ты выразился, тут не при чём. Хотя, все их слушали с удовольствием.

– Психи-то? – ехидно усмехнулся Андрей. – Не удивительно.

Та неприязнь, с которой он говорил об Алексее Петровиче, покоробила Лизу. Всё-таки хорошо, что она рассталась с Андреем. Было в нём что-то холодное, мертвящее её душу. Ей захотелось побыстрее закончить этот разговор, потребовать вернуть, наконец, ключ от её квартиры и навсегда распрощаться с этой ядовитой тенью из своего прошлого. И всё же напоследок хотелось как-то возразить, защитив и себя, и память о старике.

– А знаешь, – выпалила Лиза, – Алексей Петрович не только рассказывать умел. Он и писателем оказался великолепным. И даже книгу свою мне посвятил.

– Книгу? – На этот раз Андрей искренне удивился. – Какую ещё книгу?

– Он вёл в больнице дневник воспоминаний. А у нас художник ещё лежит. Так тот украшал его записи рисунками. И в итоге получилась такая вот книга. Перед смертью он подарил её мне. Вот такие у нас, как ты говоришь, психи. Поталантливей многих, кого люди считают адекватными.

– И что же в этой книге? – Андрей снова закурил. – Интересно хоть?

– Истории.

– О чём?

– О многом. Байки, в твоём понимании. И замечательные картинки.

– Горные пейзажи и карты странствий?

– И карты, и пейзажи, и люди, и животные…

– Дашь почитать?

– Размечтался. Тебе такое не зайдёт. Ты же не псих.

– Ладно. – Андрей нахмурился и остановился. – Я пошутил. В общем, рад был тебя повидать. Мне теперь по делам нужно отъехать. Тебя подвезти куда? Я на колёсах.

– Не надо. Пока. И да… Ключ мне, пожалуйста, верни от квартиры. Давно хотела тебе сказать.

– Да ты не беспокойся. Я его давно уже потерял. На старой хате, наверное, на съёмной. Но если переживаешь, смени замок – какие проблемы. Пока.

И Андрей, выйдя за ворота кладбища, повернул налево, где оставил свой новенький чёрный «Рено». А Лиза пошла направо, в сторону вокзала.

Неприятный осадок на душе от этой встречи преследовал её всю дорогу, пока она не добралась до перрона. Зачем она стала оправдываться перед этим кретином? Книгу ей посвятили – какая детская наивность с её стороны. Андрей, наверное, сейчас ржёт, чувствуя своё превосходство. У него богатая подруга, дорогущий автомобиль, и всё, видимо, в шоколаде. А она в стареньких каблукастых сапожках месит снежную кашу и требует какой-то ключ, о котором Андрей сто раз уже позабыл. Дура! Самая настоящая дура. Надеялась, что он специально тянет с ключом, оставляя за собой повод однажды вечером явиться к ней в гости. До сих пор ведь ревнует этого болвана неизвестно к чему и к кому и не хочет в этом признаться самой себе. А он даже не спросил, как у неё дела. Не удивился тому, что она работает в психушке, а значит, не пошла в аспирантуру, о которой мечтала. Она для него – пустое место, бесполезный отработанный материал. Скорее всего он вообще заметил её раньше, когда они ещё стояли рядом с могилой. Заметил, но не захотел признаваться. Поэтому и не удивился, когда она его окликнула. Дура!

***

Когда Лиза, усталая и разбитая, к вечеру вернулась домой, её ждал ещё один неприятный сюрприз. Дверь квартиры оказалась незапертой. Сначала она подумала, что сама забыла её запереть, но, войдя в комнату, поняла, что дело обстоит намного хуже. Всё в комнате было перевёрнуто вверх дном: стулья лежали опрокинутыми, ящики шкафов и комодов выдвинуты и содержимое их раскидано по ковру. Даже книги с полок валялись все на полу. Первым делом Лиза бросилась к документам и деньгам, которые потихоньку скапливала на чёрный день. И те, и другие оказались на месте в целости и сохранности. Драгоценностей у неё вообще никогда не имелось. Что же искали тогда воры? Лиза в бессилии уселась на пол и, окидывая бардак беспомощным взглядом, пыталась найти здравый смысл в действиях домушников. Не было никакого смысла. Сберкнижку, с которой ещё вчера она перевела детям Алексея Петровича все те деньги, что они успели ей за три месяца переслать, тоже не тронули. Лиза осмотрела замок на двери – взлома заметно не было, открывали умело, словно родным ключом. Ничего не понятно. Хотела было позвонить соседке, узнать, не видела ли та каких-нибудь странных людей отирающимися возле их дома, но так и не решилась. Не сильно она была знакома с соседями, да и не хотелось лишний раз обращать на себя внимание, особенно сейчас. Кому же она вдруг стала интересна в этом безумном мире? Таких людей она не могла представить.

На кухне, слава богу, воры не тронули почти ничего. Лиза вскипятила чайник, налила большую кружку кофе и заревела. Потом достала сумочку, с которой ходила на работу, нашла в ней пачку сигарет, предназначенную для Папа́, и закурила. Последний раз курила она лет в девятнадцать, на втором курсе. Но в эту минуту давно позабытая привычка вдруг вспыхнула с новой силой, словно и не было тех лет, которые отделяли Лизу от славной студенческой поры. Лиза сделала затяжку и закашлялась. Посмотрела на пачку – «Ява» явская. Такие она обычно и курила раньше, не жалуя «Яву» фабрики «Дукат». Но вкус был отвратительный. Она затушила сигарету под струёй воды из-под крана и выбросила в ведро. Это теперь никак не поможет.

Допив кофе и доплакав до красных глаз, Лиза вернулась в комнату и стала собирать разбросанные вещи. Аккуратно сложила бельё в ящики, вернула в исходное положение стулья, сложила в один общий пакет все документы. И вдруг поняла, что кое-что всё же пропало – её красные кружевные трусики от «Петры», которые она купила три года назад, отстояв шесть часов в очереди в январскую стужу. Она и одевала-то их всего лишь один раз, в ночь на годовщину их с Андреем знакомства. Ну, это уж вообще ни в какие ворота не лезло. Воры пришли за её трусами? Она рассмеялась. Какая чушь! Может, просто сунула куда-то в другое место. Но нет – лифчик, который шёл в паре, лежал на своём месте, а трусики очевидно пропали. Кем бы ни были эти воры, но с фантазией у них явно проблемы.

Странным образом это обстоятельство подняло Лизе настроение. Она уже заканчивала ставить обратно на полки книги, когда в руках её оказалась «Последняя экспедиция» Алексея Петровича. Поднимая её за корешок, Лиза заметила, как из книги выпала фотография. Девушка подняла снимок и всмотрелась. Господи! Она глазам не могла поверить. С фотографии смотрела на неё она же сама, Лиза Замятина, только совсем молоденькая и в странной одежде, какой у неё никогда не могло быть. Карточка была старой, потрёпанной на краях, потрескавшаяся и пожелтевшая от времени. Но лицо легко можно было рассмотреть. Её лицо. Чуть раскосые глаза, высокие скулы – раньше люди всегда думали, что она какая-нибудь кореянка. Это досталось ей от отца, который, собственно, и сам не знал, в кого из своих предков пошёл такими азиатскими чертами. Для одного дня всё это было уже чересчур. Не могло быть Лизы на этом фото. Разгадку следовало искать в книге.

Девушка открыла страницы на последней главе, о которой ей говорил Алексей Петрович, и начала читать:

«Я ждал больше месяца, надеясь, что Ну Ну с отцом вот-вот постучатся в мою дверь. Но ничего не происходило. Я вернулся к работе на кафедре. Всё шло своим обычным чередом. За доставленные в институт образцы из Бирмы меня наградили премией. О пропавших напарниках по экспедиции тоже известий никаких не было. Несмотря на разлуку, образ Ну Ну не переставал терзать моё сердце. Супруга моя словно почувствовала это, всячески допытывалась, не разлюбил ли я её и не замыслил ли какую-нибудь пакость. Я чувствовал себя виноватым. Я любил её. Я любил нашего сына. А четыре месяца спустя, узнав, что у нас будет ещё один ребёнок, искренне был этому рад. Но то была совсем другая любовь – привычная, земная, уютная, не требующая никакого надрыва. Чувства мои к Ну Ну я видел иными. Она звучала в моей душе, как отголосок чего-то небесного, равного самому настоящему чуду. Но тревога за её судьбу становилась с каждым днём всё сильнее. Я начал читать газеты, надеясь найти там новости о последних событиях в далёкой Бирме. И однажды такая новость попалась мне на глаза: одной из враждебных и правительству, и коммунистам группировок были захвачены в плен и позже казнены отец и дочь из знатного бирманского рода, за головы которых ранее назначили большое вознаграждение. В новости не упомянули ни их имён, ни конкретных титулов. Но мне всё стало понятно.

Я уехал с чемоданом на свою старенькую дачу, сказав жене, что отправляюсь в командировку, и целую неделю проливал там горькие слёзы, вспоминая о своей погибшей в муках принцессе. И всё же я мог ошибаться. Новость могла оказаться совсем о другой семье, не имеющей никакого отношения к Ну Ну. Слабая, конечно, отговорка для того, чтобы продолжать верить. Однако это затаилось в моём сердце не гаснущим угольком.

Я достал из потайного отделения драгоценности Ну Ну, не зная, что теперь с ними делать. Документы можно было хранить и дома, но объяснить наличие этих сокровищ никаким образом невозможно. Я вертел их в руках и так и сяк, вспоминая принцессу и её танец в отблесках быстрого тропического заката. Память об этом нужно было спрятать в самой глубине своего сердца, а кольца и браслеты закопать в лесу, чтобы больше не таскать с собой в чемодане. И я схоронил их в надёжном месте.

Милая Лиза, эта глава написана мной исключительно для тебя. Только ты знаешь её содержание, если смогла, как я тебя и просил, дочитать до конца мою книгу. И ещё знает художник, потому что ему пришлось рисовать карту с точными координатами моего тайника. Ты, конечно, можешь мне не поверить и посчитать, что я под конец совершенно сошёл с ума. И всё же я надеюсь на твою интуицию, на твоё женское начало. На фотографии, которую я прилагаю, моя Ну Ну. Представляю, как ты удивилась, увидев её впервые. Понимаешь теперь, почему я так к тебе привязался? Вы с ней почти близнецы. Как только я увидел тебя в больнице, то будто воскрес. Память, до этого уже превратившаяся в решето, обрела прежнюю цельность. Всё ожило внутри меня – каждая деталь, каждая минута испытанного мной когда-то восторга. К счастью, ты оказалась, ко всему прочему, очень хорошим человеком. А это такая редкость – сочетание совести и красоты в нашем мире. Только не говори ни слова моим детям. Держись от них подальше. Они догадываются о существовании клада. В бреду я, видимо, часто о нём говорил, и они заподозрили, что это может быть правдой. Хоть и неправильно так говорить о своих детях, но они, к несчастью, выросли нехорошими людьми. Возможно, я уделял им слишком мало времени. Я не отрицаю своей вины. Я не могу доверить им самое ценное, что было в моей жизни. Бедная моя жена, наверное, проклинает меня на том свете за такие слова. Но слов из песни уже не выкинуть. Говорю как есть. Не браслеты, и не колечки я называю здесь самым ценным. Надеюсь, ты понимаешь, что я имею в виду. Но если любовь мою я могу унести с собой, то драгоценности пусть останутся здесь, на земле, но только в добрых руках достойного человека. Я завещаю их тебе, моя дорогая. Ты одна можешь справиться с этой ролью. Так уж решила судьба.

Съезди ко мне на дачу по адресу, разыщи по карте то место – и сама увидишь. Только будь осторожна. Если что-то в последний момент пойдёт не так… Впрочем… Это вряд ли, если ты будешь благоразумна. Сам клад закопан под живописной такой корягой. Её нельзя не заметить. Она ещё там, я проверял перед тем, как окончательно лишиться рассудка. У неё есть толстый острый сучок. Ни в коем случае не трогай его, не хватайся сильно рукой. Это опасно. Небольшая инженерная хитрость на случай непредвиденных обстоятельств.

На этом я, пожалуй, и закончу свои истории. Будь счастлива, Лиза, и хоть иногда добрым словом вспоминай старика. Мне же настало время отправляться к моей Ну Ну. Или… совсем превратиться в овощ. В любом случае мне придётся сказать прощай».

***

Лиза два дня ещё приходила в себя, то плача, то снова принимаясь читать воспоминания Алексея Петровича. На третий день она, наконец, взяла себя в руки. Прежде всего сменила замок на двери. Потом сходила в магазин, где купила садовую лопату и компас. Соседку так и не стала ни о чём спрашивать, хотя встретилась с ней у подъезда, возвращаясь с покупками, и проболтала минут десять ни о чём. Пришлось соврать насчёт лопаты, сказав, что собралась к родителям на дачу.

На пригородной электричке Лиза добралась до Подлесного. В резиновых сапогах, голубом дождевике и с рюкзаком за плечами она почти ничем не отличалась от других дачников, которые косяком повалили на свои освободившиеся из-под снега участки. Весна выдалась ранней. Солнышко припекало, лишь время от времени заслоняемое редкими тучами, которые непременно проливались мелким дождём на землю. Длинноносые грачи деловито копались в полях, изображая из себя агрономов; последние снегири и синички уже перекочевали за городские кварталы, готовясь на всё лето вернуться в лес, утратив яркое зимнее оперение и затерявшись в листве деревьев. Чавкала грязь под ногами, слышно было, как шипит тающий на обочинах снег. Ну разве можно было не улыбаться, наблюдая всё это? И Лиза улыбалась, хотя мысли её продолжали блуждать вокруг нерадостных последних событий. Неужели воры искали книгу Алексея Петровича? Эта мысль пришла ей в голову только сегодня утром, когда слесарь в очках, стянутых на затылке резинкой, внимательно разглядывал её старый замок.

– Вскрыли, говорите?

– Вскрыли, – отвечала она.

– Тут работал либо профи, либо тот, у кого был родной ключ, – заключил слесарь.

Родной ключ имелся только у Андрея. Но Лиза видела его на кладбище в тот день, когда вторглись в её квартиру. Брат с сестрой тоже там были. Алексей Петрович писал, что дети догадывались о существовании клада, да она и сама слышала, как те ругались с отцом по поводу каких-то документов. Искали карту? Она же, дура, сама рассказала Андрею о книге. Неужели… Да нет. Теоретически он, конечно, мог на машине быстренько сгонять до Воронежа, пока она в это время тряслась в поезде. Он же наверняка в курсе всех дел, поскольку сожительствовал с дочерью Алексея Петровича. Но это всё конспирология какая-то. Это она накручивает себя, потому что не в состоянии найти никаких простых объяснений. Нужно искать самые очевидные связи, но ничего более очевидного она придумать не могла.

В таких чувствах и мыслях от вокзала до дачи Алексея Петровича Лиза добиралась почти час. В этой области дачного посёлка дома́ стояли по большей части заброшенные. Это было понятно по их худым крышам, по выбитым стёклам в окнах и по наклонившимся до самой земли заборам. Домик Алексея Петровича на их фоне смотрелся довольно прилично.

Лиза достала компас и сверилась с картой. Идти следовало в сторону леса, начинавшегося метрах в ста от дома. Здесь земля, не раздолбаная машинами, делалась твёрже, так что идти стало полегче. Ещё метров на двести пришлось углубиться в лес. Наконец нужный пункт назначения открылся перед глазами. Это была совсем небольшая полянка, поросшая низкорослым кустарником, усыпанным капельками воды, и с огромным муравейником в человеческий рост, облепившим собой ствол толстенного дуба. Недалеко от дуба Лиза увидела ту самую корягу, которую художник нарисовал отдельно. Копать нужно было прямо возле неё.

Лизе показалось, будто что-то хрустнуло недалеко за её спиной. Она обернулась и прислушалась. Тихо. Только тоненько журчал где-то ручей. Девушка скинула со спины рюкзак, привела складную лопату в рабочее состояние и начала копать. Сердце её возбуждённо колотилось в груди. Копалось легко. Всё-таки чернозём. Её родители всегда вилами выкапывали в сентябре картошку на своём участке.

Лиза углубилась уже на метр, когда лезвие лопаты упёрлось во что-то твёрдое. Она отбросила инструмент и стала расчищать яму руками. Всё же Алексей Петрович не фантазировал, и клад действительно существовал! Это была шкатулка. Деревянная, обёрнутая в тряпку и полиэтиленовую плёнку. Когда Лиза её открыла, то на секунду блики от отражённого бриллиантами солнца ослепили её. Да. Это было именно то, о чём и рассказывал старик: браслеты, кольца, ожерелье, серьги и золотые цепочки. Наверное, это стоило бы немало денег, учитывая не только камни и драгоценный металл, но и саму историю украшений. Разумеется, Лиза ни минуты не думала о том, чтобы всё это продать. Она и себе всё это оставлять не хотела, хотя Алексей Петрович прямым текстом завещал драгоценности ей. Лиза уже думала о том, как передать сокровища их настоящим наследникам, которые наверняка остались где-то там, в Бирме.

Девушка продолжала стоять в яме, разглядывая разноцветные камни и не решаясь дотронуться до них рукой, когда над головой её вдруг раздался голос:

– Так, так. А вот и наша принцесса. Ну здравствуй. Давно не виделись.

Лиза вздрогнула и посмотрела вверх. С другой стороны коряги показалась половина мужской фигуры. Это был Андрей!

– Ты? – только и вырвалось у неё.

– Не ожидала?

– А я ведь думала, что только ты мог вломиться ко мне в квартиру. Просто верить самой себе не хотела.

– Вот и умница. Всё правильно сделала. А теперь, малыш, передай мне, пожалуйста, коробочку, и я уйду так же тихо, как и пришёл.

– Да хрен вот тебе, а не коробочка, – удивляясь собственной смелости, громко сказала Лиза.

Её мысли заработали в голове со скоростью света.

– Ох, какие мы страшные, – усмехнулся Андрей, и в руке его показался пистолет. – Я не буду считать до трёх. Это, малыш, не кино. Если я закопаю тебя в этой яме, ведь никто не станет искать. Друзей-то у тебя нет. Да и не знает никто, куда ты отправилась этим утром. Не дури. Я нажму на курок.

Слёзы невольно брызнули из глаз Лизы. Неужели всё закончится именно так? Неужели все смыслы, которыми были исполнены чувства Алексея Петровича, и все надежды его, возложенные на Лизу, – всё канет теперь в лету? Вот так вот банально, под дулом пистолета и под взглядом какого-то безвестного негодяя? Но что она могла сделать? Если он оставит её в живых, то будет ли шанс как-то повернуть всё в правильном направлении? Вряд ли. По закону она никакого отношения не имела к Алексею Петровичу и не могла ни на что претендовать в случае судебных разбирательств. Более того, дело могло вообще обернуться против неё, поскольку она была лечащим врачом Алексея Петровича, имела мотив и возможность свести его в могилу из корыстных побуждений. Теперь эта безумная семейка распродаст драгоценности вместе с архивными документами какому-нибудь барыге. Денег хватит ещё на один дом, ещё на один автомобиль и даже, может быть, на безбедное существование до конца их жалких жизней. Боже! Как это всё несправедливо, дико и омерзительно.

Лиза вытерла слёзы, размазывая по щекам грязь с мокрых перчаток, и, ухватившись одной рукой за сук, торчавший из коряги, другой поставила шкатулку перед Андреем. Сук под тяжестью её тела слегка сдвинулся с места. И она вспомнила про то, что Алексей Петрович писал в книге про этот сук. Он просил ни в коем случае не трогать его. А что если… Чего она теряет теперь? Если нажать на него сильнее, то что-то непременно произойдёт. Теперь-то ни в одном из слов Алексея Петровича Лиза не сомневалась. Будь что будет. И она всем телом повисла на суку. Тот сработал как рычаг. Со скрипом повернувшись вниз на девяноста градусов, он остановился. Из-за коряги послышался шум поднявшейся в воздух прошлогодней листвы, и тело Андрея взмыло вверх, опутанное сетью из толстых верёвок. Это была ловушка. И просто повезло, что она оказалась как раз там, где до этого стоял мужчина. Андрей, пойманный, словно рыба, и перепутанный верёвками, беспорядочно стал палить из пистолета в сторону Лизы. Она схватила шкатулку и присела в яме, спрятав голову за стволом коряги. Лиза ожидала, что вокруг неё начнут разлетаться от пуль щепки. Но выстрелы ничему не причинили вреда.

Лиза выглянула из-за укрытия. Скорчив лицо от бессильной злобы, на неё молча смотрел из ловушки Андрей. И Лиза не смогла сдержать смех, хотя коленки её дрожали. Мужчина неуклюже барахтался в сетчатом мешке, словно кот в авоське. Он пытался освободить запутавшуюся в одной из ячеек ногу.

– Да у тебя, я смотрю, и пистолетик-то даже не настоящий, – сказала сквозь смех девушка.

– Всё равно ж я тебя достану, – проскрипел Андрей. – Лучше освободи меня, и мы сделаем так, как я тебе предлагал.

– Да ты себя сначала достань, придурок. – Лиза вылезла из ямы, убрала шкатулку в рюкзак и сложила лопату.

– Куда ты? – жалобно простонал мужчина.

– На кудыкину го́ру.

– Это тебе, Лиза, не шутки, – снова стал угрожать Андрей. – Ты же понимаешь, с какими людьми связалась. Так просто мы это дело всё равно не оставим.

– А кто это «мы»? Я так понимаю, что о твоём вояже за картой брат с сестрой даже не догадываются. В одно рыло хотел это дело обстряпать? Так ведь, Андрюша?

– Какая разница? – не унимался Андрей. – Я не жадный. Поделюсь с ними. Тут на всех камушков хватит. Ну хочешь, я и тебе колечко подарю?

– Засунь его сам знаешь куда, если, конечно, в ближайшие пару дней тебя здесь дачники обнаружат. Я теперь всего тебя насквозь вижу, Андрей. Словно кино смотрю. Дешёвенький такой триллер. Хочешь расскажу, как всё было на самом деле?

– Да пошла ты.

– А я расскажу. До электрички ещё три часа. И вот слушай… Думаю, познакомился ты с Алексеем Петровичем случайно. Так уж звёзды сошлись. Не удивлюсь, если даже в то время, когда мы с тобой вместе жили. Истории он свои об экспедициях рассказывал, но никто из слушающих, кроме тебя, не воспринимал их всерьёз. А ты жилу почувствовал. Золотоносную. Втёрся в доверие. С семьёй его познакомился. Он по доброте душевной о принцессе своей тебе рассказал, фотку её даже продемонстрировал и слегка так намекнул на существование некой шкатулки, закопанной где-то в лесу, которую следовало бы вернуть законным владельцам, если таковые отыщутся. Но ты же нетерпеливый. Думаю, что чрезмерно поднажал на старика с расспросами о кладе. И тот вовремя сообразил, кто ты на самом деле и какого рожна ты путаешься с его дочкой. Увидел душу твою гнилую и замолчал. А тут и болезнь поспела. Память начал Алексей Петрович терять. Действовать нужно было теперь быстро. Ты правильно сообразил, что, увидев меня, как две капли воды похожую на его принцессу, он проникнется ко мне чувством. Уговорил подругу свою и её брата поместить отца в психушку, в моё отделение. Может, если бы не ты, они вообще оставили бы старика дома под присмотром сиделки. Может, и не такие уж они сволочи, как ты. План твой сработал. Это ты понял, когда случайно встретил меня на похоронах. По твоим расчётам, встретиться мы должны были чуть позже, чтобы ты смог разузнать всё о моих разговорах с Алексеем Петровичем. Но вышло даже лучше. Я сама всё тебе выложила за пять минут. Ты тут же бросился ко мне домой, перерыл все ящики и полки. Но не думал, что воспоминания старика выглядят, как самая настоящая книга. Не обратил на книги внимания. Оставалось только следить за мной и ждать, когда я сюда приеду. Ведь так всё было, Андрюш? Я права?

– Сука ты, Лиза, – вполголоса произнёс Андрей. – Надо было молча тебя грохнуть.

– Да кишка у тебя тонка. – Лиза явно была в ударе, уже не вдумываясь в собственные слова. – Надеюсь, как-нибудь выберешься без моей помощи? А то мне пора.

Лиза закинула за спину рюкзак и двинулась прочь. Но на краю полянки вдруг остановилась, задумалась и снова обратилась к Андрею:

– Я вот во всей этой истории только одного понять не могу… Зачем тебе понадобились мои трусы?

27 октября 2022 г.

Беглецы

История эта произошла в начале девяностых годов прошлого века, когда ещё не водилось сотовых телефонов и однокомнатную квартиру в провинциальном городке можно было обменять на четыре компьютера IBM, которые сейчас и бесплатно-то никому не нужны. Скажем, в некоем городе N. жила-была семья, не успевшая обзавестись потомством, но, как и многие другие, не сумевшая уберечь себя ни от невзгод, ни от соблазнов новой морали. Невзгоды выпали на долю супруга, которого звали, предположим, Олег, а соблазны свили гнёздышко в сердце его жены, Марины (впрочем, могло быть и наоборот). Хотя, конечно, назвать невзгодами то, что случилось с Олегом, было бы чересчур мягко. На самом деле для него это был приговор. Смертельный приговор. У Олега эта сцена, когда они с Мариной, взявшись за руки, сидели в кабинете врача, отпечаталась в памяти чётко, как голубая заставка студии «Carolco», с которой начинались тогда почти все голливудские фильмы, включая «Рэмбо» и «Терминатора». Каждый его день стартовал теперь именно с этого кадра – врач совершенно обыденно, как делал это, наверное, уже сотню раз до них, объявил: «Рак поджелудочной. Четвёртая стадия. Неоперабельная. Метастазы в кишечнике и в лёгких». По научной классификации – TNM-стадирование. Это врач добавил чуть позже, наверное, чтобы у пациента не возникло сомнений в его вердикте. На стандартный в таких случаях вопрос «сколько мне осталось» последовал стандартный ответ «это зависит от многих факторов, сейчас трудно делать прогноз». И опять через паузу, предполагая, что пациент просто так не отстанет, доктор уточнил: «Может быть, три месяца, полгода, год, два… Десять процентов больных с вашим диагнозом живут более пяти лет». В любом случае помощь могла быть только паллиативной, а это значит – строгая диета, химиотерапия и в конце концов хоспис, если будут места. Марина вцепилась в руку Олега так сильно, будто это был её собственный диагноз. И Олег понимал, что, пожалуй, он сделал бы в этот момент так же, окажись на её месте. Жить рядом с умирающим человеком, зная, что ничем не можешь ему помочь… Это немногим лучше, чем умирать самому.

Дома Олег как мог успокаивал супругу, гладил по голове, целовал в мокрые от слёз щёки и на все глупые риторические вопросы, типа «чем мы так перед Господом провинились» и «почему это случилось именно с нами», отвечал, что «так вышло» и «кто мы такие, чтобы осуждать Бога». В конце концов, виновны перед Ним все от самого своего рождения хотя бы потому, что едят мясо. Да и случилось это в тот день не только с ними, а ещё с десятью миллионами несчастных во всём мире. Такова ежегодная статистика, на которую до поры никто не обращает внимания.

Потом они купили тоненькую школьную тетрадь в клетку (в ней удобнее было чертить таблицы) и два вечера подряд высчитывали бюджет, необходимый на предполагаемый курс лечения. Марина предложила расчертить таблицу на четыре года (добрая женщина), но Олег всё же уговорил остановиться на восьми месяцах, про себя подумав, что и этого, наверное, лишку – четыре года смотреть на то, как прогрессирует растерянность супруги, было бы выше его сил. Впрочем, на четыре года средств просто и не хватило бы, учитывая то, что никакой финансовой подушки после дефолта у них не осталось, а зарплаты стали задерживать, и просветов в экономической ситуации в ближайшее время не намечалось. Олег подумывал, не продать ли старый дом покойного деда, затерянный в глуши брянских лесов, но интуиция подсказывала ему даже не начинать разговор об этом с Мариной. Во-первых, она вообще не знала, что дед умер два года назад, и, во-вторых, что и явилось причиной её неведения, она этого деда невзлюбила с первой же минуты на свадьбе, когда Олег их друг другу представил. Прямо посреди торжества дед постучал ей пальцем по лбу и сказал тихонечко вместо напутствия: «Погубишь ты моего внука. Чёрный огонь за тобой следом». Да и не смог бы Олег этот дом продать. Когда в позапрошлом году он, втайне от Марины, ездил проводить в последний путь деда, то деревня предстала перед ним совсем не той, какой он видел её последний раз в детстве. Почти все дома́ были уже заброшены, заборы покосились, а сараи, будто от стыда за своих хозяев, вросли в землю. Умирала деревня. Даже на кладбище пришли только три человека – сам Олег, дед Прошка, всю свою жизнь проработавший трактористом в давно разорившемся колхозе «Луч», и какой-то пьянчужка, которого Олег не узнал. Как позже выяснилось на поминках (тоже на трёх человек), этим пьяницей оказался никто иной, как бывший директор местного клуба, много лет пытавшийся отстоять свой культурный центр ради будущего, так сказать, возрождения, но в конце концов спившийся под натиском сначала барыг, устроивших в клубе показ порнофильмов и дешёвых боевиков, а потом исторического процесса, в котором ме́ста для деревни под странным названием Чу́тки не было. Кто-то, видимо, из молодых и азартных, в спешке покидавших деревню, закрасил на указателе букву «т» и вместо неё написал «ди» – и получилось Чудики. Таковыми эта троица на поминках и выглядела – все это понимали, и никто о несправедливости нового топонима не спорил.

Однако планы планами, а в реальности всё пошло совершенно не по намеченному сценарию. Траты оказались поначалу не такими уж и большими. За исключением взяток, которые приходилось давать врачам, раскошелиться пришлось только на лекарства (половина которых вообще оказалась бесплатной), на пароварку, на заранее подготовленную стопку впитывающих пелёнок, на ведро с сидушкой для тех сумрачных времён, когда Олег не сможет уже сам дойти до туалета. Всё это выглядело печально, как покупка мыла в парфюмерном отделе для смазывания петли, медленно затягивающейся на шее Олега. Совсем скоро они с женой вычеркнули все эти пункты из своего списка, запрятали ведро с пелёнками подальше от глаз и по вечерам просто играли в шашки, ни о чём особо не говоря. Разве что о новых фильмах, которые выходили в нелегальный прокат на кассетах, и лишь однажды о книге, которую вдруг взялась прочитать Марина.

– А ты читал когда-нибудь Солженицына? – спросила она однажды.

– «Архипелаг ГУЛаг». В институте пришлось, – ответил Олег.

– А «Раковый корпус»? – воодушевилась отчего-то жена.

– Нет. Ру́ки так и не дошли.

– А зря. Я сейчас читаю.

– Нашла время, – удивился Олег.

– Ну, это только название страшное. А так-то там про любовь. И это… Ты знаешь, что Солженицын тоже болел раком?

– Знаю.

– А то, что он самоизлечился?

– Думаю, не совсем так. Я в курсе, о чём роман. Ты прочитала там про некий иссык-кульский корень? Ну это же только такой ход для сюжета. Сам Солженицын лечился от семеномы вполне традиционно, в больнице.

– Но бывают же случаи самоизлечения? – не унималась Марина.

– Надо полагать, да, – спокойно согласился Олег и «съел» сразу три чёрные шашки. – Один человек на десять миллионов больных. И не с четвёртой стадией, Марина.

– Ну, я это так, – смутилась супруга, поняв, что и эту партию, уже пятую, она опять проиграла. – Надежда всё равно есть.

– Конечно, Мариш. Куда без неё? На том и весь свет стоит.

– Ох, Олежка, – вздохнула жена. – Ты не против, если я к Ольге сейчас съезжу? Скучать без меня не будешь?

– Поезжай, само собой. Чего ты спрашиваешь? Я кино посмотрю. Потом с Волчком погуляю. Всё нормально.

Волчком звали их пса, тёмненького, с серебристым отливом, беспородного, хоть и очень смышлёного. Он жил с ними уже пять лет.

Как только Олег произнёс его имя, тот сразу навострил уши и завилял хвостом.

Вот с этих самых поездок к Ольге и начался Маришкин соблазн. Сначала она ездила к ней раз в неделю, потом раз в три дня, а по прошествии двух месяцев с момента приговора уже через день. Олег понимал, что бо́льшая часть поездок с Ольгой никак не связана, но проверить это хотя бы звонком по телефону не решался. Что ему было теперь беспокоиться о крепости семейных уз, если он одной ногой заступил уже за границу жизни? Но осознавать это, даже гипотетически, было всё равно больно.

Он смотрел «Налево от лифта» с Пьером Ришаром, а слёзы сами собой скатывались по щекам на подушку. И совсем не от смеха, а от какой-то внутренней пробки, которая не позволяла им утекать в самую глубину сердца. Это были не грусть, не обида, не сожаление, а полная душевная расхлябанность, делавшая его сознание ватным. Он мог хорошо играть в шашки, складывать в уме пятизначные цифры, читать наизусть стихи, которые, казалось, давно забыл, но просто думать о жизни, о Марине, о самом себе и о том, к чему всё движется, было невмоготу.

Выплакав всю лишнюю влагу, Олег умылся, рассматривая в зеркале своё осунувшееся, желтоватое лицо, кликнул Волчка и вышел с ним во двор для вечерней прогулки.

Июньское небо рдело на западе золотисто-красным закатом; матовым серебром облаков подёрнулась тающая синева; первые звёзды уже пульсировали сквозь толщу вселенной. И никому-то в этой галактике не было дела ни до Олега, ни до Марины, ни до подозревающего что-то неладное Волчка. Всё шло своим чередом.

***

Через три месяца они уже не играли в шашки и не смотрели вместе кино. Марина ходила хмурая и задумчивая, словно хотела что-то сказать Олегу, но не решалась. «Раковый корпус» так и не дочитала. Вместо него стала штудировать модные журналы и пробовать разные диеты, внушив себе, что слишком уж за последнее время растолстела. Пароварка пришлась кстати, а меню стало разнообразнее. Тошнота, к которой Олег начал уже привыкать, отступила, лишь изредка давая о себе знать. Дома Ольга бывала теперь меньше, чем в предполагаемых гостях у их общей подруги, в парикмахерских и в маникюрных салонах. Бо́льшая часть бюджета стала уходить на эти походы да ещё на экзотические продукты в виде чудодейственных чаёв и пищевых добавок. Правда, Марине удалось-таки выбить для Олега первую группу инвалидности, что упрощало покупку некоторых лекарств и экономило деньги.

Пользуясь временным улучшением самочувствия, Олег стал выезжать на своём стареньком «Москвиче» за город вместе с Волчком, а по пути туда и обратно удавалось даже иногда таксовать. Этот свой заработок он складывал в бардачок, стараясь особо не тратить, и Марине об этом не говорил ни слова. В лесу было хорошо. Пели птички, толстые ёжики выползали из травы на прогретые солнцем тропки. Жаль, что не доживёт, наверное, до сентября, думал Олег, а там бы и гриб пошёл… Волчку в лесу нравилось даже больше, чем Олегу. Раньше его на природу почему-то не брали, оставляли в квартире, когда удавалось осенью выбраться на тихую охоту. Всё тут псу казалось диковинным и необыкновенным. Он полной грудью вдыхал новые запахи, вслушивался в каждый шорох и в каждую соловьиную трель. И как бы даже улыбался, глядя с прищуром на Олега и кивая вбок головой, словно говорил: «Смотри, дружище, ты это видишь? Уму непостижимо. А слышишь? Вот там, за той елью». И Олег будто понимал его и разделял с ним радость открытий. Пожалуй, за последнее время они с Волчком сблизились даже больше, чем когда-то с женой. И Олег забывал о своей болезни, шёл уверенно, смотрел зорко и уже не чувствовал боли, которая, как казалось с утра, никогда больше не отпустит его спину.

И только дома боль всё-таки возвращалась. И не уходила до полуночи, пока Олег не сдавался и не принимал капсулу трамадола.

Как-то так получилось, что с Мариной они теперь спали в разных комнатах. Что именно стало тому причиной, Олег не мог определить точно. Само собой вышло. С супружескими обязанностями, как казалось Олегу, он пока ещё вполне справлялся, пусть и не с той охотой, как раньше, но всё же. Не в этом крылась причина. В чём-то другом, напрямую к нему не относящемся. Сначала Марина допоздна читала и якобы не хотела его тревожить, потом подолгу болтала с кем-то по телефону на кухне, плотно закрыв все двери, чтобы шум её голоса не мешал уснуть. Олег слышал только унылое «бу-бу-бу» и думал, что лучше бы Марина говорила прямо у него над ухом. Это не раздражало его, нет. Это приводило именно в уныние, нюансы которого точнее сформулировать он не мог.

Однажды вечером, когда заморосил мелкий противный дождь и лесную прогулку с Волчком пришлось отменить, Олег всё же решился позвонить Ольге. Он знал её хорошо. Раньше все они – и Олег, и Марина, и Ольга, и её муж Антон, с которым они развелись, – тусили в одной компании. Даже вспыхнула между ними однажды страсть, в которую вмешалась Марина и бесцеремонно увела у подруги Олега. Но много воды утекло с тех пор, и общение свелось на нет.

– Да, – трубку взяла Ольга.

– Оль, привет, это Олег. Если ещё помнишь.

– Олежка-а, – радостно протянула Ольга. – Сто лет не слышались. Привет, привет. Как ты там… – она осеклась и замолчала.

– Да уж, – усмехнулся Олег, – давай обойдёмся без любезностей. Думаю, сама всё понимаешь. Я с вопросом к тебе звоню. Давно собирался.

– Угу.

– Марина сейчас у тебя?

– Нет, Олежек. Была, но… Слушай. Я всё боялась, что ты позвонишь, чтобы это спросить. Но ты всё никак не звонил. И я как-то расслабилась. А теперь… Никак сообразить не могу… В общем, нет у меня её.

– Понятно, – сказал Олег. – Я так примерно и представлял. Так что ты не переживай. Всё норм.

– Олежек, бедненький, – было слышно, что Ольга плачет.

– Не надо, Оль. Ну ты чего? Знаешь, сколько таких бедненьких на свете? На всех слёз не хватит. Я же говорю, нормально всё.

– Я не понимаю, – всхлипывая, сказала Ольга, – как она так может сейчас поступать. Только ты уж, пожалуйста, не говори, что я не сдержала своего слова. Обещала ей ни-ни. Но не могу я, Олежек. Марина уже полмесяца как ко мне не заходила. С доктором она со своим. Вот.

– С доктором?

– Да. Он и группу помог ей для тебя выбить. Плакала она, переживала сильно. Боялась, что повесишься ты или сделаешь что-нибудь с собой. И доктор этот как раз подвернулся, мозги ей промыл. И вот… Она уже и место тебе в хосписе присмотрела. Знаешь, как теперь трудно туда попасть? У меня же брат тоже от рака умер. Знаю я изнутри, каково всё это переживать. Потому и не могу молчать. Будто преступление какое совершаю. Прости, Олежек. Ну, зря я, может быть, и сказала. Дура я, сам знаешь. Слабохарактерная.

И Ольга разрыдалась уже по полной, так что стало понятно, что никакого дальнейшего разговора у них не получится. Олег подождал ещё с минуту и нажал пальцем на рычаг телефонного аппарата.

***

Олег видел, как мучается Марина, словно это не он, а она была неизлечимо больна. Один раз она даже не уехала никуда из дома, поговорив перед этим на повышенных тонах с кем-то по телефону. Да чего уж гадать? Не с «кем-то», а наверняка со своим доктором. Ходила кругами вокруг Олега, пока не предложила наконец отправиться в лес на прогулку вместе с ним. Олег понимал, что ею двигал вполне искренний мотив, хотя больше и похожий на жест отчаяния. Он тоже воодушевился, воспылал каким-то благородным порывом и с радостью согласился.

В лесу они всю дорогу молчали. Рассеянно улыбались, собирали по берегу реки землянику. Волчок не отходил от них ни на шаг, понимал, что за молчанием этим таится начало какой-то беды, какого-то поворота и в его жизни тоже. Раз десять Олег открывал рот, чтобы начать разговор с Мариной о докторе. Не затем, чтобы её упрекнуть, а для того, чтобы объяснить, насколько он всё это понимает, и убедить её в том, чтобы она не чувствовала себя виноватой. Они прямо сейчас могли бы расстаться хорошими друзьями, пожелав друг другу удачи. Да, со стороны это, возможно, и выглядело бы каким-то кощунством, но они-то живут внутри своего скомканного мира, им-то всё должно быть понятно. Какая разница, что скажут те, кто снаружи? Ещё не известно, как бы они сами поступили, окажись на их месте. Он хотел уверить её, что не станет вешаться и не пойдёт топиться на пруд. Почему вообще все думают о том, что такое возможно? Человек тем сильнее цепляется за свою жалкую жизнь, чем меньше она оставляет ему шансов на счастье. В критических ситуациях включается некий рептильный мозг, доставшийся людям от далёких-далёких предков, спасавшихся от чудовищ в пещерах. Включается и ставит задачу во что бы то ни стало выжить! Так что пусть она на этот счёт не беспокоится. Обо всём этом он хотел ей сказать – и не мог. Может, и она со своей стороны что-то подобное собиралась ему поведать. Но вечером, когда они, разбитые, ни с чем вернулись из леса, уже никто из них не думал ни о каких словах. Наверное, то была последняя попытка расставить все точки над «и». Но слов не нашлось, как не нашлось в языке тех самых «и», которые нуждались бы в таких точках. И Олег, и Марина как бы окончательно опустошились и поняли для себя каждый что-то своё. Общим в их понимании была только эта вот самая пустота и невозможность что-либо уже изменить. Марина до утра проговорила на кухне по телефону, прерывая монологи своим плачем. Волчок забрался в постель к Олегу и, шурша языком, лизал его в небритую щёку.

Утром Олег обнаружил на кухне записку: «Уехала по делам. Вернусь поздно вечером. Прости, завтрак сготовить не успела». Олег её перевернул, взял карандаш и тоже начеркал: «Марина, не хочу писать длинное письмо. Просто знай, что у меня всё хорошо и меня в ближайшее время не жди. Не переживай. И не ищи меня. Так надо». Потом нацепил на Волчка поводок, дошёл до гаража, завёл машину и поехал прочь из города. В деревню. В дом покойного деда.

Перед выездом из города он заправил полный бак, на деньги из бардачка накупил продуктов и мешок собачьего корма. С каждым километром, который приближал его к цели, настроение становилось лучше. Такое простое решение – а как долго не приходило на ум! Волчок внимательно всматривался в дорогу, словно хорошенько хотел её запомнить.

– Что, волчара? – сказал Олег. – Правильно. Запоминай. Если случится со мной что-то, до дома доберёшься уже сам. Ты же у меня голова. Да, Волчок?

Пёс высунул язык, завилял хвостом и гавкнул. То ли отругал Олега за такую крамольную мысль, то ли дал понять, что действительно сможет найти дорогу обратно.

Через три часа, попетляв по почти заросшим лесным дорогам, беглецы добрались до места. Но Олегу показалось, что ехали они целых полдня.

За два года деревня ещё больше изменилась. Лишь дом деда всё ещё выглядел довольно крепким, несмотря на то, что никто не подтапливал его в зимы. От соседских строений остались одни скелеты и фундаменты. Только ласточки бороздили небо, не желая искать для своих гнёзд другую деревню. И ни единой живой души.

Олег достал из-под проржавевшей насквозь бочки такой же рыжий от коррозии ключ и отпер скрипучую дверь в сени. В лицо ударила густая волна прели и запах гниющих досок. Волчок стоял на крыльце, низко пригнув голову и внюхиваясь. Зайти не решался.

– Пойдём, – подбодрил его Олег. – Это хороший дом. На какое-то время теперь и твой. Не бойся. Пошли.

Пёс сделал несколько неуверенных шагов и зашёл внутрь вслед за Олегом.

Здесь всё было таким же, каким оставил Олег после поминок два года назад. Даже бутылки, тарелки и гранёные стаканы стояли на своих местах. Из городских сталкеров, рыщущих по заброшкам, никто до сюда добраться ещё не успел. Или не посчитал интересным. На стене висел выцветший календарь с чересчур бородатым Санта-Клаусом и надписью «Happy New Year» за 1997 год. Дед зачем-то зачёркивал на нём дни, а какие-то обводил кружка́ми. Видимо, это были для него важные даты. На восемнадцатом сентября все отметки обрывались.

Олег сходил на колодец, заменил на нём прохудившееся ведро на относительно новое, набрал воды. Вода была чистой, чуть сладковатой на вкус. Такой она здесь была и раньше, возможно, из-за близкого соседства болот. В доме Олег помыл всю грязную посуду. В большую миску навалил для Волчка корма, в другую налил попить. Волчок только понюхал, но есть не стал. Стрессовало животное от этих неожиданных перемен. Но ничего. Привыкнет. Самому тоже есть не хотелось. Не помешало бы протопить печку. Дня за три вся прель должна выветриться, если всё сделать по уму. Вот тогда и можно будет расслабиться и ещё раз подумать о неясных пока планах. В шкафах нашлось много одежды и постельное бельё. Жутко пахнущее – но это тоже поправимо.

Примерно прикинув объём предстоящих мероприятий по обустройству жизни, Олег решил прогуляться. Дойти хотя бы до деда Прошки. Волчок начал понемногу осваиваться, не отирался уже у ног, а отбегал от хозяина далеко, исследуя местность.

Дом деда Прошки оказался пуст. На двери не было даже замка. Когда Олег зашёл внутрь, то всё сразу же понял – не найдёт он в деревне деда-тракториста. Нет его, как нет и никого, кроме них с Волчком.

До клуба Олег шёл уже с ясным пониманием того, что и спившегося директора тоже не встретит. Грустно всё это. Ушли люди – словно и не было их никогда. Ни весточки, ни жалобной песни, – ничего. Растаяли, как по весне снег, утекли ручьями, оставив по себе лишь обрывки памяти, пожухлые и перепутанные, как картинки из полузабытого сна. Олег тяжело вздохнул.

И вдруг услышал, как впереди, за поворотом дороги, залаял Волчок. Олег ускорил шаг, вышел из-за деревьев и увидел, что на обломках разрушенного клуба копошится, нагнувшись, какой-то человек, не обращая внимания на лающую собаку. Подойдя ещё ближе, он не поверил своим глазам.

– Баба Дуся? – воскликнул он. – Волчок. Тихо. Ко мне.

Пёс умолк и, подбежав к Олегу, уселся у его ног.

Женщина разогнула спину, повернулась и, прищурившись, посмотрела на Олега.

– Явился не запылился, – сказала она громко. – Олег? Ну конечно. А я самая она и есть. Баба Дуся. А ты кого хотел здесь ещё встретить?

Когда-то бабу Дусю все знали в этой деревне. Дом её стоял далеко за окраиной, у самых болот. Ещё мальчишкой Олег с друзьями по вечерам, прячась по кустам и стараясь держаться против ветра, пробирался к её избе, чтобы хоть одним глазком подсмотреть страшное колдовство, которое, как пугали их взрослые, баба Дуся творит перед самым закатом. Им думалось, что в огромном котле она будет варить какое-нибудь животное или даже украденного из соседней деревни младенца. А может, и призовёт покойников с ближайшего погоста, и все вместе они устроят пир под ночным небом. Да пусть будет хотя бы говорящий ворон или сыч, усевшийся к ней на плечо. Это тоже была бы интересная жуть. Но всякий раз появлялся только Пират – грозный лохматый пёс, от которого они врассыпную бросались прочь, позабыв обо всём на свете. Иногда по ночам баба Дуся бродила по деревне не понятно с какой целью. Даже пьяные в хлам мужики, за полночь возвращавшиеся к своим жёнам, трезвели, если она встречалась им на пути. Все боялись бабу Дусю, все считали её ведьмой. Но при этом, случись у кого какая-нибудь хворь, все тут же бежали к ней на болото – за травками, за заговором, за предсказанием ближайшего будущего. Так что бабу Дусю хоть и боялись, но уважали. Дед Олега особенно часто хаживал на болото и, бывало, возвращался оттуда уже под утро. При этом никакая хворь ему не грозила, и в заговорах он не нуждался. Были между ним и этой женщиной какие-то только им понятные отношения, в подробности коих никто не хотел вдаваться. Именно с её лёгкой руки тогда на свадьбе дед и выразил вполне ясно своё отношение к Марине, когда постучал пальцем по её лбу. И получилось, что отчасти он оказался прав. Хотя, разумеется, всё это не более, чем совпадение и суеверная чушь.

Олег подошёл к женщине и слегка её приобнял.

– Как же рад я вас видеть, – искренне сказал он. – А то смотрю, вроде как мы с Волчком тут единственные обитатели на всю округу.

– Хорошая у тебя псина, – посмотрела на собаку баба Дуся. – Умная.

Волчок снова завилял хвостом. Признал незнакомого человека.

– А дед Прошка… – Олег осёкся, не зная, как удобнее сформулировать свой вопрос.

– Нет Прохора. Уже год как нету, – поняла его женщина. – Так что одна я теперь тут осталась. А Кузьмич, директор бывшего клуба, просто пропал, три месяца как о нём ни слуху, ни духу.

– А что же вы на похороны к моему деду не приходили? Вы же, насколько я помню, дружили с ним.

– А ты меня не позвал.

– Так я… Подумал, что… И никто не сказал ничего.

– Да шучу, шучу, – рассмеялась баба Дуся. – Понятное дело, чего ты подумал. А что я на кладбище-то том не видала? Я по-своему деда твоего проводила. Всё чин по чину. Без этих ваших пустых разговоров о том, каким он был хорошим и как теперь будет его не хватать. Видела я тебя с троицей на погосте. Напрашиваться не стала.

– Как же вы теперь тут одна-то со всем хозяйством управляетесь?

– А какое тут у меня хозяйство? Я сама, да хата моя. Но та ещё лет пять простоит, есть не просит. Пират давно уже богу душу отдал. Прожил столько, сколько собаки не живут. А мне-то, старой, много ли теперь надо? Это ты, я смотрю, с хозяйством своим не справился.

Баба Дуся взяла Олега за руку и как-то особенно посмотрела ему в глаза.

– Говорила я твоему деду, – сказала она, – что изведёт внука его жена. Затем и звала я тебя в деревню, чтобы всё исправить. Обещала дедушке, когда смерть пришла его забирать.

– Что исправить? – испуганно произнёс Олег и машинально отдёрнул руку.

– Пламя чёрное погасить, которое нутро твоё разъедает, – пояснила женщина. – Рак. Так, кажется, это у вас называют?

– Кто вам сказал? – вопрос Олега прозвучал глупо.

– С тем, кто сказал, ты, Олег, не знаком. Да и вряд ли захочешь знаться. Ты помнишь, где на болоте мой дом. Когда освоитесь с псиной, когда ум свой в порядок приведёшь, то и заходите вместе ко мне. Погостите денька два. Дело нам долгое предстоит и запутанное, но свет в конце пути брезжит. Думаю, что смогу волю твоего деда Платона напоследок исполнить. Только не затягивай с этим. Увидишь, как туман за окнами стелиться начнёт, так и ступай на болото. Дни мои тоже сочтены. Недолго осталось.

Но туман заклубился только в голове у Олега. Он с трудом находил какие-то смыслы в словах старушки, будто снова вернулся в своё детство, только в этот раз дождался заката и стал свидетелем колдовских чар. Когда же туман рассеялся, то бабы Дуси и след простыл. На него, высунув язык и часто дыша, смотрел Волчок.

– Ты это видел? – словно обращаясь к самому себе, спросил Олег.

Пёс дёрнул слегка головой, будто указывая в сторону болота. Потом повернулся трижды против часовой стрелки и засеменил в сторону дома, изредка останавливаясь и оглядываясь на замершего на месте Олега. Тот тряхнул головой и последовал наконец за ним.

***

Через три дня из комнат и из чулана действительно выветрилась вся прель. Печку Олег протопил дважды, прочистив прежде дымоход при помощи облитой бензином пакли. Искры с треском разлетались по всей округе; Олег даже испугался, как бы не занялся́ пожар в каких-то из развалин соседских домов. Но всё обошлось.

Последнее время он почти не ел, побоявшись, что опять станет тошнить от простой пищи. Да и аппетит до сих пор так и не появился. Однако силы брались невесть откуда, и усталым он себя под вечер вовсе не ощущал. Волчок тоже радовался их новому образу жизни. Ему в деревне нравилось; он облазил здесь каждый угол, забрался во все доступные только ему щели, будто искал что-то давно потерянное в этой глуши.

Возвращаясь мыслями к не совсем правдоподобной встрече с бабой Дусей, Олег чувствовал, как с каждым днём возрастает в нём желание сходить на болото и удостовериться в реальном существовании старушки. Могла ли она ему просто привидеться? Кто знает, как проявляется ещё его болезнь на последней стадии своего развития. Боль по ночам, хоть и не так сильно, как в городе, но постоянно давала о себе знать, возвращая к трусливому позыву поехать обратно, всё направив в привычное русло, устье которого уже явственно очертилось на горизонте. Но стоило ей только улечься после дозы трамадола, как Олег начинал ругать себя за малодушие и убеждать, что, уехав в деревню, он поступил единственно верно.

На четвёртое утро расползшийся под окном туман окончательно укрепил его в намерении навестить старую знакомую.

Свистнув Волчка, он вышел на улицу и направился в сторону леса. Дорогу он хорошо помнил. Но в тумане ориентироваться было сложнее, и он часто останавливался, отстраивая свой внутренний компас. Впереди, не видимый глазу, занимался лаем Волчок, как будто подсказывая верное направление. Но пёс никогда раньше в доме у бабы Дуси не был. Откуда бы ему знать, куда двигаться в этой непроглядной мари? Может, гуляя без хозяина, успел разведать дорогу?

Минут через сорок они с псом достигли намеченной цели. Дом бабы Дуси совсем от старости почернел: краска на нём облупилась, наличники покривились, и фундамент почти скрылся из вида, так что остался над травой только нижний венец, обитый старым железом.

Олег постучал в треснувшее стекло крайнего к крыльцу окна. Волчок громко залаял. В окне на секунду мелькнула женская голова, и через минуту на пороге показалась баба Дуся, без платка, с растрёпанным ворохом белых как снег волос.

– Заходите, – сказала она и снова ушла внутрь.

В этом доме запахи царили совсем другие. Для исследовательского духа Волчка это, надо полагать, был самый настоящий праздник. Для самого же Олега – осуществление давней, уже совсем забытой детской мечты проникнуть в тайну этой странной, пугающей когда-то всю деревню женщины. Здесь пахло травами, которые были развешены и разложены повсюду: в сенях, в комнате над печкой с лежанкой, на подоконниках и на старых газетах возле стен на полу. В красном углу висела странная икона со святым, у которого вместо привычной человеческой головы была пёсья. Это особенно привлекло внимание Олега – не то чтобы напугало, но всё же несколько напрягло. Баба Дуся, повязавшая к этому времени на голову платок, заметила смущение Олега и пояснила:

– Это святой Христофор. Проводник в страну мёртвых. Когда-то помог Христу пройти через врата ада, чтобы тот мог освободить вечных мучеников и дать им шанс на спасение. Никогда не видел?

– Нет.

– Не жалует его нынешняя церковь. И напрасно. Хотя, теперь он и выглядит по-другому, по-человечьи.

Волчок тоже внимательно посмотрел на икону, но вопросов в его глазах не читалось – наверное, он принял этот факт как само собой разумеющийся. Однако интерес его привлёк другой персонаж – чёрный как смола ворон, сидевший на жёрдочке в противоположном углу и смешно, просунув лапу под крылом, чесавший себе голову со здоровенным блестящим клювом. Волчок гавкнул. Ворон удивлённо посмотрел на него, вернул лапу в исходное положение и ответил ему точно таким же лаем. Волчок поглядел на Олега – на этот раз вопросы у него, судя по всему, появились.

Баба Дуся усмехнулась.

– Это Смольный, – сказала она. – Ещё Пират научил его лаять. Иногда напоминает мне слова, которые начинаю забывать. Поговорить-то теперь не с кем.

– Понятно, – зачем-то сказал Олег.

А на счёт ворона в детстве они были всё-таки правы.

– А тебе вот чего теперь сделать надо, – резко сменила тему баба Дуся. – Банька у меня за домом. Сама-то я там только тра́вы сушу, давно не топила. Воды мне теперь столько не наносить. А ты уж найди сил, натаскай. Родник справа за кусточком, как выйдешь на тропу, по которой пришёл. Протопи хорошенько да пропарь себя так, чтобы все поры открылись. Жа́ра не жалей. И спешить нам сегодня некуда. Завтра, как проснёшься, на болото пойдём.

– Это зачем? – спросил Олег. – Зачем на болото?

– Травку одну искать будем. Бугун называется.

– Бугун, – громко повторил за хозяйкой Смольный.

Олег вздрогнул. Волчок снова вопросительно на него посмотрел.

– Ступай, – махнула рукой баба Дуся. – А мы тут пока с пёсиком твоим поболтаем. А то видишь сколько у него вопросов. К деду-то на могилку ещё не ходил?

– Нет пока. Домом всё занимался.

– Ну и правильно. Дня через четыре и сходишь. К тому времени ещё один повод появится.

– Какой повод?

– Непосредственный, – задумчиво произнесла баба Дуся и перекрестилась, посмотрев на Христофора.

– Вы меня, баба Дусь, честно говоря, пугаете, – признался Олег. – Прямо как в детстве.

– А ты не пугайся, – посмотрела ему в глаза женщина. – Побереги силы. Всё самое интересное ещё впереди.

«Да уж, – подумал Олег. – Лучше было бы и не начинать эту тему».

Он вышел в сени, взял два ведра и направился на родник.

