Столичный доктор. Том VII (fb2)

- Столичный доктор. Том VII [СИ] (Столичный доктор - 7) 953K скачать: (fb2) - (epub) - (mobi) - Алексей Викторович Вязовский - Сергей Линник

Столичный доктор. Том VII

Глава 1

ВЖУУХ, БАХ! Вечернее небо над моим швейцарским поместьем расцвело яркими огнями фейерверка. Взрывы серебра, золота и пурпурных звёзд осветили горные пики и озеро, простирающееся внизу.

Ахи гостей доносились отовсюду — из великолепного сада, который впрочем, уже начал опадать, из просторного бального зала, где оркестр только что играл вальсы Штрауса. Вилла князя Баталова хотя и была местом для уединения, на этот раз превратилась в эпицентр светского праздника.

Я стоял на балконе второго этажа, наблюдая, как очередной залп освещает задумчивую морду льва, украшающего один из каменных фонтанов в саду. Было что-то символическое в этой сцене — спустя шесть лет, как я приехал в Швейцарию, мое лицо было таким же напряженным и застывшим, словно маска. Да и поза очень походила на ту, которую принял «царь зверей» — готовность к прыжку.

Внизу раздались шаги, и почти тут же начался негромкий разговор. Привычка к осторожности и врожденное любопытство заставили меня подойти ближе к парапету и прислушаться.

Два швейцарца, врачи моей клиники, не знали, что их разговор подслушивают. Один из них, Жак — обычный терапевт — с детской непосредственностью жаловался коллеге-рентгенологу:

— Ну, скажи мне, в честь чего этот праздник? Это не день рождения князя, не именины... Я бы понял, если бы он хотел отпраздновать какую-нибудь крупную сделку, но про это тоже ничего не было слышно.

Другой, Эмиль, сдержанно рассмеялся:

— Ты хочешь понять князя? Удачи, друг мой. Этот человек — загадка даже для тех, кто с ним давно работает. Человек-мотор, человек-оркестр. Князь может делать десяток дел одновременно и во всем добиваться успеха.

— Но он не праздновал даже вручение премии Нобеля в прошлом году! Только небольшой фуршет для коллег в клинике. А сейчас вдруг такое... Может быть это способ отвлечь внимание? Но от чего?

— Хм. А может, он просто хочет показать, что в состоянии себе это позволить? Собрать сюда весь свет Базеля, Женевы и Цюриха? Приехали даже итальянцы с немцами! Представляешь, я только что жал руку самому Роберту Коху...

— Я тоже. Но все это очень странно.

— Не важно, в любом случае, праздник вышел на славу.

— С этим трудно спорить. Пойдем в зал, опять начинаются танцы. Хочу пригласить Шарлотту на тур вальса...

Я остался один, в тишине. Фейерверк закончился, сад погрузился в полутьму.

Что же я так пышно отмечал? Свое третье рождение. Первое случилось, как у всех обычных людей — в тысяча девятьсот восемьдесят втором году, когда меня произвели на свет в московском роддоме. Слегка недоношенным, но по утверждению моей матери, неспокойным и крикливым. Второй день рождения выдался необычным. В 2021-м году я умирал от тяжелой болезни. Уже написал завещание, отложил деньги на похороны. Но случилось чудо. Я внезапно оказался в прошлом. Не сказать, чтобы здоровым, но точно живым. И молодым!

Наконец, третье рождение произошло шесть лет назад в деревне Симплон-Дорф. Во время путешествия по перевалу, у меня случился острый аппендицит. Вспомню — вздрогну.

***

Да, операцию я закончил, хотя Васе пришлось меня в себя приводить, когда я потерял сознание от боли. Шов на брюшину минут десять еще накладывал, под молитвы афророссиянина. На самом деле он мне здорово помог, без него у меня не хватило бы сил даже организовать всё.

После всего, когда повязку сверху на швы клеолом приклеил, попросил глоток коньяку. Да, это против врачебных рекомендаций, но вот такой я недисциплинированный пациент. А потом мне на ноги улегся котейка. Наконец-то я его увидел — простой дворовой швейцарской породы, худого рыжего оборванца, всего в шрамах. А пришел помочь мне. Запретил Васе трогать гостя — пусть отдыхает. Коты — это мои «талисманы». Да и хуже, чем есть, не сделает.

А потом я всё же уколол морфий, в надежде поспать. И у меня получилось. На несколько часов забылся.

Дорогу пробили ближе к полудню, с итальянской стороны. Я уже совсем бодрячком себя чувствовал: температура тридцать семь с половиной, давление сто десять на семьдесят, пульс не частит. Из раны отделяемое серозное, скудное. Живем!

Попутчики наши молча потеснились, выделив болезному всё заднее сиденье, где я и лежал как король, на подушке и укрытый одеялом.

В дороге разговорился с соседями. Удивленные тем, что я с собой сотворил, они только восхищенно хмыкали и чесали затылки. Узнал о дальнейшем маршруте. Оказалось, что часа через три должны прибыть в Домодоссолу, конечный пункт путешествия. Герр Дитрих, старший в компании, сразу расставил точки над «i»:

— Дрянь место, конечно. Только склады и оптовая торговля. Доктор там есть, но вам, герр фюрст, я бы не советовал к нему обращаться. Сколько туда езжу, больше двадцати лет, а трезвым его ни разу не видел. И в кабинете у него грязно, как в забегаловке для бродяг. Уж лучше я дам племянника, вот, знакомьтесь, Матиас, — он хлопнул по плечу своего спутника, — он вас посадит на поезд до Милана, два часа ехать. А там разберетесь.

Как бы меня в вагоне не растрясло... В своих швах я был уверен не на сто процентов.

— Благодарю. Сам бы я...

— Только время теряли. Нет, ну скажите, а? Разрезал себе брюхо, отчикал лишнее, а потом зашил! Рассказать кому, герр фюрст, не поверят ведь! Про такое в газеты надо. Обязательно!

— Когда меня будут расспрашивать журналисты, я непременно вспомню наше путешествие и вас.

Герр Дитрих довольно погладил усы. Реклама торговле не помеха, очень даже наоборот.

***

Домодоссола не запомнилась примерно ничем — меня перенесли в повозку и отвезли на вокзал. До поезда оставалось чуть больше часа, и я продолжал блаженствовать уже на деревянной лавке, но с той же подушкой под головой. Матиас притащил откуда-то еду, и они с Васей принялись закусывать после дороги.

— Поеду с вами в Милан, — вдруг сказал наш провожатый. — Отвезу вас там в больницу, да погуляю немного.

— А дядя?

Племянник засмеялся:

— Так я у него не в рабстве. Сегодня все равно для меня работы не будет, а утром вернусь. Поворчит и успокоится. А то его послушать, так в молодости ни одна девица без его внимания не обошлась, а мне что, нельзя? К тому же по-итальянски ни вы, ни ваш слуга и слова не знаете, помогу.

Я достал купюру в сто франков, подал парню. Отказываться он не стал.

***

В приемный покой университетской клиники меня занесли на носилках и переложили на кушетку. Вокруг собралась небольшая процессия: носильщики, пожилая медсестра и Матиас, который начал энергично объясняться с персоналом. Верховодила медсестра, которая стала что-то недовольно рассказывать на итальянском. Наш провожатый ей отвечал, напирая на нее, в итоге через десяток секунд они уже что-то верещали, практически соприкасаясь лбами. Но скоро правда восторжествовала и, продолжая жестикулировать, медсестра ушла. Но вернулась через минуту, с доктором. Ну вот, может, этот разговаривает на понятном мне языке.

— Здравствуйте, простите за задержку, — начал он на приличном немецком. — Моя помощница что-то не так поняла, наверное. Она говорит о какой-то операции.

— Аппендэктомия. Сегодня ночью. Разрешите представиться: профессор Баталов, хирург.

Доктор распахнул глаза, словно я объявил, что прямо сейчас прилетел с Марса.

— Тот самый? Боже, какое счастье! Паола! — и он затараторил, частенько поминая слово «сифилиде». — Простите, я — доктор Капоселла. Такой день! Позвольте перенести вас в перевязочную, мы посмотрим состояние раны.

Слабость была такая, что мне не мешали ни переноска, ни бесконечный речитатив на итальянском. Только и хватило сил дать Матиасу еще пятьдесят франков на прогул. Но несмотря на шумовое сопровождение, несли меня бережно, перекладывали как весьма хрупкую драгоценность. Когда добрались до раны, и доктор наконец снял повязку, то первое, что он спросил, было:

— Боже, кто накладывал вам швы?

Ну сейчас итальянца ждет новый шок. .

— Я сам. Мне пришлось провести операцию от начала до конца в одно лицо, при помощи моего слуги, который подавал инструменты, а потом обеспечивал нюхательной солью.

— Невероятно, герр Баталофф! Как такое возможно? Я должен позвать руководство клиники! Одну минуту, ради бога! Мадонна, что за человек?

Интересно, а сфотографироваться предложат? Я бы и шов заснял. Для истории.

— Повязку покажите только.

— Да, конечно! Отделяемого немного, серозная жидкость, без запаха. Вы великий хирург, герр Баталофф! — и снова пулеметные очереди итальянского с экспрессивной жестикуляцией.

Вскоре Капоселла вернулся в сопровождении группы коллег. Зашли пожилой ректор университета, старший врач клиники и ещё человек пять. Все переговаривались вполголоса, явно осознавая, что стали свидетелями чего-то из ряда вон выходящего.

— Герр Баталофф, — заговорил ректор, подойдя ко мне. — Позвольте выразить восхищение вашим мужеством и мастерством.

Я только кивнул, ощущая, как слабость вновь накатывает волной. Хорошо хоть, визит начальства продлился недолго. Впрочем, меня сразу после них поместили в какую-то одиночную люкс-палату, так что всё было терпимо.

— Доктор Капоселла, у меня к вам несколько просьб, — попросил я врача, когда волна желающих посмотреть на диковинку схлынула.

— Конечно, герр Баталофф, всё, что в моих силах.

— Первое: поставить кровать для моего слуги. Он мне может понадобиться в любое время.

— Сейчас сделаем.

— Второе: дать телеграмму. Я дам адрес и текст. Естественно, всё будет оплачено.

— Диктуйте, немедленно этим займусь.

— Фрау Агнесс Баталофф, Базель, Гранд Отель Эйлер. Текст: «После экстренной операции нахожусь в клинике в Милане». Добавьте ваш адрес. Пока всё. Я, с вашего разрешения, отдохну.

— Одну минуту, терпение! Сейчас вам принесут бульон! Сколько вы без пищи? Организму надо брать откуда-то силы!

Остатка этих самых сил хватило лишь на то, чтобы взглянуть в окно. Блин, ночь уже, звезды мерцают. И никакого снегопада.

***

На следующий день мне лучше не стало. Лихорадка держалась, прыгая ближе к тридцати восьми. Слабость была такая, что даже пить воду казалось подвигом. Тошнота сопровождала каждый глоток, а боль в животе становилась все более навязчивой и невыносимой. Мне прописали стрептоцид, вливали жидкость внутривенно, а вечером перелили поллитра крови. Толку от этого было немного. Разве что легкое ощущение тепла в ладонях и ступнях после процедуры, но не более. На газеты, в которых писали про меня на первых страницах, только взглянул. Всё равно я по-итальянски не понимаю.

На перевязке всё то же — скудное серозное отделяемое, рана заживает первичным натяжением. Доктор Капоселла уверял, что это хороший знак, но мне казалось, что и ему самому верилось с трудом. Состояние не улучшалось, а картина моего здоровья насыщалась всё более мрачными оттенками

Дальше — та же петрушка. Лучше не становилось. Если бы кто записывал мои размышления, то после минимальной обработки можно было смело отправлять в печать солидную монографию под названием «Дифференциальная диагностика послеперационных осложнений аппендэктомии». Ни одно, даже самое завалящее и редкое, не осталось забытым. Я перебирал всё: от банальной раневой инфекции до формирования скрытых гнойников. Но ни одна гипотеза не удовлетворяла полностью. Информации было катастрофически мало, да и ставить диагноз самому себе — гиблое дело, даже для профессора. Это когда на перевале не оказалось рядом никого, да еще и случай очевидный, можно. А вот так — нет.

И на третий день улучшения не наступило. И на четвертый — тоже. Лихорадка росла, боль в животе справа внизу никуда не делась, больше того — она нарастала. Противная, тягучая, будто тянущая на себя жизненные силы. Потому что я уже не лежал, а валялся, не в силах осуществить даже минимальные движения. Явно нарастает интоксикация. А она от чего? От гнойно-септических осложнений, это ясно кому угодно. Только вот в какой форме? В голове бился один вопрос: «Что гниёт внутри меня?». И где именно?

И от Агнесс ни слуху, ни духу. Хотя телеграмму доктор Капоселла отправил.

Вокруг моего живота вертелась постоянная карусель. Меня трогали все, кто имел хоть какое-то отношение к хирургии. Каждое утро приходил Капоселла, за ним — его ассистенты, студенты и медсёстры. Пальпация, вопросы, советы, споры. Но прийти к единому мнению не могли, точно как я. Мне только пальпировать себя было не так удобно.

Наконец решили собрать консилиум. Семь специалистов в строгих пиджаках и с надменными выражениями лиц явились ко мне в палату. Постояли у постели больного, послушали резюме от доктора Капоселлы, покрутили рентгеновский снимок, еще раз попальпировали несчастное брюхо, и начали высказывать мнения.

За эти дни я итальянский не выучил, но некоторые слова тайного языка медиков звучат примерно одинаково, даже на тайском и суахили, потому что ведут начало из латыни. Так что «флуттуационе» я понял сразу. После того как оно было произнесено в первый раз, остальные снова полезли щупать живот, и согласно кивать головами. От болезненных переживаний я слегка одурел, но прозвучавший приговор «ащессо интраперитониале» новостью уже не был.

Перевода «внутрибрюшинный абсцесс» я не дождался, потому что потерял сознание.

***

...Если красть, так миллион. А получать осложнение, так одно из самых хреновых, какие только можно представить. Внутри меня начал собираться в кучу гной. Если ничего не делать, то, скопив критическую массу, эта фигня рванет, и хорошо, если меня успеет навестить нотариус, чтобы составить завещание. Кстати, неплохая мысль. Потому что даже если что-то делать, шансов-то не очень много.

— Господа, прошу прощения, что покинул вас на время, — сказал я, надышавшись нюхательной солью по самое никуда. — Согласен с диагнозом. Настаиваю на срочной повторной операции с целью вскрытия абсцесса и его дренирования.

Участники консилиума согласно закивали. Вот что называется «давить авторитетом». Озвучил очевидное, а звучит все равно солидно!

— Кстати, а какое количество лейкоцитов в сегодняшнем анализе крови? — спросил я Капоселлу.

— Тридцать тысяч, герр профессор, — не задумываясь, ответил доктор. — Не хотите ли пригласить священника перед операцией? Поищем православного, кажется, был какой-то грек в городе.

— И нотариуса, — согласился я. — Риск велик, не будем медлить. Если не найдете православного, то я согласен и на католического служителя. В такой ситуации не до конфессиональных разногласий.

Как ни странно, я чувствовал себя совершенно спокойно. Нет неопределенности, всё ясно. Что будет на операции, представляю. Равно как и последствия. Перитонит и все, отправляйся Баталов на новое перерождение. Может позвать буддиста исповедовать? Короче, зачем переживать, если изменить ничего нельзя?

— Сейчас отправлю кого-нибудь, — кивнул Капоселла.

— И еще парочку телеграмм.

— Да, профессор?

— Записывайте. Бреслау, университет, профессору Микуличу-Радецкому. И Москва, Большая Молчановка, «Русский медик», доктору Моровскому. Текст одинаковый: «У Баталова после аппендэктомии внутрибрюшинный абсцесс. Вы знаете, что делать. Поспешите».

— Сам Микулич... — прошептал доктор. — Хирург, который смог разделить сиамских близнецов? Он приедет сюда?

— Надеюсь. Пожалуйста, отправьте поскорее.

— Да, конечно.

Я набросал на бумажке черновик завещания. Патенты на все свои лекарства, разумеется, в общее достояние, «Русский медик» и скопленные деньги — пополам Агнесс и детям Лизы. Что еще? Клиники? Та, что в Москве — коллективу во главе с Моровским. Та, что в Питере — моя доля отходит Романовскому персонально. А вот что делать с базельской — так и не придумал.

***

Операция прошла штатно, насколько это вообще возможно в моей ситуации. Когда я пришел в сознание, мне в подробностях доложили о ходе вмешательства. Не сразу, конечно, а после того, как удостоверились, что я способен воспринимать информацию. Итог был предсказуемо неутешителен: ничего хорошего сказать не можем, герр профессор. Диагноз подтвержден. Абсцесс вскрыт, промыт, поставили дренаж. Естественно, провели ревизию на предмет неожиданных находок. Увы, скрытых жемчужин не нашли. Молимся и ждем. Конечно же, надеемся вместе с вами. Священник сейчас прибудет.

Встреча с представителем церкви приятно удивила. На хорошем немецком падре общался со мной часа два. Задавал вопросы о моем здоровье, делился историями из своей практики, явно стремясь отвлечь меня от мрачных мыслей. Даже моего православного происхождения он никак не коснулся, проявив удивительную тактичность. Профессионал. Мне даже немного легче после него стало.

Сутки после операции было туда-сюда. Упала температура, через дренаж текло умеренное количество серо-желтой жидкости. Эта была, сугубо для разнообразия, с запахом. Довольно знакомым каждому врачу. Так пахнет смерть — разложением и безнадегой.

Микулич приехал через тридцать шесть часов после получения телеграммы. По его словам, даже домой не заезжал, придется послать кого-нибудь купить смену белья и рубашки. Встречали Йоханна как лицо королевской крови. Разве что красную дорожку не расстелили и цветы не возлагали. Вот она, репутация лучшего хирурга в мире — все, начиная от главного врача и заканчивая последним ординатором перед ним благоговели и считали откровением каждое слово.

— Женя, ситуация опасная, — сказал Йоханн, изучив анализы и мой организм. — Слишком быстрое развитие абсцесса, трое суток всего. Обычно такое недели через две созревает. Что-то ты там в альпийской хижине особо хищное зацепил.

— Извини, так вышло, — хрипло ответил я, переходя на «ты». Чего уж тут теперь любезничать? Меня, считай, соборовали.

— Нет, я тебя не виню — в таких условиях лучше бы никто не сделал. Просто не повезло. Признайся, не возжелал ли ты в юности плоти старшей сестры, а потом не покаялся?

— У меня нет сестер, но шутка хорошая, — попытался улыбнуться я, хотя лицо тут же скривилось от боли.

— А что делать? Дренировать, повторно промывать, и надеяться, что дальше не поползет. Ты и сам всё знаешь, я нового не придумал пока. Но я приложу все усилия, поверь мне.

— Только не подпускай ко мне студентов, я их ненавижу. Им интересно постоять рядом с умирающей знаменитостью. И мы ждем Вацлава Моровского. По моим подсчетам, он должен появиться дня через два-три.

— Привезет лекарство от всех болезней? — спросил Йоханн с легкой улыбкой.

— Почти. Увидишь.

Вацлава я не дождался. К утру температура прыгнула до тридцати девяти, кишечник практически остановился. Боли внизу живота стали почти нестерпимыми, и меня снова потащили в операционную. На этот раз бригаду возглавил Микулич. Хотелось верить, что ему повезет больше, чем его предшественникам. И мне тоже.

НЕ ЗАБУДЬТЕ ПОСТАВИТЬ 7-Й ТОМ В БИБЛИОТЕКИ!

Глава 2

ЛОНДОНЪ. Японскiй посланникъ виконтъ Гаяши опровергаетъ чрезъ интервьюировавшихъ его газетныхъ кореспондентовъ тревожные слухи о положенiи на Дальнемъ Востокѣ. Гаяши утверждаетъ, что нѣтъ никакого повода къ безпокойству. Онъ получаетъ ежедневныя сообщенiя отъ своего правительства, но ничего не знаетъ, что бы могло подтвердить извѣстiя алармистовъ, которыя по всей вѣроятности исходятъ не изъ Японiи, а отъ европейцевъ въ Китаѣ. Русско-японскiе отношенiя нисколько не измѣнились. Японiя не имѣетъ никакого разногласiя съ Россiей, а если бы и имѣла, то такое разногласiе могло бы быть улажено переговорами или арбитражемъ. Что же касается различныхъ взглядовъ на счетъ открытыхъ дверей, то Японiя не единственная страна на Востокѣ и не обязана бороться за интересы другихъ державъ.

НИЖНIЙ НОВГОРОДЪ. Съѣздомъ доказано поразительно вредное влiянiе электрическихъ трамваевъ на водопроводныя трубы; демонстрирована испорченная труба водопровода въ Житомiрѣ, превращенная обратными токами въ подобiе гигантской флейты; доказаны также частые разрывы трубъ. Единственное спасенiе — изолировать рельсы отъ почвы или вести вторые металическiе провода. Постановлено: ходатайствовать передъ министерствомъ внутреннихъ дѣлъ, чтобы устройство электрическихъ трамваевъ допускалось лишь при обязательномъ принятiи мѣръ охраны водопроводныхъ трубъ.

Наконец, наступила тишина. Относительная, конечно, но фейерверк затих — заряды кончились. Гости поаплодировали, и начали возвращаться в дом. Зачем было идти на лужайку, не знаю — мне и отсюда все хорошо видно. Но я здесь, а гости там — уже хорошо. Когда слишком долго и обильно общаешься с людьми, наступает момент, когда хочется от этого отдохнуть. Даже если праздник устроен лично тобой.

Уединиться надолго не получилось. И хотя кресла на балконе стояло два, все знали, что меня здесь лучше не беспокоить. Оказалось, что это неписаное правило не донесли до гостей. И меня вернул к действительности радостный возглас Моровского:

— Вот ты где! А я ищу! Сказали, пошел сюда, а я никак не могу найти.

Вацлав слегка захмелел от шампанского. Совсем чуть-чуть — блестят глаза, голос, хоть и самую малость, но громче обычного. Правильно, главврач всей московской скорой обязан быть устойчивым к употреблению алкоголя, а то не сможет нормально вести деловые переговоры.

— Да я так, отошел ненадолго, подышать свежим воздухом, — отмахнулся я.

— Уж чего у вас вдоволь, так это его. Но я поражаюсь, Евгений Александрович, как ты умудряешься так всё обустроить, что остальные только в хвосте плетутся? Уж, казалось бы, всё придумано, и тут появляются эти функциональные кровати!

Кто о чем — скоропомощники всегда о работе.

— Да ничего я не придумывал. И так всё на поверхности лежало, надо было только в кучу собрать. Спинка, которую можно поднять, рукояти и поручни... Потом не забывай, что я и сам был лежачим десять лет назад.

— В скорой прямо нереальные слухи об этом ходят. Это правда, что ты спал головой вниз на снятой с петель двери?

Моровский закурил, выпустил вверх несколько табачных колец. Пижон...

— Правда.

— А еще помню твои слова, что стажировку в «Русской больнице» будут за честь считать. Ведь меньше пяти лет как открылись, и уже очередь на два года вперед расписана!

— Чуть больше полутора. Но ты же расширился тоже. Смогли выбить из чинуш деньги на автомобили. Смотришь, доведете среднее время прибытия до пятнадцати минут. Обойдете швейцарцев!

— Вряд ли обойдем. У них городки маленькие, движения почти нет... Зато у нас на каждой подстанции открыли травмпункт с кабинетом икс-лучей!

— ПШ! ААА!

Взаимное восхваление и хвастовство прервал вопль одного из служащих. В парке сверкнуло, я перегнулся через парапет, посмотреть, что случилось. Судя по всему, в слугу выстрелил несработавший фейерверк. Народ вновь высыпал из дворца посмотреть на продолжение фейерверка.

Раздались непременные дамские вскрики, слава богу, без падения в обморок. Сколько боролся с темой корсетов, писал статьи в медицинские журналы — все без толку. Двинуть же прогресс в области женского нижнего белья пытался аж два раза. По эскизам мне базельская модистка сшила дамский бюстгальтер. Послал образец самому известному в мире дизайнеру-модельеру — Гастону Уорт, совладельцу французского дома моды House of Worth. И что же вы думали? Получил гневную отповедь, что подобную похабщину невозможно предложить приличным дамам. Вот прямо так и было написано в письме. Попытался еще с одним домом моды — Chambre Syndicale de la Haute Couture. Эти вообще не ответили.

Тем временем вокруг пострадавшего начала собираться небольшая толпа.

— Пойдем, Вацлав, посмотрим, к чему приводит несоблюдение техники безопасности.

Что тут идти? Десять метров до служебной лестницы, два этажа вниз, и полсотни шагов до места происшествия. Как всегда — на парочку оказывающих помощь три десятка зевак и советчиков. А как же, количество врачей на единицу собравшихся превышает средний показатель очень сильно, и не все еще понимают, что лучшая помощь в таких ситуациях — не мешать.

Протиснулся между зрителями, и слегка офонарел. Да уж, тут и самому хочется совет дать. Жаль, дамы присутствуют. Несгоревший заряд пробил пострадавшему глаз и продолжал тлеть, выпуская в воздух едкий запах пороха в смеси с горелой плотью. Зрелище было не для слабонервных. Прямо горящий глаз железного Арни в роли Терминатора. Разумеется, из первой части.

— Всем отойти! — резко скомандовал я. — Немедленно!

Голос начальника у нормального подчиненного вызывает только один рефлекс: быстро свалить. Лучше бегом

Помогальщики обходились пока подручными средствами. Больница рядом, за забором, но пока оттуда прибегут... Просчет, конечно, но сейчас не до самобичевания. Ладно, сейчас кто-нибудь принесет аптечку, а пока надо минимизировать ущерб.

Судя по состоянию глазницы, спасать там нечего, осталось провести обработку и ушить рану, предварительно выведя дренаж. Что там собрался делать Моровский, наверное, он и сам не ответил бы, но рванул к раненому и зачем-то схватил его голову. Не судорожный припадок, на кой ляд ее держать? Но что же эта дрянь никак дымить не перестанет? И сильнее тлеть начала! Все это под вой слуги, который лез руками к лицу.

— Воды! — крикнул я. — И морфия!

Поливать сверху — затея тухлая. А порошкового огнетушителя в окрестностях нет. Я достал из кармана платок — солидный, плотный, на случай, если придется вытирать руки или даже половину тела. Осмотрелся в поисках какой-нибудь жидкости.

Вот бокал с шампанским в руках у гостьи. Плевать, не до тонкостей. Подбежал к ней, выхватил бокал и щедро смочил платок.

— Герр фюрст... — начала она, но я ее перебил:

— Извините, придется взять другой бокал.

Вернулся к пострадавшему и аккуратно положил пропитанный шампанским платок на тлеющий заряд. Шипение, слабый дымок — и, наконец, этот чертов остаток прекратил коптить.

И, как по заказу — аптечку принесли, сделали укол, чтобы слуга не орал белугой. Тут же раздался вой сирен, примчалась скорая. Я посмотрел на часы. Да, трудно будет Моровскому побить рекорды Базеля. А вон уже и санитары с носилками бегут. Можно и в сторону отойти, помыть руки от липкого вина. И тут я столкнулся взглядом с Агнесс. Она ничего не сказала, резко развернулась и ушла в дом.

***

Тогда, в девяносто седьмом, операцию Йоханн провел успешно. Ну, в том смысле, что я ее пережил. В остальном положительной динамики не наблюдалось. Я и сам понимал, даже отравленным токсинами мозгом, что без антибиотиков меня ждет единственный исход — некрологи и скорое забвение. Ну напишут в учебниках по хирургии, в главе, посвященной истории вопроса, так кто эту главу читает? Перед экзаменами студенты пролистают разве. Возможно, повесят мемориальную доску в Москве. И «скорую» назовут моим именем. Однако это слабое утешение, когда сам идешь ко дну. Впрочем, и с лекарствами, да помощнее нашего пенициллина, прогноз — так себе.

Капали мне в вену растворы почти беспрерывно, кровь переливали. Состояние было, мягко говоря, на грани. Если судить по классификации мастера похоронных дел Безенчука, то для железнодорожного начальства я уже давно должен был бы дуба дать, а для мелкой сошки — гикнуться. Но вот вопрос — что там у мастеров по части профессоров? Может, у них это называется «сыграть в ящик» с соответствующими фанфарами? Или «приказать долго жить» — звучит хоть и мрачно, но солидно. И всё же, оставлю размышления о некрологах на потом — пока ещё не вечер, да и с этим проклятым абсцессом шансы есть.

Микулич меня как мог, поддерживал. И не только медикаментозно. Он проводил в моей палате больше времени, чем, наверное, проводил с семьей дома. В промежутках между осмотрами и перевязками рассказывал о работе клиники, о каких-то удачных и провальных экспериментах, о студентах, которые ради него готовы были сидеть в библиотеке ночами.

— Ты не поверишь, — однажды начал он, развертывая очередную историю, — но наши механикусы на скорую руку собрали прототип аппарата искусственной вентиляции лёгких. Можно сказать, из подручных материалов. Отграничение объема гидрозапором, мех с электродвигателем.

— Ну и как успехи? — еле слышно спросил я, не в силах повернуть голову.

— Выжили, — хмыкнул Йоханн. — Это уже достижение, учитывая, что никто не подумал о взрывоопасности смеси эфира с кислородом. Теперь подлечим раненых с обожжёнными, и снова за работу.

Я ухмыльнулся, хотя и понимал, что силы, затраченные на разговор, лучше бы оставить для борьбы с инфекцией. Но легче становилось от того, что кто-то изо всех сил старается вырвать тебя из лап смерти.

Так прошло еще двое суток. Консилиумы собирали теперь утром и вечером, всякие изменения, даже самые мелкие, фиксировались в специальных таблицах, сводные результаты анализов выводились на грифельной доске, установленной у окна. Моровский задерживался. И не только он. Мне порой по-детски казалось, что будь здесь Агнесс, всё пошло бы намного лучше. Головой понимал, что нет, инфекция внутри меня продолжит пожирать остатки моей жизни вне зависимости от состава присутствующих, но сердцем...

— Она приедет, — вдруг сказал Йоханн, когда я в очередной раз повернул голову к открывшейся двери.

— Наверняка она из Базеля отправилась к отцу, я туда телеграмму не отправлял. Просто не знает.

Подробностей семейной размолвки я ему не озвучил, просто сказал, что вышла ссора. А как еще отвечать на вопрос, где моя жена? На богомолье отправилась? В такой ситуации она должна быть рядом. Ее отсутствия никто не поймет. И коль скоро я начал думать о посмертии, то надо прикрывать и Агнесс от возможных кривотолков, которые могут отравить ее жизнь надолго. Да и мою тоже.

***

Вацлав прибыл через сутки с лишним после расчетного времени. Главное — прибыл. Всё из-за того, что хваленый поезд «Норд-экспресс», который, согласно рекламе, должен был домчать его из Петербурга до Парижа в одно мгновение, благополучно встал на каком-то перегоне в Польше из-за схода с путей паровоза. Обошлось без жертв, но пока чинили дорожное полотно, оттаскивали поврежденный локомотив, прошло не менее десяти часов. Итог: прибытие в Париж с опозданием, упущенный поезд до Марселя и, как назло, неразбериха с багажом. Всё складывалось против нас. Потому что экспресса надо было ждать почти сутки, а обычный ехал долго, со всеми остановками.

Главное — прибыл. С красными от недосыпа глазами и дрожащими руками. Но на самый важный вопрос ответ был утвердительный. Лекарство привез. Первую дозу укололи тут же. И начали ждать. Вернее, продолжили. Потому что не знаю как остальные, а я надеялся только на выздоровление. Любой другой исход, даже утешительный «продолжает болеть», не устраивал. Да и быть пациентом мне не нравится. По ту сторону баррикады можно в конце рабочего дня пойти домой, снять обувь, переодеться, и расслабиться. А здесь всё в круглосуточном режиме и без выходных. Да еще и суют в тебя трубки с иголками, пользуясь беспомощностью. Никакой радости.

Во время укола вокруг кровати собрался весь цвет местной медицины. Врачи, разумеется, хотели знать, что за чудо-лекарство примчал мне Моровский.

— Экспериментальное, на основе плесени — коротко пояснил я, не вдаваясь в подробности. — Возможно, поможет. Не исключено, что добьет.

Лица докторов вытянулись.

— Стоит ли так рисковать? — Капоселла заволновался, даже вспотел так, что пришлось вытирать лысину платком.

Я просто отвернулся и закрыл глаза. Сил спорить у меня не было совсем.

Уговорить руководство клиники на применение секретного лекарства удалось довольно просто: всемирно известный врач, имеющий неофициальный титул «король хирургов» обратился с просьбой. Ладно, Микулич подкрепил свое желание откровенной взяткой в виде щедрого пожертвования. Зато никто не мешался в инъекции, производимые каждые шесть часов, а Вацлаву даже выделили отдельный сейф для препарата. Интересно, за сколько главный врач уступил бы свой кабинет под мою палату? Я к этому отнесся спокойно: кому как не мне знать, что для больницы много жертвователей не бывает. А хороший администратор в состоянии освоить любую сумму, внезапно появившуюся на счете.

***

Первые сутки ничего не происходило. Вернее, того самого вау-эффекта не было. Хуже не стало, да. И температура сделала свой скачок во второй половине дня не так уверенно. Уже хорошо, что количество истекающего из меня гноя стало уменьшаться. Вечерний консилиум воспринял это известие как значительное улучшение динамики. Впрочем, подумали, и слово «значительное» из итогового документа исключили. Решили, что это начало выздоровления.

Мне принесли ворох телеграмм. От Романовского, Келера, Лизы, ее мужа. Больше всех волновались Склифосовский и... Вика. От нее пришло аж два послания. Лежа в постели, диктовал Васе ответы, успокаивал, заверял... Прямо хоть устанавливай в палате телеграфный аппарат.

Сон традиционно был отвратительный. Поверхностный, с бестолковыми обрывками сновидений, прерываемыми пробуждением от малейшего шороха или неловкого движения. И только под утро я забылся, увидев сон из старой жизни. Мы с коллегами собрались на чьей-то даче праздновать юбилей. Виновника торжества всё не было, и из-за этого возникло беспокойство у шашлычника, который для разнообразия приобрел внешность лакея Васи. Он переживал: блюдо уже дошло до готовности, пора есть, ведь совсем скоро всё можно спокойно отдать собакам. И я торчал столбом возле мангала, ожидая, что мне всё-таки подадут шампур. Третий слева, с куском мяса, чуть сильнее подрумянившегося на краю. Так и хотелось зубами стащить его и жевать, чтобы сок обязательно капал с подбородка и стекал на рубаху. Самое обидное: я вдруг понял, что мы находимся в Симплон-Дорфе. Какой уж тут шашлык...

Досмотреть мне не дали — меня разбудил шум в коридоре. Женщина громко разговаривала недалеко от двери в мою палату, и требовала немедленно впустить ее внутрь. На немецком языке, кстати. И весьма знакомым голосом, если я не ошибаюсь. С непередаваемым франконским прононсом. Возражала ей медсестра на ломаном немецком. Но требование сначала подождать доктора Капоселлу, а потом — хотя бы снять пальто она донесла вполне внятно.

Очевидно, торг завершился, потому что дверь открылась, и вошла Агнесс, почти вбежала. Она была в дорожном платье, чуть измятом, но всё равно выглядела безукоризненно. Медсестра, выполнявшая сейчас роль швейцара, стояла позади нее с крайне недовольным видом, держа в руках сброшенное ей пальто.

— Здравствуй, — прохрипел я. Хотя эффект от приветствия был испорчен стоном — слишком уж я неловко повернулся.

— Здравствуй, Женя, — услышал я в ответ. Произнесено это было довольно сухо. Сказал бы — холодно. Глаза её скользнули по мне, но взгляд был больше оценивающим, чем тёплым. — Извини, что не успела приехать раньше.

Она подошла не ко мне, а почему-то к графику температуры. Агнесс довольно-таки долго на него смотрела, а потом повернулась в сторону постели.

Хотелось пошутить, что усилия врачей сделать Агнесс вдовой пока не увенчались успехом, но пересохшее горло не дало произнести такой долгий спич.

Впрочем, жена моя шутить тоже не была склонна. Она долго смотрела на этот график, куда не внесли еще утренние показатели, и зарыдала. Причем, не в обычной женской манере, закрыв лицо. Даже рук не поднимала, пытаясь скрыть слезы и некрасиво сложившуюся мимику.

— Вытрись и выпей воды, — сказал я. — Не стоит показываться в таком виде.

Агнесс уткнулась в ладони, села на стул и отвернулась. Я смотрел на неё и чувствовал себя беспомощным. Честно, я не знал, как себя вести с женой. Тысячи раз воображал разные варианты встречи, но просчитался. Такой реакции я не предвидел. Она простила меня? Или приехала из соображений приличия? Чего ждет? Тут мозги полощутся в продуктах распада, сложные решения сейчас — не моя сильная сторона. Слезы все не проходили, хотя их и стало меньше.

— Перестань уже! Хватит. Жив я, жив.

— Не в этом дело.

— А в чем??

— Я... я беременна!

Глава 3

ГАЗЕТА TIMES. Японскій посланникъ С. Курино вручилъ министру иностранныхъ дѣлъ Россійской Имперіи документъ съ изложеніемъ основныхъ принциповъ соглашенія между Японіей и Россіей. Смыслъ японскій намѣреній сводится къ тому, чтобы въ переговоры съ нею была введена и Маньчжурія. Между тѣмъ Россія упорно стоитъ на томъ, чтобы не допускать и впредь какого бы то ни было вмѣшательства Японіи въ этотъ вопросъ.

Рѣшительно выступилъ противъ японскаго проекта соглашенія россійскій посолъ въ Токіо Р. Розенъ. Онъ рекомендовалъ не уступать установленнымъ принципамъ по маньчжурскому вопросу, рекомендовалъ предложить японской сторонѣ полное разграниченіе сферъ интересовъ. «Соглашеніе на этомъ основанніи - объяснилъ онъ нашему корреспонденту въ Токіо — могло бы состоять всего изъ трехъ пунктовъ. Взаимнаго признанія Маньчжуріи, совершенно стоящей внѣ сферы японскихъ интересовъ и Кореи, совершенно внѣ сферы русскихъ. А также обязательства Японіи не воздвигать на корейскихъ берегахъ военныхъ сооруженій, могущихъ угрожать свободѣ плаванія въ Корейскомъ проливѣ.

Вацлав отправился мыть руки, а я пошел вслед за женой. Но догнать ее не смог, хоть и шел довольно быстро. Переживать нечего — у меня тут полный дом вполне официальных шпионов. Любой из слуг будет счастлив сообщить, куда последовала госпожа. Вот и Вася, за прошедшие годы выбившийся в дворецкие, даже вопроса моего ждать не стал, а показал на лестницу, ведущую на второй этаж.

Увы, подняться я не успел — меня перехватил Степан Карлович Джевецкий. За последние годы он слегка сдал — в волосах и бороде появилась густая седина, морщины избороздили все лицо. Но инженер был по-прежнему активен, деловит и мог часами говорить о моторах, корпусах, клепке...

В мое поместье он приехал утвердить некоторые изменения в проект строящихся подводных лодок. Ну и получить новый чек на финансирование оных. Увы, «Агнесс-1» пустила течь почти сразу после того, как ее краном погрузили в воды Финского залива возле причальной стенки Балтийского завода. Мигом полетела вся электрика, аккумуляторы. Причем предыдущие испытания на герметичность «Агнесс» выдерживала на ура. Но что-то пошло явно не так.

Подлодку достали, разобрали, начали изучать. Инженер примчался из Парижа, лично не вылезал из отсеков. Мне то и дело сыпались телеграммы с его соображениями, расчетами. Разумеется, я в них ничего не понимал, а удаленно рулить чем-нибудь помимо банковских счетов не получалось. Поэтому предложил Джевецкому навестить меня в Швейцарии, попробовать фондю и местный шоколад. Который еще пока не обрел всемирную известность, но уже был на пути к этому.

В чертежах я разбираться напрочь отказался — попросил объяснить мне все по-простому, что называется «на пальцах». Как выяснилось, инженер уже дозрел до идеи двойного корпуса. От дизельных моторов пришлось отказаться — нормального, мощного двигателя немцы до сих пор так и не выдали. Те агрегаты, что пришли на Балтийский завод из Рейха, постоянно ломались, да и топливо к ним оказалось в большом дефиците. Качество его тоже было под вопросом. Вернулись к концепции двух керосиновых двигателей по 200 лошадок для надводного положения и пары электромоторов для подводного. Той же мощности каждый. Все остальное — по-прежнему: балластные танки продуваются сжатым воздухом, два минных аппарата в носу. Дополнительно, возле рубки устанавливалось разборное орудие калибра 37 мм. Надводная скорость — десять узлов, подводная — восемь с половиной. По расчетам рабочая глубина погружения — около тридцати метров с запасом хода около восьми сотен морских миль. И это было, что называется, с лихвой для развлечения богатенького миллионера-нувориша.

Итого, за «Агнесс» под номерами два и три, водоизмещением по 260 тонн каждая, мне насчитали полтора миллиона рублей. Разумеется, золотом. Инженер, долго не понимал, зачем заказывать сразу две лодки, если можно ограничиться одной.

— А если с номером два и три повторится история номера один? — ехидно поинтересовался я — Нет уж... Пусть будет с запасом.

Тут как говорится, любой каприз за ваши деньги — подписали договор, у меня отверзлась очередная черная дыра в бюджете. Сколько бы ни приносили новые лекарства, какие бы платежи ни приходили от Келера, Байера, все ухалось балтийцам. А также немцам с фирмы Круппа, которые поставляли часть оборудования. А еще пришлось напрячь Лизу, чтобы та, через мужа, пробила новое разрешение на установку заглушек для минных аппаратов и крепления для пушки. Подали эту идею так же, как и в истории с Агнесс-1 — если лодки понадобятся по мобилизации, они уже будут спроектированы и созданы под военные нужды. Сработало, разрешение получили.

В итоге к осени третьего года я был обладателем двух почти достроенных сборно-разборных подводных лодок, пригодных для транспортировки железной дорогой. К агрегатам прилагалась обученная команда из бывших отставников. На Агнесс-2 утвердили Николая Петровича Белавенца, лейтенанта, служившего в Севастополе и имевшего опыт работы с подводными минными аппаратами. В его экипаж вошли четверо опытных механиков с торговых судов, прошедших специальное обучение у Джевецкого.

Номером «три» должен был командовать Михаил Александрович Крылов, бывший мичман Черноморского флота. Он участвовал в испытаниях крепостных подводных лодок в Севастопольской бухте, и это был бесценный опыт. Крылов собрал команду из трех бывших флотских унтер-офицеров и двух вольнонаемных механиков, ранее работавших на паровых катерах.

И все это был самый минимум — на каждую лодку полагалась по двадцать членов экипажа. Но увы, и тут вылезло одно существенное узкое место.

Славка Антонов, который уже давно вырос до Вячеслава Семеновича — смог сделать установку поглощения углекислого газа на основе натровой извести. Ладно, не он сам, а его лаборатория, которая стала одним из крупнейших исследовательских центров в России. И не только в ней. Увы, мощность агрегата оказалось недостаточной — пять человек могли существовать в подводном положении не больше полусуток. Если увеличивать плавсостав — автономность резко снижалась. Нырнул и уже через час-другой нужно было выныривать и продуваться. Или хотя бы высовывать наружу шноркель-трубу, демаскируя себя. Даже мне, человеку далекому от военного дела, было понятно — без мощной установки поглощения углекислоты идея живучих подлодок не взлетит.

Джевецкий в очередной раз увлекся обсуждением планов не на шутку, даже откуда-то достал чертежи. Если не остановить, то эта музыка будет вечной.

— Степан Карлович, извините ради бога, давайте продолжим чуть позже. Лучше с утра, на свежую голову. Сейчас точно не дадут поговорить толком.

— Завтра так завтра, — вздохнул инженер. — И правда, гости... Но как вы лихо додумались шампанским потушить тлеющий заряд! — вдруг хохотнул он.

Удивляюсь отношению к таким происшествиям в это время. Выбило глаз? Ерунда какая, живой остался. И зрение полностью не потерял. Значит, всё в порядке, можно порадоваться остроумной придумке.

Раскланялся с Джевецким и пошел в будуар Агнесс.

Весьма ожидаемо она сидела перед зеркалом и поправляла прическу. Наверное, свежий воздух немного растрепал её волосы, но, зная мою жену, это могло быть незаметно никому, кроме неё самой. Камеристку она не звала — всё привычно, точно и строго.

— Дорогая, — сказал я, войдя.

Она не ответила. Только мельком взглянула в зеркало, будто невзначай убедилась, что я действительно стою за её спиной. Её молчание, как и всегда, оказалось красноречивее любых слов.

— Наверное, стоит выйти, попрощаться — сказал я. — Гости начинают разъезжаться.

— Хорошо, — коротко ответила она. — Я скоро буду.

И всё. Традиционно: ни тени эмоции. Вежливо, но никакой симпатии. Как и всегда. Я уже оставил попытки объясниться и примириться. Такое впечатление, что на время наших разговоров Агнесс Григорьевна внезапно забывает русский и совершенно не понимает обращенных к ней слов. Может, стоило еще попробовать, но в какой-то момент я бросил. Устал, наверное.

Агнесс была безупречна в роли княгини. Гостеприимна, обходительна, никогда не оставит никого без внимания. В связях, порочащих её репутацию, не замечена. Впрочем, я и не искал. Когда-то давно наш шеф безопасности, герр Мюллер, при найме спросил, насколько далеко простираются полномочия в части наблюдения за госпожой. Я тогда резко оборвал его: только охрана, ненавязчивая и незаметная. Никаких докладов, если ей что-то не угрожает.

И знаете что? Она и сама не давала поводов. Всё как у классика: «И буду век ему верна».

Но вот только иногда, как сейчас, в тишине её будуара, я ловлю себя на мысли, что эта её верность — вовсе не мне. Но тогда, уже в далеком девяносто седьмом году, я об этом даже не думал — просто боролся за свою жизнь и радовался новости о будущем наследнике.

***

Надо сказать, известие о беременности прилично подняло мой моральный дух. А вслед за ним пошел на поправку и организм. Уже следующей ночью после возвращения супруги я сильно пропотел. Да еще так, что пришлось менять полностью всю постель. Подушка — та вообще насквозь промокла.

После измерения температуры медсестра посмотрела на градусник, что-то пробормотала себе под нос, и решила повторить процедуру. Перед этим она тщательно вытерла мне подмышку. Те несколько минут, пока мы ждали результата, единственным звуком в палате был стук моих зубов о стакан. Пить хотелось неимоверно. Стакан я не удержал, и в последний миг его поймала Агнесс, не дав промочить свежее белье.

Наконец термометр извлекли на свет божий. Показания, наверное, совпали с предыдущими, потому что сестричка покачала головой, и бросилась на выход. Мое любопытство она не удовлетворила, унесла градусник с собой.

Через минуту она вернулась с группой поддержки в виде доктора Капоселлы и какого-то молодого ординатора, мне незнакомого.

— Дорогая, позволь представить тебе синьора Капоселлу, моего врача.

Итальянец расцвел в одно мгновение, начал кланяться и воскликнул с энтузиазмом высшей степени:

— È un grande onore per me, Signora Principessa!

Впрочем, процедуру представления свернули быстро, и все занялись своими обязанностями: медики начали издевательства, я — мужественно переносил это. Через десяток секунд я напоминал стейк, который готовят в дорогом ресторане — температуру измеряли в четырех точках организма, а потому возможности говорить у меня не было. Пока столбик ртути стремился к нужной отметке, медики оценивали количество и характер отделяемого из дренажей.

— Бонжорно, господа, — вошел Моровский с набором для инъекции.

Впрочем, Вацлава почти никто и не заметил — все заинтересованно смотрели на все четыре термометра. Я бы сказал, что эти нехитрые приборчики заняли всё их внимание. Только Агнесс повернула голову и слегка рассеянно пробормотала: «Здравствуйте».

— Тридцать шесть и две, — наконец, объявил Капоселла. — Отделяемого почти нет, но нам надо дождаться перевязки. Консилиум сделает заключение, но, герр фюрст, могу сказать, что произошло чудо. Хвала мадонне! И хвала вашему «панацеуму». Я такого не видел никогда! Никто не видел! Вы находились на пороге смерти!

Слова звучали громко и пафосно, но я смотрел на Агнесс. Она повернулась ко мне, и... то ли мне показалось, то ли действительно в её глазах мелькнули тревога и надежда.

***

Всю неделю мне хотелось есть. Вот того самого шашлыка, из сна. Головой я понимал, что больше перетертого супчика на втором бульоне и кашки-размазни на воде мне ничего в ближайшее время не светит, но как же сложно уговорить себя не желать жареного мяса с хрустящей корочкой! Интоксикация отступала, организм требовал энергии и строительных материалов. И это... вселяло надежду. Скрестим пальцы, господа.

Капоселла не скрывал восторга. Он продолжал продуцировать длинные тирады о том, как я почти воскрес. Микулич же сохранял привычный скептицизм.

— Рано радоваться, — напомнил он, как всегда, деликатно. — Возможна инкапсуляция. Одна радость — вы ещё здесь, а это уже неплохо.

Йоханн умел одной фразой спустить любого с небес на землю. И правильно: удачу нужно вести осторожно, как крупную рыбу, чтобы не спугнуть. А то сколько раз так бывало: обрадовались, сообщили об успехе, а утром пришли на работу и принялись писать посмертный эпикриз. Ждём.

Наконец, все разошлись, оставив меня с Агнесс. Впервые за долгое время мы остались наедине. Я ждал, что она скажет, как-то поддержит разговор. Но жена упрямо молчала, разглядывая на стене нелепую картину с морским пейзажем.

— Если она тебе так нравится, я могу выкупить её у клиники, — попытался пошутить я. — Думаю, препятствий не будет. Повесим в детской.

О да! Теперь уже придется задуматься о всяких ползунках, колясках и прочей младенческой атрибутике. Подумал и тут же себя одернул. Только что сам рассуждал об удаче и как легко ее спугнуть.

— Не надо, — сухо отозвалась Агнесс. Продолжила говорить со стеной: — Хочу, чтобы ты знал: конечно же, я останусь с тобой. Буду верной женой и хорошей хозяйкой. Но большего от меня не жди. Своим обманом ты... что-то убил. Так нельзя!

Вот же... Будто о погоде говорит. Надо ее переключить на что-нибудь другое.

— Какой срок задержки? — поменял я тему. — Ты обращалась к врачу?

— Примерно восемь недель. Ни к кому я не ходила. Всё протекает хорошо пока. Спать только хочется. Собиралась сказать тебе... после поездки. Думала, это будет наш праздник...

Её голос задрожал, и она отвернулась. Ну вот — снова слёзы. Я понял, что продуктивного разговора не получится. Теперь в ее теле бал правят гормоны. И в наших отношениях тоже. Эти эмоциональные качели — «горячо-холодно» — будут до родов. А может быть, и после.

— Ты устала. Сюда ведь прямо с вокзала? Езжай сейчас в гостиницу, отдыхай. Вернешься, когда сможешь. Я очень рад, что ты приехала. И да — это наш праздник. Я тебя поздравляю.

А что мне говорить? С беременными спорить — дело безнадежное.

Тут в палату вошёл Капоселла, очень вовремя. Узнав о поиске отеля, он засиял, будто ему вручили орден.

— Конечно, «Grand Hotel et de Milan», — начал он торжественно, будто рекламировал собственный дом. — Во-первых, это совсем рядом, и синьоре принчипессе будет удобно посещать вас, герр фюрст. Во-вторых, это самый лучший отель в Милане, достойный принимать даже особ королевской крови. В-третьих, это совсем рядом со знаменитым театром «Ла Скала». Если дорогая гостья пожелает, она сможет пойти туда. И я с огромной радостью составлю компанию синьоре принчипессе.

Я только вздохнул. Да уж, богатые пациенты быстро не выздоравливают.

***

Инъекции продолжились, дополненные внутривенными инфузиями и переливанием крови. Температура не росла, дренажи высохли. Целыми днями я спал, пробуждаясь только для процедур и осмотра. Вечерний консилиум торжественно провозгласил очевидное: осложнения после аппендэктомии можно считать оставшимися в прошлом. И тот самый абсцесс, быстро возникнув, столь же быстро и закончился. Я поздравил коллег с выдающимся врачебным подвигом, и они покинули палату. Остались только Агнесс, Микулич, и главный врач, синьор Раньери. В отсутствие публики с него слетел всякий пафос, который он до этого демонстрировал.

— Герр фюрст, я прошу объяснений, — начал он без предисловий. — Согласно прогнозам, вы должны были скончаться, если не сегодня, то в ближайшие дни. В этом все были единодушны. Но вы показываете чудесное выздоровление. Легче всего было бы возложить ответственность на мадонну, — тут он перекрестился, — но мы — прагматики. Это — результат того лекарства, которое привез доктор Моровски.

— Как я вам уже говорил — это экспериментальный препарат. Мы долгое время занимаемся его разработкой, но пока нельзя говорить о промышленном производстве. Слишком много непреодоленных трудностей.

Надеюсь, у меня получился достаточно тяжелый вздох. Рад бы осчастливить человечество, но пока не выходит никак.

— К нам обращаются представители солидных газет, и не только итальянских. Всем хочется узнать вашу историю из первых рук.

— Я обязательно им все расскажу. Но сейчас у меня есть более важные дела.

— Позвольте полюбопытствовать, какие же?

Я попытался поймать взгляд Агнесс. Безуспешно. Говорить или нет? Повременим.

— Разумеется, выздороветь.

Глава 4

ХРОНИКА. Въ портѣ Императора Александра III спѣшно заканчиваетъ вооруженiе недавно возвратившiйся изъ заграничнаго плаванiя крейсеръ 1-го ранга «Дмитрiй Донской». По окончанiи вооруженiя крейсеръ, не заходя въ Кронштадтъ, уйдетъ снова за границу и будетъ плавать въ Тихомъ океанѣ въ качествѣ учебнаго корабля для приготовленiя низшихъ спецiалистовъ по артилерiйской и минной частямъ.

«ИСКРА», 1903 годъ. О «милостяхъ» царскаго правительства. Царское правительство вновь демонстрируетъ свою «заботу» о народѣ. Недавній указъ о введеніи новыхъ налоговъ на хлѣбъ и соль — яркое подтвержденіе его истинныхъ намѣреній. Въ то время какъ крестьяне едва сводятъ концы съ концами, а урожай въ очередной разъ оказался скуднымъ, власть предпочитаетъ обременять ихъ еще больше. Зерно, которое должно кормить семьи, теперь идетъ на оплату прихотей царской казны.

