Легальный нелегал (fb2)

- Легальный нелегал 1362K скачать: (fb2) - (epub) - (mobi) - Наиль Булгари

Наиль Булгари
Легальный нелегал

Пролог

Русскому и чеченскому разведчикам посвящается…

Ташкент, май 2014 года, 2 часа 25 минут по местному времени…

Помянув шайтана, а вместе с ней деву-оператора из «Билайна», закачавшую в сотовый телефон рингтон, записанный, скорее всего, на празднике каннибалов, нащупал мобильник. Автоматически считав с него время и незнакомый номер, нажал на кнопку, пробормотал сонным голосом:

— Слушаю вас.

Сквозь дикие выкрики пробился еле слышный хриплый голос:

— Молодец, что слушаешь. Спишь?

Сон будто ветром сдуло. Закипев самоваром, яростно задышав, всадил в микрофон:

— Это кто такой умный? Да я тебя, хулиган паршивый…

— Ух как страшно… Не ори, соседей разбудишь… Если узнал, скажи «да», не называя имени, усёк?

— …Узнал, и что с того?

— Нужна твоя помощь.

— Ты откуда звонишь, со свадьбы что ли?

— Хуже, братишка. У оперов я…

Мне стало стыдно за свой недавний гнев. Подумав: «Друг попал в беду, молит о помощи, его и других задержанных избивают сотрудники милиции, вон какие вопли раздаются в трубе», — полюбопытствовал вслух:

— Как ты туда попал?

— По своей воле и воле одного жутко красивого существа в юбке, — прозвучал весёлый ответ.

Не понимая, что может быть весёлого попасть в лапы узбекских ментов, прошептал в трубку:

— И чего на этот раз натворил? Морду кому набил?

В трубке раздалось ржание, сопровождаемое музыкальными инструментами.

— У оперов — это в ночном клубе «Опера Ла Скала», усёк?.. Всё, хватит пылить. Отопри дверь, в ночной магазин можешь не бежать, у меня всё с собой. Скоро буду.

Пока снова закипал и думал, как ответить на наглый выпад друга, в трубке раздался сигнал отбоя.

Освободив двери от замков, быстро ополоснул лицо холодной водой, прошёл на балкон. Закурив, отогнав дымом назойливых комаров, вспомнил ночь, когда счастливый случай свёл меня с Колей, в узком кругу называемый Славяном.

Несколько лет назад тёмной осенней ночью возвращался я со своей супругой Евой с тёщиных блинов домой. Маменька супруги жила на отшибе, аж на двенадцатом квартале Юнусабада, [1] что было мне выгодно. В поисках такси вышли на улицу Амира Тимура, стали возле осветительного столба.

— Час ночи, — недовольно пробурчал я. — В такое время таксисты остерегаются заезжать в этот район, кишащий отморозками.

— Я тебе предлагала уехать раньше, — настраиваясь на мелкую разборку, пропела супруга, — но ты, пока всю водку не вылакал, не хотел меня слушать. Теперь, значит, я виновата?

Не принимая её претензий, я возопил:

— Не ори так громко, женщина, в махалле [2] слышно. Я не виноват, что твой разлюбезный братец не хотел со мной расставаться.

Задохнувшись, женщина Ева вытянула язык, прошлась им по ярко накрашенным губам и зашипела:

— Не кричи на меня! Я… я… да ты же сам предлагал ему сбегать в универсам! Знаешь, кто ты после этого?

Пока супруга делилась своими открытиями, пока я отвечал, со стороны новой, недавно открытой чайханы появилась группа местных жителей, окружила нас и залопотала на своём языке. Ударив меня по физиономии и скрутив руки, вывернули карманы. Брезгливо пересчитав сумы [3], спросив на ломанном русском, почему так мало, подступили к Еве. Забрав сумку, сдёрнув с её ушей серьги, стянув с пальцев рук три золотых кольца, осмотрели при жёлтом уличном освещении её фигуру. Крикнув: «Прочь, мерзавцы», бросился с кулаками на толпу… Через полминуты, валяясь в пыли и крови, пытаясь подняться, слыша душераздирающие крики супруги, треск разрываемой одежды, уловил русское:

— Ай-яй-яй! Не стыдно к женщине приставать, а, басмачуги?

Дальше послышалось искаженное акцентом: «Пошёл отсюда, русская свинья», хлёсткие, будто винтовочные выстрелы, звуки, крики, жалобный вой, хрипы и болезненные стоны.

— Давайте быстро в машину. Чувствую, у басмачей тут целые шайки бродят, боюсь, от сотни джигитов не отобьёмся, — весело сказал спаситель, накинув на обнажённую Еву куртку таксистского типа и бросив мне большую, пахнувшую машинным маслом тряпку.

Свернув с проспекта на ещё более пустынную улицу Ахмада Дониша, спаситель, имея на то полное право, укорил:

— Зря вы в такое время по гостям ходите. Я в этом районе иногда таксую на своей ласточке и хорошо знаю нравы местного национального подполья.

Трясясь будто в лихорадке и всё ещё всхлипывая, Ева проявила женское любопытство:

— Откуда Вам известно, что были в гостях? И почему подполье?

Заразительно рассмеявшись, водитель поймал в зеркале украшенное причудливыми узорами, похожими на боевой окрас, Евино лицо, затем, кивнув на меня, ответил:

— Чутьё подсказало. Скажу больше, Ваша мама пригласила своего любимого зятя на блины. Что касается подполья, так это просто: потомки недобитых нашими дедами басмачей, чтобы не потерять квалификацию, выползают из своих нор ночью в поисках недорезанных одиночных русскоговорящих оккупантов Туркестана.

Приложив грязную тряпку к подбитому глазу, я ухмыльнулся:

— Смело!

— Вы думаете по-другому?

Трусливо промолчав, спросил, как он оказался в этом месте в нужное для нас время.

— Сначала завёз клиента на базар, что за кольцевой дорогой, заехал на заправку и, к счастью, заметил подозрительное шевеление на дороге… Вам куда?

Сориентировавшись на местности, я махнул рукой.

— До метро «Хамза», там пройдём пешком.

Покачав коротко стриженной головой, водитель заметил:

— Нет, не годится. Доставлю к самому дому. По собственному опыту знаю, кому суждено быть битым единожды в день, в данном случае ночь, не избежит этой участи повторно.

Стуча зубами, Ева, положив ладонь на плечо нашего спасителя, благодарно промолвила:

— Спасибо. Если бы не Вы…

Совершенно не играя, водитель пожал плечами.

— На моём месте любой бы так поступил… Так где Вас высадить?

Женщина есть женщина! Выпрямив спину, машинально поправив растрёпанные волосы, Ева проворковала:

— Ну если Вы так настаиваете… тогда у метро сверните на улицу Мукими и остановите напротив сто семьдесят третьей школы… А Вас как зовут?

— На улице называли Коляном, родители Колей, друзья Славяном.

— Почему Славяном? — женское любопытство не имело границ.

— По фамилии Славянов. А Вас?

— Меня Ева, а его, — супруга больно ткнула меня локтем в бок, — Борисом.

Доставив нас к самому дому и отказавшись зайти на чашку чая, наш новый знакомый уверенно заявил, что земля круглая, Ташкент — большой каменный кишлак и поэтому обязательно встретимся.

Так и случилось. С тех пор наше знакомство переросло в крепкую мужскую дружбу. Ева, её подруги, почему — то приходившие именно тогда, когда в гостях был Славян, и даже моя тёща были от него без ума…

Коля возник в комнате привидением, тихо поздоровался, просил свет не зажигать, прошёл на кухню.

— Что за войнушки? — шёпотом спросил я, принимая у него пакет.

Не отвечая на вопрос, Славян кивнул на дверь спальни.

— Твоя драгоценная всё ещё в Москве?

— Как минимум дней десять там пробудет. Нужно в посольстве проставить визы в паспорта и оформить кое — какие бумаги.

Присев за кухонный стул, Славян, как человек не жёлчный, но терпимо ехидный, не признающий слово «политкорректность», спросил:

— Не могу понять, чего это вдруг тебя, сына Израиля, потянуло не на Святую Землю, а за экватор?

— Ева настояла. У неё в Новой Зеландии куча родственников, ты же знаешь.

— Жаль.

— Чего жаль?

— Не чего, кого. Тебя жаль. Вместо того, чтобы работать на Моссад, придётся тебе пахать на НБИ [4].

— Кого, кого?

— Вот деревенщина. НБИ — это разведслужба твоего зелёного острова.

Махнув рукой, мол, горбатого только могила исправит, спросил:

— С чего это ты как-то странно заговорил?

Снова не ответив, налив в пиалы коньяк «Тилля — кори» самаркандского разлива, Коля произнёс:

— Давай, друже, выпьем за нашу победу!

Выпив, закусив солёным куртом [5], Славян подмигнул. Воспользовавшись редким случаем послать ответный мяч в ворота друга, съехидничал:

— Куртом коньяк закусывают только отсталые люди вроде тебя и далёкие от общения с высоким благородным обществом.

— Цыц, высокое общество, — шутливо прорычал Коля. — Ты лучше скажи, могу я у тебя дня на три затаиться?

Выпив коньяк, зажевав его лимоном, заглянул в хмельные глаза друга, ухнул:

— Ну точно, влип. Тебя менты ищут?

Наклонившись к моему уху, тот прогудел:

— Хуже. Узбекская контрразведка и их хозяева из ЦРУ на хвост наступили.

— Да ну тебя. Я с ним серьёзно, а он…

Заметив на моём лице тень лёгкой обиды, Славян вцепился пальцами-клещами со следами давних ожогов в мою руку и неожиданно трезвым голосом сказал:

— Бор! За мной действительно охотятся. Могу на твою помощь надеяться?

— К — конечно, — сглотнув подступившую снизу горечь, промямлил в ответ. — Сколько нужно, столько и сиди у нас. Новые хозяева квартиры сунутся сюда только в день нашего отъезда. А тебя у меня не н — найдут?

— Не боись, — делая ударение на букве «и», произнёс Коля. — Во-первых, звонил тебе с телефона, одолженного у одного обкуренного малолетки, во-вторых, твой адрес нигде не светил, а значит, о тебе никто не знает…

— Так кто же за тобой охотится? Люди Салима или Гафура? [6]

— С ними я бы договорился, мужики они толковые… Говорю тебе — люди Иноятова [7]

Услышав страшную фамилию узбекского Берии, я побледнел и едва не свалился со стула. Неприлично громко икнув, еле выдавил:

— Если они тебя сцапают, ни меня, ни Еву не выпустят из Узбекии.

Славян поднялся, выпрямился, по-орлиному вздёрнул голову, на шее явственно обозначались пятна от ожогов, глаза презрительно засверкали. Шмыгнув носом и сухо сплюнув, он торжественно произнёс:

— Ты напоминаешь мне сына Симона из Иудеи. Тот тоже, боясь ответственности, предал Христа нашего, а потом, по совету старейшин, удавился. Ты Иуда, и с этой минуты я тебя не знаю, а ты меня. Советую сходить в тир и застрелиться из «воздушки». Прощай!

Потом с моей стороны были извинения, обвинения в собственный адрес в малодушии, заверения в вечной, как небо, дружбе и просьбы остаться. Друг долго не ломался, он всё прекрасно понимал, а то, что встал в позу и назвал меня Иудой, так это больше для порядка.

Разрешив проводить себя до спальни, Славян разделся, аккуратно сложил одежду на прикроватную тумбочку и, пожелав спокойно провести остаток ночи, упал на кровать.

Проснулся я не от будильника и не оттого, что выспался; во дворе многоэтажки сначала послышалось протяжное «Моло — ко, кисло — пресный моло — ко», а через минуту пронзительное и задорное «Бутылка пакупа — ем». Вторично помянув шайтана, встал, осторожно заглянул в спальню. Славян, мой славный друг, лёжа на правом боку, подложив руку под подушку, крепко, неслышно спал. Сбегав на базар, купив всё необходимое для плова, затарившись дюжиной бутылок пива, поспешил домой. Коля уже встал. Сидя на кухне, прислонившись спиной к стене и зажав в уголках тонких губ сигарету, наблюдал за дворовой жизнью. Кивнув на пакет, он спросил:

— По какому случаю попойка?

Заставляя нижнюю полку холодильника бутылками, рисуясь и удивляясь своей смелости приютить разыскиваемого службой безопасности государственного преступника, ответил:

— Ты пиво любишь, я не откажусь. Перед пловом то, что надо.

Затушив сигарету в полулитровой банке, Славян серьёзно произнёс:

— Мне, братишка, сейчас нужно иметь светлую голову и тебе, пока не исполнишь просьбу.

Закрыв холодильник, быстро присев рядом со страшным другом, выразил желание исполнить любое секретное задание.

— Фильмов насмотрелся или книг начитался? — невесело усмехнувшись, поинтересовался Коля. — Это там всё красиво, толково, просчитано до мелочей… А просьба такая. Вот тебе ключи от моей съёмной квартиры, о которой знает только дама моего сердца и теперь ты. В антресоли снимешь среднюю полку, отдерёшь с торца планку и в углублении найдёшь доллары и паспорт на чужую фамилию. На балконе стоит неработающий холодильник. Вскроешь верхнюю панель и всё, что там лежит, доставишь сюда… Погоди, не всё. На привокзальной площади засветишь меня…

— Как? — пугаясь собственного голоса, спросил друга.

— Купишь билет на поезд до любого российского города на понедельник.

Понимающе кивнув, нравясь себе всё больше и больше, многозначительно изрёк:

— Правильно, на поезде лучше всего покинуть Узбекистан.

— Балбес. Уходить буду посуху, через один дырявый таможенный пост. Всё, хватит шептаться и умничать. Плов я сам приготовлю.

Трясясь от страха, я покинул квартиру на негнущихся ногах…

Вернулся через три с половиной часа мокрый, с громко бьющимся сердцем и с чувством гордости за себя. Проглотив холодное пиво, открыв вторую бутылку, приписывая себе необыкновенную смекалку, храбрость и хитрость, доложил о выполнении задания. Выслушав слова благодарности, пользуясь правами тайного сообщника, спросил:

— Ну и что всё это значит?

Вспомнив строку из какой-то книги, добавил:

— Или хочешь использовать меня втёмную?

Умел Славян смеяться, чему я всегда завидовал! А если быть откровенным до конца, завидовал не только этому. Завидовал его физиономии, которая нравилась молодым женщинам и старушкам, завидовал его росту, умению влезть в чужую душу, умению спорить на любые, особенно политического характера темы, завидовал его личной свободе, умению по-киношному драться, завидовал его знаниям мировой литературы и истории, владению несколькими языками, и особенно завидовал его качествам лидера. Чему не мог позавидовать, об этом узнал несколькими часами позже, так это страшным болезням, тщательно им маскируемым…

— Нет, Бор, я далёк от мысли использовать тебя. Давай сначала насладимся чудо-пловом, его научил меня готовить один хороший мужик в Афгане, потом поговорим.

Я удивлённо воскликнул:

— Ты никогда не говорил, что был там. Значит, ты в Ташкенте осел в восемьдесят девятом, после нашего ухода из ДРА?[8]

— Нет, друже, из Афгана я вышел двенадцать лет назад, в две тысячи втором, весной.

Выразив своё недоверие сказанному ухмылкой, цыканьем языка и прочими жестами, гадко проскрипел:

— Ну ты даёшь! А ещё знаток истории!

— Я не девка, чтобы давать, — мягко улыбнулся Славян.

Приняв независимую позу и сожалея, что так легко попался на удочку друга, от скуки решившего пошутить, уверовав себя, что доставленные доллары и паспорт фальшивые, а диктофон — бутафория, скрипуче вопросил:

— Что же Ваше сиятельство там делало?

Не ответив, Коля положил в два небольших лягана плов, спокойно и со вкусом поел, после чего нахально, словно несговорчивую девицу, потащил меня в зал, усадил в кресло, подошёл к стенке, которую Ева за гроши продала новым хозяевам. Бережно достав «Семнадцать мгновений весны», полистал, нашёл нужное ему место, подчеркнул карандашом, передал мне, потребовал:

— Читай.

Зная некоторые жесты своих будущих соотечественников-новозеландцев, быстро закинул правую ногу на левую. Заняв оборонительную позицию, усмехнулся:

— Эту книгу знаю назубок и…

— Читай, — в голосе друга появились нотки, услышав которые пропадало всякое желание позировать, острить, отказываться и дерзить.

— Хорошо, хорошо, если так хочешь, прочту… «Так вот, — сказал Штирлиц, — ваш брат и мой друг помогал мне. Вы никогда не интересовались моей профессией — я штандартенфюрер СС и работаю в разведке».

— Пропусти возмущение Плейшнера и читай дальше.

— Хм, пожалуйста. «Он не был провокатором, — ответил Штирлиц, — а я действительно работаю в разведке. В советской разведке».

— Дальше можешь не читать. Так вот, я действительно работаю только не в советской, а в российской разведке.

Глупо улыбаясь, я вскочил с кресла, слоном пробежал до кухни, рванул дверцу шкафа, достал бутылку коньяка, налил вонючую жидкость в пиалу, залпом выпил, вернулся в комнату, плюхнулся на диван и во все глаза бестолково уставился на друга.

Пойло, моментально ударив в голову, помогло прийти в себя. Закурив, что я делал в минуты крайнего напряжения, вытер выступивший пот и, глупо хихикнув, промолвил:

— Как в разведке? Разве такое возможно?

— А ты думал, если шпион, то обязательно пришелец или киношный тип в смокинге, с железным лицом, вооружённый до зубов и с красивой девой под ручку? Шпион, он же разведчик, обычный человек со своими достоинствами и недостатками, и ему не обязательно иметь на лбу выжженное железом клеймо «сотрудник разведки».

На моё мычание:

— Но… как же так… это невозможно… ты… и вдруг шпион…

Славян ответил:

— Не трясись. Я делал свою работу не в Узбекистане и не Таджикистане, здесь приобретал определённые навыки, а работал в соседнем Афгане во времена милейшего парня Омара.

— К — кого?

— Во времена правления талибов. И то, что на меня охотятся цээрушники и их подручные эсэнбэшники, чистая правда.

Сходив на кухню, Славян принёс покрытую инеем бутылку пива. Налив напиток в высокий бокал, сказал:

— Охладись и послушай. Пока не стану записывать свои воспоминания вот на эту машинку, — кивнул на небольшой диктофон, — можешь задавать вопросы. Сначала скажи, у тебя есть на примете честный, надёжный чел?

Дёрнувшись, как от удара, прохрипел:

— Хочешь завербовать?

— Всегда говорил, что ты балбес… Ответь, есть или нет?

Не раздумывая, быстро ответил:

— Нет…

— Брешешь. Твой товарищ, живущий на Кадышева [9], возле базара, жив?

— Откуда о нём знаешь?

— От верблюда! Ты сам о нём трепался, говорил, что познакомился с ним на сборе хлопка года четыре назад.

Отпираться не имело смысла. Наморщив лоб, вроде как вспоминая, и наконец «вспомнив», протянул:

— А-а, так ты о Камиле? Хороший мужик, уезжает в Россию…

— Ты ещё говорил, будто его братишка в девяностых годах возил в Чечню шаймиевский гуманитарный груз.

— Говорил, и что?

— И то, что он до сих пор ходит у чеченцев в кунаках, так?

— Ходил. Брат Камиля несколько лет назад… того… умер.

— Да?.. Жаль.

— А зачем он тебе?

— Ты говорил, будто он пытался писать в местные газеты на острые темы. Так?

— Пытался, только его не печатали. Даже угрожали прокуратурой.

— Вот он мне и нужен.

Меня вдруг осенило. Подскочив в кресле, радостно воскликнул:

— Понимаю, ты хочешь, чтобы он, находясь в безопасности, то есть в России, воспользовался твоими воспоминаниями и написал книгу, так!?

— Молодец, правильно понял ход моих мыслей.

— Спасибо за подхалимаж. Только с чего ты взял, будто российский издатель напечатает никому неизвестного автора? Да и зачем тебе это? Или звёздной болезнью страдаешь?

Славян не обиделся. Наградив меня особым тёплым взглядом, сказал:

— У тебя как в том анекдоте. Спрашивают у еврея: «Вы страдаете манией величия?» Рабинович, подбоченясь, гордо ответил: «Ну почему же страдаю, мне это очень нравится!»

— И что умного ты нашёл в анекдоте? Лично я ничего. И ты не ответил-таки на мой вопрос.

— Хорошо. Расскажу другой анекдот. Встречаются русский и еврей. Русский спрашивает: «Моня, ты любишь свою Родину?» «Конечно, — ответил еврей, — от всей души люблю». «И ты готов за неё отдать жизнь?» «То есть?» «Умереть за неё готов?» Моня, взволнованно заплескав руками, ответил дураку Ивану своим вопросом: «И кто же тогда будет любить Родину?» — Понял, друг Бор?

Досадуя на своё очередное поражение, потушив пожар обиды глотком пива, всё же рискнул спросить:

— И зачем тогда и кому нужна твоя книга?

Молча посидев, Славян пугающе усталым голосом сказал:

Перефразируя мудрые слова русского писателя и, кстати, контрразведчика Абрамова, отвечу так: Россия перестанет существовать как целое государство, если стараниями извне и внутренней контры у её многонационального народа смогут вытравить историческую ПАМЯТЬ.

И тогда народ, превратившись в глупое, необразованное, живущее только основными инстинктами население, окажется на свалке ИСТОРИИ. Бор, пусть не покажется тебе сказанное пафосом, но я, лично я, храню в своей памяти образ побратима, чеченца Заура, прикрывшего своим телом мой отход под Мазари-Шарифом в 2002 году; храню образ моего русского куратора Павла Сергеевича и его помощника Виталия; у меня перед глазами стоят старые пожелтевшие фотографии девятерых родных братьев моей бабушки, не пришедших с Великой Отечественной, и я храню о них память; я не могу и не хочу забывать истерзанные тела ни в чём не повинных афганских женщин и малых детей, убитых «носителем» демократии Бушем; мне дорога память о всех, кто честно выполнил свой воинский долг и отдал жизнь не за какую-то конкретную фамилию руководителя государства, а защищая Отечество: свою семью, тейп, родной дом, саклю, улицу, село, аул, Россию в целом; в моей памяти останутся самые близкие мне люди. Мне хочется, чтобы помнили тех, кто, не задумываясь, отдал свою жизнь во имя другого. Я хочу, чтобы в дальнем чеченском ауле помянули доброй молитвой мусульманина Заура, в далёком сибирском селе вспомнили моего учителя и руководителя, православного Павла Сергеевича, а в уральском небольшом городке помянули моего товарища по имени Виталий. История не лист бумаги, на которой можно писать только приятные сердцу, зачастую вымышленные факты; история человечества складывается из истории каждого человека в отдельности. И ещё: могу себе представить, как бы заголосили российские либералы, прочти они то, что положит на бумагу Камиль, однако факты остаются фактами, и всё то, что услышишь, имело место. Это во-первых. Во-вторых, я знаю правила игры и поэтому никаких секретов не раскрываю. И, наконец, последнее. Меня смешат суждения российских политологов о Каримове, Узбекистане, Средней Азии в целом; мне кажется, что они, сидя в уютных московских кабинетах, черпают информацию из Интернета и питаются слухами, завезёнными в Россию гастарбайтерами…

— И вот это ты хочешь положить на лист? — скривившись и едва не тыча пальцем в сторону друга, осведомился я.

Славный парень Славян, отобрав у меня бутылку с пивом и слегка щёлкнув по носу, ответил:

— Не только. И если будешь хорошим слушателем, я тебе приоткроюсь.

Потирая приласканное место, дерзко спросил:

— Почему только приоткроешься?

— Ну ты и балда. Есть вещи, о которых я бы смог рассказать лет через двадцать.

— Вот тогда бы сам и написал.

— Нет, Бор. У меня нет времени. В воскресенье уезжаю через Россию на восток Украины.

— Ты спятил?

— Я в своём уме.

— И что ты там будешь делать?

— Ворошиловград, ныне Луганск, мой город тоже. Город, в котором я когда — то заканчивал военное училище, в котором остались мои товарищи, их родители и дети. Я не имею права остаться в стороне, когда мерзкий сектант Турчинов объявил недочеловеками жителей Донбасса и бросил на них шайки отморозков. Возможно, мой опыт поможет ополченцам наладить разведку не против украинцев, но против янки, отдавая себе отчёт, что на Украине столкнулись интересы двух самых могущественных военных держав: России и США. Значит, смогу продолжить свою прерванную работу, а значит, смогу послужить ещё раз Отечеству.

— Но ты можешь погибнуть! — ахнул я.

— Могу, — просто сказал Славян. — Но лучше спеть прощальную песню Акелы там, в полях Донбасса, чем упокоиться больным и немощным в постели на исторической родине, да к тому же находясь на нелегальном положении.

Меня вдруг подбросило. Зачем — то оглянувшись на закрытый балкон, прошептал:

— Слушай, а как же твои руководители… там, в твоей… это…

— Конторе?

— Ага.

— С конторой связи нет. Обо мне знали только двое: руководитель и его помощник Виталий. Как ты можешь догадаться, личный листок по учёту кадров отсутствует, как и ДНК в базе данных.

— И почему они не заберут тебя отсюда?

— Не эвакуируют, — улыбнулся Коля.

— Ой, да какая разница.

— Ты плохо меня слушал. О своём руководителе и его помощнике сказал в прошедшем времени, их нет в живых. Не могу же я пойти в своё «учреждение» и заявить о себе, понимаешь?

— Понимаю, не дурак, читал о таких случаях. Тогда ты вот что скажи, откуда в Ташкенте взялось ЦРУ и как они могут за тобой гоняться?

Славян рассмеялся.

— Слушай, Бор, на зелёном острове тебе обязательно нужно и должно возглавить один из отделов новозеландской разведки.

Выпятив петушиную грудь, я потребовал пояснить.

— Ну как же! — пряча улыбку, выполнил моё требование Славян. — У тебя получился своеобразный сленг спецслужб… Да не обижайся ты, чудак, ты мне здорово помог. Скажешь Камилю, пусть отсебятину не гонит, не надо использовать профессиональный сленг, читатель от этого устал. Пусть, когда это возможно, пишет в весёлой и лёгкой манере и не выдумывает сногсшибательных операций, не в кино. Русская разведка тем и славна, что из множества вариантов решения задачи выбирает оптимальное, простое решение. Очень важно, чтобы Камиль не ставил в один рост мои мысли, высказанные про себя или вслух в девяностые и нулевые годы, они были все разные, не мог я все эти годы думать одинаково…

— И передать ему наш сегодняшний разговор?

— Конечно. Камиль же должен начать с чего — то книгу и объяснить, почему её писал он, а не я. Что касается парней, чьё начальство сидит в Ленгли [10], отвечу так: ЦРУ давно прописалось в Узбекистане и даже имело здесь свою секретную тюрьму. Неделю назад случайно столкнулся с нехорошим парнем по имени Элмер, цээрушником. Этот гадёныш и его подельники двенадцать лет назад меня здорово обрабатывали в афганском застенке…

Я ужаснулся:

— Так тебя что, пытали?

Показав на руки, шею, обнажив грудь, ощерившись вставными зубами, Коля весело ответил:

— А ты думал, эти шрамы от женских поцелуев? Кислота это, братишка. А выбитые зубы — память от побоев.

Что за человек — этот Славян, не мог на него долго дуться! Закурив, задал по собственному разумению логичный вопрос:

— Ты не допускаешь мысли, что Камиля издатели могут послать куда подальше?

— Допускаю.

— И что?

— Тогда пусть перечитает Джека Лондона.

— При чём здесь он?

— У него есть замечательный роман, «Мартин Иден» называется. Там здорово описывается, как герой романа отсылал в издательства свои произведения, пока…

— Понял.

— Молодец, братишка. Если вопросов больше не имеешь, гони сюда гитару.

— Какую гитару?

— Ту, которую подарил тебе в надежде, что научишься перебирать на ней струнами.

Сбегав в Евину спальню, отыскал в дальнем тёмном углу зачехлённый инструмент, украдкой снял с него слой пыли. Передавая инструмент другу, виновато промямлил:

— Так и не научился, всё времени не было.

Пошутив:

— Водку надо было меньше жрать, да Евины капризы исполнять.

Коля освободил гитару от чехла, осмотрел её со всех сторон, приласкал будто ребёнка и, наладив струны, запел, отчего у меня запершило в горле.

Наших имён не запомнит Россия,

Наши следы заметелят снега,

Годы последние, пороховые,

Грянет салютом пуля врага.

Нас не накроют флагом военным,

Не прогремит над нами салют,

Господи Славный, Боже Всесильный,

Дай за Тобою пройти до конца.

Пропев песню талантливого Расторгуева, Славян отложил гитару. Сказав:

— Так-то, братишка Бор.

Нажал на кнопку диктофона.

[1] Район Ташкента.

[2] Местная община, квартал в городе.

[3] Сум, денежная единица Узбекистана. На 2014 год один доллар США составлял 3000 сум.

[4] National Assessments Bureau (Национальное Бюро Исследований)

[5] Сухой молодой, подобие сыра кисломолочный продукт. В готовом виде представляет шарики.

[6] Криминальные авторитеты Узбекистана.

[7] Глава службы национальной безопасности.

[8] Демократическая Республика Афганистан.

[9] Район Ташкента

[10] Штаб — квартира ЦРУ.

Часть первая. Жребий брошен. Глава 1

Bene gui latuit, bene vixit — хорошо прожил тот, кто прожил незаметно.

Выпуск авиационного училища. На плацу нам, молодым новоиспечённым лейтенантам, вручают дипломы. Дальше — прощание со своими командирами, преподавателями, инструкторами и, по сложившейся традиции, поход в ресторан, где шампанское и чего покрепче лилось рекой, а ворошиловоградские девчонки кружились в вальсе с моими товарищами. Танцевать за годы учебы так и не научился и поэтому, оседлав стул за самым дальним столом, предавался мечтам.

Позади четыре с хвостиком года трудной и напряженной учёбы, полётов, сессий и государственных экзаменов. И вот я — лейтенант с дипломом штурмана. Отгуляв положенный отпуск, прибыл в штаб авиации Северного флота. Получив назначение, выехал в дальний и затерянный среди снегов и болот гарнизон. В авиаполк нас, молодых лётчиков, штурманов, инженеров и техников, понаехало человек шестьдесят. Вот я вам скажу, было весело! Ни отсутствие достойных условий в офицерском общежитии, ни трескучие морозы не могли помешать нам наслаждаться молодостью.

Не буду рассказывать про армейские будни: для тех, кто служил, всё это знакомо, для далеких от армии — скучно и неинтересно. Службу заканчивал уже на Черноморском флоте.

Девяносто первый год оставил в памяти не самые лучшие воспоминания. Союзные республики в одночасье стали независимыми, единое управление армией и флотом разрушилось, полёты из-за отсутствия топлива и запчастей прекратились, денежное довольствие выплачивалось несвоевременно, от безделья и непонятной ситуации многие ударялись в пьянство и разгул. Не добрав до двадцати лет, со службы уходили хорошие специалисты. Золотые времена выделения квартир военнослужащим закончились. В скором времени уволился и я, имея в своём активе льготную, год за два, выслугу лет и право ношения военной формы одежды.

Глава I

«Куда пойти, куда податься?» — для меня этот вопрос возник сразу по увольнении в запас; на пенсию в миллион карбованцев не пожируешь, на хлеб не хватит. Перечитав сотни всевозможных объявлений, нашёл одно, отличавшееся своей оригинальностью: «Требуются дисциплинированные и честные сотрудники». Причислив себя к таковым, побежал по адресу. Строгому вахтёру, пожелавшему узнать цель моего визита, дерзко ответил:

— К директору, по личному.

Проникнув по ту сторону проходной, тут же присел… от неожиданности и восторга. Ощущая в коленях знакомую дрожь, раздул ноздри, хищно оскалился. Облизнувшись, как кот на сметану, остерегаясь конкурентов на предлагаемую вакансию, помчался в отдел кадров. Щедро отпуская комплименты миловидной кадровичке, написал заявление, выслушал напутствие, расписался в получении инструктажа по технике безопасности. Узнав, где находится моё рабочее место, откланялся. Представившись непосредственному начальству, вышел во внутренний двор. Настроение — лучше не надо! — и ему было откуда взяться: я попал на швейную фабрику, на которой в штатных единицах значились практически одни женщины!

Хорошая должность снабженца, рискованная и универсальная: ты и грузчик, и вышибала, и выбивала, и доставала. С начальством мне крупно повезло. Весёлый, не унывающий и вечно спешащий по своим, но никак не производственным делам, шеф Игорь, после командировки в Крым, выбил командировку в Москву. Директор поначалу отказывал:

— Ищи клиентов в Одессе, Донбассе, в Черновцах. Зачем к москалям-то ехать?

Взяв в руки рекламную продукцию новых моделей и разных номеров, Игорь присел на край директорского стола. Сунув галантерейный товар под нос фабриканту, затарахтел:

— Вы будто с перепою або с трамваю грохнулись! Ну кому, скажи, будь ласка, мы будем збувати цей товар? Одесситкам? Молдаванкам? А може, в Туретчину повезем? Так турчанки их не носят!

Высокое начальство смущённо отвело глаза от бюстгальтеров.

— А мы наших жинок приоденем!

— Так по мне нехай дивчата без цего гуляют, — громко заржал начальник отдела снабжения.

Фабрикант покраснел, укоризненно покачал полулысой головой, отвернулся, пробурчал, что нашу поездку считает затратной и бесперспективной авантюрой. Зная его слабое место, Игорь выбросил козырную карту.

— С каждой партии товару вам… десять процентов!

Начальство обиженно протянуло:

— Маловато будет.

— Добре, одиннадцать процентов!

Нервно почесав щёку, директор возмутился:

— Не стыдно с руководством торговаться?

Мой шеф, с грохотом придвинув стул, оседлал его. Бурно выражая эмоции, назвал фабриканта эксплуататором трудового элемента и даже рэкетиром с большого шляху. Тот, хорошо знавший своих подчинённых, на уловку не поддался, усмехнулся, засучил рукава, начал торг.

Через полчаса, взмокшие от долгих переговоров, стороны ударили по рукам.

Потерянные в ходе сделки восемь процентов шеф решил восстановить за счёт подъёмных, премиальных и выдуманных им подорожных. Жадная бухгалтерия со скрипом выжала из себя только командировочные на три дня, а поездка планировалась дней на десять. Выйдя от главбуха, оконфузившийся Игорь потащил меня в забегаловку. Отхлёбывая старое пиво, заговорщицки зашептал:

— Слухай сюды, Мыкола! Едем до Москвы укладаты договоры и товар повезём на продажу. Я на вокзал за билетами. Будут з Крыму звоныты насчет гарнитуры, кажи що начальство ушло видпочивать на больничный.

Товар отбирали долго, чем довели завскладом, молодую девушку, до истерики. Набитые доверху четыре чемодана отвезли к Игорю домой.

— Щобы не подменяли, — пояснил он…

Глава 2

Перрон Курского вокзала встретил нас гулом растревоженного улья, коротким дождём и подозрительными взглядами милиционеров. Проделав пару оборотов вокруг своей оси, Игорь обозрел людское море, трижды подпрыгнул, совершил ещё один оборот. Не удержав равновесие после столь сложных гимнастических упражнений, налетел спиной на бетонный столб, отпрянул от него мячиком. Крякнув с досады, назвал Москву большой деревней и на моё: «Тренируешь вестибулярный аппарат?» ответил, что выискивает виданное им раз в жизни лицо.

— Местного барыгу?

— Та ни. Вин то ли брат моего дальнего дядьки, то ли племянник тётки Ганки.

— В таком Вавилоне нас видят только карманники да цыгане, — выразил своё сомнение. — Гляди как пялятся на наши чемоданы.

— Не защемляй себе нервы, та не повреждай здоровья. У Москве це вадливо, то есть — вредно. Не страшись, у него як на арестанте буде таблица висеты.

Вытянув гусем голову и повертев ею, Игорь издал радостный возглас:

— К нам идэ дядько з табличкою.

Крепкий, среднего роста и возраста мужичок, пробившись сквозь строй дружно бегущих пассажиров, подошёл к нам. Сняв картонку, на которой были коряво выведены пять цифр, тот заговорщицки спросил:

— Знакомо?

— Це мий телефон.

— Ты Игорь?

— Я! А ты — Василь, вирно?

— Я вас пятнадцать минут ищу, глаза проглядел. Ну, с приездом, — Василий сграбастав родственника, помял его в объятиях.

— Дзенькую, — смущенно отвернулся родственник, смахнул платочком слезу, громко прочистил нос.

Впервые наблюдая шефа в таком состоянии, едва не прослезившись сам, подумал: «Какие сильные родственные чувства, обзавидоваться можно!» Однако я глубоко ошибся. Нагнувшись к чемоданам, мой начальник, но так, чтобы не заметил Василь, ехидно улыбнулся.

Едем по столице, когда-то общей для всех граждан Советского Союза, любуемся. Разве мог я тогда предполагать, что Курский вокзал встретит меня еще дважды?!

Родственник Игоря поселил нас в однокомнатной квартире, перешедшей тому по наследству от матери. Наутро, взяв чемоданы, отправились на вещевой рынок. Чем только здесь не торговали, и кто только не торговал! Крик, шум, гам, как на азиатском базаре, и толчея, как в метро. Увидев свободное место на дощатом длинном столе, спешно его заняли. Только расстегнули ремни на чемоданах, как из-за спины раздался недовольный, хриплый голос:

— Вы че, мужики, порядок не знаете? За место мной плачено, и если хотите торговлю открыть, гоните бабки.

Законы рынка надо уважать! Сказав: «Звиняйте! Вот гроши, будь ласка», Игорь расплатился с грозным мужиком. Дождавшись, пока тот отошёл на приличное расстояние, возмутился:

— Ты бачишь, як москали гостя стричают?

— Чего же возмущаться, сейчас базарные отношения, где каждый зарабатывает как может. Только мне на этом рынке расхотелось зарабатывать.

— Да ты що, сказився? — рука шефа, освобождавшая чемодан от товара, замерла. — А що такой червонный, як бурак? Может застудился?

Ответил шёпотом:

— Ты посмотри, какие девки выписывают кормой? И что они подумают обо мне?

Сопроводив взглядом стайку женщин, начальник почесал затылок, заглянул в мои глаза, хмыкнул. Проворчав:

— Добре, у хати побалакаем! Стань у двух кроках вид меня, та учися.

Зажал в руке несколько бюстгальтеров и, потрясая ими, как гетман булавой, тот стал зазывать скучным голосом:

— Кому туалэт женский? Не дорого!

При слове «туалэт» к нему подбежала бабулька и пританцовывая спросила:

— Где туалет, милок? Терпенья нет!

Покраснев, зазывала негодующе зашипел и показал на серое двухэтажное здание.

— За углом, женщина, вон за тим домом, бачите?

— Шеф, — сказал я, — здесь тебе не родная Украина, а Москва. Народ здесь культурный и поголовно с высшим образованием. Москвичи, как и представители северной столицы, любят точное построение предложений.

— А що, вон тот нехристь у тюбетейке, тоже москвич? — изошёл паром шеф. — А вон тот, со шнобелем може з Ленинграду?

— Ладно, не кипятись. Я принимаю капитуляцию, будем вместе торговать. Тем паче никто меня здесь не знает. Вешай свой «туалэт» мне на клешни.

Недоверчиво посмотрев и пожав плечами, напарник удовлетворил просьбу.

Закрыв глаза, стараясь отвлечься от постороннего шума, склонил голову. Сквозь глубину сознания до меня донёсся испуганный голос:

— Ты що, Мыкола, ни у церкви же! Або милостыню просишь?

В ответ, мол, не мешай, помахал рукой, увешанной галантерейными изделиями. Ещё раз повторив про себя только что родившийся рекламный слоган, наполнил лёгкие воздухом и во всё горло завопил:

Подходите, дамочки, покупайте шапочки,

Шапочки для близнецов, наш товар во всём хорош!

Есть из шерсти, есть из хлопка, есть из байки, есть из шёлка.

Вот в полоску, вот в горошек, в клетку есть, а есть в цветочек!

На мгновенье оцепенев от дикого крика, близ фланирующая орда женщин кинулась к нашему прилавку:

— Почём?

— А хлопчатобумажные сколько стоят?

— Третий номер есть?

— А что, шерстяные тоже стали выпускать?

— Женщина, не толкайтесь, не в автобусе!

— Дороговато!

— Фу, пакостник, нашёл чем торговать!

Сделав морду кирпичом, отвечал на многочисленные вопросы, а компаньон, широко и добро улыбаясь, принимал деньги. К одиннадцати утра чемоданы заметно опустели, зато сумка у Игоря потяжелела от купюр. Обрадованный начальник не скупился на похвалы в мой адрес:

— И где ж ты учился вирши складаты? Ну як у Шевченки, дуже добрые!

Распродав нежный товар, тут же на рынке накупив колбасы, водки и консервированные маслины, отнесли провизию на квартиру. Отдохнув с полчаса, поехали в центр столицы на народ посмотреть да себя показать. Проникнувшись моментом, прошли торжественным маршем по Красной площади, осенили себя крестом перед храмом и отправились полюбопытствовать на цены универмага. За ценой начальник не стоял: купил себе обалденную широкополую чёрную шляпу, пижонистые брюки, рубашку и короткую куртку. Венцом покупок были настоящий кожаный ремень и туфли. На мой вопросительный взгляд тот промямлил:

— Тебе после…

— Ага, завтра. Половину. Может быть.

Прибыв на базу, засели гулять. После первой стопки, сморщившись, придушенным голосом Игорь оценил напиток:

— Ну шо узяты з москалей, всю горилку спохабили.

Однако, нелестный отзыв о качестве «Московской» не помешал нам веселиться до двух часов ночи.

Наутро, кое-как побрившись и захватив с собой минералки, отправились на работу. От вчерашнего моего задора, вместо весёлого, бойкого и нахального голоса, из горла вырывались похожие на сип одряхлевшего петуха звуки. У компаньона голос был не лучше. Стирая большим, как украинская степь, платком холодный пот со лба, шеф пробормотал:

— Що — то дамы не подходют. Може вид нас сивухой воняе, га?

Не ответив, похватав как попало бюстгальтеры, понурив голову, проклиная галантерейный бизнес, пошёл вдоль рядов. Удача и на этот раз нам сопутствовала. Вернувшись за очередной партией, увидел повеселевшего начальника с полупустыми чемоданами. К часу дня торговую операцию закончили и, как полуумки, прямо за рабочим местом стали подсчитывать прибыль.

— Клондайк! — воскликнул начальник. — Жалко, що не узяли побольше этих…, як его…

— Трусиков? — подхалимски пропел я.

— Та ни, шостых номеров бюстов, вот чого. Видно москвичек сисястых богато, як думаешь, Мыкола?

За подсчётом денег не сразу приметили двух здоровенных, совершенно лысых парней, явно давно нас пасущих.

Пока компаньон дрожащей рукой распихивал рубли по карманам, те успели преодолеть расстояние, отделявшее их от прилавка.

— Законы соблюдаем? Налоги платим?

Ответил на их языке:

— А вы чё, мусора?

Пацаны, обделённые умом, вскипели, замахали руками.

— Ты, чмо, кого мусором назвал?

Незаметно толкнув Игоря бедром, подал сигнал: «Приготовиться к бегству». Освобождая ему пути отхода, обошёл прилавок. Отвлекая внимание базарных сборщиков налогов, сказал:

— Если ты коренной москвич, то должен знать, что «мусор» — это аббревиатура и читается как Московский Уголовный Сыскной Оперативный Розыск. Усёк, двоечник? Ну тогда вали отсюда и кореша своего не забудь прихватить.

Такой выходки эти балбесы не ожидали и, обескураженные, исчезли в толпе.

— Мыкола, це ж бандюги!

— Ясно, что не налоговая инспекция. Так что хватаем чемоданы и уносим ноги, пока рэкетиры не очухались. Их, видать, по рынку целые бригады рыщут в поисках таких лохов, как мы с тобой.

Дико вращая головой и лапая дрожащими руками свесившиеся чемоданные ремни, Игорь показал в сторону:

— Тикаем до тих ворот, там я бачил ментов, може помогут.

— Ага, помогут. Забыл, как в Симферополе вляпались? Менты с этими заодно. Лучше пойдём вдоль стены, в сторону леса.

Вот и окраина рынка. Протолкав пустой багаж в проём бетонного забора, нырнули в него сами. Мы уже потом, сидя на квартире, лакая самопальную водку, долго спорили: какой дурак первым предложил лезть в дыру, и кто виноват, что не заметил плетущийся за нами хвост.

— Привет, беспредельщики! — душевно приветствовал нас мускулистый парень, по всем признакам походивший на руководителя шайки.

— Тикаем у дирку, — взвизгнул Игорь.

Как же, такие они дурни, чтобы дать нам удрать! Прекрасно знавшие местность разбойники обложили провинциальных лопухов со всех сторон. Спасительное отверстие в стене, куда предложил тикать шеф, было закупорено с той стороны двумя быками, недавно мозолившими наши глаза у прилавка. Просунув половину туловища в проём, владелец золотой цепи плюнул в мою сторону.

— Слышь, Рэмба, вот этот, помоложе который, сука, нас мусорами обозвал.

Бригадир Рембо укоризненно покачал квадратной башкой.

— Нехорошо честных пацанов обижать, извиниться надо и штраф заплатить.

Будто не понимая намёка, развёл руками:

— Извини, братан, больше не буду, честное комсомольское!

Выскочив пробкой из заборной дырки, братан запрыгал мячом, изрыгнул:

— Да ты чё падла гонишь? Глянь, Рэмба, он меня за фраера держит! Да я его…

— Погоди Шмель, он не понял, а щас поймет.

Члены бригады, они же соратники и партнеры по бизнесу, достали из-под курточек нунчаки, как умели, закрутили ими. Получить такой штукой по черепу приятного мало, и лучше всего подчиниться требованиям грабителей. Игорь в ситуации разобрался быстрее меня, полез во внутренний карман куртки, вынул наспех перетянутую резинкой толстую пачку рублей, поднёс её предводителю шайки.

Недоверчивый Рембо, ухмыльнувшись, подал команду:

— Метла, проведи шмон у фраерка.

Парень с дворницким погонялом, будто с рождения только этим и занимаясь, грубо схватил фраерка за шиворот, подвёл к забору, приказал поднять руки, приставить ладони к бетонной поверхности. Профессионально подбив в стороны его ноги, приступил к досмотру.

— Есть! — радостно воскликнул чистильщик чужих карманов буквально через считанные секунды и передал пачку, чуть тоньше первой, бригадиру.

— Порядок! А теперь давайте, гости дорогие, топайте до хаты.

Восемь джентльменов удачи дружно и очень весело захохотали, заулюлюкали, посоветовали почаще приезжать в столицу, посещать рынок и делиться с ними прибылью. Затем, став колонной, разбойники двинулись в сторону тёмного леса.

Подобрав с травы пустые чемоданы, мы пошли в обратном направлении. Пройдя в молчании минуты три, Игорь разразился бранью. Досталось многим и в первую очередь Ельцину, мэру Москвы, районному управлению по борьбе с организованной преступностью, бандитам всех мастей, а под конец подчинённому, то есть мне. Облегчив таким образом душу, озабоченно спросил:

— Що будем робыть, Мыкола?

— Мне по уставу не положено поперёд батьки мысли высказывать, — не без иронии ответил начальству.

До места, куда посоветовал топать нехороший парень Рембо, дальше шли молча, каждый по-своему оценивая происшедшее.

«Не получился из меня нувориш, а жаль, деткам и жене подарки бы привез московские, пряники тульские да конфеты шоколадные!»

О чём думало начальство, не ведал, но, подходя к дому, оно начало мурлыкать:

Як батько заграе, ворог враз рыдае

То ити до кого молодому козаку

Червони ливоруч, били проворуч.

Пиду я за батька на гражданьскую вийну.

Любо, братцы, любо, любо братцы жить

З нашим атаманом, ни приходится тужить.

Молодцевато взмахнув рукой, притопнув ногой и заменив царя на гетмана, козак закончил припев:

Любо, братцы любо, любо братцы жить.

За гетмана, за веру буйну голову сложить.

За короткое время совместной работы немного узнал Игоря, и если тот запел про любимого и горячо обожаемого батьку Махно, значит, в его хитромудрой голове созревал план, в данном случае план спасения. Чтобы не мешать рождению его замысла, продолжил размышлять о трагизме положения: «Как теперь выбраться из этого московского муравейника и добраться до тихого, уютного, зелёного и вечно юного города, в котором ждут меня близкие? Заяву настряпать в ближайшем отделении милиции и слезу пустить? Но ты же, Коля, знаешь, что Москва слёзы и особенно слёзы приезжих не любит и им не верит».

Заглушить досаду нам помогла вчерашняя водка, почерствевший хлеб и несколько сиротливо лежащих на дне банки маслин. Выпив, начальник стал махать кулаками и кричать:

— Нужно було тим хрякам мордасы побить, га?

Хитрющий начальник таскал меня повсюду не как компаньона, а как пса-охранника. На его провокацию не ответил, побоялся, что, обидевшись, тот, чего доброго, бросит подчинённого подыхать в огромной Москве, где-нибудь на вокзале или под забором.

Включив телевизор, прилёг на тахту. Смотреть нечего, скучно и страшно: на одном канале Немцов с Гайдаром умничают и дурачат народ, на другом Борис Николаевич с глубокого похмелья обещает россиянам райскую жизнь в недалеком будущем, на третьем канале показывают Грозный в дыму и пальбе. Наконец молодой и здоровый организм сделал своё дело, и я погрузился в сон.

Пробуждение в чужой квартире, вдали от родных берегов, не всегда благотворно влияет на психику. Случись такое, скажем, в девятнадцатом веке, любой на моём месте обязательно перекрестился и в ужасе произнёс «чур меня, чур», но на закате двадцатого века заклинания потеряли свою актуальность и пахли анахронизмом. Помня об этом, я не воскликнул, я спросил своего руководителя:

— По бабам, что ли, собрался?

Перед зеркалом стоял не просто Игорь, а Игорь Юрьевич! Купленная вчера шляпа сидела на его голове, слегка съехав набок, отутюженные брюки серого цвета облегали не худой зад и сползали книзу тонкими стрелками; рубашка нежно-голубого цвета с рукавами по локоть придавали лицу благородный вид. А туфли, туфли! Да в нашем городе любая женщина при виде таких черевик, бросив своего ухажера в нечищеных и рваных башмаках, заломила бы ручки и попросила любви. Последним штрихом в наряде Игоря Юрьевича был ремень, настоящий ремень, кожаный, не то, что у меня на джинсах, облезлый и дерматиновый.

— Игорь Юрьевич!

Чуя подвох, тот недовольно.

— Що треба?

Допустив в голос нотку озабоченности, сказал:

— Ты упустил самую главную деталь, а без этого твой гардероб лишается шика.

Осмотрев себя спереди и не найдя изъяна, Игорь Юрьевич повернулся к зеркалу задом.

— Говори вражина, где саботаж у моём гардеробе?

— Я, когда шлялся по рынку с товаром, слышал, как два пижона меж собой обсуждали новую московскую моду. Тебе скажу и больше никому.

— Ну же!

Посмотрев на входную дверь, шёпотом сообщил:

— Сейчас модно под серые брюки надевать белые в красную розочку трусы, зелёные носки и шнурки — один жёлтый, другой коричневый.

Не оценив шутки, шеф сполна оценил умственное развитие подчинённого, красноречиво покрутив пальцем у своего виска, затем аккуратно, будто мину с заведённым часовым механизмом, положил шляпу на тумбочку. Присев рядом со мной, сказал:

— Мыкола, дило у нас с тобою тютюн и грошей доихати до дому немае, так?

— Ну так.

— Поки ты видпочивал, я дещо придумал! Слухай…

В течение получаса шеф очень красочно, применяя всевозможные жесты и бегая по комнате, излагал свой план. Действительно, пока я спал, тот время зря не терял. Вооружась телефоном и записной книжкой, хранившей информацию о таких же пройдохах, как он сам, нашёл то, что нам требовалось. План был хорош, в случае его реализации мы могли разжиться деньгами, но в случае его провала дальнейшая судьба и его, и моя была бы незавидной.

Ровно в восемнадцать ноль-ноль вышли из дома. После короткого дождя в воздухе пахло прибитой пылью, выхлопами перегара автотранспорта и недвусмысленным ароматом, исходившим от недалеко расположенного мясокомбината. До метро прошли прогулочным шагом, озираясь и облизываясь на встречных москвичек. Шеф, то и дело восторженно толкая меня в бок, звенел:

— Дывысь яка дивча! Що корма, що груди, як яблуки! А ножки як гарматы у броненосця!

— Что за гарматы?

— Орудия среднегу калибру.

— А ты предложи ей нашу продукцию, но, боюсь, пока привезёшь товар с фабрики, красотка состарится.

Поняв намёк, провинциальный донжуан кратко ответил:

— Гроши будут.

Дойдя до небольшой автостанции, нашли переход, спустились в него и попали в метро, где народу как на первомайской демонстрации трудящихся. Общим течением нас занесло в вагон. Мне было легче переносить тяготы и неудобства поездки в спрессованной людской массе, но для Игоря это была катастрофа. Подняв к потолку вагона шляпу, он с кем-то ругался, то и дело призывал в свидетели чёрта лысого, пихался свободным локтем. Проехав несколько станций, вышли на перрон. Осмотрев свой головной убор, шеф проворчал:

— Тисняна, як на Сорочинской ярмарку.

Жить в столице только на первый взгляд весело, беспечно и свободно. Не сладко приходится её коренным жителям. Стеснённые понаехавшими из других городов и стран содружества гражданами, москвичи возмущались:

— Понаехали на нашу голову! Сидели бы у себя дома на печи да самогон жрали! Пройти невозможно.

Подняв голову к указателю станций, мой руководитель тоже возмутился:

— Ну що за метро? Куды тепери ехаты?

— Давай спросим у дежурного.

Спросили. Оказалось, что сошли мы на нужной станции, но чтобы попасть в пункт назначения, нужно через переход перейти на другую ветку. Поблуждав в лабиринтах подземелья, истощив и без того подпорченные нервы, наконец оказались наверху.

— Где же твой чебурек обитает, тут же одни заводские постройки с потухшими трубами.

— А бис его знае, спытаты треба.

Навстречу нам, как по заказу, шла невесть как оказавшаяся в этом захолустье женщина с сумками в обеих руках. Издав радостный крик, Игорь, размахивая руками, бросился к ничего не подозревавшей жительнице окраин:

— Жинка, будь ласка…

Побледневшая жинка, шарахнувшись в сторону, заголосила на весь район:

— Милиция! Грабят!

Оторопевшему начальству я объяснил:

— Она тебя за маньяка приняла.

— Так я же у капелюхе!

— Ну и что с того? Сейчас в шляпах разгуливают поголовно маньяки, бандюганы, сутенёры и бизнесмены, — во всю веселюсь я. — Скажи спасибо, что ментов рядом не было.

Подбоченясь, осмотрев округу, Игорь принял решение:

— Нужно ловыты такси.

Такси в такой район в поисках клиента не заезжает, но, на наше счастье, после томительного получасового ожидания заметили машину. Водитель старого «москвичонка» адрес знал, часто подвозил туда людей неславянской внешности, очень нахальных и злых. Доставив нас по адресу, тот напутствовал словами:

— Мужики, район здесь нехороший, бывает, что постреливают.

Шагая по неширокой, но для легковушек в самый раз, дороге, повели беседу.

— А у тебя другого чебурека-бизнесмена не нашлось в записной книжке, где-нибудь рядом с Кремлём? Ну кто может держать здесь контору?..

— Офыс, — подняв палец, поправил меня друг чебурека.

— Офисы за бугром, а в таких местах только конторы и преимущественно ритуальных услуг.

— Типун тобы на язык! Тьфу, тьфу, тьфу! — сплюнул шеф через левое плечо. — Ни забувай, що ты — мий охоронец, и я твий босс.

— Звучит, будто похоронец…

— Ну що ты за людына така?! — возмутился босс. — Хай, буде охранник, як у москалей. Усё, прибули.

Перед нами квадратное двухэтажное здание с вызывающей табличкой «Арарат». Открыв парадную дверь, я сказал:

— Старайся говорить на русском, ладно? А то чебурек может чего не понять.

С достоинством посмотрев на меня, босс важно заявил:

— Украиньска мова, найкращия у сём свиту.

— Тогда я тебя буду величать — пан голова.

— Добре!

Войдя в единственный подъезд, поднялись на второй этаж, на площадке которой стоял гражданин закавказской республики.

— Чево нада?

Роли распределены, каждый играет свою, и первым начал я:

— Ты шо бугай, зыркало своё разуй! Не узнал?.. Беги, доложи своему патрону шо Бакс прибыл с Киева.

Вытаращив глаза и лениво процедив:

— Лав.

Парень растворился в тёмном коридоре.

Пан голова толкнул меня плечом.

— Що це за «лав»?

— А я знаю? Поэтому еще раз говорю, если ты начнёшь цекать, а тот лавкать, друг друга не поймёте. Ты его давно знаешь?

— Вин мий знайомый с Кыиву, Днипропетривську, та Крыму.

Возвратившийся дежурный по площадке пригласил войти:

— Налэва, второй этаж.

Следуя указанным курсом, попали в комнату, сплошь заставленную вёдрами с причудливыми деревцами, горшками с невиданными цветами и огромным, встроенным в стену аквариумом с заморскими рыбками. В конце оранжереи у стеклянной двустворчатой двери, кокетливо улыбаясь, стояла наикрасивейшая, с волшебной фигурой черноокая девушка. Не выщипанные, изогнутые серпиком брови слегка подрагивали, пухленькие, искусно напомаженные губы, в уголках которых едва пробивался пушок, приоткрылись бутоном, обнажая беленькие зубки, чёрные смоляные волосы рассыпались по плечикам.

На квартире, обсуждая план операции, отработав в общих чертах какую-нибудь деталь, оттачивали её, словно хороший токарь обрабатывает до микрона заготовку. Разыграли несколько вариантов действий на случай бегства, справедливо полагая, что в офисе-конторе «знайомого» засели вооруженные и жадные до крови бандиты, но увидеть такую красоту не чаяли! Игорь не устоял, дрогнул! Он размагнитился! Он потерялся в сиянии глаз девушки! Одним словом, он был полностью деморализован! Сняв шляпу, отставил левую ногу, растянул рот до ушей и готов был выпалить чушь, которую обычно говорят мужики, влюбившиеся с первого взгляда. Боясь потерять начальника, пришёл ему на выручку, для начала наступив на носок его парадно-выходных туфлей, затем обратившись к красотке:

— Шо коза уставилась, пацанов не видала?

Атмосфера сразу нормализовалась, и её химическая формула избавилась от лишних примесей. Дёрнувшись, красотка нервно застегнула будто ранее незамеченные верхнюю и вторую пуговицы на блузке, молча отворила створки двери.

Большущий кабинет, куда мы вошли, был заставлен дорогой, но на вид очень тяжёлой мебелью, расставленной бессистемно и безо всякого вкуса. Глядя на эти дрова, можно было предположить: первое, хозяин кабинета, постоянно ожидая нападения конкурирующих с ним братков, планировал этой мебелью баррикадировать окна и двери; второе, хозяин положился на дизайнерские способности своих телохранителей с тремя классами образования. При нашем появлении стоявшие по бокам кресла огромные небритые парни приняли воинственный вид, зато развалившийся в кресле невзрачный на вид мужичонка, не выжидая положенное по бандитскому протоколу время, проявил радость. Поднявшись, тот растопырил самолётиком руки, блеснул фиксой, воскликнул:

— Барев [1] Игар, тангакин! [2] Сколко лэта и зыма прошол, вах!

— Прывит, дорогый Ашотыч!

Друзья обнялись, принюхались, заглянули друг другу в глаза. Отстранив и держа приятеля за плечи, Ашотыч полюбопытствовал:

— Слюшай, гдэ шапка покупал? Совсэм нарядный, как горный жигит!

— Так то у Кыиве, на Хрещатике! — соврал «жигит».

Мордовороты под сто девяносто ростом, изучающе вылупились на меня. Ответив им улыбкой, отвернулся, дёрнул для их устрашения плечами, дрыгнул ногами, издал из себя звуки, похожие на «ос».

Пригласив дорогого гостя присесть в кресло, Ашотыч прокричал в сторону двери:

— Ануш, ахчикс [3], давай, метай на стол, что на пэчка лэжит!

«Чудной язык армянский, красивый и певучий. Надо запомнить слова, чтобы блеснуть новыми словами перед женой и случайными подругами», — мелькнула мысль.

Красавица Ануш поставила на столик непочатую бутылку коньяка, принесла сыр, плитку шоколада, тарелочку с тонко нарезанными кружочками лимона, пожелала приятного аппетита. Одарив меня холодным, как ледник на вершине Арарата, взглядом, девушка вышла. Один из охоронцнев настороженно сопроводил красавицу до самого выхода, облегченно вздохнул, послал в мою сторону косой и злой взгляд, говоривший: «Твоё счастье, что не хлопнул нашу девушку по попе».

Поймав и задержав его взгляд, послал тем же способом ответ: «Может, ты бы так и поступил на моём месте, но я уважаю законы ваших гор, в чужой монастырь со своим уставом не хожу. Но ты и твои братья тоже должны уважать законы наших лесов и русских равнин».

Тем временем друзья, выпив за встречу, заглянули в прошлое. Перебивая друг друга, вспоминали похождения в Киеве, делишки, обстряпанные в Одессе, Ереване, общих знакомых, удачах и промахах.

Отворотясь от охранников, стоя в дверях, как цербер, размышлял о своей незавидной доле и собачьей работе, глотал слюнки, вспоминая домашний борщ, шмат сала в холодильнике, припрятанную в тайнике армейскую фляжку со спиртом. Но вот за столиком переговоров послышались горячие нотки: Ашотыч твердил о тысячах долларов, его визави, демонически смеясь, говорил о десятках тысяч. Выпитый коньяк и несговорчивость гостя так раззадорили хозяина бандитского логова, что в ход пошли угрозы:

— Дарагой, отсюда пут лэжит черэз мой трупный тэла.

— Брось кидаты понты, ни на сходки же! — хлопал Ашотыча по плечу Игорь. — Спытай усякого, хоч Грица, хоч Лютого, а хоч Василя с Подолу, що я слово тримаю.

«Вот артист провинциального театра, сейчас вляпается с кликухами несуществующих киевских авторитетов. Вон уже охранники локаторы навострили, подобрались», — запереживал за своё и здоровье начальника.

Однако Игорь своего приятеля знал лучше. Кивнув в мою сторону, зловеще произнёс:

— Ну, а що касаемо твийого тила, цэ можна зробыты через мийого абрека — душегубця. Слухай сюда Ашотыч, що я ещё кажу…

Не желая далее слушать кореша при посторонних, Ашотыч показал своей охране на дверь и приказал закрыть её с той стороны. То же самое было велено и мне.

Мордовороты, бросив пару слов девушке, вышли покурить, я же сел напротив красавицы.

— Меня с детства нарекли Колей, а вас, как я понял, Аннуша?

Бросив взгляд на закрытую дверь, девушка, помня моё нахальство, неохотно вступила в разговор:

— Ануш, и пишется имя с одним «н» и без «а» в конце имени.

— А ах…ахч…

Девушка блеснув зубами улыбнулась:

— Вы неправильно говорите, правильно произносится — ахчикс, что значит— дорогая.

— Вы прекрасно говорите на русском.

— Я в Москве родилась и здесь училась.

— А этот, — показал на дверь, за которой слышались звуки, очень похожие на разнотональные хрипы удушаемого, — который с ёжиком на голове, вам кто, патрон?

Красавица вспыхнула, вызывающе ответила известной, но редко встречающейся фразой:

— Родителей не выбирают!

— А…

За моим «а» не последовало «б» — помешали церберы. Оседлав стулья, искоса поглядывая в нашу сторону, те стали вести интересную беседу, причём один говорил на своем языке, а второй отвечал с ужасным акцентом на русском. Из их трёпа следовало, что только вчера на Пушкинской площади они покрошили автоматно-пулемётными очередями десять конкурентов их хозяина; утром от подложенной ими же мины взлетел на воздух «мерседес» с самыми влиятельными членами Серпуховской группировки; два дня назад хозяин подмял под себя Одинцовскую бригаду, при этом лично расстреляв несогласных. В их одной на двоих мозговой извилине, как они ни старались напрягать мышцы лица и чесать затылки, страшилки больше не рождались. Единственное, что ещё смогли выжать из себя, было: во мне и моём боссе они видят провокаторов, которых, если на то будет воля руководства, умертвят средневековым способом.

На меня байки не подействовали, но слабое, восприимчивое женское сердце приняло эти угрозы всерьёз. На её эмоциональную речь, произнесённую на армянском языке, бандиты хором ответили на русском: «Молчи! Папа сам знает, чего дэлает!»

«Колян, ну — ка расскажи горячим закавказским парням сказку, но покруче, да помокрее», — потребовал внутренний голос.

Подчиняясь команде, удобно устроился на стуле. С большой долей уверенности предполагая, какой последует ответ из уст девушки, произнёс:

— Ануш, пока наши боссы — паны дерут себя за чубы, расскажите о себе что — нибудь.

Посмотрев на насторожившихся хранителей драгоценного тела её папаши, девушка предпочла обратное:

— Нет, лучше вы о себе.