Туман на улице рассеялся, обнажив всю дикую красоту леса, на западе редеющего и плавно переходящего в просторы топких болот. Небо казалось высоким и насыщенно голубым. День обещал быть погожим.

По крайней мере, Олег больше не сомневался в реальности бабы Дуси. А загадочные её речи он просто списал на её характер. Наверное, всем ведуньям и колдунам так и положено говорить. А банька была бы ему в любом случае кстати. Дедовская-то, в отличие от избы, совсем развалилась и по прямому назначению была непригодна.

Работа спорилась. До родника ходить оказалось недалеко. К полудню Олег раскочегарил обложенный булыжниками камин, нашёл в предбаннике берёзовый веник и с удовольствием отхлестал себя по бокам, чувствуя, как жар проникает в самые глубины его измученного организма. Врачи, конечно, строго запретили ему все процедуры, связанные с излишним теплом, даже на солнце ему подолгу находиться не полагалось. Но заботиться сейчас о таких мелочах показалось ему неуместным. Всё вообще пошло не по правилам в его жизни.

К концу процедуры из предбанника послышался голос бабы Дуси:

– Сильно-то тоже не увлекайся, Олег. Достаточно. Накинь на низ полотенце, но не одевайся. Так и приходи в дом.

Олег сделал, как и велела женщина.

Волчка в дом баба Дуся в этот раз не пустила. За то время, пока Олег парился в бане, она, видимо, и впрямь о чём-то поговорила с псом, потому что теперь тот слушался её так же беспрекословно, как и Олега.

Запахи в доме стали насыщеннее и острее. В печи исходил паром большой чугунок. В основном от него и исходили новые ароматы.

Баба Дуся усадила Олега на табуретку прямо перед печкой, а под ноги ему поставила пластмассовый таз с тёплой, красноватого цвета водой. Размахивая, словно веером, плотным пучком травы, женщина встала за спиной у Олега и левую руку положила ему на темечко.

Успевшее чуть остыть, тело Олега снова стало заполняться теплом. В затылке защекотало, и вскоре эта щекочущая волна добралась до самого живота, разливаясь вширь и выходя уже как бы за пределы его физической оболочки.

Баба Дуся забормотала какие-то слова на непонятном Олегу языке. Он смог разобрать только «лес», «съем» и «ам». Потом в голове зашумело и помутнело, как в радиоприёмнике, потерявшем сигнал. Будто отдельные кадры из его прошлого замелькали перед глазами: вот живая ещё мама, смеющаяся, глядя на что-то через окно; самый первый день у деда в деревне – сколько Олегу тогда было? Четыре? Или пять лет? Тёплые шершавые руки деда, снова мамин смех, и сорока, севшая на подоконник. Вот разбегаются они с мальчишками по лесу в сгущавшейся темноте, и удаль, смешанная со страхом, оседает где-то внутри живота, подгоняя всё быстрей и быстрей. И потом обрывается в ярком всполохе света…

В себя Олег пришёл только утром. Он лежал на печи, накрытый вместо одеяла ворохом трав и сухих лепестков, как ему показалось, подсолнуха. Из окна прямо в глаза светило взошедшее над соснами солнце. Из одежды на нём не оказалось даже полотенца. Период вечерней боли, который купировался исключительно трамадолом, прошёл мимо его сознания. Сейчас он чувствовал лишь лёгкое покалывание внизу спины, какое случается, когда начинает заживать рана.

Он привстал и аккуратно слез с печи. Внизу его уже поджидал Волчок, завихлявший радостно всем своим телом. На лавке лежала одежда. Олег успел в неё облачиться, когда на пороге соседней комнаты появилась со скрещенными на животе руками баба Дуся.

– Ну вот и хорошо, – сказала она. – Выпьешь чаю, и будем собираться в дорогу.

– Кар, – в знак согласия каркнул ворон, в этот раз на своём птичьем языке.

***

Когда они уже стояли на краю болота, Олега снова охватила неуверенность. Картина перед ними предстала весьма устрашающая. Неужели по этой топи вообще куда-то можно идти? Олег хотел было спросить, для чего за этим бугуном нужно брать с собой и его, – но промолчал. На нём была поклажа. Перед походом баба Дуся взвалила ему на спину охапку соломы, не такую уж и тяжёлую, но довольно внушительную по габаритам. Для чего нужна солома на болоте, он тоже спрашивать не стал.

В резиновых сапогах по колено и с длинными палками в руках они двинулись в путь. Волчку было приказано оставаться дома и сторожить кур.

Олег не помнил, когда ел по-нормальному последний раз. И было удивительно, что сил у него от этой непредвиденной голодовки не становится меньше. Горький пахучий отвар, выпитый утром, волшебным образом укрепил Олега.

– И долго идти? – спустя полчаса задал свой первый вопрос Олег.

– А неуж устал? – оглянулась на него идущая впереди баба Дуся.

– Да нет, – пожал плечами Олег. – Я вот всё спросить у вас не решаюсь…

– Спрашивай. А то чего в молчанку-то играть? Всё веселее.

– Хотел узнать, как так получилось, что вы с моим дедом такими друзьями стали?

– Непростая история, – сказала баба Дуся. – Запутанная. А Платон тебе о своём прошлом ничего не рассказывал?

– Нет. Он всё больше молчал. Всё время будто в мысли свои погружён был.

– То-то я смотрю, ты помолчать тоже любишь. Есть в кого, – заметила баба Дуся.

– Я в беседах с дедом любопытством не отличался. Он любил меня. Я любил его. И этого нам вполне хватало.

– В лесах наших возле Чутков, – начала женщина, осторожно нащупывая шестом известный только ей брод, – партизанили мужики во время войны. Тогда ещё мать моя жива была, а сама-то я – пигалица, шестнадцать годков едва стукнуло. Платон на четыре года меня был постарше. И жил не в нашей деревне, а в соседней, за десять вёрст отсюда, на другой стороне болота. Теперь уж от той деревни и следа не осталось. Когда немцы туда зашли, то Платон в лес подался, чтобы к партизанам прибиться. Связные тогда перестали отчего-то челночить. Но то ли духи лесные его попутали, то ли сам он маху дал, но заблудился и плутал по лесам да болотам недели две, пока совсем из сил не стал выбиваться. А год был сорок четвёртый. Осень уж началась. Немцы-то к тому времени вовсю отступали, а тут застряли какие-то части – оборванные, голодные, злые. Тоже, поди, домой хотелось. То ли задание особое у них было, то ли командиры их бросили – поди теперь разбери. Лютовали сильно. Добрались и до наших Чутков. Партизан искали. В наш с мамой дом нагрянули. Схватили меня – веди, говорят, где тут у вас отряд прячется. А мне-то, девчонке, почём знать? С чего они решили, что я их проведу – это загадка. Я-то болот тогда почти совсем и не знала. Мать только по окраинкам водила меня, и в одно особое место только однажды. А та смотрит на меня и как бы согласие даёт – иди, мол, сама знаешь куда. Вот в это особенное место я тайной тропой фрицев и повела. А они недоверчивые, про Сусанина-то, видать, хорошо знали. Зыркают на меня всю дорогу. Только и слышу – «шнеля, шнеля», «капут». Сама трясусь вся, а дело делаю. К ночи добрались до нужного пятачка. По пути хворосту набрали, костёр развели, который больше дымил, чем грел – боялись, что партизаны заметят и атакуют ночью. Ну… В общем, сам скоро поймёшь, что с дымом в том месте шутить не сто́ит. Разомлели фрицы. Бугун своё дело знает. А я-то уж к тому привычная. Палку в руки – и назад к мамке. Под утро и наткнулась на Платона. Тот совсем без сил посреди болот будто дерево стоял. И как забрёл туда, сам не помнил. Вывела я его в нашу деревню. Соседнюю-то немцы сожгли. Так он у нас и остался. До поры до времени.

– А немцы-то в болотах что? – поинтересовался Олег.

– А чего за них переживать? Хотя, конечно, тоже не все по своей воле пришли. Как и задумано было, сгинули ко всем чертям. Без опытного проводника назад оттуда пути нет.

– Дед никогда об этом не рассказывал.

– Да не сильно сперва приняли-то его наши, – продолжила баба Дуся. – Партизаны-то из лесов тоже так и не вернулись в деревню. Для болот-то что немец, что поляк, что русский, – все на одно лицо. Может, деревенские думали, что Платон как-то к тому причастен. Но не при делах он был. Сам едва выжил. Вот так мы с ним и сдружились. Полагаю, совестно ему было, что с фрицами повоевать так и не довелось. В деревне-то у себя он самый рукастый был, так в колхозе ещё в сорок втором ему бронь председатель выбил. Хоть и артачился Платон, но против председателя не пошёл, потому как сам понимал, что без него с оставшейся техникой лучше никто не справится. Мужики-то, что с войны живыми вернулись, с подозрением к таким, как Платон, относились. Своей фронтовой мерой мерили. Это уж спустя много лет нравы смягчились. Да Платон особо-то в друзья ни к кому и не просился. Гордый был. В город одно время подался, бабу себе нашёл, ребёночка даже успел заделать – мамку твою. А потом расстроилось у них что-то, разошлись они, и он обратно в Чутки вернулся. Но отношений ни с супругой бывшей, ни с дочкой не прерывал. Доброе у него сердце было и справедливое. Ну вот, пришли мы на место.

Они выбрались на небольшой пригорок, верхняя часть которого оказалась ровной и совершенно плоской. Подковой с трёх сторон его опоясывал невысокий кустарник, весь усыпанный шапками белых соцветий. От них шёл терпкий, чуть сладковатый запах, похожий на аромат перебродившего вина.

– Это и есть бугун? – спросил Олег.

– Он самый, – кивнула головой женщина. – Расстилай возле него солому.

Вдвоём они полукругом распределили по земле всю охапку, и баба Дуся её подожгла. Клубы густого дыма стали застилать горизонт. Запах тлеющего бугуна сделался ещё острее и гуще. В голове у Олега слегка помутнело.

– А теперь гляди в оба, – сказала баба Дуся. – За дымом ищи.

– Что искать?

– Как только заметишь две красные точки, то не упускай их из виду. И не бойся. Смотри на них. Они станут приближаться, а ты стой и не двигайся с места.

– Что за точки?

– Змей болотный на запах должен явиться.

– Змей?! – воскликнул Олег. – Какой ещё змей?

– Сам увидишь, – схватив его сзади за плечи, сказала женщина. – Я рядом буду, не бойся. Внимательно смотри. Главное, не отводи глаз.

– Ну ладно, – согласился Олег.

Но голос его прозвучал как-то со стороны, словно говорил вовсе не он, а кто-то у него сбоку. Стена дыма, заслонившая уже солнце, задрожала и стала закручиваться в спирали, и в этих быстро завивающихся спиралях вспыхнули две яркие красные точки. Они стремительно приближались, меняя своё расположение слева направо и сверху вниз. Олег смотрел на них не моргая. И когда огоньки оказались уже совсем рядом, то он увидел и самого́ Змея. Это были его глаза. А само существо предстало перед ним всей громадой своего исполинского тела – зеленовато-коричневое, со светящимися чешуйками вдоль плоской рогатой головы. Змей навис над ним и затем в одно неуловимое мгновенье кольцами охватил Олега поперёк тела. Он завивался вокруг него, то уменьшаясь, то увеличиваясь в размерах, и всё сильнее сжимал, будто в тиски. Стало нестерпимо жарко. Олег не мог больше вздохнуть, в ужасе понимая, что ему пришёл конец. Он пытался повернуть голову, чтобы увидеть стоявшую позади бабу Дусю, но и это стало теперь невозможным. Он хотел закричать от пронзившей его насквозь боли…

И очнулся. Он лежал всё на той же печке в доме у бабы Дуси, с головой укрытый травами и лепестками подсолнуха.

***

И что же это было? Сон? Они и в самом деле ходили на болото? И Змей тоже был настоящий? И стена дыма, скрывшая горизонт?

Олег выбрался из-под трав и слез с печки. Вот Волчок. Вот его одежда на лавке. А сейчас выйдет из соседней комнаты баба Дуся и скажет: «Ну вот и хорошо. Выпьешь чаю, и будем собираться в дорогу». Он оделся и замер, глядя то на занавеску, отделявшую две смежные комнаты, то на уставившегося на него со своей жёрдочки ворона. Но занавеска не шевелилась, а Смольный не издавал никаких звуков. Ну, может, оно так даже и лучше.

Олег облегчённо вздохнул. Вышел в сени, ополоснул холодной водой из рукомойника помятое лицо и вместе с псом спустился с крыльца во двор.

На улице баба Дуся разбрасывала из деревянной котомки корм. Вокруг неё деловито гарцевали курицы в количестве пяти штук.

– Доброе утро, – сказал Олег.

– Доброе, – негромко поприветствовала его женщина.

Олег внимательно на неё посмотрел. И немного опешил. Она изменилась. Лицо её осунулось и стало как-то темнее. Глаза будто выцвели, и взгляд был обращён внутрь. Да и движения её, ещё вчера уверенные, сделались скованными и неровными. Но наблюдения свои Олег не решился озвучить и ничего не спросил.

Баба Дуся слегка улыбнулась и подошла к нему ближе.

– Приключение наше с тобой на том и закончится, – сказала она. – А теперь тебе идти нужно. Гость тебя в доме деда уже заждался.

– Какой гость?

– Вестник, – снова в своём загадочном стиле произнесла баба Дуся. – Поспеши, а то не ровен час уедет. Только вот ещё что… Постой. Я сейчас.

Женщина зашла в дом и через минуту появилась с небольшим бумажным кульком.

– Вот, – протянула его Олегу. – Тра́вы это. Когда в город вернёшься, заваривай и пей вместе с супругой, пока не закончится.

– А я вернусь в город? – удивился Олег.

– Это уже сам решай, – спокойно сказала женщина. – С гостем поговоришь и тогда примешь решение. Только три дня ещё подожди, если уезжать соберёшься. Займись домом, доведи там всё до ума. И кушать не забывай. Чувствуешь-то себя как?

Это он должен был задать бабе Дусе такой вопрос. Олег в смущении опустил глаза и ответил:

– Хорошо.

Прислушался к своему нутру и действительно не обнаружил в себе ни слабости, ни остатков боли, ни тошноты.

– А что с моей болезнью? – спросил словно у самого себя.

Баба Дуся отложила котомку, сняла с головы платок и села на ступеньку крыльца.

– Да что бы я тебе сейчас ни сказала, – ответила она, – ты же всё равно не поверишь. Ты и меня-то ведь поначалу за привидение принял. – Она улыбнулась устало. – Когда на обследование поедешь, сам всё и увидишь. И вот что… Меня эти три дня ты уж, пожалуйста, не тревожь. Попрощаться придёшь, когда Смольный весточку тебе принесёт.

– Ворон?

– Один у меня теперь посыльный. Дождись его, тогда и решение окончательное принимай. Всё теперь только от тебя зависит.

– Ладно, баба Дусь. Спасибо вам за всё. Так и сделаю, как вы говорите.

– Сделай, сынок. Не забудь. А теперь ступайте с богом. И пёсика береги. Славный он. Понимающий.

В глубокой задумчивости они с Волчком добрались до дома. Волчок тоже думал всю дорогу о чём-то своём, собачьем. Почти не заглядывал в лицо Олегу, как делал это обычно, а мотал время от времени головой, словно сокрушался о каких-то известных только ему ошибках.

На ещё сохранившейся лавочке возле дома их действительно ожидал гость. И это была Ольга.

– Господи! – воскликнул Олег. – А ты чего здесь?

Ольга развела руками:

– Тебя ищу.

– Вот уж не ожидал. А как ты дом-то этот нашла?

– Да один он здесь только жилой. И Марина подсказала. Даже карту нарисовала, как до деревни добраться. Правда, заплутала я немного в лесу. Но ничего. Добралась.

– Я же написал, чтобы не искали меня и не волновались. В чём такая необходимость? Стряслось что-то?

– Олеж, – опустила голову Ольга. – Маринка места себе не находит. Извелась вся. Да и я с дури сболтнула тебе лишнего. Теперь вот чувствую себя виноватой.

– А чего ей изводиться-то? – не удержался Олег. – Я же свободу ей дал. Пусть бы доктор её и успокаивал. И ты напраслину на себя не возводи.

– Да какой там доктор, Олег?! – Ольга уже почти плакала. – Вышел весь доктор. Заскок это у Маринки случился. От нервного напряжения. Сама не осознавала, что делает. А теперь так вообще руки опустила. Ты не подумай, что я оправдываю её. Не моё это дело – давать оценки. Просто боюсь за неё, Олег. Как бы чего не сделала с собой. Ты уж вернись, пожалуйста, да поговори с ней. Не знаю… Успокой как-то. Объясни ей толком свой этот побег. Так же ведь тоже нельзя.

Олег молча сел на лавку рядом с Ольгой и обнял её за плечо. Что тут было ещё выяснять? Всё и так стало понятно.

– Тебя подвезти до трассы? – минут через пять спросил наконец Олег. – Ты на автобусе добралась-то? Или подвёз кто?

– Да кто меня подвезёт? На автобусе. Так что мне Марине-то передать? Ждать ей тебя или как?

– Я дня через три вернусь.

– Через три? Точно?

– Точно.

– А почему не сегодня?

– Дело одно осталось. Дождаться кое-кого нужно. А потом уж и ехать.

– А ты, Олеж, каким-то другим стал.

– Просто давно не видела.

– Да нет. И голос у тебя другой. И слова другие. Извини за глупый вопрос, но у тебя всё в порядке?

– Лучше не бывает, – сказал Олег и подумал, что так ведь теперь и есть. Так хорошо и спокойно он не чувствовал себя ни разу за последний год.

Он улыбнулся.

– Как-то всё не взаправду, – сказала Ольга. – Как будто снится мне всё это. И деревня какая-то странная. Кроме тебя, не встретила ни одного человека. Да и сам ты… Но спокойно тут. Словно и мира больше никакого не существует, а только вот это.

– А мне этот сон по душе, – произнёс Олег.

– Но и жутковато как-то, – подёрнула плечами девушка. – Не представляю, как ты тут целую неделю один. Я бы с ума сошла. По ночам тут, поди, и волки воют?

– Я не один. С Волчком. И волков тут отродясь не видали. Хотя, кто теперь знает…

Пёс гавкнул. Ольга рассмеялась, смахивая с лица последние слёзы.

– Вот-вот, – сказала она. – И это ещё страннее.

Олег тоже расхохотался. И этот их безудержный, слегка отчаянный смех продолжался долго, смешавшись с радостным лаем Волчка и со свистом стремительно носящихся низко над землёй ласточек.

***

Через три дня, как и обещала баба Дуся, прилетел Смольный. Рано прилетел, в половине четвёртого утра, так что Олег подумал было, что это снова вернулась Ольга, или, чего доброго, приехала и сама Марина. К встрече с женой он был пока не готов. Олег второпях оделся и вышел на улицу.

Небо за ночь успело затянуться низкими тучами, отчего вся местность сделалась мрачной, утратив свои краски. У Олега заскребло на сердце.

– Христофор, – пробасил ворон. – Христофор, – и метнулся с наличника обратно в сторону леса.

Волчок с ожиданием посмотрел на Олега.

Чем ближе они подходили к дому бабы Дуси, тем яснее становились для Олега речи этой женщины, которых он раньше не понимал. И слова её о последнем обещании, данном его покойному деду, и наказ о том, чтобы он пока не ходил на погост, да и сам болезненный вид старушки три дня назад. Три дня… Даже в этой цифре просвечивал истинный смысл её слов. Поэтому то, что увидел Олег, войдя в избу, уже не напугало его.

Баба Дуся лежала в своей постели. На её лице застыла безмятежная радость. Она будто даже помолодела, стала такой, какой Олег запомнил её из детства. Глаза её были закрыты, руки покорно сложены на груди.

Волчок снова покружился на месте и молча выбежал из дома в незакрытые двери. Лампадка, всегда горевшая перед иконой святого Христофора, погасла. Паутинка чёрного дыма от её последнего всполоха застыла в воздухе, медленно завиваясь в замысловатые фигуры. На улице громыхнуло, и зашуршали по листве и иголкам редкие, тяжёлые капли дождя. От порыва ветра распахнулось окно, и в комнату ворвался запах мокрой земли, каким он бывает только в первые минуты после осадков. Олег прикрыл окно и запер его на щеколду.

Когда небо выплакалось и в высокой синеве заиграло золотом солнце, Олег сбегал к своему дому за машиной, положил в багажник отыскавшуюся в чулане лопату и снова вернулся, едва протискиваясь габаритами меж разросшихся вдоль тропы берёзок, к болоту. Ставшую почти невесомой бабу Дусю он уложил на задние кресла автомобиля и вместе с молчаливым Волчком отправился на погост.

Могилку деда отыскал быстро. За два года на кладбище ничего особо не изменилось, только бурьян разросся, почувствовав для себя раздолье. За час Олег выкопал нужных размеров яму впритык к дедушкиному надгробью. Всё это время за ним наблюдал, восседая на деревянном кресте, Смольный. Когда работа была закончена и последняя горсть земли брошена на образовавшийся бугорок, ворон каркнул и улетел в лес, в противоположную от избы бабы Дуси сторону. Теперь и он, как этот бурьян, стал свободен и мог лететь куда и когда захочет.

Слёзы сами собой брызнули из глаз Олега. Но это не были слёзы горя и боли. Скорее они походили на тихую радость оттого, что всё сложилось именно так, как и должно было сложиться. Этого и хотела сама баба Дуся и знала об этом задолго до того, как появился в деревне гость. Жизнь даёт и жизнь забирает. И течёт дальше, даря людям бесконечный выбор. Теперь и Олегу предстояло решить. Его путь был ещё не закончен. Впрочем, он уже знал наверняка, как следует правильно поступить, чтобы не нарушить едва наметившуюся гармонию, пытавшуюся включить и его в это неспешное течение жизни.

Пять растерянных куриц были депортированы из курятника в машину. Не мог он их бросить здесь на произвол судьбы, ведь и они тоже являлись одной из нот этой музыки сфер. Олег понятия не имел, что будет с ними делать в городе. Что-нибудь да придумает. Для него это теперь мелочь. А уж Марина-то как удивится таким новосёлам в их гараже! Волчок реагировал на птиц спокойно – видимо, за это время успел подружиться.

Путь до города в этот раз не показался таким долгим. Под куриное кудахтанье и довольное повизгивание пса компания благополучно вернулась туда, откуда всё началось. Город N. с нетерпением ждал своих беглецов.

Сердце Олега бешено колотилось, когда он, шагая через ступеньку, поднимался на третий этаж к двери своей квартиры. Сколько же он пробыл в деревне? Неделю? Десять дней? Больше? В голове смешались все времена и все даты. Какое значение они имели сейчас? Теперь потребовался бы, наверное, дедовский календарь, чтобы обводить кружочками важные даты. Жизнь началась с нуля. Вот в этот самый момент, когда он повернул в замке ключ. Клац – и впереди новые перспективы.

Когда Олег шагнул за порог, до боли знакомые запахи обрушились на него. Волчок с радостным лаем сразу кинулся из прихожей на кухню и обратно вернулся уже с Мариной.

Марина выглядела растерянной, с растрёпанной копной густых русых волос, но от этого ещё более красивой. Она бросилась в объятия к Олегу и зарыдала.

– Прости, Олежек. Прости меня, идиотку, – выпалила она. – Ты ведь простишь меня? Простишь?

– Конечно, Марина, – гладя её по голове, ответил Олег. – И ты меня прости, что сбежал, так и не объяснившись с тобой. Но всё уже позади. Теперь ведь всё будет по-другому. Вот ты увидишь. Сама увидишь.

И все в городе N. увидели, не только Марина. Но скорее всего даже и не поняли, что такого особенного промелькнуло у них перед самым носом. Обыкновенный молодой человек по имени, допустим, Олег обыкновенно съездил на несколько дней в обыкновенную по тем временам деревню. Кто ж стал бы ломать голову над тем, что стояло за всей этой обыкновенностью? Разве что кроме врача, который непонимающе вертел перед собой томограмму пациента, у которого ещё четыре месяца назад не было никаких шансов.

– Как это возможно? – спрашивал он самого себя. – Очевидно, произошла какая-то путаница со снимками и анализами. Да, да… Конечно. Так, наверно, и было.

6 ноября 2022 г.

Инцидент

– Галина Викторовна, я уже на полпути к дому, – говорил Аркадий, одной рукой вцепившись в руль, а другой держа телефон. – Дорога просто ужас какой-то. Возвращаться не буду.

На другом конце линии главврач госпиталя, где работал Аркадий вот уже десять лет, упрашивала его вернуться и прооперировать срочного пациента с острым аппендицитом. Одну двухчасовую операцию Аркадий сегодня уже провёл. Прошла она без осложнений, но сил отняла у него очень много. Вообще в последнее время он часто стал уставать. Через полгода можно было уже оформлять документы на пенсию. Стаж хирурга его был огромен. Но и усталость вместе с практикой накапливалась и подтачивала его силы.

– Галина Викторовна, – продолжал говорить Аркадий. – Паша Тильман сейчас дежурит. Он справится без меня. Да, думаю, уж аппендицит-то ему по силам. Давно пора начинать оперировать без куратора за спиной. Да, я вполне могу за него поручиться. Парень хоть и не уверенный в себе, но толковый.

Аркадий выключил телефон и обеими руками взялся за руль.

Был конец ноября, но снег валил сегодня стеной, так что дорога в свете фар просматривалась вперёд едва лишь метров на пять. Чуть подтаявшая днём снежная каша, которую к ночи не успели разгрести дорожные службы, подмёрзла и шуршала битым стеклом под колёсами автомобиля.

«Надоело всё, – думал Аркадий. – Уйду на пенсию и забуду госпиталь как страшный сон. Поезжу по миру, посмотрю, как люди живут в других странах. Погреюсь на солнце, полежу на песке у моря, попивая холодную колу и покуривая хороший табак».

Правда, последний год половина мира находилась в локдауне из-за ковида, и границы были закрыты. Конца и края пандемии никто не видел. Целое крыло госпиталя перевели под ковидных. Кислорода и аппаратов искусственной вентиляции лёгких для обычной реанимации не хватало. Да и коек свободных оставалось с каждым днём всё меньше. И хотя превратили это ковидное крыло в красную зону, меры предосторожности мало кто из врачей соблюдал, к тому же многие из них и не верили в реальность существования настолько смертоносного вируса. И такое отношение представлялось Аркадию ещё более странным, поскольку смертельных исходов в госпитале было более чем достаточно.

Аркадий тяжело вздохнул. И хотелось ему избавиться от всего этого бардака, и в то же время боялся он этого, потому что мысли его о путешествиях в тёплые страны – это только наивные попытки убедить себя в том, что пора уйти на покой. На самом же деле он не представлял, как быть ему на свободе и чем занимать себя двадцать четыре часа в сутки. Без работы, хоть и бесившей временами, но всё же любимой, жизни своей он пока что не представлял.

Он нахмурился и чуть прибавил газа, желая побыстрей оказаться дома. И в это мгновение увидел в свете фар испещрённую летящими навстречу снежинками чёрную фигуру исполинских размеров. Он резко нажал на тормоз. Машина заскрежетала по ледяным крошкам, дважды развернулась вокруг своей оси и замерла. Ремень безопасности больно сдавил грудь. В метре перед собой Аркадий увидел огромного лося. Тот стоял совершенно спокойно, подёргивая боками и пуская из ноздрей густые клубы пара. Он смотрел прямо на него. В глазах животного красными угольками отражался свет фар. Сердце Аркадия бешено колотилось. Это ему просто повезло, что не вынесло его на обочину к лесу и не перевернуло. Лось кивнул головой, помотал устрашающего размера рогами и медленно пошагал к противоположной стороне трассы. Аркадий ещё с минуту простоял, окутанный дымом из выхлопной трубы. Потом неспешно двинулся вперёд, всматриваясь в дорогу.

Но не успел он проехать и двадцати метров, как увидел впереди новое препятствие. Посреди дороги лежало человеческое тело, чуть припорошенное снегом. Во всё происходящее трудно было поверить, но сомневаться в его реальности Аркадий никаких оснований не видел.

Он вылез из машины и подошёл к телу. Это была девушка, и на ней не имелось никакой одежды. Аркадий нащупал пульс – сердце едва билось. Под головой её алело пятно крови. Других травм на первый взгляд заметно не было. Аркадий внимательно осмотрелся. Насколько позволял видеть снегопад, в радиусе десяти метров он не заметил ни автомобиля, из которого девушка могла бы выпасть в результате аварии, ни каких-либо ещё причин, могущих объяснить её появление посреди заснеженной ночной трассы. Да и кто ездит в автомобиле голышом? Придумывать какие-либо теории времени не было. Человек явно находился в критическом состоянии, помощь девушке следовало оказать безотлагательно. Звонить в скорую не имело смысла – пока они доедут, станет уже поздно. Аркадий вернулся к автомобилю, открыл заднюю дверцу, потом взял девушку на руки и осторожно положил её в салон. Включил телефон и набрал номер.

– Галина Викторовна, как там Тильман? Приступил к операции?.. Хорошо. Когда закончит, скажите ему, чтобы не расслаблялся. Я сейчас приеду. Он мне понадобится. Нет-нет. Тут кое-что случилось со мной по дороге. Потом расскажу. Девушка с черепно-мозговой. Нужно будет срочно сделать томограмму и взять все анализы. Возможно, потребуется хирургическое вмешательство. Нет, Галина Викторовна, со мной всё в порядке. Я к этому никак не причастен. Нашёл её в таком состоянии на дороге. В общем, я минут через тридцать буду в госпитале, там всё и объясню. Хорошо. Ждите.

Сердце продолжало колотиться в груди. Если бы не лось, то кто знает, заметил бы он эту девушку на дороге или проехал бы прямо по ней. Скорее, не разглядел бы. Во́время этот лось оказался на трассе. Если бедолагу удастся спасти, она памятник ему должна будет поставить.

Аркадий развернулся и покатил в обратную сторону. В этот раз ехал быстро, не обращая внимания на снег. Адреналина в организм поступило столько, что теперь он различал каждый предмет на дороге и контролировал себя так же чётко, как во время самых сложных из своих операций.

На улице у приёмного отделения уже стоял Серёга с каталкой наготове. Вдвоём с ним они осторожно переложили на неё тело девушки и направились к томографу. У кабинета МРТ их догнала и Галина Викторовна с медсестрой. Они бегло осмотрели девушку, измерили ей давление, взяли кровь из вены и сделали ПЦР тест.

Томограмма выявила довольно серьёзную черепно-мозговую травму, но хирургического вмешательства она не требовала. Кость была слегка раздроблена. Ушиб головного мозга. Но всё это не критично. Однако вид девушки Аркадию не нравился. Тут явно были ещё какие-то причины её столь глубокого обморока, граничащего с комой. Он распорядился сделать УЗИ сердца и брюшной полости. Неизвестно, сколько времени она пролежала на асфальте при минус семи. Могли серьёзно пострадать почки или печень. УЗИ действительно выявило проблемы с почками. Причём это не было вызвано непосредственно холодом, а имело причину далеко в прошлом. Тут необходимо более тщательное обследование. Но в этот момент было очевидно, что почки у девушки вообще отказали.

– Обработайте рану, – снова распорядился Аркадий, – и подключите её к искусственной почке. Есть свободная койка?

– Есть одна, – сказала медсестра Маша. – А документы у неё какие-нибудь есть? Как нам её оформить?

– Не было при ней ничего, – ответил Аркадий. – Вот в таком виде я её и нашёл.

– Наверно, полицию надо вызвать? До утра мы её продержим, но дальше без документов могут возникнуть проблемы.

– Могут, – согласился Аркадий. – Но не на улицу же нам её выносить. Как-нибудь разберёмся. А в полицию я сейчас сам позвоню.

– А Галина Викторовна что говорит?

– Да ничего. Что она может сказать? Она в таком же замешательстве, как и мы.

– Хорошо, – сказала Маша. – Я сделаю всё, как вы говорите.

Аркадий вышел из кабинета МРТ и отправился в ординаторскую, где уже сидел Тильман, возбуждённый из-за своей первой самостоятельно проведённой операции. Он жадно курил и пил из огромного бокала густой чёрный кофе.

– Как прошло? – поинтересовался Аркадий.

– Боюсь сглазить, – потушив сигарету, сказал Тильман. – Лучше помолчу пока. Завтра всё будет понятно.

Аркадий устало усмехнулся.

– Откуда в тебе столько суеверия, Паша? – сказал он. – Это же простейшая из всех операций.

– Это для вас простейшая. А для меня – первая без чьего-либо присмотра. Разве вы по молодости были так же уверены в себе, как и сейчас?

– Наверное, не был. Не вспомнить уже те времена. Будто сто лет прошло.

– А что там за ки́пиш в приёмном?

– Девушка с травмой головы и с отказавшими почками.

– Оперировать будем? Вы просили, чтобы я не расслаблялся.

– Да нет. Отбой пока. До выяснения всех деталей.

– Фух, – выдохнул Тильман. – Слава богу. А то трясёт всего до сих пор. Две операции подряд для меня пока ещё слишком.

– Теперь можешь расслабиться, – успокоил его Аркадий. – Извини, мне звонок нужно один сделать.

– Угу.

Аркадий вышел из кабинета и позвонил в полицию, объяснив кратко суть происшествия. На другом конце ему пообещали, что к утру приедет в госпиталь следователь и криминалист. Непонятно, какой толк в криминалисте под утро, когда на трассе не останется и следа от того инцидента. Но других вариантов Аркадию не предложили.

Девушку, так и не пришедшую в сознание, подключили к искусственной почке, обработали рану на голове, взяли дополнительные анализы. Состояние её более-менее стабилизировалось. По крайней мере, до приезда следователя наверняка доживёт.

Аркадий сел на лавку в пустом коридоре, гудящем от мерцающих люминесцентных ламп. Ему не хотелось ни с кем говорить. Усталость после того, как кончился в организме запас адреналина, навалилась на него с ещё большей силой. Глаза слипались, мысли начинали путаться в голове. Так он и уснул, опёршись спиной о холодную стену и то и дело вздрагивая от обрывков сонных видений, в которых всякий раз перед ним появлялся громадный лось и смотрел на него красными немигающими глазами.

***

Разбудил его шум в коридоре. Аркадий посмотрел на часы – четыре утра. Вскоре он увидел приближающихся к нему Галину Викторовну и двух мужчин.

– Аркадий Алексеевич, – сказала главврач, – это к вам по поводу девушки.

– Здравствуйте, – поприветствовал его один из мужчин, лет пятидесяти, с усами и приплюснутым носом, какие бывают часто у бывших боксёров. – Андрей Борисович, – представился он, – следователь. Позвольте задать вам несколько вопросов, а потом протокол оформим.

– Да, конечно. – Аркадий встал и пожал ему руку. – Здравствуйте.

Второй мужчина, совсем молодой, просто кивнул и ничего не сказал. Судя по всему, это был криминалист. В руке он держал чемоданчик, похожий на медицинский.

Разговор получился недолгим. Аркадий обрисовал следователю все детали случившегося, даже лося упомянул. Тот кивал головой и иногда записывал что-то в блокнот.

– Хорошо, – заключил он в конце рассказа. – Вы сможете показать место, где нашли девушку?

– Наверно, смогу, – неуверенно ответил Аркадий. – Темно было и снег валил. Но хотя бы примерно найдём.

– Нужно не примерно, а точно, – заметил криминалист.

– Постараюсь.

Они прошли в палату к девушке.

– В сознание так и не приходила? – спросил Андрей Борисович.

– Нет.

– Серьёзные травмы?

– Диффузное аксональное повреждение головного мозга.

– Володь, понимаешь, о чём речь? – обратился следователь к криминалисту.

– Вполне, – ответил тот, осторожно снимая отпечатки пальцев у девушки. – Я ещё ДНК возьму. Может, найдём по базе.

– Кома, судя по всему, не глубокая, – добавил Аркадий. – Зрачки реагируют на свет. Будем надеяться, что перейдёт в вегетативное состояние.

– И долго может продлиться это состояние? Говорить сможет?

– Не могу утверждать наверняка. Возможно, неделю, а возможно, и больше месяца. Но говорить пока долго не сможет в любом случае. Помимо травмы у неё с почками большие проблемы.

– Что за проблемы?

– Хроническая почечная недостаточность в терминальной стадии.

– А это что означает?

– Без аппарата гемодиализа ей уже не обойтись. Если анализы подтвердят предварительный диагноз, то потребуется пересадка почки.

– Вот так ничего себе, – покачал головой следователь. – Как же не повезло человеку. А выживет вообще?

– Организм молодой. Думаю, поборется. А мы поможем, насколько в наших силах.

– И документов при ней, значит, никаких не было?

– Никаких.

– Следов сексуального насилия не обнаружили? Смотрели?

– Смотрели. В этом смысле всё чисто.

– Понятно. Тогда поедем на место?

– Поехали.

Аркадий прошёл в ординаторскую, чтобы одеться. За ним следом зашла раскрасневшаяся и взволнованная Галина Викторовна.

– Аркаш, ну чего там?

– Да ничего пока. Сейчас на место поедем.

– Выяснят, кто она такая?

– Да откуда ж я знаю. Постараются.

– А нам-то что делать?

– А чего делать? Надеяться, что очнётся. Тогда всё и прояснится.

– Ну, Аркаш, мне-то не говори. Очнётся… Дай бог в вегетативное перевести. А там ещё сколько времени понадобится, чтобы мозги поставить на место. Сколько мы сможем продержать её на аппарате? Скоро из минздрава приедут с комиссией. Что я им скажу?

– Так не говорите пока ничего. Они же по ковидным будут ходить. Какое им дело до этого крыла?

– Ой, не знаю, Аркаш. Эти найдут дело. Не по себе мне как-то. Предчувствие нехорошее.

– Да что ж вы сегодня такие суеверные-то все? Вот и Тильман туда же.

– А что Тильман?

– Да ладно вам, Галина Викторовна. Всё обойдётся. Не переживайте. Побежал я.

– Давай. С богом.

– Да ёлки-палки, – возмутился Аркадий, нахмурился и вышел из комнаты.

Место, где Аркадий подобрал девушку, найти всё-таки удалось. Следы крови остались на трассе, потому что дорожники так и не успели почистить этот глухой район, а редко проезжающие машины не размесили снег, успевший к утру снова подтаять.

Криминалист Владимир взял все необходимые пробы, сделал замеры и сфотографировал каждую мелочь, даже автомобиль Аркадия проверил на следы возможного ДТП.

– Думаете, это я её так? – спросил Аркадий, указывая глазами на криминалиста.

– Работа у нас такая, Аркадий Алексеевич. Сами должны понимать. Сейчас важно отработать даже самые невероятные из версий.

– Да-да, конечно, – согласился доктор. – Это я понимаю.

В этот момент зазвонил его телефон. Номер был незнакомый.

– Да.

– Аркадий Алексеевич? Белов? – голос в трубке Аркадий тоже не узнавал.

– Да, это я.

– Вы где? С вами всё в порядке?

– А кто спрашивает?

– Майор Сазонов. МЧС. Скажите, где вы сейчас находитесь?

– На работе. Что-то случилось? Почему вы мне звоните?

– Понятно. – На другом конце слышался шум и встревоженные голоса людей. – В вашей квартире, кроме вас, кто-нибудь ещё проживал?

– Майор, я не понимаю, зачем вы мне задаёте все эти вопросы. Вы можете объяснить толком?

– Да, конечно. Извините. Тут дело такое… Я вижу, вы ещё не в курсе. В общем, было бы неплохо, если бы вы смогли сейчас подъехать к своему дому. Там сами всё и поймёте.

– Так… – Аркадий начинал волноваться. – Я не могу подъехать прямо сейчас. Будьте любезны, объясните мне по телефону.

– Хорошо, – майор на секунду замешкался. – Вы в сорок третьей живёте?

– Да.

– У соседей под вами взорвался газ.

– Что?!

– Газ. Хлопок. Так это теперь называется. Три квартиры обрушены. Полностью. Мы сейчас разбираем завалы. Обзваниваем жильцов. Слава богу, вроде без жертв. Только бабушка с третьего этажа получила травмы. Всё же вам лучше приехать.

После событий этой ночи Аркадий до сих пор плохо соображал. А теперь и вообще мысли в голове отказывались работать. Сколько событий за такое короткое время – это просто никак не укладывалось в сознании!

– Так жил с вами кто-то ещё? – снова спросил майор.

– Нет. Я один.

– Ну тогда вам повезло. Если бы оказались дома, то шансов выжить было бы весьма мало. Вы обязательно подъезжайте, как только сможете.

– Хорошо. Подъеду.

Аркадий стоял бледный, с телефоном в вытянутой руке.

– Что-то случилось? – поинтересовался следователь.

– В это просто невозможно поверить, – вполголоса произнёс Аркадий.

– Что такое?

– В квартире подо мной газ взорвался.

– Ничего себе, – воскликнул майор. – Жертвы?

– Нет. Вроде, без жертв. Мне домой надо. Я могу ехать?

– Да, разумеется. Только протокол подпишите. Здесь мы закончили, Володь?

– Закончили, – отозвался криминалист.

– Вопросов к вам у меня больше никаких нет, – продолжил Андрей Борисович. – Если какие-то вдруг возникнут, или у вас будут новости о состоянии девушки, то вот, – следователь протянул визитку, – звоните. В любое время.

– Хорошо, – Аркадий взял карточку и убрал в кошелёк. – До свиданья. Позвоню непременно.

– До свидания.

Аркадий сел в машину, завёл мотор и поехал домой, пытаясь собрать в кучу бесконтрольно разгулявшиеся в голове мысли.

Возле дома его ждала печальная картина. Уже с улицы было понятно, что от его квартиры ничего не осталось. Она полностью, вместе со всей мебелью, рухнула на этаж ниже. Его кровать, на которой он должен был спать этой ночью, стояла вертикально и была придавлена сбоку тяжеленной плитой. Майор говорил правду – шанса выжить при таком раскладе у Аркадия не было.

Он отыскал Сазонова и поинтересовался, что ему теперь делать.

– Вам в санатории выделят пока комнату, – сказал тот. – Какое-то время придётся пожить там. О документах и об уцелевших вещах не беспокойтесь. Всё, что уцелело, вернут владельцам. С вами свяжутся, когда проведут необходимые процедуры и следственные действия. Вы пока в администрацию поезжайте. Если паспорта с собой нет, то водительское предъявите. Там вам всё подробнее объяснят. К вечеру уже будете в санатории.

– А квартиры эти, – Аркадий показал в сторону дома, – восстановлению подлежат или как?

– Пока ничего не могу сказать. Специалисты разберутся. Главное, что все живы. Вы не переживайте. На улице вас в любом случае не оставят.

***

По кабинетам в администрации Аркадий проходил до самого вечера. Оформив кучу документов, до санатория он всё же добрался. В его номере, хоть и небольшом, имелись все удобства, кроме интернета. Даже обед и ужин оказались бесплатными.

Весь следующий день на работе его донимали расспросами и сочувствием. Предлагали даже скинуться всем миром на съёмную квартиру, если в санатории вдруг что-то пойдёт не так. Аркадий старался сохранять спокойствие, уверял всех, что сам справится с возникшей проблемой, однако благодарность свою за заботу выражал искренне.

К вечеру он устал от окружавшей в течение смены суеты. В санаторий возвращаться, тем не менее, ему не хотелось, словно никак он не мог поставить в правильном месте точку в сегодняшнем дне. Раз пять навещал спасённую им девушку, интересуясь у Маши, не приходила ли она хоть на минуту в сознание. Маша отрицательно качала головой и разводила руками.

Галина Викторовна ходила по палатам и коридорам мрачнее тучи. Ей вся эта ситуация с новой пациенткой с каждым часом не нравилась всё больше и больше. Она косо поглядывала на Аркадия, но ничего не говорила. Доктор от этого всё сильнее чувствовал на себе какую-то вину, будто это он сбил девушку на дороге, спрятал её в госпитале и потом взорвал собственную квартиру. Мрачно было у него на душе, и он не знал, как этот мрак разогнать, чтобы в жизнь его снова заглянуло солнце.

Паша Тильман, весь день наблюдая за мучениями своего наставника, к вечеру не выдержал и предложил Аркадию поехать к нему в гости. Жил он один в двушке, в трёх кварталах от санатория. И Аркадий согласился. Нужно было выговориться, а Пашка казался парнем хорошим, искренним, и, главное, знал грань, которую в личных душеспасительных беседах никогда не сто́ит переходить. Товарищами они были уже второй год, с того дня, как после окончания медицинской академии Тильман по распределению попал к ним в госпиталь набираться практики у опытного хирурга.

Квартира Павла выглядела на удивление уютно: красивые шторы на окнах, мягкий бирюзовый ковёр на полу, огромный плазменный телевизор над фальшкамином и даже аквариум с разноцветными рыбками, которых Павел тут же, как только они вошли, пошёл покормить. Для холостяка обстановка была даже изысканной, о чём Аркадий сразу Павлу заметил. У самого Аркадия последние несколько лет такого чрезмерного для одинокой жизни уюта не водилось.

Павел принёс из закромов бутылку лёгкого вина, ещё в машине заказал с доставкой роллы и пару салатов, подоспевшие к самому их приезду, и они уселись за стол.

Разговор заладился сразу, плавно перетекая из одной темы в другую.

– А семью заводить пока не думал? – спросил Аркадий, когда беседа зашла о планах на будущее.

– Думал, конечно, – ответил Тильман. – Но сначала, я полагаю, необходимо окончательно встать на ноги, чтобы не было никаких сомнений. Семья – это дети. А с детьми денег потребуется немало.

– Ну не в один же день они все появятся, – возразил Аркадий, чувствуя, как хмель начинает растекаться теплом по телу. – Шаг за шагом все проблемы решатся. Думать об этом всегда страшно. Сам в своё время страдал похожими сомнениями.

– Вы мне никогда не рассказывали о своей семье, Аркадий Алексеевич, – заметил Тильман. – Я вот даже не знаю, женаты вы или нет. В квартире-то при взрыве никто не пострадал?

– Нет… – Аркадий задумался. – Был женат. Но детей так и не завели с супругой. Не могла она рожать. Со здоровьем имела проблемы. А четыре года назад и её не стало. Позавчера как раз четыре года исполнилось.

– Вот как? Простите. Я не знал об этом. Сочувствую.

Аркадий ничего не ответил.

– А родители ваши живы? – спросил Тильман после паузы.

– Мама в деревне. Семьдесят шесть лет. За тысячу вёрст отсюда. Каждое лето в отпуск к ней езжу. Всё упрашиваю перебраться ко мне в город. Но на уговоры не поддаётся. Упрямая. Она там всю жизнь прожила. Даже в ближайший городок ездила всего-то пару раз. И не понравилось ей там ничего. Чего уж говорить о нашем областном центре. А у тебя с родителями как?

– У меня всё нормально. В Ростове живут. Две сестры ещё есть и брат старший. Но тот военный, редко с ним видимся. Все замужем и женаты.

В этот момент Аркадию позвонили. На экране телефона высветилось: «ГВ».

– Да, Галина Викторовна, – ответил он.

– Аркаш, вечер добрый. Хотя, конечно, да… Что это я? Чего уж там доброго. Я тебе сказать ещё днём хотела. Но тебя и так все доставали. Подумала, что, может, сама смогу решить эту проблему. Но так и не решила.

– Что за проблема?

– Да всё та же, Аркадий, с девушкой этой.

– А что с девушкой? – Аркадий напрягся.

– В общем, утром мне ещё позвонили, предупредили, что через пять дней привезут срочного пациента с почками. Аппарат в реанимации будет нужен. Он же один свободный-то у нас на всю больницу. Надо что-то придумать. Но я ума не приложу. Отказать не могу, понимаешь? Человек, который хлопотал о палате, очень серьёзный. Что там следователь, не выяснил, кто эта девушка?

– Пока никто не звонил, Галина Викторовна. И что вы предлагаете делать?

– Не знаю, Аркаш. Надо куда-то определять её. Чуяла я, что будут у нас с ней проблемы.

– Да куда определить-то? – чуть повысил голос Аркадий. – Во-первых, она пока единственный свидетель. А во-вторых, её вообще нельзя сейчас трогать. Она не переживёт транспортировку. Даже если бы и имелись свободные аппараты в ближайшем центре гемодиализа. А их нет. Я обзвонил все. Ну, вы же должны понимать. Если для шишки этой вашей не нашлось, то что уж говорить о девушке.

– Да понимаю я, Аркаш, чай, не первый год замужем. Ты следователя что ли напряги как-то. Может, родственники какие отыщутся. Тогда трансплантацию сделать успеем. По-другому, Аркадий, никак не получается. Подумай. Я себе уже голову всю сломала.

– Ладно, Галина Викторовна, я подумаю. Вы пока не спешите. Найдём выход.

– Ищи, Аркаша, ищи, – заключила главврач и отключилась.

– Что там с девушкой? Что-то пошло не так? – спросил Тильман, когда Аркадий убрал телефон.

– Через пять дней аппарат нужно освободить. Подожди, я сейчас звонок сделаю, – и Аркадий, отыскав визитку, набрал следователя.

Но у того никакой новой информации не оказалось. Ни камеры наблюдения на заправках и в прилегающих к трассе магазинах не зафиксировали незнакомку, ни каких-либо сообщений о пропаже человека в полицию не поступало. Просто как с неба свалилась. Ни одной зацепки. И отпечатков пальцев в базе тоже не нашлось, как и её ДНК.

– Это надо же так, – удивился Тильман, когда Аркадий сообщил ему детали разговора. – А вот была бы преступницей, то быстро бы распознали. А честного человека, случись с ним что, словно и нет на белом свете. Тут, Аркадий Алексеевич, только один есть выход.

– И какой же?

– Пересадку делать. Донор нужен.

– Это-то оно понятно. Но где ж его найти? – всплеснул руками Аркадий. – По закону только родственники могут стать донорами. Даже мужу или жене это непозволительно. Но всё равно. Прав ты. Выход теперь только один. Перевозить её куда-то – это просто сознательное убийство. Такому я не позволю случиться. Она ведь, как ни крути, жизнь мне спасла. Если бы не нашёл я её тогда на дороге, то оказался бы под завалом в своей квартире.

– Это да, – согласился Тильман. – Скорее всего.

– Да не скорее всего, а точно. Ты бы видел, во что превратилась моя кровать. А девушку лось спас. Представляешь? Если бы не лось, то я просто проехал бы по ней, не заметив за снегопадом. Это всё так странно. Расскажи мне кто такую историю – не поверил бы. И получается, что вся ответственность за девушку лежит теперь исключительно на мне. Да я и без логических рассуждений чувствовал это с самого начала.

– И как нам теперь быть? – спросил Тильман.

И это его «нам» прозвучало для Аркадия неожиданно. Павел неосознанно включился в ситуацию, посчитал и себя её участником. И за одно лишь это Аркадий исполнился к своему товарищу благодарностью.

– Вот что, Паш, – решил что-то для себя Аркадий. – Я переночую сегодня у тебя, ты не против?

– Да конечно же, Аркадий Алексеевич. Куда вы сейчас за руль. Оставайтесь.

– А завтра я в лабораторию к Людмиле сгоняю. Она ведь с семи работает?

– С семи. Что вы задумали?

– Если всё сложится удачно, – сказал Аркадий, – то твоя помощь может ещё понадобиться.

– Какая?

– Потом расскажу. Рано пока об этом. Нужно сперва несколько звонков сделать, поговорить с нужными людьми. Эх, только бы всё сложилось. Но должно сложиться, Паша, – всё больше воодушевлялся Аркадий. – Раз судьба выбрала меня, то не может это оказаться просто её насмешкой. Не верю. А теперь пошли спать. Завтра силы будут нужны.

– Вот и вы, я смотрю, сделались суеверным. Но пойдёмте, – согласился Тильман, не став задавать лишних вопросов. – Я вам в маленькой постелю.

***

С утра Аркадий уехал в лабораторию при госпитале, даже не попрощавшись с ещё крепко спавшим Павлом.

Людмила была на месте. Павел сдал мочу и кровь на анализ. Потом сходил на томограф и сделал снимки своих почек.

Как он и надеялся, сравнительный анализ с данными девушки дал положительный результат. К обеду уже вполне было понятно, что его почка девушке подойдёт.

Дело оставалось за малым – собрать бригаду трансплантологов и анестезиологов, чтобы успеть за четыре дня организовать пересадку. Аркадий и сам пару раз ассистировал при пересадке печени, поэтому многое о таких операциях знал не понаслышке.

За долгую хирургическую практику у него скопилось немало должников в таких кругах, где сосредоточена власть – кому-то он помогал с рекомендациями, кому-то с местом в престижной клинике, а кого-то и лично оперировал в критических ситуациях. Много чиновников, их жён и их детей были обязаны ему тем, что продолжают до сих пор жить. Аркадий никогда не брал денег за свои услуги, за что его ругала даже покойная супруга, – все же так делают! – и ни разу он не обращался в ответ ни с какими просьбами. Но сейчас другого выхода он не видел. Его друг по институту, трансплантолог, специализирующийся как раз на почках, согласился помочь за умеренную плату, но только если получит гарантии того, что за это его не ждёт никаких последствий. В своё время, когда распределяли их группу, Аркадий уступил однокурснику место в Москве, а сам поехал сюда. Друзьями они являлись лишь номинально, а вот должок у Олега – так его звали – перед Аркадием оставался. Пришлось звонить областному прокурору, сыну которого Аркадий тоже когда-то помог. Прокурор, хоть и поломался немного, но всё же дал обещание, что в крайнем случае прикроет его. Рано или поздно родственники девушки всё равно отыщутся, и тогда можно будет определённым образом поработать с бумагами, чтобы всё со всем сошлось для надзирающих органов. А пока необходимо спешить.

Друг-трансплантолог сумел собрать бригаду и через три дня обещал прибыть на место, чтобы всё должным образом подготовить в операционной.

Тильман тоже согласился помогать, как и медсестра Маша.

Только Галина Викторовна бегала с выпученными глазами и бледным лицом, понимая, что в случае, если что-то пойдёт не так, она просто слетит со своей должности. И это минимум. А по максимуму так вообще может угодить за решётку. Она даже на словах согласия на такую авантюру Аркадию не дала, но и не запрещала явно. Сказала, чтобы тот при ней не заикался об этом, словно бы она ничего о его затее не знает. Даже отпуск себе оформила срочный, сделав Аркадия временно исполняющим обязанности главврача в госпитале. Только с нагрянувшими людьми из комиссии она перед этим быстро пробежалась по ковидным палатам, устроила им богатый ужин в дорогом ресторане, нарушив при этом правила карантинных предписаний – и исчезла, даже телефон свой отключила.

Через два дня Аркадия ждали сразу три хорошие новости. Во-первых, Олег сдержал обещание и вместе с бригадой из трёх человек приехал в госпиталь. Не задавая лишних вопросов, он посмотрел снимки и анализы и удивился такой высокой степени совместимости между Аркадием и девушкой. Даже поинтересовался, не приходится ли она ему родственницей.

– Ну какая родственница, Олег? – возразил Аркадий. – Если бы было так, то зачем вся эта конспирация?

– Результаты анализов просто удивительные. Знаешь, всякое случается в жизни. Но как скажешь, тебе виднее.

– Ничего такого в моей жизни, Олег, не было, чтобы откуда ни возьмись появился вдруг родственник, о котором я ни слуху, ни духу.

В общем, это обстоятельство, поразившее Олега, стало второй хорошей новостью.

И в-третьих, что особо обрадовало Аркадия, случилось так, что девушка начала открывать глаза и совершать рефлекторные действия – состояние её всё-таки перешло из глубокой комы в вегетативное. Операцию это всё равно осложняло, но Олег имел за плечами огромный опыт, да и анестезиолог, приехавший с ним, был не хуже.

Кроме того, квартира Аркадия подлежала восстановлению, и через пару недель с ремонтом планировали закончить.

Теперь оставалось только молиться, чтобы операция прошла успешно – а потом уж будь что будет.

Галина Викторовна продолжала прятаться от своих сослуживцев и по телефону оставалась недоступна. За такое малодушие все были на неё в обиде.

Ещё день потребовался на то, чтобы подготовиться к трансплантации. Аркадий подписал все необходимые бумаги, где девушка была оформлена как его дочь. Имя и фамилию её вписывать пока не стали, оставив свободное место. При неблагоприятном исходе Аркадий письменно брал всю ответственность и вину на себя. Всё это, разумеется, выглядело филькиной грамотой, но ничего лучше придумать было нельзя.

Паша Тильман, как это бывало всегда, волновался больше других. Аркадий, как мог, настраивал его на оптимистический лад и даже предложил, чтобы резали его под местным наркозом. Но Олег категорически отказался от этой идеи – Тильману это всё равно мало чем помогло бы, а сам Аркадий мог непроизвольно переволноваться и тем самым дополнительно перегрузить свой и без того немолодой организм.

Все осознавали, насколько они рискуют. В случае неблагоприятного исхода объяснить случившееся было бы невозможно. Закрутился бы такой маховик, остановить который оказался бы не в состоянии даже областной прокурор. Через год или два, может быть, и удалось бы ценой огромных нервов и денег всё утрясти, но на это время всем пришлось бы несладко, и больше других Аркадию.

Олег ни словом не обмолвился о возможных последствиях. То ли настолько был уверен в себе, то ли понимал, что долг платежом красен и искренне этот свой долг отдавал – в такой важной роли он здесь только потому, что когда-то Аркадий уступил ему престижное место.

