Очень важное дело

Андрей сидел в мягком, слегка обшарпанном кресле, в своей скромной холостяцкой квартире, погруженный в безотчётные мечты о Лере. В голове крутились полумысли и полуобразы, и ухватить их целиком, чтобы рассмотреть ближе, возможным не представлялось. Дымчатое, пастельное женское тело трепетало, распростёртое на кровати, больше походившей на снежную долину в сероватых оврагах и ослепительно белых холмах. И стоило только сознанию уцепиться за какие-то нюансы – окаменевшие от ветра соски или беззащитную ямку на гладко выбритом лобке, – как тут же появлялся гигантский спрут, облепленный болотною тиной, и с жадностью пожирал картинку, превращая её в бессмысленный набор разноцветных пикселей, хаотичных, как новогоднее конфетти. От неудовольствия этим Андрей хмурил брови и мысленно отгонял спрута, но тот внимания на него не обращал. От этой сладко-горькой неги его пробудил телефонный звонок. Он вздрогнул, нехотя выскреб себя из кресла и поплёлся в коридор к аппарату, по дороге потеряв одну тапку.

На другом конце линии оказалась Раиса Михайловна, владелица злополучной Дашки и по совместительству начальник отдела кадров.

– Андрюшенька, – протяжно проговорила она. – Слушай, дружок. Я всячески извиняюсь. У тебя сегодня выходной, но будь друг, сделай доброе дело. Пётр Александрович попросил…

В груди у Андрея похолодело. Сердце застучало так громко, что стук этот, казалось, могла слышать даже Раиса Михайловна.

– Андрюша, ты ещё здесь? Алё…

– Да, да, – только и смог выжать из себя Андрей.

– Так вот, Пётр Александрович просил, чтобы ты встретился с ним. Ты знаешь кафе «Лаванда»?

– Знаю.

– Приходи туда к двенадцати. Он будет ждать тебя там. Увидишь. И Андрей… Слушай. Это важно. Очень важно. Я по интонации Александрыча знаю, когда о чём-то важном он говорит. Ты всё понял, Андрюш?

– Да, Раиса Михайловна, всё понял, – стараясь сдержать дрожь в голосе, ответил Андрей. – В двенадцать буду. Не беспокойтесь.

Оглушая притихшее вдруг пространство, в трубке неистово и противно звучали короткие гудки. Андрей продолжал держать её в руке, уже минут десять стоял как вкопанный, не в силах пошевелиться, только накручивал на палец мягкую спираль телефонного провода. И кто же нажужжал Торквемаде? Сменщик? Старик у лифта? А может, видеокамеры и в самом деле были? А если сама Лера? К чему эти её слова о безответственности? Может, возомнила себя Клеопатрой и из маниакального удовольствия жонглирует человеческими судьбами… Нет. Лера не могла. Лера – она… А что Лера? Откуда он о ней вообще что-то знает? До вчерашней ночи видел её мельком пару раз. И вот вчера эта её неотвратимая… Неотвратимая… Андрей не мог подобрать существительного к этому неотвратимому. Красота? Прелесть? Да. Скорее прелесть. Прельстился этим её пастельным муаром, этим спрутом на упругом, ритмично вздымающемся животе. И вот она, расплата за его слабость, за тупость его, за слабоволие. Слабоумие – вот это будет точнее. От злости на самого себя Андрей пнул ногой воздух, так что вторая тапка, кувыркаясь, улетела в комнату, опрокинув с журнального столика стакан с недопитым лимонадом. Однако пора было уже собираться на встречу со своей незавидной судьбой.

Кафе располагалось на углу Беркутова и Самоглинной, минут пятнадцать пешком от дома. Андрей то ускорялся, боясь опоздать, то останавливался, краешком ума подумывая вернуться назад или даже вообще сбежать куда-нибудь на край света. Вот на Памир, к примеру. Там не найдут. Ругая себя за трусость и малодушие, он снова продолжал путь. И в конце концов опоздал на целых десять минут.

Пётр Александрович, в странном на фоне этой забегаловки белом костюме, сидел в самом дальнем углу, в окружении свободных столов с искусственными букетиками в тяжёлых квадратных вазах. «Такой вазой, пожалуй, и убить можно», – пронеслась в голове мысль. На стене за его спиной яркими красками были нарисованы преувеличенные заросли толстого бамбука. В одной руке он держал стакан с водой, а в другой почти потухшую сигару, и неподвижным взглядом упирался в пустой стул напротив. Андрей последний раз потоптался, всё ещё хватаясь подсознательно за идею о бегстве, и, собрав остатки мужества, направился в глубину зала.

– Здравствуйте, – выдохнул он, поравнявшись с Торквемадой.

Тот поднял глаза, пару секунд соображал, кто это перед ним, а затем сигарой указал на вдоль и поперёк просверленный взглядом стул. Андрей сел.

– Привет, Андрей.

Голос начальника показался Андрею вполне доброжелательным.

– Тут дело такое, – продолжал директор. – Как бы сказать… Не совсем обычное. Даже совершенно необычное. Возможно, ты в конце концов склонишься к тому, что я сошёл с ума. Но… В общем, выслушай меня внимательно и не перебивай пока. Хорошо?

– Хорошо, – тихо произнёс Андрей, удивляясь столь неожиданному повороту событий. Таких синтаксических оборотов он раньше никогда от Торквемады не слышал. Отчего бы это ему склоняться?

– Одиннадцать дней назад у меня дочь пропала. Думаю, что ты слышал об этом. Слышал, да ничего, уверен, толком не знаешь. Отсюда километров двести до болотной станции, которую я купил несколько лет назад. Угораздило меня. Орхидеи. Все ведь думают, что это заморские такие цветы. Но растут они и на наших болотах. Красота. Дёшево и сердито. Вложений вроде немного, а отдача большая. Пару последних лет дела с орхидеями очень хорошо шли. Я даже подумывал расширяться. Научных опять привлёк к исследованиям. А то ведь в начале девяностых позабросили все болотные станции, прям вместе с цветами и оборудованием. Оборудование, как понимаешь, на лом растащили, а за цветами ходили знающие ушлые ребята. Многие из них там, в болотах, и оставались навеки. Н-да… И вот дочке моей сильно захотелось посмотреть, как растут эти самые орхидеи в естественных, так сказать, условиях. Ребёнок. Через месяц должно было бы семнадцать исполниться. Вот и взял её на свою голову. На станцию эту. Дядя Боря, из научных он там один, везде, где безопасно и проверено, сводил её типа на экскурсию, всё показал. Когда дело уже под вечер шло, мы поужинать собрались перед обратной дорогой. Сели, а Аси нет. Дочку мою звали так – Ася, Настюша.

Пётр Александрович запнулся и замолчал на секунду. Андрею показалось, что запнулся он потому, что сказал о дочери в прошедшем времени – «звали».

– Ну, в общем… – продолжил он, взяв себя в руки, – стали искать. Но без толку. Всю ночь по болотам ходили с фонарями. Местных из соседней деревни на поиски привлекли. Когда рассвело, на вертушке облетели всю заболоченную зону. Ничего. Надеялся только на то, что забрела в деревню и там как-то потерялась. Главное, чтобы не в болотах. Дня через три из жителей кто-то будто бы даже видел её на лесной опушке. Два дня лес прочёсывали. И опять впустую. И вот… Может, кофе тебе заказать или чего покрепче? Сейчас самое трудное для понимания будет.

В горле у Андрея действительно пересохло. Но от напитков он отказался, всё ещё продолжая думать, что причиной их разговора каким-то образом является, как ни крути, Лера. Даже в пересохшую глотку он не смог бы влить в таком состоянии ни капли жидкости.

– Ну как знаешь, – тем временем продолжал Пётр Александрович. – А то я смотрю, ты совсем бледный какой-то. Ты вообще здоров?

– Здоров. Просто спал плохо.

– Это хорошо, что здоров. Потому как ты мне здоровый нужен и в полной моральной готовности. Когда Валерка от меня убежала… Ну, жена моя вторая. Я же пить начал… Понимаю, пьяный я сам не свой и почти даже не человек. Правильно и сделала, что убежала. Вот в ту же ночь, как она оставила меня одного в доме, сон мне приснился. Я бы даже сказал, что это не совсем сон. Всё было как бы наяву. Понимаешь? Как бы! И не белая горячка это. Знаю по собственному опыту, отличу как белое от чёрного. Поверь, Андрей. Просто поверь. Это важно. Вот и снится мне Настя моя. Сидим мы, значит, в сторожке на болотной станции и жижу зелёную из стаканов гранёных пьём. На щи похожа, но по вкусу как фанта. И рассказывает она мне странную историю. Про тебя.

У Андрея округлились глаза. Он чувствовал, что внутренне рассыпается на кусочки. Пытаясь воссоздать свою цельность, он представил Торквемаду старой пандой в бамбуковом лесу, в белом костюме и с сигарой в руке. В детстве у него получалось успокаивать себя такими фантазиями, если что-то начинало выходить у него из-под контроля. Только на шерстистую морду никак было невозможно приладить шрам, который украшал левую скулу настоящего Петра Александровича. Шрам хоть и банальный, но без него директор никак Андрею не представлялся.

– Ведь ты же не мог знать Асю, так ведь? – спросил директор, уставившись на Андрея немигающими глазами. – Андрей, ты меня слышишь?

– Да, да… Нет. Не мог, – совсем потерявшись, ответил Андрей.

Торквемада покачал головой:

– Вот и я слушаю её и удивляюсь. Но не перебиваю. Ты, говорит, вели Андрею, охраннику вашему, на болотную станцию прибыть и кресты установить вглубь болот от сторожки, в пятистах метрах друг от друга. Три креста. И как последний крест установит, то тут же и найдусь я. Это она мне так говорит. Понимаешь? Бред ведь полный, согласись. Я и сам, как отошёл только от этого полусна, подумал, что бред. Весь день из башки это у меня не выходило, но не так чтобы по-настоящему, больше как навязчивая идея. Всякого я, конечно, повидал в жизни. И наслышан был ещё и не о таком. Но чтобы поверить в подобное, когда оно с тобой происходит, это, знаешь, трудно очень. На следующий день я к спиртному больше не прикладывался. Как отрезало. Держу рюмку, а она то жжётся пламенем, то будто бы жидким азотом её наполнили. Спать ложился, как на свидание шёл. Жду. И находит на меня опять эта мара, не явь и не сон. Снова с Асей сидим в сторожке, и она меня уже попрекает. Ты, говорит, не веришь мне, а между тем выхода у тебя другого нет – либо найдёшь меня тем способом, о котором я тебе говорила, либо всю жизнь совесть глодать будет и до костей изгложет. И я соглашаюсь с ней. Слово даю. А мне, знаешь, что в дурмане, что наяву – слово дал, значит сдержи. Никому я про наши эти две встречи с Настей не рассказал. Вот кроме тебя сейчас. Была бы Лерка рядом, ей бы наверняка проболтался. Но хорошо, что не было её. Не знает – так оно и лучше и для неё и для меня. Подумал я, что если это между нами с тобой только останется, то что я теряю? Ничего. А если шанс найти дочку, как она обещала, хоть на десятую процента существует в природе, пусть даже в природе нам непонятной, то им следует воспользоваться. Вот так я подумал. И вызвал тебя на встречу.

У Андрея наконец отлегло от сердца. Сейчас он готов был даже пойти на поводу у сумасшествия Торквемады, лишь бы точно знать, что причина этой встречи не в Лере. Даже бледность спала с его лица. Он стал розовым, и захотелось кофе.

– Можно, я кофе?

Директор громко свистнул, подзывая официанта. Тот объявился мигом, будто всё время ожидал этого свиста, и, получив распоряжения, таким же образом растворился. В повисшей паузе стали различимы голоса других немногочисленных посетителей: влюблённая парочка ворковала слева у окна; ещё дальше смеялся ребёнок, уронивший на пол вилку, которая зазвенела неестественно громко; через два столика позади грузный мужчина с мокрым от пота лбом неприлично хлебал суп… А вот и кофе. Слава Богу. А то как-то неприятно въедались все эти посторонние звуки в мозг, сбивая с очень необходимых в эту минуту мыслей. Андрей сделал большой глоток, наполовину опустошив чашку. Вкус показался каким-то странным, но приятным.

– Ну так что скажешь, Андрей? – наконец заговорил директор, чёрными, как бездна, глазами глядя на Андрея испытующе, словно ища слабость или изъян.

– Это, конечно, всё странно, – осторожно подбирая слова, проговорил Андрей. – Но я вижу, что для вас это важно. Я сочувствую вашим обстоятельствам и со своей стороны попробую сделать так, как вы говорите.

– Ты, Андрей, не просто попробуй. Ты, брат, сделай. Ты меня знаешь. Коль сможешь – заплачу сколько скажешь. Сколько хочешь за помощь?

– Пётр Александрович, не думаю, что уместно сейчас про деньги. Давайте это как-то после.

– Нет, не после. А прежде. Десять лямов тебе заплачу. Слово даю. Десять. Если дочь моя отыщется. А если живая отыщется, то двадцать. И молчи. Не говори ничего. Я сказал. Значит так и будет.

И хотя про деньги Андрею действительно думать было неприятно, всё же бессознательно он перевёл сумму в доллары. Получалось что-то около тысячи семисот баксов.

Голос Торквемады становился всё жёстче, и понятно было, что никаких возражений он уже не примет:

– Но смотри… Если сбежишь, найду и закопаю в том же болоте. Извини, что так грубо. Но пусть не останется между нами никаких недомолвок. Слова твои я понимаю как согласие. И хотя рано благодарить тебя, всё же спасибо пока и на этом. И за сочувствие тоже спасибо. Ещё один нюанс. Стоит о нём упомянуть, чтобы ты заранее был готов. Кресты надо ставить ночью. Как только луна взойдёт, так и выдвигайся в болота. На станции ты найдёшь все необходимые инструменты. Фонари там, само собой, тоже есть и аккумуряторы. Запасов еды на месяц. Во времени ты ограничен до второй лунной фазы. То есть неделя у тебя есть, начиная от полнолуния. И само собой, никому ни слова. Дядя Боря пробудет с тобой только в первый вечер, потом уедет, чтобы никого ты своими действиями не смущал. Он тебе расскажет в общих чертах о болотах, инструктаж проведёт. Слушай его внимательно, потому что по минному полю ходить будешь. В переносном, конечно, смысле. Деревня там на отшибе, метрах в ста пятидесяти от сторожки, но деревенских немного и не особо они любопытные, мешать не будут. Могут наведаться за орхидеями сталкеры городские. Их шуганёшь, если случится такое. Там дробовик в сейфе. Вот ключи от сторожки и от теплицы. Карта вот ещё – как добраться от шоссе. Вдоль ЛЭП лучше идти. Код от сейфа 0301. В остальном разберёшься на месте. Завтра прямо с утра и выдвигайся. На сто тридцать пятом маршруте. Вроде всё. Да… Ещё вот карта телефонная. В деревне телефон только на почте. Но почтальон там, имей в виду, сильно пьющий, на месте его застать не всегда возможно. Звони только в экстренном случае, зря нервы мне не мотай. Всё тебе ясно?

– Всё ясно, – голос Андрея проскрипел, как старая дверь. Мысли снова смешались в голове, так и не успев оформиться ни во что членораздельное. Минутное его успокоение улетучилось без следа, оставив в душе какую-то мерзкую слякоть и предчувствие неизбежной беды.

Обратно он шёл уже медленно, без остановок, заново прокручивая в голове состоявшийся разговор. Три креста… Пятьсот метров друг от друга… Вспомнился сюжет гоголевского «Вия» и незавидная судьба главного героя. Как там его звали? Микула? Микола? Нет, нет… Хома. Точно, Хома Брут! Вот типа теперь он Хома, а дочка пропавшая, получается, панночка. А Александрыч – воевода польский. Ну, по части суровости на воеводу он запросто тянул. Но вот с панночкой дел Андрей никаких ранее не имел и уж тем более не седлал её, летая над ночными степями. С каждым шагом голова всё более тяжелела, мысли сопротивлялись. Очень сильно захотелось спать. Столько переживаний за последние двадцать четыре часа. Надо успокоиться. Всё ведь хорошо. Лера тут ни при чём. «А тебе, дураку, это будет наказанием за идиотский поступок. И поделом».

Он присел на пустующей остановке, чтобы покурить. Достал сигарету, щёлкнул зажигалкой – и словно в пропасть провалился в одно мгновенье.

Прибытие

Раздрыганная маршрутка еле-еле тащилась, но из-за шума и скрежета, который она производила, казалось, что ехали очень быстро. За окном мелькали чёрные проплешины выжженной травы на полях и однообразные сосны; сквозь кроны их пробивалось слепящими лучами утреннее майское солнце; пышные иглы делались от этого чёрными и мрачными, вкупе с палом слегка портя радостное впечатление от начинающегося лета. Из-под ног пыхало почему-то жаром, а сверху, из приоткрытого люка, прохладный ветер нахально трепал на голове чёлку. После вчерашнего обморока на остановке Андрей чувствовал себя совершенно разбитым. Прежде никогда такого с ним не случалось. Нервы окончательно сдали. В сумасшествии контуженного сомневаться не приходилось. Но, с одной стороны, он продолжал чувствовать себя виноватым, а с другой, Александрыча было по-человечески жаль. К гадалке не ходи – дочь пропала с концами. Сгинула в этих болотах. Андрей содрогнулся. Картины в голове рисовались одна страшнее другой. Успокаивало лишь то, что всего-то недельку надо перетерпеть. Завтра, двадцать второго мая, будет полнолуние. Специально купил в книжном лунный календарь огородника, чтобы наверняка удостовериться. Поставить три креста, пусть даже и не за три дня, а, скажем, за пять… Да даже пусть и за семь. Что тут может быть такого сложного? В первый день, допустим, будет и страшно. Болото. Ночь. Мысли об утопленниках. Но ко второму уже можно как-то свыкнуться с этим. Пить только нельзя, а то и сам чего доброго сгинешь. Держать себя в руках – это всё, что от него требуется. Разумеется, никто по завершении ритуала не воскреснет. Но кресты поставить – это как грех свой замолить. Камень с души – и свободен! И всё как обычно. Смена – выходной, смена – выходной… А может выйти так, что и немного другой камень на шею? Что там ещё за дядя Боря такой, который должен всё объяснить? От науки какой-то. Какой такой науки? Болотография? Болотоведение? Слыхом не слыхивал. Нет. Тут либо Александрыч по-настоящему сбрендил, либо напрасно не стал поступать в театральный, имея несомненный актёрский дар. Как же просто всё было и хорошо до вчерашней ночи. Почему человек никогда не ценит своего обычного счастья? Вопрос, на который не существует ответа. Может, жизнь – это что-то немного другое, а вовсе не простое, незамысловатое счастье. И нет на это счастье мещанское у человека никаких прав. Мучиться должен человек, страдать, откапывать из глубин надсады своей аргументы. Андрей вспомнил, как, очнувшись на остановке, бросился было к дому Леры, чтобы непременно поговорить с ней. Он усмехнулся про себя. Надо же быть таким дурнем. Как дитя малое. Хорошо, что сообразил и вовремя вернулся домой. Про обещанные десять миллионов думать было по-прежнему неприятно. Ведь понятно, что бред. Раз ничего не найдём – значит и денег не жди. Издержки моральные Торквемада, конечно, оплатит. Но надо ли оно Андрею? Эта тайна, известная только им двоим, будет терзать не только его, но и Петра Александровича. Это уж точно. Тут и психологом быть не нужно. Не пришлось бы вообще искать себе новую работу, да как можно дальше от старой.