Быстро набросав в уме полную драматических страниц книгу жизни, дополняя её кровавыми событиями, начал повествование:

— А что я? Родился под мокрым забором, вырос в детдоме, среди таких же горемык и босяков. Воровал, грабил прохожих, потому как жрать хотелось. Первый раз сел ещё малолеткой, сберкассу неудачно бомбанули. Вышел через год по условно-досрочному. Приехал в Москву искать счастья, ну и встретил пацанов из Солнцево. Сначала всё шло путём, везло крупно, даже заимели связи с итальянской Коза Ностра, но потом нас выдал один пёс шелудивый по кличке Гриб. Загребли всю нашу братву, и каждому свой срок — кому двадцать, а кому и пожизненно дали.

Как бы заново переживая события тех далёких страшных дней, издал мучительный стон. Дико зыркнув на изумлённых, поддавшихся вперёд охранников, проскрежетал зубами. Приняв из рук девушки стакан с минералкой, постучал зубами о стекло, пролил исходящую пузырями влагу на грудь, тяжело задышал.

Печально улыбнувшись взволнованной, ломавшей длинные пальцы красавицы, продолжил:

Дали мне восемнадцать лет с конфискацией всего имущества, которое состояло то из одной рубашки и пары дырявых носков. Мотать срок нас отправили в тундру, холодную и голодную. Через год малява с воли пришла. Пацаны, те, что остались пока на свободе, сообщили, где прячется выдавший нас Гриб. Собрались мы всей честной компанией на сходняк, экстренное совещание. Был среди нас один совсем озверевший кореш, его даже «кум» боялся, вот он и говорит: «Честная публика? Надо гада того, что выдал нас, порешить! Как смотрите на это, урки?» Все кричат, орут и требуют возмездия. Подумали пацаны и поручили это задание мне. Сообща сделали подкоп, и я полез. Долго полз, ещё чуть-чуть, и был бы на свободе. Не пофартило, с той стороны ограды шли «хозяин» со своим замом и о чём-то спорили. Что оставалось делать, выскочил я из подкопа с двумя перьями в руках и порешил их. Долго мыкался по тундре, потом по тайге. Грибами да ягодами питался, один раз зайца поймал да сырым сожрал, в села не заходил, остерегался. Через месяц вышел на станцию, оборванный и голодный. Доехал до Екатеринбурга, а через неделю был уже в Москве.

Допив оставшуюся в стакане минералку, пробуравил прищуренным взглядом внимательных слушателей. Делая ударение на некоторые слова, произнёс:

— Нашел я ту гниду, замочил страшно. Голову отправил посылкой пацанам на зону, а ноги с руками подбросил следаку, который принял донос от Гриба. Солнцевские братки посоветовали уйти в горы, где я и спрятался. Занимался разбоем, мочиловом. Под Владикавказом меня приметил Бакс, мой нынешний босс, который с вашим боссом лясы точит.

Дальше врать язык не поворачивался, и я замолчал.

Ануш рассказ совсем не понравился. Брезгливо наморщив носик, отодвинулась к краю стола, прижала кулачки к груди и в таком положении замерла. Бандитам же история пришлась по душе, и они на какое-то время потеряли ко мне интерес.

Напевая себе под нос «Мурку», наблюдая за поведением окружающих, рисовал в разболевшейся голове возможную картину: «Если Игорь задержится в гостеприимном кабинете ещё на полчаса, ситуация может поменяться. Вполне возможно, что мордовороты, переварив услышанное, поймут, что я блефовал. Тогда придётся воспользоваться скорректированным новыми обстоятельствами планом «Б»: разбивать о головы парней горшки с цветами, деформировать о их черепа вёдра с деревцами и, взяв в заложники их босса, попросить того показать содержимое сейфа. Прикрываясь Ашотычем, как живым щитом, выскользнуть на улицу, сесть в стоявший рядом со зданием «мерседес», уйти от погони и раствориться в потоке машин на столичных проспектах. Хватит тебе, Игорь Юрьевич, заниматься болтологией, выруливай из кабинета. Пора ноги делать».

Возможно, моя жгучая, как невидимая молния, мысль прожгла его сознание, а может, к чему склоняюсь больше, он просто устал пить, но створки распахнулись, и на пороге, держась один за другого, появились друзья.

— Смотри, дарагой, ты гарантийный слова дал! — слюнявя щёки Игоря, пьяно икнул Ашотыч.

— Не страшись, возверну быстро, — лобызая щетину Ашотыча, обещал Игорь. — Я слово тримаю.

Повернувшись к своей охране, главарь распорядился:

— Скажэтэ Геворгу, пуст гастей до гастыныца подбрасает. Какой гастыныца нада, дарагой?

— Интурыст.

— Да, пускай туда…

Во дворе, пуская из-под днища сизый туман, урчал мотором трёхсотый «Мерседес». Открыв заднюю дверь машины, я слегка прогнулся:

— Прошу, пан голова.

Пан, важно расположившись на сиденье, всё ещё находясь в образе, спросил:

— Пистоль не сгубил?.. А бомбу с гранатой?

Заняв, как положено охраннику, переднее сиденье, доложил, что всё в полном порядке, и незаметно для посторонних показал пану кулак.

Пока машина проезжала промзону, в мозгу Игоря произошли изменения: уверовав в пьяном угаре, что он действительно знатная особа и руководитель крупного криминального сообщества, приказал мне, холопу, молчать, наблюдать за дорогой и быть готовым к встрече опасностей. Закурив прихваченную у Ашотыча сигару, обратился к водителю:

— Давай, хлопче, швыдче.

Огрызнувшись и выпалив целую серию матерных слов, хлопче нажал на педаль газа, как умел, обогнал впереди идущие машины и по укоренившейся привычке выскочил на встречную полосу. Сигналил, дерзко показывая кулак шарахавшимся в стороны машинам, хлопче кричал в открытое окно:

— Куда едэшь, козёлный ишак?

Через полчаса гонки закончились. Высадив нас у гостиницы для иностранцев, коими мы после развала Союза являлись фактически, «мерседес» умчался в ночь.

— Ну и к чему эти фокусы? Высадились бы у метро и поехали домой, — озираясь по сторонам, спросил пана голову.

— Для понту, — ответил тот, — и щоб показаться важливым.

Уже засыпая, дал себе слово — больше ни в какие загранпоездки не ездить, а возлежать на диване под боком жены и во всем её слушаться.

Проспав остаток ночи и часть утра, весь день готовились к отъезду. За два часа до отхода поезда, голодные как волки, прибыли на Курский вокзал, приобрели билеты в купейный вагон и засели в буфете. На вчерашних дрожжах начальство после пива быстро захмелело, стало подозрительно щедрым и отстегнуло мне сто долларов. Для Москвы это не деньги, и я решил их потратить на покупку гостинцев.

Всю дорогу, возлежа на мягком купейном ложе, буржуй Игорь ублажал себя любимым «Амаретто», а из всех закусок предпочитал не менее любимые маслины и дорогущее салями.

Из московской поездки я вынес неприязнь к гражданскому начальству, но зато открыл в себе новое качество, до сих пор дремавшее в глубинах сознания, — нахальство.

Отдохнув день, прибыл на фабрику. Отыскав в бухгалтерии бывшего босса, вручил ему заявление об уходе по собственному желанию. Сказав: «Да ты що, сказывся», тот потащил меня в пивную. Были уговоры с его стороны, обещание новых поездок и возвращение из них на собственных машинах с полным багажником денег. Уговоры, пустые лозунги и призывы разбивались о стену моего твёрдо принятого решения.

Выйдя за проходную, пересчитал оставшиеся от заначки карбованцы, обзвонил товарищей. Вечер в компании однополчан. прошёл весело и шумно.

[1] Здравствуй (с армянского)

[2] Дорогой(арм.)

[3] Девочка, дочка (арм.)

Глава 3

Отсидев под домашним арестом целую неделю, наконец получил амнистию. Единственным утешением ежедневных вылазок в город было ощущение свободы от женской тирании, но не более. Набеги на организации, которым требовались сотрудники, желаемой данью обеспечить не могли, и я, сужая кольцо неохваченных учреждений, приближался к центру города. В этом скопище дорогих магазинов в одном из них работал мой стародавний товарищ и хороший парень по имени Леви. Занимал он, как и положено лицу еврейской национальности, ответственную должность директора. Работников, точнее работниц, подбирал лично, по им самим придуманной шкале оценки качеств, которыми должны обладать его сотрудницы. Эта шкала работала отменно и приносила товарищу не только финансовую прибыль. Персонал, состоящий исключительно из молоденьких девушек, привлекал богатых горожан и бездельников, бандитов и милиционеров. На незамужний коллектив блондинок каждую среду приезжал полюбоваться сам глава области, соблазнял их высокой должностью и огромным, выкроенным из бюджета окладом.

Среди такой сказки разговоры о политике, погоде, житейских проблемах и остальной мелочи, что Леви, что я, считали кощунством, и поэтому для встреч выбрали близлежащее кафе под названием «Русалочка», в котором роль официанток исполняли грубые и невоспитанные, предпенсионного возраста женщины.

Попивая кофе, Леви раскрыл пару секретов своей новой сотрудницы, возмутился ценами на рынке, предложил разогнать Верховную Раду дубинками, а спикером назначить всеми уважаемого дядю Соломона, своего соседа. Наконец, убавив громкость, прошептал:

— Что ты скажешь насчёт заработать?

Левины привычки я изучил, знал, что сейчас он снимет очки, протрёт линзы и начнёт мурлыкать что-нибудь из шансона. На этот раз он успел совсем немузыкально исполнить только две строчки любимой им песни:

Когда еврейское казачество восстало,

В Биробиджане был переворот…

— Слышь, атаман, что у тебя за привычка ставить многозначительную паузу? Ты пока не перед прокурором, давай, колись!

Нацепив очки, по-особенному выговаривая слова, Леви сказал:

— Так это чтобы ты понял важность всего того, что тебе доверяю. А доверяю тебе очень щекотливое и очень денежное дело!

— Леви, я тебя знаю сто лет? Ты кто по жизни? Торгаш! А торгаш с законом дружить не может, так? Так. Я говорю — нет, если твоё «денежное дело» пахнет отсидкой.

Товарищ предпринял попытку обидеться.

— Мы занимаемся честной коммерцией, и с чего некоторые считают нас жуликами?

— А с какой радости ты печёшься о моем достатке?

Словно перед ним толпилась куча народа, которых он призывает в свидетели, товарищ трагически воскликнул:

— Господа, я имею делать добро этому босяку, так они ещё ругают меня! Так и дело не в тебе, во мне.

— Тогда продолжай, — разрешил я, зная, что в ущерб себе работать он не станет. — Но смотри, казачий атаман, чтобы без уголовщины.

— Ну что вы говорите? Ну какой может быть толк в грязных делах? Мы — честные торговые люди, и вы это знаете!

— Чего это ты «выкать» стал?

— Так от вашей выходки у меня в мозгах наступил сумрак, потемнение в глазах, а в душе наступила осень!

Чем мне нравился Леви, так это своей отходчивостью и быстрым переходом от пафоса к конкретике. Сдвинув очки на переносицу, называя меня на французский манер, сказал:

— Николя, тебе надо снестись…

— Я не курица, чтобы нестись.

— Ты посмотри какой остряк, ну прямо как наш дядя Соломон! Я же тебе говорю, надо снестись в Киев и отвезти пакет.

Заключённый супругой под домашний арест, я был лишён возможности подурачиться, но теперь, обретя свободу, такая возможность снова появилась. Понизив голос до полной конспирации, просвистел в Левины уши:

— Да ты что, дружок, а если в этом конверте твоё, как резидента Моссада, донесение? Меня же служба безпеки упакует и упечёт на каторгу, куда-нибудь в Донбасс, дадут кайло в руки, а ноги украсят кандалами. Леви, это называется измена родине, ферштеен?

Досадливо поморщившись, тот сказал:

— Ой, всё шутим, да? Да зачем нам Моссад, когда всё продано и куплено! Так едешь? Проезд до места и обратно будет сполна оплачен, и командировочные будут достаточными.

Думать мне было незачем, на пенсию от Министерства Обороны дальше овощных рядов лучше не ходить, обслюнявишься, глядя на нагло вывешенные жестокосердным частником колбасы, окорока, буженину и другие копчёности.

В день отъезда, предупредив супругу, прибыл к Левиному дому на инструктаж.

— Конверт спрячь подальше. Вот билет, деньги и… только не напивайся, как животное, о котором мне говорить неприятно и даже думать о нём.

Спрятав передачу в куртку, дружески толкнул Леви в плечо.

— Лёва, а ты сало ешь?

Возмущённо, словно курица, Леви закудахтал:

— Как можно такое говорить…

— Не ври, не ври старшим по званию, по глазам вижу, что жрёшь, когда твоей Изольды дома нет. Под одеялом что ли лопаешь, сознавайся!

Добряк Леви покачал головой.

— И это говорит тот, кому я делаю в ущерб себе денежное дело? Так он еще, господа, меня жестоко срамит перед соседями, такими же честными и порядочными евреями. Ну разве можно дожидаться огромного спасибо, если у человека в голове туманно?! Я хочу этой неблагодарности принести достаток в дом, а он?! И разве есть в вас стыд, скажите? Так у таких его не бывает, им зазорно занять совесть у порядочных людей…

— Стоп, Лёва, погоди малость, — перебил товарища, — дай своей глотке отдых.

Мгновенно перестроившись, будто не было секунду назад хватающего за сердце монолога, Леви продолжил инструктаж:

— Ради экономии, от вокзала пройдёшь пешком. В квартире тебя будут ждать, передашь пакет…

На меня нашло веселье. Осмотревшись по сторонам, глухо проговорил:

— Пароль есть? А то провалю к чертям собачьим вашу явку.

— Ой, ну зачем эти глупости. Скажешь: «От Леви Натановича».

Сын Натана жил в частном, очень даже приличном доме, и у него в погребе всегда хранилось домашнее вино. Желая согреться, попытался напроситься в гости, на что Леви, тряся головой, возопил:

— Да, но что будет говорить моя Изольда об этом пьяном сборище, Вы подумали!? Возможно, будет думать о своем Леви очень плохо. А что возомнят о своём отце дети? Они возомнят, что я шатаюсь с подозрительными личностями, у которых вместо денег в кармане одни дырки!

Слушать его болтовню — можно опоздать на поезд, надо его притормозить и пристыдить:

— Ну и давись своим пойлом возле зеркала, жмот.

— Вы смотрите на это нахальство! — подбоченился Натанов сын. — Но вы плохо знаете Леви на добро, и так знайте, что я вынесу целый литр…

Пока товарищ выполнял ответственное задание, я присел на скамейку, подпёр спиной ствол вишнёвого дерева, поднял куцый воротник куртки, посочувствовал своим рукам, лишённым перчаток, замер. Мороз крепчал, ток крови в жилах замедлился, ноги задеревенели, и еле тёплые мысли в замерзающей непокрытой голове превращались в снежную крупу. Уже виделась голая тундра, подкрадывающийся голодный белый волк, как послышался… топот. Будто вор, побывавший в лавке и справедливо опасавшийся погони, оглядываясь на ходу и держа прижатый к левой стороне груди пакет, появился тяжело дышавший Леви.

— Ну прямо-таки драма и истерика у моей Изольды! Она имела подумать, что я иду к соседке Симе распивать вот это самое спиртное.

Приняв пакет с твёрдым на ощупь предметом, прошамкал посиневшими губами:

— А ты штукни по штолу кушаком и гаркни: «Хто в доме хозяин?», вмиг притухнет.

— Так вам не понять женской любви, потому что…

Если тотчас не удрать, точно придётся на дрезине догонять поезд. Пожав руку товарища, рванул с места, слыша за спиной:

— Не забудь пакет возвернуть, он таки денег стоит!

Доехав на троллейбусе до вокзала, приобрёл дорогие и не такие противные сигареты, купил газеты. Предъявив билет молодой проводнице, проник в пустое купе. Чтобы не смущать будущих соседей, поставил литровую банку на столик, разложил прихваченное ранее из дома сало и хлеб. Налив в пластмассовый походный стакан напиток розового цвета, пожелав себе и всему паровозу доброго пути, поднёс стакан ко рту. Едва пригубил, как в купе, еле волоча ноги под тяжестью чемодана и сумки, дыша загнанной лошадью, ввалился невысокий мужичок. Такие глаза, полные тоски и безысходности, безволия и страха, дико блестевшие от внезапно свалившейся болезни, видеть до этого не приходилось. Намереваясь помочь изнемогающему человеку, протянул было руку к чемодану, как яростно-шипящий голос вполз в купе:

— Не цапай чужое добро, ворюга!

Впоследствии этот голос и его хозяйка часто посещали меня во сне, как напоминание о превосходстве женщин и бесполезности борьбы мужской половины за свои права.

Могучей рукой забросив багаж на верхнюю полку, явно не любовница истощённого мужичка заняла место у окна, отдала устное распоряжение:

— Сиди у двери, карауль.

Потом, вспомнив что — то, протянула левый кулак к лицу караульного, прошипела:

— Не дыши в мою сторону, у — у–у, ханыга!

Для меня картина прояснилась. Бросив взгляд на кроткого мужичка, оценил его даму как объект воздействия. Такую лбом таранить — только голову покалечишь, но такую и обхождением взять сложно. Значит, надо искать брешь в её броне.

— Меня зовут Николай-чудотворец, а Вас?

Женщина-танк презрительно осмотрела мой гардероб, скосила глаза на скромную, неаппетитно разложенную на столике закуску, съязвила:

— Вы когда себя видели в зеркале последний раз, чудотворец?

Не ожидая такого, ответил упавшим голосом, что смотрелся недавно, и тут же гордо заявил:

— Меня женщины любят, и я им нравлюсь!

— Тем, что на панели? Так им все равно, кого любить. Вы, наверно, и не женаты?

— Нет, — соврал я.

— Так я и подумала, кто же за алкаша пойдёт? Вы что заканчивали?

Скажи я ей о своем настоящем образовании, всё равно не поверит.

— Четыре класса и профтехучилище закрытого типа.

После этих слов в глазах образованной женщины родилась тревога. Бросив взгляд на верхнюю полку, на которой покоился багаж, прижала правой рукой сумочку, нежно обратилась к своему смиренно сидящему мужу:

— Куда смотришь, ханыга? Вижу по твоим бесстыжим глазам, куда смотришь, на банку с вином. А это не хочешь?

Вторично поднесённый кулачище к лицу мужичка укрепил моё сердце, погнал прочь сомнения. Дождавшись момента, привлёк внимание соседа знаком: «Будь готов». Боязливо покосившись на свою супругу, тот ответил тем же сигналом: «Всегда готов».

Под завистливым взглядом соседа налил в стакан вино, отпил половину, занюхал куском хлеба. Выждав минуту, для достоверности шумно засопел, выпучил глаза, выгнулся пополам, проблеял «бэ-э». Выпрямившись, мелко подышал, выжал слезу, явил страдальческую физиономию окаменевшей женщине. Повторно проблеяв, дрожащими руками нащупал Левин пакет, сунул в него голову…

В плотной целлофановой таре глазам темно, дыханию жарко и тяжело, пахло ядовитой краской, появилась слабость. Не в силах дальше терпеть адские муки, потащил голову наружу, как вдруг, повинуясь мощнейшему воздушному вихрю, пакет зашуршал, пошёл волнами и лёг крылом в воздушном потоке. Высунув голову наружу, радуясь перемене, голоса соседа тихо спросил:

— Ну как?

Перекрестившись, тот радостно сообщил:

— Убёгла в клозет.

Налив в стакан вино, протянув его измученному жаждой мужику, предложил тост:

— За свободу, равенство и мужскую солидарность!

Сосед согласился и тремя глотками опорожнил посуду. Налил ему повторно. Вытирая рукавом куртки рот и облегчённо вздохнув, недавно погибающий мужичок поблагодарил:

— Вот спасибо, выручил! Всю ночь гулял на свадьбе племянника, теперь домой, в Киев. Поверишь, с утра жить не хотелось.

Осторожно выглянув в коридор, попросил, но очень осторожно разузнать, где можно достать чего покрепче.

— Сделаю. А пока вы полезайте на полку. Учует ваша половина запах, скандал учинит.

Мужик согласился и, кряхтя, полез наверх. Подперев голову ладонью, пожаловался:

— Не приведи Господи ей под горячую руку попасть, пришибёт. Не баба, а зверь. Мучаюсь с ней уже двадцать лет, за грехи свои молодые, а бросить жалко, пропадёт. Она за мной как за каменной стеной.

Последние слова мужичок произнёс неуверенно.

Желая его подбодрить, воскликнул:

— Ха, да с таким орлом любая женщина как в блиндаже — в безопасности!

Подложив правую щёку под ладонь согнутой руки, воодушевлённый моей покладистостью, тот начал геройствовать:

— Я её и бил неоднократно, и воспитывал, но своего достиг. Бывало, приду с работы уставший, говорю — бегом ужин на стол и положенные двести грамм. Исполняет, понятливая, но вот болтливая и…

Тайна очередного недостатка его супруги осталась нераскрытой, в дверях появилась ОНА — бледная, с измученным и мокрым лицом. У растерявшего храбрость соседа сердце наполнилось страхом, глаза забегали. Свесившись с полки, заикаясь, проворковал:

— К — как себя чувствуешь, голубка моя…

Вместо ответа голубка швырнула в голубя мокрым полотенцем. От такой необыкновенной нежности бедолага дёрнулся спиной назад, ударился головой о переборку и, тихо пискнув, замолчал.

Данное мужику обещание решил выполнить любой ценой, но перед тем как уйти в поиск, дезориентировал женщину. Взяв банку с остатками вина, встал и, проделав неуклюжее движение, пролил пахучий напиток на верхнюю полку. Мужик уловку оценил правильно, благодарно кивнул и деланно возмутился:

— Ну как же так? Теперь вся моя постель провоняет.

— Извините, сейчас протру.

Протерев своим и соседским полотенцем матрас, покинул купе и уже в коридоре услышал напутствие:

— Фу, свинья. Хорошо бы не пришёл.

Проследовав в купе проводников, недолго поторговался, приобрёл чекушку водки, две бутылки пива, вяленую тарань. С целительным, завёрнутым в полотенце набором поспешил назад. На подходе к купе, в приоткрытую дверь мой слух резанула речь, больше похожая на рокот могучего и грозного водопада:

— Чего улёгся как пень? За вещами смотри постоянно. Этот уголовник только и ждёт случая их стащить. Приедем домой, я тебе устрою показательную жизнь, у-у-у, алкаш несносный!

При моём появлении женщина фыркнула, села на прежнее место, отвернулась в тёмное окно, на котором очень удобно наблюдать за происходящими за спиной процессами. Пожелав ей, конечно же молча, доброй охоты, обратился к смирно лежавшему и через раз дышавшему соседу:

— Сейчас, товарищ, исправим казус, высушим матрас.

Приняв свёрток, иссохшие губы мужика прошептали: «Сколько?»

Опасаясь, что я не понял, мужик потёр большим и указательным пальцем, на что я отрицательно повёл головой. Сев на своё место, откупорив бутылку пива, парадным голосом провозгласил тост:

— За свиней!

Через десять минут на верхней полке началось веселье, а к полуночи оттуда послышалось торжественное и гневное пение:

Врагу не сдаётся наш гордый «Варяг»,

Пощады никто не желает!

В Киеве, покидая пристанище на колесах, вежливо попрощался с семейной парой. Потоптавшись на месте, не дождавшись ответного: «И вам того же», вышел на перрон.

Уминая под уличным фонарём мокрый снег, сориентировался с Левиной картой-схемой. Насвистывая мелодию про белые каштаны, двинулся вверх до Товарной. Поблуждав в утренних сумерках, наконец вышел на Дружбу Народов.

На квартире меня ждали. Старый хрыч обнюхал пакет со всех сторон, постучал по нему пальцем. Удовлетворившись его визуальным осмотром, старикан принялся осматривать мою, всё ещё дрожащую от уличной сырости, фигуру.

Уняв дрожь, выпятив грудь и дерзко глядя в прищуренные глаза хозяина квартиры, вопросил:

— И что Вы увидели во мне такого необычного? Я не девка с бульвара, чтобы ко мне принюхиваться и присматриваться.

— О, да вы колючий, молодой человек! Может, чаю с бутербродами?

Сглотнув голодную слюну, наотрез отказался:

— Спасибо, но мне ещё треба поспеть на заседание в Верховную Раду. Сегодня бюджет будем обсуждать на следующий год и у москалей газ требовать бесплатно.

Хрыч затрясся мелким смехом.

— Так Вы что же, депутат? В таком великолепии?

Осмотрев свои джинсы и разбухшие от сырости ботинки, важно ответил:

— Ага, депутат, с мандатом неприкосновенности. А прикид у меня такой, потому что состою и возглавляю партию «Голодранцы гоп до кучи».

Старик присел от смеха.

— Это что же, у Леви все друзья с мандатом?

Забавлять барыгу мне наскучило, и я грубовато сказал:

— Бабки гони, батя. А то за разговорами на служебный самолёт опоздаю.

Старик извлёк из кармана музейного халата платок, смахнул слёзы. Сказав: «Один момент», прихватив с вешалки причудливую трость, скрылся за резной дверью.

Присев на пуфик, запоздало возмутился: «Вот хрычуга! Побоялся, что сбегу, прихватив с собой палку. Моя рожа, видите ли, ему не внушает доверия. Смотри, как хоромы обставлены антиквариатом! Небось всё это добро перешло хрычу по наследству от папаши, а тот скупил награбленные ценности у пьяных петлюровцев за три копейки».

Наконец из комнаты, скрепя костями, держа в руке небольшую, размером с книгу бандероль, появился старикан и ехидно спросил:

— Карбованцами или…?

— Или!

— Вот вам, юноша, триста зеленью, а вот это, — старик потряс бандеролью, — отдадите Леви.

В целях дополнительного заработка начал набивать себе цену:

— Да Вы что, глубокоуважаемый, это знаете, как называется? Это называется — заблаговременная, тщательно продуманная операция по вербовке нового агента на подставных и компрометирующих! У вас с Леви, как я посмотрю, хорошо сплетённая шпионская сеть по всей Украине!

Старикан задрожал, весь изошёл трясучкой, запричитал:

— Ох, не могу, ох-ох-ох…

— Я буду вынужден, как честный гражданин, сдать вас ЧК.

Словно сраженный почечной коликой, хрыч переломился пополам. Глядя снизу вверх, отсмеялся, выпрямился и, во второй раз воспользовавшись платком, сказал:

— Я за это господину депутату и чекисту плачу добавочные…

Бесцельно шататься семь часов по зимнему городу, путаться под ногами спешащих, занятых киевлян неприлично и скучно. Пешим ходом проложив обратный маршрут, попал на вокзал. Купив билет, зашёл в пустующий буфет, проглотил пару подсохших бутербродов. Ощущая тяжесть в ногах, отыскал свободное место в зале ожидания.

Удобно, насколько это возможно, устроился в кресле, закрыл глаза и отдался во власть размышлений: «Что делать, как быть, кого сделать виноватым? Где найти приличную работу? Как в туманной пелене разглядеть жизненные ориентиры и по ним ориентироваться? Что предпринять, чтобы, пройдя рубеж невозврата, потом не рвать на себе остатки волос на бесшабашной голове и не терзаться горькими думами. Хорошо быть софистом, им всё ясно, они утверждают, что найдётся множество выходов из одного безвыходного. Их аксиомы понятны и очень близки чиновникам. На горестное восклицание посетителя: «Я в безвыходном положении, прошу оказать содействие!», почитатель Гиппия и Антифонта удивляется чрезмерно, хватает просителя за шкирку, подводит к двери и уже ласково сообщает, что выход есть и он по ту сторону кабинета. Это, может, для кого-то приемлемо, для меня нет! Мне больше по душе учения современных философов, а если это так, то… То к своей проблеме нужно подойти СИСТЕМНО, и займусь этим не здесь, на вокзале, а дома».

Вдруг со стороны железнодорожных касс послышались вопли, ругань и сочные удары, а вскоре показался наряд милиции, тащивший упиравшегося гражданина. Процессию, то и дело хватаясь за сердце, замыкала пожилая, прилично одетая женщина.

— Жулика споймали, — громко и радостно сообщила сидевшая с краю бабулька.

— Ни, це румынский шпигун [1], — выдвинул свою версию пожилой сельчанин.

— Да что вы ахинею несете, — возмутился интеллигентного вида парень. — Милиция маньяка поймала, видите, женщина идет сзади, так тот за ней охотился.

К выдвижению своих предположений подключилось большинство пассажиров, среди которых самым оригинальным было: продолжение съемки фильма «Катька и Шиз», но с киевским оттенком.

— О, бачите! Опера споймали Шиза. Вин ховався у киевской психликарне. Гарное буде кино!

Меня вдруг осенило: «Может, в менты податься, например, сельским участковым? А что, чистый воздух, казённое обеспечение, дармовая горилка, домашняя живность в виде пары поросят! Или к Ашотычу попроситься на должность младшего сборщика налогов с несговорчивых бизнесменов. На крайний случай податься в румынскую армию и возглавить её Генштаб или их контрразведку, тем более что в восьмидесятых годах заканчивал школу особистов в Новосибирске. Стоп! А ведь это идея, снова вернуться в армейский строй, но, конечно же, не румынский».

На этот раз в купе ехал совершенно один, чему был рад.

Утром навестил Леви в магазине, отдал бандероль и потребовал разъяснений: что за тип Борис Моисеевич, что за бумаги ему возил и какие бумаги от него привёз. Вопреки совместно принятому заявлению не вести разговоры в магазине, на этот раз Леви от него отступил, затянул в кабинет, плотно прикрыл дверь и в течение десяти минут объяснял, что дядя Борис — его родственник и старый аферист; возил я акции предприятий и заводов, скупленных у обнищавших граждан за копейки, но приносящих киевскому барыге баснословные доходы; обратно я доставил валюту и инструкции. Удовлетворив моё любопытство, Леви, как деловой человек, предложил заработать ещё.

— Нет, Лёвик, у меня теперь есть планы!

— Ну хорошо, но тебе не будет стоить ничего взглянуть на это!

Со своего директорского стола Леви взял и развернул отпечатанную типографским способом афишу, где красным по синему было написано:

«ГЛАДИАТОРЫ НА АРЕНЕ!!!

ТОЛЬКО 2 ФЕВРАЛЯ И ТОЛЬКО У НАС СОСТОЯТСЯ ПОЕДИНКИ ЛУЧШИХ БОЙЦОВ ЮГА УКРАИНЫ!!!

ПРЕЗИРАЮЩИЕ СМЕРТЬ ПРИВЕТСТВУЮТ ВАС ПО АДРЕСУ: ПРОДОЛЬНАЯ УЛИЦА,

ДОМ 2, КОРПУС 1».

— А при чём здесь я? — возвратив товарищу афишу, дёрнул плечом.

Леви вскочил со стула, забегал по кабинету. Воздев пухлые руки к люстре, спросил потусторонние силы замогильным голосом:

— И так, что ему здесь непонятно, Вы не скажите, господа?

Не дождавшись ответа сверху, Леви принял вполне земной вид, снял очки и подобрался ко мне с правого фланга:

— Ты набиваешь их наглые лица до невозможного состояния, и мы получаем с катализатора большой куш.

Посмотрев в добрейшие глаза товарища, спросил:

— Ты хоть понимаешь, что это за бои и какие там будут звери? Я тебе не Чак Норрис.

Захлебнувшись на правом фланге, Леви зашёл на левый:

— Вот не думал в тебе такое боязливое поведение!

— А если меня покалечат или чего хуже — башку оторвут, ты что ли её приклеишь на место? Я не самоубийца и говорю тебе — нет!

Бои без правил проходили в основном в Киеве, Днепропетровске и Одессе. Я догадывался, что они спонсируются уголовными авторитетами, но участвовать в них самому в голову не приходило, слишком опасно для здоровья.

Ответив Леви отказом, не учел главного: он испечён не из сдобного теста, как большинство людей, он испечён из неизвестного природе вещества при температуре, превышающей температуру плавления вольфрама. Мое жалкое «нет», состоящее всего из трёх букв, тотчас со всех сторон подверглось избиению восклицательными и вопросительными знаками, забросалось точками и двоеточиями, и через считанные минуты оно бездыханным под рукоплескание кавычек валялось на полу.

Хитрый товарищ закрепил свою победу обильным политием моих ушей розовым маслом и вздеванием рук:

— Ну скажите, кто может сравниться с тобой? И я скажу без утайки — никто, потому как, господа, ему имя — Сефф! Или даже Тейвел!

— Чего, чего?

— Так то волк, а Тейвел есть дьявол.

Соблазнившись заработком, дал согласие и на следующий день приступил к тренировкам.

Супруга Майка, постоянно ожидавшая от меня очередной глупости, крутила пальцем у виска, зато дети веселились вовсю, глядя, как их папа в старом чёрном кимоно молотит кулаками, ногами, локтями, головой мешок с песком и при этом дико кричит «ки-ай».

Последнее воскресенье каждого месяца, по заведённой традиции, считался днём встречи однополчан-пенсионеров. Место выбирали общим открытым голосованием, учитывая наличие как минимум трёх пивных баров и отсутствия поблизости отделения милиции. На очередном таком сборище поведал высокому собранию о желании вернуться в лоно армии, чем вызвал веселье. Перекрывая ржанье товарищей, я воскликнул:

— Не ожидал от братьев по оружию такой чёрствости, видать, успели Ваши сердца окаменеть на гражданке!

Самый авторитетный в нашей компании товарищ, подняв руку, призвал всех к тишине. Дождавшись, пока перестанут греметь пивные кружки, пристыдил братство:

— Негоже смеяться над нашим братом, это не по-офицерски.

Потом обратился ко мне:

— Попробуй в российскую армию, страна большая, глядишь, на китайской границе, где-нибудь за Читой место найдётся!

Движимый желанием поскорее получить генеральские погоны, написал письмо, упаковал в конверт; красиво выводя буквы, написал «Начальнику Главного Управления Кадров Министерства Обороны Российской Федерации». Не откладывая на завтра, отнёс письмо к ближайшему ящику. Опуская в него конверт, прошептал как заклинание:

— Теперь остаётся ждать ответа и верить в свою исключительную необходимость российскому оборонному ведомству.

Накануне боя вёл себя осторожно: в уличные скандалы не встревал, в споры с женой не вступал.

Леви, заметив на моих кулаках мозоли, выразил восторг:

— Теперь мы их побьём, господа!

Его восторг и уверенность я не разделял, слишком мало было времени на восстановление формы. Если раньше тренировался ежедневно, то последние два года тренировки носили эпизодический характер.

Однако слово дано, причитать и отступать поздно, остаётся уповать на жеребьёвку или на анонимный звонок сердобольного гражданина в милицию о готовившемся безобразии.

На следующий день шестой номер трамвая потащил нас до места турнира. Уныло посмотрев на одухотворённое, прямо иконописное лицо товарища, но с некоторой надеждой в голосе спросил:

— Ты не забыл заявку отнести?

Леви ответил отрицательно.

— Может, бои перенесли?

Бессердечный товарищ отрицательно помотал головой.

— Может, ты капу забыл купить?

Оказалось, что не забыл.

Наконец приехали к месту предстоящего побоища. Хорошее, тихое место выбрали организаторы, приспособив под арену длинное, схожее с конюшней помещение. По периметру стандартного ринга на расставленных стульях сидела публика, разодетая как на дипломатическом приёме. И вот на потеху этой полупьяной публике мы собирались отбивать друг у друга почки с печенью, ломать руки и вышибать остатки мозгов.

Ровно в десять утра одетый во фрак, вооружённый микрофоном ведущий пригласил нас, бойцов, построиться. Неплохо владея ораторским искусством, долго трепался о нескудеющей земле украинской на чудо-богатырей, их духе и силе воли. Такого рода ораторы обладают тонкой чувствительностью. Пригвоздив на полуслове свой длинный язык, ведущий дёрнулся, повернулся в сторону нетерпеливо ёрзающей стульями публике, поймал взгляд, прочитал его, прогнулся гибкой спиной. Почтительно кивнув, заблаговременно начав аплодировать, пропел:

— А сейчас перед Вами будет держать слово уважаемый Анатолий Фёдорович. Аплодисменты, господа.

Анатолий Фёдорович мучился недолго:

— Пацаны! — прокричал он. — Кроме положенных каждому участнику хрустов, победитель получит от меня особый приз и приглашение на работу. Ура!

Из зала, то ли авторитету Толяну, то ли нам раздались бурные аплодисменты, разбойничий свист, крики «Ур-ра-а».

Первые бои были неинтересными, и я смотрел не столько на мутузивших друг друга молодых ребят, сколько на женщин. Вот звери лютые! Живи они во времена могущественного Рима, ни один гладиатор с арены бы не ушёл. Одна, совсем молоденькая дурёха, обезумевшая от собственного крика, подогретая спиртным или одурманенная кокаином, диким голосом подбадривала бойцов:

— Бей обеими ногами, коз — зёл, бей его в ухо, козлина, от — торви ему тыкву, с — скотина!

Некоторые дамы пытались свистеть, вытянув накрашенные губы трубочкой, другие, сняв с ноги туфли, стучали по спинке соседнего стула каблуком, третьи крепко выражались и показывали большой палец книзу.

Леви участие в шуме не принимал. Мирно, будто находясь в своём магазине, сидел в дальнем углу зала, поминутно сверял одному ему известные расчёты, бурчал под нос, улыбался, многозначительно поднимал мшистые брови.

Вдруг Леви изошёл дрожью, засуетился и, заикаясь, накинулся на меня:

— Ну т — так что т — ты стоишь? Объявили номер вы — вы — восемь. Ой, да что же это, господа?

Настрой у меня окреп, нервная дрожь била в пределах нормы, и все бойцы мне казались двоюродными братьями. Быстро стянув с себя тренировочный костюм, полез через канаты. С другой стороны тем же способом на ринге оказался противник с меня ростом, но гораздо тяжелее. Внутренний голос тут же подсказал: «Держи этого парня на дистанции, в борьбу с ним не вступай. Вспомни, как вьетнамец-учитель часто стучал по твоей бестолковке, требуя не опускать голову и всегда смотреть в глаза противника».

В центре ринга, как положено, приветствовали публику, друг друга, дождались команды. Всё, бой начался, я успокоился.

Отступив на два шага назад, остановился, принял низкую стойку. Парень, по-боксёрски набычившись, двинулся на меня. Я снова отступил. Поменяв стойку, определил дистанцию. Дождавшись, пока противник дойдёт до нужного мне рубежа, ложным ударом левой руки подвёл его голову под свой коронный удар ногой — маваси.

В зале кое-где зааплодировали, что парню не понравилось. Распсиховавшись, тот размашисто, да ещё с придыханием вознамерился угодить ногой мне в пах. Поставив блок, определился со стойкой, коротко и резко погрузил кулак в его солнечное сплетение. Парень зашатался, опустил на секунду руки, за что ему большое спасибо. Для таких случаев, решающих исход поединка, обычно применяют домашние заготовки. Имелись они и у меня. После серии ударов парень принял позу отдыхающего. Отсчитав положенное число секунд, рефери объявил меня победителем, а публика, исключительно женская, несогласная быстрым окончанием боя, завопила:

— Иди добей эту козлятину, козлина вонючий.

Послав воздушный поцелуй дамам, полез через канаты обратно. Внизу, всплёскивая руками, только что не кудахтая, меня встретил верный товарищ:

— Я ж так испереживался от того бугая, так истрепался нервами, что не могу сказать! А как я рад, что ты-таки сумел указать ему на нокаут!

Второй и третий бои тоже остались за мной, однако победа досталась гораздо тяжелее. Поглядывая на дерущихся, мрачно подумал о том, что каждый поединок оставляет за канатами побеждённого, их количество увеличивается, зато уменьшается претендентов на приз Анатолия Фёдоровича.

Перед четвертым поединком Леви напустил на себя задумчивость, стал рассеянным, описывал малые круги, виновато заглядывал в мои глаза, в общем, проявлял все признаки тревоги и беспокойства за моё здоровье. Нервно толкнув меня в бок, Леви показал в сторону сидевшего на соседней скамье здорового, с квадратной головой парня и тяжко вздохнул.

Натягивая боевые перчатки, успокоил не в меру чувствительного товарища:

— Пустяки, двум смертям не бывать, одной не миновать. Если что, то на мою могилу приноси только гвоздики, мне будет приятно. Ну, я пошёл.

Леви испуганно замахал руками, быстро залопотал, мешая русские, украинские и еврейские слова. Из этого словесного потока разобрал только три слова — «…прости, если сможешь…»

Бой начался не в мою пользу. Делая «рэй», опустил глаза и тут же получил по седьмому позвонку удар пяткой. Будь удар посильнее и потяжелее, нокаут мне был бы обеспечен. Свалившись на пол, боком перекатился в сторону, поджал под себя левую ногу, выстрелил правой. Мой «ёка-гери» урон противнику не нанёс, но он его остановил.

Во второй трёхминутке, чувствуя дикую боль в затылке, о контратаке не помышлял, только успевал ставить блоки. Противник попался совсем бескультурный, обкладывал меня нецензурщиной, обещал вырвать мою печень и отдать на съедение своей собаке. Совсем очумевшие дамы такой брани были рады, глумливо смеялись, хлопали в ладошки, требовали у квадратного парня скорой расправы:

— Мочи его…

— Отверни ему башку…

— В пах его…

«Если выживу, отвезу Лёвика в зоопарк, запру в клетке с тиграми, пусть дерётся», — пробилась мысль, в то время как руки автоматически отбивали удары.

В пятом раунде боль в голове стала невыносимой. Прижав меня к канатам, почувствовав близкую победу, парень-гора выколачивал из моего сознания остатки воли к сопротивлению. Первую точку тот поставил, как только показалась моя левая скула.

В глазах погас свет, в ушах появился звон, колени подогнулись, правая рука, проявив солидарность с левой, открывшей путь к победе кровожадного парня, жалко повисла. Удар, теперь уже по правой скуле, поставил вторую, окончательную точку в поединке и поверг моё избитое тело наземь. Встряхнутый от двойного кулака и об пол удара мозг сумел выжать мысль: «Вот и окончен земной путь! Сейчас прилетят ангелы и понесут истерзанную душу на самый край Млечного Пути — в рай, или появится мерзко клацающая челюстями костлявая старуха с косой и потащит её на расплавленное Солнце…»

Лёжа на холодном полу в ожидании одного из ответственных за души землян (лучше бы ангела!), сквозь неясный шум донеслось тонкое завывание, видимо, очередного поджариваемого чертями грешника. Значит, по мою душу приходила старуха, и сейчас мы приближаемся к солнечным протуберанцам — границе, за которой начинается ад…

— Так ты живой или уже нет?

Голос показался знакомым, я приоткрыл неподбитый глаз, увидел сквозь его щель размытые очертания Леви, пошевелил рукой.

Перестав подвывать, товарищ, не дожидаясь решения толпы, потащил гладиаторские останки вниз, попросил носилки. В импровизированной раздевалке уложил моё измочаленное тело на подобие кушетки, куда-то убежал. Вернулся Леви скоро, вернулся с двухметровым мужиком.

«Хочет добить, чтобы я не мучился», — пронеслось в голове.

— Это фельдшер, — успокоил товарищ, — ты не должен-таки его бояться. Они сделают укол.

Получив лошадиную дозу обезболивающего и еле ворочая прокушенным в битве языком, проговорил кодом:

— Ы дел жабир нэ жаб.

Делавший инъекцию медбрат от братвы вытаращил заплывшие жиром глазки:

— Он что, турок?

— И с чего Вы взяли, что он турок? — всплеснул руками Леви.

— Базарит не по-нашему.

Постучав по колену товарища, жестом потребовал ручку, бумагу, кое-как нацарапал: «Ты деньги забери, не забудь!»

— Ну как можно забыть про такое?! — воскликнул тот.

Что он имел в виду не забыть, то ли мое избиение, то ли деньги, спросить не мог физически, а писать не хотелось.

Домой я был доставлен своим промоутером на такси. Вспоминать состояние, охватившее супругу Майку при виде тела, торжественно и осторожно втащенного в квартиру, до сих пор жутко.

Нет, она не заголосила: «Убили родименького-о-о!», не упала в обморок, не стала рвать волосы на красивой голове, она попросту застыла. В этот момент с неё можно было писать картину или высекать в граните монумент под названием «Скорбящая женщина».

Дальше было отмокание в тёплой ванне, примочки на повреждённые участки тела, пара уколов и заботливое укутывание всей семьёй раненного отца семейства.

Младшая дочь, показывая на мои синяки, спросила:

— Мама, а нас папа гелой?

— Еще какой герой! Видите, детки, как слон в зоопарке станцевал на его лице.

Ночью мне снился шабаш: Толян с оскаленной пастью и трезубцем в руке, девки-ведьмы с окровавленными клыками, ведущий с косой в руках, парень-гора с окровавленным ртом и тянувший руки к моему подреберью, за которой пряталась печень, а посреди этой нечисти валялся я.

Утром примчался Леви, отвёл мою жену в сторону и что-то зашептал. Может, делился рецептами, позаимствованными у травников, а может, рекламировал лучшее похоронное бюро. Затем, подсев ко мне, приложил руку к моему лбу, сверил свой пульс с моим, заглянул в чудом не заплывший левый глаз, вздохнул. Предполагая, какие мысли копошатся в Лёвиной голове, взял со столика тетрадь, написал: «Себя не терзай, но про денежное дело больше не говори».

Восхитившись моим благородством и мужеством, пожелав скорейшего выздоровления, потому что есть денежное дело, Леви умчался.

Организаторы турнира оценили мои побои в семьсот долларов, что в общем-то неплохо. Прописанный семьёй постельный режим я не соблюдал, капризничал, возмущался, грозился судом по правам человека и даже объявлял голодовку.

— Хочу на улицу, — хныкал я, — на волю, к друзьям-товарищам.

Видя такое буйство, Майка принесла от соседки-врача медицинскую энциклопедию. Очень красочные и наглядные картинки, созданные художниками-анатомами, тягостно поразили моё воображение.

— Не хочешь стать идиотом — лежи, ясно? — оставляя страшную книгу на столе, сказала супруга.

Схватив ручку, написал ответ: «Ясно, но от манной каши отказываюсь, хочу сало!»

Через три дня, вспомнив о СИСТЕМЕ, выпросил у старшей дочери чистую тетрадь, у младшей — цветные карандаши. Лёжа на диване, приступил к реализации, пока на бумаге, пресловутой «системы»: рисовал хитроумные схемы, чертил геометрические фигуры, соединял их линиями и стрелками. К вечеру СИСТЕМА была готова, выглядела очень заманчиво и сулила как минимум перспективу на ближайшие лет пятьдесят.

Десять дней, проведённые под строгим надзором, закончились, и я был выпущен на волю. Всё бы замечательно, но радость свободы омрачалась ограничениями, наложенными домашним командующим:

— Увольнение до часу дня, в пивнушки не заходить и в конфликты не вступать даже с грудничками.

Первую вылазку сделал в военкомат, где мне честно заявили:

— Видишь ли, майор, армия в стадии реформирования. Будут сокращения, может, какие-то изменения в самой структуре. Поэтому, — подполковник развёл руками, — сам понимаешь…

Второй набег совершил на Левин магазин. Обрадованный моим исцелением, товарищ во второй раз отступил от правил. Сказав старшей, но молодой по возрасту продавщице, что его нет ни для кого, даже для обожаемой им Изольды Абрамовны, увлёк меня в свой кабинет. После традиционного кофе Леви зашевелил бровями, встал, выглянул за дверь. Зная, что за этим последует, опередил его:

— Леви, я сказал нет, значит нет. Можешь не заморачиваться. Я решил возвратиться в армию.

Товарищ подпрыгнул, всплеснул руками, снял очки. Близоруко щурясь, елейно-ехидным голосом спросил:

— И много ты будешь иметь с той армии?

Задрав подбородок под люстру, ответил:

— В армии не зарабатывают, в армии служат Родине и народу!

— Ой-ой, посмотрите на этого страшного патриота! — вредно засмеялся не знакомый с запахом армейских портянок Леви. — Я этому господину озаряю путь, усыпанный долларами, но они меня нравоучат, как говорить! Но я и дальше готов предложить тебе заработать.

Из чистого любопытства поинтересовался отведённой мне ролью в его очередной авантюре. На этот раз я должен был исполнить роль одновременно охранника, сутенёра и мешочника.

— Леви, можно яснее, у меня до сих пор башка побаливает.

Товарищ зашёл с тыла, нежно приобнял мои плечи, зефирным голосом пропел:

— Так ты должен поехать на арендованном мной автобусе в Турцию, затем заехать к болгарам, проехать через румынских мамалыжников и возвернуться с вещевым товаром. За это получаешь шикарное вознаграждение.

— Как я буду проходить таможню? Им же нужно платить хорошие деньги. Где, какое покупать барахло, у кого покупать, по какой цене?

Леви досадливо махнул ручкой.

— Так это не проблема…

Эта «не проблема» заключалась в следующем: во-первых, в автобусе я буду не один, а с целой группой мешочников; во-вторых, буду иметь правой рукой помощника, отвечающего за коммерцию; и в-третьих, среди пассажиров будут три молодые девушки, задача которых — оставаться на пункте пропуска через границу до возвращения мешочников и ублажать тамошних таможенников.

Сказав «нет», посоветовал сыну Натана обратиться к психиатру.

Поскучав в мирной домашней обстановке целую неделю, решил: если до конца февраля не будет ответа из Москвы, нагряну туда без приглашения. Хватит «носить диван на спине» и, уставясь в потолок, предаваться мечтам.

Вызов из ГУК пришёл, как это бывает у всех, неожиданно и пришёл накануне 23 февраля. Отметив праздник в кругу однополчан, отправился в белокаменную…

[1] Шпион (укр)

Глава 4

— В ЦДСА, шеф!

Выпучив рачьи глаза, шеф мелко затряс головой:

— Не понимай…

— Узбек?

— Тожик, — обиженно засопел московский таксист.

— Таджик, так таджик. А чего к нам свалился?

— Чи?

На его «чи», переводимое как «чего», дальнейший разговор мог продолжить на сносном таджикском или на узбекском, который знал с юных лет и владел им отлично. Однако на меня нашло желание поерничать.

— Гостиницу для военных знаешь?

И для большего уяснения «шефом» сути вопроса использовал фразы, известные тому по фильмам из советского детства:

— Руси, русише зольдат, бай-бай! Ферштеен?.. Вот дубина, не понимает.

На помощь парню пришёл другой таксист-нелегал, но тоже родом не из Калуги и не Вятки. Прибегая к коротким фразам, толмач выкрикнул почитаемое любым украинцем слово «майдан», запрещенное в некоторых республиках бывшего Союза слово «коммунист»; изобразив с помощью большого и указательного пальцев круг, выкрикнул «бублык»; сжав пальцы в кулак, поднял его вверх, потряс им, громко и троекратно прокричал «ура»; растопырив пальцы другой руки, произнёс «ёлька».

Молодой таксист, радостно закивав, пригласил меня занять место в салоне.

Поехали. Из гуманных соображений допросил парня на его родном языке, но с акцентом:

— Как зовут?

Парень едва не протаранил остановку. Отпустив педаль газа, тот осветился радостью:

— Ты знаешь таджикский?

— Я родился в селе, где жили не только казахи, — понятно?

— Да, ака.

— В Москве как оказался?

— Из Бадахшана приехал. Война там. Нас, беженцев в России, много.

— Ну и как вам здесь живётся?

— Очень хорошо.

— Россияне вам не мешают?

«Шеф» из солнечного Таджикистана скривился.

— Нам их любовь не нужна.

— А если назад тебя прогонят?

— Пх, плевать я хотел. Главное, мне здесь хорошо.

— Наверное, наркотики продаёшь из-под бардачка, а?

— Я — нет, но многие привозят героин поездом, анашу тоже привозят.

— А ты не спрашивал у своих земляков — им не жалко травить россиян?

Бадахшанец презрительно ухмыльнулся:

— Нас будет больше, нам хорошо будет, а эти меня не интересуют, пусть хоть все сопьются и на иглу сядут.

— Власть российская тебе нравится?

— Ещё бы! Знаешь анекдот про наших и этих? — парень презрительно кивнул в окно.

— Расскажи.

— Я плохо анекдоты рассказываю, но примерно так. Спрашивают: почему русский в дверь кабинета начальника сначала стучится и только потом открывает рукой, а таджик или узбек стучат и открывают двери ногой?

— Смелые, наверное.

Таксист иронию не заметил. Заранее рассмеявшись, сам же ответил:

— Потому что у узбека и таджика руки заняты деньгами.

— А у россиянина?

— Э-э, у того только одна рука занята бутылкой водки. Вот я и говорю, зачем алкашам деньги и красивые русские женщины. Это всё нам надо.

— Думаешь, получится?

— Конечно! Наших уже очень много по всей центральной России, на Урале хватает, до Сибири дойдём и до Дальнего Востока!

— Молодец, хорошо географию российскую изучил. А как же ваши конкуренты — узбеки? У вас же вроде как исторические разногласия и неприязнь друг к другу.

— Места всем хватит, наши аксакалы договорятся между собой!..

В гостиницу, к большому своему удивлению и радости, устроили без проволочек. Позвонив от дежурной по известному телефону, убедился, что в Главном Управлении Кадров меня ждут, но в указанное в ответном письме время, и поэтому незачем обрывать телефон занятого человека.

В номере, ползая по карте Москвы, прошёлся по маршруту от Курского вокзала до гостиницы с целью расшифровать переданную таксистом семафором и словами информацию. Поломав некоторое время голову, всё же раскрыл код нелегалов: растопыренные пальцы и «ёлька» в их семафорной книге означали Садовое кольцо; слово «бублык», сказанное с акцентом, подразумевало родственное бублику калач, а в итоге — Каланчевскую площадь; кулак, поднятый вверх, и «ура» показывали на проспект Мира. Долго бился над словом «коммунист», пока не нашёл и к нему ключ. «Слишком сложно, — удивился коду. — А если агент плохо знает историю и не знает, кем были Карл Маркс и Михаил Калинин? И при чём тут Бауман?»

Остаток дня провёл в номере. Готовясь к завтрашнему дню, волновался, ходил кругами, подходил к окну и ничего не видел, ел, не ощущая вкуса, дважды перегладил брюки.

Спать лёг засветло, встал затемно. Выглянув на улицу, не заметив признаков жизни, поглядел на небо, покачал головой: «Звёзд не видно, скрыты тяжёлыми облаками. Плохой знак. Может, сослаться на обстоятельства и попросить перенести приём до лучшей погоды?.. Нет, нельзя, не поймут!»

Просчитав заранее время, боясь опоздать в очередь, где выдают предписания к месту службы, вышел из номера.

Приёмная, куда меня направил дежурный офицер, была забита людьми в форме и без неё, отчего недавние страхи стали обретать прежние очертания.

Только к трём часам пополудни был принят направленцем, вид которого говорил: «Все части укомплектованы. До свидания. А то, что вызвали тебя, то так положено».

Копию Вашего личного дела изучили, но, к сожалению, равнозначную должность предложить не можем…

— Согласен на нижестоящую, — скороговорил я, — и в любой авиагарнизон.

— Погодите, я не закончил, — майор откопал на столе нужную бумагу, углубился в неё, нашёл нужное место и вынес приговор. — Последней директивой нам предписано доукомплектовывать авиачасти военнослужащими РФ, выведенными за штат, что мы и делаем.

— Так зачем тогда пригласили на собеседование? Ехать за тысячу километров и получить отказ? А сообщить не могли? — Я начал психовать, горячиться, появилось желание наговорить кучу вежливостей майору и штатскому, безучастно разбиравшему свои бумаги.

Покосившись на последнего, выразил своё отношение к пижону: «Вот крыса тыловая, вырядился! Даже если ты закончил военную кафедру при институте, не говорит, что состоялся как офицер. Папаша небось по своим связям воткнул тебя в тёплое местечко протирать штаны в столичном кабинете! Ну как же, ехать в глушь не позволяет папашина должность, там в костюмчике не походишь, по ресторанам не пошляешься».

Вытянувшись струной, отворотив голову от пижона, посмотрел на майора:

— Служил Родине честно и на совесть, и не моя вина, что вы, сидя в Москве, прохлопали державу! Теперь что же получается: нарожали нас, офицеров, в своё время, выжали лимоном и после развала Союза отреклись за ненадобностью. Вне армии себя не представляю. Повторюсь, готов ехать в любую точку России.

Майор, словно самовар, начал закипать:

— Я Вам русским языком сказал — вакансий нет. Ничем помочь не могу.

Терять теперь нечего, хоть выскажусь перед ними.

— Только сейчас дошло до меня, как не прав был князь Потёмкин.

Майор удивлённо, явно не ожидавший такого исторического поворота, поинтересовался:

— А при чём здесь он?

— Он всё сетовал на русских баб, мол, много их на Руси, а нарожать солдат не могут. Боюсь, настанет момент, когда благодаря вашей пагубной политике непродуманных сокращений мы, русские офицеры, окажемся на помойке — грязные и всеми забытые, а вместо нас будете вынуждены принимать в ряды армии тех, кто живет в республиках СНГ ниже сорок третьей параллели. Вот тогда и скажете в недоумении: «Что за женщины российские такие-разэтакие, не могут нарожать солдат?» Вспомните тогда другую вариацию поговорки: «Всё теперь уже не наше, но рыло в крови только у россиянина!»

Майора будто подбросило катапультой. Указав на дверь, тот прохрипел:

— Вон!

Команда есть команда, и я её чётко выполнил. Однако перед тем, как выйти, сказал:

— Майор, мне не жаль оторванных от семьи денег на дорогу и гостиницу, мне жалко тех офицеров, которых Вы и Вам подобные оставляют за бортом российского корабля. Во французский легион меня не возьмут, там штурманы не нужны, а вот в таджикской, киргизской или узбекской армии могу сгодиться, благо владею их языками. Не удивляйтесь, когда через несколько лет в армии останутся только генеральские сынки-пижоны вроде Вашего помощника, да незнающие русскую речь среднеазиатские и закавказские легионеры.

В толпе ожидавших своей очереди спросили:

— Как?

— Предложили должность адъютанта Бориса Николаевича, отказался!

В толпе послышался нервный смех…

На улице, отсчитав нужную на обратную дорогу сумму денег, заглянул в магазин, купил бутылку «Ельцина», сигареты. Шагая к автобусной остановке, отдался во власть размышлений. «Прав ты, Леви, оказался, и товарищи-однополчане оказались правы! Каждый должен решать свои проблемы, не полагаясь на доброго дядю. Постой, ты сказал — дядю… А кто у нас дядя? Точно, Ашотыч. Правда, мысль не очень правильная, с криминальным, навеянным уличным сквозняком запашком. Да и что ему скажу, мол, возьмите меня на должность бандита! А если мой бывший шеф долг не отдал? М-да, вариант не годится… Можно к нашей местной братве податься, и ходить далеко не надо. Знаю как минимум трёх живших в соседнем доме морпехов, уволенных по сокращению штатов, сколотивших небольшую, но, по слухам, дерзкую бригаду, промышлявших робингудством. Правда, одного уже снесли на погост, другого подстрелили конкуренты, третьего едва не взорвали… Нет, тоже не годится, семью жалко. Остаётся два варианта: продать душу Леви или закончить остаток жизни на гладиаторской арене!»

Как во сне прошёл мимо автобусной остановки, для чего-то свернул в сторону, и через полчаса ноги привели к огороженной перилами реке. Глядя на синий лёд, затосковал в несвойственной мне до этого форме: «Что же ты, Русь-матушка, отрекаешься от сынов своих российских, аль не любы мы тебе более, а любы тебе стали сыны азиатские, басурманские? Иль отравы налил кто тебе, матушка, оттого захворала ты, ослабла…»

Вдруг душа возмутилась: «Не бывать тому, не допустят добры молодцы, молоком материнским вскормленные, оттого богатырской силой налитые, чтобы чванились и глумились над тобою, над Родиной-Матерью, супостаты заокеанские, гидры и чудища, но уже не заморские, а свои нечестивые вороги, народ до сумы доведшие, рать российскую загубившие…»

Хорошо, что у каждого нормального человека есть вторая, постоянно настороже натура. Оторвав от холодных перил руки, та пристыдила: «Хватит причитать, ты хоть и в запасе, но всё же офицер! Что могут подумать прохожие, мол, решил пробить головой прорубь в реке и утопиться! А заговорил в какой манере? Смешно! Топай в гостиницу, успокой размагнитившуюся душу двумястами граммами, утром решишь, что делать дальше».

Внезапно пошедший снег закружил пушистыми хлопьями в причудливом танце, покрыл мою непокрытую, разгорячённую голову лёгкой шапкой, тут же изошёл паром. Смахнув влагу с головы, облегчённо вздохнул и стрелковым шагом двинулся к остановке.

В гостиничном номере нарезав сало, настоящий украинский хлеб, распечатал красивую бутылку, налил в походный стаканчик. В отсутствии другого собутыльника чокнулся с «Ельциным».

— За нашу с Вами встречу, Борис Николаевич!

Придерживаясь известного правила, налил и отправил вслед первым ста граммам вторые:

— За армию и флот!

По телу пробежала тёплая волна, дошла до продрогших ног. Вскоре в голове зашевелились тараканы, забегали, зашумели и, яростно зааплодировав, потребовали спеть им на сон грядущий колыбельную.

— Я вам лучше стихи почитаю.

С этими словами выставил левую ногу вперёд, выкинул руку. Тряхнув чубом, задрал по-самолётному нос. Заимствованной у чтецов манерой прочистил голосовые связки, извинился, простуженным голосом прочитал по памяти:

Совета у многих просил я не раз,

Превратностей рока невольно страшась,

Быть может, гостить уж недолго мне тут,

Придётся другому оставить свой труд!

Тараканам начало гулянки понравилось, но не понравились стихи. Затопотав лапками, те встопорщили усы-антенны, громко засвистели. Подавляя мятежные настроения обезумевших насекомых, обещаю спеть родное и понятное им:

На улице Гороховой ажиотаж,

Урицкий всю ЧК вооружает,

Всё потому, что в Питер в свой гастрольный вояж,

С Одессы-мамы урки приезжают.

Неожиданно за спиной раздалось:

— Хорошая песня, душевная и как раз по настроению!

Обернувшись на комплимент, смущенно оправдываюсь:

— Перед сном разминаюсь! А Вас сюда вселили?

Не отвечая на вопрос, человек в штатском сел на стул. Взяв со стола бутылку, искусно маскируя ехидные нотки, заметил:

— Хм, дорогой напиток.

— Хотите попробовать?

Вернув «Ельцина» на место, штатский улыбнулся.

— Нет, спасибо, в другой раз.

— Вы уверены в другом разе?

Загадочный тип снова не ответил, что начало меня раздражать. Присев на край кровати, ядовито спросил его:

— Вы работник сферы услуг или с телевидения? Если с последнего, то концертные гастроли в столице я закончил. Меня ждут в провинциях. Прощайте.

Пришелец встал, протянул руку, представился:

— Виталий.

— Ни…

— Знаю.

— Ну да, узнали у администратора.

Бегло осмотрев комнату, гость тихим, ровным голосом сказал:

— Николай, Вы сможете завтра подъехать к десяти часам вот на этот адрес.

Вынув из кармана меховой куртки блокнот, тот что-то написал, показал мне.

— Понял, вы из милиции, и вам нужен свидетель! Так я ничего не знаю, ничего не видел, ни о чем не слышал!

— Вы…

— Простите, мог бы сразу догадаться, вы главарь банды, ищете киллера. Сколько заплатите?

Гость на сей раз улыбнулся более широко и дружелюбно:

— Я представляю Управление кадров, где Вы сегодня довели майора до истерики.

— Посоветуйте ему хвойные ванны, помогает.

Расслабившись, сказал про себя: «Фу-у! Думал, мент или посыльный от Ашотыча про должок напомнить».

Назвавшийся Виталием парень махнул рукой.

— Да бог с ним, с майором! Изучите нужный район города по карте и к помощи прохожих не прибегайте.

— Я вроде согласия не давал, откуда я знаю, что там ожидает? Может, хотите похитить меня и обменять на бежавшего на Украину кадровика из вашего Управления с кучей личных дел? Учтите, дома знают, где я. Будет международный скандал, и меня лично знает президент Кучма!

Гость застегнул куртку, покрыл голову симпатичной кепкой и только у двери оценил моё настроение:

— Хорошо держитесь, похвально…

Закрыв за гостем дверь на ключ, заметил в руках дрожь. Назвав себя слабонервным, сел на кровать, нахмурился: «Что — то туману напустил кадровик. С чего он решил, что я соглашусь на его предложение, на лбу, что ли, прочитал? А может, так надо! Может, это то, что называют знаком, в которые я верю. Ладно, давай баиньки, пока тараканы снова не зашумели».

По армейской привычке быстро раздевшись, прыгнул в постель. При уличном освещении на столе заманчиво, словно приглашая угоститься, переливалась бутылочная наклейка. Показав ей дулю, повернулся к стене.

Утром бодрый, но голодный привёл себя в порядок: помассировал слегка помятую физиономию, выскоблил щетину, дважды почистил зубы. Разложив на столе карту города, поедая бутерброд, издавая горлом мычание, отдалённо напоминающее «марш Будённого», изучил район предстоящей вылазки. Проникнуть из Свердловского района во Фрунзенский можно, держа направление строго на запад. Однако такое возможно при наличии воздушного шара, которого не было под рукой, не было вертолёта, не было в Москве и воздушного метро; мой пеший маршрут пролегал по улочкам, улицам и площадям и на карте выглядел ломанной линией, в миниатюре самую малость похожей на локсодромию. После некоторых колебаний выбрал общественный транспорт.