Сильнее всех была возбуждена Маша. Её воодушевляла вся эта затея. И вообще она восторгалась поступком Аркадия, потому что это был единственный выход, все другие вели к намеренному убийству девушки, до основания рушившие незыблемые правила врачебного этикета. Все знали, что Маша – натура крайне романтическая, что для медицинских работников, особенно со стажем, чаще всего не свойственно, но о том, что эта хрупкая девушка тоже, как и Аркадий, проверяла в лаборатории свою совместимость на донорство, знала одна Людмила. Результат она получила отрицательный, даже группа крови у них с незнакомкой оказалась разная. Вообще всеми будто бы овладел незримый дух самопожертвования. Повсюду витала таинственная атмосфера чего-то чудесного, которое вот-вот должно было случиться.

В день операции суеверными стали уже все – молились в душе, прикасались мысленно к своим талисманам, припрятанным в секретных местах и никому, кроме хозяина, не известным.

Последние слова анестезиолога, склонившегося над Аркадием, делались ватными и звучали издалека, утрачивая чёткие смыслы. Аркадий ещё раз открыл глаза, чтобы взглянуть на Тильмана. Тот был сосредоточен и серьёзен. Заметив, что Аркадий вопросительно на него смотрит, он слегка кивнул ему. Аркадий успокоился и провалился в сплошной туман.

***

Пробуждение Аркадия было болезненным. Сознание никак не могло настроить фокус. В реанимации, где слева на соседней койке лежала девушка, было открыто окно, и в палате стоял ощутимый холод.

– Просыпайтесь, Аркадий Алексеевич, – прозвучавший голос принадлежал Маше, Аркадий его узнал.

Он посмотрел направо и увидел медсестру в халате, под которым был надет розовый свитер. Она смотрела на него с улыбкой.

– Значит, – слова Аркадия прозвучали неуверенно и хрипло, – всё прошло хорошо?

– Всё хорошо, – подтвердила Маша и закрыла окно.

– А Олег ещё здесь? Давно закончилась операция?

– Два часа назад. Доктор ещё здесь. Вечером они с бригадой уедут. Мне его позвать?

– Позови.

Маша вышла, а минут через десять появился Олег.

– Ну чего, Аркаш? Как самочувствие? – сходу спросил он.

– Да я в норме. Соображаю пока плохо. Никогда не был на месте пациента. Полезный опыт. Что с девушкой? Как прошло?

– Состояние стабильное. Почка работает. Всё в этом смысле в пределах нормы. Осложнения возникли немного в другом месте.

– В каком?

– Это тебе Галина Викторовна расскажет. Я только хочу сразу предупредить, чтобы ты не корил себя ни в чём, как бы там дальше ни сложилось. Я знал на что иду. И у меня претензий к тебе никаких нет и не будет. Ты это запомни. А там по ходу во всём разберёмся.

– Не понимаю, – нахмурился Аркадий, – что за проблемы?

– Галина Викторовна попозже к тебе зайдёт. Всё и расскажет. Я сам ещё не до конца в курсе. Ладно, Аркаш, я побегу. Вечером отбывать надо, на послезавтра плановая операция.

– Хорошо. Спасибо тебе, Олег. Когда оклемаюсь, сочтёмся.

– Не беспокойся. И не спеши с этим. Пусть всё уляжется. Успеем. Пока.

– Пока.

И Олег ушёл, оставив Аркадия в полном недоумении.

К обеду самочувствие его пришло в норму. Маша хлопотала возле него и девушки, но на вопросы о проблемах, на которые намекал Олег, не могла ничего ответить, то ли потому, что ничего не знала, то ли умело так делала вид, будто не понимает.

Ситуацию разъяснила только Галина Викторовна, появившаяся в палате лишь к четырём часам вечера и попросившая Машу оставить их с Аркадием наедине.

– Аркадий, – сказала она, – я, конечно, всё понимаю. Положение, казавшееся безвыходным, ты спас. Тебе просто несказанно повезло. Не знаю, каким богам ты молился, но они оказались на твоей стороне. Но ты представь себя на моём месте. А если бы результат авантюры был обратным? Ты понимаешь, что ждало бы меня? Тебе-то на пенсию через полгода. И инвалидность даже дадут. А я могла бы и за решётку. А мне ещё внуков поднимать. Дочка вторая вон на развод подала. Знаешь, сколько проблем с детьми? Не знаешь. В общем, не выдержала я. Хоть ты и проклянёшь меня, но прощения у тебя просить я не стану.

– Постойте, Галина Викторовна, – перебил Аркадий. – Я совершенно ничего не понимаю. Что случилось? Вы можете выражаться конкретней? А то все загадками какими-то изъясняются.

– Да-да, поконкретнее, – закивала головой главврач. – Позвонила я вчера куда следует и сообщила о том, что творится у меня в госпитале. Не выдержала. Нервы совсем сдали. Не поверила в удачный исход операции. Да и вообще. Какая разница. Завтра приедут следователи и чиновники из минздрава. Сама хочу тебе об этом сказать. И ответ перед ними ты уж держи сам. Вот. Говорю, чтобы не было для тебя сюрпризом и чтобы не гадал ты, откуда ветер дует. Я и Олегу Вадимовичу обо всё рассказала. Он в курсе. С остальными тоже сам разберёшься, их судьбы в твоих руках. Понимаешь, скольких людей ты подставил своим безрассудным поступком?

Аркадий выслушал длинный монолог Галины Викторовны и закрыл глаза, удивляясь тому, что всё сказанное не произвело на него никакого впечатления. Главное, что операция прошла успешно, и девушка будет жить. Теперь уже нет никакого цейтнота, теперь времени будет полно, и он всё уладит, во всём разберётся. В эту секунду кажущаяся апокалипсисом для Галины Викторовны проблема виделась ему таким пустяком, что беспокойство о ней можно было отложить на потом. Он улыбнулся, а по щеке его поползла горячая слеза.

– Ну, прямо блаженный Августин, – удивлённо произнесла главврач. – Совсем все с ума посходили. Ладно, ты улыбайся дальше, а я пошла. Приходи в сознание и… Короче, у меня ты больше не работаешь. Уволила я тебя. Пока.

– Где я? – прозвучало с соседней койки.

Аркадий открыл глаза и посмотрел налево.

Это произнесла девушка. Она непонимающе озиралась по сторонам.

– Где я? – снова повторила она и закашлялась.

– Ну и дела, – всплеснула руками главврач, собравшаяся уже закрыть за собой дверь в палату. – Маша! – громко крикнула она в коридор. – Где тебя носит? Срочно в палату.

И она вышла, не желая принимать участия в дальнейшем.

Прибежала Маша и кинулась было к Аркадию, но тот остановил её, указывая рукой на соседнюю койку.

– Боже! – воскликнула медсестра. – Очнулась.

– Где я? – девушка не переставала задавать один и тот же вопрос, всё сильнее заходясь в кашле.

– В больнице, девушка, – подбежала к ней Маша. – Вы кашляйте, кашляйте. Вам откашляться теперь нужно. Только аккуратней, пожалуйста. Не пытайтесь встать и не делайте резких движений. В больнице вы. Всё хорошо. Вы помните, как вас зовут? Имя своё помните?

– Настя, – секунду подумав, произнесла девушка. – А что случилось? Как я сюда попала?

У Маши глаза были уже на мокром месте.

– Да ничего страшного, – взяв за руку Настю, сказала она. – Теперь вы в безопасности. Вас на дороге нашли. Вы помните, что с вами случилось? Ваши последние воспоминания какие?

– Нет, – покачала головой девушка. – Трудно вспоминать. Голова болит.

– Сильно болит?

– Сильно.

– Я сейчас сделаю вам укольчик. Полежите пока спокойно.

– Хорошо, – сказала Настя и повернула голову, посмотрев на Аркадия.

«Настя, – думал про себя тот. – Какое славное имя».

Он улыбнулся, глядя на девушку, и уже не смог сдерживать слёз. Да какое значение имеет теперь то, что случится с ним завтра или послезавтра? Какая же это всё ерунда. Главное в его жизни происходило здесь и сейчас.

***

Прошло ещё два дня. Эйфория от успешно проведённой операции и от пришедшей в чувства спасённой девушки немного спа́ла. На её место пришла забота в виде следственной группы от минздрава, явившейся в госпиталь из само́й столицы.

Аркадий уже мог вставать и ходить по больнице. Более того, после того, как его опросили и взяли подписку о невыезде, он тем же вечером вернулся в санаторий. С Настей ему разговаривать запретили, а возле её палаты дежурил присланный из города опер. Она была единственным свидетелем, а, учитывая оказанную ей Аркадием услугу, следствие допускало, что он мог бы как-то повлиять на её показания. Её новая почка работала исправно, организм не выказывал никаких признаков отторжения. Настя самостоятельно могла кушать и даже немного ходить, но из реанимации её переводить всё-таки опасались.

Следователь Андрей Борисович дважды за это время успел приехать и опросить во всех подробностях Настю. Но о её истории Аркадий так ничего и не узнал. Впрочем, с доктором перед его отъездом он тоже не преминул поговорить.

– Слышал, у вас, Аркадий Алексеевич, проблемы? – сказал он.

– Главные проблемы уже позади, – ответил тот, – а с этими разберусь потихоньку.

Следователь задумался на секунду, а потом произнёс:

– Вы очень большое дело сделали для следствия. Сохранили жизнь свидетелю. Без её показаний так всё и оставалось бы ещё долгое время загадкой. Если бы вообще когда-нибудь разрешилось. Мне бы тоже хотелось вам хоть чем-то помочь, если вдруг что-то потребуется с моей стороны. Имейте это в виду, что бы там ни выдумали столичные.

– Вы знаете, – возникла неожиданная мысль у Аркадия, – пожалуй, одна просьба у меня к вам и будет.

– Говорите.

– Есть у меня идея. Может быть, и дурацкая. Что-то вроде соломинки, за которую хочется ухватиться. Но всё же проверить её сто́ит.

– Аркадий Алексеевич, поверьте мне, в таких запутанных случаях дурацких идей не бывает. Вы даже представить не можете, какие на первый взгляд немыслимые предположения оказываются в итоге единственно верными. Так что не стесняйтесь, выкладывайте, что у вас там.

– У вас же есть теперь результаты ДНК-анализа Насти? – спросил воодушевлённо Аркадий.

– Есть.

– Я бы хотел сравнить с ними свою ДНК.

– Ага, – следователь сообразил быстро. – Думаете, Анастасия может оказаться вашей родственницей? Я видел в вашем деле, что в медицинских отчётах она проходила как ваша дочь. Я правильно вас понимаю?

– Да. Объективных фактов, которые могли бы это подтвердить, нет. Но вот если вдруг…

– Хорошо. Когда будете в городе, то загляните в участок и спросите криминалиста, Володю Цветкова. Вы с ним уже знакомы. Я его предупрежу. Он сделает всё как нужно.

– Спасибо, Андрей Борисович.

– Да не за что. Всех вам благ. Поправляйтесь скорее.

И на том они разошлись.

Как только Аркадий покинул больницу, на него обрушилась сразу такая куча дел, что целую неделю он ни на что другое не мог отвлечься. Сначала дёргали из администрации по делам с квартирой, восстановление которой подходило к концу, потом много времени ушло на поиски адвоката, согласившегося вести дело о незаконно проведённой операции. А сил было ещё не так много, чтобы везде успевать. В санаторий Аркадий возвращался под вечер разбитым и сразу же засыпа́л, чтобы с утра снова приступить к борьбе за свою свободу и за свою жизнь.

А разговор с Настей при этом делался всё более и более необходимым. Андрей Борисович оказался прав – дурацкое на первый взгляд предположение Аркадия было верным на сто процентов. Вернее, на девяносто девять и девять десятых. Его ДНК с Настиной совпадала именно с такой точностью, и это говорило о том, что она действительно его дочь. Это казалось совершенно немыслимым, но Володя проверял трижды. Теперь это был неоспоримый факт.

Конечно, это переворачивало всё дело об операции полностью в его пользу. Но нужно было ещё сделать официальный запрос на анализ в независимой лаборатории, присовокупить это к делу, переубедить кучу людей… Это могло затянуться даже на год. По крайней мере, адвокат настроился на такой срок.

И всё же чёрная полоса, начавшаяся на трассе, когда он затормозил у вставшего на его пути лося, закончилась, и теперь всё вокруг только слепило разум кристально белым оттенком. И как тут не поверить в чудо? Чем ещё можно объяснить это, если не чудом? Но рациональные причины всё же должны были иметься. И Аркадий усиленно их искал, забираясь в самые укромные уголки своего прошлого. И нашёл.

Странным образом это почти выпало из его памяти. Потому что никогда раньше он не прокручивал тот эпизод, случившийся двадцать или двадцать пять лет назад. В то время они с женой особенно сильно хотели иметь ребёнка. Супруга посещала самые лучшие клиники, параллельно ходя по бабкам в затерянных в лесах деревнях, а Аркадий сделался искренне верующим и молил в храмах Всевышнего, чтобы Тот оказал им Свою милость – он ставил свечки, заказывал молебны, говорил со старцами и с теми немногими, которые утверждали, что с ними подобное чудо произошло. На какое-то время Аркадий даже стал донором спермы, посчитав, что будет справедливо поделиться с другими возможностью иметь детей. Но до Господа молитвы его, судя по всему, не дошли. Или же у Него на Аркадия имелись совершенно другие планы. В свою очередь и клиники, и бабки тоже оказались бессильны. Тогда это была их последняя с супругой попытка. Больше они к этому вопросу не возвращались, смирившись со своим положением. Десятью годами позже думали даже кого-то удочерить – супруге хотелось девочку, – но не успели оформить нужные документы, когда жена заболела, и им стало не до ребёнка. Вот об этом Аркадий вспомнил. Посреди ночи. Внезапно. С гулко бьющимся сердцем он вскочил с кровати и стал ходить по комнате из угла в угол, не зная как усмирить желание закричать во весь голос о своём открытии. Схватил телефон, думая позвонить Тильману, но, посмотрев на часы, не стал этого делать.

До утра он так больше и не ложился. И первым делом поехал к Андрею Борисовичу, чтобы выбить у него разрешение на допуск в палату к Насте. Сравнительный анализ ДНК был приобщён к делу, которое вёл непосредственно Андрей Борисович, и полностью менял его ход, поэтому не оставалось причин запрещать Аркадию контактировать со свидетелем. И Андрей Борисович пошёл навстречу.

И Аркадий отправился в госпиталь. По дороге он купил красивый букет цветов и всё крутил в голове, какие слова скажет неожиданно вдруг обнаружившейся дочери. И ничего толкового найти не мог. Будь как будет, решил он.

В коридоре Аркадий лицом к лицу столкнулся с Галиной Викторовной – та опустила глаза и прошла мимо, даже не поздоровавшись. Обиды на неё у Аркадия не было, он просто не хотел думать о ней ни секунды.

Опер у входа в палату посмотрел разрешение и пропустил гостя.

Настя лежала в палате одна. Посмотрев на вошедшего посетителя и узнав в нём своего спасителя, она улыбнулась.

– Здравствуйте, – тихо сказала она.

– Здравствуй, – с дрожью в голосе произнёс Аркадий. – Наконец-то мы сможем поговорить. Ты как?

– Всё хорошо. Вам разрешили? Следствие закончилось? Ох, простите. Я не о том. Я вам прежде всего хочу сказать большое спасибо. Не знаю, чем я заслужила такой жертвы с вашей стороны…

– Не надо, Настя, – перебил её Аркадий. – Никаких благодарностей. Это я должен благодарить судьбу за то, что она свела нас.

Настя удивлённо на него посмотрела.

– Я вас не совсем понимаю, – сказала она. – Простите. Я что-то упустила?

Аркадий положил букет на тумбочку возле Насти и сел рядом с её койкой на стул.

– Я чуть позже всё тебе объясню. Думаю, ты со мной согласишься. А пока можешь рассказать мне о том, как ты очутилась на том шоссе? Тебе удалось что-нибудь вспомнить?

– Да, теперь я всё помню. Я ехала из Саратова в Воронеж. К утру должна была приехать на место. У меня встреча там была назначена с читателями. Последняя встреча и презентация моей новой книги… – Настя, задумавшись, замолчала.

– Ты писательница? – спросил Аркадий.

– Да. Диагноз мне врачи дали однозначный. Жить оставалось от силы месяц. И я подводила итоги.

– А родственники? – снова перебил Аркадий. – Родственники у тебя есть? Трансплантация была невозможной?

– Мама только. Но у неё тоже проблемы с почками. Донором она стать никак не могла. А в очереди на донорский орган я значилась сто тридцать третьей. Сами понимаете, что не дождалась бы. Мама очень сильно переживала всю эту историю. Уже в пути мне позвонили и сообщили, что с инфарктом её увезли в больницу. Ночь была, снегопад сильный. Разумеется, я развернулась и понеслась домой, отменив все свои мероприятия. А на дороге встретила голосующего мужчину. Он замёрз весь, одет легко, с рюкзачком. Ему нужно было до Борисоглебска. Я согласилась подвезти. Странным он мне сразу показался. Но я не придала этому особого значения, все мысли мои были о маме и о презентации, которую теперь я наверняка провести уже не успевала. Через час произошло то, что я до сих пор не могу вспомнить во всех деталях. В общем, этот попутчик решил просто угнать мою машину. Я получила удар по голове и очнулась только в больнице.

– А мама как? Дозвонилась?

– Дозвонилась. Идёт на поправку. Всё более-менее хорошо. Вот в такую передрягу я попала. А вы меня спасли. И тогда, на дороге, и потом, когда вернули меня к жизни. Теперь ваша очередь рассказывать, – Настя снова улыбнулась устало.

– Моя история, – начал Аркадий, – покажется тебе фантастичной. Но поверь, я сам долго не мог убедить себя в том, что всё это не сон, а реальность. Знаешь, какова вероятность человека погибнуть от нападения акулы?

– Нет.

– Один к двумстам шестидесяти четырём миллионам.

– И что это значит?

– Встретиться в жизни донору спермы со своим ребёнком ещё меньше. Так устроена эта система.

– Что?! – Настя привстала в постели. – Вы… Вы хотите сказать, что…

– Да. Я хочу сказать, что ты моя дочь. Долго придумывал свою речь, пока ехал сюда. Извини, что вышло так криво и неожиданно для тебя.

Настя снова рухнула на подушку и уставилась в потолок.

– Невероятно, – промолвила она. – Думаю, вы уверены в этом, раз решились сказать мне.

– Анализ ДНК показал девяносто девять и девять десятых процента. Никаких сомнений.

– Я знала, что мама моя забеременела искусственным путём. Но такого представить себе не могу. Встретиться на ночном заснеженном шоссе посреди ночи, в дали от городов и посёлков, да ещё и при таких обстоятельствах… И с таким финалом. Невероятно, – снова повторила она.

– Согласен, – сказал Аркадий, – невероятно, но факт.

4 декабря 2022 г.

По закону волка

В маленькой комнате, задуманной несколько лет назад как детская, гулко тикали настенные механические часы, напоминая Лизе о том, что время её жизни неумолимо тает, приближая последний день. Тик-так, тик-так, тик-так… Врачи дали три месяца. Значит, май, июнь и июль. А в августе она перестанет воспринимать реальность, будет неподвижно лежать в той же комнате, обколотая морфием и не узнающая знакомых лиц. Любому нормальному человеку захотелось бы остановить эти часы, разломать их на шестерёнки и сжечь в жарком огне. Но Лизе нравилось слушать их мерный ход. В конце концов, часы отмеряли жизни всех, кто их слышал. Просто кому-то судьба отвела несколько лет больше, а кому-то меньше.

На днях совершенно случайно она подслушала разговор своего супруга, Артёма, с прикреплённой к ней медицинской сестрой. Они говорили о Швейцарии и об эвтаназии. Переживали, бедненькие, за Лизу, но ей до сих пор сказать о таком не решались. Нет-нет. Неужели она пойдёт на это? Ни за что! Хоть и не была Лиза человеком по-настоящему религиозным, но самоубийство в её представлении всё равно казалось делом богопротивным. Она выдержит всё это, она донесёт свой крест до конца. Дитилин, сульфат магния, листенон… Она помнила, из чего может состоять эта убийственная смесь, которую применяют при эвтаназии – сама когда-то училась на фармацевта. На третьем курсе и познакомилась с Артёмом. Он в то время уже заканчивал институт. Роман их был недолгим, бурным и как-то слишком уж быстро закончившимся скоропостижной свадьбой.

Артём всегда мечтал о своём собственном бизнесе, намеревался создать фармацевтическую компанию, после свадьбы постоянно только об этом и говорил. И не только говорил, но и предпринимал к осуществлению своей мечты вполне осязаемые действия. Лиза во всём старалась его поддержать. Потом случилась беременность. И это совпало с тем, что на Артёма со всех сторон начали давить конкуренты, почувствовав в нём реального соперника. Времена были лихие, а способы убеждения такие, что приходилось в прямом смысле слова воевать. Лиза много переживала. Мечта её об изобретении чудодейственных препаратов, способных побороть самые страшные из болезней, столкнулась с реальностью, которой такие препараты оказались совсем не нужны. Этим рынком, как и любым другим, правило желание заработать, а вовсе не победить болезни. Она взяла академический отпуск перед последним курсом, стараясь уменьшить нагрузку на организм. Но это не помогло – случился выкидыш, а потом прозвучал страшный диагноз доктора:

– К сожалению, Елизавета Петровна, вы больше не сможете иметь детей.

А ведь они уже закончили строить небольшой домик на побережье и обставили детскую, гадая, какого цвета клеить обои.

Потом пронеслись четыре года кошмара. Артём выстоял. Бизнес его быстрыми темпами пошёл в гору. Но отношения их как-то увяли, становясь с каждым месяцем всё более и более формальными. Институт Лиза так и не закончила, поработала какое-то время в лаборатории у супруга, а потом неожиданно на одном из обследований в открытой Артёмом клинике услышала и этот вердикт – рак в последней стадии. Май, июнь, июль… И детская превратилась в хоспис. Повсюду пахло лекарствами, и от этого запаха воздух казался густым и неподвижным, словно кисель. Она лежала, с лицом укутавшись в одеяло, и тяжело дышала, вслушиваясь в тиканье часов. Думалось, что кроме этого звука в мире больше ничего нет.

В дверь постучали.

Лиза встрепенулась, высунула из-под одеяла голову и негромко сказала:

– Входите.

В комнату вошёл Андрей, младший брат мужа, живший с ними в одном доме.

– Марины сегодня не будет, – сказал он, на секунду взглянув на Лизу и тут же опустив глаза. – И завтра тоже.

– Хорошо, – сказала Лиза. – Ты ещё что-то хотел сказать?

– Да. – Андрей снова на неё посмотрел. – Если нужно чего, скажи, я сделаю.

– Да нет, Андрюш, – постаралась улыбнуться Лиза. – Я же пока ещё не умираю. Сама справлюсь. Может быть, прогуляюсь на пристань. Хочешь составить мне компанию?

– Да, – коротко ответил Андрей. – На море сейчас хорошо.

Андрей был очень славным парнем. Поначалу Артём долго скрывал от Лизы его существование, узнала она о нём только на свадьбе. Будучи младше своего брата на шесть лет, Андрей всю жизнь являлся предметом его заботы, поскольку родители их умерли довольно рано. Дело в том, что был младший брат несколько аутичным, никогда не понимал, что думают и чувствуют в конкретный момент другие люди. Синдром Аспергера, так говорили врачи. Он не знал, что следует говорить собеседнику в той или иной ситуации. В юности посреди серьёзного разговора он мог вспомнить неуместный анекдот, а посреди веселья, напротив, заговорить о чём-то печальном. Цепочка ассоциаций от увиденного или услышанного им развивалась стремительно, так что он терял промежуточные звенья, останавливаясь на самой последней мысли, на которой заставала его необходимость что-то сказать. Осознав однажды, что говорит чаще всего невпопад, он стал всё больше молчать, боясь показаться глупым. Однако глупым он не был нисколько, хорошо закончил обычную школу и даже поступил в строительный институт, мечтая стать архитектором. Страсть к строительству у него была с детства, начиная с примитивных конструкторов и деревянных моделей. И в этом он проявлял несомненный талант. Этот домик на побережье строили по его проекту и под его непосредственным руководством. При организации таких работ Андрей забывал и о своём страхе сказать что-нибудь невпопад, и о своём неумении угадывать чувства других. Дело своё он знал и был уверен в себе на все сто. Дом получился великолепным в своей простоте и в своём удобстве. Как архитектора Андрея ценили и прочили ему большое будущее.

Когда молодой человек вышел, Лиза вылезла из-под одеяла, приняла положенные по расписанию лекарства, умылась и привела себя в порядок.

На веранде её уже ожидал Андрей.

Погода и в самом деле выдалась превосходной: воздух был прозрачен до самого горизонта, с громкими криками крачек и с чарующим шелестом медленно набегавших волн. Справа и слева подковой огибали залив невысокие скалы. Место для строительства дома Андрей выбрал чудесное – не нужно было сооружать даже заборов, естественный ландшафт защищал жилище со всех сторон и от ветра, и от незваных гостей. Имелся даже свой собственный миниатюрный причал, у которого пришвартованы были деревянная лодка и небольшой катер. Сам дом располагался на скалистом подъёме, от него вела вверх крутая, широкая лестница, вырезанная прямо в камне. На плоской вершине этого подъёма разместились гараж, хозяйственные пристройки и два домика для гостей.

– Может, на лодке покатаемся? – предложила Андрею Лиза, когда они подошли к причалу.

– Если хочешь, – ответил тот.

– Ветра нет, – добавила девушка. – Посмотри какая гладь. Красота.

Они сели в лодку, и Андрей стал грести. Мускулы напрягались под его футболкой, и Лизе показалось, что от этого Андрей смущается ещё больше, замечая, что девушка внимательно рассматривает его фигуру.

– Слушай, – сказала Лиза, когда они уже выбрались за подкову и завернули вправо, к песчаной косе. – У меня тут одна мысль возникла. Я хочу поделиться с тобой. К тому же, если Артём согласится, то понадобится твоя помощь.

Андрей кивнул.

– Ты ведь знаешь, я всё детство своё и юность провела в деревне у деда. Он егерем у меня был и знахарствовал ещё, к нему со всей округи за травками прибегали.

– Нет, не знал, – помотал головой Андрей.

– Разве? Значит, Артём тебе не рассказывал?

– Нет.

– У меня ведь оттуда эта тяга к фармацевтике. Он научил меня разбираться в травах. Годам к шестнадцати я уже собственные зелья изобретала. А когда школу закончила, то дед сам настоял на том, чтобы я в столицу уехала и поступила в институт. Все сбережения свои на меня потратил.

– Хороший у тебя дед, – промолвил Андрей. – Он ещё жив?

– Да нет, что ты. Когда я уезжала, ему уже семьдесят было. Крепким он, конечно, казался для своих лет. Но в одиночестве как-то сник весь. Я, когда первый раз на каникулы приехала, даже не узнала его, настолько он похудел и изменился. Я хотела остаться, чтобы позаботиться о нём, пока на ноги не встанет, но он категорически отказался. Ты, Веточка, сказал он, обрадуешь старика, если мечту свою в жизнь воплотишь. А твоя мечта – это и моя тоже. А здесь ты тоску на меня нагонять будешь, корить я себя стану за то, что в люди тебя не вывел, и от тоски такой помру только быстрее. И я понимала, что так оно, скорее всего, и будет, как дед сказал. Поэтому уехала, хоть и тяжело было на сердце. А до следующих каникул дед так и не дожил.

Лиза на секунду замолкла.

Андрей первый раз за их сегодняшнее общение посмотрел на неё дольше обычного, стараясь понять, что уместно сказать в этом случае. Но так и не придумал ничего и опустил глаза, продолжив работать вёслами.

– Так вот, Андрюш, – отбросив грустные мысли, продолжила Лиза. – Я к чему о деревне разговор-то с тобой завела… Тоску я навожу на этот дом. Вижу, маются тут из-за меня все. А недавно услышала случайно разговор один обо мне… Да ладно, не суть… В общем, хочу я в деревню эту уехать. Насовсем уехать, понимаешь? Чтобы там прожить свой последний день. Пока силы ещё есть, хочу увидеть памятные сердцу места. Понимаешь?

– Понимаю, – с серьёзным видом промолвил Андрей. – А там есть, кому за тобой приглядеть?

– В том-то и дело, что нет. Насчёт приглядеть-то, то в августе там и Марина за мной походит. Два месяца я и сама справлюсь, а там и она на месяц сможет приехать. Не в этом проблема. А в том, что от деревни моей ничего совсем не осталось. Думаю, что даже дом дедов уже развалился. Вот для того-то ты мне и нужен. Ты же архитектор у нас и строитель. Мог бы ты восстановить дедов дом? Не думаю, что это так сложно. Просто чтобы лето я там смогла провести.

– А далеко деревня-то?

– За Уралом, севернее Ивделя.

– Далеко, – спокойно заметил Андрей, перестав грести.

– Понимаю, – сказала Лиза. – Так поможешь, если Артём согласится?

– Помогу, – утвердительно кивнул Андрей. – Нет проблем. И с тобой поживу какое-то время, если хочешь.

– Это необязательно.

– Как скажешь.

– Спасибо тебе, Андрюш, что не отказал. А я сегодня же поговорю с мужем. Поехали домой. Солнце начинает палить.

– Да. Поплыли.

Эта идея, поначалу самой Лизе показавшаяся безумной, стремительно овладевала её умом. Когда она вошла в детскую, уставшая от прогулки, то уже нисколько не сомневалась в том, что любыми способами, но обязательно уговорит супруга сделать именно так, как она задумала.

***

Разговор с Артёмом получился у Лизы странный. Его не очень-то и смутило само желание супруги уехать в такую даль, чтобы никогда не вернуться обратно. Его смутило другое – он стал рассчитывать километраж и затраты на строительство и на дорогу. От Анапы до заброшенной деревни, затерянной среди болот, на севере переходящих в тундру, лететь предстояло три тысячи километров. Нужно было нанимать самолёт хотя бы до Ижевска, а потом от Ижевска до Ивделя искать вертолёт. От Ивделя до деревни уже своим ходом, на машинах. Весь путь даже при таком раскладе занял бы почти сутки, а кроме того кучу нервов и денег. И потом – не оставит же он там Лизу в одиночестве! Ей нужна как минимум помощница, чтобы убраться и сготовить, а по большому счёту и охранник, потому как не известно, кто там может бродить по тайге – кругом охотники-ма́нси, браконьеры, беглые из близлежащих колоний… Это всё и перечислял Артём, пытаясь убедить Лизу в том, что идея её довольно безумна и весьма затратна. И ни слова о том, что она едет туда умирать. В конце концов Артём перестал загибать пальцы и сказал, что подумает, как всё это можно уладить. Словно это была какая-то проблема, а не последнее желание любимой жены.

Улаживал Артём это недолго. Уже следующим же утром сообщил, что обо всём договорился и на всё выделил необходимые средства.

– Спасибо, – сказала Лиза, на что супруг только угукнул, снова ушёл в себя и скрылся за дверью.

Через три дня поездом туда отправилась бригада во главе с Андреем, а вслед за ней последовали нужные для строительства материалы. И Лиза замерла в ожидании своего собственного отъезда. Будто какую-то инъекцию волшебную ввели в организм, настолько лучше она вдруг почувствовала себя.

Отъезд состоялся через десять дней, ближе к концу мая. Лиза прошла очередную процедуру химиотерапии, была проинструктирована Мариной по графику приёма лекарств и с лёгким сердцем села в самолёт, мысленно уже бродя по тайге.

Ей, конечно же, нравилось море, и, будь она здорова, то вряд ли пришла бы ей в голову идея выбраться к местам своего детства. Не то чтобы она никогда не вспоминала о них, просто ничего больше не оставалось там, кроме памятных троп и могилки деда. Да и события последних лет, начиная от работы и заканчивая болезнью, не давали возможности надолго куда-то уехать. Но сейчас, когда горизонт будущего перекрывала глухая стена, всё её существо потянулось назад, в прошлое, потому что не может человек долгое время пребывать сердцем своим только в одной точке, человеку необходимо смотреть вдаль, насколько хватает взора. И чем дальше улетал самолёт на север, тем туманнее становилась в памяти жаркая Анапа, крики крачек и шелест морских волн. Лиза возвращалась в детство, будто и физически становясь ребёнком. Теперь всё её начинало пугать: узнает ли она родные места? сможет ли целый месяц просуществовать без квалифицированной помощи Марины? и примет ли её тайга после такой долгой разлуки? Ведь тайга – это не город. У тайги характер простой и суровый, она не ведает компромиссов и философий, не станет долго убеждать неразумного гостя, а сразу поставит его перед фактом. Помнила обо всём этом Лиза и очень хорошо знала, что если вдруг даст слабину, то сочувствия вокруг себя ни в чём не отыщет.

До Ивделя долетели без приключений. Оттуда ехать пришлось на автомобиле до Вижая, а потом свернуть на восток, уже на лесные, труднопроходимые дороги, с мочажи́нами и пересекающими путь каменистыми ручьями. К вечеру добрались, наконец, до места.

От заброшенной деревни, в которой целыми остались только три дома, Андрей с бригадой проложили до егерского участка нормальную дорогу, устланную кругляком и присыпанную битым камнем. Сердце Лизы радостно колотилось, когда она подъезжала к восстановленному жилищу деда.

У Андрея, как и ожидала Лиза, всё получилось отлично. Дом выглядел именно таким, каким она запомнила его в юности. Даже электричество было от генератора и спутниковая связь, а внутри дома – камин вместо печки. Отдельную комнату выделили под медицинское оборудование: капельницы, радиотерапевтические установки, аппараты УЗИ и целая лаборатория для анализов. Можно было бы открывать Лизе диагностический кабинет, если бы в деревне остался хоть один житель. Вряд ли что-то из этого ей теперь пригодится. Но в душе она была всё же благодарна супругу. Артём, правда, за всё это время даже ни разу не позвонил. Да и разговаривать с ним Лизе не особенно и хотелось. Благодарность благодарностью, а разговор по душам – это дело совсем другое.

От такой долгой и тяжёлой дороги Лиза устала так, что едва нашла силы поздороваться с Андреем и перекинуться с ним парой слов, отложив все насущные дела и беседы на завтра.

Спала она крепко. И снился ей лес, сквозь ветви и иглы которого пробивалось горячее слепящее солнце. За окнами даже ночью задувал ветер. Май в этих местах всегда был самым ветреным месяцем в году. Он гулом раздавался в камине, навевая тревогу, и тогда солнце начинали закрывать тучи, и оживали истинные хозяева леса – медведи, волки и их защитник и повелитель Воркуль. Все, кто жили тут долгое время, знали много местных легенд и страшных историй и много чего видели собственными глазами, чтобы не относиться легкомысленно к историям своих дедов и прадедов. Именно в этих местах, на западе, не так далеко от Вижая, случилась известная всем трагедия с группой Дятлова. А сколько невероятных историй могли рассказать охотники, заходившие иногда в деревню, когда она была ещё населена! Севернее деревни располагался хребет Чистоп, который в легендах являлся местом, где спаслись люди после всемирного потопа. Ни больше ни меньше. Дикие места, заповедные, хранящие множество древних тайн.

Все эти поверья и легенды коснулись в детстве и непосредственно Лизы. Ма́нси, иногда появлявшиеся в гостях у деда, называли девочку не иначе как внучкой Мис-Нэ, лесной девы, а к самому деду относились с почтением и немножко с опаской. А как иначе, если они были уверены в том, что женой деда была эта самая лесная дева. Считалось, что иногда она принимает образ красивой девушки и выходит замуж за человека, рожает ему сына, а когда тот подрастает, наделяет его сверхспособностями понимать природу и снова уходит в лес. Отец Лизы тоже однажды ушёл в тайгу и больше никогда не вернулся. Она смутно помнила его образ, он всегда казался ей каким-то великаном с голубыми глазами и очень лёгкой походкой. Возможно, она просто выдумала его таким. Мама предпочитала никогда не разговаривать об отце даже с близкими. Но заметно было, что до самой своей смерти продолжала его любить. Пела странные песни на непонятном Лизе языке, такие грустные-грустные, что девочка с головой пряталась под одеяло и начинала плакать. Может, и умерла-то мама от горя, не в силах пережить разлуку с любимым. Поэтому и росла Лиза в доме у деда, внутренне гордясь тем, что бабушка у неё не просто человек, а лесной дух. Спросить у деда, так ли это на самом деле, она не решалась, боясь разрушить свою грёзу. А дед, понимая это, только загадочно иной раз улыбался и говорил:

– Веточка, вот если бы была с нами сейчас бабушка твоя Эви, она научила бы тебя таким вещам, что всякая травка голосом стала бы с тобой говорить, а всякий зверь слушался бы тебя, как хозяйку. Знай, какая бабушка была у тебя. Но нет теперь её рядом, и научить тебя уму-разуму только я и могу. Так что слушай деда и хорошо учись в школе, иначе трудно будет потом одной устроиться в этом мире. Лес ещё позовёт тебя, чтобы беду отвести. Но это будет не скоро.

Вот так говорил ей дед.

Утром Лизу разбудили голоса в гостиной. Это Андрей беседовал негромко с Любой, женщиной, которую прикрепил Артём в качестве домохозяйки. Все удобства, вплоть до душа, были в комнате Лизы. Она привела себя в порядок и вышла к гостю.

– Привет, Андрюш, – сказала она.

– Привет, – ответил тот. – Как ты себя чувствуешь?

– По сравнению со вчерашним прекрасно.

– Тебе понравилось, как я обустроил твой дом?

– Да, всё отлично. Спасибо тебе. Только печку жалко.

– Печку можно будет на зиму сложить, если что, – сказал Андрей, и лицо его тут же зарделось, потому что, видимо, он понял, что зимой печка здесь уже никому не будет нужна.

– Да, конечно, – смутилась в свою очередь Лиза. – Я прогуляться хочу, посмотреть, смогу ли вспомнить свои места, которые когда-то исходила вдоль и поперёк.

– Покушайте сначала, Лизавета Петровна, – всплеснула руками Люба. – Куда ж вы на голодный-то желудок? Я рыбу сделала на пару. И чай из чаги заварила. Мне чагу Андрей принёс.

– Чаю, пожалуй, и попью, – согласилась Лиза. – А рыбу можно попозже? Аппетит пока ещё не нагуляла.

– Как скажете, Лизавета Петровна. Сейчас налью. А вы, Андрей, будете?

– Да.

– Вот и хорошо, – обрадовалась Люба. – Тогда и я за компанию, не возражаете?

– Да что ты, Люба, конечно, – удивилась такому вопросу Лиза. – И называй меня, пожалуйста, Лизой. Я здесь вовсе не чувствую себя настолько взрослой, чтобы со мной по имени-отчеству.

– Хорошо, – кивнула Люба и побежала на кухню.

– А меня с собой возьмёшь на прогулку? – спросил Андрей, усаживаясь вслед за Лизой за стол.

– Сегодня хочу одна прогуляться, – ответила та. – Слишком близко тут всё моему сердцу. Я в себя вся уйду, когда бродить по знакомым тропинкам стану, плохая из меня будет собеседница. Мы в другой раз вместе с тобой сходим, хорошо?

– Ладно. Только там волки. Мы часто встречались с ними. Опасно одной.

Лиза улыбнулась:

– Да я знаю. Тут всегда они жили. По сухим гривам селятся стаями, по десять-двенадцать особей. Но сколько себя помню, никогда они на человека не нападали. Очень редко случалось в голодные годы, что на скот покушались. Тогда охотники устраивали облавы. Но обычно они предпочитают с человеком не пересекаться. Так что не волнуйся за меня. Ребёнком не трогали, а теперь гнилая я им и подавно не по вкусу.

– Смелая ты.

– Просто знаю о здешних местах чуть больше других.

– Всё равно не гуляй долго. Переживать буду, – заключил Андрей и снова опустил глаза.

– А вот и чаёк, – возвестила Люба, войдя в гостиную с тремя кружками исходящего паром чая и с пиалой густого мёда. – Медок настоящий, тоже местный, в Ивделе прихватила.

Вся троица молча попила чаю, каждый думая о чём-то своём. Потом Лиза поблагодарила за завтрак, одела вместо платья брюки, свитер и сапоги и отправилась на прогулку.

***

Прогулка по тайге – это, надо сказать, занятие довольно утомительное и не из самых весёлых. Не зная троп, по которым ходить не сто́ит, лучше в одиночку в лес не соваться.

Но Лизе эти места знакомы были с детства, она знала здесь почти каждое дерево и каждый кустик, понимала тайный язык, знаками которого было усеяно всё вокруг. За восемь лет немногое тут изменилось – всё те же тропки, те же звонкие ручейки и та же топь, начинавшаяся уже в ста метрах от дома её деда. Низкорослые кустики ши́кши, до августа набиравшие силу, чтобы разродиться чёрной, сочной ягодой, невкусной, но пригодной для лечения многих недугов, застилали всё ту же полянку; а вот сосна, которую поломал когда-то своим квадроциклом какой-то охотник, а Лиза выходила её – надо же, как вымахала за восемь лет!

«Здравствуй, здравствуй», – мысленно приветствовала её Лиза.

Сердце радовалось, будто встречала она своих старых, добрых друзей после долгой, вынужденной разлуки. И было удивительно, как быстро она вспомнила все свои былые навыки таёжного обывателя.

На границе болота Лиза остановилась. Перед лицом замаячили и зазвенели первые рои гнуса. Но не кусали. Не съедобная теперь для них Лиза. Даже они это, видимо, чувствовали. Жаль, что в августе она уже не сможет, скорее всего, сходить за грибами и за ягодами. А здесь их будет так много! Раньше с дедом они столько варенья запасали на зиму из морошки! А уж белых-то и боровиков было не счесть. Дедушка…

После прогулки Лиза хотела попросить Андрея отвезти её на деревенское кладбище, чтобы проведать могилку деда. Заросло там всё, наверное, никто за кладбищем много лет уже не смотрел. Надо рассчитать силы. И Лиза вдруг вспомнила, что утром забыла принять положенную порцию своих таблеток. Прислушалась к организму – да вроде и нормально, даже усталости нисколько не чувствовала, хотя бродила по лесу уже минут сорок. Неужели свежий таёжный воздух так благотворно подействовал на неё? И в эту секунду она заметила, как справа, метрах в десяти, промелькнула за елями серая фигура какого-то зверя. Лиза замерла и всмотрелась. Волк! Животное притаилось под ёлкой, низко склонив к земле голову и принюхиваясь. Волк не рычал и не скалил зубы, просто изучал, стараясь оценить опасность такой близости с человеком. Да, здесь совсем недалеко длинная сухая грива – так называли приподнятую над топью полосу суши – разреза́ла болото на две части. Волки тут селились всегда и раньше, но человеку показываться никогда не осмеливались, если тот явно не нарушал дозволенных границ. Зверь медленно вышел из-под дерева и выпрямился во весь рост. Он был спокоен. И только увидев фигуру волка целиком, Лиза поняла, что это была самка. Она явно ждала потомства. Но вела она себя довольно странно. Делала несколько шагов в сторону гривы, потом останавливалась и снова смотрела на человека. Ещё несколько шагов – и опять оборачивалась. Было ощущение, будто она звала Лизу за собой. Девушка аккуратно двинулась за ней. Волчицу это не насторожило, она продолжала методично делать одно и то же. Немного осмелев, Лиза пошла увереннее. Так они добрались до небольшой, заросшей кустами полянки, за которой начиналась уходящая в болото сухая полоса кочковатой земли. Волчица забежала под куст, опустила голову, словно указывая то место, к которому должна подойти Лиза, и потом отбежала подальше. Лиза сделала именно так, как и поняла зверя. И под кустом она увидела другого волка, только тот лежал, вытянувшись всем телом, и не подавал признаков жизни. На шее, на лапах и на спине зияли у него кровавые раны. Видимо, его потрепали так либо собственные сородичи, либо какое-то другое, более крупное животное. Лиза посмотрела на волчицу. Та прижала уши и легла на землю. Девушка присела перед раненым волком, положила ему на живот руку. Волк приоткрыл глаза и тяжело вздохнул. Но признаков агрессии не проявил. Сил у него совсем ни на что не осталось. Сколько он тут пролежал? Судя по тому, что очень исхудал, так что даже рёбра проступали сквозь шкуру, очень долго. Помочь Лиза могла ему только в доме, где были все необходимые инструменты и лекарства. Она осторожно просунула руки под тело волка. Попробовала его приподнять. Он был не так тяжёл, как думала Лиза. Возможно, она и сможет сама донести его до дома. Волчица, видимо, бывшая ему верной подругой, встала на лапы и навострила уши.

– Я помогу ему, – сказала вслух Лиза. – Ты не переживай.

Лиза не знала, как отреагирует волчица, если человек станет уносить раненого друга непонятно куда. Внутри у девушки всё напряглось и заклокотало, но при этом не было никакого страха. Силы её удвоились. Всё-таки она внучка Мис-Нэ. Сколь бы скептично ни воспринималось это всегда ей самой после отъезда в город, но сейчас мысль об этом неправдоподобной ей не показалась.

Она шла медленно, стараясь не оглядываться назад, но спиной чувствуя, что волчица на расстоянии следует за ней.

Уже подходя к дому, она увидела на веранде Андрея, который курил и с недоумением на неё смотрел.

– Открой дверь, – крикнула ему Лиза.

Тот бросился к двери, потом хотел подбежать к девушке и помочь ей, но она остановила, помотав головой.

– Я сама.

Войдя в дом и встретив по пути всплеснувшую руками Любу, Лиза отнесла волка в комнату с медицинским оборудованием и положила на кушетку. Позвала Андрея, чтобы тот ей помог с необходимыми процедурами. За ним пришла и успокоившаяся немного Люба.

– Лиза, что случилось? – спросила она. – Сами-то вы целы?

– Да нормально всё, – успокоила её Лиза. – Я его нашла таким. Давайте без паники. Мне потребуется ваша помощь. Так… Воды нужно тёплой. Бинты. Полотенца. Люба, сделаешь?

– Да-да, сейчас. – Люба выбежала на кухню.

– А мы с тобой, Андрей, – продолжила Лиза, – обработаем и зашьём раны. Они ещё не запеклись. И капельница ему нужна. Он совсем обессилен и обезвожен.

– Что мне делать? – спросил Андрей.

– Поищи перекись водорода в ящиках. Я пока снотворное ему вколю. Чтобы не дёрнулся в неподходящий момент.

И в доме закипела работа. Хирургической практики у Лизы было совсем немного, только на факультативных занятиях, но уж обработать и зашить раны она могла. Через два часа всё было уже готово.

– Он поправится? – спросила Люба.

– Не знаю, – ответила Лиза, вытирая салфеткой выступивший на лбу пот. – Будем надеяться. Там в лесу подруга его за мной шла. Будет теперь ходить где-нибудь рядом. Андрюш, скажи рабочим, чтобы не шугали её и сами не шугались.

– Хорошо, – промолвил Андрей. – Они завтра уже уедут все. И я с ними. Здесь мы закончили со строительством.

– Уже завтра? – встревожилась вдруг Лиза.

– Да. Мне нужно сдать проект очень важный. А потом я снова вернусь.

– Когда?

– Через неделю. Вместе с Мариной.

– А Марина зачем? Рано ещё химиотерапию.

– Не знаю. Так Артём сказал. Если хочешь, я попрошу её приехать попозже.

– Попроси. Что-то не хочется мне её сейчас видеть. Скажи, что чувствую я себя пока превосходно. Значит, Артём звонил тебе?

– Звонил.

– Надо же, – усмехнулась слегка Лиза. – А мне нет.

– Я пойду, – вклинилась в разговор Люба. – Обед пора готовить.

– Да-да, спасибо за помощь, – сказала Лиза и задумалась о чём-то, нахмурив брови.

Теперь она чувствовала, что и её начали покидать силы. Нужно было принять лекарство, но она мысленно махнула рукой, решив всё-таки пропустить утреннюю дозу. Полежать бы. Но за волком сегодня смотреть нужно. Не известно, как подействуют на него растворы. Надо быть начеку.

Лиза попросила Андрея принести из комнаты кресло. Усевшись в него рядом с кушеткой, она закрыла глаза и на полчаса отключилась.

Когда проснулась, то увидела, что на неё внимательно смотрит волк. Он по-прежнему не двигался, но дышал уже ровно и иногда даже открывал пасть, облизывая сухой нос языком. Значит, с растворами она угадала. Слава Богу. Должен выжить. Только теперь как-то необходимо налаживать с ним контакт, чтобы не шарахался он от неё, когда сможет встать на ноги. Лиза налила в чашку воды, намочила в ней тряпку и попробовала потихоньку выжимать воду волку в пасть, чтобы тот языком мог хоть немного попить. Тот правильно воспринял её намерение и лизал капли с охотой. При этом девушка старалась что-нибудь говорить, чтобы зверь привык к её голосу и запомнил его. Ну и трудную же она задачку перед собой поставила. Так-то, если волк поправится и примет свой прежний вид, то внушительным он у него будет. Настоящий матёрый волчище. Может быть, даже вожак, которого попытался сместить более молодой соперник. Мысли об этом немного пугали. Случись чего, не справятся они с Любой со зверем, когда уедут все мужчины. Как на ноги встанет, надо будет его в хозяйственную пристройку переселить. Если, конечно, встанет.

Убрав капельницу, Лиза погладила волка по голове и вышла в гостиную. Люба как раз накрывала стол к обеду. Андрей помогал ей с посудой.

– Андрюш, – сказала Лиза. – Ты мог бы, пока не уехал, приготовить в сарае место для волка? Когда поправится, пусть поживёт пока там. Чтобы удобно ему было. Хорошо?

– Сделаю, – кивнул головой Андрей. – Это правильно.

– Вот и хорошо, – заключила Лиза. – Я что-то так проголодалась, что съем, наверное, за двоих.

***

Андрей с бригадой уехал, оставив Лизу с Любой одних в окружении тайги и болот. По его виду невозможно было сказать, что он чувствует, но Лиза слишком хорошо его знала и потому понимала, что за женщин он тревожится, тем более, что жить им предстояло в соседстве с волком, который неизвестно как поведёт себя, когда оклемается. В доме, конечно, было оружие, и им Лиза пользоваться вполне умела – всё-таки внучка егеря, – но брать его в руки она категорически не хотела, уверенная в том, что справится, в случае чего, без него.

Лиза больше переживала не за себя, а, наоборот, за Андрея, которому предстояло кататься за три тысячи километров туда и обратно, будто своих дел у него, кроме как присматривать за женой брата, не имелось. В своих силах, пусть и подточенных смертельной болезнью, она была уверена, потому что чувствовала себя здесь как дома. По-настоящему, не как в Анапе, где долгое время не могла понять, кем она стала для Артёма – то ли предметом мебели, то ли обузой. Супруг, когда дела фирмы пошли в гору, только и таскал её на вечеринки, представляя новым знакомым, которых Лиза не успевала запоминать, или водил по выставкам и магазинам, где она скучала, лишь делая вид, будто ей что-то там интересно. А когда неожиданно заболела, то и вовсе превратилась в пленницу в детской комнате без обоев. Особенно остро Лиза поняла это только теперь, а там, в доме с причалом, её словно заколдовали, заставив думать, что счастье человеческое выглядит именно так и никак иначе. То, что Артём пошёл ей навстречу, когда она захотела вырваться из своего плена, оказалось большой удачей. Она с трудом верила в это. Как же легко Артём согласился с её идеей. Что-то в этом было не так, но что именно, Лиза понять пока не могла и мыслями своими ни с кем не делилась.

На третий день волк, которому, не мудрствуя лукаво, девушка дала имя Серый, мог уже сидеть на кушетке. Он пытался привстать, но ноги были ещё слишком слабы и не позволяли этого сделать. Но теперь он мог самостоятельно пить и есть. Еду Люба готовила из самых простых продуктов – то были каши, бульоны, отварные куриные окорочка, иногда телячьи рёбрышки и овощи. С особенным аппетитом Серый грыз морковку. Волк вполне понимал, что эти две женщины помогают ему и опасности не представляют. Лизе он позволял себя гладить, даже к капельнице относился спокойно. Когда-то в детстве они с дедом вызволили из капкана взрослую лису и выхаживали её две недели. Так та не смогла к ним привыкнуть и фривольностей таких со стороны человека не позволяла. Почему матёрый волк был столь доверчив к Лизе, не укладывалось в её голове. Любу Серый тоже признавал, но та слишком уж выдавала свой страх, и это зверю не нравилось, так что он начинал смотреть на Любу грозно, пугая её ещё больше.

К вечеру третьего дня Лиза перенесла Серого с кушетки на пол, постелив ему старое одеяло. Попытки волка встать на ноги могли привести к падению. На полу всё же было безопаснее.

Тем вечером случилась одна странная штука. Лиза зашла в комнату с таблетками, которые по расписанию надлежало ей выпить. И когда она хотела это сделать, то Серый очень грозно зарычал. Рычал он впервые за всё это время. Лизу такое поведение волка удивило. Отчего это вдруг он рычит? Что ему не понравилось? Девушка не сразу сопоставила это с таблетками. Сделав ещё одну попытку их выпить, она снова услышала рык. Однозначно зверь таким образом реагировал на лекарство. Что с ним не так? С графика приёма она сбивалась теперь постоянно – то утром забудет принять предписанное, то в обед, а то пропустит и целый дневной курс. И странное дело – без пилюль Лиза чувствовала себя, хоть и не намного, но лучше. Подметить это она успела.

На четвёртый день Лиза снова попробовала пить таблетки при Сером – и опять та же картина.

– Не понимаю, – сказала она вслух. – Ты против таблеток?

Волк прижал уши и посмотрел на неё внимательно, словно стараясь взглядом передать девушке свой ответ на прозвучавший вопрос.

– Хорошо, – кивнула головой Лиза. – Давай попробуем пару дней без них. Мне, знаешь, тоже это не нравится. Но смотри, – добавила она шутливо, – всю ответственность берёшь на себя.

Серый вильнул хвостом, как собака. Лиза всегда почему-то считала, что волки не умеют вилять хвостами. Но Серый точно вильнул. Решением Лизы он был, судя по всему, доволен.

После этого Лиза действительно два дня не принимала лекарства, задвинув все пузырьки в самый дальний угол на полках. И самочувствие её, пусть даже и не становилось явно лучше, но и нисколько не ухудшалось. И она решила этот эксперимент продолжить. Одним странным решением с её стороны больше, одним меньше.

Тем временем Серый мог уже вставать и пока ещё неуверенно делать первые шаги по комнате. Раны на теле совсем зажили, а вот порванные связки на лапах заживали намного дольше. Бока его стали заплывать жирком, шерсть начала блестеть и лосниться. Теперь он быстро шёл на поправку. Человек с такими ранами провалялся бы в больнице месяца два, а то и больше.

На седьмой день волк уже скрёб лапой дверь, давая понять, что готов выйти на улицу. Не сегодня-завтра должен был вернуться Андрей, поэтому Серого можно было бы как-то переместить в сарай, потому что не известно, как поведёт он себя, когда в доме появится мужчина, которого он вряд ли успел запомнить.

Лиза боялась, что ещё ослабленным волк убежит в лес, но всё же рискнула выйти с ним во двор. Покачиваясь, Серый следовал за ней по пятам, не предпринимая попыток удалиться в болото. Он лишь поглядывал в сторону леса и сосредоточенно нюхал воздух, считывая одному ему понятную информацию. Но и Лиза догадывалась, чего именно Серый хочет унюхать – свою подругу, которая наверняка держалась всё это время где-то неподалёку.

Лиза открыла дверь сарая и зашла внутрь. Серый замер на пороге, пригляделся, низко опустив голову. Андрей, как всегда, постарался и обустроил пристройку лучше, чем ожидала девушка. Весь пол был устлан сеном, где-то россыпью, а где-то аккуратными цилиндрическими рулонами и прямоугольными кипами. Из этих прямоугольников было сооружено что-то вроде логова.

– Смотри, – сказала Серому Лиза, показывая рукой. – Как по мне, то тебе здесь будет удобно. Это только на время, а потом вернёшься к своим. Слабенький ты ещё, с обидчиками своими воевать не сможешь.

Из широких окон, обрамлявших сарай у самого потолка, падали золотистые лучи света, в которых танцевали пылинки, делая атмосферу почти сказочной. Лиза и сама не прочь была бы здесь пожить. А запахи-то какие! Благодать.

Серый, выслушав внимательно хвалебный монолог девушки, прямиком направился к подобию логова, обнюхал каждый его угол, прилёг, снова встал, покрутился на месте и наконец одобрительно посмотрел на Лизу.

– Понравилось значит? – улыбнулась Лиза. – Сиди пока тут, я сейчас принесу тебе твоё одеяло и миски.

Серый опять было пошёл за ней, но она жестом его остановила:

– Нет-нет, жди тут.

И волк послушался её.

Люба помогла с переездом.

Когда они закончили завтракать, позвонил Андрей и сообщил, что приедет только завтра. Голос его показался Лизе грустным и озабоченным, но лишних вопросов она задавать не стала. Завтра обо всём смогут поговорить.

Артём, между тем, до сих пор так ни разу и не позвонил. Даже привета не передал, словно жена исчезла из его жизни раньше, чем он предполагал. Лиза второй вечер сама хотела его набрать, но всякий раз её останавливало то, что она не знала, что сказать мужу. Только если поблагодарить за то, что не отказал с деревней. Но она благодарила его ещё перед отъездом. А больше и сказать нечего. Заикнись она о волке, так он вообще шум поднимет. Андрея она просила с братом не разговаривать на эту тему. А что ещё? Сказать, что любит его? А любит ли? Когда-то и в самом деле любила. А теперь… Теперь пусто на сердце. Лишь сожаление о тающей день ото дня жизни, обрывки приятных воспоминаний, всё больше связывающих Лизу не с городом, а с этим вот лесом, с дурманящим запахом цветущих трав и с туманом, забредавшим по вечерам с болот к самой веранде. Хорошо, что она выбрала умирать здесь, а не у моря, где всё напоминало бы ей о буйстве жизни и убивало ещё быстрее. А здесь всё существовало по совершенно другим законам – жизнь и смерть тут были как-то особенно уравновешены, и между ними словно стирались границы, делая переход из мира в мир не таким болезненным и не таким скорбным. Здесь была тайна, какая-то изначальная мысль, заложенная Богом в человеческую душу, здесь даже луна и звёзды казались иными, будто опускались ниже, почти касаясь верхушек елей и далёких вершин Чистопа.

