Джастин Кейс (fb2)

- Джастин Кейс (пер. Мария Владимировна Сарабьянова) 580K скачать: (fb2) - (epub) - (mobi) - Мег Розофф

Джастин Кейс

Мег Розофф

Издательство благодарит литературное агентство «Эндрю Нюрнберг» за содействие в приобретении прав на эту книгу.

1

Отсюда, сверху, хороший вид. Смотрю на мир и вижу все.

Например, вижу пятнадцатилетнего мальчика и его брата.

2

Младший брат Дэвида Кейса недавно научился ходить, но не сказать чтобы достиг в этом деле совершенства. Он проковылял мимо брата к большому раскрытому окну в комнате старшего мальчика. Здесь, стараясь изо всех сил, он вскарабкался на подоконник, сложился, как гусеница, уселся на корточки и замер, нерешительно пошатываясь, задумчиво глядя на церковную колокольню в четверти мили от дома.

Он слегка качнулся вперед к бездне, и тут мимо пролетела большая черная птица. Она помедлила и посмотрела своим умным красным глазом в глаза ребенку.

— Почему бы не полететь? — предложила птица, и глаза мальчика расширились от удовольствия.

Внизу на улице неподвижно стояла борзая, повернув изящную светлую голову в сторону грядущей катастрофы. Собака чуть повела мордой и вздернула нос, послав тем самым невидимый импульс, который заставил ребенка податься на дюйм-другой назад, ближе к точке равновесия. Мальчик был спасен, но то, что с ним заговорила птица, настолько его пленило, что он вскинул руки и подумал: «Да, лететь!»

Дэвид не слышал, как его брат подумал: «Лететь». Нечто иное заставило его поднять глаза. Чей-то голос. Рука на плече. Шелест губ у самого уха.

Вот тут мы и начнем: один мальчик на краю смерти. Другой — на краю чего-то большего.

Подняв глаза, Дэвид мгновенно оценил положение, крикнул «Чарли!» и кинулся через всю комнату к окну. Он схватил ребенка за капюшон пижамы с Бэтменом, прижал его к себе с такой силой, что чуть не сломал ребра, и повалился на пол, пряча лицо мальчика в безопасную впадину под подбородком.

Чарли сердито взвизгнул, но Дэвид его едва слышал. Задыхаясь, он отцепил брата и отстранил на расстояние вытянутой руки.

— Ты что делаешь? — кричал он. — Какого черта ты вытворяешь?

А что, сказал Чарли, мне надоело играть в игрушки а ты не обращал на меня внимания вот я и решил пойти получше рассмотреть этот мир. Я забрался на окно что было не так-то просто а когда залез то прямо обалдел оттого что кругом одно небо а тут еще мимо пролетела птица посмотрела на меня и сказала что я тоже могу летать а птицы со мной раньше никогда не разговаривали и я подумал что наверное она права потому что уж кто-кто а птица-то знает толк в полетах.

Да а еще на тротуаре сидела красивая серая собака и она на меня посмотрела и наставила на меня свою морду чтобы я не упал но как только я собрался прыгнуть и воспарить в воздух ты схватил меня и сделал мне очень больно и я рассердился потому что мне даже не дали попробовать полетать хотя уверен у меня бы получилось.

Мальчик объяснил все очень подробно и доходчиво, чтобы его наверняка поняли.

— Пи-цаа лети, — вот что он произнес.

Дэвид отвернулся. У него бешено колотилось сердце. Бессмысленно расспрашивать годовалого ребенка. Даже зная достаточно слов, брат не смог бы ответить на вопрос Дэвида. Чарли сделал это, потому что он всего лишь глупый ребенок, неспособный понять, что птицы не разговаривают, а дети не летают.

«Боже мой, — подумал Дэвид. — Опоздай я на пару секунд, он был бы мертв. Мой брат был бы мертв, а сам я был бы раздавлен, разбит, уничтожен чувством вины и всю оставшуюся жизнь слышал бы за спиной перешептывания: “Вон тот парень, который убил своего брата”».

Две секунды. Всего две секунды — вот что отделяет нормальную повседневность от полнейшей катастрофы.

Он резко сел, лихорадочно соображая. Почему это никогда не приходило ему в голову? Он может провалиться в люк или умереть от инфаркта. Сломать позвоночник в аварии. Подхватить птичий грипп. На него может упасть дерево. А еще бывают кометы. Пчелы-убийцы. Войны. Наводнения. Маньяки. Захороненные ядерные отходы. Этнические чистки. Вторжения пришельцев.

Авиакатастрофы.

Теперь, куда бы он ни посмотрел, ему виделись трагедии, кровопролитие, гибель планеты, закат человеческой расы, не говоря уже об основном источнике тревоги — его собственных страданиях и муках.

Кто только выдумал настолько безнадежный сценарий?

Кто бы это ни был, он чувствовал, как его умом овладевает некая темная и зловещая сила, располагается как дома, словно мерзкий стервятник, глубоко вонзая острые когти в дрожащее серое желе его перепуганного мозга. Он подтянул брата к себе, стиснул его изо всех сил и прижал губы к его щеке.

А что, если…

Он почувствовал, как это «что, если…» обволакивает его лодыжки, подобно трясине, и тянет куда-то вниз, на самое дно.

3

Год назад Дэвида разбудил отцовский возглас:

— Дэвид, мама дома! Хочешь посмотреть на малыша?

«Не особо, — подумал Дэвид, зарывшись лицом в подушку. — Что я, младенцев не видел?»

Но родители уже в его комнате, улыбаются и издают нечленораздельные звуки над маленьким созданием с серьезным взглядом и совсем черными глазами. Дэвид вздохнул, сел и взглянул на новорожденного брата. «Ладно, посмотрел, и что теперь?» — подумал он.

— Он тебя, разумеется, пока не видит. — Его отец, как всегда, все знает лучше всех. — Новорожденные несколько недель не фокусируют взгляд.

Дэвид уже собирался лечь обратно спать, но тут заметил, что младенец смотрит на него со странным выражением сочувствия и превосходства.

«Я Чарли, — сказал взгляд ребенка, так же отчетливо, как если бы он произнес эти слова вслух. — А ты кто?»

Дэвид уставился на него.

Брат со всей учтивостью повторил вопрос помедленнее, будто обращался к слабоумному. Так все-таки, кто ты?

Дэвид нахмурился.

Малыш склонил голову набок, и на его лице промелькнула тень жалости. «Такой простой вопрос», — подумал он. Но если его брат и знал ответ, он не подавал виду.

Чарли это озадачило. Следующие несколько месяцев он пытался получить ответы от родителей, но отец вечно был на работе, а мать оказалась на удивление плохо осведомлена о своем старшем сыне. «Раньше он так не задерживался», — говорила она с горькой улыбкой, или: «Он мог бы почаще убирать у себя в комнате». Но ни слова о том, кто он. А когда она замечала, как Чарли внимательно смотрит на Дэвида, то думала: «Как мило. Братская связь».

Но никакой братской связи не было. Чарли сравнивал знакомого ему Дэвида с Дэвидами на семейных фотографиях по всему дому. Младшие Дэвиды выглядели более жизнерадостными и безмятежными. Они держали книжки, мороженое или велик и доверчиво глядели в камеру. Младшие Дэвиды пинали мяч, лазили по деревьям, задували свечи на именинном пироге. У них были четкие контуры и безоблачный взгляд.

Но Дэвид, которого Чарли знал, был дрожащим студенистым сгустком нервов. Новый Дэвид напоминал Чарли одну открытку, на которой изображение клоуна постепенно превращалось в канатоходца, в зависимости от того, как ее повернешь. Когда начались эти перемены, ребенок не знал. Судя по фотографиям, контуры его брата стали смазываться где-то между тринадцатью годами, когда он играл в футбол, и четырнадцатью, когда он перестал быть единственным ребенком на семейном портрете.

Немалую часть своей короткой жизни Чарли провел в беспокойстве за старшего брата. Вот и сейчас он бросил на середине игру в ослика и макаку, чтобы собраться с мыслями. Он понимал, что его недавняя попытка полетать была ошибкой. Похоже, она вытолкнула его брата за какую-то невидимую точку невозврата, и Чарли сожалел об этом. Он хотел все исправить, дать Дэвиду совет, как снова обрести твердую почву под ногами. Но брат никак его не слушал.

Или все-таки слушал, но почему-то был не способен понять. И это беспокоило Чарли больше всего.

4

Любой другой на месте Дэвида Кейса, пережив недокатастрофу того летнего дня, подумал бы, что ему крупно повезло.

Любой другой обитатель скучного городка Лутона подумал бы, что всякое бывает; воспринял бы это как лишнее напоминание о хрупкости человеческой жизни, о том, что всем нам необходима определенная доля бдительности, чтобы избежать многих уготованных жизнью трагедий. Наконец, любой другой похвастался бы, что спас жизнь брату.

Но Дэвид Кейс не принадлежал к числу «любых других». Неясные тревоги и параноидальные фантазии, терзавшие его месяцами, в тот день наконец обрели четкую форму. В одно мгновение все встало на свои места, и из мутной путаницы образов проступила одна-единственная мысль:

Он обречен.

На следующее утро он лежал в постели, прокручивая в голове вчерашнюю сцену. В этот раз он избежал трагедии, да, но в следующий раз стрела (пуля, булыжник, бомба) наверняка попадет в цель. Словно мультик, у него на глазах разворачивался чудовищный в своей простоте сценарий: вот мимо со скучающим видом проходит Судьба, смотрит на часы, притворяясь, что ей все равно, и тут — БАБАХ!

Натягивая одежду, он чувствовал на себе чей-то пристальный взгляд. Насыпая хлопья в миску, он видел, как осыпаются обломки его собственной жизни.

«Боже мой, — думал он, чистя зубы. — Мне надо спрятаться. Нет, не спрятаться. Мутировать. Измениться до неузнаваемости».

Он сидел на кровати, грыз ногти и мысленно набрасывал свой портрет. Возраст пятнадцать лет, рост сто семьдесят пять сантиметров, сутулые плечи, шаркающая походка, в меру воспитан, волосы каштановые, зубы кривые, кожа светлая. Типичный англичанин.

Ни одно из этих качеств не защитит его от беды. Единственный выход — переделать себя шаг за шагом, начиная с имени. И если у него получится достаточно измениться, что ж, быть может, судьба забудет о Дэвиде Кейсе и перейдет к следующей жалкой жертве. Пусть загоняет ее до смерти.

Он вышел из дома, сошел с тротуара (от него под колеса фургона вильнул велосипедист) и сменил имя на Джастин. Джастин звучит стильно, круто, куда лучше, чем Дэвид. В нем чувствуются колкая ирония и пытливый ум. Он знает, что к чему. Он не так беззащитен. Такому герою, как Джастин Кейс^[1], любая опасность по плечу.

Услышав скрип тормозов и звук столкновения, он ненадолго остановился, с интересом наблюдая, как велосипедист подлетает в воздух. Что бы ни случилось, Джастин будет ловок, умен и гибок. Он будет уворачиваться от опасностей вопреки всему. Велосипедист обрушился на крышу фургона, съехал по лобовому стеклу, соскользнул на землю и замер.

Джастин Кейс не будет числиться в базах социальных служб, в списках рожденных, в планах человечества на будущее. При этой мысли сердце Дэвида радостно забилось. Услышав приближающийся вой сирен скорой помощи и полиции, он зашагал дальше, чтобы не глазеть на чужие несчастья в толпе других зевак.

Свернув за угол, он почувствовал себя победителем. С Джастином Кейсом ничего не случится, потому что его не существует.

5

Джастину (в прошлом Дэвиду) предстояло немало дел. Ему надо было изменить внешность, поменять мешковатые джинсы и водолазки Дэвида, его кроссовки и майки, его обыкновенные носки и ничем не примечательную ветровку на такую одежду, какую носил бы Джастин Кейс. Через четыре месяца ему исполнится шестнадцать. Ему всегда представлялось, что в шестнадцать лет его жизнь круто изменится, так почему бы не начать прямо сейчас?

Он направился к входной двери и в прихожей обнаружил Чарли, который пытался установить маленького пластикового бегемота на краю фарфоровой подставки для зонтов. Чарли взглянул на брата, вздрогнул и уронил животное в зияющую пропасть.

— Ничего страшного. — Джастин запустил руку внутрь подставки, нащупал игрушку и вытащил ее, а заодно и все остальные. — Вот твой бегемот, — сказал он, положив его в протянутые руки брата. — И еще зебра, лев, коза, жираф и корова. Может, поиграешь в другом месте? А то у тебя тут прямо целый затерянный мир.

«Я не играю, — сказал Чарли и одного за другим побросал животных обратно в подставку для зонтов. — Я осмысливаю падение».

Джастин покачал головой. Маленькие дети, похоже, не способны понять самых элементарных закономерностей.

— Как хочешь, — сказал он, потрепав ребенка по волосам. И, открыв дверь, вышел на улицу.

За новым гардеробом для своего перевоплощения он решил наведаться в ближайший секонд-хенд. Там столько отбросов чужих жизней; одна из них точно подойдет.

Магазин был недалеко, но всю дорогу ему казалось, будто он шпион, тайком совершающий нечто противозаконное. Это было приятное ощущение. Как на важном задании.

Внутри он помедлил, обежав взглядом полки с туфлями и вешалки с безвкусными блузками и старомодными платьями. Женщина с кислой миной, стоявшая за кассой, нахмурилась, мрачно глянула на него, но ничего не сказала. В ее глазах он был никчемным маленьким воришкой, которому нечем заняться в последние дни летних каникул, кроме как красть в дешевых магазинах всякую бесполезную ерунду.

Он ответил ей жестким бесчувственным взглядом. Я Кейс. Джастин Кейс. Захочу померить рубашку — значит, померяю рубашку.