Цепко держа в памяти ориентиры, вышел на нужной остановке, осмотрелся. Оставляя блёклое дневное светило за спиной, двинулся к цели.

В чистом подъезде прошёл мимо лифта. Считая ступеньки, поднялся на нужную площадку, остановился, нашёл нужную дверь, потянул руку к звонку. Противный, с привизгом, глубинный голос завопил: «Беги, не стой пнём, беги отсюда, придурок, уноси лапти, зачем тебе всё это?!» Клонящуюся книзу руку притормозил другой, очень мужественный голосище: «Не думал, что ты такой тюфяк! Позор на весь организм! Смелее жми на кнопку, товарищ, иди навстречу вихрям и другим сквознякам, и на тебя…», «…примерят деревянный бушлат», в ужасе прокричала подлая трусость. Спор двух противоречий временно прекратился, как только в открывшейся само собой двери обрисовавшийся силуэт произнёс:

— Входите, не надо стоять на площадке.

Мужественный голос тут же воскликнул: «Смело ныряй в неизвестность бурно кипящего океана жизни! В нём выживает и побеждает тот, кто оседлает самый гребень волны; не бойся подставить грудь, словно парус, налетающему шторму! Плыви против течения — по-другому ты всё равно жить не сможешь!»

Повинуясь голосу, шагнул в глубину полутёмного коридора, напрягся в ожидании удара по голове, но вместо этого сзади раздался… пистолетный щелчок захлопнувшейся двери.

Парень, разглядеть которого в потёмках не смог, принял мою куртку, вздёрнул её на вешалку и пригласил пройти в комнату. В большой, слабо освещённой единственной комнате, от зашторенного окна навстречу мне поднялся вчерашний гостиничный знакомый.

— Доброе утро!

Ответил тем же, но на украинском языке:

— Доброго ранку!

Получив приглашение присесть, выбрал диванчик, оценил его мягкость тощим задом.

Тут, к несказанному моему удивлению, с кухни, держа поднос в руках, появился вчерашний знакомый пижон, по совместительству помощник майора-бюрократа. Припомнив обиду, воскликнул:

— Тю, старый знакомый! Вас что, майор вытурил с должности писаря? Не поделили копировальную бумагу? А вы на него жалобу настрочите, я подпишусь, мне этот бюрократ тоже не понравился — чёрствый, как морской сухарь.

Будь парень обидчивым, то надел бы поднос мне на голову или вызвал на кулачный бой. Заняв место за столиком, тот разлил чай по чашкам, жестом пригласил присоединиться.

Виталий, хмыкнув, спросил:

— У вас там, на юге, все такие — с юмором?

С удовольствием отхлебнув вкуснейший чай, охотно ответил:

— Поголовно, еще со времен покорения Крыма и Очакова. Князь Таврический почему любим там, на юге? — Рукой показал в сторону своего дома. — Потому что к нему сбегались со всех концов Руси обиженные, обобранные и гонимые барами люди. Естественно в таком Вавилоне образоваться особому колориту — южному.

Экс-помощник майора из ГУК бесстрастно резюмировал:

— Потёмкина за государственную, а тем более за выдающуюся личность принять не могу. Обычный любовник старой Катьки, да ко всему прочему любитель втирать очки со своими «деревнями».

Осторожно поставив чашку, нет, не на голову болтуна, а на столик, придав лицу соответствующее таким случаям выражение, вступился за Григория Александровича:

— Ну как же, для Вас Гайдары, Чубайсы, Березовские и иже с ними — истинные патриоты России, а всякие там Потёмкины, Суворовы, Горчаковы, князья Юсуповы, Шуваловы и многие десятки-десятков других патриотов России вам в оскомину!

Как неоперившийся, вывалившийся из родительского гнезда птенец топает из любопытства своими неокрепшими ножками в пасть хитрого кота, так и я, намеренно спровоцированный, полез в расставленные сети: рассуждал о истории, восхищался географическими открытиями, с придыханием говорил о мировой литературе.

Я горячился, с пеной у рта отстаивал свою позицию в том или ином вопросе, возмущался глупостям, выдаваемым экс-кадровиком. Не выдержав его очередной «мудрости», воскликнул:

— Правильно сделал майор, прогнав тебя со службы. Ты вообще в школе учился или только мяч во дворе гонял?

Виталий, давая мне остыть, разрешил закурить, потом подвёл к очередной ловушке. Эту ловушку я долго обходил, показалась мне она простой, но в конце концов, потеряв бдительность, уверовав в свои силы, свалился в неё.

Тем не менее Виталий похвалил:

— Хорошо видите основное.

Пижон-футболист неожиданно спросил:

— Вы честолюбивы?

— Скорее нет, чем да.

— Любите точные науки?

— Сама профессия штурмана располагает к этому и ещё к аккуратности и наблюдательности.

— Часто конфликтуете?

— Вопрос вопросов, на него трудно ответить.

— И всё же!

Не раскрывая тип своего характера, ответил тремя предложениями:

— Всё зависит от ситуации, при которой он возник, между кем он возник, и причины его возникновения. Кроме того, конфликт, как в нашем случае, может быть спровоцирован. Вы его намеренно создали с целью втянуть в спор, выявить знания той или иной темы и принять решение о возможном использовании меня в своих целях.

— Значит, вы играли?

— Не всегда.

Истязатели переглянулись.

— Любите приключения?

— Приключения, тот же риск. В любовной интрижке есть вероятность быть пойманным на балконе последнего этажа супругом неверной жены; картежник рискует остаться голым; неуч рискует быть разоблачённым и так далее. Нужно знать, во имя чего рискуешь. Я не полный идиот, чтобы рисковать ради крепких ощущений; во мне, как в любом нормальном и психически здоровом человеке, живёт страх. И если риск оправдан, то страх можно преодолеть силой воли.

— По-вашему, военный риск оправдан?

— Если это военная авантюра и на кону тысячи жизней во имя ничем не обоснованной идеи, то какой же это риск? Это амбиции собственного «Я». Профессиональный риск — другое дело, он оправдан.

Посмотрев на часы, я встал.

— Спасибо за умные разговоры, однако, могу опоздать на поезд. Всего доброго.

Виталий внёс предложение:

— Сможете задержаться в Москве на сутки?

— Интересно! Любое предложение обоснованно конечной целью, а её я не знаю.

— Цель гуманна.

В поисках ответа не спеша потянулся к пачке, вынул сигарету, медленно её размял, сел на остывшее место, закурил. Наконец придав мыслям некоторую стройность, озвучил её:

— Точно так же или почти так меня истязали в восемьдесят четвёртом году товарищи из особого отдела, предлагая пополнить их ряды, предварительно закончив знакомое вам заведение. Не знаю почему, но я дал согласие. Одним словом, совершил не до конца продуманный шаг. Проучившись целый год, вернулся и категорически отказался от почётной должности особиста. Был скандал, были гонения и провокации, зато родная эскадрилья с радостью восприняла моё желание вернуться в стаю. Сейчас история повторяется — вы ждёте от меня ответа.

Виталий кивнул, а я продолжил:

— Скажу честно — не знаю. Прошло много времени после окончания той школы, знания наполовину выветрились, практические навыки по известной вам причине не получил. Ну какой из меня военный контрразведчик? Курам на смех! Вы бы по своим связям лучше помогли одолеть майора-бюрократа из ГУКа и вернуться в авиацию, как?

Ребятам стало весело. Пользуясь моментом, обратился сразу к обоим:

— Вам ведь не с руки подставляться перед своим шефом, верно? Вот и доложите ему результаты беседы не в мою пользу.

— Я тем более настаиваю на завтрашнем дне, — сказал Виталий.

— Хорошо! Но у меня одно условие. В случае отрицательного результата дать письменное объяснение сего моей супруге, а то домой не пустит.

— Оценил! У меня тоже в таком случае не условие, просьба не отлучаться из квартиры. Телевизор работает, продукты в холодильнике.

Оставшись один, произвёл осмотр комнаты. Не обнаружив ничего интересного, прошёл на кухню, открыл холодильник и… отвис челюстью. Вот это да! На полках как на выставке: копчённая колбаса трёх сортов, сыр, рыбные и мясные консервы, баночка с икрой, решётка яиц. С таким продскладом можно выдержать месячную осаду соседей!

Инспектировать коридор не имело смысла: вешалка, тумбочка, на ней телефон. В раздумье постояв у последнего, но так и не сняв трубку, вернулся в комнату.

Взяв с книжной полки томик Тютчева, устроился на диванчике.

О, какими вдруг лучами

Озарились все края!

Обличалась перед нами

Вся Славянская земля!

Горы, степи и поморья

День чудесный осенял,

От Невы до Черногорья,

От Карпатов за Урал.

Рассветает над Варшавой,

Киев очи отворил,

И с Москвой золотоглавой

Вышеград заговорил.

И наречий братских звуки

Вновь понятны стали нам, –

Наяву увидят внуки

То, что снилося отцам!

Положив книгу на грудь, вздохнул: «Какая муха покусала братьев-славян? Как чёрт от ладана, на радость супостату шарахаемся друг от друга, ругаемся, переделываем общую историю, делим чего-то, забывая, что нас всех родила одна МАТЬ, СЛАВЯНСКАЯ!»

Глава 5

К десяти утра, как мог, накрыл стол. Девичьего волнения не испытывал, не ломал пальцы и не выглядывал ежесекундно в кухонное окно. Однако вздрогнул при виде двух исполинских, изогнувшихся и поползших вверх по кухонной занавеске теней…

Москвичи, принадлежавшие к особой, титульной нации, народ очень гордый. Вполне допускаю мысль, что в далёком историческом прошлом мои предки ломали шапки и били челом Великому князю Московскому, обещали хорошо себя вести, зла не причинять, дань платить исправно и девок из теремов не похищать. Традиции есть традиции. И я первым нарушил тишину:

— Доброе утро.

Младший боярин Виталий, положив на пол мою сумку с барахлом, изъятой неизвестно каким образом из гостиницы, придерживаясь уставного порядка, пожелал и мне на многие десятилетия здоровья. А вот второй, видимо, князь по званию, не спеша снял куртку, перчатки, шапку, передал всё это Виталию, молча прошёл на кухню. Одёрнув штору, растворил сумрак, открыл форточку. Закурив, сел на ближний от окна стул, Виталий тут же оседлал место напротив своего начальника, я же оказался посередине.

Позиция удобна для перекрёстного допроса, но она удобна, как это ни странно, оказалась и для меня, давала возможность сосредоточить своё внимание только на главном начальнике, игнорируя вопросы второго.

— Здравствуйте, — наконец произнёс сюзерен, держа на прицеле мой левый висок. — Павел Сергеевич.

— Николай.

Виталий, скорее из приличия, спросил:

— Как спалось?

— Дома спалось лучше, спокойнее, безопаснее, а главное, уютнее. Но здесь лучше, чем в гостинице.

— Ну и ладно, коли так, — одобряюще кивнул Павел Сергеевич. — Хотите курить, курите, хотя считаю это вредной привычкой. Идёмте в комнату.

— Ему их не занимать, — буркнул Виталий, поднимаясь. — Одной больше, одной меньше.

— Ну знаешь, Виталий, если человек выпил грамм двести, да под сало и чёрный хлеб, не говорит о его укоренившейся привычке, — следуя за своим помощником, не согласился Павел Сергеевич.

«Продал с потрохами Виталик-иуда, донёс до своего шефа!» — пронеслось в голове.

Замыкая колонну, оправдываюсь, как пойманный директором школы нашкодивший первоклассник:

— Это скорее единичный случай, и он был вызван нечутким отношением кадровика к судьбе офицера. Между прочим, в своё время наместник Малороссии — князь Таврический — высказал интересную мысль, что если человек непьющий, то он не обязательно положителен во всех отношениях, это всего-навсего отсутствие порока. Правда, пьяниц он тоже не жаловал.

— Любите историю? — усаживаясь в кресло, спросил Павел Сергеевич.

— Да! Но в вашем вопросе я услышал не вопрос, а скорее предложение продолжить начатую вчера вашими подчинёнными беседу.

— Поясните.

— Охотно. Для меня история не предмет, за который надо получать пятерку, но наука, изучающая развитие общества и государства. Мне нравится история Древнего мира с её Спартой и могущественным Римом, просвещённым Китаем и Египтом. Средние века интересны войнами за передел мира и географическими открытиями. Но более всего, как русский человек и не только по паспорту, почитаю историю России.

Задержав сигарету у рта, Павел Сергеевич удивлённо спросил:

— При чём тут паспорт?

— Национальность, указанная в паспорте, лишь графа. Сейчас многие русские стесняются своей национальности, и причин тому много. Я встречал согнувшихся душой представителей великого народа, и, дабы скрыть принадлежность к своей нации, разбавляют дурной кровью свою кровь, чтобы, не дай бог, их детей не назвали русской свиньей. Я Вам, Пал Сергеич, приведу один случай из своего детства, Вы не против?

Так и не закурив, тот утвердительно кивнул, откинулся на спинку кресла, изваял из пальцев обеих рук подобие шара.

Мне было восемь лет, и нам с матерью нужно было через Ташкент попасть в Алма-Ату. Лето, жарища, и я, глядя на сверстников, поедающих мороженое, загрустил. Мать есть мать! По-царски вручив мне медяки, отпустила в кафе. Крепко зажав монеты в кулаке, счастливый и довольный, попросил стоявшего за прилавком, чуть старше меня, узбечонка стаканчик с этим самым мороженым. За прилавком стоял ещё один тип, может, его брат, может, дядя. Они с детства приучены стоять за прилавком или на базаре, с пелёнок пропитаны подозрительностью и чванством. Этот молокосос спросил, есть ли у меня деньги и не попрошайка ли я. С достоинством показав деньги, заработанные матерью честным трудом, увидел оскаленную в презрении рожу продавца. Для них медь — не деньги, но презренный металл, они всё больше любили тогда червонцы, двадцатипятирублёвки, не говоря о банкноте достоинством в сто рублей. В нашей поселковой школе преподавали казахский и узбекский языки, разговор на бытовом уровне понимал. Десятилетний торгаш, мерзко улыбаясь, сказал старшему, что пломбир в стаканчиках закончился, что осталось талое развесное, и что все вазочки грязные. Старший гадёныш посоветовал тому налить остатки мороженого из бачка в грязную посуду. Его слова запомнил: «Русская свинья грязь любит, помои сожрёт и спасибо за это скажет». Что творилось тогда в моей неокрепшей душе, не помню, но я потребовал назад свои деньги. Те стали орать, грозить из-за прилавка кулаками и предложили убраться. Я ни в какую. И откуда только взялась твёрдость и настойчивость! Собрав с пола брошенную медь, не проронив ни одной слезинки, маленький и гордый вышел из мерзкого заведения. Матери, ясное дело, ничего не сказал, а на вопрос, вкусное ли было мороженое, кивнул головой. Эту мелочь потом увеличил до нескольких рублей, а на Восьмое марта преподнёс матери какие-то дешевые духи, показавшиеся для неё самыми лучшими духами в мире. Конечно же, моё детское сознание тогда не могло переварить тот случай, видимо, он показался мне обычным, бытовым. То, что это проявление узбекского национализма, понять я, естественно, не мог. Спустя годы, сталкиваясь с подобными проявлениями неприкрытого русофобства, пришёл к заключению, что во мне сработала генетическая память, пусть не осознанная, но память моих достославных российских предков — воинов. Возможно, с того момента, спасибо тем уродам — мороженщикам, я почувствовал себя русским мальчишкой не по метрике, а по духу. Русского человека пытались приземлить всегда, пытаются это делать и сейчас. Не дай бог поднять русский вопрос! Тут же российские либералы обвинят тебя в великодержавном шовинизме. Русских постоянно стремятся разобщить и рассорить, унизить и загнать куда-нибудь в дальний угол, стремятся, причём успешно, споить. Но чуть запахнет порохом, сразу вспоминают, что есть, оказывается, русские и что кроме них спасать матушку Россию некому.

Закурив очередную сигарету, провентилировал лёгкие и более спокойно продолжил:

— В моём понимании не всякий русский может называться русским, но зато любой человек, если он любит Россию со всеми её недостатками, почитает её историю, знает язык, если он в трудную минуту не продаст её за тридцать сребреников, если он готов жертвовать собой во имя России, он в большей степени русский, чем тот, у кого в паспорте записана национальность и только всего!

— И даже негр может быть русским? — буркнул Виталий.

Арап императора Петра тому пример! Иосиф Виссарионович перед лидерами иностранных государств всегда говорил: «Мы, русские…». Багратион, Баграмян, Рокоссовский считали себя русскими офицерами. Татарский мурза Мелик возглавлял русский сторожевой полк во время Куликовской битвы. Генералы Юзефович и Туган-Барановский честно и храбро служили России. Северокавказская «Дикая дивизия», состоявшая на службе русской армии, наводила ужас на противника. Между прочим, Потёмкин в своём роду имел шляхтичей. И таких примеров тысячи и тысячи. Когда спросили императрицу Екатерину, что она понимает под именем Россия и кто такие русские, она ответила: «Россия — это не страна, это — Вселенная, а народ её достойнейший в мире». А сейчас? Сейчас, а это считаю трагедией, людей российских называют не народом, а населением; сейчас на слуху появилось какое-то издевательское и унизительное для истинно русского сердца определение — новый русский. Кто это? Они важно заявляют: «Мы — ЭЛИТА». Однако для большинства россиян они обычные ворюги, ограбившие народ на миллиарды, жрущие икру тоннами и ею же гадившие, пьющие для них придуманную сивуху «Новая русская», жирующие со своими, как они выражаются, тёлками на заморских островах! Это разве русские? Что-то не слышно, чтобы хоть один из них помог детдомовцу, умирающему с голода ветерану войны или труда или спас от панели впавшую в отчаяние девчушку. Этот поганец постарается отобрать последнее у сироты и старика, а бедную девчонку затащить в постель! На это государство смотрит как на естественный процесс зацветающей рыночной экономики. Но боже упаси выйти на площадь шахтёрам и, стуча касками, озвучить свои требования или врачам, учителям, рабочим, требующим погасить долг, сытые чиновники сокрушаются: «Вы же русские люди, россияне, потерпите и затяните на очередную дырочку ремень». Долготерпение, присущее нашему народу, может иссякнуть, и терпелка лопнуть! У меня, Пал Сергеич, на Севере есть друг-подводник, он рассказывал, что офицеры и мичманы атомоходов работают в ночное время грузчиками в Мурманском порту, а их жёны с детьми собирают по сопкам дары природы. Утром же уставший экипаж исполнял свои обязанности, потому что они хоть и обычные, неизвестные публике люди, но они люди чести, долга, призванные обеспечивать безопасность страны. Вот они — настоящие русские многонациональной России, они — россияне!

Вытерев вспотевший лоб, виновато сказал:

— Извините за бессвязную речь и горячку, накипело!

— Да нет, ничего, — задумчиво проговорил Павел Сергеевич, все так же цепко держа пальцами рук геометрическую фигуру. — А что, рациональное зерно в словах Николая есть, как думаешь?

— Зёрнышко есть, но эмоций много, — пожал плечами вредный Виталий.

— Главное, человек понимает общую ситуацию, а частности — дело наживное.

Павел Сергеевич не спеша поднялся. Заложив руки за спину, походил по комнате, подошёл к окну. Осматривая сквозь тюлевую занавеску заснеженную улицу, спросил, не оборачиваясь:

— Вы видите варианты выхода из кризиса?

— Мне сложно ориентироваться в дебрях политэкономии, но то, что предлагал булгаковский Шариков: «Взять и поделить», — отвергаю. Такое уже было в нашей истории. В данный момент только жёсткие меры могут предотвратить дальнейшее разграбление и развал России. Но для этого кое у кого отсутствует не только желание пресекать безобразия, творимые в стране, но отсутствует политическая воля.

Вопросы теперь посыпались и слева, и справа, и порой они попахивали провокацией. Покончив с вопросами, попросили рассказать то, что называют автобиографией.

Скучным, уставшим голосом начал:

— Я, Славянов Николай Афанасьевич, родился…

— Это известно из личного дела, — перебил Виталий.

Никогда не думал, что обычную автобиографию можно рассказывать более двух часов, да ещё с подробностями. Как хороший дирижер руководит симфоническим оркестром, так и Павел Сергеевич виртуозно давил на мои дымящиеся от напряжения и трения друг о друга извилины. Казалось, забытое навсегда событие мановением волшебной палочки, со скрипом и потугами выволакивалось из дальних уголков памяти на белый свет и представлялось в итоге персонажами того времени.

Приближаясь к финишу и желая поскорее закрыть тему, отрапортовал:

— И майор из управления кадров посоветовал мне закрыть двери с той стороны.

Виталий вторично заступился за бюрократа:

— Дался Вам этот майор.

Посвящённый в этот инцидент главный инквизитор заступился за меня:

— Ну, хамства у нас всегда хватало.

Средневековая инквизиция, вынося приговор еретику, тут же отдавала его в руки озверелых палачей, но Павел Сергеевич относился к инквизиторам двадцатого, культурного века. Перед тем как вынести свой вердикт, предложил хлебнуть морозного воздуха, и это было с его стороны благородно и гуманно. После более чем суточной изоляции в успевшей осточертеть квартире московский морозный день показался и впрямь по-пушкински чудесным.

Память, разворошенная москвичами, озарилась ещё одним ярким воспоминанием детства, когда ИЛ-18, плавно коснувшись полосы и подрулив к зданию аэровокзала, десантировал меня с отцом по трапу на столичную землю. Детская память не отражает серое и неинтересное прошлое, она тем и хороша, что воспоминания носят отрывочный, избирательный характер. Москва мне запомнилась запахами хвои, шоколадных конфет, женских шуб и мандаринов; запомнился большой и гудящий тысячами голосов магазин с ёлочными игрушками.

Шагая по неметёным дорожкам, я и сейчас легко вспомнил эти запахи.

С интересом наблюдая за моим собачьим втягиванием воздуха — мимо проходили женщины, Павел Сергеевич поинтересовался, переходя на «ты»:

— Развиваешь верхнее чутьё? Или по женскому обществу соскучился?

— Вспомнил столицу шестьдесят седьмого года! Тогда отец взял меня с собой в командировку. Вот запахи детства и всплыли.

Загнав воспоминания обратно в память, осторожно спросил:

— Скажите, этот дурдом в стране, где старость не в радость, где детская радость — горсть конфет, если, конечно, маме с папой выдали копейку, закончится когда-нибудь?

Вдавливая в тротуар поскрипывающий снег, Павел Сергеевич неспешной походкой, не отвечая на вопрос, направился в сторону небольшого парка. Разметав перчаткой пушистый, не успевший затвердеть на скамейке снег, присел. Подняв добротный воротник, неожиданно сказал:

— Люблю этот парк, и знаешь почему?

Пожимаю плечами, парк как парк, каких много и у нас в городе.

— В шестидесятых, учась в институте, наша группа высаживала на субботниках вот этих красавиц-берёзок. И был у нас комсорг, только в юбке, в которую влюблялись все поголовно…

— А Вы, конечно, её проигнорировали! — выскочило у меня.

Мгновенно осознав возможную угрозу, вжал шею в плечи, незаметно заскользил задом по мёрзлому брусу влево.

Примерив на себя свою же выходку, восхитился добрым нравом москвича. Уважение ко всем коренным жителям столицы, несколько поколебленное её отдельными лицами, стало возвращаться и крепнуть. Вместо смертоносного удара ребром ладони по моему горлу, из глаз Павла Сергеевича посыпались весёлые искорки. Окунаясь в тридцатилетнюю давность, он сказал:

— Дурак дураком был. Я ведь как думал: раз красавица и всем нравится, значит, отношения с такой не могут быть серьёзными.

— Но она же, по вашим словам, комсорг!

— Молодец, допускаешь возможность, казалось бы, невозможного! Потом была комсомольская свадьба с подпольным спиртным и вполголоса «горько». Вот так-то, Коля-Коля, Николай… А на твой вопрос отвечу кратко, касаясь лишь одной стороны. Экономические проблемы усугубляются, помимо других проблем, внутренней политической ситуацией, где чеченский конфликт перерос в гражданское противостояние между Дудаевым и Временным Советом. Перед объединенной группировкой войск стоит сложная задача восстановления конституционного строя в республике и вытеснения мятежников в горы. Недавние переговоры между Куликовым и Масхадовым дают лишь временную передышку. Плохо продуманные детали операции приводят к многочисленным жертвам с обеих сторон. Из разрушенного Грозного уходит население, а боевые группы Дудаева переходят к партизанской войне…

Минут через десять Павел Сергеевич плавно перевёл тему, казалось бы, в другое русло.

— В среднеазиатских республиках положение не лучше. В Таджикистане гражданская война, по большому счету, не закончилась; в Ферганской долине поднимают голову исламисты и сепаратисты; ситуация в Киргизии обостряется по границам соседних республик. С этого региона тоже огромный поток беженцев и переселенцев. Вместе с ними в Сибирь, Урал, в центральные части России хлынул поток тяжёлых наркотиков, уголовников, экстремистов и прочих любителей дестабилизировать и без того непростую ситуацию. В мире растут антирусские настроения. Среди наших политиканов находится немалое число желающих заработать на этом как политический, так и материальный капитал. Нам в такой ситуации необходимо не митинговать и устраивать дискуссии, а работать, день и ночь работать, с полной отдачей.

В упор посмотрев на меня, Павел Сергеевич устроил проверку, сказав:

— И тебе в том числе.

После этих слов, по законам киношного жанра, я должен сыграть непонимание: поднять до отказа вверх брови, изморщить лоб и, бестолково выпучив глаза, промямлить: «Не понимаю».

Но Павел Сергеевич ждал иного: понятен ли мне смысл последней фразы?

Как ответить? Вариантов несколько: можно стать во фрунт, задрать подбородок и с подобострастием жандарма гаркнуть: «Рад стараться, Ваше скородие!» Можно по-другому: одёрнуть полы куртки книзу, прочистить горло, торжественно прокричать: «Служу Российской Федерации!» В первом случае это бы выглядело старорежимно и отдавало подхалимством, во втором хоть и патриотично, но преждевременно.

Отвергнув первые два варианта, выбрал третий.

— В Ваших словах принятое в отношении меня решение, но не ясна роль, которую отводите мне. Отсюда появляется неуверенность в собственных силах. И потом, почему выбор пал на меня?..

В квартиру мы возвратились при свете фонарей и крепчающем морозе.

Рецепты приготовления блюд, и это скорее всего, были вычитаны Виталием не из «Поваренной книги», он их позаимствовал у Диккенса, Дефо и Скотта. Только если в тех романах основным и любимым лакомством диких островитян были зажаренные до хрустящей корочки отставшие от кораблей пьяные матросы, то у Виталия получилось блюдо, рецепт которого до сегодняшнего дня им хранился в тайне: разбухшие до невероятных размеров и подгоревшие снизу макароны были закиданы кубиками колбасы; в маленькой сковородке, по задумке повара, дымилась глазунья с ядовито-коричневыми, пузырчатыми краями; ассорти из маринованных огурцов и кабачков напоминало силос, а вместо хлеба в тарелке торосами громоздились печенье и галеты.

При виде такого изыска его непосредственный начальник от души рассмеялся:

— Надо будет моей Татьяне у тебя взять пару уроков! Не откажешь?

Недоучка-кулинар, покраснев, пытался обидеться. Мне же эта сцена принесла моральное удовлетворение: «Ну что, получил, защитник бюрократии?! Расскажи курам про твою стряпню, те бы со смеху с насеста попадали!»

Открыв шкаф, Павел Сергеевич достал красивую бутылку, хищно свернул пробку, налил в пузатый фужер тёмную жидкость. Тотчас по кухне, словно в парфюмерном магазине, заструился аромат духов и запах клопов. Потушив в Виталиных и моих глазах пожар словами:

— Вам по штату пока не положено.

С удовольствием выпил.

Пир начался: я нехотя ковырялся вилкой в макаронах и проталкивал их в глотку сочными огурцами; Виталий с обиженным видом сосредоточенно грыз галету и запивал её яблочным соком; начальство с удовольствием глотало коньяк и закусывало шоколадом. Трапеза закончилась под бой ходиков, показывающих десять вечера, и пожелания Павла Сергеевича:

— От тебя, Микола, потребуется внутренняя организованность и дисциплина. И я искренне желаю тебе пройти испытательный срок!..

В тот же вечер, по совету и с разрешения руководства, позвонил соседке, попросил её слетать этажом выше и позвать к телефону мою супругу Майку.

Через пару минут послышался приглушённый расстоянием голос:

— Давай, швыдче, дивчатко, сама Москва на проводу.

В течение трёх минут доложил первое, что попадало на язык: вакансии для меня в войсках пока не нашлось, и в ожидании таковой устроился на работу в книжное издательство старшим консультантом по закупкам, распространению, тиражированию и изданию глянцевых журналов и другой недетской литературы, с очень приличным окладом, премиями и личным автотранспортом. Коллектив приличный, то есть непьющий и очень сплочённый. Издательство сняло для меня комнату в семейном общежитии недалеко от работы. Одно плохо, совершенно нет свободного времени не то что на экскурсии или посещения злачных мест, а даже на перекур. Буду работать месяца четыре, а потом…

У женщин своя, титановая логика. Вклинившись в поток моего трёпа, Майка вбила в трубку:

— Будешь по бабам и ресторанам шляться, лучше домой не заявляйся, прибью, как дедушка Мазай зайчиков.

После явной угрозы поклялся супруге в вечной любви, собачьей преданности и еженедельными рапортами…

Глава 6

…Три месяца теоретических занятий и месяц практики в горах прошли интересно и насыщенно.

И вот, по окончании учёбы, хмурым поздним утром сел в электричку с намерением попасть на Курский вокзал. Небо, отяжелев от кучево-дождевых облаков, опускалось всё ниже и ниже и, наконец, в сопровождении грохочущих артиллерийских залпов и сверкающих стрел, разродилось мощным ливнем.

Электропоезд, сбавив ход, медленно, на ощупь прокрадывался сквозь потоки дождя и порывов ветра. Сидящая рядом бабулька, не отрывая глаз от мутного запотевшего окна, истово перекрестилась:

— Господи, помилуй и спаси мя, грешницу окаянную!

Гроза продолжалась недолго и закончилась так же внезапно, как и началась. Облегчённо прогудев, электричка набрала прежний ход и, прорвав внешнее транспортное московское кольцо, стремительно ворвалась на юго-юго-восточную окраину столицы.

До отправления моего поезда времени — вагон с прицепом; можно не спеша побродить по чисто вымытым, курившимся дымкой улицам, потаращиться на выстукивающих каблучками столичных раскрасавиц, а если повезёт, то познакомиться и поворковать о вечном.

Карта Москвы в голове сидела крепко и надёжно. Сверив её с пробегающей за окном местностью, перекинул через плечо сумку, тепло попрощался с пришедшей в себя бабушкой-одуванчиком:

— Ты смотри, бабушка, больше не греши, вредно для организма.

Прильнув к окну, бабушка окинула хищным взглядом небесную синь, быстро оценила метеообстановку: гроза, ушедшая на северо-восток, напоминала о себе лишь глухой, за тридевять земель пушечной пальбой. Не видя более угрозы с неба, старушка преобразилась. Развернувшись в мою сторону, трубным голосом дала совет:

— Катись-ка, милок, своей дорогой! Тебя не спросила, грешить мне аль нет. Ишь, злыдень окаянный, бельмо тебе на глаз да чирей на задницу! Не смотри так бесстыжими глазищами, соблазнитель маньячный!

Полутрезвый здоровенный мужик из солидарности, а может, вспомнив свою горячо любимую тёщу, перекрывая разноголосый шум пассажиров, стал стыдить бабусю:

— Ну ты, кочерга ржавая, чего к пацану прилипла? По тебе давно черти со сковородкой плачут, ждут не дождутся!

Тут началась такая перепалка двух вечно находящихся в противоречии полов, что я спешно покинул поле словесной брани.

Сойдя на станции «Чертаново», двинулся в сторону Варшавки, броском пересек её и по Сумскому проезду вышел к станции метро. В прошлый приезд в столицу мне с Игорем так и не довелось побродить по Арбату, где можно было получить художественный набросок своей физиономии, в забегаловке выпить сто капель, зайти в магазин и задумчиво постоять над ценниками.

От первых двух пунктов отказался, но посещение последнего доставило огромное удовольствие. В охотничьем магазине заискивающе — уважительно спросил важного на вид работника прилавка:

— Товарищ, а почём нынче арбалеты?

Окинув меня орлиным взглядом, тот проклекотал:

— Иди, иди, деревенщина, не с твоими штанами покупать такое!

Оценив свои джинсы и не найдя на них прорех, удивлённо подумал: «И чего это все цепляются к моим джинсам? Люблю я их носить: в них и на свадьбе можно поплясать, и в последний путь проводить достойного человека, а если приспичит, то и полежать где-нибудь в тенёчке. Может, ему тоже ласково ответить или воздержаться?»

В целях воспитания выбрал первое. Облокотившись о прилавок, нежно улыбаясь, сказал:

— Слушай, ты, орёл из-под горляшки! Никогда не оценивай человека по одежде, понял? Можно нарваться. А если ты такой орёл столичный, докажи это! Даю тебе два варианта: поехать добровольцем на Кавказ или тут же, при мне, застрелиться из этого арбалета. На принятие решения даю минуту. Время пошло.

В глазах невоспитанного парня, действительно уставившегося на большие напольные часы, большая стрелка которых отмеряла дугу в шесть градусов, непонимание переросло в смятение. Оторвав хлопающие глаза от часов, тот вылупил их на меня.

— Ну что, слабо? — делая ударение на последней букве, спросил растерявшего храбрость орла. — Ну, тогда бывай.

На улице, с любопытством наблюдая за художником, рисовавшим портрет мужика с большими, как у Тараса Бульбы, усами, пожалел, что рядом не было Игоря, моего бывшего шефа.

Любого масштаба конфликт при его участии, неважно где произошедшего, здесь, в командировке, или дома, на Украине, тот его политизировал, и его любимой фразой была:

— Украйна гетманство через москалей утратило!

Я спросил:

— При чем здесь гетман Разумовский и твой базарно-магазинный скандал?

Разгладив несуществующие усы, тот ответил:

— Потому що я козацького роду!

Тут же дал ему совет:

— А ты Ельцину, государю-императору Всероссийскому, челом стукни. Так раньше делали запорожские казаки, вроде помогало.

Будто съев горькое, казак поморщился:

— Ни, у нас свий гетман е, Кучма!..

До вокзала рассчитываю попасть за полчаса до отхода поезда и, чтобы погасить время, направил стопы к Бульварному кольцу, по пути знакомясь с достопримечательностями улиц, скверов и переулков. Отмахав пол квартала, нарушил первоначальную диспозицию: свернул вправо и через час вышел к Большому театру.

Вообще-то, московским властям не мешало на вокзалах вывешивать специальную карту с указанием мест, где психическому здоровью провинциала может быть нанесён ущерб.

Присев в сквере на скамейку, с удовольствием закурил «Столичные». В надежде увидеть красивых артисток театра повертел головой. Их не было, вместо них на дорожке появилось двое молодых людей без усов, но с подкрашенными глазами.

«Артисты, самые настоящие! — восхищённо глядя на молодых ребят, подумал про себя. — Автограф что ли попросить?!»

Проплыв лебедями, те остановились, пошептались, после чего один из них продолжил путь дальше, второй направился в мою сторону. Виляя бёдрами, работник творческого труда подошёл к скамейке, подмигнул подведённым глазом.

Подумав, что артист репетирует роль на свежем воздухе, тоже подмигнул, а в знак доброго к нему расположения слегка поклонился.

Деятель культуры ожёг меня взглядом, присел рядом, закинул ногу на ногу, подпёр кулаком подбородок и неестественно противным голоском приветствовал:

— Привет, милый!

— Привет! Что, тяжело на жизнь зарабатывать?

— Ой, и не говори! — артист, показав кончик языка, облизнул верхнюю губу, выгнул спину. Положив руку на моё плечо, сбил с него пылинку и попросил закурить.

«До чего культурны и вежливы москвичи! — не перестаю удивляться. — С незнакомого человека пылинки стряхивают, больше одной сигареты из пачки не тянут».

Элегантно держа сигарету, артист красиво выпустил дым струйкой прямо мне в рожу, бархатным голоском пропел:

— Давай знакомиться, милый, меня Валей зовут.

Подозрительно покосившись на творческого работника, грубовато ответил:

— Мыкола, из диких степей Малороссии!

Противно растягивая слова, Валя спросил:

— Это около Магадана что ли, или около Сибири?

Затем, ощупав бицепс моей руки, артист задохнулся в восторге:

— Ой, какой ты сильный! К тебе пойдём или ко мне?

— Зачем? Мне и здесь клёво!

— Но здесь неудобно, менты могут нагрянуть.

— А чего их бояться, они ведь тоже люди, всё должны понимать.

— Да? Ну как хочешь. Но это будет стоить в два раза дороже, — совсем непонятно выразился Валя и потянулся к ремню на моих старых джинсах.

— Э-э, ты чего? — оторопело спросил я и чисто автоматически вывернул его ладонь. Приёмчик очень болезненный, в чём убедился, услышав злобное шипение загадочного типа:

— Ты что делаешь, противный, рабочую ручку мне чуть не сломал!

— А куда ты лезешь?

— Ну ты же сам сказал, что хочешь меня здесь, на скамейке…

— Чего? Тебя? Ты сдурел?…

У безбородо-безусого Вали в глазах появились слёзы. Размазав некачественную краску по щекам, лже-артист гнусно прокричал в сторону деревьев:

— Николай Захарыч, это что же такое?!

На призыв, только теперь мне стало ясно кого, из-за деревьев выступили крепкие парни.

По прибытии их к месту конфликта и не парень и не девка плаксиво воскликнуло:

— Мужчина не хочет платить за выполненную работу.

Николай Захарыч, он же главный сутенёр, строго посмотрев на меня, сначала задал вопросы: не забурел ли я, почему такой жадный, дорого ли мне собственное здоровье? Затем потребовал рассчитаться в двойном размере.

Свесив руки, сняв с них напряжение, вслух высказал удивление высоким прейскурантом, а внутренней речью обозвал себя идиотом, польстившимся на автограф артиста.

Нахально осмотрев быков, в один голос заявивших, что прейскурант утверждён свыше, сказал:

— Братва, мне лишний кипеш ни к чему. Два дня, как откинулся. В столице проездом, о культурной, вроде этой вашей точке, не слыхал. Усекаете? А вашего петушка обидеть не хотел. Больше червонца дать не могу.

Сутенеры, отогнав осрамившегося панельного работника, посовещались в узком кругу и отпустили меня с миром.

Скачками отмахав стометровку, отыскал за углом пятиэтажного дома аптеку. Всунув голову в окно, всё ещё находясь в плену густо накрашенных глаз Вали-проститута, прохрипел:

— Девушка, мне бы, как это поточнее выразиться, такое, ну… чтобы зараза не прилипла. Срочно!

Молодая красивая аптекарша с восхищением, удивлением и пониманием в зеленоватых кошачьих глазах кивнула.

— Сколько?

— Для ровного счета двести, можно больше. В одной таре.

— Сколько-сколько?

— Ну тогда триста!

Девушка бурно задышала, вытерла дрожащей рукой мгновенно выступивший пот, бессильно опустилась на высокий без спинки стул, тихо воскликнула:

— Но этого же хватит на целый год, понимаете, целый год!

Не понимая, в чём тут дело, махнул рукой.

— Да вы что, мне это только на сейчас, до поезда, а приеду до хаты, у меня добра этого — хоть залейся. Очень удобно — не надо никуда бегать. Вот только супруга недовольна.

Находясь в предобморочном состоянии, девушка (видимо, от летней духоты) расстегнула верхнюю пуговицу халата. Держась со своей стороны за прилавок, изошла дрожью. Покрыв горячим дыханием стекло перегородки, заикаясь, представилась:

— Меня Кы — Кы — Катей зовут.

— Прямо как императрицу Всероссийскую! А меня Никифором.

Пожав через окошко потную ручку Екатерины, попросил поскорее выполнить просьбу, добавив на свою голову:

— Сил нет терпеть такую муку.

На подгибающихся изящных ножках Катя удалилась и вскоре вынесла на руках…

— Что это? — спросил удивлённо, таращась на девушку.

Та, очень нервно произнеся звук «Пыф — пыф», обдув тем самым испарину и сдув непокорную чёлку, сказала:

— Ровно триста штук, как вы просили.

«Что за день сегодня, одни проколы! До мозга всё доходит с задержкой, ну как до умственно отсталого с признаками необдуманности, а в моих случаях — непродуманности своих действий и отвлекаемости на случаем рождённые раздражители. Пока не добавились остальные признаки, надо тикать, как говорил пан Игорь», — ругнул себя, выдавил улыбку, пробормотал:

— Ну да, ну да, спасибо. Вот только…

Пошарив в карманах джинсов, стукнув себя по лбу, сказал:

— Я сейчас вернусь. Только сбегаю в обменный пункт и заодно попрошу дожидающихся в соседнем подъезде женщин не разбегаться.

Выбежав из аптеки, поймав глазами спасительный угол, за который можно забежать, поспешил туда. Обернувшись, увидел, как девушка Катя, не считая ступенек, сбежала вниз, приставила козырьком ладонь ко лбу, завертела головой.

Двигаясь в поисках аптеки по Дзержинской, подумал о девушке: «Она меня приняла за полового гангстера, точно. Сам виноват, нужно чётче излагать мысль. А девушка хороша, развратница! Жаль, времени в обрез».

Найдя аптеку, облегчённо вздохнул — за прилавком скучала не молодая девушка, а старый работник мужского пола. Покачавшись перед прилавком, подав провизору помятую купюру, пробасил забулдыжьим голосом:

— Трубы горят, давай, дядя, любого спиртику.

В подворотне, под подозрительными взглядами прохожих, тщательно помыл руки, ощущая и слыша, как в прохладном испарении корчатся всякие спирохеты, стафилококки и прочая дурная живность.

Третий раз испытывать судьбу не стал. Голодный, взволнованный столичными приключениями, добрался до Курского вокзала. Прочитав на табло информацию, пробрался сквозь толпу пассажиров, нашёл свой вагон.

Кому суждено в один день быть битым дважды, не избежит этой участи и в третий раз. Уже занёс ногу в тамбур, стал подтягивать другую, как меня настиг внезапный толчок в грудь. Упав спиной на толкающихся пассажиров, попытался встать, извиниться, однако на меня свалилось что-то тяжёлое и прозвучали команды:

— Хватай его, гниду… Держи крепче… Выворачивай руку…

«Вот те на! — изумился командам. — Чем ментам-то я не угодил?»

Оказалось, «держать и не пущать» относилось к другому.

Ребята из транспортной милиции, выворачивая руки «гниде» и моему обидчику, возрадовались:

— Попался, гадёныш, давно мы за тобой бегали! Допрыгался, Шпагат?

Одев наручники на жулика с верёвочным погонялом, милиционеры помогли поднять мою сумку, крепко пожали руку:

— Спасибо, гражданин, если бы не Вы, удрал и на этот раз рецидивист.

Проводница поддержала оперативников:

— Да, здорово он его принял на себя, молодчина!

«Если сию секунду не займу место в вагоне, обязательно что-нибудь приключится, и тогда останусь на веки вечные на московской земле!» — отвечая на рукопожатие оперов, напугал своё воображение.

Только когда состав вырвался из белокаменной ловушки и тепловоз оповестил об этом округу радостными короткими гудками, посмел высунуть нос в коридор.

Насытив в вагон-ресторане пустой желудок солянкой, двумя большими, как лапоть, шницелями, запив всё это чаем, отправился в свою двухместную нору. Отяжелев от обильной пищи, забрался на верхний диван. Попросив интеллигентного вида попутчика разбудить после Днепропетровска, закрыл глаза…

Глава 7

На следующий же день по приезду домой приступил к выполнению коварного замысла, состоявшего из нескольких пунктов. Четыре дня и четыре ночи супруга была весьма довольна моим поведением: на улицу в поисках приключений не просился, старшей дочери помогал изучать английский язык, с младшей дочерью ходил на прогулку, по вечерам, к величайшему удовольствию детей, проигрывал в лото тысячи карбованцев, а ночью шептал в Майкины ушки нежные слова.

Утро пятых суток начал с хандры, потерей аппетита, принятием анальгина от головной боли, постоянными перекурами на балконе, отрешённым взглядом и тихими вздохами. Мой отказ от сладкого кекса обеспокоил Майку. На её расспросы отвечал односложно и неохотно.

Женское сердце не только коварно, оно иногда бывает понимающим и добрым — мне было разрешено увольнение в город! Вернувшись без опоздания в 14:00, начал издалека, но предвидя близкую развязку:

— Лёвика и бывшего шефа встретил. Предлагают столько работы, даже не знаю, какую выбрать.

Подбоченясь, спутница по моим жизненным ухабам впилась огромными глазами в мою переносицу, кратко вопросила:

— Опять?

— А что? Работать-то надо, а у Лёвы всякая работа деньгами пахнет.

Поднеся кулачок к моему носу, поинтересовалась:

— А это чем пахнет?

С удовольствием, по-собачьи обнюхав всю руку, сказал, что пахнет кремом и молодостью.

— Хм! Ну и что это за работа? — проявила некоторый интерес супруга, быстро спрятав ручку за спину.

— Можно на ринг вернуться или в Москву с товаром мотаться. У меня сейчас в Белокаменной знакомых полно. Есть книгоиздатель, есть директора солидных магазинов, два опера из транспортной милиции и даже, не поверишь, один артист, охраняемый как министр. Есть вариант в Киев, в Турцию, ну, может, в Великую Румынию или в Болгарию с мешочниками ездить, потом…

— А почему не в Ташкент?

— Туда не хочу, там тёща недалеко, родственники твои всякие. Летом жарко, зимой слякотно. Правда, дыни и арбузы с персиками сладкие, лепёшки разные вкусные, подружки-лягушки твои несносные…

Договорить Майка не дала, топнула ногой, ударила кулачком по столу, села на стул, тут же встала. Выпив стакан кваса и не остудившись, вскипела:

— Это мама моя злая квакушка?

— Я не говорил квакушка и не говорил — злая, я сказал — тёщ — ща!

В горячке Майка выдала семейную тайну:

— Да моя мама терпит тебя только ради меня! Ясно? Она давно, сразу после свадьбы предупредила меня…

Осознав свой промах, Майка осеклась. Пользуясь временной передышкой, я поднял в знак протеста руку, однако супруга, набрав побольше воздуха, желая исправить свою ошибку и не дать в моей памяти закрепиться информации о тёщиной любви, перешла в очередное наступление.

— Молчи! А чем подружки помешали тебе, чем они хуже твоих собутыльников?!

— Да погоди ты, — с трудом изобразив растерянность, сдерживаю её натиск.

— Что, боишься соседки твои разлюбезные услышат и особенно Ирочка. Видела я, как ты жадно смотришь на них!

— Ирка? Да она похожа на твою двоюродную сестру, а соседка…

— Не смей оскорблять моих родственников, слышишь! Тьфу!

Высказав таким образом свое «фе», мать моих детей ушла в спальню.

Психическую атаку продолжил на следующий день, но уже с применением технических средств. Зная некоторые слабости супруги, включил магнитофон, поставил кассету с ВИА «Ялла», нажал на кнопку. Сквозь шипение колонок Фарух Закиров и его команда сладкими голосами пели про южное небо, про город Самарканд с его голубыми куполами, про щедрость восточного дастархана и про сладкий щербет, который пьют вновь встретившиеся друзья.

Реакция последовала незамедлительно. Стремительно выскочив из кухни, Майка пронеслась вихрем через коридор, успела на крутом вираже ударить рукой висевшую на вешалке и ни в чём не повинную куртку, ворвалась в комнату, не удержалась, перелетела через спинку дивана и попала в мои объятия. Разъярённой тигрицей вывернувшись из них, подбежала к магнитофону, ткнула пальцем в кнопку «стоп», подбежала к дивану и негодующе выдохнула:

— Ты… нахал… хам… псих ненормальный!

Затем я был изгнан на кухню. Очистив картошку и приступив к мытью посуды, услышал приглушённый расстоянием голос Фаруха:

Сияй, Ташкент, сияй, звезда Востока,

Столица дружбы и тепла!..

Задумчиво протирая полотенцем ложки, ввёл в свой план коррективы: «Плод пока на ветке, но он почти созрел. Завтра, максимум послезавтра, его нужно сбить, для чего понадобиться тяжёлая артиллерия в виде газеты «Недвижимость».

Следующим вечером, после молчаливого ужина, имея в своём активе взыскания в виде нарядов на кухню, убрал стол, протёр пол. Отработав наряд, присел за стол, развернул газету. Делая вид, что поглощён интересным чтением, прислушался. Моей Майке очень не нравилось, когда я вёл себя или слишком шумно, или по-мышиному тихо. Разведывательный дозор появился в виде младшей дочери. Подойдя к столу, дочь очень серьезно проговорила:

— Мама плосила меня тихо — тихо посмотлеть, сто ты делаес?

Обняв за худенькие плечики малышку, тоже очень серьёзно ответил:

— Да так, смотрю, сколько стоят квартиры в Москве, Киеве, Петербурге. Надоело в провинции жить.

На следующий день вызвался съездить на рынок за овощами. Позвонив двум наиболее проверенным товарищам, попросил о тайной встрече…

Звонок в дверь прозвучал, едва Майка вернулась с детьми с прогулки, она же и открыла её.

— Добрый вечер, девушка, — прозвучал голос моего товарища.

— Добрый. Вы к Коле?

— К Коле? Может, к нему, если это его объявление читал в газете.

— Объявление? В газете?

Из кухни появился я и незаметно подмигнул однополчанину.

— Вы насчёт обмена? — спросил его.

— Ну да, приехал из России, аж с самого Подмосковья…

Ничего не понимая, супруга посмотрела на меня.

— Май, давай пригласим человека на кухню, чего же в дверях вопросы решать. Проходите, гражданин… Чаю?

— Можно. Устал как собака, пока до вас добрался.

— Как там Подмосковье, дышит?

— На ладан!

Заметив на подоконнике газету «Недвижимость», Майка тяжело опустилась на стул. Она начала догадываться, в чём дело. Она начала волноваться.

— Послушайте…

— Погоди, Май, я сам спрошу.

Налив гостю чай, сказал:

— Подмосковье большое. Вы с какого города?

— Я-то? — шумно отхлебнув, гость поморщился. — Из деревни Матрёнино, в ста километрах от столицы нашей будет.

— А как насчёт работы, школа есть?

— Ага, есть в соседнем селе, Грязюкино называется. Дворов тридцать будет, а то и все тридцать пять! Там я работаю конюхом, а супружница моя дояркой.

— Сколько хотите за обмен? — подстегнул товарища лёгким тычком ноги в голень.

Пройдясь глазами по кухне и почесав нос, тот ответил:

— Всё-таки Москва поблизости, оттого прошу доплату с вас в семь тыщ.

— Рублей?

Гость вежливо хихикнул:

— Деревянные нынче не в моде, доллары, конечно.

Майка решительно встала.

— Вот что, товарищ из Матрёниных Грязей…

— Грязюкино, — обиделся гость.

— Неважно. Если Вы сейчас же не уберётесь, то я не знаю, что сделаю!

— Май, так не…

— С тобой я отдельно поговорю. Проводи товарища из ближнего Подмосковья.

Недовольно нахмурившись, гость встал и направился к выходу.

За порогом товарищ спросил:

— Ну как, прокатило?

— Не знаю, Санёк, её быстро не проймёшь. Никита когда появится?

— Как договорились, в девятнадцать ноль-ноль.

На кухне меня поджидала разъярённая супруга.

— Это что за торги ты устроил, говори? Ты куда меня с детками хочешь загнать, в Грязюкино или ещё дальше, отвечай?

— Хотел как лучше…

— Теперь слушай меня, если в нашу квартиру сунется ещё хоть один покупатель, то я за себя не ручаюсь!

Как было условлено, ровно в семь вечера раздался звонок, от которого Майка, смотревшая телесериал, вздрогнула. Показав мне кулак, процедив «Сидеть», открыла дверь.

Не давая открыть Майке рот, однополчанин Никита быстро заговорил:

— Здорово, хозяйка. Из Первомайского района я, села Ужовка. За сколько продаёшь свою квартирку? Учти, покупаю за карбованцы, долларов нема.

— Уже продали одному господину из деревни Гадюково. Прощайте! — вежливо ответила Майка и перед самым носом покупателя Никиты захлопнула дверь.

Ночью Майка ворочалась, вздрагивала, что-то бормотала. Скорее всего, ей снились Грязюки или Ужовка вместе с Гадюкино, а возможно, другие, с не менее пугающими названиями населённые и не очень пункты.

Зато утро её преобразило. Выводя детей на ежедневную прогулку, благо были каникулы, указаний не оставила, обещала вернуться пораньше и приготовить отменное блюдо.

Обещание она сдержала. Купив на мини-рынке огромного гуся, зажарила в духовке, приготовила салат и разрешила (неслыханно!) выпить чарку. Пока я ел, Майка сказала, что отменяет наряды на кухню, а потом в мои уши полился поток густо намасленных и подслащенных слов, убеждающих в необходимости переезда не в «большую деревню» Москву или село со змеиным названием, а чуточку южнее и немного восточнее, то есть в солнечный Ташкент. Для порядка я несколько дней оказывал активное сопротивление, однако её фланговые охваты, лобовые атаки и удары по тылам сломили мою волю, я поднял белый флаг. Через неделю на всех парах мы уже мчались в первопрестольную.

Глава 8

Вот и Курский вокзал! Дети, привыкшие к вольному степному простору, и Майка, отвыкшая от шума больших городов, во всю таращились на одуревшую от июльского зноя разноплеменную толпу.

Едва ступили на площадь, к нам подскочило человек десять, обступили со всех сторон, загалдели на смеси языков народов бывшей империи. В глазах супруги возник вопрос: «Что это за люди? Если бандиты средь бела дня вышли грабить приезжих, то почему без кистеней, а если торговцы, почему без лотков?»

Объяснил супруге:

— Всё в порядке. Это таксисты, только не российские, а оккупанты из Средней Азии и Закавказья. Они потихоньку, пока власть спит, захватили все вокзалы, площади и центральный телеграф, и вот-вот приступят к осаде Кремля. Однако это только начало: месяц назад разведка доложила Ельцину, что из-за реки Амур в сторону Уральского хребта движутся орды китайцев. Совершив набег на какой-нибудь город, они спаивают мужиков дерьмовой сивухой, забирают в полон их жён, а те рожают им новых россиян-китайчат. И тогда…

Я присвистнул, а Майка вознегодовала:

— Куда же власть смотрит?

— А её нет. Нынче базарно-рыночные отношения: ты мне — я тебе, если даже «моя-твоя не понимай», понятно? В скором будущем это будет не Москва, а какой-нибудь Нью-Ташкент, Нью-Баку, Нью-Пекин, Нью-Ереван. Россиян же, как не знающих языки ордынцев, отправят жить за полярный круг.

После долгих споров, взаимных обличений в жадности, договорился о цене поездки до Домодедово с маленьким, носатым, толстеньким таксистом. Пригласив следовать за ним, тот довёл нас до стоянки, остановился перед старым «ГАЗ-24», помог загрузить багажник. Яростно, обеими руками вцепившись в ручку левой двери, с пятого рывка открыл её, вполз в салон, освободил фиксаторы дверей, распахнул их.

— Папрашу садытся!

Захрюкавший мотор сотряс всю конструкцию. Пустив из-под днища реактивную струю, шаткая конструкция дёрнулась, ракетой рванулась вперёд. От таких перегрузок корма заходила из стороны в сторону, рессоры заскрипели, сиденье вместе с пассажирками со скрежетом подалось назад.

Водитель ориентировался в потоке машин без боковых зеркал. Зеркало заднего обзора, правда, было, но не как положено сверху, а внизу, возле ручки скоростей. Не вытерпев, спросил о назначении технической новинки. Наклонившись к моему уху, толстяк прошептал:

— Многа красивый женский нога можна видэт.

Таксист оказался не только любителем подсматривать, он оказался очень нервным: на гудки сзади идущих машин высовывал голову наружу, показывал кулак и кричал:

— И кто так ездыт, козоль старый!

Едва свернули с трассы в сторону Домодедово, как попали в засаду. Ругнувшись, таксист ударом плеча отворил дверь, выбрался наружу. Радостно раскинув руки, громко приветствовал дорожного стража:

— Издравсвуй, дарагой товарищ камандыр! Как дэло, как дом, как сэмия?

Гаишник, приложив руку к фуражке, строго представился:

— Инспектор Баранов. Вы нарушили правила уличного движения. Видите «кирпич»?

— Вай, зачэм баран мэня ругаишь, зачем кырпич гразиш, давай дагаварымся!

Отойдя от машины, обе стороны начали переговоры, причём одна сторона воздевала ладони к небесам и кричала: «Многа дэнга нэт», а вторая, сдвинув на затылок фуражку, постукивала палочкой по ладони, отрицательно водила головой и грозила отобрать права.

Через пять минут таксист вернулся. Затолкав бумажник в карман рубашки, джигит ударил по баранке:

— Какой мэнт нэхароший попался! С бэдных трудяга как с баран сэм шкур снимаэт!

Мне стало интересно, и я спросил:

— Почему не три?

Тот объяснил, как понимал и как понял я: это при СССР аккуратно снимали три шкуры. После развала Советского Союза народ, в ожидании от властей всевозможных подвохов и реформ, напялил на себя дополнительные четыре шкуры. Пока власть доберётся до последней, человека не станет.

За разговорами не заметил, как стали подъезжать к аэропорту. Распугав своих железных собратьев тележным скрипом, такси, ведомое толстячком, затормозило перед входом в аэровокзал. Поочередно отодрав от заднего сиденья трясущихся осиновым листом девочек и вызволив их на белый свет, подал руку бледной супруге. Расплатившись за проезд, крепко пожимая руку таксиста, сказал:

— Дякую пана!

Коротко остриженный закавказский пан отодрал руку, посчитал рубли, широко улыбнулся:

— Нада ешо дэнга добавлят, эта мала!..

В зале ожидания, он же прилёта и вылета, народ как в едином строю — плечо к плечу. Кое у кого от духоты и аромата сдавали нервы:

— Куда прёшься, урюк недозрелый?! Не видишь, люди стоят, — кричал пассажир, вылетающий в Волгоград.

— Йе, изивини. Ти сама талкаиш миня, — оправдывался и тут же огрызался пассажир вылетающий в Бухару.

Клином врезавшись в людскую массу, повёл семью к лестнице, ведущей на второй этаж. Свободных мест в кафе не оказалось, но десять долларов подействовали на рыжеволосую официантку магически. Покачивая крутыми бёдрами, та подошла к крайнему в дальнем углу столику, за которым слышалась знакомая мне речь, громко сказала:

— Насиделись? Дайте теперь людям отдохнуть.

Шестеро женщин в цветастых платьях, таких же штанах и двое бородачей в белых тюбетейках сослались на незнание русского языка.

— Это не страшно. Сейчас поймёте, — тепло улыбнулась официантка.

Повернув голову в сторону стойки бара, прокричала:

— Вася, иди сюда.

Из-за колонны, поправляя фуражку, материализовался жующий Вася. При его виде граждане бывшей союзной республики, похватав баулы, бурча ругательства, ретировались. Смахнув чистой салфеткой со стола крошки, официантка пожаловалась:

— Надоели эти гуроны! Хоть бы кофе или водки заказали. Жрут свой круглый тонкий хлеб и запивают водой из-под крана.

За столом сказал Майке:

— Отлучусь на время, не буду вам наслаждаться мороженым. Будут просьбы к официантке, обращайся, она будет предупреждена.

У стойки, убедившись, что рядом нет грозного милиционера Васи, вздохнул.

— Чего так вздыхаешь?

— Знаете, Людмила…

— Света.

— Ну конечно, мог бы сразу догадаться. Света, значит, светлая, лучезарная. Такие волосы, как у вас, даются одной на десять миллионов женщин. Вот муж, наверное, ревнивец!

Лучезарная зарделась. Бросив нарезать колбасу, прямо спросила, что от неё требуется.

— Сущий пустяк, Светлана. Мне нужно позвонить одному типу и, возможно, пошептаться в укромном месте. Я бы вас не беспокоил, позвонил с автомата, но пока дождёшься своей очереди, самолёт улетит без меня.

— А ты здесь пошепчись, в нашей подсобке.

Подсобка оказалась ничего себе, уютная, вполне пригодная для любого вида встреч: тахта, столик в углу, два стула, раковина и туалет в виде кабинки. Набрав номер телефона, дождавшись, пока прекратятся гудки, произнёс условную фразу:

— Добрый вечир, вельмишановный пан, це готель?

— Прачечная…

Павел Сергеевич приехал через час. Подойдя к его машине, всунул в открытое окно голову, проговорил:

— Славянский шкаф продаёте?

— Присаживайся, остряк с окраин империи. Продали шкаф, и кое-что посерьёзнее тоже продали.

С удовольствием пожимая руку куратора, ухмыльнулся.

— Бывшей, Пал Сергеич, бывшей империи! Теперь, как говорил Шариков, все имеют право. В нынешнем понимании — это право на независимость от москалей-оккупантов.

— Лихо закручено, — одобрил Павел Сергеевич и полез за высокую спинку своего кресла. Открутив крышку плоской никелированной фляжки, понюхал содержимое, отхлебнул, причмокнул:

— Для дома, для семьи…

— Ага, врачи рекомендовали, — слегка уколол начальство и сразу внёс предположение. — Может, в здание аэровокзала пройдём, я там схрон на время арендовал.

Отправив фляжку в тайник, куратор достал оттуда же небольшую папку.

— В твой схрон не пойдём, прочти здесь, а я пока пройдусь.

Закурив, сосредоточился на прочтении и запоминании тридцати листов машинописного текста. Вторично прочитал выборочно…

Вернувшись, Павел Сергеевич спросил:

— Всё уяснил?

— Да.

Оглядев сквозь лобовое стекло хмурое небо, куратор покачал головой:

— Погода почти нелётная, облаков много, как бы рейс не отложили.

Я рассмеялся:

— Если бы на постановке задачи лётным экипажам метеослужба давала погоду как Вы, то все вороны, базирующиеся на аэродроме, в страхе улетели.

Павел Сергеевич хоть и начальник, но и он мог весело рассмеяться. Отсмеявшись положенное время, сказал прежним голосом:

— Ну и ладно, с метеорологией! Поговорим о твоей задаче…

Перед своими я появился за час до вылета. Майка сразу накинулась:

— Ты где шляешься? Уже давно объявили регистрацию.

— Успеем, без нас не улетят. Зато толкаться в очереди не надо.

Прошли регистрацию, контроль, вышли на перрон, сели в переполненный автобус, и вот мы у трапа самолёта.

У каждого авиапассажира есть своя традиция: кто молится, став на колени, кто заливает горло бутылкой водки, а кто-то ведёт себя очень тихо. У меня свой обычай — поприветствовать дюралевую птицу, если удастся, погладить обшивку и зайти в нутро самолета крайним.

Заняв позицию у левой консоли крыла, с наслаждением вдыхая неповторимые аэродромные запахи, переложив некоторые строки Есенина под своё настроение, прошептал:

Ах, Родина! Теперь я кто такой?

На щёки впалые летит сухой румянец.

Язык сограждан станет мне чужой.

И я в России будто иностранец,

Зато в чужой стране теперь я буду свой!

Стюардесса, перекрывая шум вспомогательной силовой установки, пригласила оставшихся внизу пассажиров подняться на борт и занять места.

Запуск двигателей, руление на старт, разбег, отрыв, и колёса шасси повисли в воздухе. Набрав двести метров, ИЛ–86 правым разворотом взял курс на юго-восток.

Летать в качестве пассажира мне не нравилось, и дело не в боязни, я все-таки профессионал. Моё напряжение объяснялось отсутствием восприятия показаний приборов и невозможностью повлиять на изменение ситуации. Сосед слева, будто считав моё состояние, поделился своими тревогами:

— Как думаешь, зачем экипаж заперся в кабине? Раньше летал, так дверь была нараспашку, всех было видно.

Ответил шуткой:

— Заперлись, чтобы никто не видел, как экипаж вместе с командиром будут водку жрать. Были случаи, когда, нажравшись, командир доверял самолёт не автопилоту, а стюардессе, пусть даже красивой, но тоже пьянющей.

— Да ну?! — не поверил сосед, посмотрел в иллюминатор, полез в сумку. Достав «Столичную», свернул ей пробку и, прошептав: «Чему быть, того не миновать!», — выпил.

Приложился к бутылке.

На предложение составить ему компанию и поговорить по душам отклонил, сказав, что всю ночь разгружал вагоны, оттого устал и хочется поспать. Откинувшись в кресле, закрыл глаза. Едва погрузился в лёгкий сон, навеянный ровным гулом двигателей, вздрогнул. Сосед, уютно пристроив голову на моём плече, издавал горлом рычащие звуки. Мягко отстранив его голову и придав ей устойчивость, позавидовал: «Счастливый мужик! Нашёл способ на короткое время изолировать себя от материального мира». Чтобы срочно избавиться от нехорошего чувства, закрутил в поисках стюардессы головой.

На часах три ночи по Москве, до посадки в Ташкенте минут тридцать лёту. Стюардесса микрофонным голосом оповестила о начале снижения и потребовала пристегнуть ремни.