Следующее утро принесло Лизе неожиданный сюрприз. Подходя к сараю с едой и водой для Серого, она заметила, что слева от закрытой двери кто-то сделал подкоп внутрь. Неужели Серый сбежал ночью? Лиза было расстроилась, но когда перешагнула порог, то от удивления даже раскрыла рот. В логове Серый был не один. Рядом с ним лежала волчица, та самая, которая неделю назад позвала Лизу на помощь, а к набухшим соскам её прижимались жадными ртами четверо крохотных волчат тёмно-коричневого окраса. Картина была настолько умилительной, что у Лизы из глаз потекли по щекам слёзы. Она неуверенно сделала шаг вперёд, опасаясь, что волчица воспримет её как угрозу. Но та только на секунду приподняла голову, оценила ситуацию и продолжила спокойно кормить своих малышей. Серый тоже признаков агрессии не проявил. Лиза переложила еду в миску, долила воды, постояла ещё недолго, зачарованная картиной семейной идиллии, и вышла, тихонько закрыв за собой дверь. Еды теперь, судя по всему, потребуется раза в три больше. А таких запасов у Любы не было.

Лиза позвонила Андрею и попросила его купить в Ивделе побольше мяса, молока и овощей. Тот не стал спрашивать для чего, а в своей манере просто сказал «да».

***

Андрей прибыл только к обеду, и вид у него был даже более озабоченным, чем голос по телефону. Он сразу проверил генератор и водяной насос и, оставшись довольным их состоянием, немного повеселел.

– Часто бак заправляли? – спросил он Любу.

– Каждый вечер, – ответила та.

На том заботы его по технической части и завершились.

Потом они пообедали все вместе. Продуктов, как и просила Лиза, Андрей привёз целый багажник. Когда они закончили трапезничать, Лиза взяла бутыль свежего молока и отправилась в сарай, позвав с собой и Андрея. Тот был изумлён, когда увидел волчье семейство. Правда, изумление мужчины могла заметить только Лиза, поскольку хорошо его знала. Незнакомый с Андреем человек понять этого никак не смог бы. Серый с подругой не подпускали его к логову, но и не огрызались, да и сам мужчина понимал, что держаться лучше на расстоянии.

– Как твой проект? – спросила Лиза, когда они вышли из сарая.

– Всё хорошо, – коротко ответил Андрей.

– Ты с нами надолго в этот раз?

Андрей после этого вопроса нахмурился.

– Что? – спросила Лиза. – Что-то не так? Ты какой-то странный весь день.

– Думаю, неделю или две поживу с вами. Потом Марина приедет. А там уж как получится.

– Ох, – замотала головой Лиза. – Я совсем про неё забыла. И знаешь что… Только Артёму не говори, пожалуйста. Хорошо?

– Не скажу.

– Я лекарство перестала принимать.

На лице у Андрея не отразилось никакой реакции. Он даже ничего не сказал на это.

– И чувствую себя, – продолжила Лиза, – даже немного лучше, чем с лекарством.

Андрей продолжал молчать с непроницаемым видом.

– Скажешь что-нибудь? – слегка возмущённо спросила Лиза. – Тебе как-будто бы всё равно.

– Скажу, – заговорил наконец Андрей. – Давай куда-нибудь съездим. Мне за рулём легче будет говорить.

– Поехали, – согласилась Лиза. – Но, если честно, ты начинаешь меня пугать. Я на могилку деда собиралась. Но она на деревенском кладбище, пешком далеко идти. Сможешь меня туда отвезти?

– Конечно. Только дорогу покажешь.

Лиза переоделась, взяла из сарая грабли и серп, чтобы прибраться на могиле, и они отправились в путь.

Минут десять Андрей продолжал молчать, пока они не подъехали к деревне. Потом собрался с мыслями и произнёс:

– Это ты правильно сделала, что перестала принимать таблетки.

– Ты так уверенно говоришь об этом, – удивилась Лиза.

– Ты ничем не больна.

– Что?!

– Здоровая ты, – повторил Андрей. – Если, конечно, не считать, что отравлена ядом.

– Каким ядом? Я не понимаю, о чём ты.

– Я услышал разговор один… Брат мой с Мариной беседовали о тебе. Долго беседовали, и много интересного из их диалога я смог понять. Ты, может быть, и не поверишь мне. Не знаю, как сказать так, чтобы это звучало убедительно.

– Не тяни, Андрюш. В чём дело? Говори как есть.

– Отравить они тебя хотят. Вот и всё. Лекарства твои не являются тем, что на них написано. Я не силён в химии, поэтому не могу ничего сказать о составе. Но эти таблетки убивают тебя медленно, день за днём. Марина же заведует новой клиникой Артёма. Тебе ведь там диагноз поставили?

– Да.

– Вот. У них всё под контролем: клиника, документы, фармацевтическая лаборатория. Думаю, ты понимаешь, что подделать всё, начиная от анализов и снимков и заканчивая пилюлями, для них не проблема.

У Лизы даже пот на лбу выступил, а тело начала сотрясать мелкая дрожь. Она пыталась поверить в то, что такое возможно. Не в принципе, а по замыслу и по воле Артёма. Может, он, конечно, тоже давно к ней охладел, даже вполне вероятно, что завёл себе кого-то на стороне. Но задумать такое! За что? Почему? Чем она ему помешала? Безумие какое-то. А Марина… Неужели…

– А Марина какую роль во всём этом играет? – выпалила Лиза, посмотрев на Андрея. – Значит, она знает об этом?

– Не только знает, – спокойно ответил Андрей. – Предполагаю, что изначально эта идея ей и принадлежала. А брат за неё ухватился.

– Но зачем? Я могу поверить, что такое возможно, но не понимаю цели всего этого.

– Лиза, – поморщился Андрей, выруливая на заросшую дорогу, ведущую к заброшенному кладбищу, – ну, я ещё могу быть таким наивным, потому что с трудом разбираюсь в человеческих эмоциях. Но ты-то должна понимать, что во всех подобных делах главный мотив – это деньги. Развод – это слишком накладно для брата. Раздел имущества, твои возможные претензии на часть бизнеса…

– Да какие ещё претензии? – воскликнула Лиза. – Не нужны мне его богатства. Развелись бы спокойно, раз уж на то пошло, и разбежались по своим норам.

– Он совсем не знает тебя. Иногда мне кажется, что это не я болен, а он. Он давно живёт по лекалам, которые рисуют ему другие. У других ведь именно так – если развод, то обязательно имущественные тяжбы, нервы, траты на адвокатов, обсасывание всех деталей в прессе, ненужная шумиха, на которую слетаются не только зеваки, но и все мухи из налоговой и всяких других инстанций. Артём всегда говорил, что живёт по закону волка. Все вокруг были ему враги. Пока в стае спокойно, то все соблюдают неписаные правила. Но стоит лишь слегка раскачать лодку, как сразу порвут на части, невзирая на статус и количество денег. У него нет друзей. Нет жён. Есть только временные партнёры. И ты перестала быть его партнёром. Теперь это Марина. Вот и весь расклад. Примитивно, но от реальности никуда не деться.

– По закону волка, значит? – негромко произнесла Лиза. – О волках, я смотрю, у него тоже странные представления.

– Это уж точно, – согласился Андрей. – Куда дальше-то?

– В смысле?

– На кладбище куда?

– Правее надо немного. Вон там холм видишь? Туда нам и надо. Господи, как тут всё заросло-то.

Добавить к сказанному Андрею было уже нечего. Неожиданной информации вылилось на Лизу столько, что переваривать её и принимать какое-то решение предстояло не за одну минуту.

Наконец добрались они до погоста. Долго ходили по траве и кустам, отыскивая могилку деда. А когда нашли, то Андрей стал срезать траву, а Лиза молча сгребала её в небольшой стог.

Работа немного успокоила Лизу. Какой же молодец Серый, думала она, что вовремя дал понять ей, что с таблетками что-то не так. Если бы не он… Знание того, что никакого рака у неё нет, придало сил ещё больше. Она не умрёт! Она будет жить дальше! И в августе пойдёт за грибами. И вообще… А что вообще? Что ей теперь делать? Вернуться в Анапу и высказать в лицо Артёму всё то, что она теперь думает о нём? Если уж он решился её убить, то вряд ли что-то остановит его теперь. Он легко найдёт и другой способ. Она-то его знает, она помнит, как расправлялся он со своими врагами. Вернее, с теми, кто переставал быть его партнёром. По крайней мере, такая о нём ходила молва. В свои криминальные дела Артём никогда её не впутывал. Значит, следовало придумать что-то другое. Но что? По всей видимости, Андрей всей душою проникся возникшей проблемой, потому что такой долгой и складной речи Лиза от него никогда раньше не слышала. А если так, то на него можно положиться и попробовать что-то придумать совместными усилиями.

– А почему ты решил мне рассказать об этом? – спросила Лиза.

– Должен был промолчать? – вопросительно посмотрел на неё Андрей.

– Не знаю. Он же тебе брат. А я кто?

– А ты Лиза. Хороший человек. И вообще…

– Что?

– Ничего.

Лиза улыбнулась. А Андрей явно смутился.

– Ты слишком хорошо выглядишь, – зачем-то сказал он.

– Что ты этим хочешь сказать?

– Я в том смысле, что ты теперь совсем не похожа на больную. Я это сразу заметил. Когда приедет Марина, она точно заподозрит, что здесь что-то не так. А этого нельзя допустить.

– А у тебя есть план?

– Есть.

– Поделишься?

– Да. Тебе надо умереть.

Лиза перестала грести.

– Андрюш, – сказала она. – Ты выражайся как-то поделикатней. А то я могу подумать, что ты меня сейчас вот этим самым серпом и зарежешь.

– Да ты что?! – испуганно воскликнул Андрей. – Что ты такое говоришь? Или это шутка такая?

– Да уж сама не знаю, где тут можно смеяться. Что значит я должна умереть? Каким образом?

– Вот здесь на кладбище мне эта идея пришла в голову. Ты, пока не приехала Марина, как-нибудь измотай себя. Походи больше по лесу, что ли, голодовку себе устрой. Да, голодовка будет самое то. А когда она уедет, я ещё вот здесь могилку одну сооружу. Когда вернусь, скажу Артёму, что ты всё. Ну… Не знаю, как деликатней. Но это месяц ещё потерпеть надо, чтобы ни у кого не возникло сомнений.

– И он поверит? Надо же как-то зафиксировать смерть. Скорую вызвать, засвидетельствовать.

– В этой-то дыре? Да какая скорая? Скажу, что звонил, но три дня никто не приезжал, а ты уже вонять начала.

– Фу! Андрюш. Ну ты как-то полегче.

– Извини. Да. В общем, не дождался, скажу, и похоронил. Всё честь по чести.

– А он не захочет перезахоронить меня? Эксгумация типа, туда-сюда.

– Да брось. Знаешь, какой он радостный ходил, когда ты из Анапы уехала? Он был рад избавиться от тебя. Для него ты уже умерла с того самого дня, как села в самолёт в мае. Неужели он потащит тебя за три тысячи километров? Тем более, что чем дальше ты будешь, тем лучше, в случае, если возникнут у кого-то вопросы. Да и вряд ли возникнут. Все ведь знают, чем ты болела. И никто не удивится такому исходу дела.

– Идея твоя мне нравится. Да и другого выхода я не вижу. Как же хорошо получилось, что я решила сюда вернуться. Не зря дедушка говорил, что тайга ещё позовёт меня, когда придёт время. Выходит, что и позвала.

– Выходит так, – согласился Андрей. – Значит, действовать будем по этому плану? Ты точно решила?

– Точно.

***

С любым другим человеком такое доверие со стороны Лизы было бы, наверное, невозможно. Но Лиза знала наверняка, что Андрей не способен на ложь. Как-то так сформировался его характер, осложнённый синдромом Аспергера, что ещё в очень раннем возрасте он понял, что лгать у него не получается, потому что выдумки его были всегда столь наивны, что разоблачались взрослыми на раз-два. Это вызывало дискомфорт в его душе, и он решил для себя, что отныне всегда станет говорить только правду. Так он с тех пор и делал, даже если правда могла причинить боль.

Целую неделю Лиза бродила по знакомым местам в тайге. Когда окончательно окреп Серый, то он сопровождал её, помечая свою территорию и готовясь снова предъявить право быть вожаком. Однажды вместе с ним попали они в довольно щекотливую ситуацию, при ином раскладе могущую закончиться для Лизы плачевно – повстречались со стаей. Но Серый проявил себя настоящим хозяином этих владений. Даже в драку не пришлось ему вступать – одним своим могучим видом он заставил склонить перед собой головы соплеменников. Они снова признали его вождём. А соседство с ним человека и вовсе восприняли, наверное, как знак свыше, по своим, конечно, по волчьим понятиям.

Волчица от своего потомства редко отлучалась. У малышей уже открылись глаза, ярко-голубые, с любопытством устремлявшиеся на всё, что их окружало. Мама позволяла Лизе играть с ними, но девушка старалась не увлекаться, потому как понимала, что привыкать к человеку дикому зверю нельзя, поскольку почти все люди, которые позже встретятся им на пути, не будут к ним столь добры. Ведь в основном это охотники и браконьеры, у которых своя философия, далёкая от любования природой.

Всю неделю Лиза не ела. Только пила воду и молоко. Похудела она весьма ощутимо, и сил поубавилось много, так что за весь последний день перед приездом Марины она смогла дойти только до сарая, чтобы покормить новых друзей, а потом до вечера провалялась в постели. Ночью не спалось. Но это было и к лучшему. Лиза провозилась с контейнерами для капельницы, подменив раствор для химиотерапии на глюкозу. Не хотелось ей травить организм ещё больше. К утру она просто рухнула в постель, худая, с подглазинами и с температурой, повысившейся от чрезмерного нервного напряжения.

Приехавшая Марина просто ахнула, увидев Лизу. Про волков в сарае ей ничего не сказали. Она вообще ничем не интересовалась, кроме своей работы, ради которой её заслали в такую тмутаракань. Говорила она с Андреем и Любой рассеянно, почти ничего не ела и всё время смотрела на часы, желая как можно быстрее отсюда уехать обратно домой. Лиза проспала весь день, почти ни словом не перекинувшись со своей убийцей. А именно таковой теперь и воспринимала она Марину. Но ни злости не было у неё, ни обиды. Лишь одно чувство полностью овладело её сердцем – как можно быстрее умереть для этих людей и обрести настоящую свободу, может быть, оставшись в этих краях навсегда. Этого она пока не решила. Денег на личном счету у неё имелось достаточно, чтобы на первое время могло хватить. Лиза дала пароль от счёта Андрею, с которого он успел перевести средства на анонимную карту. Для Артёма все эти суммы показались бы, возможно, смешными, поэтому Лиза надеялась, что он не станет в ближайшее время беспокоиться о том, что денег на счету жены не осталось. Да даже если и забеспокоится, то спросить уже будет не с кого. Но это всё мелочи, это всё потом можно будет решить шаг за шагом. Главное для неё сейчас – это умереть правдоподобно, ничем не смутив ни Артёма и ни Марину.

Следующим утром, голодная и разрумянившаяся от немаленькой дозы глюкозы, Лиза позавтракала за троих. Андрей уехал вместе с Мариной в Ивдель, провожая её на вертолёт. Люба смотрела на воскресшую вдруг Лизу с удивлением. Скрывать от домработницы свой план больше не было возможности. И Лиза объяснила Любе всё, в чём ей так или иначе пришлось бы участвовать. Это было рискованно. Но пришлось доверить свою жизнь этой женщине. Та несколько минут сидела ошарашенная услышанным, но всё же убедительно пообещала помочь и побожилась не выдавать тайну. Даже торговаться не стала, ни словом не обмолвившись о вознаграждении. Только отказалась быть свидетелем в случае, если вдруг Лизе придёт в голову когда-то судиться с супругом, обвинив его в покушении на убийство. Да Лиза и не планировала такого, поэтому с этим условием согласилась.

Прошла ещё неделя. Волчата подросли, стали вместе с мамой и Серым выходить в лес и обучаться премудростям таёжной жизни. Вместе с ними гуляли и Андрей с Лизой. Скоро предстояло им навсегда покинуть сарай и обустраиваться в родной стихии. При мысли об этом сердце Лизы сжималось, а на глазах выступали слёзы. Но это было неизбежно и правильно.

Свою собственную могилу Лиза выкопала сама. На дно ямы она положила все оставшиеся не выпитыми лекарства и с радостью завалила их землёй. Вместе с Андреем они переставили с соседней дедовой могилки железный крест, а на старую могилу водрузили новый, деревянный, с табличкой, на которой Люба ровными буквами вписала имя и фамилию Лизы. Теперь всё было готово к финальной сцене. Осталось выждать хотя бы неделю, а потом сообщить Артёму радостную для него весть. Наверняка он тут же примчится, чтобы на месте отметить такое долгожданное событие.

Волчье семейство в начале июля ушло из сарая. Случилось это в полнолунную ночь и сопровождалось очень странным явлением. Лиза ещё с вечера почувствовала перемену в поведении волков, будто поняла, что они прощаются с ней. Серый всё время лизал горячим языком её лицо, а волчата повизгивали, суетливо бегая вокруг девушки. Глаза их утратили былую голубизну, фигуры сделались поджарыми, с крепкими, длинными ногами. Совсем взрослыми стали, и им не терпелось уйти в сторону сухой гривы уже всерьёз и надолго. Мысленно простившись с ними, Лиза расстроилась и долго не могла уснуть. Всё порывалась посреди ночи пойти в сарай, но сдерживала себя. Просто стояла у окна и вглядывалась в тёмную гущу леса, едва освещённую лунным светом. И вдруг из-за деревьев показалась фигура человека. Это была женщина в какой-то странной одежде, на манер той, которую носили девушки ма́нси. Длинное, расшитое замысловатыми узорами платье, волосы заплетены в две косы, а голову украшало что-то вроде широкого обруча. Черт лица при таком освещении Лиза разобрать не смогла. Но фигура выглядела стройной и тонкой, явно женщина возрастом не отличалась от самой Лизы. Следом за женщиной вышли и волки. Лиза узнала Серого, его подругу и их четырёх волчат. Она хотела выбежать им навстречу, развернулась было, но остановилась и снова посмотрела в окно. Но у границы с лесом никто уже не стоял. Может, померещилось? Да, скорее всего. От напряжения, от расстройства, от предстоящего впереди спектакля.

Лиза тяжело вздохнула, легла в постель и постаралась заснуть.

***

Наконец этот день настал. Как и предполагала Лиза, Артём со своими тремя дружками лично явился к ним на заимку посмотреть на могилу Лизы и оформить все необходимые документы в близлежащей больнице, больше походившей на притон и часто служившей вместо гостиницы для попавших в затруднительное положение туристов. Андрей убедил его, что скорую вызывал, но так никто до них и не смог добраться. В этот раз врал он довольно убедительно, впрочем, брат его почти и не слушал. В конечном итоге деньги решили все проблемы – нужные бумаги были оформлены и все юридические тонкости улажены.

На второй день Артём с друзьями, до полусмерти упившиеся ещё вечером спиртным, решили устроить охоту. Всё это время Лиза пряталась в сарае в волчьем логове, боясь, что кому-нибудь взбредёт в голову его посетить. Но снаружи Андрей повесил замок, а изнутри соорудил крепкий запор в виде длинной, тяжёлой жерди.

Уже ближе к закату Лиза услышала громкие раскаты выстрелов. Видимо, охота началась. Она молилась, чтобы под горячую руку распоясавшихся мужчин не подвернулись волки. Но судя по всему, именно им и досталось сегодня, потому что в сарай забежал Серый с волчатами и своей подругой. Увидев Лизу, они ринулись к ней и кольцом её обступили, прижимаясь дрожащими от испуга боками.

Минут через пятнадцать послышались и голоса охотников. Лиза вскочила, взяла лопату и стала закапывать лаз под сараем, через который всегда пробирались сюда волки. Она успела сделать это вовремя, потому что совсем скоро группа пьяных людей подошла к их убежищу.

– Может, в сарае спрятались? – крикнул кто-то из них. – Посвети-ка, Карась.

– Заперто, – прозвучал другой голос.

Снаружи стали дёргать замок.

– Андрюх, – это уже говорил Артём, Лиза узнала его. – Дай ключ, посмотрим, что там.

Сердце у Лизы заколотилось. Она подошла к воротом, крепко вцепившись руками в черенок лопаты. Она готова была биться до последнего, если эти сволочи сумеют открыть сарай. Серый стоял рядом, глухо рыча.

– Тише, – шёпотом сказала Лиза. – Серый, подожди рычать. Может, обойдётся ещё.

– У меня нет ключа, – ответил Артёму Андрей. – Мы в этот сарай, как построили, так ни разу и не ходили.

– Отойди-ко, – хрипло пробурчал третий голос.

Видимо, прикладом ружья один из друзей Артёма попытался сбить замок. И у него получилось. Загремела цепь, и на ворота стали наваливаться, пытаясь их открыть. Но толстая жердь так и не позволила это сделать.

– Не открывается. Андрюх, в чём дело?

– Не знаю. Да бросьте. Не могли они в сарай забежать.

– А ну-ка, Лысый, светани сюда. Глянь! Дыра.

– Да нет, землёй завалена. Да пошли уже. Хорош. Темнеет. До трассы не успеем доехать.

– Ладно, – снова прозвучал голос Артёма. – Хрен с ними. Погнали домой. Давайте, шмотки свои пакуйте и по коням.

Раздался одобрительный свист и гул.

– Шкуры в багажник, – крикнул хриплый. – В Ивделе скорняка одного знаю, выскоблит под белый бархат. Потом вышлет посылкой. Моих две. Зарубите себе на носу.

– Да когда уж ты успел-то? – удивился кто-то такой расторопностью своего товарища.

– Учись, салага, нужные контакты налаживать.

И снова раздался хохот.

Голоса стали удаляться. На сердце у Лизы отлегло. Она попыталась поставить на место лопату, но руки долго ещё не хотели разжимать черенок. Волки тоже успокоились и снова скучковались в сене все вместе.

Через полчаса послышался гул мотора. Компания наконец уехала. На небе к этому времени стали появляться первые звёзды.

– Вы здесь до утра оставайтесь, – обратилась Лиза к Серому. – А я выйду, поговорю с Андреем.

С трудом Лиза сняла с двери тяжёлый засов и только успела шагнуть за порог, как Серый, не послушав её, бросился в лес, оставив подругу одну с волчатами.

– Ну куда же ты, эх, – выдохнула, взмахнув руками, Лиза.

Но Серого уже и след простыл. Семейство своё он уберёг, теперь следовало помогать стае, внимание от которой он отвлёк, видимо, на себя.

Андрей стоял на веранде дома и нервно курил. Рядом с ним сидела на табуретке Люба. Она плакала.

– Ну что? – спросила нетерпеливо Лиза.

– Плохие новости, – поникшим голосом промолвил Андрей. – Половину волков на гриве перестреляли.

– Вот же скоты, – выругалась Лиза. – Надеюсь, они больше не явятся сюда?

– Не явятся, – уверил её Андрей.

И в эту секунду снова раздались выстрелы уже где-то далеко в лесу.

– Никак не угомонятся, – шмыгая носом, сказала Люба. – Да что ж за люди-то они такие?! Зверь так самый лютый себя не ведёт. А они… Господи! Да накажет их кто-нибудь в конце-то концов?!

Лиза и Андрей молча на неё посмотрели.

– Серый в лес убежал, – вполголоса произнесла Лиза. – Наверное, на разборки. Как бы чего не случилось. Утром надо сходить на гриву, посмотреть, что эти нелюди там натворили.

– Сходим, – согласился Андрей. – Пойдёмте в дом. Прохладно становится.

***

Еле дождавшись утра, они втроём выдвинулись по следам уехавшей компании. И картина их глазам предстала невероятная. В полукилометре от трассы они обнаружили бездыханные тела всех троих друзей Артёма. Автомобиль их застрял в глубокой яме, которую в темноте они не заметили. Пока пытались толкать машину, всё и случилось. Сам Артём, судя по всему, успел уехать, бросив своих товарищей на растерзание волчьей стае. А это было не что иное, как нападение волков, посчитавших своим долгом отомстить за убитых сородичей. Как поговаривал сам Артём, жить приходится по законам волка. Так что не на кого ему будет пенять, если остался жив, подумала Лиза.

Как выяснилось намного позже, он и правда сумел выжить, хотя потрепали его очень сильно. Месяц провалялся на больничной койке сначала в Североуральске, потом ещё две недели в Краснодаре и ещё месяц в Германии, где восстанавливал связки на ногах. За это время его фармацевтический бизнес конкуренты прибрали к рукам, оставив бывшего хозяина почти с носом. Из Германии он переехал в Хорватию, и там след его обрывался. Андрей так и не смог узнать, где осел его брат и жив ли тот вообще.

В вечер безумной охоты семеро волков из стаи были убиты. Остался только один самец и две молодые самки. Серый, к счастью, тоже выжил. Его четверо малышей выросли крепкими и здоровыми. Волчица ещё дважды смогла родить, так что новая стая обустраивала сухую гриву даже лучше, чем прежде.

Свою заимку Андрей с Лизой назвали Волчьей и оформили как заповедник, смотрителем которого согласилась остаться Люба. На большой земле её ничего не держало, семьёй обзавестись она не успела. Труднее всего было договориться с охотниками из ма́нси. Но Люба решила проблему с неожиданной стороны – вышла замуж за одного из них, и тот стал в их заповеднике егерем. Не по расчёту вышла, а по любви. Так просто совпало.

Дом в Анапе остался за Андреем. Лиза, которой он сумел выправить новые документы на другое имя, иногда приезжала на море. Но гостила всегда недолго, потому что неудержимо тянуло её обратно в тайгу, без которой она жизни своей отныне не представляла. Отношения её с Андреем с каждым месяцем крепли, и в любой из дней могли перерасти во что-то более тесное, чем дружба. Но это, может быть, случится немного позже. А пока всё время уходило на строительство и обустройство Волчьей заимки.

Два года спустя она сделалась довольно популярной у туристов. Волки, обитавшие на сухой гриве, привыкли к людям и подпускали их очень близко, уверенные в том, что ни Люба, ни её муж Юхур, ни Лиза не дадут стаю в обиду.

Сама Лиза изменилась до неузнаваемости. Она стала крепче, строже лицом, даже цвет волос приобрёл совсем другие оттенки. Суровая красота северной тайги словно сделала её своей частью. У неё обострились все чувства, она понимала почти всё, что окружало её в лесу – слышала, о чём шелестят деревья и травы, о чём поют свои песни в лунные ночи волки, о чём трубит лось в глухих чащах тайги. Глядя ночью в окно, она всё чаще видела ту самую женщину, которая явилась к ней однажды. Она уже догадывалась, кто это, но всё же старалась гнать от себя такие мысли, потому что слишком уж фантастично звучало это в её понимании. И всё же… Вдруг те легенды, которые ходили вокруг её деда и отца – вовсе не выдумка? Ведь без чьей-то помощи и защиты свыше не смогла бы она выжить. Не смогла бы. Это она знала точно.

16 декабря 2022 г.

Слипь

Агентство по трудоустройству представляло из себя небольшой кабинет, арендуемый на первом этаже пятиэтажного кирпичного дома. В кабинете стояло два стола, за которыми беседовали с претендентами на вакансию две доброжелательные девушки, старавшиеся улыбаться даже в том случае, если им приходилось отказывать.

Даша сидела напротив девушки за левым от входа столом. На правой стороне белой рубашки у девушки был прикреплён прямоугольный бейджик, на котором крупными буквами значилось: «Тамара». И эта Тамара, чуть хмурясь от напряжения, внимательно изучала трудовую книжку Даши, время от времени сверяя что-то с данными на компьютере.

– У вас судимость? – спросила она, посмотрев на Дашу.

– Да. Она погашена. Меня амнистировали, и дело сейчас пересматривается.

– Это понятно… – задумчиво произнесла Тамара и ещё раз взглянула на монитор. – Но статья у вас… Хищение наркотических средств с использованием своего служебного положения… Вы ведь сиделкой хотите работать?

– Ну да. Но ещё раз повторю – дело пересматривается. Судимость погашена.

Девушка за соседним столиком с именем Кира на бейджике обернулась и внимательно посмотрела на Дашу. Той сделалось неприятно от сложившейся ситуации. Она, конечно, предполагала, что могут возникнуть трудности именно такого характера, но визитку с адресом этого агентства дал ей на выходе из колонии хорошо знакомый охранник, уверенно так протянул и добавил: «Будешь искать работу, обратись непременно сюда». И она обратилась, думая, что существовала между агентством и исправительным заведением какая-то негласная договорённость. А оказалось, что зря сунулась?

– Я всё это понимаю, – продолжила между тем Тамара. – Но мы обязаны извещать нанимателей обо всей важной информации о претендентах на вакансию. Я не думаю, что кто-то согласится доверить своих близких человеку, осуждённому, пусть, может быть, и несправедливо, по двести двадцать девятой статье. Когда у человека есть выбор, он не станет лишний раз рисковать. Вы согласны со мной?

– Да, конечно, – вздохнула Даша. – Вполне понимаю, как всё это выглядит со стороны. Извините за беспокойство, – и она протянула руку, чтобы забрать обратно все свои документы.

Тамара, продолжая хмуриться, неторопливо собрала бумаги в аккуратную стопку и передала их Даше. Кира из-за соседнего столика продолжала с интересом поглядывать на расстроившуюся Дашу.

«Вот блин, – подумала та, – словно экзотического зверя привезли в кабинет. И что она так на меня смотрит?»

Даша убрала документы в прозрачную голубую папку, сунула её в сумочку и вышла в коридор.

За свои двадцать три года она успела обрести три профессии. Две до того, как её осудили за преступление, которого она не совершала (это медсестра и фармацевт), и одну непосредственно на зоне – это швея. Разумеется, Даше хотелось бы продолжить работать по своей основной специальности, ради которой она закончила институт – училась сначала на фармацевта, а потом перевелась на «лечебное дело», поняв, что не очень тянет по органической химии. Но до того, как её дело окончательно пересмотрят и найдут настоящего преступника (и если это вообще случится), никто, разумеется, не рискнёт взять её ни в больницу, ни в самую захудалую аптеку. Поэтому вакансия сиделки была в сложившихся обстоятельствах самым реальным шансом. Идти в швейку ей не хотелось, потому что ещё в тюрьме начались от долгой сидячей работы проблемы со спиной, из-за которых возникли бессонница и постоянные головные боли. Но проблемы появились и тут. Даша проклинала тот день, когда устроилась полтора года назад медсестрой семейного врача, Леонида Сергеевича, который, скорее всего, и подставил её, когда выяснилось, что некоторым особенно тяжело больным выписывались наркотические препараты не совсем легально, минуя множество бюрократических нюансов, положенных по закону. Леонид Сергеевич вышел, что называется, сухим из воды, проведя всё то время, пока длилось следствие, на больничной койке якобы с инфарктом. Допрашивали его без особого пристрастия, чего нельзя было сказать о Даше – за неё следователи взялись всерьёз, с первых же дней отчего-то уверившись в том, что именно она, либо из глупости, либо из злого умысла, промышляла по левой морфием и трамалом. Она не пыталась перевести стрелки на Леонида Сергеевича – тогда и сама она была уверена в его невиновности и считала, что наркотики пропадают по каким-то иным каналам, до которых следователи рано или поздно доберутся. Но это дело быстро довели до нужного кому-то результата, и уже через два месяца Даша оказалась за решёткой, не веря, что всё это происходит с ней на самом деле. Отсидела она восемь месяцев, каждый день пытаясь понять, что же случилось на самом деле. Она не подавала апелляций, не общалась с адвокатом, никому не писала слезливых писем. Некому было писать, и денег на адвоката взять было неоткуда. Мама её умерла сразу же после родов. А отец, убитый горем и посчитавший новорождённую убийцей своей ненаглядной супруги, через год благополучно избавился от неё, отдав, хоть и в частный и не дешёвый, но всё-таки в интернат. Она ни разу не видела своего отца. Но до самого выхода из интерната оплата на содержание поступала регулярно. Даша и за то была благодарна таинственному родителю, хоть и возненавидевшему её, но считающему своим долгом поставить её на ноги с помощью чужих нянь и учителей. Последние оказались довольно хорошими людьми – образование и воспитание Даша получила приличное, так что даже по квоте смогла без проблем поступить в Пятигорский медико-терапевтический. Может быть, хотелось подсознательно реабилитировать себя перед отцом, помогая другим людям избежать того, чего не избежала её мать. И всё было бы хорошо, если бы по окончании института она устроилась работать в другое место. А может, и не было бы – может быть, карма настигла бы её в любом месте.

Однако через восемь месяцев её вдруг нежданно-негаданно амнистируют. Судимость гасят, пишут неплохие рекомендации, и сумму, заработанную на шитье, выдают полностью, не вычтя денег за содержание. Просто чудеса какие-то. Но, наученная горьким опытом, Даша в этот раз радоваться такому повороту не спешила. Мало ли, что могло стоять за всем этим. Она не контролировала ситуацию и не знала ничего о тех скрытых механизмах, которые стояли за её амнистией. Расслабляться было нельзя, и далеко загадывать в будущее тоже. Слава Богу, что однушка её осталась в целости и сохранности, кое-какие деньги на первое время имелись, а на руках была визитка с адресом агентства по найму с очень интересной вакансией сиделки. Уже всего этого было на первое время более чем достаточно.

Примерно за такими грустными мыслями и воспоминаниями Даша брела по коридору в поисках урны, куда можно было бы выбросить разорванную в клочья визитку, когда неожиданно её догнала девушка Кира из-за соседнего столика.

– Извините, – обратилась она к ней. – Вас Даша зовут?

– Да, – обернулась Даша.

– Ещё раз извините, ради бога. Я по поводу одной вакансии, которая может вам подойти.

Даша удивлённо подняла брови:

– Вакансии? Но… Вы же слышали про мою судимость.

– Да, – закивала Кира. – Но в данном случае это не проблема. Вот, – она протянула ещё одну визитку, на чёрном фоне которой золотыми буквами было выведено: «Каштай Рудольф Андреевич, адвокат».

Даша прочла, повертела прямоугольник в руках, но ясности ей это всё равно никакой не прибавило.

– Это человек, – пояснила ей Кира, – к которому вам нужно обратиться, если вы всерьёз нуждаетесь в работе сиделкой.

– А почему адвокат? С его близкими что-то?

– Нет-нет. Это личный адвокат другого человека, который и ищет для себя сиделку.

– Через адвоката?

– Да, понимаю, выглядит это странно. Как бы вам объяснить… Сама-то я не сильно в курсе всех тонкостей этой работы. Знаю только, что сам наниматель находится далеко, где-то на границе Пермского края и Свердловской области. По каким-то причинам там нет ни интернета, ни сотовой связи, и все дела его решаются через адвоката. Ещё знаю, что человек этот не бедный. Ну… Понимаете… Переться в такую даль, где даже нет никакой связи, да ещё и на неопределённый срок… Никто не соглашается. Хотя деньги предлагают хорошие. Пять тысяч в день.

– Пять тысяч?! – всё больше удивлялась Даша.

– Плюс бесплатное проживание в доме и питание за счёт хозяина.

– И надолго всё это?

– На месяц или на два. Не могу сказать точно. По крайней мере, насколько я знаю, такой срок отвели старику врачи.

– Он лежачий?

– Пока ещё передвигается на коляске. Кое-что сам может за собой сделать. Но надолго ли это – не известно.

Кира умоляюще смотрела на Дашу. Казалось, что знает она чуть больше, чем говорит, и заинтересованность её в Даше простирается дальше, чем чья-то простая просьба.

– Что скажете? – почти прошептала она.

Теперь настала очередь Даши нахмуриться. По большому счёту, здесь, в городе, её ничто не держало. Денег, если не сможет найти работу, хватит месяца на два-три. А потом что? Ехать за Урал, за две тысячи километров от Пятигорска, конечно, дело такое себе. Но на дворе лето, июль месяц. Почему бы и не провести пару месяцев на свежем воздухе, в окружении первозданной природы. Ведь если нет связи, то наверняка это какая-нибудь дыра посреди леса или болот.

– А если точнее, – спросила Даша, – то где именно в Пермском крае?

– Рядом с Молёбкой, – сказала Кира. – Деревня такая. Всего триста человек населения. Но от деревни дом нанимателя ещё километрах в десяти южнее. Беспокоить никто не станет.

В названии деревни что-то Даше показалось до боли знакомое. Но никакого объяснения этому она не нашла.

– Хорошо, – сказала наконец она. – Я зайду к адвокату.

– Спасибо, – разулыбалась Кира. – Только вы ему сначала позвоните. Он человек занятой. Но на ваш звонок непременно ответит, будьте уверены. Вакансия крайне животрепещущая, вы уж мне поверьте.

Даша тоже невольно улыбнулась, больше от этого странного определения вакансии – «животрепещущая». Ей представилась плотвичка, пойманная в сеть. И от такой ассоциации улыбка снова спала с её лица. Осторожность проявить всё же ей следует.

– До свидания, – сказала она. – И вам спасибо, Кира. Я обязательно позвоню адвокату.

– Удачи, – пожелала менеджер и, развернувшись, быстрым шагом направилась в сторону кабинета, где её, наверное, уже заждался очередной посетитель.

***

Следующим утром, прежде чем позвонить адвокату, Даша залезла в интернет и посмотрела на карте, где находится Молёбка. И это оказалось довольно необычное место. Слева от названия деревни был нарисован значок в виде крепостной башенки и приписано: «Инопланетянин». Под участком карты выписка из Википедии гласила: «Молёбка – село в Кишертском районе Пермского края, с января 2006 года – в составе Осинцевского сельского поселения. Расположено на реке Сылва в месте впадения в неё реки Молёбка. Население – 314 чел. Основано в 1779 году как рабочий посёлок при Молёбском заводе А. Г. Демидова». Инопланетянин Дашу заинтересовал, и она без труда тут же, в карте, нашла фотографии. Пришельцем с других планет оказался памятник, изображавший уставшее от жизни существо с опухшими, прищуренными глазами, которое присело на одно колено, то ли от бессилия, то ли от желания спрятаться от любопытных глаз. Это её немного рассмешило. Существо показалось Даше довольно добрым. Перестав листать фотографии, девушка отмерила расстояние от Пятигорска до деревни – вышло 2 295 километров по самой короткой трассе. Ужас! Это тридцать один час пути, если нигде не останавливаться. Она даже не стала заморачиваться поиском доступных способов добраться туда на поезде или на самолёте, подумав, что, наверное, раз наниматель приглашает человека в такую глушь, то уж наверняка продумал все возможные виды транспорта. И не удивительно, что никто не соглашался на эту вакансию. Но у Даши других вариантов пока не предвиделось, нужно ждать, пока окончательно закроют её дело. Да и Молёбка эта продолжала ей казаться знакомой, хотя никаких логических объяснений этому она найти не могла.

Даша достала визитку и набрала на мобильном указанный в ней номер.

– Каштай Рудольф Андреевич, – послышался басовитый голос на другом конце, – слушаю вас.

– Здравствуйте. – Сердце Даши отчего-то сильно заколотилось. – Я по поводу вакансии сиделки вам звоню. Кира дала мне вашу визитку и сказала обратиться по этому поводу к вам. Это в Молёбку.

– Ах, да-да, – голос адвоката сделался более приветливым. – Доброе утро. Как мне вас величать?

–Даша я.

– Доброе утро, Даша. Ну слава богу, кто-то откликнулся на вакансию. Вы представляете, куда вам нужно будет отправиться?

– Представляю. Прямо сейчас передо мной карта.

Мужчина по-доброму усмехнулся:

– Значит, вы всё уже обдумали и приняли окончательное решение?

Даша слегка замялась, не зная, как помягче выразить свои сомнения.

– Ну… – протянула она. – Хотелось бы узнать поподробнее. Но в целом, да, я подумала, и если других проблем, кроме огромного расстояния, не предвидится, то я соглашусь.

– На этот счёт, Даша, не беспокойтесь. Туда вы доберётесь на вертолёте. От места высадки до усадьбы Вадима Алексеевича пешочком всего каких-то три километра.

– Усадьбы? – удивилась Даша. – Это не просто дом?

– Да, это усадьба. Там много строений. Вы будете проживать в доме с Вадимом Алексеевичем. В усадьбе живут, кроме хозяина, ещё два человека. И есть приходящая кухарка, по совместительству и пыль протирает в доме. Вы будете третьей. А опыт сиделки у вас, надо полагать, имеется?

– У меня медицинское образование. И… Ещё кое-что за мной числится. Но об этом хотелось бы поговорить при личной встрече.

– Разумеется, Даша. Подъезжайте по адресу, который указан в визитке. Я буду вас ждать. У меня есть свободные два часа. Так что поторопитесь. Тогда и обсудим с вами все непонятности и нюансы.

Рудольф Андреевич оказался человеком приятным, был несколько в теле и лишён на голове волос. Даше показалось, что у него проблемы с сердцем. Не то чтобы какие-то внешние признаки на это указывали, но был у девушки такой дар с самого почти детства – она с первого взгляда чувствовала, какого рода болезни преследуют человека. И, как правило, не ошибалась в своих прогнозах.

Разговор у них с адвокатом получился содержательным и при этом лёгким, словно они и до этого много лет были друг с другом хорошо знакомы. Судимость Даши мужчину нисколечко не смутила, на это он просто махнул рукой и продекламировал анекдот: «Магаданский биатлонист сразу бежит штрафные круги, потому что из-за судимости ему не дают винтовку». На том столь щекотливый вопрос сразу же и закрылся.

И уже на следующее утро Даша села в вертолёт на маленьком аэродроме, куда её подвёз лично Рудольф Андреевич. Это была двухместная сине-серая «Афалина», выглядевшая совсем крошкой на фоне соседних «Ми-38».

– А лететь долго? – спросила напоследок девушка.

– Часов одиннадцать с тремя дозаправками, – ответил адвокат и посмотрел на часы: – В восемь-девять вечера будете на месте.

Он закрыл дверь вертолётной кабины, махнул на прощание рукой и быстрым шагом направился к своей машине. Видимо, куда-то спешил.

Сердце Даши опять колотилось быстро и неестественно громко. Она сидела на заднем кресле в наушниках с микрофоном, чтобы всегда быть с пилотом на связи, но тот за первые полчаса полёта так ни слова и не сказал.

Даша никогда раньше не летала не то что на вертолётах, но и на обычных пассажирских лайнерах. Глядя с высоты на свой родной город и на огромные просторы, открывавшиеся сразу за его чертой, она восхищалась их красотой и их величием. Там, внизу, когда ходишь по тесным улицам и почти не вылезаешь из зданий, всё видится не таким уж большим. Весь мир словно замыкается на знакомых с детства местах, кажется маленьким и уютным. Но стоит взглянуть на то же самое с высоты хотя бы трёхсот метров – и разум уже не в состоянии вместить в себя такие масштабы. Ведь и с десяти километров всё будет казаться не столь большим, но вот такая высота, на которой летел вертолёт, отражала истинные величины наиболее наглядно. Ничего-то она об этом мире не знала. Какие-то жалкие ноль целых и сколько-то там тысячных процента умещалось в сознании и представлялось достаточным для того, чтобы считать себя знающей о мире достаточно. Но это не так. Не знала она ничего.

До первой дозаправки небо было чистым, без облаков, и Даша успела по полной насладиться видами. Пока молчаливый пилот суетился на аэродроме, она успела перекусить и сходить в туалет. А уже через час полёта на втором участке пути образовалась очень низкая облачность, и пилот поднял вертолёт на полторы тысячи метров, и облака оказались теперь снизу, перекрывая все виды. От монотонного гудения мотора, из-за наушников едва слышимого, Даша уснула и проспала почти до Молёбки, не услышав, как пилот дозаправлялся второй раз.

Она открыла глаза и увидела внизу бескрайние просторы тайги, то тут, то там прорезаемые извилистыми речушками и хребтами высоких гор. В этом серо-зелёном море первозданной природы изредка попадались маленькие домишки неизвестных небольших посёлков или отдельные избы, предназначенные для охотников и, может быть, каких-то рабочих. Здесь наверняка хозяйничали медведи, волки, кабаны да лоси. И наверняка люди с не очень чистой совестью, приходившие чем-нибудь поживиться.

Пилот, так всю дорогу и промолчавший, наконец сказал:

–Почти прилетели. Минут через пятнадцать конечная. Как себя чувствуете?

– Хорошо, – ответила в микрофон Даша.

– Внизу туман. Пристегнитесь на всякий случай.

– Я пристёгнута.

С большой высоты туман казался лёгким маревом, осевшим в низинах. Но при снижении он становился плотнее и обширнее, полностью скрывая собой землю.

Пилот явно был напряжён.

Перед самой посадкой, судя по всему, на небольшой поляне лопасти разогнали мглу, сделав хорошо видимой ровную поверхность, поросшую клевером и травой. Посадка прошла удачно.

Разминая затёкшие суставы, Даша вышла из кабины, поддерживаемая за руку пилотом. Когда лопасти перестали вращаться, туман снова перекрыл видимость. Уже в десяти метрах трудно было что-либо различить ясно. Даша растерянно посмотрела на мужчину. Тот понял её безмолвный вопрос и, показав рукой в сторону севера, пояснил:

– По этой тропе пойдёте, никуда не сворачивая. Метров через сто будет узкий мостик. А оттуда уже никаких препятствий. Тропа хорошо различима, не заблу́дитесь. Видели сверху усадьбу?

– Какие-то несколько строений на холме на северо-западе, – сказала Даша.

– Да, именно она и есть. Километра три до неё. Ближе нигде не сесть. Эту полянку я хорошо знаю, а дальше местность местами болотистая, низкая пойма Сылвы. Да и Та́усов не позволяет подлетать близко к усадьбе. Времени 22:22. До сумерек успеете. Никуда не сворачивайте с тропы. Это вам ясно?

– Ясно, – кивнула головой Даша. – Спасибо.

– Удачи, – ответил пилот и достал из пачки тонкую сигарету.

Сделав несколько шагов по тропе, Даша оглянулась. Вертолёта уже не было видно. Она поёжилась, надвинула на голову капюшон толстовки и пошла дальше.

Повсюду стояла тишина. Даже кузнечики не стрекотали в траве и не вились над головой комары. Уши заложило от такой тишины. Слева от неё сквозь туманное марево просвечивали последние алые отблески зашедшего за горизонт солнца. А вот и мостик. Три бревна, перекинутые через канаву, заполненную чёрной водой и для приличия оснащённые перилами с одной стороны. Даша осторожно перешла на другую сторону канавы и снова оглянулась. У неё было чувство, будто кто-то всё время следит за нею. Но сзади никого, разумеется, не было. Но зато впереди, метрах в двадцати, справа от тропы стала вырисовываться огромная чёрная фигура. Даша резко остановилась и замерла. Прислушалась. По-прежнему ничто не нарушало тишину. А что если это медведь? Или лось? Как ей быть в таком случае? А может, это тот самый памятник инопланетянину? Она сделала несколько неуверенных шагов, стараясь ближе рассмотреть силуэт. От сердца отлегло – это оказался совсем проржавевший кузов старой «газельки», по каким-то причинам нашедший здесь своё последнее пристанище. Судя по всему, он сгорел. Мокрая от вечерней росы трава стегала по джинсам – до самых коленей они уже успели насквозь промокнуть. В кроссовках хлюпала вода. Рюкзак за спиной начинал тяжелеть, хотя Даша взяла с собой только самое необходимое на первое время. Ей сказали, что в доме всё есть, вплоть до женской одежды и косметики, если вдруг по каким-то причинам она ей понадобится.

Минут через сорок, когда уже стало ощутимо темнеть, показались на пригорке первые строения усадьбы.

Даша облегчённо выдохнула. Теперь уже нечего опасаться – она добралась.

***

Поскольку весь усадебный участок располагался на плоской вершине пологого холма, туман не смог до него добраться. Но от этого окружающий вид казался только ещё более фантастичным. Он словно парил в небе, окружённый плотными облаками. В темнеющем июльском небе сияли сонмы набирающих яркость звёзд, здесь им не мешали ни городские фонари, ни огни реклам, и ощущение оторванности от земли от этого ещё более усиливалось. Оглядываясь вокруг, Даша почти не дышала, поражённая сказочной атмосферой. Но к этой сказочности примешивалось что-то ещё, похожее на ожидание непременного подвоха. Ведь даже в сказках никогда не бывает всё гладко – непременно найдётся какая-нибудь ведьма, чудовище или леший, который заставит героев отправиться в приключение. Что-то гоголевское было во всём этом, как те туманные степи, над которыми летал верхом на панночке Хома Брут.

От этих фантазий Дашу пробудил необычный звук, похожий на храп лошади. Девушка вздрогнула, присмотрелась – и действительно, впереди, метрах в тридцати, рядом с приземистым строением из красного, слегка выщербленного кирпича увидела пожилого, мощного телосложения мужчину, державшего под уздцы серого, в крупных яблоках коня. Мужчина смотрел на Дашу внимательно и молчал. Из кармана его старенькой, военного образца куртки торчал край конверта, в каких обычно отправляют по почте пи́сьма.

Девушка подошла к нему, скинула с головы капюшон и улыбнулась.

– Здравствуйте, – сказала она. – Я Даша. Немного задержалась. Где я могу найти хозяина?

Мужчина изобразил руками человека, баюкающего запеленованного младенца и вопросительно кивнул головой.

Даша несколько секунд пыталась расшифровать его жест и поняла это, как вопрос о том, что не няня ли она, которую так ожидает Та́усов. Изобразить сиделку как-то иначе было бы, наверное, сложно.

– Да, – сказала она, решив, что мужчина нем. – Сиделка.

Даша попыталась понять, может ли мужчина её слышать. И сделала вывод, что он к тому же и глух, потому что слишком внимательно следил за движением её губ.

Он привязал коня к коновязи, погладил его по длинной морде и направился к трёхэтажному дому, стоявшему на самом высоком месте. К нему изначально и шла Даша, когда услышала странный звук.

Сделав несколько шагов, мужчина обернулся, махнул Даше рукой, чтобы та следовала за ним, и продолжил движение, чуть прихрамывая на левую ногу.

Парадная дверь в дом оказалась незапертой. Миновав тёмный вестибюль, мутно освещаемый только двумя бра на левой стене, вдоль которой стоял длинный диван, они поднялись по узкой лестнице, устланной мягким ковром, на второй этаж. Оттуда расходились в разные стороны два крыла – одно совершенно тёмное, другое подсвеченное чуть ярче, чем вестибюль, такими же бра, развешенными вдоль всего широкого коридора. Слева располагались окна, а справа чередовались, следуя друг за другом, маленькие залы и двери комнат. В одну из таких дверей мужчина негромко постучал. Через несколько секунд она отворилась, и на пороге появился очень худой пожилой человек в инвалидной коляске. На голове у него почти не было волос, а те, что смогли сохраниться, были настолько белы, что казались чем-то инородным, случайно прилепившимся и в беспорядке расползшимся по вискам и затылку. Надо полагать, что это и был Таусов собственной персоной.

Даша предполагала увидеть совсем немощного старика, не встающего со своей постели, но движения хозяина оказались довольно живы, хотя и заметно было, что ему приходилось предпринимать усилия.

– Даша? – чуть хриплым, но при этом громким голосом спросил он, окинув взглядом девушку с ног до головы.

Получилось это у него так, словно они уже были хорошо знакомы, а Даша неожиданно вдруг зашла в гости после некоторой разлуки.

– Здравствуйте, – сказала девушка. – А вы Вадим Алексеевич?

– Он самый. – Ловко крутя колёса, мужчина выехал в коридор. – Прошу любить и жаловать. Ну… На счёт любить, это я, наверное, преувеличил. Но я тебя очень ждал, Даша. Ты даже не представляешь насколько. Прости, что сразу на ты. Мне можно, я уже в трёх шагах от бога. Спасибо, Андрей, – обратился он уже к внимательно наблюдающему за их разговором провожатому. – Ты можешь идти. Я всё сам покажу и расскажу. Поезжай, пока Сергеич ещё в можжа́х.

Немой утвердительно кивнул, развернулся и, прихрамывая, ушёл, видимо, по срочным делам.

– Пошли, – снова заговорил Таусов. – Покажу твою комнату, – и он покатил по коридору дальше вглубь.

– А Андрей – это… – стараясь идти рядом, начала было спрашивать Даша.

– Мой старинный приятель, – перебил её Вадим Алексеевич. – Помогает по дому. Ещё занимается конюшней и ухаживает за Смелым. Двадцать лет он уже здесь. Нем и глух, так что старайся, если возникнут к нему вопросы, чтобы он видел твои губы.

– Это я уже поняла. А Смелый, это так коня зовут?

– Да. Тоже приятель старинный. Двадцать два годика ему. По лошадиным меркам – глубокий старик. Но в седле держит и не спотыкается. Вот мы и приехали. Заходи, – Таусов показал рукой на дверь.

Даша взялась за ручку и отворила комнату.

– Выключатель сразу справа, – сказал Таусов.

Даша включила свет. Комната оказалась небольшой, но очень уютно обставленной: шкаф, широкая кровать, письменный стол около окна, выходящего, надо полагать, во внутренний двор крыла, красивая настольная лампа с зелёным бархатным абажуром, прочный витиеватый стул, прикроватная тумбочка и ещё одна дверь, ведущая, возможно, в ванную комнату. Через весь пол лежал тёмно-зелёного цвета ковёр, на стенах висели картины с пейзажами озёр и водопадов. Была тут и небольшая полка с книгами. На корешке одной из них Даша успела прочесть: «Золото бунта».

– Ты как относишься к лошадям? – снова задал вопрос Вадим Алексеевич. – Когда-нибудь ездила верхо́м?

– Очень хорошо отношусь, – оторвавшись от изучения комнатной обстановки, ответила Даша. – Но никогда на них не каталась.

– О, – протянул мужчина. – Это надо непременно исправить. Обязательно попрошу Андрея научить тебя держаться в седле. Смелый у нас конь не ретивый, спокойный. И местность эту изучил вдоль и поперёк, лучше любого из здешних туристов. Знает такие тропы, по которым одному лучше и не ходить. Непременно, когда обучишься необходимым азам, покатайся по любимым местам Смелого. Поверь мне, тебе понравится. У нас здесь особенная тайга, ты это сразу поймёшь, как только там окажешься. Только тут это не тайгой зовётся, а па́рмой.

Даша отчего-то невольно рассмеялась.

– Хорошо, – сказала она.

– Только и об осторожности не забывай, – добавил Таусов, внимательно глядя в глаза девушки. – Места здесь хоть и красивые, но таят в себе немало опасностей. Я потому и сказал, что лучше исследовать их на па́ру со Смелым. А если будешь ходить одна, то непременно обуй резиновые сапожки. В вестибюле, внизу, подберёшь себе по размеру.

– Опасности? – переспросила Даша.

– Да. Разве ты не наводила справки о здешних местах?

– Только вкратце. Посмотрела, что это очень далеко от Пятигорска, а больше не углублялась.

– Странно, – задумчиво произнёс Таусов. – Нынче ведь так, что по любому поводу в интернет лезут. Имей в виду, что здесь нет ни компьютеров, ни сотовой связи. Корреспонденцию получаем и отправляем по-старинке, в письменном виде. Как раз такую депешу сейчас и повёз в Молёбку Андрей.

– Не дотянули инфраструктуру? – спросила девушка.

– Не дотянули. Да и слава богу. Я сам не сторонник всех этих информационных технологий. Они поменяли социальные структуры настолько, что теперь жизнь почти полностью утратила драматургию действия. Всё зациклилось на драматургию сло́ва: общение через сети, добыча информации через сети, даже интерес к предмету не через его непосредственное изучение, а по комментариям тех, кто в своё время успел его изучить на месте. От этого много ложного, сиюминутного, неискреннего и преждевременного. Но что это я разворчался, как старик… Прости. Ты же устала с дороги. Будет ещё время поговорить. И об опасностях в частности. Сейчас коротко скажу только на счёт сапог… Тут из земли, бывает, электрические разряды вырываются. Прямо на ровном месте. Вот идёшь по тропинке, по которой шагал уже сотню раз до этого – и как шарахнет, так что падаешь, будто подкошенный и первые минуту понять не можешь, где ты и как тебя зовут. Резина в этом случае защищает. Одна из причин того, что я бо́льшую часть времени провожу в этом кресле, как раз в таком вот разряде, на который мне пять лет назад не посчастливилось наткнуться. Иногда я ещё и сам могу ходить, но недалеко и недолго. И не думай, что я такой говорливый всегда и стану надоедать тебе своей болтовнёй. Это я сейчас на обезболивающих. Вот потому и развязался язык. А в основном я только мучаюсь от боли и молчу, чтобы никого лишний раз зря не обидеть. У тебя же есть медицинское образование?

– Да, есть.

– Значит, сможешь и капельницы мне ставить и уколы в вену. Андрей на этот счёт совсем неуклюжий. Пару раз в неделю приезжает из Молёбки доктор. Он тебе в подробностях всё расскажет, как со мной правильно обходиться.

– Хорошо, – кивнула Даша. – Спасибо вам, Вадим Алексеевич, за работу. И за комнату эту. Уютная. Мне очень понравилась.

– Ну что ты, – махнул рукой Таусов. – Это тебе спасибо, что не побоялась отправиться в эту глушь. Не каждый на такое решится. Ладно. Всё. Укатил я. Отдыхай. Спокойной ночи.