От одного окна до другого мимо Андрея летала муха. Видимо, её поражала меняющаяся каждую секунду панорама. А Андрей подумал, что это странно, что муха так вот поперёк движения летает, при том что ей ведь и вперёд вместе с маршруткой тоже двигаться нужно, чтобы не шмякнуться головой о заднюю аварийную дверцу. Совершеннейшая механика, продуманная природой. В отличие от этой колымаги.

Маршрутка крякнула и высоко подпрыгнула на каком-то ухабе. Сзади загремели пустые канистры, и люк сверху захлопнулся. Уже с утра подвыпивший пассажир покрыл шефа отборным матом, что-то бубня про бутылки. Шофёр на это никак не отреагировал, только чуть громче сделал радио на магнитоле. Там пели «Мальчик хочет в Тамбов».

Четыре часа добирались до двести шестьдесят четвёртого километра, у которого Андрею следовало сойти. Солнце стояло в зените. С севера медленным караваном наплывали фиолетовые тучи, предвещавшие дождь. Нужно было спешить. Кроме него, выходить здесь больше никто не собирался. Ну и хорошо. Собеседники ему сейчас ни к чему. Тянуло в животе; рюкзак, набитый вещами первой необходимости, показался тяжелее, чем утром. Андрей повертел в руках тетрадный листок, на котором карандашом был небрежно набросан план маршрута от поворота на Болотную до сторожки. Именно его Торквемада назвал картой. Особо жирно были выделены кресты, которые где-то на неведомых просторах следовало установить. А начало пути где-то тут. Андрей внимательно оглядел придорожные ели, выискивая поворот. Но ничего похожего даже на тропу нигде не имелось. Чуть дальше по забиравшей вправо дороге он заметил тощие железные стойки в форме рогатки. На одной из этих стоек, словно оборванная резинка, болтался и гремел от ветра скрюченный указатель. За столбами как раз и открылся нужный ему поворот. На оторванном указателе он смог прочитать только три буквы, перевёрнутые вверх ногами: «лоБ». Ага. То бишь при повороте на сто восемьдесят градусов – «Бол». А это то, что как раз нужно. Можно было сойти здесь, у поворота. Зачем было у километрового столба – непонятно.

Лес окутал его густой тишиной. Ветер, волновавший вдоль трассы верхушки деревьев, до сюда добраться не успел. Или утих? Андрей посмотрел вверх. Тучи и правда застыли на месте, чего-то выжидая. Под ними парила большая хищная птица, выглядывая добычу. Справа, метрах в пяти над землёй, притаилась, выглядывая из-за еловой лапы, серая в рыжину белка. Встретившись взглядом с Андреем, чуть вздрогнула, но продолжила смотреть так же внимательно и удивлённо. А ведь и хорошо же в лесу! Полной грудью вдыхая влажный пахучий воздух, Андрей чуть было не пропустил узенькую тропу, уходившую влево к просеке, где, как написано на листочке, строилась «нов. лэп». Тропа попетляла недолго и вывела на широкую, испещрённую гусеницами тракторов и колёсами лесовозов поляну, с юга пересекающую трассу, а с севера упирающуюся в кустарник с вкраплёнными в него несколькими деревьями. Они были облезлыми и клонились в разные стороны, словно их кто-то накидал сюда сверху. На карте это место было обозначено очень чётко, как ценный ориентир, которому, видимо, предвиделось долгое существование.

Когда Андрей почти поравнялся с кустарником и понял, что это небольшое, метров шести в диаметре, озерцо, окружённое редкой растительностью, он услышал где-то совсем близко два выстрела. Раздался хор голосов, то ли радующийся чему-то, то ли на что-то бранящийся. Громко заплакала и запричитала какая-то женщина. Андрей ускорил шаг, и через минуту обладатели этих голосов проявились на горизонте. Это была группа из пяти человек, среди которых, действительно, оказалась пожилая женщина в полинявшей серой фуфайке и тех же примерно лет мужик, кривоногий и с гроздью репейников в седой кудрявой шевелюре. Положив возле себя двустволку, он над чем-то склонился. Над этим «чем-то» как раз и сокрушалась навзрыд женщина. Андрей подошёл поближе и поздоровался.

– Здоро́во, – ответил ему небольшого роста мужчина, стоявший несколько в стороне от других. – Вишь, как оно.

– А что случилось-то? – Андрею действительно было интересно.

– Да Тимофеевна козу привязала к жиле этой электрической, пока та на земле лежала. Колышка, мать её, лень было настругать. А эти… ну… которы тянут, возьми да и начни тянуть-то. Так та опора-то она вон аж где, за лужей. Неуж они видят чего тянут? По инструкции, оно, надо полагать, положено проследить за порядком. Но вишь как… Коза-то и тово… – мужик изобразил висельника и перекрестился на всякий случай.

– А чего стреляли?

– Так а как её с кабеля-то снять? Те уж жилу назад не сдадут. Да они и не в курсе, наверное, что тут така трагедия. Пришлось по верёвке стрелять. А то как же? Не висеть же Янке на виду у народа. Хоть и животное, но всё равно негоже. Не по-христиански.

Понемногу картина произошедшего сложилась в голове у Андрея. На той стороне от «лужи», как выразился мужик, строителей, протягивающих воздушную линию, Андрей уже не застал. Значит, они ушли дальше, и коза провисела здесь довольно долго. Случай, конечно, произошёл комичный. Но это с какой стороны посмотреть. Со стороны бедной козы это было жутким кошмаром и крайней несправедливостью. Да и Андрей быстро изменил своё мнение, когда увидел саму козу. Это была точь-в-точь та самая Дашка, которая съела его морковку. Те же чёрно-белые бока. Даже пятна идентичной формы и топография их та же. Совпадение просто невероятное! Он даже подошёл к ней вплотную, присел на корточки и дотронулся до её живота. И в эту самую секунду она вдруг вздрогнула, закашлялась, вскочила на ноги и бросилась, ничего не соображая, в лес. Андрей аж отпрянул и упал спиной на рюкзак.

– Ота как! – воскликнул стрелок. – Эх ё. Чего пялишься-то, Тимофевна. Бега́й теперь, лови, а то поди она ещё не в курсе, что жива.

– Янка! – раскатисто взвизгнула Тимофеевна, – Янка, стой, сукина мать! Я вот тебе сейчас! Янка! – и бросилась догонять своё уже оплаканное было сокровище.

Стрелок громко рассмеялся и, обращаясь к недавнему собеседнику Андрея, сказал:

– Во, Петрович… Видел когда-нить такое? Машке расскажу – не поверит.

Однако, встретившись взглядом с Андреем, он вдруг резко умолк и, чуть нахмурившись, оглядел незнакомца с головы до ног. Потом, подняв ружьё, развернулся и молча направился в сторону деревни.

Деревня Болотная располагалась за лесом справа от ЛЭП, а станция – за лесом слева. Со всеми приключениями дорога от трассы заняла минут сорок. Ветер поднялся уже довольно сильный, и стал накрапывать дождь, когда Андрей подошёл к конечному пункту своего маршрута. Болотная станция состояла из двух строений. Первое представляло из себя каменный домик сторожки, с маленькой дровяной печкой внутри, с письменным столом, двухъярусной кроватью и одним единственным окном. К сторожке примыкал длинный гараж, составляющий с ней единое целое и отделённый изнутри только низенькой дверью, не имеющей замка. У гаража были широкие ворота снаружи, сохранившие кое-где поверх ржавчины следы тёмно-зелёной грунтовки. Правее сторожки, отделённый прямоугольной площадкой, располагался самый настоящий бункер. Это была торчавшая из холма арка с тяжёлыми воротами. Тяжёлыми они казались из-за толстого слоя земли над ангаром и из-за свинцового цвета краски, которой щедро покрыли их, судя по всему, совсем недавно. Над воротами болтался фонарь под матовой колбой – такой в советские времена называли «жёлудем». По всему периметру буквой «П», ножками упирающейся в болото, прорыли широкую, метра в три, траншею. Её заполняла густая чёрная вода. По берегам разросся рогоз, пока ещё блёклый, без коричневых бархатистых наростов. В сторону деревни через траншею перекинули мостик из толстых сосновых брёвен, по которому могла бы проехать разве что малолитражная легковушка. Фортификация выглядела серьёзной. Только это и успел разглядеть Андрей, прежде чем дождь не припустил уже не на шутку. Капли грохотали по крыше и заливали окно. В комнате стало темно. Андрей нашёл выключатель, подёргал вверх-вниз, но ничего от него не добился. Видимо, сам автомат вырубили за ненадобностью лишнего света. Электрощит наверняка в гараже. Надо разбирать рюкзак и искать фонарь.

К великому разочарованию, большой трёхлитровый термос, который Андрей перед дорогой заправил крепким кофе, оказался разбит. Не иначе – результат падения на спину после неожиданного воскресения козы. Это ещё больше осложняло задачу первого дня, а Андрей уже и без того устал, как собака. Подумав о собаке, он услышал, как на улице, за дверью, залаяла хриплым басом собака. В ту же секунду в шею впился комар. Андрей охнул и со всей дури ударил себя по шее. «Фумигатор, – пронеслось в голове. – Забыл фумигатор». А ведь думал же. Болото – значит комары жить не дадут. Будущие проблемы всплывали одна за другой. На улице снова раздался лай, и в дверь постучали.

На пороге стояли двое: мужчина лет пятидесяти, с азиатским налётом в чертах скуластого лица, в мокром тёмно-синем плаще с капюшоном, и здоровенная собака, серая, кудрявая, с большущими, как у медведя, лапами и длинной белой шерстью вокруг разинутой пасти. В породах Андрей не разбирался, но уважением к собаке проникся в сию же минуту.

– Борис, – представился мужчина, откидывая с головы капюшон и протягивая тоже несоразмерно большую относительно своего роста крючковатую руку.

Андрей посторонился, пропуская гостей в комнату, и только там пожал Борису руку. Хватка у него оказалась крепкой. Такой запросто мог оказаться и «тем самым дядей Борей», в чьей научности Андрей до сих пор ещё сомневался.

– Андрей.

– Будем знакомы. Хотя только и на один вечер. Завтра велено обратно в институт на неделю. Так что теплица на тебе будет.

– Теплица? – ничего похожего на теплицу Андрей в окрестностях не заметил.

Борис показал рукой на залитое дождём окно:

– Ну, бункер тот. Мы его теплицей называем, потому как там творятся все главные чудеса с цветами. Тебе Александрыч ключи от теплицы разве не дал?

– А, да, да. Понял. Ключи есть. А автомат где здесь у вас? А то света нет.

– В гараже. Пойдём, я тебе покажу. Кстати, это Герыч, – Борис кивнул в сторону собаки. Та посмотрела на него, вильнула хвостом и негромко тявкнула. – Гера. Не смотри, что он с виду грозный. В душе совсем как ребёнок. В детстве его охотники напугали. Теперь грозы боится и когда из ружья стреляют. Недавно там у ЛЭП кто-то пальнул два раза, так ко мне в теплицу прибежал и выйти только со мной согласился. А то ни в какую. Так что имей в виду – как громыхнёт где, ты сразу дверь открывай, а то не дай Бог в болото со страху убежит. Не найдёшь потом.

– Хорошо.

Найденный в рюкзаке фонарь светил ярко. Борис уверенным шагом подошёл к щиту и щёлкнул автоматом. Потом у двери в сторожку нажал выключатель – свет в гараже зажёгся.

В просторном помещении громоздилась невиданная Андреем никогда раньше техника – болотоход. Он даже присвистнул от удивления.

– Даа… – с удовольствием протянул дядя Боря. – Впечатляет? Газ-47. Шесть цилиндров, восемьдесят пять лошадок. Первый в своём роде. Так сказать, прародитель. Пару раз гонял на нём по топям. Зверь надёжный. Инженер к нему ковш приспособил и проходимость немного улучшил. Так что аналогов не имеет. После цветов, этот товарищ – самое ценное, что есть в этой глуши. Мечта собирателей лома. Не знавши, конечно, с ним и не управишься. Но ведь сожрать не смогут, так понадкусывают. Так что посматривай. Хотя гости тут не часто случаются.

В противоположном углу гаража действительно лежал, сиротливо прижавшись к стене, небольшой ковш. Рядом с ним – недлинная каркасная стрела, две лебёдки и толстые стальные тросы. В собранном состоянии на болотоходе вся конструкция представляла собой, судя по всему, что-то вроде тянуши. У потолка по всей длине гаража тянулась жёлтая балка с тельфером. Вот, значит, чем Инженер занимается. Если Борис имел в виду именного того самого Инженера.

– Это ты ещё орхидей наших не видел, – гордо произнёс Борис. – У самого порога здесь погреб. Там картошка, соленья всякие. Когда распакуешься, достань огурчиков пол-литровую и приходи в теплицу. Ужин у меня там готов. Покушаем, поболтаем, да я отчалю. Только крышку погреба закрыть не забудь. До тебя тут один свалился. Повезло – цел остался.

Об орхидеях

Переодевшись в чистую форменную одежду и тут же порвав рукав о ржавый крюк, зачем-то торчащий снаружи у самой двери, Андрей отправился в ангар на званый ужин. Поесть и правда не помешало бы, – с утра ни маковой росинки во рту.

Открыв массивную, сантиметров тридцати толщиной, дверь, он зашёл внутрь.

– Дверь долго открытой не держи, – послышался голос Бориса. – Строгий режим влажности и температуры. Проходи.

Андрей сделал несколько шагов вглубь, и его окутала мглистая, пахучая, как на конфетной фабрике, атмосфера. Внутри ангар оказался довольно просторным. Правда, вся центральная часть его была занята капроновыми горшками с сотнями растений, ультрафиолетовыми и инфракрасными лампами, увлажнителями, каждую минуту то там, то здесь фыркающими в воздух. По бокам же ангара располагалось лабораторное оборудование: склянки с разноцветными жидкостями, трубочки, спирали, пробирки, микроскопы, спиртовки, микроволновые печи, переносные холодильники и ещё много всего, отчего разбегались глаза. Но всю эту внутреннюю научно-хозяйственную начинку затмевали собой цветы. Пусть и немногие из них в этот момент цвели, но и их было достаточно, чтобы перехватило дух у человека, с орхидеями до этого не имевшего близких контактов. Были тут и кукушкины слёзы, и дремлики, и девичьи косы, и венерины башмачки, не только пурпурные, но и светло-розовые, лимонно-жёлтые и даже белые с малиновым узором, похожие на сказочного пятнистого леопарда. Конечно, ничего об орхидеях Андрей не знал, так же как и о породе Герыча, который его уже признал своим и вилял хвостом, провожая к Борису. Андрей чувствовал себя маленьким ребёнком в магазине заморских игрушек и ужасался при мысли, что, помимо болотного ритуала, ему предстоит ещё как-то управлять всем этим водно-световым шоу.

– Ты не переживай, – словно уловив его мысли, успокоил Борис. – Тут везде автоматика. Всё управляется вот с этой коробки. Если произойдёт сбой в отлаженном алгоритме, то загорится красная лампочка возле того тумблера, который необходимо переключить. Но такое случается редко.

– И это тоже дело рук Инженера? – спросил Андрей.

– Его самого. Кого же ещё. Самородок. Гений, скажу я тебе. Институт еле выживает. Ни спецов по электротехнике, ни оборудования передового. Всё с советских времён что осталось, тем и довольствуемся. У Петра Александровича все кадры такие. Чуйка у него на людей.

«Да не приведи Бог, – подумал Андрей, – чтобы чуйка эта сработала на меня». А портрет Инженера, однако, не зря почти каждый год красовался в коридоре после конкурсных вечеринок. У козы тоже была чуйка. Борис нравился Андрею всё больше и больше. На киллера он похож не был. Разве что и киллеры у Торквемады какие особенные, тоже, так сказать, самородки.

– Пойдём, пока картошка стынет, я тебе хозяйство тепличное покажу.

И Борис повёл задумчивого гостя вдоль цветника. В его глубине Андрея как-то сразу привлекла одна орхидея, похожая на пурпурную овальную луковицу, из которой вынули всё содержимое, оставив лишь тонкую оболочку.

– Красивая? Её всегда первой все замечают, – хитро прищурившись, поинтересовался Борис.

– Красивая. Никогда такого не видел.

– А ты понюхай, понюхай, – довольный тем, какое впечатление произвела на Андрея начавшаяся экскурсия, промолвил негромко Борис.

Андрей наклонился к фантастической красоты цветку. Пахло ванилью, к которой примешивалось что-то ещё, такое неуловимое и будоражащее, что мысли попросту отключались, оставляя место одному только терпкому восторгу, какой случается перед первым в жизни свиданием.

– Венерины башмачки. Cypripedium calceolus, – словно по-детски гордясь своим знанием, изрёк Борис. – Исчезающий в наше время вид. Все соседние леса уже давно лишены этой красоты. Только благодаря станции и нашим стараниям мы его воскресили к жизни в этих широтах.

Но из всего сказанного Борисом Андрей услышал только «венерины башмачки». То ли образ Венеры, то ли башмачков её, которых она, скорее всего, и не носила вовсе, то ли сочетание «ш» и «чк», похожее на цокот каблуков приближающейся к условленному месту любовницы, но в голове у Андрея снова яркими красками вспыхнул образ коралловой Леры, в этот раз текучей, мягкой, облегающей его, как пуховое одеяло. И тут же опять выполз из-за угла спрут. Наверное, объятия его щупалец тоже похожи на одеяло. К чёрту!

– Я впечатлён, – Андрей отряхнулся от наваждения.

– Пётр Александрович большое дело делает для науки. И для людей… Неблагодарных, по большому счёту. Им бы всю эту красоту да в свои квартиры перетащить. А потом пижонить перед такими же, как они, пижонами, – вот, мол, смотрите, у меня дремлики расцвели, раз в десять лет зацветают, вот какой я хороший, боги меня любят. – Борис плюнул на бетонный пол ангара. – А самим в лес сходить время не позволяет. Лишь бы чего с собой ухватить от природы, а просто так полюбоваться – не то воспитание. Эх…

– А это что за цветок? – спросил Андрей, обнаружив одинокую, похожую чашелистиком и лепестками на замершую морскую звезду орхидею.

– О, это калипсо. Иногда её тоже «венериным башмачком» называют. Но это уже не те башмачки. К тому же это редкий подвид, с уменьшенной губой, и значительно крупнее «бульбозы». Возможно даже, единственный в своём роде. Сейчас как раз её время цвести.

– А на болоте их много?

– Калипсо-то?

– Да вообще орхидей.

– Ну как сказать много… В сто раз больше, чем в том случае, если бы станция продолжала оставаться заброшенной. Ходоки за диковинками стараются не частить, но они же ненасытны. После них ничего бы, наверное, уже не осталось. Есть места, где башмачки те же десятками можно увидеть. А вот калипсо, кстати, хорошо разрослась. Но они одиночество любят, редко когда по две или по три разом встретишь. Но чтобы в теплице прижилась и зацвела – это, пожалуй, редкость. Другие подвиды легко одомашниваются, а с этим приходится повозиться. А вообще, территорию вокруг болотом называть не совсем верно. Правильно будет сказать водно-болотные угодья. Тут заболоченность разная. Основная фактура почв, подстилающие, как у нас говорят, породы, известковые, а сама болотная среда кислая. В итоге, смешиваясь, получается нейтральной. Это довольно уникальные условия. Есть участки с низовыми болотами, есть с верховыми, а есть с переходными. Где-то можно и рыбу половить, а где-то даже и искупаться. Много разных болот внутри зоны. Это если тебе приспичит побродить по угодьям. В основном идёшь как бы по твёрдому основанию, но нужно быть начеку – есть такие трясины, что и опомниться не успеешь, как засосёт. Бери с собой болотоступы. У выхода из теплицы висят. Карты угодий пока что не существует. Заблудиться можно легко. Ориентиров не так много. Всё с первого взгляда однообразно: трава, кустарники, редкие камни, принесённые миллион лет назад ледниками, рощицы низкорослые. Для опытного ходока всё это уникальные приметы. А для новичка самым уникальным будет только Круглое на северо-западе.