Прошли Туркестан, Чимкент и вот, наконец, вошли в воздушное пространство независимого и суверенного государства с гордым названием Республика Узбекистан. На положенном удалении самолёт вошёл в глиссаду, под бодрые звуки морзянки прошёл оба радиомаяка, выдержал высоту на выравнивании, коснулся своими шасси полосы, побежал по бетонке. От мелкого подрагивания на пробеге сосед открыл осоловелые глаза, удивлённо обозрел незнакомую обстановку. Нервно заикаясь, спросил, где он, когда и как попал в такое скопище людей.

— Ты в аду, а я — шайтан, — напугал соседа потусторонним голосом.

Человеко-пассажир дёрнулся, но, удерживаемый ремнями, упал в кресло. Весёлый розыгрыш продолжения не имел, последовала Майкина команда: «Встать! На выход с вещами».

Одёрнув ветровку, ответив: «Слушаюсь», нагрузил руки сумками. Под бдительным оком трёх охранниц поплёлся к выходу, тепло отзываясь о армейских законах и не одобряя некоторые положения семейного, в том числе гражданского кодекса.

Выйдя из здания аэровокзала, Майка воскликнула:

— Ну вот мы и дома, детки!

Детки радость матери своей не разделили. Старшая дочь, вздохнув и сглотнув подступившую слезу, гордо сказала:

— Моя Родина — Украина!

Младшая дочь, посмотрев на старшую сестру и сопереживая ей, не по-детски серьёзно вторила:

— Да, наса Лодина Уклаина и дом на Уклаине!

Предоставив право ошарашенной супруге объясниться с детьми лично, отошёл в сторону. Закурив, полюбовавшись на кучку громко визжащих милиционеров, переключился на очень серьёзную тему.

«То, что Майка не ожидала такой реакции от детей, понятно, но такого не ожидал и я! Если это реакция на усталость и перемену привычного им мира, это одно, а если это нечто большее?»

Подошедшая супруга, с присущей ей прямотой, спросила:

— Твоя работа?

Прикинув расстояние до урны и угол бросания, толчком указательного пальца послал окурок к цели.

— Ах, шайтан подери, скорость большую задал — перелёт.

Повернувшись в сторону допрашивающей стороны, ответил утвердительно:

— И твоя, и моя, и наших предков!

— Я от деток такое услышала — кошмар! Это же… — в поисках подходящего слова Майка нахмурила тонкие брови, помахала ладошкой, будто веером, у моей физиономии, посмотрела на детей и наконец нашла выход, сказав: —…ну, в общем, сам понимаешь, о чём я.

Имея математическое образование, супруга слабо разбиралась в терминах, употребляемых историками и философами. Будучи в хорошем настроении, я порой ехидничал над её тройками по гуманитарным предметам; вот и сейчас представился маленький шанс отличиться и хоть в чём — то взять реванш. Усмехнувшись, снисходительно посмотрев на троечницу, произнёс:

— Это можно интерпретировать как понимание юными патриотами особой роли славянских народов и…

— Хватит умничать, говори проще, — рассердилась троечница.

— Понял. Это могло быть неосознанное проявление здорового шовинизма, неославянофильства и, конечно, особенностью национального характера. В этом нет ничего плохого, надо больше работать с юным поколением и разъяснять проблемы общества.

— Молчать! Тебя забыла спросить, — тихо, одними губами прошипела Майка.

Вдруг, как ёжики из тумана, перед нами выросли три представителя коренной национальности, объединённых и сплочённых общей профессией. Один из них развязно прогундосил:

— Братан, доллары берём, золото.

— Ты ошибаешься, уважаемый, у меня таких братьев нет! — отверг родство с валютчиком.

Переварив моё сообщение, тот подпрыгнул, призвал в свидетели свою общину, описал руками сложные кривые, раскричался, брызжа слюной. Его компаньоны, возмутившись неслыханной дерзостью гостя столицы, стали меня стыдить, называть неблагодарной свиньёй. На шум со стороны кафе примчались двое в милицейской форме. Приняв устную жалобу со стороны валютчиков, сержанты сказали «Хоп», устрашения ради нехорошо ухмыльнулись, поправили пустую кобуру, подошли ко мне. Посчитав лишним представиться, потребовали документы.

— Чего надо от русо туристо, приехавшего в древний Туркестан? — спросил я.

Реакции милиционеров можно позавидовать! Выразив звуком «Йе» недоумение, замешательство и испуг, те быстро отступили, сбили кепки на затылок, бросили одну руку к кобуре, другую, с зажатой в ней дубинкой, изготовили к действию и в один голос призвали с разных сторон подкрепление. Не прошло и пары секунд, как я был изолирован от испуганной семьи плотным кольцом. Проверка советского паспорта ничего не дала, а обыск их надежды не оправдал. Старший сержант, как старший по званию, приступил к блиц-опросу на ломанном русском. Если я утверждаю, что нахожусь в казахстанском городе Туркестане, значит я сбежавший из дурдома пациент, и если это так, то меня необходимо усмирить дубинками, связать руки, ноги и изолировать от общества. А если я мерзкий террорист, захвативший в заложники бедную женщину с двумя детьми, то тем более меня нужно быстро скрутить, положить мордой на асфальт и вызвать службу национальной безопасности. В любом варианте они выигрывают и могут получить от министра благодарность, повышение в звании, а может даже премию.

От таких обвинений захотелось курить. Руку, полезшую в карман за сигаретами, остановил окрик и требование: очень медленно, как показывают в фильмах, двумя пальцами достать из кармана то, что хотел достать. Мои действия настороженно контролировали шесть пар глаз. Дружный выдох облегчения вырвался из их гортаней при виде пачки «Столичных», а не бомбы, как они ожидали.

Закурив, спросил у старшего сержанта:

— Из чего следуют Ваши умозаключения, уважаемый, в которых не видно логики? И потом, вам в школе милиции, господа, должны были объяснять, что такое формальная логика и логический анализ.

Услышав знакомое слово, обозлённый страж, выпучив глаза, заорал:

— Тебе, дурак-больной, делаем анализ!

По ту сторону милицейского кольца послышался готовый сорваться на истерику голос Майки:

— Хватит к ним придираться, псих!

— Я не псих, я хочу справедливости. Но если ты требуешь не ломать дурака, исполню.

Имея некоторую информацию и зная их менталитет, поменял маску на лице, громко высморкался в платок. Театрально закинув голову, обратился на чисто узбекском языке ко всем сразу:

— Надоели вы мне. Звони адъютанту Закира Алматовича и скажи, что Николай Афанасьевич хочет, чтобы генерал лично приехал в аэропорт разобраться со своими подчинёнными.

Услышав имя грозного шефа узбекской милиции, у окружающих отвисла челюсть, повисли дубинки, выпрямились спины.

Через минуту всё было кончено: валютчиков облаяли и прогнали подальше с глаз, мне принесены извинения. Предложение доставить нас по нужному адресу на служебном «жигулёнке» было мною отклонено:

— Службе собственной безопасности будет сообщено о нарушении вами инструкции по использованию служебного транспорта, ясно?

Отъезжая со стоянки на пойманном милиционерами частнике, строго посмотрел на испуганных, прижимающих руки к сердцу стражей. Важно, по-индюшиному кивнув, дал команду водителю:

— Трогай.

Отошедшая от стресса Майка прежним начальственным голосом поинтересовалась:

— Ты вообще адекватен? Или после того мордобоя, когда бедный Леви доставил тебя полуживого домой, у тебя в голове ничего не осталось?

Перед тем как ответить, сначала спросил водителя:

— Русскую речь понимаешь?

Парень скривился, помотал головой и ответил на своём языке:

— В школе знал немного, сейчас забыл.

— Почему? — переходя на узбекский, стал пытать парня.

— Нам теперь этот язык ни к чему. Наш Узбекистан в трудной борьбе смог наконец-то завоевать свободу и независимость. Я патриот великой страны!

— Молодец!

Поощрённый похвалой, тот понёс ахинею, вычитанную им из передовиц и примерив их на своё «Я»:

— Кем я был бы при советской гнусной власти? — простым хлопкоробом в далёком сурхандарьинском кишлаке. А теперь я предприниматель, торгую картошкой и живу в столице своей страны, страны, которой руководит Великий Президент! Нас раньше угнетали русские и евреи, теперь мы сами руководим ими!

— Здорово! Тебя можно хоть сейчас в министры иностранных дел. Великодержавную политику понимаешь правильно, тебе и карты в руки.

Парень широко улыбнулся.

Повернув голову назад, перевёл Майке объёмный по своему содержанию разговор с бывшим хлопкоробом. Потом ехидно спросил супругу:

— Ну и кто после этого больший идиот: он или я?

— Оба.

— Вот как? Тогда объясни, как ты понимаешь слово «адекватность»? Правда, в математике такого слова нет, но, учась в институте…

Майка возвысила голос:

— Хватит попрекать меня тройками!

После стычки с валютчиками, «крышующими» их милиционерами и необыкновенно интересного разговора с водителем-патриотом хотелось немного поумничать.

— Неадекватное поведение возникает у людей, не совсем уверенных в себе. Ясно?

Майка фыркнула. Тряхнув непокорным чубом, не глядя в её строгие глаза, ожидая приказа прекратить трёп, на одном дыхании выпалил:

— К примеру, если субъект, наговорив кучу всякого дерьма, за свои слова или, по-новому, за свой базар не отвечает, такой человек неадекватен. Можно проще. Если субъект в неблагоприятной для себя ситуации становится неуравновешенным и не может просчитать ситуацию, а следовательно, не может принять верное решение, то такого тоже называют типом с неадекватным поведением.

— А ты уравновешенный субъект? — отчего-то мягко спросила супруга, а в знак особой милости брезгливо удалила с моей щеки что-то присохшее.

Воспарив от такой милости, ответил:

— Я в порядке! Пойми, мне было интересно, создав ситуацию, оценить уровень социализации тех типов.

— И..?

— Необразованные, плохо подготовленные и неспособные проанализировать свои и чужие действия самонадеянные типы. Однако едва они ощутили активность противной стороны, их бравада — коту под хвост.

Проезжая мимо здания МВД, попросил парня остановиться и высадить нас.

Испуганно посмотрев на страшное для него здание, в котором начальствовал сам генерал Алматов, парень от платы за проезд отказался, помог вынести сумки. Быстро вскочив в машину, пожелал всего наилучшего, осторожно развернулся и скрылся за поворотом.

— Почему он деньги не взял? — удивилась супруга.

— Хоть немного соображающий узбек не возьмёт деньги с персоны, знакомой с таким человеком, как министр Алматов. Допусти такое на Украине или в России, таксист или частник содрал бы втридорога.

Глава 9

Советский Ташкент мне нравился больше: шумный, многоголосый, яркий, многонациональный и тёплый, пропитанный дынным ароматом, славный своими истинно восточными базарами, уютными чайханами и тенистыми парками, дающими прохладу и успокоение арыками, старыми, много повидавшими карагачами и гостеприимством.

Нынешний Ташкент поражал строительными лесами, котлованами, вырубленными скверами и чинно бредущим коренным населением, сбросившим в тяжёлой многовековой борьбе имперское иго.

Остановились мы у Майкиной сестры Зины. Стол был накрыт в евразийском стиле: плов соседствовал с котлетами по-киевски, румяная самса красовалась рядом с хлебом, литровая бутылка водки в окружении пивных бутылок надменно возвышалась над чайником.

Свояк Виталик, разливая пиво в стаканы, патриотично заявил:

— Рекомендую, шестой пивзавод, лучшее в Узбекистане.

Трое суток, с короткими перерывами на сон, под неодобрительными взглядами сестёр, я и Виталик радовались встрече, кричали «ура», обнимались и целовались по-брежневски.

На четвертое утро в услужливо поднесённом супругой зеркале увидел незнакомое опухшее, щетинистое, помятое подобие человеческого лица. На вопрос, что это за тип и как эту рожу зовут, сёстры хором пропели:

— Его зовут свином! А другой свин лежит рядом.

Затем последовала Майкина команда:

— Марш в ванную, через два часа едем в село, к маме!

Свояк, тяжело переживая расставание, называл двух сестер зондерфюрершами, тёщиными дочками, а также разобщителями сплочённого, добропорядочного мужского коллектива. На прощание, лобызаясь у двери, Виталик трогательно напутствовал меня:

— Ты, Колюнь, береги себя там и не поддавайся на провокации тёщ — щи…

В селе, где в своем доме властвовала мать моей супруги, провели неделю, за которую успел окрепнуть и посвежеть. Свободное время, не занятое каторжными земляными работами в огромнейшем огороде, посвящал рыбалке.

Отсидев несколько часов на берегу, возвращался на временную базу, где нетерпеливо выписывая круги, поджидал меня с уловом общий любимец кот Борис, и где царил строгий порядок и распорядок.

Время близилось к любимому, всенародному, долгожданному празднику — Дню Независимости. Однако для себя мы посчитали более важным не подготовку к этому дню, а приобретение до начала учебного года квартиры. Оставив детей у бабушки с дедушкой, двинулись в столицу.

Объявлениями были обклеены все столбы, заборы, стены домов, витрины, в которых русскоязычные граждане оповещали коренное население о продаже жилья, мебели и гаражей. Уезжали кто в Россию, кто на Украину и в Белоруссию, а кто и дальше — в Европу и Штаты. Этот отъезд больше походил на исход, чему местное население чрезвычайно радовалось.

Купив всего за три тысячи долларов двухкомнатную квартиру, сделали косметический ремонт. Дождавшись прихода контейнера, обставили жильё прежней мебелью. Майка устроилась учительницей математики в школу, устроила туда же старшую дочь. Младшую, после долгих уговоров сначала её самой, а потом уговоров и подкупа чиновника, ведавшего дошкольным образованием, отдали в детсад.

В конце августа оформил пенсию и начал рыскать по городу в поисках работы.

Утро тридцать первого августа началось стандартно и не предвещало сюрпризов. Солнце, всплыв в Тихом океане, прочертило на небе дугу, зацепилось своим краем за вершину Чаткальского хребта и начало своё восхождение. Махаллинские петухи, прочистив горло, перекликнулись меж собой, воинственно захлопали крыльями. Воробьи, нашедшие ночной приют на орешине, звонко зачирикали, то и дело приводя в порядок пёрышки. Голуби, часто кланяясь голубкам, надувая грудь и басисто гугукая, затеяли любовную интрижку. Муэдзин, заунывным голосом всполошив всю округу, призвал правоверных к утренней молитве.

До одиннадцати утра каждый из нас был занят своим делом: старшая дочь под вздохи младшей дочери собирала ранец к походу в школу, их мать колдовала у плиты, я же, отработав на груше серию ударов, собрался на базар.

Ровно в одиннадцать часов от адских, рвущих мозг и нагоняющих панику звуков задребезжали стёкла. Из детской комнаты, едва не выбив дверь с петель, выбежали девочки. Из кухни, до этого резавшая мясо и овощи, с кухонным ножом и оттого похожая на палача, выбежала Майка. Слившись в одно целое, с ужасом в глазах, Майка с детьми гипнотически застыли.

Сконцентрировав волю, на цыпочках стал красться к открытому балконному окну. Преодолев полметра, упёрся грудью в упругую волну, исходящую от дико ревущих карнаев; в барабанные перепонки, вызывая боль в ушах, ударил грохот барабанов; нечеловеческие вопли вызвали дрожь в теле. Украдкой, как это проделывают в фильмах шпионы, преступники и любовники, выглянул сквозь тюлевую занавеску на улицу…

Счастливые, смеющиеся жильцы окрестных домов, высыпав во двор, крепко обнимались, целовались, поздравляли друг друга с праздником Независимости, о котором так долго мечтали они и до которого не дожили их великие предки.

Заразившись эмоциями народа, с торжествующей оскаленной улыбкой высунулся по пояс из окна. Всхлипнув, проглотил комок, подступивший к горлу. Вытерев глаза, с чувством выкрикнул:

— Да здравствует Президент Ислам — ака! Цвети и процветай родной Узбекистан! Ур — ра!

Мои душевные порывы оценила взбурлившая толпа. Ответив на выкрик могучим гулом, нарядно одетые граждане предложили покинуть душное жилище и присоединиться к общему ликованию.

Мой порыв не оценила Майка. Оттащив от окна и втащив в комнату, строго спросила:

— К чему цирк устраивать?

На это ответил подслушанной на улице фразой:

— Э — э–э, женщина, с мужчиной как разговариваешь?!

И добавил от себя:

— Я должен жить радостями народа и приобщаться к великому!

Неслыханную дерзость Майка всерьёз не приняла. Сунув мне пакет, скомандовала:

— На базар, шагом марш. Без сметаны не возвращайся!

Выйдя из подъезда, поздоровался с народом, пожелал им счастья, процветания, лёгкой жизни. Граждане, пожелав того же, приобняли меня и потащили к столам, за которыми молчаливо и чинно сидели белобородые, чернобородые, рыжебородые старцы, а также завидующая их растительности молодёжь. Подав миску плова, налив из чайника в пиалу водку, аксакалы потребовали согласно новой традиции произнести речь. Такой речи мог позавидовать любой национал-патриот, и чего там только не было! Разинув рты, слушатели внимали, как я клеймил русских оккупантов, высмеивал их имперские амбиции, гневно высказался в адрес нынешней Москвы, не терявшей надежды и дальше эксплуатировать великий узбекский народ и вывозить её неисчислимые богатства. Прошелся по бывшим национальным героям, жизни которых отняли красные комиссары и их пособники красноармейцы. Не забыл и нынешних патриотов, бросивших вызов империи. А когда выкрикнул хвалу в адрес великого сына узбекского народа и её президента Ислама Абдуганиевича, народ дружно встал и зааплодировал.

Домой вернулся, как было приказано, — без сметаны. Слушая упрёки супруги, глупо улыбался, часто икал, выдыхал гадчайшие запахи, однако думал я трезво.

Отметив очередную годовщину с размахом и помпезностью, народ занялся кто чем. Школьники и студенты засели за парты. Хлопкоробы, разогнув натруженную спину, поглядывали в сторону казахской границы, за которой килограмм сырца стоил раза в три дороже. Парламентарии в тюбетейках и костюмах, гордо поглядывая на жестяной глянец медали, врученный им накануне праздника, занимали дорого купленные места и сочиняли очередной закон в угоду любимому президенту. Писатели от мала до велика открывали чистую страницу, обмакивали по многовековой традиции перо в чернила и писали повести о неповторимом героическом народе. Историки, выполняя заказ, писали о порабощении, притеснении и гонении узбекского народа; о гениальности первого президента независимого государства, разоблачившего козни Москвы, его всевидении и всеведении, его роли и месте в современной истории и международной политике. Служители культа доказывали прихожанам святость верного сына Великого Народа Ислама Каримова. Супруга, нарядная и цветущая, как майская роза, отвела упиравшуюся младшую дочь в садик и, забежав за старшей, отправилась в школу. Я же пошёл в Сбербанк за причитающейся мне пенсией.

Стоя в очереди неунывающих офицеров и прапорщиков в запасе, познакомился с одним товарищем полковником. Получив в кассе каждый свою долю, вышли на улицу. Я, как младший по воинскому званию, попросил разрешения обратиться. Получив его, назвал звание, фамилию и предложил по узаконенной в СНГ традиции обмыть пенсию, на что товарищ полковник отреагировал словами:

— Знаю недалеко отсюда забегаловку, туда бывает завозят свежее пиво, пошли.

Пройдя небольшой базар, вышли к пивной.

Новый знакомый представился Иваном Петровичем и предупредил:

— Деньги не светить, о политике не болтать, ухо держать востро, в споры не вступать.

На правах старшего полковник разлил на треть в стаканы водку с перламутровым нефтяным оттенком. Стукнув своим стаканом мой стакан, сказал, что рад пополнению рядов военных пенсионеров. Посолив крупной солью редьку, освободив лёгкие, тот выпил. Тяжело замотав головой, крякнул, отправил в рот закуску. Хрустя овощем, дал оценку зелью:

— Дрянь страшная, прёт ацетоном, керосином и чёрт знает ещё чем. Дешевейший самопал, а цена в переводе на афгани, как в кабульском гарнизонном магазине.

— Ничего, — сказал я, — в авиации доводилось спирт пить, осилю и это.

— Тогда догоняй.

Выпил. Мгновенно огонь ожёг гортань, прожёг, как мне показалось, желудок и растворил печень; на глазах выступили слёзы, лоб прошиб обильный пот, и лицо пошло горячими пятнами.

Иван Петрович сунул мне в руку редьку.

— Зажуй, облегчит.

Вытерев слёзы, признался:

— Думал, окочурюсь. Никогда не пил такое вонючее пойло. Самогон из томатной пасты и то легче.

Иван Петрович успокоил:

— Ничего, привыкнешь, всё равно лучшего нет. Видать, из дерьма водку делают, нехристи.

После второго захода водка показалась уже не такой вонючей, а после показалась нектаром.

— Были в Афгане, значит? — спросил полковника, обмакивая кубиками нарезанный хлеб в соль.

— Приходилось.

Встав из-за стола, Иван Петрович сказал, что сейчас вернётся, и просил присмотреть за барсеткой. Вернувшись с небольшой вяленой красноперкой и двумя бокалами пива, сказал:

— Шестой пивзавод, лучшее в городе.

Плохо контролируя своё поведение, я не удержался, захохотал.

Набычившись, полковник строго осведомился:

— Надо мной что ли потешаешься?

Стерев со рта крошки хлеба, объяснил Ивану Петровичу причину своего веселья.

Народ в забегаловке не убывал, он пополнялся новыми, измученными жаждой посетителями. Оценив ситуацию, полковник скомандовал:

— Давай, майор, на воздух!

Русские своих не бросают, и не только на войне! Подъехав издалека, так, чтобы не было обид, вызвался проводить Ивана Петровича. Ненавязчиво придерживая его за локоть, слушал.

— Меня, Коля, попёрли со службы и отправили на пенсию за несговорчивость и прямоту. Говорю им, что лучше сделать так, мол, и так, они ни в какую. Мы, мол, сами теперь знаем, как и что делать, у нас, дескать, и без вас, русских, очень скоро появится боеспособная, а главное, национальная армия.

Иван Петрович вскипел:

— Коля, да куда им без нас — стержня! Выдерни этот стержень, тут же развалится их национальная армия и всё остальное. Они меня, словно ненужную вещь, выбросили на пенсию в две с половиной тысячи сумов[1] и думают, что приди на замену мне или другому профессионалу какой-нибудь нацкадр по имени Насрулло или Базарбай, так он тут же, не сходя с места, создаст могучую и непобедимую армию. Фиг с маслом!

Скрутив дулю, показав её впереди себя, а потом продемонстрировав фигуру в стороны, подытожил:

— Для этого мозги нужно иметь!

К дому, в котором жил отставной полковник, подобрались часам к семи, но до подъезда не дошли. Сидевшие на скамейке четверо весьма упитанных, загорелых от природы граждан заржали. Один из парней, отличавшейся от своих товарищей крупной лысой головой, вальяжно развалясь, поманил пальцем Ивана Петровича:

— Э, Иван, иди сюда.

Остальные, хлопая себя по задницам, радостно завыли. Лысоголовый, плюнув нам под ноги, демонстративно высморкался. Презрительно скривив толстые губы, протянул:

— Э-э, какой ты воин? Ты пьяный русский свинья и друг твой такой же хайвон, скотина. Мы сейчас тебя, Иван, резать будем, говорят, у русских кровь белый и холодный, проверять хотим.

В не проветрившейся от алкогольных паров голове забились две мысли: «Бить» или «Не бить». Победила первая. Однако мой боевой порыв погасила спокойная команда старшего по воинскому званию:

— Отставить. Сам разберусь.

Как щитом загородив меня собой, Иван Петрович обратился к молодому и наглому соседу с мирной речью:

— Адыл, мы же соседи, десять лет под одной крышей живём. Ты же в гостях у меня бывал, книги просил почитать, дядей Ваней называл. А сейчас позоришь меня и товарища моего молодого срамишь. Что с тобой произошло?

Плюнув на туфли полковника, лысоголовый истерически завопил:

— Э-э-э, ты нам уже не сосед. Сейчас мы уже… отдельные… э-э… независимые. Езжай давай на свою урус-землю, а это наша земля. Хватит жрать наш хлеб!

Русский характер полковника унижений не потерпел. Не выхватив, а именно хапнув из барсетки… пистолет, Иван Петрович, передернув затворную раму, дослал патрон в патронник. Прокричав: «Всех перестреляю, гады», бросился за удирающими и дико вопившими басмачами.

Я побежал тоже, но не за обидчиками, а за полковником, размышляя на ходу: «У этих удальцов свои национальные, давно сформировавшиеся поведенческие особенности, одной из которых является забывчивость. Однако ситуация, в которую влипли эти дурни, воскресила их генетическую память. Такое кино по телику не увидишь, артисты так не бегают и от страха так не вопят! Обычно нашкодившая шпана разбегается в разные стороны — больше шансов быть не пойманными, а эти идиоты ухающей и пукающей толпой побежали в сторону гаражей… Так-с, размышления оставим на потом, нужно выручать из беды полковника и спасать от смерти уродов!»

— Стой, поганцы, всё равно догоню-у-у… — раздавалось метрах в двадцати от меня.

— Вай-ай-ай, — неслось метрах в пятидесяти от Ивана Петровича.

Придав скорость ногам, догнал задыхающегося полковника, крепко обнял его, развернул к себе, забрал оружие. Вдруг Иван Петрович задрожал. Опустив седую голову, глухо, сквозь зубы зарыдал. Мне стало неловко. Я был в растерянности. Меня пробила волна не жалости, нет! — меня пробила волна какой-то необъяснимой нежности к этому человеку. Так и стояли: молодой и пожилой русские офицеры, как, может, вот так же стояли наши предки на Шипке, под Баязетом, Хивой, Севастополем и Эрзерумом, под Москвой и Курском!

Наконец, очухавшийся старый вояка виновато произнёс:

— Извини, Коля, слезу дал, нервы ни к чёрту не годятся.

«Вот даёт! Чуть было не отправил к праотцам нескольких басмачей, а он о гордости уроненной думает», — удивился полковнику.

Квартира у Ивана Петровича оказалась трёхкомнатной, но практически свободной от мебели. Опережая мой вопрос, тот пояснил:

— Жена в Москве, у детей. Барахло всё распродали за гроши, теперь очередь за квартирой.

Прошли на кухню. Хозяин квартиры достал из армейской тумбочки фляжку.

— Со старых времён берёг как НЗ.

Присев на табурет, я спросил:

— А чего это соседи у Вас такие агрессивные?

Вздохнув, Иван Петрович пожал плечами:

Сам пытаюсь разобраться. Я их десять лет знаю. Были, конечно, конфликты между соседями, но до такого хамства не доходило, осмелели от чего — то. Может, Ельцин снова в лужу спьяна сел или Каримову где — нибудь да кто — нибудь орден какой — нибудь вручил. Жена моя, Иришка, как — то сказала, что пришла пора уезжать домой, в Россию. Я-то всё по командировкам да инспекциям разъезжал, приглядываться к происходящему времени не хватало, и над её испугами лишь посмеивался да приговаривал, мол, всё образуется. Вот и образовалось, вот и доигрались в братство народов!

Махнув рукой, полковник оттуда же, из тумбочки, извлёк сто лет невиданные алюминиевые кружки. Разлив спирт в посуду, до́бро и в то же время грустно улыбнулся, встал. Выпрямив спину, кивнул на север, поднял кружку и тихо, без позёрства, но от всей души произнёс:

— Давай, Коля, по русскому обычаю выпьем за матушку нашу — Россию.

Выпили. Вторую выпили за офицерскую честь, а третью молча и тоже по обычаю. Закусив помидором, Иван Петрович свалил в одну кучу и прошлое, и настоящее, и будущее:

— Думаешь, не обидно такое слышать, Коля? В моём батальоне под Кандагаром больше половины личного состава состояла из узбеков и таджиков, но в авангарде они не шли. Кого я первым посылал под пули духов? — Пацанов из Рязани, Калуги да Вологды. А почему? От природы нашей русской, да от жалости к другим, но не к себе и себе подобным. А теперь видишь, куда всё повернули! На каждом углу только и слышишь об исключительности узбеков, об их какой-то особой истории. Это теперь их национальная политика. Ты, кстати, слышал, что творится на авиационном и других заводах? Нет? Русскоязычных специалистов выживают, а на их место ставят не умеющего даже включить станок, какого-нибудь Умурзака из тёмного кишлака, закончившего девять классов. По их понятиям станок сам будет вытачивать детали, надо только стоять с пиалой чая рядом и поплёвывать насваем. Тьфу! Тошно становится от всего этого. Вот дети жену и забрали, требуют, чтобы я тоже приехал поскорее.

Разлив остатки по кружкам, Иван Петрович потребовал:

— Пушку мою верни, забудешь.

Передавая оружие, прочитал вслух гравировку, сделанную на рукоятке.

— Первый раз держу в руках именное. За что?

Улыбнувшись, полковник ответил:

— За Бородино!

Видя, что я нахмурился, тот поспешил шутку сгладить:

— Не обижайся. Ты же сам офицер и знаешь, что есть вещи, о которых этак лет пять лучше умалчивать. Одним словом, получил оружие в Афганистане, а вручал мне его лично генерал Громов.

— Те обормоты не пожалуются? Всё же боевое оружие.

— Уже жаловались участковому, говорили, мол, в их доме живёт русский старый бандит, у которого целый арсенал оружия, просили меня в каталажку посадить. Обошлось. Капитан, участковый, мужик толковый, проверил документы, да совет дал — сдать ствол в РОВД. Только патроны-то у меня холостые, боевые давно выбросил, от греха подальше.

— Чего же тогда побежали за ними?

— Забыл в горячке, что в обойме холостые, а побежал по привычке в атаку бегать.

После этого случая с Иваном Петровичем встречались довольно часто. Общение с ним носило не только информационно-коммуникативный характер, между нами сложились дружеские отношения, определённые многими факторами: социальной позицией, жизненным кредо и единством взглядов на многие проблемы.

В один из дней, болтаясь по улицам, не пропуская объявления о продаже легковых машин, наткнулся на одно, крайне меня заинтересовавшее, но не самим текстом:

«ЮРИДИЧЕСКАЯ ПОМОЩЬ!!! НЕДОРОГО!!! ПЕНСИОНЕРАМ СКИДКА!!!»

А восклицательными, многообещающими знаками.

До указанного в объявлении адреса доехал на трамвае. Очередь за недорогой юрпомощью, в которую влился, состояла в основном из людей солидного возраста.

— Вы тоже к юристу? — подозрительно спросила стоявшая в хвосте очереди старушка.

— Лично к нему. Слышал о нём хорошие отзывы. Может, поможет, а?

— Он в основном помогает пенсионерам, говорит, что у него за нас душа плачет, а молодёжь гонит.

— Так я тоже на пенсии…

Тыча на меня пальцем, бабушка рассмеялась.

— Бездельник ты, а не пенсионер. Не стыдно с нами, стариками, в очереди стоять? Шёл бы работать, вот тогда пенсию заработаешь.

— Да пошутил я. Мне к юристу по сложному вопросу нужно.

— Он тебе за доллары любой документ сделает, точно говорю, — переходя на шёпот, поделилась секретом всё знающая бабушка.

После часового ожидания наконец попал на приём.

Юрист оказался на редкость понимающим и всемогущим: да, он имеет возможность через авторитетные связи помочь приобрести гражданство и за всю работу берёт всего пятьсот долларов.

— А чуть дешевле не будет, а?

Юрист в раздумье поскрёб пальцем макушку.

— Никак нельзя, дорогой, — ответил ака. — Очень тяжело сейчас стало, всем надо платить.

— А сколько времени ждать надо, ака?

Ака ответил без промедления:

— Две недели ждать надо, не меньше.

— Согласен.

— Деньги принесёшь сегодня.

— Хорошо, ака…

Две недели пролетели, а с ними закончился сентябрь. В ожидании паспорта подходил к концу октябрь. На моё подобострастное:

— Скоро паспорт мне купите, уважаемый ака?

Ака отвечал стандартной, много раз сказанной фразой:

— Ещё надо подождать!

— Сколько, год?

Приняв вопрос за шутку, тот громко рассмеялся. Затем, надув щёки, заявил:

— Пока хлопок не уберут с полей.

— Не понял.

— Э-э, как не понять. Весь паспортный стол отправили на сбор урожая.

Хмурым ноябрьским вечером, прослушав по телевизору новости, я возликовал. Диктор торжественным голосом обнародовал текст поздравительной телеграммы, в которой президент поблагодарил хлопкоробов, механизаторов и руководителей всех мастей с досрочным окончанием хлопковой страды.

На следующее утро нанёс визит в контору, продумав по дороге благодарственную речь, с которой обращусь к глубокоуважаемому Анвару-ака. Пробившись сквозь драчливую очередь и быстро захлопнув за собой дверь, увидел кислую, помятую физиономию юриста. Сердце защемило в нехорошем предчувствии, руки, изготовленные для рукопожатия, опустились. Рухнув на стул, спросил упавшим голосом:

— Что, Анвар-ака?

— К Новому году будет готов твой паспорт, не раньше, — выдохнул перегаром ака.

Меня это не устроило. Подав торс вперёд, прошипел:

— Не надоело лагман на уши вешать? Деньги верни!

Услышав магическое слово «деньги», конторщик взлаял:

— Пош-шёл к шай-тану! Какие деньги? Ты разве мне их давал, а? Может, тебе приснилось, а? Может, пропил ты их с алкашами Ивановыми, Петровыми и… как его, шайтан возьми… Сидоровыми. Давай иди отсюда, пока милицию не вызвал.

Приятно улыбнувшись, притянув юриста за лацкан пиджака к себе, попрощался:

— Ладно, аферюга, до скорого свидания.

На улице, спрятавшись от ветра и дождя, набросал план дальнейших действий. Сказав: «План «А» и план «Б» готов», двинулся в сторону забегаловки.

Присев за стол, медленно попивая пиво, высматривал кандидатуры для задуманной акции. После короткого раздумья выбрал мрачную, небритую, ругающуюся на блатном жаргоне троицу. Выставив угощение, ввёл парней в курс дела. После достигнутого соглашения распределил обязанности, провёл обстоятельный, как перед боевой операцией, инструктаж. На прощание сказал им:

— Братва, если не подведёте — выставлю премиальные.

К десяти часам следующего утра в условленном месте меня нетерпеливо дожидалась боевая группа. Построив бойцов-добровольцев, проверив их экипировку, воскликнул:

— С такими орлами можно свергать любое неугодное правительство! Вперёд.

Марш-броском преодолев расстояние до объекта, остановились. Пока бойцы приводили в порядок дыхание, я подошёл к толпе старушек, призвал их ко вниманию:

— Граждане! Сегодня приёма не будет. К адвокату приехал ревизор. Расходитесь по домам и приходите завтра.

Недовольно ропща, старушки разбрелись.

Согласно диспозиции выставил наружное наблюдение и дал особое указание:

— Говори посетителям, что юриста сегодня не будет, мол, его кошка выходит замуж за соседского кота.

Бойцы заржали. Нетерпеливо переминаясь, спросили знаками: «Когда в дело? Стоять холодно».

Оставив двух бойцов в коридоре, без стука вошёл в кабинет, с ходу продолжил вчерашний разговор:

— Ака, деньги придётся вернуть, раз паспорт не можешь сделать!

Ака увидел во мне родственника: широко раскинул руки, изобразил улыбку, привёл в готовность губы для поцелуев, прогнусавил:

— Какой встреча! Я даже не сразу вас узнал, дорогой брат!

— Брось выделываться. Бабки на стол, и разбегаемся, как в море корабли.

— Зачем море, — начал было юрист, но тут в его голове что-то щёлкнуло, рот перекосился в злобе, и вместе со слюной он изрыгнул угрозу. — Я милицию вызову, раз вчера ничего не понял. Ты вымогаешь у должностного лица деньги! Ты бандит, хулиган и очень плохой человек. Где расписка-масписка, где моя подпись-модпись, где фамилия-памилия на бумаге, а? Ничего нет. Давай, иди.

Согласно пункта, предусмотренного мирным планом «А», приложив руку к сердцу, начал канючить:

— Ака, поймите и знайте, что я Вас очень уважаю и очень люблю. Вы самый грамотный и честный юрист во всей стране, — показал большим и указательным пальцами размеры республики. — Я бы не стал деньги просить назад, но жена из дома прогнала, целую неделю сижу на воде и лепёшке. Домой боюсь идти, жена бить будет.

При этом состроил такую рожу, что её зеркальное отражение самому понравилось. Посчитав посетителя совсем за никудышного, на которого смеет поднять руку женщина, аферист от юриспруденции презрительно скривился, надулся, выставил живот вперёд. Топнув ногой, показал на дверь, сплюнул, разразился для начала язвительным смехом, потом проскрипел:

— Э-э, ты, вижу, совсем тряпочный, раз женщин боишься. Если так, зачем ко мне посмел прийти — к настоящему мужчине, а? Давай иди, пока я тебя калека-малека не сделал, пока почка-мочка не отшиб.

Считая тему закрытой, тот схватил ручку, взял какую-то тетрадь, открыл её наобум, придал лицу выражение усталости, занятости и другие, более тонкие оттенки.

— Ладно, дорогой ака, не хочешь по-хорошему, тогда извини, будет тебе план «Б».

Открыв дверь в коридор, крикнул:

— Братва, давай сюда! И Коляна с наблюдения отзовите, да двери изнутри заприте.

Отряду, заполнившему кабинет и рвавшемуся в дело, сказал:

— Господа, по морде этого хмыря не бить. Почки, печень и всю его гнилую требуху не жалейте. Усекли?

Господа кивнули.

— Костян, — обратился к самому крупному бывшему зеку, — щипцы взял? Ты, Вован, будешь язык ему резать, делай это подольше. А то в прошлый раз, помнишь, ты магазинщику уши отрезал слишком острым ножом, тот, наверное, боли не почувствовал. А тебе, Колян, придется труп сжечь прямо на этом столе.

У нормального человека в экстремальной ситуации обычно происходит мобилизация всего организма: включаются воля и интеллект. Имея такие мощные средства, остроту ситуации можно или притупить, или вообще исключить. Этот же ака на угрожающую ему опасность отреагировал по-своему: сначала подскочил на стуле, затем сел, уставился на подмоченные брюки, дёрнулся назад. Ударившись головой о стену, подвыл, громко икнул, повалился боком на сейф. К моему испугу изо рта юриста потекла вязкая слюна, закатились зрачки. Однако это не остановило видавших и не такое зеков. Уподобившись патологоанатомам, бригада, осмотрев тело, приступила к делу. Самый бойкий, мною окрещённый Колян, зашёл к телу с левой стороны, схватился за ухо и закричал в него, как в телефонную трубку:

— Ты зачем, гнида, деньги у хороших пацанов жилишь? За это мы тебя на перо поставим, усёк?

Здоровяк Костян громыхнул кулачищем по столу, отчего лопнуло стекло и посыпались карандаши. Вован, втиснувшись между сейфом и стеной, сосредоточил внимание на голове пришедшего в себя пациента. Жутко оскалившись, ухватился пятернёй за челюсть. Засунув грязные пальцы другой руки в рот дурно запахшего юриста, заботливо спросил:

— Тебе язык совсем отрезать? А может, ухо? Чего мычишь, высовывай язык, погань!

Не выдержав такого напряжения, Ака впал в полную прострацию.

В дело вступил я, сказав:

— Ишь как ака в штаны наложил! Перед вами, братья, уже не человек. Куда делась его бравада, куда исчезла его гордая до этого жизненная позиция? Этой визитки больше нет. Чуть нажали, и вся гниль засочилась наружу.

Братья ничего не поняли, переглянулись, засучили рукава…

Позорная и срамная комедия закончилась тем, что кое-как ожившее тело в модном костюме непослушными пальцами извлекло из ящика стола ключ от сейфа, открыло его и, глядя на нас перекосившимися от ужаса глазами, пустило ручьи слёз. Из его лишённой фонации речи сквозило: «Всё берите, только шкуру не дырявьте, и требуху мою ненаглядную наружу не выпускайте!»

Вынув из конверта заокеанские деньги, я отсчитал пять банкнот. Положив остальное обратно, под ропот бойцов запер железный ящик, громко припечатал ключ о разбитое стекло.

— Давай на выход, братки! — скомандовал группе. — На улице объяснюсь.

Не прочесть на прощание короткую нотацию ворюге непедагогично, что я и сделал:

— Смотри, мерзавец, обманешь какую старушку — лично тебя отправлю к прадедушке. Если думаешь, что не узнаю об этом, ошибаешься, собачий сын. Я за твоей шарагой наблюдение установил.

Оборвав телефонный шнур, положил в свой карман. Выходя из кабинета, предостерёг его хозяина:

— Капнешь ментам — если не я, то мои пацаны тебя достанут и вот этим телефонным шнуром удавят.

На улице меня ждали упрёки:

— Не дал нам разжиться, нехорошо это, не по понятиям!

— Братва, предъяву изложите на бумаге, а сейчас надо уносить ноги, хмырь очухается, легавым может настучать.

Через двадцать минут быстрого галопа зашли в ближайшую забегаловку. Заказав крепкий напиток с закуской, произвёл разбор операции.

— Сработали грамотно, чётко и слажено, и за это благодарность. Насчёт претензий ко мне, отвечу так: чем, поступи мы иначе, были бы лучше того чмушника? Та гнида мерит всех на свой костюм, и бомбани мы всю кассу, вся ответственность легла бы на нас.

Не прочитав на лицах слушателей и намёка на осознание услышанного, упростил мысль.

— Этому негодяю старые люди последние копейки приносят в надежде получить помощь. Значит, по вашему понятию надо ограбить немощных стариков? Ну как, дошло?

Бывшие зэки, одобряя мой поступок, дружно загалдели, выразили готовность создать своё мини-подразделение Робин Гудов для борьбы с хапугами и рвачами, предложили мне должность командира. От предложения возглавить спецотряд отказался. Вручив каждому договорную сумму, услышал:

— Подвернётся какая работа, дай знать, мы тут постоянно.

Направив стопы к подземке, подверг критике свои действия: «Вместо того, чтобы учёбой заняться, занимаюсь уголовно наказуемыми вещами. С другой стороны, оставлять этому ангелу в тюбетейке свои кровные деньги — безответственно! Я совершил ошибку с самого начала. Зная их язык, не учёл, а вернее, подзабыл за годы службы их нравы, повадки и традиции, приобретённые за столетия и усовершенствованные за годы независимости, а именно: патологическую любовь к наживе, обман ближнего, а тем более дальнего, переоценку своих и возможностей своего покровителя, пренебрежение к слабому или нижестоящему на социальной лестнице, но униженное преклонение перед вышестоящим, ставка только на собственные интересы в ущерб другим, инстинктивное поведение, а значит, ограниченное мышление. Уверен, это далеко не полный перечень национальной особенности узбеков. Я обязан их знать и знать как можно больше, ибо там, в дальней командировке, эти знания будут необходимы».

Дать полную оценку национальным особенностям местного населения мне не позволяло образование. Можно, конечно, побегать с опросником и на его основании определить национальный стереотип, однако это было невозможно. Разобраться в этом сложном вопросе в какой-то мере помог случай, сведший меня с интересной личностью. Пригласив присесть и подав пиалу с чаем, пожилая женщина, постоянно оглядываясь на дверь, тихо заговорила:

— Обычно национальный характер меняется медленно, но после 1990 года наш народ будто с цепи сорвался, и я, как специалист по душам, не могу оценить это как позитивное явление. Я сама узбечка, но, глядя на происходящее, становится стыдно перед гостями из Европы.

— Всё так плохо?

— Я вам сейчас дам почитать монографию, но с условием, что ни моё имя, ни тем более фамилия и место работы не будут нигде упомянуты.

— Обещаю!

Пробежав глазами текст, спросил:

— Не боитесь вот так — в лоб?

— Боюсь! — женщина поёжилась. — Меня просила сделать анализ британо-французская группа бизнесменов. Сами понимаете, открывая дело в новой стране, они должны учитывать риски. Я сейчас…

Женщина удалилась и вернулась с тонкой папкой.

— Читайте. Правда, здесь не всё, лишь выборки, сделанные англичанами…

«…Основа воспитания в узбекской семье — уважение к старшему поколению. Однако, на самом деле, это ложное уважение, проявляется только внешне, показательно для других людей, соседей. Внутри этого замкнутого образования младший испытывает неприязнь к старшему, потому что с детства каждый испытывает моральные унижения и физические побои. Каждый узбекский мальчик или девочка чуть ли не с бишика (люлька, колыбель) получает тумаки и пинки за любую провинность: малую шалость, плач по той или иной причине, непослушание и т. д. Таскание за уши или щипки являются излюбленным методом причинить боль. Младший в свою очередь применяет те же способы к ещё более младшему. Образуется круг: муж издевается над женой, отец и мать — над старшим ребенком, старший — над младшим, и так далее. Такой ребенок с малолетства издевается над кошками и собаками и делает это, объединившись в «стадо» по 5–10 человек. Такое поведение объясняется трусостью и открытой агрессией. В этом стаде появляется вожак, и это, как правило, более старший. Старший своим «авторитетом» принимает активное участие в развитии младших, подчиняя их своим интересам. Делается это через вербальную и физическую агрессию. Младший, чувствуя, что никогда не справится со старшим, вырастая, отрывается на более младшем и более слабом, затем на женщине или на подчинённом. Чувство собственной неполноценности провоцируется старшим…»

«…Жизненный сценарий — все средства хороши для достижения цели, и как следствие этого — бесцеремонное отношение к другим людям, на данный момент ненужным…»

«…Браки чаще всего принудительные, так как родители сами решают, за кого выходить замуж или на ком жениться, поэтому возникает недовольство супругов друг другом, неудовлетворённость их психологическими потребностями, ложное уважение друг к другу. Женщина, не имеющая право голоса и собственного мнения, в принятии решений участия не принимает. Внутренняя тревога, агрессивность и раздражение, которую она испытывает к мужу, выплёскивается на детей…»

«…Чтобы добиться родительской любви, дети играют роли «козлов отпущения» и «шутов…»

«… Стремление унизить другого, безграничное хвастовство с целью повысить свою значимость, враждебность и ненависть — отличительная черта узбекского менталитета…»

«… Тотальная безграмотность в вопросах педагогики и психологии — особенность узбекской семьи. Вопрос: могут ли в такой семье рождаться гении, таланты, просто счастливые люди? Не могут…»

«… У этой массы, где отсутствует культура и история, но присутствует вечный страх, не может быть достойного будущего…»

«…любой узбек уже через короткое время чувствует себя на территории, где ему удалось закрепиться, хозяином. Образуя своё мини-государство, тут же создаёт общины, нисколько не считаясь с местным населением, устанавливает свои порядки. Такая община никогда не примет историю, законодательство страны пребывания и её язык, она не станет адаптироваться…»

Недели через две, случайно оказавшись в районе расположения юридической конторы, не нашёл вывески и на вопрос, куда делся уважаемый Ака со своей конторой, всезнающий мясник в ларьке ответил:

— Уехал в другой район города, говорит, шумно здесь и воздух плохой.

[1] Порядка 80 долларов США.

Глава 10

К местным средствам массовой информации привыкнуть невозможно, и к ним с таким понятием, как «контент-анализ», лучше не лезть. Ну как можно из беспросветного, повторяющегося изо дня в день потока лжи просеять и выловить песчинку правды? Хорошо, когда у тебя под рукой полный штат высококвалифицированных сотрудников, и где каждый выполняет свою узкую задачу! А вот когда ты один и посоветоваться не с кем, попробуй создать информационную модель. В условиях информационной чуши, полагаясь только на интуицию, допустим, ты выловил ту самую песчинку, а дальше что? А вот дальше начинается самое сложное: придаёшь этой частице статус объекта, крутишь, вертишь, переворачиваешь, всматриваешься в неё под сильным увеличением с целью всё той же — получение информации. Для этого потихоньку вынимаешь у дочери из ранца тетрадь, желательно в клеточку, вырываешь двойной листок, из пенала экспроприируешь карандаш, уединяешься на балконе, обязательно улыбаешься, думая, что задача под силу, и наносишь на лист элементы той самой задачи. Посмотрев в окно, воодушевляешься осенним дождём, а затем расставляешь знаки, векторы, плюсы и минусы. Работается поначалу легко, потому что ты включил все виды воображения и мышление. Через час задача кажется неразрешимой: начинаешь испытывать диссонанс и депрессию, часто бегаешь в туалет и устраиваешь перекуры.

В вечернее время, несмотря на протесты семьи, просматривал местные телеканалы. Затем, вооружившись красным карандашом, исследовал газеты: «Президент встретился с аксакалами махалли «Гузар»», «Верховный Совет принял декларацию», «Кто ответит за высыхающий Арал?», «Унижение национальных чувств». От прочитанного начинало скакать давление, повышалось потоотделение, появлялось чувство голода. И тут, словно по заказу, воображение представило образ женщины-психолога, недавно ознакомившей меня со своими выводами. Покопавшись в памяти, воссоздал на бумаге её слова: «Наш народ мыслит узко и ограниченно, не ставит перед собой перспективных, далеко идущих планов, в силу не только безграмотности; он ориентируется в этой сложной и быстро меняющейся действительности только на шаблоны быта и поведения, якобы завещанные предками…»

Радуясь подсказке, принял решение прямо сегодня начать перевоплощение: мыслить, есть, смеяться, ходить, разговаривать, ухаживать, ругаться так, как делают они. Если коротко — я должен стать частью этой толпы.

Начал, казалось, с самого лёгкого, с походки. Приподняв плечи, согнул руки дугой, по-бычьи втянул шею, придал лицу зверское и пугающее выражение. Поскрипывая полами, минут двадцать переваливаясь с боку на бок, утюжил комнату. Устав, перешёл к изучению смеха. Выключив верхний свет, включил бра. Гипнотизируя зеркало, добился появления на физиономии оскала, характерного истерическим психопатам. Надув живот, резко присел на полусогнутые ноги, хлопнул ладонью о ладонь, топнул ногой, изверг из гортани ржавый скрип, уханье филина и громкий хрип. Вроде получилось, но ради закрепления урока, пугая домовых и домашних, проделал это ещё несколько раз. Хотел было разучить манеру материться, как из-за двери послышался напряжённый голос Майки:

— Коля, ты где? В квартире кто-то гавкает, посмотри.

Распахнув дверь, сказал с обидой:

— Это не гавканье и не вой — это мой смех. Отрабатываю новую методику, чтобы быть ближе к народу.

— Сходи к психиатру, — посоветовала супруга. — Или женись на соседке Гульхимор, враз обучишься всему этому!

С ответом я не замедлил:

— Слушай, это же прекрасная идея — стать многоженцем!

Уперев руки в бока, Майка снова дала бесценный и бесплатный совет:

— Сына назови Насрулло, а дочь будет — назови Дильробо. Тьфу на тебя, шут гороховый!

Весь ноябрь провёл в поисках работы, если не начальником, то хотя бы его замом.

Ветреным и сырым ноябрьским днём, проезжая мимо рынка «Машиностроителей», в затуманенном окне трамвая увидел людей, одетых в форму ВВС. Высокомерно задрав к небу носы, не замечая окружающих, те за стойкой уличной харчевни пожирали горячие чебуреки.

Реакция на увиденное последовала мгновенно: «Слушай, Коля, дружок, выйди и съешь вместе с теми воинами пирожок».

Расталкивая пассажиров, крикнул вагоновожатому:

— Брат, тормози! На остановке забыл дипломат с деньгами!

Моё сообщение вызвало панику среди пассажиров.

Трамвай дёрнулся и со скрипом остановился. Несколько узбечат, больно ткнув меня острыми локтями в область печени, вывалились в открытые створки и пулей понеслись к предыдущей остановке.

Высунув голову из кабинки, вагоновожатый заорал на меня:

— Чего, растяпа, уши развесил, беги!

Пассажиры оказались с большим сердцем и доброй душой, в открытую форточку посыпались советы: оторвать головы охотникам за чужим добром, утопить их в дождевой луже, если, конечно, их догоню, сдать ментам на растерзание.

К удивлению советчиков, я не побежал вверх по рельсам, а двинулся в строго перпендикулярном направлении — на другую сторону улицы. Последнее, что услышал, было сожалеющее-тревожное:

— Никак умом тронулся парень из-за денег! Жалко, такой молодой. И кому он теперь будет нужен — дурачок.

Под клаксоны машин и ругань водителей вприпрыжку пересёк дорогу, подошёл к закусочной. Купив горячие, прямо из кипящего масла чебуреки, занял высокий круглый столик — спиной к людям в форме.

Разговор, естественно, вёлся на родном для них языке.

— …Поздно вышел указ 145–22…

— Указ?

— Ну, постановление Кабинета Министров, какая разница. Вышел он восемнадцатого марта прошлого года, а надо бы военное авиаучилище раньше создать.

— Президент знает, что делает!

— А я разве об этом?! Такого гениального человека больше нет, и я счастлив, что у нас такой Верховный Главнокомандующий! Я хотел сказать о технике и кадрах. Допустим, русские нам дадут бартером за хлопок самолёты Л–39. А где найти инструкторов, преподавателей, техников, кто создаст учебную базу?

— Мы многим предлагали, так они приехали в Джизак, покрутили носами и уехали.

— Знаю. Русскоязычным спецам не понравились, понимаешь ли, условия контракта.

— Наглецы! Все эти годы они ели наш хлеб, мы их терпели, а они в кусты. Ничего, сами обучим и воспитаем лётные кадры!

— Уверен?

— Конечно! Имея такого мудрого руководителя страны, мы и ядерный щит свой создадим, и Амударьинскую флотилию усилим катерами собственного производства, и кадры подготовим!

— Тише!

— А кто нас слышит? Никто! Не считаешь же ты за человека бомжа за соседним столиком. Чавкает, как собака голодная, слушать противно.

Это они обо мне так лестно выразились.

Дальше тема доблестными воинами не развивалась, помешали их голодные и только что подошедшие сотоварищи. Слушать, кто сколько за один присест поглотит плова, сколько сможет влить в себя водки, стало неинтересно. Громко икнув и рыгнув, я высморкался и медленно, сопровождаемый руганью, отошёл.

Сидя вечером у телевизора, бессмысленно переключая каналы, по которым почтенные и уважаемые аксакалы поучали молодежь премудростям жизни, вспомнил Павла Сергеевича. Он говорил:

«… Американская разведка проводит свои тайные операции за рубежом исключительно в своих и только своих национальных интересах, не брезгуя связями с международной преступной организацией, диктаторскими режимами и террористическими организациями. Да-да, Николай, именно с террористическими! Свою мораль они обосновывают известным выражением: «Для достижения цели все средства хороши». Со спецслужбами государств Европы ЦРУ делится информацией в той мере, в какой им отводится роль, и роль эта минимальна. Абсолютно все европейские страны под колпаком ЦРУ: присмотр за правительствами и политиками, слежка за инакомыслящими, вербовка, внедрение своих агентов в государственные учреждения. Делается это с целью влиять на общую ситуацию и не допускать ведение тем или иным европейским государством своей, отличной от Вашингтона внешней политики. С точки зрения Америки, как супердержавы, это правильно и обоснованно. ЦРУ в своих недрах после развала СССР создала дополнительный отдел анализа и сбора информации по бывшим советским республикам, в том числе и по среднеазиатскому региону, как одному из наиболее сложных и взрывоопасных. И здесь они видят не только газ, нефть и уран, но и создание непотопляемого, наподобие острова Окинава, авианосца. А это уже прямая угроза нашим рубежам. Цель их деятельности — подрывная, наша цель — противоположная. В Средней Азии американцы создали региональную, активно работающую резидентуру: её агенты работают под «прикрытием» торговых, коммерческих фирм, возможно, банков. В этих условиях руководителям бывших советских среднеазиатских республик необходима наша «негласная» и «невидимая» помощь. Зачастую ими принимаются решения вопреки здравому смыслу, без анализа сложившейся или складывающейся обстановки или на основании умело подсунутой дезинформации. Наша общая задача — пресекать подрывную деятельность со стороны не только западных спецслужб; выявлять и пресекать наркотрафик, вычислять лидеров террористических организаций. Регион очень сложный своей непредсказуемостью. Не исключается возможность, что именно Афганистан станет той пороховой бочкой, способной взорвать регион. Мы должны играть на опережение событий. Ну, а тебе, дорогой товарищ, предстоит «уйти» чуть южнее Термеза. А пока, для приобретения практических навыков, оседай в регионе, обрастай связями, проявляй разумную инициативу. Дисциплина во всём — залог твоего успеха».

На следующее утро, согласно распорядку дня, прозвучал общий подъем, и каждый занялся заранее распределённой и согласованной по времени процедурой. После завтрака началась беготня. Старшая дочь, с трудом отыскав ранец, теперь разыскивала учебные тетради, не забывая при этом обвинять сестрёнку в посягательстве на цветные карандаши и ручки; младшая, хныча от нежелания идти именно сегодня в садик, допрашивала всех, куда делся её носовой платочек, и требовала подключиться к процессу его поиска; Майка, занятая макияжем, возмущалась некомпетентностью директора школы, где она работала. Затем, безо всякого перехода, поставила мне задачу на день. Вскоре, подхватив девочек, супруга упорхнула, оставив в квартире аромат духов и эхо недосказанных указаний.

Вздохнув полной грудью, ощущая в голове зарождение новых идей, быстро перемыл посуду, оделся и покинул жилище.

Стоя в очереди в бюро пропусков Министерства обороны, улыбнулся своим мыслям: «Не получилось по ряду причин возглавить румынский Генштаб, попытаю счастья в узбекской армии!»

Получив направление к одному из представителей управления кадров, нашёл нужный кабинет. Постучав в дверь, вошёл, доложил молодому лейтенанту о цели своего визита. Сурово оглядев меня, тот предложил присесть. Исчезнув за дерматиновой дверью, через секунды вышел, вытер вспотевший лоб, попросил подождать.

Несмотря на то, что в приёмной я был один, если не считать важного и довольного своим положением лейтенанта, приглашения в кабинет ждал около часа.

От долгого сидения на жёстком стуле я заёрзал и по-простецки спросил:

— Слышь, лейтенант, начальник скоро примет?

Сын своего народа, строго сдвинув брови, рявкнул:

— Я тибе в пивной что ли? Вместе водка что ли пьём, а?

Затем встал, надел фуражку, торжественно произнёс:

— Я для тибя ортак, па рускаму таварища лейтенант. Мы есть мо́зга армия, как штабное работника! Понятно тибе? Зачем тибя голова совсем нет, а?

Подобострастно вскочив, одёрнул несуществующий китель, извинился:

— О, очень извините, господин товарищ офицер!

Офицер снисходительно кивнул, снял фуражку. Едва его зад коснулся стула, раздался требовательный звонок. Вздрогнув, лейтенант вскочил, прихватил со стола папку и, путаясь в собственных ногах, скрылся за дверью.

Пользуясь отсутствием хозяина приёмной, оглядел её обстановку. Подмигнув портрету президента, мысленно его спросил: «Как Вы, уважаемый, умудрились взрыхлить такую почву, посеять и собрать такой, как этот лейтенантишко, никудышный урожай!? Трудно Вам будет, почтеннейший, таких фазанов в бой посылать, побегут при первом выстреле. А зачем, скажите, досточтимый, разогнали костяк авиации? Небось думали, вот только Указ издам о создании авиаучилища на пустом месте под Джизаком, лётный состав, инженеры и техники сами собой подготовятся. Нет, дорогой товарищ, авиация — дело очень дорогое и сложное, это Вам не мотострелок с лопатой и автоматом. И ещё, а это Вы знаете не хуже меня, что-то в советских ВВС лиц Вашей национальности почти не было, невозможно их было выучить! Вон, посмотрите, Ваш сосед Нурсултан Абишевич Назарбаев обучает лётчиков, штурманов, инженеров и техников в России. Вы скажете, мол, за это деньги надо платить! Надо, но зато Вы получите специалистов, а не просто лейтенантов с дипломом».

Резко, готов биться об заклад, что от удара, двери распахнулись, и на пороге выросла сначала задница, обтянутая армейским сукном, поочередно выставились ноги, и под негодующий начальственный рёв горбом выдернулась спина, голова, а потом руки.

Выпрямившись, словно и не было позорного изгнания, помощник указал мне на дверь:

— Бахтиёр — ака ждёт тибя, иди быстра.

Большой, просторный, тёплый кабинет, на стене вездесущий и подсматривающий президент. Стульев вдоль стен и по периметру громадного прямоугольного стола не счесть. Два сейфа, выкрашенные в ярко-зелёный цвет, выстроились по углам. По правую сторону от стола на модном столике негромко вещал телевизор. Но самым достопримечательным и удивительным был хозяин апартамента. Большая, стриженная под ёжик голова сидела на широких плечах, украшенных подполковничьими погонами; толстые, цвета перезрелого арбуза щёки надёжно защищали сдавленную галстуком шею; между верхней, слегка оттопыренной губой и мясистым носом росли щёточные усы; маленькие глазки вопросительно уставились на меня из-под нависших густых бровей.

Подражая военнослужащим роты почётного караула, задирая ноги к потолку и печатая шаг, я двинулся к столу.

— Господин подполковник, майор Славянов! Здравия желаю!

Господин вздохнул:

— К сожалению, Строевой устав МЫ пока не поменяли, поэтому надо говорить «товарищ подполковник».

— Слушаюсь.

Подполковник сплюнул:

— Эти «товарищи» нам достаточно навредили за семьдесят лет, пора бы это словечко забыть, как считаешь?

— Так точно. Вы очень тонко выразили своё отношение к «товарищам».

— Ладно, что у тебя ко мне?

Положив на стол копию личного дела, отступил на шаг, замер истуканом.

— Майор, личное дело имеет гриф секретности, объясни, как у тебя оказалась на руках копия?

На законный вопрос ответил пренебрежительно:

— Э-э, госпо… извините, товарищ подполковник, у нас в штабе полка на Украине такой бардак был, можно хоть знамя вынести, хоть всю секретную библиотеку, а если кому бы понадобилось, то и мобилизационный план, печать и самого пьяного командира. Такое невозможно только в одной армии, армии Республики Узбекистан!

Ответом подполковник остался доволен, разрешил сесть, а сам углубился в изучение личного дела.

Листал он его долго, переворачивал страницы слева направо и справа налево, хмыкал, что-то бубнил, кривил рот усмешкой. Наконец, подняв трубку телефона, уверенный, что узбекским я не владею, приказал:

— Срочно найди Хикматуллу, скажи, пусть бежит ко мне, будем потрошить одного барана.

Вдруг подполковник, надувшись шаром, заорал:

— Мне плевать, что его нет в штабе, ищи, иначе я тебя, собачий сын, уволю за саботаж моих указаний! Всё.

Бросив трубку, подполковник скрипнул зубами. Немного успокоившись, проговорил:

— Сиди, сиди, не бойся. Говорю помощнику, чтобы кофе принёс, а он отвечает, что кофе кончилось, остался чай зелёный и что электрочайник сломался. Он мне дороже сына родного, люблю его очень.

На последних словах у подполковника отчего-то задёргался левый глаз и перекосилась челюсть. Полностью остыв, подполковник приступил к предварительному потрошению.

Включив настольную лампу, обозначил световым кругом границу. Найдя между складок мочку уха, нежно её потёр. Придав голосу дружественный оттенок, спросил:

— Где, скажи, майор, хочешь служить?

Выпрямив спину, быстро ответил:

— Где прикажите, господин полковник.

Ему очень понравилось, что я постоянно называю его господином, его слух обласкало внеочередное повышение в звании, его тыловое сердце не выдержало.

— Хорошо. Нам нужны лётные кадры, именно профессионалы. Вакансии есть, с очень приличными окладами. Но…

— Слушаю Вас, господин полковник!

Стирая границы, будущий полковник нервно развернул абажур лампы, не заметив, что его световое пятно нащупало портретное плечо президента. Наклонившись и вдавив грудь в ребро стола, спросил:

— Ты когда входил в здание, видел обшарпанные стены?

— Так точно.

— Осталось нам в наследство от антинародной, чуждой советской власти, — сообщил кадровик и перешёл на шёпот. — Надо помочь с ремонтом, понимаешь?

— О, красить я люблю, только штукатурю плохо. Могу с утра приступить.

Удивляясь моей тупости, промычал:

— Э, зачем это? Другое надо.

Кадровик вывел на листе цифру «5000».

Дёрнув подбородком, я встал. Намереваясь поправить вечно сползавший рукав старого свитера, дёрнул плечом, потянул руку. Положив на язык фразу, полную благодарности, открыл для этого рот. Вся операция заняла не более секунды. Ещё меньше времени понадобилось работнику Минобороны!

Подвергая себя жутким перегрузкам, его туловище вжалось в кресло; голова, хрустнув позвонками, втянулась в плечи; руки, оберегая макушку, скрестились, образовав непробиваемый щит; дыхание замерло.

Пока подполковник упражнялся, я ещё успел подумать: «Беднягу часто лупили в детстве, может, его и сейчас дубасит какой-нибудь взбешенный генерал. Профессия у него трудная, нервная, отягощённая постоянными волнениями. Мои движения он воспринял как посягательство на его драгоценное здоровье. Однако надо возвращать подполковника к жизни, вот-вот появится загадочный второй потрошитель Хикматулла».

Вытянувшись струной, рявкнул:

— Премного благодарен, господин полковник. С Вашего позволения, ровно в десять утра буду здесь, как приказано, господин полковник.

Господин оказался интересной личностью. Кратковременное эмоциональное потрясение, после которого многие душевно перестраиваются, обещая прилюдно покаяться в грехах, а также вести отныне честную и чистую жизнь, у подполковника исчезло, едва до его ушей дошло первое мною произнесённое слово.