– А во сколько вы обычно встаёте? – решила напоследок спросить Даша.

Таусов усмехнулся.

– Да мне кажется, что я уже года четыре как вообще перестал спать. Так что стучись ко мне в любое время дня и ночи. Вот так.

И Вадим Алексеевич укатил, только седые его волоски на макушке, похожие на антенны, заколыхались от ветерка.

Даша прикрыла дверь, сняла наконец со спины рюкзак и села на стул, упёршись локтями в до сих пор ещё мокрые от росы колени. Фраза Таусова об обезболивающем неприятно её напрягла. Где-то глубоко в душе вспыхнуло на минуту сомнение. А что если с этим обезболивающим что-то не так? И нужен был человек именно с такой, как у неё, репутацией, чтобы иметь возможность перевести стрелки? Наученная своим горьким опытом, Даша не могла сейчас так не подумать. В её ситуации мысль такая была совершенно естественной. Но верить в подобное ей не хотелось. Ей уже понравилось это место. Понравилось своими туманами, своей тайной, которой лишь слегка коснулся Таусов, но отчего сердце уже приятно сжалось. Да и хозяин на первый взгляд казался забавным и добрым человеком. Никак невозможно было предположить, что жить ему оставался месяц. Даша не чувствовала рядом с ним присутствия смерти, как это бывало раньше, рядом с обречёнными больными. Но, может быть, это просто из-за усталости притупились её чувства? Ведь столько часов в дороге… Пусть даже и удалось ей поспать, всё-таки наложило путешествие свой отпечаток. Всё. Нужно умываться и ложиться спать. Покушать ей хозяин не предложил, а из съестных запасов остался только один энергетический батончик и баночка «Колы». Впрочем, и есть-то ей не хотелось.

Даша разделась, скатилась в душе, который оказался за второй дверью, выключила свет и забралась под одеяло.

***

Проснулась она рано. Приведя себя в порядок, решила пройтись по дому. Но за дверью Таусова услышала, как говорят двое мужчин. Она постучалась и через секунду вошла, помня, что вчера Вадим Алексеевич разрешил беспокоить себя в любое время.

Вторым мужчиной оказался доктор из Молёбки, приехавший с утра пораньше, чтобы последний раз дать свои указания и проконсультировать Дашу.

Таусов сидел в своей коляске и не был уже столь разговорчив, как вчера. Ежеминутно он хмурился, судя по всему, от боли и на Дашу старался не смотреть, словно боясь встретиться с ней взглядами.

Доктор представился как Фёдор Кузьмич. Консультация заняла минут двадцать. Она касалась капельниц, лекарств и уколов, их периодичности и строгого следования расписанным на листе инструкциям. Почерк у Фёдора Кузьмича, как и у всех докторов, был неразборчив, но Даша училась всё же на фармацевта, и потому разобрать значения каракуль не стало большой проблемой.

Посчитав свою миссию исполненной, доктор раскланялся и ушёл.

– Завтрак у нас в восемь часов, – сказал Таусов, когда они остались в комнате одни. – Но если тебе удобнее в другое время, то скажи Вареньке, она скорректирует график. Варя – это наш повар. В доме не живёт, приезжает каждый день, кроме воскресенья, из Молёбки. Хорошая девушка. И готовит вкусно. Сам-то я на строгой диете, но Андрей от её кухни в восторге.

– Да ну что вы, – сказала Даша. – В восемь так в восемь. Сейчас вам что-нибудь нужно?

– Нет. Фёдор утренние процедуры все сделал. С пяти утра уже у меня. Так что до обеда ты свободна. Позавтракаешь и сходи непременно в конюшню, поближе познакомишься со Смелым. Если захочешь, то возьмёшь у Андрея первый урок верховой езды.

– Хорошо, Вадим Алексеевич, – кивнула Даша. – Тогда прощаемся до обеда?

– Да, – подъехав к открытому окну, за которым суетливо летали ласточки, сказал Таусов. – Буду скучать, – добавил он и обернулся.

Выражение его лица показалось Даше по-детски простым и наивным.

Она улыбнулась и, больше ничего не сказав, вышла.

Со Смелым контакт ей установить удалось быстро. Конь оказался действительно не строптивым и доброжелательным. До завтрака у Даши даже получилось сесть в седло и сделать пару кругов по внешнему периметру конюшни. Ей это занятие очень понравилось, и она решила, что непременно продолжит осваивать новый для себя навык. К тому же Даша читала где-то, что верховая езда укрепляет мышцы спины, а ей это было необходимо, чтобы избавиться наконец от периодических болей.

Вообще всё здесь казалось отчего-то родным и близким, будто она вернулась домой, где не была долгие годы. Нравилась эта затерянность усадьбы среди лесов и болот, нравилось это небо, казавшееся совсем низким и насыщенно-голубым, не таким, как в Пятигорске; нравился Таусов, в близкую смерть которого вообще трудно было поверить; да и Андрей внушал доверие и симпатию, рядом с ним Даша чувствовала себя защищённой. Она даже забыла на полчаса об истинной цели своего здесь пребывания. А вспомнив, расстроилась. Ведь она непременно увидит и смерть, и горе, а потом вернётся обратно в свою прежнюю жизнь, от которой она так легко отмахнулась. И что будет с ней дальше? Эх… Остаться бы здесь навсегда, чтобы бродить по лесам, ездить по тайным тропам на Смелом, пить воду из родников и ни о чём не думать… По крайней мере ни о чём печальном. И не вспоминать никогда о своём прошлом, в котором не было никогда душевного равновесия, подобного сегодняшнему.

После конной прогулки вместе с Андреем Даша пошла завтракать. Познакомилась с Варей, девушкой лет двадцати пяти, с толстой русой косой и голубыми мечтательными глазами. Возле дома стояла её машина, светло-зелёная «Дэу», на которой она приезжала в усадьбу. Ещё доктор говорил Даше, что в экстренном случае Варенька может отвезти её в деревню, если это будет не поздний вечер и не воскресенье. Даша вспомнила про свою первую встречу с Андреем, когда затемно он с конвертом в кармане ускакал на Смелом в Молёбку. Видимо, корреспонденция была настолько срочной, что нельзя было ждать до следующего вечера, когда Варя могла бы захватить письмо по пути. И этот факт, и некоторая переменчивость в настроении Таусова, и его наставления быть девушке осторожной, – всё это вносило в благодушную атмосферу некоторый накал, отчего атмосфера делалась ещё более терпкой и интересной.

Завтрак оказался и в самом деле очень вкусным. Закончив трапезничать, вся компания разошлась по своим делам. Впрочем, до половины двенадцатого, когда надлежало Даше сделать пару уколов и проследить за самочувствием Вадима Алексеевича, дел у неё особенных не было. Всё же последовав совету Таусова, девушка надела резиновые сапожки и решила исследовать территорию усадьбы подробнее.

Помимо главного дома, где обитал сам хозяин, Андрей и Даша, на территории располагались конюшня, метрах в пятидесяти от неё что-то вроде склада, такого же одноэтажного и с амбарными замками в толстенных железных петлях; в противоположной стороне стояла часовенка, внутрь которой Даша не решилась зайти, поскольку не была уверена в том, что туда можно девушке без покрытой головы. Чуть ниже, когда ровная площадка начинала плавно переходить в склон, находилась насосная, за закрытой дверью которой баском гудел мотор, а рядом с ней – высокая мачта, от которой тянулись провода к дому и к конюшне. Линия электропередач шла со стороны Молёбки, куда параллельно ей по низу вилась грунтовая дорога, теряясь в лесу, начинавшемся сразу у подножия холма. Вот и вся усадьба, по крайней мере та её очевидная часть, которую до обеда удалось изучить Даше. Позади дома угадывался почти заросший травой фундамент. Наверное, когда-то предполагалось построить здесь ещё какое-то здание, но по каким-то причинам стройку пришлось заморозить. Ещё дальше, теряясь в густых деревьях, Даша заметила человеческую фигуру в странной серой одежде. Она подошла поближе и поняла, что это не человек, а памятник величиной почти в её рост. Ей стало интересно, и она приблизилась вплотную. Скульптура изображала девушку, державшую в руках младенца, а за спиной у неё были сложенные крылья. Под скульптурой расположилась аккуратная клумба с анютиными глазками и ещё с какими-то мелкими цветами, названия которых Даша не знала. Между клумбой и памятником имелась наклонная мраморная панель, на которой значилось: «Таусова Анна Андреевна, 4 апреля 1971 – 26 августа 1999». Вадиму Алексеевичу на вид было лет шестьдесят, впрочем, может быть, его худоба и болезнь добавляли на вид ещё несколько лет. Похороненная здесь женщина не могла быть младшей сестрой Таусова, поскольку отчество у неё было другое. Неужели жена? Тогда она была бы лет на двенадцать, как минимум, его младше. Даша подумала, стоит ли спрашивать хозяина об этой могилке, и решила, что пока, наверное, делать этого не стоит. Не известно, что за трагедия случилась в этой усадьбе и какой след оставила она в душе Вадима Алексеевича.

Во время полуденных процедур Вадим Алексеевич не проронил почти ни слова. Его продолжали мучить начавшиеся с утра боли. Он старался не показывать их своим видом, но скрывать это получалось у него плохо. Даша сделала всё по инструкции и аккуратно. Она тоже не стала беспокоить Таусова никакими вопросами. Обезболивающее полагалось только один раз, вечером. Может, тогда и будет время для разговора, если вдруг появится такой повод.

За такими нехитрыми делами – медицинские процедуры, уроки верховой езды, завтраки, обеды и ужины, вечерние приготовления ко сну и даже иногда чтение книг, имевшихся на полке, – пролетела незаметно целая неделя. Раз в два дня Андрей выносил Таусова на руках на улицу, пересаживал в другую коляску, и Даша прогуливалась с ним до обрывистой части холма, с которой открывался вид на Сылву и на огромное поле за речкой, усеянное стогами недавно скошенной травы. Там они чаще всего молчали. Вадим Алексеевич безотрывно смотрел вдаль и думал о чём-то своём, иногда хмурясь, а иногда улыбаясь каким-то, видимо, приятным воспоминаниям. На могилку они ни разу не заезжали, а Даша так и не решилась задать о ней Вадиму Алексеевичу вопрос. Смущало Дашу во всём этом только одно – Таусов с каждым днём таял у неё на глазах. Лекарства чуть сдерживали его угасание, делали его не таким болезненным, но теперь и Даше было понятно, что Вадиму Алексеевичу не дожить даже до середины августа. Теперь, пребывая в доме, он всё больше лежал в постели, на коляске перемещался не так ловко, как в первый день их знакомства. А в последние пару дней ездил только в одну комнату в самом конце коридора. Ключ от неё висел у Таусова на шее, и, судя по всему, вход туда был разрешён только одному ему. Даша не решилась спрашивать, что в этом помещении, потому как сам вид Вадима Алексеевича, когда она заставала его запирающим эту таинственную комнату, говорил о том, что подобный вопрос был бы совершенно не к месту. Это добавляло необычности в обстановку, и поздними вечерами, глядя на клубящийся за холмом туман, Даша представляла себя узницей в замке Дракулы. Только Дракула в её случае был не вампиром и не чудовищем, а скорее таким же невольником, как и она, не нашедшим способа вырваться на свободу из этого сладкого плена.

Вечером в воскресенье Таусов протянул Даше конверт. Она открыла его – внутри оказались деньги, оплата за её первую неделю работы. Тридцать пять тысяч. Даша машинально пересчитала их, и ей вдруг сделалось от этого неудобно. Деньги для неё были серьёзные, а работы-то она, по большому счёту, никакой особенной и не делала. Вон Варенька, например, работает куда больше и намного больше приносит пользы. Даша почувствовала, что краска заливает её лицо.

Таусов, внимательно рассматривавший девушку, отвёл глаза, будто и его это тоже отчего-то смутило.

– Спасибо, – негромко произнесла Даша. – Надеюсь, я оправдываю такую сумму.

– Даже не сомневайся, – успокоил её мужчина, снова подняв глаза. – С деньгами оно всегда так. Знаешь, я как-то слышал, что восемьдесят процентов людей, совершающих дорогие покупки в магазинах, испытывают за это стыд. Отчего бы это? Деньги – вещь подсознательная, если можно так выразиться. О них никогда не нужно думать всерьёз. Они и без того вечно торчат в мозгах.

Даша внутренне согласилась с Вадимом Алексеевичем, пожелала ему спокойной ночи и отправилась к себе в комнату.

***

На следующий день, сделав все положенные Таусову процедуры и позавтракав, Даша первый раз решила прокатиться на Смелом за пределы усадьбы. Вадим Алексеевич говорил, что существует три тропы, которые хорошо знает конь: Сылва, Овраг и Большая. Так они назывались потому, что именно эти слова понимал Смелый. Нужно было сказать ему на ухо одно из названий – и он знал, куда идти, так что в седле можно было расслабиться и просто любоваться округой. Само по себе это уже было интересно – и такси, и навигатор, и живое существо в одном лице.

Даша уже довольно ловко запрыгивала в седло, отчего у Андрея всякий раз появлялась на лице улыбка – он был хорошим наставником, хотя и изъяснялся только жестами.

– Сылва, – склонившись над ухом Смелого, промолвила Даша.

Конь вздрогнул, пошевелил ушами и медленно тронулся с места.

Основная часть пути пролегала через лесную, довольно широкую и утоптанную дорогу. Высокие сосны сверкали на солнце медными стволами; покрытые снизу мхом ели выглядели загадочно и дико, точно в их густых лапах пряталась какая-то тайна. Где-то вдалеке раскатисто каркал ворон, что-то хрустело и шуршало в чаще, высоко в небе парил коршун, выискивая зорким взглядом добычу. Всё здесь Дашу восхищало и одновременно пугало. Но Смелый шёл уверенно и спокойно, а значит опасности никакой нет. Внезапно конь свернул с дороги вправо, на едва заметную тропку. Сердце девушки сжалось. Куда это он? Чего ему не идётся по нормальной дороге? Но останавливать Смелого она не стала. Доверилась. Раз идёт, значит так надо. В этом месте лес оказался не таким густым, каким виделся с дороги. В основном здесь росли сосны, поэтому и видимость была хорошая, и солнечный свет достаточно ярким. Было тихо и влажно. Только хрустели сухие ветки под копытами, изредка пугая задремавших пичуг, которые со свистом вылетали то из травы, то из низкорослых кустов вереска. Минут через десять лесного участка маршрута стал слышен какой-то гул, становящийся с каждым шагом всё громче. Лес стал редеть, и наконец они вышли на тропу, идущую вдоль берега Сылвы. Потому этот путь так и назывался – Сылва. Здесь река делала поворот, и берег, к которому они приближались, был подмыт течением и образовал что-то вроде песчано-каменистого пляжа. Вид открывался настолько красивый, что у Даши дух захватило.

Смелый остановился, фыркнул и стал кивать головой. Дашу предупреждали, что иногда нужно спешиваться, чтобы конь мог передохнуть и покушать. Всё-таки он был далеко не молод, и нужно его беречь. Андрей научил, как правильно ставить его на привязь. Даша спрыгнула, выбрала участок с травой и набросила поводья на еловый сук почти у самой земли, чтобы Смелый мог свободно дотянуться до свежей травки. Тот сразу принялся щипать, отгоняя гривой назойливых комаров. Досаждала мошкара и Даше, но за любованием природой она почти не замечала болезненных укусов.

Поискав глазами более пологий спуск, девушка хотела было подойти поближе к реке, но вдруг увидела, как из воды выходит на берег какой-то человек. Он был от неё метрах в двадцати, и она могла хорошо его рассмотреть. Это был молодой парень, совсем без одежды, с мощным торсом и красивыми чертами лица. Он тоже её заметил, но при этом ничуть не смутился, а улыбнулся и приветственно помахал рукой. Даша испугалась. О таком её никто не предупреждал. Откуда здесь этот человек? Кто он? До ближайшей деревни неблизко. Что он тут делает?

Девушка торопливо вернулась к Смелому, отвязала поводья и запрыгнула в седло. Конь был явно недоволен тем, что ему не дали толком передохнуть. Но принуждать его двигаться дальше не пришлось. Смелого чужой человек нисколечко не обескуражил.

Вернувшись в усадьбу, Даша первым делом направилась к Вадиму Алексеевичу, чтобы рассказать о случившемся.

Тот вначале нахмурился, а потом слегка улыбнулся и махнул рукой.

– Да это племянник мой, – сказал он, – Георгий.

– Вы о нём ничего не рассказывали.

– Да что о нём говорить? Он живёт в гостевом домике, отсюда его не видно. Здесь почти не появляется. Потому что я не велел. Нечего ему тут шариться.

– Вы с ним не ладите?

– Да не то чтобы… – Таусов задумался на секунду. – Парень-то он вроде и ничего, но в голове пусто. Одно время за Варенькой приударил, да так, что та попросила меня оградить её от такой назойливости. Меры, балбес, никакой не знает. Сын брата моего. Покойного… Да и мать давно померла. Вроде как и сирота, но по нему и не скажешь. Всё шуточки да прибауточки. Ох… В общем, ты в голову не бери. Так-то он и мухи не обидит. Как тебе прогулка?

– Мне понравилось. Только вот Георгия напугалась.

– В следующий раз поезжай в Овраг. Петля чуть побольше, но места́ более дикие, и троп проторенных почти нет.

– Хорошо, – согласилась Даша. – Завтра.

***

Утро выдалось пасмурным, но тёплым. Как обычно, первым делом Даша отправилась к Таусову, который был несколько возбуждён, поскольку, как он объяснил, ждал к обеду очень важного гостя. Дневные процедуры по этой причине следовало отложить на неопределённое время, поэтому весь день после завтрака получался у Даши свободным. Она решила воспользоваться таким обстоятельствам и отправилась по второму маршруту, который вчера советовал ей Вадим Алексеевич.

В низких серых тучах часам к одиннадцати стали образовываться просветы, потому дождь, которого опасалась Даша, судя по всему, отменялся. Петля, называемая Оврагом, проходила почти целиком через лесную чащу. Никаких троп здесь вообще не угадывалось, но Смелый шёл уверенно, ориентируясь на одному ему известные метки. Какое-то подобие дороги стало прорисовываться ближе к низине, полого переходящей в самый настоящий овраг, на дне которого звонко журчал ручей. Наверное, из-за этого маршрут и был назван «оврагом». Но чем ниже спускалась Даша, тем настороженнее вёл себя Смелый. Что-то явно его пугало. Даша невольно стала оглядываться по сторонам – может быт, какой-нибудь зверь притаился за елью? До сих пор она с животными, кроме птиц, в этих окрестностях не встречалась. У Таусова она поинтересовалась на счёт хищников, но тот посмотрел на неё удивлённо и уверил в том, что здесь особенная зона, в которую крупные звери стараются лишний раз не заходить. Что он имел в виду под «особенным», для Даши так и осталось непонятным. Возможно, каким-то образом это было связано с памятником инопланетянину. Заморачиваться она не стала, просто поверила Вадиму Алексеевичу на слово.

Метрах в десяти от ручья Смелый совсем остановился и стал пятиться назад, мотая из стороны в сторону головой. И только тогда Даша заметила ту странность, которая пугала коня – прямо на них, пересекая ручей, надвигалось непонятное туманное кольцо, похожее на те, что пускают изо рта курильщики. Двигалось оно медленно, чуть кружась против часовой стрелки и как бы завиваясь внутрь. Даше и самой сделалось не по себе. Смелый продолжал пятиться, глаза его налились кровью, дыхание стало частым и тяжёлым. Поведение коня испугало девушку не меньше, чем эта туманная аномалия. Мысли её на секунду спутались в голове. Сначала она хотела спешиться и как-то успокоить Смелого. Вынула одну ногу из стремени, но потом подумала, что лучше остаться верхом и попробовать развернуть коня. Попытавшись сунуть ногу обратно в стремя, она промахнулась, по инерции чуть наклонилась всем телом вправо, а Смелый в это время сделал корпусом движение влево. Выровняться в седле стало теперь трудно. Дашу всё сильнее клонило в бок. Она едва успела освободить другую ногу, когда Смелый встал на дыбы и, сбросив всадника, развернулся и ускакал прочь. Даша, больно ударившись плечом о землю, кубарем покатилась вниз. Когда она оказалась в центре туманного кольца, то почувствовала будто электрический удар в голове, в глазах у неё вспыхнули яркие оранжевые искры, и она потеряла сознание.

Очнулась девушка только когда уже стало темнеть. Она посмотрела на часы – стрелки не двигались, застыв на половине двенадцатого. Небо снова плотно заволокли тучи, и потому понять, который теперь час, было невозможно. Вокруг всё уже заволокло туманом, где-то вдалеке ухал филин.

Даша попробовала подняться. Всё тело ломило, а плечо сильно болело. Она пошевелила рукой – перелома, слава Богу, не было, но ушиб, видимо, сильный. Голова закружилась, когда она стала осматриваться, пытаясь выбрать правильное направление, в котором нужно идти. Было совершенно ничего непонятно. Только по ручью стало очевидно, что двигаться необходимо от него вверх. Так Даша и поступила. Чуть выше туман не был таким плотным, но все места, по которым она ехала днём, теперь, в сумерках, стали совсем неузнаваемы. Через полчаса пути девушка не могла уже быть уверенной в том, что идёт правильно. Она хотела было присесть под какой-нибудь елью и отдохнуть, когда донёсся до неё запах дыма. Ветер дул с запада, значит где-то в той стороне либо кто-то жёг костёр, либо была деревня, хотя до ближайших селений, по логике вещей, должно быть весьма неблизко. Даша свернула на запад. Это она решила, что в той стороне запад, сама не знала почему. Ещё метров через пятьдесят стал виден яркий огонь. Действительно, это горел костёр. Понятно, что посреди ночи в тайге можно наткнуться не только на добрых туристов, но и много на кого ещё – к примеру, на беглых зэков, на браконьеров, на пьяных старателей или лесорубов. Так ей подумалось. Нужно было приблизиться осторожно, присмотреться, попытаться понять, что за люди сидят возле костра. В любом случае, рядом с людьми безопаснее, чем одной в кромешной темноте. Да и в усадьбе должны были бы хватиться её, если Смелый вернулся домой без седока. Может быть, её уже во всю ищут, и костёр этот развели Андрей с Георгием. Да и вообще, как там Вадим Алексеевич без процедур?

Даша замедлила шаг и машинально пригнулась, стараясь ступать как можно осторожнее.

И в эту секунду она услышала впереди, метрах в пяти от себя и чуть правее, мужской голос.

– Боже мой! – воскликнула чёрная тень, отделившись от лап ели. – Вы меня напугали. Я уж грешным делом подумал, что снежный.

– Что? – переспросила Даша, сама чуть не упав от испуга.

Мужчина подошёл чуть ближе, впопыхах застёгивая ширинку и внимательно всматриваясь в девушку. На вид ему, насколько можно было разглядеть во мраке, было лет тридцать пять. Он был довольно широкоплеч, бородат и в долгополой шляпе.

– Снежный человек, – пояснил незнакомец, быстро придя в себя. – Йети. Слышали о таком?

– А здесь водятся йети?

– Ну, как вам сказать… Говорят, что встречали. Но мне лично пока не посчастливилось. Да вы не бойтесь. Я не опасен, – мужчина по-доброму усмехнулся. – И простите, что застали меня за таким занятием. А вы как здесь оказались?

– Заблудилась.

– Вы из туристов?

– Нет. Я из усадьбы. Работаю там.

– У Таусова?

– У него. Вы с ним знакомы?

– Только заочно. Но это ж километра четыре отсюда, не меньше. Как вас угораздило в такую даль забрести, да ещё и ночью?

– Долго рассказывать. Прогуливалась верхом. Но конь испугался какого-то туманного кольца, сбросил меня и ускакал. А я сознание потеряла и очнулась уже когда смеркаться стало. Вот и забрела сюда, сбившись с тропы.

– Так-так… – насторожился мужчина. – Что за туманное кольцо? Слипь?

– Что? – Даша опять не поняла.

– Такое движущееся кольцо из тумана, рядом с которым внезапно одолевает страх.

– Наверное. Это так называется?

– Так и называется – слипь. Страшная штука. Вы попали внутрь круга?

– Не помню. Возможно.

– Если так, то неудивительно, что потеряли сознание. Но удивительно то, что можете ещё соображать.

– Вы меня пугаете, – сказала Даша.

– Вы, я смотрю, совсем ничего не знаете о здешних местах, – покачал головой мужчина.

– Судя по вашим рассказам, ничего, – согласилась девушка.

– А как вас зовут-то?

– Даша.

– А я Пётр. Будем знакомы.

– Будем.

– Пойдёмте, я вас к костру отведу и познакомлю с друзьями. Мы уфологи из Питера. Каждый год сюда приезжаем.

Даша опять хотела была произнести своё дурацкое «что?», но промолчала, на этот раз сообразив, кто такие уфологи.

Вокруг костра сидело пять человек, двое из которых оказались женщинами. Они что-то варили в большом котелке, и запах раздавался аппетитный.

Пётр представил девушку своим товарищам и рассказал всё то, что успела поведать ему Даша.

– Ничего себе, – удивился услышанному один из мужчин, которого звали Михаил. – Первый раз в живую вижу человека, так близко познакомившегося со слипью. И как ощущения, позвольте спросить? Вы можете это описать?

– Да вряд ли, – сказала Даша. Она действительно не помнила ничего толком, да и вспоминать об этом было не сильно приятно. – Просто икры перед глазами, – добавила она, – но это, скорее всего, оттого, что ударилась головой. Там ручей, а вокруг него мелкие камни.

– Позвольте взглянуть, – поднялась одна из женщин и внимательно стала рассматривать голову Даши. – Да, у вас ссадина на виске. Надо обязательно обработать.

– Да не сто́ит, – возразила Даша. – Голова не болит. Плечо только ушибла.

– Возражения не принимаются, – настояла на своём женщина, ушла в палатку и вернулась оттуда с маленькой сумочкой, откуда достала перекись водорода, ватку и пластырь. Ловко обработав рану, она одобрительно кивнула и улыбнулась: – Вот теперь я буду спокойна.

– Вы не голодны? – поинтересовался Пётр.

– Я бы не отказалась, – не стала противиться Даша. – Пахнет у вас вкусно.

– Тогда милости просим, – воодушевился мужчина. – Маш, организуй, пожалуйста, посуду.

Ещё целый час или полтора Даша просидела у костра в такой приятной и заботливой компании. Вскоре к ним присоединилась и ещё одна пара, муж с женой, которые до этого налаживали какую-то аппаратуру в поле. Много интересного Даша от этих людей узнала. Оказалось, что местность вокруг Молёбки называется Молёбская аномальная зона, или М-ский треугольник. Раньше любители экзотических теорий и изысканий приезжали сюда толпами со всех уголков страны. Рассказывали об огненных шарах, оранжевых и белых, о кругах на полях, о встречах со снежным человеком и с пришельцами, о той самой слипи и об электрических разрядах, вырывавшихся из-под земли. Казалось, что здесь было сосредоточено всё, о чём Даша когда-либо слышала или читала. Разве только о чупакабре не было произнесено ни слова. Но теперь вроде как потоки туристов сделались поменьше – во-первых, дорого добираться стало до этого места, а во-вторых, несколько упал широкий интерес к такого рода исследованиям (люди отныне предпочитали просто верить на слово, не испытывая никакого желания отправляться в дебри зауральской тайги-пармы). Рассказали и о том, что сам Таусов был когда-то чуть ли не первооткрывателем этой зоны. Вместе с женой он основал одно из первых обществ, которое всерьёз занялось исследованиями зоны. Построил даже небольшой лагерь, который позже переродился в усадьбу. Потом, после какой-то трагедии, о которой новые приятели Даши не рассказали подробностей, он с головой ушёл в бизнес, лишь изредка возвращаясь в эти места. И вскоре интерес к аномальному у него и вовсе иссяк.

«Та вот, значит, что, – подумалось Даше. – Трагедия с женой. Стало быть, та спрятанная в леске могилка принадлежит всё-таки супруге Таусова».

Плотно поужинав и выслушав монотонные речи мужчин и женщин, Даша почувствовала, как силы окончательно покидают её. Глаза стали слипаться, рассказы превратились в сплошной бубнёж, в котором уже не угадывалось никаких смыслов. Девушке выделили место в палатке и предложили поспать до рассвета. Даша с радостью согласилась. И как только щека её коснулась подложенного под голову пледа, она провалилась в глубокий сон, в котором перепутались туман, Вадим Алексеевич, Георгий, снежный человек и убегающий прочь Смелый…

На рассвете её разбудили звонкие голоса и женский смех. Даша резко вскочила. Сквозь маленькое окошечко палатки пробивался яркий утренний свет. Машинально Даша опять посмотрела на часы. Стрелки в этот раз двигались, но показывали, само собой, совершенно неправильное время.

Она выбежала из палатки и поинтересовалась, который час. Михаил ответил, что половина пятого.

Нужно было выбираться к усадьбе. Даша отказалась от предложенного ей завтрака, кое-как привела себя в порядок и, поблагодарив компанию за гостеприимство, отправилась в путь. Ей сказали, что тропа к усадьбе тут совсем рядом, сразу за полем. Когда Даша на неё вышла, то сразу узнала местность. Где-то в этом районе она и приземлилась на вертолёте. Она с облегчением вздохнула и прибавила шаг.

Но дойдя до знакомого мостика, она увидела автомобиль, остановившийся на обочине перед канавой, как раз в том месте, где в первый раз она обнаружила обгоревший остов «газельки». Но вместо неё теперь стоял большой чёрный «джип», совсем новенький и блестевший в лучах восходившего солнца. Но ни внутри машины, ни где-то поблизости от неё людей не было видно. Возможно, подумала Даша, это транспорт, на котором и приехала компания. Но зачем так далеко оставлять его от лагеря? Об отсутствии «газели» она тут же забыла, не став строить предположений о том, куда она могла деться.

Перейдя мост, она продвинулась ещё метров на двести, когда справа у тропы обнаружила человека. Он лежал на спине, лицом в поле, поросшем травой, и не шевелился. На нём были белая рубашка и чёрные штаны, подпоясанные широким кожаным ремнём. Это выглядело уж совсем ненормально.

– Эй! – крикнула Даша, всё ещё надеясь, что человек просто по какой-то причине прилёг на землю. Может быть, выпил лишнего.

Разумеется, ей не ответили. Тело не подавало признаков жизни.

Даша подбежала к мужчине, раздвинула траву над его лицом и только тогда всё поняла. Человек был мёртв.

Девушка бросилась обратно в лагерь. Дотуда было куда ближе, чем до усадьбы, к тому же у уфологов имелись телефоны, прекрасно ловившие сигнал. В усадьбе всё равно никто не смог бы ничего предпринять.

Наспех объяснив своим новым знакомым ситуацию, Даша смогла дозвониться в полицию. Её уверили, что опергруппа приедет в течение часа или двух и попросили её оставаться на месте и не спешить в усадьбу. Оказалось, что в молёбском участке уже знали о том, что она вчера вечером не вернулась из леса, и волонтёры с утра прочёсывали местность вокруг «оврага». Стало быть, Таусов постарался и всех поднял на уши. И Даша решила дождаться полицию. Наверняка и доктор уже прибыл в усадьбу, так что есть кому позаботиться сегодня о Вадиме Алексеевиче.

***

Ждать пришлось до обеда. Где-то в половине первого подъехал старый «уазик», из которого вышли молодой человек в форме, представившийся Валерием, и уже знакомый Даше доктор Фёдор Кузьмич. Доктор, судя по всему, выступал в качестве криминалиста. Фотографа пригласили из туристической компании – техника у него была самая современная. Сделав все необходимые действия, участковый перекачал фотки на свой телефон, вместе с Михаилом погрузил тело в машину и уехал, захватив с собой Фёдора Кузьмича и Дашу. По дороге он ещё раз задал девушке те же вопросы, что и по прибытию на место. Ничего нового Даша вспомнить не смогла, повторила всё слово в слово.

– Так что же это? – спросила в свою очередь она. – Несчастный случай или убийство?

– Да упаси бог! – встрепенулся доктор. – Что вы… Следов насилия нет. На первый взгляд, сердечный приступ.

Участковый Валерий обернулся и хмуро посмотрел на доктора.

Тот несколько смутился и добавил:

– Но последнее слово за экспертами, Дашенька. Может быть, они выявят и иную причину.

– Понятно, – тихо сказала девушка и решила больше не задавать вопросов.

– Главное, – добавил Фёдор Кузьмич, – что вы нашлись целой и невредимой. А то Вадим Алексеевич места себе не находил.

– И как он сейчас?

– Честно говоря, не очень. Но не из-за вас, не переживайте. Этот случай с мужчиной в поле как-то особенно на него подействовал. Замкнулся и теперь молчит, просто в окно смотрит.

– Мне жаль, что всё так получилось, – заключила Даша и тоже молча стала смотреть в окно трясущегося на ухабах автомобиля.

Рядом с домом в усадьбе Даша встретила сидевшего на ступеньках парадного входа Георгия. Она сразу его узнала, хотя в одежде его раньше не видела.

Участковый прошёл в дом, чтобы поговорить с Таусовым, а Фёдор Кузьмич направился в конюшню к Андрею, сухо поздоровавшись с племянником Вадима Алексеевича.

– Здравствуйте, Даша, – сказал, улыбнувшись, Георгий.

– Здравствуйте, – ответила она, тоже присев на ступеньку. В дом ей идти не хотелось, слишком тяжёлое впечатление произвело на неё это утреннее происшествие.

– Меня зовут Георгий, – представился парень. – Но, думаю, мой дядя вам уже рассказал много нелестного обо мне, так что заочно мы с вами уже знакомы.

– Рассказал. Но вовсе не в том ключе, о котором вы думаете.

– Вот как? – слегка удивился Георгий. – И что же он вам поведал?

– Ну, думаю, это он вам скажет и сам, если захочет.

– Это вряд ли, – не согласился Георгий. – Он бездельником меня считает и не далёкого ума человеком. Впрочем… Кроме меня, наследников у него, насколько я знаю, не осталось. Но этот сегодняшний случай… Не к добру всё это.

– Что вы имеете в виду?

– Скорее всего, мужчина, которого вы нашли, это адвокат дяди. Он должен был на днях приехать к нему по какому-то неотложному делу.

– Вы уверены? Вы с участковым разговаривали?

– Само собой. Я же теперь первый среди подозреваемых, если окажется, что это не просто несчастный случай. И алиби у меня так себе. Всю ночь вас искал с добровольцами. Теоретически мог случайно встретиться в поле с адвокатом и…

– Есть мотив?

Георгий тяжело вздохнул.

– Адвокат не просто так хотел к дяде приехать, – сказал он. – Таусов собирался переписать завещание. Подробностей я, конечно, не знаю, но в том, что приезд адвоката связан именно с этим, я уверен. Вот вам и мотив, если окажется, что я мог оказаться вне списка наследников.

– Я думаю, что вы преувеличиваете, Георгий.

– Вы меня успокаиваете? Вы же совсем не знаете меня. Так уверены в моей невиновности?

– Вадим Алексеевич как-то обмолвился, что вы и мухи не в состоянии обидеть, – сказала Даша и внимательно посмотрела на Георгия.

У того приподнялись от услышанного брови.

– На дядю это так непохоже, – сказал он. – Хотя… Я же не сам напросился к нему в гости. Это он меня пригласил ещё месяц назад. Поселил в домике для гостей, но ничего толком не объяснил. Я, собственно, не против. Мне эти места памятны с детства, я люблю их. Но всё же… Приглашение было странным.

– А почему вы полагаете, что это не похоже на дядю?

– Вы же здесь дней десять или что-то около того?

– Да.

– А я знаю его всю жизнь. Да, когда-то он был добрейшей души человек. В далёкой молодости, когда ещё жива была его супруга, тётушка моя Анна Андреевна.

– С ней что-то случилось? Я случайно набрела на могилку здесь, за домом. Это её тут похоронили?

– Случилось. – Георгий задумался на секунду. – Умерла при родах. Вот прямо здесь, в этом доме. И могилка эта её, да. Андрей ухаживает за ней. Сам дядя туда перестал ходить, когда ещё мог сам передвигаться на своих ногах.

– Боже! – воскликнула Даша. – А с ребёнком что?

– С ребёнком всё очень сложно.

– Это как? Тоже умер?

– Да нет. Хуже.

Даша вопросительно посмотрела на Георгия.

– Почти год, – продолжил тот, – Таусов худо-бедно заботился о нём. Но потом нервы его сдали. Он посчитал, что ребёнок виноват в смерти его любимой супруги. Да к тому же подозревал, что и не его этот ребёнок. В то время они с женой увлекались всей этой паранормальщиной. Компания у них была большая и весёлая. Параллельно с этим у дяди сложился неплохой бизнес. Он работал в ФИАНе – Физическом Институте имени Лебедева. Не на последних ролях состоял в группе, имевшей непосредственное отношение к изобретению фианита. Знаете, камушек такой, теперь его во все ювелирные изделия суют, незаменимая вещь?

– Знакома с таким, – кивнула Даша. – Но никогда не знала, почему он так называется.

– Да, именно от аббревиатуры самого института. Выращен он был исключительно для применения в лазерных установках, потому как мало чем уступал по необходимым параметрам алмазу, а стоил в разы дешевле.

– Выращен? – переспросила Даша. – Это как?

– Обыкновенно. Так же, как растут в природе кристаллы. Только выращивали его в лабораторных условиях, и рост происходил куда быстрее.

– Интересно.

– Так вот… Потом сообразили, что камушек вполне себе можно использовать в ювелирке, окрашивая растущий кристалл в любые цвета и тем самым имитируя настоящие драгоценные камни. Любые. И начался самый настоящий бум. И кто успел вовремя сообразить что к чему, тот урвал немаленький куш. Среди таких счастливчиков оказался и мой дядя. Вот откуда все эти его богатства. Но… Я немного отвлёкся от ребёнка. Подозревал Таусов, что настоящим его отцом мог быть его очень близкий товарищ. Тот, разумеется, всё отрицал и даже порвал с моим дядей отношения после таких обвинений в свой адрес. Но дядю это не переубедило. В общем, отдал он своего бедного ребёнка в интернат. В дорогой, конечно, в хороший. Но не мог он больше его видеть и не мог простить того, что он так или иначе стал причиной смерти любимой супруги. Посылал, само собой, деньги, заботился как бы издалека. Но сам никогда из усадьбы не выезжал, передав все дела по бизнесу управляющему, а все юридические вопросы доверил решать своему личному адвокату.

У Даши после этого рассказа защемило сердце. Как же всё это было похоже на её судьбу! Ведь и от неё отец отказался именно по такой причине, и в интернате она воспитывалась дорогом и престижном. Может… Ну нет. Таких совпадений в жизни не бывает. И отчество у неё Семёновна, а не Вадимовна.

– А ребёнок был мальчиком или девочкой? – спросила Даша, с трудом уняв в голосе волнение.

– Я не знаю, – пожал плечами Георгий. – Да и никто не знает. Все люди, которые были в то время рядом с дядей, канули в лету: и доктор, который принимал роды, и участковый, и все друзья-товарищи по уфологии, – все растаяли словно дым. И документы Таусов какие-то уничтожил, а какие-то запрятал так, что о них знал, возможно, один только адвокат. А почему вы спрашиваете?

Судя по всему, в голове у Георгия промелькнула та же самая мысль, что и у Даши. Не таким уж глупым он был, каким представил его Вадим Алексеевич.

Даша тоже пожала плечами.

– Так, – тихо сказала она. – Просто… – она хотела было сказать о таком совпадении судеб таинственного ребёнка и её собственной, но тут же и передумала.

– Что? – насторожился Георгий.

– Да ничего. Со вчерашнего вечера столько печальных событий. Не могу до сих пор переварить.

Даша не знала, как перевести разговор на какую-нибудь более приятную тему. К счастью, положение спас выбежавший из дверей участковый.

– Фёдор Кузьмич! – громко крикнул он в сторону конюшни. – Поедемте. Здесь у меня всё.

– Иду, – ответил ему доктор и медленно пошёл к машине.

– Валерий, – обратился к участковому Георгий.

– Что? – тот обернулся.

– Удалось выяснить, кто этот человек?

– Да. Каштай. Адвокат. Он со вчерашнего вечера гостил у Вадима Алексеевича. Потом собрался обратно, но до своей машины так и не добрался.

Георгий побледнел. Вид у него сделался совсем расстроенным. И возможно, поразило его не то, что мужчина, как он и полагал, оказался адвокатом, а то, что тот всё же успел обсудить с дядей предмет завещания и, возможно, уже всё было переоформлено.

– Вы меня не захватите до гостевого домика? – спросил наконец он.

– Поедемте, – согласился Валерий.

– До свидания, Даша, – поднялся со ступенек Георгий и протянул девушке руку.

Та её пожала:

– До свидания.

– Надеюсь, – улыбнулся парень, – ещё увидимся. Возможно, при более благоприятных обстоятельствах.

– Непременно, – сказала Даша. – Думаю, всё обойдётся.

Когда участковый упомянул имя Каштая, то Даша поразилась тому, что не узнала его тогда, в поле. Может, из-за испуга, а может, из-за того, что помнила его лицо очень живым, ни на секунду не остававшимся без эмоций. Её и без того расстроенные чувства окончательно скомкались, и ей захотелось заплакать.

***

Вадим Алексеевич попросил не беспокоить его до самого вечера. Всё это время он провёл в своей секретной комнате, ключ от которой висел у него на шее. Насколько успела заметить Даша, вид у него был совсем неважный. Он словно почернел весь, будто свет теперь не отражался от его тела, а впитывался до самого последнего фотона. Он больше походил на тень, даже черты лица его как-то сгладились и утратили выражение. Это Дашу сильно обеспокоило, но что-либо возразить Таусову она не посмела.

Часов в пять после полудня он сам постучал в её дверь и попросил позвать Андрея, чтобы тот вынес его на улицу для прогулки. «Последней прогулки», как выразился он сам. Даша подумала, что слово «последней» ей только показалось, но это было не так.

Даша прошла с коляской в любимое и ставшее уже привычным место, откуда Вадим Алексеевич любовался видами Сылвы. Сегодня день выдался особенно погожим. Воздух был тёплым и неподвижным, всё вокруг жужжало и стрекотало, ласточки летали высоко, на небе не было ни одной тучки. И только тень в образе Таусова нарушала эту гармонию жизни, смотрелась инородной на этом празднике жизни. Вадим Алексеевич, казалось, и сам это прекрасно понимал, всё время ёжился и елозил в коляске, не в силах найти удобное для себя положение. Только минут через десять он успокоился и, не оборачиваясь, спросил:

– Так что же с тобой всё-таки случилось?

– Если вы про вчера, то упала со Смелого, ударилась головой и потеряла сознание.

– Сильно ударилась?

– Да не то чтобы сильно. Так, поцарапала только.

– Болит?

– Нет.

– Так не похоже на Смелого, – помотал головой Таусов. – Ведь не зря же его так назвали. Не боится он ни людей, ни зверей. Только аномальное его и может испугать. Ты столкнулась с чем-то необычным?

– Туристы сказали, что это была какая-то хлипь или слабь. Забыла уже… Туманное кольцо на тропе.

– Слипь? – первый раз за всё время встревоженно обернулся Таусов.

– Да, точно, слипь. Вам это знакомо?

– Ещё бы, – почти шёпотом проговорил мужчина. – Проклятие какое-то.

– В каком смысле?

– Да неважно, – чуть громче сказал Таусов. – Впрочем… Кому, как не тебе, я могу рассказать об этом.

Даша вся напряглась, потому что в тоне Вадима Алексеевича послышались зловещие нотки.

– Моя супруга, Анна, царство ей небесное, тоже повстречалась однажды с этой штукой. До сих пор никто так и не не понимает, откуда она берётся и почему такое воздействие оказывает на человека. Слипь и слипь. Все как бы знают о ней, но не всем удаётся увидеть хотя бы издалека. Да и не приведи бог. Но жене моей везло на всё аномальное. И шары к ней будто бы липли, и чёрные люди бродили за ней по коридорам этого дома. Особенная она была. Наш талисман в любом из походов. Если она с нами, значит камеры и приборы нужно держать включёнными. Так всё и было до той роковой встречи со слипью. Слегла она. Три дня не говорила и будто не узнавала никого, даже меня. Отправил я её в город в больницу. И оказалось, что она на третьей неделе беременности. На ноги её удалось поставить. Но роды прошли раньше срока и с плачевным для неё исходом.

Таусов замолчал, всё больше утрачивая человеческие черты. В глазах Даши он будто бы таял. Это могла быть простая игра света и тени, или в голове у девушки что-то начинало мутиться, но это пугало её всё сильнее.

– А ребёнок что? – спросила она почти машинально.

– Ребёнок? Ребёнок выжил. Дочка.

После последней фразы Даша пришла в себя. Тряхнула головой. Сердце учащённо забилось.

– И что с ней стало? Где она сейчас?

– Прости, Даша, – промолвил неожиданно Таусов. – Устал я. Хочу вернуться в дом.

– Хорошо, – сказала девушка и развернула коляску. Сердце не переставало биться, в ушах шумело, мысли начинали путаться в голове.

Перед конюшней, когда Даша хотела было кликнуть Андрея, Таусов снова заговорил:

– Постой. Возьми вот, – он снял с шеи ключ и протянул его девушке.

– Это зачем?

– Вечерние процедуры я на сегодня отменяю. Ты уж, пожалуйста, не беспокой меня до завтра. А с ключом сама разберёшься. Потом всё и поймёшь.

Даша промолчала.

В ту же секунду вышел из конюшни Андрей и направился к ним, чтобы перехватить у девушки Таусова.

В недоумении она ещё полчаса просидела перед домом, не желая заходить внутрь и вертя перед глазами странный подарок от Таусова. Что бы это могло значить? Ответ уже крутился совсем рядом, но она не желала принять его таким, слишком уж тяжело было бы это принять. И она решила, что обо всём подумает завтра. Сегодня на её долю выдалось слишком много переживаний. Нужно было обо всём забыть хотя бы на эту ночь.

Так она и поступила.

***

Утром всё кардинальным образом изменилось. Даша проспала́, и, если бы не стук в дверь, то и дальше она не смогла бы проснуться до самого, может быть, обеда.

За дверью стоял Андрей, встревоженный и показывающий руками на комнату Вадима Алексеевича. Можно было ничего и не объяснять. Даша поняла что произошло, и эта мысль словно током пробежала по всему её телу. Она наспех оделась и побежала к Таусову.

Тот лежал в своей постели, умиротворённый, белый и даже слегка будто улыбающийся. Он больше не был тенью. Черты лица его заострились, и впервые Даша смогла рассмотреть их ясно. И поразилась тому, что не замечала раньше, что Таусов очень был похож на неё. Вернее, это она была на него похожа. Те же скулы, тот же высокий лоб, такая же форма губ. Теперь никаких сомнений у неё не осталось – именно она та девочка, от которой Вадим Алексеевич отказался, посчитав виновницей гибели своей супруги. Случайно ли он нанял её работать на эту усадьбу? Это уж вряд ли. Да и неожиданная амнистия могла быть плодом только его усилий и усилий покойного нынче Каштая.

Андрей снова принялся что-то объяснять жестами Даше. Она поняла, что сейчас он поскачет в Молёбку за доктором, чтобы тот констатировал смерть. Она молча кивнула.

Оставшись в комнате уже без свидетелей, Даша заплакала. Этого она и боялась. Она понимала, что должна прямо сейчас же простить своего отца, но не могла. Ну зачем он решил вот таким образом вторгнуться в её жизнь? Осознал свою ошибку? Раскаялся? Захотел что-то исправить? Ей было, конечно, жалко этого несчастного человека. Сама она, наверное, не смогла бы вынести столько боли и столько сожалений, сколько выпали на его долю. Но она уже давно смирилась со своим сиротством, давно как бы простила ни разу не увиденного отца. По крайней мере, не держала на него зла. Ведь жизнь до колонии складывалась у неё, в общем-то, не хуже, чем у других. Зачем было её нарушать теперь? Впрочем, если бы не отец, то не известно, сколько она ещё просидела бы за решёткой и каким человеком вышла бы потом на свободу. А может, она всё это напридумывала себе? Может, никакой он ей и не отец? Зачем он отдал ей ключ? Она-то предполагала, что в секретной комнате обнаружит документы, подтверждающие её догадку. Но что если дело в чём-то другом? Но в чём? Кто она такая, что лишь ей одной Таусов доверил свой секрет? В голове снова всё стало мешаться. Даша вскочила со стула и бросилась к этой загадочной комнате, чтобы разрешить наконец все свои невыносимые сомнения.

Отперев дверь, она вошла внутрь и включила свет.

Комната оказалась совсем маленькой. Оклеенная розовыми обоями и застланная белым мягким ковром, она не походила ни на какие другие. Боже! Да это же детская! Да, конечно. Вот и маленькая кроватка в углу у плотно зашторенного окна. В кроватке – разноцветные игрушки, маленькая подушечка и расшитое узорами одеяльце. А прямо под окном – письменный стол, на котором в беспорядке были рассыпаны бумаги и чёрно-белые фотографии.

Даша опустилась на стул и стала рассматривать снимки. На них был молодой Таусов, красивый, подтянутый и всегда весёлый, и рядом с ним его жена, тоже красавица, но улыбающаяся с какой-то грустинкой. А вот и фотография малышки. Она стоит, держась ручками за высокие борта кроватки, и удивлённо смотрит на фотографирующего. Неужели это она, Даша?! На остальных фотках ребёнка уже не было. Сверху всех бумаг – судя по всему, свидетельств о рождении, о браке, о покупке и строительстве усадьбы – лежал конверт. Даша открыла его и вынула исписанный крупным торопливым почерком лист. Это было письмо, и начиналось оно с обращения к ней, к Даше:

«Даша, это моё последнее к тебе слово.

Прости, что всё случилось именно так. Я понимаю, что вина моя перед тобою не заслуживает прощения, но всё же я должен его попросить. Узнав тебя немного ближе, я понял, что ты выросла добрым человеком. Может быть, сердце твоё всё же сжалится над глупым, трусливым стариком, и тебе самой станет от этого легче. Потому как я понимаю и то, в какое положение теперь тебя ставлю.

Отныне этот дом твой, и вся та жизнь, которая должна была состояться здесь, ещё может наверстать упущенное. Я вижу, что тебе здесь нравится, и даже, может быть, подсознательно эти места кажутся тебе хорошо знакомыми. Здесь каждое дерево посвящено тебе, и каждая тропка, и каждый ручеёк. Они знают твоё имя, ибо только им я мог поведать историю своей жизни, когда ещё имел возможность самостоятельно передвигаться по округе.

На столе ты найдёшь все необходимые документы. У Валерия, участкового, возьмёшь копию завещания, которую Рудольф Андреевич не успел довезти до конторы. Ты вправе распоряжаться всем имуществом по своему усмотрению. Но помни, что эти места не только мои, но и твоей мамы, которая непременно любила бы тебя больше всего на свете, если бы не случилось то, чего теперь никак не исправить. Поступи, пожалуйста, благоразумно. Впрочем, не мне учить тебя благоразумию. Извини.

О Георгии можешь не беспокоиться – ему достался весь бизнес. Думаю, такой расклад и его устроит. Он неплохой парень, постарайся с ним подружиться. В каких-то вопросах он может оказать тебе помощь. И ещё попрошу тебя не забывать об Андрее. Эта усадьба – его единственный дом, без неё он жить не сможет. Варя может переселиться в дом, она давно об этом мечтала и просила, но мне не хотелось омрачать её молодость своей скорой кончиной. Но теперь, когда меня уже нет, пусть в этом доме будет только радость и свет.

Люблю тебя, дочка. Хоть тебе, наверное, и трудно в это поверить, но это так.

Ещё раз прости.

И прощай».

***

Много воды утекло с того дня, когда Даша впервые оказалась в той секретной комнате своего отца. И много чего изменилось. К счастью, изменилось в самую лучшую сторону, во что трудно было бы поверить тогда, два года назад.

Даша не смогла долго держать в себе обиду на Таусова. Может быть, месяц или два она ещё ходила хмурая, уверенная в том, что непременно продаст эту усадьбу и вернётся в город, в свою привычную жизнь. Но люди, которые её теперь окружали, нуждались и в усадьбе, и в хорошем хозяине. Они, разумеется, ничего Даше не говорили, но всё это витало в воздухе, и сердце девушки начинало ныть при мысли о том, что этих людей она собралась бросить. К тому же в усадьбе появилась новая компания – те самые туристы, которые приютили её в ту роковую ночь, после которой всё пошло наперекосяк.

Даша обнаружила в доме старые проектные документы, которые предполагали строительство на участке ещё трёх гостевых домиков, помимо того, в котором обитал Георгий. Отец с матерью собирались возвести здесь целый уфологический лагерь со всей полагающейся инфраструктурой. Пётр, которого Даша встретила той ночью первым, посмотрев документы, загорелся этой грандиозной идеей и уговорил её всерьёз задуматься над возрождением довольно перспективного проекта. Тем более, это было когда-то мечтой её мамы; отец, надо полагать, просто шёл у неё на поводу, постепенно разочаровываясь во всей этой аномальщине. И кроме того, здесь были могилки её родителей – Вадима Алексеевича похоронили рядом с Анной Андреевной. Нужно было оставаться. Той суммы денег, которая досталась по завещанию, помимо самой усадьбы, вполне хватало и на строительство, и на безбедную жизнь ещё, как минимум, лет на шесть. И Даша решилась. Через полгода закипела работа, и к осени вся территория усадьбы преобразилась настолько, что её трудно было узнать. Георгий тоже пожелал вложиться в такое дело – и из солидарности Даше, и из перспектив, которые замаячили на горизонте, потому как поток туристов сделался в разы больше. Да и сама Молёбка стала понемногу оживать – появились новые рабочие места, народ будто воспрянул духом, почувствовав в себе нужду.

За всей этой радостной суетой Даша как-то не особо смогла порадоваться тому обстоятельству, что её наркотическое дело наконец распутали, о чём уведомил её участковый Валерий. Леонид Сергеевич в этот раз не смог выкрутиться и был осуждён.

Конюшню тоже подновили, и в ней, помимо Смелого, жили теперь ещё три лошади и один жеребёнок. Смелый подружился с Русей, молодой кобылицей, и тоже будто помолодел. Андрей заботился о нём с ещё большим усердием. Верхом на Смелом больше никто не ездил – верой и правдой отслуживший конь числился на почётной пенсии. Ему позволено было одному свободно гулять по его любимым тропам либо сопровождать Русю, когда та прогуливала кого-нибудь по округе.

Расцветала и сама Даша, благодаря судьбу за то, что она в конце концов привела её в эту усадьбу, без которой она уже не представляла своей жизни. И отчество она всё же сменила на Вадимовну. Как Семёновну её вписал Таусов в те времена, когда ещё полагал, будто она не его дочь.

Варя тоже переселилась в дом, работы у неё было невпроворот, потребовались даже две приходящие помощницы.

В общем, вокруг царила атмосфера любви, творчества и надежды на самое лучшее. И казалось, что отныне этому счастью не будет конца.

20 февраля 2023 г.

Рыжик

Клавдии Ивановне исполнилось шестьдесят семь, когда они впервые встретились. Женщина уже бросила в железный ящик мешок с мусором, когда услышала, что внутри контейнера что-то попискивает. Она заглянула в него и заметила, что рядом с её пакетом лежит другой, точно такой же, и слегка шевелится. Писк раздавался именно оттуда. С трудом дотянувшись до пакета, Клавдия Ивановна вытащила его, положила на землю и развязала узел. И глазам своим не поверила. В пакете лежал худющий рыжий кутёнок. Шесть его слиплась, по краешкам голубых глаз стекали самые настоящие слёзы. Он посмотрел на женщину с надеждой и одновременно с испугом. Попытался встать на лапки, но не смог. Видимо, он был совершенно обессилен.

– Да кто ж с тобой так-то, милый? – вполголоса проговорила Клавдия Ивановна. – Поди-ка сюда. – Она осторожно взяла его и, выпрямившись, прижала к груди.

Щенок лизнул её руку.

– Надо же, нелюдь какая, – продолжала возмущаться женщина. – Совесть всю потеряли, изверги.

Клавдия Ивановна простояла так ещё минут пять, пытаясь сообразить, что же ей теперь делать с этим беднягой. Старая она уже, сил с каждым годом, а теперь уж и с каждым месяцем становилось всё меньше. Сколько протянет она ещё в этом мире? Лет пять от силы. И если приютить теперь щенка у себя в доме, то потом, когда не будет её, на кого останется животина? Говорили ей, и не раз, что шестьдесят семь – это ещё совсем не старость, что в такие-то годы многие только жить начинают по-настоящему. Может, для кого-то это было и так. Но с её больным сердцем и с тяжёлыми годами труда за плечами старость пришла раньше, чем она её ожидала.

Деревня, в которой прожила Клавдия Ивановна всю свою жизнь, приходила в упадок, как и многие, похожие на неё. Из старожилов осталось только три человека – она, через улицу напротив бывшая учительница Любовь Петровна да дед Архип, но тому было почти восемьдесят, он пару лет как не узнавал почти никого, а только с утра до вечера сидел на лавочке и смолил вонючие самокрутки. Бо́льшая часть знакомых год за годом уходили на небеса или переезжали в город к своим детям. А молодежь, что перестраивала дома под дачи, сделана была из другого теста. Многие приезжали со своими собаками, злющими и породистыми, а местных псов, брошенных разбегающимся населением, не жаловали и часто по осени вызывали службу по отлову бездомных животных, а та никогда особо не церемонилась, так что не известно, чем заканчивалась жизнь тех бедолаг, которых им удалось отловить и посадить в клетку. Вот не станет Клавдии Ивановны, и Рыжика этого могут посадить в клетку и увезти неизвестно куда. Как-то между размышлениями, она и не заметила, как дала ему имя. Ну надо же. Рыжик. Теперь уж, как ни крути, она за него в ответе. Не заворачивать же обратно в пакет. Да и желающих приютить щенка у себя вряд ли в деревне сейчас найдёшь. На улице во всю начинал таять снег. Конец марта. Дороги развезло, до начала огородного и шашлычного сезона ещё долго. Нет почти никого в целой округе. Даже непонятно, по чьему распоряжению поставили тут контейнер для мусора, больше похожий на кузов какого-нибудь самосвала. Мусоровоз посещал деревню три раза за лето и один раз по весне, когда проезжей становилась дорога.