– Это что?

– Озеро. Идеально круглое. Так и назвали. Карася немерено, если до рыбалки охоч.

– Да нет. Не рыбак.

– Это и к лучшему, – подытожил Борис. – Лишний раз далеко не потащишься. – Он пошарил рукой по стеллажу и, достав слегка потёртую брошюру, протянул её Андрею. – Почитаешь. Правила для впервые прибывших в наши угодья. Инструктаж проводить не буду, всё равно мимо ушей пропустишь. А времени у нас мало.

Андрей открыл первую страницу и мельком пробежал по диагонали:

«Выдвигаясь на маршрут, одевайтесь теплее, чем в ту же погоду в лесу… При помощи компаса фиксируйте для себя линейные ориентиры… Внимательно смотрите под ноги, избегая топких участков и змей…». Страсти какие. О змеях, как и о комарах, он тоже не подумал.

Тем временем они уже сели за стол. Борис заполнил глубокие алюминиевые тарелки отменными порциями картошки с тушёнкой. Тушёнка почти перебила аромат орхидей, внеся что-то хищное в атмосферу ангара. В животе у Андрея громко заурчало.

– По сто грамм за знакомство? – предложил Борис.

– Можно, – согласился Андрей. – День сегодня тяжёлый.

Борис охотно вынул из мини холодильника початую бутылку армянского коньяка, звякнул пузатыми стопками и по самый краешек уместил в них остатки пятизвёздного алкоголя.

– За встречу и, к сожалению, за мой скорый отъезд, – торжественно провозгласил новый знакомец.

Они чокнулись, охнули, закусили принесёнными Андреем огурчиками и принялись за картошку.

– Кстати, – ловко орудуя оловянной ложкой, продолжил Борис. – Тебе ещё Геру покормить надо. Там в гараже холодильник большой. Ну ты видел. Внутри запасы для тебя и для Герыча. Ему окорочка куриные. Но их сварить прежде придётся. Сырые, стервец, не жрёт. Плиту с баллонами ты тоже видел. Если газа не хватит, то в деревню сгоняешь, там магазинчик маленький, по средам пропан завозят для местных. Но должно хватить. Себе на электричестве готовь.

Так проболтав ещё минут двадцать, они закончили трапезу. Было уже четыре часа пополудни, и через сорок минут Борису требовалось быть на шоссе, тормозить последнюю на сегодня маршрутку. Он передал Андрею ключ от теплицы, уточнил ещё кое-какие нюансы относительно своего хозяйства и быстрым шагом направился в сторону ЛЭП. Андрей остался один. Если, конечно, не считать расстроенного Геру, который всё никак не хотел возвращаться к сторожке, почти до самого леса семеня за Борисом.

Андрей глубоко вздохнул, вспомнил, что с самого приезда ещё не курил. Пошарил в карманах. Сигареты остались в сторожке. Но не успел он отойти от моста, как в лесу со стороны деревни послышался глухой звук мотора. Понурый Гера несколько раз гавкнул для приличия, принюхался, но интереса к источнику звука не проявил, без зазрения совести скрывшись где-то за торцом гаража. Вообще, на сегодня событий было бы уже достаточно. Очень не хотелось ещё каких-нибудь неожиданных поворотов. Из леса показалась несуразного вида тарахтелка с прицепом. Верхом на ней, почти целиком укрывая своим задом, сидел наитолстенный мужик. Удивительно было, что эта конструкция вообще могла передвигаться. Андрею даже сделалось интересно, каким образом мужик преодолеет сосновый мостик. Но мужик оказался не дураком и остановился по ту сторону траншеи.

– Привет охране, – заглушив мотор, низким голосом произнёс он.

– Привет.

– Принимай груз, бригада. Три штуки, как заказывали. О! Ты новенький что ли? – мужик щурился, пытаясь всмотреться в лицо Андрея.

– Сегодня прибыл. Про груз ничего не знаю.

– Я и смотрю, рожа незнакомая. А Борис где?

– Уехал десять минут назад.

– О как. Ну тогда дело такое… Начальник ваш, этот, контуженный, три креста заказывал. Зачем, не знаю, дело не моё. Хоронить тут по-христиански, окромя тебя, некого. Так что сам думай. Моё дело привезти. Чего встал, как вкопанный? Поди тащи. Я в грузчики не нанимался.

Андрей послушно двинулся к прицепу. Кресты были метра два высотой, довольно тяжёлые и приятно пахли свежим деревом. Сегодня вообще какая-то феерия запахов. Может, оттого и курить не хотелось так долго. Мысленно представляя себя ночью на болотах, Андрей как-то не подумал, что кресты не сами за ним пойдут, а тащить их как-то придётся. Ну а как ещё? Думал, так легко грехи свои замолить? Всё справедливо.

Толстяк молча продолжал изучать глазами таскающего кресты Андрея. Потом вдруг неожиданно спросил:

– А Серёга нашёлся?

– Какой Серёга?

– Который до тебя тут дежурил. Дёрганый такой. Странный товарищ.

– Не знаю никакого Серёгу.

– Да… Тут тебе ещё подарок от Тимофеевны. Чуть не забыл. Чего притих, горлопастый? Живой? – это толстяк обращался уже к небольшому шевелящемуся мешку, который достал откуда-то из-под седла. – Говорит, охраннику передашь. Он мне, говорит, козу воскресил. Да не бойся ты, бери, не змея. Петух обыкновенный. Галлус галлус, как сказал бы Борис.

Андрей взял мешок, осторожно развязал его и заглянул внутрь. Оттуда, как из шкатулки, выскочила пёстрая голова с мясистым гребешком и стала испуганно озираться по сторонам. Потом посмотрела на Андрея, замерла на секунду и опять скрылась в мешке.

– И что мне с ним делать?

– А это уж как захочешь. Если и съешь, Тимофеевна не расстроится. Одна жизнь, так сказать, в обмен на другую. Янку бы есть она не позволила. А что, ты действительно воскрешать умеешь?

Вид у мужика был серьёзный. Думая сначала отговориться какой-нибудь шуткой, Андрей всё же ответил без иронии:

– Просто так совпало.

– Ну, совпало так совпало. Бывает.

Остался последний крест. Мужик снова, как наседка, накрыл собою свой невразумительный мотороллер и уже дёргал ключ зажигания, ожидая, когда Андрей освободит прицеп. Машина заводиться никак не хотела. Толстый задумался, вытер пот со лба и добавил:

– Говорят, бежал он отсюда, только пятки сверкали. А ты ничего не знаешь. Нехорошее это место, скажу я тебе. Ну а кто ж тебе ещё скажет. Вроде, парень ты неплохой. Я ведь людей сразу определяю. Оп – и в голове моей уже аннотация. Ну, или компромат. Никогда не ошибаюсь. Меня, кстати, Иван зовут. Если какие проблемы, спроси в деревне Ваньку Жарова. Меня все знают.

– Хорошо. Я Андрей.

Наконец мотор взревел, и агрегат, раскланиваясь на все части света, укатил в сторону Болотной.

Всё. Курить! Курить! Курить! Да ещё обиженного этого кормить. Время шестой час.

Прислонив кресты к ангару и добравшись, наконец, до сторожки, Андрей с удовольствием затянулся. По телу разлилась усталость, голова закружилась. Какой такой Серёга? Почему Борис ничего не сказал? Странный толстяк. Вообще всё странно вот уже третий день. Чему ещё удивляться. Надоело всего пугаться. Скоро от собственной тени шарахаться буду. Хватит! Серёга так Серёга. Нет мне до него никакого дела. Андрей открыл мешок и выпустил петуха. Тот осмотрелся и важно прошествовал через всю комнату туда и обратно. Прокудахтал чего-то и одним ловким прыжком забрался на письменный стол у окна. Потоптался и, подогнув под себя лапы, лёг отдохнуть. Захотелось прилечь и Андрею. Хотя бы минут на десять. Он протиснулся между печкой и тумбочкой к первому ярусу и плюхнулся на жёсткую, сколоченную из досок кровать. Эх, хорошо-то как! Может, Геру завтра покормить? Он тушёнки полбанки у Бориса слямзил. Нет… Не хорошо. В первый же день нарушать не им установленный режим – плохая идея. Он повертел головой, разминая затёкшую шею, и заметил между кроватью и печкой узкий железный ящик с кодовым замком. А вот, надо думать, и тот самый дробовик. А код… Так… Код… Ноль чего-то там три… Или пять… Нет. Один, ноль… вот чёрт. Не мог вспомнить. И не записал нигде, понадеявшись на свою память. Ладно, всё потом. Мозги просто уже разомлели. Чувствуя, что его всё больше затягивает в сон, он тряхнул головой.

С трудом заставив себя подняться, он всё же проследовал в гараж, под наблюдением строгого петуха сварил окорочков (интересно, понимал ли тот, что это куриные ноги?) и накормил повеселевшего к ужину Геру. Тем временем солнце на западе клонилось к далёкому, тяжёлому от упругих туч горизонту, расцвечивая разнотравье болот в золотистые, розовые, изумрудные и ядовито-охряные оттенки. В неглубоких ложбинах уже собирался туман, кружил, дышал, маялся, ожидая ночи. Неужели завтра Андрею идти туда? В эту неведомую страну с неведомыми ему законами. Иван сказал, что место это нехорошее. Но пока оно казалось Андрею прекрасным, притягивало своей простотой и обнажённостью. Оно будто говорило – я открыто, я уязвимо, но я полно древних загадок; войди в меня и открой все мои тайны. Герыч залаял, глядя куда-то в болото. Андрей посмотрел в ту же сторону, но ничего не увидел.

– Ну ты чего, друг?

Пёс коротко проскулил и пошёл по своим собачьим делам. Андрею тоже пора было потихоньку готовиться ко сну.

Меняя постельное бельё на своё, привезённое из дома, он обнаружил под подушкой толстый блокнот, наполовину исписанный аккуратным мелким почерком. На форзаце более крупно было выведено: «Сергей Анатольевич Макшин» и ниже телефон: «3-14-43». Тот самый Серёга? Интересно. Андрей присел к письменному столу и открыл первую страницу:

«1 мая.

Познакомился с Борисом. Учёный. В теплице выращивает орхидеи. Много рассказал чего интересного. Никогда такого не слышал раньше. Про туфельку, обронённую убегающей от Зевса Афродитой, конечно, слышал. Но про разбившуюся и упавшую на землю радугу нет. Но больше всего в орхидеях удивило меня то, что они, используя приёмы хищных растений, на самом деле хищниками не являются. Вот хоть тот самый венерин башмачок: этот третий лепесток в виде башмачка (губа, если по-научному) привлекает насекомых своим запахом и яркой раскраской. Те летят на аромат нектара, скопившегося в башмачке, и попадают в ловушку, выбраться из которой можно только одним путём – проползти мимо рыльца и пыльника, на котором находятся сросшиеся друг с другом пыльцевые зёрна (поллинии). Такой незамысловатый лабиринт. Только там можно найти выход, и насекомое на своих лапках или на спине несёт пыльцу к рыльцу следующего цветка. Перекрёстное опыление. Все счастливы и никто не умирает! Или вот эпифиты – живут на деревьях или на других растениях, питаясь за счёт их корневой системы, и как бы вроде паразиты. Но нет. К паразитам их учёные не относят, потому что вреда от них деревьям нет никакого. А приёмчики-то, приёмчики. Обязательно ещё порасспрашиваю Бориса».

Ниже даже прилагался довольно приличный рисунок.

Прелюдия

Этот день не хотел кончаться. В том смысле, что пора было бы поставить хотя бы многоточие в череде событий, а они никак не хотели остановиться. Тучи теперь целиком заволокли небо. Тьма окутала всю казавшуюся при свете безбрежной территорию болотных угодий. Она скомкалась до размеров сторожки, по которой нареза́л круги кудахтающий от дурных предчувствий петух. Это ещё больше усиливало и тревожность Андрея. Он машинально считал: двадцать шесть, двадцать семь, двадцать восемь, двадцать девять… Временами петух останавливался, чтобы справить нужду – один раз каждые десять кругов. Теперь достаточно было посчитать только пятна помёта. Но в 23:40 сжавшееся пружиной пространство вдруг распрямилось – засверкали одна за другой молнии и загромыхало так, что на несколько секунд у Андрея зазвенело в ушах. На улице истошно залаял пёс и стал царапаться в дверь. Петух замер, стоя на одной ноге и глядя то на дверь, то на своего нового хозяина. Андрей вспомнил, как Борис предупреждал, что собака боится выстрелов и грозы. Спровадив петуха на всякий случай в гараж, он пустил промокшего и трясущегося от страха Геру в сторожку. Тот сразу кинулся под кровать.

Жутковато сделалось и Андрею. В показавшемся тусклым свете лампочки он снова попытался читать:

«2 мая.

Сегодня Борис был не очень словоохотлив. Готовился к приезду П. А. Вроде как дочь его пожелала своими глазами видеть орхидеи на болоте. Ему почему-то эта идея не нравилась. Он что-то ворчал вполголоса и был рассеян. Только ближе к вечеру я узнал причину его недовольства. Оказалось, что ему просто не хочется на двое суток уходить на Круглое, где обычно останавливался с друзьями П. А., чтобы порыбачить и сварить ухи. Бориса они всегда уводили с собой, потому что плохо ориентировались в болотах. А его страсть – это работа в теплице. Я вообще редко вижу его на улице. То утром промелькнёт его тень мимо окна, то ночью заскрипят ворота ангара. Он объяснял это тем, что его суточные ритмы стали как у космонавта, перешли на древний циркадный, как он выразился, ритм. Кажется, это называется десинхроноз. Если долго не видеть смены дня и ночи, сидя в ангаре без окон, то организм перестраивается на тот древний цикл, когда ещё земля вращалась вокруг оси медленнее, чем сейчас. День за днём эти избыточные часы смещают пробуждение и сон, так что получается с этим делом совсем хаос. Про орхидеи поговорить не получилось, но услышал от него не менее интересный факт: болота, оказывается, занимая лишь около трёх процентов территории суши, воды содержат в себе в пять раз больше, чем все реки мира! Никогда бы не подумал… И кислорода они вырабатывают больше, чем растения. Правда, и метана тоже. Вот если бы люди научились как-то использовать болотные газы, то было бы здорово. Надо будет Инженеру подкинуть эту мысль. Он головастый».

Нет. Читать он больше не мог. Хотя вот и про дочь. Она ведь в тот приезд и пропала. Что-то можно было бы и узнать. Но никак не читалось, останавливало что-то. Противная внутренняя дрожь, вязкое, как трясина, чувство чего-то чуждого. Он выключил свет, достал сигарету и сел за стол у окна. Без света было даже спокойней. Пространство разомкнулось. Вспышки молний освещали ангар и прислонённые к его воротам кресты. Н-да… Напрасно он прямо напротив окна их оставил. Мрачновато. Одна из молний сверкнула где-то на юге, с обратной стороны гаража, и на ангар легла приплюснутая тень сторожки и рядом с ней, там, где была дверь, тень человека в дождевике с накинутым на голову капюшоном. Андрей вздрогнул. Борис вернулся? Он подбежал к двери, с размаху её отворил… Но за порогом никого не было, лишь дождь хлестал по крыльцу, обдавая тёплыми брызгами его лицо. Но он же видел! Точно видел. Или всё-таки показалось? Нет. Герыч бы наверняка залаял, а его даже слышно не было под кроватью. Ерунда. Усталость.

К часу ночи ливень и гроза прекратились так же внезапно, как и начались. От туч не осталось следа; на небе, мерцая от влажного воздуха, появились звёзды; с востока выплыла величественная луна, казавшаяся отчего-то зеленоватой. Гера выполз из своего убежища и стоял у двери, ожидая, когда её отворят. Андрей выпустил его на улицу и сам вышел постоять на крыльце. Воздух висел неподвижно, источая тепло; слышно было, как квакает одинокая лягушка, которой, видимо, не спалось. Вглядываясь вдаль, залитую лунным светом, Андрей пытался спланировать свой завтрашний поход. Если погода будет ясной, то ориентироваться, а тем более с фонарём, будет несложно. Вон метрах в ста небольшое деревце. Сначала к нему, затем левее до рощи, где сейчас клубился лёгкий туман, а потом всё прямо и прямо на стену леса, чёрною полосой замыкающего видимое пространство. Облепившие лицо комары вдруг разом все разбежались, и далеко впереди стало происходить что-то странное – на фоне тёмной полосы леса одна за другой начали проявляться звёзды. Неужели это не деревья, а тучи? Да нет же, сложно перепутать такое. Правда, и звёзды эти казались не бледно-голубыми, а скорее нежно-розовыми. Их становилось всё больше и делались они крупнее, словно двигаясь в направлении Андрея. Что за ерунда? Сначала медленно, а потом всё быстрее, розовые огоньки выстраивались во что-то наподобие коридора, ведущего примерно по тому маршруту, который и нарисовал для себя Андрей, а по центру этого коридора двигалась точка поярче и побольше, и теперь Андрей точно понимал, что движется она именно в его сторону. Болотные огни? Что он знает про болотные огни? Газовые пузырьки поднимаются со дна болот и, соприкасаясь с воздухом, самовоспламеняются. Всё. Больше ничего не помнил. Впрочем, не могли они быть розовыми. Как правило, они голубоватого цвета. Волосы на голове у него зашевелились. Центральная точка зависла уже у берега и превратилась в звезду, но не в одну из тех, что мерцали сейчас на небе, а в ту, которую Андрей видел в теплице. Калипсо. Да, это была розовая калипсо, различимая уже в мельчайших своих подробностях. Она словно светилась изнутри, шевеля поочерёдно гибкими лепестками и ритмично поворачиваясь по часовой стрелке. Андрей забежал в сторожку и захлопнул дверь. Комната была наполнена розовым светом. Он подошёл к окну и тут же отпрянул, потому что калипсо прижалась к стеклу с другой стороны. Скрипя и волнуясь всем тельцем, она продолжала вращение, скатываясь медленно вниз. Будто гипнотизируя, она монотонно вспыхивала сердцевиной и вибрировала колонкой, и Андрей чувствовал, что ещё немного, и он потеряет над собой контроль. Он напряг последнюю волю и отвернулся, но за спиной у себя обнаружил ещё более странного гостя – это была девушка, такая же розовая и полупрозрачная, как калипсо. Зависнув в сантиметрах над полом, она протягивала к нему тонкие руки и шептала что-то невнятное, но при этом пугающее до самых пяток. «Принеси. Принеси мне». Эти слова в её скороговорке он распознал отчётливо. И ещё, кажется, «Ляда ждёт»… Или «жжёт»? Непонятно.

В гараже заголосил петух. Андрей очнулся и обнаружил себя сидящим за столом. Он обернулся, чтобы убедиться, что всё это было лишь наваждением, и в ту же секунду его обдало водой, которая, как из ведра, пролилась откуда-то сверху и растеклась перед его ногами, размазывая по полу пыль и петушиный помёт. На улице рассветало.