Не забудемъ и о «реформахъ» въ промышленности. Лозунги о развитіи фабрикъ и заводовъ звучатъ громко, но за ними кроется лишь стремленіе угодить иностраннымъ капиталистамъ. Рабочіе, трудящіеся на этихъ предпріятіяхъ, остаются беззащитными передъ произволомъ хозяевъ. Условія труда остаются невыносимыми, заработная плата — унизительно низкой. Вмѣсто того чтобы защитить своихъ подданныхъ, правительство закрываетъ глаза на ихъ бѣдственное положеніе. Итакъ, снова становится очевидно: царизмъ заботится лишь о себѣ и своихъ союзникахъ — крупныхъ землевладѣльцахъ и капиталистахъ. Народъ же остается на краю пропасти, обреченный на нищету и безправіе. Сколько еще мы будемъ терпѣть этотъ гнетъ? Отвѣтъ извѣстенъ: недолго. Время перемѣнъ близко, и ни одно золоченое кресло не устоитъ передъ волей народа.

А газеты продолжали раздувать пламя. Отношения между Японией и Россией поглотили все заголовки. Казалось, будто мир больше ничем не занят и ничто его не волнует. Статьи скатывались к прямолинейным намёкам: «Война неизбежна». И действительно, никто особо этого не скрывал. Четвертая власть западных стран с особым упоением смаковала будущий ход боевых действий — в договор по разграничению сфер влияния никто не верил. Более того, дипломаты Германии, Англии, Франции с упоением его «торпедировали», убеждая правительство микадо взять все, что им нужно, силой.

Моего терпения в качестве стороннего наблюдателя хватило ненадолго. Российские власти проявляли традиционную пассивность, все шло к тому самому разгрому, который случился в моей истории. Ждать было больше нельзя.

— Я возвращаюсь в Россию, — объявил я за завтраком.

— Когда? — спокойно спросила Агнесс, не меняя выражения лица.

— Сделаю распоряжения, соберу вещи, и поеду. Здесь и без меня уже справятся.

Швейцарская клиника работала, как местные часы, моего непосредственного участия уже пару лет, как не требовалось.

— Надо дать распоряжение, чтобы наняли полный штат слуг, привели в порядок дом, — пожала плечами супруга. — Не в гостинице ведь жить, пока там всё сделают.

— Мне много не надо, обойдусь малым, — заметил я, пытаясь избежать конфликта.

— А мне — нет, — холодно произнесла «снежная королева». Мне показалось, или где-то рядом с чем-то столкнулся айсберг?

Я нахмурился.

— Ты что, тоже собираешься?

— А ты думал иначе? — впервые с начала разговора какое-то подобие эмоции мелькнуло на ее лице. — Я — твоя жена, должна находиться рядом с мужем.

— Скорее всего, я уеду на Дальний Восток. Там скоро начнётся война.

— Значит, буду ждать твоего возвращения, — Агнесс промокнула губы салфеткой и встала из-за стола. — Я дам распоряжение насчет слуг и прикажу собирать вещи.

Если вам кажется, что вы понимаете свою жену, значит, вы не учли что-то очень серьезное.

***

В Милане тогда всё обошлось. Уже через три дня я бил копытом и открыто требовал выписки. Хотелось пасты фрутто ди маре, пиццу размером с тележное колесо, и запить это добро парой литров кьянти. А вместо этого приходилось смотреть на постные лица медсестер из какого-то католического ордена. Сиделку, следящую, чтобы я питался исключительно несъедобной дрянью, я уже тихо ненавидел. И даже вид из окна на сад, всё еще зеленый в начале октября, сильно приелся. Просто это место помнило, как я умирал.

Агнесс вроде оттаяла, и даже начала улыбаться. Я решил все списать на беременность, в этом состоянии дамы и не такое отчебучить способны. И мы счастливой княжеской семьей двинулись в благополучное светлое будущее. Ну, это я так думал.

Но сначала мешали мелкие препятствия в виде журналистов. Те жаждали выпить остатки моей крови и получить на память, если не пуговицу с костюма, то хотя бы фалангу пальца, лучше с кольцом. Отбивался от них Раньери, но, видать, отговорки кончались. Кто-то заметил меня прогуливающимся в инвалидном кресле в сопровождении жены, и ссылаться на состояние здоровья стало просто бессмысленно.

— Ладно, три человека, вопросы предоставить заранее. Я имею право вычеркнуть любой. При попытке задать неутвержденный вопрос интервью прерывается и более не возобновляется. Никаких уступок.

— Полностью согласен с вами, герр фюрст, — закивал Раньери. — Только как они выберут трех представителей?

— Да хоть аукцион проводите, мне какая разница? — улыбнулся я.

Главный врач шутке порадовался, и я не удивлюсь, если он и вправду пустит ко мне тех, кто больше заплатил. Это Италия — здесь все продается, покупается и продается обратно.

После эпопеи с бессовестной травлей в Петербурге я почти всех писак занес в свой черный список. Вышли из доверия. Поэтому все интервью только так, с последующим письменным утверждением. Пусть жалуются на ущемление свободы слова.

Но перед пресс-конференцией у меня был другой гость. Весьма неожиданный. Когда Вася объявил: «Ваше сиятельство, к вам его высокопревосходительство Александр Иванович Нелидов!», я, честно говоря, не сразу и понял, кто это. И, тем более, зачем.

О, мундир этот знаю, совсем недавно в городе Париже видел, на после Моренгейме. Наверное, и этот из той же когорты. Судя по обращению, второй класс, действительный тайный. Потому что чиновников первого класса сейчас среди живых не числится. Высокий дядька, худощавый, борода веником. На вид — лет шестьдесят. Взгляд умный, усталый немного. Выправка не военная, но держится с достоинством. наверное, любитель верховой езды.

— Господин посол, — поприветствовал его я. — Извините, что в таком виде, меня не предупредили о вашем визите. Прошу, располагайтесь, — я показал на кресло, наверное, еще теплое после Агнесс. — Если желаете, сейчас принесут чай или кофе.

— Благодарю вас, князь, — сказал Нелидов, усаживаясь в кресло. — Но ничего не надо.

Я молчал. Зачем спрашивать о цели визита? Пусть сам говорит. Что ехать ко мне ему не хотелось, видно невооруженным взглядом. Так что вряд ли он тут с пожеланиями скорейшего выздоровления.

Пауза затягивалась. Интересно, есть сейчас примета, что полицейский родился, или это более позднее суеверие?

— Кхгм, — откашлялся посол, — я вижу, князь, что дела ваши идут на поправку, чему я очень рад. Позвольте пожелать вам скорейшего выздоровления.

Начал с протокольных любезностей. Неплохо.

— Благодарю. А то мне уже неудобно было — все спрашивают, есть ли телеграммы из России? Ведь даже кайзер Вильгельм прислал, желая скорейшего выздоровления. И Великий герцог Гессенский, Эрнст Людвиг. Но я всем говорил, что есть послание от министра — Николай Васильевич Склифосовский, под чьим началом мне посчастливилось служить, писал.

Конечно, от одного Великого князя тоже было, но там Лиза черкнула мимоходом, что они всей семьей молятся за меня. Это не в счет. И я про это промолчал. Чтобы сделать гадостью то, что собирался сказать Нелидов, и кайзера с герцогом хватит. А что будет нечто не очень приятное, я догадался.

— Князь, у меня к вам просьба деликатная, — Александр Иванович вновь замолчал.

— Если вы насчет лечения, то вынужден разочаровать: пока не знаю, когда смогу возобновить практику.

— Нет, спасибо, я здоров, слава богу! — перекрестился Нелидов. — Скажите, знакомо ли вам это издание? — он вынул из дорожного бювара брошюру, на которой я успел заметить название «Соціалъ-демократъ».

— Это что, про политику? Не интересуюсь. На такое нет времени.

Посол повздыхал, посмотрел на потолок, перевёл взгляд на тот самый морской пейзаж. Было видно, как ему все это мучительно.

— Здесь за авторством некоего Валентинова размещена клеветническая статья, якобы вас вынудили уехать за границу, тем самым лишив российскую медицину одного из лучших врачей. Известно, что это псевдоним эмигранта Плеханова.

Вот это сюрприз! Подставил меня Георгий Валентинович. Как есть подставил. Теперь, если оперировать его — то и рука может дрогнуть... Я не злопамятный. Просто хорошо помню зло.

— Да, он приезжал в Париж, интересовался возможностью сделать операцию. Но вопросы моего отъезда из России мы не обсуждали.

— Вот поэтому поступила просьба, чтобы вы написали опровержение, дезавуировали эту грязную инсинуацию, — Нелидов вздохнул, будто выполнил тяжелую и неприятную работу. И как завернул то все красиво! Прямо настоящий дипломат...

Ну раз просьба, значит, исходит это не от царя-батюшки, и не от великих князей. Те по статусу просить что-либо могут только у господа бога.

— Нет, господин посол. Если на стене возле моего дома кто-то напишет бранные слова в мой адрес, то я пошлю дворника вымыть стену, а не буду писать рядом опровержения. Много чести какому-то эмигранту оппонировать. Оскорбить может только равный.

У меня получилось сделать достаточно надменное выражение лица, потому как посол встал и быстро откланялся.

***

Университетской клинике я сделал еще одно пожертвование, всё же они старались, как могли, оберегая мой покой и здоровье. И, что самое главное, не мешали лечиться. В ответ университет мне присвоил почетного профессора. Накрыл поляну. На том и попрощались.

Кстати, интервью с журналистами прошло в теплой и почти доверительной атмосфере. Надо в будущем использовать только этот формат общения. Рассказал про Симплон-Дорфе, не забыв упомянуть о бескорыстной и крайне своевременной помощи герра Дитриха и его спутников. Осыпал комплиментами больницу и её персонал, которые, как я выразился, «сражались за мою жизнь, не покладая конечностей». Помянул тех, кто слал телеграммы поддержки. Репортеры, возможно, и хотели бы задать острые вопросы, но я специально напомнил условия: любой намёк на некорректность — и интервью тут же прекращается. Чао, рагацци.

Вацлаву вот повезло меньше. Кто-то из журналистов связал его появление с внезапным улучшением моего здоровья. Возможно, кто-то из больничного персонала «настучал». Мы, правда, подготовились к этому. По миру пошла гулять история об экспериментальном лекарстве, запасы которого были полностью потрачены на меня. Кто-то из особо ретивых обозревателей узнал название препарата «Панацеум». Маркетинг в духе времени. Правда, когда эта «вундервафля» появится в аптеках, никто сказать не мог.

В Базель мы выехали через две недели. Одну из которых я провел в больнице, а вторую, для разнообразия — в Венеции. Наконец-то почувствовал себя туристом. Просто бездельничал, гулял по городу, любовался каналами и радовался жизни. Кстати, без наплыва афроевропейцев мне пьяцца Сан-Марко понравилась гораздо больше. И карманников здесь не так много, как в двадцать первом веке. Да что там — и туристов тоже не очень обильно. Большей частью — чопорные англичайники, но какие-то «неправильные»: в барах до невменяемого состояния не надираются, песни не горланят. Ну и бесконечные стаи голубей, конечно. Куда без них. Пастораль, одним словом. Мы даже покатались на гондоле.

Потом последовал короткий тур по университетам севера Италии, и домой. Странно, как быстро Базель стал для меня домом. То, самое первое впечатление, никуда не делось. Так что осталось построить дом и больницу, да и жить-поживать. А добра мы и так начали наживать.

«Байер» открыл закрома после того, как аспирин начал стремительно завоевывать мир. На какое-то время я даже почувствовал себя богатым до неприличия. Это ощущение улетучилось, когда я выбрал проект больницы и получил предварительную смету. Увидев сумму, которая, вероятно, только вырастет, я понял, что пора придумывать ещё парочку «аспиринов». Или запускать в продажу пенициллин-«панацеум». Насчет его меня уже завалили телеграммами примерно все — от ведущих клиник до университетов и медицинских компаний. Но я сел, посчитал финансы, свел дебет с кредитом — и решил пока не форсировать события. Мои обязательства перед Великими князьями оставались в силе, Русский медик никто не трогал, бизнес с Келером тоже шел своим чередом. Зачем ссориться с властями? Они злопамятные и руки у них длинные — дотянутся и в Швейцарии. Тем более что денег всё-таки хватает.

Для особняка, который решили строить рядом с больницей, чтобы не тратить время на дорогу до работы, был приглашен совсем другой архитектор. Нечего мешать, это очень разные вещи. Стройка дома началась даже раньше больничной, и, похоже, могла вылиться в суммы, совсем запредельные.

***

Я бездельничал еще недели полторы, читая и прогуливаясь по набережной вместе с Агнесс. Еще бы пару месяцев — и мне бы точно надоело. Но дела звали: больница не может бесконечно существовать без шефа, слишком многое требовало моего участия. В том числе именитые пациенты, которые явно ожидали, что именно я возьму в руки скальпель.

Жена, в свою очередь, казалась воплощением спокойствия. Никаких тебе токсикозов или эмоциональных бурь. Только пару раз среди ночи захотела жареной земляники с селедочным соусом — по меркам беременности сущая ерунда. И, честно говоря, я находил это даже трогательным.

На Рождество мы отправились в Вюрцбург. Прекрасный повод избежать утомительных светских визитов в Базеле и навестить тестя, который всё откладывал свой приезд. Поездка в столицу Нижней Франконии не прошла без походов в гости, но они были относительно приятными. Ужин у ректора Рёнтгена и обед у архиепископа Франца Иосифа фон Штейна ничуть не напрягли — по сравнению с вероятным изматывающим марафоном в Швейцарии, это был просто курорт.

Не обошлось и без сюрпризов. Мы случайно встретили знаменитую Марту Беккер, ту самую «звезду гимназии», которая когда-то отравляла жизнь Агнесс. Жена не упустила шанса отплатить ей той же монетой, но тонко, почти искусно. С безупречной улыбкой она рассказала, как мы «ютимся» в люксе самой дорогой базельской гостиницы, пока строится наш дом, и ей буквально некуда складывать бесчисленные шляпные коробки. Глядя на то, как Марта с трудом сдерживает слезы, изображая радость от беседы, я понял: с Агнесс лучше всегда быть по одну сторону баррикад. Не удивлюсь, если бывшая одноклассница супруги что-то с собой сделает после этой встречи.

Когда мы возвращались, уже в купе, Агнесс пожаловалась, что ее знобит. Измерили температуру — тридцать семь и две. Но горло спокойное, из носа тоже ничего не льется. В легких — ну разве что если сильно фантазировать, то можно услышать чуть жестковатое дыхание. Со стороны кишечника тоже вроде без сюрпризов. Поначалу я списал всё на усталость. Она дремала, прижавшись ко мне, и мне не хотелось тревожить её.

В Мангейме, где у нас была предусмотрена пересадка, Агнесс продолжила спать. Для беременных — вполне обычное состояние. Так что три часа до базельского поезда мы просто посидели в зале ожидания для пассажиров первого класса. Есть жена не захотела. Равно как и отвечать на мои расспросы. Уже перед посадкой на поезд до Базеля призналась, что последние три дня ощущает лёгкую тяжесть внизу живота. Но настоящая тревога накатила, когда она сказала, что давно не замечает шевелений плода.

Всю жизнь я был далек от акушерства. И даже те нововведения, которые я выудил из своей памяти во время беременности Лизы, ничуть меня не приблизили к этой части медицины. Я толком даже сердцебиение плода слушать не научился. Но навык какой-то приобрел. В купе я настоял на повторном осмотре. Слушал, прижимал стетоскоп, пробовал пальпацию — ничего. Ни звука, ни намёка на жизнь. Спросил про молочные железы — мягкие. Агнесс призналась, что на отсутствие шевелений сначала внимания не обращала — пока все телодвижения там ощущались большей частью как бурление кишечника.

Тут-то меня и проняло. Так, только не паниковать. Я могу ошибаться. Скоро мы приедем в Базель, и я вызову акушеров из университета, они специалисты, посмотрят, и скажут, что я обычный паникер, сверхбдительный папаша, всё хорошо и повода для тревоги нет, сам себя накрутил, бывает. Глядя на меня, и Агнесс тоже начала проявлять беспокойство.

В гостинице я телефонировал нужным людям прямо со стойки портье, не поднимаясь в номер. И снова ожидание, правда, уже не часовое. Только успели переодеться с дороги, прибыл доктор Гартнер с кафедры акушерства, за ним — его коллега доктор Фюрманн. Эскулапы долго осматривали Агнесс, потом тихо совещались. Когда Гартнер позвал меня, то сразу стало понятно, что хороших новостей для нас нет. Всё и так было на его лице.

— Мы считаем, что у фрау Агнесс замершая беременность. Настаиваем на срочной госпитализации. Я сейчас распоряжусь, чтобы подготовили палату. Медлить нельзя.

Глава 5

ХРОНИКА. Избіеніе негровъ в Сѣверо-Американскихъ Соединённыхъ Штатахъ. Вечернія газеты г. Атланты (въ САСШ) выпустили особыя прибавленія, въ которыхъ сообщалось о пяти случаяхъ нападенія негровъ на бѣлыхъ женщинъ. Немедленно по всему городу раздались крики: «бей негровъ!» Началось нѣчто неописуемое. Чернь во всѣхъ частяхъ города бросилась на негровъ. Револьверы, ножи, дубины, камни — всё было пущено въ ходъ. Полиція оказалась безсильной. Городской голова обратился къ толпѣ съ увѣщаніемъ прекратить избіеніе, но безуспѣшно. Тогда были вызваны пожарныя машины. Но толпа, разсѣеваемая холодной струей въ одномъ мѣстѣ, немедленно собиралась въ другомъ. Много негровъ было перебито въ вагонахъ конно-желѣзной дороги. Чернь сторожила проходящіе вагоны, и всякаго негра, оказавшегося въ нихъ, вытаскивали и избивали. Въ центрѣ города толпа остановила вагонъ, въ которомъ находились два негра и двѣ негритянки. Обоихъ негровъ вытащили и пристрѣлили тутъ же на мостовой. Нѣкоторые негры пытались спастись въ правительственныхъ зданіяхъ, но и тамъ не находили себѣ спасенія. Въ полночь губернаторъ вызвалъ восемь ротъ пѣхоты и батарею артиллеріи. Къ часу ночи въ центрѣ города солдатамъ удалось возстановить порядокъ... Ни одинъ изъ пострадавшихъ негровъ не имѣлъ никакого отношенія къ нападеніямъ на бѣлыхъ женщинъ.

Собирался я долго. Все эти байки, что мужчине достаточно сунуть в саквояж пару рубашек и смену белья, — только для бедных студентов. Князю, отправляющемуся в Россию, полагается иметь парадный мундир (у меня он — действительного статского советника), фрак для приемов и балов, шляпу-цилиндр (несколько штук), ботинки разных фасонов. Для повседневных нужд требуется два классических костюма-тройки с дюжиной белых сорочек — льняных или хлопковых, шелковые шейные платки и галстуки, трости. Желательно еще костюм для верховой езды. Это без верхней одежды, которой тоже на чемодан. К тому же, барахло паковали слуги, а за ними глаз да глаз.

Ну и самому пришлось собрать отдельный саквояж — документы, всякая мелочовка из кабинета. Потому что кто ж его знает, доведется ли вернуться, и если да, то когда? Вдруг получится как в песне: «Я всё равно паду на той, на той далекой...» Дай бог, не на гражданской.

Нет, свое дело я не брошу ни за что. Осуществленная мечта, лучшая больница мира — и это без бахвальства. Других кандидатов нет. Возьму вот только фотографии, да дипломы и премии в рамочках. Вот пятеро красавцев, большей частью в летах: задумчивый профессор Рёнтген, француз Сюлли-Прюдом, книг которого я не читал, хотя он мне и прислал вскоре после знакомства, голландец Ван-Гофт с застенчивой улыбкой и легким беспорядком на голове, и мы с Романовским. Первые Нобелевские лауреаты девятьсот первого года. Дипломчик красивый, с красными цветами на фоне неба. Надпись по-шведски, но мне переводили формулировку: за исследования и открытия, касающиеся лечения сифилиса. Автографов вагон, будто в выпускном школьном альбоме. Надо перестать выпендриваться, убрать оригинал в достойное место хранения — а на стену заказать копию. А то потомкам достанется только выгоревшие на солнце два листика со следами краски. Бумага, правда, отличного качества.

С премией вышел небольшой казус. Посланцы Каролинского института долго пытались выяснить, кто из нас с Дмитрием Леонидовичем и что сделал первым. И мы честно показывали друг на друга: мол, это не я. Но заслуги есть, метод испытан, экономическая эффективность подсчету не подлежит, количество выздоровевших — миллионы. И премию дали нам, а не фон Берингу, который изобрел противодифтерийную сыворотку. Но я воспользовался своим правом лауреата и выдвинул его кандидатуру на следующий год. Прислушались, кстати, тоже дали. И даже пригласили в нобелевский комитет на постоянку. Но я отказался. Оно мне надо, эти дрязги ученых улаживать? Ведь это первые премии проскочили малозамеченными. А дальше комитет на «динамитных деньгах» наберет такую силу и мощь, что все ученые в очередь выстроятся, чтобы получить премию. И разумеется, начнут толкаться локтями.

Я снял со стены еще одну славную фотографию — шведский король Оскар II, мы с Романовским, а также примкнувший к нам Склифосовский. Последняя зима, когда он был еще здоров. Так и не бросил этот гадюшник министерский, хотя несколько раз порывался и даже писал прошение об отставке. Не приняли. Первым делом по возвращению в Питер — заеду к Николаю Васильевичу. Сколько ему жить осталось? Год, два? Впрочем, сейчас медицина стала сильно лучше, в том числе и моими стараниями. Хоть и в ограниченных объемах, появился пока еще секретный «панацеум», кабинеты икс-лучей уже повсеместно во всех больницах и даже травмпунктах... Нет, поборемся.

Больницу оставляю в хороших руках — меня точно будут вспоминать как доброго и справедливого руководителя. Ну что там такого, выгнал стажера пинками за косяк на операции? Это же просто часть учебного процесса, воспитательный момент. А вот герр Йоханн фон Микулич-Радецкий... Если послушать разговоры шепотом между молодыми докторами, профессор Баталов разрешил своему заместителю по медицинской части убивать любого, кто покажется ему подозрительным. Безо всяких последствий.

После миланской эпопеи я, во-первых, уговорил Йоханна на переезд в Базель (и тем самым получил в университете Бреслау черную метку), во-вторых, отплатил ему той же монетой. В смысле прооперировал лично. Пришлось удалить почти весь желудок и долго потом проводить тщательную ревизию брюшной полости. Зато отвоевали несколько лет жизни, как я надеюсь. Потому что в прошлый раз ему было отмеряно совсем немного, до девятьсот пятого, и умирал он как раз от рака желудка. Удаленный кусок пищеварительного тракта в госпитальный отвал не отправили, по просьбе пациента положили в банку с формалином и отдали в руки при выписке. Что он с этим собрался делать, не знаю. В музей, наверное, потом сдаст.

А пока у меня «дембельский аккорд». Запоминающаяся работа перед отъездом. Надо оставить долгий след в виде ярких операций. Поэтому все срочные и сложные случаи сейчас предполагают мое участие — на этом и держится слава клиники. Есть два плановых вмешательства, но и экстренность никто не отменял.

Деликатный стук в дверь, заходит дежурный врач.

— Герр профессор, вас просят в операционную номер пять. Там у нас конфликтная ситуация.

— Что случилось? — спрашиваю я, застегивая халат.

— Там пациент... холецистэктомия... требует, чтобы только вы оперировали. Мол, имеет на это право.

— Фамилия его как? Почему заранее не сообщили? У нас с ним договоренность была?

— Фаеш. Он не говорил раньше, но у него контракт высшей категории. А вот сейчас потребовал.

Контракт такой стоит примерно как небольшая яхта. Мы его предусмотрели на случай, если пациенту просто некуда девать деньги. За время работы такие было дюжину раз всего. Личный врач круглые сутки, одиночная палата-люкс, и... выбор персонала по собственному желанию. А я еще работаю, никто не объявлял, что меня нет.

Кстати, такие вот толстосумы хорошо помогают тем, кто заплатить не может, но имеет показания. Стажеры, опять же, бесплатно учатся. Не получают, правда, ни франка, но кормить их надо, и общежитие предоставляем. Введи мы плату — и некоторые бывшие ученики, оставшиеся у нас работать, шанса бы не получили.

Собственно, Фаеш, желающий всего за свои деньги, и желательно побольше, еще не попал в операционную. Лежал он в предбаннике, на вполне удобной и широкой каталке. Увидев меня, он оживился. Ну, насколько ему позволяла премедикация в виде атропина с морфием.

— Вот, видите, герр Баталофф, Фаеш всего добивается, если хочет! Я сказал тогда, что вы — мой хирург, и вот вы сейчас сделаете то, от чего отказались!

— Знаете, вам и тогда достаточно было произнести всего одно слово, чтобы добиться своего.

— Что за слово? — удивился он.

— Здравствуйте.

— Я ни с кем не здороваюсь! Никогда в жизни!

— Отлично. А теперь давайте я ознакомлюсь с документацией и поговорю с вашим лечащим врачом. Всего вам хорошего. В следующий раз я вас увижу спящим.

Бедный старик с дыркой в голове! Терпеть приступы печеночной колики столько лет, лишь бы доказать непонятно кому неизвестно что.

Я вышел из палаты, сделал глубокий вдох. Доктор Хаус из одноименного сериала предпочитал не общаться с пациентами. Дескать, так проще ставить диагнозы — анамнез у него собирали подчиненные. Как же я его понимаю!

Еще один вдох, выдох и вперед на обход. И зайду-ка я сперва в отделение гинекологии. Очень зря! Перед самыми дверями накатили тяжелые воспоминания.

***

Университетские акушеры вознамерились вызвать для перевозки «скорую», но я не согласился. Что они там сделают? Еще раз температуру измерят? Жиган нашел экипаж гораздо быстрее, чем Гартнер с Фюрманном смогли бы добраться до телефона. Я торопился, хотя и понимал, что страшное уже случилось.

— Что теперь будет?! — снова и снова спрашивала Агнесс.

Ее голос дрожал, как будто силы уже кончились. Я только вытирал слезы с её лица, чувствуя, что и мои собственные подкатывают к глазам. Хотелось выть, кричать, проклинать судьбу, но я не мог себе этого позволить. Показывать свои эмоции — чересчур большая роскошь для меня сейчас.

— Всё обойдется, любовь моя, — наконец выдавил я.

Что будет — я слишком хорошо понимал, только вслух говорить не хотел. Если коротко, то ничего радостного. При таком диагнозе надо срочно удалять остатки плода и лечить начинающийся сепсис. Только молиться оставалось, чтобы процесс не набрал обороты.

В университетской клинике нас уже ждали. Заведующий кафедрой акушерства, профессор Гот, лично приехал в больницу. Оказалось, что Гартнер и Фюрманн были передовым отрядом, а основные силы вступят в бой только сейчас. Назначили консилиум через час, или, если участники соберутся раньше, то по мере готовности. А пока Агнес поместили в палату и переодели в больничное. Меня даже не пытались выгнать, и я держал ее руку и пытался хоть как-то утешить.

— Ты теперь меня бросишь? — вдруг спросила она.

Одна боль в голосе, никакого упрека.

— Когда я готовилась к свадьбе, спрашивала, в каких случаях возможен развод. Чтобы не натворить ничего из списка, — слабая улыбка появилась на ее бледном лице и сразу потухла. — Священник сказал, что если у меня не будет детей... Женя, за что это нам? — зарыдала она. — Я же так хотела!

Я шмыгнул носом, произнес:

— Что бы ни случилось, я буду с тобой, любовь моя. И прекрати болтать всякую ерунду, особенно о том, в чем ничего не понимаешь.

Сейчас что ни скажи, то если не глупость, то банальность. Но женщина нуждается в словах, для нее звук, наверное, важнее смысла. Поэтому я говорил, говорил, чтобы только заполнить это жуткое, невыносимое молчание.

Увы, но консилиум подтвердил диагноз. Профессор Гот озвучил вердикт. Причем с искренним сочувствием.

— Фрау Агнесс, герр фюрст. Коллеги, к сожалению, правы. У вас случай замершей беременности на поздних сроках. Медлить нельзя. Мы можем предложить стимуляцию эрготамином, но, боюсь, это связано с высокими рисками. Я бы рекомендовал ручной кюретаж и...

— Делайте, что нужно, — перебила его Агнесс, её голос был тихим, но твёрдым. Она сжала мою руку. — И да поможет нам Бог.

***

Гот, конечно, профессионал. Все движения отточены, выверены. Не пустил никого, сделал всё сам. Я стоял в углу, сам не зная, что тут делаю. Мне казалось, что куски, извлекаемые из матки Агнесс, падают в таз с каким-то противным чавкающим звуком, хотя я понимал, что это невозможно. Вряд ли кому придет в голову такое обращение. Лишь бы не сдаться и не раскиснуть! Но я сам напросился, хотя коллеги меня и отговаривали. Даже нюхательную соль дали. А теперь хотелось встать и убежать отсюда. Еле дождался конца на морально-волевых. Не так я хотел видеть появление нашего ребенка на свет.

Агнесс, еще не отошедшую от наркоза, перевезли в палату. Температура так и осталась на тревожном рубеже тридцати восьми градусов. Она спала, постанывая во сне, и время от времени взмахивала рукой, будто пыталась отмахнуться от чего-то. Или кого-то.

Я просидел у постели совсем немного: убедился, что жена не проснется, и сдал пост сиделке, суровой даме лет пятидесяти с лицом, будто высеченным из гранита. Вот такой мне всегда представлялась фрекен Бок. А сам помчался в гостиницу, где в сейфе лежал остаток «Панацеума». Даже если вылезет наружу еще один случай применения, мне уже все равно, здоровье жены дороже, чем любые договоренности с князьями. Гота я предупредил, просто сказав, что собираюсь вводить тот же препарат, который спас меня в Милане. Он кивнул, тяжело вздохнув.

Но утренний обход утешения не дал: температура держалась, выделения были со слабым гнойным запахом. Жена немного поела, хотя и пыталась отказаться, ссылаясь на отсутствие аппетита. Разговаривать не стала, так и промолчала весь день, отвернувшись к стенке. Я, конечно, расстроился, но не придал тогда этому большого значения. У самого кошки на душе скреблись, а что творилось с Агнесс, представить трудно. Только к вечеру, когда Гартнер пришел на обход, она начала со мной разговаривать. Беседовали о чем угодно, только не о случившемся. Всего один раз произошла запинка, когда в рассказе о так и не законченном детектив Агнесс призналась, что хотела дописать ее после... — и снова заплакала.

Я наклонился и обнял ее, стараясь, чтобы она чувствовала меня рядом. Что я мог еще сделать?

Вечерняя температура, равно как и дневная, уже была близка к норме. И выделения вроде без запаха. Я так точно не смог ничего учуять. И Гартнер тоже. Но вот лимфоузлы в паху... За день до этого они явно были меньше. Но посоветовавшись, мы решили, что это проявление еще не до конца уничтоженного сепсиса.

***

И еще день — ни туда, ни сюда. Температура стабильно держалась в пределах нормы, но лимфоузлы всё не уменьшались. Самое неприятное — выделений стало больше. Тот же слабый, но узнаваемый запах гноя упорно не исчезал, и с каждым обходом профессор Гот выглядел всё более озабоченным. У постели Агнесс он сохранял спокойствие, но стоило выйти в коридор, как его лицо мрачнело, и он тяжело вздыхал. И на мои вопросы ничего не отвечал. Всё отнекивался, что времени прошло мало, надо наблюдать, однозначно пока сказать трудно. Я тоже знаю кучу таких отговорок. К сожалению, и ситуации, когда их применяют, мне хорошо известны. Пожалуй, даже слишком хорошо. Они годятся, чтобы удержать близких от паники, но внутри врач боится назвать вещи своими именами, будто слово само по себе способно ухудшить ситуацию. Медики, они ведь ужасно суеверные. Летчики с их ритуалами даже рядом не стояли.

К вечеру третьего дня появились новые симптомы. Агнесс начала жаловаться на тянущие, непрекращающиеся боли внизу живота. Прежние тоже никуда не делись. Потом ее стошнило, и еще раз. И начал вздуваться кишечник. В течение часа ей стало совсем худо, температура поползла вверх. Ждать нечего, я такое видел много раз, и хорошими эти признаки не были никогда. И всё же, сидя у её постели, надеялся на чудо.

— Дорогой, что со мной? — спросила она, слабо улыбнувшись сквозь слёзы.

Я не ответил, боясь выдать голосом растущий страх.

Вызванный срочно врач начал осматривать жену, и прямо во время осмотра наружу хлынула кровь пополам с гноем. Не очень много, может, миллилитров пятьдесят, но и этого хватило, чтобы доктор Фюрманн слегка побледнел, а зрачки его расширились. Он закончил осмотр, и, извинившись, почти выбежал из палаты.

Спустя десять минут в больницу прибыл профессор Гот. Уже у смотровой он перехватил каталку, взглядом оценив состояние Агнесс.

— Коллега, останьтесь здесь, — бросил он, когда я попытался сунуться вслед за каталкой. — Я приглашу вас после осмотра.

Я не спорил. Здесь я в первую очередь муж, а потом уже — врач. Родственников вообще лучше держать подальше от процесса и диагностики, и лечения. Потому что неизбежно начинаются попытки вмешательства. Но, стоя у двери, я всё равно ощущал себя предателем.

Позвали меня довольно скоро. И снова Гот сообщил плохую новость сам, ни на кого не сваливая эту неприятную обязанность:

— Герр фюрст, фрау Агнесс, — начал он, переводя взгляд с меня на жену. — С сожалением вынужден сообщить: воспалительный процесс прогрессирует. У вас начался локальный перитонит в области малого таза. Мы провели все возможные мероприятия, но сейчас единственное, что может спасти вашу жизнь, — это срочная экстирпация матки.

Тишина, повисшая в смотровой, будто давила на плечи. Мудреное латинское слово обозначает искоренение. Иными словами, сейчас профессору Готу с коллегами предстоит удалить матку.

Слова Гота, казалось, повисли в воздухе, давя на всех присутствующих.

— Это необходимо сделать немедленно, — добавил он, обращаясь уже к Агнесс.

Она вздрогнула, едва заметно сжалась в кресле, а затем, словно осознав смысл сказанного, всхлипнула:

— Нет, — прошептала она. Затем громче: — Нет! Пожалуйста, нет!

Агнесс закричала, заглушая слова Гота:

— Не отдавай меня им! Забери меня! Не надо!!! Ты же обещал!! Почему твое лекарство... Оно всем помогает!!! Почему мне не помогло? Ты обещал!!!

Каждое слово, каждый крик будто хлестали меня по щекам.

— Агнесс, — попытался я заговорить, но голос сорвался.

Гот жестом остановил меня. Он опустился на одно колено перед ней и тихо, почти шёпотом начал что-то говорить. Я не слышал слов — в ушах шумело. В какой-то момент я понял, что не могу больше выносить её взгляд, полный боли. Опустив голову, я сделал то, что было единственным возможным: отошёл в сторону, позволяя Готу завершить уговоры.

Глава 6

«По Россіи. Арестъ бунтовщиковъ крестьянами. При мѣстечкѣ Шерешовъ, Пружанского уѣзда урядникъ съ помощью крестьянъ арестовалъ на дорогѣ въ деревню четырехъ рабочихъ-смутьяновъ. При нихъ найдено три револьвера, большое количество экземпляровъ возмутительнаго воззванія и письмо со штемпелемъ партіи соціалъ-революціонеровъ.»

СТОЛИЧНАЯ ЖИЗНЬ. Вчера въ городской Управѣ состоялись торги на поставку дровъ въ различныя городскія учрежденія. Торги шли удачно для города, торговались энергично и цѣны на подрядъ въ общемъ, спустились очень низко.

Задержанный съ револьверомъ. 16 ноября на углу Фонтанки и Невскаго проспекта городовой задержалъ подозрительнаго человѣка, въ рукахъ котораго былъ заряженный револьверъ. Незнакомецъ былъ тутъ же обезоруженъ и отправленъ въ участокъ, гдѣ назвался нѣкимъ Л. Съ какой цѣлью онъ вооружился Л. объяснить не могъ.

Боже, сколько же у нас барахла! Я не рискнул бы даже приблизительно подсчитать все эти чемоданы, кофры, коробки и прочую утварь. Князь едет, не хухры-мухры. Два носильщика еле дотащили эту гору до извозчика на Восточном вокзале Парижа. Отдельный экипаж забили доверху. До Северного вокзала недалеко, можно бы и прогуляться, но ноблесс, как говорится, оближ. Поехали в экипаже. А там — сразу в зал ожидания пассажиров первого класса. Здесь можно было расслабиться, не переживая за вещи — грузчики уже занимались их погрузкой в поезд.

— Может, съездим куда-нибудь? Пять часов всё же ждать посадки, — предложил я, глядя на жену.

— Нет, я здесь отдохну, — ответила Агнесс и открыла книгу.

Хорошо, что разговаривает. После того рокового дня шесть долгих месяцев жесточайшей депрессии, с ложечки кормили, чуть не силком запихивали. Коллеги советовали психиатров, но я всех послал с этим предложением подальше. Эти деятели и через сто лет мало чего сделать смогут. А сейчас — и подавно. Рассказы о «замечательных специалистах» местной психбольницы с новомодным лечением электричеством я пресек иезуитским вопросом, как быстро они вылечили Ницше, и как сейчас себя чувствует пациент. Сразу отстали. Так что всё только дома, с единственными лекарствами под названием любовь и терпение. Каждый день сидел и рассказывал, чем занимался. Книги читал вслух. Тестя чуть не на веревке приволок, чтобы тот вспомнил все увлечения детства и приятные воспоминания. Но Гамачек помог мало — устроил себе тур по местным кабачкам и с дочкой общался мало. Та, впрочем, потихоньку начала оживать. И я надежды не теряю. Не сегодня, так завтра всё пройдет. Причина понятна — сильное эмоциональное потрясение. Возможно, случится еще что-то — и мы двинемся к выздоровлению.

— Я тогда к Мечникову съезжу.

— Передавай от меня поклон, — тихо ответила она, не поднимая глаз от книги. — И Ольге Николаевне тоже.

Кто ругал российские дороги, рекомендую срочно отправиться в Париж для контраста. Их мостовая напоминает поле боя после артиллерийской подготовки, а движение — хаос на уровне базара в Самарканде. Вьетнамские улицы двадцать первого века нервно курят в сторонке. Только вместо скутеров тут экипажи и автомобили. Жалкие пять километров до Института Пастера мы преодолевали сорок минут, едва не убившись пару раз.

Да и еще и ездил почти напрасно: Илья Ильич оказался занят. Впрочем, как всегда. Он выкроил для меня всего десять минут, в течение которых мы сидели в его кабинете, пили крепкий кофе и говорили о насущном.

— Стоит ли рисковать своей жизнью ради этих... — он махнул рукой куда-то в сторону, где в его воображении, наверное, располагался Петербург. — Зачем вам эта война, Евгений Александрович?

Он откинулся в кресле, и, взлохматив пятерней и без того растрепанные волосы, выглядел скорее уставшим учителем, чем бойцом за здоровье человечества.

— Война? Она никому не нужна, Илья Ильич. И мне тоже. Но я еду не ради «этих». А для того, чтобы, прошу прощения за пафос, спасать жизни простых солдат. Если хотя бы один из них вернется домой к семье, а не в землю ляжет, это уже стоит затраченных сил.

Страна мне была тоже небезразлична, но затевать политическую дискуссию я не хотел.

— А вы не думали, что у себя в больнице вы делаете в разы больше? Уже спасли сотни жизни, а спасете еще тысячи. Занимайтесь чем можете, — с грустью в голосе сказал Илья Ильич.

— А там кто это сделает? — спокойно ответил я. — Совесть деньгами не откупишь. Если я могу оказаться полезен, то должен быть там.

Мечников посмотрел на меня долгим взглядом, словно взвешивал мои слова. Затем неожиданно сменил тему:

— А где Агнесса Григорьевна? Вы приехали вместе?

— Да, она ждет на вокзале. У нее не было настроения ехать со мной. Захотела немного почитать и отдохнуть.

— Это хорошо. Я рад, что она едет с вами. Знаете, Оля недавно рисовала ее портрет. По памяти. Вспомнила наш визит в прошлом году. Я попрошу её, она отправит его вам почтой.

— Если можно, на петербургский адрес. Передайте ей нашу благодарность.

***

В вагоне Норд-экспресса произошла еще одна знаковая встреча. Владимир Алексеевич Гиляровский возвращался из поездки по Европе. Знакомство-то с ним у меня состоялось после утопленников в Москве-реке, но не продлилось долго — я уехал в Питер. А сейчас столкнулся в коридоре вагона... и не узнал сначала. Постарел Гиляровский. Пышные седые усы, лысина, морщины резче стали. Но голос — тот же: громкий, энергичный, будто он до сих пор на улицах собирает материал.

Репортер меня узнал первым и, не слушая возражений, буквально втолкнул в свое купе.

— Что же, Евгений Александрович, на Родину потянуло? — спросил он, раскладывая нехитрую снедь.

На столе появились салями, французский багет, а из саквояжа — бутылка вина. Обслуга вагона первого класса не обманула ожиданий: сразу появился официант, который молча принес посуду и бокалы, словно заранее предчувствовал.

— Потянуло, — усмехнулся я, и добавил серьезнее: — Кажется, что-то намечается с Японией. Плохие у меня ожидания.

— Война? — приподнял брови Гиляровский, разливая вино.

— Не исключено.

Мы обсудили политику. Оказалось, Владимир Алексеевич всегда на пульсе событий, даже во время туристических поездок. Его комментарии были язвительными, но точными.

— Помните, как государыня скончалась после родов в девяносто седьмом? — вдруг спросил он, доставая вторую бутылку. — Две девочки остались, а наследника нет. Император совсем затворником стал, ушел в себя. Говорят, бумаги подписывает машинально, кабинеты почти не созывает. А тут Сергей Александрович подсуетился...

Он сделал паузу, будто прислушиваясь к завыванию ветра за окном.

— Великий князь Сергей — человек железный, — продолжил он. — В Москве уже показал, как умеет «наводить порядок». В Совете он чувствует себя хозяином, а царь будто доволен. Смерть супруги превратила его в тень. Посты, богомолья... Даже о новом браке слышать не хочет. Наследника нет, и не предвидится. И что делать? Менять павловский закон о престолонаследии?

Я молча кивнул. Многое из этого я знал. Но детали из уст Гиляровского обретали пугающую живость.

— На заводах стачки, в Киеве погромы. А царь живет безвылазно в Царском Селе. Даже гвардия ропщет. Наследник-то сейчас Михаил... Вы сами знаете, к чему он больше склонен — к балам да охоте. В России нынче все Великий князь на пару с Витте решает.

То, что ушлый министр финансов прорвался в премьеры, я знал. Все-таки за делами на Родине следил. Да и про «железного» Сергея Александровича много чего читал. Наша переписка сошла на нет, единственный мой источник — Лиза — очень выборочно сообщала о новостях и перипетиях в стране.

В купе повисла тишина. Снег, который внезапно пошел, стоило Норд-экспрессу тронуться, казалось, хотел проникнуть внутрь, с такой силой бился он о стекло.

— И что теперь? — наконец нарушил я молчание.

Гиляровский тяжело вздохнул, отпил вина, прищурился:

— Пороховая бочка. Интеллигенция ненавидит Сергея Александровича. Крестьяне голодают. Рабочие шепчутся о Марксе. А недавно французский чиновник в Париже спросил меня: «Когда у вас революция?» Я ответил: «Неизбежна. Вопрос — кто бросит спичку первым». Сергей думает, что цепью и нагайкой можно остановить историю. Но он ошибается.

«Дядя Гиляй» замолчал, глядя в окно, а потом махнул рукой:

— Ладно, хватит о мрачном. Расскажите лучше про вашу больницу. Легенды о ней ходят. Хотелось бы самому увидеть, но закрутился.

— Что тут рассказывать? Всё работает как часы. Оставил заместителя, человек опытный. Вряд ли я там сейчас нужен.

— Это вы напрасно, — улыбнулся Гиляровский. — Без Баталова — уже не та больница.

***

В Петербург, на Варшавский вокзал, мы прибыли к полудню. Накрапывал традиционный дождик с мокрым снегом, и ветер с Финского залива продувал насквозь. Ласковый, освежающий, он доводил до легкой дрожи даже в теплых пальто.

Комитет по встрече возглавлял Семашко. Он заметно посолиднел за эти годы: во взгляде появилась уверенность, а в осанке — твердость. Отрастил бородку клинышком, аккуратно подстриженные усики. Одет был прилично, даже элегантно. Совсем не тот испуганный студент, который шесть лет назад едва осмеливался просить совета. Теперь — доктор медицины, чиновник восьмого класса. В следующем году, если не случится ничего необычного, перейдет в седьмой. Хороший старт карьеры — спасибо Николаю Васильевичу Склифосовскому.

— Ваши сиятельства, рад приветствовать вас на родной земле, — сказал он, отвесив легкий поклон.

— Здравствуйте, Николай, — опередила меня Агнесс и протянула ему руку.

Мне показалось, или на его лице мелькнула тень улыбки, когда он осторожно приложился к перчатке?

На перроне собралась внушительная толпа. Человек пятьдесят, не меньше. Кто-то пришел из любопытства, кто-то по работе, кто-то — просто за компанию. Журналисты с фотографами, сотрудники «Российского медика», просто зеваки. Петербургская публика, вечная жаждущая зрелищ.

Зеваки — самое простое. Им лишь бы на что-то поглазеть. А вот пишущая братия сразу кинулась вперед, раздавая команды. Один из фотографов даже попытался объяснить, где нам лучше встать для снимка. Но порядок быстро навел Жиган, раскинув руки и подвинув толпу слегка прочь от нас.

Хотя теперь он выглядел респектабельно — борода аккуратно подстрижена, котелок вместо картуза, его харизма работала все так же безупречно. Стоило ему громко прикрикнуть, как фотографы и репортеры дружно отступили назад.

— Господа, общение с князем по правилам. Три человека, вопросы заранее. Несогласованные темы не допускаются. Пожалуйста, записывайте свои вопросы вот в этот блокнот.

С моей легкой руки эта система распространилась по всей Европе. По месту первого применения и название — миланский формат. Кто-то злился, кто-то жаловался, но в итоге все признавали, что такой способ бережет время и нервы.

Я же первым делом направился к медикам, выстроившимся под строгим взором Зинаиды Яковлевны Ельциной, главного врача. Хорошо, додумалась всех под навес поставить.

— Ваше сиятельство, Евгений Александрович! — громко и четко поприветствовала она. — Рады видеть вас в добром здравии.

Я поцеловал руку даме, кивнул сотрудникам.

— И я рад вас видеть, Зинаида Яковлевна. Передайте коллегам, что в честь моего возвращения каждому будет выдана премия — недельный заработок.

— Будет исполнено, ваше сиятельство, — коротко кивнула она, сразу улыбнувшись.

«Российскому медику» работы более чем достаточно. Когда какой-то корреспондент задал вопрос, не жалею ли, что отдал метод лечения всем бесплатно, я только рассмеялся. На наш век точно хватит, кого лечить. Количество больных такое, что ни о какой конкуренции на этом поле речи быть не может. Расширять больницу я не стал, но очередь, как писал Романовский, меньше не стала. Еще и вопрос престижа есть, всё-таки мы первые.

Было сразу два вопроса о моих планах — я аккуратно уклонился. Сказал, что давно не был на Родине, надо сначала нанести визиты. Это было привычно и понятно репортерам.

Мы обошли всех встречающих, а затем направились к экипажу, стоявшему у начала платформы. Остальные встречи я решил перенести на приватное общение в более подходящей обстановке. Все-таки дарить подарки и поднимать бокалы за удачу лучше не под дождем.

***

Пока ехали, я смотрел на Петербург. Город изменился, но его дух остался прежним. В глаза сразу бросилось: автомобилей стало намного больше. Теперь в центре хоть один экипаж с мотором, да обязательно попадался в поле зрения. Надо подумать об обновлении гаража. «Бенц-Вело» уже превратился в музейный экспонат.

Где там Яковлев с его обещанным новым мотором? Или махнуть рукой и купить что-то готовое, что не стыдно вывести на Невский? Mercedes-Simplex 40 PS выглядел внушительно: сорок лошадей, скорость до восьмидесяти километров. Но цена... Двадцать пять тысяч марок! Одиннадцать с половиной тысяч рублей, практически как приличное поместье. Впрочем, зачем такая мощь? Для улиц Петербурга в виде брусчатки, да и вообще разбитых российских дорог, это перебор.

Скорее, Rolls-Royce 10 HP — вот что мне нужно. Тысяча фунтов, и внутри комфорт, и снаружи вид. Все же англичане знают, как делать машины для господ. Но и это покупка не из срочных. Подумать надо.

Наконец, добрались до особняка. Дом, милый дом! Как я по тебе скучал. Вот что хорошо, когда своим делом занимаются специалисты. Полный штат еще не набран, но войдя в дом, мы увидели сцену, которую хочется показывать в учебниках о работе прислуги. Всё на своих местах: чехлы сняты, мебель блестит, паркет натерт до зеркального отражения. Даже аквариум! Вода кристально чистая, рыбки грациозно плавают, как будто и не уезжали мы на долгие годы.

Я оглянулся и благодарно кивнул Семашко. Это его заслуга. Помню, как он чуть ли не плакал в письмах, когда у аквариумных обитателей началась одна эпидемия, потом другая. И как мы вместе искали способы лечения. Молодец, умудрился не просто сохранить, а приумножить — даже на первый взгляд обитателей стало больше.

Посмотрел на Агнесс — и замер. Она стояла перед аквариумом, глядя на рыб с почти детским интересом. А когда уезжали, едва удостаивала внимания. Может, для нее это место связано только с хорошим? Но прошло буквально пара мгновений, и волшебство пропало. Вернулась маска безразличия, и жена поднялась наверх, в свою комнату.

Мне, собственно, тоже на второй этаж. Надо телефонировать, приглашать, договариваться. Поначалу узким кругом: Романовский и Николай Васильевич. Вот без кого скучал. Каждый их приезд — как глоток свежего воздуха.

Но Склифосовский прибыть не может — нездоровится. Ага, так я и сдался. Не может он ко мне — зато я могу приехать к нему. Застолье не так уж и важно, общение намного нужнее. Договорились к вечеру — как раз достаточно времени отдохнуть с дороги, собраться с силами.

Встретила меня Софья Александровна, провела в гостиную к мужу. Николай Васильевич сидел в удобном кресле у камина. Лицо его было бледным, с резкими складками у рта, но взгляд оставался таким же живым.

— Здравствуйте, Николай Васильевич. Вы выглядите... как всегда внушительно, — подошел я к нему и пожал руку.

— Ну, конечно! Так и скажите: дряхлый старик, — он засмеялся, откинувшись в кресле. — Не ходит, зато болтает без устали. Подал в отставку. Здоровье уже не то. Хватит, навоевался. Еще один удар — и всё, прощай, белый свет. А я... что я? Сопротивляться не стал. Софья Александровна настояла.

— Правильно сделала, — поддержал я.

Я улыбнулся и кивнул Софье Александровне, которая принесла поднос с чаем.

— Помня вашу любовь к живописи, не мог прийти с пустыми руками, — сказал я, поднимаясь и подавая сверток.

— Что это? — глаза Николая Васильевича загорелись от любопытства.

— Картина. Автор — испанец, сейчас почти никому не известен. Но мне кажется, пройдет лет пятьдесят, и о нем заговорят. Тогда её можно будет продать за баснословные деньги.

Он развернул ткань и увидел картину.

— Если можно, подержите, — попросил он.

Ну да, размеры немаленькие, в ширину почти метр, в высоту — и вовсе метр двадцать, наверное. Склифосовский долго смотрел, вздохнул, и погладил холст.

— Какая красота. Нет, это чудо продавать нельзя ни за что. Кто автор?

— Пикассо. Пабло Пикассо. Называется «Старый еврей и мальчик».

— Как живые... Мальчик, наверное, незрячий, видите, какой взгляд? Какие руки у старика! Спасибо, Евгений Александрович... — он вытер слезу. — Не знаю, как и благодарить. Соня! Иди сюда! Смотри, что привезли! И неси вина! За такой подарок грех не выпить!

— Ваше сиятельство! — в гостиную зашел лакей с телефонным аппаратом. — Вам телефонируют из Царского Села! Срочно!

Глава 7

ВѢДОМОСТИ. Князь Баталовъ: Тріумфальное возвращеніе въ Санктъ-Петербургъ.

Санктъ-Петербургъ встрѣтилъ осень не только золотомъ листьевъ, но и блескомъ славы: послѣ шести лѣтъ отсутствія въ Сѣверную столицу вернулся князь Евгеній Александровичъ Баталовъ — выдающійся ученый, чье имя теперь извѣстно всему просвѣщенному миру. Его возвращеніе стало событіемъ, затмившимъ даже шумъ свѣтскихъ салоновъ: вѣдь именно князь Баталовъ удостоился высочайшей чести — Нобелевской преміи по физіологіи и медицинѣ, осѣняя Россію лаврами научнаго тріумфа.

За годы, проведенные въ Европѣ, князь совершилъ переворотъ въ медицинской наукѣ. Разработанное имъ лѣкарство на основѣ новѣйшихъ антибактеріальныхъ свойствъ спасло сотни тысячи жизней. Парижскія и берлинскія газеты наперебой писали о «чудѣ Баталова», а въ Стокгольмѣ Нобелевскій комитетъ назвалъ его труды «ключомъ къ новой эрѣ медицины». Самъ ученый, однако, остался вѣренъ скромности истиннаго аристократа: «Наука служитъ человѣчеству, а не личной славѣ», — заявилъ онъ, выходя из поезда на перрон Варшавскаго вокзала.

Встрѣчать князя собрались не только коллеги-медики, но и горожане всѣхъ сословій. Студенты Императорской военно-медицинской академіи устроили овацію, крича: «Нашъ Гиппократъ!». Въ бесѣдѣ съ корреспондентомъ «Петербургскихъ вѣдомостей» Баталовъ подчеркнулъ, что «Россія — моя Родина, и здѣсь должно биться сердце науки».