Обратное превращение происходило несколько дольше и медленнее. Голова улиткой вытянулась из убежища, осмотрелась; туловище вернулось в исходное положение; руки проделали упражнения, какими обычно их хозяин отгоняет назойливую муху или комара. Не удостаивая меня взглядом, подполковник буркнул:

— Не пойму, откуда в ноябре комары, а? Надо будет помощника попросить, чтобы дезинфекцию сделал, а?

И, положив руки на стол, мрачно, сквозь зубы процедил:

— Свободен.

Ровно в десять следующего утра вошёл в кабинет направленца.

Барабаня пальцами по столу, тот предложил мне сесть, но на безопасном для себя расстоянии.

— Я думаю, должность начальника штаба авиаполка в городе Карши тебе подойдет! Там сейчас, прямо скажу, бардак, неразбериха.

Заметив моё удивление, кадровик изобразил ярость и справедливый гнев:

— Многие из лётного и инженерно-технического состава, предав интересы независимого Узбекистана и личное доверие Верховного Главнокомандующего, переметнулись в российскую армию: в холод, грязь и распутство диких сибирских гарнизонов. Так поступать нельзя! Наш Президент возмущён изменой!

Нежно посмотрев на лик Папы, подполковник встал из-за стола, грузно подошёл к стене, на которой висел портрет, изогнул в почтении спину. Театрально воздев руку, указывая ею на вождя, воскликнул:

— Благодаря нашему несравненному Президенту произошли столь широкие изменения во всех сферах жизни, что… э… э…

Запнувшись, виновато посмотрев на святыню, залепетал:

— Благодаря его подвигу мы стали независимы… э… наше государство за короткий срок… э… на мировой арене… э… играет исключительную роль.

Повторно склонившись перед портретом, вытер платком лицо, отошёл. Зайдя ко мне с правого фланга, спросил:

— Принёс?

— А как же, как договорились…

— Давай.

Цапнув небольшой сверток, мелко семеня, подгрёб к столу. Грузно опустившись в кресло, открыл тумбочку, забросил в неё дань. Больше не глядя на портрет Верховного, обрадовал меня вестью:

— У Министра приказ подпишу завтра. Через два дня зайдёшь за предписанием. Остальное получишь в штабе ВВС. Туда знаешь, как добраться?

— Да, на тринадцатом трамвае.

Сгорая от нетерпения, уподобясь опытному шниферу, подполковник лёг головой на стол, открыл дверцу тумбочки, за которой таился газетный свёрток. Сосредоточенно глядя в сторону двери, пальцами левой руки зашуршал бумагой, ощупал её содержимое…

— Что это? — прохрипел он.

— Деньги гос…

— Это деньги? — находясь в неудобной позе, взвыл господин и выбросил на стол в клочья изодранный свёрток. — Где ты увидел деньги? Это не деньги, это сумы, деньги только доллары!

От возмущения на лбу у кадровика образовались глубокие морщины, кончики бровей задергались и ощетинились копьями, губы издали стреляющий и пугающий звук, левое ухо, прижатое к краю стола, заелозило. Застыв и просидев в таком положении, вдруг, повторно поймав в поле своего зрения мою физиономию, вздрогнул. По его реакции было видно, что она ему омерзительна, неприятна, не внушающая доверия. Налившись бурой краской, кадровик оторвал голову от стола, подпрыгнул обезьяной, сбил толстым задом стул. Упав пузом на стол, заклацал зубами. Вытянув вперёд руки, вознамерился вцепиться короткими пальцами в моё горло. Обессилив в ярости, сполз в кресло, с хрипом задышал. Больше не в силах терпеть моё присутствие, указал на дверь.

По-рачьи скользя по паркету, спиной открыл дверь и повторил вчерашние действия лейтенанта: позорно выставил зад, прилагающиеся к нему конечности, затем голову.

В приёмной, кроме лейтенанта, увидел только что вошедшего капитана. Плотно закрыв за собой дверь, спросил его:

— Вы, как я понял, и есть Хикматулла?

Приняв строевую стойку и поправив галстук, тот заявил протест:

— Что за тон? Для кого Хикматулла, а для таких, как Вы, капи…

— Погоди. Я хотел тебе спасибо сказать за твоего шефа. Замечательный человек, чуткий, добрый, а главное, не жадный. Он всё так быстро устроил, что я пикнуть не успел. И взял-то всего… — Увидев, что помощник вытянул ухо в нашу сторону, взял капитана за локоть, отвёл к стеллажу. — Знаешь сколько?

От волнения капитан облизнул сухие потрескавшиеся губы и так же шёпотом ответил, что догадывается.

— Правильно, капитан, пять штук зелёными. Из них, говорит твой шеф, две тысячи отдам своему заму Хикматулле, он, мол, мастер сочинять приказы. Еще раз спасибо!

Боясь упустить свою долю, капитан вырвал свою длань из моей руки, бросился в кабинет. Я же, послав обделённому лейтенанту воздушный поцелуй, исчез за дверью, в которую дерзко вошёл полчаса назад.

Отдав пропуск дежурному, вышел на улицу в… безлюдье! Оглянувшись по сторонам, громко спросил неведомо кого:

— Что за мистика, граждане? Куда вы все попрятались?

Неожиданно из-за толстого дерева появился весь в зелёном, с рацией и дубинкой в руках, милиционер:

— Ихто я что ли прятался, а? Ты ихто, а?

Не дожидаясь ответа, милиционер включил рацию. Послав в эфир тревожное сообщение о подозрительном задержанном, передвинул кобуру вперёд и задал на плохом русском вопросы: что я за птица, как сюда залетел, есть ли у меня прописка, житель ли я столицы или приехавший из области в поисках лёгкой жизни дехканин?

Как только начал отвечать на первый вопрос на узбекском языке, сержант ойкнул, рука дёрнулась к пистолету. Щёлкнув тумблером, дрожащим голосом потребовал немедленного прибытия офицера. Отпрыгнув на два шага назад, держа меня настороже, предупредил:

— Не делай резких движений, ты в прицеле снайпера! Стой, не разговаривай.

Подоспевшее подкрепление состояло из капитана и одетого в чёрное бойца с зачехлённой снайперской винтовкой. Проверив документы, капитан спросил:

— А почему ты в гражданской одежде выходишь из штаба Министерства обороны, а? Может, ты террорист, диверсант, шпион, а? Может, у тебя оружие спрятано?

Ответил как есть, на что пышноусый капитан заявил:

— Хм, это надо проверить и обыскать тебя… Сержант, обыскать подозреваемого.

Пока милиционер, выполняя приказ, обстукивал мою одежду, я, сцепив руки за головой, подумал: «Если менты проведут очную ставку с кадровиком — капут, дело точно сфабрикуют, затем приклеят ярлык и отправят в холодную даль песков Устюрта. В лучшем случае посадят на пятнадцать суток, заставив на радость местным националистам мести улицы».

— Господин капитан, я чист как родниковая вода.

Вздыбив пышные усы, тот рассмеялся:

— Мочевой вода ты, понял, а? Отведём тебя к нашему майору, он с тобой быстро разберётся.

— Согласен, только скажите, а где люди? Куда они делись? Война что ли?

Не удостоив меня ответом, капитан приказал двум дополнительно вызванным сержантам отконвоировать подозреваемого в опорный пункт милиции, находящийся рядом. Молчаливые, серьёзные, гордые доверием командира, сержанты встали по бокам. Подумав, капитан решил сам возглавить процессию, но только сзади. Толкнув меня в спину, скомандовал:

— Вперёд. Будешь убегать, пристрелю.

Заложив, как полагается задержанному, руки, весёлым черноморским баритоном успел пропеть:

И когда он меня через город повёл,

Руки за спину, как по бульвару,

Среди шумной толпы я увидел её,

Понял сразу, что зэк ей не пара.

Удары по почкам убавили мою прыть, и я умолк.

Доставив и впихнув меня в дымное, насквозь прокуренное помещение, капитан доложил молодому, но очень важному, дымившему трубкой майору:

— Очень подозрительный тип.

— Это хорошо, очень хорошо! Не таких раскалывали, — сказал майор, в глазах которого появился нездоровый блеск. — Пусть пока посидит вон с теми, тоже очень подозрительными гражданами, а я пока разберусь с террористом.

И повернулся к худенькому парню:

— Хоп. Дальше что?

Молодой паренёк, судя по внешнему виду, житель кишлака, всхлипнул:

— Мой друг сказал, если будем радостно кричать и махать руками, то наш дорогой президент Ислам-ака обязательно остановится, выйдет к нам из машины, и мы ему расскажем о тяжёлой жизни в районе…

От увесистой оплеухи майора в комнате зазвенело, и тут же раздался трубный рёв дехканина.

— Молчать, скотина, прибью, идиот! Почему наш Президент должен для тебя делать остановку в непредусмотренном месте, а? Мы здесь усматриваем злой умысел, ты со своим сообщником хотели совершить покушение на нашего Президента. Увести этого негодяя!

Конвоиры-сержанты накинулись на очумевшего сельчанина, заученно скрутили ему руки, согнули его спину в дугу. Под вопли и сочные шлепки несчастного поволокли через чёрный ход во двор.

Меня, как особо опасного, решили допросить немедля. На стандартные протокольные вопросы отвечал односложно: не состоял, не участвовал, не находился, не привлекался, не избирался.

Приказав капитану писать протокол, майор встал, несколько раз обернулся вокруг стола. Присев на его край и подражая папаше Мюллеру, вкрадчиво спросил:

— Где и какую школу заканчивал?

— Среднюю. 10 классов. Имени А.С. Пушкина.

Обменявшись с помощником многозначительным взглядом, допросчик потянул дым из трубки. Не затягиваясь, пыхнул мне в физиономию:

— Очень умный, а? Клоун Попов, что ли ты?

Случайно его глаза упали на тихо сидевших, через раз дышавших двух небритых, нечёсаных, дожидавшихся своей участи русских мужиков. Изумлённо поглядев на капитана, забывчивый майор спросил:

— Это что за скоты тут расселись?

— Тоже стояли у дороги, по которой должен был проехать «Первый».

— Вы посмотрите, капитан, на эти ишачьи морды! Ну какие они подозреваемые? Они уже почти околевшие от страха бараны. Ну кто таких идиотов пошлёт на задание? Они же вместо выполнения приказа побегут в пивную! — рубил и чеканил фразы майор. — Вот скажите, Закир — ака, пошли бы Вы в разведку с такими обормотами?

— Ну что Вы, Равшан — ака?! — обиделся капитан. — Как можно!

Майор по имени Равшан, довольный тем, что умело и быстро обшарил все закоулки внутреннего мирка трясущихся, но уже не подозреваемых граждан, приказал вышвырнуть их вон.

Проконтролировав выполнение приказа, узбекский Мегрэ поманил пальцем сержанта:

— Двух патрульных выставь с чёрного хода, остальных с этой, парадной стороны. Никого не впускать. Дело здесь заваривается очень серьёзное. Ясно?

Приложив руку к головному убору, сержант выскочил на улицу.

Оторвав зад от стола, майор многозначительно ухмыльнулся, подправил трубкой усы, вкрадчиво сказал:

— Теперь, когда мы втроём, поговорим по-мужски. Зачем играть в прятки, нервы друг другу мотать? Ты изобличён в подготовке тяжкого преступления. Тебе остаётся одно — сознаться. Сотрудничество со следствием принимается в расчёт на суде.

— А как насчёт презумпции невиновности?

— Слушай, ты точно дурак, а? Мы в Европе что ли, или Америке? Доказательств у нас полно. Думаешь, мы не знаем, что ты сообщник этого… — допросчик, щёлкнув пальцами, развернул протокол предыдущего допроса, — …террориста Махмудова Акбара, 1982 года рождения, уроженца Бухарской области.

— Кто это?

— Тот, кого на твоих глазах увели в РОВД.

— Не знаю такого.

— Все так говорят. Ладно, не хочешь говорить правду, я тебе её скажу.

Наведя на переносице вертикальную, помогающую думать, извилину. Уперев большой палец в левый висок, облегчающий рождение гениальных версий, милицейский начальник состряпал для меня то ли легенду, то ли обвинительное заключение, то ли признательные показания, которые я должен дать следствию:

— Ты окончил диверсионную школу в таджикском Бадахшане год назад. Затем тебя перебросили в Ферганскую долину с заданием: найти морально неустойчивых людей, сколотить из них боевую группу и прибыть в Ташкент. Затем втереться в доверие наших граждан, совершить акты насилия, попытаться свергнуть власть в городе. Но самое гнусное — совершить покушение на ряд высокопоставленных руководителей.

Интересный, толково изъясняющий свои мысли собеседник нынче редкость, и мне тоже захотелось поддержать беседу.

— Вы способны мудро мыслить, товарищ майор!

— Я тебе не товарищ, а гражданин начальник!

— Пусть будет так. Но с чего вообще возник этот неуклюжий вопрос? Ваше обвинение тяжкое — это подрасстрельная статья, а я хочу жить.

— Ну вот, — обрадовался гражданин начальник. — Сознайся, и суд это учтёт.

— Гражданин майор, до суда должно быть произведено следствие, для предъявления предварительного обвинения у следствия должны быть веские доказательства. Потом прокурор…

— Эти доказательства ты сам и твой сообщник, этот…

— Махмудов, — сладким голосом подсказал капитан.

— Да, он.

Ваша гипотеза, именно гипотеза, а не рабочая версия, построена на отсутствии фактов и на фантазии. Вы какой аргумент приняли в расчёт, строя обвинение, — Махмудова? Заметьте, вы пытались доказать недоказуемое, посчитав меня за полного идиота. В Ваших умозаключениях одни допущения, и где, кстати, доказательства ложности моих показаний? Позвоните кадровику в Министерство обороны, и он подтвердит моё алиби. И последнее, в суде, во всяком случае пока, дураков не держат, и любой судья намылит вам шею, вернув дурацкое дело. Знаете, где был Ваш прокол, нет?.. Объект был Вами выбран безграмотно и непрофессионально. Ну где Вы видели русского офицера в роли малограмотного террориста во имя идей панисламизма, пантюркизма и других «изма»? Звоните в кадры или ведите к начальнику РОВД.

Моя спокойная речь навязала майору программу поведения. Находясь в состоянии гипнотического воздействия малознакомых слов, тот снял трубку, набрал под мою диктовку цифры. Разговор длился минут десять, причём информация сыпалась горохом с той стороны провода, а майор только хмыкал. Положив трубку, тот радостно сообщил, что снимает с меня тяжкие обвинения и, мало того, дарует свободу.

Сияя улыбкой, милиционер по имени Равшан знаком велел пересесть со скамьи на стул, придвинул пачку «Хон».

— Кури.

— Спасибо.

— А ты, оказывается, плохой человек, э… Славянов. Подполковнику взятку предлагал. Сколько?

— Пять штук! — гордо ответил я.

— Чего?

— Сумов, конечно, не баксов же!

Оба милицейских чина покатились со смеху. Утирая слёзы, майор передал самую суть телефонного разговора:

— Подполковник просил тебя упрятать в камеру, понимаешь?

— Ага.

— Ничего ты не понимаешь. Я же понимаю, почему тот ишак не взял деньги, очень понимаю. Нас, ментов, называют взяточниками, а мы не такие. Мы не жадные: кто сколько даст, и на том спасибо. Молодец Славянов, хорошо наказал его. Мы целый день на ногах, а они в штабе изображают воинов. Они не воины и тем более не офицеры, понимаешь?

— Нет.

— Они лавочники!

В комнате вновь прозвучал весёлый, полный сарказма смех.

Провожая меня до дверей, майор спросил:

— Откуда так хорошо знаешь наш язык?

— Любой уважающий себя человек должен знать язык, на котором говорит наш любимый президент.

Оба чина переглянулись, скривились и показали, с какой стороны закрыть двери.

С удовольствием хлебнув вольный морозный воздух, спустился в пешеходный переход, где много интересного: кто продаёт старое барахло и железяки, кто стоит с протянутой рукой, наиболее продвинутые бренчат на гитаре и поют, бизнес-бабушки торгуют штучным и сыпучим товаром. Всыпав в карман куртки стакан семечек, спросил торговку:

— А скажи, мать, что за чудеса только что происходили — народ сначала вымер, а потом воскрес?

— Так ты об этом, что ли? — сразу поняла словоохотливая бабуля. — Это президент, дай ему Господи долгих и долгих лет, каждое утро несётся на работу, а вечером — обратно. Трассу-то перекрывают, чтобы никто не выскочил навстречу ему.

— А что, бывало, кто выскакивал?

— Сама не видела, но люди говорили, в прошлом году возле тракторного завода один пьяный дурак выскочил на дорогу, когда ехал президент, и поднял руку, будто целится, а ему за это охранник влепил пульку, да прямо промеж глазок. С тех пор, как он едет, все прячутся, а кто не успел, того гонят взашей подальше. А тебе зачем это? — обеспокоилась бабушка. — Может, что задумал, лиходей?

— Да что Вы! Я с его старшей дочерью Гульнарой в школе учился. Тогда, помню, дядя Ислам был первым секретарем компартии, приезжал к нам и мороженое всем покупал, — вышел из-под подозрений бдительной старушки и, пожелав удачной торговли, ретировался.

Глава 11

До Нового года успел «потерять» советский паспорт, получить взамен справку «Вид на жительство» и по объявлению всего за четыреста долларов купить в хорошем состоянии «жигулёнок».

Хозяин «шестёрки», тоскливо поглаживая бок машины, попросил:

— Ты, друг, с ней поласковей.

— А перегнать в Россию нельзя?

— Можно, да в копеечку выльется, ого — го!

— За «ласточку» будь спокоен. Технику уважаю.

В конце декабря дурная голова привела ноги в район Рисового базара. На стене одного из магазинов, куда я зашёл, белело объявление:

«Вневедомственной охране требуются дисциплинированные сотрудники, желательно отслужившие в Вооружённых силах».

Придирчиво изучив справку, выданную РОВД, и диплом, женщина приятной наружности, именовавшаяся «инспектором по кадрам», провела пятиминутную беседу, после чего с моим заявлением исчезла. Вернувшись, сказала, что начальство не против, заявление подписано и остаётся только пройти медицинское освидетельствование.

Строгую медкомиссию прошёл за полчаса. Во всех кабинетах на единственный вопрос: «На что жалуетесь?», отвечал бодро: «Никак нет, ни на что не жалуюсь». Услышав признание, довольные врачи ставили закорючку и решительно — размашистое «здоров».

Нашим госпитальным военврачам, дающим заключение о годности к лётной работе, стоит перенять у них опыт: без всевозможных хитрых медицинских приборов и анализов, только лишь по голосу и внешнему виду осматриваемого определять степень его годности.

Вручив инспектору по кадрам заключение, прошёл инструктаж по технике безопасности, расписался за что — то и получил устное распоряжение прибыть на смену к 7 часам 30 минутам 2 января следующего 1996 года.

Предновогодняя суета ни с чем несравнима. В эти дни чётко проявляются особенности мужского и женского характеров.

Главы семей и холостяки, стоя в очереди за крепкими напитками, снисходительно, с иронией, с сожалением поглядывают на женщин, договаривающихся до хрипоты о цене на картошку и зелень. Какой-нибудь подвыпивший орёл, стоя в очереди за спиртным, с чувством юмора кричит ей:

— Под водку не картошку надо, а пиво! Идём к нам, подвинемся.

Сгорая от стыда и клокоча злобой, женщина вынашивает план отмщения. Опустив под тяжестью сумок голову и прикусив нижнюю губу, нежно шепчет:

— Радуйтесь, козлы, радуйтесь, смейтесь, поглядим, что будете петь второго января!

А второго числа, ещё пару дней назад орёл-стервятник, лежит на диване. Свесив вурдалачью, заросшую щетиной голову, немощно взывает:

— По — о–дай во — о–ды — ы…

Но это будет позже, пока же подготовка к празднику, отсюда и разногласия между полами, набирали обороты. Всевозможные претензии, громоздясь друг на друга, создавали непреодолимую стену раздора, и только приближение Нового года на время гасило напряжение.

Полувыбритый, на четверть пьяный мужчина, поглядывая на часы, тихо бормочет: «Вот же кошка крашенная, гости одни остались, могут всю водку вылакать, могла бы штукатурку не накладывать». Женщина, имея от природы кошачий слух, поправив причёску пегого цвета, выпускает наманикюренные когти и яростно шипит: «Припомню я тебе вскоре кошку, верблюд облезлый». После чего все, и гости в том числе, занимают места за столом, разливают в посуду шампанское подпольного приготовления. Под последний удар часов вопят «Ура!», обнимаются, обжигают губы друг друга льдом отчуждения.

В нашем супружеском союзе царила разработанная не мной идеология. Мои интересы в программном документе прописывались частично, да и то символически, моё сознание было выхолощено жесткой дисциплиной и подчинялось воле господствующей стороны. Предъявленный ещё до свадьбы манифест, состоящий из лозунга «Вся власть жене!», красноречиво указывал моё место. Исходя из вышеизложенного, за десять минут до двенадцати чинно заняли указанные супругой места за столом, включили погромче телевизор и дожидаемся, когда диктор ликующим голосом поздравит от имени президента великий узбекский народ с наступающим Новым годом. Услужливо налив Майке шампанское, которая в знак благодарности слегка хлопнула ресницами, а девочкам яблочный сок, потянулся за бутылкой водки. Под немигающим взглядом супруги плеснул в рюмку пятьдесят граммов, встал:

— С Новым Годом, с новым счастьем!

— Это как понимать? — спросила слегка раскрасневшаяся от шампанского Майка.

— Это, стобы у всех было много ладостей и …

— И чтобы уехать отсюда! — дополнила младшую старшая дочь.

Рысьи глаза Майки прищурились:

— Хм, ничего не понимаю! Ты, может, опять занялся пропагандой и агитацией деток?

— Древние говорили: «Бытие определяет сознание», и это универсальная форма.

— А еще древние говорили: «Муж, не серди жену», — парировала мужевладелица, встала из-за стола, грациозно проплыла мимо. Дочери, сказав поочередно: «Дякую», маленькими лебедями поплыли вслед за мамой.

Крякнув с досады, что посуда остаётся за мной, перенёс её на кухню. Оседлав стул, по-восточному раскорячил ноги. Наводя глянец посуде, представив образ Павла Сергеевича, доложил:

«Внешне ситуация в республике спокойна. Первое. Нейтрализованная службой безопасности верхушка партий «Бирлик» и «Эрк» привела к дроблению этих организаций на мелкие группы, не представляющие на данный момент угрозу безопасности государству. Однако не исключена возможность пополнения ими бандгрупп, действующих по всей Ферганской долине, и создание на этой основе мощной исламистской организации. Второе. По непроверенной информации через Термез осуществляется переброска героина из Афганистана по новым маршрутам…»

Слухом о новых тропах наркокурьеров я подпитался в середине декабря. Как всегда, получив пенсию с Иваном Петровичем, пригласив других, мне уже знакомых пенсионеров, зашли в кафе отметить приближение Нового года. Сдвинув столы, накупили всякой всячины: самсы, лепёшки, по палочке шашлыка на каждого, попросили кухонного работника помыть и нарезать зелёную редьку. Выпили, разговорились. Через полчаса стало шумно и тепло от близости родных мне по духу запасников и отставников. Моё внимание привлёк лет пятидесяти пяти сосед Ивана Петровича по столу. Постукивая кулаком по спинке стула, тот горячо рассказывал:

— …Я эту сволочь недавно встретил около стадиона «Пахтакор». Важный такой, машина рядом заграничная, жена очень красивая и дети его. Говорю ему: «Привет, Мурод, как жизнь, служба и всякое такое». Этот крысёныш от меня брезгливо отстранился, как будто я бомж какой, и говорит: «Если я хочу попросить в долг, то могу дать не больше тысячи сумов». Понимаешь, Ваня, он мне такое сказал.

— Так он ещё в полку считался богатеньким, давал сослуживцам под проценты, — сказал сосед справа. — Не уважали его ни солдаты, ни офицеры, зато он пользовался покровительством штаба округа…

— Дай досказать. Я его послал куда следует, так он разорался, грозил за решётку упрятать. Орёт, что у него связи везде, он, мол, теперь не капитан на побегушках, а целый полковник погранслужбы. Этот хорёк в Афгане занимался чёрными делами, поговаривали, что оружие в Союз и наркоту поставлял. Он и сейчас этим занимается.

— Слухи это, дорогой Тахир. — Иван Петрович покачал головой. — Для этого канал нужен, связи на самом верху.

— Слухи говоришь? Ты помнишь Ишмухаммедова, из особого отдела нашей бригады?

— Помню, хороший мужик был.

— Так он мне по пьянке такое рассказывал, застрелиться легче! Его знаешь по чьей подсказке уволили в позапрошлом году?.. Правильно, Мурод подсуетился. Ишмухаммедов поклялся, дурак, вывести на чистую воду героиновые проделки этого шакала, и поплатился за это жизнью.

— Слышал.

— Понимаешь, Ваня, Мурод и сейчас занимается тем, чем занимался в Афгане. Акмаль Ишмухамедов словно чувствовал свою кончину. За неделю, как его не стало, бумаги мне кое-какие показал, вот послушай, что в них написано…

Глава 12

На работу, как на праздник, готовился весь следующий день, а второго января в назначенное время прибыл на развод караула. Инструктаж затянулся минуты на три: сутки не спать, столько же не курить, пресекать попытки прорыва через охраняемый объект несознательных граждан на территорию завода.

Прибыв на место, отыскав в тёплом укромном закутке сладко дремавшего коллегу, оказавшуюся пожилой женщиной, и абсолютно этому не удивившись, приступил к приёму объекта под свою охрану. Приём-передача прошли быстро, нужно было всего лишь проверить чистоту прилегающей территории, которую караульный сам и вылизывал с раннего утра, осмотреть целостность решёток в окнах и расписаться в книге.

Пожелав коллеге приятного отдыха, приступил к несению службы. Походив по коридору двухэтажного здания часа два, вышел на улицу, придирчиво оглядел редких, шатающихся из стороны в сторону граждан. Не обнаружив в их действиях злого умысла, вернулся в тёплое помещение. Вынув из сумки газеты, развернул «Народное слово», пробежал по передовицам и тут же от затеи отказался. Читать местную прессу надо внимательно, вникая в каждое слово, а такое на посту не получается. Аккуратно сложив газеты, проделал несколько гимнастических упражнений, постучал кулаками о стену. Ровно в 17 часов включили уличное освещение, и я в это же время должен был подсветить свою территорию. Как и следовало ожидать, на наиболее уязвимых участках освещение отсутствовало. «Очень подозрительно. Ну-ка, служивый, усиль контроль, враг не дремлет», — сам себе скомандовал и довёл бдительность до высшего предела.

Супостат не заставил себя долго ждать. В двадцать часов десять минут сквозь кромешную тьму в разбитое зарешечённое окно проник вкрадчивый с акцентом голос.

«Ты смотри, — удивлённо уставился я в проём, — на русском языке бормочет, значит, расписание караулов знает, а может, и имя мое».

— Издрасте, Коля — джан [1], меня Журабек зовут, — и на всякий случай навёл на меня страх, — Миня исдес все знают, ошень баятся и сапсем уважают.

— О! — приветствовал голос из тьмы. — Салам алейкум, Журабек-ака!

— Твая давай, друг, открывай левый двер. Скора суда прийдёт мой сыновия, ошен богатыр они. Я им хачу передават мала — мала один вещи.

— Да Вы что, уважаемый? Это же вверенный мне под охрану и оборону важнейший участок! Это граница! На столь важный объект постороннего пустить без разрешения начальства не могу, даже Вас, ака! Это идет в нарушение инструкций.

Досадуя на мое служебное рвение, ака проворчал:

— Э, какой такой обиекта-мабиекта? Нада быстра пускат.

— Не могу!

Пещерный сопящий голос упрекнул меня в умственной отсталости, заподозрил в потере чувства самосохранения и отсутствия уважения к старшему поколению. Наругавшись вволю, подступил с другой стороны:

— Мая сыновия мафиоза, ево все в махалля баятся, уважают сапсем. Связя балшой имеет в прокуратур, милисия и даже их знают директор этат рисовый завод, они балшой друзия.

Несколько отходя от инструкции, спросил нарушителя:

— А что, отец, передать хочешь?

В проёме нарисовался решётчатый силуэт головы, освещённый вынырнувшей из-за облаков луной.

— Э, палавина килаграм гуруч, на рускам рис называитса.

— Так давай, я передам.

— Ёк, нет, сам нада. Твая дивери аткрывай, старана уходи, как слипой хади, а мой ришотка поднимаит, синовия — багатыр мала риса бирут и убигают быстра.

— Нет, папаша.

Понимая, что драгоценное время уходит и что может нагрянуть проверка, ворюга перешёл к активным действиям. Не испрашивая моего караульного дозволения, отец чудо — богатырей ловким, не единожды проделываемым движением, легко, будто покрывало восточной невесты, сдёрнул решётку.

Я обалдел: «Вот, значит, как доставляется рис с госпредприятия на прилавки Рисового базара!»

В это время в окно стало лезть что — то шуршащее. На ощупь оказался мешок килограммов на пятьдесят.

— Назад, вражина, — пытался вытолкнуть тару назад.

Подпёртый, сжимаемый с двух сторон мешок стал потрескивать. Внезапный стук в дверь отвлёк моё внимание, и мешок бомбой, влетев на мою сторону, грохнулся на бетонный пол. Тотчас из его многочисленных дыр, весело подпрыгивая мячиками, во все стороны разлетелось сарацинское зерно.

Со стороны улицы, приклеившись лбами к стеклянной двери, за происходящим безобразием наблюдали двое. Вдруг они засуетились, громко залопотали, запричитали и ещё громче застучали. Судя по оскаленным физиономиям, они старательно и выразительно облаивали мою охраняемую законом персону матом.

В это же время в окно, более не украшенное решёткой, полез обладатель мешка. Подбежав к двери, тот откинул щеколду, в которую устремились сыновья лидера семейной воровской шайки. В длинных до пола чёрных халатах, позволяющих сливаться с темнотой, отпрыски мешковладельца закружились около меня в пляске смерти, завыли, потрясли кулаками. Голосисто оплакивая развороченный куль, пожилой Ака призвал высшие силы покарать неверного.

Цирковое представление мне стало докучать:

— Граждане, даю цвай минутен, потом вызываю оперативную милицейскую группу.

Слово «милиция» мгновенно остудило горячку расхитителей. Указав им на дверь и на окно, попросил не обижаться и не держать камень за пазухой.

— Хайвон,[2] мы тебя утром поймаем на дороге домой, бить тебя сильно будем, — попрощались со мной парни в тюбетейках. Стеная, они выскочили за дверь и растворились во мраке.

Их пахан, поднявшись с колен, измазанный рисовой белой пылью, уставился на меня.

— Дырку хочешь просверлить, господин хороший? — осведомился у него. — Мешок кидаем на сторону, откуда появился, понял?

Грузно перевалившись через оконную амбразуру, тот пожелал мне всех благ ада и тоже растворился в ночи.

Рассыпанный рис смёл в совок, под тару завёл снятую на время штору, и всё это возвратил на неподответственную мне территорию.

Рано утром тщательно подмёл пол, поставил на место решётку, убрал на улице родившийся за ночь мусор. В ожидании смены выпил пиалу чая, выкурил втихую сигарету.

Дежурство сдал женщине пенсионного возраста. Сдвинув брови и поджав губы, та молча и долго ходила по зданию, заглядывала во все дырки, подошла к злополучному окну, через которое осуществлялся рисовый трафик. Качая укутанной в цветной платок головой, сменщица осмотрела решётку. Удостоверившись в слабости её крепления, улыбнулась своим тайным мыслям. Решив обязательно к чему-нибудь придраться, пошла по второму кругу. Мне это надоело. Постучав по её плечу, сказал:

— Слышь, апа, [3] здесь не склад с ядерным оружием, и в дырках ракеты не спрятаны. Твою холодность понимаю и не осуждаю. Можешь дальше воровать народное добро. Будь здорова.

До девяти утра, приплясывая, потирая уши и нос, прохаживался вдоль здания. То и дело, напрягая зрение, вглядывался вдаль улицы, боясь проворонить лихих сыновей Джурабека. Прохожим дамам я, возможно, казался влюблённым, в тревоге и нетерпении ожидавшим свою Дездемону. Что думали мужики, мне было всё равно.

Прождав дополнительных десять минут, трясясь от холода, побежал к остановке.

Четвёртого января встретились с Иваном Петровичем последний раз: он уезжал к жене и детям в Москву. В ночь перед отлётом полковник устроил для своих товарищей пирушку — расставание. Сквозь гул и шум застолья спросил его:

— Соседи-храбрецы как?

— Обходят Ваню стороной, потому что Ваня злой. А ствол пришлось сдать в органы, не положено, говорят. Громов, мол, советский генерал, Союза давно нет, и Москва нами не командует. Жалко его! — как о живом существе грустно произнёс полковник. — Пропадёт он здесь.

— Нет, не пропадёт, — пошутил я. — Они его продадут в надёжные руки, какой-нибудь подпольной радикально настроенной исламистской организации.

Провожать на ранний утренний рейс не было позволено никому. Пьяные, но соображающие братья по оружию зашумели, запротестовали:

— Столько лет вместе, Ваня! Да мы тебя в самолёт на руках дотащим.

Иван Петрович, как отрубил:

— Я один, так надо!

Следующая смена прошла спокойно. Попытки прорыва границ вверенного мне объекта не предпринимались. Пришедшая на смену женщина по имени Хилола, быстро приняв территорию, нервным, прерывающимся голосом сказала:

— Поговорить надо!

О чём пойдёт речь, догадаться было нетрудно. Внутренне усмехнувшись, пересел поближе к пышущей теплом электроплитке. Получив разрешение, закурил, подвинул коллеге стул, дал понять, что готов слушать.

— Коля-ака, надо всем мирно жить, — лозунгом пацифистов открыла переговоры Хилола.

— Кто же против? Война никому не нужна. Вы слышали, что сказал Президент? Он мудро изрёк, что стабильность в государстве является приоритетом внешней и внутренней политики республики!

Устыдившись, что не знакома с речью Папы, та боязливо поёжилась. Проморгавшись, поправила платок на голове, изложила претензии:

— Уважаемые люди недовольны Вами, очень недовольны! У нас принято помогать друг другу! А Вы что делаете? Зачем надо было отбирать мешок у всеми уважаемого Журабека-ака?

Выпустив дым, вроде как стыдясь своего поступка, склонил голову. Рассматривая свои ботинки и её галоши, подумал: «Сейчас начнёт в угол загонять. Они абсолютно все считают себя непревзойдёнными мастерами вести беседу, запугивать и стращать связями. Пусть потешит своё национальное самолюбие, а я послушаю и поучусь. Давай, апа, дави на мою психику, ну!»

Мой жест она оценила по-своему. Решительно хлопнув ладонью по своей толстой коленке, атаковала:

— Так больше делать нельзя. Плохо это!

Раздавив, по её разумению, слабую волю русского, перешла на «ты»:

— У тебя какое образование?

Вспомнив эпизод в киевском поезде, вздохнул:

— Э-э, апа! Семь классов у меня и закрытое учреждение в Самарканде.

Переговорщица радостно подняла палец:

— Вот! А у Журабека-ака институт, и с ним надо разговаривать почтительно.

Считая мою оборону полностью сломленной, та подвела жирную черту в переговорах:

— Ты должен делать так, чтобы всем было хорошо! Хоп?

— А что делать надо?

В течение нескольких минут пенсионерка объяснила мои дополнительные, помимо инструкции, обязанности.

«Чёрт с вами, своё же добро разбазариваете. Пока соглашусь, а там посмотрим. Лишний раз на пустом месте конфликтовать тоже не с руки», — принял для себя решение.

Посмев посмотреть в её строгие глаза, обратился за советом:

— Хилола-апа, а если проверка, облава?

— Э-э, — прокряхтела апа, вставая, — не бойся. Мы знаем, когда будет проверка.

Моё согласие принесло и самому некоторые материальные блага: рис, иногда немного денег от благодарных расхитителей.

Через месяц такой службы я оброс некоторыми знакомствами, помирился с сыновьями Джурабека, получил благодарственную грамоту от руководства. Через полтора месяца уже помогал снимать решётку с окна кому ни попадя, два раза, бросив на произвол судьбы объект, помог дотащить мешки с рисом сменщице Хилоле домой.

В одну из ночей мне приснился сон, своим сценарием напоминающий фильм о мужестве трехсот спартанцев.

«На дальнем плане высятся горы и в них проход Фермопилы. В ущелье стою я, закованный не в спартанские, а в доспехи среднеазиатского воина с копьём и саблей в руках. Под свист флейт и бой барабанов на переднем плане появляются головорезы персидского царя Ксеркса и тащат на себе мешки с рисом. Поправив шлем, громко кричу: «Спартанцы! Позади Рисовый базар, врага пропустить нельзя». Безлюдное ущелье отвечает клятвой: «На щите или со щитом». Крикнув: «Спартанцы, вперёд», обратился к персам: «Куда лезете, идиоты! За Фермопилами стоят менты и всех перемочат!» Ксеркс, очень похожий на Журабека-ака, грубо засмеялся, отпихнул меня мешком, и вся орда с воем устремились в узкое пространство. На меня сыплются удары, ругань, сбивают с ног и тащат в непонятно откуда взявшийся милицейский УАЗик».

Судорожно вздрогнув, проснулся. Майка, ткнув меня в бок, сонным голосом пробормотала:

— Чего орёшь, как на базаре? Весь дом разбудишь.

Посчитав сон вещим, утром побежал в штаб вневедомственной охраны и написал заявление «по собственному желанию».

Всю зиму мой жигулёнок бедным родственником прозябал у подъезда. По решительному настоянию жильцов подъезда пришлось перегнать «ласточку» в гараж. Знаменитый на весь кооператив дядя Гриша, бегло осмотрев авто, строго проговорил:

— До чего довёл! Не стыдно?

— Дядь Гриш, заплачу сколько скажете, оживите «ласточку».

Обойдя машину, дядя Гриша поднял капот, покачал головой:

— Давай ключи и на неделю исчезни с моих глаз. Да-а, так издеваться над машиной!

[1] Джан — дорогой, душа(узб.)

[2] Скотина (узб.)

[3] Форма обращения к старшей по возрасту женщине (тюрк.)

Глава 13

Как можно выразить мысли? Способов несколько, и самыми распространенными являются: словами вслух, про себя и, конечно, жестами. К первому способу прибегают пламенные трибуны, политики и прокуроры; третьим пользуются влюблённые, студенты на экзаменах и шпионы. Выбрал второй как наиболее удобный. Уединившись в комнате, уткнувшись в тёмный угол, воспроизвёл себе подобный образ и начал его пытать.

— Что значит иметь информацию?

— Проще некуда! Это когда у тебя есть сведения об объекте.

— И всё?

— Отправить её по назначению!

— А как ты отличишь достоверную информацию от ложной? Это может быть дезинформация или слухи! Значит, ты выбираешь между одинаковыми возможностями? И для тебя неважна степень достоверности информации?

— Ты что, подозреваешь меня в фальсификации? Ну знаешь!

— Пока нет. Давай порассуждаем следующим образом: какими-то путями ты собрал сведения, имеющие отношение к делу, затем…

— Затем соединяю их в единое целое.

— Стоп. Твоя система может оказаться ложной, потому что между частями этой системы может не быть связи, значит, целостности картины не получится.

— Да, но какие-то части или часть может быть истиной!

— Ха! У тебя получается, любая информация достоверна, если даже в ней присутствует ложь, выдумка чья-либо или «бабка на базаре сказала». Это знаешь, как называется?

— Знаю.

— Пойми, доказательства не должны опираться на интуицию. Только путём кропотливой работы можно установить их истинность…

Итак, что я имею на сегодняшний день? А ничего не имею, так, предположение, что некий полковник был замечен когда-то в торговле и переправе в Союз наркотиков и оружия. Тогда этим действительно кое-кто занимался. С тех пор прошло много времени, и этот полковник мог стать честным человеком. Обвинить всегда легче, чем потом отмыться! А если всё же тот продолжает заниматься «этим делом», что тогда? С чего начать, как проверить полковника? Фактов нет, а только слухи.

Немного подумав, нарисовал круг, в центре — еще один, маленький, и подписал его своим именем. Вдоль окружности написал «Мурод», разделил круг на секторы, отчего он стал похожим на картодиаграмму. Вот секторы я и должен заполнить изобличающим или опровергающим материалом. Пенсионер Тахир говорил, что бывший сослуживец навещает столицу 25 числа каждого месяца, а сегодня уже 29 апреля. Ждать целый месяц? Не годится. Да и что мне даст визуальный, на расстоянии контакт?

Услышав металлический голос Майки, призывающий всех к ужину, бросил ручку, как меня осенила идея.

Обычно за ужином, разглагольствуя на одному мне интересную тему, сидел неприлично долго. Сегодня же, быстро, ко всеобщему удивлению семьи, удавом проглотив ужин, вскочил. Забыв сказать обязательное «спасибо», опрокинул табурет, вылетел вон с кухни. Изъяв из шифоньера всего один раз надеванный на свадьбу костюм и рубашку, осмотрел их, сдул пылинку. В прихожей распахнул створки встроенного шкафа, присел, стал наводить глянец на туфли.

Неординарное поведение отца и мужа вызвало любопытство у домочадцев и, особенно, у супруги. Одобрительно, но с некоторой долей юмора, Майка сказала:

— Дырку не протри!

Не ответив, продолжил елозить щёткой по обуви.

— И куда собрался на ночь глядя? К «новому счастью»?

«Смотри-ка, не забыла новогодний тост», — поразился женскому злопамятству.

Допрос продолжился в том же духе:

— Язык проглотил за ужином? Как зовут «новое счастье»?

Мое партизанское молчание начало её раздражать:

— Старая или молодая? Толстая или худая?

Вытерев запястьем пот, глядя снизу вверх, пытался обуздать грозную стихию:

— Детей постыдись! Что за бред несёшь, какие могут быть другие бабы? Ты у меня единственная, потому что неповторимая. А потом, я тоже человек, у меня могут быть свои дела.

У женщин принято, чтобы последнее слово, а следовательно, победа оставалась за ними. Произнеся «ха-ха», демон в женском обличье закончила дуэль словами:

— Не забудь купить букет алых роз!

Как верноподданный своей госпожи, натёр и её туфли, но уже другим, более дорогим кремом. Такая забота милости мне не принесла, я был лишён законного места на супружеском ложе и выдворен спать на большой балкон.

Предпервомайское утро выдалось солнечным и безветренным. Доехав до места встречи Тахира с полковником, осмотрелся: искать надо дом с хорошей планировкой квартир, и чтобы под боком были детсад, остановка, гаражи; к дому обязательно должна вести вмещающая габариты машин дорожка, а перед домом быть небольшая стоянка. Эти пижоны пешком ходить не любят, статус жильца, позволившего себе купить большую квартиру, не позволяет. Таких домов оказалось три, стоящих параллельно друг другу. Обход начал с дальнего дома, поочередно заходя в подъезды и считывая фамилии жильцов с табличек.

Мой «интерес» проживал в среднем строении, во втором подъезде, подобраться к которому из-за скопления машин было непросто. Удивляясь тихой, без рывков и пугающего скрежета работе лифта, вознёсся на седьмой этаж. Подмигнув отражению в зеркале, вышел из кабины, осмотрел пути отхода. Вновь оказавшись на чистой, не заплёванной насваем площадке, подошёл к нужной двери. Уподобясь любознательной тёще, прислонил ухо к железу, за которой — тишина. Такие двери хороши в учреждениях, где проводятся допросы с применением крайней степени устрашения — ни один вопль не будет услышан.

Набравшись решительности, позвонил в дверь. Выждав полминуты, нажал повторно на кнопку. Время вполне достаточное для принятия решения — открывать двери или, послав всех к чёрту, затаиться.

Пока размышлял, стоит звонить в третий раз или установить за квартирой наблюдение, послышался скрежет ключа.

В бесшумно открывшуюся дверь, защекотав ноздри, заструился нежный аромат духов.

У Тахира глаз — алмаз, а у полковника — губа не дура: перед моим взором предстала сошедшая со страниц сказок Шахиризады писаная красавица, которой для полной картины ушедших веков не хватало шаровар и прозрачной, едва прикрывающей грудь повязки. У современной достойнейшей представительницы слабого пола были громадные чёрные глаза, длинные волосы, пышная грудь и тонкая талия; ярко-красный выше колен халат не мог скрыть красивый изгиб бёдер, плавно переходящих в то, что мужики с замиранием сердца, захлёбываясь слюной, именуют ножками. Из-за накрашенных губ выпорхнуло глубинное, бархатное, протяжное на русском языке:

— Да — а!? Вы ко мне?

Медленно всплыв из дурмана, заикаясь, едва не лопухнувшись, пролепетал:

— С — салам алейкум, Фатима! Извините меня, но, если нетрудно, говорите на узбекском.

Удивлённо взметнув тонкие, очерченные лунным серпиком брови, девушка сказала:

— Я Малика, Фатима здесь не живёт. Вы, наверное, ошиблись адресом.

— Нет, адрес верный, мне его Мурод дал при последней встрече.

Эти слова явились раздражителем и причиной зарождающего гнева.

— Он так и сказал, что здесь живёт какая-то Фатима?

Осознавая нехороший поступок, всё же переступил черту, за которой вовсю хозяйничают безнравственность, эгоизм и цинизм:

— Ну да! Мы как-то сидели в чайхане, были немного того, — хлопнул тыльной стороной ладони по горлу, — и он так красиво говорил о любви к Фатиме и трём дочерям, что я даже всплакнул. Прямо как Лейла и Меджнун, Фархад и Ширин! Я бы так не смог.

По мере того как расставлял в предложениях знаки препинания, глаза Малики наливались всепожирающим огнём. Длинные, изогнутые скорпионьим жалом ресницы завибрировали. Красивые губы сурово сжались. Чувственные ноздри, трепеща, бурно втягивали воздух. Агрессивно сжатые кулачки побелели, обозначив голубые ручейки вен.

Разъярённая женщина пострашнее уссурийского тигра, и если она не рвёт когтями жертву, то только потому, что жертва в эту минуту отсутствует по уважительной причине.

Содрогнувшись от волны, изошедшей от девушки, понял — в голове красавицы рождается некая идея.

Улыбнувшись, а это означало, что волевое решение ею принято, обнажила беленькие влажные зубки, выпустила носиком горячий, полный дисфории воздух, засуетилась:

— Да что же Вы стоите, как саксаул в пустыне, проходите, пожалуйста!

Свой план я разработал, как только в дверях возник образ гурии [1]. Решив дальше прихожей, во всяком случае сегодня, не ходить, поблагодарил за приглашение. Переступая порог боком, оказался лицом к лицу с красавицей. Не имея возможности в нешироком проёме выдержать дистанцию, гусеницей вытянулся вверх, подобрал живот. Напрасны усилия! Я коснулся солнечным сплетением пышной груди девушки. Покрывшись испариной, заикаясь и дрожа голосом, извинился.

Ложные действия женщин направлены исключительно на достижение своих корыстных целей. Приняв их жест, пристальный взгляд или обронённый платочек как призыв, мы вводим себя в заблуждение. Наше поведение деформируется до безобразия и становится безтормозным, теряется бдительность и разрушаются наши принципы. Наконец, загнав жертву в тупик, женщины побуждают эту самую жертву к уголовно наказуемым деяниям.

Понимающе улыбаясь, девушка проворковала:

— Ну что Вы, какие пустяки. Проходите на кухню.

Выразив сложнейшие чувства через улыбку, Малика ввергла мою душу в трепет. Машинально скинув обувь, на ватных, подгибающихся ногах прошествовал туда, откуда слышался аромат крепко сваренного кофе и сигарет. Грузно бухнувшись на стул, инстинктивно вынул сигарету из пачки, чиркнул зажигалкой. Колдовской дым, навеянный девушкой, вышиб сигаретным дымом. Тряхнув по-козлиному головой, проделал тайком дыхательное упражнение. Всё! Голова ясная, теперь можно переходить в контрнаступление.

— Мурод скоро будет? Он мне так нужен, так нужен, прямо не знаю, как быть!

Присевшая рядом принцесса [2], покачивая под лёгкую музыку закинутой одна на другую ногой, закурила. Разогнав дым ладонью, сообщила:

— Нет, только двадцать пятого мая.

Выпустив тонкую струйку дыма поверх моей головы, подумав пару секунд, уточнила:

— Может, восьмого мая приедет, но по мне пусть лучше в конце месяца.

— Чего так?

— Думаете, я не знаю, что он в своём Термезе гуляет? Знаю! У него там целый гарем шлюх.

— Да-а? Хм, не знал.

Нервно затушив недокуренную сигарету, Малика горячо возразила:

— Не врите, вы знаете, потому что вы все такие. А я тут дура дурой с его сыновьями вожусь. У меня за плечами мединститут, я хочу на волю, в коллектив и в общение с нормальными людьми. Я хочу просто посидеть в кафе за минералкой, я хочу в смех и веселье, где люди делятся радостями и невзгодами, а не сплетнями и похвальбой своего богатства. Я не хочу сидеть в золотой клетке и ждать, когда приедет пьяный муж со своими собутыльниками или придут его многочисленные родственники. Мне это надоело.

Взрыв эмоций слегка поколебал мою решительность, и я усомнился в правильности выбранного способа достижения цели. Когда стоишь перед выбором, обязательно вмешается внутренний голос: «Чего раскис? — вспомни, что твердил Пал Сергеич. Он говорил: «Собранная информация подлежит обязательному анализу и перепроверке, если это необходимо. И если в ней присутствует пусть даже незначительная, но угроза безопасности России и её союзников, без сомнения докладывай…»

Укрепив сердце, не смущаясь более сомнениями, начал давить на женскую психику. Отбросив щит осторожности, держа в руках веер лести и кисть лицемерия, навеял на Мурода ореол защитника независимого Узбекистана и окрасил его в цвет элиты нации.

Звонкий, как пощёчина, смех покатился по кухне:

— Кто защитник, он? Он трус и подлец. Если бы не мой папа, ходил бы этот дурак до сих пор капитаном или его давно закопали.

И больше не сдерживая своих эмоций, резко встав со стула, выкрикнула:

— Из-за денег он через любого перешагнёт!

Дёрнув дверцу холодильника, вынула бутылку виски, плеснула алкоголь в две пиалы. Скомандовав: «Пейте», принцесса, под восторженно-ошалелым моим взглядом, опрокинула в себя шотландский самогон.

Свою порцию пил мелкими глотками и, чтобы не терять время впустую, скорректировал план дальнейших действий.

По-лошадиному всхрапнув, занюхал сигаретой. Запоздало поморщившись, сказал:

— И как только её русские пьют?

— Русские водку пьют.

Напиток подействовал на женщину успокаивающе. Неторопливо достав два бокала, разломала плитку шоколада, закурила новую сигарету, нахально улыбнулась. Пыхнув на меня ароматным дымом, проговорила:

— А я думала, Вы русский?

— Это почему?

— Я росла среди них, дружила с ними. У меня в десятом классе был русский парень, и Вы на него чем-то похожи.

— Что Вы, Малика, как можно русских любить? Этих поработителей великого и гордого народа.

Испугавшись последних двух прилагательных, прикрывшись бокалом, глянул на красавицу — не переборщил ли? Воодушевившись её нулевой реакцией, понёс ахинею, вычитанную из местных газет:

Большевики утвердили в Туркестане антинародную власть, а любые проявления самовыражения узбекского народа рассматривались этими зверями как посягательство на благополучие э… э… москалей.

Обругав себя идиотом, быстро нашёл замену выскочившему слову:

— То есть режима, что, впрочем, одно и то же.

Не встречая возражений, как заправский местный национал-шовинист продолжил вещать глупости:

— Сколько славных имён золотыми буквами вписано в историю могучего Узбекистана: Мустафа Чокаев, Абдурахман Уразаев, Юрали Агаев. Один только курбаши Эргаш чего стоит, о! Гнусная советская власть устроила самый настоящий террор против Вашего народа и…

— Вашего? — изумилась девушка.

Допив содержимое бокала, резво вскочил, выпятил грудь. Гордо вздернув подбородок, заявил:

— Прошу прощения, ханум [3], разрешите представиться, Мустафа, гражданин Турции и житель Стамбула. Холост, из семьи дипломата. Мой дед Ибрагим-паша, кадровый разведчик, был вхож к самому Сеид Алим-хану, последнему эмиру Бухары. Он был его советником и активным борцом против Советов, погиб в Мешхеде в двадцать пятом году от рук подлых русских чекистов. Отец — дипломат, военный атташе в Лондоне. Мать заведует кафедрой в национальном университете.

Уверен, будь на её месте представитель мужского пола, тот обязательно вскочил, отдал честь и поклялся верно служить Османской империи. Проникнувшись пышными титулами моих мнимых родителей и деда, Малика, слабо застонав, обмякла на стуле.

Схватив бутылку, прямо из горлышка влив горючее в её полуоткрытые губы, тревожно спросил:

— Вам лучше, несравненная Малика?

Описав вялой рукой зигзаг, девушка открыла глаза.

— О! — прозрачным голоском возвестила Малика своё возвращение из небытия. — Это Вы?

Хищно поймав не успевшую опуститься руку, поцеловал запястье с галантностью царского офицера. Вытянувшись в гвардейский рост струной и щёлкнув пятками, доложил:

— Да, моя принцесса! Чем могу служить?

Услышав орлиный клёкот и опознав янычарский образ, девушка вновь пыталась закатить глазки. Наклонившись, прошептал в маленькие ушки симулянтки:

— Малика! Мой начальник охраны может обеспокоиться отсутствием своего босса. Вынужден Вас покинуть.

— Так быстро?

— Так надо! — поправил девушку.

Свою обиду девушка выразила бесконтрольным подёргиванием век, сменой позы на угрожающую и скороговоркой речи. Проглатывая окончания, девушка воскликнула:

— Вы вынуждаете меня сознаться: Вы мне нравитесь, Вы не такой, как все, нет, Вы будто из другого мира! А я… Неужели я Вам не нравлюсь?

Резко выпрямившись, воздел руки к потолку, горестно вопросил потолок:

— О! Ну как, как она могла подумать такое?

— Но это так!

Возмущённо прошагав по кухне, остановился в шаге от девушки. В третий раз приняв строевую стойку, заявил:

— Вы задели мою честь, честь потомка Великого Османа! Будь Вы мужчиной, я бы скрестил с Вами ятаганы!

Рванувшись с места, держа руку на воображаемой рукоятке турецкой сабли, другой рукой делая отмашку, снова походил по кухне. Лабиринтом сужая периметр, укорачивал шаги и наконец стреножился у ног девушки. Утопив её ручку в своих ладонях, сказал:

— Малика, у меня тут пара важных встреч с бизнесменами. Буду Вас ждать под курантами на сквере, эдак, часов в девятнадцать. Ваше решение?

Томно закатив очи, поддавшись грудью вперёд, девушка согласилась.

Пока я целовал ручку принцессы, а та закатывала глазки, память отобрала и извлекла из своих хранилищ эпизод годичной давности. Тогда Павел Сергеевич, дождавшись, пока я приму душ после жёсткой тренировки и немного очухаюсь, сунул мне в руки пару листов.

— Почитай. Здесь только часть протокола допроса «нелегала», совсем не случайно попавшего в силки нашей контрразведки. Мне интересно твоё мнение.

«Нелегал» говорил: «Долг, честь, совесть — категории нравственные, родственные, теоретически имеющие обратную связь. Но если исполняемая тобой работа предполагает перспективу, и если она на благо твоего государства, то без элементов жёсткости и авантюризма не обойтись. А значит неизбежно столкновение высших чувств. Необходимость выполнения задачи исключает ответственность за свои действия. Только в ваших советских романах и кинофильмах показывали обратное — не может человек тайной профессии иметь «чистые, незапятнанные руки», это противоречит логике. У человека моей профессии не может быть совести. Совесть подразумевает ответственность перед обществом, против которого я работаю, относиться ра́вно к своим и чужим мнениям, но это просто невозможно! Практикуйся такое, вы бы не могли считаться одной из самых лучших разведок мира. Будь так, вы бы не выиграли ни одной войны!..»

Прочитав и отдавая листы, я сказал:

— Если бы он или кто другой на его месте постоянно истязал себя переживаниями, чувствовал себя виноватым перед «тем обществом», то разведчик не смог выполнить поставленную перед ним задачу. Из охотника тот в лучшем случае превратился бы в дичь, в худшем — объектом для чужой игры…

Поднявшись с колен, спросил Малику:

— Сыновья не будут против, если их мама сегодня немного припоздает?

Едва касаясь кончиками пальцев моей щеки, та нежно пропела:

— Нет, милый, они сегодня у бабушки!

Взъерошив волосы и потрепав совсем не янычарский чуб внука липового Ибрагима-паши, девушка, хищно улыбнувшись, добавила:

— До завтрашнего вечера я свободна!

Попрощавшись, не дожидаясь лифта, гордый до невозможности своей неотразимостью, окрылённый доверием, пряча в кармане похищенную из альбома фотографию её мужа, сбежал по лестнице.

Скользнув из подъезда тенью, стараясь не попасть в поле зрения принцессы, явно высматривающей своего нежданно-негаданного принца, воровски пригибаясь, пробежал под окнами первого этажа. Завернув за угол, оказавшись в «мёртвой зоне», перевёл дух и, неспешно пробираясь сквозь прохожих, пошёл к остановке.

[1] С арабского — райская дева.

[2] Малика в переводе с арабского — принцесса, царица.

[3] С турецкого — госпожа.

Глава 14

Минуя свой дом, отправился в школу к супруге, у которой должно было состояться родительское собрание. Бабушка-секьюрити, не отрывая очков от газеты, на вопрос, где проходит сбор шестого класса, молча указала на потолок. На втором этаже возле кабинета № 27 двое учеников, прильнув ушами к дверям, докладывали трём другим об услышанном.

— Чего слыхать, пацаны? — подойдя к пятёрке явных двоечников, спросил шёпотом.

Жизнерадостные школяры, как по команде, обозрели мою любопытствующую физиономию.

— А ты кто, дядя? — спросил веснушчатый шестиклассник.

— Я-то? Да так, прогуливаюсь по школе.

Сухо сплюнув, рыжий пожаловался:

— Училка, блин, классная руководка, нашим предкам жалуется.

— И чего, хулиганили что ли?

— Да ничего серьёзного, — негодующе прошипел другой. — Мы ей положили на стул кнопки, так она обозлилась на нас, бананов понаставила, грозит на второй год оставить.

— Так ей, наверное, больно было?

Рыжий, чмокнув губами, воскликнул:

— Это вряд ли! Ты бы, дядя, видел её попу! Как яблоко!

— А хоть красивая? Внешне, имею в виду.

Все пятеро в один голос заверили, что такой красотки ещё не видели:

— Обалденная тёлка, всё при ней! За ней наш Тузик бегает.

— Чего же она не бережётся? Ведь собака может укусить.

Лоботрясы, схватившись за животы, тихо заржали. Всё тот же рыжий шестиклассник, приказав товарищам заглохнуть, объяснил шёпотом:

— Тузик — это физрук Тузиков. Вот он за ней и бегает.

— А — а! Так она, значит, не замужем?

— Майя Васильевна — то? Замужем за каким — то лохом.

— Лохом?

— А ты что думал? Такой красотке нужен обязательно лох, чтоб слушал её.

Предположив измену супруги, хрипло спросил:

— А Тузик чего? Цветы, что ли, дарит или в тёмном углу её подкарауливает?

— Цветы дарит, точно, а караулит возле учительской или в спортзале.

— Значит, ваша руководка сама в спортзал бегает?

— Не, только с нами.

— Как с вами?

— Когда у нас физра, наша Майка сопровождает нас в спортзал.

— Зачем?

— Чтоб мы не смылись. Тузик как её увидит, начинает понтоваться, вьётся около неё, начинает учить её бросать мяч в корзину, а сам глаза выкатит и смотрит, как у Майки юбка задирается. Ха — ха — ха, — тихо засмеялся рыжий, а с ним и вся орава.

— Клёво смотреть, как Майка пищит, что не попала, а Тузик по-собачьи бегает за мячом и снова ей подает или станет сзади, охватит её руки и вроде как показывает, как надо бросать мяч, а сам сверху ей в грудь заглядывает.

— Да, козёл он, — вставил реплику темноволосый отрок с фингалом под глазом.

Боясь услышать правду, трясущимися губами спросил знающих школьные тайны отроков:

— А после уроков ваша руководка с ним встречается?

— Ну ты, дядя, даёшь! Да зачем ей Тузик, когда у неё муж-лох есть.

Орава весело и дружно снова заржала.

Не успело стихнуть ржанье, как распахнулась дверь, и я оказался прижатым к стене.

Вдавив меня в стену, классный руководитель шестого класса строго спросила пацанов:

— Вы что тут делаете?

Молчание.

— Онемели? Кстати, Силин, где твои родители? Почему не пришли?

— На работе оба.

Нависшая тишина дала мне возможность отключить слух и подключить зрение. В щель между торцом двери и наличником вырисовывалась картина «Стыд». Сложив руки, как первоклассники, за партами сидели распаренные родители и отрешённо изучали кто потолок, а кто парту, на которой его чадо оставило заклинание в виде коротких слов, обычно царапаемых в подъездах.

Пугающая тишина продолжалась целых полминуты, после которой прозвучал голос классного Понтия Пилата:

— Вы все пятеро сейчас предстанете перед родительским собранием, где, кстати, присутствует родительский комитет. Пусть полюбуются на вас!

Надо выручать компанию. Отжав себя от стены, выкарабкался боком из-за двери и предстал перед громоносящей тучей словно джин Хоттабыч.

Не ожидая такого чуда, Майка вздрогнула.

Я же, отряхнув брюки пониже спины, выступил в защиту её учеников:

— Извините, девушка, это я виноват, не ребята. Рассказал им пару анекдотов про школу, вот они и порадовались.

Группировка лоботрясов расслабленно заулыбалась, как бы подтверждая мои показания.

— Мужик правду текстует, он…

— Цыц, Строев! С тобой отдельный разговор предстоит у директора.

— Чё?

— Я тебе дам — чего! Ты зачем уборщице в ведро хлопковое масло налил?

— Да…

— Молчать!

Последний из пятёрки лоботрясов, хранивший до этого молчание, сделал шаг вперёд. Помявшись секунду, пробурчал:

— Майя Васильевна, это не он сделал, а я. И не хлопковое было масло, а автол.

Топнув ногой, из-под которой не брызнули искры и не сверкнули молнии, Майя Васильевна заявила:

— Ты позоришь свою фамилию, Конев!

Четвёрка неучей забила в восторге копытами.

— Его на улице Ишаковым называют!

Вспыхнув спичкой, Майя Васильевна набросилась на грамотеев с неполным шестиклассным образованием:

— Как вам не стыдно не знать героя Великой Отечественной Маршала Конева?!

Решив, что пора брать инициативу в свои руки, иначе чего доброго Майка обвинит мальчуганов в преднамеренной фальсификации истории, вежливо произнёс:

— Майя Васильевна, отойдем на пару предложений!

— А Вы, собственно, кто та…? Ах, ну да.

— Отойдем?

Стройной белой берёзкой, под восторженное «Ух ты!» малолетних донжуанов, Майка зашелестела вперёд, а я, любуясь её формами, дубом зашуршал сзади.

Остановившись у висевшего красного ящика с выразительной надписью «ПК», чмокнул её в персиковую щёку.

— Ты что, мальчики увидят!

— Ну и пусть!

— Давай коротко и только суть своего вопроса. Родители одни остались.

В течение минуты изложил своё дело, суть которого состояла в том, что из Москвы по неотложным делам прилетел Иван Петрович. Так как он чтит армейские традиции, сегодня вечером собирает в чайхане на Бадамзаре [1] узкий круг.

— Круг собутыльников, — внесла Майка обязательную поправку.

— Ну зачем так категорично!

Покусав нижнюю губу, она дала согласие, но при условии:

— Заберёшь дочь из садика, покормишь, почитаешь ей что-нибудь серьёзное. Ты во сколько уходишь?

— В восемнадцать ноль-ноль.

— Надеюсь, к шести часам я со старшей будем дома. Всё?

Ответив: «Так точно!», сопроводил Майку до класса. Пацанов не было, но зато за дверью происходило словесное побоище.

— Твои папаши сейчас будут забиты партами и стульями озверевших мамаш, и тебе влетит от директора, — обеспокоился за супругу.

Поправив волосы, Майя Васильевна фыркнула, нахмурила загадочным математическим знаком брови и, сказав: «Ну я им сейчас задам!», исчезла за дверью.

В классе мгновенно воцарилась мёртвая тишина. У горожанина, привыкшего к постоянному шуму транспорта, нарочно включаемой соседом дрели, ночных криков ограбленных прохожих, от такой тишины в живот закрадывается холод, глаза начинают беспокойно бегать, сердце готово выскочить из груди. Какое действо разворачивалось в классе, оставил без внимания. Заложив руки в карманы пиджака, насвистывая что придёт в голову, прошёл по коридору и в конце его нос к носу столкнулся с секьюрити, вооруженной шваброй.

— Сынок, что за звуки были, не знаешь отчего?

— Проверяют в действии новые педагогические технологии, — подмигнув, ответил бабушке.