***

Шиферная крыша сторожки была довольно пологой, и в комнате, под тем местом, где начинался её уклон, над письменным столом были сооружены полати. Там-то она слегка и протекала при сильном ливне. Кому-то из охранников, видимо, лень было заняться капитальным ремонтом, и он просто-напросто натянул под потолком кусок полиэтиленовой плёнки. В эту ночь воды на плёнку натекло много, и она, туго напузырившись, в один прекрасный момент просто сорвалась одной стороной с креплений и всё своё содержимое вылила на пол. Андрей нашёл в гараже длинную деревянную лестницу и забрался на крышу. Дыра, в которую заливал ливень, была не столь велика. Нужно было растопить немного битума и залить. И всех дел. Только, разумеется, не сейчас. Накормив Геру и петуха (для него нашлись в тумбочке кру́пы), Андрей спешил начать сборы, потому как время пролетит – не заметишь. Прежде всего нужно было определиться с тем, каким образом отсчитывать пятьсот метров от сторожки. Шагами мерить не получится – где-то земля твёрдая, где-то скакать по кочкам, а где вообще без болотоступов не обойтись. Может, оно, конечно, всё сложится и ровно, но надеяться на авось не хотелось: бегать ночью туда-сюда – дело дурацкое. Необходимо всё предусмотреть по максимуму. К примеру, найти крепкую бечёвку, отмерить нужные пятьсот метров и привязать одним концом к тому же крюку у двери, о который он вчера порвал куртку. Моток же взять с собой. Как бечёвка закончится, так и конец первой части. Воткнул крест – и обратно. Таким же макаром и от креста до креста, до самой ляды. Хорошо бы ещё знать, что это такое. Торквемада ничего толкового по этому поводу не сказал, даже направления, если не считать наобум нарисованных на клочке бумаги крестиков, не наметил. Только обмолвился, что по ходу движения всё само собой образуется. Да оно так и к лучшему. Где поставит третий крест, там и ляда.

Ни в сторожке, ни в гараже ничего похожего на бечёвку Андрей не нашёл. Пришлось идти в ангар, тем более что проверить исправность отлаженной автоматики тоже входило в его компетенцию. Все огоньки на пульте управления горели зелёным. Андрей ещё раз прошёлся вдоль оранжереи, рассматривая цветы. Кажется, их стало сегодня больше. Одинокая калипсо заставила внутренне содрогнуться. Теперь она не представлялась такой милой. Даже показалось, что шевельнула своими лепестками. Насмотревшись и нанюхавшись вдоволь, Андрей обнаружил в дальнем углу на стеллаже то, что нужно. Это была катушка полипропиленового шпагата. На бобине было написано: шпагат полипропиленовый, 550 м, 2200 текс, вес 1,21 кг. Самое оно. Даже на пятьдесят метров больше, чем нужно. И не тяжёлая. Крепость на разрыв не имела значения, да и не понимал Андрей ничего в тексах.

Хорошо пообедав, он занялся рюкзаком. Нужно было взять с собой болотоступы, сапёрную лопатку, налобный фонарь (нашёл вместе со шпагатом в теплице), запасной аккумулятор к нему, спички, раскладную пилу и охотничий нож. К рюкзаку он приладил бобину, так чтобы она могла без усилий крутиться. Руки должны быть свободны, потому как крест тащить придётся на плече, время от времени делая остановки для передышки. Сборы выглядели, как подготовка к серьёзному бою. Андрею даже представились кадры из фильмов, где герой застёгивает на молнии и липучки всевозможное своё вооружение. Кадры мельтешат, сменяя друг друга, звучит эпичная музыка. Однако, представив в последнем кадре, как пристёгивает к ногам болотоступы, Андрей рассмеялся. Он было подумал, что можно отмерить эти пятьсот метров прямо сейчас, днём, а ночью просто идти по шпагату к намеченному таким образом пункту, но мысль эту отбросил, потому как идти по маршруту интуитивно, как предполагал Александрыч, можно было, судя по всему, только ночью. Вдруг при луне возникнет необходимость сменить направление, – что тогда делать со шпагатом? Дурь, конечно. Но ночью разматывать нить не настолько сложнее, чтобы так рисковать, пытаясь перехитрить самого себя. К тому же сегодняшний сон в розовых тонах очень уж походил на правду. Сборы были окончены только к шести вечера. За то время, пока они шли, Гера и петух сумели подружиться и носились по двору, гоняя друг друга. Одним переживанием меньше – теперь птицу не нужно никуда прятать. Осталось дождаться, когда взойдёт луна. А взойдёт она… Взойдёт… Приблизительно в двадцать два сорок, если судить по вчерашнему дню.

Уже не терпелось выдвинуться в путь. Боялся не успеть, а получилось наоборот. Как говорится, ждать и догонять – нет хуже. Андрей вернулся в сторожку, достал блокнот пропавшего охранника и снова попытался читать:

«5 мая.

Три дня не мог ничего писать. Психически почти сломлен от навалившихся на это треклятое место несчастий. Недовольство Бориса приездом дочери П. А. теперь мне вполне понятно. Словно он предчувствовал беду. П. А. приехал с тремя своими товарищами, среди которых и известный всем Инженер, некогда наладивший на станции всё необходимое для её работы оборудование. Это помимо дочери. Прихватив Бориса, вся эта компания из пяти человек удалилась третьего вечером на Круглое. Утром четвёртого они благополучно вернулись, усталые и довольные. Дочь была с отцом, это я помню. До обеда они слонялись по территории без видимых целей, изредка заходя в теплицу. Представляю, как бесился Борис от постоянно открывающейся и закрывающейся двери. Его лабораторные орхидеи очень чувствительны к перепадам влаги и температуры; чувствительны к ним и грибы, без симбиоза с которыми многие из цветов вообще существовать не могут. Для того и был Инженером приспособлен к болотоходу ковш – орхидеи в болотах вынимали прямо с толщей земли и в таком виде доставляли к ангару. Инженеру, кстати, идею про метан я поведал, но он посмотрел на меня так, словно я предложил ему отправиться на луну на болотоходе. Неприятная получилась сцена. В общем, между всеми этими хаотичными людскими передвижениями никто и не заметил до самого ужина, что Настя куда-то исчезла. П. А. носился как угорелый, всех расспрашивал, особенно злился на меня, что не могу я сказать ничего толком о том, когда и где в последний раз видел его дочь. Если бы видел, то наверняка запомнил бы, потому что она у него симпатичная, трудно не заметить. Ходили опять на Круглое, но вернулись ни с чем. Потом до самого заката кружили над угодьями на вертолёте, который оставался в деревне всё это время. И опять впустую. Собрали ещё человек семь деревенских (кто пьян, кто хром) и всю-то ночь с фонарями рыскали по болотам. Разумеется, и меня привлекли. Накувыркался я там и весь промок с ног до головы. С утра ещё заморосил мелкий противный дождь. Руки сводило и ноги подкашивались от усталости и нервного истощения. На П. А. страшно было смотреть – позеленел весь, губы трясутся, гляди и убьёт кого ненароком. В общем… Не стал бы я так подробно писать, если бы девчонка нашлась. Нехорошо всё это. Только сегодня в полдень улетели все в город. Остались мы опять с Борисом вдвоём. Борис сам не свой, к нему лучше и не заходить. Тут в ночь перед приездом П. А. случай со мной прикольный произошёл. Вспомнил сейчас, запишу, чтоб потом кого-нибудь позабавить. Ближе к утру уже слышу – в гараже кто-то скребётся. То зашуршит, то вроде как по стене постукивать начинает. Аж пот холодный меня прошиб, ну, думаю, болотоход пришли угонять. Встал, подошёл к двери в гараж, а сам очкую, зайти боюсь. Дробовик хоть и прихватил, но ведь палить из него, если что, тоже дело незаурядное, тем более, если вдруг в человека. Позвал с улицы Геру. Дверь в гараж приоткрыл и говорю ему, давай, дружище, иди проверь, кто там так шебуршит. А он смотрит на меня и типа возражает, а чего это, мол, я-то, ты тоже охранник, и вон у тебя ствол даже есть, вот ты и иди. Не переубедил его, в общем. И пошёл сам. Быстренько свет включаю, дулом по периметру шарю. Никого нет. Прошёлся, в каждый уголок заглянул. Всё спокойно. Опять спать лёг. И снова эти звуки. Да ёлки зелёные. Снова вскакиваю – и прямиком в гараж. Пусто. Трижды я эту операцию по захвату призрачных угонщиков провернул. Пока наконец не понял, что это между печкой и стеной гаража мотылёк барахтается в целлофановом пакете. Вот он меня, бедняга, перепугал. Вызволил я его из ловушки и на улицу отпустил. А самому и сейчас смешно, хотя, в общем-то, дела такие, что не до смеха. Так-то вот…».

Первая ночь

Андрей наспех пробежал глазами по другим страницам, пытаясь найти что-нибудь о розовых огоньках. Может, и пропавшему охраннику они снились. Но ни «розовый», ни «огонёк» и ни «сон» ему не попалось. Вдруг что-то привлекло его внимание ближе к середине блокнота. Это было слово «зомбяки». Точно – зомбяки!

«10 мая.

Это что-то невероятное. После вчерашних теней на улице, за которыми я, как сумасшедший, гонялся с дробовиком, я полагал, что ничему уже не удивлюсь. Как же я ошибался! Борис два дня как ушёл в угодья на поиски орхидеи-призрака. Это такой эпифит, который растёт на коре деревьев, безлистная орхидея Дендрофилакс Линдена (надеюсь, правильно записал). В широтах выше тропиков встретить её, в общем-то, невозможно. Но Борис утверждал, что видел её, когда рыскали по болотам в поисках Аси. Её невозможно спутать ни с чем другим. Он даже картинку мне показал. Действительно очень оригинальная, похожа на притаившуюся на дереве лягушку. Её иногда так и называют, – «орхидея-лягушка». Но как по мне, то призрак звучит таинственнее и лучше. Однако вот вам о призраках. Оговорочка… Кому вам? Даже не знаю. Дневник этот вёл исключительно для себя. Но чем больше пишу, тем яснее осознаю, что получается какая-то книга. Сами вот посмотри́те. Просыпаюсь я этой ночью часа в два оттого, что колокол в деревенской церкви звонит. Думаю, какой колокол, если в советские времена его утопили в болотах и до сих пор колокольню не восстановили. Подбегаю к двери, распахиваю её… Смотрю – а там шеренгой люди стоят. Прямо вдоль берега стоят и бессмысленно пялятся на мою дверь. И не просто люди. Оборванцы какие-то, тряпьё на них рваное, как у бомжей, а кое-кто и совсем голый и, как свинья самая настоящая, грязный. Протираю глаза, щипаю себя, колочу по щекам. А они уже не просто стоят, а стеной надвигаются на сторожку! Вот те ж на! Зомбяки, думаю. Это только они этим макаром ходят, коврятаясь всем телом так, что, гляди, напополам треснут! Ну не из деревни же все местные разом нагрянули надо мной поиздеваться, переодевшись в лохмотья. Зачем бы это им, тем более, что я там вообще никого и не знаю, кроме толстого одного… Забыл имя… Бегу к сейфу. Набираю код, достаю оружие – и во двор. Ору, как положено, типа «стой, собаки! стрелять буду!». Не реагируют ни одним мускулом. Ну что делать… Я предупредил, если что… А внутри паника, сердце колотится со скоростью вентилятора. Палю в башку первому же попавшемуся. Башка в кашу. Вонища на всю округу тухлятиной. Ну точно они, человек живой так смердеть не может. Палю ещё и ещё, пока патроны не кончились. Они вроде как притормозили. И тут Гера выбегает из-за гаража и кидается на них с лаем. Там у него вольер небольшой, но дверь всегда оставляю открытой. Я ему «фу» кричу. Сам перезаряжаю. Жалко собаку, если заденут. Но Гера молодцом, ловко уворачивается от них и в болото уводит. Те, кто возле меня остались, полегли все. И ещё в спины уходящим успел залепить. Рассосались. Гера только к утру вернулся. Ничего. Всё с ним нормально. Можно сказать, спас меня. Один бы я точно не отбрыкался. А как солнце выглянуло, все трупы трупные в пыль обратились, и ветром их унесло в вечность. Как я ещё рассудок не потерял – не знаю. Сегодня твёрдо решил, что со станции валить надо. Невмоготу мне все эти напасти. Рассказать кому – за сумасшедшего примут. А мне ни позвонить (деньги на карте кончились), ни за помощью обратиться. А Борис, если живой вернётся, тем более не поверит. Он же человек науки. Решил – оставлю дневник под подушкой в назидание тому бедолаге, который приедет на моё место. А сам – как можно дальше отсюда».

На этом, собственно, дневник и заканчивался. Андрей почесал затылок. Парень точно сбрендил. Какие ещё зомбяки в конце двадцатого века? Конечно, с его сознанием тоже творилось что-то неладное. Но то было совершенно другого рода. То есть, если сравнивать эти две нереальности – его и этого охранника, – то нереальность Андрея была куда реальней, а нереальность Сергея Анатольевича Макшина тянула на почётное место в палате номер шесть. Бред. Ну вот просто бред – и всё. Может, так и бывает, но только в кино. В жизни это выглядело бы очень уж неестественно. Противоречило это как-то природе, что ли. Андрей не мог чётко сформулировать свой скепсис, но внутреннее, глубинное его «я» понимало это довольно чётко. Когда-то в стародавние времена дагомейские колдуны, возможно, и могли возвращать к жизни умерших недавно людей, превращая их в своих рабов. Но это ведь из практических соображений. Так же как голем, которого каббалисты воплощали (как говорят) из какой-нибудь стихии типа земли или огня. Или тот же гомункул. Если можно вдохнуть жизнь в глину или камень, то уж в свежий труп, у которого уже сформирован весь механизм движения, поместить эту магическую искру жизни ещё проще. Но опять же, тут важна не сама возможность, а целесообразность. В толпе бессмысленно бродящих по болотам мертвецов нет никому никакого прока. А магия – она вся насквозь практична. Она и есть, может быть, самый наивысший аспект такой практичности в самой себе, без каких-либо иных идей, кроме утилитарных. Если мозг не справляется с задачами, которые перед ним ставит реальность, то он все проблемы переводит в другую плоскость, то есть, говоря проще, съезжает немножечко набекрень. И бекрень эту стоит держать в уме, если вдруг что-то пойдёт не так. Андрей небрежно забросил блокнот на полати и посмотрел на часы. Пора.

Ровно в положенный срок луна появилась на востоке. Ночь обещала быть ясной и тёплой. Туман в ложбинах в этот раз не таился; так, лёгкая дымка стелилась по траве, выдыхаемая нагретой за день землёй. Андрей привязал к крюку конец шпагата, закинул за спину рюкзак, натянул на ботинки болотоступы и, взгромоздив на плечо крест, вступил в царство болот. Комары облаком окружили его фигуру. Вот кто точно был настоящим вампиром. Нескромная мысль о Христе, поднимающемся на Голгофу, будоражила ум. Андрей отгонял её, как назойливую муху, понимая, что она в его ситуации не уместна. Ни он не готов взять на себя грехи человечества, ни человечество не ждало его пришествия в этих болотах. Он просто жертва чьей-то дурной идеи и своего маленького греха, совершённого в тот миг, когда он возжелал жену ближнего своего. Да и какой ему Торквемада ближний?! Более дальнего и представить сложно. И чем дальше, тем лучше. И возлюбить его он не мог. Ну вот хоть убей, но не мог. И потому он никак не Христос и даже не самозваный апостол. Так, человечишко с крестом на плечах, идущий под луной по мрачным тысячелетним топям. С этими мыслями он успел пройти метров двадцать, когда на горизонте стали отчётливо проявляться те же самые розовые точки, которые снились ему прошлой ночью. Он, конечно, краешком сознания допускал, что это могла быть вполне себе и реальность, только ходу своим фантазиям не давал. Так что нельзя сказать, что он сильно теперь испугался. Бекрень у себя в голове он зафиксировал чётко и понимал, что лучшая от неё защита – это продолжать делать то, что уже начал. Новое обстоятельство распугало только комаров и остатки мыслей, которые судорожно взялись было объяснить происходящее с рациональных позиций. Всё, чем с недавнего времени занимался Андрей, вообще было далеко от рационального. Так что одним штрихом больше, одним меньше – это не станет преградой его работе. Да и навязчивый евангельский сюжет оставил его в покое. Точки приближались быстро, образуя для него коридор. Явилась и та самая калипсо. Она крутилась вокруг него, как фоторепортёр, выискивающий лучший момент для кадра. Андрей окрестил её Бригадиром. Приятная безмятежность разлилась по всему телу, и непонятно уже было, почему вчера эти летающие орхидеи его пугали. Ноги стали как будто крепче, походка сделалась упругой и ровной. Первую передышку он сделал метров через двести. Одной рукой опираясь на крест, другую он протянул навстречу калипсо. Минуту она словно смущалась, а потом осторожно коснулась лепестком ладони. Лёгкий приятный разряд пробежал через запястье и плечо до самой спины. На соседнем дереве, похожем на иву (в зеленоватом свете луны он точно не мог разобрать) вспыхнул другой цветок – это была та самая орхидея-призрак, о которой он прочитал в дневнике, белое чудо, лишённое листьев и похожее на притаившуюся лягушку. Впрочем, она же не настоящая? Что теперь считать настоящим, представлялось не ясно. Можно было принять это и за случайное появление, а можно – за проекцию встревоженного историей о зомби сознания. Андрей ущипнул себя; впрочем, так, для соблюдения протокола реальности. Само собой, он не спал, сомнений никаких нет. Вслед за одной вспыхнули на ветвях и другие призраки. Покачавшись на лепестках-лапках, они оторвались от коры и высоко подпрыгнули в воздух, кружась в замысловатом танце и радуя розовых, которым нельзя было выбиваться из стен коридора. Подлетать близко к человеку они не решались, хотя про себя Андрей призывал их сесть на ладонь. Сколько он простоял, очаровываясь этой фантасмагорией, трудно сказать. Нужно было продолжать путь. Крест стал тяжелеть и упругость походки таяла на глазах. К тому же ещё через сто метров дорогу перегородила довольно широкая протока, ни конца ни начала которой не было видно ни с какого края. На этой стороне к берегу был причален плот, привязанный толстой, наполовину сгнившей верёвкой к шесту. Ну это уже хорошо. Аккуратно Андрей расположил крест посередине плота, срезал ножом верёвку, которую не смог распутать, забрался на свой паром сам и оттолкнулся от берега. Плот, покачиваясь и захлёбываясь водой то с одного конца, то с другого, нехотя начал движение. Глубина протоки оказалась метра полтора, если мерить шестом, но дно было словно из масла, прави́ло увязало в нём и не давало толчковой опоры. В какой-то момент потеряв равновесие, Андрей излишне накренился на правый бок, и крест, соскользнув, оказался от плота метрах в пяти. Хорошо, что это была не река. И всё же пришлось повозиться, прежде чем беглец снова оказался на борту.

Дальнейшие метров сто, начавшиеся после рощицы, пришлись на топкое место. Но на помощь пришли орхидеи-призраки. Как кузнечики, они прыгали с одного безопасного пятачка на другой, показывая, куда ступать. Безотчётно Андрей доверился их подсказкам. С крестом на плече прыгать было проблематично, да и болотоступы оказались обувью неудобной, часто слетая с пяток и комично шлёпая по подошве. Пришлось его волочить, метр за метром подтягивая к себе. Слава Богу (и всем фантастическим существам, что его сопровождали), – Андрей, наконец, достиг нужного пункта. На катушке осталось совсем немного шпагата. Воткнуть крест в рыхлую почву с одного маха, как он предполагал, не получилось. Корешки перегнивавших тысячи лет растений сплетались в настолько плотную массу, что разорвать их ударным способом не представлялось возможным. Пришлось вначале подкопаться сапёрной лопаткой. Тем временем стрелки часов уже застыли на трёх.