Осенній вѣтеръ гонитъ по Невскому проспекту первые холода, но петербуржцы согрѣваются гордостью: ихъ городъ вновь сталъ домомъ для генія, чьи открытія обѣщаютъ измѣнить миръ. И, быть можетъ, въ ближайшіе годы мы услышимъ новыя слова благодарности — уже отъ паціентовъ, спасенныхъ лѣкарствами съ русской маркой князя Баталова.

В Царском селе меня поджидало два сюрприза. Первый — встречать экипаж вышел не кто иной, как Ли Хуан! Китаец практически не постарел, но у азиатов — это обычная история. Они до восьмидесяти могут выглядеть, как подтянутые сорокалетние. Особенно если в молодости полысели и на голове не видно седины.

— Нин-хао! — поприветствовал я Ли, отвесил поклон, который китаец мне тут же вернул

Мы прошли парадное крыльцо, в гардеробе у меня приняли пальто, специальный служитель с щеткой почистил плечи официального мундира. Не зря его, выходит, вез. Когда лакеи испарились, я тут же задал волнующий меня вопрос:

— Откуда вы здесь, уважаемый Ли?

Китаец коротко рассказал, что у Великого князя опять боли в спине, что и послужило причиной вызова Ли из Москвы срочной телеграммой. А заодно попросили осмотреть царя. У того обнаружилось нарушение циркуляции энергии Янь. Ли Хуан прописал помазаннику иглоукалывание и упражнения из ушу. Которые... Николай стал выполнять каждое утро! Тут, конечно, сказался эффект дяди, ведь тот сам занимался и ему к тому же помогло. Получается что? Ли выбился в фавориты? Это у нас теперь такой «новый Распутин»?? Я внимательно всмотрелся в лицо китайца. Но там невозможно было что-либо рассмотреть. Слишком невозмутим, слишком погружен в себя.

— А как же доктор Бадмаев? Он не против такого лечения?

— Зачем ему быть против? Петр Александрович прекрасно понимает, что мы друг другу не мешаем. И я не хочу становиться генералом, — улыбнулся Ли.

Хорошо, если так. А то у знатока тибетской медицины, близкого к двору, может найтись много способов испортить жизнь даже персонам, гораздо более важным, чем массажист-китаец.

Провожатый, терпеливо дожидавшийся окончания разговора, довел меня до императорской приемной. Знакомые места, в этом кабинете нас со Склифосовским «строили» после смерти Георгия Александровича. А вот за дверью меня ждал сюрприз. В личном кабинете Николая работал... Сергей Александрович! Ждать приема не пришлось — секретарь, оторвавшись от стрекочущего телеграфа, и сразу провел меня внутрь. Великий князь выглядел утомленным, под глазами залегли круги. За те годы, что мы с ним не виделись дядя Николая подвысох, в волосах появилась седина.

— Евгений Александрович! — на лице Сергея Александровича возникла полулыбка в стиле Джоконды — Какими судьбами в наши Палестины?

Князь встал из-за стола, пожал мне руку. В правом углу кабинета, возле окна появился небольшой диван, кресло и журнальный столик. Туда мы и переместились. Сергей Александрович звонком вызвал лакея, велел подать чаю. Что же... не самое плохое начало. Тех, кто находится в опале, не угощают и даже не предлагают мягкого дивана. Помнится Николай нас со Склифосовским отчитывал «на ногах».

Беседа с Сергеем Александровичам сначала шла «ни о чем». Погода, как доехали, что там в Европах... Шло прощупывание друг друга и даже знакомство заново. Тейбл толк, как выражаются англичане. Князь владел им на все сто. Потом перешли на чуть более сложные темы. Как здоровье детей, царя... Дети здоровы, мои рекомендации по старшему неукоснительно выполняются, но хорошо бы мне его самому глянуть — да и Лиза будет рада увидеть меня. Про то, что можно увидеться с Николаем и осмотреть уже его — ни слова. Ладно, решим через китайца. Наконец, дошли до сути. Я изложил свои опасения насчет Японии.

— Чушь! — резко отмел все аргументы князь. — Наша воинские части вдвое превосходят японскую армию на Дальнем Востоке. Флот тоже силен.

Потом Сергей Александрович смягчился, начал долго рассуждать о слабости страны Восходящего солнца, перечислил уступки, на которые пошел микадо за последние десять лет. Складывалось впечатление, что князь говорит с чужих слов. Будто выучил урок и повторяет вызубренное. Я даже растерялся. Тут явно не прошибешь. Просто чисто на упрямстве начал спорить. Показал вырезки из газет, которые собрал в специальную папочку — закупки военных судов Японией за границей, договор с Англией, зарубежные инструкторы, кредиты... Мне казалось, что картина складывается однозначной, но Сергей Александрович был иного мнения. А ведь в прошлый раз, когда мы эту тему обсуждали, он совсем противоположные вещи озвучивал. Ну, так с тех пор и воды утекло...

— Если так боишься войны, — перешел на «ты» князь. — Поезжай сам в Порт-Артур. Убедись в беспочвенности подозрений, что называется, на месте.

— В каком статусе? — я отставил чашку с чаем прочь.

— Да хоть бы и Наместником. Я быстро проведу это назначение через Госсовет и правительство.

— Как же Алексеев?

— Совершенно бессмысленный человек! — отмахнулся Сергей Александрович. — Раньше он был в силе, но ныне...

Из дальнейших расспросов стало ясно, что Алексеев пролез в командующие и наместники весьма кривой дорожкой. Александр Второй решил тогда еще великого князя и будущего царя Николая Александровича послать для вразумления в кругосветное путешествие. В этом вояже его сопровождал молодой наместник. Великий князь, не желая вразумляться, загулял в Марселе. Причем не где-нибудь, а в публичном доме... Огромный скандал, газеты подкидывают дрова в костер. Уже и до, прости господи, шлюх добрались, которые начали делиться впечатлениями. Царской фамилии грозил невероятный репутационный урон, но всех спас Алексеев. Заявил в газеты, что буйствовал он, а репортеры просто перепутали все. Даже штраф заплатил в полицию. С тех пор он пребывал в большой дружбе с Николаем Александровичем и, пока тот царствует, сделал невероятную карьеру.

— Потом о Наместнике подзабыли в столице, другие заботы у нас были, — Великий князь тяжело вздохнул, взглянул на фотокарточке на стене. Там дядя с племянником стояли с ружьями возле убитого зубра. — Нынче же ситуация обострилась, уж слишком сильно Алексеев тыкает палкой в этот азиатский муравейник.

— Но ведь ходят слухи, что он...

— Внебрачный сын моего отца? Поверьте, это только слухи. Не удивлюсь, если Евгений Иванович сам их и распространял для карьерных подвижек.

Странно, что в разговоре Великий князь то и дело соскальзывает на “ты”, а потом тут же на “вы” переходит. Это он доверие демонстрирует? Или определиться не может?

— У меня совершенно нет опыта такой работы. Это не товарищем министра служить. Даже приблизительно не представляю, чем заниматься на этой должности.

— Пустое. Приставим к вам помощника, который вас введет в курс.

— Я готов принять должность Наместника только при двух условиях.

— Слушаю! — тут же откликнулся Сергей Александрович. Даже заулыбался. Сплавить Баталова на Дальний Восток и отлично, меньше мороки в столице.

— Со мной поедут Макаров и Куропаткин. Допустим, это будет служебная инспекция. Дабы не обеспокоить японцев.

Великий князь задумался, потом кивнул.

— Что же... Переговорю с ними. Думаю, это можно устроить.

— Если японцы атакуют первыми... Какие у меня будут полномочия?

Хороший вопрос. Он явно поставил в тупик Сергея Александровича. Я ведь не Алексеев — военного чина у меня нет, только гражданский. Да и того, небось, не хватит на наместничество.

— Наверное, стоит сразу же телеграфировать мне. Даже ночью. Но я не верю в такой ход событий. Министерство иностранных дел проводит дополнительные консультации с нашими европейскими союзниками, мы настроены решить этот кризис дипломатическим путем.

Я тяжело вздохнул. Как раз «союзники» будут рады стравить нас с Японией. И погреть на этом руки.

— Мне надо подумать. Сами понимаете, Сергей Александрович, подобные решения просто так не принимаются.

Хотел добавить, что с министерством меня с Николаем Васильевичем уже один раз провели, но сдержался.

— Конечно, дорогой Евгений Александрович, подумайте. Но помните: предложения такого рода делаются не каждому.

Улыбка Сергея Александровича показалась мне одновременно любезной и холодной. Ну вот, я уже и дорогим стал. Даже если представить, что Великий князь говорит правду, это еще ничего не значит. У других игроков свои резоны могут быть, и на кресло, нагретое Алексеевым, и иные претенденты найдутся. Поименитее и поопытнее.

— Но что же я вас так сразу с порога, и такими вопросами озаботил, — Сергей Александрович чуть не руками всплеснул. — Сегодня ведь приехали?

Вот тут переиграл, конечно. Всё-то ты знаешь. По телефону вызвонил.

— Да, Норд-экспрессом. Даже не отдохнул с дороги.

— Пойдем к нам, устроим чаепитие! Лиза будет рада! Не отказывайтесь, Евгений Александрович!

А то можно подумать, я скажу: «Да в гробу я видал ваш чай!» и пойду домой.

— С удовольствием.

По пути он рассказывал о своей жизни в Царском.

— Император настоял на переезде сюда. Говорит, так удобнее, я всё время под рукой.

Интересно, он скрещивает сейчас пальцы, чтобы его вранью верили? Я бы не удивился.

***

Не таким я видел возвращение. Думал, государство само по себе, а я отдельно. Поеду на Дальний Восток в качестве частного лица, займусь медициной. Ну и подлодками тоже. А эти подковерные игры... Не надо мне никаких постов! Денег у меня достаточно, славы — не только наместник позавидует. К тому же лезть в эту выгребную яму — значит, отказаться от того, что я люблю. Медицина не терпит полумер, а оторваться от дела даже на год — всё равно, что насмерть заболеть. Исключительно для того, чтобы Сергей Александрович провернул какую-то свою махинацию. Что он мне добра желает, не верю.

С другой стороны, официальный статус сильно облегчит достижение целей. Частнику могут просто сказать, куда ему идти и с какой скоростью. Мол, ты никто и звать тебя никак. Разрешаем оставить деньги, и до свидания. Так что думаем. К тому же Сергей Александрович не озвучил еще награду. Что мне будет за сражение на его стороне?

Её лицо прояснилось, но это именно тот случай, когда радость не была запланированной. Значит, дражайший супруг не счёл нужным её предупредить. Ну что ж, дело прошлое, зачем ворошить? Великая княгиня протянула руку, я слегка наклонился, коснулся пальцев.

— Евгений Александрович, как приятно вас видеть, — сказала она, улыбнувшись.

Улыбка была искренней, и всё же в ней читалась некая растерянность. Лиза села в кресло, началась светская беседа: как поездка, как дела в Европе, как здоровье. Обычные вопросы, ответы на которые можно не слушать.

Зато Сергей Александрович вёл себя странно. То вставит фразу не к месту, то начинает рассказывать о чём-то другом. Потом гоняет слуг по пустякам: то подай, то убери, то вообще выпусти собаку, хотя та лежит себе тихонько в углу. Если я ему так неприятен дома, зачем звал?

Разговор мог бы продолжаться в том же духе, но в комнату вошла гувернантка с детьми. Моими детьми.

Горло перехватило, и я едва сдержал эмоции. Ведь дочь я впервые вижу, а Сашку последний раз... тоже много лет уже прошло. Вот он — высокий для своего возраста, стройный мальчик с глазами Лизы. А рядом — маленькая Мария, которой я даже не имел чести видеть прежде. Девочка напоминала ангелочка с картины, светловолосая, серьёзная, с каким-то взрослым взглядом. Вряд ли кто рассказывает Его императорскому высочеству Александру Сергеевичу о славном докторе, который спас ему жизнь. Равно как и Марии Сергеевне о настоящем папе информацию вряд ли донесут.

Помнится, в Милане я под действием интоксикации возжелал передать часть состояния детям. Нотариус, пожилой носатый юрист по фамилии Френкель, вздохнул только тяжело, и выразился в том духе, что воля, конечно, моя, но случись что, родители от наследства откажутся однозначно, а если кто узнает, то это будет огромная репутационная потеря для моих потомков. Короче, ничего хорошего. И я послушал мудрого человека, не стал этого делать.

— Александр, Мария, это князь Баталов, друг нашей семьи, — произнесла Лиза, мягко улыбнувшись мне.

Я не смог ответить, просто кивнул.

Сашка оглядел меня с интересом, чуть смутился и поклонился. Мария же стояла молча, будто оценивая, как я себя поведу.

— Приятно познакомиться, ваше сиятельство, — произнёс Саша, явно заранее отрепетированной фразой.

— И мне, молодой человек. Ты вырос, а я... — я запнулся, но вовремя сменил тему. — А ты, Мария, любишь рисовать?

Девочка кивнула.

— У неё талант, — вставила Лиза. — Мастер делает ей специальные карандаши, а гувернантка учит акварели.

Я хотел спросить, какие картины она предпочитает, но в этот момент Сергей Александрович резко прервал идиллию:

— Ну, Александр, Мария, ступайте заниматься. Я не могу допустить, чтобы вы пренебрегали занятиями из-за таких... визитов.

Гувернантка бросила на него растерянный взгляд, но князь повторил:

— Идите.

Дети сделали реверанс и ушли, а я остался сидеть с чувством, будто меня отодвинули в сторону.

— Простите, Евгений Александрович, — с натянутой улыбкой произнёс Сергей Александрович. — У них строгий распорядок.

— Конечно, — ответил я.

Лиза не сказала ни слова, но я видел, что ей не понравился тон супруга.

Когда дети ушли, Лиза вдруг спросила:

— Как Агнесса Григорьевна?

— Она пока отдыхает после дороги. Далеко ехать, знаете ли. Да и нездоровится ей что-то.

— Надеюсь, я смогу навестить её.

— Конечно, — ответил я, хотя внутренне напрягся. Как Агнесс воспримет визит Лизы, я даже представить не мог. Лучше бы эту встречу отложить.

***

Холодный ветер с Невы хлестал по лицу, когда я шагал по мокрым от дождя плитам набережной. Балтийский завод встретил меня грохотом молотов и едким запахом горячего металла. У причала, затянутого клубами пара, виднелись две стальные сигары — «Агнесс-2» и «Агнесс-3». По двести шестьдесят тонн каждое детище. Впечатляло.

— Ваша светлость, разрешите представить... — постаревший и поседевший Джевецкий жестом указал на ближайшую лодку. — Корпус двойной, между обшивками — баллоны со сжатым воздухом. Погружение за три минуты, глубина — до тридцати саженей. У нас почти все готово. На когда изволите назначить приемку?

Я провел ладонью по холодной обшивке. Внутри, должно быть, тесно, как в бочке.

— А двигатель?

— Решили. Помогли коллеги с Путиловского завода. Бензиновый мотор для надводного хода, электрический — для подводного. Скорость под водой — десять узлов.

— Когда тесты на герметичность?

— Завтра планируем погрузить «Агнесс-2», еще через день — троечку.

— Если все пройдет штатно, акты подпишу быстро, за мной задержки не будет.

Рядом стояли двое моряков. Первый — сухопарый, с орденом Святого Станислава на потертом кителе. Лейтенант Белавенец. Его лицо, обветренное черноморскими штормами, напоминало дубовый сучок: острый подбородок, впалые щеки, глубокие складки у рта. Даже седина в жестких волосах лежала аккуратными полосками, будто выровненная машинкой для стрижки. Взгляд — как у ястреба: холодный, цепкий.

— В Севастополе служили?

— Так точно. Минными аппаратами заведовал.

Второй офицер заставил меня едва сдержать улыбку. Михаил Крылов — грузный, с двойным подбородком и пуговицами мундира, готовыми лопнуть. Напоминал добродушного медведя: курносый, со щетиной на щеках, рыжей бородой лопатой и вечно прищуренными глазами. Прямо двойник баснописца. Когда он заговорил, жилет на животе затрещал по швам:

— Не стесняйтесь, ваша светлость. Всё спрашивают, как я в люк пролезу.

— И как?

— Салом намазался и втиснулся.

Мы посмеялись, потом Белавенец поинтересовался про войну.

— Витает в воздухе — пожал плечами я — Думаю, японцы не станут ждать.

Я повернулся к Крылову:

— Может, диету попробовать? — предложил я, вспоминая, что грузным под водой будет совсем тяжко.

— От каши да солонины ещё никто не худел, — фыркнул Крылов. — Да и зачем?

Джевецкий повёл меня внутрь «Агнесс-3». Теснота невероятная — трубы, вентили, медные циферблаты повсюду.

— Здесь рулевой, здесь перископ, — инженер тыкал пальцем в лабиринт механизмов. — А вот лотки для торпед. Модель Уайтхеда, — пояснил Джевецкий, кивая на торпедный аппарат. — Есть более современные, авторства Хоуэлла. Дешевле, точнее, эффективнее в разы. Но нужны модификации — отдельный двигатель для раскрутки маховика.

— Сколько времени на переделку?

— Недели три, не меньше. Подам расчёты в ближайшее время.

— Буду ждать. Сколько экипаж?

— Двадцать человек. Автономность по расчетам — полсуток. Ваша светлость, мы так и не получили новый аппарат поглощений углекислоты!.

На палубе, глотая сырой воздух, мы заговорили о главном.

— Вы верите, что эти «сигары» изменят войну? — спросил я Джевецкого.

— В пятьдесят четвертом англичане обстреливали Кронштадт с пароходов, а мы всё на парусах. Теперь у нас есть шанс.

Крылов, облокотившись о леерное ограждение, мрачно добавил:

— Если успеем. Говорят, в Порт-Артуре уже пахнет порохом.

Возвращаясь в карету, я обернулся. Два стальных кита, пришвартованных у гранитной набережной, казались хрупкими против океанских броненосцев. Но в их узких корпусах билось что-то новое — дерзкое, неудобное, русское. Как Крылов, не влезающий в люк. Как Белавенец, спорящий с адмиралтейством о торпедах. Как мы все, пытающиеся угнаться за будущим, которое уже стучится в дверь.

Глава 8

ВѢДОМОСТИ. СТРАННОЕ ПРОИЗШЕСТВІЕ.

Недавно въ столице, на кладбищѣ случилось странное произшествіе. Могильщикъ рылъ могилу. Вдруг он видит, человѣческая голова торчитъ изъ сосѣдней ямы. Испуганный, онъ отступаетъ, голова придвигается къ нему! Въ ужасѣ онъ бежитъ съ кладбища, крича во всё горло: «караулъ караулъ! помогите!» прохожій, похрабрѣе могильщика, узнаётъ о причинѣ испуга его и, смѣясь, надъ трусомъ, идётъ с нимъ къ страшному мѣсту. Что за чудо! Голова дѣйствительно шевелится. Вооружась всѣмъ своимъ мужествомъ, прожожій беретъ её и чтож находитъ?.. Два крота забрались въ черепъ и гуляли въ этомъ экипажѣ по кладбищу...

РЕКЛАМА.

МУЖСКОЕ БЕЗСИЛІЕ вызванное именно потрясающими послѣдствіями тайныхъ грѣховъ юности и разврата, устранить верно и надолго указываетъ единственная распространённая во многих изданиях иллюстрированная книга: «Самосохраненіе д-ра Ретау». Русское изданіе: 1 рубль. (Нѣмецкое изданіе: 2 рубля). Тысячи людей нашли въ ней объясненіе своихъ болѣзней и возстановили свои мужественныя силы посрѣдствомъ указанного въ книгѣ способа леченія. По полученіи франко 1 руб, высылается франко книга въ конвертѣ магазиномъ изданія братьевъ Бирей въ Лейпцигѣ (Gebr. Bierey s. Verlagsbuchhandl sin Leipzig) 25-32.

Холодный ветер сек лицо, когда я подходил к аэродрому — жалкому пятачку утрамбованной земли у станции со смешным названием "Фарфоровский пост". Биплан Яковлева стоял в центре поля, похожий на гигантского стрекозиного монстра: два крыла, обтянутые промасленным полотном, шасси из тонких реек, а вместо глаз — круглый мотор с пропеллером.

— Евгений Александрович, как я рад тебя видеть!

От Яковлева пахло бензином, дорогим табаком. Мы обнялись, похлопали друг друга по плечу. Инженер был в кожаном реглане, очках-консервах.

— Замёрз, как собака! — сказал я, поправляя шарф.

— Сейчас сообразим тебе шубку. У нас есть запас для именитых посетителей.

Яковлев повёл меня вокруг машины, тыча пальцем в узлы:

— Видишь, расчалки из рояльной проволоки? Вес распределён идеально. А мотор... — он похлопал по цилиндрам, — двадцать лошадей внутри! Вчера до Невского проспекта долетел — извозчики крестились.

Пока механик заводил пропеллер рывками тросов, Яковлев втиснул меня в переднюю кабину.

— Руки на борт, ноги не дёргай! Если затошнит — кричи, но не в ухо, а то врублю какой-нибудь крутой разворот!

Взлёт.

Мотор взревел, выплёвывая сизый дым. Биплан задрожал, как в лихорадке, и покатил по полю, подпрыгивая на кочках. Сердце колотилось в висках. Земля ушла из-под колёс рывком — мы зависли в воздухе, будто невидимый великан подбросил нас ладонью.

— Ну как? — орал Яковлев мне в затылок.

— Господи, мы летим! — засмеялся я, наверное, впервые за последние пару лет. — Как же хорошо!

Петербург раскинулся под нами, будто старая гравюра: Нева, прошитая льдинами, золотой шпиль Петропавловки, крыши Зимнего, покрытые инеем. Ветер рвал слёзы из глаз, но я не сводил взгляда с земли. Просто чудо какое-то! Нет, про успехи Яковлева я в Швейцарии слышал, читал в газетах. Письма с отчетами он подробные присылал. И даже съездил в Берн на первый полет местного авиатора - благо самолеты начали быстро проникать в Европу. Но то, что инженеру удалось «допилить» биплан, да еще сделать спарку — было в новинку.

— Смотри, вон Исаакий! — Яковлев наклонил самолёт влево, и купол собора поплыл в прорези крыла. — А вон — наш завод! Там будем чиниться, если приземлимся.

Я засмеялся.

— Ты каждый раз так шутишь?

— Только когда везу князей! Ты уже третий.

— Сергей Александрович летал?

— Возил!

Сделав несколько кругов над городом, мы взяли курс на аэродром. И вдруг на обратном пути мотор чихнул раз, другой и захлебнулся. Яковлев выругался сквозь гул ветра:

— Бензопровод подмерз... Держись, садимся!

Земля неслась навстречу. Удар колёс, скрежет, и вдруг — левое шасси подломилось. Нас бросило в сторону, пропеллер вгрызся в мерзлую землю, рассыпая щепки. Кабина накренилась, я вжался в сиденье, ожидая взрыва... Тишина.

— Жив? — Яковлев хлопая меня по плечу, будто только что не крушил аэроплан.

— Жив... А ты?

— У меня всегда так. — Он вылез из сидения, доставая портсигар. — Закуришь? Заодно посмеёмся над механиками.

— Погоди, у тебя кровь идет...

— Это? — тезка провел рукой по шее. — Ерунда!

— Снимай шлем! Где твоя аптечка?!

Насчет набора для перевязки, который должен быть у летчика всегда, я говорил долго. Сработало, и сейчас хоть несколько бинтов есть в сумке.

— Что там? — Яковлева рана совсем не волновала. Адреналин, наверное.

— Парочку швов наложить надо. Был бы мозг, сотрясло бы, а так — только шить. И рентген черепа на всякий случай. А то сейчас трещину пропустим, потом остаток жизни от головных болей страдать будешь.

— Бинтуй, — согласился раненый. — Вам, докторам, как жене — лучше уступить сразу.

В принципе, можно и не шить, рассечение не очень большое, но тут ведь и воспитательный момент. А то эти ребята явно возомнили себя бессмертными. Впрочем, заново переживая случившееся наверху, понимаю их очень хорошо. Агнесс бы прокатить, но разве она согласится?

— А дамы уже удостаивались чести? — кивнул я на останки аэроплана.

— Естественно! Жену прокатил!

— И как результат?

— Еще больше любить стала, — засмеялся Яковлев. — Но сказала, если разобьюсь насмерть, чтобы домой не приходил.

— Извозчика вызовешь? — спросил я, глядя на механиков, вытаскивающих искорёженный пропеллер.

— Не надо. Дойдём пешком — расскажу, как мотор улучшить.

— Начни с привязных ремней для авиаторов!

— Дельная мысль!

Мы побрели по промёрзшей дороге, и Яковлев, размахивая руками, уже чертил в воздухе схемы нового биплана. А я думал, как сообщить инженеру, что его биплан мне нужен на Дальнем Востоке. Начинать воевать без авиаразведки мне категорически не хотелось.

***

Среди обязательных пунктов моего пребывания в Петербурге значился Императорский яхт-клуб. Все эти годы взносы я платил исправно, никто меня за неявку не осуждал, а «Агнесс-1» по старой памяти числилась в списке клубных судов. Формально — яхта, по факту — подводная лодка, но с водоизмещением ведь не поспоришь. Здесь были великолепная библиотека, бильярдная и конечно, ресторан, коктейли, которые с моих слов начали готовить еще несколько лет назад. Плюс важные светские беседы. Вечер обещал быть насыщенным. Дресс-код «белый галстук» — не проблема, весь необходимый гардероб был в наличии. Собрался, оделся, поехал.

Швейцар вроде сменился? Или просто постарел слегка? Но не это главное, а то, что я был узнан, встречен поклоном с правильным титулованием, и препровожен в ресторан. И буфетчик, увидев меня, тоже поклонился, и мигом оказался у стола. До чего же нравится эта вот аристократическая жизнь, сам удивляюсь, как раньше без этого жил.

— Что угодно вашему сиятельству? Хочу сообщить: благодаря вам «Маргарита» теперь пользуется невероятной популярностью. Мы специально заказываем текилу из Мексики, иной раз по пять ящиков в месяц уходит.

Прилично!

— Давай. Только вместо трипл-сек добавь «Кюрасао» голубой.

— Сию минуту, ваше сиятельство.

Хоть что-то хорошее от меня останется — коктейли. Так и напишут потом в энциклопедиях: мол, знаменит множеством рецептов классических напитков, кроме того, вроде бы занимался медициной. Уверен, голубая «Маргарита» уже сегодня начнет свое победное шествие.

После аперитива я заказал говяжий стейк средней прожарки с отварным картофелем и салат из свежих овощей. Нет в меню? Вообще никаких проблем! Для членов клуба — любая прихоть выполнима. Даже простые блюда, более подходящие для небольшого кафе, приготовят на высшем уровне.

Какие люди! Владимир Борисович Фредерикс собственной персоной! Барон подошел поздороваться, да так и остался. С кем еще обсудить новости автомобилестроения? Вот мы и сыпали друг другу названия и технические характеристики. Про медицину ни слова сказано не было. Зачем? Люди отдыхать пришли.

Но так думали не все. Стоило мне отойти в уборную, как я столкнулся со смутно знакомым, чернявым персонажем, похожим на грустного клоуна. Впрочем, явно здесь не новичок: держится уверенно, одет с иголочки. Может, сталкивался с ним во время службы? Или это просто ложное воспоминание? Дорогу мы взаимно уступили, отвесив легкие поклоны. Однако на обратном пути незнакомец окликнул меня:

— Князь, извините за беспокойство. Позволите вас на минуту?

Не совсем по этикету, да ладно, обстановка неформальная, к тому же предполагает некоторое равенство положения находящихся здесь.

— Слушаю вас.

— Разрешите представиться, Александр Михайлович Безобразов, статс-секретарь.

Тут он дохнул в мою сторону, и я оценил стойкость этого человека. От меня такой выхлоп идет, если я уже в состоянии полного покоя нахожусь и мне можно делать операцию безо всякого наркоза. А этот не только на ногах стоит, но и говорит без запинки. Ну, разве что чуть скандирована речь, когда люди подшофе боятся возможного косноязычия.

— Рад знакомству, — поклонился я, выуживая из кармана визитку без чинов, с одним только титулом.

— Зачем вы ввязываетесь в эту авантюру, князь? — спросил Безобразов, не притрагиваясь к визитке. — Вы же умный человек! У вас больница... Сказка просто! Мечта! Что вам не сиделось в Швейцарии? Сергей Александрович... он же использует вас. Неужели вы не видите?! П-поверьте, я вам зла не желаю! Не советую мешать... очень серьезные люди в дело на Яле вошли!

Блин, такое ощущение, будто я пропустил начало разговора. Какое дело? Какая Яла? Очевидно, статс-секретарь думает, что я знаком с диспозицией, а потому базовые вещи мне известны. И правда, куда я лезу? Мне бы расклад — кто за, кто против, и почему.

— Благодарю за совет, Александр Михайлович, — спокойно ответил я единственное, что пришло в голову. — Обещаю тщательное обдумать ваши слова. Ночью спать не буду, клянусь!

Безобразов иронии не выкупил, поклонился и отвалил в курительную комнату. Я же вернулся к своему столу, погруженный в мысли. Похоже, подводные течения в Петербурге стали гораздо сильнее, чем мне казалось.

***

Вечер оказался насыщенным. Стоило закончить ужинать, как меня тут же взяли в оборот. Старые знакомые привели новых, руку жали, по плечу хлопали, улыбались, рассказывали свежие сплетни и самые смешные анекдоты. И такое впечатление, что про мое новое место службы уже все знают. Хотя я еще согласия не давал. Но как потом читать газеты, приговаривая каждый день: «Вот же дебилы!» и стараться пролистывать страницы со списками погибших? В Цусиме так вообще погибнет цвет русского флота. Чего потом удивляться, что матросы будут бунтовать в семнадцатом…

Да, у нас тут доброе патриархальное время, когда отдельная жизнь еще что-то значит. На первой странице будут публиковать совершенно открыто списки потерь. Ничего не засекретят. Эпоха миллионов убитых тайно и задешево еще не наступила.

В какой-то момент я осознал, что внимание и общение начали утомлять. Хорошего понемножку. Но как только я решил улизнуть, на горизонте вновь возник Владимир Борисович Фредерикс. Барон неназойливо взял меня под локоть и предложил пройти к нему в кабинет: «Попробуем замечательный цейлонский чай, только что из колоний. Такой вы не пробовали, уверен». Намёк я понял сразу. Хороший чай — то, от чего я никогда не отказываюсь.

Фредерикс, даже став министром, не утратил пост командора клуба, и дегустация происходила за закрытой дверью его уютного кабинета. Ну мебель красного дерева, так место такое, статусное, сосну не поймут. Обстановка если не спартанская, то близко к этому: книжный шкаф, бюро, конторка, штук пять стульев. Единственное украшение — пара гравюр на морские темы, и совсем небольшая картина Айвазовского. Автора я узнал по подписи, а не потому, что такой знаток.

— Располагайтесь, князь, — показал мне Фредерикс на стул. — Сейчас принесут приборы, почаевничаем.

— Барон, а у нас официальная беседа? — спросил я, садясь. — Час назад мы, помнится, общались намного проще.

— Уели, — виновато развёл руками Фредерикс. — Привычка. Иногда не задумываюсь, как обращаюсь к собеседнику.

В этот момент постучали в дверь, и лакей вошёл с подносом. Чашки, заварник, варенье, корзинка с печеньем — всё по высшему разряду.

— Ну вот и предлог, — улыбнулся я.

— Не понял, — поднял бровь Владимир Борисович, заливая чай.

— Анекдот есть. Учитель в гимназии спрашивает: «Дети, что такое предлог? Дайте пример». Второгодник отвечает: «Парочка ушла в лес собирать грибы». Учитель: «И где тут предлог?» — «Собирать грибы, конечно же!»

Барон рассмеялся, качая головой:

— Забавно. Надо запомнить. Да уж... Впрочем, я хотел поговорить о слухах, связанных с вашими переговорами с Сергеем Александровичем.

— Чтобы дважды не вставать, — перебил я. — Я ещё согласия не дал. И честно сказать, пока не уверен, будет ли оно. Говорю вам это, зная вашу порядочность.

— О вашем согласии мне бы стало известно первому, — кивнул он. — Берите чай, пока горячий. Его специально заварили для вас. Сорт действительно редкий. Кстати, я велю прислать вам несколько коробок домой.

Это он меня подкупает так?

— Благодарю. М-м-м... и правда, великолепный вкус. Но расскажите, барон, кто есть кто в этой ситуации? Чьи интересы пересекаются, а чьи расходятся?

Владимир Борисович отложил чашку и заговорил, глядя на Айвазовского:

— Всё просто... и сложно одновременно. Основной сторонник освоения Манчжурии и вытеснения японцев — Безобразов. Он сейчас в большом фаворе у государя. Через императрицу Марию Федоровну убедил двор, что на реке Ялу есть огромные залежи золота, и там можно основать что-то вроде Ост-Индийской компании. Государь даже вложил туда личные средства. На стороне Безобразова — Великий князь Александр Михайлович и... адмирал Алексеев. А против них — всё правительство. Ни одной копейки казённых денег. Всё на личных средствах и энтузиазме. Но воля императора на стороне Безобразова, — он поднял взгляд к потолку. — Потому как государь верит в успех предприятия. Он ему даже подарил личный фотопортрет с подписью.

Это конечно, посильнее Фауста Гете будет…

— То есть, если я приму предложение Сергея Александровича, то окажусь в оппозиции к самому императору?

— Всё не так однозначно, — барон тяжело вздохнул.

— А японцев ваш Безобразов взял в свою концессию?

— Он не мой! Я своих денег не дал. И вашу иронию, Евгений Александрович, я отлично понимаю.

— Будет война, - уверенно произнес я. - Ни одно золото на Ялу не стоит жизней русских солдат.

— И опять же полностью согласен.

Фредерикс вертелся, как уж на сковородке. И нашим и вашим - и всем нужен. Я отпил ещё немного ароматного чая. В голове всё сильнее стучала мысль: это болото затянет меня по самую макушку, если я сделаю хоть один неверный шаг.

***

Домой приехал несколько расстроенным. Вот пойдешь просто поужинать, потравить анекдоты, а тебе сгружают проблемы вселенского масштаба. Надо оно мне? Явно же сделают крайним, не иначе. Да, завидная жизнь у князя — но в такие моменты хочется тихо послать всё к чёрту. А с другой стороны, ну что я теряю? Новая опала? Вернусь в Швейцарию - как раз сотрудники бьются над препаратом от туберкулеза, включусь в работу…

А в вестибюле своего особняка я наткнулся на кресло перед аквариумом. И сидела в нем Агнесса Григорьевна. На коленях у нее лежала книга, но вряд ли она ее открывала. Просто смотрела на рыбок. Плавное движение их хвостов и яркие блики от чешуи отражались в её глазах, наполняя их чем-то похожим на жизнь. Хотелось надеяться, что это так.

— Привет, как дела? — спросил я, целуя ее в прохладную щеку.

— Хорошо, — она не отрывала взгляда от аквариума. — Вот смотрю... Плавают, никаких забот. Спокойно так... Что в клубе?

— Суетливо. Фредерикс кланялся тебе.

— Где сейчас Эмма? Хотелось бы увидеться с ней.

— Телефонируй, договорись, — сказал я, глядя на её профиль. — Всё лучше, чем дома киснуть.

— А ко мне гостья с визитом приезжала, — не отрывая взгляд от рыбок, спокойно сказала Агнесс.

Как-то мне нехорошо стало. В груди сразу похолодело. Надежда, что это кто-то другой, остались, но как-то их очень мало.

— Кто? — как можно равнодушнее спросил я.

— Елизавета Федотовна.

— Помню, она собиралась. И что вы?

Внешне вроде никаких следов борьбы нет — ни ссадин, ни припудренных синяков, и волосы, кажется, все на месте.

— Пили чай, болтали... о всяком. Знаешь, мне ее даже жаль... Всю жизнь рядом с этим содомитом... зная, что нужна ему только для прикрытия... Хорошо, что у нее теперь дети есть, и можно посвятить себя... — её голос дрогнул, но она тут же справилась с собой.

— Это все слухи, - пожал плечами я, не собираясь вступать на “тонкий лед”. Я на нем уже побывал. - Ты же знаешь, как жесток высший свет.

— Слухи про что?? Про ваших с княгиней детей?

— Пожалуйста! Не начинай.

Я почувствовал, что разговор опасно близок к чему-то болезненному. Нужно менять тему.

— Хочу с тобой посоветоваться. По важному вопросу.

— Да, конечно, — она наконец-то повернулась ко мне.

— Сергей Александрович предложил мне пост на Дальнем Востоке. Очень высокий. И я в сомнениях...

— Подожди, не надо объяснять, — перебила меня Агнесс. — Вспомни, что ты всегда говоришь на первой лекции стажерам. Надо ответить себе...

— Ты слушала мои лекции? — удивился я. — Не знал.

— Конечно, я была почти на всех, — пожала она плечами. — Чтобы никому не мешать, мне ставили кресло у черного входа. Так вот, надо ответить на четыре вопроса: что будет, если я это сделаю. Чего не будет, если я это сделаю. Что будет, если я этого не сделаю. И чего не будет, если я этого не сделаю.

Я рассмеялся.

— Спасибо, Агнесс, ты мне очень помогла, — сказал я, поцеловав её руку. — Слушай, а помнишь, как ты играла в музыкальном салоне? Сможешь сыграть сейчас?

Она замерла, будто не ожидая такого вопроса. Её глаза стали чуть мягче, и на мгновение я увидел что-то вроде тоски или надежды.

— Попробую, — сказала она тихо, и, поднявшись, пошла к лестнице.

Глава 9

ЗАЧѢМЪ ЛГАТЬ?

Пью, курю, играю въ карты, но всё умѣренно.

Получаю на государственной службѣ около 2-хъ тысячъ въ годъ. Высокій шатенъ. Хочу встрѣтить вѣрную жену, симпатичнаго друга. Цѣль — бракъ. Письма адресовать: «Брачная Газета» для пересылки № 2867.

Звуки рояля обволакивали меня с ног до головы. Пальцы Агнесс скользили по клавишам легко, будто касались не холодной слоновой кости, а моей кожи. Супруга играла с закрытыми глазами, откинув голову назад и приоткрыв рот.

Комната пахла воском, старыми партитурами и её духами — ванилью и жасмином. Я прислонился к косяку, не в силах оторвать взгляд. Жена сегодня надела то синее платье, которое я привёз ей из Вены год назад. Ткань обнимала её плечи, оставляя шею открытой, и я вспомнил, как целовал там каждую родинку вчера ночью. И как не получил никакого отклика.

— Ты снова украла мой покой, — сказал я, когда последний аккорд растворился в тишине.

Агнесс вздрогнула, обернулась, и губы её тронула смущённая улыбка.

— Ты же знаешь, я плохо играю, — прошептала она, пряча руки в складках платья.

— Врёшь. Это была не музыка, — я подошёл ближе, коснулся её запястья, чувствуя под пальцами пульс, — это был разговор. Ты говорила со мной!

Она замерла, а я провёл ладонью по её щеке, поднял с клавиш ноту «ля» — ту самую, что дрожала в воздухе.

— Здесь, — приложил палец к её губам, — ты хотела сказать, что скучала.

Агнесс выдохнула — едва слышно, как ветер за окном. Я не дал этому звуку исчезнуть. Поймал его губами.

Секунда — и её руки уже у меня в волосах. Стул опрокинулся, но мы не обратили внимания.

— Ты разобьёшь рояль, — прошептала она, но пальцы её уже вплетались в мои волосы.

— Пусть. Мир может рассыпаться на клавиши, — я приподнял её, усадив на крыло инструмента. Потом задрал подол платья. Ноги Агнесс обвили мою талию. Боже, благослови изобретателя женских панталон с разрезом в промежности.

Рояль застонал глухим диссонансом, но нам было всё равно. Её дыхание смешалось с моим, а за окном, в такт нам, запел ветер, гоня по паркету страницы «Лунной сонаты».

После... после мы молчали. Не было обычного натянуто-равнодушного взгляда, не было привычного отвода глаз. Агнесс лежала, опустив голову мне на плечо, и смотрела на разметавшиеся по полу страницы «Лунной сонаты».

Я осторожно убрал прядь её волос с лица.

— Женя... — тихо сказала она.

Я затаил дыхание.

Но продолжения не последовало.

Я просто сжал её руку, а она, впервые за столько месяцев, не убрала ладонь.

***

Утром меня ждал еще один сюрприз. Для разнообразия — приятный.

Я получил в руки папку с аккуратно выведенным на титульном листе заголовком: «Zehn kleine Jäger».

— Вот, — сказала Агнесс, протягивая мне рукопись. — Всё никак не могла набраться храбрости показать тебе.

Я раскрыл страницы, пробежал глазами начало. Чёткий, ровный почерк, без помарок. Повествование захватывало с первых строк.

— Когда ты успела? — только и смог вымолвить я. — Это же столько работы!

— Времени было более чем достаточно, — пожала она плечами. — Ты всё время был в больнице, а мне оставалось либо сидеть без дела, либо писать. Так и шло понемногу: дополняла, переделывала, вычеркивала... И вот — наконец получилось.

— Ты даже не отдала перепечатать! — восхищённо покачал головой я, перелистывая страницы детектива.

— Решила, что сначала должен прочитать автор идеи, — тихо ответила она. — А название... При переводе его можно подогнать под местные считалки. У англичан «Ten Little Niggers», у французов «Dix petits nègres»... В русском есть «Десять негритят», наверное, тоже перевод.

Я усмехнулся:

— Если ты уже размышляешь об этом, значит, книга действительно удалась.

И Агнесс... засмеялась. Искренне, легко, без тени той бесконечной усталости, что висела над ней все последние месяцы.

Неужели всё дело в возвращении в Россию? Если бы я знал... Чёрт с ней, с больницей — бросил бы всё, уехали бы сразу после того кошмара в Базеле. Или всё-таки «после того» еще не значит «вследствие того»?

Как бы там ни было, но жизнь, кажется, снова начала приобретать смысл.

***

Я, оказывается, ранняя пташка — когда шел в столовую, встретил Семашко, который еще не уехал на службу.

— Доброе утро, Евгений Александрович, — он отвесил легкий поклон.

— И вам того же. Послушайте, что там с вашим проектом? Вы мне давно не писали о новостях с полей сражений за народное здоровье.

Семашко оживился:

— Удалось найти финансирование на обучение фельдшеров за счет казны. Окончившие будут обязаны отработать пять лет по приказу или возместить расходы с пеней. Пока программа действует лишь в десяти губерниях, но со следующего года...

— ...всё съест война, — закончил я. — Но буду рад, если мой прогноз окажется ошибочным.

Семашко сник:

— Боюсь, так и случится. Когда официальные газеты начинают уверять, что мы сильны как никогда, это плохой знак.

Слуги подали кашу, омлет, кофе с тостами. Я заложил салфетку, быстро просмотрел утренние газеты. Только заголовки. Да, действительно, ситуацию вокруг Порт-Артура продолжали раскачивать. Градус ура-патриотизма рос на глазах.

— Не всё потеряно. Ваша программа ведь рассчитана на снижение детской смертности? Совет: ищите поддержки у военных. Подайте это как способ увеличения числа новобранцев. Генералы такое любят.

— Мне уже советовали, — вздохнул он. — Врать не хочется.

— Так это не ложь, а просто не вся правда. Говорите то, что выгодно слушателю. Остальное его просто не интересует.

Семашко усмехнулся, покачал головой, но, кажется, задумался.

Агнесс спустилась к завтраку, когда я уже почти закончил. Я задержался, сел напротив, листая рукопись, которую прихватил с собой. Действие жена перенесла на вымышленный островок на Майне, с одиноким особняком. Участники событий представлены кратко, но выпукло, каждый со своими особенностями. С первых страниц сюжет держит в напряжении. Если следующие главы окажутся такими же, можно отдавать рукопись в перепечатку и подыскивать переводчика.

Печатать сначала в России, хотя бы на пару дней раньше немецкого издания. Тогда никто не сможет украсть оригинальный текст и выпустить свой альтернативный перевод. Россия, как известно, Бернскую конвенцию не подписала, и спокойно издает иностранных авторов, не выплачивая им ни копейки роялти. Правда, это работает в обе стороны, и тот писатель или композитор, который не озаботился договором с иностранными издателями, рискует увидеть свое произведение приносящим доход кому угодно, только не ему.

Но всё это потом. Сейчас — Зубатов. Встреча без договоренности, так сказать явочным порядком. Но человек на службе. Недавно он сделал очередной шаг вверх — из товарища министра перешел на следующую ступень и возглавил МВД. Не сразу после Горемыкина, пришлось пережить Сипягина, но теперь Сергей Васильевич самый главный в здании на Фонтанке, 57.

Однако даже подниматься в приемную не понадобилось. Дежурный сообщил, что его высокопревосходительство сейчас в жандармском управлении на Выборгской стороне. Вежливо предложили телефонировать туда, чтобы предупредить о моем визите.

Пока ехали, я прочитал еще главу. Затянуло. Даже зная сюжет, не могу оторваться.

Не о том думаю, конечно, но эйфория от прошлой ночи не покидает меня. Очень уж не хочется, чтобы Агнесс снова ушла в хандру.

***

Жандармское управление на Выборгской стороне не претендовало на звание архитектурного шедевра. Обычная казенная постройка стандартного желтого окраса, с облупленными наличниками и закопченными от фонарей стенами. В иных обстоятельствах я бы прошел мимо, не удостоив взглядом. Но сегодня тут было людно, будто узнали о неофициальном и бесплатном концерте Шаляпина. Большинство, правда, в мундирах. Мне даже пришлось слегка лавировать среди собравшихся, и объяснять на входе, к кому я и зачем. Слава богу узнали, пропустили.

Внутри было не легче. Половина служащих носилась по коридорам, создавая видимость бурной деятельности, другая половина изображала не менее бурную занятость, старательно избегая встреч с начальством. Только у стены, на лавке возле дежурного, царил покой: шесть человек сидели в кандалах, словно актеры на передышке между актами. И парочка нижних чинов возле них в качестве конвоя.

Я присмотрелся к арестантам и внутренне ахнул. Одним из них был мой хороший знакомый, Емельян Винокуров. Волосы у него побелели, нос был свернут набок, а на щеке — старый шрам. Вряд ли мой бывший сотрудник вел комфортную жизнь. В глазах злость, но без огонька.

Не хватило у парня ума, или возможности, уехать за границу после побега. Ездил бы сейчас в пампасах где-нибудь в Аргентине, и никому не было бы дела, кто он такой, да откуда взялся. А в России беглые каторжники — люди популярные, государство о них никогда не забывает.

Винокуров узнал меня, зыркнул исподлобья, но промолчал. Даже голову отвернул. Я было сделал шаг навстречу, но потом передумал. Поделом ему, не жалею братоубийцу ни капли. Даже копеечку конвойному, чтобы купил несчастным поесть, оставлять не стану. Емеле и баланды тюремной достаточно.

К Зубатову со скрипом, но пропустили. Он смог выкроить буквально несколько минут между каким-то совещанием и раздачей люлей подчиненным. Впрочем, меня он встретил вполне приветливо, будто не выходил из кабинета только что жандармский ротмистр с лицом цвета спелого томата.

— Евгений Александрович, рад видеть! — министр внутренних дел встал и пошел мне навстречу, протягивая руку для приветствия. — Я уже и не чаял встретиться! Все только и говорят, что вы вернулись, а я вот — весь в делах, минуты свободной нет. Верите: чем выше пост, тем меньше свободы. И хочется вырваться, а нет никакой возможности.

— Верю, сам в похожей ситуации был. Лучше всего, когда подчиненных совсем нет — и отвечать ни за кого не приходится.

Мы уселись возле окна, Зубатов задернул шторы — жандармское управление смотрело дом в дом.

— Это вы сейчас до анархизма договоритесь, что и без начальства тоже хорошо, — шутливо погрозил мне пальцем Сергей Васильевич. — Но говорите, что вас привело ко мне. Дел и правда, невпроворот, мне скоро в Царское уезжать на доклад.

— Хотелось бы получить от вас помощь в виде толковых сотрудников. Для командировки их на Дальний Восток, сопровождать меня. Отставников у Гюйгенса брать — толку мало. Нужны лица официальные, с полномочиями.

Министр мгновенно посерьёзнел, заскучал.

— Значит, все-таки решились?

Я тяжело вздохнул:

— Да, приму предложение Сергея Александровича.

— Очень легко в этом деле погореть, — Зубатов нахмурился, задумался. — Вокруг порт-артурских дел такой клубок завязался. Шпионы, концессионеры и высшие чиновники, кого там только нет...

— Так дадите сотрудников?

— Сколько?

— Чем больше, тем лучше.

Он постучал перстнем по столу, раздумывая.

— Просьба из тех, что без последствий не обходятся, — наконец заметил он. — Как ни ответь, всё хуже будет.

— А кто обещал, что будет легко?

Зубатов вздохнул:

— Хорошо. Я подумаю. Вам телефонируют.

Я вышел, чувствуя спиной его взгляд. Уж не о том ли думает, что лучше бы мне с самого начала сказать «нет»?

***

Разговор с Макаровым состоялся уже на следующий день. Встретиться с адмиралом оказалось намного проще, чем с Зубатовым — Степан Осипович жил все в том же доме, где мы с ним пересеклись в самый первый раз шесть лет назад. И был он все также радушен, гостеприимен. Угостил меня вкусным ужином, рассказал о своих последних походах. К моему удивлению Макаров оказался в числе безобразовских «клиентов» — он несколько месяцев назад вложился крупной суммой в концессии на Ялу.

— Сам бог тогда велел защитить свои инвестиции, — развел руками я, расплескивая коньяк из рюмки. — Прошу прощения, увлекся.

— Да не будет никакой войны, — отмахнулся от меня адмирал. — Вашу позицию знаю, передавали. И теперь-то понимаю, с каким прицелом вы финансировали подводные суда... Умно!

— Могу рассчитывать на помощь флота с транспортировкой и базированием лодок?

Обсудили детали железнодорожных перевозок, затем назначение адмирала на порт-артурскую эскадру. Макаров не горел желанием ехать на Дальний Восток, жаловался на желудочные боли, открывшуюся язву. Эх, не дошли у меня руки до хеликобактера! Но препараты на основе висмута сделать не сложно, лечат они бактерию вполне себе неплохо, хотя, конечно, без испытаний советовать лекарство адмиралу было преждевременно. Я дал несколько рекомендаций по лечению, после чего немного нажал на Макарова. Приоткрыл тайну своих бесед с Великим князем, показал вырезки из газет с аналитикой по японским делам. Флот островной державы рос небывало быстрыми темпами, и спорить с выкладками было трудно. Степан Осипович и не стал. Повздыхал, посетовал, что придется отмечать Рождество и новый год в поезде, но в итоге дал согласие выехать в конце декабря. Заодно проследить за перевозкой подлодок.

Что же... Одно дело сложилось. Теперь предстояло убедить армейцев. И тут случился полный облом. Куропаткин отказался встречаться со мной. Шли какие-то маневры, министр был занят и все попытки до него достучаться оказались безуспешными. Я даже попытался зайти «через» Склифосовского, но бесполезно. Николай Васильевич был на меня зол, и даже опять выговорил за историю с немцами.

Дело в том, что перед своим отъездом на Родину, я развязал «войну» с Байером. Да, тем самыми моими партнерами по аспириновому заводу. Несколько лет подряд часть доходов от лекарства, которые превысили уже три миллиона рублей, я вкладывал в акции немецкой компании. Стал крупным акционером с правом голоса в совете директоров. И все шло отлично, стоимость ценных бумаг росла, участие в управлении меня не сильно тяготило — в основном обменивались телеграммами. Только раз в году я доезжал в Леверкузен — в основном перед Рождеством — обменяться подарками, выпить пару бокалов шампанского на торжественном фуршете, что организовывала фирма.

Все шло гладко, пока я не обратил внимание на резкий всплеск продаж героина в отчетности компании. Само обезболивающее было синтезировано несколько лет назад немецким химиком Феликсом Хоффманном. Но двери в ад открыл не он, а новый маркетолог Байера — господин Штраус. Он пустил в СМИ массированную рекламу, поменял упаковку на более броскую, с изображением льва. И разумеется, никто ничего не стеснялся — можно детям, можно как снотворное. То, что героин в шесть раз сильнее морфина, моментально вызывает привыкание, умалчивалось. Исследование, которое провели химики — кстати, сотрудник фирмы Генрих Дрезер и сам подсел на наркотик — было положено директорами под сукно. Как говорится, бабло побеждает добро. Героин давал Байеру уже половину прибыли от аспирина. И вполне мог обогнать номер 1.

Не найдя понимания в компании, я поднял шум. Написал несколько статей, дал ход исследованию Дрезера, к которому имел доступ. Чем ввел акционеров в убытки — котировки упали. Немцы тут же подали на меня в суд, после чего попытались расторгнуть договор по аспириновому заводу под Питером. И я впервые применил админресурс — привлек Склифосовского к переговорам. Которые шли месяц с переменным успехом и уже вызывали изжогу у министра. Вот и сейчас, немцы выкатили новые условия, в которые пришлось вникать Николаю Васильевичу лично.

— Ну вот зачем, ты лезешь везде? — бушевал профессор, постукивая кулаком по рабочему столу. — Если с японцами действительно случится война — их будут поддерживать англичане. Наша задача — не восстановить против себя всю Европу, иметь добрососедские отношения с Германией. Только вчера нам, министрам, об этом говорил Витте. “Байер” дошел до своего МИДа и те готовят ноту в наш адрес. И что мне теперь прикажешь делать?!

Глава 10

ВЫСОЧАЙШІЙ УКАЗЪ: КНЯЗЬ БАТАЛОВЪ НАЗНАЧЕНЪ НАМѢСТНИКОМЪ ДАЛЬНЯГО ВОСТОКА

Санктъ-Петербургъ, 15 декабря 1903 года.

По волѣ Его Императорскаго Величества Государя Николая Александровича, ознаменованной вчерашнимъ рѣшеніемъ Правительствующаго Сената, совершено назначеніе, коему суждено войти въ лѣтопись державныхъ преобразованій. Князь Евгеній Александровичъ Баталовъ, извѣстный въ прошломъ какъ ревностный товарищъ министра здравоохраненія и благодѣтель страждущихъ, удостоенъ высокой чести заступить на постъ Намѣстника Дальняго Востока, смѣнивъ адмирала Евгенія Ивановича Алексеева. Самъ князь, принявъ назначеніе, изрекъ: «Служеніе Дальнему Востоку есть служеніе всей Россіи». Планы его обширны: развитіе врачебныхъ миссій, устройство пріютовъ для сиротъ и поощреніе ученыхъ экспедицій. Не забываетъ онъ и о стратегическихъ задачахъ: укрѣпленіе портовъ, діалогъ съ Пекиномъ и Токіо, а также «соединеніе державной мощи съ благомъ каждаго подданнаго».