В дальнем углу он заметил стойку с мужской одеждой, подошел и выцепил первую попавшуюся рубашку. Приложил к себе под подбородок. От нее неприятно пахло сигаретным дымом, горелой картошкой и кокосовым мылом. Ему не приходила в голову мысль о том, чтобы перенять чужой запах, и теперь его замутило. Он закрыл глаза и попытался прогнать этот образ из головы.

— Примерь вот это, — раздался за его спиной чей-то голос.

От неожиданности Джастин чуть не подскочил. Незнакомая рука протянула ему через плечо темно-коричневую рубашку с сиреневыми огурцами.

Джастин медленно повернулся. Голос принадлежал девушке лет девятнадцати, которая смотрела на него из-под густой, ровно подстриженной розовой челки. Глаза сильно подкрашены карандашом, рот четко очерчен ярко-оранжевой помадой, идеально сочетающейся с цветом волос. На ней были зеленые сапоги из змеиной кожи с десятисантиметровыми платформами, колготки с замысловатым узором, очень короткая юбка и облегающая полупрозрачная маечка с рисунками из японских аниме, поверх которой она натянула широкий бежевый корсет в стиле пятидесятых. На плече у нее висел чехол для фотоаппарата.

Даже Джастин признал, что у нее необычное чувство стиля.

— Ух ты, — сказал он.

— Спасибо, — ответила она сдержанно. И потом: — Я тебя здесь раньше не видела.

Она склонила голову набок, рассматривая его бледную кожу, немытые волосы и выразительные скулы. И темные круги под глазами.

«Обреченная юность, — подумала она. — Интересно».

Джастину стало не по себе.

— Ты чего?

— Да так, просто задумалась. Тут можно найти отличные вещи, если знать, что искать.

— Я знаю, что мне нужно.

Она ждала.

— Все, — сказал он наконец. — Все, только бы оно было не похоже на это. — Он указал на себя.

— Все?

— Да. Хочу измениться до неузнаваемости.

Она улыбнулась:

— Ты кого-то убил?

— Пока нет.

Идеально очерченный оранжевый рот округлился в крошечное «о».

Джастин отвернулся. Когда он снова обернулся, она все еще удивленно смотрела на него.

— Ты потенциальный убийца?

Он вздохнул:

— Скорее потенциальная жертва.

Она прищурилась:

— Ты как-то связан с наркотиками?

— Нет.

— С шантажистами?

— Нет.

— С программой защиты свидетелей?

— Нет.

— С разведкой?

Он покачал головой:

— Нет, ничего такого.

— Тогда зачем?

Джастин помялся, переступил с ноги на ногу, закусил ноготь.

— Я понял, что прежний я обречен.

— Обречен?

— Обречен.

— В каком смысле обречен?

— В смысле — балансирую на краю гибели, и времени все меньше.

Она вытаращила глаза.

— Поэтому мне и нужно все поменять, всего меня. Меня не должны узнавать.

Девушка нахмурилась:

— А кто тебя, по-твоему, узнает?

Он понизил голос:

— Судьба. Моя судьба. Судьба Дэвида Кейса.

— Кто такой Дэвид Кейс?

— Я. То есть я был им раньше. До того, как решил все поменять.

— Ты сменил имя?

Он кивнул.

— Значит, ты убегаешь от судьбы, — медленно проговорила девушка, — и считаешь, что все это как-то поможет?

Он пожал плечами:

— А что мне остается?

— Может, перестать верить в судьбу?

Джастин вздохнул:

— Было бы неплохо.

Долгое время оба молчали. Девушка разглядывала стершийся лак на своем ногте.

— Что ж, — сказала она наконец, едва улыбаясь уголком рта. — Это что-то новенькое.

Он посмотрел на нее.

— Небезынтересное, — добавила она.

— Да?

— Да. — Она вскинула одну бровь. — Не.

Она протянула ему руку.

— Меня зовут Агнес. — Ногти на протянутой руке были бледно-зеленые. — Агнес Би.

— Джастин. Джастин Кейс.

Она заморгала, переваривая информацию. А когда поняла, то лицо ее просияло. Он пожал протянутую руку. Рука оказалась удивительно мягкой и теплой, и он осторожно держал ее, не зная, когда отпустить. Он никогда раньше не общался так близко с девушками старше себя.

— Как приятно с тобой познакомиться, Джастин Кейс.

Все так же улыбаясь, Агнес повернулась к вешалке и вытащила рубашку цвета маковых лепестков, с длинными рукавами и пышными оборками спереди. Она бросила ее Джастину вместе с коричневой рубашкой с сиреневыми огурцами:

— Примерь эти. А я еще поищу.

Джастин посмотрел на обновки:

— Что-то я не уверен.

Она не слушала.

Он вздохнул, взял рубашки и пошел в крошечную примерочную в дальнем конце магазина. В ней было не повернуться.

Первая рубашка подошла. Он застегнул пуговицы и огляделся в поисках зеркала.

Агнес отдернула занавеску, одновременно нацеливая портретный объектив своего «никона» прямиком на Джастина. Чик-чик-чик, чик-чик-чик. Три кадра в секунду. Две секунды подряд. Он вскрикнул от неожиданности и отскочил.

Из-за «никона» показалось лицо Агнес.

— Что с тобой?

— Что со мной? Ты еще спрашиваешь?!

Она нахмурилась.

— Покрутись, дай я на тебя посмотрю.

Он покрутился и дал ей на себя посмотреть.

— Неплохо. — Она одобрительно кивнула, потом отложила фотоаппарат и взяла небольшую стопку одежды. — Я уже давно приглядела эти вещички. Для особого случая. Совсем особого.

Его назвали особым случаем. Джастину это так польстило, что он примерил все вещи, которые она ему дала, и сделал вид, будто ему все нравится. Она принесла ему бирюзовую рубашку в цветочек, обтягивающий коричневый кардиган, женский, насколько он мог судить, и белые холщовые штаны, которые не держались без ремня. Он надел все это и, немного смущаясь, вышел из кабинки.

Чик-чик, чик-чик-чик. Пять метких смертоносных выстрелов в голову. Агнес опустила фотоаппарат и задумчиво взглянула на него.

— Великолепно. Бери все. — Она прищурилась, склонив голову набок. — Тебе очень повезло, что я сегодня тут.

Джастин неуверенно кивнул.

— Это, конечно, только начало. — Она заметила модную красную с белым кожаную сумку и бодро двинулась к ней. Джастин смотрел ей в спину. Он понятия не имел, о чем говорит эта девушка, но ощущение от ее слов очень подходило его новой жизни в чужом образе. Это придало ему уверенности.

Агнес отнесла одежду на кассу, взяла у Джастина пригоршню скомканных пятифунтовых бумажек и протянула их женщине с кислой миной. Деньги выглядели так, будто много лет пролежали на дне копилки. Собственно говоря, так оно и было.

— У него больше нет, — сказала она хмурой ведьме. — Этого хватит.

Пока женщина недовольно ворчала, пересчитывая деньги, Агнес листала снимки на экране фотоаппарата.

Потом подняла глаза и серьезно посмотрела на Джастина:

— Ты фотогеничен, как ангел, Джастин Кейс.

Его что, снимают для сайта детской порнографии или, может, для дилетантской статьи про ошибки моды?

— Вот увидишь. В следующий раз принесу пробники.

«В следующий раз?»

— Мне невероятно понравилась наша первая встреча.

Он попытался улыбнуться, но улыбка вышла кривая и неуверенная. Чик-чик-чик.

На выходе из магазина Агнес приметила новехонькие черные джинсы под кучей рубашек. Она остановилась, изучила их и швырнула Джастину:

— Примерь.

Агнес Би ждала, пока он возился в примерочной. Джинсы сидели идеально.

Она снова отдернула занавеску.

— Ну как? Обалдеть, скажи? — спросила она довольно.

Джастин кивнул. Да уж. Обалдеть.

6

Позвольте представиться.

Меня зовут Кисмет. Это по-турецки, от персидского qismat, от арабского qisma, что означает удел, или qasama — разделять, наделять. Синонимы: случай. Провидение. Участь. Удача.

Судьба.

Это я управляю чашами весов, полетом пуль, работой тормозов. Это я выбираю яйцеклетки и сперматозоиды. Решаю, кому жить, кому умереть.

Судьба дала, судьба и взяла.

Но мы говорили о Дэвиде.

Беспомощный бедняжка Дэвид, так цепляется за свою жалкую жизнь. Почти забавно.

Почти.

Ты. Подойди поближе. Дай кое-что скажу на ушко.

Твой друг, твой персонаж, твой Дэвид — дурак. Болван. Белая подопытная мышь, которая дергает розовым носиком.

Моя лапа у него на хвосте.

Смотри, что будет, если я ее подниму.

Видишь? Пусть еще немного побегает. Я покуда не голодна.

Может, чуть позже.

Я дам тебе знать.

7

Родители Джастина наотрез отказались называть его новым именем.

— С чего нам звать тебя по-другому после стольких лет? Это как-то странно.

Он даже не пытался завести с ними разговор про судьбу. Он знал, что им не до того, когда в доме столько всего происходит: первые шаги, первые слова, первое пи-пи в горшок.

Джастин не сомневался, что, пока они не увидели его с заряженной пушкой в одной руке и предсмертной запиской в другой, их не особо волнуют степень и причина его тревоги. Но это не страшно. Он ничего от них не ждал. Он знал, что они заняты. Он знал, что они старались быть хорошими родителями. Они занимались им, когда он был помладше, водили в зоопарк и в спортивную секцию, покупали сладости. Притворялись, что его рождественские подарки приносил Санта. Подсунули ему познавательное видео про секс.

Он прекрасно понимал, что его младший брат намного симпатичнее, покладистей и не такой замороченный по части всяких философских проблем. Учитывая обстоятельства, неудивительно, что его родители предпочитают малыша и что им настолько не понятна вся история с роковой обреченностью старшего сына. Она ему и самому-то не вполне понятна.

Они читали в воскресных приложениях, что подростки зачастую ведут себя эксцентрично, и потому воздерживались от комментариев по поводу его недавней метаморфозы, но Джастин заметил, что мать все пытается заглянуть ему в рот, когда он говорит. Он подозревал, что она высматривает у него на языке пирсинг. Его тошнило от одной мысли о проколотом языке; и было грустно, что ее представления о нем находились на столь невысоком уровне.

— Привет, Дэвид, — сказала она, как обычно, в то утро, когда он спустился к завтраку в маковой рубашке с оборками на груди и в белых холщовых штанах на ремне. Она глянула на мужа, и они обменялись взглядами, в которых читался вопрос, уже ставший предметом их общего беспокойства. Сложив газету, отец Джастина прокашлялся.

— Дэвид, — начал он, как будто зачитывал приговор.

Джастин поднес ложку ко рту и замер.

— Дэвид. Я хочу узнать, то есть мы хотим узнать, спросить, вернее, мы с твоей мамой, ни за чем, просто так, в общем-то, просто чтобы быть в курсе, ну да, кхм. Что я хочу сказать. Ты не гомосексуал, а?

Джастин засунул ложку в рот и затем положил обратно в миску. На другом конце стола его брат сосал абрикос.

— Не-е-е-е-ет! — рассмеялся малыш и выразительно замахал руками, ни к кому конкретно не обращаясь.

— Если да, то мы с твоей мамой хотим, чтобы ты знал — это не страшно.

Джастин прожевал, потом проглотил.

Его родители переглянулись.

— Ну так как? — встревоженно спросила мать.

Джастин поднял глаза, словно впервые ее увидел:

— Что — как?

— Так ты… — Она покраснела. — Ну…

— ГО-МО-СЕК-СУ-АЛ? — не выдержав, проорал отец.

Джастин снова поднес ложку ко рту и задумался над вопросом. С полной ложки, зависшей в воздухе, капало молоко. Гомосексуал? Такое ему в голову не приходило. Наверное, это вполне возможно. Все возможно.

— Насколько мне известно, нет, — сказал он наконец.

Отец с шумом выдохнул и вернулся к газете.

— Какое облегчение, — фыркнул он. — Мало нам других забот, не хватало еще сына-педика.

8

Занятия в школе начались во вторник.

Ровно в семь утра радио вырвало Джастина из сна. Он вскочил как ошпаренный, внутри потревоженного тела гулко пульсировала кровь. Все лето он не вставал раньше полудня.

Недовольно ворча, он потыкал в кнопку сброса будильника, пока шум не прекратился, и снова провалился в глубокий сон. С четвертой попытки он сел в кровати, протянул руку и отдернул одну штору.

Шел проливной дождь.

Из окна своей спальни он едва различал дорогу за мутным потоком воды. Он вздохнул и с такой же радостью, с какой червяк смотрит в разинутый клюв, подумал, что ему предстоит очередной школьный год. «Было бы здорово, будь у меня собака», — подумал он и запустил руку под кровать в поисках новой рубашки с огурцами и белых холщовых штанов.

Джастин встал, одну руку продел в рукав, пока другая безжизненно болталась вдоль тела. Ему вдруг пришло в голову, что если сегодня он войдет в школу под новым именем, в новой одежде и с собакой — самой изысканной, элегантной борзой на свете, — тогда у него будет шанс выжить. Но у него нет борзой, а вероятность заполучить ее до восьми тридцати трагически мала. Уже десять минут девятого.

Он попрощался с матерью, подхватил Чарли с пола и покружил, пока тот не завизжал от восторга. Затем он пожал руку отцу и двинулся навстречу своей судьбе.

Мысль о собственной собаке, пусть даже воображаемой, немного утешала его. Он несколько раз останавливался под моросящим дождем, пока шел свои полмили до школы, чтобы его пес мог обнюхать фонарные столбы, деревья, мертвых птиц.

«Ко мне, бобик! Ну, пошли!»

Он радостно подзывал свою борзую. В этом создании естественная грация сочеталась с выдержкой, достоинством, мудростью. Нежные глаза пса созерцали мир с тихим состраданием. У него было гладкое изящное тело, мощная грудь, сильные мускулистые лапы. Потрясающее сочетание физической и духовной красоты! Уж точно ни одна обычная собака, простая смертная собака, не обладала всеми достоинствами… Боба.