Установив крест, Андрей покачал его, проверив на прочность. Стоял жёстко. Призраки, покружив ещё минуту в радостном хороводе, улетели обратно. Пришла пора возвращаться и Андрею. Однако маневры со шпагатом он продумал не до конца. Наматывать мокрый и цепляющийся за каждую травинку шнур на катушку оказалось делом нелёгким. Добравшись кое-как до плота, Андрей сел на рюкзак отдохнуть. Аккумулятор налобного фонаря стал садиться, и луч тускло высвечивал чёрную гладь протоки. Андрей закурил, стараясь дымить в сторону от Бригадира. Подумал, что вдруг ему табачный аромат не по нраву. Но безотвязная орхидея особо никак эмоций не проявила, если в ней вообще можно было заподозрить наличие таковых. В этот момент чуть левее плота всплыл огромный пузырь, громко булькнув и явно заинтересовав Бригадира. Андрей затушил сигарету и подошёл ближе к протоке. Ему показалось, что какое-то белое пятно поднимается из глубины на поверхность. Через секунду он в ужасе отпрыгнул от воды. Отшатнулась даже орхидея, и вся стена из розовых звёздочек вздрогнула, встряхнув воздух. Это было человеческое лицо. Мраморное, холодно-бледное, с пустыми глазницами и с язвинами на скулах и подбородке. «Вот тебе, Андрюша, и зомби». И Сергей, каким бы диким это не представлялось, мог оказаться прав. Если бы тело вдруг ожило и потянулось к Андрею, то в этот раз он наверняка потерял бы сознание, – такой ужас навела на него эта картина. Но лицо оставалось неподвижным, дырами от сгнившего носа чмокая по воде. Что это? Зачем? А чего бы хотел он сам? Иллюзии? Или реальности? Хм… Как будто существовал выбор. Медленно приходя в себя, Андрей решал, что ему делать, если утопленник окажется реальностью. Оставить его тут? Или вытащить и перенести на станцию? Пусть он и не судмедэксперт, но очевидно, что труп достаточно свежий. Он не мог быть Асей, – лицо, хоть и изуродованное животными и водой, но всё же не девичье. Это был довольно крупный, с тяжёлой челюстью череп. И даже… Даже может оказаться тем самым любовником Леры, пропавшим, по слухам, в этих болотах! И если это так, а он притащит его на станцию, то тогда получается, будто он свидетель убийства! А что делают преступники со свидетелями? Правильно, то же, что и с жертвами. Если всё, что говорят о Торквемаде, правда, а личность утопленника окажется тем, о ком он подумал, то двух вариантов уже не будет. Но оставить тело здесь – значит ещё как минимум дважды встречаться с собственной совестью в этой протоке. «Да пошёл он к чёрту! – удивившись своей смелости, подумал вдруг Андрей. – С какого рожна я должен бояться этого маньяка? Пусть хоть как-то отвечает за свои поступки! Не перед судом, так перед самим собой и перед этими болотами. Непременно перенесу тело на станцию и вызову контуженного по телефону. В конце концов, я не знаю, что это за тип. Может, какой местный любитель ягод или сталкер из городских. По-человечески похоронить нужно. Опознать и похоронить. И понаблюдать за реакцией Торквемады! Если он ещё хоть как-то способен, после смерти дочери, реагировать на этот мир. Да. Так и сделаю. И нет больше места страху!». Казалось, Бригадир и вся его огромная команда одобрили это его внутреннее решение, потому что огоньки, бегающие в их лепестках, сделались ярче и подвижнее.

Переправив утопленника на другой берег протоки, Андрей бросил собирать шпагат на катушку и, взяв тяжёлое, в обрывках камуфляжной одежды, тело на руки, так и нёс его до самой сторожки. У порога его встретил петух, огласив предрассветную тишину своим криком. Стена из орхидей медленно уплыла в сторону дальнего леса, обнажив унылую туманную пустоту топей. Андрей подумал, что и труп сейчас растает в его руках – и всё окажется сном. Он проснётся, как и вчера, за письменным столом, а на колени упадёт какая-нибудь истлевшая под потолком подпорка. Раз… два… три… Нет. Теперь всё иначе. Теперь это его реальность.

В сторожке труп ему ни к чему. В парнике оставить – тоже не дело. Андрей отнёс находку в гараж и аккуратно уложил в широкий ковш, набросав сверху каких-то тряпок. Теперь нужно было поспать хотя бы часика два, иначе никаких моральных сил не останется на звонок директору. От решения своего он не отказался. Позвонит. Непременно позвонит. Поспит – и прямиком в деревню. Но пока отдохнуть надо. Отдохнуть… отдохнуть…

Странный разговор

Деревню Андрей отыскал без проблем. Туда вела единственная дорога, в стороне от той, по которой он прибыл на станцию. Пересекая ЛЭП, она крутым подъёмом резко брала вправо, а влево обрывалась неглубоким оврагом, в центре которого, чуть подтопленный, одиноко топорщился треугольником старый колодец. По склону оврага, пыхтя и ругаясь, взбирался круглый по всем осям человек, в котором Андрей без труда узнал Ивана. Тот тоже, прищурившись, его распознал. Как-то неловко улыбнувшись, словно его застали врасплох, Иван поприветствовал Андрея. Андрей поздоровался и подождал, пока толстяк доползёт до дороги.

– Вот, видишь, – извиняющимся тоном сказал Иван, – без своего драндулета как без ног. По ягоды ходил на болота. Так, по краешку побродил. Сам понимаешь, с моим весом, – для наглядности он попрыгал, – занятие это так себе.

– А что здесь за ягоды в конце мая? – поинтересовался Андрей.

Иван убрал тряпицу с лукошка:

– Вот, смотри. Морошка в основном. Попробуй. Вкус у нашей морошки особый.

Андрей попробовал пару ягод. Никогда раньше морошки он не ел, потому вкус сравнить было и не с чем, разве что с малиной.

– И как?

– Вкусно. А чёрненькие что за ягоды?

– Водяника. Но она пресная, больше для варенья пригодна. А я почки ей лечу. Её ещё ссыхой называют. Никогда не видел?

– Ссыхой? – Андрей усмехнулся. – В том самом смысле?

– В том самом, – улыбнулся Иван. – А ты-то здесь какими судьбами?

– Да позвонить надо. Не подскажешь, где тут у вас почта?

– А как поднимешься, то первый поворот налево, там и увидишь. Единственный дом из красного кирпича. Только ведь это… – он посмотрел на часы. – Поздновато ты, брат.

– Два часа. Почему поздновато?

– Так пятница же. Кузьмич уже наверняка в драбадан.

– Почтальон?

– Он самый.

– Мне говорили, что такое может случиться. И что же, почту мне не откроет?

– Ну это как повезёт. Ты всё же добеги сначала до работы, а там уж, если закрыто, то в конце почтового переулка – дом такой обшарпанный с подсолнухами. Ломись туда. Он там живёт. С дочкой. Коли в можжах и приглянешься ты ему, даст ключ от переговорной. Но вероятности мало. Суровый он, когда выпьет. Лишнего ему старайся ничего не говорить – задеть там как или втолковать чего о порядке. Чуть что – хватается за двустволку. Трезвый-то он добрейшей души мужик. Ну, в общем, ты понял.

– Понял. Спасибо, Иван.

– Да чего уж. С Богом.

Почта действительно оказалась закрыта. Пройдя по переулку ещё метров тридцать, Андрей обнаружил дом с подсолнухами, только не с настоящими, а с нарисованными вдоль наполовину облупленного фасада. Странно, что в деревне не встретилось ни одной собаки. И кошек он тоже нигде не заметил. Особенная какая-то деревня – только курицы, козы да петухи. Андрей постучал. Внутри что-то загромыхало и тут же затихло. Дверь открывать не спешили. Он постучал настойчивее. Снова тишина. Ну уж нет. Он позвонит сегодня во что бы то ни стало. Нахмурившись, Андрей подошёл к окну, прикрыл рукой глаза, чтобы солнце не так слепило, и хотел было всмотреться в глубину дома. Но взгляд его упёрся в чьё-то лицо, прислонённое с другой стороны к стеклу. Это было девичье лицо: большие чёрные глаза, немного испуганные и изучающие незнакомца, такие же чёрные брови, до линии которых повязан был белый платок в горошек. На плечо из-под тугого платка спадала толстая коса, перехваченная на конце резинкой с пуговицей в виде божьей коровки.

– Мне бы Кузьмича, – громко сказал Андрей и покрутил зачем-то в воздухе пальцем, пытаясь изобразить набор номера на телефонном диске.

Девушка взмахнула ресницами, отошла от окна, и через минуту дверь отворилась.

– Он уже лёг. Отдыхает, – голос её звучал тихо и мягко. Трудно было понять, девушка это или девочка. Небольшого роста, в длинном, до пят, платье без рукавов, белом, с розовыми бутонами на переплетающихся зелёных стеблях. И босая. Всё в ней было аккуратно, по-детски просто и в то же время по-взрослому строго. В городе такую точно не встретишь. Ожидая какой-то реакции от Андрея, она скрестила ноги и покачивалась, держась одной тонкой, загорелой рукой за притолоку.

– Дело срочное. Позвонить нужно, – он чуть было не сказал «надобно», настолько атмосфера сделалась похожей на ту, которая, наверно, была в этой деревне ещё лет двести назад.

Девушка чуть поджала губы и, задумавшись, опустила глаза.

– Вы ступайте пока к почте. Если я не подойду через десять минут, то уж не возвращайтесь сюда, а приходите завтра с утра пораньше.

Исполненный решимости сделать звонок непременно сегодня, Андрей хотел возразить, и даже открыл рот, но, взглянув на девушку, передумал. Она смотрела на него уже без испуга, уверенно и даже с каким-то вызовом, дескать «ну попробуй только что-нибудь ляпнуть». Андрей развернулся и пошёл к почте, отчего-то уверенный, что это милое существо непременно проблему его решит. Краем глаза он успел заметить, что к окну на секунду подошёл, судя по всему, сам Кузьмич. В нём он узнал того самого стрелка на ЛЭП с репейником в голове. И даже вроде как репейник опять прицепился к его волосам, только уже с другой стороны.

Девушка не обманула его ожиданий. Через десять минут она уже плыла лёгкой походкой по изумрудной траве, стараясь не наступать на жёлтые одуванчики. Андрей смотрел на неё с восхищением, и от такого внимания она на секунду смутилась, неуклюже пытаясь отпереть ключом дверь почты.

Наконец Андрей добрался до телефона. Вставив карту, он набрал номер. Трубку на другом конце взяли молниеносно.

– Да, – прозвучал раздражённый голос.

– Александрыч, это Андрей.

– Я понял. Что-то стряслось?

– Стряслось.

– Только не говори, что идёшь в отказ. Не принимается. Как первая ночь?

– Да нет. Тут всё серьёзнее.

– Слушаю.

– Но это как бы не телефонный разговор. Тут присутствие ваше необходимо.

– Какого лешего? Что значит не телефонный? Ты уже говоришь. Так что я слушаю. Не дури давай.

– В общем… Тут труп.

Секундное молчание.

– Ася? – надтреснутым шёпотом промолвил директор.

– Нет, нет. Мужик какой-то. Всплыл в протоке. Я его в гараж притащил. Опознать бы надо.

Опять молчание.

– Что ещё за мужик? В какой протоке?

– Вы приезжайте. Сами увидите. Не знаю я, что за мужик. Мало от него что осталось.

– Кто-то ещё знает?

– Нет. Зачем мне это?

– Ты сейчас один?

– Один.

– Слушай… Зарой его где-нибудь или обратно в болото отнеси. Зачем ты его припёр?

Волна негодования прокатилась по всему телу Андрея. Он едва сдержался, чтобы не нагрубить.

– Пётр Александрович, я в могильщики не нанимался. К тому же это может быть кто-нибудь из деревни. Опрашивать по домам, сами понимаете, я не могу, пока ситуация не разъяснится каким-то иным образом. У меня сегодня вторая ночь. Тут вообще чертовщина какая-то творится. Так что я не могу решить все проблемы один. Если бы мог, то и не звонил бы. Берите вертушку и прилетайте сегодня же.

– Бо́рзо… Ну да ладно. Всё понял, – странно, что Торквемада не разозлился. Голос его звучал спокойно. – Жди.

Всё это время, пока Андрей, прикрыв дверь тесной будки, говорил по телефону, девушка сидела за столом у окна и рассматривала какие-то рекламные проспекты. Почувствовав, что её новый знакомый слегка раздражён, она заговорила первой:

– Всё хорошо? – она чуть картаво произносила «р», почти незаметно, и от этой неуловимости очень мило. Напряжение отхлынуло от Андрея.

– Теперь, кажется, да, – сказал Андрей, вполне довольный проявленной им твёрдостью в диалоге с Торквемадой. – А тебя как зовут?

– Маша.

– А я Андрей.

– Угу, – смущённо кивнула головой девушка.

Андрей хотел спросить сколько ей лет, но посчитал, что это, наверное, глупо. Да и ни к чему. Не свататься же он к ней пришёл.

В этот момент Маша вдруг насторожилась, прислушиваясь к чему-то. Потом вскочила со стула, схватила Андрея за рукав и поволокла к выходу.

– Вам нужно идти. Возвращайтесь обратно.

Потом бросила рукав и, шлёпая босыми ногами по полу, снова вернулась к окну.

– Ооо, нет, – простонала она. – Обратно вам теперь никак. За нашим домом обогнёте палисадник и бежите по соседнему переулку.

Теперь и Андрей слышал какую-то ругань, доносившуюся с улицы.

– Машка, дрянь ты такая! Я козлине твоему яйца-то сейчас отстрелю. Выходь, сукин сын, – это, потрясая ружьём, неровной походкой приближался к почте Кузьмич.

– Только, пожалуйста, обещайте, – скороговоркой выпалила Маша, – что не будете с папой ругаться. Вы просто бежите. Он хороший, но как выпьет… Ох. Обещайте!

– Хорошо, хорошо. Обещаю, – заверил её Андрей и выбежал в переулок.

Увидев его, Кузьмич вскинул ружьё. Неужели стрелять будет? Не успел Андрей подумать об этом, как громыхнул выстрел, эхом разносясь по Болотной. «Вот баран», – пронеслось в голове. Но он уже бежал изо всех сил к дому с подсолнухами, как и обещал Маше. Обогнув палисадник, он спустился по склону в какой-то кустарник, из которого с трудом смог выбраться к длинному, казённому на вид дому. На его крыльце стоял плотного телосложения мужчина и махал рукой, призывая Андрея войти. В кустах уже ворочался, словно медведь, Кузьмич. Какая-то мальчишеская удаль вдруг вселилась в Андрея. Ох, и отвесил бы он сейчас этому Кузьмичу. Но обещание, данное Маше, удаль его попридержало. Он даже коротко усмехнулся, отряхнул куртку и спокойным шагом последовал в сторону мужчины.

– Заходите, молодой человек, заходите. С Кузьмичём, знаете ли, лучше не шутить. Хоть и бегун из него не очень, но стреляет он, уверяю вас, метко. А пуля она, как известно, дура. С нею не шутят.

Андрей протиснулся в дверь, которую мужчина тут же захлопнул и закрыл на замок. Прислушиваясь и движением руки прося помолчать, он простоял так минуты две. Кажется, Кузьмич прошёл мимо, по-прежнему матеря то свою дочь, то Андрея.

– Беда с ним, – взяв под руку, мужчина повёл Андрея вдоль длинного коридора в дальнюю залу. – Меня Михаилом зовут.

– Андрей.

– Очень приятно. Хоть и обстоятельства, как видите, не из самых приятных. Обождите, Кузьмич ещё пару стопок опустошит – и спать уляжется. Может, и не пару, а чуть больше. Родители его покойные из староверов были, слишком в строгости мальчика воспитали. Но от строгости той он только внешние предписания усвоил, да и те чисто светской направленности. Дочку его жалко. Трезвый-то он покладист и больше добр, чем суров. Но, к несчатью Машиному, трезвым бывает два дня в неделю – по вторникам и по средам. Уехать бы ей совсем в город, да как его, старого, бросишь. А она душа добрая, светлая. Так и будет с папенькой до конца дней его. Ох жалко Машку. А давайте-ка с вами чайку? Кузьмич ещё долго по улицам хлыстать будет.

– Не откажусь, – успокоившись от тишины коридора и от размеренного, чуть хрипловатого голоса Михаила, с удовольствием согласился Андрей.

Они вошли в просторную, наполовину прикрытую ставнями комнату, вдоль стен которой располагались стенды с какими-то старинными книгами, с горшочками, наполненными монетами, с наконечниками от стрел и крючками от малого до большого размеров. Было ещё много чего, но Андрея привлекли больше картины, развешенные по стенам. Пока Михаил ходил за самым настоящим самоваром и за чашками с блюдцами, Андрей внимательно рассматривал картины. На всех без исключения были изображены болота. Подчёркнуто красивые, либо в ярких, либо в таинственных тонах, кочковатые, бесконечно ровные, заросшие деревьями или в чёрных извилистых линиях проток. Одна картина словно была списана со здешних угодий. Когда Михаил вернулся с последним прибором для чайной церемонии, Андрей спросил его об этом экспонате.

– О, что вы, что вы, Андрей. Это Саврасов. «Лунная ночь. Болото». Чем-то похоже на наши угодья, но не они. У нас всё же, мне кажется, растительности побольше. Тут всё одни репродукции. Вот Шишкин. А вот Кияшко. Куинджи, Менк. Ну и так дальше… Выставку недавно делали. Так, для проформы, чтобы галочку поставить в журнале. Дом этот числится как музей. А я вроде как куратор. И краевед по совместительству. Садитесь пить чай. Если хотите, я вам что-нибудь про деревню нашу расскажу. Никто, больше чем я, вам, пожалуй, и не расскажет. Так что пользуйтесь случаем. Впрочем, в случайности я не верю. А вы как на это смотрите?

– На случайности?

– Да.

– Пока что я в замешательстве. Слишком много случайностей на единицу времени последние несколько дней.

– И случайности, надо полагать, выстраиваются в причинно-следственную цепочку и перестают казаться таковыми?

– Именно так.

– Знакомо, знакомо. Да вы наливайте чай, пока горячий. Вот сахарок, печенье…

– Спасибо.

Андрей подумал, что было бы весьма кстати спросить сейчас Михаила про ляду. Уж он-то должен о ней что-то знать. Вот опять же удачная такая случайность.

– А у меня вопрос к вам один всё же и будет.

– И какой же?

– Я вот столкнулся на станции с термином одним. Ляда. Это как-то к болотам относится. Но как именно, не могу понять. А мне это сейчас важно. Может, вы знаете?

– Ляда? – казалось, это слово воодушевило Михаила. – Это весьма, знаете ли, многозначительно. И потому пришлось бы начать очень издалека.

– Если вы спешите…

– Нет, нет. Что вы. Я в этом музее, можно сказать, живу. Мне спешить некуда. Вот, извольте… Вы в курсе, что раньше, ещё до войны, деревня Болотная называлась по-другому?

– Нет. Я в ваших краях впервые. Охранять угодья приехал. Позвонить нужно было, а этот почтальон с ружьём посчитал, что я за Машей намерился приударить.

– Да вы, Андрей, словно оправдываетесь, – приветливым тоном заметил Михаил. – Я понял, что вы из станционной охраны. Чужие здесь в такой форме не ходят. А что касается Маши, то, скажу вам, ухажёр ей отнюдь и не помешал бы. Так вот, значит, про ляду. Сто лет назад на картах деревня эта обозначалась как Няша.

– Симпатичное имя.

– Да это с какой стороны посмотреть. Если со стороны фонетической, то вполне мило. Но на северном диалекте, если перевести, это означает ни что иное, как болотную топь.

– Ого. А так ласково. И не подумаешь.

– Да. Заманчиво, как нектар. Может, оттого и влекло в это место людей во все времена. Я иногда с металлодетектором брожу по топям, и находятся порой такие вещи, что и поверить трудно. Вот все эти крючки и наконечники из болот. И монеты тоже. Я даже дирхем находил восьмого века! С чего бы вдруг в наших угодьях посреди топей объявиться дирхему? А немецких пфеннигов сколько! Вот во время войны здесь даже отдельная бригада «Аненербе» стояла.