Стоило мне дать свое согласие, и закрутилась бешеная карусель. События напоминали кинохронику, пущенную на удвоенной скорости: совещания в МИД, встречи с Куропаткиным, распоряжения, бумаги, приказы. Между всем этим — мои собственные дела, которые никто не отменял.

Яковлеву поручил в срочном порядке собрать хотя бы пару аэропланов. Желательно таких, чтобы у них ничего не замерзало, не отваливалось, а число посадок равнялось числу взлетов. Финансирование вопроса взял на себя — так проще. В противном случае пришлось бы сначала отвоевать деньги у казначейства, затем отбиваться от ворующих на всех уровнях чиновников и в конце получить практически ничего.

Ну и впервые за почти семь лет я был удостоен чести лицезреть нашего государя. Особо и не рвался, но Сергей Александрович сказал, что пропустить этот шаг никак нельзя. И вот я нарядился в свой мундир с галунными петлицами, где три золотые звезды блестели, как ёлочные игрушки, приколол все отечественные ордена, поправил аксельбант. В зеркале отразился внушительный господин, с такими же небольшими усиками, но лицо «забронзовело» — отъел ряху за девять-то лет. Седины нет, даже намека. Хотя в этом году сорокет стукнул. Как говорил Карлсон — мужчина в самом расцвете сил. Короче, не пузатый чиновник-наместник, а просто картинка.

И поехал я в Царское. На прокатном «Роллс-Ройсе», кстати. А что, удобно, машина сдается вместе с водителем, опрятно одетым и вежливым до зубной боли. И даже когда я на проходной сказал «Князь Баталов, к Его Императорскому Величеству», все послушно склонились.

Меры безопасности, конечно, те еще: у меня даже документов не спросили, машину не досматривали. Любой Борис Савинков может одеться побогаче, нанять автомобиль, начинить его динамитом, и поехать в средоточие сил зла, наводить справедливость. Да, есть список тех, кого ждет прием, но даже я могу придумать пару-тройку способов узнать этот лист ожидания заранее и заменить посетителя. Бардак, короче, и головотяпство. Одни только блиндированные кареты ввели, и то хлеб. Казакам конвоя ЕИВ не завидую.

Я-то думал — будет обычный прием, когда некоторое количество участников представляются по поводу вступления в новую должность. Но оказалось, что я один. Без ансамбля. Это не помешало промурыжить меня минут сорок в ожидании, но кто я, чтобы судить самодержца. Классика жанра. Должен быть счастлив предстоящему общению. Вот я стоял и наливался радостью, разглядывая картины в Александровском дворце. Изучил портреты всего семейства вплоть до Петра I, полюбовался на пейзажи некого художника Волкова. На такое себе... Не знаю, что Николай нашел в этом живописце. Наконец, ливрейный лакей открыл дверь, и впустил меня в приемную.

Царь появился одновременно с другой стороны, в сопровождении двух Сергеев — Витте и великого князя. Это он, получается, желание загадывать может? Николай шёл неспешно, чуть сутулясь, словно его парадная одежда весила больше, чем он сам. За ним, нога в ногу, следовали Витте и Сергей Александрович. Вдруг вспомнилась строка из старого стихотворения: «Входит пара Александров под конвоем Николаши». Я едва сдержал улыбку. У нас тут входит Николаша под конвоем двух Сергеев. Хороший сюжет для политической карикатуры, жаль, никто его не воплотит в жизнь.

К счастью, наступила пора отвесить поклон, что я и сделал.

— Ваше Императорское Величество, князь Баталов. Представляюсь по случаю назначения на пост наместника Дальнего Востока.

— Здравствуйте, князь, здравствуйте, — отозвался Николай. — Давно не виделись. Наслышан о ваших успехах. Премия Нобиля?

Голос тихий, почти бесцветный. Царь был похож на плохо заведённый механизм. Взгляд рассеянный, говорит ровно, без интонаций, как человек, мыслями находящийся где-то далеко. В волосах седина, куча морщин на лице. А ведь он младше меня нынешнего! Ему всего тридцать пять!

— И не только премия Нобиля, Ваше Императорское величество, — я начал было перечислять свои достижения, увидел скуку на лице Витте и раздражение Сергея Александрович. Быстро свернулся.

— Нам кажется, что князя обошли с отечественными наградами за его достижения в области медицины. Что скажете, господа? — повернулся царь к своим спутникам.

— Думаю, это можно легко исправить, ваше величество, — пожал плечами Сергей Александрович. — Тем более, что и в чинах подрос.

Ой, сейчас, наверное, заплачу от умиления. Такие все добрые, такие заботливые.

— Мы рады, князь, что вы решили вернуться в Россию после стольких лет отсутствия, — снова включился самодержец.

Не ты ли вышвырнул меня за границу, поверив грязным инсинуациям? Кого обидел, всех прощаю, как это по-императорски.

— Служить Отечеству — высшая награда для меня, Ваше Императорское Величество! — ответил я фразой, пропитанной патриотизмом до тошноты.

— Что же, дальнейшие указания вы получите у Его Императорского высочества Сергея Александровича, — столь же бесцветно, как и всё до этого, произнес Николай, развернулся, и ушел.

Это что? Зачем я тратил пол дня? Чтобы поклониться удаляющемуся императорскому тылу?

— Следуйте за мной, князь, — сказал Сергей Александрович. — Нам еще многое предстоит обсудить.

Витте, кстати, тоже скрылся втихаря, сразу вслед за царем. Постоял для мебели, помолчал и свалил. Так работать можно, даже дворник справится.

***

От Великого князя я вышел часа через два, наверное. Чай нам трижды приносили. Сергей Александрович с самого начала делал вид, что ничего не случилось. Мало ли, устал ЕИВ от забот о державе, приболел слегка, а потому откровенно отбывал номер. Я понимаю, всё в жизни бывает, но вот столь равнодушно ко всему относиться? Ладно, короля играет свита, буду надеяться, что хоть эти не подведут. Впрочем, кого я обманываю? Еще как подведут, предадут и всё испортят. А потом выжившие будут писать в парижах мемуары, как дураки не послушали их мудрых советов, уж тогда бы точно всё сложилось как надо.

Сергей Александрович пытался ввести меня в курс дела — сначала сам, потом призвал на помощь некоего статского советника Валериана Дмитриевича, и они уже вдвоем просвещали меня о местных раскладах. Я, конечно, записывал, ничего не пропускал — кто за что отвечает и кто кому докладывает, но ни на секунду не забывал: никто из нас там в последнее время не бывал, как говорится, свечку не держал. А от Питера до Владика — по прямой тысяч семь кэмэ, а по дороге — и все десять. Так далеко даже Председатель Госсовета не всегда может заглянуть. Ладно, для связи имеется телеграф, если что — уточню в рабочем порядке. Сразу выписал себе индульгенцию на возможные ошибки, договорился, что возьму кое-кого из своей столичной команды. Хотя бы на первое время. Ведь для порт-артуровских я кто? Выскочка. Такого подставить и потопить — милое дело. Ладно, хотя бы армию и флот из под меня вывели. Там свои адмиралы-генералы отправятся в инспекцию и примут дела. За мной осталось лишь гражданское управление наместничества и вопросы Китайско-Восточной железной дороги. Та еще задачка, конечно... Ну и подготовка к войне. В которую Великий князь по-прежнему не верил. Отвезти подлодки и аэропланы? Пожалуйста, ни в чем себе не отказывайте? Указ о постоянном совместном совещании с флотскими и армейскими? На, получи. Но в их дела не лезь, там свои специалисты. Чем дольше я слушал поток этих указаний, тем грустнее становился. А смогу ли я вообще хоть что-то сделать на Дальнем Востоке? Этот гигантской диплодок государства с огромной шеей и маленькой головкой был очень неповоротлив, медлителен и, чего уж там, туповат. Не персонально Сергей Александрович, а все эти «статские советники». Ведь команда игроков в любом виде спорта оценивается не по лучшему, а по среднему. И с ними была проблема.

Уже в коридорах Александровского дворца я столкнулся с цесаревичем. Михаил Александрович шел один, без сопровождения.

— Князь! Вот уж не ожидал вас здесь увидеть! — сказал он, подходя ко мне.

— Ваше Им... — начал я.

— Бросьте, не на приеме. Давайте по имени-отчеству, так проще.

— С удовольствием, Михаил Александрович.

— В таком случае, следуйте за мной, — улыбнулся цесаревич.

Сколько ему сейчас? Двадцать пять? Молодой, симпатичный, чем-то похож на Георгия. И — живой, особенно по сравнению с Николаем. Снулую рыбу точно не напоминает никак. Не знаю, какой он политик, но вот как человек явно получше старшего брата. Да и получше дяди, если честно. Никакого снобизма и бронзовой надменности памятника Сергея Александровича.

— Рассказывайте, какими судьбами вы здесь? — спросил Михаил, когда мы вошли в его кабинет. — Что приказать подать? Чаю?

— Помилуйте, Михаил Александрович! Я только что от Сергея...

— И дядя залил вас чаем по самое горло, — рассмеялся Михаил. — Давайте коньяку тогда, мне Шустов прислал очень хороший. Слышали про нашу отечественную марку? Или вы там в Европах привыкли к Мартелям?

Я отзеркалил добродушную улыбку, произнес:

— Кто же от коньяка откажется, тем более, от хорошего? Я — только «за».

— Но вы так и не ответили, какими судьбами вы здесь оказались?

— Приезжал представляться по поводу назначения.

Коротко поведал о церемонии. Передал в лицах всю унылость процедуры представления.

— А ведь и я там должен был присутствовать, но манкировал. Забыл совершенно! Меня эти официальные приемы вгоняют в тоску. Все тяготятся этим — и кто пришел, и встречающие. Но проводят и проводят эти китайские церемонии.

Лакей принес графинчик с коньяком, серебряные рюмки, нарезанный лимон и сыр. Михаил налил ароматный напиток, и мы выпили.

— И правда, хороший, — оценил я напиток, ставя рюмку на стол. — Пьется без содрогания.

— А вы знаете, я ведь как цесаревич теперь главный начальник всех казаков, — вдруг сказал Наследник. — Я застал покойного Василия Александровича Бунакова, — он перекрестился. — И генерал постоянно вспоминал вас. Говорил, что подарили ему остаток жизни. Увидел новых внуков.

— Мы состояли в переписке, — сказал я. — Очень достойный человек был. Несмотря на болезнь, бодрость духа не утратил до конца.

— Вам там нелегко будет, — Михаил вздохнул, задумчиво вертя в пальцах лимонную дольку. — Я распоряжусь выделить специальную сотню уссурийских казаков. И донцы поедут с вами — мало ли что в дороге приключится.

Вот это, я понимаю, разговор по делу.

***

Приехал ветеран нашей работы — Слава Антонов. Ведь мы с ним чуть ли не с первого дня. Он вместе с Винокуровым синтезировал стрептоцид, его стараниями создан пенициллин. И открытие инсулина — тоже он, профессор и доктор наук, обладатель почетных званий и прочего красивого барахла, которое приятно повесить на стену в своем кабинете.

Сейчас Антонов мало походил на того худощавого студента с робким лицом. Раздобрел, посолиднел, взгляд уверенный. Одет в дорогущий костюм, ботинки прямо в музей обувных шедевров просятся. И часы в жилетном кармане на очень богатой цепи. Красавец-ученый, по-другому и не скажешь.

А еще Слава очень умный. Он хорошо помнит, откуда пошел его успех, и ни разу меня не подводил. Договоренности соблюдал, лишнего не болтал. То есть под дамским воздействием глупость упороть мог, это запросто, но никогда в свои амуры не мешал научную деятельность. До сих пор не женился, кстати. И мне ни капли не жалко, что во всем мире определяют уровень глюкозы «по Антонову» и лавры спасителя миллионов диабетиков — его. Так я уже на подготовительном этапе перестал соображать, что там и к чему. А он смог всё понять, улучшить, и сделать так, что теперь все только повторяют за ним. Молодец, короче. Моя школа.

— Новые антибиотики пока в разработке, — докладывал Слава. — Как и договаривались, лабораторию с посторонних глаз убрали, все сотрудники проверенные.

— Успехи есть хоть?

— Пока только наметки.

— Из земли попробуйте выделять. Берите пробы из разных мест.

— Объясните, Евгений Александрович, — попросил удивленный Антонов.

— Берешь землю, готовишь водную взвесь, сеешь какую-нибудь грамположительную флору, стафилококка, допустим, капаешь сверху каплю болтушки, смотришь. Найдешь самый убойный для стафилококка микроб, выделишь…

— Неужели антибиотики прямо у нас под ногами?

— Проверить не долго.

— Всё понял теперь! Займемся сразу, как вернусь!

Я представил Антонова, заставляющего сотрудников приносить землю из разных мест. Грамицидин именно так и открыли. Гаузе и Бражникова этот способ бесплатной и беспрерывной поставки образцов придумали — и спасли тысячи жизней.

— Давай по свертываемости. Два месяца отчеты не присылал, рассказывай.

— Сейчас мы близки к выделению фактора пять, — почти торжественно объявил Слава. — Новые центрифуги помогли решить много вопросов. По протромбину есть подвижки. Но то, что отсутствует при гемофилии — увы. Боюсь, технического уровня пока не хватит ни у одной лаборатории мира, — вздохнул он.

В девяносто восьмом я вызывал Антонова в Базель уже после миланской эпопеи. Он приехал якобы проведать меня и сообщить об успехах запуска продаж инсулина. Но главную причину я никому не сказал. Дал Славке неограниченное финансирование и полный карт-бланш в плане исследования свертываемости крови. Всё, что я помнил — факторов двенадцать штук и большинство открыто после второй мировой. Поэтому надо было найти кучу очень хороших, а лучше — талантливых биохимиков и физиологов, купить их, похитить, шантажировать, а потом, когда они перейдут на сторону добра, всячески поддерживать. И работать до тех пор, пока они всей лабораторией не получат нобелевку за эпохальное открытие. Потому что научное открытие — это железные задницы исполнителей, хорошо представляющих цель своей деятельности, при должном финансировании.

«Институт крови», как гордо назвал Антонов наше детище, работал максимально открыто. Статьи о достижениях публиковали везде — и это вызывало ответ у других ученых, которые почему-то остались за бортом проекта. Впрочем, Слава уже никого не искал, желающих поработать у него теперь было, хоть отбавляй. Резус-фактор они нашли вообще походя, я даже не намекал. Когда французы спросили у Сеченова, что он думает об этом открытии, Иван Михайлович только махнул рукой:

— Баталов в первый же день работы об этом говорил. Для меня ничего нового.

Зашел лакей.

— Ваше сиятельство, на обед будут еще двое гостей. Сейчас у Агнессы Григорьевны.

— Ты же останешься? — спросил я Славу.

— Конечно. Тем более, давно не видел её сиятельство.

— Накрывайте на пятерых, — велел я слуге.

Что у Агнесс гости — это радовало. Пусть общается, лишь бы не сидела в одиночестве.

Когда мы спустились, нас уже ждали.

— Прошу прощения за опоздание. Позвольте представить: Вячеслав Дмитриевич Антонов, директор Института крови. Эмма Владимировна, рад вас видеть.

— Вы когда называете меня по отчеству, я чувствую себя старухой, — улыбнулась баронесса Фредерикс. — Это Александр. Поэт. Он будет переводить книгу Агнесс.

— Александр Блок, — встал и представился гость. Высокий, широкоплечий, симпатичный. Нос крупноват, но это лицо не портит.

Я удивленно посмотрел на него. Блок? Классик? Переводит детектив?

— Да, я поэт, — улыбнулся он, будто угадав мой вопрос, — но уважаемая Агнесса Григорьевна сумела заинтриговать. Книга и вправду очень хорошая. Думаю, перевод будет готов быстро.

Я взглянул на Агнесс. Она сидела с прямой спиной, сдержанно улыбалась. Я постарался не показать свою тревогу. Молодой Блок красив, влюбчив, и запросто может включить супругу в свои гениальные стихи. А как они действуют нынче на дам известно! Что же… придется провести воспитательную беседу с гением. Разумеется, очень аккуратно и деликатно.

***

Испытания водостойкости обеих «Агнесс» решили провести в один день — чтобы не тратить время попусту. Собрались все причастные и прилично так непричастных. Пришел даже вице-адмирал Ричард Романович Дикер, председатель правления Балтийского завода. Суровый дядька с окладистой бородой, взгляд которого, наверное, мог строить подчиненных без единого ругательства. Было в нем что-то от старых русских адмиралов — тех, что могли в любую бурю на мостике спокойно попивать чай, не теряя достоинства.

Но выпендриваться не стал. Подошел ко мне и Джевецкому, поздоровался, задал пару специфических вопросов, характерных для человека, который действительно понимает, о чем говорит. Выслушал ответ, кивнул и долго тряс руку Степана Карловича. Вся его свита при этом скромно стояла в стороне, не вмешиваясь.

Скомандовали начинать.

Почему-то первой пошла третья модель. Мне без разницы — в мои предрассудки это не входило. Погружение прошло гладко. Через час лодку начали поднимать обратно.

— Решили пока оставить торпеды Уайтхеда, — докладывал Джевецкий, пока мы ждали подъема. — Более привычны, надежны, не требуют дополнительных механизмов. Аппараты регенерации воздуха установим при окончательной сборке, сегодня все равно погружаются боцман и трое матросов — им кислорода хватит. Термоизоляция тоже будет ждать своего часа. Пока всё в черновом варианте, чтобы проверить работоспособность. Всё равно демонтировать, время только терять.

По «Агнесс-3» замечаний не было. Я облегченно вздохнул. Хорошее начало. Бывает ведь что-то положительное в этой жизни!

Перешли ко второй модели. Которая от номера три отличалась только цифрой на обшивке.

И тут вице-адмирал Дикер неожиданно решил, что не хочет оставаться сторонним наблюдателем.

— Господа, думаю, мне тоже стоит спуститься, — сказал он, и, не дожидаясь возражений, первым полез в люк.

Мне оставалось только последовать за ним. Нехорошо, если главный начальник подлодку осматривает, а владелец топчется на берегу. Джевецкий, понимая, что оставлять нас одних внизу — риск получить кучу лишних вопросов, полез следом.

Рубка оказалась тесной даже для троих.

— Вы командуйте, — сразу сказал я Джевецкому. — Мы с Ричардом Романовичем не будем вам мешать.

Люк задраили, лодку начали опускать краном.

Внутри это ощущалось не так плавно, как снаружи: гулкие рывки, легкая качка. Но в целом — терпимо.

— А что, господа... — начал Дикер, но не успел договорить.

Что-то громко заскрипело, всех бросило в одну сторону, потом в другую, и лодку начало как-то незапланированно пошатывать. Я врезался плечом в стену, Дикер успел ухватиться за какую-то трубу, а Джевецкий, едва удержавшись на ногах, глянул вверх.

Мигнула и потухла лампочка.

— Трос сорвался, носовой, — неожиданно спокойно произнес Джевецкий. — Команда, задраить перегородки! Перейти на аварийный режим.

Не знаю, кто и что сейчас думал, а у меня в голове бился только один вопрос: какое событие случится раньше: мы задохнемся или замерзнем?

Глава 11

Газета Копейка. Рецептъ Герметической Медицины.

1) Если у пацiента падаютъ волосы, то магнетизеръ, обладающiй здоровой растительностью, можетъ передать пацiенту всѣ свойства своихъ волосъ, если обрѣжетъ нѣсколько прядей (нечётное число) и положитъ ихъ въ воду, которою пацiентъ будетъ каждый день примачивать свою голову.

2) Чтобы вылѣчить болѣзни желудка и, главнымъ образомъ, почекъ и пузыря — надо варить кусокъ свинины въ уринѣ больного, давъ три раза выкипѣть и прибавляя свѣжей, а затѣмъ отдать её съѣсть собакѣ или свиньѣ.

3) Чтобы залѣчить рану — надо когда☉ и ☽ находится въ знакѣ ♋︎ , положить въ горшокъ нѣсколько живыхъ раковъ, закрыть его, замазать герметически и накаливать, пока раки не превратятся въ бѣлый порошокъ. Этимъ порошкомъ надо присыпать раны.

— Опередили! Никакой субординации, — проворчал Дикер в адрес Джевецкого. — Что же, господа, предлагаю отпраздновать успешные испытания за дружеским, так сказать, обедом.

— Всецело поддерживаю, — ответил Джевецкий.

— Но трос... мы же... — в недоумении спросил я, пытаясь не дать петуха.

— Сейчас выровняем, закончим проверку, дам команду всплывать, — совершенно спокойно объяснил Степан Карлович. — Ничего ведь страшного не случилось. Странно было бы, что корабль, созданный для подводного хода, от такой ерунды тонуть начал. А трос — так тут вон, с одной стороны вице-адмирал, с другой — тайный советник. То же самое, но по гражданской линии. Обязательно что-то должно было произойти.

— В таком случае, по окончанию испытаний приглашаю всех в ресторан Императорского яхт-клуба. Отказов не принимаю.

Зачем я связался с этими водоплавающими? Мы, можно сказать, утонули, темно, как на картине французского художника Альфонса Алле «Битва негров в пещере глубокой ночью», а эти двое выделываются — обсуждают меню обеда во время аварии. Мне пришлось собрать всю силу воли в одну кучу, чтобы соответствовать. Тут отсутствие освещения не дало упасть лицом куда-нибудь. А тактичные спутники сделали вид, что дрожь в голосе не заметили.

— Но зачем скучать? — продолжил Дикер. — Расскажите, князь, о той славной эпопее в Альпах. Ведь столько лет прошло, а история до сих пор кажется невероятной.

— Правду говорят, что время лечит, — сказал я. — Первых года два я ночью в холодном поту просыпался от кошмара, что это вновь повторяется. А сейчас могу рассказывать, и даже с юмором.

Я пересказал историю Симплон-Дорфа. В рубке повисла тишина.

— Слава Богу, я выбрал флот, — наконец произнес Ричард Романович, откашлявшись. — Тут максимум снарядом голову оторвет. А уж такое... ни за какие сокровища мира.

Вот и пойми их, моряков. Мне их работа тоже кажется чистым безумием.

***

Для подготовки вступления в должность Сергей Александрович выделил мне аж три кабинета в Госсовете. Теперь при случае могу сказать, что и в высшем законодательном органе у меня есть помещение. На втором этаже, кстати, самом козырном, не в полуподвале. Делегация сопровождения собиралась внушительной: армейские и флотские чины, минздрав, жандармы, казаки, представители «Русского медика». Все завертелось достаточно быстро, многие вопросы удалось делегировать по инстанции.

В заместители мне выдали того самого статского советника Валериана Дмитриевича. Фамилия его была — Тройер. В переводе с немецкого — преданный. Ни больше, ни меньше. Впрочем, он с ног до головы был человек Сергея Александровича, так что понятно, кому его верность принадлежала. Я его воспринимал спокойно — сотрудник он грамотный, опытный, ситуацию на местности знает получше моего. Начнет пытаться играть в свои игры — уедет в западном направлении очень быстро. Или за сельское хозяйство будет отвечать. Но пока этот человек без особых примет работает как следует, трогать его не буду.

Я на этого Тройера взвалил всю бюрократию. Ему привычнее, да и по должности положено. Валериан Дмитриевич не роптал, делал всё тщательно и исправно. Бумажка к бумажке, запрос к запросу, все подшито, задница прикрыта. Пусть работает. Мне не жалко. А я всё время держал в голове реплику Агнесс, произнесенную во время обсуждения моего назначения. «Ты же всегда можешь подать в отставку?» — спросила она. И вот этот шанс спрыгнуть с подножки, если пойму, что не справляюсь, придавал спокойствия. Это я в кабинеты наездами появлялся, потому что встречался с разными людьми, которые, как мне казалось, нужнее государевой службы.

Интересоваться деталями личной жизни Валериана, предпочтениями, и прочим, не стал. Не надо оно мне пока. Тут самолеты толком не летают, подлодки утонуть норовят, жена романы переводит...

Поэт Блок — оказался очень ответственным товарищем. Дисциплинирован и корректен. Работают они с Агнесс только в большой гостиной, и почти постоянно с ними Эмма Фредерикс. Понятно, сейчас она не фрейлина императрицы, из-за отсутствия таковой, времени свободного вагон, вот и уцепилась за шанс с толком провести время. Пьют один только чай, обсуждают книгу и куски перевода, которые Александр Александрович приносит с собой. Но поговорить всё-таки надо, а то у этих поэтов вообще неизвестно что в голове происходит.

Оказалось, что события на издательской ниве несутся просто с умопомрачительной быстротой. Об этом мне сообщила жена, когда я вечером вернулся домой.

— Переодевайся, будем ужинать, — сказала она, поцеловав меня на пороге.

Я не перестаю приятно удивляться. Этот дом решительно излечивает Агнесс. Она на человека стала похожа, а не на робота, как еще несколько месяцев назад. Рыбки? Книга? Воздух? Может быть, столичный Питер с его красотами? Не знаю, что, но пусть оно работает и дальше.

После ужина мы собрались уже подняться в музыкальную гостиную, пребывание в которой так замечательно воздействует на укрепление семейного благополучия, как явился лакей и сообщил, что нас желает видеть присяжный поверенный Боровиков.

— Приглашайте, — кивнул я.

— Думаешь, есть какие-то известия? — спросила Агнесс.

— Вряд ли, — отозвался я, потягиваясь. — Наверняка сейчас расскажет о каких-то переговорах, за которыми должны последовать еще одни, а потом, если получится, то назначат окончательный промежуточный раунд... Бюрократы.

Этого бойкого молодого человека нам порекомендовали как большого специалиста по издательским делам и прочим творческим штучкам. Очень удобно было, что его юридическая контора работала и с немцами. Поначалу у меня были сомнения — слишком уж много внимания тот уделял внешней стороне дела: костюму, обуви, шляпе. Как-то давно я прочитал наблюдение одного адвоката, что если с противной стороной приходит весь из себя метросексуальный мужчина, да еще и прямиком из барбершопа, переживать не за что: процесс выигран. Опасность представляют небритые персоны в потертых пиджаках. Но тут было исключение: довольных клиентов у нашего юриста было много.

— Ваши сиятельства, — чуть картинно поклонился поверенный. — У меня для вас хорошие новости.

— Проходите, присаживайтесь, — я показал на кресло. — Поведайте нам благую весть.

— Во-первых, хочу поздравить ее сиятельство: издательство Маркса берется печатать ваш роман. Первых глав оказалось достаточно, чтобы они оказались заинтересованы. Печать, распространение, реклама в «Ниве». Иллюстратор начнет работать после вашего согласия. Ориентировочный гонорар — две тысячи рублей. Придется поторговаться.

Агнесс слушала, словно не веря. Сумма и правда, была впечатляющая. Столько хороший доктор за год зарабатывает. Впрочем, если издатели запросят права сразу на много стран... Да, тут надо все тщательно обдумать.

— И... когда они планируют напечатать? — спросила жена. Вроде и спокойно, но меня не проведешь: волнуется.

— Пока обозначен срок не позже марта. И в связи с этим у меня вторая новость. Вот, читайте, — Боровиков вытащил из портфеля бланк телеграммы и подал Агнесс.

— «Verlag Ullstein» напечатает «Zehn kleine Jäger» в согласованные сроки. Наш юрист готов выехать для подписания договора.

Я видел, как она сглотнула, её пальцы чуть сжали бумагу.

— Поздравляю, мадам, — улыбнулся Боровиков. — Вы стали профессиональным писателем.

***

Холодный ветер рвал полы шинелей, кружил снежную пыль над перроном Николаевского вокзала, а я стоял у вагона, сжимая в руке трость. Петербург провожал меня типично — серым небом, запахом угля да щемящей тоской прощаний. Вокруг толпились чиновники, офицеры, купцы, шмыгали носильщики с сундуками. Где-то за спиной фыркал паровоз, будто нетерпеливый конь, рвущийся в путь. Провожать себя Агнесс я строго-настрого запретил. Долгие проводы — лишние слезы. Её слезы. Я не мог позволить, чтобы она снова расклеилась... а потом корил бы себя за это всю дорогу. Тяжело было оставлять жену в Питере одну? Тяжело. И тревожно. Но брать ее на войну...

— Ваше сиятельство, всё готово, — Тройер возник слева, почти бесшумно, как тень. Его худое лицо, всегда чуть бледное, сейчас казалось прозрачным от мороза. — Осталось только принять командиров конвоя.

Кивнул, не отрывая взгляда от вагона. Мой личный. Шесть окон, позолота по борту, герб Баталовых на дверце — серебряный бунчук на фоне зелёного щита. Внутри — кабинет, отделанный красным деревом, спальня, даже ванная. Роскошь, которую не стыдно было везти на край империи. Где за тысячи вёрст меня ждут не ковры и кабинеты, а разбитая глина портовых улиц Порт-Артура. Это все Тройер расстарался. Он договаривался с министерством путей сообщений насчет состава, выбил «синюю волну» — поезд поедет по Транссибу с высшим приоритетом. Он же заказал герб на вагон, «чтобы все знали, кто едет».

— Казачий есаул Громов! Начальник жандармской команды штабс-ротмистр Любин! — голос дежурного по вокзалу разрезал гул толпы.

Повернулся. К перрону шагали двое. Первый — казак, ростом под два метра, плечи — как ворота, борода чёрная, вразброс, будто её топором вырубили. Папаха набекрень, шашка позвякивала о сапог. За ним — жандармский офицер: стройный, гладко выбритый до синевы, в военной шинели. Любин был пониже казака, но двигался с грацией кошки. За ними шли двое нижних чинов, и они несли в руках... два пулемета Мадсена! Их я видел на вооружении у охраны Царского Села. Подарок Сергея Александровича? Что же... не откажусь.

— Есаул Громов, ваше сиятельство! — казак ударил каблуками, отдавая честь. Голос — бас, из глубины груди. — Конвой в полной готовности. Сотня ребят хоть в огонь, хоть в воду.

— Штабс-ротмистр Любин, — жандарм поклонился чуть сдержаннее.

— Надеюсь, господа, нам хватит вашей бдительности до самого Порт-Артура, — сказал я, пожимая руки. — А вы, есаул, к дальним переходам привычны?

Громов хмыкнул, поправил папаху:

— От Кубани до Маньчжурии скакал, ваше сиятельство. Мои казаки — не бабы, в поезде не зачахнут.

Любин еле заметно поморщился — видимо, от грубоватого тона. Медведь и змея. Как они уживутся?

— В путь, — кивнул я, поднимаясь по ступеням вагона.

Внутри пахло кожей, ладаном и свежей краской. На столе в кабинете уже ждали бумаги от Тройера: донесения из Порт-Артура, телеграммы из министерства. Присел в кресло, глядя, как за окном проплывают огни вокзала. Поезд дёрнулся, колёса застучали, увозя меня от дворцовых интриг — к фронту, которого ещё не было. Мы все уже слышали его дыхание. Японцы не скрывали аппетитов, а наш флот в Порт-Артуре дремал, как старый лев, который ещё помнит вкус крови, но ленится поднять голову.

— Ваше сиятельство, разрешите доложить? — Тройер замер у двери, держа папку с гербовой печатью.

— Давайте, Валериан Дмитриевич.

— Компания «Русский медик» разместила в третьем вагоне аптеку и десятерых врачей. Говорят, готовы даже к эпидемиям.

— Надеюсь, не пригодится, — провёл рукой по бархатной портьере. — А казаки?

— Расположились в теплушках, устроили там нары. Есаул просил передать: «Спасибо, что оборудовали как следует».

— А жандармы?

— Штабс-ротмистр Любин лично осматривает багаж прислуги. Уже конфисковал три фляги с самогоном.

Я засмеялся. Надеюсь под раздачу попал не Жиган с Василием. Эти вполне могут везти с собой выпивку. Впрочем, бывший хитрованец наверняка все спрятал так, что ничего не найдешь.

— Пусть бдит.

Потянулся к графину с коньяком, но передумал. Впереди — недели пути, а трезвость сейчас дороже удовольствий.

За окном замелькали огни окраин. Петербург отступал медленно, словно не желая отпускать.

***

«Синяя волна» — замечательная штука. Едем почти без остановок. Кроме технических, конечно. Заправка паровоза водой на ходу до сих пор почему-то не придумана. Смена бригад — тоже. Так что перерывы в движении всё равно есть. И здесь, конечно, на всех этих маленьких станциях, в народные массы погружаешься, сам того не желая. Ведь стоит выйти из вагона подышать свежим воздухом и ноги размять — и вот они, неизменные торговки с горячими пирожками, рыбой, вареными яйцами и еще бог весть чем.

Рядом провожают рекрутов, еще не знающих о скорой войне, и оттуда доносится разноголосый женский вой и выкрики унтеров, сопровождающих команду. Загулявшие мужички пляшут прямо на рельсах под наигрыши гармониста, играющего громко и вдохновенно, но неимоверно фальшиво, и мелодию угадать нет возможности. Видимо, ее играет человек, верящий, что нотная грамота убивает талант. И неважно, как называется станция, везде одно и то же. Иногда кажется, что пьяненький гармонист со своей тальянкой ездит с нами и выходит для выступления на остановках.

«День сурка» с небольшими изменениями повторялся довольно долго — однообразные станции, полустанки, будки стрелочников. Вся разница была в пройденном за сутки расстоянии и оставленных в западном направлении населенных пунктах. Не то чтобы я большой любитель зачеркивать крестиками дни на настенном календаре и втыкать булавки в карту, но хоть какое-то разнообразие. И вот перед нами славное море, священный Байкал. Здесь исключительно для веселья и изменения наскучившего графика нас ждала паромная переправа. Всё потому, что движение по Кругобайкальской железной дороге планируют открыть к осени четвертого года. Или пятого — как получится. Или когда-нибудь потом.

На станции Байкал, где наш состав должны были разобрать и погрузить на паром, царил абсолютный бардак. Началась с того, что нас загнали в какой-то дальний тупик. Я подождал почти час, но начальник станции нас своим появлением решил не баловать. Тройер пошел на разведку, и выяснил, что начальник станции болен, его зам куда-то уехал, а дежурный по станции занят возникшими при отправке парома сложностями. Просит прощения, и как только освободится, займется нами.

Ждем еще час. Официального злого умысла нет, но, как говорится, по форме — уважение, по сути — издевательство. Бывает. Даже царские поезда иногда застревают, чего уж тут.

Когда дежурный наконец появился, он выглядел так, будто его сейчас сдует с перрона — бледный, с трясущимися руками. Усталость, а не страх. Оказалось, половина персонала станции слегла с инфлюэнцей, и люди работают сутками. Новых больных нет, но выздоровели еще не все.

— Паромы ходят, но с задержками, — усталым голосом объяснил дежурный. — Ледовая обстановка сложная. Каждый рейс может стать последним.

Интересно, он сам хоть понимает, как успокаивает?

Из доклада дежурного я узнал, что для парома используют пароход-ледокол с оригинальным названием «Байкал», новенький, девяносто девятого года постройки, изготовленный на верфях Ньюкасла. Вместимость одного рейса — две с половиной сотни пассажиров и шесть вагонов. Время в пути — от четырех до шести часов, длина маршрута — шестьдесят четыре километра.

— За сколько вы сможете переправить наш состав? — спросил я, когда мне надоело выслушивать технические данные.

— Даст Бог, и за сутки справимся, — ответил дежурный. — А ежели лед станет, то и дольше выйти может.

Не иначе как тайный буддист, спокойный как удав.

— Командуйте, — кивнул я. — Надеюсь на ваш профессионализм.

А что я мог еще сказать? Повлиять на байкальский лед не имею возможности, а укрепить оный до той степени, когда вагоны по льду смогут перетащить, тоже не в силах. Остается только ждать.

Первым рейсом отправили штабной вагон, охрану и мою передвижную резиденцию. На борту парома, стоя у поручня, я хотел было полюбоваться Байкалом, но быстро разочаровался. Ветер, хлеставший по лицу, был едва ли не сильнее, чем на Симплоне, и в глаза тут же полетела колючая снежная крупа.

Я плюнул и вернулся в вагон.

...И бессовестно уснул, проспав до выгрузки на станции Мысовой. Хотя что бы я там увидел кроме льда и снега? Вряд ли здесь они какие-то уникальные.

Уже на твердой земле я собрался выйти из вагона, но буквально через секунду изменил свое решение. Почему-то мне не понравился ветер, швыряющий в лицо порции снега.

— Тройер, вы где? — позвал я, вернувшись назад.

— Слушаю, ваше сиятельство! — выглянул из своего купе мой заместитель.

— Пошлите кого-нибудь узнать, когда ожидать следующий рейс

Минут через двадцать выяснилось, что знает это только господь бог — именно он отвечает за внезапно испортившуюся ледовую обстановку. А это значит, что вполне возможно встречать Рождество нам придется тут, на станции Мысовой. Единственная радость, что есть телеграф — получится не только сообщить всем заинтересованным, где и как я, но и поздравить с праздниками.

Глава 12

КІЕВЪ, 27 декабря 1903 г. Попытка японцевъ завязать съ русскими сахарозаводчиками непосредственныя сношенія по сбыту русскаго сахара въ Японію успѣха не имѣла. Германскимъ экспортнымъ фирмамъ удалось, однако, ввезти русскій сахаръ въ Японію подъ видомъ германскаго продукта. По послѣднимъ сведеніямъ за текущій годъ Японія купила черезъ Гамбургъ — Нейфарвассеръ около 2 милл. пудовъ русскаго сахара.

ШАНХАЙ. Гоненія на китайскихъ либераловъ продолжаются. Кантонскій вице-король потребовалъ выдачи четырехъ студентовъ, укрывшихся въ американской миссіи, обѣщая при этомъ, что студенты не будутъ обезглавлены, а только посажены въ тюрьму. Американцы выдать студентовъ отказались, заявляя, что китайская тюрьма страшнѣе смерти.

Под утро я проснулся от холода. В купе было не просто зябко — ледяной воздух пробрался под одеяло, и даже халат, накинутый на плечи, не спасал. Выйдя в коридор, я быстро нашел источник проблемы: кто-то из альтернативно одарённых личностей открыл фрамугу, выпустив тепло наружу. И выстудил весь вагон. Который и так нельзя сказать, чтобы сильно хорошо отапливался.

Я закрыл окно, пошел дальше по поезду — проверить наличие умственно отсталых в других вагонах. Солнце уже начало вставать — появился ярко-красный краешек из-за деревьев. Судя по цвету, нас ожидал еще один холодный день.

Голоса из третьего купе заставили меня замедлить шаг. Узнал их сразу — доктор Гриневский и Семёнов. Славные парни, из первого московского набора скорой. Гриневский — опытный врач, отец семейства, человек крайне практичный. Поехал не из патриотизма, а потому что предложенные мной суммы позволяли спокойно содержать жену и детей. Семёнов — совсем другое дело. Звезда скорой помощи, прошедший путь от фельдшера до заместителя Моровского. Тот его и уговорил присоединиться к нашей экспедиции.

— ...а всё-таки Сергей Александрович — не чета Николаю, — прозвучало за деревянной перегородкой. Голос Гриневского, суховатый, как осенний лист. — Царь колеблется, а Государственный совет все решает. Без воли Великого князя ни один закон...

— Воли? — Семёнов фыркнул, прерывая коллегу. Услышал, как звякнул стакан о поднос. Завтракают? — Это вы называете волей? Задушить земства, запретить собрания, студентов в тюрьмы гнать пачками...

Сердце забилось чаще. Я встал у окна, как бы любуясь восходом.

— Порядок прежде всего, — отрезал Гриневский. — После убийства отца Александра Третьего страна едва не рухнула в хаос. Сергей Александрович — опора. Вон, в Москве, когда он генерал-губернатором был, сколько всего полезного сделал! И Эрмитаж тебе, и Верхние Торговые ряды. Открыли новый водопровод, создали городскую канализацию вместо лошадей с бочками и запретили сливать отходы в Москву-реку. А трамвай?

— Это уже после него пустили, — буркнул Семенов. — Да он пол-Москвы в сыскные отделения превратил! Вы бы спросили у Толстого, что он о его «порядке» думает! Или у тех, кто в Шлиссельбурге гниет за брошюры...

За окном появились снегири. Уселись на ветку, начали чистить перышки.

— Вы идеалист, Пётр Андреич, — тише произнёс Гриневский. — Государство — не благотворительное общество. Без жёсткой руки Россию разорвут. Вспомните Смутное время.

— Жёсткая рука? — Семёнов рассмеялся горько. — Она же и погубит страну. Народ не поймёт, что его душат ради «блага». Вон, вчерашние известия — опять стачка на Обуховском. Вызовут казаков, сколько крови будет?

— А вы предлагаете уступки? — Гриневский повысил голос. — Сдаться революционерам? Тогда конец империи!

— Империи? — Семёнов явно встал с полки, шаги зашаркали по полу. — Империя — это не только дворцы да указы! Это люди, Аркадий Степаныч! Если их спины гнуть — сломаются.

В конце коридора грохнула дверь — зашёл проводник с подносом. Я отлип от стены, сделал вид, что поправляю ремень.

— ...а ещё его жена, Елизавета Фёдотовна, — внезапно сменил тон Гриневский. — Благотворительностью занимается, больницы строит. Знаете, сколько они пожертвовали попечительским советам?

— Сто рублей выжали из народа, десятку вернули обратно, — хмыкнул Семенов. — Нате, подавитесь! Тоже мне благотворительность!

— Нет, не всё так однозначно!

— Милостыней систему не исправить. Вы же сами на скорой — повидали жизнь простых людей. Тиф в казармах, дети с фабрик — кости да кожа...

Проводник поравнялся со мной, почтительно поклонился: «Ваше сиятельство». Голоса в купе стихли. Услышали.

Я двинулся вперёд, не оборачиваясь. В ушах звенело: «Жёсткая рука... люди... сломаются». В кармане пальцами нащупал телеграмму Великого князя, что командировки Макарова и Куропаткина одобрены, прибытие в Порт-Артур ожидается в начале января. Увы, я с этой «подводной лодки» уже не спрыгну — она нырнула прямиком к русско-японской войне. Всплывет ли обратно?

***

— Евгений Александрович, начальник станции, — доложил Тройер, когда я вернулся к себе.

— Приглашайте.

Ну хоть здесь руководящие органы имеются. Начальник станции, высокий брюнет с жидкими бакенбардами и вислыми усами, представился: Варфоломей Христофорович Каменев. Говорил чётко, но как будто слегка нервничал.

— Ваше сиятельство, примите мои извинения за задержку. Лёд на Байкале...

— Насколько серьёзная проблема?

— Даст Бог, паром пройдёт. Но...

— То есть всё зависит от Господа Бога, — вздохнул я. — Хорошо.

Каменев кивнул, поколебался мгновение и выдал:

— А не окажете ли честь... Понимаю, день семейный, но позвольте пригласить вас на рождественский ужин.

Правильный ход. Учитывая, что начальник станции был лицом администрации, отказ мог бы прозвучать не лучшим образом. Но и соглашаться я не спешил.

— Благодарю за столь лестное приглашение, но вынужден отказаться. Не хочу смущать ваших домашних. К тому же, сотрудники ждут моего присутствия здесь.

Глаза Каменева вспыхнули одобрением. В пляс он, конечно, не пустился, но видно было, что облегчение у него огромное. Много тут всяких проезжает, если каждого по-царски встречать, никакого жалованья не хватит. А оно у начальника станции в глубинке не очень большое.

— Однако, — добавил я, — с удовольствием пойду с вами на службу в храм.

Это окончательно склонило чашу весов в мою пользу.

Учитывая наше прибытие, в небольшую церковь народу на всенощное бдение набилось много. Меня попытались провести в первые ряды, но я отказался. И сзади постою, не убудет. В конце концов я здесь — не первое лицо, а так, мимо проезжал. Опять же, если на тебя все смотрят, ни нос почесать, ни зевнуть втихаря. А ночные службы в церкви, они очень к этому располагают. Впрочем, ростом я настолько выделялся среди местного мелкотравчатого народа, что на меня пялились больше чем на иконостас, особенно поначалу. Нос не почешешь.

Всенощная — мероприятие длительное, требующее терпения и устойчивости. Песнопения на церковнославянском, долгие молитвы... Я оглядывал убранство храма. Не Исаакий, одно слово. Очень бедный храм.

Роспись — силами троечников из художественной школы. Оклады на иконах — минималистичные. Свечи местами прогоревшие, ряса на батюшке — времён Очакова и покоренья Крыма.

Небогатый приход, но в этих местах богатых и не бывает.

Решение пришло само собой. После заутрени сделаю пожертвование. Пусть обновят храм. Думаю, эта станция не раз ещё будет принимать поезда с ранеными и новобранцами. Может, у людей останется хоть какая-то надежда.

***

Сутки еще мы ждали остатки своего состава на Мысовой. Мне только интересно, мастера забить японцев щелбанами в курсе про это бутылочное горлышко на Транссибе? Когда подувший не в ту сторону с неправильной силой ветер может запросто притормозить подвоз живой силы и боеприпасов на неизвестный срок? Более чем уверен, что им об этом докладывали, и не раз, но деятели в высоких кабинетах о подобных мелочах не думают, негоже им. Зачем учить географию, если кучер и так отвезет, куда скажут?

Делать было особо нечего, и я осмотрел всю станцию — от причала до депо, разослал поздравительные телеграммы в связи с Рождеством, а после, как и собирался, отправился к священнику.

Раньше я бы просто подошёл и поздоровался. Но Тройер и тут проявил инициативу:

— Ваше сиятельство, необходимо сначала согласовать встречу.

— И давно ты меня опекаешь, как нянька?

— Это не забота, а правило. Всё-таки вы официальное лицо.

Хочется ему улаживать вопросы? Ради Бога.

Он подошёл к батюшке, направлявшемуся после службы в ризницу, и что-то сказал. Судя по тому, как священник слегка вскинул голову, явно услышал нечто неожиданное. Через минуту ко мне вышел невысокий, кругленький дьякон лет сорока. Щеки розовое, на лице небольшая редкая бородка.

— Диакон Пётр, — представился он, поклонившись. — Пока отец Михаил переодевается, прошу вас пройти в дом причта.

Внутри всё было просто: одноэтажный домик, три комнаты, тёмные деревянные стены. Судя по всему, батюшка был вдовцом — никаких следов женского присутствия.

Меня усадили в трапезной, обставленной старой мебелью. Дьякон поставил самовар.

Минут через пять пришел и хозяин. Довольно пожилой уже, полноватый, одышливый, чем-то похож на композитора Мусоргского с известного портрета кисти Репина, только взгляд был не потухший, а живой, внимательный.

Я встал, отвесил поклон.

— Благословите, отче.

Он перекрестил меня, и я, сложив руки лодочкой, поцеловал его руку.

— Иерей Михаил, — представился он.

— Врач Евгений Баталов.

— А мне говорили — целый князь, Наместник на Дальнем Востоке!

— Это все пустое, — пожал я плечами. — И временное. Мое призвание лечить людей.

Мы сели.

— Что привело вас ко мне, доктор?

— Я был на всенощной и заутрени. Вижу, что храм нуждается в обновлении. Хотел бы сделать пожертвование.

— Благое дело, — кивнул священник. — Мы будем благодарны любой помощи.

Я достал портмоне и положил перед ним стопку сторублёвок.

— Здесь три тысячи.

Батюшка спокойно, без суеты, словно каждый день получал чей-то заработок за несколько лет, взял деньги и убрал со стола.

— Хвала и благодарность Господу.

Я подумал: какое же разное восприятие у людей... Некоторым эти деньги — бумажки. Другим — жизнь.

***

Наконец-то весь наш состав собрался в одно целое, и мы двинулись на восток. Не прямо, с поворотами, но в общем вектор в ту сторону направлен. При заявленном времени от Москвы до Порт-Артура тринадцать суток для скорого поезда, мы уже слегка задерживались. Потому что знаменитая КВЖД — Китайско-восточная железная дорога, сейчас Маньчжурская, введена в строй буквально полгода назад. Труд гигантский, построили очень быстро, стараниями Витте финансировали затею исправно и в полной мере. Наводили мосты и прорубали тоннель, строили станционные здания и депо. Позавидовать можно. Такую бы энергию — и в мирных целях. Кто мешал за те же деньги сначала построить Амурскую дорогу, которая по нашей территории пройдет? А потом уже осваивать эту дорогую игрушку? Один хрен в итоге китайцам все отдадут. И те даже спасибо не очень громко скажут.

Просвещал меня Тройер. Напрасно я считал его исключительно кабинетным человеком — в деле он оказался куда полезнее, чем можно было подумать. У него в голове хранились сведения обо всех мостах, станциях и перегонах, причем без единого листа бумаги.

— Валериан Дмитриевич, неужели вы участвовали в строительстве? — спросил я, когда он в третий раз без запинки изложил характеристики очередного путепровода. — Живой справочник, не иначе.

— Никак нет, Евгений Александрович. Готовился к поездке тщательно. Знание лишним не бывает, не знаешь, когда пригодится.

Выслуживается? Не похоже.

— Кстати, заметили, пейзажи вокруг совершенно русские? Даже небольшие домики — как у нас.

— Так это наши строили, здесь вдоль дороги всё снесли. В Харбине есть что посмотреть.

Но до места, откуда дорога расходится на северную ветку до Владика и южную — до Порт-Артура, еще пилить через всю Манчжурию.

Названия станций я не пытался запомнить, они сразу слились для меня в какой-то неудобоваримый набор звуков, различить в котором отдельные слова я даже не пробовал.

Честно выходил там, где менялась бригада и паровоз заправляли водой, приветствовал местное начальство, и снова прятался в вагоне. Несмотря на отечественную архитектуру, чувство, что вокруг всё чужое, меня не покидало.

Утром проснулся — стоим. Но коль скоро заместитель не рассказывает, где мы, и не зовет на очередную ритуальную встречу, значит, сейчас поедем. И я спокойно перевернулся на другой бок, пытаясь поймать сон. Подремал, снова открыл глаза. Стоим. Накинул халат, вышел в коридор. Наверное, услышав, как щелкнул замок на двери купе, выглянул Тройер.

— Доброе утро, Евгений Александрович.

— И вам того же. Это что за остановка, Бологое иль Поповка?

— До Бологого отсюда далековато, — вполне серьезно ответил не знающий стишка про рассеянного Тройер. — В тоннеле вагон сошел с рельсов, ждем. Возможно, придется ехать через петлю Бочарова.

— Не слышал о такой. Просветите.

— Прокладка туннеля сквозь Большой Хунган шла с трудом, сроки срывались. Как временное решение инженер Бочаров построил петлю для подъёма и спуска с крутых склонов. Уникальное сооружение, нигде в мире таких нет.

— Подозреваю, что процедура прохождения этой петли займет прилично времени?

— Именно так, Евгений Александрович. Это многоярусная система тупиков, по которой поезда поднимаются и спускаются, маневрируя на разных уровнях...

— Увольте, Валериан Дмитриевич, — я махнул рукой, — еще даже чай не пили, а вы мне в голову что-то вложить пытаетесь. На всё воля Божья и железнодорожников. Как повезут, так и поедем.

***

Поезд стучал колесами, словно отбивая такт моим тревожным мыслям. Пейзаж за окном изменился — потянулись бескрайние заснеженные степи. Горы на горизонте, синие и зубчатые, как спина дракона, медленно ползли за нами, не приближаясь. Я прижался лбом к стеклу, пытаясь разглядеть в этой пустоте признаки жизни: юрты кочевников, стада лошадей... Но Маньчжурия молчала, как заколдованная пустыня.

«Ваше сиятельство, не угодно ли чаю?» — голос проводника выдернул меня из раздумий. Я махнул рукой, даже не обернувшись. Поезд, вздрогнув, нырнул в выемку между холмов, и на мгновение в окне мелькнула тень — словно сама земля нависла над нами, грозя погребением.

Но вот снова равнина. Солнце, клонящееся к закату, окрасило небо в багрянец. Где-то там, за этими безымянными холмами, был Порт-Артур — наш оплот, наш «ключ к Азии». А здесь, в этом вагоне, пахло кожей и паровозным дымом.

Вдруг резкий скрежет тормозов заставил меня вцепиться в подлокотник. Стекла задрожали, люстра в купе закачалась, рассыпая осколки света. Из коридора донеслись крики: «Что случилось?!». Поезд, содрогаясь, замедлял ход. За окном замелькали кусты, потом все остановилось.

И наступила полная тишина. От которой я уже успел отвыкнуть.

А нет. Тишина была не полная — в щелях вагона выл ветер. Да где-то впереди, у локомотива, застучали сапоги по гравию. Я толкнул дверь купе, вышел в коридор, потом на площадку. Дверь была открыта — ветер ударил в лицо зарядом снега.

— Ваше сиятельство! — ко мне уже бежал Любин, бледный как мел. — На путях завал... Бревна, камни...

Я соскочил на землю, рука автоматически легла на рукоять нагана. Сразу как въехали в Маньчжурию — вооружился. Пейзаж был пустынен, но холмы вокруг вдруг показались слишком близкими. Очень уж... удобными для засады.

— Пусть машинист сдаст назад и...

Договорить я не успел. Где-то впереди, за локомотивом, грохнул выстрел. Потом еще один.

Глава 13

МОСКОВСКАЯ ЖИЗНЬ.

28 декабря въ саду «Эрмитажъ», въ Каретномъ ряду, купецъ П-въ, находясь въ нетрезвомъ состояніи, затѣялъ на верандѣ ссору со своимъ сыномъ. Ссора обострилась. «Папаша» тутъ же на верандѣ началъ «учить» сына, какъ слѣдуетъ себя держать въ обществѣ. «Ученье» перешло въ драку, привлекшую къ себѣ вниманіе посѣтителей. Ни отецъ, ни сынъ изъ сада добровольно идти не пожелали, а когда ихъ выводили силой, то они нанесли побои двумъ половымъ и распорядителю сада, о чёмъ полиція составила протоколъ.

ПО ГОРОДАМЪ И СЕЛАМЪ

Отъ екатеринбургскаго полицмейстера получено по телеграфу сообщеніе о бѣгствѣ кассира Государственнаго банка Михаила Абатурова, похитившаго 2 000 р. Абатуровъ скрылся вмѣстѣ съ кафе-шантанной пѣвицей Александровичъ, по сценѣ, а по паспорту — Александрой Степановной Румянцевой. Полицмейстеръ проситъ принять мѣры къ задержанію бѣглеца.