Хороший Боб! Боб — не какой-нибудь там пудель. Это любому ясно.

Зайдя за ворота школы, Джастин очутился в эпицентре возбужденной толпы гормонально заряженных человеческих частиц, которые случайным образом сталкивались друг с другом и разлетались в разные стороны. Периодически они собирались в небольшие группки и принимались, как водится, пускать по кругу сигаретные бычки и хвастать своими летними сексуальными подвигами, болтать со старыми друзьями и пререкаться с неприятелями так, будто только вчера расстались.

В новом семестре их ожидало столько всего нового: новые хулиганы и их новые жертвы, новые поводы завалить пару тестов и прогулять пару уроков, новые способы получить то, что наивные родители называли образованием.

— Эй, Кейс!

Кто-то присвистнул.

— Классная рубашка!

Еще какое образование.

Джастин кивнул, обменялся приветствиями с несколькими типами. Большинство из них он знал еще с начальной школы. Одних он относил к категории друзей, с другими лишь мимоходом здоровался. Почти все знали его имя.

Нелегко будет объяснить, что он теперь другой человек.

Он повернулся к Бобу, и пес ткнулся бархатистой мордой в его ладонь. На одно долгое мгновение он замер, передавая силу, грацию и мудрость своему хозяину. От прикосновения своего сказочного зверя Джастин на миг испытал озарение и прилив храбрости.

— Hola^[2].

Он поднял глаза. Над ним возвышался Питер Принc, долговязый светловолосый парнишка, с острыми коленками и беспощадно бодрой улыбкой. В школе он славился (если это можно назвать славой) своими способностями к астрономии. С Джастином они пересекались только на предметах, в которых оба не блистали, — на испанском и на истории.

— Как провел лето?

— Хорошо, если любишь душевные муки, — сказал Джастин.

— Бедняга. — Питер, кажется, искренне ему сочувствовал. — Не думаю, что сегодня тебе станет легче.

— Да уж.

Питер внимательно на него посмотрел. В Дэвиде Кейсе определенно что-то изменилось. Дело не только в его одежде, хотя она явно свидетельствовала о некоем серьезном сдвиге. Дело в исходившем от него напряжении, доведенном почти до предела. «Правда, — подумал Питер, — Дэвид всегда играл посредственность не слишком убедительно, но, может быть, себя убедить в собственной посредственности он сумел. С людьми такое случается».

Питер нахмурился и попытался разгадать, что произошло, но не успел, потому что раздался звонок, и нахлынувшая толпа человеческих тел внесла их в холл викторианского здания.

На первом уроке Джастин сел на свободное место, слева от Питера. У его ног растянулся Боб.

— Добро пожаловать и т. д. и т. п., — зарядил мистер Огл тоном заезженного фабричного рабочего, отпахавшего двойную смену. Новый учебный год длится всего одиннадцать секунд, а он уже источает усталость. — Не сомневаюсь, вы так же рады снова быть здесь, как и я. Могу лишь надеяться, — его взгляд прошелся по тридцати лицам — по невинным, по наглым, в основном по безразлично пустым, — что этот год окажется не таким тяжелым, как прошлый.

Класс с сомнением заерзал.

Мистер Огл достал классный журнал.

Сердце Джастина гулко заколотилось. «О боже, — подумал он. — Сейчас начнется».

— Арчер, Джеймс.

— Тут.

— Бодмин, Аманда.

— Тут.

— Кадапракаш, Мэтью.

— Здесь.

— Кейс, Дэвид.

Джастин поднял руку.

— Вообще-то я Джастин.

Мистер Огл прервался и уставился в журнал:

— Разве не Дэвид? Дэвид Кейс, если не ошибаюсь?

Джастин покачал головой:

— Нет. Джастин.

— Джастин Кейс? Джаст-ин-кейс? — Он оглядел класс, и его лицо непривычно оживилось. — Это что, шутка?

Класс, очевидно, тоже так думал. Мало того что Дэвид Кейс явился в школу в клоунском прикиде. Так он вдобавок и имя сменил? В напряженной тишине первого дня раздались тихие смешки, которые обежали кабинет по часовой стрелке, все нарастая, пока наконец одноклассники Джастина не начали задыхаться и хохотать до слез.

Питер опустил глаза и уставился на свои ладони. Ему было неловко за ученика, некогда известного как Дэвид Кейс.

Мистер Огл с размаху шлепнул журналом о стену, и его безумные подопечные тут же умолкли. В наступившей тишине догорали остатки веселья, а Джастин вжался в стул, надеясь стать невидимым. Но за следующие сорок минут косые взгляды, смешки и перешептывания уничтожили в нем эту надежду. Как только урок закончился, он встал, сделал каменное лицо и, не глядя по сторонам, медленно зашагал прочь из класса. Он точно не собирался метаться как сумасшедший. Пока он не даст слабину, он в безопасности.

«Хотя какая разница», — подумал он про себя. Его ждет охота на зверя покрупнее. А зверь покрупнее ждет охоты на него.

Питер улыбнулся, дружески помахал ему рукой и пошел на другой урок, а Джастин собрался с духом и приготовился терпеть унижения. С течением дня скудное число его робких союзников все таяло. Благодарная публика радовалась новой шутке еще на шести уроках.

Ровно в три тридцать раздался звонок, и он пошел домой, хлопнул входной дверью и повалился в кресло. Оторвав глаза от кучи неглаженого белья, мать посмотрела на него с улыбкой:

— Как школа, дорогой?

— Ад.

— А как уроки?

— Пытка.

— А друзья?

— Гады.

Мать нахмурилась:

— У тебя неприятности, Дэвид? — Она задумалась и сморщила лоб. Если он не гомосексуал, то, может, страдает дислексией? В газетах писали, что дислексия (плохие обеды, переполненные классы, обилие мигрантов и безотцовщина) — один из основных источников проблем в современной школе.

— Дэвид, милый, в чем разница между Богом и Бобом?^[3]

Джастин вытаращил глаза. Что за странный вопрос. Он и не подозревал, что его мать склонна к метафизике. Боб? Бог? Он вовсе не уверен, что знает, в чем разница.

Он протянул руку и для верности погладил длинную изогнутую спину своего боба-бога.

— К тебе что, пристают?

— Не пистают, не-е-е! Пи-ца! — вмешался его брат. Он бросил свою игрушечную обезьяну и стал махать руками, как крыльями. — Летать!

Джастин уставился на него, обескураженный невероятной догадкой (или это не просто догадка?). Ему и раньше часто казалось, что Чарли многое знает, только виду не подает. Малыш победно улыбнулся.

Джастин обернулся к матери. Заверил ее, что дело не в том, что к нему пристают в школе. К нему пристают — а то! — вот только не какие-то малолетние кретины.

Ее это не успокоило.

— Не двигайся, Дэвид, дай мне на тебя посмотреть. По-моему, у тебя тик.

Джастин вздохнул, встал, поднялся по лестнице и заперся в ванной.

Он сидел там до тех пор, пока тихое постукивание когтей по деревянному полу, глухой удар и мирное похрапывание Боба в коридоре не убедили его, что можно выходить.

9

Мне очень нравится Дэвид.

Хотя нет, не нравится. Мне плевать на него. Могу сбить его такси. Наградить смертельной болезнью. Или того хуже, могу его начисто игнорировать. Позволить ему прожить жалкую бессмысленную жизнь в Лутоне с заботливой занудой женой, двумя-тремя тормознутыми детишками и тикающей бомбой вместо сердца. Но мне иногда так хочется поиграть.

А он отличный игрок.

10

Первую неделю в школе Джастин как-то пережил.

Благодаря Бобу он успешно играл роль среднестатистического члена подросткового сообщества, хоть и все чаще одинокого. Друзья перестали пытаться его разговорить: для начала, у него странная одежда, а еще он больше не откликается на свое имя, что их крайне раздражало. Все меньше людей заговаривали с ним перед школой, сидели с ним в библиотеке, звали его с собой на обед. Он и не думал, что быть другим человеком так одиноко. И все же как-то раз после физры Питер Принс выбрал соседнюю с ним душевую кабинку.

— Привет, — сказал он с улыбкой.

Джастин поднял глаза. Он был признателен за внимание.

— Привет.

— Где твой пес? — Голос Питера едва доносился из шумного потока воды.

Джастин решил, что ослышался:

— Прости, что?

— Твой пес.

— Пес?

— Ты сегодня без него, что ли?

Джастин смерил Питера взглядом:

— Очень, блин, смешно.

Питер высунул голову из потока. По его лицу стекали тонкие струйки воды. Он застенчиво улыбнулся:

— Я люблю борзых.

Джастин вытаращил глаза:

— Мой пес воображаемый.

— А-а, — с любопытством протянул Питер. — Необычно.

Джастин сунул голову под душ, а когда высунул, Питер все еще смотрел на него.

— Меньше забот, — подытожил он бодро. — В смысле, если собака воображаемая. Не надо ни убирать, ни кормить, ничего такого.

Джастин так и таращился на Питера, глядя, как тот поворачивает массивный старомодный вентиль, обертывается влажным сереньким полотенцем, размером с кухонную салфетку, и шлепает по неровной плитке к своему шкафчику, оставляя на полу мокрые следы.

На следующий день Питер нагнал Джастина по дороге из школы домой и поздоровался с ним. Глядя куда-то вниз, примерно в район левой лодыжки Джастина, Питер добавил:

— Как жизнь, Боб?

Боб подбежал и на ходу прижался к его ноге. Джастин глазам своим не верил. Граница фантазии и реальности исчезала с угрожающей быстротой.

Питер достал из сумки теннисный мячик и с силой кинул его вдаль. Пес метнулся вперед и понесся так быстро, что превратился в мелькающую точку.

— Ух ты, — довольно проговорил Питер, — какой красавец. Очень древняя порода. Их еще короли держали. А фараоны охотились с ними на львов.

Джастин взглянул на него.

— Только гепардам уступают в скорости. И сердце относительно веса огромное. Размером с человеческое.

Джастин задумался. Большое сердце, длинные ноги. Будь у борзых мозг объемом чуть побольше, они могли бы править миром. Он шел дальше, а его пес и Питер Принс припрыгивали рядом.

— Откуда ты столько всего знаешь про борзых?

Питер смутился:

— Я много читаю.

Некоторое время они шли молча. Питер размышлял о борзых, а Джастин — о Питере. У них на первый взгляд мало общего. Неужели Питер вообразил, что они могут стать друзьями? В прошлом Питер дружил с разными детьми, но, как правило, по взаимной надобности: попинать мяч, поиграть с тем, у кого игрушки получше. У Питера как будто не было корыстного повода привязываться к Джастину и Бобу. Ему просто приятно было составить им компанию.

У дома Джастина Питер помахал рукой и пошел дальше. Джастин смотрел ему вслед, но тот не обернулся.

«Ну ладно, — подумал он. — Хорошо хоть, Бобу он нравится. Они так спелись, будто сто лет друг друга знают.

Но Боб же моя собака!

Может, это заговор, — подумал он. — Может, они вместе работают. Может, Боб внедрил Питера к людям в качестве связного для подстраховки».

Он посмотрел на Боба. Пес умудрился протиснуться под кухонную батарею и теперь блаженно храпел в тепле.

«Я не могу доверять даже своей собственной воображаемой собаке», — подумал Джастин. Куда уж хуже?

11

Никто не спешил завоевать дружбу Джастина, и со временем он стал считать другом Питера. Питер не прибавлял ему популярности, но обладал сочувствием и умом, и Джастину нравилась его собачья преданность.

Их дружба привлекала внимание, как, впрочем, и все в средней школе.

— Эй, смотрите! Да это же Стивен Хокинг^[4] и Джастин Психейс. — Припухлые мальчишки помладше вечно сидели на парапете за воротами школы, тыкая промасленную жареную картошку одноразовыми вилками, и глумились над всем, что движется.

Питер остановился и окинул их беспристрастным взглядом диагноста.

— Иногда я задаюсь вопросом, как устроен их мозг, — сказал он, нагнав Джастина. — Возможно, существует некий механизм, который вырабатывает серотонин, когда пытаешься унизить другого. Этим можно было бы объяснить природу травли.

— Может, они просто недоразвитые. Может, их еще зародышами в утробе поразил синдром кретинизма.

Питер улыбнулся:

— Вполне возможно. И все-таки есть над чем задуматься.

— Вот и думай.

Проходя мимо очередной компании глумливых мальчишек, Питер споткнулся, ловко выставил локоть и столкнул с парапета одного из заводил. Парень свалился назад с приятным шмяком, и из него полилась безудержная брань. Джастин и Питер бросились бежать.

Через пару кварталов они сбавили темп и рассмеялись.

— Здорово ты его, — сказал Джастин.

— Лучше он от этого не станет.

— Хочешь вернуться и помочь ему исправиться?

Питер снова достал из сумки теннисный мячик. Когда они вышли на широкую поляну близ городского парка, он бросил его вдаль.

— Я давно хотел спросить, — начал он, не глядя на Джастина.

Боб принес мячик, и Питер снова забросил его подальше.

— Из-за чего ты… В смысле… почему ты сменил имя?

Джастин остановился.

— Долгая история.

Боб поймал мячик на лету посреди поля, аккуратно положил его на землю и вернулся к мальчикам без мяча. Джастин наклонился его погладить.

— У тебя никогда не бывает чувства, что у судьбы на тебя зуб?

— Нет, — сказал Питер. — А у тебя?

— Бывает.

— Странно. — Питер на мгновение задумался, потом посмотрел на Джастина: — Какое это имеет отношение к имени? Зачем его менять?

— Это часть маскировки.

— Маскировки?

— Ну да. Я скрываюсь от судьбы.

— Скрываешься?

— Да.

— От судьбы?