– Это зачем же?

– Со стратегической точки зрения эта местность не представляла никакого интереса. Но у Вальтера Вюста имелись какие-то свои основания разместить в Няше бригаду, а на болотах построить бункер и снабдить его лабораторным оборудованием. Это та самая теплица, которой заведует сейчас Борис. Закончив работы по строительству и фортификации, немцы ушли вглубь угодий в поисках только им чего-то известного. Канули в ляду, как говорили местные жители. Трое суток слышались потом взрывы и выстрелы, зарницы по ночам стояли над болотами. Что там происходило, с кем сражались фрицы – никто не ведал. Посчитали, что в этой ляде укрывался партизанский отряд, ради которого и затеялась вся эта возня. Но это были только слухи, не имевшие под собой никаких особенных оснований. Назад из ляды вернулись спустя неделю немногие. Нашли ли они там то, что искали, – история об этом умалчивает. Через пять дней после возвращения бригада всё бросила, свернулась и отбыла. А через год и война закончилась.

– То есть ляда – это просто глухие районы угодий?

– Лексически это заброшенное место, пустошь. Но наша ляда несколько многогранней. Вы это обязательно почувствуете нутром, если там окажетесь. Я-то сам на ней не был. Говорят, что там даже земля горячая. Будто пустота какая-то под толстым слоем торфа. Кто-то думает, что это врата ада, а кто-то считает, что город секретный под болотом, который после войны наши инженеры соорудили. В 1951-ом году объявились здесь советские строители. Кстати, мой отец был одним из них, встретил тут мою маму да так и осел до конца дней своих. Царство ему Небесное! – Михаил перекрестился. – Подлатали немного бункер, наладили брошенное немцами оборудование и обустроили болотную станцию почти в том же виде, в котором застали её и вы. Потом приехали и трое учёных. Поочерёдно парами ходили на ляду, а один оставался всегда в ангаре. Три года они тут над чем-то сосредоточенно трудились. Но опять же, никому не известно, получили они желаемый результат или же уехали ни с чем. Поговаривали, что один из этих учёных, женщина, сгинула где-то в топях. Станцию продолжали охранять до 87-ого года, но работ никаких уже не вели. А потом забросили вовсе. Местные в начале девяностых разобрали кое-чего на лом, пока Пётр Александрович не вмешался. Ведь изначально он здесь хотел вести торфяные разработки. Но что-то пошло не так, и он неожиданно занялся выращиванием орхидей. Я далёк от мыслей о вратах ада и о подземном городе. Я больше склонен думать, что причиной всего этого интереса к нашим угодьям – орхидеи. Сам-то я далеко не ботаник, но цветы эти хорошо понимаю. Философия у них есть. И философия эта мне очень близка.

– Философия?

– А вы полагаете, что философия есть только у человека? – Михаил улыбнулся и отхлебнул из блюдечка чай. – Философия, Андрей, это размышление о размышлении, вещь, так сказать, в вещи. И это предполагает молчаливое созерцание своих необозримых глубин. Природа способна созерцать себя. И способна думать. Люди внутри неё, словно нервные импульсы, бегают туда-сюда от нейрона к нейрону, выполняют функцию передачи сигнала. А где вы найдёте созерцания больше, чем есть в горах, в пустыне, в океане или… в болотах? И болота здесь немножко особняком. Если где-нибудь в Гималаях мысли уносят вас высоко и растекаются во все стороны света, то стоит вам ступить за черту топи, особенно ночью да при луне, – уверяю вас, мысли закопаются в самую вашу глубину, туда, где не ступала нога даже пресловутого подсознания. И в этой глубине замрут, потеряются, а потом вдруг и прорастут самым прекрасным цветком, имя которому орхидея. Это своего рода квинтэссенция созерцания, его символическое выражение. Вы же заходили в теплицу? Видели орхидеи?

– Видел, – чуть замешкался Андрей, как никто другой, наверное, понимая сейчас Михаила. – И не только в теплице.

– Часто ли вам приходилось видеть орхидею в качестве символа какой-либо организации или союза?

– Не припомню.

– Вот. Если не считать несколько городских гербов Колумбии, то и вспомнить не специалисту по символам и геральдике трудно. Ну… Про фирмы, занимающиеся нижним бельём, говорить не будем – всё это несерьёзно. Человечество за свою обозримую историю создало много всяческих тайных обществ, в символике которых фигурируют цветы: роза, лотос, лилия, клевер, ирис… Но вот что касается орхидеи, то тут оно как-то не спешило водрузить её на свои знамёна. Что-то было в орхидее недолговечное. Вы ведь знаете, что зацветают многие из видов лишь к середине своей жизни, лет через десять, а то и через пятнадцать? При том что не известно науке точно, сколько орхидеи вообще живут. Была информация об одной долгожительнице – вроде как прожила она двадцать три года. Какой же оккультный орден захочет так рисковать? Все эти тайные общества исполнены суеверий. Впрочем, на то есть и основания. И в самом деле, то, к чему прикасалась так или иначе орхидея, действительно существовало недолго. Возьмите хоть Маньчжоу-го. Это была такая марионеточная империя на захваченной японцами территории китайской Маньчжурии. Просуществовала всего лишь тринадцать лет. В 1945-ом году эту империю упразднили, поскольку Япония капитулировала во Второй мировой.

– А как она связана с орхидеями?

– А связана она одним очень редким орденом. Не организацией, а орденом в смысле регалии. Учреждён этот орден был в 1934-ом году в качестве наивысшей государственной награды в новой империи. И назывался орденом Цветущей орхидеи. Он стал эквивалентом японскому ордену Хризантемы. Но вот смена хризантемы на орхидею не принесла ничего хорошего ни государству, ни орденоносцам. В плане величия, я имею в виду. Например Пу И, первый и последний император Маньчжоу-го, пять раз женатый, но при этом не имевший детей, последние годы своей жизни провёл в саду и в национальной библиотеке, занимаясь ботаникой и написанием мемуаров, и в конце концов умер от рака почки. А японскому императору Хирохито пришлось официально, в рескрипте «Нингэн-сэнгэн», признать свою человеческую природу и отказаться от природы божественной. По крайней мере, многие именно так поняли смысл этого рескрипта. Но, знаете ли, интересно, что Хирохито тоже проявлял интерес к природе – ещё в двадцатые годы организовал в императорском дворце научную лабораторию для исследований в области морской биологии. Орхидеи направляют, стало быть, человеческий ум в нужное русло. Человек, будто пчела, прельстившись нектаром, попадает в ловушку, из которой есть только один выход. И этот выход предполагает содействие миру природы в целом, а не только человеческому. Понимаете, величие духа, обретение вселенской мудрости, освобождение от законов кармы, – все эти потуги, нынче, да и всегда раньше, модные в обществе, направлены были исключительно на человеческое эго, на его гордыню. Но с орхидеями всё не так. Орхидеи заставляют нас понимать то, что необходимо всему миру, здесь человек – только помощник и компаньон, и для него нет никакой награды, кроме той, что делает его сопричастным всему живому.

– А может, это просто как систематическая ошибка выжившего? Мы знаем о всяких там масонах и розенкрейцерах лишь потому, что когда-то они прокололись. И ничего не знаем о других, потому что они благополучно скрыты от глаз и в наши дни. А где-нибудь, скажем, на Маврикии существует тайная ложа розовой орхидеи.

– В правильном направлении мыслите, Андрей. Браво! Только отчего же так далеко, на Маврикии? Это может происходить прямо у вас под носом. Например, вот посреди этих болот.

– Ну… Честно сказать, это пришло бы на ум в самую последнюю очередь.

– Ага. А не вы ли вспомнили о систематической ошибке выжившего?

– Да, – задумчиво произнёс Андрей, – тут есть над чем поразмыслить.

Наверное, они могли бы ещё долго продолжать этот странный на первый взгляд разговор. Но отвлёк их шум приближающегося вертолёта.

Торквемада

Приземлившийся на окружённую берёзами поляну вертолёт, по своему обыкновению, распугал зазевавшихся птиц, за много лет успевших привыкнуть к этому монстру. На близлежащих лугах немногочисленные коровы безучастно провожали его взглядом, и только люди никак не могли сдержать эмоций, высказывая в его сторону всё самое обидное, что только могли придумать. Потоки воздуха, образуемые лопастями, уже пару раз сносили крышу дома Петровича, и Торквемаде приходилось нанимать бригаду, чтобы та её починила. Петрович успел к этому приноровиться, и плюсом к новенькой крыше у него всегда появлялись какие-нибудь дополнительные удобства: сначала беседка и колодец, а потом даже довольно вместительный мезонин с телескопом. Зачем ему понадобился телескоп, он сам не знал, но вид этой штуковины его завораживал и наполнял гордостью за не напрасно сносимую ветром крышу. Кузьмич, к сожалению, не мог присоединить свой голос к хору проклятий, ибо уже полчаса как бегал во сне за «козлиной», размахивая пятиметровой базукой.

Торквемада был хмур и сер. Шрам на его лице как-то по-особому выделялся. Всю дорогу до станции он молчал, хмуря брови и прихрамывая на левую ногу. Проследовав прямиком в гараж, он закурил и зло уставился на Андрея:

– Ну?

Андрей подошёл к ковшу, отдёрнул облепленное мухами тряпьё и отошёл, пропуская вперёд директора. Гера, опустив морду до самого пола, исподлобья наблюдал за ними издалека.

– Эх и вонища, – Александрыч бросил о стену окурок и достал ещё одну сигарету. Он всматривался в то, что с трудом можно было назвать лицом и мотал головой, будто отрицая какую-то не отпускающую его мысль. – Где, говоришь, его нашёл?

– В протоке, не так далеко отсюда. Там ещё плот есть. Не узнаёте?

Торквемада сверкнул на Андрея глазами:

– Отчего бы я должен его узнать?

– Ну… Может, охранник пропавший.

– Нет. Серёга был сильно помельче. Я разберусь… Позже, – он посмотрел на часы. – А выпить у тебя что-нибудь имеется?

– Нет.

– Хреново.

– У Бориса в теплице, возможно, найдётся.

– Пошли. Тут без этого дела не справиться, – и он снова посмотрел на часы.

На улице, несмотря на вечер, было ещё жарко, потому внутри теплицы показалось довольно прохладно. Торквемада по-хозяйски обошёл цветники, потом вернулся к столу рядом с пультом управления и достал из ближайшего холодильника непочатую бутылку водки. Борис на этот счёт оказался довольно запасливым. Судя по всему, директор и до этого был не совсем трезв, хотя перегаром от него не пахло, и потому после первой же рюмки его заметно развезло.

– Чёртова станция, – сказал он, глядя словно бы сквозь Андрея. – Всякий раз, когда приезжаю сюда, меня начинает выворачивать наизнанку. А ты Серёгу, значит, не знал?

– Нет.

– А Тимура?

– Тимура? Это кто?

– Понятно, – Торквемада налил ещё стопку. – Работал у меня как-то один деятель. Да не важно… Выпьешь со мной?

– Мне скоро идти. Не могу. Если ещё что-нибудь стрясётся, надо быть в трезвом рассудке.

Торквемада нервно и коротко рассмеялся:

– Стрясётся, – повторил он за Андреем. – Прикинь. Словечко-то. Вдумайся только – стря-сёт-ся. В этих трясинах только и может, что стрястись какая-нибудь херь.

Андрей промолчал.

Торквемада покрутил стопку и быстрым движением её опорожнил:

– Лучше бы я торф здесь копал. С углём сейчас знаешь какой напряг?! Фонды изношены на восемьдесят процентов. Многие на торф переходят. До сих пор не пойму, на кой ляд я переметнулся вдруг на орхидеи. Как увидел их, так словно в собаку Павлова обратился. А тебя они ещё не приручили?

– Орхидеи? Пётр Александрович, я здесь не совсем по ботанической части. И не по своей воле.

– Чёрт ты, Андрюха. Не пойму тебя. Вроде самый обычный пацан, а что-то есть в тебе, что даже меня остановить может. Ну да, ну да… – он задумчиво улыбнулся, но как-то криво, словно эта улыбка была ему неприятна. – Ты просто некоторых вещей пока не видел. Они вроде как и мелкие, не всякий и рассмотрит. Но вот как увидишь, перевернут в тебе всё. И чёрное станет белым, и красное – в зелёный горошек.

– Каких вещей?

Торквемада посмотрел ещё дальше сквозь Андрея, даже, наверное, и сквозь стальные ворота ангара.

– А этого, – тихо сказал он, – я объяснить тебе пока не смогу. Это ты должен понять сам. Жизнь может повернуться самой неприятной своей стороной. Вот тогда и смотри в оба, чтобы не упустить.

Было непонятно, намекал Александрыч на какую-то тайну, которой подрывало его поделиться с Андреем, или же просто иносказательно так ему угрожал.

На пульте замигал красный огонёк. Директор небрежно переключил тумблер. Порядок восстановился.

– А ты знаешь, – сказал он, – есть такая забавная орхидея, проститутка называется?

Лицезреть Торквемаду, а тем более пьяного и изрекающего какие-то странные монологи, было Андрею тяжко, потому что неотрывно в мыслях следовала за этим человеком Лера. Он никак не мог представить её, струящуюся, песочную, тёплую, рядом с этим холодным и грубым существом, вылитым из второсортного чугуна. Это вызывало раздражение и одновременно разочарование. Разочарование в себе? В Лере? В законах жизни? Он точно не знал. Но продолжал раздражаться. Когда Александрыч произнёс «проститутка», Лера словно воплотилась из ниоткуда и теперь сидела прямо тут, за тем же самым столом, и влюблёнными глазами взирала на всё больше и больше пьянеющего супруга.

– Не знаю, – коротко отрезал Андрей.

– Из всех историй, которыми меня пичкал дядя Боря, эта мне нравится больше всех. Так вот, значит, эта проститутка… Не помню как это по-научному называется… Одним словом, если по-русски, то кидалово, то бишь сексуальный обман. Не производит эта орхидея никакого нектара, а одной из своих частей имитирует самку шмеля, итальяночку такую себе. Ну вот прямо реальная самка будто бы сидит на цветке, и даже запахи эти сучьи распространяет, и на ощупь прямо самая что ни на есть баба. Летит, значит, такой синьорэ, ну там – чао, куми ва, базар-вокзал и всё такое. А она молчит и вроде бы как не против. А он парень нетерпеливый, сицилиец, не хухры-мухры. Делает своё дело и первые несколько секунд ничегошеньки и не подозревает. А тем временем к спине его прилипает пыльца. И когда дело сделано, то уже поздно сокрушаться синьорэ о нелепой ошибке. Он негодует, сыплет ругательствами. А она такая: обсудим, типа, когда вернёшься из Калифорнии. А-ха-ха-ха. Ловко придумано, Андрюх? Скажи, ведь ловко же? Даже Дарвин написал книгу об орхидеях. Понимаешь? Они и его охмурили, демонстрируя своё искусство иллюзий. Он предсказал наличие в природе букашки с длинным хоботком, обосновав это лишь тем, что существует такая орхидея, отношения с которой может иметь только такой вот длинноносый дятел. И представляешь – нашли такую букашку… Правда, уже после смерти самого Дарвина.

Торквемада пьянел всё больше и больше.

– А знаешь, почему меня в этих болотах наизнанку-то выворачивает? А я тебе прямо скажу – совесть у меня здесь просыпается. До этого как бы спит и в ус не дует. А тут – раз! Как обухом по голове. Просыпается в жутком похмелье и тазик просит, чтобы на пол паркетный не блевануть. А к совести в наше время только один предмет прилагается – корыто разбитое. Выскребай из него остатки и будь доволен. А у меня Лера. Она меня с неводом пустым на порог не пустит. А ты плохо её знаешь. А знал бы, так на твоём месте сидел бы сейчас я.

Торквемада достал откуда-то зачерствевшую корку хлеба и, макая её краешком в водку, пытался раскусить.

– Тебе всей красоты этой истории не понять, – продолжил он после некоторой паузы. – Ты, Андрюха, какой-то северной стати человек. Предки у тебя наверняка финны какие-нибудь были. А в лучшем случае индейцы кикапу. Ха-ха… А я тест генеалогический сделал. И выяснилось, что мои пра-пра-пра… мать их ети́… прадеды – родом из Испании. За ведьмами, наверно, устраивали охоту и сжигали на кострах книги. Так что я человек южный. Тебе, уверен, понравилась бы другая история. Дядя Боря не показывал тебе свою тайную грядку?

– Нет.

– А такая, однако, есть, – иронично произнёс собеседник, поднимая вверх указательный палец. – Пошли. Ты должен это увидеть.

Торквемада поднялся и, покачиваясь, похромал вглубь оранжереи. Андрей молча последовал за ним. В самом дальнем углу, куда падал свет одной-единственной ультрафиолетовой лампы, располагалась глубокая бетонная клумба округлой формы. Она просто была засыпана землёй, изредка увлажняемой распылителем. Поверх неё раскинулся куст, похожий на растрёпанную метлу. Он весь был усыпан мелкими светло-жёлтыми цветами. Это явно не имело к орхидеям никакого отношения. Александрыч наклонился над клумбой, осторожно раздвинул под кустом землю и принюхался.

– Подойди. Давай, давай…

Андрей подошёл и тоже наклонился, но ничего не увидел.

– Занюхни. Чуешь?

Андрей втянул носом воздух, и постепенно, перебивая запах водки, стал проявляться какой-то знакомый ему аромат, приторно-сладкий, с кислыми нотками. Это был формалин. Аромат, навевающий не самые приятные ассоциации. Торквемада застыл в согнутой позе, бессмысленно улыбаясь и глядя в образовавшуюся под его руками дыру.

– Скоро и сама бы вылезла, – произнёс он. – Ути-пути…

Андрей заглянул за ладони директора и увидел мясистые, беловатые лепестки большой орхидеи, вся центральная чаша которой была усеяна десятками пурпурных цветков, похожих издалека на зёрна граната.

– Западная подземная орхидея. Для романтиков – Ризантелла Гарднера. Растёт только в Австралии. Но ходят слухи – это мне дядя Боря рассказывал, – что где-то посреди моих топей, где начинаются горячие ключи, можно её встретить. Растёт исключительно под землёй, а питается вот за счёт этого куста… ммм… крючковатое там чего-то… и каких-то грибков, названия которых мне и вовсе не выговорить. Тебе вот это, Андрюх, ближе. Никакого тебе обмана. Раз в году выползет вершинкой на солнце, распылит по округе запах морга, а если даже никакая мошка не соблазнится, то уже под землёй её опылят термиты. Ну… или ещё какая живность подземельная.

Торквемада с той же аккуратностью присыпал цветок землёй, посмотрел на Андрея, оценивая его реакцию, и направился обратно к столу, где его ждала выпитая наполовину бутылка.

– И что, – решил поинтересоваться Андрей, стараясь не обращать внимания на обидные сравнения Торквемады, – это правда, что есть в топях такие горячие зоны?

– Да хрень всё это собачья. Местный деревенский фольклор. Надо было бы заняться экстремальным туризмом, если уж от торфа отказался. Напридумывать чудесных историй – и заманивать легковерных зевак в болота за хорошие бабки. А в Круглом сомов мраморных развести. Африканских. Да ну… Мрачно тут как-то всё. Раскусили бы – и прощай бизнес. Это наш краевед местный любит истории про немцев рассказывать, которые в топях с призраками бои вели. Не спорю, загадок тут много. Опять же, теплица эта – их рук дело. Но ведь и на фашистов орхидеи воздействие, надо полагать, имели. Я ж говорю, мозги крутят, как лапшу. А как по мне, так лучше бы здесь крокодилы водились. – Торквемада опять посмотрел на часы. – Ладно. Последнюю историю тебе расскажу, и делами займёмся. Тогда поймёшь, насколько наши болота уступают буржуйским. Слышал про бойню на острове Рамри?