По пути к детсаду раздумывал о нелёгкой судьбе мужиков, имевших счастьем жену с дипломом математика: «Женщина-математик, да к тому же преподающая эту науку в школе, как моя Майка, — особый вид, выражающий отношения не между классами, а рассматривающий отношения математических структур. Если мужчина независимо от выбранной профессии и в силу своей природной слабости характера подвержен дурному влиянию окружающей среды, в которой преобладают друзья-пьяницы, друзья-бабники и тому подобный негатив, может оступиться и с лёгкостью предаться пороку, то женщина-математичка идеальной жизнью считает всё то, что подчинено символической логике. У них своё понимание законов развития общества и своя теория познания реального мира. У них в авторитете ходит не законный муж и не отец родной, а господин Лейбниц с немецким именем Готфрид. Его портрет красуется над классной доской, прячется под матрацем семейного ложа, занимает почётное место в бумажнике. Его имя молодые, только закончившие институт девушки произносят молитвенными голосами; замужние женщины, укладываясь спать, тайком изымают портрет Готфрида из-под матраса, отворачиваются от храпевшего мужа, обкладывают немца поцелуями, тяжко вздыхают и, грустно улыбнувшись, вновь прячут идола в потайное место. Математичек боятся бандиты и бесстрашные милиционеры, директора школ и ученики, рядовые и генералы с адмиралами; с ними не хотят связываться базарные вороватые торгаши, и, что самое поразительное, с ними считаются депутаты Государственной Думы, Верховной Рады и Народного Хурала».

В Ташкенте старые жители говорят: «Все дороги ведут к горе Олой», — и это справедливо. Гора Олой — граница между старым и новым городом, а на самой горе расположился самый старый из базаров — Алайский. Побродив меж прилавков, вдыхая аромат ранней первой зелени, прицениваясь и ничего не покупая, дошёл до цветочных рядов. В цветах я разбирался слабо и, теряясь от их изобилия и зазываний продавцов, купил огромный, насыщенный яркими красками букет. Стыдливо опустив глаза, не глядя на встречных прохожих, вышел к месту свидания. Слившись с огромным деревом, осмотрел местность — ничего подозрительного. Записывающее устройство решил использовать только на интересе, а лирику в виде признаний в любви, звуки поцелуев и нежный в таких случаях лепет оставить без внимания.

Время «Ч»! На горизонте со стороны гостиницы «Узбекистан» появилась сошедшая с небес сама Венера. Пирамидой Хеопса, никак не ниже, причёска, огромные чёрные очки, накрашенные и слегка искривленные в презрении губы, отвергающие претензии дремучих седобородых старцев к короткому платью с глубоким декольте, делали её похожей на актрису Болливуда. Чёрные лаковые туфельки и такого же цвета ридикюль на тонком ремешке отражали косые лучи солнца. Агрессивный аромат духов «Клима» шёл впереди Малики, будоража и убивая наповал в радиусе десяти метров мужиков и вылетевших на вечернюю охоту комаров, а женщины, поджав губы, слепли под переливами, исходившими от небольших бриллиантов-звёздочек, искусно вмонтированных в мочки ушей девушки.

Покачивающейся, будто лодка на волне, походкой Малика подплыла ко мне. Под скрежет зубов и злобный стон подрастающих националистов принародно поцеловал щёчку принцессы. Вручив ей цветы, взял под руку и повёл прочь.

— Вы уничтожающе прекрасны, Малика! Вы кинжал в моем сердце!

И чтобы завоевать ещё большее доверие слабого женского сердца, пустил в ход проверенное прошлыми обольщениями оружие персидских поэтов:

Творец её лица не видел недостатков,

В румянце нежных щёк явил он мастерство.

Все семь красот её достигли совершенства –

Знать, бог её во славу сотворил!

Слушая отравленные коварством признания, девушка замедлила ход. Окончательно её добил двустишием:

О, Малика, соперница Луны,

Предмет моей единственной любви!

Спрятав лицо в букете роз, потерявшая бдительность Малика прошептала «Ах!» и попросила рассказать о городе, в котором я умудрился появиться на свет.

— Расскажите мне, Мустафа, о Стамбуле…

Срочно послал команду в хранилище памяти, выискать в её недрах интересующую девушку информацию, а пока сигнал наводил справки, проговорил:

— Но Вы же там бывали!

— Бывала, но как туристка, а мне интересно это услышать от коренного жителя.

Уловив боковым зрением, как на нас, высунув лысые, лохматые и прикрытые тюбетейками головы, смотрят водители остановившихся на светофоре машин, решился на дерзость. Ступив на «зебру», довёл девушку до середины проспекта. На двойной линии, назло пассажиркам автотранспорта, нервно кусавших губы и дёргавших своих френдов за воротник, а кого и за уши, под одобрительные клаксоны повернул Малику к себе на девяносто градусов. Положив клешню на её талию, другую на лопатки, ранясь о шипы роз, впился пиявкой в пахнувшие вишней губы принцессы.

Под одобрительное: «Молодец!» разъезжающихся водителей, отпрянул.

— Простите, госпожа.

— Вы смелый, настоящий янычар! — приняла мои извинения Малика. — Так что там Стамбул?

Будто на лекции, монотонно начал:

— Стамбул очень древний, с богатейшей историей город. Раз Вы там бывали, то видели, что город раскинулся по обе стороны Босфора. Между прочим, Турция, имеющая кроме Босфора ещё и Дарданеллы, способна запечатать русские корабли в Чёрном море.

Отклонив букет в сторону, улыбнувшись, девушка заметила:

— В институте, слушая курс истории, наш преподаватель приводил цитату Энгельса, в которой тот отводил исключительную роль России. Не помню дословно, но примерно так: «Россия несёт в Среднюю Азию и Закавказье не порабощение, а просвещение».

— Да? Не знаю, что он там насочинял, но только кто, как не Антанта в первой мировой войне, оккупировала Стамбул? Благодарение Аллаху, ниспославшему нашему народу Мустафу Кемаля! Мне имя дали в его честь, и я гордо несу его.

— Однако Турция и до этого проигрывала войны!

Возмущённо потрясая казацким чубом, воскликнул:

— Я не могу простить русской царице Екатерине наш позор при Чесме, Синопе, Очакове и Измаиле! Был у неё одноглазый циклоп — Потёмкин, а у Потёмкина в любимчиках ходил Топал — паша, так они…

— Топал — паша?

— Суворов. Они отринули от султанской короны Крым и Молдавию, пытались двинуться дальше к Константинополю, призывали греков браться за оружие. Вы понимаете, они вознамерились уничтожить империю Османов!

— Мурод, когда пьян, всегда возмущается, мол, русские силой захватили Туркестан. Но я иного мнения.

Ещё раз тряхнув чубом, воскликнул:

— Малика, опомнитесь! Представьте, как хорошо бы жилось великому узбекскому народу при Османах, ну, в крайнем случае, под британским флагом! Зачем русские понастроили свои дурацкие фабрики, заводы, театры, школы всякие, библиотеки разные, зачем? Почему у народа не спросили? Как было бы почтительно сидеть мужчинам в чайхане и вести степенную беседу, а женщинам сидеть за вышиванием!

— Русские скинули с нас паранджу! — прожигая меня насквозь, недвусмысленно произнесла Малика.

— Ха! — как бы в сильнейшем негодовании хлопнул себя по ляжкам. — Они это сделали намеренно, у них цель — развратить мусульманок!

По-моему, девушка устала от такой чуши, да и у меня самого язык стал деревенеть, а разум покрываться пеленой дурмана.

Присев на скамью, положив рядом букет, Малика, закинув ногу на ногу, явила миру изящный изгиб бёдер. Закурив «Кент», тонко выпустив дым, поощрительно оглядела мой наряд:

— В костюме Вы выглядели солиднее! Но джинсы Вам очень идут, похожи на ковбоя.

Откинувшись на спину, с напускной усталостью сказал:

— Одежда меняет человека не только внешне, она меняет его сознание. Надевая джинсы, я как бы обретаю свободу, а костюм закрепощает, заставляет быть всегда начеку. Джинсы — это стихия, это поэзия, это выражение протеста галстуку, белой рубашке и приданному им костюму. Костюм хорош тем, что помогает скрывать изъяны ума.

Хрустальным ручейком полился смех:

— Стихи часто пишете?

Ответил полуправдой:

— В детстве баловался, сейчас нет!

Опережая её просьбу прочесть что-нибудь из детства, предложил поужинать.

— Слышал, в «Голубых куполах» подают отменный шашлык, как?

Мое «как» было принято.

Вечер удался на славу. Принцесса много пила, много смеялась, часто подшучивала над моей причудой — идеей Османского господства. Не сосчитать, сколько раз к столику подруливали типы, приглашая даму на танец.

— Иди для начала умойся, побрейся, почисти зубы и спроси разрешения у своей жёнушки! — жестоко обрубала Малика страждущих поприжиматься танцоров.

Назревал скандал с криками и мордобоем.

— Госпожа, зачем же так категорично? — прошептал в её бриллиантовое ушко.

Погладив мои волосы, госпожа ответила:

— Я люблю Вас, Мустафа! В старом городе живёт моя подруга, едем к ней…

Из диктофонной записи.

«— …Зря ты так на Мурода злишься.

— Да я его ненавижу. Он поломал мне всю молодость, испоганил тело и плюнул в душу. Не хотела за него замуж, чуяла в нем шакала, да родители настояли: «Ах, какой красавец! Ах да ах!» После вывода их части из Афганистана этот мерзавец на волоске от трибунала был, но мой папа вмешался. Приехала какая — то комиссия из Москвы, что — то искала, что — то нашла. И там оказался замешан Мурод.

— Комиссий много бывает, но при чем тут он?

(Звон бокалов.)»

— За тебя, милый! Спрашиваешь, причём здесь он? Тебе скажу. Уже скажу! Я никому до этого не говорила, даже маме. Я все эти годы боялась, а сейчас, с тобой, не боюсь. Прикури мне сигарету, Мустафик. Спасибо… Это было на прошлый Новый год. Отмечали его в доме Кино. Ой, как вспомню эти противные, толстые, намалёванные лица — тошнить начинает. Я хотела уйти, а Мурод отвёл меня в сторону и зло сказал: «Делай, что я велю, иначе задушу». Потом ударил по щеке и ещё раз предупредил, чтобы не брыкалась. А затем, затем… (Всхлип.) Потребовал улыбаться и делать всё, что понадобится. (Сморкание.) Прости, Мустафик… Сказано это было так гадко и недвусмысленно, что сначала не хотелось в это верить. Гостей было человек тридцать, все семейные пары. Только один толстый и противный, с большой головой, с седыми короткими волосами был без жены. Около него все вились и смеялись его глупым шуткам. Потом я узнала, что это был не только главный начальник Мурода и остальных, но и их покровитель. (Судорожные глотки. Стук бокала.) …Мурод представил меня Исмаилу-ака. От его раздевающего взгляда, слюнявого рта хотелось бежать. Мурод больно сжал мой локоть, и я улыбнулась тому чудовищу. Закончилось тем, что… Ну, в общем, ты не маленький, понимаешь, чем заканчиваются встречи, когда муж-карьерист и негодяй оставляет свою жену с большим начальником. Я тогда хотела наложить на себя руки, но маму с сестрёнками пожалела… Ты меня презираешь, Мустафик?

— Не говори глупостей, дорогая! Слушай, что говорили мудрые:

Аллаху ведомо о том, что он творит,

А ты на милость бога положись.

Нет у людей в запасе ничего,

Чем можно промысел господень заменить.

— Поняла? Да и в чём ты можешь быть виновата? В диких нравах средневековья, в предательстве шелудивого пса Мурода?

— Он меня, как уличную потаскушку, подсовывал под нужных ему людей, а потом хвалился: «Я скоро, возможно, стану генералом. Немного ещё поработаю на Исмаила и его афганских друзей, а значит, моих друзей».

— Даже так? Не знал, что кроме меня у него есть еще друзья за границей.

— Друзья? (Нервный смех) Не друзья это, а наркоторговцы. Несколько раз Мурод привозил их с собой в Ташкент из Термеза. Они совсем перестали опасаться меня. Говорили о таких делах, что…

— Мало ли о чём говорят друзья за пиалой хорошего коньяка.

(Щелканье зажигалкой. Тяжёлый вздох.)

— Мустафик, мне очень страшно и неспокойно. Они как — то сидели у нас, играли в карты, пили, ели, каждый за троих. Мурод называл его Батыром, такого же большого, как Исмаил, чтоб он лопнул. Он еще смеялся как — то странно, будто булькал горлом. Он сказал: «Дустум должен приехать в Ташкент к Папе. Это хорошо, нам это на руку. Это очень облегчило бы нам торговлю».

— Ну вот видишь, торговля!

— Да нет же! Из какой — то страны Дустумии им должны поставить большую партию товара. Единственный, кто может помешать его прибытию, какой — то Ахмед из Пакистана, а убрать его сможет какой — то Малик.

— Что же, Мурод сам продает эту дрянь?

— Не знаю, милый, не знаю. Слышала, что после того как русские прямо на границе взяли нескольких узбекских полковников, которые контролировали проход груза через границу, им был нанесён большой убыток, и этот убыток надо теперь возмещать. Тот самый Батыр очень плохо отзывался о Ельцине.

— Мы, османы, тоже русских не любим, ну и что?

«Ой, какой ты непонятливый, а вроде умный. У русских, говорили они, какая — то ФСК есть. Они откуда — то пронюхали про героиновые поставки напрямую в Россию, и вот, нарушая наш суверенитет, русские сцапали наших полковников. Посидел этот Батыр, потом дико засмеялся и говорит, что плевать он хотел на федералов из Москвы. Они теперь отработали три, по — моему, три, точно, три маршрута по северу. А какой север, так и не поняла».

«Успокойся, Малика. Давай лучше выпьем:

Сегодня день отрады и покоя,

Судьба забыла свой капризный нрав.

Разбило счастье свой шатёр средь поля, –

Давай и мы устроим пир средь трав.

(Звон бокалов. Смех.)

— Знаешь, Мустафик, о чём только что подумала?

— Нет.

— Я рожу тебе дочь! Хочешь?..»

Прощаясь ранним утром с Маликой, предупредил, что пару недель видеться не сможем.

«Ну хоть позвони, Мустафик!»

Павел Сергеевич предупреждал и остерегал от соблазна расчленять информацию и передавать её частями: «Недопустимо информацию делить на части, а потом в течение длительного времени отправлять по назначению кусками. Это попахивает мошенничеством. Недопустима и фабрикация сведений. В полной мере ты не в состоянии дать оценку добытой информации, ведь у тебя под рукой нет аналитиков. Но если, повторяюсь в который раз, сведения, полученные тобой, имеют отношение к безопасности России и её союзников — немедленно докладывай. Мы сами разберемся, что важно и первостепенно, а что можно отложить на перспективу. Уяснил?»

Твёрдо помня об этом, запись отправил в далёкую Москву незамедлительно.

Заглаживая вину перед супругой, несколько дней носился с мокрой тряпкой по квартире, готовил обед, бегал на базар и встречал Майку с дочерьми широченной улыбкой.

— Уехал твой Иван Петрович? — грозно допрашивала супруга.

На это отвечал односложно:

— Никак нет. Но скоро уедет.

Через пять дней читал: «Дальнейшую разработку объекта категорически запрещаю. Операция проводится совместно с … Обеспечь встречу… Контакты с М. прекратить».

Я и сам понимал важность информации: наркотики потоками шли на Урал, Сибирь и Дальний Восток, в центральный и южный регионы. Кроме того, деньги, вырученные от продажи героина, подпитывали боевиков на Северном Кавказе. Помимо этого, держа трафик под контролем, можно проследить всю цепочку поставок. А можно, пропустив груз в одну из интересующих нас стран, разыграть хорошую комбинацию!!!

[1] Массив Бадамзар в Юнусабадском районе Ташкента.

Глава 15

Район моей бывшей работы на героической должности сторожа изобиловал старыми домишками. Места там весёлые, и туда старалась не ступать нога участкового милиционера.

С раннего утра к многочисленным питейным точкам, по-новому они гордо именовались духанами, сползался мрачный, трясущийся народ с разноцветными носами и свежими синяками, с одним желанием — поскорее подлечиться. В этом районе я и решил снять «крышу» прибывающей группе.

Дабы не очень отличаться от околодуханного контингента, три дня отращивал щетину. На недоумевающий взгляд супруги ответил, яростно скребя щёки:

— Аллергия замучила.

Находчивая Майка не поскупилась на комплимент:

— На базаре и возле пивных много таких — с аллергией! У тебя мозговая аллергия!

Я пытался робко протестовать:

— Мозговой аллергии не бывает.

Майка приятно улыбнулась:

— Вот у тебя первого и будет.

Затем, по своему обычаю, безо всякого плавного перехода спросила:

— Ты вообще думаешь искать работу?

В пределах дозволенного, допустил в голос хвастовство:

— Я получаю заслуженную пенсию!

Лучше бы я этого не говорил. Смеясь и тыча в меня пальцем-указкой, как это проделывают работники краеведческого музея, показывая изумлённым посетителям доисторическое животное, супруга подсказала, куда можно засунуть пенсию:

— Под мизинец засунь, и то не увидишь.

Охаянный и осмеянный, обещал найти работу с её помощью:

— Ты когда в отпуск, с первого числа?

— И что с того? — подозрительно осведомилась классная надзирательница 6 «А» класса.

— Вместе покатаемся на «жигулёнке» по городу, да поищем мне работодателя. Вдвоём — всё веселее.

Какой будет ответ, знал наперёд. Оторвавшись от ученических тетрадей, подув на чёлку, Майка заявила:

— Нет, товарищ! Ты нас отвезёшь к маме, потом катайся сколько хочешь.

Подумав, добавила:

— Можешь с Иваном Петровичем на пару.

Ранним майским утром, сославшись на необходимость срочного посещения гаража, исчез из квартиры. Частник-бомбила, недоверчиво оглядев мою щетину, потребовал доказательств платежеспособности. При виде сотенных суммовых купюр, тот обрадовался, развеселился и, каркая, всю дорогу напевал модные тогда песни.

В магазине, куда я, вытирая несуществующий пот со лба, поднялся на нетвёрдых ногах, стояло четверо, и среди них одна леди трудноопределимого возраста с медно-коричневым лицом. Беззубо щерясь, та громко втолковывала джентльменам:

— А в щём я виновата, сказы. Я тебе не салава какая, я плилисная. Пусть подлуга Велка сама отвесает пелед Олькой!

— Чё гонишь, какая Олька? — стукнув кулаком по высокому столу, прохрипел один из джентльменов.

— Это она о Коляне! — перевёл второй из собравшихся за круглым столом.

Изобразив мученические страдания, сделал молодому и наглому духанщику знак — налей!

Тот пренебрежительно плеснул в грязный, заляпанный стакан (мечта дактилоскописта и инфекциониста) бурду ядовитого цвета.

— В такой посуде у тебя, друг, микробы особенные — мутированные и пьяные. Грязнее стакана не нашлось?

Скривив и без того кривые, выпяченные губы, тот ответил басом, как и подобает мужчине-азиату в разговоре с русскими:

— Э, алкаш, тибе какой разница?

Отвернувшись от стойки, медленно, словно нектар, пропуская портвейн вовнутрь, размечтался: «Попался бы ты мне, басмач недобитый, на улице, да вечером, да в тёмном переулке!»

Постояв для приличия с закрытыми глазами секунды, медленно выдохнул, вытер платочком шею, лоб, в него же высморкался, закурил дешёвую сигарету.

В духане воцарилась тишина: четверо посетителей, открыв рты, ждали реакции.

Гадко рыгнув, вытер губы и выжатые волевым усилием слёзы.

— Полегсало, паленёк? — Участливо, бессчётный раз испытавшая на себе тяжесть вечернего пиршества, спросила подруга Верки.

Благодарно кивнув, под уважительный шёпот публики купил не одну, а целых три бутылки бормотухи и пачку дешёвого «Саратона».

Магазин этот, как, впрочем, многие другие подобного рода гадюшники, имел особенность планировки, а именно — задний двор. Там, среди пустых ящиков и прочего хлама, сидели и распивали всякую дрянь ранние многонациональные гости. Приметив двоих сидевших на отшибе и наиболее угрюмых типов, подошёл к ним:

— Мужики, стакана не найдется? С горла́ с утра не очень лезет.

Дико таращась на бутылки, облизывая сухие, потрескавшиеся губы, мужики одновременно выставили из-за спины стаканы.

— Может, на троих, не против? — потрясая бутылкой, изрёк я.

Граждане, не ожидавшие такой щедрости, не ломаясь, согласились. Хищно выхватив из моей руки бутылку, молодой парень зубами вцепился в пробку. Дрожащей рукой, однако не проливая ни капли драгоценной влаги, налил в три стакана. Держа посуду обеими руками, подал её старшему:

— Держи, Василич.

Какое-то время после выпитого оба шумно втягивали воздух носом, кряхтели, мотали головой, сморкались на землю, источали слезу. После означенных действий старший выразил признательность:

— Выручил, паря. После вчерашнего сам понимаешь, как в той присказке: «С утра жить не хочется, а к вечеру не нарадуешься».

Протянув подрагивающую руку, представился:

— Василич я, а это кореш мой — Самсунг.

— Почему «Самсунг»? — удивился необычному для этих краёв имени. — В японской Осаке, что ли, родился?

Василич затрясся в смехе:

— Ага, в Асаке, только не в японской, а узбекской [1] Петруха мастером работал. Любую аппаратуру чинил с закрытыми глазами.

— А сейчас что, «Самсунги» не ломаются?

— Ломаются, — согласился старший товарищ Самсунга. — Только Петрухе самому ремонт требуется. Вишь, какой он синий?

Обретший вторую жизнь Василич кратко рассказал о себе:

Я на авиационном заводе фрезеровщиком вкалывал, но уйти пришлось. Поцапался с мастером из молодых, мать его. Говорит мне, ну этот сопляк, что он институт закончил, знает производство, а сам подкосную балку от лонжерона не отличает. Я этому щенку прямо сказал, что он дурак дураком и его к самолёту близко подпускать нельзя. Обиделся тот очень, заявление на меня написал, будто я его обозвал чурбаном.

Отхлебнув из стакана, слегка уколол аса-фрезеровщика:

— Не прав ты! Раз независимость, так и специалисты у них автоматически становятся грамотными и всё умеющими.

Василич взъерошился:

— Да ты что, парень? Какие такие специалисты? Посмотри, что творится на заводе! Старики уходят, всё КБ уехало в Ульяновск. А скольких повыперли да сожрали, заменив их кишлачными неучами!

Закончив очередную бутылку, я переменил тему:

— Мужики, проблема у меня похуже заводской.

— Говори, — разрешил Василич, — выручим, а кому надо мозги вправим.

Горестно вздохнув, протянул:

— Не-е, ей не вправишь. Жена из дома вытурила и…

Сраженный смехом Василич брякнулся с ящика. Самсунг, он же Петруха, помогая старшему товарищу подняться, обратился ко мне:

— Ты это не обижайся на его смех. У него самого жена сбежала с детьми в Белоруссию. Бросила всё — и дом, и работу, живи, говорит, как хочешь, а я так не могу больше. Вот бабы пошли, зверьё зверьём.

Вновь примостив корму на ящик, Василич поёрзал. Испытав его на прочность, принял из рук молодого товарища сигарету. Вытерев глаза, глядя в дальний угол двора, глухо проговорил:

— Сам я виноват, понимаешь. Тебя звать-то как?

Я назвался.

— Да, Колян, виноват я и перед семьёй своей, и перед товарищами-друзьями на заводе. Как получилось, не пойму сам, что сроднился с водкой проклятущей, будь она неладна.

Помолчали самую малость.

На лице Василича появилась человеческая улыбка.

— Двое пацанов и девочка у нас с Тамаркой. Всё чин чинарём шло. На заводе на доске почёта красовался. Так-то. А Тамарка баба хорошая, но не любила, когда я вмазывал. Пилила постоянно. Брось, говорит, выпивать, так и спиться можно.

Поковыряв мизинцем в ухе, бывший фрезеровщик занялся самокритикой, долго бичевал себя, вспоминал светлые моменты семейной жизни. Вдруг, нахмурившись, показал на пустые, валявшиеся рядом бутылки.

— Завязать не могу. Вроде вечером говорю, всё, хорош бухать, а утром червячок зелёный просит дозу.

Украдкой посмотрев на солнце, я направил разговор в нужное мне русло:

— Значит, говоришь, фазенду имеешь? Показал бы хоромы!

— Это можно. Только такое дело сначала спрыснуть надо.

Самсунг налил полные стаканы. Отказавшись от своей порции, начал ковать железо, пока не остыло:

— Ладно, Василич, пошутил насчёт знакомства с твоей фазендой, пойду, мне ещё надо здешних мужиков пораспрашивать, может, кто комнату сдаст.

Выпив, фрезеровщик в отставке махнул рукой:

— Зачем искать, у меня живи сколько хочешь. Глядишь, и невесту присмотрим. У нас их тут много шляется.

Благодарно пожав его руку, попросил подождать. Вернулся быстро, держа в руках сумку с угощением. Разглядывая содержимое сумки, Петруха радостно воскликнул:

— Богато живём, не пропадём.

Расстояние до дома оказалось небольшим. Однако, «Самсунга» с Василичем заносило то влево, то вправо, то они выписывали длинные дуги, натыкались на стены домов, отчего расстояние и время в пути увеличилось.

Дом, куда мы наконец добрели, находился в конце переулка. В небольшом, заметённом прошлогодними осенними листьями дворе стоял топчан, над которым шатром вился виноград. Посреди топчана, на низком столике, заваленном кусками засохшей лепёшки, увядшим укропом, огрызками редиски и окурками, играли пробившиеся сквозь виноградную листву весёлые солнечные зайчики. Внутри домика с четырьмя маленькими комнатками, каждая из которых в морозные дни получала тепло от одной контрамарки, экономично стоявшей на пересечении этих самых комнатушек, пахло вялеными носками, прелой картошкой, кислыми щами и мышами.

На правах хозяина Василич указал на двуспальную кровать и потребовал от меня, чтобы я на неё днём не ложился, а если приспичило залечь, то снимал обувь и носки.

Выходя во двор, спросил его, сколько возьмёт за постой квартиранта.

— Натурой отдашь, — был ответ.

— Василич, ты в своём уме? — в моём голосе был испуг.

— А ты что хотел, даром жить со мной?

Самсунг, сметая со столика огрызки, вмешался в разговор:

— Да не жадись ты, Колян. В день ему и мне по паре пузырей и нормалёк.

Облегчённо вздохнув, с радостью согласился:

— А-а! Такое годится. А то уж я подумал нехорошее.

Не раскусивший моих подозрений домовладелец показал кулак Петрухе и внёс поправку:

— Шесть пузырей и две пачки сигарет!

Устная договоренность сторон была достигнута. Поздравив меня с новосельем, сели отмечать событие. Разлив в стаканы, Василич предложил тост, по которому я понял, что тоска по семье осталась за утренней дымкой:

— Чтоб жилось — не тужилось, пелось — не спелось, чтоб достаток был во всём, — хозяин широким царственным жестом руки обвёл столик с закуской, — а без баб — не пропадём, ну а вдруг приспичит, так найдём!

Выпили, закусили килькой в томатном соусе. Самсунг повернулся ко мне:

— Мы тебе такую девку приведём, пальчики оближешь.

Тыча лепешкой в томатный соус, старший товарищ Самсунга покосился на сводника:

— Это ты о ком, о Наташке, что ли?

— Да ты чего, чего? Я не о ней, я о Надьке.

— А — а, ну тогда ладно…

Неделю, день за днём, закупив с утра горючее и провиант, пока не проснулись собутыльники, спешил в гостеприимный дом. Покалякав, сославшись на неотложные дела, исчезал до вечера. На восьмой день, вечером, застал хозяина за посадкой саженцев роз.

— Петруха принёс откуда — то, вот и облагораживаю двор, — пояснил Василич.

— А сам он где?

— Да дрыхнет со своей козой в доме.

Выставив на столик бутылку «Арсланова», выложил шмат сала. Удивлению хозяина не было границ:

— Праздник, что ли, какой?

— Да ты что, забыл про День пограничника?

Воткнув в землю лопату, тот помыл под краном руки, вытер их тряпкой.

— Забыл. Я же в армии не погранцом лямку тянул, но их уважаю. Пойду молодых к столу кликну.

— Василич, потом позовём. У меня к тебе вопрос и просьба.

Кряхтя забравшись на топчан, тот сказал:

— Колян, да плюнь ты на свою бабу. Ты на себя посмотри — видный, высокий, очень даже симпатичный, к тому же всегда при деньгах. Хочешь, сейчас свистну, и бабы толпами сбегутся, а?

Встав во весь не богатырский рост, сводник вложил два пальца в рот, дунул. Однако вместо удалого свиста изо рта полетели брызги, и раздалось звучание, похожее на звуки гармошки с дырявыми мехами.

— Не надо мне твоих девок, давай лучше утрясём одну тему.

Раздосадованный свистун посетовал:

— Зубов не хватает.

Смахнув с матраца мелкий мусор, Василич растянулся на нём. Подперев голову ладонью, спросил:

— Знаешь, кто вот так лежит?

— Ты лежишь.

— Не только я. Ещё так римские патриции балдели, когда вино лакали. Они лягут на левый бок, на локоть упрутся и жрут. В таком положении печень, вроде как, свободно болтается, не давит на что-то. Так лежать для моей печёнки, мать её в дребедень, полезно. Наливай, что ли.

Закусив салом, современный патриций из трущоб похвалил сало:

— Такое, только получше, тесть мой готовил.

Проглотив ещё кусок сала, разрешил:

— Давай, что там у тебя за базар?

— Ответь, почему ни тебя, ни твоих корешей менты не гребут? Вы же вечно бухие у магазина дежурите.

— Хм! — Василич самодовольно ощерился жёлтыми через один зубами. — Менты не дураки, они кого любят?

— Бандитов, хулиганов, — подсказал я.

— Не, они их боятся. Они любят тех, кто пьяный, но с деньгами. У них на них нюх собачий. А мы для них проблемные. Ну возьмут меня, товарищей моих или баб наших, ну и что? В кутузку везти — брезгуют, в вытрезвитель — накладно, да и те, поговаривают, вроде закрыли.

— Вообще вас не потрошат?

— Случается, когда где кого пришьют. Обычно около магазина опрос проведут — кого видели, чего слышали, и всё.

— Участковый к тебе заглядывает?

— Говорю, мы проблемные.

Осветленную его голову посетила вдруг шальная мысль:

— А ты чё, их боишься? По-мокрому, что ли?

— Типун тебе на язык.

— Выкладывай, — потребовал хозяин, наливая чуточку в стакан из литрового «Арсланова».

— Есть у меня друзья детства. Живут в районе тракторного завода, там же на заводе вкалывают: один мастером, другой бухгалтером. С получки в загул ударились, по девичьим рукам пошли, да совсем забухали. Получку пропили, на работе проблемы возникли. Жёны их прибежали в местком, жалобу накарябали. Выговор пацанам влепили, премии лишили, но главное в другом: жёны их — две родные сестры…

— Интересно! — Василич переменил позу римлянина на позу аксакала со скрещенными ногами.

— Мало интересного. Они их, будто псов шелудивых, погнали из квартир, даже носков не дали…

— Всегда говорил, что бабы народ прижимистый. Надо же так мужиков обидеть! Носки-то бабам зачем?

На память, наверное, на вечную. Ну так вот, им негде жить. Слоняются по району своему голодные, холодные, от ментов да месткома прячутся, боятся. Вчера на заводском стадионе прямо на траве ночевали…

Возбуждённый и возмущённый женским бессердечием, Василич остановил мою сказку:

— Увидишь братьев наших, давай их сюда. Места всем хватит. Всем баб найдем.

И, повернувшись в сторону дома, погремев стаканом об стакан, прокричал:

— Петруха, Катерина, давай к столу, Колян пришёл…

[1] Город Асака, в Андижанской области (Ферганская долина)

Глава 16

Первого июня Майка собирала вещи в сумки. Летая пчелой из комнаты в комнату и обратно, жужжала на детей, радовавшихся суматошному полёту мамы. Смиренно посиживая на кухне, я незаметно потирал руки и громко, делая это про себя, задорно хохотал. Залетев на минуту на кухню, увидев мою физиономию, Майка вознегодовала:

— Не притворяйся паинькой, а то смотри у меня, бездельник.

— Сказал, работу найду, значит, найду. И нечего агрессорствовать.

Впереди два месяца разлуки, и мне хотелось немного побалагурить:

— Я в твою школу пойду работать.

— Дворником? Так штат заполнен.

Отведя глаза в сторону, нанёс удар невиданной силы:

— Физруком.

Развернувшись по-вертолётному, покрывшись краской, Майка улетела. В районе детской развернулась, сделала круг, вернулась на кухню. Возвышаясь надо мной, сидящим, разомкнула губы:

— Это тебе мальчишки наплели про…

— Про..?

— Тузикова! — выпалила Майка. — Сознавайся!

— Ага! И то, как он тебя обучает баскетбольному искусству.

Потрясая кулачками, Майка пригрозила:

— Ну… ну, я им устрою классное собрание!

Дочери, стоя в дверях своей комнаты, зная, что за их мамой волочится физрук Тузик, переглядывались друг с другом и весело попискивали.

Всю дорогу до села, сидя между девочками, супруга не могла успокоиться: называла Тузика глупым телком, неудачником и идиотом в энной степени, а меня сплетником, соглядатаем и ослом.

Через час прибыли в село. Обласкав в своих объятиях внучек и дочь, на моё «Здоровы ли?», тёща, с присущей всем тёщам любовью к зятьям, дёрнув бровью, проворчала похожее на: «А тебе что за кручина?»

Майка, жена всё же, стала на мою защиту. Сказав: «Мама, зачем же так?», предложила мне умыться с дороги, дождаться Василия Николаевича — её папеньку, и дружно всем отобедать.

Обняв и расцеловав девочек, попросил их слушаться старших. На улице, чмокнув Майку в мочку уха, открыл дверцу машины. Глядя в сторону хлопкового поля, голосом вконец обиженного и униженного бедного родственника горько произнёс:

— Ничего, не пропаду, пожру в придорожной чайхане.

Поколесив по пыльной дороге, выехал на трассу. Слушая Пугачёву, постукивая по баранке, всё ещё находясь в состоянии обиды, заговорил вполголоса:

— Ты смотри, какой необыкновенный художник выискался! Совершенно незнакомой женщине дарит не три, а миллион алых роз. Не верь ему, дура, он замыслил тёмное дело. Гляди, чтобы не пришлось потом омывать слезами подушку. Он хам! И Тузик тоже хам, моей Майке цветы подносил, мячи таскал… Вот собачий сын! Ноги, что ли, ему повыдёргивать?

Вечно хихикающая и ехидничающая вторая натура прогнусавила: «А сам чужим жёнам даришь цветы? Даришь! Целуешь их? Целуешь! Кто, как не ты, нарушая правила пешеходного движения, стоя на двойной полосе целовался на виду у очумевших водителей с Маликой? Ты! Кому она обещала родить дочь? Тебе, негодяй ты эдакий! Ты интриган, лжец и ханжа! Стихи на её бриллиантовые ушки вешал, ха-ха-ха, поэт дранный. Иди, застрелись!»

Заерзав на сиденье, будто под канцелярскими кнопками, сбавил скорость. Перед указателем «город Янгиюль — 3 км» ушёл вправо, пропустил слева идущие машины. Заняв свою полосу, покатил в город.

Медленно колеся по улицам, отыскал отделение связи.

Молодая, пышнотелая, далеко не красавица телефонистка скучным голосом вызывала Андижан. Наконец на той стороне откликнулись, и девушка, высунув голову в окошко, прокричала:

— Андижан, вторая кабина.

Отпрянув назад, обратилась ко мне:

— Поговорить?

— О! С Вами готов говорить сколько угодно, хоть до конца жизни! Да боюсь, Вы, красавица, заняты. Жених, наверное, ревнив?

Обрадовавшись комплименту, толстушка кокетливо, по собственному мнению, улыбнулась, пригладила смоляную голову. Выкинув через плечо толстую косу, заявила:

— Да! У меня жених такой, даже к мухам ревнует.

И, прибегая к испытанному приёму, выставила вперёд мощнейшую грудь. Презентовав свои пышные телеса, выставила вперёд ухо, отягощённое массивным золотым украшением.

Сдвинув солнцезащитные очки на лоб, пользуясь отсутствием очереди, я льстиво произнёс:

— Если честно, то будь я на месте Вашего жениха, на работу Вас не пускал. Ведь кругом столько негодяев, что и отбить могут невесту!

Истомившаяся в невестах работник связи, готовая и дальше слушать халвяные оды, растеклась в кресле-вертушке маслом. Однако время меня поджимало. Заглянув в её самое сердце, лёг подбородком на перегородку, насколько смог широко улыбнулся и попросил содействия.

— Я очень часто езжу в командировки, а жена остаётся одна дома с пятью малолетними детьми.

Услышав о жене и куче детей, девушка стала покрываться инеем.

— Но я ей не доверяю! — быстро и горячо зашептал я. — Она любит строить глаз всем мужчинам без разбора.

— Мне, конечно, очень приятно слышать, что русский так прекрасно говорит на нашем языке, но, простите, я поправлю Вас, надо говорить не «глаз», а «глаза», — оживилась телефонистка.

— Я не ошибся. А потом я турок, а не русский. В Ташкенте занимаюсь бизнесом, там же арендую квартиру. То, что сказал «глаз», глаз и есть, потому что он у неё, как у циклопа, всего один. Да, к тому же одна нога на пять сантиметров короче другой. Волосы редкие, почти как у барабана. У нас в Турции закон послушания старшим — святое. Насильно меня женили из-за денег отца жены. Бросить её не могу, детей много, теперь шестого ждёт, только вот от кого — вопрос!

Узнав из моего трёпа, что не где-то, а всего в нескольких десятках километрах от Янгиюля живёт более страшное, чем она сама, чудище, телефонистка возрадовалась.

По-собачьи засунув голову в стеклянное окошко, продолжил её радовать:

— Сейчас у неё, наверное, гость, а может даже не один. И я хотел бы проверить. Поможете?

Вопрос лишний: сделать «приятное» другой женщине, тем более за глаза, считается правилом хорошего тона, а вовсе не завистью или местью. Конечно же, она соглашается, исходя из собственных принципов. Помочь в таком праведном деле симпатичному молодому человеку — это её женский долг и обязанность.

— Вы сейчас свяжетесь с Ташкентом вот по этому номеру, — на квитанции почтового перевода написал шесть цифр, — и скажете, что с Вами будет говорить Анкара. Хорошо?

Сказав:

— Эхе, ака! — телефонистка, у которой на круглом лице рекламными огнями светилось: «Ух, я тебя сейчас достану из грязной постели, одноглазая змея!» — быстро заработала рычажками на небольшом пульте. Яростно тыча в кнопки цифр, что-то шептала. Заклинаниями «Фуф-фу, алле» телефонистка дождалась ответа, уничтожающе-презрительно уточнила номер телефона по ту сторону, а потом, всадив в трубку: «На проводе Анкара», шёпотом искушённой интриганки попросила пройти меня в первую кабинку.

— Привет, роза моего сердца!

— Привет, милый Мустафик! А почему роза? — игриво-радостно прощебетала Малика.

— Этот цветок имеет много-много таких маленьких, но очень острых шипов, похожих на ёж… «Стоять, осел! — одёрнул себя. — Ёжик — русское слово, и если в Турции они не водятся? Скажу-ка вот так»:

— На э-э, на таких больших свиней, у которых на спине иголки.

Малика звонко рассмеялась и произнесла на русском:

— Это дикобраз, милый!

— Какое странное слово. Ди-ди…

— Это не по-нашему, это на русском. Ты когда приедешь и почему ты в Анкаре?

— Скоро приеду. Из Анкары полечу в Измир, оттуда в Европу. Покажусь отцу и в Ташкент.

— Я так соскучилась, ты себе не представляешь!

Ощущая затылком тяжёлый нависающий взгляд, прикрыл ладонью трубку, обернулся. Сквозь толстое стекло показал телефонистке пальцем в трубку, покачал горестно головой. Та, понимающе ответив тем же, прищурила глаза, опустила книзу уголки губ: «Понимаю Вас, ака. Жить с такой плешивой стервой несладко. Но не волнуйтесь, я рядом».

Понизив громкость, попросил Малику не проговориться Муроду о нашей обжигающей, испепеляющей, сводящей с ума любви.

— Я его видеть не желаю, говорить тем более. Опять хвалился о скором возвышении…

То, что доверять телефонам нельзя, знает любой мальчишка, однако это неведомо женщинам, тем более красивым! Болтливость Малики пресёк вопросом, который задают друг другу жители Азии:

— Как дети? Как мать с сестрёнками? Как соседи? Как…

— Да нормально, нормально! Ты мне скажи конкретное число, когда я смогу обнять тебя?

Телефонные разговоры надо заканчивать технично, для чего имитирую плохую связь:

— Ташкент, аллё, фу — фу. Малика, аллё. Узбекистон, ал — лё, шайтан тебя подери… аллё.

— Мустафик, ты где, куда пропал? Ну что за связь у этих турецких чурбанов, алло? Мустафик, алло, не слышу тебя…

Комариным писком «пи — пи — пи» ввёл в линию связи мощную помеху и повесил трубку.

Расплатившись за услугу, поцокал языком. Причитая: «Ай, совсем не верю, о неверная», собрался уходить, как девушка, верно из сострадания к рогоносцу, намекнула:

— Я сегодня работаю до восьми вечера, а потом свободна.

С заложенными от подскочившего давления ушами, вызванного подозрениями в неверности хромой супруги, подвыв: «У-у-у, несчастная моя головушка», едва не царапая части лица, по-черепашьи поволочился к выходу. Вскочив в «жигулёнок», рванул с места, заломил крутой вираж. Загнав стрелку спидометра к цифре «80», помчался в обратном направлении к трассе, ведущей в Ташкент.

Добравшись без приключений до гаража, отыскал эскулапа:

— Дядь Гриш, мне бы осмотр сделать. Плачу вдвое больше обычного тарифа, но «ласточка» должна летать. До завтрашнего утра надо.

Вечером посетил Василича. Сотрясая округу раскатистым, вулканическим храпом, тот почивал на топчане в окружении пустой тары и вьющихся над дармовой закуской мух. Сложив его руки и ноги, перевернул тело на бок. Заполнив свои лёгкие, громко вспорол воздух знакомой всем запасникам командой:

— Рота, подъем! Боевая тревога!

Солдат бывшим не бывает. Он им остается до конца, и даже на склоне лет снятся орлу самоволки, подпольное распитие спиртных после отбоя в кругу товарищей, танцы в городском парке или сельском клубе. Скатившись снова на спину, Василич приподнял туловище. Продолжая всхрапывать, старый солдат ощупал голову, должно быть поправляя каску, ощупал бок, видимо проверяя наличие подсумка с магазинами. Танковой смотровой щелью приоткрыв веки, прогудел:

— Прицел постоянный. Осколочно-фугасным заряжай.

Мягким голосом прокурора, придерживая танкиста в запасе за плечо, допросил:

— Где служил?

— В гвардейском танковом полку под Хабаровском.

— Василич, кореша мои свой район покинули, теперь по вокзалам ментам глаза мозолят, как быть?

Отогнав похмельное забытье магическим «Брр», тот забеспокоился:

— Давай их сюда и баста!

— Завтра приволоку их. Только загвоздка малая есть: они же до этого под жёнами влачили жалкое существование, всё в чистоте да сытости. Может, Самсунг приберётся в хате?

Осмотрев поочередно пустые бутылки, Василич взял одну, постучал горлышком о ладонь. Досадливо крякнув, показал два пальца.

Сбегав в магазин, довёл до его сведения:

— Хлопцы эти на нас не похожи, к свободе пока не привыкшие. Молчаливые они.

Выпив полстакана, Василич успокоил:

— Ничё, здесь недалеко, в соседнем переулке две сеструхи молодые и незамужние живут — Варька и Танька! Их все знают. Как врежут сто грамм, такие пляски с песнями устраивают, пацанов вмиг разговорят!

Предложение отклонил, сославшись на скромность последних.

Хозяин дома не обманул. Утром, гружёный двумя сумками, боднув головой калитку, окунулся в чисто подметённый, политый двор. Вычищенный от мусора топчан, предлагая отдых и степенную беседу, манил к себе. Накрытый невесть откуда взявшейся клеёнкой столик украсился вазой с ранними мелкими яблоками. В доме тоже царил относительный порядок.

Выбритый, необычайно серьёзный, совершено трезвый Василич чинно принял сумки:

— Что за груз?

— В сумке поменьше простыни, полотенца и мелочёвка всякая. А в этой… Ты как — то хвастал, что плов готовишь, правда?

— Почему хвастал, я его в любом состоянии сготовлю!

Достав из сумки свёртки, положив их на столик, доложил:

— Три кило мяса, морковка жёлтая, но, по — моему, ещё прошлогодняя. Красную морковку взял немного. Рис три кило, масло хлопковое бутылка, ну и там зира всякая, кинза, чеснок. Соль — то есть?

— Есть, конечно. Казан ты видел сзади дома, а дрова найдутся. К какому времени подавать?

— Пусть бедолаги освоятся, отдышатся после бабьего засилья. Пока плов будет готовиться, по сто грамм пропустим. Петруха где, дрыхнет?

— Будет скоро. А насчёт пловешника будь спокоен.

В аэропорт я приехал, ориентируясь как все — на расписание. Человек, близкий к авиации, понимает, что время в нём указано без учёта фактического ветра по маршруту и без его сезонных изменений, без возможных неисправностей и многих других «без».

Порулив по автостоянке, обнаружил щель между машинами. Сдав назад, потом вперёд, тискаясь чуть ли не боками, наконец, после мучительных попыток и подбадривания вовсю матерящихся владельцев соседних машин, втиснулся в узкость.

Сдвинув кепку на лоб, прикрылся тёмными очками. Небрежно помахивая ключами, прошёлся вдоль площадки. Как подобает видавшему виды частнику-нелегалу, высоким противным голосом стал зазывать:

— Такси, такси! Недорого.

Первым о своём прибытии оповестил сам самолёт, использовав для этого реверс тяги двигателей. С некоторым опозданием о прибытии борта рейсом из Москвы по громкой связи проинформировала встречающих дежурная.

Вдруг тишина первого этажа аэровокзала, отгороженная от внешнего мира тёмным стеклом, сменилась гулом, гул стремительно перерос в раскат. От звуковой волны мелко задребезжали и зазвенели стёкла. Створки дверей, обижено скрипнув на петлях, распахнулись, и в проём густым потоком хлынула тёмная масса пассажиров. Молодёжь, радуясь и ликуя своему прибытию на родину, дико выкрикивала невесть что. Мужчины средних лет, страшно поводя мохнатыми бровями, показывали в сторону Москвы кулак и громко хулили российские порядки. Имеющие бороду и в придачу к ней лысую, покрытую тюбетейкой голову пассажиры старшего возраста, стуча тростью, смахивая сухую слезу, падали на колени. Воздев длани к жгучему, бледному небесному куполу, нечленораздельно шептали что-то, а под занавес, сымитировав рыдания, бросались головой книзу, целуя захарканный насваем бетон родной непокорённой земли.

В этой толпе безумия выделил двух лиц не титульной национальности. Обоим лет под тридцать. Один с меня ростом, худощавый, со светлыми волосами. Второй повыше, крепкий, темноволосый. Одеты в синие джинсы, кроссовки, через плечо сумки. Тот, что повыше, в пижонистой рубашке навыпуск. Стрижка у обоих модная, но не короткая. В таком камуфляже они вполне и даже очень походили на спортсменов, прилетевших на соревнования по тхэквондо, о чём свидетельствовал приветствующий участников мордобоя транспарант.

Замедлив шаг, дал им возможность поравняться с рекламным щитом. За пару шагов до точки встречи немузыкально пропел:

— Таксы, каму таксы? Янгиюль, Чиназ, Сырдарья, недорага — а–а…

Тот, что повыше, улыбаясь спросил:

— Недорого, это сколько?

— Э — э, братан, тибе семсот сум вазму. Давай быстра соглашайса. А?.. Харашо, там мой жигулы на стаянка, цвет малако. Давай туда ходи. Я ишо крычат буду один пасажира.

Ребята двинулись в указанную сторону, я же, для приличия отстав, продолжал призывать граждан воспользоваться недорогим «таксы».

Раздосадованный отсутствием таковых, ругнулся, сплюнул, покинул площадку, на которой менее года назад милиционеры едва не сочли меня за сбежавшего из дурдома опасного пациента.

На стоянке, открыв двери «Жигулей», пригласил гостей Ташкента втиснуться в салон. Выбравшись из щели, на всякий случай улыбнулся томившемуся на солнцепёке гаишнику. Проезжая мимо него, аккуратно сунул в его лапу пятьдесят сумов.

И только подъезжая к железнодорожному переезду, зная, что это лишнее, всё же представился:

— Николай.

— Фёдор и Алексей! Я Фёдор, — растянулся в улыбке тот, что пошире в плечах. — А это Алексей, можно без отчества. Мы четвероюродные братья, неприкаянные и горемычные.

Поддерживая его настроение, воскликнул:

— Почему же неприкаянные! Я Вам такую дачу снял, не хуже подмосковной! Хозяин — мужик хороший, не трепло.

И кратко поведал москвичам легенду их появления у Василича.

— До места далеко? — поинтересовался Алексей.

— Минут пятнадцать.

— Выбери место побезлюднее, обрисую тебе картину.

Оставив по левую руку рисовый базар, остановился под мостом. Достав из багажника колесо и домкрат, выставил знак. Озаботив лицо сменой колеса, внимательно слушал Алексея…

Высадив московский десант и себя за два дома, оставшееся расстояние прошли пешком. Войдя во двор, я остолбенел: хозяин дома в чистой рубашке, окружённый приближёнными, держал на небольшом подносе лепёшку и солонку; Самсунг, вытянув обе руки, дребезжал тарелкой с тремя стаканами; взволнованная, причёсанная, в свежем платье Катерина трепетала полотенцем.

— Милости просим к нашему столу и шалашу, — прогудел Василич.

Алексей с Фёдором обошли меня с флангов, отщипнули от лепёшки по кусочку, обмакнули в соль, приняли стаканы.

— Не оскудеет хлебом дом твой, хозяин, — чуть поклонился Фёдор, за ним Алексей.

Выпив, ребята пожали руки Василичу и Самсунгу, а галантный Фёдор коснулся губами щёк Катерины.

— Вот это по-нашему, по-славянски! — довольный хозяин дома пропустил гостей вперёд, предложил умыться и забраться на топчан.

— Плов через час поспеет, а пока, ребятки, давайте по пивку ударим.

Честно признаться, я побаивался, что москвичи начнут кобениться да выделываться, сошлются на слабый желудок или головную боль. Однако этого не произошло — традиций ребята не отвергали. Скинув рубашки мне на руки, под вытаращенные глаза Самсунга и оханье Катьки, те весело поплескались под колонкой, по-ребячьи побрызгались водой, докрасна обтёрлись. Переодевшись в футболки, запрыгнули на топчан.

— А где Василич? — разливая пиво в пиалы, спросил Фёдор.

— Шаманит! — гордо ответил Самсунг. — На заднем дворе.

С той стороны действительно слышался аромат готовящегося плова, а через несколько минут появился и сам повар.

Алексей, подвинув сумку поближе, расстегнул молнии:

— Чем богаты, тем и делимся.

Из недр сумки на столе появились баночки с красной икрой, два батона копчёной колбасы, рыбные консервы, пачка чая и обёрнутый в целлофан давно невиданный в этих краях настоящий ржаной хлеб.

Спрашивать, откуда такой изыск, а тем более отказываться Василич не стал, скомандовал:

— Петруха! С этим добром плов не едят, отнеси на кухню, про запас будет. Отнесёшь, давай на задний двор, поможешь.

Большое глиняное блюдо, торжественно несомое Самсунгом, доверху загруженное рисом и засыпанное нарезанными кусочками мяса, источало такой дух, что у меня защекотало в ноздре, Алексей гурмански потёр руки, у Фёдора заходил по вертикали кадык, у соседей подали голос собаки и замяукали коты.

Подойдя, Василич накинулся на Катьку:

— Чего сидишь, будто сватают тебя, дурёху? Разложи тарелки, ложки, стаканы поставь, пиалки.

Рассевшись вокруг столика, Самсунг разлил по стаканам водку и пытался двинуть тост:

— За… за, в общем, за всё такое.

Покрякав после выпитой водки, принялись было уписывать яство, как нетактичный Самсунг, отхлебнув пиво, спросил ребят:

— А за что вас бабы попёрли?

На прямо поставленный вопрос решил ответить я, однако вмешался старший товарищ и наставник Самсунга.

— Ты, Петруха, будто чучело воронье, расскажи да расскажи. И кто ты после этого? Ты как твой сосед Рахматулла, что при встрече сыплет глупые вопросы: «Чарчамаз, марчамаз, калай, малай» и всякую дребедень. Вроде по паспорту ты русский, а выражаешься типа этих, — Василич показал ложкой в сторону калитки. — Ты сперва напои гостя, накорми, а потом, если тот захочет, сам тебе душу откроет. Понял?

Инцидентов больше не было, предпочтение было отдано плову.

Немного грустно было наблюдать за Катькой, непрерывно поправляющей рукой волосы и косившаяся на красавца Фёдора.

— Катерина, — нахмурился Василич, — чего пялишься, как курица? Неси чай зелёный, да пива прихвати.

Москвичи, выпив еще по сто, от дальнейшего возлияния отказались. Окосевшего, но чётко владеющего языком хозяина Лёша попросил рассказать о себе.

— А чего рассказывать? Завод, станок, дом, профсоюзные собрания, да летом иногда в горы выберешься. Один раз с женой в Анапу ездили.

— А родом откуда? — откинувшись спиной на перила, спросил Федя.

— С Белоруси и я, и супружница моя бывшая. Из-под Орши. Родился в победном сорок пятом. Вся родня там, один я мыкаюсь на чужбине.

— Тогда Союз был, легче было, — проворчал Самсунг.

— На родину не тянет? — тянул жилы Федя.

Помолчав, прикурив новую сигарету, согнав муху со стола, оршанец осушил полбутылки пива, поморщился:

— Теплое стало, а холодильника нет, продал давно уже. По дешёвке отдал, жалко теперь… Эх, много чего я, ребятки, попродал из дома ради поганой водки да бормотухи. Хорошо хоть дети позора моего окончательного не видят. Видать, подыхать здесь и придётся… А на родину тянет, будто магнитом. Я хоть и говорю, бывшая жена, но мы не в разводе, и тёща у меня хорошая баба, не вредная.

Щёлкнув пальцами, Василич, хитро улыбнувшись, неожиданно спросил:

— В Беларуси президентом кто?

— Лукашенко, — прозвучал дружный хор голосов.

— Точно. Зовут его Аляксандр Рыгорович.

— Григорьевич, — поправил Федя.

— По — русски — да, а по — белорусски, как я сказал. Он ведь тоже с Витебщины. Есть там поселок такой — Копысь, мы, будучи пацанами, ходили со своего села к ним драться. Потом они к нам. Весело было. Матушка моя Акулина знала его матушку Екатерину и отца её Трофима. Доярками наши матери работали. Эх — ма, — почесал затылок рассказчик, — может, и правда уехать?

— Уезжай, конечно. Мужик ты работящий, чего жизнь гробить, к земле родной ближе будешь.

— А чего, возьму да уеду. Петруху с собой прихвачу, парень-то он с мозго́й, в любом радио- и телеаппаратуре разбирается.

— А я? — испуганно пропищала Катька.

Добряк с Белой Руси не стал набивать себе цену, проговорил:

— И тебя прихватим, а то совсем зашалавишься с местными, пропадёшь. Как страна большая развалилась, узбеки совсем заважничали, загордились. Крикливые стали — не приведи господи. А заносчивые стали — жуть. Я как-то попросил у соседки щепотку чая, так она замахала на меня тряпкой и погнала, будто собаку какую, да ещё орать стала и называть русской свиньёй. Она, поганка чернорожая, у моей жены постоянно то муку просила, то сахару в долг якобы, да только не отдавала, а мы не спрашивали — соседи всё же.

Икая, глядя прищуренным глазом, Самсунг разъяснил причину:

— Они сейчас независимые, мустакиллик [1] у них. Помнишь, как на Тезяковском базаре мы продавали барахлишко?

— Помню, и чего?

— Ты просил тысячу сум за товар, а он на тебя набросился, орать стал, что на их земле цену только они могут устанавливать. Они, брат, независимые теперь, во как!

— Независимые, — передразнил Петруху драчун из-под Орши. — Халява это. Они всё даром от Советского Союза получили: и заводы, и фабрики, и остальное. Город после землетрясения кто восстанавливал? Узбек что ли? Вся страна строила, а эти говнюки в тюбетейках сидели в чайханах, да на базаре зелень приезжим строителям втридорога продавали. Это, парень, называется нахлебничество.

— А как тогда фильм «Ташкент — город хлебный»? — полюбопытствовал Федя.

— Лепёшечный, а не хлебный. Может, тогда и приехало несколько тысяч беспризорников, но ты, парень, не забывай, сколько сотен тысяч со всех уголков страны приехало сюда поднимать Голодную степь, строить каналы, больницы со школами, ветки железнодорожные возводить с мостами. Ты, кстати, слышал народную молву про фильм, как его, тьфу, память…

Василич осмотрел всех поочередно, дохлебал пиво и радостно воскликнул:

— Вспомнил! Фильм называется «В бой идут одни старики». Не было никакого Ромео с Ташкента. Враки это. Вроде как Леонид Ильич посоветовал включить в фильм персонаж из южной республики, вот так и получился истребитель Ромео. Я на авиазаводе вкалывал, могу представить ихний технический уровень. Как большой страны не стало, узбеки совсем озверели. Я тебе случай расскажу. Есть у меня друг, казах по национальности, да по имени Еркин, живёт в соседнем Казахстане, недалеко от Черняевки. Им сейчас туго живётся. Приезжал недавно ко мне на пару дней за покупками. Вот, поехали мы с ним на Ипподром на базар. Купил Еркин своему самому младшему сынишке тетради школьные, карандаши, короче говоря, самое необходимое для школы. Проводил я его как полагается, а узбеки на границе так называемой всё у него отобрали. И самое поганое, что они забрали у него хлеб, ты понимаешь, хлеб! С таджиками также поступают и с киргизами. При Союзе узбекам жилось куда как лучше остальных, по всем городам Союза рассиживали на рынках, спекулируя своей зеленью да дынями. Да вы сами, хлопцы, работаете на тракторном заводе, знаете, что да почём, а поэтому ну их в баню. Лучше давайте завтра я вас сосватаю, — завёл любимую пластинку сводник, — тут такие девки шляются, я их всех знаю, достойные мадамки. Это сейчас они погуливают, а как замуж выйдут — верными станут. Сам за этим следить стану. Как?

Ребята поблагодарили его и пока месяц-два решили походить в «девках».

Настаивать сводник не стал, а предложил гостям послушать, как он поёт частушки и прочие народные песни. Если на запах плова соседские собаки лаяли, то тут, помогая Василичу вытягивать ноты, завыли.

— Коля, делай что хочешь, но выруби певца. Не дай бог, менты нагрянут, будет тогда песня другая, — попросил Лёша.

Разбавив водку пивом, протянул певцу:

— Давай горло смочим, потом вместе поупражняемся.

Проглотив в три глотка «ерша», тот очумело помотал головой и уже на последнем издыхании прохрипел:

Родина моя, Белоруссия,

Песни партизан, сосны да туман…

Посмотрев на часы, Лёша перевёл стрелки на местное время, сказал:

— Завтра покатаешься с Федей по городу, он большой любитель Востока, особенно кухни. Заберёшь нас в девять часов…

Намеренно допущенную им паузу заполняю несколькими предложениями:

— От калитки пойдёте влево по переулку до пересечения с улицей. Перейдёте её, потом вправо. Через двести метров будет гадюшник. За алкашей сойдёте, там спозаранку много народу лечится.

[1] В переводе с узбекского — независимость.

Глава 17

Утром, пополнив бак горючим, маневрируя скоростью, двинулся к цели. Проехав перекрёсток, зорко вглядываясь в толпу, медленно покатился к магазину. Мои товарищи, замаскированные и ничем не отличающиеся от пьяни, оживлённо о чём-то трепались с новообретёнными друзьями. Федя, держа бутылку в вытянутой руке, разлил бормотуху в дрожащие стаканы похмельнобольных. Чокнувшись с собутыльниками, смело, прямо из горла проглотил остатки. Такой же процедуре подвергся и Лёша.

Запрыгнувших на заднее сидение товарищей пискляво спросил:

— Полегчало, папеньки?

— Всякую дрянь пил, но такое! — Федя почмокал губами. — Спаивают и травят народ чем попало.

Включив передачу, спросил:

— Куда едем?

— Давай в сторону Северного вокзала, там поглядим, — махнул рукой Лёша.

Ответив:

— Понял, командир.

Поймал в зеркале лица пассажиров, сказал:

— Насчёт спаивания скажу так: такие вещи делаются по принципу — нет рабочих — нет проблем. Споив рабочий класс, как самую активную русскоговорящую часть общества, государство избавляется от такой головной боли, как революционная ситуация.

Воодушевлённый вниманием столичных оперативников, спугнув сигналом стайку девушек, переходящих дорогу в неположенном месте, продолжил:

— Для революционной ситуации нужны условия: экономический, а затем и политический кризис. В Узбекистане не вижу признаков этой самой пресловутой ситуации.

Лёша поддержал скучную тему вопросом:

— Уверен?

— Абсолютно.

— Поясни.

— Хорошо. Каковы главные признаки революционной ситуации?

— Низы не хотят, а верхи не могут жить по-старому.

Это классическая форма, и она несколько устарела. Для среднеазиатских республик и особенно для Узбекистана и Туркмении такое определение не подходит. Здесь не может возникнуть именно революционной ситуации в философском её понимании. В этих республиках байско-хамская власть была, она никуда не делась, она будет ещё тысячу лет, кто бы ни был её правителем. То есть что низы, что верхи устраивает такое положение дел. При Советской власти в промышленных городах Узбекистана был рабочий класс как главная сила в революционной борьбе. Каримов этот класс свёл к нулю. Следующее: вертикаль власти выстроена так, что все повязаны друг на друге, но в пределах одного господствующего клана. Раз так, отпадает ещё один признак революционной ситуации — недовольство одного из звеньев верхушки и способность её к самостоятельному выступлению и борьбе. Это я назвал объективные причины, есть субъективная — отсутствие оппозиционных партий, которые смогли бы возглавить борьбу.

— Но оппозиция, однако, существует, значит, не исключена борьба! — возразил Лёша.

— Внутренняя оппозиция доморощенная и прирученная, её в расчёт брать нельзя. Внешняя же оппозиция, удобно рассевшись в Турции и Европе, осторожно обливает Каримова помоями.

— А радикалы?

— Это не оппозиция. Это движение, своего рода реформаторы, революционеры, их цель — вооружённая борьба с существующим режимом и построение мусульманского государства.

— Значит, они контрреволюционеры?

— Нет. Контрреволюция предполагает борьбу свергнутого режима против революции и восстановление прежних порядков, — запыхтел я, не сразу заметив весёлых искр в глазах москвичей.

Федя хмыкнул:

— Значит, ты исключаешь революцию в любой её форме?

— История учит: «Буржуазная революция порождает социальную, главной целью которой является разрешение противоречий между производительными силами и строем». В Средней Азии строй до сих пор феодальный. Царь за уши втянул Туркестан в развитой капитализм, а Владимир Ильич втянул всю эту дикую орду в социализм. Так не бывает и не должно быть. Они не прошли этапы в своём становлении ни как народ, ни тем более как государство. В современном Туркестане процесс ликвидации феодализма не завершился, это факт. Революция, как утверждение нового, которого у них нет, им не грозит. Революция, как понятие историческое, приобрело другой оттенок и другой смысл.

— Путчи, восстания, мятежи?

— Я бы назвал проще — разборки внутри государства ради захвата власти, но без изменения государственного строя.

— Внешнее вмешательство исключено?

— Не исключено, и оно приведет лишь к смене верхушки.

— Однако…

— Я понял, Лёш. Исламисты на сегодняшний день разрознены, в их рядах пока, подчёркиваю — пока, нет единого руководства.

— Фу, — поморщился Федя, — каша какая — то. В спецшколе КГБ я всегда с трудом проглатывал такое.

— Каша, — согласился я, — сам порой понять здесь ничего не могу.

Лёше было интересно посмотреть на эту кашу в моей голове:

— Ты говоришь о всей Средней Азии? Как же Казахстан?

— Во-первых, в целом Казахстан к региону Центральная Азия не относится, так же, как и северная Киргизия. Но суть не в этом. В Казахстане и в Киргизии демократия существует давно.

— Что — то не слышал.

— У них своя, степная демократия. У кочевников решения принимают на курултае, и решения большинством, а не одним беком или ханом.

Проехав северный вокзал, Лёша постучал по моему плечу.

— Тормози. На базе быть не позднее восемнадцати.

Придурковато улыбаясь и прижав руку к сердцу, Федя заёрничал:

— Хоп, товарищ командир, и обещаем вести себя культурно.

Пересев на переднее кресло, тот сказал:

— Трогай, не надо стоять.

Объехав очередной ухаб, покосившись на белокожего москвича, спросил:

— В Москве солярии не понастроили или очередь большая?

— Молодец. Счёт один — один. Соляриев много, времени не было на подготовку.

Ударившись на ухабе головой о потолок, бледнолицый прошипел:

— Думал, только в Москве дороги дрянь, но и здесь дырок на асфальте, как у собаки блох.