Он кивнул.

— Ничего себе, — пробормотал Питер. — Ты серьезно?

— Да.

Три четверти пути по просторам увядшей травы они шли молча.

— Интересно, — медленно проговорил Питер. — Конечно, я довольно много думал о предопределении, хоть и не совсем в том смысле, что ты. Иногда мне кажется, будто я помню что-то, что еще не произошло, но вполне возможно, что это действительно произошло, а я просто забыл.

Он наморщился.

— В смысле, если допустить, что Вселенная цилиндрична, и любая энергия когда-нибудь воссоединяется сама с собой, то, может быть, и мысли бегают по краю цилиндра, повторяясь до бесконечности. — Казалось, такая возможность его воодушевляла. — Тогда это значит, что мысль способна возникать где-то во Вселенной и существовать сама по себе, не будучи приписанной ко мне как индивидууму. По крайней мере, до поры до времени.

Джастин уставился на него.

— Скажем, например, тебе постоянно снится один и тот же сон, только ты каждый раз не уверен, действительно ли он тебе уже снился или это тебе только приснилось. — Он выжидающе посмотрел на Джастина. — Может, тут дело в постепенном исчезновении границы между реальностью, то есть активным расходованием энергии, и мыслью, то есть пассивной энергией. В любом случае существование акта, или в данном случае сна, не подвергается сомнению. Вопрос в том, как он существует и как мы отличаем энергию мысли от энергии действия. Как видишь, ты затронул весьма интересную тему.

Он помолчал.

— Взять, к примеру, Боба. Он существует или нет? Ты его видишь, я его вижу. Достаточно ли этого, чтобы подтвердить его существование? Я бы сказал, да. Ведь в какой-то момент идея, возникшая больше чем в одной голове, начинает существовать сама по себе, не только в философском смысле, но и в том смысле, что она становится объектом расходуемой энергии. Меня давно интересует теория о том, что мысль — это настолько же достоверное выражение энергии, как… — Он помедлил, глядя на Боба, гнавшего к дереву белку. — Как бегущая собака.

Боб позволил белке убежать, и она бешено взвилась по спирали наверх, к безопасности.

— Это не совсем то, что мы называем судьбой. Но в каком-то смысле имеет к ней отношение, — сказал Питер, виновато улыбаясь.

Джастина поразили логические выкладки Питера. Его собственный разум бешено скакал то вверх, то вниз, беспрерывно пытаясь нащупать опору в ускользающей реальности. Он и не смел соваться в непроходимые дебри, в скрипучие катакомбы, устланные трупами сомнений, непонимания и паранойи. Его разум не захватывали теории, его захватывал страх.

Они продолжали идти молча. Несколько сотен метров спустя, у развилки, Джастин остановился, думая, что бы сказать напоследок. Но так и не придумал.

— Пока, — сказал он.

Питер смотрел ему вслед:

— Джастин!

Джастин обернулся.

— Я… я думаю, тебе стоит познакомиться с моей сестрой. Ты ей понравишься. В смысле, тебе она тоже может понравиться. — Питер смущенно улыбнулся. — В любом случае вам надо познакомиться.

Джастин молча кивнул, но Питер остался доволен, как будто они только что договорились о чем-то важном.

Каждый направился к своему дому в глубоких раздумьях.

12

Жизнь продолжала преследовать Джастина. На второй неделе занятий, когда он шел к раздевалке после физры, тренер по атлетике оттащил его в сторону.

— Кейс! — рявкнул Тренер. — Ты не думал всерьез заняться бегом?

Боб навострил уши. Он любил хорошенько побегать.

Джастин смотрел куда-то вбок.

— Эй, Кейс! Ты меня слышал?

Джастин кивнул.

— Ну так как? Нам не хватает людей в этом году.

— Я не умею бегать.

— Чушь, — выпалил Тренер. — Посмотри на себя. Немного потренироваться, и сможешь бегать кроссы хоть круглые сутки.

Джастин уставился на Тренера с недоверием. Дэвид Кейс никогда не выглядел как спортсмен. Одно дело поменять гардероб, и совсем другое — собственное телосложение.

— Кейс, ты что, слабоумный? — нетерпеливо огрызнулся Тренер. — Раз так, то ты непригоден.

Джастин покачал головой. «Я же ненавижу спорт, — подумал он. И в следующую же секунду: — Супер!»

Тренер закатил глаза.

— Ответь, Кейс. Просто ответь хоть что-нибудь.

— Ладно, — сказал Джастин. Боб завилял хвостом.

Питер усмехнулся, когда услышал новости.

— Тебе понравится, — сказал он. — Не сразу, конечно, сначала будет кромешный ад. Но со временем привыкнешь.

Джастину было все равно, понравится ему или нет, сразу или потом. Кроссы представлялись ему неким извращенным способом саморазрушения, который заключался в бесконечных изнурительных забегах по неприглядным городским окраинам под аккомпанемент едких издевок садиста-тренера, чью жизнь загубила посредственность.

Команда Тренера ни разу не завоевала титул чемпиона графства. Сам Тренер не вырастил ни одного будущего олимпийца. Еще ни один выпускник средней школы Лутона не возвращался туда спустя годы и не заявлял, что бег сыграл важнейшую, да что там говорить, ключевую роль в его жизни. Надбавка к зарплате за те три дня в неделю, когда Тренер терпел презрение и равнодушие бесталанных подростков, и близко не покрывала размах его разочарования.

Даже зная все это, Джастин втайне был рад открывшимся для него спортивным перспективам. Никогда еще ему не говорили, что он вообще способен бегать, уж тем более целый день. Дэвид Кейс определенно не атлет, но Джастин? У Джастина явно были задатки.

Его тело уже и так начало незаметно меняться. За последние восемнадцать месяцев он вырос на пятнадцать сантиметров. Его ноги, всегда непропорционально длинные по отношению к торсу, стали еще длиннее, а ступни вытянулись на два с половиной размера. Но весь он был какой-то мягкий, медлительный. Требовалось немалое воображение, чтобы представить, что он когда-нибудь изменится.

На первой же тренировке его погнали наматывать круги по школьному стадиону в бешеном, как ему казалось, темпе. Боб радостно скакал вокруг. Через десять минут Джастин начал выдыхаться. Тридцать минут спустя он свалился на обочине дорожки, с трудом переводя дыхание: дрожащие ноги свело судорогой, легкие горят, горло пересохло, живот ходит вверх-вниз. Боб лизнул его лицо, а потом изящно опустился рядом, чтобы вздремнуть.

— Слабак! — прошипел кто-то из команды.

Один за другим они пробегали мимо по серой спортивной дорожке, и каждый пытался отличиться самым уморительным оскорблением:

— Привет, бабуля!

— Кис-кис-кис.

— Придурок.

— Вставай, Психейс!

Последнее крикнул Тренер.

Джастин едва слышал оскорбления. Его больше волновало, как восстановить приток кислорода к мозгу.

Питер ничего не сказал, когда пронесся мимо, но его молчание было исполнено сочувствия.

Семерых из пятнадцати мальчиков в команде Джастина отобрали потому, что они смогли убежать от местных полицейских. Еще пятерых принудили к участию шантажом, поскольку с их академической успеваемостью приходилось искать другие оправдания, чтобы оставить их в школе. Когда Тренер ненадолго отлучался, большинство из них пользовались моментом, чтобы затянуться сигареткой прямо у дорожки.

Джастин не курил, и вместо этого продолжал бегать, обнаружив со временем, что в предсказании Тренера была доля правды. С каждым днем он бежал все лучше и лучше. Прогресс шел медленно, но верно. Вскоре у него четче обозначились крепкие граненые мышцы на ногах и нижняя челюсть. Он стал выглядеть по-другому — стройнее, подвижнее, — и, самое главное, оказалось, что он может бежать почти без остановки. Бывали моменты, когда его грудь сдавливало от напряжения и нехватки кислорода, мускулы начинали молить об остановке, но боли требовалось все больше времени, чтобы подступить, и она беспокоила его все меньше, становилась все привычнее. Он мог не сбавлять темп все дольше, а если удавалось бежать наравне с Питером, он ликовал.

Ему помогал пес, с легкостью и изяществом грациозно скакавший рядом. Когда Джастин падал духом, он сосредотачивался на Бобе, на его легкой поступи, на его благородном облике.

Джастин бежал и думал: «Я борзая, мне нет равных среди собак. Я несусь сквозь пространство и время со скоростью мысли. Неизвестное — вот моя добыча, и я придавливаю ее к земле одним грациозным прыжком».

Он явственно ощущал, как его лапы отбивают двойной ритм по дорожке, как его узкая морда рассекает воздух, и не слышно ни звука, только стук его огромного благородного сердца. Он бежал бесшумно. Он прыткий пес, он гончая в безжалостной погоне за зайцем, тугой лук, звенящая стрела. Много минут подряд он был грациозен и полон радости.

Оскорбления сыпались на него все реже, по крайней мере от Тренера.

— Как я пробежал? — Джастин задыхался, ноги у него дрожали, все тело было покрыто потом.

— Господи, — пробормотал Тренер, уставившись на секундомер. — Десять тысяч метров меньше чем за тридцать восемь минут.

Джастина распирало от гордости. Еще пару недель назад он едва тащился по дорожке.

У него появилась надежда.

Возможно, ему удастся убежать от чего угодно.

13

Джастин свистнул: «Пошли, Боб! Гулять!»

Боб развернулся и прыгнул на хозяина, чуть не сбив его с ног. Большой пес, почти метр в холке. Джастин почесал его за ухом. Хороший мальчик.

Краем глаза он видел, как мать украдкой за ним подсматривает. «В чем дело, — подумал он с ехидством. — Никогда не видела воображаемых собак?»

Она была чем-то обеспокоена; наверное, волновалась, что присутствие такого огромного зверя опасно для его младшего брата, хотя Чарли не выглядел испуганным. В любом случае имеет же он право выбрать себе животное по вкусу. Если подумать, почему мать и отец сами не обеспечили его домашним животным? Кто знает, может, будь у него настоящая собака, его бы не так мучили страхи.

А может, и точно так же.

Джастин хотел снова увидеть Агнес, но нерешительность перевешивала это желание. Он ведь еще мальчишка, у него нет ни опыта, ни обходительности. Он не гений и не секс-гигант. Пес у него, конечно, красивый, но его не существует. Короче, ничего особенного он собой не представляет.

Поэтому он вдвойне удивился, когда Агнес сама ему позвонила спустя чуть больше месяца после их знакомства.

— Джастин Кейс, наконец-то. В телефонном справочнике двенадцать Кейсов, а твой номер, представь себе, одиннадцатый.

Джастин онемел от удивления.

— Эй, ты там где?

— Я… я просто… это… — «Отлично, — подумал он, — не хватало еще стать заикой».

— Короче, мне надо с тобой увидеться. Встретимся через десять минут в кафе на Уэст-стрит.

Агнес повесила трубку.

Джастин уставился на телефон. С чего вдруг она позвонила? Может, у него провалы в памяти. Может, они с Агнес частенько встречаются в кафе поболтать о… О кризисе в международной экономике, например.

Его собственная жизнь будто перестала ему принадлежать.

Он вошел в кафе.

— Столик для одного? — спросила официантка высокомерным тоном.

— Для двоих. — Он слегка запнулся.

Она указала на столик, втиснутый между туалетом и кухней. Он прошел мимо и выбрал отгороженный угол с видом на улицу, сел и заказал чашку чая. Нечеловеческим усилием воли ему удалось растянуть ее почти на полчаса, за которые Агнес так и не явилась. Его охватили сомнения и ненависть к себе.

Он уже собирался оплатить свой жалкий счет и выползти на улицу, воя от почти физической боли, когда заметил за окном ее розовую припрыгивающую челку. Сегодня она нарядилась гейшей: яркое цветастое кимоно, короткие зеленые бархатные кюлоты, белый тональник, огромные темные очки и туфли-сабо на платформе. На плече у нее висела полосатая пластиковая папка.

Она послала ему воздушный поцелуй через стекло и вошла в кафе. Джастин ссутулился от неприятного чувства, что его заставили ждать.

Агнес подошла к столу, улыбаясь:

— Привет, Джастин Кейс. Извини, пожалуйста, что опоздала.

— Привет, — пробормотал он, глядя в пол.

Она не шевелилась, пока он не поднял на нее глаза, затем сдвинула очки на кончик носа и уставилась ему прямо в глаза, улыбаясь едва заметной, но невероятно соблазнительной улыбкой:

— Я страшно рада тебя видеть.

— Я… — начал было он, но понял, что не может закончить фразу. Он потянулся к Бобу и одной рукой сжал теплую эластичную кожу на шее пса.

«Интересно, я влюбился? — подумал он. — А она?» У его ног Боб приподнял бровь и взглянул на хозяина.

Джастин наблюдал, как Агнес усаживается напротив, взмахивает крошечным носовым платком, украшенным цветами вишни, и робким мурлычущим голосом гейши заказывает ромашковый чай. Когда она вновь повернулась к нему, то показалась похожей на безликое экзотическое насекомое. Ему было не по себе оттого, что он не видел ее глаз.

Она подняла с пола папку, положила ее на стол между ними и придвинулась поближе.

— Прости, что так долго их печатала. Но… — Тут она помолчала для пущего эффекта и перешла на шепот: — Но подождать стоило.

Под столом Боб перевернулся на бок, картинно потянулся, закрыл глаза и захрапел. Агнес открыла папку, вытащила стопку листов с «превьюшками», положила их перед Джастином и откинулась на спинку стула.

Он взял первый.

Мальчик на фотографиях был худым, почти тощим, с довольно длинными волосами и бледной кожей. На снимке, помеченном крестиком, он стоял, засунув руки в передние карманы джинсов. Фото было сделано сбоку, и он смотрел в камеру так, будто только что обернулся. На слегка смазанном лице читались недоверие и беспокойство.