Андрей не успевал за разгадками смыслов в историях Торквемады. Вроде как они возникали не на пустом месте, и в то же время казались мало друг с другом связанными, словно Александрыч просто-напросто начинал бредить. Впрочем, это было довольно интересно и отвлекало от мыслей о трупе, лежавшем в гараже и требующем каких-то решений. В голове директора, как и в этой теплице, оставалось ещё, надо думать, не мало загадок.

– Не припомню такой, – ответил Андрей.

– Ну ничего-то ты не знаешь и не припомнишь… Скучный ты. Перечитал, небось, Толстого какого-нибудь. Брр… Ну тогда слушай… Остров этот, кажется, в Бирме. Представь себе, мангровые болота, Вторая мировая во всю уже полыхает, и на возвышенности притаилась японская артиллерия. До того злополучного дня она успешно отбивала вылазки английских десантных судов на Юго-Западном фронте. Чем ещё занимались среди болот японцы, никому не известно. Японцы вообще люди во многом загадочные. Приходилось иметь с ними дело. Ну… Когда разведка англо-саксов раскрыла эту секретную точку, в приоритетные задачи Седьмой оперативно-десантной эскадры Королевских ВМС Великобритании… – а! чуешь пафос?! – вошло полное уничтожение этой базы. В свою очередь японцы бросили на защиту объекта своё лучшее спецподразделение – диверсионный корпус номер один. А с этими ребятами шутки плохи. И все наслышаны были. И вот 19 февраля 1945 года решающая битва за высоту. – Торквемада словно трезвел на глазах, с лёгкостью вспоминая названия частей и даты. – Командир английского десантного батальона Эндрю… как-то его там… В общем, имел на этот счёт он какой-то хитрый, одному ему известный план. Вступив в бой, постепенно выманил японских солдат в болота, а сам при этом выполз на твёрдый берег. А когда стемнело – тут-то и началось… Крики, беспорядочная стрельба, вода кипит, будто бежит по ней стая рассерженных бегемотов. И японцы один за другим исчезают в этих водоворотах. Орут от страха и боли, куда попало палят в воздух, пулями задевая своих же. Словно крыша у них у всех съехала разом. В конце концов от большого отряда (а их было больше тысячи) к утру осталось двадцать человек. Обессиленные и полубезумные, они сдались в плен. Считается, что погибли они от гребнистых крокодилов – там их водится и впрямь много, – Торквемада опустошил последнюю стопку и стукнул ею о стол, ставя тем самым точку. – Как тебе такая байка? Не то что про фрицев. Выпукло, объёмно, страстно. И даже свидетели есть. Был бы я режиссёром, непременно снял бы кино. И куда только Голливуд смотрит…

В запасе у директора было, наверное, ещё много историй, но водка кончилась и время близилось к десяти вечера. Андрей взял новый моток шпагата, и они вышли на улицу. Их обдал горячий ветер со стороны болот. В воздухе мешался терпкий аромат цветов с тяжёлым привкусом гнили. Гера и петух носились кругами возле сторожки. На западе таяла бледная багровая пена, взбитая заходящим за лес солнцем.

Комары привычно облепили лицо и шею, когда Андрей с крестом на плече вышел на знакомый уже маршрут. В этот раз он решил обойтись без болотоступов. Во-первых, идти в них было крайне неудобно, а во-вторых, призраки, по крайней мере вчера, проявили себя куда надёжней. Это было, конечно, довольно рискованное решение, но после общения с Торквемадой захотелось почему-то ещё более убедиться в своей смелости. Андрей чувствовал, как что-то меняется у него в душе, и этим переменам он был настороженно рад. Издалека медленно наплывали розовые точки. Пёс возбуждённо бегал вдоль берега, не решаясь ступить за невидимую черту. Как он вообще мог, если верить записям дневника, увести зомби в болота, да ещё и под грохот выстрелов – это никак не укладывалось в голове, и потому Андрей уже наверняка посчитал, что пропавший охранник просто насочинял сказок. Он обернулся, пытаясь понять, видит ли смотревший ему в спину Торквемада выстраивавшуюся поперёк болот призрачную стену. Тот стоял спокойный, трезвый и привычно злой. Про труп он сказал минуту назад коротко: «Я разберусь. А ты иди. Уже не твоя забота». Ну и ладно. Пусть разберётся. Комары отстали. Гера завыл. Петух, по его примеру, тоже принялся горлопанить.

Маша

Уже у знакомой протоки фонарь судорожно замигал и погас. Заменить аккумулятор Андрей забыл. Не мудрено́. Такой сумасшедший день. Но скоро глаза его привыкли к сумраку. В лунном свете он мог обозреть намного бо́льшую площадь; а если попадались сложные для продвижения участки, то Бригадир и призраки приходили на помощь. На завтра Андрей решил и вовсе отказаться от фонаря. В этот раз протоку он преодолел без приключений. На удивление легко добрался и до первого креста. Немного передохнув, привязал к нему конец от нового шпагата и двинулся дальше по коридору. Хотелось о чём-нибудь думать, но в голове гудела приятная пустота. О чём тут можно было подумать? Это как ехать в гору на велосипеде – если смотреть вперёд, видя сколько ещё осталось, то педали крутить труднее; лучше опустить глаза. Так и тут – лучше не думать ни о следующей метке, ни о том, как потом он вернётся домой и обо всём этом забудет. Если вернётся. «Зачем это Торквемада заговорил о Лере? Сказал, что «ты её не знаешь». А должен знать? Или уже знает, что знаю? Да что я, действительно, знаю-то?» Он представил её идущей рядом, в туфлях на тонком каблуке, в длинном шифоновом платье, цепляющемся за кочки. Смешно. Андрей и в самом деле усмехнулся. Представить Леру иначе, чем в какой-нибудь эротической фантазии, он не мог. И следовательно, Торквемада прав – я её совершенно не знаю. Если бы он был писателем, то по возвращении непременно написал бы рассказ о парне, который таскал по болотам кресты в окружении оживших орхидей. И непременно оправдал бы в нём эти цветы. Когда-то в детстве он читал у Герберта Уэллса о диковинной орхидее, которая чуть не убила вырастившего её профессора. Он вспомнил, что это его возмутило. Отчего это красота непременно должна убить? Это лишь от незнания, от страха перед неведомым, от перевозбуждённой и заблудившейся мысли. Борис в прошлый раз показывал ему фотографии орхидей-дракул, до которых в теплице у него пока не дошли руки. Если посмотреть на них с определённого ракурса, то увидится вылитый вампир или взбешённая обезьяна. А по сути очень милые цветы, для чего-то только притворяющиеся монстрами. Вот всё же он начал думать и почувствовал, как мысль обрела массу и теперь уже давила на плечи не меньше, чем осиновый крест. Если ты подумал о том, что ни о чём не думаешь, то ты уже начал думать. А если такому простому факту ещё и возмутиться, то вообще мысли станут неуправляемы и токсичны. Андрей нахмурился и стиснул зубы.

Идти сегодня пришлось в два раза дальше. Стрелки часов показывали половину третьего ночи. Ноги гудели. Крест соскальзывал с потеющего под одеждой плеча. Духота не сдавалась. Хотелось раздеться. Андрей снова остановился, хотя до цели оставалось каких-нибудь пятьдесят метров. От болот к луне поднимались лёгкие клубы пара. Они медленно завивались в спирали в самом верху перед тем как растаять в тяжёлой зелени зажатого с двух сторон розовым коридором небе. Чуть дальше, примерно там, где Андрею надлежало водрузить, как победное знамя, свою сегодняшнюю метку, туман уплотнялся, весь испещрённый внизу какими-то белыми сгустками, круглыми и даже вроде пушистыми. Андрей всмотрелся внимательней и понял, что это вовсе и не туман. Это были большие белые шапки багульника. И было их так много, что вдали они сливались в однородную светлую массу, которую он и принял за густой туман. Однако правее этой цветущей поляны, кажется, туман всё-таки был. Он будто замер, пытаясь что-то укрыть от чужих глаз. Андрей стал различать в звенящей тишине какие-то необычные звуки. Сначала это был тихий плеск воды, потом лёгкий шёпот, и вот уже девичий смех, в котором чётко различались тонкие, нежные голоса, сливающиеся в журчащую речь, и в этой речи он дважды уловил своё имя. Взяв за перекладину, Андрей проволок крест до этого места. Остановился, всмотрелся в туманное облако, зависшее над землёй. И вдруг из этого облака, одна за другой стали появляться фигуры. Туман редел, обнажая их белые, как мел, и стройные, как ваяния эллинов, тела. Их было семь. Они медленно выходили из маленького круглого озерка, больше похожего на бассейн. В сочетании с его чёрной гладью их белизна почти резала Андрею глаза. Вскоре к ним стали присоединяться калипсо и призраки, усаживаясь кому на плечи, кому на невыразимо нежную, с мягкими очертаниями грудь. Свет их, как пламя десятков свеч, сгустил вокруг темноту, оставив для фантастического действа небольшую круглую сцену. Андрей не мог оторвать глаз. Фигуры, выйдя из воды, взялись за руки и образовали вокруг Андрея кольцо. Он мог только беспомощно хлопать ресницами, не в силах понять, что вокруг происходит. Вот когда нужно включиться мыслям по-настоящему, то все они разбегаются, как толпа напроказивших ребятишек. Непонятная речь девушек смолкла, и вместо неё раздалось ласковое мелодичное пение. Духота сменилась остужающим ветерком, разбуженным танцующими телами нимф. Они кружились в хороводе и пели. Андрей смотрел на них, и голова у него кружилась. Кружилась от подступившей к животу сладости, от мельтешения юных тел, из которых невозможно было выделить самое прекрасное. Все они были прекрасны. Призраки и калипсо устроили уже собственный хоровод и кружили в обратную сторону, с каждой секундой ускоряя темп.

И сладкие голоса звучали всё громче и громче:

 
Кружит нагая твоя невеста.
Ей мало света, ей мало места.
Смотри, как она бледна.
Коснись ладонью хмельного дара,
Ей имя марь, её доля – мара.
Она для тебя одна.
Белы, как мрамор, её красоты.
Ты как пчела, а они как соты.
Отдай же им свой нектар.
Кружит нагая твоя невеста.
Ей жарко, жарко. Ей тесно, тесно.
Уйми же её пожар.
 

Кольцо хоровода стало смыкаться и словно выдавливать из себя одну единственную фигуру. Она приблизилась к Андрею, неотрывно глядя ему в глаза, опустилась рядом на корточки и положила руки на его плечи. Бригадир замер у неё за головой и стал похож на розовый нимб. И Андрей содрогнулся. Не только от её прикосновения, но и оттого, что понял, кто сейчас перед ним. Это была Маша! Та самая Маша, которая помогла ему со звонком. Он понял это по её глазам и по тому, как она произнесла над его ухом звук «р», когда заканчивалась песня. Он хотел отшатнуться, но его мышцы онемели и всё тело стало податливо и послушно лишь для этой очаровавшей его нимфы. Маша, ловко орудуя руками, словно паук лапами, когда плетёт вокруг своей жертвы липкую паутину, снимала с него одежду. Две подружки помогали ей, поддерживая Андрея за плечи. Страх, восторг, искушение, радость, дурманящий аромат багульника – всё слилось в одно неописуемое словами чувство, готовое вырваться криком из его онемевших губ. Остальные четыре фигуры уже просто мычали на разные голоса, гипнотизируя его всё больше и больше. Пейзаж вокруг стал меняться: вместо орхидей повсюду порхали маленькие разноцветные птицы, то замирая в воздухе, то вычерчивая замысловатые фигуры, оставляющие за собой светящийся след; озеро превратилось в реку, широкую и усыпанную огромными лотосами; луна стала ярче и из зеленовато-жёлтой сделалась ярко-розовой и пульсирующей. Зазвучали свирели, и ритмичные голоса барабанов стали подстраиваться под такт его сердца. Картина делалась всё слаще и слаще, вплоть до приторности и тошноты, до нестерпимого желания вырваться из плена этих нектарных иллюзий пусть даже и ценой жизни. Мысль про жизнь промелькнула как-то сама собой и даже почти незаметно. Но она успела настолько ошеломить Андрея, что он на долю секунды сумел вернуть своё «я» на место. Выскребая из себя последние крохи воли, он сделал усилие, каких раньше никогда делать не приходилось, схватил руками крест, поднялся на ноги и изо всех сил вогнал его в землю. И будто схлопнулся какой-то огромный пузырь. Затихшая мелодия эхом разнеслась в мерцающей пустоте и в ней растворилась. Фигуры исчезли. Он стоял почти голый, ноги его запутались в нитях шпагата. Уши заложило и всё тело трясло мелкой дрожью. Какое же нечеловеческое усилие нужно было приложить, чтобы так глубоко вогнать крест в берег. Только об этом он и успел подумать, когда шпагат вдруг зашевелился, натянулся струной, заплёлся тугими петлями на голенях, свалил с ног и потянул обратно в сторону станции. Опустошённый и обессиленный, Андрей пытался цепляться пальцами за траву, за кочки, за всё, что попадалось на пути. Но всё было зыбким, мягким, податливым, ломким. Перевернувшись на спину, он мысленно призывал на помощь калипсо. Кожу его обжигало и бедра глухими шлепками ударялись о бугорки и края мокрых проплешин. Орхидеи только взволнованно кружили вокруг, ничем не в силах помочь. Впрочем, боль теперь была не такой сильной. Он думал, что у второго креста шнур закончится. Но неведомая сила продолжала тянуть дальше, ни на секунду не остановившись. В протоке он ударился лбом о плот, а потом чуть было не застрял вниз головой в воде, когда его утянуло под берег. Последние сто метров он уже не чувствовал ничего. Он услышал только спасительный крик петуха, который оборвал казавшееся бесконечным движение. Он потянулся рукой к ступням, чтобы распутать шпагат. Но никакого шпагата на ногах не оказалось. Край солнца выглянул из-за горизонта. Брызгая слюной и лая, бегал вокруг Гера, не узнавая Андрея. Он позвал его по имени. Пёс принюхался и неуверенно завилял хвостом. Только теперь Андрей заметил, что левая его рука прижимает к груди ком земли, из которого на коротком стебельке выглядывает голубой, в пурпурных прожилках, цветок. Это была орхидея. Но таких он не видел ни в теплице, ни на картинках. Где он мог её прихватить, в памяти не осталось.

В уличном ду́ше Андрей смыл с себя грязь, переоделся и теперь смотрел в маленькое мутное зеркало в сторожке, разглядывая рассечённый над правой бровью лоб. Рана была глубокой, и всё лицо, местами поцарапанное, тупо ныло, не выражая при этом никаких эмоций. Вдоль чёлки пробежала седая прядь. Он было подумал, что это просто паутина, но, как ни тёр пальцами волосы, седина оставалась на месте. Пусть и полуосознанно, но нервы понемногу сдавали. Он посмотрел на голубой цветок, лежавший на столе. Орхидея выглядела беспомощней, чем стоявший перед ней человек. Андрею сделалось жалко. Он осторожно взял цветок и побрёл в теплицу. У подземной орхидеи он украл горсточку грунта, нашёл небольшой контейнер и поместил в него свою неожиданную находку. Возвращаясь в сторожку, среди спутанных своих мыслей он поймал одну, показавшуюся ему важной. А что если… Он видел это в кино или читал об этом… Не важно. Что если он уже три дня как мёртв?! Он остановился. Холодная волна пробежала по всему телу. Помнится, что, беседуя в кафе с Торквемадой, он пил странный на вкус кофе. А потом на автобусной остановке потерял сознание. А если никакого сознания он не терял? А просто в тот момент умер? А все последующие события – только бред гаснущего сознания?! Торквемада вполне мог его отравить. Да! Тогда это всё объясняло бы! Абсолютно всё! Розовые коридоры, странные разговоры со странными людьми, нимф и эту последнюю кошмарную сцену, где невидимые силы тащили его через всё болото! И тогда это как лимб, из которого не выбраться ни под каким предлогом. Разве что… Он не заметил, как дошёл до сторожки, как наклонился над сейфом, подбирая к нему забытый код. Были два ноля, первый и третий. Это теперь вспомнилось ясно. Значит, тогда так: 0101 – нет; 0201 – нет; 030… На улице снова залаял Гера, приводя Андрея в сознание. Что он делает? Зачем ему дробовик? Проверить, жив он или мёртв? Какой ужас! До чего же он докатился! Гера не унимался. Андрей вышел на улицу и увидел, что по ту сторону моста стоит Маша. Почему-то это его совершенно успокоило. Если бы и хотел он сейчас кого-то увидеть, то единственным таким человеком была именно эта почти незнакомая ему девушка. Он успокоил собаку и теперь улыбался, глядя как приближается к нему, всё так же ступая мимо одуванчиков, Маша.

– Ох, – воскликнула она, разглядывая лицо Андрея. – Что с вами случилось?

– Пустяки, – отмахнулся он.

– Да какие же пустяки? Посмотрите, что у вас с бровью. Кровь же. В болотах это опасно. Тут иголкой уколешься – и загниёт непременно. Вам нужно обработать йодом. У вас есть йод?

Андрей не мог сопротивляться её искренней заботе. Зайдя в сторожку, он достал из тумбочки аптечку и вручил её Маше.

– Прошу вас, сестра, – шутливо сказал он.

Девушка встрепенулась, зарделась и стала порхать вокруг раненого, как бабочка, с ватным тампоном в маленькой, с тоненькими пальчиками, руке. Её прикосновения, хоть и жгучие от лечебного зелья, были ему приятны. Он был живым. И Маша была живая. Не тот двойник, который ворожил над ним среди лунной мари. А мысль о лимбе – это просто безумие, секундное помешательство. В порыве нежности и воодушевления Андрей взял Машину ладонь и тихо её поцеловал. Девушка не отняла руки, а молча смотрела на него удивлённым взглядом.

– Зачем это? – сказала она.

– Извини. Просто я сегодня сам не свой. И я очень рад тебя видеть.

– Ничего. Я понимаю. Вон, вас будто крокодилы побили.

– Крокодилы? – удивился теперь Андрей.

– Крокодилы, – знакомо картавя, повторила Маша и коротко рассмеялась.

– А почему крокодилы?

– Не знаю, – пожала она плечами. – Вы же не знаете, почему поцеловали меня.

И тут Андрею пришло в голову то, что должно было бы придти ещё полчаса назад. Откуда здесь вообще взялась Маша? Что ей тут делать? Эта сцена, образовавшаяся сама собой, как-то перестала опять вязаться с реальностью. В этой реальности не хватало Кузьмича с двустволкой наперевес.

– А меня папа послал, – будто услышав мысли Андрея, весело промолвила Маша. – Вы вот и не спросили, отчего я вдруг к вам пришла. Ваш начальник вездеход бросил в деревне. Он что-то в ковше привёз, загрузил в вертолёт и наказал, чтобы вы пригнали машину обратно на станцию. А то, не ровен час, разберут её на запчасти. У нас это умеют.

Андрей вздохнул с облегчением.

– Да, я обязательно заберу. Только, наверно, уже завтра. Сегодня мне надо ещё поспать.

– И ещё папа просил извиниться за него, – добавила Маша. – Он бы и сам пришёл, но сегодня суббота. Я отговорила его. Мне передать ему, что вы его прощаете?

– Разумеется, передай. С кем не бывает.

– Но я ещё скажу, что вы вначале сильно ругались. Это чтоб не повадно в следующий раз ему было.