– Ну и ничего, Рыжик, – вслух подытожила свои мысли женщина. – Как-нибудь проживём. А там уж что бог даст.

И Клавдия Ивановна пошагала домой.

Дома она прежде всего покормила щенка тем, что нашлось из готового. Налила молока. Тот похлебал и поел с аппетитом. Начал потихоньку вставать на лапы и слегка повиливать хвостиком. На печи женщина сготовила ещё еды, нагрела воды и искупала кутёнка. Обернула в толстое махровое полотенце и вместе с ним забралась на печь. Устала сильно из-за переживаний и из-за всей этой суеты.

Проснулась она через час, и первым, что увидела перед глазами, была улыбающаяся мордочка Рыжика. Он глядел на неё совсем как человек, высунув из полотенца мордочку и передние лапы.

– Согрелся? – улыбнулась ему Клавдия Ивановна. – Пойдём придумаем тебе твоё новое место. Там и будешь теперь спать.

И женщина снова засуетилась. Даже сил как-то прибавилось, и голова стала яснее. Теперь было о ком заботиться, было, что планировать на несколько дней вперёд. А то уж два года как вечера́ её текли похожими друг на друга, так что не только дни недели стала путать Клавдия, но иногда и не сразу вспоминала, какой нынче за окном месяц.

Как раз два года назад умерла самая близкая её подруга, с которой она общалась особенно тесно. А потом сын с дочерью, жившие теперь на юге у моря, поставили ей ультиматум – либо она переезжает наконец к ним, либо не обещают они, что смогут хотя бы раз в году навещать маму в деревне. Работы у них много – так они сказали. У дочери родился третий внук (двое старших поступили уже в институт), а сын совсем недавно развёлся и погряз в судебных тяжбах, добиваясь от молодой бывшей супруги (уже второй по счёту) разрешения оставить их ребёнка с ним. Разумеется, Клавдия не могла уехать из деревни. Здесь она родилась, здесь провела голодное детство военных лет, здесь вместе с мамой десять лет ждала возвращения пропавшего без вести на фронте отца. Так и не дождались они. Мама, смирившись с тем, что муж никогда не вернётся, как-то быстро увяла и умерла, оставив шестнадцатилетнюю Клавдию один на один с нелёгкой послевоенной жизнью. Ей пришлось бросить школу, устроиться дояркой в колхоз и тянуть хозяйство. И она выдюжила. Многие из подруг уезжали из деревни под видом поступления в училище. И никто из них обратно не возвращался. Её тоже уговаривали уехать, прядильщицы и ткачихи требовались везде. Председатель колхоза хоть и неохотно, но отпускал из деревни. Часто приезжали со всей страны агитаторы. С одним из таких Клавдия даже сдружилась. Тот почти уговорил её приехать к нему на фабрику в Иваново, обещал во всём помочь по прибытию. Но через месяц после его отъезда девушка поняла, что беременна. Писала этому агитатору письма, спрашивала, как же ей теперь быть. Но тот ни разу так и не ответил. И на хрупкие плечи восемнадцатилетней Клавдии легла ещё и забота о сыне. С таким багажом и с такой репутацией почти невозможно стало найти себе спутника жизни. Девушка уже перестала надеяться на то, чтобы обрести полноценную семью, когда в деревне объявился Максим, молодой агроном из Твери (тогда этот город назывался Калинин). Она влюбилась в него с первого взгляда. Никогда раньше не испытывала она к мужчине таких чувств, даже мимолётная страсть к агитатору совершенно блекла перед неистовым напоров нерастраченной любви, захватившей её сердце. И как ни странно, Максим ответил девушке взаимностью. На этот раз всё было по-настоящему, без притворства и без предательств. Через год они поженились, и вскоре появилась на свет Даша.

Казалось, что счастью теперь не будет конца. Всё ладилось в жизни. Клавдия даже сумела поступить заочно по протекции Максима в сельскохозяйственный, думая в будущем сделать себе карьеру в колхозе. Соседи тоже стали относиться к ней с уважением, совершенно забыв о прошлом. Но всё оборвалось столь же стремительно, как и началось когда-то – Максим умер от сердечного приступа прямо во сне.

Много раз прокручивая в голове перипетии своей жизни, Клавдия не могла понять, откуда только силы у неё взялись в то время снова всё начать с нуля. Сельскохозяйственный пришлось бросить, как когда-то школу. Работая в две смены и едва успевая заниматься дома с детьми, она всё же выкарабкалась, дала сыну и дочке среднее образование и, когда те подросли, отправила одного за другим в город получать высшее, чтобы хоть как-то те могли зацепиться и достичь того, чего так и не удалось их маме. И у них получилось. Первым женился сын, потом и дочка нашла себе хорошего мужа. Каждый год на лето они приезжали гостить. Сын латал приходивший постепенно в негодность дом, а дочка с детьми любили гулять по лесу, собирая ягоды и грибы, а потом делая по вечерам варенье, аромат которого разносился по всей деревне. А два года назад перестали они приезжать. И Клавдия осталась непреклонна в своём намерении до конца дней своих остаться в деревне. Но после смерти подруги тоска стала постоянным гостем в её доме. С каждым месяцем она делалась тяжелее, забирая последние силы. Женщина с трудом уже могла наносить воды, чтобы затопить баню, сложно стало добираться до магазина и таскать тяжеленные сумки с продуктами. От этого даже аппетит начал пропадать. Как подумаешь, что снова тащи́ться в такую даль, так и есть перехочется.

Однако с появлением Рыжика всё вдруг переменилось. Не в одночасье, конечно, и даже не за одну неделю, а постепенно.

Так и заладилась новая жизнь Клавдии Ивановны. Она была счастлива, хотя и не переставала беспокоиться о судьбе собаки. Пёс вырос красивым, здоровым, с длинной, лоснящейся на солнце шерстью и с добрейшим характером. Даже оказалось, что и породы он был непростой – ше́лти. Так, по крайней мере, утверждали владельцы собственных собак, которыми с годами стала заполняться округа. Кто выбросил щенка пять лет тому назад на помойку, так и не удалось узнать. Да, целых пять лет пролетели, словно один день. Соседи бабу Клаву журили, говорили, ну зачем ты на старую голову взвалила на себя такую обузу. Сначала она пыталась оправдываться, рассказывала о том, как нашла Рыжика на помойке, думая, что её решение станет понятным.

– Да и оставила бы там на помойке, – будто упрекали её собеседники. – Что, тебе больше всех надо? На твою пенсию одной-то едва прожить. А этого ещё и прокормить надо. Не болонка же, в самом деле.

Рыжик всё понимал. Клавдия точно знала, что понимал. Поэтому при нём разговоров таких больше не заводила. Не таким уж и прожорливым он оказался. Это только густая шерсть делала собаку с виду приличных размеров. А когда помоешь его, то не такой уж и исполин. Жилистый, тоненький. Да и кушал Рыжик весьма скромно, хотя гулять выбегал часто.

По осени они вместе с ним ходили по грибы. Подсевшее изрядно зрение уже не позволяло Клавдии различить среди пёстрых опавших листьев гриб. На помощь приходил Рыжик. Нюхом отыскивал хороший и лаял, подзывая хозяйку к очередной находке. Любила Клавдия Ивановна такие походы. Но вот однажды в одну из таких прогулок сделалось ей вдруг плохо. Сердце сильно прихватило. И раньше его прихватывало, но не так сильно, как в этот раз. Женщина присела на пенёк, схватилась за грудь, но встать больше так и не смогла. Потеряла сознание. Рыжик с минуту побегал вокруг неё, жалобно скуля, лая и облизывая побледневшее её лицо. Потом, сообразив, что самостоятельно хозяйка в себя придти уже не сумеет, бросился в деревню, привлекая к себе всех встречных громким лаем. Первым, как ни странно, сообразил дед Архип, который до сих пор, несмотря на возраст, продолжал пунктуально дежурить на скамейке возле своего дома. Он бросил свою цигарку, дошёл до соседа и попросил того пойти за Рыжиком и проверить, не стряслось ли что в лесу с Клавдией. Тот неохотно, но согласился. И успел вовремя. Принёс Клавдию в дом, вызвал скорую. Хорошо ещё, что дожди по сентябрю лили не так часто – скорая благополучно добралась до деревни и увезла Клавдию в больницу в ближайший город. И впервые за пять лет своей собачьей жизни Рыжик остался один.

***

Первую ночь он охранял дом, как и положено верному и ответственному псу. А Рыжик был ответственным. Конечно, он чувствовал это не так, как какой-нибудь сторож из человеческого рода. Это больше походило на тревожное состояние, будто нечто сгущается вокруг дома – в конце концов, это ведь и его жилище – и не сегодня-завтра грозит всё здесь разрушить. Как на зло, температура ночью сильно упала, на небе ярко сияли звёзды, и луна, огромная и неестественного оттенка, казавшегося Рыжику мрачно-серым, всплыла над верхушками елей. И ему нестерпимо захотелось выть. Он вспомнил свою хозяйку, бесчувственную и беспомощную, когда на носилках её затаскивали в железную коробку на колёсах. Тоска охватила всё его сердце. Он не сдержался и заскулил протяжно и громко, перейдя через минуту на вой. Песню его тут же подхватили и другие собаки, которые ещё оставались со своими хозяевами в деревне. В соседних домах стали зажигаться в окнах огни, и послышалась ругань. Рыжик замолчал. Нет, воем и жалобами тут не поможешь. Нужно предпринимать что-то другое. С домом, наверное, ничего в ближайшее время не случится. Прежде всего необходимо найти хозяйку и послушать, что она скажет, если пришла в сознание. Рыжик перебрал в голове сотни запахов, сосредоточившись на одном из них. Это был запах той железной коробки, особенный, не похожий ни на что другое. Так пахло от всех машин, которые заезжали в деревню, и ещё… И ещё так пахли маленькие кругленькие штучки, которые весь день через определённые промежутки запивала водой Клавдия. К этому букету слегка примешивалось что-то похожее на запах деда Акима, когда подвыпившим он выходил на скамейку. Ни с чем всю эту смесь нельзя было спутать.

Рыжик выбежал на дорогу и, найдя след от скорой, побежал, низко склонив к земле морду. Оставшегося шлейфа, смешанного с ароматом асфальта, грязи и сосновой смолы, вполне хватало, чтобы держать верное направление.

Ещё не успело подняться над горизонтом солнце, когда он сидел у приёмного отделения Первой городской больницы. Здесь все следы терялись. Нужно проникнуть внутрь, чтобы поиски смогли продолжаться.

Из дверей иногда выходили люди, смотрели на Рыжика, мотали головой или улыбались. Кто-то даже пытался его погладить. Рыжика это слегка напрягало, но он позволял такую вольность. Ему хватало и нескольких секунд, пока дверь оставалась открытой, чтобы учуять запах самой Клавдии. Она была где-то там, в глубине мрачно-серого кирпичного здания. Здание, конечно, было не серым, а тёмно-красным, но красного Рыжик не различал.

Уже ближе к полудню вышла из больницы молодая девушка в белом халате. От неё особенно ярко пахло Клавдией. Рыжик даже привстал и завилял хвостом, вопросительно глядя на незнакомку.

– Пёсик, – протяжно проговорила девушка. – Какой красавец. А ты кого ждёшь? Кто-то из знакомых в палате?

Девушка наклонилась и протянула к нему руку. От руки пахло лекарством и земляничным мылом. Такое же имелось и у них дома. Рыжик лизнул узкую, тёплую ладонь.

– Маленький, – продолжала разговаривать с ним медсестра, – я поспрашиваю в палатах, чья собака может здесь оказаться. Слушай, нам тут бабушку одну вчера привезли. Клавдию…

Услышав до боли знакомое имя, Рыжик гавкнул.

Девушка слегка вздрогнула и отдёрнула руку. Ну вот. Напугал. А совершенно ведь другое хотел сказать. Чтобы успокоить незнакомку, Рыжик снова привстал, завилял хвостом и стал подпрыгивать передними лапами.

Девушка опять улыбнулась, поняв его в этот раз правильно.

– Значит, Клавдия? – повторила она имя.

Рыжик опять гавкнул.

– Хорошо, малыш, я поняла. Когда вернусь, обязательно спрошу у неё. Она пришла в себя, так что не беспокойся. Но, если честно, то пока очень слаба. И… Впрочем, давай не будем гадать. Уж что бог даст.

Рыжик знал не много слов и не понимал, разумеется, всех нюансов услышанного. Знакомы были ему три: «Клавдия», «хорошо» и «Бог». Но уже и этого было достаточно, чтобы он сделал вывод о том, что девушка неплохо знает его хозяйку, что та находится теперь в сознании, и что обстоятельства пока не позволяют быть в чём-то уверенным. Раньше Клавдия всегда говорила о Боге в те моменты, когда чувствовала в душе тревогу.

Девушка ушла. Рыжик подошёл ближе к двери и лёг. Он будет находиться здесь столько, сколько потребуется. Так он решил. Правда, о доме он тоже продолжал беспокоиться. Нужно было улаживать как-то и этот вопрос. Ну ничего. Он что-нибудь придумает.

***

Медсестру звали Наташа. Она работала в этой больнице только второй месяц. Совсем молоденькая, только что из колледжа. Она была девушкой доброй и романтичной. Серые больничные будни пока ещё не успели изменить её представления о выбранной профессии. Она верила в то, что непременно будет спасать людей и нести в этот мир свет. Вот только наберётся немного опыта и поступит доучиваться на факультет «врачебного дела». Но первый же месяц пошёл как-то вкривь и вкось. Оказалось, что в больнице не хватает многих лекарств, что врачи постоянно меняются, поработав немного и уходя в коммерческие клиники. Дежурить часто приходилось сверхурочно, младшего и среднего персонала катастрофически не хватало. Многие из санитарок частенько приходили в хмелю, и никто не брезговал брать с больных деньги, если те сами предлагали. Но она-то такой не будет никогда. Это невозможно. Клятва Гиппократа и врачебная этика не были для Наташи пустым звуком.

Когда она вернулась из терапевтического отделения в хирургию, то сразу прошла в палату к Клавдии Ивановне, как и обещала Рыжику, продолжавшему лежать возле входа.

Бабушка сильно похудела за сутки. Бледное лицо её избороздили десятки новых морщинок, глаза сделались бесцветными и смотрели с тоской и отчаянием.

– Клавдия Ивановна, – обратилась к ней Наташа, положив ладонь на её руку, – там пёсик такой рыжий у входа весь день дежурит. Не ваш случайно?

Клавдия встрепенулись. Живой огонёк на секунду вспыхнул в её глазах. На щеках даже выступил лёгкий румянец.

– Да, доченька, мой, наверное. Пушистый такой, да? У него порода ещё такая… Забываю всё это слово. На «ш» начинается.

– Шелти? – подсказала ей Наташа.

– Да-да. Она самая. Вот умница какой. Нашёл, значит, меня? Его Рыжик зовут. Вот, доча, не знаю, как он без меня-то будет, если меня бог заберёт…

– Ну что вы такое говорите, Клавдия Ивановна? Мы ещё с вами повоюем. Всё будет хорошо.

– Да отвоевалась уж я, милая. Какое там… Чувствую, что недолго осталось. Ты, дочь, могла бы Рыжика сюда привести хоть на минутку? Я бы простилась с ним и наставление дала, а то нехорошо получится, если уйду не попрощавшись.

Наташа понимала, что спорить с Клавдией сейчас не имеет смысла. Да и состояние её действительно было критическим. Сердце едва справлялось. Взяли все анализы, и результаты говорили о том, что делать операцию никак невозможно, не выдержит ослабленный организм. Надеяться можно было только на чудо. Но это ведь дело такое – как игра в рулетку. И Наташа не стала говорить ничего утешительного.

– Животных в палату, сами понимаете, – промолвила она, – никак нельзя. Если только ночью, когда одни дежурные останутся. Я сегодня возьму ещё одну смену. Если Рыжик ваш всё ещё будет караулить у дверей, то я постараюсь его привести. Но не обещаю. Уж как получится. Хорошо?

– Хорошо, милая, – кивнула Клавдия, – я же всё понимаю. Влететь тебе за такие фокусы может. Но и ты нас пойми. Нас с Рыжиком. Мы с ним последние пять лет как одно целое. Если б не он, то я бы давно уже не жила. Это он мне силы давал. Извини, что ничем отплатить тебе за доброту твою не сумею.

– Бросьте, Клавдия Ивановна, – перебила её Наташа. – Какие ещё платы… Даже не думайте об этом. Вы отдыхайте пока. Через час я приду делать уколы. А там дальше увидим.

Клавдия ничего не сказала. Только закрыла глаза, и по щеке её невольно покатилась слеза, которую она даже не почувствовала.

Ещё вечером Наташа купила в ближайшем магазине собачий корм и небольшую миску. В миску налила воды, а корм высыпала на траву, слева от входа. Рыжик попил, но есть не стал. Поджал хвост, будто извинялся перед девушкой за отсутствие аппетита, и снова свернулся клубком возле двери. Наташа что-то говорила ему. Из знакомых слов и из её интонации Рыжик понял, что данное ему обещание она выполнила и что у него теперь появился шанс когда-нибудь всё же оказаться внутри больницы. Но когда? Этого он не знал. Мысли об оставленном без охраны доме одолевали его. Но нельзя теперь отходить от двери. Ни в коем случае нельзя. Нехорошие предчувствия начинали теснить сердце. Сначала похожие на маленькие капельки, которые срывались весной с сосулек, а совсем скоро начинавшие превращаться в ручьи. Предчувствия звенели в голове, неприятно скрежетали и взвизгивали. Сердце билось всё чаще. Рыжика к полуночи охватила паника. Он встал и стал царапаться в дверь. К счастью, она отворилась, и на пороге показалась Наташа.

– Ты тут, Рыжик? – тихо сказала она. – Вот молодец какой. Пошли. Давай заходи.

Рыжик её понял. Осторожно просунул морду в отворённую дверь и принюхался. Сердце заколотилось ещё сильнее.

– Только осторожнее, пожалуйста, – почти шёпотом произнесла Наташа. – Не лай. Тихонечко иди за мной.

Рыжик вошёл и последовал за девушкой, поджимая хвост и прижав уши.

Они поднялись по широкой лестнице с чугунными ступеньками на второй этаж. Свернули налево. У стены в свете одной-единственной лампы сидела другая девушка, тоже в белом халате. Она удивлённо посмотрела на крадущуюся парочку и покрутила у виска пальцем, вопросительно взглянув на Наташу. Та в ответ только прижала к губам указательный палец. Они прошли ещё метров десять и свернули за угол. Там до боли знакомый запах Клавдии уже заглушил для Рыжика всё остальное. Он чуть было не гавкнул, но вовремя одумался, потому что знак молчания с пальцем поперёк рта предназначался теперь ему. Даже сознание слегка помутилось – вот какое усилие пришлось предпринять Рыжику, чтобы не оглушить спящую больницу своим радостным лаем.

Наташа открыла дверь палаты и пропустила пса вперёд.

***

Этой ночью Клавдии сделалось совсем плохо. Она уже периодически стала впадать в забытьё, путать имена и события своей жизни. То казалось ей, что вокруг ещё бушует война, и она спрашивала, как там её отец, не прислал ли он ей весточку с фронта; то разговаривала с Наташей, называя её по имени своей дочери. Только о Рыжике женщина не забывала и ждала, когда медсестре удастся провести его к ней в палату.

Наталья ещё вчера позвонила сыну Клавдии и рассказала о плачевном состоянии матери. Тот обещал связаться с сестрой и приехать первым же поездом.

Когда Рыжик подошёл к постели Клавдии и уткнулся мордой в её похолодевшую руку, она открыла глаза. Улыбка озарила её лицо.

– Рыжий, – чуть слышно промолвила она, – мальчик. Всё-таки… дождался. Привет… привет.

Она хотела погладить собаку по голове, но рука уже не слушалась её.

– Видишь… как получилось… малыш, – продолжала она, тяжело вздыхая через каждое слово. – Но ведь мы… с тобой… знали… об этом. Всегда… знали. Так что прости… дружок… протянула… бабушка… сколько… смогла. Прости…

Пёс не сводил с Клавдии глаз, внимая каждому её слову. Клавдия могла бы сейчас и вовсе не говорить. Рыжику достаточно было и того, что он слышал, как редко и с трудом бьётся её сердце, как хрипит у неё в груди и как медленно течёт по её венам кровь. И запах… Самый главный запах Клавдии стал едва различим. Для Рыжика так пахло солнце и звёзды в ясном ночном небе. Это был запах жизни. Если бы он знал что-нибудь о душе, то подумал бы, что так пахнет именно она – душа. У каждого человека основа этого запаха одна и та же, только небольшие нюансы вносят в её состав особенности неповторимой личности и ещё некий родственный код. По запаху можно легко понять, кто кому приходится дочерью, сыном, сестрой или братом.

Прошло ещё минут десять. В полной тишине.

Наташа стояла у дверей палаты и тихонько плакала. Тесное пространство едва освещала тусклая лампа над входом и ещё уличный фонарь, свет которого, путаясь в последней листве высоких лип, отбрасывал на стену причудливые подвижные тени. Кроме Клавдии, в палате находились ещё две пожилые женщины, но те спали и не могли видеть этой странной ночной сцены.

Наконец Клавдия закрыла глаза, вздохнула глубоко-глубоко и замерла. Замерла навеки.

Рыжик вздрогнул, ткнулся носом в её ладонь. Потом обернулся и посмотрел на Наташу, словно ища у неё ответа. Но та закрыла лицо руками и не видела вопросительного взгляда собаки. Всё. Запах души окончательно покинул тело Клавдии.

Наташа боялась, что теперь сложно будет увести Рыжика из больницы. Но когда она, немного успокоившись, подошла к нему и хотела что-то сказать, тот сам бросился к выходу, так что догнала она его только у двери приёмного отделения. Наташа выпустила его, и он тут же умчался в сторону шоссе.

Рыжик бежал обратно к своему дому. Внезапно что-то подсказало ему, что он должен быть теперь именно там. Ведь если нет души здесь, то она могла вернуться в дом. А куда ещё могла она отправиться? Конечно, пёс не мог выстраивать длинные логические цепочки, он мыслил иначе – идеи и последовательность действий вспыхивали у него в голове сразу же целиком, и если они виделись правильной формы, то значит следовать им можно было без лишних сомнений. Но вот эта последняя идея получилась аляповатой. Всё время что-то нарушало её ровные края, образуя подобие дыр. Пробежав по шоссе с километр, Рыжик остановился. Нет. Не туда ему надо. Нет Клавдии в доме. Что-то пытается его обмануть, сбить с правильного пути. А он, дурачок, и поверил. Нужно возвращаться обратно. Вот эта мысль точно выглядела правильной. Рыжик развернулся и ещё быстрее понёсся назад.

Он успел вовремя. Каталка с телом покойной Клавдии уже следовала в соседний морг. Рыжик почуял, что в чёрном пластиковом пакете именно Клавдия. Каталку вёз санитар, а рядом с ним с бумагами в руках шла Наталья. Увидев Рыжика, девушка позвала его. Тот присоединился к процессии.

– Это тот пёс, о котором ты говорила? – спросил санитар у Натальи.

– Да, он. Вы уж постарайтесь не гонять его, если он будет крутиться возле морга.

– Ладно.

Когда они обогнули прямоугольное одноэтажное здание, то Рыжик вспомнил, что здесь он уже бывал однажды. Как раз в тот год, когда в автобусе ехал с немногочисленными жителями деревни забрать тело хорошей подруги Клавдии. Он и запахи эти вспомнил. Их ни с чем не спутаешь. Именно отсюда забирали переставших пахнуть душой людей и отвозили на погост, в километре от их деревни. Там их зарывали зачем-то в землю. Всё это Рыжик видел. И понимал, что с погоста возврата никому нет. Значит, надо дождаться, когда и Клавдию положат в деревянный ящик и повезут в последний путь. Так он и решил.

***

Два следующих дня Наталья наблюдала из окна ординаторской, которое выходило как раз на морг, Рыжика. Санитары и сторож не гоняли его. Наташа приносила в обед покушать. Только на второй день Рыжик притронулся к еде, но всё ещё без особого аппетита.

В день похорон к моргу подъехал автобус. У здания уже скопилось человек шесть, кто-то тихо переговаривался друг с другом, кто-то молча курил, а потом долго искал урну, чтобы выбросить окурок.

Дети Клавдии приехали ещё два дня назад. Раньше Рыжик их никогда не видел. У Натальи был выходной, а санитарам и в голову не пришло объяснить брату с сестрой, какое отношение имеет к Клавдии рыжий пёс. Впрочем, они и сами могли бы догадаться и наверняка догадались, поскольку о существовании Рыжика знали. Но внимания на него они не обратили. По запаху Рыжик выделил их особо, поскольку проскальзывали в нём знакомые ему нотки. Но навязываться кому-то в приятели он не собирался.

Когда вынесли открытый гроб с телом, Рыжик увидел наконец свою хозяйку. Только переднюю часть лица, поскольку рассмотреть больше не позволял рост. Клавдия совсем на себя была не похожа.

Гроб занесли в автобус, и четверо человек тоже стали залезать по ступенькам внутрь. Рыжик подошёл к дверям, надеясь, что и его пригласят.

– А ты-то куда? – зыкнул на него сын Клавдии. – А ну пошёл!

– Да это Клавдии собака, – сказал кто-то из деревенских. – Пусть бы поехал.

Но мужчина ничего не ответил на это, замахнулся на Рыжика рукой и захлопнул перед ним дверь.

Автобус тронулся, а пёс остался, думая, что же ему теперь делать.

– Что, Рыжий, никому не нужен теперь? – сказал ему санитар. – Бега́й теперь, – он махнул в сторону уезжающего автобуса, – может, догонишь. Здесь тебе теперь делать нечего.

И Рыжик рванул с места. Где находится деревенский погост, он прекрасно знал. Только бы успеть теперь. Только бы хватило ему сил.

У самого кладбища пёс уже едва держался на ногах от усталости. Но добрался вовремя. Четверо мужчин опускали на верёвках гроб с телом Клавдии в яму. Потом люди бросили туда комья земли, и яму закопали. Немногочисленный народ разошёлся, и Рыжик остался один, никому не нужный на всём белом свете.

За последние дни он сильно исхудал, шерсть его из белой и рыжей превратилась в какую-то грязно-кирпичную, слиплась на боках и на груди комками. Немного отдохнув у свежей могилы, Рыжик вернулся наконец к дому. Осторожно пробрался в лаз под забором, присмотрелся. Даже дом показался ему совсем другим, словно он не был тут не несколько дней, а как минимум год. Словно уменьшился в размерах, посерел и размок, хотя дождей не было почти неделю. Рыжик походил по огороду, отыскивая свои съестные заначки, которые любил прятать. Аппетит теперь появился. Он отыскал всё, что успел спрятать. Попив воды из колодезного ведра, почувствовал, как силы начали понемногу возвращаться к нему. За вишнями, в пространстве между забором и кустами чёрной смородины, было у Рыжика что-то вроде тайного шалаша. Он сам его для себя соорудил. Любил здесь прятаться днём, когда Клавдия отдыхала в доме. Он направился было туда, чтобы ещё раз всё обстоятельно обдумать и поискать среди образов нужный, когда дверь над крыльцом отворилась и раздался громкий мужской голос.

– Ты опять здесь?! – Голос явно обращался к нему. – А ну пошёл прочь отсюда! – И в его сторону полетела здоровенная палка.

Поджав хвост, Рыжик бросился обратно к лазу.

Да, всё теперь в доме не то. Чужой теперь стал ему этот дом. Нужно искать что-то другое. И Рыжик засеменил назад на погост. А куда ещё ему было идти? Там, хоть и бездыханное, но всё же закопано тело его хозяйки. Может, там теперь и его дом?

Добравшись до кладбища, Рыжик улёгся на сырую, холодную землю поверх могилы и свернулся в клубок.

Совсем скоро его сморил сон. И снилось ему, что они, как обычно, ходят с Клавдией по осеннему лесу в поисках белых и боровиков. Он убегает всё дальше и дальше вглубь, а грибы находятся всё больше и больше размером. Он возбуждён – вот рада-то будет хозяйка, что Рыжик находит таких гигантов. Он лает, призывая Клавдию, и уверен, что она идёт на его лай, а сам при этом убегает всё дальше. И вдруг понимает, что хозяйки уже нет поблизости. Пугается. Несётся обратно. Но и лес будто не тот. Всё вокруг поросло колючим кустарником, иглы больно впиваются в бока, шерсть застревает в ветках. Рыжик рвётся изо всех сил, но чем больше он прилагает усилий, тем труднее ему бежать. Вокруг сгущается темнота. Он начинает скулить, из глаз его льются самые настоящие слёзы… И он просыпается.

Вокруг и правда темно. На небе зажглись звёзды. А он лежит всё на том же сыром холмике и дрожит всем телом от холода. Долго же он проспал.

Рыжик встал на лапы, спустился вниз и встряхнул тело. Во все стороны полетели комки грязи. Куда теперь? Так и лежать тут? События из сна словно перебрались через границу реальности, и Рыжику продолжало казаться, что его держат ветки и продолжают терзать колючки. Надо вырываться из этой тьмы. Он посмотрел на небо и увидел, как далеко, в той стороне, где находилась больница, стремительно упала вниз голубая звезда. На сердце ёкнуло, в голове вспыхнул яркий образ идеи. Да! Он знает, куда идти. И Рыжик побежал туда, где, по его предположениям, опустилась на землю звезда.

***

Городской больничный комплекс состоял из пяти основных зданий: поликлиники, хирургического отделения, соединённого с ним переходом терапевтического, морга и роддома, расположенного по другую сторону железнодорожной линии. В этом месте жизнь начиналась и жизнь заканчивалась для тех, кто никуда не рискнул уехать.

Сорвавшаяся с небес яркая точка указала Рыжику на роддом. Ну, не то чтобы указала, а так он почему-то сообразил, особо не задумываясь о причинах именно такого решения. Дальнейшая его жизнь была с сего момента связана с этим местом.

Во дворе роддома с Рыжиком никто не был знако́м. Если бы здесь появилась Наташа, то она познакомила бы с ним весь местный персонал, включая дворника и кочегара. Но Наташу он больше не видел. Поэтому дворник сразу принялся гонять пса, размахивая устрашающего вида метлой. Рыжик чувствовал, что делает он это не от природной злобы, а просто из соображений своих обязанностей – наверное, ему следовало поддерживать на территории порядок во всём, в том числе и не допускать присутствия приблудившихся рыжих псов. Рыжик и сам лаял на незнакомых прохожих, когда сторожил дом. И тоже не от злости, а потому что считал до́лжным. Когда дворник начинал на него прикрикивать, пёс послушно уходил в дальний уголок небольшого парка, где стояли присыпанные жёлтыми листьями скамейки и едва булькал старый круглый фонтан. Здесь можно было заодно и попить. А погода, надо сказать, начинала вытворять что-то невероятное. В сентябре ближе к полудню солнце раскаляло воздух настолько, что термометры показывали плюс тридцать три. Такого за всю свою недолгую жизнь Рыжик не мог припомнить.

По вечерам, когда спасительная прохлада опускалась на горячий асфальт, из своей маленькой кособокой двери показывался и кочегар. В тёплое время года он подтапливал только один котёл, который нагревал в здании роддома воду. Внутри, наверное, вообще в такую жару находиться было почти невозможно. Кочегар этот, которого все величали Митяем, был, в отличие от дворника, добр с Рыжиком – каждый день приносил ему что-то покушать, разговаривал о чём-то, гладил по голове и постоянно курил, как дед Аким. У него совсем не имелось во рту зубов, и потому из слов, которые он произносил, Рыжик не понимал ни одного. Но слушать Митяя ему всё равно было приятно. Когда тот появлялся с папироской в руке, пёс подбегал к скамейке, ложился у ног кочегара и с грустью, смешанной с непонятной надеждой, смотрел на центральный вход роддома, словно оттуда должна была рано или поздно выйти Клавдия. Разумеется, он понимал, что хозяйка закопана на погосте и, само собой, никоим образом не может вдруг очутиться в этом месте, откуда не уходят в другой мир, а наоборот, из другого мира приходят, чтобы начать новую жизнь. Но в данном случае образ вспыхнувшей в голове идеи был настолько неоспорим и великолепен, что подвергать его сомнениям не было никаких причин. Почему это представлялось Рыжику так, он не знал, но в сердце затаилась надежда, вначале довольно робкая, но с каждым днём обретавшая неодолимую сомнением силу.

И тот момент, которого ждал Рыжик почти неделю, наконец настал.

Однажды утром, пока солнце ещё не успело прожарить воздух, к роддому подъехала светло-зелёная машина, из которой вышел молодой мужчина в лёгком костюме и с огромным букетом цветов. Помахав кому-то в окно, он зашёл в здание, а минут через двадцать появился оттуда уже не один, а с женщиной, на руках у которой был маленький кулёчек, откуда доносился едва слышно писк и гугуканье малыша. Рыжик втянул носом воздух, и сердце его заколотилось. Он учуял знакомый запах. До боли знакомый. Едва уловимый, но тот, который навсегда, казалось, исчез из этого мира девять дней тому назад. Рыжик хотел было изо всех сил кинуться к этим незнакомым ему людям, завилять хвостом и запрыгать от радости. Но он сумел сдержать этот порыв – подошёл медленно и осторожно.

Парочка с младенцем его заметила.

– Смотри-ка, кто к нам идёт, – сказала девушка, осторожно поворачивая малышку лицом к собаке. – Соба-ачка. Смотри, какая красивая. Да-а… Вот какая. Соба-ачка. Привет, собачка.

Мужчина тоже заулыбался, но в нём всё же чувствовалась некоторая напряжённость. Оно и понятно – незнакомый пёс, не известно, что от него ожидать.

Рыжик завилял хвостом и высунул язык. Младенец не видел его, водя крошечными глазками и не в силах ни на чём сфокусироваться. Но зато его видел пёс. И теперь уже точно знал, что не ошибся в своих ожиданиях. Именно этого маленького человечка он здесь и ждал столько времени. Теперь нужно ни в коем случае не потерять его, следовать за ним повсюду, куда бы эти добрые люди его ни увезли.

– Ладно, садись в машину, – сказал супруге мужчина, – поехали, пока жара не началась.

Они сели в автомобиль, завели мотор и укатили.

Рыжик последовал за ними.

***

Этих добрых людей, внезапно появившихся в жизни Рыжика, звали Нина и Кирилл. Женаты они были уже три года, сыграв скромную свадьбу сразу после того, как окончили Московскую ветеринарную академию. Вернувшись в родной город, взяли приличный кредит в банке и открыли свою собственную клинику, совсем скоро ставшую самой популярной во всём районе. Кредит удалось погасить довольно быстро. Но возникли другие проблемы, связанные с тем, что в их клинику стали приходить клиенты от конкурентов. Конкурентам это, видимо, не понравилось, и они делали всё, чтобы осложнить работу Нине и Кириллу. Один раз даже пытались поджечь клинику. По случайному стечению обстоятельств поджигателя спугнул полицейский, возвращавшийся ночью после дежурства к себе домой. Ситуация с каждым месяцем становилась всё напряжённее. Пришлось нанимать в клинику людей из профессионального охранного агентства. На мобильный стали часто поступать звонки с угрозами. Нервы были постоянно натянуты как струна.

Жили Кирилл с Ниной в частном доме, доставшемся супруге от её бабушки. Своих животных, как узнал об этом чуть позже Рыжик, они не имели, кроме стаи голубей, для которых построили на участке очень милого вида голубятню. Не имели до этого дня и детей.

Вообще, рождение девочки этим летом стало для них чудом. Все врачи, к которым они обращались, как один утверждали, что Нина детей иметь никогда не сможет. Поясняли это какими-то медицинскими терминами, да и сами супруги вполне понимали, что так оно, судя по анализам и исследованиям, на самом деле и есть. Стали уже задумываться о том, чтобы кого-то усыновить. Но всё же, взвесив все «за» и «против», решили подождать ещё полтора года. Ездили даже в глухую деревню к какой-то знахарке в надежде, что, может быть, хоть та чем-то их обнадёжит. Но и бабушка прогнозы им дала весьма туманные и витиеватые, сказав о каком-то таинственном псе, от которого будет во многом зависеть то, осуществится их мечта о ребёнке или же нет. Первый год они даже стали уделять собакам в своей клинике особенное внимание, хватаясь за эту соломинку, брошенную знахаркой. Но совсем скоро разуверились и в этом. Впрочем, в тот самый момент, когда они уже почти смирились со своей судьбой, Нина смогла забеременеть. Это грянуло как гром средь ясного неба. Им следовало бы обрадоваться, но они вдруг не на шутку испугались. Все их силы с того дня были направлены на то, чтобы не потерять ребёнка. Еженедельные походы к врачам, исследования, спецпитание – всё стало направлено на то, чтобы обеспечить Нине наилучшие условия и полный контроль. Хорошо ещё, что угрозы от конкурентов вроде как перестали поступать. Казалось, все смирились с успешной работой их клиники. Кирилл даже распустил охрану, оставив только видеонаблюдение и сигнализацию.

С тех пор, как Нину поместили в роддом, считавшийся одним из лучших в области, несмотря на то, что располагался тот не в областном центре, Кирилл не находил себе места. Каждый день ездил к жене, сидел под окнами, бродил по парку, пока начавшая уже переживать за него супруга не попросила оставаться Кирилла всю последнюю неделю дома или заняться клиникой, иначе своим сидением под окнами он свёл бы её с ума. Хоть и трудно было мужу справиться с этим, но просьбу Нины он всё же исполнил. И роды прошли успешно. На свет появилась абсолютно здоровая девочка, спокойная и улыбчивая. Имя девочке супруги решились дать только тогда, когда Нина вернулась из больницы домой. И нарекли её Кларой, что означало «светлая». В ту ночь, за несколько часов до родов, Нина не спала и смотрела в небо, когда вдруг сорвалась на землю звезда. Она успела загадать желание. Это получилось как-то само собой, без спешки, словно женщина к этому готовилась специально. И как только светлая точка, стремительно пересёкшая горизонт, растаяла, у Нины начались сильные схватки. Знала бы она, что в ту же самую секунду за несколько километров от этого места на ту же звезду смотрел и Рыжик, думая о своей умершей хозяйке. Если бы он понимал, что значит «загадать желание», то, наверное, так бы и вспоминал теперь тот момент. Это мгновенно вспыхнувшее в душе желание просто заставило сорваться его с места и устремиться к роддому с совершенно неясной целью.

Так же, как и теперь, когда он побежал за светло-зелёным автомобилем.

До дома Нины Рыжик добрался к полудню. Уставший от бега и от жары, он просто рухнул возле калитки, в тени от небольшого куста жасмина, на котором уже почти не осталось листьев. Ненадолго он задремал. Разбудил его скрип открывающейся калитки. Он встрепенулся и вскочил на ноги.

– Господи! – услышал он прямо перед собой голос Кирилла. – А ты-то откуда здесь? Ты что, от роддома бежал за нами? Вот ты чудной пёс. Нина! – крикнул он в сторону дома.

Из открытого окна высунулась голова его супруги.

– Чего ты орёшь-то? Ну? Кларку разбудишь, – стараясь говорить тише, спросила она.

– Ты глянь-ко кто к нам в гости пришёл, – тоже переходя почти на шёпот, сказал он и показал пальцем на Рыжика.

– Да я не вижу за ветками-то. Кто там?

Рыжик, понимая, что речь идёт о нём, выбежал из-за куста, чтобы показаться Нине.

Та только прикрыла от удивления своё лицо ладонью.

– Это та собачка из роддома? – спросила она.

– Она самая, – улыбнувшись, ответил Кирилл.

– Вот так да-а, – протянула женщина. – Слушай, пусти её за калитку и воды налей, что ли, в миску. Пить, наверное, хочет. Такое-то пекло.

– Хорошо, – согласился Кирилл, приоткрыл калитку и жестом пригласил Рыжика зайти на участок.

Пёс вильнул хвостом, ещё раз внимательно взглянул в глаза Кирилла, потом посмотрел на Нину. Та махнула ему рукой. Осторожно он прошёл за калитку и обернулся. Кирилл с удивлением продолжал на него смотреть.

– Ну чего ты, рыжий, боишься? Заходи, заходи. С голубями нашими потом познакомишься. Только уж, пожалуйста, ты их не обижай.

Мужчина зашёл вслед за собакой, на минуту опять скрылся в доме и появился уже с большой миской, в которой сверкала в лучах солнца холодная вода. Рыжик жадно вылакал сразу треть миски.

– И не лаять, рыжий, – подняв вверх указательный палец, сказал Кирилл. – Клара наша спит. Понял?

Рыжик всё понимал. И то, что нельзя шуметь, и то, что в этом доме его приняли хорошо, и ему теперь нельзя совершать ошибок. Конечно, он сделает всё, как скажут эти добрые люди, лишь бы всегда быть рядом с тем маленьким существом, которое теперь спало где-то совсем рядом.

***

Жара тем временем беспощадно продолжала захватывать город. Температура к полудню поднималась до плюс тридцати восьми. Синоптики уже давно обещали похолодание, но природа преподносила один сюрприз за другим. Бабье лето превратило город в пустыню. Спасительная прохлада держалась только ночью, но роса с пожухлой травы испарялась за считанные минуты. Улицы опустели. Народ стремился переместиться за черту бетонных коробок. Солнце, отражённое от стёкол высотных зданий, коробило пластмассовые детали автомобилей, стоило только им на полчаса задержаться в неподходящем месте. Экстренные спасательные службы не успевали выезжать на вызов.

У Кирилла с Ниной работы стало тоже намного больше. Они по очереди ездили в клинику, отпустив по домам всех своих помощников. Озабоченные клиенты, у которых не нашлось убежища за городом, вереницей потянулись в клинику со своими питомцами, захваченными врасплох обострением хронических болячек. Да и в домашней голубятне нужно было следить за тем, чтобы птицы не перегрелись на солнце и вдоволь получали воды. Многие из них высиживали птенцов, упорно продолжая оставаться на яйцах. Пришлось установить в голубятне кондиционеры, в два раза подорожавшие в эти дни.

Рыжик тоже маялся от жары. С такой густой шерстью ему было особенно тяжело. Хорошо, что не нужно теперь никуда бегать. Отойти от дома он решался только на речку, протекавшую метрах в пятидесяти от посёлка.

Все в округе его уже знали и считали своим. Радостная ребятня, невзирая на пекло, оставалась полновластным хозяином пляжа. В школах отменили занятия, и дети с утра до вечера плескались в мутной воде, охотно принимая в свои игры и пса. Тот старался особо не увлекаться таким весёлым занятием, опасаясь, что в доме за время его отсутствия что-нибудь может случиться. Минут двадцать на пляже – и тут же назад, поближе к Кларе и к этим добрым людям, которые иногда даже стали пускать его внутрь дома.

У Кирилла и Нины были свои отдельные автомобили. У Нины светло-зелёный, на котором супруг приезжал забирать её из роддома, а у Кирилла тёмно-синий, с вместительным салоном и мощным двигателем.

Тот день, который в итоге стал решающим в жизни Рыжика и Клары, выдался самым жарким из всех предыдущих. Уже с самого утра сердце пса предчувствовало беду. Словно с запахом горевших на юге торфяников донеслись и нотки надвигавшегося несчастья.

С утра, покормив Клару, как обычно, уехала на работу Нина. Рыжик не пошёл в этот раз на пляж. Что-то удерживало его, не давая сдвинуться с места.

И предчувствия его не обманули. Когда солнце перевалило через зенит, из дома вышел крайне взволнованный Кирилл с Кларой на руках. Такого раньше никогда не происходило. Рано утром или поздно вечером Нина выезжала с коляской, чтобы пройтись с малышкой до реки и обратно. Рыжик в такие моменты неизменно гулял вместе с ней, сканируя встречающихся на их пути людей на предмет угрозы. Редко, конечно, забредали в эти места незнакомцы, но ухо следовало держать востро. Рыжик прекрасно помнил, как стало внезапно плохо в лесу Клавдии и что последовало потом за этим. Прогулки прогулками, но чтобы в пик жары кто-то рискнул вынести Клару на солнце – этого не могло быть. И уж тем более помещать младенца в автомобиль никто бы точно не стал. От перегретого кузова машины за пять метров тянуло жаром, будто от печки. И если Кирилл на такое решился, значит точно случилось что-то из ряда вон выходящее. Рыжик хотел было тоже запрыгнуть в машину, но Кирилл жестом его остановил.

– Жди здесь, рыжий, – строго сказал он. – Не волнуйся. Всё нормально. Я скоро вернусь.

Но напрасно мужчина пытался успокоить пса. По тону его голоса и по запаху Рыжик понимал, что беда уже совсем рядом, и ничего нормального во всей этой ситуации нет.

Как только автомобиль двинулся с места, Рыжик тут же устремился следом за ним.

Кирилл ехал медленно, осторожно объезжая рытвины на дорогах и следя за тем, чтобы не растрясти Клару. Он включил климат-контроль, но уже при выезде на шоссе тот отказался работать. Хорошо, что хоть немного успел охладить салон.

Десять минут назад ему позвонила Нина и сообщила, что попала в аварию. Прямо на кольце на центральной площади в неё врезалась грузовая «газель». У шофёра случился обморок раньше, чем тот смог остановиться. Её машину сильно помяло, сама она сломала ключицу и сильно ушибла лодыжку. ГИБДД приехала быстро, но оформление бумаг и медицинское освидетельствование наверняка займёт много времени, а клинику она оставила незапертой, потому что рассчитывала быстро сгонять за внезапно кончившимися бинтами и перекисью водорода в ближайшую из аптек.

– Ты заверни, пожалуйста, по дороге в аптеку, – сказала по телефону супруга, – купи наборов десять. Там собачку нужно обработать, зашить и перевязать.

– А Клару куда? – спросил растерянный Кирилл.

– Ты в переноску её положи и вместе с ней аккуратненько поезжай. В клинике у нас хорошо, прохладно. Я скоро разберусь со всем и приеду к вам. Вместе и вернёмся на твоей домой. За меня не переживай. Жить буду.

Когда Кирилл подъезжал к аптеке, в салоне уже стало довольно жарко. Действовать нужно было быстро. Ну чего там – за пять минут купит всё, что необходимо, и ещё пять на то, чтобы добраться до клиники. Городские дороги были совершенно пусты. Вообще удивительно было, что Нина могла с кем-то столкнуться. Кирилл ещё раз попробовал включить климат-контроль. Нет. Он кулаком ударил от отчаяния по панели, и сам испугался.

– Ой, малышка, – тихо произнёс он, – прости. Папа у тебя немножечко ку-ку.

Клара открыла глаза, но была спокойна.

Кирилл припарковался метрах в ста от аптеки, потому что только там было хоть какое-то подобие тени. Выбежал из машины, свернул за угол и скрылся из вида едва успевшего догнать его Рыжика.

Рыжик не последовал за ним, а остался возле автомобиля. Перед глазами у него мутилось, кислорода едва хватало, чтобы только держать себя на лапах и не упасть. Нещадно хотелось пить. Но несмотря на туман в голове, пёс чувствовал, что Клара внутри салона, а потому он должен оставаться здесь и ждать, когда вернётся Кирилл.

Между тем у Кирилла возникли непредвиденные проблемы. В аптеке оказались ещё два посетителя, которые о чём-то разговаривали с недовольным продавцом. Вид у них был такой, что при иных обстоятельствах Кирилл просто вышел бы и поискал другую аптеку. Оба они были с голым торсом, татуированные настолько, что от рисунков мельтешило в глазах. И к тому же, судя по их поведению и не очень связным речам, были либо пьяны, либо обколоты какой-то наркотической дрянью. Встав за ними, Кирилл хотел дождаться своей очереди, но мужчины продолжали разговор, ничего не покупая.

– Мужики, – не выдержал Кирилл, – разрешите, я быстренько куплю бинтов. У меня ребёнок в машине, не могу оставить его надолго.

Один из них медленно обернулся, прищурился, как бы оценивая Кирилла, и медленно, скрипучим голосом произнёс:

– Мужики лес валят. Подождёшь.

И снова отвернулся, даже не думая уступать очередь.

Кирилла это возмутило.

– Можете тогда побыстрее? – воскликнул он. – Вы не одни тут.

– Закрой хлебало, – сказал второй из них, даже не обернувшись в сторону Кирилла.

– Молодой человек, – обратился Кирилл уже к продавцу, который тоже явно хотел избавиться от этих невменяемых посетителей, но не мог им ничего возразить. – Дайте мне, пожалуйста, десять упаковок бинта и пять пузырьков перекиси. Без сдачи. Очень спешу.

– Ты совсем что ли берега потерял? – снова обернулся к нему первый. – У нас тоже горит. Жди, сказали тебе, и не дёргайся.

Продавец, видимо, окончательно струхнул. Вынув из-под прилавка упаковку каких-то таблеток, он положил их перед мужчинами. Пот градом катился у него по лицу.

– Идите, – сказал он. – Денег не надо.

– Долго же ты рожал, – усмехнулся второй из мужчин, сгрёб с прилавка упаковку и, развернувшись, направился к выходу.

Второй молча последовал за ним, умышленно задев плечом Кирилла.

– Дебилы, – вполголоса произнёс продавец, когда те наконец вышли, и вытер рукавом пот со лба. – Вам бинтов? – обратился уже к Кириллу.

– И перекиси, – уточнил тот.

Парень порылся на нижних полках, достал всё необходимое и положил перед Кириллом.

Тот убрал всё в пакет и протянул парню пятитысячную купюру.

– Оставьте сдачу, – добавил он. – Спасибо.

Продавец ничего не ответил, но в глазах его читалась благодарность.

Павел выбежал на улицу, но, как только добрался до угла аптеки, неожиданно перед ним выросла фигура одного из мужчин, терроризировавших продавца. Тонкое лезвие, больше похожее на шило, блеснуло в его руке. Он трижды ударил Кирилла в живот и, не сказав ни слова, пошёл вместе со своим напарником прочь.

От резкой боли у Кирилла потемнело в глазах. Он отпрянул к стене и медленно, стараясь прижать ладонью кровоточащие раны, осел на раскалённый асфальт. Последняя мысль, промелькнувшая у него в голове, была о Кларе, оставшейся в машине. Нужно её вытащить оттуда. Нужно позвать на помощь. Кирилл попытался крикнуть, но слова словно застряли у него в горле. Он не мог издать ни одного звука, и через несколько секунд потерял сознание.

***

Кирилл слишком долго не возвращался к машине.

Рыжик, позабыв об усталости и о жажде, бегал вокруг автомобиля, поджав хвост, и не знал, что ему теперь делать. Упираясь лапами в горячий кузов, он старался заглянуть в салон. Как там Клара? Сначала она просто шевелила ручками, а потом, потеряв соску, стала тихо пищать. Что же делать? Что делать? Рыжик ещё раз огляделся вокруг, но ни единого человека не заметил на горизонте. Надо бежать за Кириллом и поторопить его. Долго ли сможет ещё продержаться малышка? И пёс бросился к аптеке. Но там его ждала ещё более ужасающая картина – прижавшись спиной к стене, истекал кровью бесчувственный Кирилл. Рыжик лизал ему лицо, тыкался в плечо носом, гавкал в самое ухо. Но тот никак не реагировал на него. Может быть, внутри аптеки кто-нибудь есть? Рыжик стал подпрыгивать перед входной дверью, громко лая и стуча передними лапами в стекло. Продавец, к счастью, вышел на этот шум. Удивлённо посмотрел на собаку, потом увидел Кирилла, побледнел и бросился к телефону, чтобы вызвать скорую. Слава Богу! Полдела сделано. Теперь нужно как-то привлечь внимание парня к машине. Рыжик продолжил лаять. Продавец снова вышел на улицу. В руках у него были тампоны и бинты. Закрыв раны на животе, он прижал тампоны бинтом, стараясь остановить кровь. Кирилл чуть приоткрыл глаза и непонимающе осмотрелся вокруг. Увидев Рыжика, он слегка улыбнулся. Потом что-то сообразил, схватил суетившегося вокруг него парня за плечо и тихо произнёс:

– Дочь… в машине. Рыжий отведёт. – Он показал пальцем в ту сторону, где припарковался пятнадцать минут назад. – Вот ключи.

Рыжик немного успокоился, поняв, что Кирилл жив, и, отбежав чуть в сторону, снова залаял, призывая продавца последовать за собой.

– Хорошо, – сказал тот, взял из руки Кирилла брелок с ключами и направился за собакой.

Дойдя до автомобиля, он заглянул в салон. Ребёнок уже не шевелился. Аптекарь открыл дверь. Изнутри его обдало спёртым, горячим воздухом. Парень схватил переноску и быстрым шагом направился обратно в аптеку.

Внутри было не так жарко, мало-мальски работал кондиционер. Смочив холодной водой полотенце, парень стал обтирать лицо малышки. Та снова зашевелила ручками и открыла глаза.

К этому времени как раз подоспела скорая, а следом за ней и полиция. Кирилла вместе с Кларой погрузили в автомобиль, и тот тут же унесся прочь.

Полиция осталась опросить продавца, который вполне мог предположить, что произошло, когда Кирилл вышел на улицу, хотя непосредственно сам ничего не видел. Всё это можно было посмотреть по записи с камеры наблюдения, которая, к счастью, в этот день работала.

Теперь Рыжику можно было успокоиться и не торопясь идти к больнице. Он слишком хорошо знал, куда увозит людей до боли знакомая ему железяка. И он не ошибся.

У входа в приёмное отделение, рядом с которым он провёл когда-то не одну ночь, он встретил Наташу. Она обрадовалась, увидев его.

– Рыжик! – воскликнула девушка. – А ты чего опять здесь?

Пёс завилял всем телом. Он тоже был рад снова повстречаться с Наташей.

– А похудел-то как, маленький, – гладя собаку по голове, продолжала говорить девушка. – Пить, наверное, хочешь? Сейчас я вынесу. Подожди здесь.

Через пять минут медсестра вышла с миской холодной воды. Рыжик попил, и силы стали возвращаться к нему.

***

К вечеру, когда жара спа́ла, к отделению подъехала светло-зелёная машина. Оттуда вышла Нина, сильно прихрамывая на левую ногу. От полицейских и от продавца, с которым встретилась в участке, она уже знала о той роли, которую во всех этих событиях сыграл Рыжик. А Наташа, окончившая дежурство и в этот момент выходившая из больницы, рассказала Нине и ту часть истории из жизни пса, о которой мало кто знал.

С Кларой всё обошлось. Уже на следующий день Нина смогла забрать её домой. Малышка была абсолютно здорова. Правда, как сказали врачи, ещё минут двадцать в автомобиле – и могло бы случиться самое страшное.

Кирилла выписали через неделю. Жизненно важные органы оказались не задеты.

Довольно быстро нашли и тех ублюдков, которые на него напали. Они получили по полной программе. Аптекарь даже переси́лил свой страх и выступил в суде в качестве свидетеля. Правда, потом уехал из города, так, на всякий случай, от греха подальше.

Погода через пару дней наладилась. Небо затянула плотная пелена туч, и пролились спасительные дожди, срывая с деревьев последние листья и с потоками унося их к реке. Дети пошли в школу. Из земли, навёрстывая упущенное, повылезали грибы.

А что касается Рыжика… Теперь он был самым счастливым псом. Обретя новый дом и новых благодарных хозяев, он неприлично растолстел, заимев своё личное кресло и полную свободу действий. Без его участия теперь не обходилось ничего, особенно дела́, касающиеся непосредственно Клары. Он постоянно был рядом с малышкой: когда её кормили, когда пеленали, когда вывозили на прогулку или в поликлинику. Лишь один он знал, что это девочка не просто так появилась в его жизни. Он ясно помнил ту ночь, когда упала с небес звезда и в голове вспыхнул самый красивый в его жизни образ, окончательно оформившийся возле роддома. Жизнь не разделилась на две части. Начавшись в тот миг, когда он выглянул из мешка и увидел лицо Клавдии Ивановны, и продолжившись у родильного отделения, когда Кирилл с Кларой на руках появился перед его взором, она составляла одно целое, правда, понятное лишь ему одному. Но, в конце концов, не всё же дано знать только лишь человеку. Пусть останется что-то и для собак. По крайней мере, для тех, которые, как Рыжик, понимают больше, чем принято до сих пор считать.

5 января 2023 г.

Невеста на вечер

1

Расскажу вам историю, которая одно время бродила по коридорам фирмы, где я когда-то работал. Не знаю уж насколько этой истории можно верить – решайте сами. Можете считать, что я её целиком выдумал. Мне порой и самому начинает казаться, что так это и есть.