— Хунхузы? — спросил я, всматриваясь в засыпанные снегом склоны.

Из-за сугробов, словно черти из проруби, полезли синие фигуры. Нет сомнений, хунхузы. Их широкополые шляпы замелькали меж деревьев, дао сверкали как льдинки. Сотня, две — нет, наверное, больше. Часть бандитов была верхом — их косматые лошади, пегие и вороные, неслись к поезду, поднимая тучи снежной пыли.

— Ваше сиятельство! В укрытие! — кто-то схватил меня за рукав, потянул обратно к вагону.

Первый выстрел ударил по обшивке, оставив рваную дыру. Потом грянул залп — хунхузы открыли огонь. Пули засвистели над головой, вонзаясь в дерево, со звоном отскакивая от металла. Не знаю, с такого расстояния сколько попало по вагону, но стало не совсем комфортно. Особенно учитывая минимальный опыт пребывания под обстрелами. Кто-то закричал в соседнем вагоне — женский голос, пронзительный, полный ужаса. Хоть бы заткнули ее, только паники не хватало.

Казаки уже сыпались из вагонов, как горох из мешка. Винтовки затрещали, снег закипел пулями. Отобьемся. У нас пулеметы, и вообще...

И тогда грянул мощный взрыв — сзади. Оглянулся: в районе последнего вагона, откуда отстреливались казаки, раскрывался желтовато-черный комок дыма и копоти. Недалеко от меня в снег шлепнулась окровавленная рука. Ничего не видно. И что там могло взорваться?

Упал я в снег не от взрывной волны, хотя она довольно бурным порывом ветра сбила с головы шапку. Показалось, или кто-то меня толкнул? Стоило протереть глаза, как увидел первого хунхуза. Узкоглазый, с обмороженным лицом, вцепился в подножку моего вагона и лез вверх. Проклятый наган никак не хотел появляться на свет, за что-то цеплялся, и пока я собрался стрелять, над моим ухом бахнул выстрел, и бандит завалился под колеса, громко завыв.

— Да что ж вы творите! — меня дернул кто-то, да так быстро, что я даже на ноги встать не мог. А потом и вовсе схватили с обеих сторон. Так и затащили - сначала в вагон, в четыре руки, а потом и в купе, бросив там на пол. — Всё, лежите, не поднимайтесь. Там и без вас есть кому воевать. А случись что, мне потом отвечать!

В годах уже казак, лет сорока, наверное, вон и борода с проседью. Но сильный — меня волок, будто ребенка. Я даже обидеться не успел. Да и смысл какой? Там есть казаки, жандармы, найдется кому командовать. Потому что среди моих умений такого нет. А рядом - Жиган, зыркает по сторонам.

- Ну всё, браток, вы тут без меня дальше, - хитрованец вздохнул тяжело, и исчез, будто его здесь и не было.

Загрохотали пулеметы, причем один — прямо под окном купе.

Как-то всё воспринимается... не линейно, отрывками. Казалось, только что я рассматривал стоящего в дверях моего купе казака, прикидывая, сколько у меня с собой патронов для нагана, желательно при этом заткнуть уши, потому как этот дамский вой на одной ноте с небольшими перерывами на вдох уже надоел. И вот мой хранитель почему-то падает в проход, судорожно подергивая ногой. А снаружи доносится бормотание каких-то деятелей на нерусском языке.

Револьвер я из руки не выпустил, так и держал. Не вставая, на четвереньках дополз до затихшего уже казака, высунул в проход руку и выстрелил трижды. Наверное, хунхузы сюда случайно попали, потому что из ответных действий я отметил только шум покидающих вагон организмов. Пулемет под окном замолчал ненадолго, видать, стреляющий магазин менял. Вот интересно, а где все? Вагон, судя по всему, пустой. Где эти жандармы с казаками? С такими силами какой-нибудь Лихтенштейн завоевать можно, а они куда делись?

И нет бы продолжить прятаться, как и положено нормальному руководителю. Но вагон — место ненадежное. Вон, казаку шальной пулей во лбу дырку сотворило, а уж, казалось бы, спрятались как следует. И я двинулся к выходу. На звук «Мадсена». Это точно наши там орудуют.

Блин, даже мне понятно, что позицию пулеметчик занял так себе. Наверное, где получилось, там и упал. Никакого прикрытия — голая земля. Огонь поинтенсивнее в эту сторону, и... Накаркал! Да что ж ты будешь делать?! Наш парень стрельбу закончил по причине огнестрельного ранения в плечо. И перевязывать его надо поскорее, кровит неслабо — мне с дистанции метров десять видно хорошо.

Развернулся и побежал в купе. Перевязочные пакеты есть, и спрятаны недалеко. Считанные секунды ушли на то, чтобы вернуться, спрыгнуть со ступеньки, и рвануть к раненому. О стреляющих с другой стороны я не думал.

— Давай, дружочек, лежи спокойно, сейчас перевязочку... Один момент...

Я разрезал ему шинель и гимнастерку, разорвал перевязочный пакет. Плохо дело, огнестрельный перелом плеча, тут в наших условиях только ампутация. Но это потом, сейчас жгут, чтобы остановить кровотечение, и повязку. И морфий, конечно, тоже. Получится шину соорудить из подручных материалов — хорошо. Пока бинтом руку зафиксирую, и на шинели оттащу его...

— Ваше сиятельство, стрелять надо! Прут изверги!

Я огляделся. Пулемет немного остудил пыл хунхузов — они залегли и теперь передвигались перебежками. Одни стреляют, другие выдвигаются вперед. Потом меняются.

— Звать как?

— Пров, ваше сиятельство. Стрелять надобно!

Я сначала не понял, что это такое за имя. Потом до меня дошло. Это из-за кровопотери и морфия у него получилось не очень внятно. Одна только беда — я из «Мадсена» не стрелял никогда. Даже рядом не стоял. Может, там надо одновременно на пять кнопочек нажимать и зубами рычажок придерживать? Наверное, мое сомнение было заметно даже раненому, и он сказал:

— Там только на спуск нажать... Хоть в ту сторону... Короткими...

Секунд десять я примерялся, потом до меня дошло, и я, вроде бы поймав в прицел какие-то фигурки, мельтешащие вдали, нажал тот самый крючок. Отдача повела ствол в сторону, и очередь сорвалась на втором выстреле. Новая попытка привела примерно к тому же результату. И только с третьего раза получилось как надо. Уложил сразу трех или четырех хунхузов.

Магазин кончился, и тут я увидел, куда подевались остальные. Казаки обошли бандитов с тыла и ударили со всех стволов.

Пять минут — и всё кончено.

Оставшиеся в живых разбежались.

***

Потом считать мы стали раны... Семеро убитых, тридцать четыре раненых, из них восемь — тяжелые: один огнестрельный перелом, один позвоночник, три ранения живота, и еще три — груди. Основные потери — во взорванном вагоне. Кто-то очень хитрый рассчитал длину поезда, уложил взрывчатку прямо в том месте, где остановились теплушки казаков. Найду — лично расстреляю!

Остальные раненые — более-менее терпимо: мягкие ткани, конечности без переломов. И одно, блин, вывихнутое плечо! На ровном месте! От нападения какого-то сброда, вооруженного неизвестно чем! Отряд хунхузов был втрое больше наших, да ещё и засада — подготовленная, грамотно спланированная. Но меня всё равно душила злость. Это же не фронт, не регулярная армия! Какого чёрта мы вообще понесли потери от шайки бандитов?.

Разбор полетов я отложил на потом, сам поспешил на сортировку. Будем оказывать помощь в условиях, приближенных к боевым. Пока сносили и раскладывали, успели установить палатку для операционной, и даже начать ее разворачивать. Час от старта работ до момента, когда можно было проводить первую операцию. С небольшим плюсиком в три минуты, но результат просто отличный. На неподготовленном месте, в чистом поле. Вот медики — молодцы. В дороге не песняки распевали, а занимались учебой. Вот уж кто шапкозакидательскими настроениями не страдает.

И сортировку провели спокойно, без лишней суеты. Кого надо — обезболили, повязку поменяли.

Меня, правда, пытались оттереть, мол, негоже самому главному начальнику руки пачкать, есть кому. Нет уж, позвольте, я тоже кое-что умею. Сменил китель на белый халат, встал за операционный стол и лично провёл первую лапаротомию. Пуля прошла насквозь, задев кишечник — обычное для боевого огнестрела. Руки работали автоматически, но в голове билась только одна мысль: вот этим мне и надо заниматься. Не бюрократию разводить, не распоряжения подписывать, а оперировать. Потому что люблю это, а не административную работу. Вон, Тройер пусть бумажки перекладывает — с утра до обеда из правой стопки в левую, а потом наоборот. До Порт-Артура, считай, еще не доехал, а уже тошнит меня от команд, которые надо раздавать подчиненным. И это со скальпелем в руках.

Пока медики оперировали и перевязывали, остальные разбирали завал на путях. Умно, кстати, сделали. Не просто набросали мусора на рельсы, а за поворотом, так, что заметной преграда становилась, когда до нее оставалось совсем немного. Так поезд мог вообще сойти с рельс.

Заодно перегружали имущество из последнего вагона, пострадавшего от взрыва. Что именно там рвануло — пока оставалось загадкой. Но использовать для передвижения никак не получится. Выгрузим — отцепят, прибывшие железнодорожники найдут, что делать.

А я тяжело повздыхав и отмывшись от крови, вызвал больших и средних воинских начальников для разбора полетов. Ибо пистон — первое, что должен выдать начальник, если подчиненные с задачей не справились. Делается это по-разному, кто как умеет. Кто кричит и топает ногами, иные начинают читать многочасовые нотации, выматывающие душу. Мне рассказывали про уникума, который мог так зафутболить корзину для бумаг, что она пролетала над головой нерадивого сотрудника в считанных миллиметрах. Всё это не про меня. Если у тебя есть авторитет, то тратить силы и время на разнос смысла нет. Довольно пары слов. Так я и поступил.

— Господа, выражаю вам своё неудовлетворение, — начал я, не повышая голоса. — Как человек гражданский я тонкостей воинской службы не понимаю, но сегодняшнее происшествие показало, что с охраной состава никто не справился. Мы движемся по чужой территории, где полно бандитских групп. У нас в достатке оружие, люди, но почему-то они не оказались там, где были нужны.

Я выдержал паузу, оглядывая виноватые лица.

— К началу движения жду предложений, как исправить этот бардак. Каждый из вас напишет рапорт с объяснением причин произошедшего. Список погибших с адресами родных — мне немедленно.

Повернулся к Тройеру:

— Валериан Дмитриевич, займитесь вагоном. Пусть стекло закроют как следует, тут сквозит неимоверно.

А мне предстоит написать семь писем родным погибших. Вернее, восемь — один тяжело раненый скончался на операционном столе. Очень неприятная обязанность, знаете ли.

***

Надо сказать, пистон подействовал. Дальше ехали ощетинившись стволами, на бункере после паровоза установили пулемет, еще одну площадку сделали на крыше последнего вагона. Правда, скорость нашего состава несколько упала — по сравнению с прежними темпами мы тащились еле-еле.

В знаменитый тоннель под Большим Хинганом мы въехали как по заказу — вскоре после рассвета. В этот момент солнце показалось из-за хребта, окрасив снежные вершины в золото. Картина завораживала — синеватые тени ложились на склоны, белизна снегов вспыхивала багряными отблесками. Такой вид стоило бы запечатлеть. Надо заказать у художников, пока они тут в избытке, нарисуют в любом стиле.

Только мы втянулись в нору под горой, сразу вагон наполнился дымом и копотью, а освещение выключилось на несколько секунд. Тут же кто-то из гражданских проявил восторг от нахлынувшей клаустрофобии — начал выкрикивать, что жизнь кончилась и смерть близка. Не состав, а клиника доктора Фрейда на колесах. Кстати, приезжал он к нам в Базель, по приглашению Юнга. Но близко я с основателем психоанализа не сошелся. От предложенной помощи отказался. Карл Густав потом от меня пилюлю получил за попытку влезть в нашу семейную жизнь без спросу. Не доверяю я этим шарлатанам.

Но настроение испортил как раз крикун — очень уж контрастировал он с величественным пейзажем. Про венского психиатра я так вспомнил, к случаю.

— Валериан Дмитриевич! — крикнул я, и мой заместитель явился спустя буквально несколько секунд.

— Да, ваше сиятельство?

— Найдите этого горлопана и скажите, если он не заткнется, то я выброшу его из вагона, во тьму внешнюю, где будет плач и скрежет зубов.

— Сию минуту.

Тройер, к счастью, не особо богобоязнен, святотатство в виде цитирования Евангелия проигнорировал. Вернулся через минуту и доложил, что наш попутчик решил остаться в вагоне, а потому успокоился. Это он пошутил, что ли? Первый раз на моей памяти.

Мы сидели в моем купе и Валериан Дмитриевич просвещал меня по поводу тоннеля и его стратегической важности. Чей Транссиб, того и Манчжурия. А чей туннель, того и Транссиб. А по мне, ну ее в болото, эту геополитику. Свою землю еще через сто лет освоить не смогут толком, а лезут еще присовокупить. В такие моменты начинаешь завидовать Лихтенштейну, который я совсем недавно думал захватить сотней казаков. Тамошнему князю Иоганну хватает и того, что есть. Мудрый правитель.

На ближайшей станции Тройер разослал срочные телеграммы. И в Харбин мы уже прибывали под «звуки фанфар». Фигурально выражаясь. Нас встречала целая делегация — Начальник отдельного корпуса пограничной стражи, генерал Чичагов, командир третьей бригады полковник Пальчевский, ну и всяких военных рангом поменьше с полдюжины, а то и больше. Всех не запомнил, хотя Тройер даже целый список составил с описанием. Кто за что отвечает, и у кого больше всего власти. Понятно, что у погранцов и военных. Тут русский «фронтир», тут гражданские не катят.

Генерал Чичагов начал с вежливого наезда. Глядя, как санитары быстро на носилках перетаскивают раненых в санитарные повозки, Николай Михайлович теребя бороду, выговаривал мне за плохую организацию охраны.

— Как миновали станцию Маньчжурия — надо было сразу телеграфировать мне. Я бы пустил вдоль дороги разъезды казаков навстречу.

Мы фланировали по перрону вокзала, морщась от паровозного дыма, что на нас несло. Свита почтительно шагала позади.

— Николай Михайлович! — оправдывался я. — Так ведь по последним сводкам все спокойно вдоль дороги. Мой секретарь специально поднял донесения. Да и сотня казаков с нами была.

Восемь погибших, тридцать четыре раненых — от сотни осталось чуть больше половины. Хорошо я так попутешествовал. А ведь проехать успел едва половину Маньчжурии. До Порт-Артура еще пилить и пилить. Просить у Чичагова еще две сотни? Про запас? Лучше попрошу побольше пулеметов. Черт! А ведь в Харбине должны быть паровозные мастерские. Почему бы не сделать примитивный бронепоезд? Поставить пару орудий на платформы, обложить все это дело какими-нибудь шпалами...

Я пригляделся к генералу. Военная косточка, служака. Такому дай направление — сам попрет как бронепоезд.

— Прошу проехать в «Модерн», — пошел «в атаку» Чичагов — Лучшая гостиница в Харбине, в европейском стиле. Пару дней отдохнете, а я пущу разведку дальше вдоль дороги. Великий князь не простит мне, если с вами что-то случится!

— Сергей Александрович не простит, если жандармы, — я повернулся к свите, в которой шло несколько чинов из стражей порядка, — не выяснят, кто так ловко устроил на нас засаду. Поезд практически был взят штурмом — чудом спаслись! Думаю, не китайские бандиты заложили мину под пути.

Генерал сморщился, будто съел целый лимон. Явно подвез ему еще лишнего гемора. Мне даже стало жалко Чичагова. Но этот приступ жалости быстро прошел. Сразу, как вспомнил того самого молодого пулеметчика, которому ампутировали руку почти до плечевого сустава.

Чего мне ждать от Харбина? Еще одного нападения? Я потрогал вороненую сталь нагана в кармане шинели. Револьвер меня успокоил, но ненадолго. От яда в чае он не спасет. Нет, неласково меня встречает Маньчжурия. Вернусь ли домой живым?

Глава 14

КОРРЕСПОНДЕНЦІЯ «НОВАГО ВРЕМЕНИ»

МОСКВА, 5-го января. Московское скаковое общество, желая изслѣдовать вопросъ о допингѣ, купило трехъ бракованныхъ артиллерійскихъ лошадей и сегодня производило съ ними опыты. Оказалось, что двѣ доппингированные лошади побили недопингированную.

ПО ТЕЛЕФОНУ

Петербургская военная электротехническая школа достигла весьма благопріятныхъ результатовъ въ области телеграфированія безъ проводовъ. Сначала передача могла дѣйствовать на разстояніи лишь 30 верстъ (до Кронштадта); весной этого года добились передачи безъ проводовъ на 40 верстъ (до Гатчины), а въ серединѣ лета — на 70 верстъ (до станціи «Волосово»); въ началѣ-же августа настоящаго года уже стали принимать телеграммы на 150 верстъ (до города Нарвы).

Вокзальная площадь тонула в сугробах. Извозчики, закутанные в овчинные тулупы, хрипло зазывали приезжих, лошади, покрытые инеем, фыркали, тряся бубенцами. Китайские кули в ватных штанах и меховых наушниках тащили ящики с углём, их косы, заплетённые в чёрные ленты, были припорошены снегом, будто сединой. Женщины в синих халатах продавали с тележек леденцы из засахаренных ягод на палочках, их крики: «Хунго, хунго!» — резали морозный воздух.

Меня проводили к саням, обитым бархатом. Кучер, лицо которого скрывал шерстяной шарф, щёлкнул кнутом, и мы с целой кавалькадой из охраны рванули вперёд.

Улицы Харбина напоминали зимнюю сказку, сотканную из двух миров. Деревянные дома с резными ставнями утопали в снегу по самые окна, а на подоконниках горели свечи в жестяных банках. Я поинтересовался у Чичагова, севшего в мои сани, зачем днем тратить свечи и узнал, что так жители борются с промерзанием окон.

По дороге генерал продолжал мне мягко пенять за хунхузов. Ни одного стоящего пленника взять не удалось, допросить тоже не получилось — у нас в поезде никто не знал китайского.

— Николай Михайлович! — опять оправдывался я. — Так эти бандиты убивали своих раненых при отходе. А их начальник в плен тоже не стремился — руководил с холма. А как побежали — так и он ускакал...

Генерал начал объяснять, что нам стоило сделать, а я тем временем крутил и крутил головой. Посмотреть было на что. Русские особняки в стиле модерн стояли, как пряничные дворцы, их балконы украшали гирлянды из сосулек. На углу, у фанзы с бумажными фонарями, старик-китаец жарил каштаны на железной сковороде, и дымок от углей смешивался с паром от чайника на жаровне. А рядом, у лавки с мехами, русский купец в бобровой шубе торговался с монголом в волчьей дохе: «Да ты что, брат, за песца полсотни просишь? Да он замёрзший, глянь — усы обледенели!».

Мы проехали мимо строящегося Софийского собора — его кирпичные стены были скрыты под деревянными лесами, а рабочие в валенках грелись у костра, попивая из жестяных кружек что-то обжигающе горячее. Запах дыма, смешанный с ароматом жареного имбиря из ближайшей харчевни, снова ударил в нос. Вдруг ветер донёс звон колокольчика — это монах из буддийской пагоды в синем одеянии шёл по снегу в одних обмотках, словно мороз ему нипочём.

На перекрёстке мальчишки-китайцы играли в местную «чеканку», подбрасывая ногой пернатый мячик. Их щёки пылали, как спелые яблоки. А из-за заснеженного забора доносился визг: там русские дети катались с горки на санках-ледянках, крича: «Ура-а-а!» — и чуть не сбили старушку, несшую на коромысле два полных ведра замерзшей рыбы.

«Метрополь» вырос перед нами, как ледяной дворец. Его фасад, украшенный резными снежинками из дерева, блестел под солнцем, а бронзовые львы у входа казались припорошенными алмазной крошкой. Швейцар в медвежьей шубе и цилиндре бросился расчищать путь: «Плошу, ваше пелевосходительство! Добло пожаловать! Там уже самова для вас поставили, у!».

Я оглянулся. Напротив гостиницы, под крышей, украшенной ледяными сосульками, китайский каллиграф выводил иероглифы на красной бумаге — «зимние пожелания» для Нового года. Его кисть замерзала на лету, оставляя чёрные росчерки, похожие на ветви покрытых инеем деревьев. Рядом, у павильона с шерстяными одеялами, стояла пара: русская барышня в горностаевой муфте и китайский чиновник в шапке с павлиньим пером. Она смеялась, поправляя шаль, а он, краснея, пытался объяснить что-то на смеси русских слов и жестов.

— Харбин — он как сугроб, — генерал выбрался из саней, заметил мой взгляд. — Сверху холодно, а внутри всё кипит.

Войдя в вестибюль «Метрополя», я вздохнул: тепло печей обняло, как родное. Наконец согреюсь. Люстры, украшенные хрустальными сосульками, бросали блики на паркет, а из ресторана доносился запах борща и жареной утки.

Ждать, когда меня зарегистрируют, не стал, и, поднявшись в номер на четвертом этаже, подошёл к окну, возле которого стояли сразу две горящие свечи. Харбин лежал внизу, как заснеженная шкатулка. По реке Сунгари, скованной льдом, ползли сани с грузом дров, оставляя за собой чёрные следы. А на другом берегу, в сизой дымке, маячили контуры китайского квартала, где фонарики-«денджуны» светились красными точками, словно угольки в пепле.

И мост... Он выглядел, будто попал сюда из фантастического романа Жюля Верна. Опоры, похожие на крепостные башни, уходили в ледяную воду, поддерживая ажурные металлические пролёты, спаянные заклёпками. Двенадцать мощных ферм, каждая длиной больше ста метров, простирались, словно позвоночник гигантского дракона. Завораживающая красота. Особенно с учетом города, который, казалось, отстал от этого чуда техники на десятилетия. Два с половиной километра — и построили в очень короткие сроки. Расскажите еще про отсталую аграрную страну, которая от сохи не отошла. Наверное, тут инопланетчики постарались.

***

Харбин — дело хорошее, меня здесь не то чтобы любят, но воспринимают спокойно, даже с легкой опаской. Наезды Чичагова — они больше потому, что генерал за себя переживает. Случись что со мной по дороге, спросят с него. Вот и нервничает человек. Легко представить, что шайка хунхузов, применив неожиданную партизанскую тактику, была более удачливой. А взорвись та мина под моим вагоном? Или до того, как казаки почти все покинули вагон? В Петербурге разбираться бы не стали, виноватых назначать там умеют, на своей шкуре попробовал.

А вот Владивосток — совсем другое. Адмирал Алексеев наверняка считает Дальний Восток своей вотчиной. И дело вовсе не в должности — не на улицу уходит, а остается в обойме. По словам Сергея Александровича, обижен не будет. Но одно дело, когда человек сам добивается каких-то постов и прочих плюшек, а другое — если его просто отодвигают в сторону. Да хоть военным министром его поставь — всё равно не будет радоваться. Наверняка Безобразов сейчас пытается что-то предпринять. Не удивлюсь, даже если он сможет переиграть назначение, судя по его влиянию на царя. Там, конечно, и Сергей Александрович свою партию играет, но всё может случиться. А, ладно, что ни делается — всё к лучшему.

По случаю приезда устроили прием в офицерском собрании. Неспешно сейчас дела творят. Поневоле вспомнишь, как какой-то политик за сутки успел трое переговоров провести, что ли — и все в разных странах. А тут — приехал, отдохнул, сходил в собрание, пообщался неторопливо.

Чичагов продолжал меня неназойливо опекать. Повсюду ходил со мной, со всеми знакомил. Я решил ввернуть идею насчет бронепоезда. И оказалось, что умный я не один.

— Так ведь все вагоны, идущие по Китаю, имеют противопульную защиту по низу, — сообщил генерал. Даже назвал имя конструктора, кто это придумал.

— Странно, не заметил. Впрочем, у меня на глазах казака убило шальной пулей, влетевшей через окно. Вот вам и защита.

— От судьбы не уйдешь, — произнес Чичагов железобетонную отмазку. — Но некоторое количество броневагонов и бронепоездов имеется. Надо только их вытащить на свет божий.

— А вам что для этого надо? Занимайтесь. Думаю, после начала боевых действий они могут оказать неоценимую помощь.

— Думаете, будет война? От дипломатов приходят обнадеживающие сведения.

— Уверен, что будет. Надо готовиться. А дипломатов слушайте поменьше. У них работа такая — сладко говорить. У военных — другое. Как по мне, лучше перебдеть. От лишних усилий по подготовке личного состава хуже не будет. Подумайте над тем, чтобы поставить на железнодорожные платформы пушки.

Генерал задумался:

— Выдержат ли? Хотя если поставить новые трехдюймовые... Есть облегченный образец.

Чичагов подозвал кого-то из артиллеристов, начал с ним обсуждать тихо, почти на ухо мое предложение. А меня взяли в оборот офицеры собрания. И опять речь шла про войну. Я вспомнил свою папочку с газетными вырезками, ту самую, что демонстрировал Сергею Александровичу. Дал весь расклад по японцам — армии и флоту. И нашел полное понимание у военных.

Здесь в близкую войну верят все. Расходятся только в сроках — от середины весны до начала осени.

— Не хочется, господа, повторения последней русско-турецкой кампании, когда мы вступили в войну не очень-то готовыми...

На выходе из офицерского собрания я с облегчением вдохнул морозный воздух, пожал руки провожающим меня офицерам. Продуктивный обмен мнениями состоялся, или как там дипломаты говорят. А учитывая количество выпитого, мнения становились многословными и несколько бессвязными. Я почти не пил — так, вина немного, лишь бы не обидеть хозяев. А то с офицерами только сядь — перепить их невозможно, они сами рассказывают, что в кавалерии ротмистра спирт и не берет вовсе. Охотно верю — в дальних гарнизонах от скуки чего только не придумают. Тот же «тигр» сейчас имеет правила намного жестче, чем описывал Довлатов. На стол ставили рюмки с водкой по количеству участников, а «тигр» должен был их все выпить, и только после этого закусывать. Потом все выбирались из-под стола, и пытались занять стул. Одного не хватало. Проигравший начинал водить. И так несколько раз. Богатырского здоровья люди отечество наше защищают! Я бы умер, не дослужив до ротмистра.

Внезапно из толпы выскочил невысокий азиат в потрёпанной одежде. Глянешь — и забудешь, их тут тысячи таких. Только у этого в руке блестит небольшой пистолет. Время словно замедлилось. Я произнес заветное «Чок» — и каждое движение мгновенно стало кристально ясным. Выстрел! Пуля пролетела в миллиметре от моего виска, высекая искру из фонарного столба. Я сделал плавный шаг в сторону, и мой кулак с силой встретился с запястьем нападающего. Пистолет летит в снег. Тут же пинок — и оружие улетает в сугроб.

Истошно закричала какая-то дама, добавляя красок в происходящее. Офицеры бросились на азиата, но произошло нечто невероятное — он словно плясал между ними, уворачиваясь от хватающих рук, нанося точные, молниеносные удары. Его движения напоминали танец теней — плавные, но смертоносные. Разбросав военных, азиат ввинтился в толпу, словно штопор. Тут все, конечно, вышли из ступора, раздались крики:

— Хватай супостата!

— Держи, держи вора!

Я бросился в погоню, понимая, что имею дело не с обычным преступником, а с обученным диверсантом. Синоби? Очень похоже на то.

Мы мчались по узким улочкам Харбина. Фонари мелькали мимо, как звёзды в ночном небе. Мои сапоги скользили по обледенелому камню мостовой, но я не отставал. Азиат, юркий как змея, петлял между домами, нырял в проулки, но оторваться от меня не смог.

Внезапно он забежал в тупик — узкий переулок, заканчивающийся глухой стеной. Но вместо того, чтобы остановиться, мой противник начал карабкаться вверх с ловкостью горного козла. Стена высокая и глухая, наверное, склад какой-то. Уйдет ведь, Глеб Егорыч!

Вошел в боевой транс ещё глубже, концентрируя энергию в ногах. Прыжок! Мои пальцы уцепились за штанину синоби. И тут сыграл роль мой вес — я-то потяжелее щуплого злоумышленника, так что не удержался мастер темных дел, упал на землю. Но не расстроился — сразу вскочил на ноги!

Синоби обернулся, глаза сверкнули в свете луны. Началась схватка. Его движения быстрые и точные, мы кружимся в смертельном танце, каждый удар и блок имеет свою логику и развитие. В итоге установилось равновесие: я выигрываю в скорости, а он — в опыте.

Наконец удалось поймать азиата на противоходе, захватить правый рукав. Закрутил противника, взял локоть на излом. И сразу, не останавливаясь и не предлагая сдаться, сломал руку. Тут же попытался сделать подножку и повалить вражину на землю. Куда там! Тот ушел ловким прыжком. Похоже, финал истории — в переулке уже раздаются крики и свистки полицейских. Прибыла кавалерия из-за холмов, наконец-то. Хотя сколько тут времени прошло? Хорошо, помощники направление не потеряли. Расслабился я, не заметил, как в левой руке азиата появился короткий кинжал. Он попытался нанести удар, но я блокировал запястье, ответил прямым ударом ноги. В этот момент я увидел в его глазах не страх, а решимость. Одним быстрым движением он воткнул клинок себе в горло и меня обдало кровью.

Моё сердце колотится в груди. Я стою над телом, понимая, что столкнулся с настоящим мастером ниндзюцу. Этот синоби пришёл убить меня не просто так — за его спиной стоит нечто большее. Но об этом я подумаю позже. Сейчас нужно привести мысли в порядок и вернуться к реальности. Черт, дыхалка сбилась под конец. Надо подышать поглубже, восстановить.

Холодный ветер лезет под шинель. Снег продолжает падать, скрывая следы этой странной схватки.

***

Кровь злодея растекалась всё шире, словно чернильная клякса на белом листе. Я стоял над телом, пытаясь вдохнуть полной грудью, но холодный воздух все жёг и жёг лёгкие. В переулке застучали сапоги.

— Ваше сиятельство! — прогремел знакомый голос.

Штабс-ротмистр Любин ворвался в тупик, как медведь в берлогу. На лице застыла гримаса ужаса. За жандармом — десяток солдат с винтовками наизготовку.

— Ранены?! — выпалил он, сжимая в руке наган.

— Целее вас, — процедил я, вытирая ладонью кровь с подбородка.. — Этот мертвец опаснее вашего патруля. Смотрите.

Любин махнул солдатам. Те окружили тело, тыкая штыками в ватник, будто в дохлую рыбу. Штаб-ротмистр присел на корточки, сдёрнул с синоби шапку. Из-под неё высыпалась косица.

— Не китайская, а японская, — жандарм вопросительно на меня посмотрел. — Ваше сиятельство, разрешите...

Я кивнул.

Он начал обыск с профессиональной хваткой: порвал подкладку на груди — оттуда выпали свёрнутые в трубочки бумаги с столбцами иероглифов и какими-то линиями. Из-за пояса вытащил чёрные звёздочки с заточенными краями.

— Сюрикены, — пробормотал я.

Штабс-ротмистр выпрямился, держа в руках узкий кинжал без гарды — кусок голой смерти.

Любин сглотнул, переминаясь с ноги на ногу. Знаю его — карьерист, но не трус. Ему сорок, но выглядит на пятьдесят: Квантун, холера, пара восстаний.

— Виноват, ваше сиятельство, — начал он, — но как он просочился? Весь Харбин под колпаком у жандармерии...

— Потому что ваш «колпак» дырявее решета! — рявкнул я, внезапно ощутив всю ярость пережитого. Солдаты вздрогнули. — Вы ищете бомбистов да картёжников, а под носом ниндзя ползают!

— Где?! Что с Наместником? Адамов! Почему оцепление не выставил?

О, начальство прибыло. На всякий случай по дороге добавляет тонуса подчиненным. С местным шефом я не встречался еще. А надо бы.

— Ваше сиятельство, разрешите представиться, ротмистр Гавриленко! — вытянулся передо мной долговязый усач ростом под метр девяносто. — Возглавляю городское управление жандармерии! Прошу прощения за данный инцидент! Наша вина, недоглядели! Полковник Игнатов, глава Харбинского железнодорожного участка, извещен.

А ведь не для порядку извинения приносит, даже в тусклом свете видно — смущен головотяпством подчиненных. Хотя, если здраво рассуждать, что могли жандармы сделать против подготовленного убийцы? Сложиться штабелем на пути, чтобы загородить моё тело?

— Очень хорошо, ротмистр, что вы уже на месте. Вот ваш коллега, штабс-ротмистр Любин, введет вас в курс дела. Со своей стороны порекомендовал бы обратить пристальное внимание на возможных пособников негодяя.

Жандарм достал из кармана платок и подал мне.

— Ваше сиятельство, у вас кровь на лице. Здесь и здесь, — показал он на себе.

— Что? — я посмотрел на сжатые в кулаки кисти. Кровь уже начала высыхать. Но хоть немного оттереть с лица и рук. — Благодарю, ротмистр. Продолжим.

Гавриленко молча кивал. Даже если я сейчас прописные истины говорить буду, его дело — со всем соглашаться. А план мероприятий он составит согласно профессиональным требованиям.

— Думаю, сейчас надо срочно перекрыть выезды из города. Провести облаву в районах компактного проживания азиатов. Да, крупную рыбу мы так не поймаем, но и бездействовать нельзя. Далее...

Я замолчал, заметив, как жандарм переводит взгляд с меня на японца. В голове всплыли детали: как лакей-китаец подавал чай, слишком низко кланяясь; как на почте старик в шляпе-котелке долго переписывал телеграмму...

— ...обратить внимание на тех, кто посещает почту чаще раза в неделю, — закончил я. — И всех, кто нанят в прислугу к офицерам за последний месяц.

— Слушаюсь. Но позвольте заметить — китайцы взбунтуются. У них тут целые слободы...

— Пусть бунтуют! — перебил я. — Лучше бунт сейчас, чем японский штык в спину, когда начнётся война. А она начнётся, ротмистр. Этот мертвец — её первый выстрел.

Жандарм кивнул. Пафосу я, конечно, напустил — выше крыши. Но ничего, пусть начинают работать. О шпионах, чуть не прямым текстом отправляющих целые простыни телеграмм, только ленивый не писал.

— Разрешите выполнять? — спросил Гавриленко, и, не дожидаясь, начал раздавать ценные указания: — Тело в морг! Пыхтий! Осмотр места, под запись! Чтобы ничего не упустили! Работайте! Разрешите, ваше сиятельство, проводить вас.

— Да, конечно, давайте пойдем.

Мы дошли до экипажа, и Гавриленко неназойливо поддержал меня под локоть, пока я садился. Тут же развернулся и пошел к жандармам, раздавая указания. Надо уезжать, я здесь только мешать буду.

Мы выехали из переулка прямо к офицерскому собранию. Оказывается, японец просто кружил здесь, пытаясь оторваться от погони. Вот почему и жандармы так быстро прибыли на место.

Копыта гулко зацокали по мостовой. Поздно уже, ночью почти никто не ездит. И на меня вдруг напала зевота. Отходняк после транса. Сейчас в гостинице закажу поесть что-нибудь. А потом в ванную, и...

Глава 15

МОСКОВСКАЯ ЖИЗНЬ

Случай въ театрѣ Солодовникова 10 сентября во время представленія въ театрѣ Солодовникова оперы «Фаустъ», въ четвертомъ дѣйствіи въ сценѣ исчезновенія Мефистофеля, одна изъ веревокъ лопнула, и г. Трубинъ, исполнявшій партію Мефистофеля, упалъ. Серьезныхъ ушибовъ г. Трубинъ не получилъ. Представленіе было прервано минутъ на пятнадцать.

ЗАГРАНИЧНЫЕ ВЕСТИ Захватъ американцами англійской территоріи. Нѣкоторое время тому назадъ американцы незаконнымъ образомъ завладѣли принадлежащими Англіи островами у сѣверныхъ береговъ Борнео и лондонскій кабинетъ послалъ вашингтонскому довольно энергичный протестъ противъ этого нарушенія права собственности.

СКАНДАЛЪ

По улицамъ Лондона расхаживаетъ съ шарманкой отставной капитанъ одного изъ самыхъ блестящихъ полковъ и проситъ милостыню. На шарманкѣ виситъ печатный листокъ, гдѣ обозначена фамилія капитана и перечислены кампаніи, въ которыхъ онъ принималъ участіе. Далѣе въ листкѣ говорится, что офицеръ этотъ былъ отстраненъ отъ службы безо всякой причины. Капитанъ раздаетъ эти листки всѣмъ желающимъ.

Жандармерия и полиция показали, что они в Харбине не для мебели и не для парадов. Работать умеют. Может, не идеально, но с энтузиазмом. К утру уже выяснили личность злодея. Оказался циркачом — акробатом и метателем ножей. Работал то там, то сям, ни в чем особо выдающемся не замечен. Найденное при нем барахло большей частью использовалось для выступлений. То-то я думал, что слишком киношно эти железяки выглядят. Бумажки с иероглифами никуда не привели. Ибо были банальными долговыми расписками. Если бы не стрельба и последующие фокусы, и вовсе ни к чему не придерешься. Потому что в его комнате, расположенной в каком-то дешевом доходном доме, почти клоповнике, кроме сменных подштанников ничего не нашли. Сейчас трясут всех, кто хоть когда-нибудь со злодеем встречался. Ну и сам цирк, естественно.

Впрочем, были и хорошие новости. Охамевшие шпионы нижнего звена почти сразу дали обильный урожай. Потому как особо и не прятались. Схемы укреплений, расписание работы местных чиновников, украденные документы — чего там только не было. Но Гавриленко надежды не терял. Закон больших чисел гласит, что мелочевкой не обойдется.

Ротмистр, в отличие от франтоватого Любина, еще не растерявшего столичный лоск, был грубоват и прямолинеен. Напомнил мне покойного пристава Блюдникова чем-то. Такой служака до мозга костей, и даже грешки свои возможные помехой делу не считает, четко разделяя личное и служебное.

— Что же, господа, благодарю за доклад, — сказал я жандармам — местному и приехавшему со мной. — Присаживайтесь, сейчас прикажу подать чай.

Почему посадил после доклада? Так просто всё — сами подчиненные люди должны понимать, где кончается работа и начинается неформальное общение. Вот сейчас можно и анекдоты рассказать, и интересные случаи вспомнить.

— Знаете, у меня жена пишет романы. Детективные, — поделился я личным. — Вот скоро книга должна выйти, про таинственные убийства.

Гавриленко с Любиным закивали: ишь, до чего люди додумались — книжки жена пишет, а не щи варит.

— А как называться будет? — слегка прогнулся ротмистр.

— «Десять негритят». Как в детской считалочке.

— Ага, дочка моя рассказывала, — влез с комплиментом штабс. — Как же там... пошли купаться в море, да...

— Так вот, она придумала шпиона, который долго работает садовником у большого чиновника. И выполняет работу просто замечательно, кроме одного: забывает положить бумагу в специальном домике, — тут мои гости вежливо посмеялись такой пикантной подробности. — И хозяин вынужден идти в дом, брать там черновики, и использовать их. А шпион их, прошу прощения, из поганого ведра доставал, и...

— Кгхм, — вдруг закашлялся Гавриленко, уронив ложечку.

— Что с вами? Не подавились? — спросил я раскрасневшегося жандарма.

— Никак нет, ваше сиятельство, просто вспомнил, что полковник Игнатов, глава Харбинского...

— Виктор Павлович был у меня час назад, я знаю, кто это.

— Прошу прощения. Так вот, полковник как-то жаловался на китайца, который у него дома... Разрешите, я...

— Да теперь уже не к спеху. К тому же Виктор Павлович может совместно с контрразведкой кормить противника дезинформацией, если слуга и вправду забывчив с умыслом. Впрочем, не мне решать, профессионалы лучше знают.

Спасибо безвестному автору советского детектива, описавшему эту хитрость. И мне, конечно, что вспомнил. Трепещите, харбинские садовники!

***

Ждать до упора я не стал. Три дня тотального ужаса, бесконечных совещаний с накручиванием хвостов — и достаточно. Моя точка прибытия находится несколько юго-восточнее. Расследовать и без меня могут. А так — шороху навел. Рассказал про секретность, что мог вспомнить. И про здоровую паранойю тоже. Пусть слушают, а после — исполняют. А то ведь и вправду — важные документы просто оставляют на столе, выходя «на пять минут» за чаем, а потом недоумевают, почему выговор. Ужас, а не дисциплина. Но я — начальник, самодурство прописано в должностной инструкции.

Наверное, провожали нас с облегчением. Пребывание больших шишек сравни стихийному бедствию. А ведь даже улицы не перекрывали и не рассаживали снайперов на крышах во всех местах моего возможного появления. Фатализм, присущий почти всем врачам, не давал появиться очередной фобии. И вообще, вероятность погибнуть под колесами экипажа, ведомого пьяным извозчиком, больше, нежели от рук террориста. Надо жить и работать. Остальное приложится.

Единственное, что беспокоило, так это отсутствие весточки от Агнесс. Не то что писем — телеграмм не было. Я уже начал переживать, но пока списывал это на расстояние и связанные с этим трудности. Но червячок сомнения шевелился, привлекая к себе всё больше внимания. Пока не до той степени, чтобы поднимать на ноги Романовского или еще кого-то, кому можно доверить такое щепетильное дело. Но уже начинал себя ругать. Слишком уж хорошо всё складывалось в Питере, расслабился я на этом внезапно возникшем празднике. Сколько лет напряжения — и вдруг пружину отпустило, начало возвращаться к тому, что, казалось, уже потеряно. Вот приеду во Порт-Артур, на конечную станцию, тогда и начну беспокоиться всерьез. Да и делать это надо осторожно — слишком пристальное ко мне будет внимание. В тайну почтовых отправлений я и раньше не особо верил, а сейчас — и подавно. Ладно, для такого у меня Жиган есть, вот кому проще будет со всех сторон.

Два дня в пути. Может, три. В крайнем случае — четыре. Дорога новая, не притёрлась ещё. Да и зима, как всегда, наступила «внезапно». Моя «синяя волна» на природу не действует. Неожиданный снежный занос — и вот тебе внеплановый отдых.

***

Ветер с Жёлтого моря резал лицо, как тупой нож. Порт-Артур встретил меня колючей метелью, засыпавшей рельсы вокзала слоем мокрого снега. Паровоз, фыркая паром, остановился у платформы, обдав свиту в синих шинелях угольной копотью. Я вышел в предбанник вагона, поправляя перчатки, и тут же грянул военный оркестр. Нет, не «Боже царя храни», что-то бравурное, приветственное. Какой-нибудь встречный марш, хотя они, как просветил меня заместитель, для командующих. Легкое нарушение регламента получается, но не хватало еще в музыкантские дела соваться. А я стою, как дурак в дверях, жду, когда бледный проводник протрет поручни.

— Ваше сиятельство, — Жиган подал мне серебряную фляжку. — Согрейтесь, а то здешний мороз до костей пробирает.

— Ветер с моря, — я принюхался к этой смеси йода, запаха рыбы и паровозного дыма, глотнул из фляжки, ощущая, как жгучий коньяк разливается по жилам. Все тревоги, связанные с Агнесс, войной, ушли на второй план, я даже улыбнулся встречающим. Целая делегация стоит. Военные мундиры, флотские, жандармские... Ну и штатских полно. Поглядывают с напряжёнными лицами, в глазах — ожидание. Ох, запоминай сейчас всех...

Наконец, можно было выходить. Я спустился на перрон, началась череда поклонов и рукопожатий. Чиновники представлялись, Тройер шептал на ухо свои комментарии к каждому персонажу. А я поглядывал на соседние пути, где стоял под парами поезд. Почти такой же персональный, именной, как у меня. Я приезжаю, а кто-то важный отбывает из Порт-Артура. Даже думать не надо, кто, и так понятно.

Символично было бы встретиться лицом к лицу, чтобы ветер трепал полы шинелей, а в глазах читался вызов. Классика жанра: он — уходящий, я — восходящий, как солнце над этой замёрзшей гаванью. Сказать что-нибудь пафосное, драматическое... но нет. Действительность оказалась прозаичнее. Какой-то кавторанг подошел, небрежно отдал честь.

— Ваше сиятельство, прошу немедленно проследовать за мной.

Хоть в этом уважил, по чину гонца отправил, не лейтенантика какого, или, не приведи господи, матроса вестового. Но хама, еще и глупого. Что позволено Юпитеру... Это начальник может матом ругаться и даже кулаками махать, а посыльному не положено.

— Немедленно? — я неспешно стряхнул снег с рукава. — Господин адмирал полагает, что я должен прибыть в его штаб прямо с дороги? В таком виде?

Кавторанг побледнел, губы его дёрнулись, но он промолчал.

— Извините, ваше превосходительство, — спеси в голосе уже поменьше. — Наверное, я неправильно выразился. Прошу вас, его высокопревосходительство ожидает.

Алексеев сидел в кабинете начальника вокзала. Когда я вошёл, он встал навстречу, шагнул... и застыл. Высокий, окладистая борода а-ля граф Толстой, статный. На мгновение показалось, что над ним реет императорский штандарт, и вот-вот он махнёт рукой, посылая флот в бой. Но нет. Передо мной стоял не полководец, а усталый, злой человек. Человек, которого отодвинули.

— Князь Баталов, — протянул он, не скрывая яда в голосе. — Как поживает столица? Не задохнулась ещё от сплетен?

Я оглянулся. За порогом столпились и мои, и его свита, старательно делая вид, что внимательно изучают потолок.

— Сплетни, как крысы, Евгений Иванович. Сколько не трави — сами собой размножаются. Вы отбываете в столицу, скоро будет возможность увидеть всё самому.

Алексеев сделал шаг вперёд, сжимая перчатки в руке. А ведь Евгений Иванович сегодня тоже пил! Вон какой запашок пошел — не с похмелья, но крепкий, выдержанный.

— Вы думаете, вас прислали сюда по заслугам? — фыркнул почти мне в лицо бывший наместник. — Меня топят те, кто даже карту Дальнего Востока в руках не держал!

Свита замерла. Что моя, что Алексеева.

— Империя нуждается в свежей крови, — ответил я спокойно. — Вы же сами писали, что здешние дела требуют «энергичного управления».

Алексеев зло на меня уставился.

— Энергичного? Вы здесь сгинете! От воровства интендантов, от интриг. Через год вы побежите в Петербург с мольбами о помощи. И вас сожрут, как сожрали меня! И будет вам поделом!

Бывший наместник резко повернулся, начал обходить меня. Пришлось окликнуть:

— Господин адмирал! Вы уезжаете? Как же передача дел?

— Разберетесь без меня, — не оборачиваясь, буркнул Алексеев. — Много чести — дела передавать такому....

— Еще слово, и мы отправимся к барьеру!

Прощать хамство на глазах у чиновников и военных?! Ни в коем случае. Все рухнет уже здесь, в кабинете начальника вокзала.

Алексеев остановился в дверях, словно подбирая слова. Потом махнул рукой и вышел молча.

Отлично начинается мое наместничество. Просто замечательно.

***

На выходе из вокзала повторилась харбинская история. Кортеж из повозок на полозьях, суета привокзальной площади. Только народу поменьше, да военных побольше. Плюс добавилось охраны. Серьезно так — даже оцепление поставили. После харбинского инцидента возле офицерского собрания из Питера пришел сразу целый ворох телеграмм. Из Царского села, из МВД... Всем сестрам досталось по серьгам. И жандармам, и местным полицейским чинам. Теперь все бдят. Любин клялся мне устроить в Порт-Артуре такую же чистку, как в Харбине — прикрутить тему с частными телеграммами, тряхнуть все эти фотосалоны, прачечные, созданные японской агентурой, ну и убрать от высших офицеров туземную прислугу. Интересно, где они возьмут русскую? Без чистых подштанников и накрахмаленных рубах какая уж тут боеспособность флота и армии? Впрочем, как-нибудь вывернутся. Наберут из экипажей и рот больше денщиков, да разного рода вестовых.

Город встретил меня беспорядком, словно пьяный матрос после долгого рейда. Дома лепились друг к другу: кирпичные казармы, фанзы китайских торговцев с бумажными фонарями, облезлые особняки чиновников в псевдоклассическом стиле. Улицы — колеи грязного снега, застывшей в колдобинах. По тротуарам сновали люди в рваных тулупах, японцы в синих хаори, китайцы с коромыслами. Всё это гудело, спорило, плевалось семечками. Над толпой висели вывески на трёх языках: «Чайная № 5», «Ремонт сабель», «Бордель Мадам Лин». Пахло, разумеется, морем, рыбой и, увы, вонью нечистот из канавы.

— Кто сейчас главный в городе, после отъезда Алексеева? — поинтересовался я у Тройера. — И, кстати, откуда взялось то название — Порт-Артур?

Вот за что уважаю Валериана Дмитриевича, так это за то, что ни один вопрос не может поставить его в тупик. Изначально поселение на этом месте называлось Шицзыкоу. Что по-китайске означает «Пасть льва». Якобы, в одном из парков стоит древняя статуя этого самого льва с распахнутой пастью. Но потом в Китай пришли англичане, и в порту чинился британский корабль под командованием капитана Уильяма Артура.

— Сами лимонники утверждают, что название связано с третьим сыном королевы Виктории, принцем Артуром Коннаутским, но это уже легенды.

Я увидел, как на углу мальчишка-китаец чистил сапоги офицеру, тот хлопал перчатками по голове его за медлительность.

— Что касаемо местного начальства, — продолжал просвещать меня Тройер. — Квантунский укрепрайон, куда входит Порт-Артур, возглавлял генерал-лейтенант Константин Николаевич Смирнов. Флотские после отбытия Евгения Ивановича подчиняются адмиралу Старку.

— Почему их не было среди встречающих? — поинтересовался я для проформы. Ответ я и так знал.

— Не могу знать, Евгений Александрович. Выяснить?

— Назначьте совместное совещание на вечер. Но сначала я хочу осмотреть гавань и укрепления города.

— Все исполню.

***

Особняк Наместника произвел на меня тягостное впечатление. Первое, что бросилось в глаза: пустота. Голая, зияющая, как череп после пиршества стервятников.

Алексеев вывез примерно всё — мебель, сейфы, обстановку канцелярии, даже гвозди из стен, кажется. Паркет, когда-то лакированный, теперь покрыт царапинами, по полу были разбросаны обрывки бумаг, соломы, используемой для упаковки. И в доме было холодно. Очень холодно.

— Почему не топятся печи? — спросил я, снимая перчатку и проводя пальцем по мраморному камину. Пыль легла чёрным саваном.

Тройер выглянул в окно, которое вело во внутренний двор, переглянулся с Жиганом:

— Ваша сиятельство, дровяной сарай пуст.

Ну это прямо в желтые газеты просится. Алексеев вывез не только мебель, но и дрова. Пропесочить? Контакты Гиляровского у меня остались, я сделал себе пометку в памяти — дать срочную телеграмму репортеру. Пусть напишет про хамоватого жадину.

Мы поднялись по лестнице, ступени скрипели под ногами, угрожая провалиться. Второй этаж оказался ещё печальнее. В кабинете наместника остался лишь массивный стол — видимо, слишком тяжёлый, чтобы утащить.

В спальне ветер гулял через открытое окно. Штора, висевшая на честном слове, да к тому же и оборванная, хлопала, как паруса тонущего корабля. На полу валялся осколок зеркала — в нём отразилось моё лицо, рассечённое трещиной. Очень символично. Добро пожаловать в Порт-Артур!

Глава 16

ВЗЯТОЧНИКЪ-ФЕЛЬДШЕРЪ

На дняхъ группа базарныхъ торговцевъ въ Екатеринославе подала въ городскую управу коллективное заявленіе, въ которомъ обвиняетъ санитарнаго фельдшера Маевского въ систематическомъ взяточничествѣ. По увѣреніямъ торговцевъ, Маевскій, получавшій, кажется. 30 или 40 рублей жалованія, имѣлъ 400 р. ежемѣсячнаго «безгрѣшнаго» дохода.

ЧЕСТВОВАНИIЕ К.В. РУКАВИШНИКОВА

Вчера въ Рукавишниковскомъ пріютѣ чествовали почетнаго попечителя этого исправительнаго учрежденія тайнаго совѣтника К.В.Рукавишникова, по случаю 25-летія его дѣйствительно выдающихся трудовъ на пользу этого учрежденія, которые тѣсно связаны съ развитіемъ исправительнаго воспитанія преступной и порочной молодежи во всей Россіи вообще, такъ какъ К.В. является главнымъ дѣятелемъ въ этой области, и всё съѣзды исправительныхъ заведеній происходили подъ его предсѣдательствомъ.

Естественно, в особняке оставаться было нельзя. Что я, бомж какой, спать на грязном полу?

— Тройер, где там представитель местной власти? Давайте его сюда.

Поднялась некоторая суета, ко мне доставили какого-то пухляша.

— Вот, ваше превосходительство, коллежский советник Витязев! Исполняет обязанности городского головы.

— Прекрасно, — я смерил взглядом полного усача с отёчным, хоть и холеным, лицом. — Господин коллежский советник, потрудитесь найти виновника торжества. Не мог же адмирал вывезти дрова из сарая в своём сундуке? Кто тут руководил персоналом? Короче, всех найти и привлечь. Организуйте найм прислуги. Никаких китайцев или японцев. Только наши. А пока мы переезжаем в гостиницу. Какая тут лучшая?

Собственно, всё. Наверняка ведь знали, просто решили посмотреть, как я реагировать буду? Или никто не додумался проверить готовность особняка к моему приезду? Короче, или заговор, или феерическая глупость. Ладно, отыгрывать злого следователя я умею. Расшевелим этот гадюшник.

От предложенного торжественного обеда я отказался. Вот когда приведут всё в порядок, тогда и организуем встречу. Заодно и мои таинственно отсутствующие якобы заместители по армии и флоту появятся.

Гостиница оказалась посредственной, но терпимой. Третий сорт — не брак: клопов нет, кровать крепкая, бельё свежее. Персонал услужлив, но бестолков. Не пять звёзд. Даже не три. Но после вагонной жизни — уже хорошо.

Не думаю, что я здесь надолго. Организовать мебель хотя бы в часть помещений, сделать уборку, нагнать прислуги — это всё дело пары-тройки дней. Чиновники сами не станут тормозить процесс — злой наместник никому не нужен, хоть бы с этой стороны ублажить.