Только спустя долгое мгновение Джастин понял, что разглядывает самого себя.

— Ну как? — сказала Агнес.

— Что — ну как?

— Ну как, что думаешь? Шикарно получилось?

Шикарно? Он бы так не сказал. Он был совершенно на себя не похож. Бледный, нервный, хорошо одетый незнакомец. С точки зрения его главной цели это было потрясающе. С любой другой — жутко до дрожи.

— Я не так выгляжу.

Она торжествующе просияла.

— Не так выглядел. Пока я тебя не увидела.

Он задумался над ее словами.

— И что ты собираешься с ними делать? — спросил он наконец, просматривая остальные «превьюшки».

— Забудь про них. Давай лучше про тебя. Не могу поверить, что нашла тебя в такой дыре, как Лутон.

Джастин поморщился.

— Не пугайся ты так. Тебе, собственно, делать ничего не придется. Ты и так идеален, какой есть.

«А какой я есть?»

— Но прежде чем снимать дальше, мы должны кое-куда съездить. Когда у тебя есть время?

Время у него было всегда. Он взглянул на Агнес. Интересно, она хочет с ним переспать? А он с ней?

— Куда мы должны съездить?

— В Лондон.

В Лондон? Да опаснее только в Багдаде или, может, в Кигали. Он наблюдал, как Агнес не спеша листает свой ежедневник, будто она каждый день каталась в эту столицу городских ужасов, даже не задумываясь, что ее там ждет: международный терроризм, таксисты-маньяки, отпущенные на домашний уход психи, которые сталкивают ничего не подозревающих туристов под поезда.

Его передернуло.

— Давай на вокзале в следующую субботу в девять утра?

У Джастина не было ни ежедневника, ни планов, так что он сказал «да».

14

Задолго до того, как Эйнштейн придумал свою теорию относительности, любой ребенок мог сказать, что некоторые дни тянутся медленнее других, а иная неделя может превратиться в целую вечность.

Десять дней до новой встречи с Агнес Джастин чувствовал себя спутником, зависшим в открытом космосе и бешено вращающимся вокруг своей оси. Бывало, он сидел на уроке, уставившись на огромные черно-белые школьные часы, в деталях воображая свою трагическую гибель в бетонных джунглях или свои грядущие любовные подвиги, а очнувшись много часов спустя, обнаруживал стрелки ровно в том же положении. Это противоречило каким-то там законам физики, о которых он знал бы больше, если бы внимательнее слушал на уроке. Он пребывал в застывшем мире без линейного движения и уже перестал надеяться, что день, которого он в равной степени ждал и страшился, когда-нибудь наступит.

Через четверть секунды он наступил.

Джастин проснулся в назначенное утро, натянул старенькую зеленую ветровку поверх новой одежды, заново встроился в стремительный поток обычного времени и отправился на встречу с Агнес.

Лутон — городок небольшой, и до вокзала было всего пятнадцать минут пешком. По дороге он представлял их день и в который раз мысленно готовился ко всем сценариям, получившим за время ожидания целый набор чрезвычайно эротических концовок. Это помогло ему на время забыть свои обычные ужастики, в которых его похищала эстонская мафия, подрывали защитники прав животных или протыкал ножом озлобленный водитель автобуса. Последние десять ночей он снова и снова погружался в мир полугрез, в котором Агнес не могла от него оторваться; и с каждой ночью их игры становились все сложнее, все эротичнее и изощреннее. В какой-то момент реальность и фантазия поменялись местами, и его воображаемая жизнь стала намного ярче, чем настоящая.

Но теперь, при безжалостном дневном свете, его охватили сомнения. Может ли влечение к сексу побороть его страх перед опасностью? И каковы вообще его шансы по этой части? Он, похоже, в какой-то степени нравится Агнес, но в какой? Немножко? Очень? Настолько ли, чтобы заняться с ним сексом в поезде?

Он представил, как встречает ее на платформе, представил, что у нее красные глаза и заплаканное лицо, представил, как она просветлела при его появлении, как они едут вдвоем в тесном старомодном купе полупустого поезда. Она признается, как сильно страдает. Обычное увлечение превратилось в его воображении в подавленную страсть; она говорит, что перестала спать по ночам, потому что без конца думает о…

Он остановился на углу, подождал, пока машины его пропустят, и перешел дорогу.

Тут она смутится.

И вдруг бомба… нет!

Он представил себя опытным соблазнителем. Она смотрит на него этаким умоляющим взглядом, и наступает момент, когда никакие слова больше не нужны. Ее рот чуть приоткрыт, глаза широко распахнуты, она подносит руку к его щеке, и тогда он ее целует, сперва нежно, а потом страстно, смелее, чем она ожидала от какого-то неопытного юнца вроде него, и он будет целовать ее до тех пор, пока она не отстранит его и не начнет умолять: «Джастин, не надо». Но он не послушает, ведь на самом деле она этого хочет, и вот не прошло и секунды, как он уже расстегивает ее рубашку, задирает юбку, запускает руку между бедер, чтобы дотронуться до мягкого теплого изгиба ее… ее… ну, вы понимаете.

На ходу он врезался в какую-то девушку и вышиб мобильный у нее из рук на тротуар.

— Извините, — пробормотал он в ответ на ее гневный взгляд. И поспешил дальше, опустив голову.

Агнес будет жадно смотреть на него и стонать в его объятиях: «О боже, Джастин, перестань, нам нельзя, ты еще маленький!» — но они не перестанут. Он чувствовал ее губы у своего уха и слышал, как она шепчет хриплым, будто чужим, голосом:

— О, Джастин, вставь мне как следует…

БАХ.

Внезапно он оказался на земле, не до конца понимая, что с ним произошло. В первое мгновение он совсем не чувствовал боли, но через пару секунд она пронзила лоб и растеклась по телу с такой силой, что ему свело живот. Ему пришлось лечь, чтобы не нырнуть головой в кружащийся тротуар.

«О боже, тот самый голос!» — мелькнула у него мысль.

Вокруг собиралась толпа. Боб поскуливал и тыкался мордой Джастину в шею.

Джастин подумал: «Снайпер. Меня подстрелили».

Он с трудом сел, пытаясь нащупать на лбу липкую влагу, сочащуюся из огнестрельной раны. Сзади его бережно поддерживали за плечи чьи-то руки. Он сфокусировал взгляд, отчаянно прочесывая толпу в поисках киллера и дымящейся пушки в сточной канаве.

И ничего. Никакой крови. Никакой огнестрельной раны. Никакого орудия убийства. Ничего, кроме…

Фонарного столба.

Он врезался в железный фонарный столб. Ударом ему чуть лицо сквозь затылок не вышибло.

Какая-то старуха ткнула его клюкой:

— Ты что, придурок, слепой, что ли?

Сзади девочка с добрым лицом, густыми каштановыми волосами и такими же глазами, как у Питера, крепко держала Джастина, чтобы он не упал. Некоторое время она постояла рядом, слегка наклонив голову, прислушиваясь к беззвучному гулу спутанных мыслей, который исходил от его мозга, будто песня в плохом исполнении.

«Неудивительно, что он во все врезается», — подумала она.

Затем она наклонилась, потрепала Боба по спине, расправила юбку на ободранных коленках и нырнула в толпу. Ей было интересно узнать, когда их пути пересекутся снова.

А на тротуаре время замедлилось и поплыло, как грамзапись на пятнадцати оборотах в минуту. Джастин оперся на руку какой-то полной женщины средних лет с детской коляской, неуверенно встал и продолжил путь вместе со своим псом.

15

На вокзале он рассказал Агнес, что случилось. Она осмотрела шишку у него на лбу.

— Ты же не просто так вписался в фонарный столб?

— Именно что просто так, — нетерпеливо ответил Джастин. — Только я не сам, я почувствовал ее, она меня направляла. Я слышал ее голос.

— Что она сказала?

Джастин избегал ее взгляда.

— Не помню. Но это было ужасно. Как будто она издевалась надо мной.

— Ты уверен, что это не какая-нибудь сволочь мимо проходила?

— По-твоему, у меня слуховые галлюцинации? — Голова гудела, и он начинал сердиться.

— Я такого не говорила.

У перрона с визгом затормозил поезд.

— Пошли, — сказала она. — Это наш.

Народу в вагоне было много, так что сесть рядом они не смогли. Джастину полегчало. Не время соблазнять девушку, когда у тебя на лбу пухнет фиолетовая шишка размером с детский кулак.

Он смотрел в окно на прерывистую полосу зелени, протянувшуюся между Лутоном и Лондоном. С другого конца вагона доносилось щелканье фотоаппарата Агнес.

«Я вижу новостройку компании “Барратт”. Я вижу бешеную корову. Я вижу поле с пестицидами. Я вижу птицу со сломанным крылом. Я вижу…»

Он увидел потрепанного дряхлого осла с прогнувшейся спиной и поникшей головой, неподвижно стоявшего посреди общипанного поля. К своему ужасу, Джастин почувствовал, что у него на глазах выступили слезы.

В оконном отражении он видел, что на него уставилась какая-то девушка.

Он обернулся, чтобы получше рассмотреть, кто сидит напротив по диагонали. У соседки были короткие толстые ноги, короткое толстое тело, тусклые светлые волосы и огромные, как у эльфа, уши. Она развернула карту Лондона, разложила ее на походном рюкзаке, который стоял у нее в ногах, и улыбнулась ему.

— Извините, — сказала она Джастину с сильным акцентом. — Вы знаете, как я найду вокзал Виктория?

Он взял протянутую ему карту и стал внимательно изучать. В Лондоне он ориентировался не лучше ее, но чувствовал долг оказать помощь гостье.

— К сожалению, я не знаю, — сказал он в конце концов, возвращая карту.

— Может быть, вместе мы могли ее находить, да? — Она смотрела на него из-под белесых ресниц.

— Я с подругой, — неловко пояснил Джастин, показывая на Агнес.

Девушка изогнулась, чтобы получше разглядеть соперницу. Агнес широко улыбнулась и сфотографировала их обоих. Девушка обернулась к Джастину с досадой:

— Ну что ж. В другой раз, может быть?

Джастин кивнул. Они уже подъехали к станции. Он вскочил, протиснулся между пассажирами, спешащими на пересадку с огромными чемоданами, и догнал Агнес на платформе.

— Ну, — сказала она. — Кто же твоя новая подружка?

— Это ты про Фродо?

— Не будь таким жестоким. Она на тебя запала. Значит, работает.

— Что работает?

— План твоего преображения. Скоро они будут набрасываться на тебя, как…

— Как кто? Стервятники? Вампиры? Пингвины?

Она повернула к выходу из вокзала:

— Сюда. Тут недалеко, пешком дойдем.

— Куда мы идем?

В ответ она взяла его за руку и прибавила шагу.

Агнес вела его по лабиринту мрачных обшарпанных улочек в районе вокзала, пока они не свернули в какой-то узкий проход между домами. Вывеска на щербатой кирпичной стене гласила: «Стэйбл-Лэйн». Идеальная обстановка для появления беззубого громилы с пианинной струной, который удавит обоих, выпотрошит трупы и бросит валяться в куче перекрученных кишок, вытекающих на холодную землю.

— Пришли, — сказала Агнес, остановившись у дверей серого, ничем не приметного здания, если не считать мигающих оранжевым неоном букв «АЮ», оставшихся от надписи «СДАЮ». Агнес позвонила, дождалась тихого гудка и толкнула дверь.

Внутри была узкая лестница. Они поднялись на площадку, и вслед за Агнес Джастин вошел в тяжелые железные двери, за которыми обнаружилось просторное помещение с низким потолком и черными шелковыми обоями. Все пестрело красками и узорами. На стенах висели тяжелые зеркала в золоченых рамах, из-за которых создавалась иллюзия, что комната тянется во всех направлениях до бесконечности. На просторах полированного дубового пола были разбросаны восточные ковры; на коврах стояли вешалки с одеждой. Сотни галогенных лампочек мерцали на потолке, как звезды.

Джастин будто очутился внутри старинного пасхального яйца. Пахло тут, как в трюме корабля, возвращающегося из Вест-Индии, — чем-то экзотическим и дорогим. «Гвоздикой, — подумал он. — Ладаном. Корицей».

Его глаза не сразу привыкли к крошечным лампочкам, отражавшимся и умножавшимся в зеркалах. Теперь он разглядел круживших по комнате представительниц странного женского подвида. Одни были в джинсах и на платформах, другие в ярких костюмах или платьях, но все невероятно высокие, невероятно холодные, с немыслимыми прическами и ненормально длинными ногами. У них были застывшие глаза и надутые губы. Они хихикали и сплетничали, но их лица превращались в презрительные маски при виде Джастина.

— Модели, — шепнула Агнес. — Они налетели сразу, как только это место открылось. Как муравьи на пикник. Непонятно, откуда они узнают.

«Господи, — подумал Джастин, — опять мода». Почему не что-нибудь попроще, вроде санскрита или статистики?

Агнес взяла его за руку и провела через комнату. За длинным деревянным рабочим столом спиной к ним стоял высокий эндоморф, весь какой-то округлый, узкоплечий, с продолговатой головой и медлительный, как тибетский монах. На нем были мягкие широкие брюки и толстый угольно-серый кардиган, распущенный по краям, так что отдельные шерстяные нити свешивались чуть ли не до пола. Джастин гадал, откуда он родом, и остановился на нескольких вариантах: Япония, Франция, Индия. Когда он повернулся к ним лицом, Джастин увидел, что глаза у него холодные и колючие, как осколки стекла.

— Привет, Айван, — сказала Агнес.

Мужчина расцеловал ее в обе щеки.

— Всегда рад, дорогая. — Кивнув, он указал на покупательниц, и его глаза сузились. — Извини за бардак, пожалуйста.

Агнес чуть улыбнулась:

— Разумеется. Ты, похоже, процветаешь.

— На жизнь хватает. — Несмотря на экзотическую внешность, по-английски Айван говорил хорошо и без акцента.