Начну немного издалека, чтобы настроить мысли на нужный лад…

Бизнес – это такая штука, где в одной точке должны сойтись личные качества человека, его знание того предмета, который лежит в основе работы, и способность этого человека сделать правильный выбор, даже если тот кажется на первый взгляд несправедливым по отношению к кому-либо другому. К тому же точка эта, где имеет место быть подобное сочетание, должна оказаться в правильных координатах и в подходящее для того время. Другими словами, вы просто обязаны быть большим везунчиком, и над вашими моральными качествами должна довлеть, как Эверест над уровнем океана, простая, лишённая эмоций целесообразность. А когда речь идёт не просто о бизнесе, а о бизнесе с большой буквы «Б», то всё вышеперечисленное следует умножить на десять и потом возвести, как минимум, в куб, а ещё лучше в восьмую степень. Поскольку… Ну, и дальше, само собой, курс хиромантии, астрологии, здорового сибирского шаманизма или, на худой конец, саентологии со всеми её «кейсами», «рандаунами» и тому подобным. Тройки, девятки, семёрки, магия чисел, места́ силы, трансерфинг для слабомыслящих, масонские ложи и членский билет, открывающий двери тайных сообществ.

Николай, мой сосед по офису, утверждал, что наверняка чем-то подобным всегда заканчивались душеспасительные речи Фёдора Ильича, когда он наставлял на путь истинный своего единственного сына с непопулярным именем Панкрат, поскольку у того в его двадцать три года не наблюдалось ни малейшего желания управлять собственной жизнью. Он называл его ласково Паня, что звучало ещё глупее, и старался быть последовательным и твёрдым в своих намерениях сделать из него достойного наследника своей корпорации, занимавшейся производством жилых модулей для будущих колонизаторов лунных просторов. Для непосвящённого подобное направление деятельности могло выглядеть, как насмешка или издевательство над здравым смыслом, но для тех, кто имел настоящее представление о перспективах будущего, ситуация выглядела не столь уж и фантастично. Корпорация была хоть и не такая масштабная в физическом выражении, но выдающаяся в своих потенциях и в количестве вовлечённых в её работу значимых в определённых кругах персон. Впрочем, наставления отца могли звучать метафизически только с виду, имея под собой значительную, хотя и хорошо скрываемую, долю здоровой шутки. Поди пойми этих миллиардеров. Да и Николай вполне мог ошибаться на сей счёт, тем более что все последующие события как бы слегка противоречат вышеизложенным размышлениям.

Имя Панкрат придумала для сына покойная жена Лизавета, поскольку в буквальном переводе оно означало «всевластный», и супруг не посмел по этой причине перечить. Саму Лизавету, если по паспорту, тоже звали весьма странно – Лизантелла, что не означало ничего внятного. Возможно, как раз этот факт и стал причиной имени сына, ибо захотелось максимально оконкретить его судьбу. Характер супруги был столь непреклонен, что даже если бы она назвала малыша Бобик, то спорить с ней не имело бы никакого смысла. Фёдор Ильич любил её беззаветно, нарушая все главные принципы буквы «Б», и мог позволить в её сторону только одну шутку, иногда добавляя к её настоящему имени любимую свою цифру – получалось что-то вроде «Лизантелла, модель 777 – ваш незаменимый помощник в жизни». Лизавете это нравилось – все смеялись, все были довольны. Потом в её хрупком человеческом механизме случился сбой – она очень быстро угасла, перестала интересоваться лунными модулями и успехами своего сына, начала называть супруга Ильёй Фёдоровичем, пока в конце концов не скончалась мирно в швейцарской клинике, где эвтаназия не была под запретом. Фёдор Ильич переживал глубоко и долго, сам подорвал собственное здоровье, с головой ушёл на целый год в конспирологию и всерьёз задумался о своём наследстве, получателем которого, кроме Панкрата, никого другого не мыслил. Оттого и все эти его увещевания на грани мистики и жестоких правил игры; оттого и выпирающая через все сердечные поры любовь к единственному своему чаду – свидетельству его человеческих чувств к незабываемой Лизантелле.

Панкрат, разумеется, ни о чём таком не догадывался. С матерью, пока та была ещё жива и находилась в здравом рассудке, он имел не так много общения, чтобы успеть проникнуть в истинную глубину её душевных алгоритмов. А отца просто боялся, поскольку трудно было видеть в нём обычного человека, способного на обычные отцовские чувства. К двадцати трём годам, достигнув пика своих интеллектуальных возможностей, Панкрат так и не смог ухватить умом принципы управления, которые позволяли Фёдору Ильичу держать в узде его корпорацию, представлявшуюся Панкрату неуправляемым монстром. Этого монстра он боялся ещё больше, чем своего отца, и представить себя его командиром и хозяином не мог даже в самых радужных из своих мечт. И, ненавидя все эти детские, по сущности, страхи, он, как умел, старался отсрочить своё торжественное восхождение на престол, прикидываясь то дурачком, то неизлечимо больным, то вообще не сыном своего отца, подброшенным ещё в колыбельку коварными, недремлющими врагами. Но он не знал другой жизни, той, которая кипела за стенами Москва-Сити, за бесчисленными отелями Дубая и уютными коттеджами Сен-Тропе и Ниццы. Он догадывался, что такая жизнь существует, и знал, что за улыбками средней руки клерков, маркетологов, секретарш, охранников и водителей скрывается ужасная тайна несбывшихся надежд и искалеченных судеб. И дело было не в их профессии, не в их социальном статусе, а именно вот в этой «несбыточности», в этой перечёркнутости юношеских стремлений, разбившихся о первый же волнорез реального положения дел. У него было лишь два пути – либо стать императором, унаследовав порождённое отцом чудовище, либо сгнить на периферии, где-нибудь в двухкомнатной квартире за Садовым кольцом, окружив себя безликими кассирами и слесарями КИПиА. Так что на самом деле путь оставался только один. Синонимом же второго была смерть, медленная и мучительная, приправленная вечерними сериалами и походами на рыбалку. И это представлялось страшнее и отца, и того монстра, с которым тот общался на равных. В общем, винегрет в его голове цвёл и пахнул, и с этим как-то нужно было бороться.

Особенно остро вопрос о наследстве встал тогда, когда Фёдору Ильичу закралось в голову совершенно немыслимое подозрение в том, что чадо его, как бы это сказать… Словом, почудилось ему, что Панкрат ведёт себя недостаточно по-мужски. Фёдор Ильич как-то особо пристально стал за ним наблюдать, с этаким почти крестьянским прищуром, означающим неудержимую прозорливость. Не хватало только взять ему балалайку и спеть какую-нибудь похабную песню. Короче, что там ходить вокруг да около, – заподозрил Фёдор Ильич Круглов сына своего в том, что тот неравнодушен к мужскому полу. Вот так. И делайте, что хотите. А мысль, единожды затронувшая уязвимую часть мозга, застревает там занозой, которую без хирургического вмешательства уже не извлечь. Но руки прочь от Фёдора Ильича! Он сам во всём разберётся. Прищур у него для этого самый что ни на есть подходящий.

Панкрат первое время всё никак не мог понять, чего добивается от него отец. Тот только ходил кругами, намекая на своё вдруг вспыхнувшее желание понянчиться с внуками или закатить роскошную свадьбу, какой у самого-то его не было. Панкрат полагал, что это какое-нибудь лирическое отступление перед чем-то главным, к коему подводит отец. Но главного так и не следовало, обрываясь на свадьбе. И только после пятой или шестой подобной беседы Панкрата наконец осенило. Так вот оно что! Отец всего лишь хотел убедиться в том, что с ориентацией у его наследника всё в полном порядке. Так ведь и было оно на самом деле. И какие только ветры надули семена дурацких сомнений в голову папаши – Панкрат совершенно не понимал. Свою интимную жизнь он никогда не выставлял наружу. Тут надо отдать ему должное, потому что это сильно отличало его от тех самцов, с которыми приходилось общаться. В отношениях с противоположным полом он был деликатен, подчёркнуто сдержан, но при том нежен и лёгок на безболезненное и для себя, и для девушек расставание. И он умел выбирать предмет своих увлечений – все, как одна, девушки оказывались в меру скромнягами, в меру не претендующими на его потенциальные деньги, в меру способными обойтись без того, чтобы не вынести напоказ свою временную добычу в лице Панкрата. В общем, получалось так, что всякая его мимолётная связь оставалась незаметной для посторонних глаз, хотя те, особенно усиленные линзами длиннофокусных объективов, были бы и рады оповестить широкую общественность об амурных похождениях Пани.

И вот когда до Панкрата, измученного догадками, наконец дошёл отцовский посыл, он впервые по-настоящему на него обозлился. Как вообще можно было заподозрить его в таком?! Он полагал, что родитель его выше подобных низменных подозрений, что мысли его бороздят космические просторы, выискивая места́ для будущих прилунений. А он… Думает чёрт знает о чём. Да и что с того, если бы вдруг – не дай Бог, конечно – оказался он влюблённым в какого-нибудь Аполлона? Какое кому дело? Разве это помешало бы как-то строительству городов на Море Спокойствия или в Заливе Зноя? Сколько таких дезориентированных стоят у руля многочисленных корпораций! И ничего. Двигатели заводятся, ракеты летят по курсу, аккумуляторы держат заряд, музеи заполняются новыми экспонатами… И захотелось выкинуть ему какую-нибудь шутку – с одной стороны, успокоить старика, а с другой – пощекотать ему нервы. На роль новой подруги, которую он засветил бы для любопытствующих, Панкрат решил выбрать девушку из низов, чтобы при самом беглом общении с ней отца могло передёрнуть и стереть с лица его хитрый прищур. И Панкрат открыл в подведомственном ему отделе венчурных инвестиций вакансию уборщицы с особым допуском в секретные кабинеты. Никаких секретных кабинетов, разумеется, не существовало, как не существовало и никаких целевых инвестиций. Это была просто очередная кормушка, в которую с одной стороны по запутанным каналам заливались грязные деньги, чтобы с другой пролиться благодатным дождём на многочисленные счета в швейцарских банках. Такой себе секретик Полишинеля. Отбирать кандидаток на должность Панкрат вызвался сам, обязав отдел кадров только отбраковывать женщин старше двадцати или слишком смазливых для мытья унитазов. Никто из кадровиков не придал этому никакого значения, потому что всем было наплевать на всё, что не касалось их собственной жопы.

Так и началась эта история, неожиданного финала которой никто не предвидел.

2

Света прошла через четыре детдома и через пять – или шесть? – приёмных семей. Десятая по счёту смена жизненных декораций должна была бы стать для неё счастливой – таким всегда для неё являлось число десять, – но этого не случилось, потому что ей стукнуло восемнадцать, и теперь надлежало самой заботиться о себе. Для того, чтобы получить положенную по её статусу квартиру, пришлось довольно близко пообщаться с куратором, позволив тоту с фонарём рассматривать под одеялом её прелесть, своего рода будущий амулет всевластия над мужчинами. Но это ещё ничего, вполне себе адекватный пятидесятилетний дядька, даже не покусившийся на её девственность, которую Света берегла на особый случай. Квартира была хоть и однокомнатной, но в Сокольниках, откуда на метро, минуя продуваемую всеми ветрами Русаковскую, можно было легко добраться в любую точку. Уютненькое такое жилище в спальном районе, в обжитой пятиэтажной хрущёвке из белого кирпича и с бронзовым памятником какого-то мужика на лавке почти под домом. Света была довольна. Жизнь удалась. Оставалось только найти работу, потому как сиротские выплаты в двадцать пять тысяч стали теперь недоступны. Она уже попытала счастье на складе торговой сети и на кассе в супермаркете. Но с первого сбежала через неделю, а на втором не выдержала и двух дней. В конце концов провела интернет, купила самый дешёвый компьютер, который мог тянуть её любимый «Фоллаут», и устремилась бороздить просторы «Авито» в поисках подходящих вакансий. Но целых десять дней с переписками, перезвонами и заполнениями анкет не принесли желаемых результатов – всё попахивало неизбежным с её характером бегством с нового места по окончанию испытательного срока. И не то чтобы характер её был сильно испорчен или чересчур завышенными были её ожидания, – нет, – просто она устала оттого, что все вечно требовали от неё чего-то не относящегося к существу рабочей задачи. А любое существо она схватывала с первого раза. Если нужно улыбаться клиенту и не лажать с чеками в кассовом аппарате, то она делала это со всей возможной ответственностью и правильным результатом на выходе. Никто не мог бы упрекнуть её в нерадивости или, что называется, «пэтэушном» уровне интеллекта. Но чаще всего обязанности её непременно выходили за границу регламента – именно это и выводило её из себя, и она начинала спорить и загибать пальцы. У неё были почти железные нервы, отличная память, способность всё схватывать налету, находя необходимые внутренние связи между, казалось бы, несвязанными вещами. Перекопытить её никто не мог – отсюда и эти вечные перемещения из заведения в заведение и из семьи в семью. Все по отношению к таким, как она, мнили себя великими благодетелями, чьё слово было неоспоримым законом для приёмыша и несомненным для него благом. Ну, или просто зарабатывали таким образом деньги на патронате. Может, так уж получалось лишь с ней, а у других всё было иначе. Об этом она никого не спрашивала, потому как особенных друзей не успевала обрести прежде, чем покидала временную обитель. Водоворот лиц и событий, способных опустошить любую чуткую душу, Света старалась не принимать близко к сердцу. А сердце у неё, если посмотреть не предвзято, было большим и добрым, открытым всему настоящему, непритворному и интересному. Не ожесточили его ни детдомовская дедовщина, ни вечный животный интерес к её юному телу, ни полное безразличие к обстоятельствам её жизни со стороны попадающихся на пути кретинов. Были, разумеется, и хорошие люди. Но как-то так получалось всегда, что какая-нибудь хреновина обязательно вырывала Свету у таких добропорядочных граждан, и она возвращалась всё на те же круги ада, не понимая, за что Господь наказывает её и к чему её призывает.

Когда последние из накопленных Светой денег неудержимо стали стремиться к нулю, она совершила самый решительный рейд по страницам сайтов, и ей в кои-то веки несказанно повезло – работа уборщицей в престижном деловом центре. К уборке туалетов ей было не привыкать, а зарплата при этом приближалась к пяти нулям, плюс ещё этот таинственный доступ в некие кабинеты. Клептоманией она не страдала, но такая оговорка в вакансии приятно согрела душу. Это вам не то что мыть с хлоркой школьные унитазы. Она позвонила, ответила на несколько элементарных вопросов и, к своему удивлению, была приглашена на собеседование к самому́ директору отдела венчурных инвестиций. Слово «венчурный» она отыскала в словаре, потому что сильно уж смахивало оно на «венчальный», а это, в свою очередь, намекало на ту область, где крутились обычно дамы лёгкого поведения, пусть даже и с определением «элитные». Но всё оказалось вполне прилично. Венчурный означало всего лишь «относящийся к финансированию новых, не апробированных проектов; связанный с коммерческим риском».

Аудиенция была назначена на послезавтра, на пятнадцать ноль ноль.

3

Гардероб Светы с тех пор, как она покинула последнего из своих опекунов, увеличился не намного. Поэтому выбора для предстоящего похода в эпицентр деловой жизни не оставалось, кроме как одеть свой единственный деловой костюм, который больше подошёл бы для имитации такового у шеста в стриптиз-клубе. Выглядела она в нём нелепо, хоть и сексуально. И почему на собеседование нужно идти к самому́ директору? Не секретаршей же она устраивалась! Тесный пиджак, подчеркнувший тонкость её талии и аккуратность груди, сковывал свободу движений; чересчур короткая для делового контакта юбка заставила бы собеседника думать о чём угодно, только не о работе; подходящих по цвету туфлей и вовсе не оказалось. Но это ничего. Света одела кроссовки. Однажды на свадьбе, куда её пригласила единственная за целую жизнь подруга, она видела свидетельницу в кедах. И никто её за такую обувь не осудил, а даже посчитали, что это модно. Так что вполне сойдёт.

Доехав по кольцевой до станции «Деловой центр», Света уже приближалась к своей цели, когда вдруг поняла, что неприлично вспотела. То ли от раскалившего асфальт и бетон июньского солнца, то ли от переживаний, которые она загоняла как можно глубже в своё нутро. И чем больше она думала об этом, тем сильнее потела. Её железные нервы в этот раз начали гнуться от нестерпимого жа́ра.

На ресепшене нужного Свете здания ей выдали по паспорту тёмно-синенький пропуск с изящной надписью «EMPIRE» под прямоугольно-овальным изображением этого самого небоскрёба, и первым делом она сразу же ринулась на поиски туалета. Спрятавшись от посторонних глаз в кабине, подняла руки и ужаснулась – белая блузка в зоне подмышек насквозь промокла.

– Ну ты корова! – выругала она себя.

Может, конечно, в этом и не было ничего ужасного, но если сейчас она станет думать о состоянии своей блузки, то на собеседовании могут решить, что рассеянность её граничит со слабоумием. До пятнадцати ноль ноль оставалось ещё двадцать минут. Света выбежала из туалета и направилась в «Перекрёсток», супермаркет внутри башни, который заметила по пути в уборную. Там она купила чёрную футболку и джинсы и переоделась в примерочной. Ставший ненужным костюм убрала в мешок и бросила в контейнер, в который сдавали бэушные вещи для секонд-хендов. И уже в таком виде Света поднялась на седьмой этаж. Наплевать. Всё-таки она устраивается уборщицей, а не стюардессой. Зато мозги встали почти на место.

Света не без труда отыскала нужный ей кабинет, постучалась и приоткрыла дверь. На часах было пятнадцать ноль шесть.

Встретил её симпатичный молодой человек с сигаретой в тонких, холёных пальцах. Он стоял у огромного окна и смотрел на снующих внизу людей. Лишь слегка он обернулся, когда Светлана вошла, мило улыбнулся и указал рукой на кресло возле стеклянного стола, на котором, кроме селектора и ноутбука, ничего больше не находилось. Света ожидала встретить, как это обычно бывает, комнату, где сидела бы строгая секретарша и докладывала своему шефу о посетителях. Но ничего этого не было.

Света села, положив сумочку себе на колени.

– Чай? Кофе? – мягким, спокойным голосом предложил не похожий на директора парень.

– Спасибо, – сказала Света. – Я по поводу вакансии. Уборщицы. Мне назначено на пятнадцать ноль ноль.

Молодой человек опять улыбнулся.

– Я так и понял, – сказал он. – Так что́ на счёт кофе?

– Нет, не нужно, – будто извиняясь, ответила Света.

– А я, с вашего позволения, не откажусь, – сказал парень.

Он затушил в пепельнице сигарету, нажал на кнопку селектора и добавил уже не гостье:

– Анжела, можно кофе, пожалуйста, в мой кабинет.

– Чёрный? – послышалось из динамика.

– Чёрный. Как обычно. Спасибо.

Потом снова обратился к Светлане:

– А сколько вам лет?

– Восемнадцать.

Парень осмотрел Свету с головы до ног, благо прозрачный стол это позволял.

– Меня Панкрат Фёдорович зовут, – сказал он. – Круглов. Заведую этим отделом. А вы?..

– Светлана, – ответила девушка. – Вессер.

– Интересная фамилия, – заметил Панкрат. – Как у Дака Вессера из «Звёздных войн». Есть родственники за границей?

– А это зачем? – вырвалось у Светланы. – Простите. Нет. Впрочем… Кто их знает. Вон, вы Дака какого-то вспомнили. Я и о нём ничего не знаю.

– Это герой из вселенной «Звёздных войн», – весело усмехнулся Панкрат. – Правда, не все в курсе его существования. Вы не смотрели «Звёздные войны»?

– Нет. А должна была? Я всё больше по детективам.

– Да нет, – смахнув с лица улыбку, сказал Панкрат. – Это я так, к слову.

– Я детдомовская, – зачем-то стала уточнять Света. – Понятия не имею, кто мои родители.

– Вот как? – Панкрат сделал удивлённый жест бровями и снова отошёл от стола к окну. – Судимостей не было?

Света нахмурилась. Странные вопросы. «Если детдомовская, то сразу вот и судимости должны быть?» – подумала она, но тут же постаралась взять себя в руки. Однако почувствовала, что как-то не очень это у неё получается.

– Нет, – ответила она. – Думаю, служба безопасности вам бы доложила об этом.

Панкрат резко обернулся, ещё раз внимательно на неё посмотрел. Бойкая, хоть и стесняется. И чего он сразу так накинулся на бедную девушку? Судимая, родственники за границей… Спросил бы ещё, не страдает ли нездоровым интересом к секретной документации.

Он подошёл к столу и сел наконец напротив Светланы.

– Я ещё не все документы успел посмотреть, – сказал он. – Не думаете же вы, что ваша кандидатура единственная на сегодня?

Тут он, конечно, приврал, потому что Света за все три дня, что была открыта вакансия, явилась пока первой из тех, кого отобрал для личной беседы отдел кадров. И до этого момента сей факт нисколько его не смущал. И только сейчас он вдруг догадался, в чём дело: зарплата в девяноста пять тысяч плюс доступ в некие секретные кабинеты, – всё это в объявлении походило на подставу, словно искали человека, на которого можно было бы свалить какую-нибудь пропажу.

– Секундочку, – сказал молодой человек, включил ноутбук, вышел на сайт вакансий и удалил объявление.

Потом, пристально посмотрев на Свету, спросил:

– А вас не смутила зарплата? Как вы считаете, девяноста пять тысяч – это много или нормально для такой должности?

Света опустила глаза, не находя, что на это ответить. И решила зачем-то сказать правду:

– Нет. Меня больше смутило название вашего отдела.

– То, что венчурные, или то, что инвестиции?

– Первое.

– Разобрались, что это означает?

– Так вы берёте меня или как? – Света уже решила, что провалила собеседование, выказав свою некомпетентность во всём на свете. И зачем только ляпнула про это «венчурное»?

Если бы только знала она, что Панкрат и сам был смущён этим никак не клеящимся разговором. В отличие от неё, он просто лучше владел собою, и понять, что происходит в его душе, было на первый взгляд нельзя. Света ему как раз-таки понравилась. И в том смысле, что выглядела совершенно неадекватной ситуации, и в том, что внешностью обладала вполне подходящей для того, чтобы не смутить посторонних, но при этом произвести задуманное впечатление на отца. Если её принарядить, сделать правильную причёску и поработать опытному визажисту с лицом, то она не уступит ни одной из его бывших подружек, на которых облизывалась половина его друзей. И было что-то ещё в этой девушке. Но что именно, Панкрат пока толком не понимал. Как-то сладко ёкнуло его сердце, когда он впервые её увидел, и ещё больше заныло, когда Света сказала, что никогда не была знакома со своими родителями. Как она вообще сохранила себя такой в той реальности, из которой к нему явилась? Он будто сам почувствовал себя беспризорным и закинутым на произвол судьбы на седьмой этаж блока «С» башни «Империя», в хаос офисов, апартаментов, фитнес-залов, магазинчиков и косметических салонов. Просто досталась ему по жребию роль директора, с которой он едва и справлялся, ну, и плюсом ещё однокомнатная квартира на сорок третьем этаже площадью в сто квадратов. Мелочи. Если подняться на пятьдесят восьмой уровень, выйти на смотровую площадку и посмотреть на Москву, то вообще ощутишь себя песчинкой, случайно занесённой сюда ветром. Ему просто повезло, что среди хороших знакомых у него оказался Фёдор Ильич в роли отца – вот и весь расклад. С сорок третьего этажа своих апартаментов, неуютных, больше похожих на спортзал, в котором тренажёры поменяли на нелепую мебель, с дурацкой лестницей на второй ярус, куда он ни разу не поднимался, всё это тоже можно было почувствовать. Но там он был чаще всего один, а на смотровой площадке всегда суетились туристы, случайные люди, загнанные на высоту двухсот тридцати метров тем же коварным ветром. Для них он был таким же случайным, и это передавалось Панкрату и обостряло чувство ненужности и иллюзии всего, что он вокруг видел.

В кабинет вошла секретарша и, элегантно провиляв задом, поставила перед Панкратом дымящуюся чашку чёрного кофе.

– Вас отец просил зайти, как только освободитесь, – тихо сказала она.

– Спасибо, – поблагодарил Панкрат и проводил взглядом так же элегантно уходившую Анжелику.

Потом снова закурил, сделал небольшой глоток из маленькой чашки и откинулся на спинку кресла.

– Ваши контакты у меня есть, – сказал он. – Я обязательно позвоню вам, Светлана.

Панкрат всё уже решил для себя. Но пауза здесь была элементом необходимым.

– Можно идти? – спросила Света.

Вид у неё был расстроенный.

– Можно, – ответил Панкрат. – Завтра же я и приму окончательное решение. Ждите звонка.

– Хорошо, – заключила Света и, стараясь не делать, подобно Анжеле, лишних движений тазом, вышла из кабинета.

Закрыв за собой дверь, она прижалась к стене и выдохнула. В голове гулял ералаш из обрывков услышанных фраз, из сигаретного дыма, всё ещё застилающего глаза, из брошенного в контейнер делового костюма, из белых кед с прошлогодней свадьбы и Бог знает из чего ещё. И она не вполне понимала, отчего так сильно переволновалась. Уж кабинетов-то всевозможных в своей жизни она повидала немало, и ещё больше провела разговоров с теми, от кого зависела её жизнь. Что-то другое смутило её больше, чем важность и одновременная глупость прозвучавших вопросов и ответов. Это было предчувствие какого-то нового поворота в её судьбе, вовсе не связанного с уборкой офисных кабинетов. Но с чего бы вдруг? И она стала гнать это предчувствие прочь, возвращаясь в привычную для себя реальность.

4

После собеседования Панкрат зашёл к отцу, как тот и просил. Секретарша Анжела сидела в предбаннике именно пред его кабинетом. К Панкрату она прибегала по совместительству.

Дерзкий план его имел теперь фундамент в виде Светланы, и можно было прямо говорить о том, что до этого момента существовало только в намёках.

– Паня, – с ходу начал Фёдор Ильич, – тут намечается у нас знатная вечеринка. Деловая. Приезжают американцы. По твою душу.

– В смысле? – удивился Панкрат и хотел было опять закурить.

Но отец жестом его остановил.

– Ну вот не надо тут только чадить. Когда ты наконец бросишь? Ведь обещал ещё в прошлом году.

– Брошу, па, – сказал Панкрат и спрятал в карман пачку. – Нервы сейчас ни к чёрту.

– Это у тебя-то нервы? – усмехнулся отец. – Чего это они расшатались?

– Да… – Панкрат напустил на себя таинственности. – Рано пока об этом.

– О чём об этом? Давай колись, сына. Чего ты там ещё надумал себе? Не ко времени эти твои нервы.

– Так что там про мою душу? – попытался перевести стрелки Панкрат.

– Да нет уж. Ты теперь говори. О душе после.

– Да что говорить-то? В общем, невеста моя…

– Что? – Крестьянский прищур наконец исчез с лица Фёдора Ильича. – Какая невеста? Почему мне об этом ничего не известно? Впрочем… Давай, что там такое с ней стряслось?

– Да ничего пока существенного. Повздорили немного.

– А это серьёзно? – воодушевился отец. – То, что ты её невестой назвал. Я таких существительных от тебя раньше не слышал.

– Более чем. – Панкрат опять машинально потянулся за сигаретой.

Фёдор Ильич снова остановил его жестом.

– Но я за тебя рад, – сказал он почти задорно. – Вот как раз через… Через восемь дней американцы приедут. Ты на вечеринку приходи со своей невестой. Познакомишь меня с ней. Только сильно не расслабляйся. Визит более чем серьёзный. Хотят вложиться в одну интересную технологию. Это всё по твоей части. Деньги большие, и на этот раз пойдут по другим каналам, по прямому назначению. По прямому. Понимаешь?

– Понимаю, не идиот. Только говорю же, что поругались мы. Не уверен, что хватит недели на примирение.

– Восемь дней, – уточнил отец. – И ты характер-то свой задвинь ради такого куда подальше. Не мне тебя учить. А девушка чтоб была! Как зовут-то?

– Светлана.

– Хорошее имя. Надеюсь, что и во всём остальном соответствует. Но это уже сам разбирайся. Тебе жить. А мне представь. Увидеть хочу. Критиковать не буду, не беспокойся. Возможно.

– Постараюсь.

– Ага. – Фёдор Ильич взял со стола толстую папку с бумагами и протянул Панкрату. – Вот. Ознакомься. Это по технологии, в которую хотят вложиться. Интересная штука. Специальное бронированное стекло, которое может преобразовывать ударную энергию в электричество. И производить такое возможно прямо на луне. Представляешь? Риски, как по мне, минимальные. Все предварительные испытания уже прошли. Осталось апробировать на луне. Прикинь перспективу, – можно будет возводить модули на самых подверженных метеоритным осадкам площадках. И под землю зарываться не нужно. Аналогов нашему стеклу ещё долго не будет. Отнесись серьёзно.

– Ладно, – уверил отца Панкрат, забирая папку. – И почему на бумаге? У них там компьютеры что ли не завезли?

– Старая школа. Ох уж это ваше кли́повое мышление.

– Ладно-ладно. Это всё?

– Это всё. А кто ещё в курсе про твою невесту?

– Только я и ты.

– Хорошо, – кивнул Фёдор Ильич. – А то неприятно было бы узнать об этом не от тебя, а со страниц какой-нибудь газетёнки. Ты же знаешь, шпионить я за тобой не буду. Но не злоупотребляй моим доверием. Я хоть и добрый, но тебе не понравится, если я рассержусь.

5

На следующий день в жизни Светы произошли два важных события. По сути своей они, как и новости, были взаимоисключающими – одно хорошее и одно плохое. Хорошим было то, что позвонил директор отдела венчурных инвестиций с предложением завтра же приступить к работе, прямо в «Империи» пройдя необходимый медицинский осмотр; а плохим – повестка в суд, куда Света сходила в тот же день и узнала, что куратор её (тот, что ёрзал с фонарём под одеялом) что-то довольно серьёзно напортачил с документами, касающимися её квартиры.

На работу Светлана вышла в подавленном настроении. Получила краткие инструкции в отделе безопасности, офис-менеджер рассказал ей о строгих маршрутах, которых следовало неукоснительно придерживаться, не отвлекаясь и не отвлекая никого другого, потом выдал нехитрый инвентарь и спецодежду – и больше она его никогда не видела. Как и Панкрата. Три следующих дня ни в офисе, ни в коридорах она с ним не повстречалась. Было такое чувство, что о ней после предварительных процедур все вообще позабыли. Не оказалось над ней никаких начальников с их выходящими за рамки её обязанностей указаниями, ни сослуживцев, с которыми, хочешь-не хочешь, а пришлось бы находить общий язык. В соседнем крыле изредка попадались неприветливые люди из клининговой кампании «Ластик», которую нанимали для уборки другие офисы. Название Света прочитала на их бейджиках, а выводы сделала уже сама.

А потом состоялся суд, такой же безразличный, как и всё, что окружало её с начала вольной жизни. И вердикт судьи привёл Светлану в отчаяние – с квартиры, к которой она успела привыкнуть, следовало теперь съехать и переместиться в коммуналку в самой заднице подмосковных трущоб, где справа за стеной круглые сутки скандалила вечно пьяная пара, а слева нарисовался только что вышедший из тюрьмы немолодой мужик, пять лет отсидевший за изнасилование.

Куратор-фонарщик принёс Свете тысячу и одно извинение, уверял её в том, что непременно исправит свою ошибку и найдёт для девушки достойное жилище, но, получив отказ на очередную ночную вылазку для своих анатомических изысканий, затих, видимо, решив переключиться на более свежие экспонаты.

Теперь Света горько рыдала, возвращаясь с работы в свою нору два на три, по углам которой цвела чёрная плесень, и боялась долго сидеть в ванной, наверняка зная, что бывший насильник уже наметил себе новую жертву. В общем, всё в жизни пошло кувырком.

На четвёртый день Панкрат всё же оказался в своём кабинете, когда Света с ведром и шваброй зашла, чтобы навести там порядок.

– Здравствуйте, – сказала она и шмыгнула носом.

– Привет, – ответил Панкрат, с интересом на неё посмотрев.

За эти три дня Света успела похудеть. Черты лица её болезненно заострились, зеленоватые глаза стали больше и блестели от беспрестанного желания в любую секунду пустить слезу.

– Как-то неважно ты выглядишь, – заметил Панкрат. – Извини, конечно. У тебя всё хорошо?

Допустить, чтобы Света не вовремя заболела, было никак нельзя.

Этот неожиданный переход на «ты» совсем не задел девушку. Напротив, ей стало приятно. Даже тепло какое-то разлилось по телу – это был первый за долгое время человек, поинтересовавшийся её самочувствием.

– А так бывает, – сказала Света, – чтобы всё было хорошо?

– Бывает, – уверенно ответил Панкрат. – На пути к цели многое может пойти не так, но главное – всегда двигаться в правильном направлении. Один шаг вперёд – это лучше, чем остаться на месте.

Мысль Панкрата прозвучала витиевато, но Света поняла её правильно. На секунду примерила её на себя – есть ли у неё цель? и двигается ли она в правильном направлении? Никакой особенной цели не оказалось, а время так и вообще потекло вспять, возвращая её к бессмысленным переездам с места на место, от которых она успела отвыкнуть.

– А что делать, когда впереди стена, которую нельзя обойти? – спросила она.

У Панкрата загорелись глаза. Он закурил и встал из-за стола, за которым до этого изучал какие-то документы.

– Таких стен не бывает, – сказал он. – Во всякой стене есть дверь, а ко всякой запертой двери можно подобрать ключ.

Света надела перчатки и стояла, опершись на швабру.

– Ты могла представить себе, – продолжил Панкрат, – что когда-то перед тобой окажутся открытыми десятки дверей в Москва-Сити?

– Не могла.

– Вот. А для многих и это – неприступная крепость. В лучшем случае можно купить билет и пробежаться по туристическим тропам, по-панибратски именуя между собой это место Ситечком. А у тебя в кармане универсальный ключ, открывающий секретные кабинеты.

– Но ведь это не было моей целью, – возразила девушка. – Случайное стечение обстоятельств. Не без вашей помощи, Панкрат, за что я вам очень благодарна.

– Брось, – махнул рукой мужчина. – И кстати, насчёт ключа… У меня апартаменты на сорок третьем. Просьба к тебе будет – не могла бы ты и там убираться? Хотя бы раз в три дня. За дополнительную плату, разумеется. Я тебе ещё один ключ дам.

Света подумала было, что и Панкрат туда же, куда «фонарщик», но тут же отбросила эту мысль – он не был похож на озабоченного мужчину.

– Я не против, – согласилась она. – Когда вам будет удобно, чтобы я не мешала?

– До восьми вечера меня там никогда не бывает. Так что в любой день до восьми. Вот держи, – и Панкрат протянул девушке две пластиковые карты.

– А вторая…

– Вторая – это не ключ, – перебил Панкрат. – Это платёжная карта на любые услуги и покупки в пределах ста баксов в сутки. Положена всем работникам.

Света внимательно рассмотрела карту. Действительно, там значилось её имя – Светлана Вессер. Странный бонус. Света прикинула, умножив сто на тридцать дней в месяце – получалось сто восемьдесят тысяч, если перевести в рубли. Ничего себе! Да быть такого не может! Прямо не работа какая-то, а сказочная страна Эльдорадо. Наверное, она совсем ничего не понимает в этой жизни, или же что-то самое главное от неё утаили кураторы и патроны. Но если двери в неприступной стене сами открываются настежь, то, может, и не стоит изображать из себя истукана?

– Тебя что-то смущает? – внимательно изучая реакцию девушки, поинтересовался Панкрат.

– Честно говоря, да.

– Ты можешь отказаться в любой момент. А что именно не так?

– Сумма.

– Перестань. – Панкрат затушил сигарету. – Все эти цены на услуги весьма условны. Да и на товары. Ты знаешь, какой процент накручивают себе продавцы? Такие карты они предлагают сами, лишь бы открыть здесь свою точку. Даже не парься об этом.

– А услуги хостела входят в перечень возможных? – спросила Света, вдруг вспомнив, что видела номера́ для временного проживания на нескольких уровнях выше сорок второго, когда изучала схему расположения кабинетов.

– Любые услуги, – уточнил Панкрат. – А у тебя проблемы с жильём?

– С соседями.

– Я договорюсь. На сорок седьмом есть неплохие капсульные номера в «Небе». Номера́ на двоих, но соседей не будет, не беспокойся. Только общая зона отдыха. Вид из неё неплохой, а в самом номере будешь одна.

– Это дорого?

– Нет-нет. Это не по карте. Иногда мы предоставляем комнаты для работников. Проживание за счёт фирмы.

– А «Небо» – это?..

– «Сорок седьмое небо». Название такое у хостела, – уточнил Панкрат.

– Спасибо, – сказала Света, уверенная в том, что переборщила с бонусами, и теперь её станет мучить совесть, как бы она ни пыталась убедить себя в том, что это нормально.

Панкрат дважды соврал и в этот раз. Во-первых, никаких карт сотрудникам никто никогда не предоставлял, и уж тем более ни о каком бесплатном жилье не могло быть и речи. А во-вторых, какая к чёрту уборщица в апартаментах – всеми услугами такого рода заведовал «Ластик», начиная от чистки ковров и заканчивая мытьём окон. Всю эту операцию с именной картой и с доступом в апартаменты Панкрат провернул сам, только не знал, как поприличнее предложить это своей ни о чём не подозревающей «невесте». Но всё сложилось как нельзя лучше – само собой.

Однако время таяло. В запасе до назначенной вечеринки оставалось только четыре дня. Вся надежда была на то, что Светлана воспользуется картой, быстро войдёт во вкус, а уж к требуемой дате останется только попросить её о последнем одолжении – сыграть роль подруги и ошарашить Фёдора Ильича. План был коварен и жесток. Наверняка девушке придётся испытать не самые приятные впечатления, может быть, даже окончательно разочароваться в людях. Но ведь и награда за это была немаленькой – при правильном подходе к делу с её стороны можно выйти из этих стен состоятельным человеком. С точки зрения, конечно, той жизни, которая тлела далеко за окнами Москва-Сити. Да и дух приключений никто не отменял. Где ещё можно будет Светлане испытать на себе фейерверк новых ощущений и прикоснуться хотя бы на мгновенье к бомонду! Ах, если бы только она оказалась разумной и не оттолкнула от себя такой шанс.

6

Фёдор Ильич после недавнего разговора с Панкратом, из которого узнал о существовании Светы, впал в ностальгические воспоминания. Попивая «Камю́» в своей уютной спальне роскошной усадьбы, обставленной ещё Лизантеллой, он почти плакал. Ругал себя, конечно же, за неуместные на пороге важных событий нюни, но ничего поделать с этим не мог. В своих грёзах он уже видел счастливого Паню, обнимающего молодую жену; слышал невнятный лепет и смех своей внучки, которой делал, склонившись над колыбелью, «козу». Хотелось ему именно внучку, потому как с мальчиком он понянчиться в своё время успел. Трудное было время. Много приходилось работать и рисковать, мало бывать в семье, но каждую свободную минуту Фёдор Ильич всё же старался посвятить своему отцовству. С тех давних дней характер его хоть и окреп, но в то же время и размягчился, особенно в той части, которая касалась отношений семейных. Он грустил по той прежней жизни. Ему хотелось вернуть что-то похожее, пусть даже в роли отца и устроителя других судеб будет теперь Панкрат.

Он бы и сам вполне мог снова жениться. Продолжая с благоговением и благодарностью вспоминать свою Лизавету, он всё же не закрывал сердце ни для романтических впечатлений, ни для возможной ещё любви. Но все знакомые дамы его возраста пока ещё, слава Богу, не стали вдовами, а покуситься на кого-то из молодых он не мог по двум веским причинам: во-первых, трудно было бы поверить в искренность их мотивов, и во-вторых, впитанная из давно ушедших времён мораль заставляла сторониться современной моды на столь неравные браки. Наверное, такая мораль обошла стороной артистов, думал Фёдор Ильич, поскольку никак не мог понять, чего это все они потянулись за молодой плотью.

Фёдору Ильичу исполнилось шестьдесят два. Он был ещё вполне себе крепким мужчиной (потрепала только преждевременная кончина супруги), хотя и с седой, но при этом своей собственной шевелюрой. Высок ростом, широк в плечах и с крепким рукопожатием. Ум его работал, как калькулятор, память ни разу пока не подводила, а перспективы он мог вычерчивать на тридцать лет вперёд, даже не задумываясь о том, что в ту далёкую пору ему перевалит за девяносто. Ну а что? При теперешнем уровне медицины, да учитывая родовую генетику… Дед его прожил до девяноста пяти, а про прадеда ходили легенды, что тот и вовсе дотянул до ста десяти. Только отцу его не повезло – погиб в шестидесятом на строительстве новой ГЭС.

Фёдор Ильич прокручивал всё это у себя в голове, в очередной раз прикладываясь к бокалу, и тихо вздыхал, оглядывая влажными глазами свою одинокую спальню.

Несмотря на внешние покровы старой закваски, Фёдор Ильич всё же не чурался и всего современного. Иначе и быть не могло, потому как лунные модули – это вам не кожевенное производство. Имел Фёдор Ильич и ноутбук, и самые современные гаджеты, включая те, которые пока не были доступны обывателям за стенами его фирмы. Паню он ругал за «клиповое мышление» больше из отцовской необходимости, а не потому, что считал его мышление таковым. И был у Фёдора Ильича даже свой профиль в одной из популярных социальных сетей, только под псевдонимом и втайне от всех. В том числе и от Пани. Под мало что говорящим молодёжи ником «Клинт Иствуд» от постил чудесные фотографии, сделанные им в многочисленных поездках по всему миру – Корсика, Филиппины, Мадагаскар, Перу, Австралия, Ватикан… Великолепные пейзажи с туманными дождевыми лесами, с закатами над древними городами инков, с мрачными сумерками над болотами Окаванго; портреты с экзотическими нарядами затерянных африканских племён… Фотографом Фёдор Ильич был отменным, – жаль только никто из близких не мог оценить его бесспорного таланта. В этой соцсети он поглядывал иногда и на то, что выставлял напоказ его Паня.

В этот ностальгический вечер, будучи окончательно обезоружен выпитым и вспомнившимся из прошлой жизни, Фёдор Ильич захотел найти среди друзей в профиле Панкрата девушек по имени Света и попробовать угадать – может, кто-то из них и есть эта загадочная невеста. Она могла, конечно, значиться и не под своим настоящим именем, но всё же не удовлетворить своё любопытство Фёдор Ильич не мог. Пролистал всех Свет, Светиков и Светлан. Ничего особенного. Все почти на одно лицо. Не в плане внешности, а в области своих интересов. Выкладывали в основном самих себя во всевозможных нарядах (сумочка от Луи Виттон, купальник от Тотти) и в тех обыкновенных для их социального статуса местах, которые перекочёвывали из профиля в профиль, мало друг от друга чем отличаясь. Иногда это выглядело на грани слабоумия и приличий. Ни одной по-настоящему интересной Светы обнаружить Фёдору Ильичу не случилось. Если кто-то из тех, кого он увидел, и в самом деле окажется невестой Панкрата, то он, конечно же, будет разочарован. Хотя, даже при таком раскладе это развеет его опасения – а это уже большой плюс.

Фёдор Ильич закрыл ноутбук, ещё раз вздохнул и, не умываясь, забрался под одеяло.

7

На пятый день Светлана переехала со всем своим скромным скарбом в двухместный номер хостела. Взяла с собой только немногочисленную одежду и ноутбук, купленный за копейки. Доступ к интернету был ей необходим. Прежде всего затем, чтобы подробнее что-нибудь разузнать о Панкрате.

Он нравился ей больше и больше. Стремительно нравился. Хоть и гнала она от себя подобные мысли, образ молодого директора отдела венчурных инвестиций всё сильнее завладевал её женским сердцем. Главным образом она хотела понять, есть ли у Панкрата невеста. Но не нашла ни одной фотки, на которой рядом с ним красовалась бы какая-нибудь фотомодель. Других она и не представляла – только красоток с увеличенной грудью и надутыми силиконом губами. Были друзья, такие же молодые и почти всегда под шафе. Был отец, оказавшийся вообще владельцем всей фирмы и очень богатым человеком. Отсутствие девушек её обрадовало, хотя и возникли некоторые подозрения на гендерные предпочтения Панкрата, но наличие миллионера-папаши расстроило, поскольку не оставалось ни единого шанса сблизиться с Панкратом настолько, чтобы хоть один вечерок предаться мечтам о сказочном принце с хрустальной туфелькой в мужественной руке. Она тяжело вздыхала, сидя на диванчике в зоне отдыха и глядя в окно на ночные гирлянды далёких проспектов, на кусочек Москва-реки, выглядывающий из-за соседнего небоскрёба, на мигающие красные огоньки пролетающих самолётов. Вздыхала и улыбалась невольно. Чему улыбалась? Сама толком не понимала. Что-то пряталось глубоко в душе, готовое вот-вот выплеснуться наружу потоком стремительных, неудержимых событий.

На шестой день, после уборки кабинетов она добралась до апартаментов Панкрата. Его, как он и предупреждал, в квартире не оказалось. Опасаясь, что где-то здесь непременно установлена камера наблюдения, Света сосредоточенно натирала полы и пылесосила раскиданные разноцветными заплатами ковры. Краем глаза она пыталась уловить какие-нибудь особенности Панкратовой жизни. Но никаких особенностей не проявлялось. Обычные, почти гостиничные апартаменты, совсем ничего не говорящие о владельце.

В ванной она обнаружила душевую кабину, больше похожую на отсек космического корабля, с пультом управления, с непонятного назначения краниками и с динамиками внутри. Жгучее желание понажимать на всё это одолело Светлану. Да и помыться ей тоже не помешало бы, поскольку в коммуналке эта процедура больше походила на какой-то набег, а общий душ в хостеле вечно был кем-нибудь занят. До восьми часов времени оставалось достаточно. И Света с девчоночьим задором скинула с себя одежду и забралась в кабину. Она быстренько. Уж в ванной-то камер не должно быть. Никто не заметит. С пультом Света разобралась в два счёта. И особенно увлекла её возможность слушать под шум струящейся воды музыку. Звук из динамиков шёл чистый, с глубоким басом, аккуратно заполнявшим всё пространство космического отсека. И словно в подарок за смелость, заиграла её любимая песня – «Shape of My Heart» Стинга. Когда-то в детстве она мечтала быть Матильдой и найти своего Леона, который научил бы её побеждать зло и наказывать всевозможных ублюдков. И когда ей было двенадцать лет, она такого нашла. Так ей тогда показалось. Но на поверку он обернулся обычным рецидивистом и любителем маленьких девочек. Повезло, что его грохнули по недоразумению свои же, пока он ещё не успел покуситься на её честь. Но песня всё равно осталась для неё приятным воспоминанием о подростковых мечтах. Она сделала громче и, подпевая Стингу, пританцовывала с закрытыми глазами, стоя по щиколотку в воде, бурлящей разноцветными пузыриками, когда дверца кабины открылась и перед ней выросла фигура ошеломлённого Фёдора Ильича.

Света, одной рукой стараясь прикрыть свою наготу, другой беспорядочно стала нажимать на кнопки, пытаясь выключить прежде всего звук. Но вместо этого включился гидромассаж, и струи воды ударили прямиком в Фёдора Ильича. Он замахал руками, уворачиваясь от них, и только успел выкрикнуть, найдя, наконец, слова, которые поначалу не мог отыскать:

– Простите. Я думал, это Панкрат, – и прикрыл дверцу кабины.

Фёдор Ильич вышел из ванны, потирая свои седые виски и оценивая ущерб, который нанесла костюму вода. Ущерб был не так и велик и стоил того, что он минуту назад увидел. Неужели невеста? Хороша чертовка! Ай да Паня, ай да сукин сын. Непременно надо её дождаться и извиниться без суеты. Ему срочно понадобились документы о предстоящей сделке, которые Панкрат утащил домой, а сам был недоступен по телефону. Но в квартире бумаги Фёдор Ильич так и не смог найти. Зато нашёл кое-что поинтереснее этой скучной писанины.

А Светлана суматошно начала одеваться. Господи! Что она ему скажет? Это же сам… Боже мой! Она, разумеется, узнала Фёдора Ильича, поскольку он часто мелькал на просмотренных ею фотках. Есть ли на свете такие оправдания, которые не прозвучат, как бред сумасшедшего? Натягивая на себя рабочий халат, она вдруг поняла, что в таком наряде точно ни о каких оправданиях не стоит даже и заикаться. Тут либо просто молча выйти, сдать на ресепшен все свои ключи и карты и больше не появляться в Москва-Сити, либо… Либо прикинуться подружкой Панкрата. Для Фёдора Ильича будет вполне достаточно этого объяснения. А уж с Панкратом-то говорить куда проще, он должен отнестись с пониманием к её невинной шалости, потому что, хоть и старался выглядеть отстранённым, но всё же симпатизировал Свете, – это она чувствовала всем своим существом. Так она и поступила. Сбросила с себя халат, обмоталась полотенцем и в таком виде вышла из ванной.

– Вы, милая, ради бога меня простите, – сходу начал Фёдор Ильич. – Никак не думал обнаружить здесь кого-то, кроме Панкрата. Обычно он не зовёт к себе в дом друзей, предпочитает нейтральные территории.

– Да ничего страшного, – стараясь держаться как можно увереннее, сказала Света.

– Вот, значит, какая вы. Светлана, так, кажется, вас зовут?

– Разве Панкрат вам рассказывал обо мне? – удивилась Света.

– Ну как же. Всё-таки невеста. Только не говорите ему, что я вас уже видел. Он хотел представить нас друг другу послезавтра на вечеринке. Давайте сделаем вид, что мы друг друга не знаем.

– Невеста? – переспросила Светлана.

Удивление её становилось всё больше. Даже разыгрывать роль подруги не приходилось, Фёдор Ильич сам во всём себя убедил, не задавая лишних вопросов. И это было странно и совсем непонятно.

– Да-да, извините, что тороплю события, – продолжил Фёдор Ильич. – Вы уж сами, надеюсь, разберётесь в своих отношениях. Он говорил, что вы повздорили. Но я рад, что уже, по всей видимости, примирились. Вы не знаете, куда он запропастился? Мне документ один необходимо забрать.

– Нет, я не знаю, – сказала Света. – Я недавно приехала. Только успела сходить в душ.

– Сейчас ещё позвоню, – вполголоса пробормотал Фёдор Ильич, достал мобильник и набрал номер.

На полке рядом с телевизором раздался звонок.

– Вот балбес, – выругался Фёдор Ильич. – Сотовый дома оставил. Да, кстати, я же и не представился. Я – отец этого раздолбая, Фёдор Ильич Круглов. И я очень рад нашему с вами знакомству.

Света протянула ему ещё тёплую после душа руку и улыбнулась:

– А я Светлана Вессер, невеста, как вы выразились. Надеюсь, Панкрат имел в виду меня, а не кого-то другого.

Фёдор Ильич усмехнулся.

– Я тоже надеюсь послезавтра на вечеринке увидеть именно вас, – добавил он. – А на том позвольте раскланяться. Дел ещё невпроворот. Как только Панкрат объявится, передайте, чтоб тотчас же мне позвонил, а ещё лучше, чтобы привёз ко мне домой документы. Только о нашей встрече, пожалуйста, ни гу-гу.

Он подмигнул. Получилось это у него очень мило и так естественно, что Света на секунду почувствовала себя и правда своим человеком в этих апартаментах.

– Хорошо, – сказала она.

И Фёдор Ильич ушёл.

8

Осторожно, чтобы не нарваться случайно на Фёдора Ильича, Света после инцидента с душем добралась до своего номера на сорок седьмом уровне и только там смогла спокойно обдумать всё произошедшее. Хотя, что там можно было обдумывать? Она понимала одно – у Панкрата всё же была невеста, которую до сих пор не видел его отец, и невесту эту звали Светлана. Такое совпадение не могло не смущать, и девушка допускала, что за ним скрывается что-то ещё, касающееся непосредственно неё. Чрезмерная забота о ней Панкрата с самого начала вызывала вопросы. Трудно было поверить, что так здесь относятся ко всему персоналу. Это нуждалось в проверке.

Света выбралась из своей капсулы и направилась в салон красоты. По опыту парикмахерских она знала, что в подобных местах, куда стекаются люди абсолютно разных сортов, любящие поболтать во время сеанса, можно узнать много интересного о том, о чём не узнаешь даже из интернета.

Первым у неё на пути встретился салон «Персона». Она уселась в кресло и заказала стрижку на усмотрение мастера. Мастером оказался молодой парень с весьма характерными для салонов красоты манерами – он был вертляв, жеманен и говорлив. Время приближалось к девяти вечера, и, может быть, поэтому в просторном, пахнущем красками, парфюмом и мокрыми волосами помещении, клиентов, кроме Светы, больше не оказалось.

Парень покружил около девушки, прищуриваясь и представляя её в разных образах, приподнял над плечами пряди длинных русых волос и заключил:

– Вам очень пойдёт «Сэссон», это подчеркнёт вашу красивую шею. И скулы. Ах, какие прекрасные скулы.

– Хорошо, – даже не представляя, что это за стрижка, согласилась Светлана, немного смущённая невольными комплиментами мастера.

И Антон принялся за работу. Ножницами он орудовал столь же ловко, сколь и своим языком. И уже через десять минут сам дал повод для того вопроса, который и примерялась задать Света.

– В последнее время, – пожаловался он, – клиент косяками разбредается вечерами по фитнес-залам, а у нас тут скукота. С шести часов вы первая, кто ко мне зашёл. На маникюре ещё сидит одна дамочка. Дело дрянь.

– Рабочее время в офисах давно закончилось, – поддержала разговор Света. – Что же за клиент в такое время пойдёт?

– Многие к этому времени только начинают просыпаться. По крайней мере, ещё год назад, после пандемии, работали мы сверхурочно до десяти и едва успевали. А теперь закрываемся в девять, но часа два-три часто получаются вечером пустыми.

– Даже местный персонал не идёт по бонусным картам?

– По каким таким картам? – Антон удивился и застыл на секунду, глядя в зеркало на Светлану.

– Разве работникам не выдают предоплаченные карты на все услуги внутри «Империи»? У меня такая.

Антон щёлкнул в воздухе ножницами, сделал рукой какое-то круговое движение в стиле Джека Воробья и снова завис. Потом что-то про себя сообразил и промолвил:

– А такое когда-то было?

– Наверно. Все услуги мне оплачивает фирма, предварительно договорившись с салонами и магазинчиками на этажах.

– Впервые о таком слышу. Надо уточнить у бухгалтера. Может быть, я что-нибудь упустил. У нас есть ваучеры, но это другое. А вы из какого отдела?

– Я из венчурных инвестиций, – сказала Света и тут же добавила, – менеджер.

– У Панкрата Фёдоровича Круглова?

– У него.

– Знаю такого. Наш клиент. Эти вечно что-то изобретают. Но бонусные карты – это немножко не их стиль. Вы меня удивили. Я тут грешным делом подумывал, не смыться мне из Сити куда-нибудь на Кутузовский. Не до жиру, чтобы такими бонусами завлекать новых клиентов. Это уже чересчур венчурно.

«Понятно, – подумала Света. – Выходит, что никаких карт в природе не существует, и всё это – выдумка Панкрата. Но ради чего?»

– И хостелы до такого ещё не додумались? – спросила Света.

– Полагаю, хостелам это вообще ни к чему. У них, как и у фитнес-залов, дефицита в клиентах нет. Желающих провести хотя бы ночку в эпицентре деловой жизни, пусть даже и слегка потёмкинском, хоть отбавляй. От простого туриста в капсулах до Монсона в премиум-классе.

Минут через двадцать стрижка была закончена, и оплата по карте прошла успешно. Света выяснила всё, что ей было нужно.

Получалось, что Панкрат предполагает вовлечь её в какую-то свою игру, но правил этой игры пока что ей так и не объяснил. И когда же он собирается это сделать? Если именно её он хотел представить в роли своей невесты, то это должно случиться уже послезавтра. Тогда почему он молчит? Какой повод он хочет придумать, чтобы сделать ей такое странное приглашение на вечеринку? В любом случае она снова оказывалась игрушкой в чьих-то руках, как было это всегда и раньше в её жизни. Кто хотел сделать из неё послушную куклу, кто заработать на ней денег, кто воплотить через неё свои неосуществлённые в детстве мечты, кто просто утолить свои родительские инстинкты…

Однажды она даже чуть не погибла, исследуя с очередным приёмным отцом озеро Лабынгкыр. В ноябре месяце. В Якутии. На высоте 1020 метров. А это, на секундочку, полюс холода, где зимой температура опускается до минус шестидесяти градусов. Само же озеро почти никогда не замерзает. Отчим – звали его Марк – всю свою жизнь мечтал стать ихтиологом, изучать подводный мир таких вот заброшенных в самые дебри мест. Но в молодости что-то пошло не так, из института пришлось уйти, и он сделал озёрные экспедиции сначала своим хобби, а затем решил привить это стремление и всем приёмным детям, которых было на то время у них с женой четверо. Троих супруга ему на «растерзание» не дала, а Свету посчитала отчего-то допустимой жертвой. И вот в утеплённых девятимиллиметровых гидрокостюмах с аквалангами они спустились на глубину тридцать метров, где-то там поплавали, что-то там поснимали и уже хотели выбираться на берег, когда заметили притаившееся за валуном возле одинокой ели огромное существо. Трудно сказать, было ли это существо реально, или увиденное стало следствием утроенного на такой глубине давления. Но Света воспринимала это как факт, не чувствуя ничего, кроме животного страха. Существо явно выбрало это место для нападения. Понять, что это за зверь, ни Света, ни Марк не смогли – безволосый, с длинной, как у крокодила, пастью, исходящий паром и источающий ужас. Они минут двадцать простояли в воде, выжидая момента, чтобы подойти к палатке, где лежало ружьё. Но чудовище никуда не собиралось уходить. Продолжать это великое стояние при таком морозе (градусов тридцать тогда было) стало уже в той же степени опасно для жизни, как и встретиться со зверем лицом к лицу. Марк решил рискнуть и вышел на берег первым… То, что произошло дальше, Света старалась вычеркнуть из своей памяти. Она до сих пор так и не разобралась, что за монстр слопал её патрона и слопал ли вообще. Только выйдя чуть позже в интернет, она узнала о некоем «лабынгкырском чёрте», но это были только легенды. В тот раз, воспользовавшись моментом, она добралась до берега немного левее, наспех переоделась в палатке и со всех ног бросилась к «Тойоте», которая, к счастью, довольно быстро завелась. Чудовище ей не заинтересовалось. Сто километров по тундре проехала до Томтора, где уже совсем обессиленная рухнула на пороге первого же на единственной улице дома. Её спасла только феноменальная топографическая память, иначе в сгущавшейся темноте можно было бы завернуть Бог знает куда. После тех событий она три месяца не могла говорить и месяц провалялась в больнице, залечивая последствия переохлаждения. В палате у неё побывала куча народа – от следователя до журналистов. После выписки мачеха возила её на какую-то передачу, где задавали ей странные вопросы о произошедшем, ни на секунду не задумываясь о том, какие чувства бушевали в её сердце. Ей хотелось набить ведущему морду – хорошо, что силы до конца не успели ещё вернуться, иначе вышла бы знатная бойня. Отчима тогда нашли спасатели, только весь он к тому времени был уже обглодан животными. Света много думала о том случае, и страшная мысль, что она могла оставить Марка одного и без машины только потому, что ей что-то почудилось, не отпускала её долгие годы. Спустя месяц после этого супруга погибшего при так и не выясненных до конца обстоятельствах Марка вернула Свету обратно в приют. И всё началось сначала…

И Света решила, что больше не позволит никому сделать с собой ничего такого. Сколько можно? Она станет играть, но только по своим правилам и со своими ключами от всех дверей.