Отдохнул немного с дороги, принял ванну, оделся в свежее — и на экскурсию. Некогда рассиживаться. Не помню точную дату, когда началась война, но вряд ли осталось много времени. Сегодня — так, по верхам, посмотреть где и что, а потом уже лезть во все дыры, интересоваться и бесить местное начальство дотошностью. Ничего, что я лицо гражданское. Нужные специалисты подготовили мне список вопросов, которые надо задавать при проверках. А сопровождение уже готово — я сам сказал, во сколько выезжаем. Вышел вовремя, задерживаться не стал. Но все равно ждали — знаменитый ефрейторский зазор есть и в это время.

Что едет какая-то шишка, видно было издалека. Экипажи подсчету не подлежали. Я с собой взял Тройера, который записывал все события в записную книжку, и местных — полковника Сизова и каперанга Федотова. Больше мне, в принципе, никого и не надо, но это же как обход академика медицины в больнице — участвуют все, включая гардеробщиц. Стоило нам остановиться, как вокруг организовывалась стихийная стоянка гужевого транспорта и несколько десятков человек начинали внимать, дабы не пропустить ценные указания. Бесит такое неимоверно. Но надо терпеть — первый выход в люди, как без этого.

Объехали гавань, склады, укрепления. Я честно слушал объяснения, кивал, делал вид, что понимаю. Пушки такой системы, пушки сякой... Всем ясно, что это спектакль. За десять минут можно выявить только катастрофу. Или крайне неумелую попытку её скрыть.

Потом поехали в армейский штаб, где мне предоставили доступ к телеграфу. Это когда я был частным лицом, думал, сколько стоит каждое слово. А сейчас — гуляй, душа, казна заплатит. Неограниченные переговоры по всем направлениям. Понятное дело, сначала доложился о прибытии в Царское. Так, мол, и так, на месте, приступил к работе. Потом начал выяснять, а где же следующие за мной помощники и мои личные вундервафли.

Оказалось, что мы почти последними смогли пересечь Байкал на пароме. Сейчас там заканчивают тянуть временную железную дорогу по льду. Обещают через три дня пустить движение. Но с Макаровым и Куропаткиным я пообщался. И получил от них нужные в работе подсказки. От адмирала так и вовсе очень важную цидулю, которая должна сильно помочь.

Вот и славно, будет с чем встречать Смирнова и Старка. Пожалуй, даже и хорошо, что их не было сегодня.

***

Вице-адмирал Оскар Викторович Старк, начальник эскадры Тихого океана, выглядел так, будто его портрет вырезали из учебника по антропологии скандинавов. Шведское нутро пробивалось наружу водянистыми глазами, тонкими губами, едва заметными под пышными усами, и холодной отчуждённостью, которую он не слишком утруждал себя скрывать. Взгляд его откровенно сообщал: все сухопутные — жалкая пыль, недостойная внимания, а меня, прибывшего наместника, он, видимо, и вовсе считал недоразумением.

Разговор не задался с самого начала. Старк поприветствовал меня предельно сухо, на вопрос о том, где был накануне, коротко ответил:

— Дела службы.

И замолчал.

Что ж, раз так — поиграем в эту игру. У него в арсенале — вековая привычка северных предков молчать долгими зимними ночами, беседуя разве что с волчьей шкурой у очага. А у меня — навыки работы с упрямыми пациентами, которые, даже будучи при смерти, умудряются ворчать на врачей. И, главное, я могу заниматься текущими делами, не обращая внимания на начинающего пыхтеть флотоводца.

Мариновал я его минут двадцать. Наконец, я отложил в сторону бумаги, не забыв перевернуть их текстом вниз, и мягко спросил:

— Чаю, господин вице-адмирал?

— Благодарю, ваше превосходительство, у меня нет времени на чаепития. Дела службы...

— Да, помню, вы очень щепетильно к ним относитесь. Хочу напомнить вещь очевидную — я в делах флота некомпетентен. И в тонкости вдаваться не собираюсь. Это всё равно что вы, Оскар Викторович, начнете меня учить хирургии.

Вице-адмирал чуть слышно крякнул. Такая легкая тень возможного покашливания. Может, у шведов это выражение крайней степени эмоционального накала, не знаю.

— В таком случае, ваше превосходительство, давайте каждый будет заниматься тем, чем должен, — подпустил шпильку мореход.

— Так я и занимаюсь. У начальства есть замечательная привилегия — мы можем делегировать полномочия. Надеюсь, вам это знакомо.

Глаза Старка прищурились, но он промолчал.

— Так вот, вам, как моему заместителю, ставлю задачу, — продолжил я. — В преддверии весьма вероятной и скорой войны с японцами необходимо заняться повышением боеспособности флота. Во-первых, сосредоточить корабли в единое ядро, а не размазывать их тонким слоем по всем окрестностям. Что у вас, господин вице-адмирал, делают в Чемульпо крейсер «Варяг» и канонерка «Кореец»? Демонстрируют флаг? Хочу видеть их на рейде Порт-Артура в ближайшее время.

— Но поз...

— Оскар Викторович, я еще не закончил, — ласково прервал его я. — Будьте добры выслушать меня до конца. Также вам необходимо в ближайшее время провести мероприятия по установлению минных заграждений.

— Но это нарушит гражданское судоходство в гавани!

— Господин вице-адмирал, дайте мне договорить до конца! Имейте уважение! — гаркнул я самым суровым начальственным тоном, который смог воспроизвести. — Прошу провести стрельбы с целью проверки боеприпасов. Хочу увидеть ваши соображения по этому поводу в письменном виде... допустим, послезавтра к полудню.

— Я вам не подчиняюсь, ваше превосходительство, — процедил Старк. — Вы здесь осуществляете только гражданскую власть.

Я чуть склонил голову и с лёгкой улыбкой достал из ящика письменного стола телеграмму.

— А тому, кто едет сюда, чтобы занять пост командующего флотом Тихого океана? Тоже не подчиняетесь?

Вице-адмирал молчал, а я не торопился.

— Вот вам сообщение от Степана Осиповича, — положил я на стол бланк. — Именно его предложения я только что озвучил.

В комнате повисло напряжённое молчание.

Теперь ход за Старком.

***

Крещение встретило меня не только ледяной водой для утренних обливаний, но и ощущением, что время будто сжалось в плотный комок.

Подъём до рассвета, разминка по заветам китайского наставника, ведро холодной воды на голову — и я окончательно просыпался. Завтрак на ходу, затем в присутствие.

Особняк наместника удалось частично реанимировать. Витязев под моим нажимом раздобыл мебель, прогнал связистов, протянули телеграфную линию и телефон. Даже что-то вроде столовой для сотрудников организовали. Тройер повесил на одной стене в кабинете портреты царя и великих князей, на другой — карту Порт-Артура с окрестностями.

Чтобы закрепить власть и сразу расставить точки над i, провёл церемонию поднятия флага во дворе особняка. Пригласил флотских, военных, городское начальство. Оркестр грянул «Боже, царя храни», после чего устроили небольшой фуршет на ногах. Вроде мелочь, но напряжённость спала, фигуранты наконец начали нормально общаться. Чтобы закрепить эффект, назначил ежедневные утренние совещания.

На повестке дня у меня было три ключевых вопроса. Первое, это достройка укреплений крепости. А также связанная с этим тема береговых батарей. Тут пришлось мобилизовать местных жителей, устроить пару «субботников», чтобы личным примером показать и воодушевить. Работы резко ускорились, глядя на суету на берегу, активизировались флотские, подтянулись и военные. На прием ко мне явился без специальных понуканий вернувшийся из инспекции генерал Смирнов. Уважение Константина Николаевича я завоевал тоже быстро — напросился на проверку в военный госпиталь Порт-Артура, дал там несколько дельных замечаний.

Надо сказать, что армейская медицина, в том числе и моими усилиями, довольно прилично сдвинулась вперед. В госпитале был свой рентгеновский кабинет, в аптеку завезли большой запас лекарств, в том числе стратегических. Я впервые взял в руки упаковку ампул с «панацеумом». Пользоваться пенициллином еще никто не умел, разводить нужную дозировку тоже. Поэтому пришлось устроить для врачей быструю лекцию. Собственно, я и уколол первого пациента — им стал прапорщик с крупозным воспалением легких. Вот кажется — только что случился переворот в медицине, а никто даже и не заметил. Ну ничего, война начнется, все пойдет сильно быстрее. А панацеум я спрятал в сейф начальника госпиталя и обложил того инструкциями. Доставать только комиссионно, не менее трех участников, расход заносить в специальный журнал с прошитыми и пронумерованными страницами, ампулы уничтожать тоже под акт, вводить лекарство только при свидетелях, о чем те должны расписаться. И проверки жандармерии регулярные. Добавил коллегам головной боли. Украдут, конечно, рано или поздно, но без культуры грибка это никакого профита не принесет.

Второе дело, что удалось наладить — безопасность флота. Корабли были заведены на внутренний рейд, миноносцы серий «Буйный» и «Сокол» регулярно выдвигались на дальнее патрулирование, была налажена телефонная связь с береговыми батареями, наблюдательными постами. Старк даже устроил учения со стрельбами, в ходе которых стало ясно, как все плохо со взрывателями и начинкой снарядов. Силами флотских мастерских начались работы по замене всего, что не работало правильным образом, запросили все нужное из Владивостока. Туда срочно отправилось еще два миноносца.

Наконец, я плотно контролировал обустройство первого аэродрома на северной стороне Порт-Артура — ежедневно две роты из крепостного пехотного полка утрамбовывали взлетно-посадочную полосу, еще три бригады военных строителей возводили ангар, общежитие для пилотов, и командно-диспетчерский пункт.

Сюрприз для самураев готовился основательно.

Увы, был сюрприз и для меня. Неприятный. Алексеев не уехал в столицу - осел в Харбине. Как докладывал Любин, бывший наместник начал интриговать против меня, даже получал от своих шпионов из бывших сотрудников канцелярии - донесения относительно того, что творится в Порт-Артуре. Я даже не сомневался, что самые “жирные” места тщательно подчеркнуты и перенаправлены в Питер сторонникам безобразовской клики.

***

Двадцатого января пришлось нарушить привычный распорядок: утром ехали встречать Макарова. Вместе с ним прибывала «Агнесс-2» — и сам Джевецкий, который должен был руководить сборкой подлодки на месте.

Сюрпризом это не было — маршрут поезда отслеживали по телеграфным сообщениям с дистанции, так что время прибытия знали с точностью до получаса. А утром, перед выездом на вокзал, и до минуты.

Никакого оркестра и каравая с солонкой. Приехали сокращенным составом — Тройер, Старк, да парочка адъютантов. Работать надо, а не красные ленточки перерезать. Сели в экипажи и погнали в штаб флота. Вот там уже и встреча была — с представлением офицеров и краткой речью вновь прибывшего командующего.

Я не стал мешкать, оттащил Джевецкого в сторону:

— Как подлодка перенесла дорогу?

Степан Карлович только усмехнулся, поправляя перчатки:

— Не переживайте, Евгений Александрович. Упаковали на совесть. Думаю, даже сход вагона с рельсов ничего бы не повредил. Завтра с утра приступаем к монтажу. Поверьте, мне не меньше хочется увидеть, что из этой затеи вышло.

— Что-нибудь надо дополнительно? Давайте список, обеспечу всем.

Тут я сильно рисковал. А ну как инженер действительно что-то запросит... А мы тут на «краю Земли» и ничего нет.

— Всё своё везём с собой, — пошутил Степан Карлович. — Никаких особых требований. Только доковые краны понадобятся.

— Как же вы по льду Байкал пересекали?

— Да просто — скрипит, трещит, поезд платформы тащит. Никакой атеист не устоит, начнет богу молиться.

Вдруг он хитро прищурился:

— Кстати, что у вас там со священником на станции Мысовой приключилось?

— Ничего вроде, — удивился я. — Мы с ним общались недолго, поводов для обиды не давал.

— Наоборот, — засмеялся Степан Карлович. — Он о вас чуть не как о чудотворце рассказывает. И про лечение сифилиса, и про лекарства доступные. Заслушаться можно.

— Ничего такого не просил, верите?

— Верю.

Джевецкий оглядел зал и понизил голос:

— Обед здесь предусмотрен?

Я скосил взгляд на Старка, который о чем-то тихо отчитывался перед Макаровым:

— Это епархия адмиралов. Сегодня обедаем у моряков. Посмотрим, чем нас сегодня удивит флотское начальство.

***

Вечером, уже почти перед закатом, пришел сигнал о приближающемся «Варяге». Из-за надвигающейся темноты проводить в гавань не стали, остановились на внешнем рейде.

За командиром немедленно отправили катер.

Когда каперанг Руднев поднялся на борт «Петропавловска», в глаза бросилась его необычная бледность. Он даже чуть пошатнулся, когда рапортовал Макарову. Доложил только, что привел «Варяг» согласно приказу начальника эскадры Старка. В кают-компании капитан устало опустился в кресло. Лицо осунувшееся, под глазами тени.

Кто-то подал ему коньяк — он выпил, не моргнув.

— Говорите, капитан, — сказал Макаров.

Руднев поднял глаза, в голосе — холодная усталость.

— На выходе из бухты у «Корейца» отказала машина. Я вызвал буксир, сам продолжил выполнение вашего приказа, Степан Осипович. «Чиода» сначала пошла за нами, но потом вернулась в Чемульпо наблюдать за «Корейцем».

В кают-компанию «Петропавловска» зашел вестовой, протянул Макарову конверт. Тот его вскрыл, прочитал послание. Почти сразу посмотрел на меня.

— Степан Осипович, что там? Не томите

— Японское правительство разрывает дипломатические отношения с Россией.

Я встал, подошел к иллюминатору. Посмотрел на свинцовые волны за бортом «Петропавловска». И где тут «Желтое море»? Нет его. Потом повернулся к флотским:

— Теперь, господа, уже никто не сомневается, что война совсем близко?

Глава 17

ИНОСТРАННЫЯ ИЗВѢСТІЯ

Прибывшій изъ Японіи французскій чиновникъ Людовикъ Луи, посланный туда со спеціальной миссіей, разсказываетъ, что въ Японіи многочисленныя группы людей обходятъ улицы, крича: «Долой Россію». «Мы хотимъ войны». Такого рода манифестаціи устраиваются японскими шовинистами съ цѣлью поддерживать извѣстное настроеніе въ массахъ.

ПОСЛѢДНІЯ ИЗВѢСТІЯ

ПОРТЪ-АРТУРЪ. Корреспондентъ «New-York Herald» сообщаетъ, что 10 тыс. человѣкъ работаютъ теперь днемъ и ночью надъ усиленіемъ оборонъ крѣпости Портъ-Артуръ, имѣющей въ настоящее время гарнизонъ въ 30 тыс. человѣкъ, изобильно всёмъ снабженный.

ГАЗЕТА РУСЬ

«Японца пробуютъ»

Теперь куда не придешь — вездѣ только и разговоры, что о войнѣ. Особое любопытство проявляютъ, конечно, тѣ, кто состоитъ въ запасѣ, и въ случаѣ чего могъ бы двинуться въ дѣло.

Недавно въ одномъ большомъ петербургскомъ чайномъ магазинѣ разыгралась слѣдующая сцена, закончившаяся едва не составленіемъ протокола. Въ магазинѣ состоятъ на службѣ въ качествѣ приказчиковъ — японцы. Въ магазинъ явилось двое господъ, одѣтыхъ очень чисто, но по-русски; спросили чаю и затѣмъ, по словамъ очевидцевъ, стали очень внимательно разглядывать японцевъ-приказчиковъ. Затѣмъ одинъ изъ покупателей, внезапно взялъ японца за плечо и слегка сталъ трясти его. Японецъ закричалъ, сбѣжались другіе, хозяинъ магазина господинъ же въ русскомъ платье бросилъ перваго японца и сталъ трясти по очереди всѣхъ. Перепробовавъ всѣхъ японцевъ, оригинальный покупатель сталъ извиняться «за безпокойство». И при этомъ такъ мотивировалъ свои дѣйствія:

— Изъ запасныхъ я — можетъ быть, на войну придется идти. А японца никогда въ глаза не видалъ. Вотъ и пришелъ «примѣряться». Нѣтъ, не годится — жидокъ японецъ противъ нашего брата. Мнѣ одному такихъ штукъ шесть, семь нужно «на лѣвую руку».

И, еще разъ вѣжливо извинившись «за безпокойство», господа въ русскомъ платье забрали полъ фунта чая и удалились.

Война в Порт-Артур пришла через неделю после возвращения «Варяга». Где-то в пять утра, я проснулся от звука канонады. Как выяснилось, батареи обстреливали японцев, напавших на патрулировавшие на внешнем рейде миноносцы. Стреляли долго — я успел принять доклад от дежурного, умыться, одеться, и даже доехать на место событий. Можно было и позавтракать успеть, потому что морская битва оказалась делом неспешным, а главное малозаметным. В том смысле, что в бухте царила предрассветная темнота. Отдельные сполохи прожекторов не давали полной картины кто в кого стреляет и с каким результатом. В итоге я поехал работать в присутствие и ждать итогов первого боя этой войны. Сразу бросилось в глаза внезапно увеличившееся количество флагов на улицах. В витринах появились портреты царя-батюшки, толпы народу стояли на тротуарах, прислушиваясь к далеким выстрелам..

У нас сегодня совещание по медицине. Наконец-то что-то знакомое. Тут я кому угодно могу фору дать, даже в вопросах организации. Работы Николая Ниловича Бурденко мне в голову вбивали с особым цинизмом, поэтому я не смогу столько выпить, чтобы забыть. И ведь приехали такие зубры, что и подумать страшно: сплошь генерал-майоры — начальник медицинской службы Маньчжурской армии Баронц, главный военно-медицинский инспектор на Дальнем Востоке Ерошевич, прибывший недавно Герарди. Ждали визита и главного хирурга армии Вельяминова, с которым мы были знакомы по Питеру. А ведь это я приложил руку к их генеральским погонам, хоть и косвенно. Кто, будучи товарищем министра здравоохранения, ратовал за офицерские звания для военных медиков? Князь Баталов. Идея эта так понравилась его величеству, что прошла все согласования меньше чем за год. Да, уже без меня выпускники Военно-медицинской академии получили лейтенантские звания, но всё равно.

Это за основным столом генералы. Сбоку ютились рабочие лошадки — полковники с подполковниками. Это им предстоит воплощать начальственные хотелки в жизнь. Эти уже держали наготове блокноты и остро наточенные карандаши, чтобы ничего не пропустить. Пока рассаживались, а лакеи разносили кофе, пришла телеграмма про «Корейца». «Контр-адмирал Уриу блокировал Чемульпо, прикрывая высадку десанта. Потребовал капитуляции. „Кореец“ ушёл на прорыв, но был подбит, выбросился на берег. Восемь убитых, двадцать раненых.»

— Господа офицеры! — я начал совещание с того, что встал и предложил почтить память погибших молчанием.

Коллегам в погонах я сразу вывалил план эшелонированной системы медицинской помощи: медсанбаты у линии фронта, эвакогоспитали в Порт-Артуре, Дальнем, Мукдене, Ляояне и госпитали тыла в Харбине, Владивостоке, возможно, в Чите. Подготовил выкладки по персоналу и оборудованию, сокращению процента невозвратных потерь, не просто лозунги в воздух бросал. Медицинские генералы сидели каменными истуканами. Но наместник говорит, не поспоришь. К тому же всемирно известный врач и организатор здравоохранения. Но в глазах читалось неверие. Старая песня, что у дедов-прадедов такого не было, русский солдат на рану поплюет, подорожник приложит, перекрестится — и снова в бой.

Такого шанса может больше не представиться. Продавлю, не слезу с генералов. Революция в военной медицине почти на сорок лет раньше, которая позволит в разы снизить процент невозвратных потерь — умерших и инвалидов.

Но мне этого было мало.

— Прошу представить конкретные планы по реализации. С подсчётом всех необходимых ресурсов и сил. Срок — неделя.

Требуй невозможного, сделают хоть что-нибудь. С другой стороны, помню чьи-то мемуары о послевоенном восстановлении ДнепроГЭС, что ли. Там из-за технической ошибки в телеграмме указали срок окончания работ не двадцать два дня, а двенадцать. Сделали.

Баронц наконец очнулся.

— Ваше превосходительство... но бюджет...

Я оборвал его ледяным взглядом.

— Ваша задача — произвести расчёты, найти здания, организовать персонал. Где брать средства — моя забота.

Лёд начал трещать. Но ледокол ещё не вошёл в полную силу.

— Каждый госпиталь должен иметь рентгеновский аппарат, стратегический запас перевязочного материала и медикаментов. Эвакуация — только санитарными поездами, чтобы исключить вторичные заражения.

— Но ведь... — начал было Герарди, но наткнулся на мой взгляд.

Я продолжил:

— И ещё. Категорически запретить ушивание ран на догоспитальном этапе.

В помещении повисло напряжение.

— Это почему? — не выдержал кто-то из полковников.

— Потому что газовая гангрена — не миф, а страшная реальность. Анаэробная флора размножается в закрытых ранах, вызывая некроз и смерть. Каждый врач подпишется, что в случае нарушения приказа последуют жёсткие меры.

— Но...

Я хлопнул ладонью по столу.

— Я не повторяю дважды. Завтра до полудня мне на подпись проект приказа.

Взгляды за столом переместились на Вельяминова. Он-то поддержит консерваторов?

Но Николай Александрович лишь прищурился:

— Господа, советую не спорить. Князь знает, о чём говорит.

Посмотрел в лица сидящих напротив. Любви там не было ни капли. Я пришел разрушить их привычный мир.

— Похоже, коллеги, вы меня ненавидите. Теперь подумайте, как к вам должен относиться я?

В наступившей после этого тишине прозвучал только хохоток Вельяминова.

— Лучше делайте, господа, и даже не пытайтесь сопротивляться.

Молчание.

Значит, я победил.

***

Кто думает, что война — это непрерывно перетекающие из одного в другой бои, стрельба круглые сутки, а также бесконечное марширование в свободное время, тот ошибается. Большей частью, особенно в зоне, не прилегающей к боевым действиям, ничего этого нет. Первая атака японского флота на Порт-Артур закончилась вроде бы почти вничью: затопили два миноносца, один потеряли. К тому же гибель судов была для агрессора совершенно напрасной, торпедная атака не получилась — сработало заграждение. Наши потери ровно в два раза меньше.

Команда, работающая на сборке «Агнесс-2», основала стахановское движение намного раньше. Ребята впахивали без перерывов и беспрецедентно ударными темпами. Если что, это неверная цитата из рапорта, я сам такие трескучие слова произносить так и не научился. И даже секретность смогли соблюсти. По крайней мере нам так хочется думать.

Чуть позже оказалось, что Того и не планирует уходить, а копит силы для новой атаки, уже всей эскадрой. Макаров рвал и метал, собирая отряд для нападения на противника. И мы решили задействовать «Агнесс-2». Пора. К тому же расстояние позволяет. И главное — никто еще толком не знает о возможностях нашей субмарины. Собственно, если бы не Джевецкий, может, и не решился. Степан Карлович пришел ко мне вскоре после еще не ставшего знаменитым совещания с медицинскими генералами. Поймал тепленьким, можно сказать. Мы сидели с Вельяминовым и пили чай у меня в кабинете, когда секретарь доложил, что инженер жаждет моей крови. Прибыл в компании командира подлодки — Николая Петровича Белавенца

— Вы же знакомы со Степаном Карловичем? Строитель подводных лодок имени Агнессы Григорьевны, — спросил я Николая Александровича, представляя визитеров.

— Рад знакомству, — встал Вельяминов и подал руку Джевецкому и Белавенцу. — Я, пожалуй, пойду. Поговорить спокойно всё равно не дадут. К тому же надо еще толком обдумать ваши предложения. Подготовлю вопросы, завтра встретимся.

— Надо выпускать «Агнесс», — сказал Степан Карлович, стоило только двери за Вельяминовым закрыться. — Отличный шанс! Пока Макаров погрузит снаряды, подготовит эскадру, мы успеем выйти! Дистанция ерундовая, подойдем и проведем торпедную атаку!

— Что же, давайте к адмиралу.

К счастью, Степан Осипович, стоило ему услышать об этом предложении, тут же дал добро. И скомандовал выделить буксир для вывода субмарины на внешний рейд.

***

Волнение было слабым — лёгкий прибой лишь немного покачивал лодку. В тёмной воде угадывались размытые силуэты русской эскадры, скрытые утренним туманом. «Агнесс-2» шла в подводном положении на глубине шести метров, ориентируясь по гирокомпасу и расчётам, сделанным ещё ночью.

Джевецкий, стоя в полутёмной рубке, внимательно следил за показаниями приборов. Внутри корпуса было душно, пахло машинным маслом, потом и чуть-чуть керосином. Фонарь давал минимум света.

— Николай Петрович, какова глубина? — тихо спросил он.

— Шесть метров, держим курс.

По расчетам, японская эскадра должна находиться примерно в пяти милях от входа в гавань. Группа русских миноносцев уже совершила показательный выход, пытаясь спровоцировать Того на атаку, но японцы сохраняли осторожность. «Агнесс-2» должна была выйти раньше основных сил, чтобы занять позицию для удара.

Подлодка шла на электрическом ходу, почти бесшумно. За последние часы она трижды всплывала на перископную глубину для ориентировки. Наконец, расчётное время выхода к противнику подошло.

— Перископ! — скомандовал Джевецкий.

Перископ медленно поднялся, в окулярах показалась размытая линия горизонта, затем — силуэты кораблей.

— Контакт, вижу японцев!

Прямо по курсу двигалась японская эскадра — сначала миноносцы, потом броненосцы. «Микаса» шёл впереди, в кильватерном строю за ним «Асама» и «Такачихо». Две канонерки следовали чуть сбоку, готовые прикрыть флагман.

— Дистанция до цели?

— Около пятнадцати кабельтовых.

Джевецкий прикинул курс. Если «Микаса» продолжит движение в том же направлении, «Агнесс-2» сможет выйти на дистанцию атаки через пять-семь минут.

— Ложимся на боевой курс. Ход десять узлов.

Лодка плавно набрала скорость. Внутри раздалось слабое гудение электромоторов.

***

Минуты тянулись мучительно долго. Команда молчала, в отсеке слышалось лишь тихое постукивание приборов и приглушённый шум воды за бортом.

— Дистанция девять кабельтовых, — Белавенц взял на себя обязанности штурмана, быстро наносил все на карту.

Джевецкий взялся за перископ. Броненосец медленно разворачивался, открывая борт. В подлодке царила полная тишина, все смотрели на инженера.

— Готовность первой и второй торпеды!

Матросы замерли у пусковых рычагов.

— Открыть передние аппараты.

Хлопнули клапаны торпедных аппаратов.

— Дистанция семь кабельтовых! Шесть, пять...

Японцы ещё не замечали подлодку. Миновали последние секунды.

— Пли!

Резкий толчок от отдачи прошёл по корпусу «Агнесс-2». Первая торпеда пошла.

— Вторая — пли!

Вторая торпеда рванулась вслед за первой.

— Курс на отход! Срочное погружение!

Подлодка резко пошла вниз, Джевецкий с силой вцепился в поручни.

Прошло двадцать секунд, прежде чем в толще воды раздался приглушённый глухой удар. И почти сразу еще один. Вторая торпеда попала в цель.

В отсеке раздались короткие вскрики, кто-то выдохнул:

— Есть!

— Всплываем под перископ!

Осмотр поверхности моря показал: «Микаса» резко сбавил ход, накренилась. Вперёд выскочили миноносцы, создавая беспорядочную суету.

— Глубину держим, не торопимся, — негромко приказал Джевецкий.

Лодка начала тихий отход.

И тут раздался глухой взрыв. Уже не под водой, а наверху, в мире воздуха и огня.

— Боезапас! — догадался Белавенец.

Похоже, одна из торпед угодила в пороховой погреб, на палубе броненосца полыхнул огонь. Из него, как шрапнель, разлетались обломки металла. “Золотой выстрел” во всей красе.

«Микаса» медленно кренилась.

— Держать курс. И не шуметь.

Все в «Агнесс-2» замерли.

Никто не гнался.

И тогда стало ясно — они сделали это.

***

Звон колоколов Свято-Никольского собора оглушал, но я не спешил закрывать уши. Пусть гремят. Пусть этот медный гул разорвет свинцовое небо над Порт-Артуром, которое месяц уже как давило на грудь. Сегодня оно — цвета победы: синее, пронзительное, как взгляд Джевецкого, когда он шагнул ко мне на балкон резиденции.

Мы обнялись. Сначала с инженером, потом с командиром «Агнесс 2» Белавенцем.

Город ликовал. С балкона я видел, как толпа катилась по Набережной улице, словно штормовая волна. Матросы подбрасывали вверх членов экипажа подлодки. Даже китайские торговцы, обычно готовые удавиться за каждую копейку, раздавали лепешки даром. «Русский дух победил!» — орал седой боцман, и сотни глоток подхватывали: «Победил! Победил!»

Жаль, с нами нет Макарова! Как только пришли сведения об утоплении флагмана японского флота, адмирал вывел эскадру с внутреннего рейда, бросился вдогонку. Его «Петропавловск» резал горизонт, оставляя за собой черный шлейф.

— Ваша светлость! — Тройер подал мне телеграмму из Царского. Точнее две. На первом бланке было набрано:

Его Сиятельству Князю Евгению Александровичу Баталову, Наместнику на Дальнем Востоке.

Высочайше повелеваю объявить всему личному составу подводной лодки «Агнесс 2» Государево благоволение за беспримерную доблесть, явленную в потоплении броненосца «Микаса». В ознаменование сего геройства жалуем:

Инженеру Степану Карловичу Джевецкому:

— Ордена Святого Великомученика и Победоносца Георгия IV степени (за уничтожение вражеского флагмана в акте личной отваги);

Командиру подлодки лейтенанту Николаю Петровичу Белавенцу:

— Золотое оружие «За храбрость» с гравировкой: «Флоту — слава, врагу — гибель. 1904».

— Пожизненную пенсию в размере годового жалованья;

Членам экипажа:

— Знак отличия Военного ордена Святого Георгия (Георгиевский крест) IV степени для унтер-офицеров;

— Серебряная медаль «За храбрость» на Георгиевской ленте для матросов;

— Единовременное пособие в размере трёхмесячного жалования;

— Право ношения особого шеврона с изображением подлодки, пересекающей вензель «М» («Микаса»).

Особые распоряжения:

— Подлодке «Агнесс 2» присвоить почётное наименование «Гроза Порт-Артура» с нанесением такового на рубку судна золотыми литерами;

— Установить в Николо-Богоявленском морском соборе Санкт-Петербурга мемориальную доску с именами героев.

Господь да укрепит дух моряков наших, а вам, князь, повелеваю передать: «Россия не забудет сей день. Жду Макарова с победой, но ежели суждено пасть — то с честью».

Николай II

Собственноручно: «Благословляю. Н.».

Очень быстрая реакция. Можно сказать — молниеносная. Пара часов всего прошла с того момента, как мы отправили победную реляцию — и сразу ответ. А учитывая разницу во времени, так и вовсе сложилось впечатление, что государь-батюшка от телеграфного аппарата не отходит круглые сутки.

На втором бланке Сергей Александрович рассыпался бисером в поздравлениях, обещал не оставить меня тоже без орденов и медалей, просил держать в курсе и отчитываться каждый день — утром и вечером. Можно подумать, мы реже отправляем.

Я передал телеграмму Николая Тройеру и тот громко, во всеуслышание, прочитал ее. Раздалось дружное «ура», опять начали качать всех подряд — членов экипажа, просто моряков. Повторно ударили колокола на церквях.

— Евгений Александрович, что же вы такой грустный? — Джевецкий удивленно на меня посмотрел. — Великий день же!

— Плохие предчувствия, Степан Карлович, — я тяжело вздохнул. — Слишком хорошо все идет.

Глава 18

ВЫСОЧАЙШІЙ МАНИФЕСТЪ

Божіею поспешествющей милостью,

Мы, Николай Вторый,

Императоръ и Самодержецъ Всероссійскій, Московскій, Кіевскій, Владимірский, Новгородскій; Царь Казанскій, Царь Астраханскій, Царь Польскій, Царь Сибирскій, Царь Херсониса Таврическаго, Царь Грузинскій, Великій Князь Финляндскій, и прочая, и прочая, и прочая.

Объявляемъ всѣмъ Нашимъ вѣрнымъ подданнымъ:

Въ заботахъ о сохраненіи дорогого сердцу Нашему мира, Нами были приложены всѣ усилія для упроченія спокойствія на Дальнемъ Востокѣ. Въ сихъ миролюбивыхъ цѣляхъ Мы изъявили согласіе на предложенный Японскимъ Правительствомъ пересмотръ существовавшихъ между обѣими Имперіями соглашеній по Корейскимъ дѣламъ. Возбужденные по сему предмету переговоры не были однако приведены къ окончанію, и Японія, не выждавъ даже полученія послѣднихъ отвѣтныхъ предложеній Правительства Нашего, извѣстила о прекращеніи переговоровъ и разрывѣ дипломатическихъ сношеній съ Россіею.

Не предувѣдомивъ о томъ, что перерывъ таковыхъ сношеній знаменуетъ собою открытіе военныхъ дѣйствій, Японское Правительство отдало приказъ своимъ миноносцамъ внезапно аттаковать Нашу эскадру, стоявшую на внѣшнемъ рейдѣ крѣпости Портъ-Артура.

По полученіи о семъ донесенія Намѣстника Нашего на Дальнемъ Востокѣ, Мы тотчасъ же повелѣли вооруженною силою отвѣтить на вызовъ Японіи.

Объявляя о таковомъ рѣшеніи Нашемъ, Мы съ непоколебимою вѣрою въ помощь Всевышняго и въ твердомъ упованіи на единодушную готовность всѣхъ вѣрныхъ Нашихъ подданныхъ встать вмѣстѣ съ Нами на защиту Отечества, призываемъ благословеніе Божіе на доблестныя Наши войска арміи и флота.

Данъ въ Санктъ-Петербургѣ въ двадцать седьмый день января въ лѣто отъ Рождества Христова тысяча девятьсотъ четвертое, Царствованія же Нашего въ десятое.

На подлинномъ Собственною Его Императорскаго Величества рукою подписано: НИКОЛАЙ

Эскадру пришлось ждать долго. Морские бои — это не кино, где всё решается за десять минут. Маневры, артиллерийские перестрелки, перестроения...

Вернулись только к утру. Наблюдатели просигналили, и с причала отправили катер, чтобы вывезти раненых. Тут уже и я поехал в порт. По дороге остановился на берегу, взобрался на одну из батарей. Бледный поручик начал докладывать мне вытянувшись в струнку, я отмахнулся от него:

— Дайте бинокль!

Запрошенное тут же было предоставлено, я вгляделся в корабли эскадры на внешнем рейде. Бог ты мой! У «Петропавловска» торчит огрызок второй трубы, «Победа», «Ретвизан», «Пересвет», «Полтава» и «Севастополь» избиты снарядами, бронепояса в закопченных дырах. А где «Цесаревич»?! А нет его. Внутри екнуло. Я вдавил окуляры бинокля до боли в глазницы. Нашел Варяг, потом Новик и Аскольд. Все крейсеры, миноносцы были на месте. А «Цесаревича» — нет!

— Срочно в гавань! — крикнул я Тройеру, который выглядывал из повозки.

— Что случилась?

— Беда!

Мы помчались в порт, тут уже стояли санитарные экипажи из госпиталя. Тоже ждали.

Ко мне подошел флотский адъютант, кажется я видел его в штабе:

— Ваше сиятельство, командующий ранен, контр-адмирал Старк погиб. Отказался уходить с тонущего корабля. Это все, что известно.

Я матерно выругался. Потом еще.

— Цесаревич?

— Да. Какая трагедия!

Лицо молодого офицера исказилось, вот-вот заплачет.

— Держите себя в руках, лейтенант!

Пока я отчитывал адъютанта, катер уже начал швартоваться. Матросы еще вязали кнехты, или как там эти веревки называются, а уже бросили трап и начали спускать на носилках Макарова. Да уж, только по тому, что сказали о командующем, да по пальто, которым его укрыли, и было понятно. Потому что лицо практически полностью скрывалось под окровавленной повязкой.

Я отодвинул всех в сторону, и рявкнул на фельдшера, сопровождавшего носилки:

— Что там?!

— Осколочное ранение живота. Огнестрельный перелом левого плеча. Ранения лица... Тоже осколок, ваше сиятельство.

— Потом подробности! Давление?

— Измерить не удалось, — совсем тихо сказал фельдшер.

Плохо. Очень плохо.

— Быстро в госпиталь! — крикнул я Тройеру. — Сам буду оперировать!

До госпиталя мы долетели за считанные минуты. Я выпрыгнул из экипажа ещё на ходу, не дожидаясь остановки, и бросился в приемное отделение. Госпиталь мне знаком — я здесь чуть не каждый день бываю. Скоро тут будет горячо, когда привезут основную массу раненых, но пока я впереди всех.

— Немедленно, операционную! Определить группу крови и подготовить всё для гемотрансфузии! Мне переодеться, в предбанник! Бригаду туда же! Быстрее, черепахи! — раздавал я ценные указания, на ходу снимая шинель и не глядя бросая ее кому-то из сопровождающих.

Пока я переодевался и мылся, Макарова готовили к операции. В операционной царил организованный хаос: сестры-анестезистки бегали, выставляя флаконы с растворами, операционная сестра быстро накрывала столик, выкладывая скальпели, зажимы, пинцеты, шовный материал. Кто-то возился с переломом, меняли повязку на лице.

В итоге, когда мне помогли натянуть перчатки и завязали сзади на халате тесемки, всё было готово.

— Давление?

— Семьдесят на двадцать, ваше...

— В операционной сиятельств не бывает! — резко оборвал я. — Либо Евгений Александрович, либо по фамилии, и никак иначе! Пульс?!

— Сто тридцать, нитевидный. Частота дыханий тридцать, температура тридцать пять и девять.

— Группу определили? Чего ждем? Готовим поле! Скальпель! Производим срединную лапаротомию! Приступим, помолясь!

Разрез тут надо делать в лучших традициях коллеги Холстэда — быстро, максимум в четыре движения, но при этом держать в уме, что если там натекло крови, то кишечник приподнят, и поранить петли можно довольно легко. Ну вот, мы и на месте.

— Ножницы с тупыми концами. Коллеги, лигатуры, быстро!

Ножницами белую линию резать быстрее. Сейчас нужна только скорость, и это самое главное. Остальное можно сделать и после, если будет кому.

— Сколько крови, — пробормотал один из ассистентов.

— Вся наша. Собрать из брюшной полости в стерильную посуду, потом перельем назад. Готовимся к мобилизации тонкого кишечника вправо!

Да уж, это только в кино содержимое живота вываливается наружу как в мясной лавке. В жизни подвинуть его — задача не для слабосильных. Серозная оболочка скользкая, как рыба в руках. Едва потянешь — петли стремятся уйти обратно. Но мы сейчас пережмем крупные сосуды в брыжейке, и начнем тампонаду. Потому что откуда кровит — понять невозможно. По раневому каналу не угадаешь — осколок мог улететь далеко и повредить артерию в любом месте.

— Селезенка цела, — сказал ассистент, тот, который поражался количеству крови.

— Начинаем тампонаду, по часовой стрелке, начиная с левого верхнего квадранта!

— Пожалуйста, — подала мне свернутый тампон операционная сестра.

— Счёт! Первый!

— Один, — продублировал ассистент.

— Второй!..

Мы нашпиговали живот тампонами по самое не могу — мобилизовали тонкий кишечник влево, потом укладывали салфетки между петлями кишечника, и, как вишенка на торте — большой абдоминальный тампон поверх всего. Теперь остается ждать.

— Всем стоп! Ждём! Давление?

***

Кровотечение остановили. Не сразу, с трудом, но получилось. Надеюсь, все закрыли. Переливание сыграло свою роль: потихоньку давление восстанавливалось. Удалось перелить собственную кровь — ведь жизни ей всего шесть часов, да еще и процедить надо не один раз. На скорую руку наложили временные швы на кишечник, и закрыли брюшную полость, наложив швы через всю толщу стенки, не затягивая. Всё равно делать сейчас ничего нельзя: организм просто не выдержит большого вмешательства. Так что стабилизируем состояние, а потом уже займемся лечением. Что швы разойдутся, я не боялся — все равно сейчас будет паралитическая непроходимость. Главное — чтобы Макаров выжил, а уж остальное подлатаем с божьей помощью.

Ранение лица... Я тяжело вздохнул, мельком взглянув на него. Судовой врач явно работал в запарке, сшивал как попало, лишь бы закрыть рану. В итоге шов пошёл криво. Оставить как есть — значит, командующий останется с таким перекосом, что и есть нормально не сможет.

— Снять швы, промыть рану. Ждём, — приказал я, уже зная, что придётся делать всё заново.

И, конечно, панацеум. Сейчас он польётся широкой рекой. Применять его поводов хватало.

Переоделся и поехал в присутствие, на основную работу. Сочувствую оставшимся коллегам, у них после этой операции времени отдохнуть будет ровно столько, сколько понадобится перекусить наскоро, облегчиться, да переодеться. Флотским врачам тоже поучаствовать придется. Война во всей своей мерзости.

На некое подобие косметической хирургии и такие сложные операции может надеяться только командующий. Думаю, даже уровень полковников гарантии не даст. На сортировке таких безжалостно отодвигают в сторону — огромная потеря времени, остальным помощь не успеют указать.

В приемной присутствия царило похоронное настроение. Телеграф стрекотал, не переставая, то и дело раздавались телефонные звонки. Тройер с сотрудниками составлял траурные списки погибших на «Цесаревиче», попутно договариваясь о церемонии прощания с городскими властями. Я взял телеграммы, начал изучать. Разумеется, в Питере уже все знали. Из Царского села шли противоречивые указания. Запереться в гавани и не отсвечивать. Новая порция адмиралов — Скрыдлов, Рожественский и Ко — уже выезжают. И разумеется, срочно запустить подлодки к Японии, наказать супостатов по самое не балуй. Кровь из носу нужна еще одна «Микаса»!

В приемной начали собирать командиры кораблей — их даже никто еще не звал, сами явились. Я выглянул из кабинета, дернул к себе командира «Победы» Зацаренного.

— Как там Степан Осипович? — сразу поинтересовался он.

— Лично оперировал Макарова, жив. Ну-с, Василий Максимович, рассказывайте.

Пока тот усаживался, раскладывал судовые журналы, я заказал чаю, достал из бара бутылку коньяка. Сам разлил по рюмкам.

— Что же... помянем погибших. Царствие им Небесное!

Мы выпили не чокаясь, я подвинул к себе журналы. И что я в них пойму?

— Рассказывайте Василий Максимович, не томите.

Сражение напротив горного массива Ляотешань вышло дурацким. Когда миноносцы и крейсеры эскадры догнали японцев, поднялся туман. Волнение было минимальным, но приближалась ночь. До темноты оставалось час, полтора и Макаров решил атаковать.

— Почему он поднял флаг на «Цесаревиче», а не на «Петропавловске»? — поинтересовался я.

— «Цесаревич» последний принимал снаряды и уголь, — пожал плечами капитан. — Лично подгонял всех.

«Боярин» обстрелял «Сикисиму» с предельной дистанции и поспешил к главным силам. В шесть вечера с дистанции около пяти морских миль началась перестрелка между флотами. Туман усиливался, японцы сосредоточили свой огонь на «Цесаревиче», которого было видно лучше всего. Добились попаданий, сбили трубу. У «Цесаревича» упала скорость, на него набросились миноносцы. Выпустили с десяток торпед, попала всего одна. Миноносцев отогнали крейсеры, наступила ночь. Флоты разошлись.

— Раненого Макарова эвакуировали на «Победу» еще до полуночи. А Старк лично руководил спасением экипажа. Увы, «Цесаревич» перевернулся, ну и... — Зацаренный развел руками. Все и так было понятно.

— Что же... — я перебрал телеграммы, нашел нужные. — Не все так плохо. У вас было удачное попадание в «Хацусэ», открылась течь, выкинулся на берег за Ляотешанем. Ну и плюс Того.

— А что с ним? — удивился капитан.

— Вскрыл живот после гибели «Микасы». Вы воевали с вице-адмиралом Дэву Сигэто.

Лицо Василия Максимовича просветлело.

— Что же... Размен выходит удачный. Один наш броненосец на два японских...

— Это будет зависеть от степени повреждения наших кораблей. Чинить-то нам их, считай, негде.

Один большой док, два маленьких. А у японцев... Даже думать не хотелось.

— Надо уходить во Владивосток, — грустно резюмировал Зацаренный. — А что приказывает Петербург?

— Подлодки к Сасебо.

— Они же просто не дойдут. Туда в одну сторону девятьсот миль. А запас хода у Агнесс всего восемьсот.

Мы еще пообсуждали возможные варианты, пришли к выводу, что подлодки будут дежурить возле внешнего рейда Порт-Артура, флот продолжит минные постановки. Уйти до починки во Владивосток не реально, поэтому сидеть броненосцам на внутреннем рейде, обложившись бонами. Вот и все варианты. Максимум — быстрым кораблям вроде «Новика» выходить на крейсеровку. Теперь мяч на стороне армии. Не допустить блокирования Порт-Артура и гибели эскадры. Ну а мне... Надо писать просительную телеграмму Сергею Александровичу. Адмиралы одни не вывезут. Генералы — тем более. Пусть сам сюда приезжает и на месте рулит.

***

Отпевали погибших в Свято-Никольском соборе — новом, ещё пахнущем свежей краской и ладаном. Но даже его своды не могли вместить всех желающих проститься. Матросы и офицеры, городские чиновники, вдовы, дети — толпа стояла у дверей, теснилась у ограды. Взгляды стекались ко мне: наместник, ответственный за всё. Плюс стоял впереди, на виду у всех.

Честно сказать, я никогда не любил православные службы. Впрочем, католические — тоже. И протестантские. Не о вере речь, а о форме. Долгие, растянутые песнопения, монотонное бормотание молитв, в которых сложно уловить смысл. Надо лишь следить за окружающими, чтобы вовремя перекреститься.

Священник читал чин отпевания с душой, не сдерживая дрожи в голосе. Пел хор — гулко, на три голоса, и под куполом звуки сплетались в один, давящий на грудь.

«Со святыми упокой...»

Кто-то всхлипнул. Резко, шумно, без сил. Я машинально повернул голову. Молодой лейтенант закрыл лицо руками, плечи вздрагивали. Стоящие рядом офицеры молча взяли его под руки, отвели в сторону.

Священник сделал глубокий вдох и начал перечислять имена:

«Ещё молимся об упокоении душ усопших рабов Божиих, воинов...»

Имена.

Десятки.

Читает медленно, нараспев. На каждый слог — удар по вискам.

После молитвы «Благословен Бог наш», когда медленно и протяжно зазвучал похоронный благовест, я вышел из храма. Хорошая служба, только повод больно хреновый. Колокольный звон плыл по всему городу, отражаясь от зданий и возвращаясь к церкви с примесью криков чаек и далекого шума моря.

— Тройер, семьям всех погибших моряков по пятьдесят рублей из моих личных средств. Сделать всё тихо, без огласки.

— Немедленно займусь, ваше сиятельство.

— Когда прибывает поезд?

— В шесть тридцать, без изменений.

— Значит, утром на вокзал.

***

Тройер оказался почти прав — состав прибыл на перрон всего на двадцать минут позже заявленного времени. Никаких оркестров — обычный поезд. А что наместник встречает, так мало ли что человеку с утра в голову взбредет? Вскочил с кровати, да спросонку и рванул на вокзал. Может, здесь виды особенно симпатичные его превосходительству открываются. Жандармов, кстати, многовато, как раз из-за князя — всем известно, что на его жизнь покушались совсем недавно, вот и берегут начальство от всяких неприятностей.

Пока стояли, Любин развлекал меня новостями из шпионской жизни. Получалось, что лучший способ избавиться от соглядатаев — либо выселить всех подальше, либо максимально затруднить их сношения с внешним миром. Странно, что жандармы выбрали второй, более сложный путь. Зато сейчас зайти на почту и отправить телеграмму куда бы то ни было невозможно. Завелись и стукачи из местных. Денежки все любят, ради них можно и на соплеменника настучать. Чтобы жизнь медом не казалась, уже изобличили нескольких особо хитрых пустобрехов, которые рассказывали сказки ради получения денег от глупых лаоваев. И примерно наказали.

Первым на перрон сошел Яковлев. Надеюсь, по дороге они не растеряли ничего из комплекта, а то у меня большие надежды на нашу авиацию. Евгений Александрович улыбался от уха до уха — так был рад покинуть наконец-то вагон. Две с лишним недели в этой коробке — удовольствие ниже среднего. И это мне в салон-вагоне не понравилось, а каково тем, кто воспользовался классом пониже?

— Добро пожаловать в Порт-Артур, — поприветствовал я двойного тезку. — Как доехали?

— Ничего не потеряли, — рассмеялся Яковлев. — А то я не знаю, за что вы переживаете в первую очередь. Дайте время чуть отдохнуть с дороги, и начнем собирать. И лодка ваша в целости и сохранности. Сам присутствовал при проверке в Харбине.

— Ну и слава Богу, — перекрестился я. — А где...

— Гиляровский? Задержался с вещами, наверное, — вдруг хитро улыбнулся инженер. — Да вон же он, наш Владимир Алексеевич!

Дядя Гиляй вышел из вагона и, не глядя по сторонам, подал кому-то руку. Через секунду я перестал быть наместником, генералом, сановником.

Я стал просто мужем, который после долгой разлуки увидел любимую жену.

Я забыл обо всех правилах, плюнул на этикет, сдёрнул с себя маску высокопоставленного лица и совершенно по-мальчишески бросился по перрону, крича во всё горло:

— Агнесс!!!

Она приехала. Душа моя пела.

Я схватил жену в охапку и закружил её, забыл про мир, про войну, про людей вокруг. Пусть смотрят, пусть завидуют!

Но голос Тройера вернул меня на землю.

— Ваше сиятельство... — он помедлил. — Извините, что в такой момент.

Я посмотрел на него, ещё не веря, что реальность снова ворвалась в мою жизнь.

— Японцы начали высадку. Только что пришла телеграмма.

Глава 19

ПОРТЪ-АРТУРЪ. Приказъ Намѣстника князя Баталова.

«Въ виду начала войны и продолжающегося пьянства предлагаю полицмейстеру г. Портъ-Артура закрыть всё кабаки и питейные заведенія и строго слѣдить, чтобы не было тайной продажи водки у китайцевъ.

ПОСЛѢДНІЕ ИЗВѢСТІЯ

ВАШИНГТОНЪ. Статсъ-секретарь Гей по телеграфу поручилъ американскому послу въ Петербургѣ Макъ-Кормику запросить русское правительство о томъ, что оно намѣрено предпринять для облегченія возможности вернуться на родину мирному японскому населенію, находящемуся въ Сибири. Японскій посланникъ Такаири сообщилъ Гэю, что болѣе 40 000 японцевъ находится въ настоящее время въ Сибири и вынуждены терпѣть лишенія по случаю войны.

МОСКОВСКАЯ ЖИЗНЬ. 4 марта скрылся изъ г. Рыбинска ученикъ городского училища Иванъ Сысоевъ, 15 летъ, сынъ переѣзднаго сторожа Петра Сысоева, при ст. «Рыбинскъ» Московско-Ярославско-Архангельской желъ. дороги. Одновременно съ Иваномъ Сысоевымъ исчезъ и его товарищъ Дубровинъ, 14 летъ, который на дняхъ хвалился передъ своими сверстниками, что онъ и Сысоевъ рѣшили отправиться добровольцами на Дальній Востокъ. Къ розыску приняты надлежащіе мѣры.

СОФІЯ. Бывшій предсѣдатель македонскаго главнаго комитета, поэтъ и депутатъ Стоянъ Михайловскій опубликовалъ слѣдующее воззваніе: «Во имя славянофильской идеи, во имя твердой вѣры въ славянское чувство взаимности и солидарности, мы выражаемъ наше братское сочувствіе и благопожеланія могущественному русскому оружію, восклицая: да здравствуетъ Великій Покровитель славянства, да здравствуетъ всемогущественная, побѣдоносная Россія».

Срочное совещание я провел в рекордно короткие сроки. Мое дело маленькое — обозначить координацию, да дать напутствие тем, кто в этом не очень и нуждается. Где там застрял Куропаткин? Пора бы уж и явиться к месту несения службы.

Кстати, именно на этом сборище я впервые увидел Стесселя, «героя» обороны Порт-Артура в моей истории. Анатолий Михайлович выглядел как настоящий генерал — величественная осанка, взгляд свысока, презрительная усмешка. Разговаривал с окружающими через губу, будто делал всем огромное одолжение. Доживи такое до революции — точно на штыки поднимут, даже если шинели на красной подкладке на нем не будет. И сейчас командует Квантунской группировкой. Что-то мне помнится, со сдачей Даляня не то было, но память меня подводит. Помедитирую, попробую освежить знания. Вряд ли он там геройством отличился.

Поговорили, еще раз посмотрели на карту, где было отмечено место десантирования сил противника неизвестной пока численности, да и разошлись. Озвучивать желание отправить туда «Агнесс», чтобы потренировалась на транспортах, не стал. Слишком много слушателей. Кому надо, и так узнают.

И помчался я на всех парах в свою резиденцию, где меня ждала жена. На вокзале, к сожалению, удалось поговорить буквально несколько минут — и всё, пора служить отечеству. К тому же вокруг куча народу, почти каждый из которых считает, что должен находиться к наместнику поближе, а то вдруг пропустит нечто важное. Только и удалось поцеловать её, да сказать, чтобы устраивалась и ждала.

За время моего отсутствия даже самая медлительная дама могла бы и ванну принять, и наряд выбрать — желательно тот, который обладает способностью быстро сниматься и обременён минимальным количеством застёжек, чтобы мужа встретить как полагается. Агнесс не подвела — наверняка о моих передвижениях кто надо просигналил, и накрытый стол ждал меня. Вместе с женой, конечно. Думаю, она и прислугу уже начала к своим потребностям приспосабливать.

Я сел напротив, налил себе вина и, не теряя времени, перешёл к делу:

— А теперь, дорогая моя, хотелось бы услышать краткое изложение причин, почему ты дошла до такой жизни и что мешало отвечать на мои письма и телеграммы?

Агнесс вздохнула, сделала глоток чая.

— Как только ты уехал, я сразу поняла, что допустила ошибку, отпустив тебя одного.

— Ясно. — Я наклонил голову, жестом приглашая продолжать.