— Был в Ташкенте?

— В семьдесят восьмом году на соревнования ездил. Тогда город запомнился другим.

— Более красивым?

— Зеленее, интереснее. Нынешний серый какой — то, весь перепахан, будто осаду ожидают. Помню политые улицы, девушек в лёгких платьицах. А сейчас кругом дамы в цветных штанах и платьях ниже колен. Холодно им, что ли?

Выкручивая руль влево — вправо, подыграл товарищу:

— У них, брат, долгожданная свобода и независимость, а главное, самостоятельность в принятии решений без консультаций с Москвой.

— Штаны-то при чём?

— А это вроде защиты. Им тогда такие франты и обольстители, как ты, не страшны́. Недавно вычитал из их учебника истории интересную мысль, послушай: «Русские принесли местному населению неисчислимую тиранию, отняли его свободу и гордость». И вот, Федя, чтобы повторно не потерять свободу и гордость, стали поголовно переходить на штаны и тюбетейки.

Федя рассмеялся:

— Ну да, то-то я смотрю, как их девы-молочницы, пока мы с Лёшей топали до трассы, пялились на нас.

Проехав по улице Обидова, пересёк кольцевую.

— Э-эй, ты куда путь держишь, Сусанин?

— Ты есть хочешь? Хочешь! Вот и везу в одно знатное местечко на берегу Салара.

Место, куда я привёз гостя, тому понравилось, и особенно топчан, перекинутый через отведённый от речки арык.

Оставив обувь внизу, Федя растянулся на кошме, заложил руки за голову. Сладко зевнув, лениво проговорил:

— Лежать бы вот так всю жизнь, да сквозь крону винограда глядеть на солнышко, чтобы вот также рядом фырчал шашлык на мангале, в тандыре томилась самса, пить чай с аксакалами, вести с ними степенную беседу и учиться у них уму-разуму.

— Надоест быстро.

Усевшись по-восточному, Федя пожалел меня:

— Эх, Никола, нет в тебе романтики.

Затем встревожился:

— Что-то не вижу, кто бы заказ принял?

— Не боись, у этого кулинара свои правила.

— Какие?

— Увидишь. Вон, кстати, он сам катится.

Маленький, толстопузый, краснощёкий чайханщик в белой рубахе подкатил к нам, держа в одной руке чайник, в другой две пиалы. Поставив принадлежности на столик, крикнул в сторону подсобного помещения:

— На двоих.

Приятно улыбнувшись, пожелав приятного аппетита, тот собрался было уходить, как Федя бросил ему в спину комплимент:

— У Вас, уважаемый, усы как у Будённого!

Уважаемый не ответил, уважаемый сплюнул и важно удалился.

Толкнув москвича, я прошипел:

— Ты бы ещё сравнил его усы с усами Сталина!

— Не отошёл от прежней командировки, вот и хотелось чуток подурачиться в мирной обстановке.

— Ты не в России. С девяносто первого года Фрунзе, Будённый и иже с ними товарищи здесь не в почёте. Также они очень не любят, когда упоминают татарскую конную бригаду, громившую в двадцатых годах шайки басмачей.

При виде девушки с подносом дымящегося шашлыка Федя поднялся с места. Приняв заказ, промурлыкал:

— Катта рахмат, яхши кыз! [2]

Поставив поднос на столик, сел, подломил под себя ноги. Прижав левую руку к сердцу, заглянул в мои глаза, указал на шашлык:

— Мархамат, урток! [3]

Не остался в долгу и я. Плеснув чай в пиалу, сделал небольшой глоток и подал её товарищу, проговаривая сию минуту рождённые две строчки:

Силу даст тебе напиток, он же охладит,

Затуманенный рассудок мигом остудит.

Умело приняв посуду, Федя отхлебнул чай и, более не сдерживаясь, разъярённым котом набросился на горячее мясо, обжигаясь, урча, вымазываясь в жире.

Чайханщик издали оценил поведение гостя, засуетился около тандыра, выбирая наиболее подрумяненные самса.

В итоге на двоих двенадцать палочек шашлыка и шесть самса исчезли в основном в желудке московского гостя.

— Ты сейчас похож на влюблённого, объясняющегося с любимой в парке Горького в Москве.

Вытерев вспотевший лоб, затем губы, Федя отрицательно замотал головой:

— Нет, Коля, это гораздо лучше, приятнее и безопаснее. Лирики никакой, а толк явный.

Я рассмеялся:

— Кто — то недавно упрекал кого — то в отсутствии у того некоторого качества!

Очень довольный товарищ пропустил замечание мимо ушей.

— Что ни говори, а в Азии свои плюсы. Представь себе сюжет: в нашей компании оказались девочки, значит, появится спиртное. Тогда вся поэзия Востока — коту под хвост. А почему?

Не дожидаясь моего ответа, сам же ответил:

— В чайхане неважно, какой ты, кто ты, какую должность занимаешь и сколько у тебя денег. Здесь, как в бане, все равны: все красавцы, все умники, все богатые, все друг другу братья. Но только стоит появиться Евиным дочкам, всё разладится. Мужики начнут друг перед другом выпендриваться, кичиться да корчиться. До мордобоя дошло бы — точно! А сейчас красота! В общем, где тонкое, там начинается Восток.

Заметив мой открывающийся рот, тот предостерегающе поднял ладонь.

— Сухов прав по-своему, я по-своему. Тонкое не в смысле прочности, а тонкое в понимании философии. Только здесь самый плюгавый мужичонка может показаться перед женщиной колоссом.

— Даже этот чайханщик?

Поставив пиалу на стол, ценитель Востока сделал замечание:

— Чего рот растянул? Твоя ухмылка подтверждает мой вывод — ты сухарь. Скажу по секрету, Лёша тоже сухарь, но тройной закалки.

Однако скоро ему пришлось спуститься с небес. На прощанье чайханщик, увидев в нас благодарных гостей, просил почаще захаживать, обещал молодого барашка и сногсшибательный плов. Федя клятвенно обещал. Пожимая тому руку, спросил неосторожно:

— Друг, а флаг зачем повесил?

— Как зачем? — засуетился и занервничал чайханщик. — Это символ нашей государственности!

Потом, воскликнув: «Йе!», подозрительно уставился на нас, по-тараканьи зашевелил усищами, спросил:

— Может, вы против власти, а? Может, флаг не нравится или, может, не любите нашего дорогого, глубокочтимого и мудрого Президента Ислама-ака?

Незаметно для патриота ткнув Федю под рёбра, льстиво проговорил:

— Ака, Вы не поняли! Он хотел спросить, почему только флаг, а где портрет дорогого Папы и другая символика. Вы на него внимания не обращайте, его только два дня назад из психушки выписали, да, видать, не долечили.

Поманив нас пальцем, ака пригласил пройти в подсобку.

— Вот Ислам-ака, — торжественно произнес он, показывая на портрет, — а вот символика с гербом и гимном. Я истинный патриот Республики Узбекистан!

— О, это очень ценное качество. Вы просто молодец! Да, ещё по-русски говорите чисто.

Толстяк поморщился.

— Э-э, надо скоро забывать этот язык. Мои дети, слава Всевышнему, на нём не говорят, только на родном — узбекском. В школе сейчас английский надо изучать, русский надо совсем убрать.

Осторожно, боком отойдя от портрета Папы, патриот обратил пылающий взор на моего товарища, решительно заявил:

— Тебе надо ещё долго лечиться!

И постучал пальцами в железную грудь Феди, затем по лбу.

Отъехав от чайханы, спросил москвича с иронией:

— Ну и как твоя философия о тонкости Востока?

Оскандалившийся товарищ, грубо ругнувшись, вопросил:

— И откуда столько мусора в голове этого обрубка?

— Объяснить?

— Попробуй.

Я сам часто заходил в тупик, общаясь с гражданами. Моё понимание вопроса может тебя не устроить, тогда поспорим. Советская власть под идею равенства и братства заложила бомбу замедленного действия и такую же бомбу, а может, и более крупного калибра, заложила в национальный вопрос, утверждая, что, если существует равенство народов, значит, родилось условие, при котором любая нация способна развиваться свободно, но по законам истории. Советская власть определила им национальность в границах, неосторожно очерченных Владимиром Ильичом. Внимательно посмотри на карту, и ты увидишь, что границы нынешних республик Средней Азии проходят по меридиану, параллели или просто по реке. В прошлом, живя в условиях феодализма на общей территории племенами и группами, они практически не подвергались гнёту со стороны больших и сильных государств. Национальный вопрос в тех условиях возникнуть не мог, он стал возникать в условиях единого государства под названием Советский Союз. При царе-батюшке было проще, никто им идеи не насаждал, не образовывал и не окультуривал. Почитай их газеты на досуге…

— Мне, братишка, читать их некогда, и мы не за этим свалились сюда. Ты лучше поменьше выделывайся, а побольше просвещай, — шутя заметил Федя, но я чувствовал, что ему интересно послушать мой бред.

— Ты что заканчивал? — спросил москвича.

— Я же тебе говорил, спецшколу КГБ.

— Это я помню. Образование какое получил?

— Московский политех.

— Вам преподавали философию, научный коммунизм, политэкономию…

— У меня по ним тройки были.

Вспомнив былые счастливые студенческие годы с прогулами, загулами, кутежами и бессонными ночами перед сессиями, бывший студент оживился:

— Не поверишь, на третьем курсе случай такой вышел…

Я его перебил:

— Федя, их газеты читать невозможно, предварительно не приняв слабительное. СМИ захлёбываются гневом, когда пишут о прошлом советском и о том, как они в тех условиях поголовно стремились к свободе, как они вели освободительную борьбу против колониального гнёта, как они мечтали иметь свою идеологию и свой путь развития. Их нынешняя идеология — обособление узбекской нации как великой, а это, ты понимаешь, ведёт к угнетению других народов, живущих на данной территории. Вот тебе и национальный вопрос! Не помню, на каком съезде КПСС говорилось, что в СССР достигнуто правовое равенство, что ушло в прошлое хозяйственное неравенство и что каждая нация имеет право на свою культуру, образование и науку. Федя, ты не помнишь, чьё имя носила Академия наук РСФСР?

Коллега порылся в мозгу, покусал кончик языка, почесал мочку уха и даже в поисках ответа зажмурил глаза. Не найдя его, поднял руки:

— Вот чёртова память, подвела.

— Тебя она не подвела. Она у тебя, как информационный фонд жизнедеятельности, в полном порядке. Академии наук РСФСР не существовало, а вот во всех союзных республиках они были, они существуют и поныне. Вот тебе и равенство. Хозяйственного равенства тоже не было. Был я еще тогда маленьким и сопливым, но помню, как с матерью ездили из Казахстана в соседнюю Узбекскую ССР за продуктами. В Узбекистан нескончаемым потоком из РСФСР шли эшелоны с лесом, стройматериалом, машинами, станками; из Казахстана сюда шло мясо и пшеница. Обратно, но не эшелонами, а частниками на машинах на российские рынки свозились арбузы и дыни, где те с наглыми рожами гребли лопатой рубли.

— Это «твои» бомбы сработали?

— Давно. Хлебнёт ещё проблем Россия с бывшими своими братьями. Но главную бомбу заложили в национально-территориальный вопрос.

— Не понял!?

— Вот ты русский, я и Лёша русские. Русских в России десятки миллионов. А назови мне, друже, свою столицу?!

Федя поскрёб затылок и протянул:

— Поня-я-тно. Народ есть, а своей земли и статуса не имеем.

— Да. И этот вопрос считаю главным. Исторический парадокс, которому нет логического объяснения, должен быть исправлен, иначе быть беде.

— А с этими как? — Федя кивнул за борт.

— У них главные события впереди: махровый национализм, экстремизм, сепаратизм.

— Прямо диалектика, как говорил когда-то товарищ Сталин.

— Нет. Диалектика предлагает развитие общества. Это же общество вопит на весь мир, что строят демократию, но живет по законам феодализма!

— Трудно?

В упор посмотрев на товарища, ответил:

— Их СМИ — аналог советских, где сплошь и рядом: «одобряем», «поощряем», «повысим план ещё на двести процентов», «рукоплещем любимому президенту» и, конечно, «клеймим позором прошлую ненавистную советскую власть». В первое время подходил к анализу прессы, как учили: разложить изложенное на части, проработать их и, синтезировав, получить ясную картину. Из затеи ничего не получилось. Тогда…

Резко нажав на тормоз, отчего Федина голова едва не пробила лобовое стекло, выскочил из машины. Подбежав к насмерть перепуганной, вросшей в асфальт девушке, заорал:

— Ты куда, коза безрогая, лезешь? Это машина, понимаешь, а не мужик?

Вышедший следом товарищ подошёл к готовой зареветь молодой и симпатичной, бережно обнял её за плечи и, пропев сладким голосом:

— Не обращайте на него внимания, он только недавно вышел из психушки.

Оторвал девушку от асфальта. Ехидно посмотрев на меня, интригуя на ходу и ведя коварные речи, повёл её через дорогу.

— Вы правы, милая барышня, ездить не могут, а за руль садятся. На таких надо в милицию заявлять и общественность на ноги поднимать. Вас как зовут?.. Вероника! Прекрасное имя, редкое… Идёмте, идёмте. Вот так, раз-два, раз-два… Да не смотрите Вы на него, псих он и есть псих. Я просто обязан после такого стресса справиться о Вашем здоровье. У Вас какой номер телефона?.. Ага… А ручки у Вас не найдётся?.. Вот спасибо! Так я позвоню?

Сопроводив взглядом задние формы нарушительницы правил дорожного движения, московский донжуан прокричал вслед:

— Я сегодня же позвоню.

Заняв место в машине, товарищ поцокал языком:

— Хорошая девушка, жаль, времени нет.

Слегка задетый за «психа», посоветовал ему стереть цифры с ладони.

— Ладно, ладно, сам знаю. Трогай давай, аксакал. И кстати, если думаешь, голова у меня чугунная, ошибаешься. Будь внимательнее, не хватало нам перед операцией в ментовско́й протокол попасть.

Углубившись в город, Федя внёс предложение продолжить прерванный происшествием разговор, на что я, кивнув на лобовое стекло, ответил:

— Может, перенесём разговор на потом? Сегодня я уже рисковал твоей головой.

Ощупав голову, Федя быстро согласился.

Высадив его в переулке, поехал на заправку. Под заглушку залив бак горючим, заполнил две канистры про запас. В десятилитровую ёмкость налил водопроводной воды. Проверив запаску, уровень масла, тщательно прибрался в салоне. Попросив у соседа шланг, подверг внешнюю оболочку железного коня водной процедуре и загнал его в стойло. На временную базу доехал на такси. Сдвинув щеколду, не тревожа слух жильцов противным железным скрипом петель, аккуратно открыл калитку. Василич, театрально восседая на матрасе, чихвостил на двух языках понуро стоявшего Самсунга. Лёша и Федя, облокотившись на железные перила, с интересом слушали крепкие выражения. Подойдя к высокому судье, поздоровался с ним за руку и, показав в сторону Петрухи, спросил:

В чём виновен сей гражданин?

Кипятясь, Василич объяснил причину своего негодования:

— Говорю этому обормоту, ребята скоро вернутся из города уставшие, пропыленные и ослабевшие, беги в духан, бери чем освежиться да подкрепиться. Денег дал.

Посыльный мальчик Петруха пробурчал:

— Хотел как лучше. Вон у Катьки спроси.

— Вот теперь сам будешь жрать эти помои и лакать свой «Узбекистон», — объявил приговор судья.

Взяв в руку пол-литровую банку кабачковой икры, в другую — бутылку вина, Василич снова вскипел.

— Сколько бутылок этой дряни взял?

— По две на человека, а Катьке пивка.

— Катьке, Катьке, — судья несколько понизил тон. — Взял бы лучше пятьдесят третий портвейн, всё лучше.

В действие вмешался Лёша:

— Да шайтан с ними, с этими пузырями. Человек хотел как лучше.

Вечер, по обыкновению, прошёл весело, но без нашего участия. После второй бутылки Василич пришёл в полное равновесие, больше не ругал Самсунга, Катьку называл невесткой, а нас — пацанами зелёными.

Покинув топчан, я выманил Катьку и, отойдя с ней в сторонку, внушительно спросил:

— Тебе дядя Слава близкий человек или напару с Самсунгом используете его?

Львица трущоб ко мне относилась враждебно. Исподлобья поглядев на мою колючую физиономию, отступила на шаг. Прижав кулачки к груди, красная как кетчуп разомкнула крепко до этого сжатые губы:

— Он мне как родной.

— Руки опусти, не на ринге, смотри мне в глаза… Врёшь, ты его боишься… А теперь слушай и запоминай, — приподнял пальцем её подбородок. — Нас с пацанами два дня не будет. За дядьку отвечаешь своей причёской. Без длительного присмотра его не оставлять, водку жрать умеренно и еду готовить. Ферштеен?

Освободив свой подбородок, львица наморщила лоб:

— Чиво?

Отвернувшись от испуганной Катерины, вернулся на топчан. Присев рядом с веселившимся Василичем, сказал:

— Нас с пацанами двое суток не будет, им отдохнуть надо от суеты городской. На рыбалку поедем на Сырдарью. Катьку предупредил, чтобы обед с ужином были.

Не артачась, тот дал «добро».

Посидев с полчаса, попрощался со всеми, а Катьке показал кулак.

Дома, завалившись на диван, что при Майке строго каралось, закинул руки за голову. Уперев глаза в потолок, сотрясавшийся от сапожного громыхания соседей и дробного топота собачонки, по привычке провёл «разбор полётов».

Порой не очень связанная, неудачно сформулированная ребятам моя позиция и, а это я сейчас осознал чётко, не оправданная ничем откровенность отозвалась височной пульсацией. Майка, добрая женщина, называла меня ослом, я же был более категоричен и назвал себя трансгалактическим идиотом, тупым «нарциссом», кривлякой и параноиком. Массируя «умную» голову, непроизвольно вызвал в памяти последний перед экзаменационными испытаниями разговор с куратором…

Войдя в мою комнату, присев на кровать, Павел Сергеевич спросил:

— Ты как относишься к рыбалке?

Поглощённый в изучение нудных параграфов, машинально отчеканил только что прочитанное:

— …Воздерживаться от оказания помощи любому государству, против которого…

— Полностью с тобой согласен, — рассмеялся Павел Сергеевич, закрывая «Международное право». — Так как насчёт рыбки половить?

— Согласен, но вот…

— Тогда на сборы десять минут. Машина у гаражей.

До места ехали два часа, большей частью по просёлочным дорогам. Павел Сергеевич оказался хорошим рассказчиком анекдотов. Зная их великое множество, поддерживал во мне бодрое настроение. Закончив рассказывать анекдоты, перешёл на красоты местной природы, преувеличивая её достоинства над другой флорой.

— Я, Коля, возвращаясь из очередной командировки, брал бутылку «Русской», хлеб, сальца, огурчики и уезжал в лес, поближе к речке. И чтобы недалеко располагалась деревушка с церквушкой.

Не подлаживаясь под вкусы начальства, выразил свое предпочтение и слегка поддел куратора:

— Мне больше степь по душе, ковыльно-золотая, пахучая, волнистая да широкая. А в лес подышать и поесть чёрного хлеба выезжал полковник Исаев Максим Максимович, он же Штирлиц.

Ничуть не обидевшись, Павел Сергеевич согласился:

— Ну и ладно.

К озеру подъехали с южной стороны. Не производя рекогносцировки, полагаясь на «хорошо клюет там, где нет рыбака», размотали снасти. Единственный спиннинг со старой катушкой поставили на самодельную, сделанную из проволоки подставку. По рыбацкому обычаю трижды поплевав на наживленный крючок, забросили удочки.

Догадываясь, что Павел Сергеевич вытянул меня на волю не ради удовольствий, всё же задавать вопросы, висевшие на кончике языка, не спешил.

Окинув озеро через солнцезащитные очки, вроде как задавая вопрос исключительно себе, куратор произнёс:

— Должна быть рыба, уверен!

— Я тiльки на Днiпру бачил велику рибу. У цем же багнище, мабудь жаби, змии, та водяний.

— Ну кто же сравнивает? — улыбнулся Павел Сергеевич.

И, закурив, протянул пачку мне.

— Проверяете? Знаете же, что бросил дымить. Через две тренировки бросил, когда лёгкие через все отверстия полезли и сердце в горле застряло.

— Это я отвлекаю тебя от тоски.

Наконец я решился:

— Пал Сергеич, вопрос можно?

Тот, проверив наживку, передвинув поплавок повыше, забросил леску чуть ли не в камыши. Отогнав табачным дымом мошкару, присел на складной стульчик. Задумчиво глядя на зеркало воды, не оборачиваясь сказал:

— Садись поближе, я тебе кое о чём поведаю.

Присев рядом, плюнув на удочки и обитателей озера, я обратился в слух.

— Во все детали посвящать не стану, работа в этом направлении продолжается, но кое о чём поведать можно, — начал Павел Сергеевич.

Мне нравилась его манера вести разговор — как можно меньше использовать профессиональный жаргон. Будь я на его месте, обязательно сотворил гранитно-холодное лицо, поозирался по сторонам, заглянул под воду, оббегал прибрежные кусты, взял подписку о неразглашении и только после этих действий вместо слова «работа» таинственно, сквозь щёлку губ, выдавил из себя слово «операция»; многозначительно почесав подбородок, процедил бы ещё тише: «под глубоким прикрытием».

Это, Коля, была моя вторая командировка, но уже в Пакистан. Работали мы по ядерной программе этой исламской республики. Работа шла тяжело. Местная контрразведка работала исправно и грамотно — выучка-то у них британская! В таких условиях наша легальная резидентура смогла, и за это ей спасибо, отвлечь на себя часть местных контрразведчиков. Наша небольшая группа работала автономно и без осечек. Самое сложное было — не сама конечная цель, к лаборатории мы всё же подобрались, сложно было перевоплотиться в добропорядочного, законопослушного пакистанца и не менее трудным — поверить в свою легенду, сродниться с ней. Представь меня бородатого, в шальварах, камизе, [4] с покрытой тюрбаном головой, торгующего на базаре всякой всячиной, спорящего с покупателем и не забывающего, что ты правоверный мусульманин, обязанный в час молитвы обратиться лицом в сторону Мекки, да сквозь прикрытые глаза наблюдать за своим товаром. Получалось у меня это хорошо, будь по-другому, сам понимаешь, не рыбачил бы сейчас. Недавно от вынужденного госпитального безделья почитал книжку одного писаки. Герой того романа — куда там Джеймсу Бонду со всей английской разведкой и контрразведкой! Послушай, какую характеристику он даёт своему герою, когда тот заканчивал непонятно какое заведение: «За время обучения зарекомендовал себя исключительно с положительной стороны. Храбр и инициативен. Имеет неординарные способности. Хладнокровен и беспощаден к врагам. Выдержан. Владеет несколькими видами единоборств, шестью иностранными языками. Стрелковая и физическая подготовка отличная. Проводимую Президентом РФ линию внешней политики понимает и одобряет. Честен, неподкупен. Обладает ценным качеством — сообразуясь с внешней обстановкой, способен быстро вжиться в образ и мыслить категориями общества страны пребывания. Холост. Государственную и служебную тайну хранить и оберегать умеет. Достоин направления в резидентуру США». Я, когда прочитал, смеялся до коликов. Каково, а? — имей мы таких сотрудников — горя б не знали. Выучил я эту характеристику и преподнёс нашим кадровикам как продукт чужого творчества. Кадровики наши, люди с юмором, спрашивают, у какой разведки, мол, такой «продукт» перекупил?

А парня того автор в Штаты отправил?

Мне было забавно наблюдать, как седеющий наставник по-ребячьи переживал нахальство автора суперромана о суперразведчике.

Отправил «нелегалом». За полгода тот сумел завербовать пару дюжин американцев. Кого только среди тех несчастных предателей не оказалось: артисты, журналисты, священнослужители всех конфессий, рабочие секретного завода, путаны и даже попался на крючок потерявший бдительность сенатор от партии республиканцев. К автору я не в претензии, допускаю, что это хороший, честный человек, который хотел из самых добрых побуждений окружить наши спецслужбы ореолом таинственности, показать сотрудников с высочайшим интеллектом, честными, исключительно патриотами. Однако, Коля, жизнь вносит свои коррективы. В нашей конторе случаются предательства — причины разбирать не станем. Огорчает и пугает непрофессионализм некоторых сотрудников, попадаются, увы, случайные люди, видевшие в нашей работе только романтику ухаживания за красивыми женщинами, дипломатическими приёмами с дорогой выпивкой, солидной зарплатой и статусом, но не желающие видеть в работе грязь и пот. Меня коробит, когда так называемые «блатники», закончив наши заведения, направляются в центральный аппарат, в заграничные представительства или в аналитику. От таких спецов вреда больше, чем пользы.

— Получается, я тоже по протекции?

Павел Сергеевич оценил мою колкость.

— Конечно, и о ней знают уже три человека.

— Виталий?

Наставник проверил мою память:

— Какое основное правило сотрудника нашей конторы?

Без запинки ответил:

— Знать только то, что тебе положено знать.

— Вот. И я, исходя из протекционизма, заткну тобой дырку, где красоту женщин под паранджой не увидишь; вместо дипломатических приёмов и контактов с интересными для работы людьми будешь задушевно беседовать за миской плова с бородачами-талибами; вместо дачи на берегу моря или озера в лучшем случае довольствоваться юртой на берегу Сурхаба.

— Вот спасибо!

— Как говорят на Украине, будь ласка! Я к чему затеял свою нотацию? Работая в Пакистане, в отличие от романного супергероя, я так и не научился мыслить по-ихнему. Даже борода не помогла.

Если у Павла Сергеевича манера не засорять разговор лишним, то у меня наоборот. Сам не знаю, для какой надобности выдал примитивную фразу:

— Мысль можно смоделировать, и тогда легче отразить стоящую перед тобой действительность.

Куратор озадаченно поскрёб висок и, не отвечая на глупость, продолжил:

— Твоё состояние и беспокойство понимаю, но не одобряю. Напряги память и вспомни наш разговор зимой в Москве: ЦРУ, насаждая своих сотрудников во всевозможные учреждения и организации европейских стран, поступает разумно. Владея информацией, они контролируют ситуацию, а значит, могут повлиять на неё в интересах своего государства. В бывших союзных республиках, теперь независимых, иметь нам нелегальную резидентуру глупо и не нужно. К тому же в девяносто втором году на алма-атинской встрече шефы разведок стран СНГ обязались не работать друг против друга. Но почему бы не иметь в проблемном регионе свою легальную пару «глаз» и «ушей»!

— Пал Сергеич, но в этих республиках имеются посольства с полным штатом сотрудников. Для чего тогда нужен военный атташе, в обязанности которого входит проведение агентурно-оперативной разведки? Кроме того, сотрудники посольства, кому это положено, должны владеть информацией по роду своей деятельности, общаясь с бизнесменами, политиками, представителями оборонного ведомства.

— Атташе, Коля, под «колпаком» какой-никакой, пусть примитивной контрразведки, и действия его ограничены. Общение же с представителями государственных учреждений мало что даёт.

Сменив наживку, куратор закинул обе удочки теперь в сторону от камыша.

— Может, там клюнет.

— Пал Сергеич, получается, что и «уши», и «глаза», как ни крути, будут заниматься деятельностью, подпадающей под статью.

Любая разведдеятельность является незаконной на территории иностранного государства. Известное выражение «предупреждён — значит вооружён» я бы несколько переиначил: «Имея на руках некую всесторонне обработанную информацию, предупредить политическое руководство своей страны для своевременного принятия им решения!» После исчезновения СССР в новых условиях появилась «неклассическая» возможность работы, и особенно на перспективу — это раз. Во-вторых, не только федеральная служба контрразведки должна пресекать поставки на территорию России наркотиков, оружия и бороться с экстремизмом. Это общая задача, и по этим направлениям у нас свои плюсы и преимущества, работая за пределами России. В-третьих, и касается непосредственно тебя: используя нетрадиционное «прикрытие», твоя работа на первом этапе не будет сводиться к сбору секретов, ими они не обладают; твоя задача — вжиться в среду, которая в каком-то виде близка к афганской, где тебе предстоит работать. Это будет вторым этапом, сложным и трудным. А пока шлифуй языки, вспомни их традиции и обычаи, проявляй разумную инициативу, получай гражданство и ни в коем случае не ставь свою безопасность под удар. Однако, имея сведения о любых возможных угрозах безопасности России, докладывай немедленно.

Достав очередную сигарету, Павел Сергеевич прикуривать не стал — не успел. Засуетившись, дрожащей рукой засунув пачку «Столичных» в задний карман брюк, таранным ударом языка вышиб сигарету изо рта. Катушка, освобождая леску, затрещала сорокой, на мгновение замерла и вновь завертелась. Остановив вращение механизма, рыбак дёрнул удилищем. Натянутая капроновая струна, тонко запев, вызвала своим колебанием частые и очень мелкие, быстро гаснувшие волны.

Помогать начальству не означает кричать, суетиться, причитать бабьим голосом и, бегая вдоль берега, давать советы. Помогать — значит не мешать, что я и делал, пересев со стульчика на корточки.

Всему есть конец, терпению рыбы тоже: подлодкой поднявшись на плавниковую глубину, чудище заскользило по воде, прошлось зигзагом, проциркулировало торпедой и резко ушло в толщу воды. Рыбак, оступившись и потеряв равновесие, перенёс вес тела назад. Растягиваясь в шпагате, зацепился подошвой за мягкую от недавно прошедшего дождя землю, пробороздил её, но сползания не остановил. Удерживая спиннинг обеими руками, совершил грубую ошибку, какую допускают неопытные лётчики, задирая нос самолёта на большие углы атаки. Ещё больше откинувшаяся спина устойчивости не придала. Задняя нога подогнулась, застучала, попыталась своим носком колом вбиться в почву. Эти грубые действия привели к ожидаемому результату: тело приняло горизонтальное положение и, подчиняясь физическим законам, ринулось к земле, а его хозяин успел издать звуки, напоминающие рёв раненого боевого слона. Взлетевшее в паре с Павлом Сергеевичем удилище вертикально спикировало и своим основанием врезалось в ил. Леска, более не удерживаемая озёрным дебоширом, мягкой паутиной легла на заросли. Оперевшись на руки, неудачливый рыбак встал, шмыгнул носом, полез в карман брюк. Намокшая пачка, истекая жёлто-ядовитой влагой, выглядела неаппетитно. Забросив табачно-бумажное месиво, рыбак омыл руки, окинул озёрную рябь, досадливо сплюнул:

— Ты видел, какая рыбина была? Килограмм на десять, не меньше. Может, щука была, как думаешь?

Соболезнуя такой потере, я заверил, что зверюга была весом намного больше.

Куратор погрозил пальцем:

— Подхалимничаешь?

Большая рыба своим вниманием нас обошла, зато мелочи за два с половиной часа наловили сковородки на три, и после чего решили свернуться. Заехав в небольшой посёлок, отыскали магазин, в котором кроме пожилой продавщицы переминались трое местных жителей — мрачных и небритых. Пропитыми, полными тоски голосами те униженно клянчили в долг пару бутылок водки.

В машине, облокотившись на руль, разминая сигарету, Павел Сергеевич возмутился:

— Страну в кабак превратили! Этим сукиным сынам тридцати лет нет, а рожи — только цээрушников пугать. Будь моя воля, загнал бы я этих пропойц в строительные части, пусть пользу приносят. Ведь позорище-то какое!

Выразив своё негодование, запустил двигатель, резко вжал педаль газа в пол; я же, открыто посмотрев на часы, откинулся в кресле.

Включив скорее по привычке приёмник, куратор похвалил мой жест:

— Грубо, зато честно! Однако добавить к тому, о чём говорил сегодня и раньше, значит повторяться.

— Мне, Пал Сергеич, не хочется оставлять вопросы самому себе. Согласен на повтор.

И выдержав паузу, вопросил:

— Может, мне ещё поучиться?

Посигналив стайке голосующих женщин, куратор подбодрил меня:

Твой армейский стаж, годичные курсы военной контрразведки, здешние спецкурсы — багаж вполне приличный. Опыт придёт на практической работе.

Некоторое время ехали молча, каждый загрузив голову своими мыслями.

Первым молчание нарушил Павел Сергеевич. Сказав:

— Шаблонных комсомольско-партийных фраз не жалую, не люблю демагогию «ура-патриотов», видевших во всех наших бедах только вражескую заокеанскую руку.

Хитро посмотрел на меня, пытаясь уловить, «зацепил» ли его подопечный суть странно построенного предложения.

Я «зацепил» и, глядя на куратора, сказал:

— Но многое, о чём мечтал Аллен Даллес, стало реальностью.

— Да, — кивнул куратор, — именно такую Россию хотел видеть родитель ЦРУ, где предательство выдают за добродетель, пьянство народа — за его традиционную культуру, извращённую пошлостями и цинизмом литературу нам преподносят как новизну, ссылаясь на требование времени; наркоманию молодёжи выдают за временное баловство и моду. Взяточничество чиновников окрашивают ореолом удали, удачи и геройства, а неспособность наших политиков взвешенно принимать важные для страны решения принимаем за лёгкие просчёты. Причитать: «Ах, это коварное ЦРУ», «Ах, этот Горбачёв, продавший Союз Западу», предоставим другим. Мы, Коля, профессионалы, и наша задача — работать днём и ночью.

Хитро прищурившись, куратор неожиданно спросил:

— Какой девиз у десантников?

— «Никто — кроме нас!»

— Этот девиз должен быть нашим вторым девизом!

[1] Ныне улица Богишамол.

[2] Большое спасибо, хорошая девушка. (узб)

[3] Пожалуйста, товарищ. (узб)

[4] Рубаха.

Глава 18

Утро выдалось ясным. Лёгкий, наполненный горной свежестью ветерок, нежно шепча, поглаживал яркую листву деревьев, теребил занавески открытых окон и заглядывал в жильё спящих горожан, проходил на бреющем по зеркалу воды неглубокого арыка. Воробьи, сидя на земле стайками, громко спорили, не забывая при этом прочищать клювики, а двое самых бойких, видимо, руководителей кланов, прыгая друг перед другом, вертели головками и призывали в свидетели своих бойцов. Подскакивая на расстояние удара, те вновь разлетались, а сойдясь, посылали противнику ругательства. Знакомый всей улице рыжий котище с порванным в драке ухом, покрытый боевыми шрамами, промышлявший разбоем и грабежами кладовок в частном секторе, похититель цыплят, любимец окрестных кошек всех возрастов и мастей, гроза наглых молодых котов, поджав уши и нервно играя хвостом, притаился за трубами.

На мое:

— Привет, разбойник!

Кот негодующе обозрел меня своими дикими глазищами, дёрнул усищами. Страшно ощерясь и зевнув, показал острые клыки, тихо прошипел «Мяу». То ли это было его обычным приветствием, то ли он советовал мне поскорее удалиться и не мешать утренней охоте, но задирать его больше не стал. Уделив мне достаточное внимание, кот поджался, распластал хвост, изготовился к атаке на беснующихся главарей.

— Братки! — обратился к пернатым. — Ну кто «стрелку» забивает на утро, да ещё в таком людно-кошачьем месте?

В гараже, пожав руку сторожу и услышав от него:

— Куда это ты в такую рань?

Ответил:

— К тёще на блины.

Обнюхав машину со всех сторон, погладил бока, постучал носком по колёсам. Забравшись в салон, вынул из сумки небольшой транзисторный приёмник, термос, специи, ложки и даже крупу. В багажник загрузил три спиннинга, пакет с луком и картошкой. К переулку подъехал точно в указанное время.

— Ас — саляму алейкума, — на арабском приветствовал товарищей.

— Ва — алейкум ас — салям, — пробухтел Федя, пружинисто присаживаясь рядом.

Лёша, нырнув в дверь дельфином, плюхнулся на заднее сидение и, не утруждая себя арабским, ответил на приветствие на русском:

— Доброе утро. Поехали, но не гони.

— Хоп, ака, — кажусь бодрым и весёлым.

Выжав сцепление, старательно, как при сдаче экзамена по вождению, включил передачу.

— Как Василич?

Постучав по моему плечу, Лёша сказал:

— Ты бы обработал дядьку, пропадёт хороший человек.

— Не пропадёт. Постараюсь уломать его уехать на родину.

Свернув на улицу Нукусскую, переместил вынырнувшее из-за хребта солнце за спину и, как мне показалось, очень профессионально осмотрел через зеркало заднюю полусферу. От москвичей такая топорная работа без внимания не осталась. Федя, с присущей ему теплотой, тихо проявил озабоченность:

— Хвост заметил или девочек?

— Я…

— Не дрейфь, Коля! Как говаривали на партсобраниях, поставленные задачи будут нами выполнены с опережением срока. А хвоста за нами нет и быть не может.

По проспекту Дружбы народов миновали ипподром, выехали на бетонную дорогу, считавшуюся стратегической при прошлой власти.

Базар бывает не только в строго определённых местах. Базар бывает вдоль автомобильных трасс. Возникает он, как правило, весной, куда с близлежащих сёл частники несут свой витаминный товар. На таких базарах нет прилавков и базаркома. Роль последнего исполняет лицо, обличённое исполнительной властью и одетое в укропного цвета милицейский мундир. Налив для устрашения кровью глаза, выдвинув подбородок вперёд, положив руку на пустую кобуру, сержант (как правило!) приступает к сбору дани. Покончив с этим, власть имущий рэкетир, устало подняв левую руку, опускает её вниз, давая разрешение на уже законное незаконное предпринимательство. По этому сигналу торговые люди, суетясь, горланя и отталкивая конкурентов, несутся к первым покупателям: пассажирам автобусов, владельцам личного автотранспорта и перекупщикам.

Разложив тазы, продавцы черешни, вишни, клубники, первых яблок и абрикосов, соблазняя десятипроцентной скидкой, зазывают покупателей.

Свернув на обочину, обратился к своим пассажирам:

— Берём только фрукты в твёрдой оболочке.

— Почему не клубнику? — удивился Федя.

— Ты знаешь, чем её удобряют?

Выходя из машины, тот сознался, что окончил совсем не сельскохозяйственный институт и химию в школе учил поверхностно. Пока я ему докладывал о сорте удобрения, коим подпитывают клубнику, о её вреде для здоровья, к нам бросилось несколько огородников. Федя, сняв с тазика красивую, ярко-красную ягоду, потребовал у паренька сертификат и другие доказательства, что клубника, выращенная на его участке, не состоит на половину из дерьма. После моего синхронного перевода парень стал клясться, что навоз использовал коровий, а не собственный, что растил клубнику с любовью и что он сам ежедневно пожирает по два килограмма ягод.

Отстранив тазик вместе с незадачливым продавцом в сторону, Федя весь подобрался, сузил глаза, на мгновение показал зубы. Мягко, по-тигриному ступая, перенёс ноги след в след. Остановившись, чуть вытянул голову вперёд, потянул через подрагивающие ноздри воздух. Кивком головы приняв для себя решение, выставил назад ладонь лопатой, промолвил:

— Давай деньги.

Не понимая его намерений, дал требуемое. Прикрыв его тыл, потащился следом. Дойдя до конца шеренги продавцов, товарищ остановился перед молодой, смазливой девушкой в длинных до пят бордового цвета штанах и атласном платье. Голова, прикрытая вышитой тюбетейкой, из-под которой змеями свисали десятки тонких косичек, покоилась на лебединой шее. Заглянув на самое дно её глаз, москвич дьяволом пощекотал невинную девичью душу. Испепелённая внутренним огнём, девушка вздрогнула, склонила головку набок. Наморщив лоб, пыталась осознать происходящее и понять до сих пор неизведанное чувство, от которого подгибаются колени, а в низ живота накатывается сладко-щемящая густая волна. Непроизвольно пройдясь ладонями по своим бёдрам, девушка вздрогнула, пошатнулась. Подняв глаза, упёрлась в кинжальный, проникающий до дрожи взгляд нашего товарища. Обнажив влажные зубы из-под полураскрывшихся губ, красавица заскользила расширенными зрачками по Фединой фигуре вниз, подалась вперёд.

Дальше, как при замедленной съёмке: Федя, не считая денег, передал их девушке. Та, присев, подняла ведро с черешней и, не чувствуя тяжести, передала товар. Медлить дальше опасно! Отобрав ведро, развернул товарища вокруг его собственной оси на сто восемьдесят градусов, взял за локоть, отбуксировал в сторону машины. Повернув голову в сторону девушки, молча посоветовал: «Катись со своим ведром!» Советом девушка пренебрегла, она послала мне просьбу глазами:

Зачем, о чужеземец, терзаешь душу мне,

Сгораю страстью я в бушующем огне,

Верни его, молю тебя, верни,

Не будь жесток ты к девичьей любви!

Предвосхищая с её стороны бурю, просемафорил:

Ты что, коза, в своём ли ты уме?

Что просишь Фёдора навек отдать тебе,

То не любовь в тебе пылает, только страсть,

Рассудок твой попал под чёрта власть!

Не ответив, огородница показала мне розовый лепесток языка, сплюнула и принялась дальше завлекать и арканить легковерных чужеземцев, на крайний случай столичных жителей.

В машине сказал товарищу, что он переплатил в несколько раз и что старое ведро она оценила как новое. Сплёвывая косточки черешен в кулак, тот заявил, что я жмот и за ведром не разглядел женскую красоту.

Обидевшись на «жмота», обвинил товарища в слабости:

— Такие, как ты, сыпятся на красотках!

Любитель фруктов прикрылся самоуверенностью:

— Мне, дорогой товарищ, «медовая ловушка» [1] не грозит.

В нашу шутливую перепалку Лёша не вступал, он внимательно изучал карту. Наконец, подняв голову, спросил:

— Маршрут продумал?

Обогнав груженный кирпичом самосвал, хвастливо заявил:

— Даже два. Основной через Карши, запасной через перевал Тахтакарага на Шахрисябз.

Поползав по карте, старший группы выбрал основной маршрут. Откинувшись на спинку сиденья, тот расслабился. Федя, наевшись черешни, с интересом разглядывал пролетавший мимо ландшафт. Хватило его на несколько километров, после чего Федя заявил, что хочет безумно есть.

— Повторно пересечём казахскую границу, и через десять кэмэ к твоим услугам, сэр, будет приличная харчевня, — успокоил товарища. — Я, когда ездил в Джизак, всегда там перекусывал.

До Чиназа рассказывал аудитории, как и кто строил эту дорогу, как для проверки прочности обкатывали её танками, какие объекты построены вдоль неё. Показав рукой вперёд, воскликнул:

— Впереди река Сырдарья, в бывшем общая для всех живущих по её течению! Сейчас её называют рекой раздора. Не раз из-за воды возникали конфликты, которые и впредь будут возникать.

Въехав на мост, Федя кивнул в сторону левого берега:

— Смотри-ка, мужики с удочками! Рыба, что ли, водится?

— Ещё какая! Сом килограммов на сто, сазан по десять-пятнадцать кило, толстолобик, краснопёрка, судак, жерех, змей-голова…

— Не забудь добавить к ним крокодилов и бегемотов, — съязвил товарищ.

— Будем ехать назад, заедем на Чиназский рыбный базар, увидишь. Мы, кстати, Василичу должны подтвердить факт рыбалки.

Через несколько минут провещал голосом стюардессы:

— Уважаемые пассажиры. Наш гравитоплан пересекает границу иностранного государства — Республики Казахстан. Приготовьте ксивы.

Лёша приоткрыл глаза и снова их сомкнул, а любознательный Федя, повертев головой, разочарованно протянул:

— А где юрты? Где верблюды? Где киоски с кумысом?

Его игривое настроение не поддержал:

— Казахстанцам сейчас не до романтики.

— Казахам, — поправил товарищ.

— Казахстанцам, — упрямо повторил я. — Назарбаев отрицательно относится к идее этноцентризма, для него все живущие в Казахстане народы — казахстанцы. А вот некоторые без устали, смакуя каждую букву, очень экспрессивно произносят: «Мой узбекский народ», не думая, что это может послужить источником межэтнических конфликтов.

Как и вчера, погрузился в топкое болото узбекской политики и всплыл из него, когда колеса «жигулёнка», отсчитав последние метры казахстанского участка, снова въехали на узбекскую сторону. Основательно подкрепившись в придорожной чайхане, двинулись дальше.

Объехав Самарканд, взяли курс на Карши. Ничем не примечательный пейзаж утомил даже Федю. Насколько позволяли ноги, он вытянулся, по-бульдожьи зевнул и попросил не докучать ему болтовнёй.

Жара усиливалась и нагнетала дрёму. Остерегаясь отключки, потёр глаза, помассировал виски. Включив приёмник, убавил громкость и, шаря в эфире, тихо чертыхнулся. Заунывные мелодии и песни бодрости не принесли.

На секунду выйдя из дрёмы, Федя заявил, что если мне желательно общение, то он советует отключить музыку и мило побеседовать самим с собой, что я и делаю, задав вопрос: «С простыми задачами я сталкивался не раз, но решать подобную не приходилось. Как её решить? Как получить знания об объекте?»

От напряжения извилины обоих полушарий зашипели, задымились, вызвали головную боль. Машинально сбросив газ, посмотрел на соседа справа.

«Эврика! Ну чем Федя не загадка? Разрешить её сложно, но можно, применив нестандартные методы. Отсюда вытекает, что задача, стоящая перед нами, нестандартная».

Постучав по темечку, открыл доступ к глубоко запавшей в недра памяти информации и отразил её мыслями.

«Итак, чтобы решить такую задачу, её необходимо структурировать. Имея проблемную ситуацию, формулируем саму проблему, затем создаём информационно-вероятностную модель, облегчающую исследование объекта — оборотня с погонами пограничника по имени Мурод. Исследовать можно, применив дедукцию, используя некоторые методы. Лично мне больше по душе метод аналогии: где-то, когда-то такое или почти такое уже было. А вот дальше предфинишный этап, и он наиболее сложен: проверив имеющиеся факты, создать достоверную модель просвеченного со всех сторон объекта. Вот шайтан! Ну как можно преобразовать минимум информации и оказаться в огромном информационном поле? Хотя… Если этот минимум поделить еще на элементы, то можно обозначить такое поле. Но для этого нужно время. Работа эта долгая, кропотливая. Её я пытался проделать не так давно в домашней тишине. В том круге, поделённом на секторы, смог закрасить только один из них — Малику».

Приближающийся шум сравнительно большого города не вывел москвичей из состояния полусна. Въехав в столицу Кашкадарьинской области с севера, поплутав по улицам, выехал к центру. Определив по указателю направление на выезд, громко скомандовал себе:

— Командир, проходим поворотный пункт. Время 15:10. Разворот влево на курс 120°.

Изменив голос, пробасил:

— Понял, штурман, курс 120°.

Лёша, прогнав липкий сон глотком крепко заваренного зелёного чая, улыбнулся:

— Скучаешь по авиации, безлошадник?

— Ещё как! Она мне по ночам снится…

Федя фыркнул:

— А чего не девы?

Упрекать его в бездушии не стал. Обернувшись назад, доложил:

— От Карши до Термеза двести двадцать километров, часам к двадцати при такой дороге будем на точке.

— Нет, — Лёша, сложив карту квадратом, подал её мне, — заночуем. Место по карте выбери сам, но, думаю, на берегу Шерабада будет лучше всего.

Привал у реки выбирали долго. Пока товарищи осматривали небольшую площадку, я отправился на берег. Облепив крючки хлебом, забросил все три спиннинга.

Ребята оказались мастерами по разбивке лагеря: разостлали брезент, натаскали сухого топлива, подготовили место для костра, подвесили над ним котелок. Посмотри кто со стороны, ничего интересного — обычные «дикари».

Послонявшись по берегу, Федя присел рядом, стал подтрунивать:

— Ну и зачем ты спиннинги забросил в такую муть? Давай лучше наловим лягушек, да приготовим из них фрикасе. Можно змей наловить, пожарить с картошкой. Чего молчишь? Или боишься пропустить поклёвку?.. Вот чудак!.. Ну как взрослый человек может любить рыбалку, объясни?

Не дождавшись ответа, товарищ пружинисто поднялся и пошёл к стоянке, где Лёша, распластавшись на брезенте, делал вид, что читает газету.

Рыбалка! Сколько в этом слове поэзии и музыки для огромной части славного рода человеческого. Рыбак — это особая каста, и это не просто человек с удочкой. Это личность! Общество рыболовов повязано уставом и насквозь пропитано традициями. Оно имеет свою идеологию и свою структуру. Эта общность делится на три группы: бывалых рыбаков, опытных и начинающих. Начинающий, пока ещё не рыбак, но эмбрион рыбака, решивший окончательно и бесповоротно порвать со скучным прошлым, к посвящению готовится тщательно. Со страхом и в то же время с нетерпением ожидая выходные дни, заранее волнуется, просит совета у имеющих опыт, не обедает, а только курит, раздражённо смотрит на часы, не доверяя точности их хода. В пятницу, удрав с работы сразу после обеда, несётся в магазин «Рыболов». Глаза у него лихорадочно блестят, всё ему хочется приобрести: японскую леску и катушку, причудливой формы грузила, диковинные поплавки, крючки всех номеров и блёсна, удилища, садок и сеть китайского производства. Счастливый, с покупками, не дожидаясь автобуса, ловит такси. Остановившись за квартал до своего дома, высоко поднимает голову, выставляет напоказ снасти и неспешно, уняв волнение, проходит мимо сидевших на скамейке старушек. Вежливо поздоровавшись, слегка кланяется и, хотя его никто не спрашивает, заявляет:

— Друзья на рыбалку зовут!

Соседки кивают в знак одобрения, а когда тот скрывается в подъезде, вспоминают прошлое:

— Мой тоже вот так, как этот, всё на рыбалку убегал, лишь бы дома выходные не проводить со мной. А я ж тоже молодая была, да красивая…

Вторая ей вторит:

— Я бы на месте правительства запретила всякую рыбалку. Пускай мужья дома сидят, да на нас глядят.

Дома тот не находит себе места. На приглашение жены отобедать он отвечает, что завтра обещают безоблачную погоду. Приехавшая погостить тёща крутит у виска пальцем и советует дочери свозить своего любимого зятя к психиатру. Ночует он за кухонным столом. Часто вздрагивая, сквозь ночную завесу всматривается в циферблат часов, тихо ругается. Истомившись ожиданием, встаёт за час до звонка будильника. Не включая свет, делает огромный, толщиной в четыре пальца бутерброд с колбасой и, не чувствуя вкуса, по-пеликаньи его проглатывает. Натыкаясь на стены, опрокидывая кухонные стулья, пробирается в прихожую. Экипировавшись, тяжело опускается на корточки, ощупью находит спиннинги, прижимает их к груди. Дёргая леску, вызывает звуки, под которые шаманы призывают добрых духов. На это треньканье выбегает испуганная жена, а из зала слышится угрожающий рык тещи. Всё! С этого момента ОН пропащий для семьи муж и отец: супруга будет вынуждена ходить в театр и кино с соседкой или подругой; дети, оставшись без отцовского надзора и ремня, будут приносить со школы двойки, фингалы и приглашения к директору.

К величайшему огорчению, среди носящих усы, бороду и лысину находится небольшая, разобщённая меж собой группа отщепенцев, высмеивающая и презирающая чуждую им организацию рыболовов. Эта группа объединена только одним интересом — аморальным. Субъект, пользуясь отсутствием доверчивого, любящего супруга, заводит с его женой роман. Услышав от той по телефону: «Мой рыбачок-дурачок умотал на два дня на озеро!», любовник криво усмехается. К вечеру его ухмылка исчезает, и на смену ей приходит тоска и тревога. Купленный утром букет кажется веником, шампанское — кислой бурдой, разломанная плитка шоколада своими осколками представилась знаком судьбы. Поникнув головой, зажав её руками, раскачиваясь и мыча, он начинает осознавать, что зря потратил столько лет на бессмыслицу и, что самое главное, где-то там, на речке или озере, среди весёлых и добрых рыбаков…

Сначала медленно и плавно удилище несколько раз пригнулось, затем резко своим концом окунулось в воду. По всем правилам подсёк, и через четверть минуты на берегу, колотя хвостом о землю, заплясал килограмма на два сазан. Отдыхающих на брезенте будто ветром сдуло. Охая и ахая, Федя описывал вокруг рыбы круги; всегда сдержанный Лёша на этот раз не удержался и, выбив из себя: «Ух ты, ну надо же!», присел, погладил рыбьи бока, осмотрел жабры. После второй моей удачи Федя не выдержал и принял участие в ловле. За полчаса ему посчастливилось поймать двух сазанов килограмма на полтора каждый. Бурно выражая свои эмоции, заверил меня, что все испытанные до этого удовольствия в сравнении с этим — ерунда, что теперь всё свободное время будет посвящать только рыбалке и, уйдя на пенсию, купит дачу на берегу Клязьменского водохранилища, хорошие снасти, сапоги и брезентовый плащ.

— Плащ с сапогами-то зачем? — удивился я.

Федя развёл руками.

— Сам не знаю. В кино такое видел.

Готовить уху вызвался Лёша, и она получилась отменной. Помня правило, что посуду моет тот, кто крайним зачерпнет дно котелка, я сказал: «Дякую пана за юшку» и заторопился на берег. Лёша, тоже, видать, знакомый с «морским законом», положил ложку и, сославшись на неотложные дела, полез в машину.

Не ожидавший такого подвоха, Федя с удовольствием вытянул из котелка кусок рыбы, поднёс ко рту, но, раскусив наш манёвр, крикнул в мою сторону:

— Эй, постой. Стой, говорю. Ты куда?

— Ночью крупная рыба гуляет.

Сплюнув в мою сторону, обернулся к машине.

— А у тебя какие дела могут быть?

Не получив ответа, сказал, что товарищи так не поступают и что теперь в отместку все куски рыбы, причём самые крупные, сожрёт сам.

Ночная рыбалка оказалась вполне удачной. Обложив добычу прибрежными водорослями, отправился на боковую. Лёша, неслышно дыша, уже спал на заднем сиденье. Федя, лёжа на брезенте и укрыв голову майкой, отбивался от комаров, называл их вампирами, а также конченными националистами.

Кое-как устроившись на двух передних сиденьях, стращаю товарища:

— Тут змей полно, не боишься?

Глухим голосом товарищ вдребезги разбил мои надежды:

— Не боюсь. В Индии их поболее будет. Главное — их не раздражать. Всё, отстань.

Будильник наручных часов не понадобился. Дневное светило, пройдя пустыню Такла-Макан, втиснулось меж хребтов Кандартаг и Узункыр. Достигнув Западного хребта на Памире, осветило, к радости путников, перевалы Сарытош и Акбайтал, заглянуло в высокогорное озеро Каракуль. Заискрившись лучами на пике Революции и Коммунизма, левым крылом нарушило границу соседнего Афганистана. Проскользнув по Сафетхирским горам, оказавшись на семидесятом меридиане и окунувшись в переплетение нескольких рек, прошлось по долине. Взмыв до двухкилометровой высоты, перевалив через хребет Бабатаг, светило замедлило полёт. Зависнув, прожектором пошарило по ущелью «Железные ворота» и, наконец, залило розовым светом округу, поглощая утренние сумерки.

Таинственная, полная пугающих звуков и шорохов ночная жизнь уступила место привычному явлению. Вся живность, предпочитающая тьму свету, пряталась в норы, расползалась и разлеталась, в том числе и комары. Эти кровопийцы, объединённые в эскадрильи, полки и дивизии, построившись в боевые порядки, строго его выдерживали; ведомые хорошим штурманом и грамотно маневрируя, выходили точно на цель. Рассредоточившись на боевом пути, включив прицелы-тепловизоры, издавали устрашающие сигналы. Достигнув расчётной точки, пикировали, нанося точечные удары и удары по незащищённым площадям. Закончив ночные полёты-налёты, оставив в воздухе единичные дежурные силы, уходили к месту постоянной дислокации — поросшему растительностью берегу.

Лёжа буквой «зю» и на всякий случай прикрыв голову, дурным голосом дневального я заорал:

— Рота, подъём! Боевая тревога!

Теряясь в догадках, подозревая товарищей в мягкости нравов, перевернулся на живот: метрах в пяти, стоя на задних лапках, жёлтый суслик с наисимпатичнейшей мордочкой внимательно крутил головой, оценивая угрозы. Опасность он увидел со стороны приближающегося к машине Феди. Млекопитающее, тонко пропев, припало к земле и, быстро перебирая лапками, бросилось вверх по небольшому склону. Налив из термоса едва тёплый чай, товарищ смачно отпил. Потянув носом разнотравный настой воздуха, пристыдил меня:

— Поражаюсь я тебе. Спать в такое утро может человек отсталый, необразованный, некультурный. Ты в школе учился?.. Молчишь!.. Уверен, что плохо учился, и значит, тебе неведомы уроки по природоведению и ботанике.

Сделав еще глоток, Федя спросил:

— А чего это ты недавно орал, будто скорпион в задницу ужалил или змея за ухо цапнула?

Пока я думал, как ответить, Федя показал вправо от себя и полулегальным голосом промолвил:

— Я тебе не зря про змею сказал. Хочешь посмотреть на настоящую, взрослую гюрзу? Лёша за ней из засады наблюдает… Идём, только тихо.

На большом сером камне, нежась и купаясь в утренних солнечных лучах, лежала полутораметровая, в руку толщиной, с копьеобразной головой узорная лента.

— Какова красавица! — восторженно прошептал Лёша.

Испытывая лёгкую дрожь, я поднял с земли увесистый камень. Прикинув его вес, заикаясь, произнёс:

— Попа-падись такой на зуб!

Дремавшая рептилия упруго дёрнулась, ощупала раздвоенным языком пространство. Холодные глаза-пуговицы вспыхнули бешеной злобой. Предупредив своим страшным насосным шипением, что готова за себя постоять, исполнила танец смерти. Восхищенный бойцовским характером гюрзы, Федя воскликнул:

— Ничего не скажешь, характер! Но мне всё же больше по душе танец кобры. Гюрза не может так танцевать. У кобры танец особый. Сначала она поднимает тело на треть своей длины, распускает капюшон, зыркает на тебя и вроде как улыбается. Потом начинает раскачиваться, будто стриптизёрша…

Трясясь холодцом, перебил Федю:

— А эф-фа?

— Эфа подлая. Сама небольшая, а яду не меньше, чем у гюрзы. Та стерва, как женщина, старается цапнуть без предупреждения, втихую. В ней что примечательно, так это передвижение боком и как бы кольцами. Заявляю, товарищи офицеры, официально: кобра — королева всех змей.

Между тем гюрза, не дождавшись нашего бегства, нырнула в каменную щель.

Увидев в моей руке камень, Лёша пристыдил:

— Коля, она в своем ареале, и лишние здесь — мы!

— Да я…

— Ага, работа такая, мочить всё и всех, — пресёк моё оправдание Федя.

Перекрёстное воспитание длилось целую вечность и закончилось на стоянке мини-лекцией.

— Ты пойми, если каждый, не обижайся, вроде тебя будет при виде представителя дикой природы хвататься за камень, дубину или ружьё, то тогда, друг разлюбезный, на Земле останутся одни хомо сапиенсы, а к ним всех причислить не могу. От этой змеи пользы на порядок больше, чем от термезского полковника. Первая даёт сырьё для фармацевтики и жрёт грызунов, короче, приносит пользу. Второй же травит наркотой себе подобных ради наживы. Ну и где знак равенства между ними?

Добить меня полностью не дал Лёша. Сказав:

— Будем считать, что теперь Коля будет первым среди первых в защите животного мира.

Разлил по стаканам остатки чая, с сожалением потряс термос, подал его мне.

— Будет возможность, зальёшь чаем, только зелёным. Выезд в девять. Если есть вопросы, давай сейчас.

Жуя галету, ответил, что вопросов нет.

Выехали с некоторой задержкой. Наблюдая за движущейся военной колёсной техникой и парой вертолётов, взявших курс на север, спросил товарищей:

— Куда думаете?

— Вертушки, скорее всего, к перевалу Чок-Чар, а колёса — к Дербенту. В Таджикистане снова напряжёнка! — проводив глазами вертушки, ответил Лёша и, осмотрев своё воинство, скомандовал:

— По коням!

До Шерабада доехали, пристроившись в хвост «Москвича», багажник которого был доверху забит мешками со свежими овощами. Сохраняя дистанцию, сопроводили его до базара. К подъехавшему сельчанину, тряся огромным животом, бросился перекупщик. Предложенная цена земледельца не устроила, но толстяк доказывал с пеной у рта, что цена хорошая и большую никто не даст. А если тот хочет сам торговать, то пусть только попробует! Последнее предложение сопровождалось угрозами и бранью. Что оставалось делать дехканину? Безнадежно махнув рукой, тот согласился. Сию же секунду к машине по щелчку пальцев перекупщика кинулись двое грузчиков. Произведя расчёт с земледельцем, толстяк посадил за прилавок жену и двух малолетних детей, пригрозив, что пересчитает каждый сум. Вытирая пот с шеи, лба и поросшей волосами груди, отправился в стоявшую недалеко забегаловку, потому что чайханой её назвать было нельзя.

Чайхана в городе отличается от чайханы сельской. Городская больше похожа на столовую или на местный лад — ошхону, со столами, стульями, официантками, где подают не только чай, но по желанию — чего покрепче. В такой «а-ля» чайхане-обжорке идёт простое насыщение желудка.

В кишлаках же ещё сохранились традиции, и народ туда шествует обычно вечером, а не бежит с самого утра. Сняв обувь, посетители, удобно рассевшись, возносят молитву Небу. Трижды плеснув чай в пиалу и трижды возвратив его в чайник, дожидаются, пока чаинки осядут и напиток настоится. Первую пиалу подают старшему, только не по чину, а по возрасту. Попивая чай, заводят степенную беседу, делятся новостями с «большой земли», дают советы. В чайхане не принято ругаться, ссориться, завидовать и сплетничать. Увы, таких уголков остаётся всё меньше, и лишь где-нибудь высоко в горах или в затерянном среди солончака кишлаке жители стараются сохранить хорошую традицию.

Со словами: «Когда ещё придётся пожрать!» Федя потащил нас в ошхону, где, отдуваясь и пыхтя, наливался чаем и наполнялся пловом перекупщик. В темпе расправившись с едой, мои товарищи молча удалились. Выждав некоторое время, я расплатился, отпустил пару комплиментов девушкам-официанткам и покинул обжорку.

Пройдясь по базару, купил абрикосы, столь любимых Федей, в продовольственном магазине купил три бутылки водки, в парфюмерном — ярко-красную губную помаду. Прислушавшись к шестому чувству и убедившись, что оно мирно и сладко спит, зарядился весёлым настроением. Под косыми и недобрыми взглядами покупателей пострекотал с симпатичной продавщицей, выбил её имя, семейное положение и вслух потешил себя надеждой на скорое свидание. Выходя, попросил девушку дать справку о ближайшей автозаправке и городских памятниках старины. Поклоняться достопримечательности — праху Абу исы Мухаммада ат-Тирмизи не стал. Наполнив бак горючим, для порядка помотался по улочкам. Выехав на окраину Шерабада и пожелав местным эсэнбэшникам хорошего отдыха, двинулся на юг.

С включенным на всю мощь приёмником, из которого, нагнетая тоску, сочились заунывные, воющие песни, столь любимые местными жителями, отмахал шестьдесят километров. У КПП машины, став гуськом, проходили досмотр, а с их седоков стражи требовали паспорт, права на вождение и разного рода справки. Конечным эпизодом бдительной проверки становился блиц-допрос: куда, по какой нужде, к кому?

Гаишник с выпуклым лбом, приплюснутым носом и маленькими бегающими глазками, увидев славянское лицо, расплылся толстыми губами. Взмахом палочки осадил моего автоконя и показал место, где стреножиться. Поздоровавшись на его родном языке, справился о его здоровье, здоровье его семьи, близких, друзей, товарищей, сослуживцев, командира, соседей. Пожелал ему не уставать на работе, поскорее дослужиться до высоких чинов. Покончив с длинным приветствием, рассказал анекдот про Ивана-дурачка, чем окончательно расположил гаишника к себе. Подоспевший второй инспектор, но в звании более высоком — старший сержант, недоверчиво оглядел своего напарника, его карманы и протянул мне то ли для принятия денег, то ли для рукопожатия, то ли для поцелуя волосатую руку. Отдав предпочтение второму, подхалимски пожал начальственную длань обеими руками. Вяло ответив на пожатие и не получив от этого удовольствия, высокочинный милиционер потребовал документы. Вид на жительство вызвал у него подозрение. Задав несколько вопросов, выслушал их, скривился в ухмылке, изрезал лоб зигзагами. Прошипев, что не верит ни одному моему слову, высказал гениальную мысль: я диверсант, получивший задание взорвать мост через Амударью. Допросив таким образом и получив исчерпывающие ответы, перешел к торгу, длившемуся минут пятнадцать. Капитулировав перед мощным натиском, я сдался и пригласил пройти его к багажнику, по пути жалуясь на опасную работу рыбинспектора.

Очень опасно стало работать. Вот пригласили меня на семинар в Термез, где каждый сможет поделиться опытом, проблемами и высказать пожелания. Я, уважаемый ака, когда ехал, поймал двух речных злодеев-браконьеров и рыбу у них конфисковал. До Термеза довезти её не смогу — протухнет. Может Вы, уважаемый, возьмёте рыбу на сохранение, а?

Открыв багажник, воровски оглядевшись, я вынул из кармана заранее подготовленные деньги и положил их рядом с рыбой, укутанной в речные водоросли.