Агнес придвинулась к нему поближе, понизила тон и кивнула на Джастина:

— Айван, посмотри, какого я мальчика нашла.

Джастин поморщился. Нашла мальчика. Как будто речь о старой перчатке на тротуаре.

— Ну? — Она говорила тихо. — Что скажешь?

Айван смотрел на Джастина, изучая его с равнодушной отстраненностью человека, который повидал слишком много незаурядных лиц. Он поднес элегантный узкий палец ко лбу и вопросительно посмотрел на Агнес.

— Шишка временная, — прошептала она.

Он снова посмотрел на Джастина и пожал плечами.

— Да, — сказал он наконец. И еще раз: — Да.

Джастин съежился в своей ветровке и начал пятиться к выходу.

Агнес его остановила, крепко ухватив за плечо.

— Айван, это мой друг Джастин Кейс.

— Очень рад. — Айван слегка поклонился Джастину с мрачной учтивостью. — Чем могу служить?

— Его нужно… обработать.

Айван кивнул.

— Да, разумеется. — Он подавил зевок.

— У Айвана чутье, — шепнула Агнес. — Третий глаз, считай.

Джастин представил себе этот третий глаз, запрятанный в кармане штанов Айвана, влажный и склизкий, как кальмар.

На другом конце комнаты из примерочной вышла девушка в платье с воланами, которое делало ее похожей на сову и нисколько не подчеркивало ее болезненную красоту. Ее подруга одобрительно закивала.

Джастин смотрел на них в недоумении.

— Итак, — сказал Айван, разглядывая Джастина и теребя пальцами черную пуговицу. — Костюм не пойдет. Может, пальто?

— Как скажешь, — отозвалась Агнес. — Что-нибудь эффектное. Для фотосессии.

Айван прищурился.

— Есть кое-что подходящее.

Он исчез и через несколько минут вернулся с длинной дубленкой серо-голубого цвета с черными пуговицами. Он небрежно перебросил ее через руку и несколько раз похлопал. От пальто поднялись маленькие облачка пыли. На замшевой поверхности остался бледный след от ладони Айвана.

— Крой слишком узкий для тех, кто может себе такое позволить, — сказал он. — Стройный мужчина с деньгами — редкость.

Джастин уставился на пальто. Оно походило на незаконного отпрыска яка и футбольного мяча.

Айван заметил взгляд Джастина и пожал плечами:

— Хочешь — бери, не хочешь — не надо.

— На тебе совсем по-другому будет смотреться, — сказала Агнес, взяв пальто и протягивая его Джастину.

«Хорошо бы оно смотрелось совсем по-другому», — подумал Джастин, повернулся, растопырил руки и позволил Агнес надеть его.

Он покраснел. Он думал, что выглядит как псих, но при этом пальто сидело на нем как влитое. Оно было гораздо легче и мягче, чем казалось на вид, а его меховое тепло ласково обволакивало. Он повернулся к Агнес, и она подпихнула его к огромному золоченому зеркалу. Мимо прошла одна из моделей, пощупала его рукав и что-то одобрительно пробормотала.

Джастин посмотрел на себя. Потом на Агнес. На ее лице промелькнула улыбка.

— Хорошо.

«И увидел Бог, что это хорошо», — подумал Джастин.

— Айван, — крикнула Агнес. — Идеально подходит.

Джастин почувствовал, как кровь прилила к лицу. Он ни за что не мог позволить себе такую вещь, даже если бы захотел. Он в ярости отвернулся, но Агнес схватила его за руку и тихо прошептала на ухо:

— Брось, Джастин. Тебе не надо платить. Тут бартерная экономика. Мои снимки с тобой стоят куда дороже любого пальто. Просто возьми его, ладно?

— Не нужно оно мне. — Джастин стащил пальто и швырнул Агнес: — Забирай.

Она посмотрела на него снисходительно:

— Ты же слышал Айвана, ни один богач в него не влезет. Так почему бы тебе его не взять.

Она отнесла пальто Айвану, и тот аккуратно завернул его в черную ткань, положил в бумажный пакет цвета топленого молока и с безразличным видом протянул Джастину. Он даже слегка поклонился, и у Джастина возникло ощущение, что над ним издеваются.

Агнес взяла пакет:

— Спасибо, Айван.

Спокойное лицо Айвана оставалось безразличным.

— Когда-нибудь он мне отплатит.

Она посмотрела на него:

— Что ты имеешь в виду?

— Что сказал. — Айван пожал плечами. Правильный овал его лица отвернулся от них и повернулся снова, как труба перископа.

Джастин отошел в другой конец комнаты, скрестил на груди руки, словно обороняясь, и принялся напевать под нос, чтобы перекрыть их голоса.

Через минуту-другую он заметил, что в комнате наступила тишина. Агнес и Айван смотрели на него в упор. У Агнес было очень серьезное лицо.

— Надеюсь, ты не против, Джастин. Я рассказала Айвану про твою историю с судьбой.

Похоже, теперь Айван им заинтересовался. Чем дольше он смотрел, тем больше Джастину становилось не по себе. У него задергался глаз.

Наконец Айван заговорил, так тихо, что Джастину пришлось подойти поближе, чтобы расслышать.

— Мне доводилось наблюдать судьбу, — сказал Айван.

Сердце Джастина тревожно заколотилось. Они теперь стояли на расстоянии вытянутой руки, так что Джастин чувствовал исходивший от его кожи запах дорогого парфюма.

— И могу тебе сказать наверняка, — нараспев протянул Айван, в то время как Агнес не сводила с него глаз. — Ты точно обречен.

У Джастина перехватило дыхание.

— За свою жизнь, — сказал Айван тихо, — ты понесешь невосполнимые потери. А потом и сам умрешь, причинив невыносимую боль близким. И все это с тобой произойдет, вопрос только когда, а не если.

Джастин слегка пошатнулся.

— Вот все, что тебе нужно знать о судьбе.

Джастину захотелось вырваться из объятий этого вкрадчивого голоса.

— Уходим, — сказал он Агнес.

— Но…

— СЕЙЧАС ЖЕ.

Он схватил ее за руку, но она вырвалась, так что он вышел один, с грохотом захлопнув за собой железную дверь.

— Прощай, Джастин Кейс, — крикнул ему вслед Айван, и его лицо осветила недобрая улыбка. — Удачи тебе.

Джастин спустился по лестнице, замешкался из-за задвижки на двери и наконец вывалился в узкий проулок. Сердце бешено колотилось у него в груди. Когда Агнес догнала его, он обернулся с видом загнанного зверя и вцепился ей в плечи.

— Он чудовище.

— Знаю. Но у него классные вещи. И он бывает очень щедр, когда захочет. — Она высвободилась и стала рыться в слоях оберточной бумаги.

— Давай, надень и скажи, как ощущения.

Она протянула ему пальто. Ее лицо смягчилось.

— Пожалуйста, Джастин. Пожалуйста.

Он не мог ее переспорить, да, впрочем, и не хотел, поэтому взял и надел пальто. Боб обнюхал его и зарычал, учуяв козу, а Агнес отщелкала несколько кадров подряд: «Джастин смущен». «Джастин напуган». «Джастин сердит».

Джастин отвернулся от вспышки.

— Превосходно, — пробормотала Агнес. Она взяла его за руку и повела назад на большую улицу к захудалому индийскому ресторанчику с разноцветными фонариками в окне. — Теперь отпразднуем.

Он почувствовал прикосновение ее пальцев сквозь гладкую кожу рукава и вздрогнул.

16

Джастин не вылезал из своего нового пальто. Оно и защищало его, и согревало, и притом выглядело достаточно вызывающе, чтобы соответствовать его новому облику. В нем он чувствовал себя в безопасности и снимал его, только когда спал или бегал, а эти два занятия поглощали все больше и больше его времени.

Питер оказался прав насчет бега. Очень скоро удовольствие превысило боль. Джастин никогда не считал себя сильным, но теперь, когда он стал давать работу своим легким и мышцам, они начали расти, как титаны на поле битвы.

«Мое тело! — думал он с благодарностью. — Оно работает!»

Часто во время бега он забывал, что его физические способности ограниченны, и начинал парить, подстраивая ритм сердца под удары ног о покрытие. Почему он раньше не знал, что это возможно?

Он не особо стремился к победе. Ему нравился спокойный размеренный темп, который сдерживал приступы паники в его мозгу. Тик-так, тик-так. Его тело билось в ритме старомодного будильника.

Чем больше он бегал, тем меньше Дэвида оставалось в Джастине.

Эта сторона бега совершенно не интересовала Тренера. С приближением соревнований он стал орать на своих подопечных со все большим отчаянием.

В последний вторник хмурого октября толпа дрожащих мальчиков из шести школ ежилась под моросящим дождем в ожидании сигнала на старт. Джастин пригласил Агнес, причем ясно дал ей понять, что ему совершенно все равно, придет она или нет, и что он вообще ничего от нее не ждет.

Когда он подошел к стартовой линии, что-то заставило его обернуться. Следуя за взглядом сотни пар глаз, он увидел, что по стадиону идет Агнес с огромным лиловым зонтом в горошек. Ее ноги в зеленых резиновых сапогах до колен уверенно вышагивали по дорожке, на плече болтался чехол фотоаппарата. В довершение она замотала себя во что-то наподобие целлофана. Она выглядела возмутительно. Грандиозно.

Все замерли, пока Агнес шествовала через поле к временным деревянным трибунам для зрителей. Сложив зонт, она уселась на место под звук непроизвольных аплодисментов. Она улыбнулась Джастину и достала из чехла свой «никон», а за ним одинокую белую перчатку. Перчаткой она помахала его команде.

Питер радостно замахал руками в ответ. Джастин отвернулся, чтобы спрятать лицо.

Все опомнились, и соревнование продолжилось.

*** * ***

Джастин не слышал выстрела стартового пистолета. Когда он снова вернулся к действительности, он уже бежал, вернее, его тело бежало. С удивлением он обнаружил, что в его ноги встроен автопилот. Ему не надо было задумываться над тем, что делать, просто выбираешь режим «максимальная скорость», и они бегут.

Боб радостно ускакал вперед. Время от времени он останавливался и с некоторой жалостью смотрел на взмыленную толпу запыхавшихся мальчиков.

«Не лучше ли вам, ребята, заниматься тем, чем умеете», — говорил этот взгляд.

И он снова уносился вскачь. Большую часть времени его тело парило в воздухе. Он весело нарезал круги вокруг лидеров, ускорялся со страшной силой исключительно ради удовольствия, пересекал финишную линию под аплодисменты, крутился на месте и возвращался к Джастину, переходя на более спокойную рысь. Несмотря на аристократическую заносчивость своей породы, он был добродушен.

Слева, на несколько метров впереди бежал Питер Принс. Он обернулся и глянул на Джастина, слегка сбавив темп. Джастин едва это заметил. На серединной отметке он думал об Агнес. На все его протесты она только махала рукой, как будто подарить едва знакомому парню дорогущую дубленку — пара пустяков. Он твердо решил держаться холодно, но, когда она позвонила в следующий раз, ее вкрадчивый мурлыкающий голос не оставил от этой решимости и следа.

Уж наверное, это все не просто так. Не просто «а ты ничего, хоть и мелкий». Он догадывался, что существует некий код, тайный язык посвященных, с помощью которого можно распознавать любые нюансы сексуальных намерений. Ее постоянное присутствие в его жизни уж точно что-то говорит о ее намерениях. Но что?

Где-то рядом, совсем над ухом раздался чей-то шепот. Он не расслышал слов, но резким толчком воссоединился со своим телом. Как же больно бежать. Он обернулся посмотреть, кто шептал. На ухе осталось мерзкое ощущение липкого дыхания, как от порхания пыльного мотылька. Он попытался отмахнуться, но ничего там не было.

И снова этот голос, этот назойливый шепот:

— Беги!

Джастин рванул. Задыхаясь, он обогнал Питера, с недоумением смотревшего на своего друга.

— Беги во всю прыть!

Боб ускорился и теперь держался поближе к хозяину. Джастин не замечал его и в ужасе несся вперед.

Сотня метров до финиша. Остальные участники добегали из последних сил. Джастин их не видел и не слышал, забыл об их существовании. Он слышал только голос и бежал изо всех сил.

БЕГИ!

Он первым пересек финишную линию и все продолжал бежать. Боб аккуратно повел его на поворот, всем весом давя на бедро Джастина, чтобы затормозить.

Тренер довольно улыбался.

Это был настоящий момент славы. Впервые в жизни Джастина. Но его мутило. Его будто избили. Его мозг все еще накачивало адреналином, живот сводило от страха, пульс зашкаливал.

Беги, беги во всю прыть.

Питер догнал его и радостно хлопнул по спине. С ним была девочка лет одиннадцати с густыми каштановыми волосами и такими же, как у брата, ясными бесстрашными глазами.

— Это моя сестра Доротея, — сказал Питер.

Девочка взглянула на Джастина и сразу узнала его. У него было то же выражение лица, что и при первой их встрече. На этот раз обошлось без фонарного столба, но это, похоже, не имело значения.

Джастин смотрел сквозь нее.

Он уже слышал этот голос.

И тут он вспомнил концовку детской песенки:

Беги, человечек, беги во всю прыть,

Не дай никому тебя обхитрить^[5].

17

Не успел Джастин войти в дом, как зазвонил телефон.

— Джастин, — затараторила Агнес. — Ты сегодня потрясающе бежал. Я под диким впечатлением.

Он молчал.

— Джастин? В чем дело?

— Надо увидеться.

— Сейчас?

— Сейчас.

Джастин положил трубку. У его ног возник Чарли, и он поднял брата к себе на колени. Малыш обвил его шею руками.

— Я сегодня выиграл гонку, — тихо сказал ему Джастин. — Это был настоящий ад.