– Хорошо.

Андрею понравилось, что она сказала «в следующий раз».

Закончив с последней раной, Маша отошла в сторону, прищурилась и заключила:

– Вот теперь и правда хорошо. До свадьбы всё заживёт.

Андрей улыбнулся.

Когда они простились и Маша уже подошла к мосту, Андрея вдруг осенила одна мысль. Он попросил девушку подождать, метнулся в сторожку, взял контейнер с голубым цветком и, вернувшись, вручил его Маше.

– Это тебе, – сказал он, протягивая орхидею. – Не знаю, правда, что за орхидея и как за ней ухаживать. Но она красивая и, уверен, у тебя приживётся.

Маша прижала контейнер к груди.

– Спасибо вам, Андрей.

И она поплыла прочь. Андрей посмотрел вслед её тоненькой гибкой фигуре и загадал – если обернётся, то всё это ненастоящее и он отсюда уже никогда не выберется; а если так и уйдёт, не взглянув, то он жив и всё обязательно образуется так, как и надлежит живому. На какую-то долю секунды Маша остановилась. Андрей затаил дыхание. Сердце заколотилось. Но нет. Она пошла дальше, так и не обернувшись.

Ляда

Несмотря на усталость, перевозбуждённый рассудок долго не позволял забыться. Образ плывущей по траве Маши перетекал то в окутанную табачным дымом Леру, то в картину Уотерхауса, на которой нимфы соблазняют незадачливого Гиласа. Что было среди этого реальностью, он точно не знал. Он даже вполне мог бы оказаться Кришной, укравшим у небесных пастушек гопи одежду, пока те купались в озере. Раз уж пошли такие краски, то почему нет? Комары тоскливо звенели, привнося в шелест кашмирских шалей и в шуршание пылких тел ядовитые ноты. Нужно было платить кровью за возможность хоть на минуту побыть Гиласом и не превратиться при этом в эхо. Природа прекрасна, если смотреть на неё со стороны, особенно с той, где за спиной шумит какой-нибудь мегаполис. Но стоит только с голой задницей оказаться посреди зимы за Уралом, вдали от человеческого жилья, так непременно вся красота испарится, и останется только одно желание – побыстрее вернуться в натопленную квартиру и включить телевизор. Где будут показывать романтическую перуанскую сельву или рассказывать о цивилизации инков. Которые тоже романтичны до тех пор, пока не намерятся принести вас в жертву своим богам. Одни орхидеи пока добры к нему. И это странно. Отчего бы это? Маша… Лера… А Борис – хороший человек… Кружит нагая твоя невеста… Кружит нагая твоя невеста…

Если бы не петух, то в этот раз он проспал бы, наверное, до самого утра. Андрей открыл глаза и не сразу понял, где он и который теперь час, потому что в сторожке было темно. По крыше молотил дождь. Сначала он подумал, не отложить ли ему последний поход до завтра. В запасе оставалось целых пять дней. Но нет. Надо непременно разделаться со всем этим сегодня. Потом дождаться первую же маршрутку – и домой. Иначе решимость может растаять, нервы в конец расхлябаться – и пиши пропало. Потом не соберёшь себя и не настроишь на нужный лад. Главное, ни о чём сейчас не думать. Просто собраться и идти. Молча, тупо, преодолевая последние полторы тысячи метров. Ощущать себя Андреем было целесообразнее и всё же приятней.

Андрей встал и включил свет. Поперёк комнаты, от порога входной двери до самого гаража, прокладывали маршрут какие-то маленькие чёрные букашки. Они двигались быстро и слаженно, выстроившись в строгую линию и соблюдая дистанцию. Куда они мигрировали и почему – гадать не хотелось. Андрей осторожно перешагнул караван и вышел на улицу. В сторожку залетел петух, проскользил мокрыми лапами по полу и распугал букашек, бесцеремонно перечеркнув все их планы на сегодняшний вечер. От вчерашней духоты не осталось следа. Дождь лил стеной, раскачиваясь и завиваясь в водовороты под порывами восточного ветра. Бригадир уже поджидал его. Розовый коридор бледно светился, теряясь в глубине болот. Хлюпая по лужам, Андрей подошёл к воротам ангара. Там его обнюхал понурый Гера, прятавшийся под нешироким навесом. «Надо бы и его в сторожку, – подумал Андрей, – а то как громыхнёт, то и сорвётся с дури в болота».

– Пошли, бродяга, – обратился он к псу. – Переночуешь на пару с петькой. Только поаккуратней с ним, он всё-таки птица, существо хрупкое.

Гера вроде даже как-то обрадовался и с удовольствием вбежал в приоткрытую дверь сторожки.

Вернувшись к теплице, Андрей взвалил на плечо тяжёлый от впитавшейся влаги крест и, глубоко вздохнув, двинулся к цели. Рюкзак остался у озера. Но теперь мешался ручной фонарь. Светил он намного ярче, так что до протоки удалось добраться быстро и без проблем. Однако плота на месте не оказалось. Очевидно, от встречи с Андреевой головой он соскользнул с берега, и теперь ветром его унесло куда-то за границы коридора. Может, конечно, и не далеко, но тратить время на рискованные при такой непогоде поиски не хотелось. Андрей опустил крест на воду и, держась за него одной рукой, поплыл к противоположному краю протоки. Доплыв до середины, он осмотрелся. Дождь застилал всё вокруг, не было видно ни неба, ни берегов. Андрей почувствовал себя человеком, потерпевшим кораблекрушение и оказавшимся в полном одиночестве посреди океана. На секунду показалось, что он потерял направление. Дыхание участилось, в нос стала попадать вода. Стоп! Без паники! Это не океан! Фонарь блекло высветил противоположный берег. Слава Богу!

У первой метки к нему присоединились призраки. С ними было повеселей и куда более безопасней. Бригадир старался держаться ближе, указывая направление, в котором нужно светить.

Но у второй метки силы всё же оставили Андрея. Перед тем, как лечь спать, он успел покормить только своих животных, у самого же во рту не было до сих пор ни крошки. К тому же лопнула мозоль на плече. На другом плече нести груз было не так удобно. Он бросил крест, сел, обхватив руками колени, и первый раз за всё это время заплакал. Вокруг была разбросана вчерашняя одежда, перепутанная шпагатом и больше походившая на огромную коровью лепёшку. А вот и рюкзак со сломанной пополам бобиной. Небольшое озерко, поросшее кувшинками и чилимом, сегодня зияло тягостной пустотой. Если бы сейчас он встретил здесь нимф, то был бы, наверное, рад поплакаться у них на груди. Но чёрная вода только бурлила и шипела. От неё не осталось ни капли вчерашнего волшебства. Багульник тоже съёжился и как-то поблек в сравнении с прошлой ночью. Впрочем, непогода как будто сжалилась над ним, и дождь неожиданно утих. Бригадир и призраки засуетились, пытаясь подбодрить утратившего дух человека. Андрей поднялся и, стиснув зубы, продолжил движение.

Минут через двадцать дождь совсем прекратился и сделалось даже жарко. Андрей не сразу понял, что жар исходит не от окружающего пространства, а из-под земли. Он осознал это только тогда, когда шёл уже по сухой траве, усеянной каким-то серно-жёлтым налётом. Значит, не врали про горячие земли, и теперь он до них добрался. И чем дальше он продвигался, тем становилось жарче. Промокшая насквозь одежда испаряла влагу и уже ощутимо обжигала кожу. Тучи стали расходится он зенита к краям, будто открывался какой-то механический купол. Появилась луна, яркая и не зеленоватая, как обычно, а иссиня-золотая. Она вздрогнула и стала множиться вдоль разверзшейся полосы неба. Потом заполнила своими двойниками всё пространство от горизонта до горизонта. Андрей насчитал их семнадцать. Почва вокруг зашевелилась, пошла трещинами, и из образовавшихся пустот брызнули красные снопы света. Запахло формалином. Это показали свои головки подземные орхидеи. Раскрываясь и поворачиваясь в разные стороны, они стали устраивать фантастическое световое шоу. Трепещущий от горячей земли воздух вдруг уплотнился, и Андрей увидел впереди полуразрушенную церковь с покосившимися слегка маковками, заросли кустов и деревьев, а ещё ближе – старый бревенчатый домик и почти повалившийся частокол забора. Луна теперь светила только одна и была похожа на белую дыру в небе. Розовый коридор тоже пропал, и Бригадира нигде не было видно.

Туман быстрыми волнами выкатывался из-за спины, впереди заплетался в спираль, поднимаясь вверх и образуя воронку. Луна была её центром, к которому теперь, как к просвету в конце туннеля, стала тянуться и церковь, и деревья, и дом с прогнувшимся до земли забором. То там, то здесь стали вспыхивать голубые огоньки, превращаясь в свечи в молитвенно сложенных ладонях сонма незнакомых людей. Они медленно уплывали, собираясь со всех краёв, вверх, бесплотные и колеблющиеся по изгибам своей замысловатой траектории. Их было много. Десятки, а может даже и сотни. И Андрея будто стало что-то подталкивать в том же направлении. Он ухватился за крест, сделал шаг назад, пытаясь сопротивляться, и почувствовал, как земля уходит у него из-под ног. Всё это произошло так неожиданно и так быстро, что он не успел ничего толком придумать. Да и что тут можно было придумать, если происходившее не походило на реальность и не имело никакого логического решения. Сухая до того земля разомлела, размокла и засасывала в себя уже не только Андрея, но и крест, за который он продолжал держаться. Выбраться не было никаких шансов. Вот уже и голова скрылась в тягучей трясине. И только рукой Андрей инстинктивно продолжал шарить безучастный к нему воздух. Когда последние искры надежды уже погасли, его запястье сжала чья-то уверенная рука там, наверху. Она с нечеловеческой силой потянула его, и вот он уже сам карабкался, цепляясь за кочки и за чьи-то резиновые сапоги в красных болотоступах.

– Ты чего, Андрюха, совсем жить надоело? – это прозвучал голос Бориса. И Андрей истерично захохотал, обрадовавшись ему.

– Что у тебя тут за спектакль с крестами? Какого чёрта?

Андрей не мог ничего ответить, потому что раздирающий душу смех никак не мог прекратиться.

Борис стал хлестать его по щекам.

– Парень, парень, – кричал он. – Очнись. Всё уже хорошо. Пошли домой.

Домой! Домой! Да, теперь уже точно домой. Андрей успокоился, встал и крепко обнял своего нежданного спасителя.

– Ну слава Богу, – промолвил Борис. – А то я думал уже бросить тебя тут. Хватит с меня сумасшедших на сегодня.

Какое-то время они шли молча. Андрей дрожащими руками докуривал уже третью сигарету, пытаясь привести мысли в порядок.

– Так что с крестами? – прервал молчание Борис.

– С крестами? Да… Александрычу сон приснился, будто я должен установить на болотах три креста.

– Да бляха муха, – выругался Борис. – У него же чердак сорвало конкретно. Чего ты раньше мне не сказал?

– Обещал молчать.

– Понятно… Что ничего не понятно. Ты в курсе, что он уже в дурке?

– Александрыч?

– Александрыч. Позавчера Лерку свою так отмудохал, что та еле жива осталась. Ей оно, может, и поделом. Но если бы только в ней дело…

Новость про Леру почему-то не вызвала у Андрея никаких эмоций. Впрочем, мог ли он вообще испытывать сейчас хоть какую-то эмпатию? Внутри была пустота и тихая радость продолжающейся жизни, с которой он успел было проститься.

– Она в этот раз со злости и от страха, конечно, следователю и рассказала много чего нехорошего про супруга. Вертушку с трупом Тимура успели перехватить, прежде чем Пётр от груза на заброшенном карьере успел избавиться. Ну… тут ниточка и потянулась куда надо. Такие дела… Так зачем ему эти кресты-то дались? Ну поставил бы ты их, и что?

– Думал, что тогда дочь его найдётся. Будто сама она это ему во сне и сказала.

– Так она вчера вечером ещё нашлась. Новость эта только на станции до Петра дошла. Вот он и поспешил, небрежно обошёлся с покойником.

– Живая?

– Живее всех живых. В каком-то мотеле задрипанном. Та ещё штучка. В голове чёрт ти что у молодёжи творится. Хотя, будь я дочерью Петра, то тоже подумывал бы сбежать. С охранником, что до тебя тут дежурил, и сбежала. Целый план разработали. Он нанимается на станцию, она приезжает на экскурсию и как бы пропадает в болотах. Пережидает в подполье в гараже. Когда поиски сворачиваются, они ночью незаметно пускаются в бега. А собственное своё исчезновение этот кретин намеревался объяснить временным помешательством. Говорит, даже специально в блокноте заметки какие-то вёл о нечистой силе, что захватила эти угодья. Надеялся, что найдут блокнот, и ни у кого никаких подозрений относительно него не возникнет.

– А как же нашли-то их?

– Самым банальным образом. Прокололась с папашиной картой, когда наличка закончилась. Не думала, что карту отслеживают. Пётр сильно злой был, окончательно с катушек съехал. Позвонил мне перед арестом и дал парочку указаний. Сначала ухажёра дочкиного проучить хорошенько… Ну, а потом к тебе наведаться на болота. Возле ляды, говорит, его и найдёшь. Но с тобой хотел обойтись пожёстче…

– Это как же?

Борис сверкнул на Андрея глазами:

– А то не понимаешь. Ты ведь и про Тимура, утопленника этого, наверняка, догадался. Слухи ведь ходят… Про Торквемаду-то…

Андрей поёжился от неприятных ноток в голосе Бориса:

– А чего же не дал мне утопнуть? И рук марать не пришлось бы.

– Да не вопрос. Можем вернуться, – как бы шутливо сказал Борис. – Только в киллеры я к Петру не подряжался. Так, припугнуть если кого или долги́ стрясти, то пожалуйста. У нас с Петром отношения-то издалека тянутся. Ещё со времён Анголы. Познакомились мы в Мавинге. Ты вряд ли что-то знаешь об этих мутных делах. Да и ни к чему тебе. А потом Камбоджа. Петра комиссовали после контузии, а я уволился и продолжил учиться. Начал ещё до армии, но не успел закончить. Только факультет сменил на болотоведческий. В Камбодже много повидал такого, чего большинству и не снилось. Иной раз идёшь где-нибудь по джунглям после тяжёлой операции… Мысли всё такие чёрные, когда насмотришься на войну. Воздух будто из воды и из крови соткан, дышать уже нечем. Слова человеческие с трудом вспоминаешь. Мутится рассудок. У всех мутится, хоть каждый по-своему этого признавать не хочет. И вдруг – красота неописуемая перед глазами. Посреди болот – город, который тысячу лет стоит уже обезлюдевший. И вот он, дышит прямо тебе в лицо. И повсюду цветы, лианы, резьба каменная замысловатая, и птицы диковинные порхают между всей этой пестротой. И как-то уживается всё друг с другом и источает жизнь. Жизнь! Ты понимаешь? Когда жизнь и смерть рядом, бок о бок, то и свет становится ярче, если утром просыпаешься пока ещё не в аду. Мы в городе том на болотах неделю выжидали, пока вертушки не прилетели за нами. Я вдоль и поперёк там всё исходил, потому и говорю, что есть чего рассказать. Оттуда и интерес у меня к орхидеям. У нас болота хоть и не мангровые, но загадочных вещей, скажу я тебе, хватает. В общем, чего там Камбоджа… Пётр в бизнес подался, и дела пошли у него довольно успешно. Как-то встретились в баре, слово за слово, решил он помочь мне с работой, выделил эту вот станцию, оборудования всякого накупил. А взамен попросил исполнять иногда для него несложные поручения, которых первому встречному не доверишь. До недавнего времени совесть моя вполне себе уживалась с этими деликатностями, пока не случился прокол с Тимуром. Пётр случайно его к праотцам отправил. Не то чтобы не хотел, а просто так вышло. Попросил помочь в болотах его схоронить. Ну и схоронили. И всё бы ничего, если бы ты не попёрся через эту протоку. А потом история эта с дочкой и с кобелём её. Не стал я его калечить. А тебя вот даже спас, получается.

– Спасибо тебе. Я ведь уже попрощался с жизнью.

– Да чего там. Я вижу, ты тут нахлебался вдоволь своих историй. Осталась ещё одна. На станцию сегодня милиции понаедет. Будут спрашивать то да сё. Ты не стесняйся. Можешь всё вываливать, даже то, что я тебе сейчас рассказал. Надоело мне это. Сам теперь повинюсь. А там уж будь как будет. Хорошо, что всё так распуталось. И многие живы остались. Подозреваю, что из больнички Пётр ещё долго не выберется, а если и выберется, то прямиком в другие палаты. Впрочем, лучше скажи, что заблудился ещё днём, а я искал тебя и только ночью нашёл. Зачем тебе в наши дела впутываться.

Борис сделал паузу и добавил:

– Только к Лерке не суйся. Погубит она тебя.

– Не сунусь, – вслух решил для себя Андрей. – Мне теперь всё в ином свете увиделось. И кажется, что я с главным справился, чего от меня хотели.

– Кто хотел?

– Болота эти. Орхидеи. Люди. Живые и мёртвые. Не знаю, – Андрей посмотрел на Бориса, думая, что тот его сейчас тоже станет объявлять сумасшедшим.

Но Борис спокойно ответил:

– Я-то, брат, понимаю. Солярис, он и в болотах случается. Только следователю ничего такого не ляпни. Те, кто не проходил через ляду, будут далеки даже от малейшего сочувствия к твоим переживаниям. Это отныне твоё личное. Твоё и этих вот лунных просторов. Хотя, про тебя они уже наверняка и забыли. Им-то мир видится по-другому. Это мы своё человеческое не можем не переносить на другие жизни. Возьми хоть какую-нибудь собаку прибазарную. Мы думаем, что она всё понимает точно так же, как и мы. Но для собаки мир выглядит абсолютно другим. И логика жизни для неё иная, и есть такие понятия в её голове, о которых мы даже близкого представления не имеем. Физиологически наш мозг работает, конечно, сходным образом. Тут Павлов не ошибался. Но что касается представлений… Что знаем мы о собачьем представлении? Если не принимать всерьёз булгаковский «абырвалг», то ничего не знаем. Просто переносим на неё, упрощая, свои собственные представления. Но и собака думает, что мы видим мир её глазами и так же умеем оперировать её представлениями. Вот так мы и заблуждаемся относительно друг друга. А что если взять эти болота? Или вообще природу в целом? Нам кажется, что мы её понимаем; мы верим, что она тоже понимает нас в рамках человеческих представлений. Но наши представления ложные. Может, мы видимся ей какими-нибудь тенями, блуждающими в туманах? Или частицами непонятной субстанции, которые она пытается приспособить себе во благо? Или избавиться, как мы избавляемся от разливов нефти в море или от сорняков в своих огородах?

– Или насекомыми, застрявшими в цветке и ползущими по лабиринту в поисках единственно возможного выхода.

Борис внимательно посмотрел на Андрея. Было не понятно, уловил ли он его мысль.

– Во всяком случае, – заключил он. – Прошедшие через её топи, сделав своё полезное или бесполезное дело, отныне выпадают из большинства. По крайней мере, на какое-то время, пока дела житейского попечения снова не размягчат им мозги. Ну вот, кажется, мы и пришли.

Блики дремучего рассвета снова полосовал дождь, на этот раз ледяной и колкий. Привычного крика петуха Андрей не услышал и забеспокоился, жив ли тот, потому что перед сторожкой и вдоль гаража припарковались три милицейские машины, озаряя округу всполохами сине-красного света. Людей не было видно. Только Гера стоял на берегу и всматривался в фигуры двух человек, выходящих из парного сумрака теряющихся в дымке болот.

Декабрь 2021 – январь 2022 гг.