Переложив товар в холщовый мешок, старший сержант осьминогом хапнул су́мы, сунул в планшет. Довольный двойным уловом, моей покладистостью, моим умением обходиться с представителями власти и самое главное — прекрасным знанием языка, дорожный страж дал «зелёный свет». На прощанье он поинтересовался, когда думаю ехать обратно, на что я, прижимая руку к сердцу, ответил:

— Следующим утром.

Подумав, старший сержант посоветовал покинуть город до окончания его дежурства, проверки пограничников не бояться, а если что — сослаться на него. Назвав свою фамилию, приказал мне убираться.

Глава 19

Переехав городскую черту, свернул с трассы, доехал до железнодорожного вокзала. Полюбовавшись его видом, покрутился среди нервных пассажиров, ожидающих свой поезд, озабоченно постоял у расписания. Выйдя из здания, прокрался мимо наряда пограничников с собакой, которая не удостоила меня вниманием. Покрутив носом и уловив, с какой стороны ветер доносит знакомый аромат, прошествовал туда. Съев пару горячих, с пылу — жару румяных самсы, купил газету, прошёл к припаркованному на стоянке «жигулю». Просматривая страницы, удивлялся темпам роста экономики Сурхандарьинской области, новшествам в медицине, стремительному развитию сельского хозяйства, внедрению новых образовательных стандартов, рождению в национальном институте сразу тройни молодых учёных. Прочитав на последней странице, что именно сегодня состоится премьера спектакля в постановке юного, но очень талантливого режиссера, отбросил газету, включил зажигание.

Без сомнения, Шерлок Холмс, раскурив трубку, пустив кольца дыма к потолку, наведя две перпендикулярные к основанию носа морщины, в сердцах отбросив такую газету, воскликнул бы: «Дорогой Ватсон! Я глубоко проанализировал прессу. Нам нужно срочно ехать к моему братцу». Домчавшись в кэбе до Уолл-стрит, Холмс, распугав полисменов своим появлением, врывается в кабинет, где красавец англичанин отстукивал правительству депешу морзянкой. «Майкрофт! — закричал бледный, потерявший хладнокровие Холмс. — Узбекистан шагнул далеко, слишком далеко в своём развитии. Таких стран больше не существует. Нам и всей Европе ближайшие лет двести их не догнать. Срочно выходи на премьер-министра, пусть собирает немедля свой кабинет. Советуй ему сегодня же послать экспедиционный корпус в Мавераннахр, [1] иначе Британии капут!»

Таким мозгом, как у героя Конан Дойля, я не обладал, и сколько не «портняжничал с ножницами в руках» [2] по узбекским газетам, извлекал одну лишь головную боль. Бросив упражняться в чтении, проехал по северной части города, вышел к мосту, переброшенному через Сурхандарью. Полюбовавшись видами реки и подышав её воздухом, развернулся и двинул к базару. В такую жару хорошо бы принять душ да полежать в гостиничном номере, только останавливаться там нам не с руки: каждый жилец в гостинице становился объектом пристального внимания местной охранки. Париться же в машине не хотелось — не сауна. Самый простой и лучший вариант — пройтись по рядам.

Хорошо на базаре: можно, торгуясь до хрипоты, попробовать фрукты, поболтать с хорошим человеком, потолкаться и послушать, о чём шепчется народ. Натыкаясь на покупателей, зафиксировал двух бледнолицых — шумных, весёлых, наглых. Кто они — англичане или американцы, определить трудно, три слова, сказанные ими, были на ужасном русском языке. Глотая язык, иностранцы прогортанили: «Черьешня, вишенья, уруюк». Показав три пальца, что означало три кило, обрадовали продавца ещё двумя трудными русскими и одним узбекским словами: «Малодьец, карашо, якши». Посмеявшись над собственным произношением, те пошли дальше.

Двигая глаза по кругу, нащупал парня немногим моложе меня. Чему его только учили? Правило: «Не демонстрировать свои профессиональные приёмы» ему было неведомо. Резко наклонив голову, положив вытаращенные глаза поверх солнцезащитных очков, парень занервничал. Подавшись вперёд, остановился. Быстрым движением пальца водрузив очки на переносицу, завертел головой, засуетился. Совершенно не владея собой, закурил и тут же бросил сигарету. Пока он принимал решение, иностранцев и след простыл.

«Ну, Николай Николаевич, [3] влетит тебе от сурового начальства. Назовет он тебя «шляпой», заставит снять костюмчик и отправит собирать хлопок на благо великой Родины. Плохо ты учился или тебя учили — неважно, теперь всё равно», — жалея таким образом оперативника, покинул базар.

Через два квартала отыскав нужную ошхону, заказал зелёный чай. Распахнув грудь лёгкому южному ветерку, маленькими глотками втягивал душистый напиток. Проходя свой положенный путь, горячий чай вызвал испарину на лбу и ручьи пота меж лопаток. Чувство беспокойства за товарищей принудило место, где заканчивается спина, поелозить по и без того отполированному стулу. Вполголоса прошептал:

— Успокойся, истерик! Девица на выданье! Баба в штанах!

Отругав себя, стал медитировать:

— Я солнце. Я вижу свой внутренний мир. О, какой он…

— Спать во время несения караульной службы запрещено. Вдобавок ты эгоист, у тебя отсутствует сострадание к жаждущим.

Знакомый, близкий, почти родной голос Феди быстро вернул начинавшее растворяться сознание в прежнее состояние.

Радостно выдохнув:

— Я сейчас! — помчался на кухню и также бегом возвратился с двумя чайниками и пиалами.

— Еду заказать?

Плеснув на донышко, смочив горло, Федя поморщился.

В такую жарынь?

Пока ребята наслаждались чаем, поведал о кэпэпэшном старшем сержанте и закончил словами:

— Значит, спокойно можем уходить втроём на машине!

Просушив платочком лоб и шею, Лёша преподнёс мне азбучную истину:

— Уходим порознь. Встречаемся в Шерабаде.

У меня возникла куча вопросов:

— Где искать полкана? Не звонить же в штаб: «Позовите Мурода-ака, это его друзья приехали из Ташкента».

— К штабу на километр приближаться нельзя по понятным причинам. Будем ждать у кабака.

— Этих кабаков, загородных чайхан да притонов в городе десятки. На все — глаз не хватит.

Ехидный Федя подначил:

— Пока ты прохлаждался, мы делом занимались. Басмач будет в ресторане «Плакучая ива».

— Хм. Даже такое название есть?

— Шучу. В ресторане «Термез» этот делец появляется каждый вечер. Его высокоблагородие там ужинает.

«Во дают! За такое время смогли получить информацию! Хотя, по моему разумению, это не совсем разумно: швейцары и охранники, впрочем, и официанты, являются по совместительству осведомителями», — одновременно восхитился и проявил тревогу.

Читать чужие мысли — из области фантастики, но угадать настроение человека, знакомого с «языком жестов», можно.

Развалясь на стуле, Федя успокоил:

— Не переживай, Колюня, всё вполне профессионально. Ещё есть вопросы?

— Да. Как выпотрошим полкана, куда его, шакалам на съедение?

Сделав страшные глаза, Федя прижался к Лёше:

— Слушай, Лёш, мне делается не по себе от кровожадности коллеги. Смотри, смотри, у него в глазах появился дикий взгляд людоеда. А челюстями гляди, как клацает!

Коротко, негромко посмеявшись, Лёша ответил на мой вопрос:

— Зачем шакалам? Сгодится для игры. Он не сошка, полковник, фигура уже среднего калибра. Для Москвы это удача. Мне перед отправкой показали фото, на ней три субъекта: один из них — наш полковник, второй — некто Махмади, афганец иранского происхождения. Он контролирует провоз наркотиков через границу. По третьему информации нет, но если фортуна нам улыбнётся, узнаем.

Услышав про фото, я непроизвольно напрягся. Не заметив со стороны говорившего интереса к моей реакции, а её он не заметить не мог, подумал, что правило: «Знать только то, что тебе необходимо знать», распространяется не только на меня.

— А если он сегодня не появится? Мало ли какие могут возникнуть обстоятельства: дежурство, например, срочная командировка, медвежья болезнь.

— Будем ждать. Снимем комнату у бабульки и станем туристами, посмотрим достопримечательности, поближе познакомимся с местной кухней.

— Достопримечательности есть. Старое городище, мост дружбы, — поделился своими познаниями.

— Твой мост дружбы… — начал Федя, держа пиалу обеими руками.

— Так написано в путеводителе.

— Неважно. Так вот, этот мост верхом на броне пересек в восемьдесят девятом году. Хотелось бы снова посмотреть, глядишь, свой фантом увижу.

Посидев полчаса, ответив на мои «если», «вдруг», «а что тогда», стали разбегаться.

Дурачась, Федя надул щёки, загнал брови на разные уровни и, став похожим на английского колонизатора XIX века, процедил:

— Такси подашь к девятнадцати часам к главному подъезду.

— Исполню, уважаемый сагиб [4].

— Вино, музыку, цветы и женщин!

— Конечно, сагиб.

Светясь улыбками, товарищи разошлись в разные стороны.

Подойдя к шашлычнику, попросил положить между двумя лепёшками десять палочек шашлыка, присыпать их луком, сдобрить уксусом. Уложив всё это в бумажный пакет, перебегая от тени к тени, вышел к базару, где, жарясь на солнце, стоял мой «Жигуль».

Неблагодарное это дело — рисовать психологический портрет людей, которых знаешь несколько дней. Тем не менее, сидя в одиночестве под тополем, попытался это сделать. Однако, в силу недостаточных знаний, исходил только из наблюдений, при этом отдавая себе отчёт, что, грамотно используя мимику, жесты, слова, можно навязать окружающим любое мнение о себе.

«Профессионалы. Легко адаптируются в новой среде. Оба с сильной волей. Уверены в себе. Лёша явный лидер, способный управлять группой и решать тактические задачи. В случае изменения ситуации способен комбинировать и принимать адекватное решение. Осторожен. Ум гибкий. Более замкнутый, чем Федя. Федя — натура скорее увлекающаяся, чем влюбчивая. Предпочитает бездействию оправданный риск. Умеет пошутить над товарищем, но не зло. Подчиняться умеет, делает это легко, при этом не боится высказать свою позицию».

А вот мне не доставало выдержки, порой уверенности. Чем Господь меня не обидел, так это ослиным упрямством и энергией.

[1] Междуречье Аму — Дарьи и Сыр — Дарьи.

[2] На сленге — искать информацию в газетных строках.

[3] На сленге — наружное наблюдение.

[4] Форма обращения к европейцам в колониальной Индии.

Глава 20.1

В семь вечера, подобрав товарищей у центрального универмага, подъехали к ресторану. Стоянку выбрали удачно: сравнительно далеко от входа, но с прекрасным, почти круговым обзором.

Первая затяжка первой за тридцать шесть часов прикуренной сигареты ударила обухом по голове, отчего мой природный гироскоп — вестибулярный аппарат — завалился. Неуправляемое туловище накренилось, выпрямилось с натугой и хрустом, качнулось и легло на руль. В глазах заплясали чёрные круги, во рту появилась горечь, в ушах зазвенело. Быстро, насколько это возможно, глубоко три раза затянулся. Выставив вестибуляр в трёх его плоскостях, пожаловался товарищам на своё слабоволие:

— В прошлом году бросил курить, выдержал месяца четыре. Потом снова задымил.

— Закодируйся.

— Пробовал, — махнул рукой и начал рассказывать, как мы с другом решили «завязать». Оторвав от семейного бюджета по пятьдесят советских рублей, с надеждой отдали себя в руки специалиста. Прибывшая из Киева врач-нарколог, загнав нас, человек тридцать, в комнату, прочла лекцию о вреде табако и прочего курения. Затем, разложив трясущихся хлопцев на кушетки, она и её помощница, молодая блондинка в коротком халатике, понатыкали в наши уши длинные иголки, отчего мы стали похожи на стадо человеко-ежей. В течение получаса врач о чём-то трепалась, но мы её не слышали, нам было не до лекции — все как один, выкатив глаза, любовались сексапильной блондинкой. У некоторых, как у голодных собак, текли слюни, у некоторых выпали из ушей иголки. Исцеление закончилось тем, что, выйдя на солнечную улицу, я громко, но с большим сомнением в голосе заявил, что как хорошо стать некурящим. Друг, жадно нюхая воздух, обнаружив в нём знакомый аромат, занервничал и заткнул мне рот вопросом:

— Ты уверен?

Уверен я не был. Встретившись глазами с товарищем, обменялись мыслями и стремглав бросившись к прохожему, выклянчили у того сигарету. Тем лечение и закончилось.

Мои воспоминания прервал Лёша. Со стороны светофора, утопая в сгущающихся сумерках, появилась «Ауди». Проезжая мимо ресторана, просигналила, повернула на стоянку и, отыскав свободное место, припарковалась. Из задней двери, весело щебеча, выпорхнули две расфуфыренные девицы. Пока те одёргивали, впрочем, безуспешно, короткие платья, перекидывали на плечо сумочки и закуривали, из чрева машины послышался грохот и ругательства. Просунутая в опущенное стекло рука ухватилась за наружную ручку и стала её дёргать. Из затеи ничего не получилось. Тогда рука втянулась назад, а её обладатель, призвав на помощь нечистую силу и воскликнув: «У, шайтан», наконец-то открыл дверь. Выгрузив полковничьи ноги, стерев пятернёй пот с лица, обложил немецких производителей матом. Ударив кулаком по рулю, выкрикнул:

— Надо срочно покупать новую машину! А?

На его «А?», мелко топоча копытцами высоких босоножек, красотки забежали с двух сторон и запричитали:

— А нам машинки? Муродик, мы хотим машины!

Захлопав по воздуху рукой, тот остановил торг:

— Э — э, вы что? Не заслужили пока.

Стараясь «заслужить» немедля, бросив сумочки на капот, просунули руки в салон, подцепили своего бойфренда под мышки. По-бурлачьи ухая, потащили тушу на волю, выставив сначала голову без фуражки, грудь и, после напрягов, всё тело без остатка. Стоя на ногах-бревнах, полковник обнял спутниц, прошёлся по их спинам, погладил рельефные поверхности, похлопал по ним. Довольно чмокая губами, обнадёжил:

— Хорошо, наверное, куплю вам тачки.

— Йе, йе, йе, — захлопали ладошками барышни. Повиснув на полковничьих погонах, девицы наследили на арбузных щеках бойфренда помадой, спрыгнули и, обхватив его с двух сторон, потащились к ресторану.

Выворачивая бедра в стороны, переваливая половинками пышных попок, девицы на щипки любвеобильного Мурода реагировали визгом и смехом.

Охранник, пару минут назад предупрежденный сигналом о прибытии высокого гостя, склонил голову, открыл входную дверь.

Тишину салона нарушил Федя:

— Хорошо, что басмач традиционной ориентации. Совсем было б невесело, будь на месте барышень «Отстань, милый-противный».

Затем, сухо сплюнув, возмутился:

— Ну хоть лопни, не пойму женскую натуру: как можно спать с таким обормотом? Сало одно да дерьмо!

— Среди нашего брата альфонсов тоже хватает, — стал я на защиту девушек. — И потом, у этих категорий на первом месте деньги, а на самом последнем — эстетические чувства…

Человек, не отягощённый любовными похождениями, добавил бы «нравственные чувства», но, чтобы лишний раз не будить и без того забитую совесть, а потом понуканием и улюлюканьем не загонять её обратно в клетку, обошёл это неудобное слово.

Около часа сидели молча. Чтобы не задремать, потёр глаза, поводил их по кругу, помассировал виски. Не помогло. Тогда решил тихо спеть. Едва в салоне раздалось немузыкальное мычание, Лёша, протянув к моему уху ладонь, сказал:

— На, проглоти, поможет.

Осторожно взяв пальцами таблетку, ощупал её гладкую поверхность.

— Аспирин, цитрамон?

— Цианистый калий. Лёша избавляется от свидетелей. За компанию с Колей я тоже решил испить чашу яда и добровольно свести счёты с жизнью. Дай-ка и мне дозу.

Запив таблетку, Федя поверхностно задышал и слабым голосом прошептал:

— Я сейчас, как Сократ, буду описывать свои мучения, а ты, Коль, запиши на диктофон.

На ерничанье Феди Лёша только хмыкнул, я же, утопив таблетку в желудке, устремил глаза в освещённое городским светом небо, отчего оно казалось беззвёздным и не воспринимаемым. Опустив глаза по небесному вертикалу вниз, уткнулся в машину бравого пограничника.

«Что это — случайное везение? Тогда к поговорке везёт дуракам и пьяницам можно добавить: и ещё новичкам, дабы им на первых порах служба показалась мёдом».

Голова от принятой таблетки просветлела, стала лёгкой, и меня потянуло поговорить. Едва открывшийся рот захлопнулся сам. Слуховая память подсказала вчерашний эпизод, когда Федя рекомендовал побеседовать «сам на сам». Приняв более удобную позу, оставив щёлочки для наблюдения, прикрыл веки. Крепко сжав губы, настроился на размышления, как прозвучала команда.

— Федя, твой выход.

Без суеты тот открыл бардачок, отсчитал при неясном свете два десятка купюр, сказал:

— Хоть пожру по-ресторанному.

Вывалившись за борт, постепенно теряя контуры, исчез в глубине ночи.

Когда остались одни, Лёша поинтересовался, как помогла таблетка, на что я ответил, что после такой порции хочется плясать, петь и можно не спать хоть месяц.

— На месяц не хватит, а за сутки — ручаюсь.

Маясь вынужденным бездействием, прислушался: из ресторана пробивалась весёлая разухабистая музыка и выкрики танцующих. Время от времени, хватаясь за воздух, из кабака выходили посетители. Самое время усилить наблюдение, для чего приникаю к стеклу и напрягаю глазные мышцы. Полковник в секторе не наблюдался, но зато уловил, как справа, в метрах пятнадцати, качнулись кусты. Проскользнувшая между тополями тень приблизилась, открыла дверь, заговорила человеческим голосом, похожим на голос актёра Миронова:

— Клиент доходит до кондиции. Будьте готовы.

— Усегда готовы, — ответил я голосом Папанова, пропустив слово «идиот».

— Надёргался басмач, но на ногах держится. Здоров, как бык, таких сразу надо вырубать, — занимая переднее кресло, поделился наблюдениями Федя.

— Поживём — посмотрим, — не согласился Лёша.

Наконец в распахнутой, придерживаемой охранником стеклянной двери показался клиент. Ступив два шага вперёд, тот поозирался, и я успел подумать: «Проверяется, что ли? Глупо, он персона официальная, неприкосновенная. Скорее всего, вынюхивает, куда подевались его пассии».

Повернув голову, тот о чём — то спросил охранника. Выслушав ответ, полковник сплюнул, полез в карман брюк. Вознаграждённый страж, мелко поклонившись, вознамерился довести благодетеля до парковки. Отстранив его, довольно твёрдо ступая грешными ногами по асфальту, полковник пошёл к машине. Поковырявшись в дверном замке, подёргал ручкой, пнул скат. Ударив кулаком по крыше, прокричал заклинание, в котором упоминалась чья — то мать и рогатый шайтан. Наконец заклинание помогло, дверь распахнулась, и полковник грохнулся на сиденье.

По Лёшиной команде я запустил двигатель. Без включённых бортовых огней, рискуя налететь на ухаб или влететь в лоток, сократил дистанцию. Езда ощупью взвинтила нервы, и я начал злиться:

— Этот пёс зачем — то рвёт на юг, в запретную зону.

— Для него «запретная зона» — это не для нас, он там свой, — подхватил моё настроение Федя. — Что делать будем?

Помолчав, Лёша принял решение:

— Перед светофором дорога раздваивается. Свернёт влево — сопроводим дальше, прямо поедет — перехватим.

На светофоре мы облегчённо вздохнули. Не доезжая до следующего перекрёстка, «Ауди» стало у аптеки. Федя сделал своё предположение:

— За джентельменским набором пошёл.

— А может, хочет позвонить «маме Розе», — внёс я свою версию. — Девок ты от него увёл, вот он злой и носится по городу. Подбирать первую попавшуюся остерегается.

Память у Лёши прекрасная, это я понял, как он держал в памяти план совсем не маленького города со множеством улиц, переулков и улочек.

— За перекрёстком с правой стороны начинается пустырь и должна быть лесопосадка. Будем работать.

Из аптеки клиент вышел повеселевший. Насвистывая, забрался в машину, рванул с места. Плавно разогнав «жигулёнок», я включил габариты. Пристроившись к бамперу «ауди», переложил руль, совершил манёвр. Прочертив на асфальте дугу, подставляя бок под удар, резко нажал на педаль тормоза. У пьяного клиента реакция оказалась хорошей, значит, поговорка о пьяницах и новичках права. Выбравшись через правую дверь, полковник выпрямился, расставил по-борцовски ноги и руки. Набрав побольше воздуха, гаркнул:

— Ты скотина, что ли? Что делаешь, а? Не видишь, кто едет, а? В тюрьму захотел, баран? Ты знаешь, кто я? Иди сюда, ишак.

Приказы чужого офицера нужно тоже уважать. Подойдя, вежливо сказал:

— Зачем, дорогой Мурод, орать и ругаться? У меня к тебе столько же вопросов, сколько у тебя ко мне.

— Йе, ты кто? — Наклонившись вперёд, Мурод пытался разглядеть, кто перед ним. — Ты разве меня знаешь?

— Конечно! Я же Мустафа из Стамбула, узнал?

Разводя руками воздух, совсем растерявшись, полковник пробормотал:

— Мустафа? Не знаю.

— Привёз тебе привет от Махмади.

— Я…

Неслышно зашедший с тыла Федя угрожающе прошипел на русском языке:

— Молчи. Садись в его машину, шакал.

Воинственный и храбрый на посторонних, полковник на поверку оказался трухой. Проглоченный страхом, он издал пушечный хлопок некоторой частью своего тела, и Федя, контролирующий его движения, решивший, что тот, незаметно достав пистолет, произвёл выстрел, молниеносно отклонил туловище. Присев на полусогнутые колени, развернулся на них. Перехватив руку полковника, сжал его запястье, другой рукой ударил под рёбра. Ни крика боли, ни сопротивления не последовало. Подтащив тушу к «Жигулям» и запихнув её на заднее сиденье, Федя ощупал карманы, не забыв пощупать штанину.

— Фу ты, черт, поначалу подумал, пушка у него, а оказалось… Хорошо, что не обделался.

Лёша, сев за руль «Ауди», крикнул:

— Не отставать.

Прицепившись хвостом к ведущему, повторяя его действия, не забывал о счислении пути. По расчётам, до намеченной точки минуты три, максимум четыре, учитывая постоянное изменение скорости. Совсем некстати сзади раздался кашель, затем сопение и мычание. Федя, сидевший в неудобной позе — вполоборота, не сводивший глаз с полковника и прошипевший:

— Рано очухался, братан.

Стал коленями на сиденье, поднял руку. Зрелище не для слабонервных: плавно танцующая рука и собранные щепоткой пальцы напоминали кобру; при лунном освещении салона она казалась размытой, необъёмной и оттого жуткой. Предполагая, что сейчас произойдёт, включил плафон. Рука поползла вперёд, закачалась, оттянулась пружиной назад и с бешеной скоростью устремилась в атаку. Точечный удар успокоил клиента. Похлопав жертву по щеке, почти рифмуя, Федя ласково пропел:

— Баю-бай, полковник, спи. Коля, погаси огни.

Этот удар мне был знаком по тренировкам, и, зная его эффект, спросил:

— Не сильно?

— Нормально. Бугай здоровый.

Вскоре остановились. Место оказалось вполне приличным и располагало к душевной беседе: журчащий арык с перекинутым через воду лунным мостиком, тёмная сплошная стена деревьев, тихо шелестящих листьями, стрекотание цикад. На сдвоенное и пугающее уханье филина решили внимания не обращать.

Открыв заднюю дверь, я поднёс к носу клиента нашатырь, ласково спросил:

— Выспался, дорогой Мурод?

Совершенно не ориентируясь в действительности, тот приподнялся, упёрся грудью в спинку переднего сиденья, ухватил наголовник. Выдернув его, как репу, сбросил на пол. Действуя в узко суженном сознании, лёг подбородком поверх кресла, протянул руки к рулю, зашуршал в поисках педалей армейскими туфлями.

— Весёлый парень. Белая горячка, что ли? — удивился Федя и потащил весельчака за шиворот.

Вывалившись наружу, полковник перевернулся, стал на четвереньки. Сражённый спазмом его желудок испустил утробный звук и вывалил наружу первую порцию массы…

Вывернувшись наизнанку, растерев по физиономии выступившие слёзы, весельчак сменил позу и попросил воды.

— Может, водки? Свежая! Легче станет.

Учуяв знакомое слово, ассоциировав его с весельем, музыкой и женщинами, полковник дал разрешение:

— Давай!

Влитая в пустой желудок водка произвела сложную реакцию, знакомую многим, после чего на короткое время возвращается способность мыслить. Находясь в дефиците времени, субъект старается получить как можно больше информации: «Где я? Что со мной? Почему я валяюсь на земле, а не в кровати? Отчего болит тело и откуда следы побоев?» Наш клиент несколько отличался от основной массы. Занюхав водку свежим воздухом, тот пролаял:

— Вы кто? Вы знаете, кто я, а? Да я вас!

Отобрав у него стакан, Федя посоветовал ему заткнуться.

— Мурод, не серди его, — продолжаю строить с ним разговор только на узбекском языке. — Это не человек, зверь и тот добрее. Ему вырезать твою печень будет только в радость.

Осознав со стороны Феди угрозу своей требухе, Мурод шлёпнулся с корточек на задницу. Его волнение усилилось при появлении Лёши. Скороговоркой слов, заимствованных у некоторых народов мира, Лёша соткал предложение. Особо пугающим было конечное слово — кердык, сопровождённое движением пальца по глазам, горлу и животу.

— Этот пуэрториканец похуже вон того русского. Троих своих братьев зарезал, пытавшихся его обмануть. Понимаешь? Ты тоже хочешь нас обмануть, нехорошо это. Идём в твою машину, там разговор закончим.

В машине, боязливо отодвинувшись от любителя человеческой печени, полковник достал платок, громко высморкался. Мы же, устремив на него три пары глаз, приступили к потрошению.

— Товар куда спрятал, вошь туркестанская? — рявкнул Федя.

— Какой такой товар? — не понял полковник, бегая глазами.

Лёша прострекотал короткую фразу.

— Что он сказал? — прохрипел допрашиваемый.

— То же, что и русский. Про две тонны героина.

— Сколько? — полковник подался вперёд, в его голосе слышались удивление, страх и восхищение чьей — то наглостью.

— Это знаешь сколько миллионов долларов?

— Поэтому мы здесь.

— Мои люди не при чём. Клянусь тебе… э…

— Мустафа.

— …Мустафа.

— Махмади очень недоволен и огорчён, очень огорчён!

— Я понимаю.

— Тогда докажи, что это не твоих рук дело.

— Как, дорогой Мустафа?

В ожидании, пока мозг озарится идеей, пожал плечами, развёл руками, закатил к потолку глаза, но уже через десяток секунд сказал:

— Год назад здесь, в Термезе, Махмади, ты и наш третий общий друг обсуждали наши дела. Помнишь?

— Йе, конечно, помню.

— Ты тогда поклялся, Махмади, что если Малика, вроде Малика, если память мне не изменяет, родит тебе четвёртого сына, назовешь его именем.

Имя Малики подействовало на клиента двояко: успокаивающе, значит, такой разговор был, и раздражающе.

— Ты тогда очень хорошо сказал, что генералу Дустуму надо было вступить во временный союз не с Хикматияром, а с Ахмад Шах Масудом, и что Дустуму не надо было принимать участие в подавлении мятежа генерала Таная [1].

Образного представления того эпизода у полковника не возникло, но, боясь «уронить лицо», неуверенно кивнул.

Наклонившись к Лёше, я тихо прошептал:

— Нужна водка, его кивка мало, важно, чтобы он «вспомнил» то событие и полностью мне поверил.

И, положив руку на плечо клиента, весело сказал:

— Махмади тогда похвалил тебя за стратегическое видение афганской проблемы, предложил тост за будущего генерала. Только зачем вы тогда коньяк пловом и огурцами закусывали? Ха-ха-ха…

Услышав, что годичной давности встреча сопровождалась попойкой, следовательно, всего запомнить невозможно (уж ты, брат Мустафа, не обессудь), полковник расслабленно осел тушей. Пригладив тонкие усы, охотно принял стакан у подошедшего Лёши. Выпив, хлопнув себя по колену, ухмыльнулся:

— Э-э, много выпили тогда.

Остерегаясь вспышки гнева со стороны мясника-русского, обещавшего слопать его драгоценную печень, и еще более дикого пуэрториканца-маньяка, тихо меня спросил:

— Слушай, они наш язык понимают?

— Как я китайский.

Вежливо отхихикав шутку, полковник решительно заявил:

— Хорошо, дорогой Мустафа, я напишу письмо нашему другу! Но и ты объясни ему, что такой грех мы не совершали.

— Обещаю, брат!

Низко склонившись над записной книжкой, услужливо поданной мной, тот в течение десяти минут при слабом освещении плафона старательно укладывал на листок строки.

— Не забудь число и подпись. Ты же знаешь, как Махмади недоверчив и подозрителен.

— Конечно!

Первый акт пьесы заканчивался без рукоплесканий зрителей и опускания занавеса. Начинался второй акт. Почти во всех шпионских романах разведчика, попавшего в руки местной контрразведки, для выуживания секретов подвергают «фармакологическому допросу» путём введения «сыворотки правды» — скополамина, амитала, пентотала. В такую сыворотку, если я верил, то самую малость. Допусти наличие такой дряни, туго бы пришлось жёнам, имеющим ревнивых мужей, уголовникам и шпионам. Мужья, за любые деньги скупая литрами сыворотку, проводили бы собственное расследование. Уложив некогда любимую жену на кухонный стол, ревнивец грубо впрыскивал бы в её нежную вену жидкость и, колотясь рогами о стены, требовал признания. Следователи, не применяя изощрённых пыток, вводили бы подозреваемому кубика два амитала, после которых матерый бандюган с детской улыбкой на устах признавался во всех совершённых и планируемых злодеяниях. Шпиона, нелепо и в самую последнюю секунду попавшегося на закладке контейнера, оперативники, прибегнув к помощи скополамина, раскалывают, и тот, размазывая сопли, называет адреса явок, схему связи, своего руководителя, агентуру и даже выкладывает номера своих счетов в банках Швейцарии.

Только после таких процедур жертвы сыворотки, если их не хватал удар, навсегда переставали дружить со своей головой.

Полковника можно было разговорить, использовав имеющиеся на текущий момент условия: его ослабленную волю, утомлённость и страх. Но такое под силу специалисту по гипнозу, а под рукой такого не было. Оставался один вариант, в нашем случае самый верный.

Применяя политику принуждения и умасливания в течение пятнадцати минут, под одобрительное «пей до дна», влили в нутро клиента остаток первой бутылки, от которой тот стал понемногу забывать, где он, что с ним и кто с ним.

При лунном освещении, расстелив брезент, усадили улыбающегося до ушей полковника, поставили непочатую бутылку водки, воду, абрикосы, остывший шашлык и расселись сами, образовав круг, вроде курултая. Поднеся клиенту сто граммов, я воскликнул:

— Хорошо, что ты привёз нас в эту чайхану! В ресторане сейчас жара, духота, кухней пахнет, музыка по ушам бьёт. А здесь прямо рай, только что птички не поют.

Качаясь камышом, тот важно заявил:

— Мурод всегда знает, что делает, дорогой э…

— Махмади.

Тупо уставившись в мою физиономию, радостно её опознал и полез обниматься. Троекратно обнявшись, полковник прослезился:

— Давно не виделись, очень давно, а?

Вдруг засопев, он проскрипел зубами и подозрительно спросил:

— А это что за люди, а? Зачем они здесь?

— Да ты что, Мурод, не узнаешь нашего общего друга?

Падая, полковник ткнулся в Лёшину грудь. По-собачьи её обнюхав, спросил:

— Ты кто?

Выдавив из себя смех, по-дружески хлопнув Мурода по ноге, я пристыдил:

— Забываешь, брат, стареешь. В прошлом году кто предложил на память сфотографироваться?

Покачавшись, тот, резко вскинув голову, вгляделся в Лёшу.

— А! Дорогой Вахид, и ты здесь?

Обменявшись с Лёшей — Вахидом объятиями, полковник вскричал:

— Наливай! Мурод умеет ценить дружбу. И ещё мы братья по бизнесу. Ха — ха — ха!

— Тише, Мурод, чайхана тоже имеет уши.

— Э — э, кого бояться? Считай, город мой, что скажу, то и будет.

Его бахвальство сменилось приступом подозрительности:

— А это кто? — ткнул пальцем в Федю.

— Мой телохранитель Юсуф.

— Ладно, — милостиво кивнул полковник, укладывая ноги под себя.

У нашего клиента опьянение носило странный характер: весёлость сменялась раздражительностью, благодушие — грубостью, беспечность — подозрительностью и наоборот.

Пользуясь тем, что полковник отвлёкся и, стуча себя по груди, требовал от Феди послушания, спросил у Лёши:

— Как считаешь, играет?

— Нет. Так сыграть нельзя.

Тем временем клиент, решив, что воображаемый телохранитель проникся должным к нему уважением, потребовал:

— Эй, сходи к моей тачке. В барсетке возьми спичечный коробок и папиросы.

Из всех слов «телохранитель» понял только слово «тачка».

— Иди, Юсуф, принеси господину полковнику барсетку, — приказал Юсуфу — Феде.

Пытаясь вернуть ногам нормальное положение, клиент брякнулся на спину. Помогая ему присесть, я непроизвольно выбросил несколько матерных слов. Услышав слова, употребляемые в основном в мужском обществе, он поменял настроение. Целую минуту распевая матерные слова, отшлифовывал их и придавал им сочность, объёмность и красоту. Став на колени, простёр качающуюся руку вперёд и неожиданно для нас прокричал в темень:

У Лукоморья дуб зелёный… твою мать,

Златая цепь на дубе том, э, э…

Пораскинув остатками, ещё не окислившихся извилин, одна из которых отвечала за профессиональное чутьё, Мурод низко склонил голову. Наклонившись, дыша смесью водочного перегара и лука, вдруг выразил недоверие:

— Ты знаешь их язык?

— Брат, чтобы успешно бороться с врагом, надо знать и его язык, и его привычки, и многое другое, — успокоил брата.

В принесённой барсетке Федя обнаружил спичечный коробок, в котором хранилась анаша. Набив смесью папиросу, раскурил её. Цокая языком, изобразил удовольствие, поднёс папиросу клиенту. Глубоко вобрав в себя пахучий дым, полковник задержал дыхание и через покашливание выдохнул его.

— У нас не более десяти-пятнадцати минут, — предупредил Федя.

Растоптанное, оплывшее свечой сознание некогда человека валялось и корчилось в пьяном и наркотическом угаре, открывая путь к подсознанию…

… На двадцать пятой минуте голова полковника, сравнимая с юлой на исходе своего бега, накренилась и, медленно покачиваясь, пошла по кругу. Описав малые круги, она остановила движение, всхрапнула. Взревев мамонтом, получившим удар по голове дубиной дикаря, клиент конвульсивно взбрыкнул ногами, чмокнул губами, раскрыл их и повалился набок.

Выключив диктофон, мы трое, сидя на брезенте, молча переваривали услышанное. Обняв руками колени, покусывая травинку, Федя, отбросив свои шутки, очень серьезно проговорил, кивнув на диктофон:

— Вы понимаете, что ЭТО? Теперь за наши шкуры, не говоря уже о шкуре клиента, на самом богатом базаре копейку пожалеют.

Сплюнув травинку, добавил:

— Вот поганцы!

Кому он адресовал свое возмущение, то ли к жадным базарным покупателям, или к тем, кто был запечатлён на диктофоне, уточнять не стали. Не выказывая тревоги, Лёша принял решение:

— Всё, орлы, сворачиваемся. Пусть у Москвы болит голова, что и как дальше поступать. Мы свою работу почти сделали.

За этим «почти» стояло многое: без потерь выбраться из города, доехать до Ташкента и доставить запись по назначению.

Осторожно, как на похоронах, подхватили останки полковника. Доставив «прах» до «ауди», уложили на заднее сиденье.

Поколдовав над картой города, Лёша обратился ко мне:

— Смотри, в километре отсюда подходящее место. Полковнику там понравится. По коням.

Из ведомого став ведущим, покинул стоянку проторенной три часа назад дорогой. «Ауди», старательно высвечивая колёса «жигулей», утюжила мой след.

Через пять минут прибыли на означенное место. Пока Лёша просматривал обнаруженные в папке бумаги, Федя и я, подняв с пола полковника, положили его на сидение, расстёгнули и приспустили его штаны, освободили от пуговиц рубашку. Купленной в Шерабаде губной помадой вполне художественно расставили на некоторых частях тела Мурода метки. На приборную доску поставили плотно закупоренную бутылку недопитой водки, пиалу со следами помады, несколько абрикосов, бутылку минералки. В барсетку положили спичечный коробок с анашой, папиросы. Зеркало заднего вида Федя наклонил под углом, вполне достаточным, чтобы ночная бабочка перед тем, как покинуть машину, могла выкрасить губы и подбить поломанную причёску. Общая картина получилась убедительной и соответствовала моральным убеждениям доблестного вояки. Сложив, как предписывает ритуал, руки, склонили голову. Перефразировав известные строки, я печально произнёс:

Полковник наш рождён был пьянью,

Залитый водкой, обкурен дрянью.

И добавил:

— Спи спокойно, дорогой Мурод, не поминай нас лихом.

Федя, положив свою руку на моё плечо, успокоил:

— После такой дозы слон может забыть, что родился не в Арктике. Он едва ли вспомнит своё имя, не говоря о твоём, дорогой Махмади!

Заняв места в «жигулёнке», ушли по трассе на юг. Проехав километра полтора, свернули в лабиринт улочек. К строящимся гаражам вышли, когда на востоке яркое пятно Венеры стало терять свой блеск. Проглотив вторую за сутки тонизирующую таблетку, вышел из машины. Присев на сложенные кирпичи возле строящегося гаража, прикурил, жадно затянулся. Подставив лицо пробивающейся заре, блаженно улыбнулся.

Впервые испытал такое же созвездие смешанных чувств в семнадцатилетнем возрасте, в военном училище. Набрав по кругу высоту в шестьсот метров, АН-2 заходил на боевой курс. Группа первокурсников, рассаженная по весу вдоль бортов, обняв запасные парашюты, с известковыми лицами, облизывая сухие губы, в тревоге ожидала рвущий нервы рёв сирены. В отброшенную инструктором дверь заструился наружный прохладный и совсем неземной воздух. Оббежав хвостовую часть, воздушный поток ощупал комбинезоны мальчишек по правому борту, потрепал оскаленные в ужасе лица. Проделав такую же шутку по левому борту, лизнул усы инструктора, хлестнул по обшивке, проверяя её на прочность, взвихрился и спиралью кинулся в родную стихию.

Сирена, пробившись сквозь шлемофоны, больно ударила по ушам. Поданная инструктором команда жестом руки и голосом, которoй никто не услышал, подбросила юные тела вверх. Развернувшись лицом к захлёбывающемуся проёму, проверив зацепление карабинов о трос, курсанты двинулись навстречу своей судьбе. Следуя за спиной товарища, увидев, как тот исчез в бездне, клещом вцепился в дверной обвод. «Аннушка», исходя мелкой дрожью, внесла в мою неокрепшую душу смятение. Предательская трусость поколебала волю. Её подлая и мерзкая натура с хрустом пожирала молодые побеги решительности, уверенности и самообладания. Сердце, изъеденное внутренним червём сомнения в правильности выбранной профессии, ёкнуло. Тело подалось назад, но наткнулось на руку инструктора, прокричавшего: «Шнурки завяжи на сапогах!» Пока я удивлённо опускал голову, инструктор дружеским толчком своего колена отправил меня в свободное падение. Секунда, две, три, хлопок… и меня маятником закачало на стропах открывшегося парашюта. Механически сдёрнув чехлы со строп, развернулся на них по ветру, оглядел через полюсное отверстие ватное облако. Подтянувшись на лямках, усадил свой зад поудобнее.

Всего несколько секунд назад застрявший в горле крик ужаса, перекрывший дыхание и остановивший сердце, сменился криком восторга и тугим, мощным биением юного сердца. В этот крик были вложены все те чувства, которые испытывает человек, преодолевший, пусть даже с посторонней помощью, страх. На все сто уверен, что такие же чувства испытывали и мои товарищи, болтавшиеся между небом и землей. Гордый и счастливый до невозможности, где-то в глубине души я осознал, что, обласкав в своих объятиях, НЕБО благословило нас.

Глава 20.2

Докурив, растёр окурок носком сандалия. Сев за руль, изобразил чудесное расположение духа:

— Куда прикажете, в Жмеринку, Мелитополь, Черноморск?

Федя, расположивший своё тело в неудобной позе, проворчал:

— Хоть по ту сторону Амударьи, если там найдется работающая в этот час чайхана. Я жрать хочу!

Лёша, озарившись улыбкой, посоветовал утолить голод абрикосами. Не вняв совету, Федя тихо взорвался ультиматумом:

— Я не модель, чтобы с утра поедать фрукты, мне мясо требуется, калории. Если в течение часа-двух не пожру, заявляю со всей ответственностью, и можете это запротоколировать, залезу в чужой двор, умыкну барана, зажарю его и съем без остатка. На крайний случай стащу курицу.

Жалея боевого товарища, я повернулся к старшему группы.

— Может, поищем? На выездах из города должны уже дымиться очаги под котлами.

Покачав головой, Лёша взял приёмник, положил его на колени, снял крышку гнезда под питание. Вынув и осмотрев батарейки, нашёл нужную. Вложив в его пустоту контейнер с диктофонной записью, соединил обе половинки, скрепил резьбой и вставил все три батарейки на место. Положив приёмник на сидение, приказал:

— Выбирайся из города до смены твоего приятеля мента. Встречаемся в Шерабаде на базаре. Вопросы?

Вопросов не возникло.

Отведённое время на отдых посвятил осмотру машины, протёр корпус и стёкла. Загляни кто в этот час сюда, картина правдоподобная: горожанин готовит машину к трудовому дню.

В пять часов тридцать минут запустил двигатель, прогнал его на режимах, ещё раз осмотрел приборную доску. Переваливаясь на ухабах, покатил на малых оборотах прочь от гаражей. В переулке, кроме загулявших, возвращающихся по домам собак, не было ни души. Четвероногие, громко нас приветствуя, бежали следом, стараясь прокусить резину на колёсах и отгрызть задний бампер. Перед выездом из переулка стали попадаться первые молочницы, тревожа спящих горожан протяжными призывами:

— Малако, кислый, пресный малако-о-о…

Боевых товарищей высадил у первой попавшейся автобусной остановки, развернулся. Оставив по левую руку базар, повернул направо. Выйдя на трассу, составив компанию редкому потоку машин и соблюдая скоростной режим, помчался к выезду из города.

На КПП дружески поздоровался с уставшим благодетелем — старшим сержантом. Вяло ответившего на рукопожатие гаишника пригласил в случае его приезда в Ташкент воспользоваться моим гостеприимством, назвав первый пришедший в голову адрес. Скривившись, что означало: «Да пошёл ты со своей столицей и своим гостеприимством ишаку под хвост! Ты лучше позолоти ручку!» инспектор занял выжидательную позицию. Не дождавшись подаяния, тот озлился. Отвернувшись от моей жадной физиономии, дал понять, что я лишён знаков его особого внимания. Прокричав ему слова благодарности, нажал на газ.

Давать оценку результатам своей работы — вещь неблагодарная. Однако его любят оценивать посторонние.

Поведай взыскательной аудитории, как мы отработали полковника, та бы лопнула от смеха. Отсмеявшись, сказали: «Работа хуже топорной: непродуманная, бездарная, дёрганная и без блеска. Значит, вы, господа, лишены гибкого ума, широкого как Днепр и глубокого как Марианская впадина мышления. Ваш бедный разум стороной обошла интуиция. Ваш интеллект умственно отсталого человека, не способного охватить ситуацию, проглотить её, переварить и выдать исключительно верное решение… через секунду! Ну кто так проводит операции? Работа — это за станком, в поле, на даче. А это — о — пе — ра — ци — я! Её необходимо готовить долго, минимум неделю, и сидя не на топчане, поглощая водку и обжираясь пловом, а на заранее оборудованной конспиративной квартире со всеми техническими средствами. Надо было не трепаться с пьяным Василичем и Самсунгом (ну и кликуха!), а выставить наблюдение за домом полковника и его возможных собутыльников». Вам нужно было собрать информацию и разработать многоходовую комбинацию, а не кататься по столице, заглядывая во все обжорки, амурничать с честными девушками и рассуждать о политике. И зачем надо было угрожать бедному полковнику и спаивать его? Вдруг у него больное сердце или печень циррозная. Или не нашлось в Москве лишней ампулы с «сывороткой правды»? А может, Вы её похитили? И ещё вопрос: а что, в Термезе коньяк не наливают? Мы думаем, что наливают, и Вы его припрятали, чтобы потом самим нализаться. Ваша работа нами оценивается на «два с минусом».

Наверное, аудитория была бы права, но я лично был доволен, мы имели результат!

В Шерабаде, сутки назад нами покинутом, было спокойно, как в Багдаде: базар шумел десятками голосов, забегаловка стояла там же, котлы источали аромат шурпы и плова, и даже официантки, как показалось, стояли на тех же местах и в тех же позах. Есть не хотелось, хотелось выпить чаю и заодно наполнить термос. После трудовой ночи, несмотря на продолжающееся действие чудо-таблеток, окружающая среда воспринималась несколько притупленно. Глаза, бесцельно скользя по объектам, осмысливали их с задержкой. Накапливающаяся усталость делала втихую свою чёрную работу. Росла тревога и падало настроение. Необходимо было принять неотложные меры для восстановления равновесия души и тела.

Глубоко вдохнув, задержал воздух, сжал кулаки, напрягся. Шипя насосом, выпустил под давлением переработанную газовую смесь. Похрустев шейными позвонками, растёр лицо. Настроение улучшаю известным способом. Абстрагировавшись от базарного шума, вообразил широкую украинскую степь, босоногую дивчину с венком на золотистой голове и лёгкое дуновение ветерка. Вызвав в памяти запах ковыли, запел внутренним голосом любимую песню, вначале тихо, затем, накатываясь валом воспоминаний, запел громче, ощущая, как душа наполняется теплом.

Нiч яка мiсячна, зоряна, ясная!

Видно, хоч голки збирай.

Вийди, коханая, працею зморена,

Хоч на хвилиноньку в гай.

Ти не лякайся, що босиi нiженьки

Змочиш в холодну росу:

Я тебе, милая, аж до хатиноньки

Сам на руках вiднесу.

Почувствовав щипание в носу, умолк, поникнув головой. Прохлопав ресницами, смахнул поволоку. Посчитав, что расслабляться рано, укрепляюсь мужественной песней:

Вихри враждебные веют над нами,

Тёмные силы над нами гнетут.

В бой роковой мы вступили с врагами,

Нас ещё судьбы безвестные ждут!

Напоминание о судьбе определило последующие действия. Может, пока я привожу нервы в порядок, моих товарищей постигла горькая участь или они, переживая за товарища, тревожно оглядывают людское озеро в поисках моей головы. Однако у «жигулёнка» их не было, зато рядом ошивался очень подозрительный, лет пятнадцати абориген и глазами примеривался к колёсам. Отогнав того, проверил целостность корпуса, надёжность креплений и болтов. Открыв заднюю дверь, растянулся на сиденье, выставил ноги.

Полудремлющему сознанию виделась и слышалась всякая чушь: пьянющий, руководивший облавой по нашей поимке полковник в генеральской папахе и с пулемётом в руках; автоматные очереди и пушечные залпы по уходящим от преследования «Жигулям»; огромные, развешанные где попало портреты с нашим изображением; женщины, манящие нас не руками, а щупальцами, и самое жуткое — идущие на виселицу товарищи.

Вскрикнув «а-а-а», подскочил как ужаленный и тут же ударился головой о мягкий потолок.

У открытой двери стояли живые, невредимые, запылённые, слегка ошпаренные туркестанским солнцем, улыбающиеся, жующие самсу москвичи. Получив от Лёши его любимую команду «по коням», занял место за рулём. Пришпорив железного коня, помчались на допустимой скорости на север.

Отличая любопытство от любознательности, попросил их провести урок на тему «Как без потерь покинуть город?». Красочно и не скупясь на детали, ребята провели открытый урок.

Остановки сделали два раза: в Джанбае, где пополнили запас чая и самсы, и в Чиназе, к которому подъезжали, когда солнцу до захода за горизонт оставалось градусов десять. Под нашептывание местного браконьера, дежурившего у рыбного базара, мы, околдованные двадцатипроцентной скидкой, поднялись вверх по правому берегу Сырдарьи километра на три. Купив рыбу, вернулись на бетонку. В столицу въезжали при свете уличных фонарей. Лично мне нравятся ночные города: волшебные и загадочные. Скрадывая в жёлто-белом свете время и пространство, город казался призрачным, населённым неземными тенями. С воздуха же ночной большой город выглядел сказочно-притягательным: казалось, протяни руку в чёрную пустоту, и ты горстью зачерпнёшь разбросанные россыпью мерцающие самоцветы.

На Шота Руставели, в закрывающемся магазине, купили то, без чего нельзя украсить стол. Радость Василича при виде своих квартирантов была неподдельно-искренней. Стесняясь своих чувств, грубовато похлопал нас по спине, проворчал:

— Чуял, что скоро будете, стол накрыл.

Пожав ему руку, сказал, что раз мы с рыбалки, значит, на столе должна быть не консервированная рыба, а свежая. Приняв добычу, Василич спросил:

— На червя или хлеб? Мелочь не долбала?

— На хлеб. Метров на двадцать забрасывали, там мелочь не шляется.

Развернувшись в сторону хаты, я громко подал армейскую команду:

— Самсунг, к снаряду бегом марш!

Из темного проёма веранды лешим появился Петруха.

— Чё?

— Бери в охапку свою Катьку и марш чистить рыбу.

Через час на том же лягане, на котором позавчера красовался плов, сейчас отдельными горками лежали искусно пожаренные куски сазана и судака. Мне на этот раз было дозволено вместе со всеми выпить рыбацкую стограммовую норму, чему не удивился, но понял: езды по городу с ребятами не будет, они улетают и, возможно, этой ночью. Воспользовавшись общим галдежом, Лёша напомнил:

— Просьбу не забудь. Позаботься о дядьке.

— Я помню, Лёш. Может, до аэропорта всё же подбросить?

С аппетитом хрустя рыбьей кожицей, не пускаясь в объяснения, тот кратко ответил:

— Сами.

Утром заехал к Василичу. Нахохлившийся и задумчивый, сидя перед кучкой денег, не ответив на приветствие, Василич отвернул голову. Присев на край топчана, предполагая, что творится в душе этого доброго человека, сказал:

— Пойми, они женатые люди, у них куча малых детей. Их зверюги жёны — сёстры рыскали с ментами по всему городу в их поисках. Пацаны об этом пронюхали и, чтобы дело до суда не доводить, отдались в руки своих баб. Земля круглая, город маленький, встретимся.

— Я же к ним как к родным, а они вон что! — Василич показал потрескавшимся пальцем на су́мы.

Запрыгнув на топчан, сел ближе к нему.

— Уехать тебе надо к своим. Хватит жизнь даром жечь без пользы. Ты подумай. Дом продать помогу. И ещё. Мне тоже предписано в течение двадцати четырёх часов явиться домой с повинной, иначе супруга грозила проблемами. Но заезжать к тебе буду, обещаю.

За два месяца, к крайнему неудовольствию и раздражению Майки, работу так и не нашёл.

Вернув семью от бабушки к месту постоянной дислокации, чтобы не мозолить глаза супруге и не лезть в воспитание детей с позиций армейской дисциплины и распорядка дня, весь август катался по городу: подвозил народ с багажом, сумками и без таковых за договорную оплату к домам, паркам, магазинам, ресторанам, базарам и от них. Не чурался загородных поездок, но с бо́льшей оплатой. Дополнение к пенсии приводило Майку в хорошее настроение, и в такие дни меню становилось разнообразным.

За день до празднования Дня независимости, проезжая мимо сквера в центре города, «прослезился»: у монумента Амиру Тимуру собирался разновозрастный люд. Оставив машину на обочине, одёрнул рубашку, расправил плечи, придал лицу строгость. Твёрдо ступая, почти печатая шаг, пошёл вглубь аллеи. В центре сквера лицом к монументу стоял двухшереножный строй молодых людей: юноши, стойко перенося жару, парились в костюмах-двойках и вытягивали стеснённые галстуком шеи; юные красавицы в ярких платьях и тюбетейках, держа огромные букеты роз, гвоздик и гладиолусов, застенчиво посматривали на кино- и фотохроникеров. Отдельной кучкой на левом фланге стояли люди преклонного возраста, поддерживаемые за локоть лоснящимися от сытой жизни и довольными собой чиновниками.

Мероприятие должно было вот-вот начаться, и я, боясь опоздать, ускорил шаг. Старший лейтенант в белой рубашке, став преградой на моем пути, приказал немедленно удалиться, на что я, под недоверчивыми взглядами других милиционеров напыжась, ответил:

Уважаемый! Я такой же гражданин этой страны, как Вы и вон те, стоящие у монумента молодые и пожилые патриоты! (Вот чёрт, надо напрячься и решить вопрос с гражданством. Нужен паспорт, и чем скорее, тем лучше.) Я так же, как все и, как надеюсь, Вы, придерживаюсь тех нравственных и политических принципов, в основе которых лежат любовь к Узбекистану, её Президенту и всему народу! Я преисполнен гордости за нашу страну, и я верю в её будущее, великое будущее! Почему же Вы, уважаемый, думаете, что если я отличаюсь от Вас цветом кожи, не способен на такое сильное чувство?! Позвольте мне, рядовому гражданину, вместе с другими моими соотечественниками выразить отношение к нашей Родине, независимой Родине!

Обалдевший и одураченный старлей посторонился. Я, проникнувшись моментом и чем ещё полагается, прошествовал дальше и встал на левом фланге приглашённых гостей. Придав лицу важность, поклонился бронзовому коню и бронзовому Тамерлану. При исполнении гимна все, и я в том числе, прижали руку к сердцу. Обратив взор к строго смотревшему правителю Междуречья четырнадцатого века, толпа под фонограмму зашевелила губами.

Едва отзвучали последние слова гимна, юноши, пропустив вооружённых цветами молоденьких красавиц, выждали секунду и дружно двинулись вслед за ними. Возложив цветы, девушки, попискивая и размахивая косичками, бросились назад. Соблюдая дисциплину строя, юноши снова пропустили их сквозь строй, тесно сомкнулись и медленно, по-черепашьи, отступили спиной назад. Такие действия напоминали тактику армии древней Спарты, когда пращники, отметав камни и дротики в неприятеля, быстро убегали и прятались за спины ощетинившихся копьями воинов.

Хлопая вместе со всеми в ладоши, я обратился мыслями к Феде: «Вот бы тебя сейчас сюда, поглядеть и послушать фальсификаторов и профанов от истории, рубящих сук, на котором им удобно сиделось при царе-батюшке и при Советской власти. Скульптор Джаббаров плагиат, он позаимствовал стиль знаменитого мастера Фальконе, сотворившего в Петербурге памятник Петру Великому. Это во-первых. Во-вторых, место, где сейчас красуется в бронзе Тамерлан, было занято другим — основателем научного коммунизма, диалектики, исторического материализма и политэкономии, товарищем Карлом Марксом. Они, оказывается, не знают, что давным-давно это место, излюбленное впоследствии горожанами, называлось Константиновским парком, а за год до первой мировой войны парк переименовали в Кауфманский сквер. Власть Советов назвала сквер сквером Революции. Однако эта забывчивость простительна. Они, Федя, не знают главного, и это самое, нет, не пугайся, не самое страшное — это самое смешное. Мне недавно посчастливилось вновь побывать у той женщины-психолога, монографию которой ты читать не захотел. Пока она готовила кофе, я стоял у книжных полок. С замиранием сердца, бегая глазами по стеллажам, восхищался такому богатству: немец Адорно и русский Бердяев, француз Вольтер и грек Гераклит (правда, в отрывках), американец Эмерсон и китаец Ян Чжу в произведениях Чжуан-цзы — все мыслители собрались вместе, высказав в своё время сокровенные мысли».

На втором стеллаже рука совсем не случайно выбрала книжицу под названием «Уложение Тимура» издательства «Чулпон» 1992 года. На странице 74–75 было написано: «Когда узбеки начали совершать в Трансоксании (Средней Азии) величайшие жестокости и невыносимые притеснения, Элиас-ходжа (сын Тоглук-Тимура), потерявший всякую власть, не был в состоянии прогнать этих разбойников и остановить их неистовства. Что касается до меня, то я, стремясь приобрести доверие, ринулся на узбеков и освободил притесняемых из рук притеснителей. Эта экспедиция была причиной возмущения военачальников Элиас-ходжи и самих узбеков. Тоглук-Тимуру написали, что я поднял знамя восстания; хан, будучи слишком доверчив, послал приказание умертвить меня, но послание попало в мои руки. Видя всю громадность опасности, я собрал вокруг себя храбрую молодежь из племён Берлас, которую я привлёк на свою сторону. Когда жители Трансоксании узнали, что я решил напасть на узбеков, вельможи и народ не замедлили покинуть их ряды и присоединиться ко мне».

Учёные и высшее духовенство издали постановление, утверждавшее изгнание и ниспровержение узбеков. Многие начальники орд и племён присоединились ещё ко мне в этом предприятии. Это постановление и это воззвание, данное письменно, были выражены в следующих словах: «Следуя повелению и примеру законных халифов, воины, и народ, и духовенство, в уважение к великим достоинствам Тимура, полярной звезды могущества, возвели этого эмира на царство. Они обещают не щадить своего состояния и своей жизни на то, чтобы истребить, изгнать, победить и уничтожить узбеков, этих ненавистных притеснителей, которые простерли свои жадные руки не только на движимость, на имущество и владения, но даже на честь и закон мусульман. Мы клянёмся соблюдать условия этого договора. Если мы когда-нибудь нарушим клятву, то пусть мы потеряем покровительство Бога и подпадем из-под Его власти во власть сатаны». При виде этого постановления я возгорал желанием начать войну и сечу и двинуть войска на узбеков, чтобы несчастные отомстили своим тиранам».

Такая односторонняя любовь у них не только с Тамерланом, они умудрились всех учёных и поэтов Востока причислить к своему племени. Для какой-то цели они даже Бориса Николаевича Ельцина называют своим земляком, а когда спрашиваю у них, в каком месте Узбекистана тот родился, загадочно отвечают: «Об этом лучше вслух не говорить!»

После показа молодежью тактических приёмов слово взяли представители всех ветвей власти. Едва не проглатывая микрофон, изрекали цитаты Папы о колониальном прошлом, о стойкости великих сынов великих предков, сложивших в борьбе за независимость буйные головушки; о не скудеющей земле узбекской, способной воспроизводить сынов-героев; о возрождении государственности. Речи заканчивались бурными аплодисментами. Остерегаясь, что в глазах переодетых в штатское сотрудников национальной безопасности могу показаться никчемным патриотом, вытирал платочком глаза; сложив руки по швам, земно кланялся Тимуру — представителю одного из монгольских племен — племени Барлас, но никак не узбеку.

После шумного, красочно обставленного празднества наступили серые, ничем не примечательные будни, длившиеся до самого Нового года. Встреча его от прошлогодних не отличалась: традиционное оливье, селёдка под «шубой», пельмени, кислое шампанское, керосино-ацетоновая водка, подозрительного цвета детские напитки и самое трепетное — прослушивание поздравлений от имени Президента.

Насильно переодев меня в дедморозовские лохмотья, дети попросили сплясать, спеть и почитать стихи. Танец исполнил национальный, хлопая себя по ляжкам, щёлкая пальцами, дёргая головой и издавая звуки обитателей дремучего леса. Взяв гитару, провёл по струнам. Душевно, в быстром темпе, разбавляя акцентом слова, запел:

Плывут туманы над волной, покрыты бирюзой.

Стоит у моря предо мной Одесса, город мой.

Он с песнею встречает, он с песней провожает.

Одесса-мама, милый город мой.

Топнув ногой, завёл под куплет припев:

Ах, Одесса, жемчужина у моря

Ах, Одесса, ты знала много горя

Ах, Одесса, любимый милый край

Живи моя Одесса, живи и процветай!

За песню получил похвалу от детей в виде рукоплесканий и приз — плитку шоколада, от Майки — улыбку. Воодушевившись таким результатом, дерзко глядя ей в очи, страстным голосом, под струнное сопровождение, спросил:

Каким меня ты ядом напоила,

Каким меня огнём воспламенила?

Ах, дайте ручку нежную, щёчку белоснежную,

Пламенные трепетные губки!

Ах, дайте ручку нежную, щёчку белоснежную,

Пламенные трепетные губки!

Сначала Майка зарделась, но потом, справившись со смущением, сделала замечание:

— Такое слышать девочкам не только рано, но и невозможно. Тоже мне воспитатель!

— Чем тебе не нравятся куплеты, рождённые в районах Молдаванки и Пересыпи великого города на берегу Чёрного моря?

Отложив инструмент, принял позу, прокашлялся:

— Ну хорошо, тогда прочту стихи. Итак, стихи Николая Некрасова в исполнении тоже Николая, но Славянова.

… Ты и убогая,

Ты и обильная,

Ты и могучая,

Ты и бессильная,

Матушка Русь!

В рабстве спасённое

Сердце свободное

Золото, золото

Сердце народное!

— Извините, дальше забыл. А зараз, дорогие паненки, вирши Шевченко Тараса.

Тече вода в синэ море,

Та не витiкаэ;

Шукае козак свою долю,

А долi немаэ.

Граэ синэ море,

Граэ серце козацькеэ,

А думка говорить:

«Куди ти йдеш, не спитавшись?

На кого покинув

Батька, неньку старенькую,

Молоду дiвчину?

На чужинi не тi люде, –

Тяжко з ними жити!

Нi з ким буде поплакати,

Нi поговорити».

Паненки долго и искренне аплодировали, восторгаясь и по-своему воспринимая силу и красоту строк. Их мама отреагировала сдержанно, как и положено учительнице математики и руководителю хулиганского 7 «А» класса.

Распахнув балконное окно, выкурил на сон грядущий сигарету, послушал трескучие залпы петард. Полюбовавшись на окрашенное разноцветным фейерверком небо, отправился на боковую в надежде, что Новый год принесёт не только проблемы.

Закутавшись в одеяло, мысленно проник через потолки двух верхних этажей, открывая перед своим взором огромное чёрное и холодное зимнее небо. Стартовав вдоль южного небесного меридиана, мягко поплыл в невесомости вверх. Облетев большущий Орион, задержавшись у его яркой звезды Бетельгейзе, поплыл к Сириусу. Изменив курс, описал круг у желтоватой Капеллы. Дальше лететь в перевернутом положении стало неудобно. Развернувшись вдоль продольной оси на сто восемьдесят градусов, прошёл точку зенита. Проплыв по дуге, подлетел к цели своей прогулки — Северному Полюсу Мира. Став на орбиту, кивнул в знак приветствия околополярным созвездиям. Однако путешествие стало докучать: с одной стороны поджаривала Полярная, с другой — пробивал страшный холод. Отыскав в нижнем квадранте Солнце, снялся с орбиты и помчался сквозь пространство к Земле.

Что ни говори, а на Земле веселее, хотя и хлопотно. Настроившись на московскую волну, прошептал стихи Тютчева:

Они кричат, они грозятся:

«Вот к стенке мы славян прижмем!»

Ну, как бы им не оборваться

В задорном натиске своём!

Да, стенка есть — стена большая, –

И вас не трудно к ней прижать.

Да польза — то для них какая?

Вот, вот что трудно угадать.

Ужасно та стена упруга,

Хоть и гранитная скала, –

Шестую часть земного круга

Она давно уж обошла…

Её не раз и штурмовали –

Кой — где сорвали камня три,

Но напоследок отступали

С разбитым лбом богатыри…

Стоит она, как и стояла,

Твердыней смотрит боевой:

Она не то чтоб угрожала,

Но… каждый камень в ней живой.

Так пусть же бешенным напором

Теснят вас немцы и прижмут

К её бойницам и затворам, –

Посмотрим, что они возьмут!

Как ни бесись вражда слепая,

Как ни грози вам буйство их, –

Не выдаст вас стена родная,

Не оттолкнет она своих.

Она расступится пред вами

И, как живой для вас оплот,

Меж вами станет и врагами

И к ним поближе подойдёт.

КОНЕЦ ПЕРВОЙ ЧАСТИ

Благодарю, что дочитали первую часть до конца! Буду рад подписке/комментариям. Не спешите удалять книгу из библиотеки. Вторая часть выйдет 18.04.2015.

[1] Шахнаваз Танай, министр обороны Афганистана с 1988 по 1990 годы. 6.03.1990 г. возглавил мятеж против действующего президента Наджибуллы. Мятеж был подавлен правительственными войсками.

Оглавление

Пролог

Часть первая. Жребий брошен. Глава 1

Глава 2

Глава 3

Глава 4

Глава 5

Глава 6

Глава 7

Глава 8

Глава 9

Глава 10

Глава 11

Глава 12

Глава 13

Глава 14

Глава 15

Глава 16

Глава 17

Глава 18

Глава 19

Глава 20.1

Глава 20.2