Чарли обнял его покрепче и быстро забормотал ему что-то на ухо. Джастин не мог разобрать слов, но ласковый тон мальчика его успокаивал. Они просидели так с минуту, а потом Джастин собрался уходить, аккуратно высвободившись из детских объятий. Чарли проковылял к окну и прижал лицо к стеклу, провожая взглядом старшего брата, который хлопнул дверью и исчез за поворотом.

На этот раз Джастин пришел в кафе вторым. Глядя, как он идет к ней через зал, Агнес не могла сдержать прилив гордости за собственное творение. Джастин выглядел выше, стройнее, грациознее. Мягкое серое пальто было небрежно накинуто на плечи. Он стал не таким дерганым, и даже его тревожность казалась привлекательнее, брутальнее. При других обстоятельствах она, пожалуй, могла бы на него запасть.

Джастин поймал на себе ее победный взгляд и на секунду задумался, кем она его считает: Пигмалионовой Галатеей? Монстром Франкенштейна?^[6]

Он сел напротив. Агнес пристально на него посмотрела.

— И в чем же дело?

— Я опять его слышал.

— Кого?

— Голос.

— А. И что он сказал на этот раз?

— Он велел мне бежать.

Она помолчала.

— Думаешь, это был голос судьбы, или рока, или чего-то там еще?

— Беги, человечек, беги во всю прыть, не дай никому тебя обхитрить.

— Жуть какая. — Агнес поежилась. — Беги — в смысле делай ноги?

— Не знаю я, в каком смысле.

Его передернуло, и она положила руку ему на плечо:

— Я обычно в такое не верю. Но звучит правда зловеще.

Джастин помрачнел. Агнес махнула официантке и заказала чай, а затем участливо взглянула на него:

— А кроме голосов ты вообще как?

— Нормально, наверно. В школе на меня все пялятся.

— Пялятся по-хорошему или по-плохому?

— И так, и так, — вздохнул он.

— Ты против?

Джастин нахмурился:

— Да не то чтобы. Только я, наверное, надеялся…

Она ждала.

— Я надеялся, что со временем стану чувствовать себя лучше. Успокоюсь.

— А в результате?

— Даже если я не слышу голосов и не воображаю, как меня убивают снайперы, то все равно ощущение, будто я какая-то дерганая неоновая вывеска. А когда на меня смотрят девчонки, я чувствую себя куском сыра в мышеловке.

— Знаешь, как это называется, Джастин? Вожделение. Просто ты им нравишься. Потому что классно выглядишь.

Агнес встретилась с ним взглядом и на короткое мгновение ощутила жгучее покалывание в венах. Она тут же вскинула фотоаппарат и щелкнула. Портрет.

— По идее, тебе это должно нравиться, — сказала она мягко. — Ты должен чувствовать себя желанным.

Джастин взглянул на нее:

— Они не меня хотят, а какой-то гибрид из новой одежды и бессонницы.

— Слушай, Джастин, тебе пятнадцать лет, ради всего святого. Чего ты хочешь? Все меняются. Я в пятнадцать ходила в марокканских платьях и с африканскими гребнями в волосах.

— Дело же не только в стиле.

Она хмыкнула:

— Не рассказывай мне, в чем дело, мистер Вековая Мудрость. Я знаю, что дело не только в стиле. Но ведь ты сам захотел измениться до неузнаваемости. А я тебе периодически намекаю, что судьба — это не какая-то карга с прищуром, которая не узнает тебя в другой одежде.

Она зыркнула на него исподлобья:

— Господи, Джастин. Я все равно не верю во всю эту фигню. Но ты не идиот и не шизофреник, насколько я могу судить, вот я тебя и выслушиваю. Думаешь, я верю, что за тобой гоняется какая-то сверхъестественная сила? Встань на мое место. Я даже в зубную фею не верила. И сейчас не собираюсь начинать.

Он выдавил довольно вежливую улыбку и встал:

— Спасибо, что выслушала меня, Агнес. Понимаю, со мной сложно.

— Да сядь ты, ради бога, не убегай. — Но она отчетливо ощутила, что между ними не все гладко, что связь прерывается.

Агнес открыла сумку и протянула ему толстый журнал на плотной матовой бумаге.

— Вот, возьми хотя бы это, — сказала она. — Только сегодня вышел.

Он скрутил журнал как биту и вышел из кафе. На полпути к дому он бросил журнал в мусорный бак.

Агнес проводила его взглядом и вздохнула. Какой невыносимый мальчишка. И еще более невыносимо то, что не в ее силах его исправить.

18

На следующий день в школе к Джастину подошла девочка. Красивая, с темными волосами, презрительными губками и идеальными миндалевидными глазами. Его боковое зрение само собой стало высматривать, не прячутся ли за углом ее ехидные подружки.

К груди она, как щит, прижимала толстый журнал.

— Ты ведь Джастин. — Она говорила без интонации, глядя куда угодно, только не на него.

— Да.

— Отличные фотки, Джастин.

«Какие еще фотки?»

На этот раз она обратилась к стене напротив:

— Так что, идешь к Анджеле на вечеринку?

Джастин моргнул.

— Ну? — повторила она нетерпеливо. — Идешь?

Он уставился на девочку. У нее были совершенно невыносимо соблазнительные надменные глаза.

— Я даже не знаю, как тебя зовут.

— Миранда, — резко выдохнула она.

«Как ей подходит это имя — такое миражное, мирное, дурманное и надменное».

— Так что? — Она разглядывала потолок, раздраженно щелкая ногтями.

Ему мучительно хотелось ответить «да», пойти на вечеринку, угощать ее пуншем в пластиковом стаканчике, проводить потом домой, вдыхая прохладный вечерний воздух, предложить ей пальто и приобнять за плечи, чтобы согреть. Ему мучительно хотелось танцевать с ней, поцеловать ее на прощание у порога, прижать свои девственные губы к ее шелковистому розовому рту. Ему хотелось увидеть ее снова, позвать на свидание, на чашку кофе, в кино. Он хотел сидеть с ней рядом в темноте, вдыхать ее цветочный женский аромат, ощущать на лице прикосновение ее блестящих волос. Хотел уткнуться ей в шею, сказать, что любит ее, и затем запустить руку под ее лифчик с пуш-апом, погладить ее нежную грудь, зажать сморщенный сосок меж пальцев. У него перехватило дыхание, и он быстро сунул руку в карман, чтобы спрятать эрекцию.

Боб зарычал.

— Нет.

Слово вырвалось откуда-то из его солнечного сплетения, где окопалась его паранойя. Он не доверял этой девчонке. Это ловушка. Она словно ходячая взрывчатка. Противопехотная мина «Венера».

— Но спасибо, что пригласила, — добавил он, уставившись на плакат у нее за спиной, на котором был изображен прием Геймлиха^[7].

Миранда побрела прочь, дрожа от злобы и унижения.

Джастин пошел домой и переоделся в спортивный костюм. Моросило. Тротуары блестели от маслянистой влаги и отражали убогую окраинную улочку. Он подозвал Боба. Тот поднял голову ровно настолько, чтобы увидеть серую взвесь дождя, и снова опустил.

— Гупый майсик, — с улыбкой пролепетал младший брат.

Джастин нетерпеливо глянул на Чарли:

— Да? А ты бы что сделал, умник?

Обескураженный мальчик задумался.

«Я не знаю точно всех обстоятельств, — сказал он, — но, как правило, стараюсь, чтобы все было как можно яснее и проще. Если я четко даю понять, чего хочу, остальным легче исполнить мои желания. Звучит банально, но обычно срабатывает».

— Утка, — сказал он отчетливо и указал на деревянную утку.

Джастин машинально встал и принес ему утку.

— Видишь? — сказал Чарли.

Как будто годовалый ребенок разберется с его проблемами, подумал Джастин. Он потрепал мальчика по голове и вышел из дома один, оставив за собой склизкий след жалости к себе.

Чарли посмотрел на утку и вздохнул.

Джастин закрыл за собой входную дверь и побежал, нарочно наступая в каждую лужу. Ему хотелось прочувствовать, каково это — разнести вдрызг все дома один за другим, пока в округе не останется ничего целого, только абстракции из блестящих осколков кирпичей и штукатурки. Кроссовки и носки пропитались грязной дождевой водой, но ему было все равно. Бегите сами, сказал он своим ногам, бедрам, ягодицам, лодыжкам, локтям, торсу, плечам и коленям. Ваше дело механика, а мне надо кое-что обдумать.

Его тело подчинилось, всегда готовое услужить.

Где-то на заднем плане раздавался мерный стук его шагов, ровных и машинальных. А на переднем его мысли свободно парили, как шлейф, за телом, летевшим по мрачным окраинам Лутона.

Он ненадолго прикрыл глаза и дал влажному ветерку охладить разгоряченный мозг. Он попытался его освободить, отключиться от всех унижений дня и слить их в землю, как воду из ванной. Затем медленно, постепенно он стал вдыхать мысли и снова заполнять ими голову. Он глубоко вдыхал носом, и в пустые полости его мозга вливались пары людей, идей, желаний.

Он вдохнул Агнес, кислотно-лимонную и сверкающую. Он — ее телепроект по созданию нового имиджа, вроде тех, где специальная команда профессионалов преобразует вашу кухню, ванную, сад, гардероб, личную жизнь. В отчаянии, в надежде он поручил ей обновить свои душу и тело, и она как могла старалась услужить. Не ее вина, что эксперимент провалился.

Он не сомневался, что Агнес не презирает его, что он действительно ей нравится, хотя бы отчасти. Но почему? Вот чего он не мог понять. Может, он для нее просто идеальный объект для благотворительности, податливый, отчаявшийся и даже сколько-то забавный. Он совершенно точно ей не интересен, не в таком смысле. Или интересен? Неужели это совсем одностороннее влечение? Что, его ломит от похоти, а она тем временем думает о шнурках?

Сколько всего он не знает.

Он подумал о вечно неунывающем Питере, дрейфующем в каких-то мирных экваториальных течениях. Что такого в Питере? По какому такому праву он — неуклюжий и нескладный — остается неуязвимым? А еще он подумал о судьбе, ее безмолвном присутствии. Она заманивает его к краю пропасти, увлекает на тропу опасности, соблазняя уютным чувством защищенности, зазывает играть в нечестную игру, которую он стопроцентно проиграет.

Ему надоело поворачивать налево, когда он собирался направо, говорить «нет» вместо «да».

И все-таки. Стоит ему оступиться…

Его будущая жизнь представлялась ему неким адским забегом с препятствиями по минному полю. Мины хорошо спрятаны, зарыты глубоко в землю. Ему всего-то-навсего надо предугадывать их расположение и стараться не подорваться до второго пришествия.

Он сошел с тротуара и побежал по обочине. На неровной поверхности он стал спотыкаться.

Думай о чем-нибудь другом, сказал он себе. О чем-нибудь приятном. Он вспомнил оригинальный подкат Миранды. Он вдохнул мысль о встрече с ней, золотую, благоухающую пряной и душной двусмысленностью. Он сосредоточился, впустил ее, чтобы она вытолкнула из его головы судьбу и заменила ее мрачные миазмы дурманом своей божественной привлекательности. Он мысленно исследовал ее тело, проводил рукой по чувственному изгибу ее презрения, закрывал глаза и зарывался лицом в упрямую шелковистую глубину ее безразличия. Он позволил сердцу гнать ее свечение по венам, как морфий, как адреналин, от которого тело разогревается, заряжается и скользит, все ускоряясь.

Вспоминая их встречу, он не испытывал нежности. Он не воображал, как они идут рука об руку и перекидываются шутками и ласковыми словечками. Вместо этого он сразу перескочил к вечеринке, на которой они жарко танцуют под какого-нибудь модного диджея. Он берет ее за руку и ведет через беснующуюся толпу в укромное местечко, в спальню, где они ласкают друг друга, распаляясь до удушья, до отчаяния, и доводят дело до конца, но не в худшем смысле, а ровно настолько, чтобы он перестал чувствовать себя громадной ходячей вывеской с пульсирующей розовым неоном надписью «ДЕВСТВЕННИК».

Он несся, едва дыша от изнеможения, и чувствовал, как последние обрывки позолоченного облака рассеиваются, и он остается один, растерянный мальчик, придавленный тяжестью мрачной действительности на фоне унылого пейзажа. Все равно его не Миранда интересует. Казалось, его тело готово реагировать на любую девушку спазмом благодарного вожделения. Он отдан на милость всего женского пола. Он слишком податлив, а потому беззащитен перед самой страшной угрозой. Он вступит в трясину, как слепец, сгинет в омуте неизвестности, беспомощно махая руками. Он утонет.

Наконец он остановился, упер руки в колени, тяжело дыша, посмотрел на часы, и дождался, когда мозг затечет обратно в тело. Под левым коленом скапливалась боль, грудь вздымалась, лицо горело, на мокрых ногах вздулись мозоли.

Лутон остался позади, он добежал до окраин Тоддингтона. Двенадцать миль. Дождь лил как из ведра. Весь мир кругом медленно обращался в грязь. Усталый и вымокший до нитки, он захромал домой.

19

Миранда пошла на вечеринку Анджелы с Алексом. У Алекса была машина, тонна самоуверенности и никаких мозгов. Он точно не был геем.

Алекса и Миранду могли бы объявить идеальной парой по результатам классного голосования, настолько высока была их совместимость по всем жизненно важным параметрам: одинаково привлекательны, одинаково популярны, одинаковое выражение генетического превосходства на лицах при значительных аргументах против. На вечеринке Анджелы они танцевали, пили дешевое вино из пластиковых стаканчиков и жадно обнимались в углу. Алекс завалил Миранду на кучу пальто, одну руку сунул ей под лифчик, а другой положил ее руку с идеальным маникюром на тугой бугор у него между ног. Он застонал, и Миранда отвернулась с легким отвращением.

В конце концов они вместе ушли и провели жаркие полчаса в его машине, где Миранда предоставила требуемое сексуальное удовлетворение. Ее новый парень не удружил в ответ, и она бы возмутилась, если бы хоть на секунду об этом задумалась.