— Нет, я помню, что надо было закончить перевод, хлопоты с книгой, но...

Она снова тяжело вздохнула.

— Продолжай. Мне уже как-то тревожно.

— Руки просто опустились.

— А как же рыбки?

— Вот только они и спасали, — улыбнулась она. — Но главное — Александр...

Я поперхнулся вином.

— Что?! Ухаживать начал?!

— Нет, как ты мог подумать? — Агнесс рассмеялась. — Иногда я даже сомневаюсь, интересует ли его эта сторона жизни.

— Он ведь жениться собирается.

— Я помню о его невесте. Но когда человек начинает читать стихи про Прекрасную Даму...

Она подняла голову и глухим монотонным голосом, пародируя Блока, продекламировала:

— О, Святая, как ласковы свечи, как отрадны Твои черты! Мне не слышны ни вздохи, ни речи, но я верю: Милая — Ты. — она всплеснула руками. — Вот так, голосом, в котором прописные буквы слышны! Работаем, обсуждаем варианты, всё серьёзно, и вдруг: «Там жду я Прекрасной Дамы в мерцаньи красных лампад». И ведь с абсолютно серьёзным лицом!

Она покачала головой, закатила глаза. Я усмехнулся.

— Нет, Женя, я понимаю, поэтическая натура, талант, каких мало. Но это уже начало раздражать. Слава Богу, мы закончили, и я решила ехать.

— Но почему ты не отвечала на письма?

Агнесс отвела взгляд, замешкалась.

— Ответила. Всё со мной. Просто боялась, что признайся я — ты мне запретишь ехать. Тем более, что началась война.

Я тяжело выдохнул, накрыл её ладонь своей.

— Как ты могла так подумать?

***

День Агнесс отдыхала и набиралась сил. Как оказалось, для бурной деятельности. Когда я приехал в госпиталь делать перевязку Макарову, меня прямо у входа встретил начальник — Перевезов Андрей Николаевич.

— Ваше превосходительство, хочу выразить огромную признательность за Агнесс Григорьевну! Опыт работы её сиятельства в вашей базельской больнице — это просто клад! Сколько дельных предложений и помощи!

Оказалось, жена нашла точку применения своим силам и включилась в работу госпиталя на полную катушку. И не просто ходила и тыкала пальчиком в разные стороны, раздавая ценные указания, а потребовала себе форму сестры милосердия и, засучив рукава, принялась работать наравне со всеми. Прогиб начальника госпиталя по поводу бесценного опыта — некоторое преувеличение, но пусть говорит. В конце концов, это лучше дамского салона со сплетнями и интригами. Смотришь, и другие последуют ее примеру.

Я даже не стал искать жену — пошел к адмиралу. Он уже был в сознании, сразу попросил пить. Ну что же... Сушняк — обычное дело после двух операций и наркоза. Дал стакан со стеклянной трубочкой. Вот, казалось бы, мелочь, но раненому удобнее пить, не обольешься.

— А кушать вам, Степан Осипович, теперь нескоро и только кашки.

— Что случилось со мной? Ничего не помню.

— Снаряд разорвался рядом. Множественные ранения. Пока прооперировали только кишечник. Надо будет переделать рану на лице. И с переломом плеча не всё ясно. Есть сомнения в восстановлении полного объема движений.

— Бог с ними, с ранами. Что с эскадрой?!

Я коротко пересказал итоги сражения, свои распоряжения по флоту. Закончил печальной новостью:

— Оскар Викторович погиб...

Макаров с трудом перекрестился, я тоже.

— Без двух броненосцев японцы не будут так активничать, — подсластил я пилюлю. — Но из Царского требуют еще крови. Общественность очень возбудилась.

— Минные постановки, — коротко произнес адмирал, закрыл глаза. Тяжело ему.

— Уже дал распоряжения. Одной из подлодок можно рискнуть, закинуть ночью на буксире в район Ляодуна. Постоит в засаде.

Степан Осипович не ответил. Он спал.

Я посмотрел на прикроватную табличку. Температура есть, но не скачет, панацеум вводят согласно инструкции... Раной на лице займутся позже — флотские хирурги все сделают сами, благо, поток операций схлынул, можно уделить время мелким задачам.

***

После госпиталя поехал в мастерские, смотреть на процесс сборки «Агнесс-3». Естественно, не подсказывать, что и как делать, просто одно только мое присутствие сродни волшебному пенделю.

Джевецкий, как ни странно, в эйфории не пребывал. Наоборот, выглядел озабоченным и собранным.

— Здравствуйте, Степан Карлович. Трудности какие-то?

— День добрый. Нет, всё по плану у нас. Работаем, — коротко бросил он.

Обсудили возможность буксировки подлодки миноносцем Инженер особых трудностей не видел, обещал организовать учения, чтобы все проверить в гавани.

— Только умоляю! Ночью. В городе полно японских шпионов. Жандармы стараются, проводят облавы, недавно даже изловили резидента...

— Где?! — удивился Джевецкий.

— Владел фотоателье. Там наши моряки любили фотографироваться на память.

— И как поймали?

— Облавы, слежка, — пожал плечами я. — В детали я не вдавался.

Закончив с инженером, я прошелся по базе подлодок, пообщался с командирами и экипажами. Боевой дух у всех был высок, рвались в бой. Устроил общее собрание, показал телеграмму из адмиралтейства. Первую — про перевод в штат эскадры с присвоением соответствующих званий. Вторую — о награждении орденами и медалями. Выслушал троекратное ура. И уже со спокойным сердцем отправился на аэродром. Застал Яковлева в ангаре, стоящим над душой техников, которые собирали самолет.

— Положительно удивлен, — признался мне тезка. — Аэродром лучше, чем у меня в Гатчине. Ангары, взлетка, даже пункт управления полетами с вышкой!

— Если армейских сильно напрячь, — пожал плечами я, — они творят чудеса. Евгений Александрович, мне в первую очередь нужна от вас авиаразведка. Думаю, японцы усилят эскадру и решатся на еще один набег. Восстановить, так сказать, репутацию.

— Дымы из труб не спрячешь, — пожал плечами Яковлев. — Буду лично подниматься в небо каждый день. Разумеется, если позволит погода.

— Лично не надо, — испугался я. — Достаточно ваших пилотов.

— Хорошо. Через неделю должны прибыть еще два самолета. Думаю, что сможем помочь и армии.

— Тут тоже нужна авиаразведка.

— Понимаю. Но еще думал о том, чтобы сбрасывать на японцев небольшую бомбу. В спарке наблюдатель вполне может метнуть что-то из кабины на бреющем полете.

— Лучше приделать какой-нибудь люк снизу — сообразил я — Он открывается, вниз высыпаются гранаты из специальных ячеек. Под собственным весом выдергивается чека.

— Что же... Такое теоретически возможно, — согласился тезка. — Но нужно сначала все опробовать. А если чека не выдернется и граната повиснет под самолетом? Или, еще хуже, не просто так, а взведенной?

Мы переглянулись. Да... Ратный труд летчиков тоже не сахар.

— Только умоляю! В полной тайне. Любин пришлет еще жандармов и солдат для оцепления.

— Понимаю! Ведь таким образом можно нанести удар по кораблям противника! Это же какой будет эффект...

— Никакого, Евгений Александрович. Все самые важные у японцев бронированные, большого ущерба не нанесете. А вот засыпать гранатами батарею дорогих гаубиц...

Лицо Яковлева аж просветлело. Вот нравится ему все новое, передовое.

— Будем готовиться, князь, авиаторы не подведут!

На этой позитивной ноте мы закончили, я отправился дальше. Теперь меня другие профессионалы интересуют. Чья служба и опасна и трудна. Под началом господина Любина. Потому что я, как и он, не верю в возможность полного избавления от шпионов и диверсантов в короткое время. А японцев щелкнули по носу. Больно и обидно. Адмирал, опять же, зарезался. И какие-нибудь горячие головы могут принять решение отомстить. Желательно незамедлительно.

Жандарм всё понимал, охрану всех объектов собирался усилить. Но людей у него не хватало — хотя уже были запрошены дополнительные силы из столицы.

— Все понимаю, Евгений Александрович, ночами не сплю! Вчера обнаружили склад оружия и взрывчатки. Засада не удалась, два шпиона смогли отбиться, очень метко стреляют. Погиб сотрудник.

— Представьте к награде, — на автомате ответил я. — Сегодня лично пошлю телеграмму Зубатову с просьбой ускориться.

— Он кстати, велел усилить охрану Наместника. Японцы могут ударить по вам. Как в Харбине.

— Что ж... — пожал плечами я. — Раз надо, усиливайте. Но в первую очередь людей к Яковлеву и Джевецкому.

***

Тройер меня никогда не будил по пустякам. И все эти случаи относятся к нашему путешествию на край ночи. Даже когда было что-то срочное, он старался выждать до утра. До этого момента. А здесь — ни разу. Вот до сегодня. Наверняка Валериан Дмитриевич и сам любит спать в темное время суток.

Естественно, сейчас меня разбудил не сам помощник, а лакей. Подошел, мягко, почти по-домашнему потряс за плечо. Я проснулся сразу, не было ни липкой дремоты, ни чувства, что тело хочет спать дальше, несмотря ни на что.

— Что случилось? — тихо, чтобы не побеспокоить Агнесс, спросил я, садясь в постели.

— Господин Тройер, просил немедленно. Ждёт внизу, — так же шепотом ответил лакей.

— В кабинет, — велел я и начал нашаривать халат.

Так и вышел из спальни, пытаясь найти внезапно пропавший рукав. Тройера тоже явно недавно разбудили — вид у него был мрачен, у него даже времени на прическу не хватило, и волосы, обычно аккуратно уложенные, топорщились на висках.

— Ваше сиятельство, простите за столь поздний визит, — начал он, доставая из бювара длинный лист. — Но я посчитал, что это ждать не может.

Такой большой телеграммы я еще не видел. Не знаю, сколько времени потратили на передачу и прием, но читать пришлось долго. И да, я обязательно сберегу это. Такое получают раз в жизни. Сообщение из Каролинского института о присуждении мне нобелевки рядом не стояло.

«Февраля 10 дня с.г. в 19 часов местного времени было совершено вооруженное покушение на ВК Сергея Александровича. По пути следования от Мариинского дворца на Казанской улице вблизи ее пересечения с Гороховой на дорогу выбежала женщина на сносях и упала так, что объехать ее не представлялось возможным. Один из казаков ЕИВ конвоя, сопровождавших Его Императорское высочество, подошел к ней, желая помочь. В это время с обоих сторон начали стрелять из револьверов, в результате чего было ранено пять конвойцев, а кучер Протасов был убит.»

Я читал быстро, но все равно сжимал бумагу все сильнее, пока пальцы не начали белеть.

«В карету бросили бомбу, но ее взрыв не повредил блиндированный экипаж. Его Императорское высочество, оглушенный взрывом, вышел наружу. В это время второй нападавший бросил в него еще один заряд, который не разорвался. В бомбиста начали стрелять казаки, убив нападавшего. Великий князь подошел к убитому, чтобы прочитать молитву. В этот момент в него бросили еще одну бомбу, взрывом которой Его Императорское высочество был тяжело ранен. Ему оторвало левую голень, а также он получил множество осколочных ранений в грудь и живот.»

— Господи, — выдохнул я.

«От полученных ранений Великий князь Сергей Александрович скончался через несколько минут по дороге в больницу, не приходя в сознание. Второй бомбист был ранен казаками ЕИВ конвоя и арестован. Имена нападавших установлены. Это члены боевой организации партии социалистов-революционеров Каляев Иван Платонович (застрелен), Савинков Борис Викторович (ранен), Бриллиант Дора Вульфовна (преграждала дорогу, арестована)...»

Руки затряслись. Убили. Прямо как Александра II. Загонной охотой. Какой провал Зубатова! Дочитал до конца.

Дальше было про запасную засаду у Аничкова дворца, на случай, если Сергей Александрович выбрал бы другой маршрут, государственный траур, и прочее.

Я медленно выдохнул. Лиза. Слава Богу, хоть ее там не было. Поднял глаза на Тройера.

— Ну что, Валериан Дмитриевич, — голос почему-то звучал ровно, как будто говорил о погоде. — Японцы сделали свой ход.

— В телеграмме же указаны революционеры, — удивился помощник. — Все отечественные.

— Подумайте, кто вложил им в руки револьверы и дал бомбы.

— Какое злодейство!!!

— Без сомнений. На карту поставлено слишком много. Не побоюсь сказать, что сейчас решается судьба Империи.

Глава 20

РУССКОЕ СЛОВО

У Зимняго дворца

Сегодня около двухъ часовъ на Дворцовой площади можно было наблюдать давно невиданную картину проявленія патріотизма. Нѣсколько тысячъ народа пѣли гимнъ. Крики «ура!» потрясали воздухъ. Необычайный подъемъ духа замѣтенъ въ этой толпѣ.

ПЕТЕРБУРГСКІЙ ЛИСТОКЪ. Выяснилось, что убійцы Великаго Князя Сергѣя Александровича Савинковъ и Каляевъ были одноклассниками по варшавской Первой Образцовой Апухтинской гимназіи. Образцомъ чего можетъ служить такое учебное заведеніе?

ВНѢШНІЯ ИЗВѢСТІЯ

По сведеніямъ газеты «New York Herald», въ японское посольство въ Вашингтонѣ поступаютъ многочисленные заявленія американскихъ добровольцевъ о желаніи поступить въ ряды японской арміи. Все эти предложенія отвергаются, какъ не соотвѣтствующія японскимъ законамъ о комплектованіи арміи.

ПЕКИНЪ. Императрица-мать очень встревожена войной. Она уже распорядилась объ отправкѣ всѣхъ своихъ цѣнностей внутрь страны и готовится сама къ отъѣзду. Пекинская чернь ведетъ себя угрожающимъ образомъ. Усиленіе иностранныхъ войскъ представляется поэтому настоятельной необходимостью.

В окно особняка била зимняя метель. Я стоял, прижавшись горячим лбом к холодному стеклу. Вроде помогало. Сейчас главное не наломать дров и не наделать глупостей. Лизе срочную телеграмму утром, максимум сочувствия, а еще отписать Романовскому. Пусть позаботится о княгине. Теперь уже вдове. Может настоять, чтобы после похорон уехали в Европу? Только кто мои порт-артурские идеи будет слушать сейчас в столице? Там сейчас другие люди все решают и другие ветры дуют. Впрочем, есть у меня еще один человек, приближенный к Царскому селу. Ли Хуан. Напомню-ка я ему о себе тоже. Послушает ли?

Беда, конечно. С какой стороны не взгляни. Но как говорится, утро вечера мудренее. На свежую голову вообще думается легче. Так что сейчас — под бочок к жене, а спозаранку думать о неприятностях.

Только вот... еще на подходе к постели понял — не спит. Лежит молча, но дыхание выдает.

— Что случилось? — голос у Агнесс хрипловатый, сонный, но настороженный. — Кто приходил?

—Тройер. Убили Сергея Александровича. Взорвали бомбой.

И тут я впервые услышал от жены грязное ругательство. Резкое, шипящее, как удар кнута. За столько лет даже стандартное donnerwetter ни разу не слетало с ее губ.

— Drecksau! Мне его ни капли не жалко. Все твои неприятности из-за него. Врал всем всю жизнь! И тебя заставлял прикрывать его ложь! — и тут она зарыдала.

О, нет, мы вступили на опасную дорогу. Вот только рассуждений о моей роли в жизни покойного не надо. Ведь так всё хорошо было!

— Ну же, успокойся. Не надо, — я прижал Агнесс к себе и провел ладонью по ее волосам.

— Извини, — всхлипнула она. — Наверное, никак не отойду от дороги.

Пауза.

— Что теперь будет?

Я вздохнул.

— Я не знаю. Увидим. Давай спать.

***

Любой врач вам скажет, что закон парности случаев существует. Уж если произошла одна неприятность, жди вторую, она вскорости будет. Это даже заметили придумыватели поговорок и пословиц, выдавшие на-гора сентенцию про беду и ворота. Кажется, уснул я минуту назад, и снова меня будят. Тот же лакей, только на этот раз куда как интенсивнее.

— Ваше сиятельство! Посыльный с «Победы». Пожар в порту!

Тут уже я вскочил как новобранец по команде фельдфебеля. Какой там халат? Я подбежал к окну, очень удобно выходящему в нужную сторону. Что-то там ярко полыхало. Нет, половину гавани не освещало, но весьма заметно.

Что-то неприятно скрутило внутри. В горле мгновенно собралась вязкая, тошнотворная слюна, ноги ослабли. Не время, черт возьми!

Кое-как доковылял до места, где бросил халат, начал одеваться.

Агнесс, к счастью, всё это благополучно проспала. Вышел из спальни, аккуратно прикрыв за собой дверь, спустился. Внизу переминался с ноги на ногу посыльный — молодой, но подтянутый, из тех, кто еще слишком серьезно относится к уставу. Завидев меня, вытянулся во фрунт и отдал честь.

— Ваше превосходительство, матрос первой статьи Жаров! Направлен для донесения капитаном первого ранга Зацаренным!

Громко. Чертовски громко для ночи.

— Вольно, матрос, — отозвался я, не давая голосу дрогнуть. — Докладывайте.

— Около часа назад произошло нападение неприятеля, — затараторил Жаров. — Две группы тайно проникли в район мастерских и стоянки подводной лодки «Агнесс». Им удалось поджечь лодку. В настоящее время ведется тушение пожара.

Сердце пропустило удар.

— Благодарю. Можете быть свободны.

Он козырнул, а я сжал челюсти. Нельзя показывать, что мне сейчас невыносимо хреново. Начальник должен излучать уверенность. Какое бы дерьмо не случилось.

— Одеваться, быстро. Приготовить экипаж.

Куда ехать? В порт? Наверное, да, сначала туда. Не успокоюсь, пока своими глазами не увижу. Надеюсь, пожар быстро потушат, там есть кому этим заниматься. А потом уже разбираться с Любиным, как так его служба профукала группу диверсантов.

***

Пока я доехал, огонь почти потушили. На флоте, как ни странно, к пожаротушению относятся серьёзно, куда серьёзнее, чем на суше. Моряки работали, как одержимые — не в последнюю очередь потому, что спасали «Агнесс». Всё-таки самый результативный корабль этой войны.

Подлодка стояла в воде, чёрная от копоти, словно окурок. Не затонула. Уже хорошо. Вокруг неё, понуро и устало, толпились закопчённые матросы. На причале жандармы изучали тела. Несколько трупов. Чужие отдельно от наших.

Ко мне подошёл Любин. Мрачный, как ночь, козырнул двумя пальцами.

— Докладывайте, — коротко бросил я.

— Две группы, ваше сиятельство. Первая — десять человек — напала на западный пост. Гранаты, стрельба... Мы бросили туда резерв, но это был отвлекающий манёвр. Пока перестреливались с ними, вторая группа — четверо смертников — прорвалась к «Агнесс».

— А что часовые?

Любин сжал губы, опустил глаза, тяжело вздохнул:

— Они шли напролом. В чёрном... Двоих наши у пирса застрелили, но те... как бесы, ваше сиятельство. Даже раненые ползли к люку. Один успел кинуть зажигательную бомбу внутрь, прежде чем его штыками... Погиб механик Семенов. Он был внутри, проверял клапаны. Взрыв, пожар... Вытащили обгоревшего, дышал еще. Перед вашим приездом скончался.

— Сколько наших погибло?

— Пятеро солдат убито. Трое в лазарете.

Ветер хлестал лицо, снег лип к ресницам. Я поднял воротник шинели.

— А лодка?

— Корпус цел, сильнее всего пострадала рубка. Но внутри... проводка, механизмы... На первый взгляд — всё в труху. Всё придется менять, наверное.

Ясно. На плаву держится, но о выходе в море речи нет.

В порт заехали сани с закрытым пологом. Из них выскочил Джевецкий. Такой же всклокоченный как я, глаза дикие.

— Что случилось?! — почти крикнул он.

Жандарму пришлось еще раз пересказывать все детали. А я тем временем осмотрел трупы. Лицо Семенова обгорело и стало страшной черной маской с оскаленным ртом. Японские диверсанты лежали грудой, не выжил ни один. Даже допросить некого.

Ко мне подошёл начальник караула. Пнул носком сапога одно из тел.

— Этот... мы его ранили. Кричим — сдавайся. А он — нож себе в горло. Фанатики.

— Степан Карлович, — я повернулся к инженеру. — Ускорьте сборку Агнесс-3, прошу. Надо... Да вы сами всё понимаете.

И уже Любину:

— Пришлите сюда две, если надо три роты солдат! Двойное оцепление, пулеметы... Семенова и остальных похоронить с воинскими почестями.

***

Утром, приехав в присутствие, увидел портрет Сергея Александровича с траурной лентой. Расстарались сотрудники. Даже по городу еще флаги не приспустили, а тут уже всё готово.

Новых подробностей не было. Я собрал людей, зачитал ту самую ночную телеграмму. После чего призвал к сплоченности и стойкости. Дальше Тройер всё организует, его работа. А пока буду докладывать о наших злоключениях. Понятно, что порадую мало, но у нас тут война, победные реляции пока отправлять не получается.

Ну и личные телеграммы дополнительно к официальным. Сначала, конечно, Лизе. Максимально корректно слова поддержки. Мол, помню, благодарен за всё, и прочее. Ну и потом братьям покойного. Это уже Валериан Дмитриевич составит, он на такое мастер. И как вишенка на торте — племяннику Великого князя. Та же петрушка, стандартные слова. Еще одно сообщение должно отправиться Семашко с просьбой купить траурный венок от меня.

Валериан Дмитриевич все тщательно записал, повздыхал. Видно, что Тройер, переживает. Понятно, ведь он — креатура Сергея Александровича, можно сказать, официальный представитель. И карьера его теперь в состоянии крайней неопределенности. Конечно, ничего он вслух не сказал и на судьбу не жаловался. Но я успел уже изучить помощника, от меня не скрылись почти незаметная небрежность в одежде и бледное лицо. Да что там, даже писал он чуть медленнее и очень аккуратно выводил буквы. С похмелья так иногда делают, когда пытаются скрыть дрожь в руках. Но тут не пьянка. Тройер к спиртному вообще равнодушен, как-то признался, что его сразу начинает мутить и никакого удовольствия от выпитого не случается.

Принесли телеграмму — поезд с Куропаткиным прибывает в тринадцать часов. Генерал, конечно, дело хорошее, не поспоришь, но меня интересует попутный груз. Потому что с этим же составом прибывают самолеты числом два, и все запасы касок для пехотинцев, которые до сих пор лежали мертвым грузом у меня в особняке. Отдам тому же Куропаткину, пусть распоряжается подарком.

Из-за необходимости встречи пришлось перенести перевязку в госпитале у Макарова. Господь миловал, адмирал выздоравливает, но слаб еще до неимоверности. Не то что чашку в руках удержать — разговаривает еле-еле. И видно, как он тяготится этим состоянием. Но предложить что-то дополнительно для лечения не могу. Надо только ждать. Адмирал еще не старый — организм должен справиться.

***

Алексей Николаевич вышел из своего салон-вагона настоящим барином. Шинель с погонами генерал-адъютанта очень ему идет. Холеное лицо с одновременно простым и вместе с тем хитроватым взглядом. Кажется, за его спиной дворянские гнёзда и княжеские родословные. А на самом деле дед его — из крепостных, дослужился до унтера при Александре Первом. Это меня вездесущий Тройер просветил. Вот тебе и социальный лифт — внук до военного министра смог дорасти.

— Рад приветствовать, Алексей Николаевич. Как доехали?

Рукопожатие твердое, мы даже слегка померились силой. Незаметно для свиты.

— Здравствуйте, Евгений Александрович.

Недоволен чем-то? Или устал с дороги? Но поприветствовал сухо. И ладно, лишь бы своими делами побыстрее занялся. Я же наблюдал, как Яковлев активно жестикулировал у грузовых платформ. Наверное, именно там и есть долгожданные самолеты.

— Жильё вам приготовили, прошу в экипаж, — показал я на конец перрона. — Сейчас приглашаю на обед.

Куропаткин ничего не ответил, неспешно пошел вдоль состава. Пришлось и мне приспосабливаться под его скорость.

— Скажите, Евгений Александрович, а что это за противопульные шлемы приехали с нами? — вдруг спросил генерал. — Я приказа об экипировании ими не помню.

— Моя инициатива, — признался я. — С целью снизить санитарные поте...

— Вы, верно, не совсем хорошо понимаете свою роль, — перебил меня Куропаткин. — Мы с вами сюда посланы выполнять волю его императорского величества. А она заключается в том, что ему не нравятся вот эти кастрюли на голове. Ваше стремление помочь солдатам меня восхищает, но армия, Евгений Александрович, не место для самовольства. Будет приказ — с удовольствием его исполню. Меня тоже потери личного состава беспокоят не меньше вашего. Давайте каждый будет заниматься тем, что нам поручили. И не обижайтесь. Я — человек прямой, мне не до политесов.

— А если будет приказ?

Куропаткин скептически на меня посмотрел. Ну да, про то, что покровителя у меня в верхах уже нет, все знают.

Дальше мы шли молча. Как-то желания вести светские беседы не возникло. И только в экипаже сообщил подробности о смерти Сергея Александровича из последних телеграм и ответил на вопросы о состоянии Макарова. Мне тоже не до политесов, знаете ли.

Уже после обеда ко мне подошел полковник Студенников, приехавший вместе с Куропаткиным, и сообщил, что в Харбине про меня помнят, просили передать, что первый бронепоезд будет готов буквально в ближайшие две недели. Куропаткин его осмотрел по дороге в Порт-Артур и даже похвалил Чичагова. А генерал не стал все заслуги приписывать себе — упомянул и меня.

Что же, хоть какие-то хорошие известия в этом безумном дне.

***

Макаров сегодня выглядел намного лучше. По сравнению с тем, каким его в госпиталь тогда привезли — и вовсе бодрячком. Всё ещё бледен, похудевший, но взгляд уже не тусклый, и даже шутит понемногу.

До сих пор непривычно было видеть его без бороды и усов — бритьё понадобилось для операции на лице. Смешно, как будто половину характера срезали вместе с волосами. Но это поправимо: отрастёт. Не такая уж потеря.

Перевязка тоже порадовала. Можно, пожалуй, уверенно говорить, что всё прошло успешно. Кишечник заработал, температуры нет. Что ещё надо для счастливой жизни? И даже перелом вроде не тревожит. Когда то плечо ведь зарастёт? Срок лечения — до полугода, если без осложнений. Понятно, что море пока закрыто для Степана Осиповича, но ведь и с берега поруководить можно. Не всё потеряно, короче.

Когда перевязку закончили, я пересел к изголовью и сообщил последние вести.

Сообщение о смерти Сергея Александровича Макаров встретил спокойно, даже холодно. Только тихо сказал:

— Царствие небесное... земля ему пухом, — перекрестился здоровой рукой и затих.

Зато новость об «Агнесс» задела его по-настоящему. Он нахмурился, долго молчал, а потом всё повторял одно и то же: — Как же так... Как они могли?

Попросил найти Джевецкого — тот, видно, совсем запутался в делах и забыл дорогу в госпиталь. Пообещал прислать инженера обсудить все по подлодкам. На самом деле я даже был рад скинуть с себя эту задачу. Наломать дров тут очень легко.

Когда эмоции улеглись, Макаров сам завёл разговор о войне:

— А что там с высадкой на Ляодуне, Евгений Александрович? Кто как не вы в курсе всех последних известий.

— Высадка продолжается, — вздохнул я. — Но наши силы пока с японцами не вошли в соприкосновение. Корейцы в своем репертуаре, почти никакого сопротивления не оказали. Да и нечем им воевать, если правду сказать. По слухам, император Коджон скрылся в английском посольстве.

— Тоже мне, император, — устало улыбнулся Макаров. — Лет десять назад он год жил в нашем посольстве, ему не привыкать. Я не о нем беспокоюсь, а о Дальнем. Наши силы на Цзиньчжоуском перешейке слишком малы.

— Вполне возможно, японцы начнут использовать, Дальний, как военно-морскую базу.

— Вот где бы можно подловить их транспорты! — оживился адмирал. — Впрочем, это дело будущего. Даст Бог, удастся его отстоять.

— Я приказал ускориться с «Агнесс-3». Но ей потребуются испытания.

— Ладно, Евгений Александрович, идите, вам пора, я же вижу, как вы на часы поглядывать начали. Спасибо за заботу.

— До завтра, Степан Осипович. Извините, дела.

***

Следующие несколько дней прошли как в калейдоскопе. Казалось, я не успевал ничего. Тройер постоянно переносил встречи и совещания. Ел я на ходу, а домой приходил только спать и переодеться. Устал. Особенно от того, что начал видеть себя барахтающимся в зыбучих песках — каждая попытка вырваться из этого водоворота только ухудшала ситуацию. И я эту работу ненавидел. Бюрократические игрища — точно не моё.

В Порт-Артур начали прибывать поезда с мобилизованными, город все больше напоминал растревоженный улей. После нескольких облав на японских шпионов, одна из которых закончилась перестрелкой прямо в центре, появились беженцы, которые пытались уехать в центральную Россию. Но железная дорога была мобилизована под военные перевозки и сесть на поезд стало невозможно. Для этого требовалось специальное разрешение от канцелярии генерал-лейтенанта Стесселя. С ним у меня, кстати, выстроились вполне рабочие отношения и именно в его штабе меня «нагнала» срочная телеграмма. В ней самодержец благодарил меня за службу и принимал мою отставку. Которую я у него даже не просил.

Глава 21

НА БИРЖѢ

Усиленное паденіе государственныхъ и другихъ цѣнныхъ бумагъ произвело въ Петербургѣ страшную панику. Благоразумные совѣты большинства удержать бумаги и этимъ сократить дѣятельность лицъ, играющихъ на пониженіе, не помогли, и владѣльцы мелкихъ капиталовъ, обращенныхъ въ выигрышные билеты и четырехпроцентную ренту, бросились къ кассамъ Государственнаго банка для обмѣна этихъ бумагъ на обыкновенные кредитные билеты.

ЛОНДОНЪ.Англійскіе корреспонденты во Франціи вынуждены сообщать о единодушномъ сочувствіи французской печати и народа къ Россіи и рѣшительномъ осужденіи дѣйствій Японіи, признаваемыхъ всѣй Франціей возмутительными. Французы не одобряютъ подстрекательствъ нѣкоторой части англійской печати Японіи къ войнѣ. Это неодобреніе произвело здѣсь такое сильное впечатлѣніе, что среди англичанъ раздаются голоса о воздержаніи отъ нападокъ на Россію, чтобы не раздражать этимъ Францію.

БЕРЛИНЪ. Кромѣ соціалистической и еврейской печати, всѣ газеты осуждаютъ дерзкое поведеніе Японіи безъ объявленія войны, а также подзадориваніе Англіи, и возлагаютъ отвѣтственность на обоихъ. Газеты повторяютъ, что Германія не причинитъ никакихъ затрудненій своей сосѣдкѣ - Россіи.

Чудные дела творятся у них в Царском. Только похоронили с почестями Сергея Александровича, тут же начали дербанить власть. Интересно, они успели выйти из Петропавловского собора, или там же, над усыпальницей, приступили к дележу пирога? Фамилия главного интересанта мне известна. Это Безобразов. Как же, статс-секретарь, член Особого комитета по делам Дальнего Востока. Фигура, блин. Наверное, он от моего имени прошение об отставке писал?

Собственно, а чего волноваться? Ну приедет новый наместник, кто бы он ни был, сдам дела — и адью. Оставят здесь — найду чем заняться. Выгонят — из Базеля давно идут письма, обильно залитые слезами. Пациенты ропщут, стажеры рыдают, всем нужен Баталов. Без его речей с густым русским акцентом и свет не мил. Займусь медициной, хоть какую-то пользу людям приносить буду, а не вот это все — круглое носи, квадратное катай. Антонова перетащу. Вместе с лабораториями, конечно. Пусть царская власть остается с носом — ничего ей не достанется, в том числе и научные достижения. Ну их всех в болото.

Но это всё лирика. А работать надо здесь и сейчас. А то я приволок сюда кучу людей, которые согласились на эту авантюру только под моё слово, а теперь? Надо бы собрать Джевецкого и Яковлева, обсудить с ними ситуацию. Своих бросать — последнее дело. И Агнесс, она же не знает! Придется ехать в госпиталь, сообщить ей. Наверное, резиденцию освобождать надо. Срочно занять пару номеров в гостинице, пока моим именем еще можно открывать все двери в округе. Вот сейчас заеду в присутствие, отмечусь, и займусь всеми срочно возникшими вопросами.

Тройер уже всё знал. Неприятные новости ведь распространяются не по законам физики. Такое чувство, что всем поступает экстренное телепатическое сообщение.

— Евгений Александрович, разрешите, я зайду? — догнал он меня перед приемной.

— Да, конечно, — кивнул я.

Он аккуратно закрыл дверь, бросил быстрый взгляд, будто проверяя, нет ли посторонних, и сразу, без экивоков, спросил:

— Ваше превосходительство, вы возьмете меня с собой?

— Помилуйте, Валериан Дмитриевич, я и сам не знаю, куда отправлюсь. В конце концов, мне могут просто указать на дверь, со службы.

— Я на всё согласен. Если отставят — так тому и быть. Может, у вас в Базеле место найдется? Вы ведь знаете: работать я умею, на сторону от меня ничего не уйдет. Служить буду только вам. Если вернусь в Петербург, мне там сразу припомнят и великого князя, и вас. Запрут на самую глухую должность согласно чину, и буду сидеть там до выслуги.

Я задумался. Трудяга он и вправду знатный. Профессионал. Делает всё в рамках своих обязанностей, и даже больше. Что ничего сливать не будет — пожалуй, поверю. А в Швейцарии... занятие найдется. Хороших работников можно и на вырост брать, в ожидании, когда пригодятся. Исключительно из соображений, чтобы не пропали никуда.

— Давайте дождемся окончательных решений. А там я подумаю, где вас применить. «Нет» не говорю. Но нужна определенность, хоть на ближайшее время.

— Благодарю, ваше сиятельство, — поклонился Тройер, и пошел к двери.

— Подождите, Валериан Дмитриевич.

— Да? — чуть вздрогнул он.

— Найдите срочно гостиницу или отдельный дом для меня. Особняк освобождать надо.

— Конечно, сейчас займусь, — немного растерянно ответил помощник, и вышел.

пТолько открыл папку с бумагами на срочную подпись, как доложили о визите Куропаткина. Неожиданно. Отношения у нас установились ровные, на уровне поздороваться при встрече. Вряд ли он испытывает ко мне какие-то чувства — скорее, я вообще вне его зоны интересов. Впрочем, взаимно.

— Просите, конечно, — сказал я, и закрыл папку. — И чаю подайте.

— Здравствуйте, Евгений Александрович, — Куропаткин подошел к столу и подал руку, да так быстро, что застал меня в середине перехода из сидячего положения в стоячее.

— Здравствуйте, Алексей Николаевич. Присаживайтесь, пожалуйста, сейчас чай подадут.

— Вот и хорошо, — улыбнулся генерал.

Всё страньше и страньше. Это моя отставка так изменила его отношение?

— Вам что к чаю? Баранки есть, конфеты, варенье. Клубничное вроде, не помню, извините.

— Да что угодно, не беспокойтесь. Соболезную вашей отставке.

— Лучше поздравьте. Особо не рвался на Олимп, и в целом рад, что так быстро всё разрешилось.

— Даже так? — Куропаткин удивленно поднял брови. — Ну что же, адмиралу Алексееву здесь всё знакомо... Вы же знаете, что его снова назначили наместником?

Вот это новость! Рука дернулась и я даже пролил чай на блюдце. Власть безобразовской клики впечатляла. Так быстро вернуть покровителя... Для меня это плохо. Алексеев ничего не забыл, ничего не простил. Надо отправить еще одну телеграмму Ли Хуану. Единственный человек, который у меня остался при дворе. Разумеется, если не считать Склифосовского. Впрочем, Николай Васильевич никогда не обладал талантом политической интриги. Да и здоровье его подводит всё сильнее.

— До меня еще эти известия не дошли. Видать, совсем в расчет брать перестали. Но это всё меняет. Надо срочно приводить особняк в исходное состояние.

— А что там было?

— Пустота. Даже дрова куда-то дели. Впрочем, нет, в одном помещении сохранилась штора. Правда, не совсем целая.

Алексей Николаевич только хмыкнул. Мотай на ус, тебе с этим перцем еще службу тащить.

— Евгений Александрович, — вдруг начал он с заминкой. — А что с противопульными шлемами?

— Лежат в ящиках, что с ними станется? Вы ведь сами...

— Я помню. Погорячился, был неправ. Я подумал, что в местах огневого соприкосновения... вне строя... как раз и можно было... В качестве эксперимента.

Хитро придумал.

— Не вижу трудностей. Присылайте людей, я отдам распоряжение, передадут вам.

Надо бы ущипнуть себя, может, я сплю?

Впрочем, чего это я все про себя. Надо позаботиться о людях. Макаров в обиду Джевецкого не даст, а вот Яковлев... Попросил Куропаткина задержаться еще на минутку, начал объяснять важность авиации в войне. В Гатчине уже проводили опыты с авиаразведкой, тут генерал сразу пообещал оказать всю возможную помощь. Так сказать, взял под личный контроль. Гора с плеч!

***

Начальник госпиталя, как водится, уже стоял на пороге, словно караул нес. Может, у них там действительно кто-то дежурит у окна, чтобы заранее сигналить Перевезову? А иначе как он всегда успевает спуститься вовремя? Впрочем, выбора нет — отмахнёшься от доклада, ещё и обидится.

— Здравствуйте, Андрей Николаевич, — я пожал ему руку. — Агнесс Григорьевна здесь?

— Так точно, ваше превосходительство, вместе с сестрами...

— Будьте добры, передайте, чтобы подошла в перевязочную. И пусть готовят Степана Осиповича.

Я зашёл в кабинет начальника и переоделся. В перевязочную в уличной одежде — себя не уважать. Вся работа коту под хвост, хоть с панацеумом, хоть без. Две минуты — и готов, а Агнесс уже ждала у дверей, опередила.

— Что-то случилось? — спросила она, чуть встревоженно.

— Да, меня отправили в отставку.

— Слава тебе, Господи! — перекрестилась она, облегчённо выдохнув. — Дошли мои молитвы! Не нужна тебе эта служба, ясно было с самого начала — не твоё. Как обычно: попользовались и выбросили. Надо собираться и уезжать побыстрее.

— Не всё так просто, — покачал я головой. — Дела сдать надо, людей устроить. Они же за мной поехали, а я их брошу?

Договорить не успел — привезли адмирала. Макаров выглядел поживее, на щеках выступил лёгкий румянец. Сначала я не собирался говорить ему об отставке, но смысла скрывать не было — всё равно разболтают.

— Какая несправедливость! — вспыхнул он. — Я этого так не оставлю! Сегодня же отправлю телеграмму в Царское!

Агнесс молча подала мне ватный шарик со спиртом, внимательно наблюдая за реакцией.

— И очень зря, — покачал я головой. — Сейчас там дуют совсем другие ветры. Лучше переждать.

А там я укачу в Швейцарию — и будь что будет. Как говорится, либо ишак сдохнет, либо падишах. Второе даже вероятнее — семнадцатый год всё ближе. Сами себя в могилу загоняют и не замечают. Озлобление народа дойдёт до пика в пятом году, а через двенадцать лет всё посыплется.

На выходе из перевязочной я взял жену под руку:

— Ты же совсем не видела города. Как насчёт прогулки? В особняке всё равно покоя нет — собирают вещи. Когда еще увидишь Порт-Артур?

Может и никогда, если город и крепость все-таки сдадут.

Агнесс оживилась, радостно кивнула и побежала предупредить главную сестру. А мне осталось только приказать извозчику положить в сани тёплый полог.

***

Морозный воздух доставал даже под медвежьей полостью. Сани скользили по обледенелой дороге, подпрыгивая на колеях, выбитых пушками — будто сам Порт-Артур не желал пускать чужаков в своё каменное нутро. Слева, за полосой застывшего прибоя, высились жёлто-серые скалы — сейчас совершенно голые. Ни травинки, ни кривого соснового сучка. Только чайки, режущие крыльями свинцовое небо, да рёв волн, бьющихся о берег в бесконечном штурме.

«Не город, а крепость на краю света», — подумал я, кутаясь в башлык. Санный полоз заскрипел, ныряя в тень горного хребта. Лошади фыркали, выбивая из ноздрей пар, похожий на пороховой дым.

— На Золотую гору! — крикнул я вознице, и он рванул вожжи, сворачивая на тропу, где снег лежал нетронутым, будто саван.

Чем выше мы поднимались, тем сильнее ветер выл в ушах, пронизывая до костей. Но когда сани остановились на вершине, дыхание перехватило — не от холода, а от вида.

Я спрыгнул вниз, подал руку Агнесс.

— Вот он, Артур, — сказал я, указывая вниз.

Под нами, будто в ладони, лежал Восточный бассейн: ветер причудливо загнул волны, шедшие к берегу большой дугой. Дальше, у подножия Перепелочной горы, жался Старый город — крыши фанз с загнутыми краями, узкие улочки, вдоль которых ветер гонял сорванные листки объявлений и обрывки тряпья. За ним чернела гора Большая, мрачная и неприступная, а у её подножия, словно растекшаяся глина, клубился дымками Новый китайский город — лабиринт из глины и соломы. Местный аналог цыганского самостроя из горбыля и картонных коробок. Или фавел, если на иностранном.

Агнесс задумчиво всмотрелась.

— Знаешь, на что похоже? На шахматную доску, — сказала наконец. — Только все фигуры разбросаны, как после неудачного хода.

— Очень точное замечание!

— Думаешь, японцы смогут его захватить?

Я тяжело вздохнул. Последние полгода мне стало казаться, что время - упруго. Пытаешься что-то менять, пытаешься, а ход истории неумолим, время тебя постоянно выталкивает обратно, на исходную. Что-то поменять можно, но немного и точно не что-то важное. Похоже невозможно предотвратить то, что временной поток определил как "необходимое событие". Чем значительнее событие, тем сильнее сопротивление истории любым попыткам ее изменить.

— Возможно. Но ты же помнишь, что в России легче всего живется фаталистам?

— Я помню эту твою странную “молитву” - Господи, дай мне смирение принять то, что я не могу изменить, мужество изменить то, что могу, и мудрость — отличить одно от другого. И знаешь что?

— Что?

— Это вовсе не русская молитва! Это слова немецкого богослова Карла Этингера.

Жена мне показала тайком язык. А я выпал в осадок. Вот так. Век живи, век учись.

Агнесс молчала, вглядываясь в горизонт. Я тоже не стал нарушать тишину. Только возница, местный, не выдержал:

— А вон Тигровый хвост! Извольте посмотреть, ваши сиятельства! — он ткнул кнутовищем вправо.

Узкая полоска земли врезалась в море, отделяя Западный бассейн. Там же, на другой стороне, прятался Новый европейский город откуда мы приехали - прямые улицы, двухэтажные дома с черепицей, церковная маковка. Но под взглядом гор всё это казалось игрушечным. Над кварталами нависали форты — бастионы, редуты, орудийные позиции, словно каменная петля, готовая сомкнуться.

— Крепкий орешек, — покачал головой я, но мороз тут же украл слова. Нет, все-таки что-то удалось тут сделать.

Санки рванули вниз, к гавани. В ушах звенело от скорости, щёки горели. Мы пронеслись мимо дока, где из-под снега торчали ржавые якоря, вдоль складов с заколоченными окнами. Совсем рядом раздался пароходный гудок — низкий, протяжный, будто сам город предупреждал о чём-то.

— Давай к причалу, — скомандовал я вознице.

— У нас и морская прогулка предусмотрена? — удивилась жена, когда я, взяв ее под руку, повел к катеру.

— Надо успеть злоупотребить служебным положением, пока есть возможность, — засмеялся я. — Будет хоть о чем рассказать в Базеле.

Катер мягко оттолкнулся от пристани, прорезая ледяную воду. Порт-Артур с моря казался ещё более неприветливым: грубые каменные форты, выщербленные ветром скалы, мрачные силуэты казарм.

— Какое угрюмое место... — Агнесс плотнее закуталась в платок.

— А ты чего ожидала? Лазурный берег? Ривьеру?

Она улыбнулась.

— Нет, но с моря всё кажется ещё суровее.

Я взглянул на неё.

— А тебе всё равно нравится, да?

Агнесс медленно кивнула.

— Да. Как-то... величественно. Будто это место само решает, кто здесь останется, а кто уйдёт.

Я молча посмотрел на тёмные бастионы, над которыми клубился сизый дым.

— Поверь, — сказал я наконец. — Решает не место.

Катер развернулся, направляясь обратно.

***

Домой мы вернулись в прекрасном настроении. Агнесс отправилась распоряжаться насчёт обеда, а я остался в спальне, чтобы переодеться. Сел на кровать, начал стягивать брюки — и задумался.

Не ошибка ли с самого начала было так глубоко погружаться в местные дела, пытаться что-то изменить? Ведь при Алексееве всё как-то работало. Чиновники занимались своими привычными делами: что-то привозили, что-то отправляли, что-то, в конце концов, доходило до адресата. Система, пусть и скрипя, но держалась. Я же всегда говорил, что хороший начальник должен уметь исчезнуть в любой момент — и механизм при этом не остановится. Только вот у меня здесь не было людей, на которых можно свалить хотя бы часть работы. Никому не верил, всё проверял, и не раз, и не два. Вот и получил. За что боролся...

На самом деле сюда надо было не меня с Тройером десантировать, а всю верхушку менять. Да где же столько адекватных сотрудников найти? В сказке, пожалуй, можно — если джинн из лампы наколдует. А в жизни хорошие кадры для себя оставляют, а не раздают.

Размышления прервал Жиган. Хитрованец обладал редкой способностью мгновенно обживаться в любом месте. Что в Бреслау, что в Базеле — даже языка не зная, он через пару недель чувствовал себя, будто в этих местах родился и вырос. Знакомился с самыми неожиданными людьми, которые почему-то всегда были готовы ему помочь. Порт-Артур не стал исключением. Уже через неделю он знал, где что достать, к кому обратиться и в какое время. К нему заходили все подряд — унтер-офицеры, приказчики, мелкие торговцы... и, разумеется, китайцы. Хотя учить мандаринский он категорически отказывался:

— Горло болит от этих заковыристых слов, — ворчал он. — Не язык, а акробатика какая-то. Пусть русский учат.

Теперь он стоял у двери и, как водится, стучал чуть более церемонно, чем требовалось:

— Евгений Александрович, дозвольте слово молвить? — голос его был, как всегда, почтителен, но с едва заметной усмешкой.

— Проходи, — кивнул я, затягивая ремень.

Жиган шагнул внутрь, покосился на окно, словно проверяя, не подслушивает ли кто.

— Дней на десять отлучиться можно? — спросил он буднично.

Я прищурился:

— Далеко ли собрался?

— В Харбин, — спокойно ответил он. — Дельце есть небольшое. Никакого криминала, клянусь, — и тут же быстро перекрестился.

Слово «Харбин» почему-то прозвучало для меня с терпкой горчинкой, как гранатовый сок. Может, потому что уже давно зрела мысль - нам пора. Нечего задерживаться в Порт-Артуре. Ничего путного я тут уже не сделаю, всем рулят генералы, совсем скоро приедут новые адмиралы для флота. А дела… Их можно передать Алексееву и в Харбине.

Я медленно кивнул:

— Знаешь, а поедем-ка мы вместе. Завтра не могу, но послезавтра — поедем все вместе.

Жиган удивлённо приподнял брови, но спорить не стал. Только усмехнулся:

— Ну, с вами-то, Евгений Александрович, и на край света не страшно.

Глава 22

ПОСЛѢДНIЯ ИЗВѢСТIЯ. Телеграмма генералъ-майора Флуга изъ Портъ-Артура въ Главный Штабъ 1 февраля. По полученнымъ частнымъ свѣдѣнiямъ, послѣ боя у Чемульпо японцы высадили тамъ десантъ изъ 19 000 человѣкъ. Въ Портъ-Артурѣ всё спокойно. О непріятельской эскадрѣ свѣдѣнiй нѣтъ. Разъѣзды, вернувшіеся изъ Татунгоу, не подтвердили слухъ о появленіи тамъ японскихъ броненосцевъ; изъ Инкоу продолжаютъ сообщать, что по ночамъ на взморье и недалеко отъ сѣвернаго вокзала на правомъ берегу какіе-то огни, по-видимому, непріятельскихъ развѣдчиковъ.

ЛОНДОНЪ. Въ дипломатическомъ и парламентскомъ мирѣ придаютъ большое значеніе тому обстоятельству, что король Эдуардъ во время послѣ вѣнчанія принца Текъ подошелъ къ русскому послу, отвелъ его въ сторону, долго съ нимъ говорилъ съ очень привѣтливымъ выраженіемъ лица и крѣпко пожалъ ему руку. Русское посольство высказываетъ мнѣніе, что Англія дѣйствительно останется нейтральной.

МОСКВА, 1 февраля. Въ виду того, что въ Москвѣ проходятъ телеграфные провода связующихъ Петербургъ съ Дальнимъ Востокомъ линій, оберъ-полицмейстеромъ сдѣлано распоряженіе объ особомъ охраненіи отъ порчи этихъ проводовъ. Всѣ домовладѣльцы и собственники владѣній, прилегающихъ къ линіямъ этихъ проводовъ мѣстностей, обязаны подпиской заботиться объ охранѣ проводовъ и не допускать, въ особенности къ работамъ по починкѣ проводовъ, лицъ, не снабженныхъ надежными документами отъ телеграфнаго вѣдомства.

Как знал, на следующий день выехать из Порт-Артура не получилось. Так всегда — только заявишь на работе, что уходишь в отпуск, и сразу находится миллион дел, которые тебя ждали именно до этого момента. Нагрузили по самое никуда. Особенно порадовала мобилизация — на совещании по ней я всерьез задумался над тем, чтобы с помощью зубочисток поддерживать глаза в открытом состоянии. Ужас. Настоящая пытка. Фигня, осталось потерпеть немного, завтра в Харбин, организую нормальную эвакуацию всех заинтересованных лиц. Просто подозреваю, что отсюда с помощью телеграфа это может не получиться.

И к обеду подоспело новое известие. Принесли телеграмму от Великой княгини Елизаветы Федотовны, новоиспеченной вдовы Сергея Александровича. Лиза сообщала, вернее, ставила перед фактом, что на свои личные средства организовала санитарный поезд и едет на войну. Я перечитал начало, выругался про себя. Бесценную помощь в организации любезно оказал Николай Александрович Семашко. Да уж, неожиданный тандем получился.

Лавры Флоренс Найтингейл не дают спать многим. А тут еще и такое в жизни произошло. Но куда она денет детей? Да, не груднички, уже вполне самостоятельные. Отдаст временно родственникам, как в их семью сплавил своих двоих Павел Александрович? Вот весело будет, если Лиза сделает алаверды, да и отправит своих погостить в Италию, где сейчас ее деверь с новой морганатической женой и тремя детьми обитает. Спросить бы саму виновницу торжества, но через телеграф не получится? Такого нарушения вертикали власти точно не поймет никто. Про телеграмму обязательно узнают, опять начнутся шепотки, да слухи. Как тогда с няней. Ладно, не в сиротский приют сдает. К тому же оснащение санитарного поезда — дело не одного дня, даже при максимальном благоприятствовании. И персонал откуда-то брать надо, с улицы по объявлению не наберешь. Пока проверят всех кандидатов...

И я мысль о Лизе отмел в сторону. Будем решать проблемы по мере их поступления. Тут вон возвращается «Енисей» с постановки мин, надо поехать, поздравить экипаж. И в госпиталь — там Макаров ждет, и пошли раненые после первых столкновений на Цзиньчжоуском перешейке. Боже, какие слова я без запинки научился произносить!

Панацеум пошел на «ура», врачи на него скоро молиться начнут. Раненые с гнойными осложнениями выписываются со скоростью звука. Несколько пневмоний разрешились в течение недели. Всё идет как положено, все в восторге и подают заявки на медицинские конференции. А что будет после окончания войны, когда подведут итоги — даже представить не могу. Сейчас же надо дать по рукам, еще раз накрутить насчет секретности.

Впрочем, кому надо, ожидаемо встрепенулись. Любин на новое лекарство ловит шпионов как бабочек на огонь. Хватит, хватит размышлять уже о будущих делах наместника. Евгений Иванович Алексеев, вот имя господина, который должен об этом думать.

Только вспомнил, доложили о Любине. Жандарм сошел в кабинет с плохо скрываемой улыбкой.

— Ваше превосходительство, разрешите доложить, — пафосно начал он доклад прямо с порога. — Выявлена шпионская сеть в госпитале в количестве трех человек! Пытались похитить новое лекарство! Также по горячим, так сказать, следам, захвачен руководитель ячейки! Японский шпион. Маскировался под китайца.

— Выражаю искреннюю благодарность! — я встал, пожал руку — Проходите, присаживайтесь. Вы же понимаете, чтобы реабилитироваться после диверсии на подводной лодке, хоть и с руководителем операции, маловато.

— Будем стараться! — вскочил Любин.

— Прекратите устраивать строевой смотр, — поморщился я. — Впрочем, это уже дело нового руководства. Сами-то что надумали?

— Я — человек служивый, — тяжело вздохнул жандарм. — Куда пошлют, там и буду. С должности отставят, скорее всего. Я же с вами приехал. Ничего, всякое в жизни случается, не только хорошее, — добавил он в разговор образчик житейской мудрости. — Но если что, ваше сиятельство, на вас надеяться можно? Говорят, у вас много наших отставных устроились.

Она что, сговорились все? Сначала Тройер, теперь Любин.

— Отставных полицейских и жандармов у меня в службе безопасности немало. Думаю, если возникнут такие обстоятельства, то вы можете обратиться к Андрею Михайловичу Гюйгенсу. Но вы должны понимать, что там надо именно работать.

— Да разве ж я чего... — вдруг смутился Любин. — Ясно, что не сторожем на дровяной склад.

Кто такой Гюйгенс, и куда к нему обращаться, жандарм спрашивать не стал. Понятно, что давно уже знает и про главу отдела безопасности, и где его найти. Специфика службы, однако.