Картой сегодня следовало воспользоваться по полной. В том же салоне она сделала маникюр и педикюр, потом в магазине купила роскошное красное платье, туфли на высоченном каблуке, изящное ожерелье с искусственными изумрудами, подчеркнувшими зелень её глаз. Затем поужинала в самом дорогом ресторане, сходила в кино и, довольная тем, что никакого лимита в сто баксов в день не существовало, вернулась к себе в номер. Спала она крепко и сладко, так что даже на целых полчаса опоздала утром на работу, на что совершенно никто не обратил никакого внимания. И она почувствовала себя королевой предстоящего бала.

9

Вечером, закончив с офисами и туалетами, Света снова пробежалась по салонам и магазинам. Оставалось сделать одну последнюю проверку. Контрольную. Вечеринка должна состояться уже завтра, а Панкрат так ни словом и не обмолвился с ней об этом. Она вообще нигде его сегодня не встретила, хотя в офис его заходила раз пять в разное время. Неужели она ошиблась?

Всего за сутки Света настолько вжилась в роль невесты на вечер, что уже не хотела лишать себя этого удовольствия. Эти разительные перемены в своём характере, который ещё неделю назад всеми фибрами сопротивлялся бы подобному произволу, Свету слегка пугали. Она каждый день без стеснения принимала космический душ в апартаментах Панкрата, и даже мечтала, чтобы тот её прямо в кабинке застукал. Она стала дерзкой, не хотела больше думать ни о каких последствиях и просто наслаждалась в кои-то веки выпавшей ей удачей.

Вернувшись с двумя огромными пакетами добычи к себе в номер, Света переоделась, забежала в зону отдыха, где её в новом облачении никто из соседей не узнал, и бросила пластиковый ключ от апартаментов Панкрата в микроволновку, предварительно сунув его в стакан с водой. Подождав минуту, вынула его и под изумлённые взгляды двух парней удалилась, решив навестить зверя прямо в его логове и в тот момент, когда он к этому не готов. Однако перед самой дверью Панкратовой квартиры вдруг оробела. Былая Света, не уверенная в себе и вечно ожидающая болезненного подвоха, на минуту вернулась снова. Только с третьей попытки она всё-таки постучалась.

Панкрат оказался дома. Времени на часах двадцать тридцать четыре.

Открыв дверь, мужчина замер, пытаясь понять, что за девушка перед ним стоит.

– Привет, – сказала Света.

И только тогда Панкрат наконец очнулся, отчего по лицу его пробежалась целая галерея разнородных эмоций. Остановился он на глуповатой улыбке.

– Света? Ничего себе! Я просто в шоке! Тебя не узнать. Здравствуй. Ты какими судьбами?

– Ключ не работает. – Света продемонстрировала перед Панкратом пластиковый прямоугольник.

– Заходи, – предложил тот, пропустил девушку и закрыл за ней дверь. – А куда ты так нарядилась? Что за повод, если не секрет?

– Вот я как раз ещё и по этому самому поводу, – сказала Света. – На завтра подружка пригласила меня на свадьбу. Хочу отпроситься пораньше, после двух. Всё равно ключ от апартаментов не действует. Пока ты сделаешь дубликат.

Она тоже перешла на «ты», даже не заметив этого. Теперь она видела себя хозяйкой положения и подсознательно, пусть и не надолго, чувствовала себя Панкрату равной. Панкрат, кажется, тоже этого не заметил или же быстро успел принять это как должное.

– Завтра? – переспросил он.

В голосе его появились панические нотки.

– Да. Извини, не смогла предупредить раньше. Сама только недавно узнала.

– А я тоже хотел попросить тебя. Кое о чём важном. Вот засада.

«Ага, – подумала Света. – Это уже совсем горячо. Значит, интуиция меня не подвела. Ну, давай-давай, жуть как интересно, что ты сейчас придумаешь».

И Панкрат, не особо изощряясь в фантазии, выложил Свете весь свой план на завтрашний вечер. В любом случае, он сделал бы это чуть попозже, явившись прямо к девушке в номер. Но она его опередила.

– Отец подозревает меня, и совершенно напрасно, – начал он, – в нетрадиционной, так сказать, ориентации. Нужно было его успокоить, и я уже нашёл подходящую девушку для такой роли. На время, не навсегда, разумеется. Но в последний момент она отказалась. И я тут вспомнил о тебе, и хотел… В общем, могла бы ты мне помочь? Не бесплатно, разумеется. Всего на один маленький вечерок. Времени уже не остаётся придумывать что-то ещё.

– Но для этого ведь есть эскортные службы, – подыгрывая Панкрату, сказала Света.

– Я тебя умоляю, – поднял к небу глаза Панкрат, – там сразу всем станет известно о моём спектакле. Меня отец раскусит в секунду. Тем более что эскортницы все на одно лицо и с банальным набором качеств. А раскусив меня, он ещё более укрепится в своих подозрениях.

– А это так критично? – спросила Света.

Панкрат снова с удивлением на неё посмотрел. Видимо, его смутило слово «критично», которое он не ожидал услышать от простой уборщицы.

– А ты точно та Света, которую я видел два дня назад?

Света усмехнулась.

– В таком наряде я, наверное, мало чем отличаюсь от эскортниц, – сказала она.

– Ни капельки ты на них не похожа. У тебя взгляд живой. Ты не выглядишь манекеном. И эта стрижка тебе очень идёт. Наверное, Антон поработал?

– Да. И спасибо. Транжирила лимиты с твоей карты.

– Это твоя карта. Делай что хочешь. Ну так что насчёт завтрашнего вечера? Как-то можно внести коррективы в твои планы?

– Боюсь, что нет, – замотала головой Света.

– Это займёт всего лишь часик-другой. Банкет назначен на шестнадцать ноль ноль. Обещаю, что после шести вечера мой водитель доставит тебя куда скажешь. Выручай, подруга. Я только представлю тебя отцу, поболтаешь с ним минут двадцать. И на этом всё. Затеряешься в толпе и тихо исчезнешь.

Света изобразила крайне задумчивый вид.

– Да о чём я стану с ним говорить? Я же растеряюсь и буду выглядеть полной дурой, – после паузы сказала она.

– Вот и хорошо, – не подумав, выпалил Панкрат. – Ой, прости. Не то чтобы хорошо, а просто не имеет значения. – Было заметно, как он слегка покраснел.

Видимо, почувствовав это, Панкрат разрумянился ещё больше, отвернулся, удалился к окну и закурил.

«Так вот оно, значит, как… – вспыхнуло в голове у Светы. – Именно дурочка ему и была нужна?! Но зачем? Неужели просто хочет позлорадствовать над отцом, попытавшись убедить его в том, что собирается жениться на недалёкой девушке?»

Такой поворот оказался для неё неожиданным. Но, по крайней мере, теперь всё встало на свои места. Все ниточки связались в один узел, неприятный, снова возвращавший Свету к старым болячкам. Наверняка Панкрат и вакансию-то объявил с целью найти именно такую простушку. Вот только многого о ней он пока не знал. Очень многого. И она это многое постарается продемонстрировать завтра и его отцу, и гостям, которые окажутся рядом. А потом… А потом выскажет ему всё, о чём пока умолчит.

10

Света удивлялась самой себе, когда выходила из лимузина вместе с Панкратом в усадьбе Фёдора Ильича, куда съезжались потихоньку все приглашённые гости. Удивлялась тому, что совсем не нервничала, как в тот первый день, когда в дурацком деловом костюме спешила на собеседование в Москва-Сити. И это потому, что тогда всё было как бы по-настоящему, а в этот раз ей отводилась всего лишь роль статиста, которая в любом случае – так она решила – закончится её триумфальным уходом со сцены. Покажется ли она Фёдору Ильичу и гостям дурой, как планировал Панкрат, останется в тени или проявит самые лучшие из своих качеств, – ничто больше не имело решающего значения. Главное, что она в этом спектакле не жертва, а единственный, пусть и не главный герой, который волен импровизировать и вести себя не по заранее написанному кем-то сценарию. Уметь быстро адаптироваться к подобным обстоятельствам и условиям её учили восемнадцать лет, и она эти уроки усвоила на отлично.

Выглядела Света великолепно. Это она понимала, глядя на Панкрата, который, казалось ей, с каждой минутой делался всё более неуверенным в результатах своей аферы. Всю дорогу в автомобиле он молчал, пил воду из маленьких бутылочек и сдерживался от того, чтобы закурить. Нервничал в этот раз он. Света старалась ничем не выдать перед ним превосходства, время от времени поглядывая на свой айфон, приобретённый всё по той же волшебной карте сегодня в обед. Звонить и писать эсэмэски ей было некому, но она делала вид, будто что-то кому-то пишет.

Гостей в доме собралось не так много: пятеро улыбчивых американцев, три парочки средних лет супругов, небольшая группа молодых людей, только двое из которых пришли со своими подругами, сам Фёдор Ильич (самый солидный и галантный из всех) и невеста на вечер с волнующимся Панкратом. Повсюду сновали официанты с подносами, заставленными лёгкими бутербродами и шампанским; стараясь быть незаметными, но всё же выделяющиеся своими строгими костюмами и внушительными габаритами, медленно барражировали по залам секьюрити; и милая кошечка с колокольчиком на шее (самое изящное и естественное существо в доме) спешила познакомиться со всеми, путаясь под ногами. Света даже присела, чтобы её погладить. Киска со странным именем Лабрадор сразу же привязалась к ней и теперь сопровождала её повсюду.

Когда суета несколько улеглась, Панкрат первым делом представил Свету своему отцу. Тот сделал вид, будто бы они незнакомы, сказал несколько положенных в такой ситуации комплиментов, выразил свою несомненную приятность и незаметно для всех весело подмигнул Свете. Девушка искренне этому улыбнулась, сверкнув старательно отбеленными в стоматологическом кабинете зубами. Панкрат познакомил свою спутницу ещё с парочкой хороших приятелей и как-то бочком-бочком растворился в толпе, так что Светлана оказалась предоставленной только себе, сопровождаемая лишь Лабрадор. Постепенно вечеринка стала набирать обороты.

Панкрат беспрестанно курил в специально отведённом для этой цели зале. Выходя оттуда, он всякий раз искал глазами Светлану и, находя, поражался, видя, что та вовсе не теряется среди гостей, а напротив, заговаривая с новым знакомцем, собирает вокруг себя благодарных слушателей и собеседников. За пять Панкратовых перекуров девушка сменила уже четыре компании, и в конце концов, подобно Лабрадор, все начали невольно тянуться именно к ней. Света становилась центром притяжения на этом банкете.

В пятый раз Панкрат уже не выдержал и подошёл ближе, чтобы послушать, о чём она рассказывает очередной компании, окружившей её со всех сторон, и стал свидетелем истории о коварстве пенсильванских светлячков.

– Вы, Светлана, как светлячок на этой вечеринке, – сказала Эльвира, судя по взглядам и поведению, имевшая какие-то виды на Панкрата. – Наконец-то у Панкрата появилась достойная половинка. Я так за него рада.

– Вы преувеличиваете, – улыбнувшись, возразила Света. – Здесь каждый по-своему светлячок. Хотя, если честно, такое сравнение с этим милым, на первый взгляд, существом довольно двояко.

– А вот и сам Панкрат лёгок на помине, – воскликнула другая девушка, Майя, заметив молодого человека. – Ты чего же оставил свою подружку? Смотри, уведут. Тут много молодых львов, не успеешь и глазом моргнуть.

– Так-так, – снова заговорила Эльвира. – Что там за двоякость такая? Просветите нас, Света.

– Я целый год когда-то прожила в Пенсильвании, – продолжила начатую мысль Светлана. – Мой отец… Вернее, отчим. Так вот, он был энтомологом-любителем, часто брал меня с собой на охоту за насекомыми. Ловили мы этих самых светлячков. Зрелище в темноте, конечно, восхитительное. Просто сказка. А вы знаете, у них даже яйца и личинки способны генерировать свет. Личинки некоторых видов живут какое-то время в воде. И когда идёшь в сумерках по лесу вдоль берега реки, то начинает светиться всё – и воздух, и земля, и вода. Завораживающая картина. Но природа любит такие фокусы – покажет одной гранью свою красоту, а за другой спрячет от любопытных глаз истинный ужас, творящийся в самой её основе. По факту получилось так, что те светлячки, за которыми мы охотились, предстали жуткими существами. И как это бывает чаще всего, разрушителями мифов о сказочной красоте оказались самки. Девочки одного из видов этих милых созданий испускали особый световой сигнал, означающий на языке соседствующего с ними вида призыв к спариванию. Это называется световая мимикрия, насколько я помню. Самец летел на этот призыв, но, вместо того, чтобы получить свой приз, неизбежно оказывался с откушенной головой.

По группе слушающих пронеслось тихое «ах».

– Не может такого быть, – сказала Эльвира. – Света, а вы, оказывается, жестокая женщина. Так безжалостно разрушили мою детскую веру в этих милых созданий.

– Моя вера рухнула ещё в одиннадцать лет, – ответила Света. – Но вы, Эльвира, не думайте, что все светлячки такие. Есть виды, которые во взрослом состоянии вообще не имеют челюстей и проживают свою короткую жизнь, совершенно ничем не питаясь.

– Ну слава богу, – воскликнула собеседница. – А то уж я хотела заплакать.

К этому времени среди слушающих оказались и те пятеро американцев, с которыми Панкрату предстояло заключить контракт. Им тоже стало интересно, когда они услышали знакомое слово «Пенсильвания». Они попросили Майю перевести вкратце то, о чём рассказывала Света. Но Светлана без видимых усилий перешла на английский и повторила всё то, что успела до этого рассказать.

Панкрат всё глубже погружался в совершеннейшее непонимание происходящего. Да кто же такая эта девушка? Простая уборщица из детдома, знающая в совершенстве английский и способная за пять минут очаровать искушённых в этикете людей?! Бред какой-то. Ему казалось, что уже весь зал перекочевал поближе к Светлане. Он хотел было тут же увести её в какой-нибудь укромный уголок, чтобы задать кучу вопросов. Но его опередил Фёдор Ильич, элегантно увлёкший девушку за собой. Панкрат снова ушёл в курительную, где остался теперь один и оттуда продолжал наблюдать за развитием немыслимого сюжета.

Вечеринка продолжалась больше предполагаемого. Панкрат не находил себе места, был рассеян, недоволен самим собой, невпопад отвечал на вопросы своих приятелей, вообще казался помятым и усталым, так что совсем скоро на него перестали обращать внимание.

Только сама Света в конце концов взяла его под руку и вывела в вестибюль, где людей, кроме них, не оказалось.

– Ну, ты доволен? – спросила она, с вызовом поглядев ему в глаза. – Или я была недостаточно дурой, как ты хотел?

– Я не понимаю, что это всё сейчас было. – Панкрат выглядел, как нашкодивший подросток.

– Так что же пошло не так? – продолжала наступать Света. – Может, тебя смутил мой словарный запас? Для уборщицы, наверно, великоват. Не находишь? Или моё знание английского? Ты знаешь, детдом – это не только скитания по чужим углам, но и возможность многому научиться. Я целый год прожила в приёмной семье в США. Я ничего не придумала, рассказывая о пенсильванских светлячках. В тот раз мне повезло с родителями – они оказались очень хорошими людьми. Но не успели до конца оформить нужные документы, когда приняли идиотский закон, запрещавший усыновлять иностранцам. В четырнадцатом году, после долгих разбирательств в суде, мне пришлось вернуться обратно. У меня в запасе есть ещё много интересных и поучительных историй. Прости, если разочаровала тебя. Вот, – она открыла сумочку и достала оттуда свою именную карту. – Возьми. Оставь на память обо мне. Надеюсь, миссия моя на этом закончена. Не переживай, на свадьбу мне тоже ни на какую не нужно. Доберусь на такси до дома. Только сначала вещи свои заберу из номера. И подыщи себе другую уборщицу, если, конечно, она всё ещё тебе нужна. Фёдору Ильичу передай мои искренние извинения, что ушла, не простившись. Он хороший человек. И единственный, с кем мне жаль расставаться. Пока.

Она сбежала вниз по лестнице. За ней, звеня колокольчиком, понеслась и кошка.

Света снова присела, чтобы её погладить.

– Ну и ты, малыш, – сказала она, – не поминай лихом. С тобой тоже было приятно иметь дело.

Она улыбнулась, ещё раз бросила взгляд на растерянного Панкрата и вышла в тёплый июньский вечер, довольная удачным финалом.

Панкрат опустил глаза и с недоумением стал разглядывать чёрную карту, на которой золотыми буквами было вытеснено: «Светлана Вессер».

11

Света сидела в заполненной до краёв ванной, вернувшись из хостела в свою коммуналку. Прошло всего лишь три дня с той вечеринки, но ей казалось, что это случилось совсем в другой жизни. Победительницей она чувствовала себя недолго. Оказавшись в постылой квартире, она скинула с себя непривычную броню воительницы и превратилась в девчонку, которой всё так же требовались защита и искренняя любовь. Что и кому она доказала? Наверное, все уже успели её позабыть, погрузившись в привычную рутину своих дел. А у неё опять не было ничего по-настоящему своего – ни квартиры, ни занятий, ни близкого друга, ни целей и ни одного из ключей от намертво закрытых дверей. Она хлопала ладошкой по пене, отражавшей тоскливый свет лампочки под жёлтым, облупленным потолком, и не могла даже заплакать – всё было пусто внутри неё. Но ничего. Проходила она через такое не раз. Теперь нужно было просто загрузить себя чем-нибудь на грани невыносимого – пойти хотя бы на те же склады «Озона» или даже в автосервис. Кажется, в четвёртой или пятой приёмной семье она полгода провела в гараже, разбирая и собирая моторы, пока не сломала ключицу упавшим на неё колесом. Света невольно усмехнулась, вспомнив об этом. В больницу к ней пришла женщина из организации по защите прав ребёнка, и выписали её уже в знакомый интернат, не позволив даже попрощаться с патронами.

В этот момент дверь в ванную распахнулась, и в проёме показался сосед-рецидивист. Света уже отвыкла запирать за собой двери, и мужчина вполне мог принять это за недвусмысленный намёк.

– Привет, – с наглой ухмылкой на небритом лице сказал он, пытаясь рассмотреть за горой пены хоть что-нибудь для него в данный момент интересное. – Я смотрю, ты прямо похорошела, пока тебя не было в нашей хате. Но ты же знаешь порядок – больше двадцати минут не занимать ванную. Выползай. Теперь моя очередь. Или могу составить тебе компанию.

Он уже сделал шаг вперёд, когда в дверь позвонили.

– Кого ещё нелёгкая принесла? – расстроенно сказал он, прикрыл ванную и вышел, намереваясь высказать своё недовольство незваному гостю.

Дальше Света слышала только чей-то вежливый бас, какие-то невнятные, явно агрессивные возражения соседа, потом глухой удар упавшего на пол тела и негромкий стук в ванную.

– Светлана, вы здесь? – прозвучал незнакомый басок.

– Да, – насторожившись, ответила девушка. – Что вам нужно? Вы кто?

– Прошу прощения за неожиданное вторжение, – продолжил басок, – но знакомый вам Фёдор Ильич ожидает внизу в машине. Не могли бы вы одеться и спуститься к нему? У него есть к вам несколько вопросов. Это не займёт много времени, и, уверяю вас, общение не представляет для вас никакой угрозы. Это он просил подчеркнуть особо. Сосед ваш, я вижу, куда опаснее.

– Хорошо, – согласилась Света.

Выбора у неё, собственно, никакого и не было. Оставаться здесь с этим озабоченным типом, которого, выйдя из ванной, она обнаружила лежавшим без сознания в коридоре, было наименее желательным вариантом. Она по-быстрому оделась в привычную футболку и джинсы, обула кроссовки и выбежала на улицу, захватив только сумочку и телефон.

Обладатель баса, громила лет тридцати, мило улыбаясь, открыл дверь чёрного лимузина, жестом предлагая Светлане забраться в салон.

В салоне её ожидал Фёдор Ильич. Он был спокоен и умиротворён.

– Добрый день, Сеточка, – сказал он. – Извините, что так вот набегом и без предупреждения. Я вам звонил, но у вас, судя по всему, теперь другой номер.

– Здравствуйте. Да, я сменила симку. Вы хотели о чём-то поговорить?

– Собственно, я хотел сделать вам предложение. Нет-нет, не в том смысле. Хотя, если честно, вы оказали бы мне честь и в этом случае. Я хочу предложить вам работу в моей фирме. Только не возражайте сразу, пожалуйста. Я достаточно узнал о вас за последнее время, и уверен, что вы нуждаетесь в работе и вообще во внимании со стороны людей, которые не сумели вас по достоинству оценить.

– Вот как? – удивилась Света.

– Наводить справки – часть моей каждодневной работы. И о затее Панкрата я знал уже после нашей нелепой встречи в душе. Вычислить его намерения не составляло труда. Мне самому, думаю, как и вам, было интересно, как он станет выкручиваться из не по сценарию развивающейся пьесы. Мне было жалко смотреть на него на той вечеринке. Но вы, Светлана, блистали. Многие вас до сих пор вспоминают; спрашивают, куда вы пропали, и не сошёл ли Панкрат с ума, если вдруг отказался от вашей компании. И сердце старика, не стану скрывать, вы тоже покорили. У вас железный характер. Вы напомнили мне мою покойную супругу, Лизавету. Это она сделала из меня успешного человека и научила разбираться в людях. Но у вас есть и ещё кое-что… Нда… Только это между нами, Светлана. Никто не догадывается о том, что истинным создателем моего дела была именно она. Потрясающая женщина. Я думал, что таких больше не существует на свете. Пока не встретил и не узнал вас. Извините, что так много комплиментов с моей стороны. Однако позволю себе сегодня не сдерживаться, очень уж накипело. Позвольте вам кое-что показать. Для этого нужно только кое-куда съездить. Миша, можешь трогать, если дама не станет возражать.

Фёдор Ильич вопросительно посмотрел на Свету.

Та пожала плечами и тихонько сказала:

– Поехали.

Лимузин тотчас тронулся и направился в сторону шоссе.

– Мне только одного жаль, – продолжил Фёдор Ильич. – Того, что мой сын оказался столь невнимателен и недальновиден. Он мог бы просто сказать мне, что мои сомнения по поводу его ориентации напрасны. Для чего нужен был весь этот спектакль – не понимаю. И то, что он не рассмотрел в вас сокровище – такая жалость. Но, с другой стороны, он ещё не готов обладать таким бриллиантом. Не потянет. Ему ещё нужно повзрослеть. Так-то он очень добрый мальчик, вы не подумайте. Просто увлекается своими идеями, не замечая за ними людей и не умея вовремя поменять планы. Лизавета, к сожалению, не успела толком заняться его воспитанием. А у меня всё дела и дела, времени ни на что совершенно нет.

Минут через двадцать лимузин остановился, свернув с Новорижского шоссе к таунхаусам, ровным строем расположившимся вдоль недлинного переулка.

– Вот, Светочка, ваше новое жилище, – показывая рукой на один из домов, сказал Фёдор Ильич. – Возражения не принимаются, даже если вы откажетесь от сотрудничества в моей фирме. Этот дом ваш по документам. Можете делать с ним, что захотите. Не стану придумывать, как Панкрат, что это положено для всего нашего персонала. Это мой вам скромный подарок в знак признательности и в извинение за то, что вам пришлось пережить, став жертвой неудачной аферы сына. Поверьте, для меня это ничего не стоит, а вам это необходимо, чтобы раз и навсегда избавиться от соседства не вполне приличных людей.

Света только хлопала большими зелёными глазами и не знала, что говорить. Она понимала, что возражать Фёдору Ильичу не имело ни малейшего смысла. Да ей и самой не хотелось. Как-то всё стало выглядеть вдруг по-домашнему, совершенно естественно, словно с Фёдором Ильичом она знакома была целую вечность. Всё как бы сложилось наконец в правильную картину. Последний пазл встал на нужное место, и ей открылся истинный смысл всей цепочки, которую плела жизнь в течение восемнадцати лет.

12

Пролетело ещё два дня.

Фёдор Ильич почувствовал себя непривычно растерянным. Для него это было что-то новое. Единственный раз за последние много лет, когда он заподозрил самого себя в неуверенности, случился сразу после смерти Лизаветы. И вот теперь точно такой же приступ.

«Неужели старость?» – пронеслось в голове Фёдора Ильича.

Как и любой нормальный человек, старика он в себя не ощущал. Ни физически, ни тем более уж душевно. В нём ещё блуждали огни желаний, шелестели волны романтических наваждений, он не разучился по-настоящему мечтать и стремиться к недостижимому. Наработанный за долгие годы статус не позволял выставлять всё это на чьё-либо обозрение – для партнёров, для подчинённых и тем более для конкурентов (а эти не переводились, как комары) он должен выглядеть исполином, неприступной крепостью, неодолимым соперником, надёжным хозяином и справедливым отцом-покровителем. Но все эти внешние атрибуты давно сделались чем-то вроде инстинкта, обыкновенной формальностью. В нужный момент выработанные рефлексы включались сами собою. Однако, оставаясь в одиночестве, Фёдор Ильич всё чаще становился другим. Особенно теперь, когда то и дело возвращался мыслями к промелькнувшей в его жизни Светлане.

Ему и впрямь было стыдно за Паню. В отличие от сына, он на собственной шкуре испытал настоящие тяготы быта, когда только начинал собственную карьеру. И уж тем более он понимал, насколько тяжелее пришлось Свете, которая не знала настоящей, бескорыстной поддержки и безусловной родительской любви. Не будь она такой сильной и рассудительной, какой проявила себя, выйдя победительницей из Паниного спектакля, это могло бы её сломать.

– Да-да-да, – вслух бормотал Фёдор Ильич, бродя из угла в угол по каминной в своей усадьбе.

У него в ногах беспрестанно путалась Лабрадор, требуя участия и в своей жизни. Фёдор Ильич взял кошку на руки и уселся в кресло возле камина.

– Тоже маешься, – вполголоса произнёс он. – Все о тебе забыли.

Лабрадор была любимицей Лизаветы. Когда супруги не стало, то никто уже не уделял кошке того внимания, к которому она успела привыкнуть. Домработница и повар кормили её, гладили иной раз по голове, вызывали ветеринара, если с кошкой случалась какая-нибудь хворь. Но на этом вся их забота и заканчивалась. Сам же Фёдор Ильич, к собственному сожалению, страдал аллергией на собак и кошек.

Он чихнул. Лабрадор спрыгнула с его коленей и отбежала подальше, усевшись подле соседнего кресла. Оба они – и человек и кошка – чувствовали себя в это вечер не в своей тарелке. Фёдор Ильич снова подумал о Свете. Одна. В совершенно незнакомом и непривычно большом доме, где всё обставили наспех и почти наугад. Как она должна себя ощущать? Что думать? Может быть, представляет себя птицей, пойманной и запертой в клетке? Фёдору Ильичу этот подарок и правда не казался чем-то особенным. В его представлении, свой дом должен быть у каждого нормального человека. Это как одежда, или даже как нос или уши. Вот же он идиот! Фёдор Ильич хлопнул по лбу ладонью, вскочил, будто ужаленный, с кресла, посмотрел на часы и бросился переодеваться.

Приведя свой внешний вид в безупречный порядок, он вернулся в каминную, посадил Лабрадор в кошачью переноску и, не сказав никому ни слова, отправился к гаражу.

В этот раз он решил не напрягать ни водителя, ни охрану. Сам повернул в замке ключ зажигания, вывернул к воротам на своём старом, скромном «Рено» и двинулся по направлению к Новорижскому шоссе. Теперь он боялся не застать Свету в её новом жилище. Был почти уверен, что она оттуда сбежала и вернулась в свою более привычную коммуналку.

К счастью, свет в окнах оказался зажжённым.

Фёдор Ильич аккуратно припарковался возле забора, взял переноску и позвонил в домофон около железной решётки.

Света долго не открывала, видимо, пытаясь сообразить, где и какую кнопку следует нажимать. Лишь спустя три минуты замок на калитке звонко щёлкнул, и Фёдор Ильич бодрым шагом проследовал к парадному входу.

Ещё через пару минут Света открыла дверь.

Она удивлённо посмотрела на гостя, не говоря при этом ни слова. Фёдор Ильич даже засомневался в том, что она узнала его в неярком свете, лившимся на крыльцо из прихожей.

– Лампочка, наверно, перегорела, – сказал зачем-то мужчина, разглядывая круглый плафон над дверью.

– Фёдор Ильич? – промолвила, наконец, Света.

– Да. Простите, Светочка, за столь поздний и неожиданный визит. Я вам не помешал?

– Нет-нет, что вы, – засуетилась девушка. – Вы проходите. А лампочка… Это я не совсем ещё разобралась, где и что нужно включать. Дом такой огромный, и столько всяких загадочных кнопок…

– А я не один. – Фёдор Ильич приподнял переноску, демонстрируя её перед Светой.

Лабрадор замяукала и стала тыкаться мордочкой в тоненькую бамбуковую решётку.

– Боже, – улыбнувшись, всплеснула руками Света. – Ну, здравствуй, малыш, и тебе.

– Одиноко ей в усадьбе. Знаешь… Мается. И я вот подумал, не примешь ли ты её в свою компанию? На банкете, мне помнится, вы очень хорошо подружились. И тебе, однако же, станет повеселее. У тебя нет аллергии?

– Нет. И такой компании я буду очень даже рада.

– А я, знаешь ли, всю жизнь мучаюсь от этой напасти.

Фёдор Ильич открыл переноску. Лабрадор сразу выскочила из неё и подбежала поприветствовать Свету, ласкаясь к её ногам.

Первоначальное замешательство между Фёдором Ильичом и Светой довольно быстро сошло на нет.

Они прошли в гостиную, уселись в узкие кресла и с минуту ещё помолчали, каждый думая о своём.

– Я, собственно, – начал Фёдор Ильич, – приехал справиться о том, как тебе живётся на новом месте. И узнать, что ты решила относительно предложения поработать в моём отделе.

– Честно говоря, – немного неуверенно произнесла Света, – не могу отыскать в этих хоромах саму себя. Потерялась. Думала вот даже позвонить вам… – она внезапно задумалась.

– Ну вот, – не дал ей договорить Фёдор Ильич. – Этого я и боялся. Конечно же я не до конца соизме́рил этот свой жест. Честное слово, от всего сердца и с искренним сожалением о случившемся. Ты только не подумай, что отныне чем-то обязана лично мне или моей фирме. Так зачем ты хотела мне позвонить?

– Вот, – пожала плечами Света. – Вы правильно угадали. Трудно принимать такие подарки. Тем более что ничего страшного вовсе и не случилось. Поверьте, мне приходилось обжигаться на куда более обидных вещах.

– Даже не сомневаюсь, Светочка. Даже не сомневаюсь. Но уж успокойте старика, скажите, что вы не собираетесь отсюда сбежать.

Света грустно улыбнулась и пристально посмотрела на Фёдора Ильича. Этот его переход с «ты» на «вы» выдавал в мужчине искреннее смятение.

– Вот так и думал, – выскочил он из кресла. – Так и думал. Вот же я остолоп. Ну нельзя же было так сразу… Вообразил себя благородным рыцарем на белом коне. Не без этого, Светочка. Да. Каюсь. Простите, ради бога, мой неуклюжий порыв.

Света тоже встала и отошла к окну, повернувшись к Фёдору Ильичу спиной. На ней было чёрное вечернее платье, подчеркнувшее нежную белизну её обнажённых плеч. Девушка отыскала его в роскошном гардеробе, предусмотрительно заполненном кем-то весьма просвещённым в моде и знакомым с параметрами её фигуры. Фёдор Ильич во время визита застал Свету как раз за этим занятием. Представить себя в этом доме в домашнем халате или в потрёпанных джинсах Света до сих пор не могла. Впрочем, и представлять не особенно собиралась, думая через пару дней вернуть каким-нибудь образом этот чрезмерный подарок обратно Фёдору Ильичу. Однако факт того, что тот застал Свету в таком наряде, смутил девушку ещё больше, и она поймала себя на мысли о том, что новая жизнь ей начинает всё-таки нравиться, а в её желании отказаться от заманчивых перспектив есть немаленькая доля лукавства. В этот момент Фёдор Ильич выглядел в её представлении более настоящим, чем она сама. Заподозрить его в чём-то большем не было никаких причин. И Света от всей этой растерянности и от назойливой мысли о своих меркантильных позывах не нашла ничего другого, как просто заплакать, глядя на своё раздвоенное отражение в окне, за которым сгущалась мгла.

– Светочка, – тихо проговорил Фёдор Ильич, осторожно приблизившись к ней и не решаясь дотронуться до её хрупких плеч. – Ну что же вы так? Зачем же теперь плакать? Я вас снова чем-то обидел?

Он чувствовал себя мальчишкой, хотя Света, наверное, годилась ему во внучки. И это чувство всё больше начинало нравиться Фёдору Ильичу.

Света развернулась и, уже не сдерживая рыданий, опустила ему на грудь своё заплаканное лицо. Её зелёные глаза сделались от слёз настолько пронзительно изумрудными, что у Фёдора Ильича перехватило дыхание. Он наконец решился её обнять. Осторожно, будто боясь причинить вред. Сердце его забилось часто, растерянность без следа растворилась, уступив место горячему, благородному восхищению. Он погладил девушку по шёлковым волосам и вдохнул её аромат, переполнивший его душу зыбкими воспоминаниями не то о счастливом прошлом, не то о будущем, которое вот-вот должно было случиться.

Они простояли долго, растворившись во времени и только слыша, как звенит колокольчик Лабрадор и как тикают в коридоре не нужные им часы.

13

Панкрат сидел в своих безликих апартаментах и допивал вторую бутылку «Чинзано», проклиная самого себя и весь белый свет за проваленную авантюру с невестой, которая имела непредвиденные последствия. Во-первых, он недооценил Свету. Возвращаясь мыслями к их немногочисленным встречам и разговорам, он всё больше убеждался в том, что не настолько к ней равнодушен, как могло показаться. Почему он не рассмотрел в ней бриллианта с первого раза, было для него непонятно. Ведь он, несмотря на подозрения Фёдора Ильича, считал себя экспертом по части женщин. Полагал, что хорошо знает их душу, а их мотивы – скрытые и не очень – читает как открытую книгу. Возможно, подобная уверенность присуща всем самолюбивым мужчинам, которых природа не обделила привлекательной внешностью. Но от этого Панкрату было не легче.

К тому же это ещё полбеды. Другая половина воспринималась куда обидней – Панкрата обставил отец на его же собственном поле! Даже в каком-то плане унизил. Фёдор Ильич, конечно же, не планировал ничего подобного, так получилось само собой. Дело в том, что о подарке Фёдора Ильича в виде таунхауса на Новорижском Панкрат узнал значительно позже того, как сам поспешил загладить свою вину перед Светой. Он навёл о ней более подробные справки, узнал о проблемах с квартирой, из которой девушку выселили в грязную коммуналку, и очень быстро его помощники по юридической части выявили всех участников и виновников той аферы. Разумеется, стрелочником в итоге оказался «фонарщик», с которым поговорили «правильные» люди и вынудили того лично извиняться перед Светланой. Меж тем справедливость быстро была восстановлена в суде, и квартира снова вернулась к Свете. Она узнала об этом за день до визита Фёдора Ильича, встретив вечером при входе в посёлок старого куратора с фингалом под правым глазом. Если бы не эта встреча, то Света уже собирала бы вещи, чтобы вернуться на свой, как говорится, шесто́к. Но извинения «фонарщика» выглядели скорее как затаённая угроза. «Ну-ну, – читалось в его глазах. – Посмотрим, надолго ли ты задержишься в этом доме. Вот только вернись – и я устрою тебе настоящий ад». Медвежья услуга со стороны Панкрата всерьёз поставила её судьбу под угрозу. Если она решится выпорхнуть из своей новой клетки, то полёт скорее всего окажется не таким долгим. Кроме Фёдора Ильича, защитников у неё в этом мире не оставалось.

Когда до Панкрата дошла, наконец, информация о подарке отца, то он почувствовал себя жалким мальчишкой и устыдился, понимая, что таким, наверное, кажется теперь и Свете. Самолюбие оказалось уязвлено не на шутку.

Но беда, как говорится, не приходит одна. А в случае с Панкратом, прицепом прибыли сразу две. Пребывая в таком жутком моральном состоянии, он очень невнимательно отнёсся к документам, касавшимся контрактов с американцами, упустил кучу деталей и по старой привычке направил первые деньги не по тем каналам. Американцам ещё на банкете Панкрат показался каким-то мутным, потому они с особой тщательностью отнеслись к финансовой части сделки и, проследив маршруты первых авансов, схватились за голову, справедливо посчитав, что их вовлекают в нехорошую авантюру. Это ещё можно было исправить, но Панкрат, всецело осознавая последствия, ничего не предпринимал. Обида, почти детская в своей непосредственности и мерзкая по своему существу, сплела в его сердце кокон, внутри которого медленно зрело зло. «Ну и пусть. Пусть, – думал Панкрат. – Они сами виноваты. Кружились возле бедной сиротки, как голодные мухи. И что они в ней нашли? Что в ней есть такого, чего нет у них? Не понимаю». Однако всё он понимал. Так же, как понимал Фёдор Ильич или Эльвира… Ну да. Эльвира. Конечно же. Та оказалась вообще самой практичной. Почувствовав, что Паня созрел для взрослых отношений, и воспользовавшись тем, что Света освободила уже нагретое место, она умело взяла наследника в оборот. Панкрат, поглощённый своей обидой, особо и не сопротивлялся.

Первую бутылку «Чинзано» они выпили как раз с Эльвирой. Она ушла из апартаментов Панкрата двадцать минут назад. И если до её визита у него ещё оставались какие-то сомнения относительно того, что делать с ошибками в деловой документации, то после разговора с ней все его сомнения отпали.

– Ты не поверишь, кого я вчера встретила в нашем посёлке, – сказала Эльвира, когда они откупорили ещё первую бутылку.

– Напомни, – не сразу сообразил Панкрат, – это на Новорижском?

– Ну да. Ты ведь, надеюсь, в курсе, что твой отец подарил этому светлячку?

– Разумеется, – нахмурился Панкрат.

– Так вот… – Эльвира перешла на шёпот и чуть наклонилась в сторону собеседника. – Вчера собственной персоной пожаловал к ней в гости.

Панкрат опешил. Его в эти секунды коробило сразу всё: и смелый тон Эли, с которым она пустилась в обзывательства и сплетни, и её уверенность в том, что его эта информация неизбежно заденет. Первым желанием Панкрата было тут же пресечь этот неприятный разговор, но внезапный порыв ревности заставил его промолчать. Он только пристальней вгляделся в лицо и фигуру Эли. А она ведь очень даже и ничего. С такой можно не церемониться – она знает, чего хочет, и в курсе того, чем рискует.

– Ты уверена? – спросил Панкрат, словно спрашивая не об отце, а о том, что Эля осознаёт последствия этого разговора.

– Разумеется. – Эльвира победно откинулась на спинку стула и одним глотком опустошила бокал. – Наш таунхаус как раз напротив. Главное, приехал один, без водилы и без охраны. И на стареньком «Рено». Давно я его на этой тачке не видела. Кошечку ей привёз. – Эля коротко рассмеялась.

– Какую кошечку?

– Ну, ту, из усадьбы. Не помню как её… Имя ещё такое собачье.

– Лабрадор?

– Ну да.

Панкрат ещё больше нахмурился, но ничего не сказал.

– Больше часа у неё был, – добавила Эля и протянула пустой бокал, чтобы Панкрат снова наполнил его до краёв.

Они ещё долго говорили о чём-то. Но Панкрат с каждой минутой делался всё рассеянней и мрачнее, так что Эльвира, поняв, что сегодня и так с её стороны сделан большой шаг к намеченной цели, благоразумно простилась и оставила Панкрата наедине с ядовитым букетом его предположений и чувств.

14

В таунхаусе, после того, как более-менее улеглись лишние эмоции Светы (да и Фёдора Ильича, что уж там говорить), их разговор медленно перетёк в рациональное русло. Света окончательно решила для себя, что возвращаться ей отныне некуда, все мосты так или иначе оказались сожжёнными, и потому она согласилась на предложение Фёдора Ильича работать в его фирме. Разумеется, о должности уборщицы и речи быть не могло, тем более что вакансии такой у них в природе никогда и не существовало. Фёдор Ильич был уверен, что Света отлично справилась бы с ролью менеджера по общественным связям. С приятной внешностью, со знанием иностранного языка и со способностью склонять на свою сторону новых людей это занятие пришлось бы девушке по силам и по душе. Конечно, прежде предстояло бы закончить кое-какие курсы, о которых, как оказалось, её благодетель позаботился заблаговременно. Осенью Светлану ждала учёба. Но чтобы она представляла масштаб и нюансы своей новой работы, Фёдор Ильич пригласил её на конференцию в Лондон, которая должна состояться через четыре дня. В этой поездке от неё требовалось пока только наблюдать и знакомиться с теми людьми, с которыми в будущем придётся общаться уже плотнее. Света с радостью согласилась и на эту поездку. Не столько из интереса к предстоявшей работе, сколько из желания вырваться из стен необжитого дома к людям.

– И большая команда поедет на эту конференцию? – поинтересовалась Света.

– Я, ты и Анжела. Это моя секретарша. Придётся приводить в порядок некоторые документы, да и тебе с ней будет не так скучно. Впрочем, она покинет нас на день раньше.

– А кто позаботится о Лабрадор?

– Не беспокойся. Я найду человека. Если ты, конечно, не возражаешь, чтобы в твоё отсутствие кто-то бывал в доме. В твоём доме, – со значительностью повторил Фёдор Ильич.

Спорить Света не стала. На том они и порешили.

Оказалось, что у Фёдора Ильича имелся даже собственный самолёт. Помимо Анжелы, генерального директора сопровождал молчаливый охранник, ни разу за весь полёт не сдвинувшийся со своего места.

Фёдор Ильич с самого утра был, судя по всему, не в настроении, ни с кем не разговаривал, уткнувшись в какие-то документы и изредка отвечая на телефонные звонки. Впрочем, со Светой он был приветлив, хотя до приземления в Хи́троу говорил только по существу предстоявшей конференции, совсем не затрагивая их личных отношений.

Света чувствовала себя неловко, несмотря на лавину совершенно новых впечатлений и неясных предчувствий. Послезавтра ей должно исполниться девятнадцать, и, судя по всему, встретит она их вдалеке от России.

Анжела оказалась вполне нормальной девушкой, совсем не такой, какой запомнила её Света по редким встречам в офисе Фёдора Ильича и Панкрата. Привыкшая к путешествиям и долгим перелётам, она ни на что внешнее не обращала внимания, весь свой интерес обратив на Светлану. Они быстро сошлись, успев за время полёта обсудить что-то и из личной жизни, и из работы.

– А Фёдор Ильич всегда так серьёзен? – спросила Света, которую не переставал волновать вид своего патрона.

– Да нет. Просто небольшие проблемы на фирме. Думаю, поэтому он сегодня такой. Обычно он разговорчив и любит пошутить. А ты не в курсе?

– Не в курсе чего?

– Того, что учудил Панкрат. – Анжела сказала это почти шёпотом, чтобы её никто, кроме Светы, не слышал.

Света пожала плечами.

– Я думала… Нет? – Анжела смотрела теперь с какой-то хитрой полуулыбкой.

Света не могла понять, что имеет в виду девушка.

– Ну ладно, – сказала та, – забей. В общем, все на фирме в курсе, зачем тебя Панкрат пригласил на тот банкет с американцами.

– Понятно, – смущённо произнесла Света.

– Да ты не бери в голову. Вообще-то ты молодец. У нас все девки разделились на два лагеря – одни за тебя топят, а другие считают, что ты та ещё штучка. Если что, я на стороне первых.

Анжела снова хитро посмотрела на Свету.

Света только вздохнула.

– Короче, после того вечера Панкрат как будто взбесился. А тут как тут и Эльвира почувствовала добычу. Уж не знаю, серьёзно у них там с Панкратом или так, на время объединились. Но крышу-то парню слегка снесло. Нарочно или случайно, но так получилось, что он сделку с американцами провалил. Что-то там по финансовой части. Те сдрейфили не на шутку, в соответствующие органы обратились, типа они тут не при делах. Ну, и нагрянули на фирму налоговики.

– Всё так серьёзно?

– Ну а то! В таких делах дай слабину – тут же понабежит шакалов. Так что конференция, которая предстоит, очень важна для Ильича. Придётся доказывать важным партнёрам, что он не верблюд. И тебя он, думаю, на удачу взял. Американцам ты сильно понравилась. Они тоже там будут.

– Меня на удачу? – Сердце Светы заныло от такого предположения Анжелы.

Неужели снова она стала игрушкой для каких-то невнятных целей? Да быть такого не может! Не походило это на Фёдора Ильича. Не совсем же она дура, чтобы снова и снова наступать на одни и те же грабли.

Однако, сколько ни успокаивала себя Света, сомнения снова впились в её душу занозой. Ей вдруг снова вспомнился Лабынгкырский чёрт, и девушке впервые подумалось, что лучше бы он сожрал тогда её, а не отчима.

Самолёт тем временем стал заходить на посадку. Бортпроводница, улыбаясь, заглянула в салон и попросила, чтобы немногочисленные пассажиры пристегнули ремни. Честно говоря, разговор с Анжелой продолжать не хотелось, и Света с радостью переключилась на предпосадочную суету.

15

Суета на конференции, сразу затянувшая с свой водоворот, не оставила Свете возможности думать о чём-то не относящемся к деловым встречам. Фёдор Ильич повсюду таскал за собой Свету, представляя своей главной помощницей и будущим пиар-менеджером. Особенно долго пришлось общаться со знакомыми уже американцами, которые и в самом деле оказались рады увидеть на конференции Свету.

Все недоразумения, касавшиеся утекавших в неправильном направлении денег, к вечеру были улажены. Фёдор Ильич уверил американцев, что директор венчурного отдела будет сурово наказан, что все «неправильные» счета закрыты, а аванс полностью возвращён обратно. Если спонсоры захотят всё же включиться в процесс, то аванса теперь не потребуется.

– Начнём работать исключительно на доверии, – сказал Фёдор Ильич. – А там посмотрим.

– Окей, – сказал самый старший из американской делегации, улыбнулся и приподнял свой бокал с шампанским, глядя на Свету.

Анжела, уже успевшая оформить все нужные документы и получить дополнительные инструкции от шефа, улетела обратно обычным рейсом.

Света же с Фёдором Ильичом, ни разу за целый день не сумевшие ни на минуту перевести дух, снова поднялись в свой самолёт и уже ближе к полуночи покинули Лондон.

Фёдор Ильич, казалось, воспрял духом. Теперь он улыбался и всё время что-нибудь говорил. Света же чувствовала, что ещё немного – и она просто отключится. Давно она так не уставала, как сегодня. Мужчина наконец заметил её почти отсутствующий взгляд и усталую улыбку и, нежно погладив по плечу, опомнился:

– Да что ж это я, Светочка. Ты уж прости, совсем тебя сегодня измучил. Ты отдыхай. А завтра… – он сделал паузу. – Впрочем, это будет сюрприз. Надеюсь, приятный.

– Сюрприз? – едва соображая, переспросила Света.

– Да. А пока спи. Рано утром будем на месте. На нужном месте. На правильном.

– Угу, – кивнула Света и отключилась.

За той вереницей событий, которые обрушились на Свету в последний месяц, она совершенно потеряла себя. Многое случалось в её жизни – в основном страшное и обидное, – но раньше она всё же могла удерживать свой стержень, умела управлять своими действиями и своими стремлениями. Но сейчас… Сейчас она рассыпа́лась на маленькие кусочки и безвольно смотрела, как их уносит поток жизни в неведомом направлении.

Фёдор Ильич, конечно, умел удивить.

Забывшись в глубоком сне, Света очнулась оттого, что кто-то осторожно тряс её за плечо.

– Светочка, – услышала она голос Фёдора Ильича, – просыпайся, милая, сейчас приземлимся.

– Уже? – Она встрепенулась и посмотрела в иллюминатор.

– Уже, – кивнул Фёдор Ильич и улыбнулся.

Первым, что увидела внизу за бортом Света, была Эйфелева башня, вся ещё в огнях и иллюминации, несмотря на уже скорый рассвет. Света полагала, что летят они в Домодедово, но оказалось, что следующая остановка – Париж. Париж! Но ведь этого не было в расписании. И никто об этом не обмолвился ни единым словом.

Света вопросительно взглянула на Фёдора Ильича.

– Да-да, – сказал он, продолжая улыбаться. – Ты не ошиблась. Париж. Это мой подарок тебе на девятнадцатилетие. Оставайся такой же очаровательной и никуда, пожалуйста, уж не исчезай.

– Подарок? – почти по слогам переспросила Света.

– Пристегнись. Сейчас будем садиться.

А она-то полагала, что нужна Фёдору Ильичу только в качестве талисмана на встрече с американцами. По крайней мере, в этом её почти убедила Анжела.

Света была счастлива. О таком она никогда даже и не мечтала. Где был Париж и где она ещё каких-нибудь пару месяцев назад! И вот он рассыпает теперь огни совсем рядом, будто примагничивая к себе и заключая в свои объятья. Последние сомнения относительно Фёдора Ильича растаяли, как выпавший посреди мая снег.

Целых три дня провели они в Париже. Не было никаких деловых встреч и вообще разговоров о работе. Лувр, Версаль, Латинский квартал, французский Диснейленд, роскошный «королевский сьют» в «Ле Мюрис» с отдельными спальнями и огромной верандой с видом на Тюильри.

Фёдор Ильич тоже ожил, будто видел всё это впервые глазами Светы. Вчерашняя серьёзность больше не возвращалась к нему. Он шутил, декламировал стихи, рассказывал о достопримечательностях так, как не сумел бы ни один гид. И в глазах Светы делался всё роднее и ближе. Теперь она всецело доверяла ему. Она почти знала, что этот человек не предаст и не откажется от неё ни при каких обстоятельствах. Больше не явятся к ней в дом люди из опеки и не выдернут её с корнями из новой жизни. И потерянная её цельность снова стала складываться в структуру, обретая как бы обновлённую сущность – Свету версии 2.0, счастливую и уверенную в себе и в своём новом друге. Именно так она и предпочла называть для самой себя Фёдора Ильича – другом.

Вечером третьего дня, уже приготовившись лечь в постель в своей спальне, Света первый раз за последние полгода испытала неудержимую потребность в физической близости. Может быть, от излишнего чувства благодарности или от тех флюидов, которые проникали в каждую клеточку тела в этом городе вечной любви. Сердце её плавилось от желания, безотчётный порыв будоражил нервы и учащал дыхание. Словно из её спальни выкачали весь воздух и нанесли невидимой кистью на шелка́ и на позолоту аромат нестерпимой страсти. Не в силах побороть свой порыв, Света выбралась из-под одеяла и выскочила в одной сорочке за дверь. Спальня Фёдора Ильича находилась в другом конце огромной гостиной.

Босиком пробежав по мягкому ковру и уворачиваясь от мебели, багровыми контурами отражавшей свет ночного Парижа, Света остановилась возле соседней двери и прислушалась.

Фёдор Ильич не спал. Разговаривал по телефону. Его баритон звучал тихо, но уверенно.

– Паня, – услышала Света. – Я же тебе сказал, что можешь забыть об этом. Всё улажено… Нет. Никто тебя… Никто тебя не выставлял дураком. Послушай. Сын, не устраивай детский сад, ради бога. Да. Разумеется, остаёшься. Налоговая получила своё. Больше не вернутся, не беспокойся… Я тебе не враг. Но я всё ещё твой отец… А что Света? Она прекрасный человек и очаровательная женщина. И она сейчас со мной. В Париже. Представь себе… А это решать не тебе. И даже не мне… Всё. Спокойной ночи. И передавай привет Эльвире.

По логике разговора стало понятно, что Фёдор Ильич и Панкрат смогли помириться. Это Свету порадовало, потому что в любом случае неприятно было осознавать свою причастность, хотя и косвенную, к тому бардаку, который устроил Панкрат. А то, что она «прекрасный человек» и «очаровательная женщина» окончательно размягчило её сердце.

Она стояла, часто дыша и не решаясь дотронуться чуть дрожавшими пальцами до дверной ручки. Даже когда разговор за дверью затих, Света не могла сдвинуться с места. Это безумие. Безумие. Ну куда её понесло? А что если Фёдор пока не готов к подобному повороту? И будет ли вообще готов? Света впервые назвала Фёдора Ильича по имени, и от этого всё в душе у неё сжалось от такой смелости и от восторга. Вернуться обратно и сделать вид, что ничего не было, она уже не могла.

Мысли её потекли бурным, неостановимым потоком, смешивая иллюзию и реальность. Всё прожитое пронеслось мимо, словно галерея из фотографий и голосов: одно знакомое лицо сменялось другим, не успевая воскресить из закоулков памяти череду связанных с этим лицом событий. А ведь они что-то значили для Светланы. Она хотела бы им что-то сказать, протянуть руки, чтобы обнять хотя бы на миг, простить и проститься. Но лица исчезали, не позволяя никаких сантиментов. Да она и с «фонарщиком» не отказалась бы посидеть за чашечкой кофе в приличном месте и поговорить просто за жизнь. Ведь была же и у него самая обыкновенная жизнь, в которой интересы сводились не только к юбкам. Наверняка была. И они могли бы хоть на минуту стать просто людьми, потому что знали друг друга, потому что имели на это право. Но всё уносилось за горизонт событий, поднимая лишь пыль и застилая глаза. Ничего нельзя было удержать дольше, точно на тюремном свидании: «привет», «как дела», «пока». Первый раз за её девятнадцать лет Светлане удалось задержать что-то дольше привычного для неё срока. Фёдор Ильич не спешил с ней расставаться. Он был отныне повсюду, словно выкупил целый мир, и всё вокруг принадлежало ему, и в каждом его уголке он присутствовал либо физически, либо в телефонном звонке, либо в разговорах знакомых и незнакомых людей. И ей было в этом мире уютно, потому что в каком-то смысле он принадлежал и ей тоже. И при этом в кармане всегда имелся билет на поезд, в который она могла сесть в любую секунду и умчаться в туман, следом за галереей убегающих привидений. И это сочетание абсолютной принадлежности и абсолютной свободы кружило голову, заставляя сомневаться в реальности происходящего с ней сейчас. Могла ли так выглядеть любовь? Света не знала. Из книг, из фильмов и из своей собственной жизни она извлекала совершенно иные представления. То казалось совсем другим. Сейчас же происходила не похожая ни на что магия. И ей в этой магии хотелось целиком раствориться.

P. S.

Прошло четыре месяца с того дня, когда они ехали с Фёдором Ильичом по Новорижскому шоссе в лимузине. Четыре долгих, но самых счастливых в жизни Светы месяца. Девятнадцатого октября случилось ещё одно событие, на котором нам придётся поставить точку в этой истории – Светлана и Фёдор Ильич сыграли скромную свадьбу, на которой присутствовали только самые близкие из друзей. Панкрат тоже там был. Со Светой они сумели остаться друзьями, даже почти братом и сестрой, несмотря на то, что по документам Света теперь являлась его мачехой. Только этот факт мог приводить иногда Панкрата в негодование, если Света начинала его этим дразнить. В остальном же они друг друга вполне понимали, постепенно находя много общего и интересного для обоих.

Панкрат вовремя успел повзрослеть и, когда Фёдор Ильич почти отошёл от дел, сосредоточившись целиком на заботе о Свете и о будущем их ребёнке (да-да, вы не ослышались, если уж писать сказку, то следует соблюдать все каноны), Панкрат научился управлять монстром, который ужасал его с самого детства. Света же, продолжая осваивать азы пиар-менеджмента, дополнительно занялась обустройством большого приюта для сирот, в чьих судьбах принимала искреннее участие, стараясь сделать всё для того, чтобы они обрели достойное будущее. И ещё кое-что… Думаю, об этом тоже надо сказать. Света уговорила Фёдора Ильича организовать экспедицию на озеро Лабынгкыр, чтобы отыскать наконец то загадочное существо, которое погубило одного из её бывших патронов.

Ну вот на этом точно уже всё.

11 ноября 2022 г.