***

Уезжали мы из Порт-Артура, как обычные граждане, первым классом. Даже Жигана определили с нами. Хитрованец уже давно одевается так, что вопросов, как его занесло в вагон для богатых господ, не возникает. Нет, добрый взгляд, от которого большинство встречных пытаются куда-нибудь исчезнуть, никуда не делся. Но изобразить хозяина жизни может. Никаких косовороток и шаровар с армяками — европейского покроя костюм, галстук, ботинки, которые даже мне не зазорно обуть. Понятно, что в обычной жизни он как раз в сапогах и овчинной телогрейке ходит, но принарядиться хитрованец любит. Если вдруг надо — и по-немецки возмутится, без запинки, с шикарным базельским акцентом, не московским. Спросит: «Вас воллен зи, херр?» — и глянет так, что собеседник тут же вспоминает неотложные дела в другом месте. Вопросы, как правило, заканчиваются на этом этапе.

В вагоне Жиган достал из кармана книгу и открыл её на заранее заложенной странице.

— Ты вещи раскладывать собираешься, или мне этим заняться? — спросил я, с небольшой ехидцей, остановившись у его купе.

— Сейчас, Евгений Александрович, я приду. Немного осталось, — ответил он, не отрывая взгляда от текста.

Сказал — и точно, через пару минут пришел, аккуратно развесил пальто, уложил чемоданы, проверил багаж под полкой.

— Что читаешь? — поинтересовался я, скорее из вежливости, чем от желания узнать литературные пристрастия спутника.

— Помните, вы говорили, что рассказы про Шерлока Холмса интересные?

— Возможно. Это они?

— Да, купил вот.

— Нравится?

— Любопытно, конечно, но врет этот крендель как сивый мерин, — заметил Жиган, доставая книгу из кармана.

— К примеру?

— Да вот, пишет, что коней перед скачками вечером купали. А их утром купают, чтобы отдохнули за ночь. Потом, где-то у него... — он полистал страницы, но потом бросил. — Короче, там один деятель хлороформом усыпил жертву за три секунды. Даже я знаю, что там дело не одной минуты, а этот... платочек к носу приложил, и готово. Да случись такое со мной, я бы ему в глаз дал, а не упал, похрапывая. Опять же, фифа там одна в мужика переоделась, и никто не заметил. Представляете? — увлекшись, Жиган начал жестикулировать. — Они же ходят не так! Дышат даже, и то по-другому! Луну он в тумане увидел, как же... Такого мазурика у нас... Брехло, короче, — он махнул рукой. — Но пишет складно. Не так как у Агнессы Григорьевны, но читать можно.

Рукопись он у неё недавно выпросил, уверяя, что иначе умрёт от нетерпения. Теперь гордится как орденом и рекомендует всем знакомым.

Вот кто бы сказал, увидев шатающуюся в темноте фигуру с ножом в груди, что этот человек будет читать на немецком и одеваться как денди? К тому же поначалу он рассказывал всем, включая великую княгиню Елизавету Федотовну, что неграмотен. Врал, конечно. Не корысти ради, а исключительно на всякий случай.

Удивительно, но никто не признал во мне отставленного от дел наместника. Не могут же все поголовно делать вид, что меня не узнают? Наверное, сопоставить пассажира, хоть и едущего первым классом, с занимающим такую должность, трудно. Ни свиты, ни охраны, ни иных положенных по должности атрибутов нет. А портреты мои не были столь распространены. Вот и еду таким Гарун-аль-Рашидом, хотя особой тайны не делал. Кому надо всё равно донесут, отправься я даже пешком под покровом ночи.

А приятно чувствовать себя свободным от обязательств, что ни говори. Никакой нервотрепки от вынужденного переживания за кучу дел, большинством из которых заниматься откровенно не хочется.

Вернулась Агнесс, решившая припудрить носик перед дальней дорогой.

— А вы еще не закончили? — спросила она, увидев Жигана.

— Нет, вот тут читатель подвергает критике творчество Конан-Дойля, сравнивая его с твоим. Не в пользу англичанина, конечно.

— Прекращай ёрничать, — фыркнула Агнесс. — Еще скажешь, что моя книга намного лучше приключений Холмса.

— И скажу, — рассмеялся я. — Вот увидишь, первый тираж разойдётся вмиг, и у нас, и в Германии.

— Знаю я вас, вон, Жиган выкупит все экземпляры, и конец.

— Поступим тоньше. Разместим в газете брачных объявлений сообщение, что молодой миллионер желает познакомиться с девушкой, похожей на героиню «Десяти негритят». Увидишь, к вечеру книготорговцы потребуют срочно допечатать тираж.

Агнесс рассмеялась, а Жиган, поняв, что дальнейшую дискуссию лучше вести с Тройером, ушел, попрощавшись.

***

Я даже не сомневался, что на вокзале в Харбине меня будет встречать Алексеев. Чтобы адмирал и не позлорадствовал? Быть такого не может. Наверное, специально посадил человека, который отслеживал поезд. Так что инкогнито моё кончилось быстро. Но все было обставлено культурно, без ругани и картелей.

— Князь?! Счастлив вас видеть!

Стоило мне только выйти из вагона, как я увидел на перроне свиту Евгения Ивановича. Тот, улыбаясь, двинулся мне навстречу.

— А я тут, понимаете ли, встречаю поезд статс-секретаря Безобразова! Вот как совпало, представляете? Александр Михайлович изволит приехать к нам с инспекцией. Поручена лично Его Величеством!

Алексеев аж палец вверх поднял, демонстрируя мне верноподданические чувства. Ну, и подчеркивая, что с Безобразовым он на короткой ноге, в отличие от меня.

— Что же... Передавайте ему мои наилучшие пожелания. Инспекция, особенно тыловых служб, совсем не помешает. Работают ужасно, всего не хватает. И половина этого разворована.

Я уже собрался свалить, но адмирал не отставал:

— А что насчет передачи дел?

— Вы-то не удосужились — я резко развернулся, стиснул зубы. Ну сколько это пытка будет продолжаться?!

— Господа!

Из вагона, воспользовавшись помощью Тройера, спустилась Агнесс. Жена, несмотря на легкую метель, надела шляпку со страусиным пером, подвела глазки, накрасила губки.

— Ваше сиятельство! — Алексеев тут же смягчился, припал к ручке. — Рад вас видеть! Говорят, что вы помогали в морском госпитале? Вот он, господа, истинный пример служения отечеству!

Адмирал повернулся к свите, те закивали, словно китайские болванчики. А я, стало быть, не истинный пример?

Хотел опять сказать что-то резкое, но тут на второй путь, дав гудок, начал прибывать поезд. А вот и Безобразов приехал. Теперь точно пора валить. С этим все может вполне дойти до дуэли. Быстро он, кстати, примчался. Если считать, то выехал даже до смерти Сергея Александровича. Это что же, топить меня прибыл? Ну, как говорится, флаг ему в руки. Пусть только сунется.

Воспользовавшись тем, что Алексеев и Ко отвлеклись, я подхватил Агнесс под локоток, увлек к вокзалу. Тройер и Жиган остались руководить носильщиками, которые уже выгружали наш багаж.

— Почему мы так быстро ушли? — удивилась уже в буфете супруга. — Как-то не очень вежливо получилось.

Тут было шумно — все помещение заполняли офицеры. Они сидели компаниями за столами, толпились возле барной стойки. И разумеется, пили. Хлопали пробки от шампанского, половые носились по всему залу.

— Потому, что Алексеев нам совсем не друг. И ничего хорошего ни от него, ни от Безобразова ждать не приходится.

— Евгений Александрович! — из угла нам помахали рукой. Я пригляделся и ахнул. Владимир Алексеевич Гиляровский. Мой старый попутчик из Норд-экспресса. Собственной персоной. А рядом с ним двое в штатском. Один усатый рыжий, в котелке. Ну прямо «тараканище» из стихотворения Чуковского. Другой — худой, выбритый до синевы брюнет в шапке-пирожке, распахнутой шубе.

Мы подошли к столу, мужчины встали, сняли головные уборы и представились. Тараканище оказался корреспондентом французского «Фигаро» Жюльеном Баше. Брюнет прибыл от английской «Таймс».

— Господа, нам невероятно повезло! — Гиляровский мигом приставил к столу два свободных стула. — Это Наместник на Дальнем Востоке князь Баталов! Viceroy of the Far East, Prince Batalov, — повторил для иностранцев дядя Гиляй по-английски.

— Наш князь ближе к дюку, чем к принцу, — посмеялся я, представил жену. Ей тут же поцеловали руки, а уже мне были вручены визитки.

— Только я не наместник, Его Величество принял мою отставку.

— Неужели?! — расстроился Владимир Алексеевич. — Коллеги четыре недели ехали из Питера в Харбин. На железной дороге творится настоящий ад, поезда днями стоят на прогонах, без воды, еды... Связи тоже нет. Все отдано армии. Бардак полный.

— Так ваши товарищи только приехали? — поинтересовалась Агнесс.

— Утром. Поселиться негде. Все гостиницы разобраны офицерами. Частные дома тоже. Тут натуральный сумасшедший дом.

Ну вот. У нас образовалась серьезная проблема. Мне нужно разместить себя с супругой, плюс Тройера и Жигана. Пока я раздумывал, как вывернуться из ситуации и не унижаться перед Алексеевым, репортеры вцепились в Агнесс. Достали записные книжки, принялись забрасывать супругу вопросами об обстановке в Порт-Артуре. Их интересовало все. Ситуация с флотом, нападение японцев, особенно подводные лодки.

— Господа! — пришлось тормознуть ушлых журналистов. — Часть ваших вопросов относятся к секретным сведениям. Мы не имеем права обсуждать все это публично.

Глядя на разочарованные лица француза и англичанина, мне пришла в голову отличная идея. Наши, отечественные репортеры — все под цензурой ходят. А вот зарубежная пресса — это сила. Грех ее не использовать, чтобы немного ослабить позиции Алексеева. А то надулся, как индюк, вновь себя ощутил царем горы. Надо бы спустить его слегка с этой вершины. Ну заодно врезать и по Безобразову..

***

Удобный случай обсудить интригу выдался, пока носильщики грузили чемоданы в сани извозчиков. Я отошел в сторону с Тройером, объяснил ситуацию.

— Алексеев злопамятный. Будет сводить с нами счеты. Еще и эта инспекция статс-секретаря. Надо бы их отвлечь.

— Как, ваше сиятельство?

— Утечка из канцелярии нового старого Наместника. Черновик плана по расселению крестьян из центральных губерний в Желтороссии после войны. Тех, кто отслужил в маньчжурской армии и кровью доказал свою верность престолу. С семьями. Сто тысяч человек. Лучше двести.

— Но это же аннексия земель у Кореи и Китая! — тихо ахнул мой секретарь. — Скандал! Дипломатический...

— Черновик! — с нажимом произнес я. — Сможете составить соответствующий проект? Тайно. Я же берусь подкинуть его зарубежным журналистам.

Вот и проверим мотивацию Валериана Дмитриевича. Так ли сильно он хочет под мое крыло, как говорил.

— Ваше сиятельство! — Тройер побледнел. — Это же... Если мобилизованные солдаты узнают из газет о проекте, пойдут слухи, то....

— ... воевать они начнут каждый за троих, — завершил я мысль секретаря. — Воинский дух будет на высоте, а это половина победы.

— Но если власть все опровергнет, то может случиться бунт!

— Именно поэтому они будут молчать в тряпку. Корея и Китай нам и так не помощники в этой войне, самоустранились. Пусть тоже помучаются.

— Займусь сегодня же, — кинул Тройер.

— Ладно, давайте пока в гостиницу. Из тех, где еще есть места.

***

По рекомендации извозчика поехали в «самую лучшую гостиницу, все важные господа там останавливаются». Пока ехали, я обратил внимание, что население Харбина очень сильно выросло, большей частью за счет военных. Создавалось впечатление, что готовится не то парад, не то строевой смотр. Офицеры были везде — на тротуарах, в экипажах, за окнами кафе и ресторанов, возле магазинов. Что эти люди делают здесь? Почему не едут дальше?

Прибыли. Над чугунными воротами на русском и французском красовалась вывеска «Grand Hôtel — Гранд-отель», буквы на эмали чуть потускнели от харбинской пыли и промозглого ветра. Намек на звание заведения с историей?

У самого входа — швейцар в несколько выцветшем мундире и белых перчатках, один из тех, что кланяются будто через силу: мол, я бы вас и не пустил, да работа обязывает. Стоило нам переступить порог, сразу запахло мыльной пеной, полированным деревом и чуть-чуть — чем-то кулинарным.

Мраморный пол был частично накрыт ковром с протёртым узором, что когда-то, вероятно, изображал китайские облака. Потолки — высоченные, лепнина под золото, люстра из венецианского стекла. Немного вычурно, слегка уставшее, но всё же — цивилизация. И здесь тоже офицеры. Поручиков не видно, наверняка для них тут дороговато. Но парочка штабс-капитанов пробежала.

Ресепшен — скорее конторка, за ней господин в жилете, с начёсанными усами и щетинкой в голосе. Говорит по-русски с неуловимым акцентом: то ли старается казаться иностранцем, то ли действительно откуда-то издалека. Приглядывался к нам долго, будто решал, достойны ли мы занять один из его лучших номеров. В конце концов, сдержанно поинтересовался, что нам угодно. Я жестом передал слово Тройеру — не по чину мне вести переговоры подобного рода.

— Номер для господина князя с супругой и по номеру для нас, — показал он на Жигана.

— Для его сиятельства... угловой номер с видом на реку. У нас — лучшие перины на всём КВЖД.

Жиган фыркнул:

— Перина — не револьвер, в карман не спрячешь.

— Сожалею, но гостиница переполнена. Для помощников его сиятельства... номер найти не могу, — продолжил портье.

— И как его сиятельство будет обходиться без помощников? — надавил Тройер.

Следом за этим Жиган шагнул поближе и, наверное, продемонстрировал самое дружелюбное выражение лица.

— Ни в коем случае, — уже без акцента сказал чуть побледневший портье. — Подождите пять минут, я вас умоляю. Сейчас что-нибудь придумаем.

И умчался. Не было его чуть дольше заявленного срока, но вернулся довольным.

— Прошу прощения за задержку, — еще не отдышавшись, сказал он. — Но возникло небольшое затруднение. Стоимость номера… немного возросла. Обстоятельства...

Тройер оглянулся, я кивнул. И так, можно сказать, повезло. За лучшие перины сдерут с нас, будто я покупаю весь отель, ну да ладно, не на последние гуляем.

— Предупреждаю: я храплю, — слегка толкнул в бок Тройера не в меру развеселившийся Жиган.

В наших апартаментах — массивная кровать с латунными шарами, зеркало в резной раме, умывальник с кувшином, тумба с ночником на керосине. Обои — охра с цветочками. Из окна открывается вид на реку, не обманули. Из другой комнаты виден кусок улицы, по которой только что проскакал казачий патруль. Дорожки тающего снега разъели тонкую вуаль пыли на стекле почти целиком.

На тумбочке — графин с водой и два стакана. И маленький гонг: позовёшь — принесут чай или коньяк. Возможно, даже с лимоном.

— Валериан Дмитриевич, езжайте к генералу Чичагову, договоритесь о встрече. Чем быстрее, тем лучше.

Глава 23

ПОСЛѢДНІЕ ИЗВѢСТІЯ:

ТОКІО, 7 марта. Сегодня японскій императоръ формально открылъ парламентъ. Въ тронной рѣчи микадо выразилъ удовольствіе по поводу укрѣпленія дружественныхъ отношеній державъ къ Японіи, высказавъ сожалѣніе о неискреннемъ образѣ дѣйствій Россіи. Императоръ сказалъ, что, хотя враждебные дѣйствія и начались, но цѣль войны всё еще не достигнута и должна быть осуществлена, во что бы то ни стало. («Central News»).

Жертва Н.С.Перлова

Извѣстная чайная фирма Перлова ежедневно снабжаетъ на московскихъ вокзалахъ всѣхъ отъѣзжающихъ на Дальній Востокъ солдатъ чаемъ и сахаромъ. Происходитъ раздача: каждому солдату даютъ жестянку чаю и фунтъ сахару.

Тройер вернулся примерно через час. Мы только успели привести себя в порядок после дороги и решали, куда пойти пообедать. Жиган подошел, спросил, может ли быть свободен, но я его не отпустил. Успеет еще по своим важным и неотложным делам. Время сейчас такое, что пара дней в любую сторону погоды не сделают. А пока пусть побудет рядом — отпугнёт случайных провокаторов и вообще не даст кому-нибудь испортить нам вечер. Я еще не забыл свой забег по местным улицам за японским диверсантом. А ведь теперь со мной еще Агнесс!

— Ваше сиятельство, генерал-лейтенант Чичагов, — доложил Тройер, дождавшись разрешения войти.

Он быстро скользнул в сторону, пропуская вперед военного. Тот вошел в комнату — в мундире, с прямой спиной, распушенными бакенбардам.

— Николай Михайлович, рад вас видеть, — я шагнул навстречу, протягивая руку. — Право, не стоило беспокоиться. Я ведь собирался сам к вам заехать.

— И я рад, — ответил Чичагов, крепко пожал ладонь. — Но, вы уж извините, не могу допустить, чтобы вы ждали. Не с моими понятиями.

— Так я теперь частное лицо, — напомнил я с лёгкой улыбкой.

— Тем не менее, вас очень уважают в армии!, — сказал генерал с тихой твёрдостью.

— Что же мы стоим? Присядем. Сейчас попрошу подать чай.

В это время вошла Агнесс. Чичагов моментально вскочил.

— Ваше сиятельство, — поклонился он, будто по старшинству при дворе.

Поклон был безупречен. Пажеский корпус из крови не выветривается — этикет там, похоже, вшивали вместе с мундирами.

— Агнесс, разреши представить: генерал Николай Михайлович Чичагов. Начальник Заамурского округа Отдельного корпуса пограничной стражи.

Жена умеет подавать руку с такой грацией, будто вручает орден. У генерала даже напомаженный кончик уса слегка дрогнул вверх.

— Рада знакомству, Николай Михайлович, — произнесла она с мягкой царственной интонацией и вышла.

Мы расселись за столом, слуги разлили чай. Было даже необычное варенье из морского шиповника. Генерал нам тут же поведал, как его делают местные. Плоды дикого шиповника режут на круглые дольки, смешивают с сахаром и доводят до кипения.

— Кгхм, — откашлялся Чичагов, возвращаясь к теме. — Так вот. Хотел бы показать вам бронепоезд. Почти готов. И, знайте, кто бы там ни заседал в кабинетах, а человек, предложивший идею и выбивший средства, — вы, ваше сиятельство. Это я не побоюсь повторять на самом высоком уровне!

— С удовольствием ознакомлюсь. Самому хотелось бы увидеть будущее, воплощенное в железе.

— Вы так уверены в бронепоездах?

— И даже в бронеповозках. Вы же видите, какими бурными темпами развивается автомобилестроение. Это сейчас моторы слабенькие, но пройдет пять-семь лет, мощность доведут до тридцати, сорока лошадиных сил. И пожалуйте, можно обшивать стальными листами. А еще лучше сразу делать полноценный железный корпус машины.

— Проходимость! — тут же возразил генерал — Тяжелая машина тут же завязнет в грязи. Первая встречная лужа — и все.

— Гусеницы! — отпарировал я — На паровой трактор Миллера уже лет сорок как ставят их, и ничего, отлично работает.

Чичагов задумался. Даже начал постукивать портсигаром по столу.

— Что же... Это все очень любопытно. Я поговорю с механиками вагонных мастерских, что доводили бронепоезд. Возможно... Нет, не хочу загадывать.

Что же... Надо еще больше подсластить пилюлю.

— Я даже готов профинансировать первые опыты. Моторы можно заказать на заводе Яковлева, я там в пайщиках, можете сослаться на меня.

Не откладывая дело в долгий ящик, я вытащил чековую книжку, вписал круглую сумму в соответствующее поле. Как говорится, кто тащит — того и грузят. Если у Чичагова получится сдвинуть тему с танками, пусть даже слабенькими, бензиновыми, то почему бы и нет? Я так понял, генерал интересуется техническими новинками. Ну вот и флаг ему в руки.

— Что же... Давайте завтра, к десяти. Я пришлю за вами экипаж.

— Буду готов.

Я пошёл проводить его до двери, но он неожиданно остановился и понизил голос:

— Это неофициально, в отчётах не отражено... Но при расследовании нападения один из агентов выяснил: циркач несколько раз встречался с неким европейцем. И будто бы... того видели в свите...

Генерал пальцем показал в потолок. Ну, вот и Алексеев всплыл. Даже не удивительно. Как говорится, осел, груженный золотом, возьмет любую крепость.

— Мало ли что болтают, — кивнул я. — Думаю, не стоит придавать слухам слишком большого значения.

Генерал улыбнулся, медленно подкрутил ус — и уже громче, с прежней энергией:

— Рад встрече, ваше сиятельство. До завтра!

***

Тройер, посланный на разведку, доложил: ресторан при Гранд-отеле вполне приличный, публика — на уровне ценника. Европейская кухня, шеф из Италии — мол, всё как полагается. Мы решили идти. Завтрак в поезде давно ушёл в воспоминания, а желудки уже недвусмысленно намекали: пора бы.

Про итальянского шефа, конечно, наврали. Скорее всего, привезли какого-нибудь расторопного грузина, выдали за «синьора» и велели пару слов по-итальянски выучить — для антуража. Да мне, если честно, всё равно. Лишь бы готовили вкусно. Или хотя бы не травили. При таком спросе, как сейчас, даже высокие цены и статус не гарантируют, что на кухне нет чего-нибудь второй свежести.

На всякий случай у нас с собой был и стратегический запас самого модного лекарства сезона и банальный активированный уголь. Так что обедать шли, имея надежные тылы.

Тройер не подвёл — провёл предварительные переговоры, и метрдотель метнулся к нам, едва швейцар распахнул дверь.

— Ваше сиятельство! — заливался он соловьём, кланяясь с частотой метронома. — Для нас великая честь! Столик приготовлен! Ах, если бы мы знали заранее — освободили бы отдельный кабинет...

Я оглядел зал.

Офицеры. Артиллерия, флот, пехота, драгуны — словно кто-то решил устроить съезд всех военных подразделений, что есть в Харбине. Встречались и лица в гражданском, но они терялись на фоне мундиров. Несколько дам — ухоженные, нарядные, но не совсем из света. Скорее из полусвета. Хотя вели себя чинно, без эксцессов. Где-то сбоку, на маленькой эстраде, тапёр вяло перебирал клавиши, изображая атмосферу.

— Шумновато тут... Может, пообедаем в номере? — спросил я, чуть наклонившись к Агнесс.

— Давай сначала посидим. Не понравится — уйдём.

Ну ладно. Чего хочет женщина...

Принесли меню. Безо всяких экзотик в духе «паштета из щёк курского соловья». Стандартный набор ресторана средней руки: пяток супов, с десяток мясных блюд, столько же рыбных. Десерты — без изысков. Но если хоть половина окажется съедобной — уже победа. Судя по кухне, все не так уж и плохо. Можно сказать, страна еще пока даже и не воюет. Что же будет дальше?

Мы с Агнесс быстро определились. Я взял борщ — посмотреть, как у них с простыми вещами, — и котлеты из телятины с трюфелями. Её выбор был тоньше: куриный бульон с фиде и сига на пару с соусом из белого вина. Сказалось влияние Базеля. Ну и врождённое чувство вкуса.

— Если сиг окажется съедобным, — сказала она, просматривая винную карту, — я буду искренне удивлена. Вдруг официант сказал правду, что он ничуть не хуже форели?

— А если не съедобным?

— Тогда это будет эстетическое разочарование. Но переживём. У нас же есть панацеум.

Она усмехнулась, и я подумал, что в этой суматохе войны она по-прежнему остаётся женщиной, которая умеет наслаждаться моментом. Даже если момент подаётся слегка подгоревшим.

Пока мы ждали, в зале становилось всё оживлённее. Шампанское лилось щедрее, смех становился громче. Один из столиков, ближе к сцене, заметно выделялся: трое молодых офицеров с не по уставу пышными усами, и две дамы с нарочито открытыми декольте. Словно сошли с открытки с надписью «С приветом с юга России».

Один из офицеров, артиллерийский штабс-капитан — слегка навеселе — уже трижды оглянулся в нашу сторону. Сначала на Агнесс. Потом на Жигана. Потом снова на Агнесс.

Я отметил это, не меняя выражения лица.

Через пару минут одна из дам, прихлебнув что-то из бокала, громко воскликнула:

— А ведь я уверена, это тот самый доктор! Князь! Он ведь в «Ниве» был! А что у него за телохранитель — что, у вас тут моду взяли с собой холопов возить?!

Сидевший за соседним столиком вместе с Тройером Жиган, до этого мирно ковырявший зубочисткой в зубах, отложил её с такой неторопливостью, что стало не по себе даже мне.

Я поднялся. Медленно. Тихо. Спокойно.

— Сударь, — сказал я, глядя не на неё, а на штабс-капитана рядом, — прошу вас следить за своей спутницей. До того как это сделаю я.

В зале стало тише. Тапёр на сцене сбился и промахнулся по клавишам. Мне даже стало интересно, начнется сейчас сцена из Неуловимых мстителей? Ну та, где в Париже, в ресторации начинается всеобщее побоище под «Боже, царя храни»? Этих троих за столиком я положу не глядя. Потом подключится Жиган, и еще десяток-другой мы раскидаем. Но толпой могут и запинать. Тем более военные все при оружии, с наганами в кобурах. Уворачиваться от пуль я еще не научился. На всякий случай сказал «Чок», время сразу замедлилось.

Артиллерист, покраснев, поднялся. Очень медленно. Следом за ним начали вставать и его спутники. Я даже не стал разрывать дистанцию, как стоял рядом, так и остался стоять.

— Я про-о-о-шу-у-у про-о-ощения, ва-а-аше сияте-е-е-льство — слова лились крайне медленно и я повторно сказал «Чок». Время обратно ускорилось — Дама слегка увлеклась. Не со зла. Мы крайне уважаем вас.

Офицер оглянулся, его сослуживцы согласно закивали. Бледная «спутница» начала что-то лепетать в свое оправдание, но я ее уже не слушал:

— Приятного вам вечера, — кивнул я. — Надеюсь, он обойдётся без происшествий.

Последнее я произнес громко, на весь зал. Тапер вообще перестал играть, метрдотель застыл соляным столбом. Ну, вроде всех проняло.

Я сел обратно за стол. Жиган посмотрел на меня, не спрашивая, и снова взялся за зубочистку.

В отместку за шумных соседей Агнесс устроила метрдотелю изысканную выволочку в винном стиле. Она потребовала принести карту напитков, затем — одно за другим, пробовала, нюхала пробки, делала крошечные глотки, хмурилась, кивала, отодвигала бокалы. Всё-таки — дочь виноторговца из Вюрцбурга. Не просто балованная барышня, а женщина с профессиональной привычкой отличать вино по запаху, цвету и выражению лица метрдотеля.

Если вдруг разоримся — сомелье из неё получится отменный. Может, не мишленовский, но рейнвейн от майнвейна отличит, с сортами управится, а главное — со вкусом. Ресторан Гранд-отеля удовлетворил её только с... двенадцатой попытки? Или тринадцатой? Я сбился со счёта после восьмой.

— Конечно, это совсем не то, что написано на этикетке, — заметила она наконец, отставляя бокал в сторону. — Никакая это не Италия. Бессарабия, максимум. Может, Болгария. Но сорт — угадали. Неплохое пино-гри. Потрудитесь принести охлаждённую бутылку. И — прошу вас, до того как остынет рыба.

Метрдотель сделал низкий поклон и, кажется, побежал.

За соседними столиками на мгновение притихли. Кто-то из офицеров — тот самый с усами веером — повернулся вполоборота, изображая равнодушие, но ухо держал востро. Дама с ним нервно покрутила бокал, будто вспомнила, что её вино — дешёвое, и закусила губу.

Кто-то восхищенно ахнул, но примолк после того, как на него шикнул старший по званию.

Метрдотель тем временем уже возвращался с бутылкой, обёрнутой в салфетку, как юнкер в шинель. На лице — смесь надежды и паники: угодить этой даме было почётно, но риск остаться без головы в случае ошибки тоже ощущался физически.

— Прошу... как вы и желали, охлаждено.

Агнесс взяла бокал, подняла его на свет.

Вино было золотисто-серое, с нежной муаровой отливкой. Она сделала глоток, молча кивнула.

— Благодарю. Это — сойдёт.

На мгновение метрдотель, кажется, чуть согнулся, будто его нагрузили всеми отвергнутыми бутылками. Потом стремительно удалился, облегченно вздыхая.

Я откинулся на спинку стула, глядя, как Жиган в уголке лениво жует зубочистку и делает вид, что ничего этого не заметил. Тройер, напротив, с академическим выражением на лице фиксировал происходящее в памяти. Полагаю, если его попросить — перескажет диалог по ролям, с расстановкой ударений.

— Женат на шампанском драконе, — пробормотал я в бокал, не без гордости.

Агнесс бросила на меня взгляд поверх бокала — и чуть улыбнулась. Вот теперь, кажется, ужин можно считать официально начавшимся.

— А сиг всё-таки неплох, — заметила жена. — Беру свои слова обратно.

***

Экипаж прибыл по-военному чётко — ровно к десяти. Утро, кстати, выгодно отличалось от вчерашнего вечера: в вестибюле было почти пусто, гуляки либо разъехались по частям, либо доспали последствия праздников. А главное — метель утихла, и на бледном небе появилось солнце.

Я думал, Чичагов уже будет ждать в мастерских, но ошибся. Генерал сидел прямо в экипаже, с пледом на коленях и термосом в руках. Завидев меня — улыбнулся:

— Сейчас покажу вам нашу гордость, Евгений Александрович. Пока примитивно, конечно, но ведь и первая винтовка была не ахти. А теперь без них — никуда.

Мы направились к сортировочной станции за вокзалом. У путей копошились рабочие в тулупах: кто с ломами, кто с коптящими жестянками, в которых тлел уголь — грели руки.

На запасном пути стоял он. Бронепоезд. Ну, если называть это бронепоездом, то с большой натяжкой.

— Представляю вам: бронепоезд «Александр Невский», — с гордостью объявил Чичагов, вылезая из саней.

Состав был коротким: паровоз — американец, «Baldwin», — за ним платформа с артплощадкой, ещё две с низкими бортиками и бойницами, и крытый вагончик, обтянутый брезентом. Броня — клёпаная обшивка из котельной стали, а где и вовсе латки. Видно, собирали из подручного. Быстро. Грубо. На коленке.

Подошли инженеры. Один — угрюмый и молчаливый, второй — живчик, сразу принялся объяснять:

— Главная идея — быстрая подвижная огневая точка. Основной калибр — три дюйма. Можем и четыре, но там отдача такая, что платформу кидает.

— То есть, стреляем — и убегаем? — уточнил я.

— Примерно так, — усмехнулся инженер. — Проблема в платформе: после залпа, особенно если рельсы кривые, кидает, как лодку. Думаем над системой гашения отдачи.

— А скорость?

— Тридцать вёрст в час. Но уголь жрёт, как слон. «Baldwin» мощный, но прожорлив.

— Бронирование?

— Кабина и котёл — шесть миллиметров. Пули держит. Снаряд — нет.

Я кивнул. Да, идея хорошая. Но здесь, где дорога по сути единственная артерия, придется еще и временные ветки оперативно прокладывать. Но вся эта конструкция выглядела так, будто её собрали в спешке, под грохот артподготовки. Сыровато. Несбалансированно. Как операция без наркоза: можно, но не рекомендую.

— А с боезапасом? Питанием?

— Вагоны снабжения позади. Патроны, провиант. В случае чего можно развернуть состав — и паровоз сразу уходит в другую сторону.

Чичагов махнул рукой, приглашая внутрь одного из вагонов. Там, между ящиками с гильзами и штабелями мешков с песком, висел казан. Парил. Запах — вполне съедобный. Мы даже сняли пробу.

— Понимаете, князь, — сказал генерал, — нам нужно держать КВЖД. Отсюда до Порт-Артура — нерв всей кампании.

— Нам нужна артиллерия на позициях, а не бронепоезд в тылу, — покачал я головой. — Если японцы дойдут до дороги, её просто взорвут. И всё. Поезд — никуда не поедет.

Я понимал его. Он смотрел на железную дорогу, как врач на аорту. Пережмут — и всё остановится.

— Кто держит дорогу — тот выигрывает войну. Вот увидите, — повторил Чичагов. Почти слово в слово с тем, что по дороге сюда сказал Тройер.

Это звучало разумно. Очень разумно. Но я видел заклёпки — кривые. Места с зазорами. И понимал: никакие рельсы не спасут, если армия начнёт отступать.

— Нам нужны гаубицы на платформах, — сказал я. — Стрельнул, сорвал атаку — и ушёл от ответки. Это — мобильность. Это — будущее.

— Про бронированные автомобили с пулемётами вы с инженерами поговорите? — прищурился генерал. — Или мне передать?

— Лучше вы. Им от меня сейчас пользы немного. Кстати, — добавил я, — вчера в ресторане слышал о рейде Мищенко по тылам. Обсуждают вслух, как в зале ожидания на вокзале.

— Сколько ни боремся с болтунами... — Николай Михайлович поморщился. — Не офицеры, а базарные бабы, ей-богу.

— Я к тому, — продолжил я, — что отряду Мищенко и другим нужны не только шашки и револьверы. А, скажем, ручные гранаты. Небольшие, но эффективные. Пироксилин, капсюль, запал... идея простая. Внутрь... да хоть гвоздей для усиления поражающего фактора. Реализация — за знатоками.

— Очень помогло бы, — кивнул Чичагов. — Не только Мищенко.

***

Едва я вернулся, Агнесс начала собираться на прогулку.

— Вот ты не можешь не влезть куда-нибудь, — ворчала она, надевая соболью шубку. — Свободный человек, а носишься с этими генералами, будто продолжаешь служить. Слушай, подкладка... Нет, показалось. Подай мне шапку, пожалуйста.

Зимний наряд составлял гордость гардероба жены. Такое в Европе не купишь, даже за большие деньги. Соболя на шубке были выделаны искусно, шелковая подкладка с узорами сама по себе способна была вогнать в чернейшую зависть любую модницу. Ну и бархатная шапочка с соболиным кантом очень удачно дополняла ансамбль. Заплатил за всё до копейки, чтобы ни одна зараза попрекнуть не могла. Хотя благодарные граждане хотели просто подарить. Просто так, а не за что-то.

Права жена — надо уезжать. Посмотрим город спокойно, и пойду добывать места для эвакуации из этих мест. Как писал Цицерон, «Я сделал, что мог; пусть те, кто могут, сделают лучше». Моих дел тут не осталось.

Агнесс поправляла видимый только ей волос, выбившийся из-под шапочки, я расстегнул шинель и сел в кресло. Надеюсь, вспотеть не успею.

Интересно, кому это что-то понадобилось? На местных не очень похоже, они стучат в дверь осторожнее.

— Открыто! — крикнул я.

— Ваше сиятельство! — в номер влетел Тройер. — Жигана арестовали!

Глава 24

ВЛАДИВОСТОКЪ.Требуется бѣлье постельное и носильное, какъ-то: рубахи, простыни, полотенца, льняные носки для раненныхъ нашихъ воиновъ на Дальнемъ Востокѣ. Еще нужно не забывать собирать и для самихъ сестеръ милосердія полотно для рубашекъ; имъ нужно шить рубашки на средній и высокій женскій ростъ. Для раненныхъ, а также для строевыхъ солдатъ теперь ни полушубковъ, ни валенковъ уже не нужно, здѣсь тепло. А дальше дѣйствовать придется солдатамъ на тридцатыхъ градусахъ широты. Нужны: рубашки, онучи, порты, холщовые простыни, табакъ, гармоники, самовары, чай, сахаръ, пряники, московская сушка.

ВОЙНА. Отзывъ С.Ю.Витте объ исходѣ войны

Петербургскому корреспонденту «Berliner Tageblatt» бывшій министръ финансовъ, нынѣшній предсѣдатель комитета министровъ С.Ю.Витте, сказалъ слѣдующее:

— Всё, что я могу сказать вамъ, это то, что мы, въ концѣ-концовъ, побѣдимъ японцевъ.

— Намъ, возможно, придется пережить нѣсколько тяжелыхъ дней, но Куропаткинъ — стратегъ, не имѣющій себѣ равнаго въ Европѣ.

Война и Европа.

Изъ Парижа телеграфируютъ: Нашлись сенаторы, депутаты и даже министры, считающіе возможнымъ уже теперь поднять вопросъ о прекращеніи русско-японской войны посредничествомъ. Поэтому французскому министру иностранныхъ дѣлъ пришлось объяснить на послѣднемъ засѣданіи совѣта министровъ немыслимость для Франціи въ данный моментъ выступать съ подобнымъ предложеніемъ въ Петербургѣ и даже опасность такого шага.

Мне начинает казаться, что львиную долю усилий во время своего харбинского сидения адмирал посвятил всяким гадостям, которые мне начнут чинить сразу по приезду. Потому что иных гипотез у меня не было.

— Кто? Жандармы? — спросил я, уже натягивая перчатки.

— Полиция, — ответил бледный Тройер.

Плохо. Гораздо хуже. С жандармами у нас уже было взаимопонимание. А вот физиономия полицмейстера Авареску сразу вызвала у меня желание проверить анатомическую совместимость его носа с тяжёлым предметом. Вежлив, но как из-под палки. Улыбка — через зубы, фразы — с канцелярским холодком.

— Агнесс, прогулка откладывается, — сообщил я жене. — Впрочем, тебя может сопровождать Валериан Дмитриевич.

— Нет, я, пожалуй, останусь в номере, — ответила она. — Не так уж и хотела. Подожду тебя здесь.

Центр Харбина невелик, дорога до полицейского управления заняла чуть больше четверти часа. Здание из жёлтого кирпича, с медными ручками и скучающим городовым на входе.

Всё шло по схеме «прием пониженной степени важности». Секретарь молниеносно доложил, вернулся с извинениями:

— Его высокоблагородие просит прощения, но сейчас крайне занят. Могу предложить чай. Или послать человека в трактир, если желаете чего-то еще.

Да уж, хамство начинается с порога. Он бы еще достал из ящика стола надкусанный пирожок и предложил угоститься. Я даже садиться не стал, так и стоял среди приемной, молча глядя в окно. Зима вновь забрала полномочия у весны — в городе поднялась метель.

Очевидно, полковник Авареску решил сильно палку не перегибать. Минут через пять дверь приоткрылась:

— Его сиятельство приглашается.

Я вошёл. Авареску встал за столом, как король всех румын и бессарабов Кароль Первый.

— Ваше сиятельство! Честь, право, видеть вас! Что случилось? Неужели какие-то... неприятности?

Играет мастерски. Голос — бархат, улыбка — от зубного протезиста. И кабинет богатый, с мебелью красного дерева, запахом дорогой кожи и элитного трубочного табака. Такой и в Петербурге не зазорно иметь, в том числе и тем, кто чином повыше провинциального полицмейстера.

— Ваши люди задержали моего человека. Буквально несколько часов назад он ещё был со мной. Что он успел натворить — загадка.

— О, сейчас уточню, ваше сиятельство, — Авареску продолжал излучать радушие. — Пока велю чаю подать. Не подскажете, как зовут его?

— Данилов Тит Кузьмич. Шестьдесят девятого года. Мой помощник.

Я сделал на слове «мой» особый акцент.

Был вызван секретарь, которому румын передал указание срочно выяснить насчет задержанного Данилова. Имитация бурной деятельности во всей красе. Интересно, что же он попросит? Не может этот чиновник отпустить моего человека без условий. У него на двери кабинета написано большими буквами: «Не подмажешь — не поедешь». И во лбу горит огненными буквами та же надпись. Думаю, всё зависит от данных Алексеевым ценных указаний.

Вернулась пауза. Нам подали чай. Неплохой. Поговорили о войне, о китайцах, об упадке нравов — привычный мелкий дипломатический танец. Даже об уровне медицины в Европе завели речь. Я отметил — интерес у него не праздный. Запомним.

Наконец, секретарь принёс записку. Авареску бегло прочитал, хмыкнул, изобразил сочувствие:

— Господин Данилов обвиняется в соучастии в хищении военного имущества. На очень крупную сумму. Доказательств более чем достаточно. Следствие ведет военная прокуратура, мое ведомство лишь оказывало содействие при аресте и обыске.

— И? Сами понимаете, находясь в Порт-Артуре, Тит Кузьмич не мог украсть военное имущество в Харбине. Он там в каком статусе? Обвиняемый? Свидетель?

— Не могу знать, ваше сиятельство, — довольно сухо ответил полицмейстер. — Как я только что...

— Но поспособствовать можете? Не последний ведь вы здесь человек, Роман Аполлонович?

— Не могу сразу ответить. Нужны материалы дела...

— Помнится, вы интересовались моей базельской больницей? Лечение одного пациента по высшему классу в любое время. Поверьте, это чрезвычайно щедрое предложение. Не все могут себе позволить такое, только очень богатые люди.

— Тут задействованы высокие персоны, — Авареску поднял глаза к потолку. — Со своей стороны, я сделаю все, что возможно. Сами понимаете, мне надо заинтересовать... Может, три...

Торг начался. Видимо, дело всё же не от адмирала. Просто обыкновенная жадность, завёрнутая в табачный аромат румынского барокко. Надо нажать.

— Помилуйте, господин полковник, речь идет не о моем освобождении, а всего лишь моего служащего. Один пациент и... ну пусть будет дорога и проживание сопровождающего за наш счет. Предложение действует только сегодня.

***

Выйдя от полицмейстера, я чувствовал себя загнанным в угол. С жадноватым хапугой мы разобрались. Получив от меня визитку с автографом и дописанной на обороте единичкой с плюсом, полицмейстер удивился.

— Это всё?

— А вы чего хотели? Нотариально заверенного договора с печатями? Поверьте, это надежнее. Моё слово много значит.

— Так это же... Подделать можно запросто... — снова покрутил в руке картонный прямоугольник Авареску.

— Лучше не пытаться. Служба безопасности у меня отрабатывает каждый франк.

Румын вдруг захохотал — очень ненатурально, как опереточный злодей. Посмейся, а я подожду своей очереди. В Базеле тоже полиция есть.

Я сразу направился в управление Маньчжурской железной дороги. В кассу идти было бесполезно — никакие титулы, даже с вензелем, не помогут, когда идёт война. Всё под контролем военных.

И ответ был предельно чёткий: выезд на запад — только с личного разрешения наместника. Военные перевозки — отличный аргумент для чего угодно. А я не в том положении, чтобы ехать в подвагонных пространствах зайцем. Жена может не понять.

Ситуация становилась по-настоящему опасной. Пока я в Харбине, мои враги в Петербурге могут сплести любую интригу. Алексеев же с Безобразовым здесь, на месте, сделают все, чтобы эту интригу усилить и раскрасить. Я не сомневался, что Жигана подставили. Но даже вызволив его, я остаюсь в патовом положении. Надо срочно уезжать из Харбина.

Вернувшись к себе, я застал Агнесс стоящей у окна.

— Что с Жиганом? — спросила она, стоило мне переступить порог.

— Обещали посодействовать.

— Взятку дал? Да?

— Один пациент экстра-класса с дорогой. Почти бесплатно. Похоже, у этого полицмейстера есть кто-то... Очень уж подробно расспрашивал.

— И правда, почти даром. Что еще?

— По-настоящему плохие новости, — вздохнул я. — Нам перекрыли выезд по железной дороге.

Агнесс резко обернулась и вцепилась в мою руку:

— Нас не выпустят? Андрей... что теперь?

Я притянул её к себе.

— Успокойся. Найдём выход. Есть Владивосток. Или на юг — через Китай, до Гонконга. Портов хватает. Придумаем.

— Брр... в море, зимой... Я бы предпочла поезд...

— Ничего. Бесконечно плохо не может быть бесконечно долго.

— Всё бы тебе философствовать, — слабо улыбнулась Агнесс.

Кто-то постучал в дверь. Вот это точно прислуга. Только они могут скрестись как котенок, но чтобы слышно было во всем номере.

— Открыто! — крикнул я.

— Васе сиятелство! Вам слочная телелгамма, у! — глубоко кланяясь, подал мне поднос китайчонок.

— Иди, — скомандовал я, бросая на серебряный поднос полтинник.

Я поспешно вскрыл конверт. Странное послание. Только Ли Хуан мог такое отправить. Как его еще за шпиона не приняли с такими иносказаниями в тексте?

«Уважаемому соседу. Печально слышать о затруднениях с дальней дорогой. Дракон Севера бывает порою капризен, его уши не всегда слышат тихий голос издалека. Но капля точит камень. Терпеливый садовник дождется цветения пиона. Помните о мудрости старого бамбука. Ли.»

Перечитал. Второй раз. Третий. Суть ясна: Ли знает о моих проблемах. Он готов попытаться повлиять на царя («Дракона Севера»), но это будет не быстро («капля точит камень», «терпеливый садовник»). И прямо сейчас он помочь не может. «Мудрость старого бамбука» — вероятно, намек на то, что нужно затаиться, переждать бурю. Что ж, совет хороший, но не в моем положении. Мне не бамбук растить — мне выбираться.

Не успел обдумать — новый стук. Уверенный. Чужой, но не враждебный. Мой номер превращается в проходной двор. Для человека, который в Харбине якобы никого не знает — многовато гостей.

Вестовой с приглашением. Меня зовут на вечер в Офицерское собрание. Знакомое место, как же. Прошлый визит оказался особо памятным. На этот раз повод — японский авангард из 200 человек наголову разбит русским войсками близ деревеньки Пхион-Яна. Ура, ура, мы ломим, гнутся шведы. Будут бурно праздновать, к бабке не ходи.

В списке приглашенных значились и Гиляровский, а также корреспондент французского «Фигаро» Жюльен Баше. Отлично! Я даже потер руки. Хотите войны? Будет вам война. Возьму с собой неприметный бювар. Пора запустить в дело проект по «Желтороссии», что сделал Тройер. Первый залп с Жиганом был за Алексеевым. Но мой ответный удар будет не слабее.

***

Вечером в офицерском собрании было шумно и накурено. Звенели бокалы, гремели тосты за отъезжающих на передовую, велись громкие споры о стратегии Куропаткина и действиях японцев. Я старался держаться непринужденно, болтал с капитанами и полковникам, дал небольшое интервью Гиляровскому. Уже как частное лицо, я был более свободен высказывать то мнение, которое считал нужным. Прямо сказал, что к войне страна подошла подготовленной слабо, нужно много чего сделать, чтобы победить. Правда, закончил на высокой ноте — наш моральный дух крепок, враг будет разгромлен...

Разговаривая с «дядей Гиляем», я поглядывал на месье Баше, который сидел за столиком у окна, оживленно беседуя с каким-то офицером и строча что-то в своем блокноте. Его объемный кожаный портфель стоял раскрытым на соседнем стуле.

Нужно было дождаться момента. Он представился минут через двадцать. Штабс-капитан отошел к буфету, Владимир Алексеевич тоже оставил меня ради новой «жертвы» а Баше, направился к группе офицеров у другого конца зала, видимо, услышав что-то интересное. Распахнутая пасть портфеля так и манила меня. Я неспешным шагом подошел к его столику, будто ища кого-то глазами. Развернулся спиной. Секундное движение — и папка с «проектом Желтороссии» скользнула в портфель француза. Я отошел, сердце колотилось чуть быстрее обычного. Никто, кажется, ничего не заметил.

Я тут же втиснулся в толпу возле буфета, заказал рюмку коньяку. Руки слегка дрожали. «Спокойно, князь, — сказал я себе. — Первый ход сделан». Он же главный. Теперь Алексееву будет не до меня. Ну я так надеялся.

И тут двери собрания распахнулись, и в зал быстрым шагом вошел... помяни черта и он появится. Адмирал Алексеев собственной персоной. За ним следовал невысокий, толстый суетливый чиновник в форме уездного воинского начальника В зале мгновенно стало тихо. Все сразу посмотрели на вошедших.

Алексеев обвел собрание тяжелым взглядом, задержался на мне и кивнул чиновнику. Тот подошел ко мне, откашлялся и дрожащим голосом произнес: — Князь Евгений Александрович Баталов?

— Слушаю вас, — ответил я холодно.

— По распоряжению начальника штаба Маньчжурской армии... — Чиновник замялся, но, поймав испепеляющий взгляд Алексеева, продолжил: — В соответствии с законом о воинской повинности и учитывая вашу медицинскую квалификацию, подтвержденную дипломом Императорского Московского университета, вы подлежите мобилизации для прохождения службы в медицинской части Маньчжурской армии. Вот ваше мобилизационное предписание.

Он протянул мне официальный бланк с гербовой печатью. В зале стояла гробовая тишина. Офицеры смотрели на эту сцену с нескрываемым изумлением. Мобилизовать князя Баталова, известную фигуру, в приказном порядке, как простого лекаря запаса? Это было неслыханно.

Я взял бумагу, пробежал глазами. Потом усмехнулся, глядя прямо на чиновника, а через его плечо — на Алексеева.

— Представьтесь, — включил я начальственный голос. — Вы на службе, или так, пива выпить зашли?

Кто-то недалеко от меня хохотнул.

— Извините, ваше сиятельство, — поклонился чиновник. — Коллежский секретарь Березов.

Наверное, обещали в девятый класс приподнять, титулярным советником. Если выживет, конечно.

— Итак, коллежский секретарь, вы хоть понимаете, кому пытаетесь вручить мобилизационное предписание?

Березов, бледный и мокрый от пота, растерянно захлопал глазами.

— Но... диплом врача... закон... — дрожащим голосом начал объяснять он.

— Закон? — Мой голос зазвенел от сдерживаемого гнева. — Так давайте я объясню вам закон, господин коллежский секретарь! Я — князь Баталов, тайный советник! — Я демонстративно, медленно разорвал предписание на четыре части и бросил обрывки на пол. — Мой чин соответствует генерал-лейтенанту или вице-адмиралу флота! Призвать меня на службу можно только одним способом — именным Высочайшим указом Государя Императора! Ваше предписание — не более чем филькина грамота, которой место в нужнике! Передайте это вашему начальству! К тому же мне уже исполнилось сорок лет. Что об этом говорится в законе?

Березов уже не отвечал ничего. Как он в обморок до сих пор не упал, ума не приложу. Жаль его, конечно, вины в происходящем ни капли нет. Вызвали, сказали исполнять. Куда ему деваться было?

Алексеев побагровел.

— Вы... вы оскорбляете представителя власти! — прошипел он. — Вы отказываетесь выполнять законный приказ в военное время! Я сейчас вызову патруль и вас арестуют. Как уклониста!

Офицеры в зале зароптали. Ситуация накалялась до предела. Но мне было бы интересно, как потом Алексеев выпутывался бы из ловушки, в которую сам себя и загнал. Я на этих совещаниях по мобилизации кое-что запомнил. Добровольцем я пойти могу. А призвать меня — это надо очень сильно постараться.

— Господа офицеры! — вдруг громко произнес кто-то у входа в зал.

Ого, да у нас тут появился кто-то старший по званию. Кто это, интересно? Судя по недовольному лицу Алексеева — нежелательные свидетели.

Я повернулся. В дверях стоял высокий пожилой господин с благородной осанкой в генеральском мундире. Знакомые всё лица — граф Илларион Иванович Воронцов-Дашков, бывший министр Императорского двора, а ныне — наместник Кавказа. И вроде как мой хороший знакомый. Надеюсь, меня он не забыл.

— Здравствуйте, господа, — сказал Воронцов, сбрасывая шинель на руки адъютанту. — Продолжайте праздновать, не стесняйтесь.

Алексеев шагнул вперед.

— Илларион Иванович, добро пожаловать. У нас здесь...

— Я слышал всё, — мягко прервал его граф Воронцов-Дашков. — Очень хорошо, что я вас всех здесь застал. Давайте продолжим... Найдется место, чтобы мы с князем могли побеседовать? — обратился он к кому-то за моим левым плечом.

— Да, конечно, господин генерал, — сказал какой-то полковник. — Прошу за мной.

На Алексеева было приятно посмотреть — адмирал был близок к апоплексическому удару. Так сильно его давно не опускали, наверное — прибыл практически посланник императора и сразу потребовал беседы с отставленным предшественником.

Комната нашлась. Узкая, с бумагами, лампой, гардиной цвета морской волны.

— Господа, я распоряжусь насчет закусок, — предложил полковник.

— Не стоит беспокоиться, — сказал Воронцов-Дашков. — Мы ненадолго, а потом присоединимся к празднику по поводу победы нашего оружия.

Я сел поближе к столу, даже руки перед собой положил как прилежный ученик, показывая, что весь внимание.

— Собственно, мой визит некоторым образом перекликается с вашим хмм... спором с господином Алексеевым, — продолжил Илларион Иванович, как только дверь закрылась. — Я прибыл в Харбин по поручению Государыни Императрицы Марии Федоровны как председатель исполнительной комиссии Главного управления Российского общества Красного Креста. Наша задача — организация помощи больным и раненым воинам здесь, на Дальнем Востоке. В частности, мы разворачиваем большой госпиталь Красного Креста при Маньчжурской армии.

Он сделал паузу, внимательно глядя на меня.

— Все мы знаем о вашем опыте и ваших блестящих организаторских способностях в области медицины, князь. Дело новое, сложное, требующее именно таких людей. Штаб армии, и генерал Куропаткин лично, были бы чрезвычайно признательны, если бы вы... на время... согласились возглавить этот госпиталь. Это не мобилизация, поймите правильно. Это просьба от имени Красного Креста и, смею надеяться, всего Отечества. Ваше согласие, уверен, сняло бы многие... недоразумения, — он выразительно посмотрел в сторону соседнего зала, где продолжали говорить на повышенных тонах, — и послужило бы общему делу.

Пауза.

Мягкая ловушка. Элегантная. Формально — благородная миссия. Фактически — узда. Но... удобная узда. С возможностью маневра. А главное — с рычагом: теперь я смогу вытянуть Жигана.

За окнами всё так же выл ветер. Снег швырялся в стекло, будто хотел войти в комнату.

Харбинский узел затягивался. И я стоял с ножом у горла этого узла. Осталось решить — резать или ждать.

Конец 7 тома.

НАЧАЛО 8-ГО ТОМА УЖЕ НА АТ, ЖМИТЕ НА КНОПКУ =

Оглавление

Глава 1

Глава 2

Глава 3

Глава 4

Глава 5

Глава 6

Глава 7

Глава 8

Глава 9

Глава 10

Глава 11

Глава 12

Глава 13

Глава 14

Глава 15

Глава 16

Глава 17

Глава 18

Глава 19

Глава 20

Глава 21

Глава 22

Глава 23

Глава 24