Как бы то ни было, парочка удалась. Начиная с того вечера Миранда и Алекс вместе ходили на уроки, вместе обедали, вместе делали домашнее задание. Только одним они не занимались вместе — полноценным сексом, потому что Миранда брезговала телесными выделениями, а Алекс брезговал презервативами.

Все в школе знали про их отношения и одобряли их, потому что они вселяли твердую уверенность, что всему находится свое место; что в мире царят строгие понятные правила и изящные конструкции правят любовью так же, как и природой.

Новость дошла до Джастина, и он сделал вид, что ему совершенно все равно.

На самом деле его угнетали размеры, до которых выросла коллекция его упущенных возможностей. И то, что Миранда не особо его интересовала, не мешало ему чувствовать, что он загубил их отношения в зародыше. Мало того что бойфренд из него не получился, так еще судьба решила взять шире и ко всему этому добавить равнодушие и мелкие неудачи, которые постепенно нагромождались и превращались в чертов Эверест бессмысленных усилий, в шаткую вершину, с которой он в конце концов упадет и расшибется насмерть.

Агнес, похоже, забыла о его существовании, во всяком случае, так он толковал ее молчание. Десять раз на дню он неподвижно сидел перед телефоном и проигрывал в голове непринужденные разговоры. Первые несколько дней Боб следил за ним внимательно, с любопытством и одобрением. Но даже он сдался, когда стало понятно, что Джастин не решится на активные действия.

Он перестал вставать с постели, сказал матери, что у него грипп, и лежал целыми днями, ворочаясь в жару сомнений. Мать каждое утро нерешительно стучалась к нему в спальню, трогала лоб и констатировала, «что он не такой горячий, как вчера».

«Даже не теплый, вообще-то говоря, — думал он. — Фригидный, по сути». Из сонного оцепенения его вывел телефонный звонок. В конце концов он взял трубку.

— Что с тобой стряслось? — Агнес была в бешенстве. — Ты как сквозь землю провалился. Как тебе фотографии?

— Какие фотографии?

Какие фотографии? Агнес покачала головой. Ну ты даешь, Джастин Кейс.

— Не важно. Когда встретимся?

— Я болею.

Она хмыкнула:

— По голосу не скажешь, что ты нездоров. По голосу у тебя депрессия. Когда ты последний раз выходил из дома?

Он так и видел, как она хмурится.

— Я выходил пробежаться несколько дней назад.

— Бег не в счет. В школу, в магазин, в кино, в гости. Хоть куда-нибудь.

Он молчал.

— Вспоминай.

— Неделю назад, где-то так.

Она не виделась с ним две.

— У тебя еще и агорафобия, что ли?

— Нет, — сказал он с досадой. — Просто неохота выходить.

— Джастин, только старушки-кошатницы сидят дома неделями. Это ненормально. Что ты сейчас делаешь?

— Ничего.

Агнес вздохнула.

— Я за тобой зайду, — сказала она и повесила трубку.

Когда он открыл дверь, ее поразило то, как он выглядит. Он похудел, кожа приобрела сероватый оттенок, волосы отросли и свисали немытыми прядями. Одет он был в помятый спортивный костюм.

— Фу, — сказала она, — выглядишь отвратительно.

— Спасибо.

Из кухни вышла его мать, а за ней Чарли. Мать поздоровалась с Агнес и, неуверенно улыбаясь, протянула ей руку.

— Очень приятно познакомиться.

Агнес пыталась разглядеть в ее лице причину патологий Джастина. Он не очень-то походил на мать, но, с другой стороны, сложно судить, когда один так неотразим, а другая так посредственна. Как у большинства родителей, у нее был измотанный и слегка бесформенный вид, бледные губы одного цвета с кожей, русые волосы, сбившиеся перьями. По морщинкам вокруг глаз Агнес догадалась, что ей за сорок. И все-таки в ее лице определенно было что-то от Джастина. Какой-то испуг. Неуловимый диссонанс.

Агнес прошла за Джастином в его комнату, где из бумбокса гремело что-то шумное с пережатыми басами. Она не представляла, как можно жить в такой норе. В комнате воняло мужскими гормонами и страданиями. Она распахнула окно, немного постояла, вдыхая прохладный чистый воздух, а потом села на кровать и посмотрела на него.

— Тебе не кажется, что ты слишком близко к сердцу принимаешь всю эту историю с твоей обреченностью?

— А ты попробуй с этим пожить.

— Знаешь, тут очень тонкая грань. Между романтической потрепанностью и просто жалким видом.

Глаза Джастина сузились от ярости.

— Меня не волнует твоя тонкая грань, и дело не в романтике. А ты можешь спокойно валить, потому что я все равно никуда не собираюсь.

— Не груби, тебе не идет. — Она взяла его за руку и сверкнула своей самой лучезарной улыбкой. — Пошли, тебе не помешает подышать свежим воздухом.

Она подождала, пока рассосется его упрямство, потом нежно потянула его за локоть. Он волочил ноги, как ребенок, а она вела его вниз по лестнице в прихожую, где на стуле у двери лежало его серое пальто. Агнес взяла его и протянула ему.

Когда она открыла дверь, он замешкался и оглянулся.

Она вздохнула:

— Оставь собаку. Пошли.

Но прогулка не удалась. Несмотря на ясный осенний день и голубое небо, от голоса Агнес у Джастина разболелась голова, а ноги устали и отяжелели. Когда наконец они дошли до дома, он попрощался, не заговорив о следующей встрече, поднялся прямиком в комнату и лег. Когда мать постучалась, чтобы позвать его обедать, он притворился, что спит.

Он задремал и проснулся далеко за полночь от ритмичных ударов из соседней комнаты брата. Спустя несколько минут он выскользнул в коридор узнать, в чем дело.

Заглянув в дверь, он увидел, что Чарли не спит, а сидит над книжкой с картинками. В другом углу лежала большая куча книг, которые он выбросил из кроватки.

При виде брата Чарли взвизгнул от удовольствия. С радостным видом он встал и протянул ручки. Джастин зажег лампу в форме кораблика, подхватил мальчика, вытащил его из мягкой клетки и плюхнул на пол. Мальчик в полосатой пижамке сел и сосредоточенно огляделся.

— Кубики, — сказал он, указав пухлой ручкой в сторону коробки с игрушками.

Джастин рылся в мягких игрушках, музыкальных инструментах, играх, леденцах и одиноких носках, вытаскивая все кубики с буквами, какие мог найти.

— Хочешь, будем составлять слова? — спросил Джастин, гордясь своим альтруизмом. Бедный безграмотный дуралей. Может, научить его ругаться?

Братик занялся кубиками. С Л И В Д — сложил он и внимательно посмотрел на Джастина.

Джастин покачал головой.

— Такого слова нет, — сказал он, потянувшись за другими буквами. — Смотри, вот К, вот О, вот Т. Кот.

Ребенок вздохнул и взял еще кубиков, добавив их к уже выложенным.

С Л И В Д Р Г. Гласных не хватало.

Джастину уже наскучила эта игра. Он о чем-то задумался. Ребенок добавил Е и хлопнул в ладоши:

— Вот!

— Ладно, хорошо. — Джастин заставил себя еще ненадолго сосредоточиться. — Ура, молодец, отлично. Что у тебя вышло?

Он глянул на буквы, присмотрелся и онемел. Кровь отлила от его лица, и он уставился на брата:

— Господи боже, да как ты это сделал?

Ребенок не смотрел на него, он складывал два новых кубика:

Т О.

Джастин глазам не верил.

— Если вдрг то? Что? Что ты пытаешься написать?

С безграничным терпением Чарли выложил кубики поровнее.

— Вот, — сказал он довольно.

Джастин присмотрелся снова. Теперь буквы были аккуратно подогнаны друг к другу, а пробелы стали пошире, так что он смог без труда прочесть:

ЕСЛИ ВДРГ ЧТО.

Он посмотрел на Чарли, потом снова на кубики.

Если вдруг что?

Если вдруг произойдет что-то ужасное. Если вдруг его покалечит, ранит, убьет. Если вдруг с ним или с кем-нибудь из близких случится трагедия, от которой он никогда-никогда не оправится.

Возможно ли, что ребенок понимает смысл его собственного вопроса? Намеренно ли он выложил кубики именно в таком порядке? Или он как та мартышка с печатной машинкой, и, будь у него бесконечный запас кубиков, он бы и «Гамлета» целиком выложил?

Джастина затрясло от странного до жути поступка его брата и от невозможного вопроса, зашифрованного в его словах. «Я должен расспросить его, — подумал он, — я должен найти способ поговорить с ним». Он стал искать еще кубики, но было уже поздно. Ребенок крепко заснул, вцепившись пухлыми розовыми пальчиками в лапу игрушечной обезьяны.

Джастин бережно уложил его в кроватку, подоткнул одеяло и осторожно вернулся в постель. Он лежал, оцепенев от ужаса, чувствуя себя кеглей на дорожке небесного боулинга.

«Можно предложить судьбе перемирие, — подумал он. — Сделку. Взятку. Ты живи своей жизнью, я своей. Никаких сюрпризов, никаких жертв».

Он заснул на рассвете.

20

Я не играю на взятки, Джастин. Я сдаю.

И вот как ложатся твои карты:

пара ничтожных червей,

джокер,

жалкая бубна.

Вытянешь карту?

Ой, смотри-ка! Туз пик.

Мне так жаль.

21

В полдень Джастин проснулся и резко вскочил. Он вдруг отчетливо понял, что должен уйти из дома. Судьба пошла в наступление и посылала ему зловещие знаки в странных обличьях.

Если вдруг что? Ха-ха. Не хочешь со мной поговорить, вместо того чтобы транслировать подлые сообщения через Чарли, как будто он живая спиритическая доска?

Если вдруг что?

Даже при свете дня все его ответы на этот вопрос сводились к тысяче вариантов чудовищных катастроф. Но это не важно. Он знал, что делать. Положив в рюкзак смену одежды и зубную щетку, он распахнул дверь. Он готов отправиться в путь.

«Привет», — сказал Чарли, сидя на полу у его ног. В одной пухлой руке он держал игрушечную обезьянку, другой водил большой деревянной ложкой в воздухе, как самолетом. Джастин присел на пол и посмотрел в глаза брату.

— Что это было ночью? — спросил он ласково. — Когда ты успел выучить буквы?

Чарли долго смотрел на него, прежде чем ответить.

«Я задал тебе ночью важный вопрос, — сказал он, — и тебе надо на него ответить, иначе ты никогда не перестанешь мучить себя из-за того случая, когда я хотел полетать».

— Кубики! — сказал он настойчиво и ударил ложкой об пол.

Более подробного ответа Джастин и не ждал. Он поцеловал ребенка, засунул паспорт в карман, позвал пса, сказал матери, что школьную поездку перенесли на неделю раньше, и двинулся в аэропорт Лутона.

Сев в автобус, Джастин почувствовал, как упрямое притяжение прошлого начало ослабевать. Приятное чувство. Большая дорога зовет. Чем ближе к аэропорту, тем свободнее он себя ощущал, как комета, уносящаяся в бесконечную невесомость навстречу неизвестности.

Главный терминал, ему выходить. Его заворожил шорох автоматических дверей — вшух! — и обилие стекла и стали вокруг. Никаких занавесок, никаких журнальных столиков, никакой посуды. Ни куч грязного белья, ни ящиков с пижамой в клеточку. Никакого почтового ящика. И бутылок с молоком на пороге тоже нет. Ничего домашнего, уютного, знакомого. Ничего, что пахло бы им, ничего с его именем или номером медицинской страховки.

Как до него раньше не доходило? Все проблемы — в его внешнем окружении. Душная комнатушка. Посредственные родители, унылый дом. Улица. Школа. А здесь можно было порвать все ниточки, связывавшие его с землей. Он теперь в пути, в бегах. Он Гулливер, Нил Армстронг, Бонни и Клайд в одном лице.

Он подошел к информационной стойке, взял заявление на разрешение несовершеннолетним летать без сопровождения, заполнил его, подделал родительские подписи, купил бутерброд с кофе и сел ждать рейс. Он рассматривал разные направления: Верона, Анталья, Родос, Закинф, Барселона, Зальцбург, Салоники, Стамбул, Ним, Брест, Галифакс.

Три часа он сидел посреди аэропорта неподвижно, как эпицентр многолюдного циклона, пока глаза у него не стали слипаться от кругового движения человеческих масс. Он перебрался в тихий уголок у огромного окна, подложил под голову пальто и заснул. Ему приснилось, что он мышь, попавшая в лабиринт. Он бегал и бегал кругами, пока не нашел спасительную лазейку, но ее перегородила огромная морда механической кошки.

МЯЯЯУУУУУУ!

Он подпрыгнул во сне и, ничего не понимая спросонья, ударился головой о металлическую оконную раму. Боб не спал и смотрел на него с тревогой. Но кошмар его не напугал. Кот во сне был убийцей, но мышь все еще жива.

Он потянулся. Нашел туалет. Шли часы, он курсировал от киоска к кафе, читал журналы, посвященные никогда не интересовавшим его предметам, листал путеводители по разным странам, встряхивал сувенирные стеклянные шары с искусственным снегом внутри, смотрел, как прибывает и убывает толпа. Здесь время текло незаметно. Никто не обращал на него внимания. Он расслабился.

Когда он в следующий раз проголодался, то отыскал недорогую столовую, вместе с остальными пассажирами провел поднос по хромированным рельсам прилавка, заказал сосиски с пюре и горошком, шоколадный пирог и апельсиновый сок и расплатился карманными деньгами на школьную поездку. Он ел медленно, с удовольствием смотря по сторонам. Он один тут мог сидеть без дела: не надо было спешить на самолет, подавать завтрак, развлекать детей. Кругом толклись возбужденные путешественники всех цветов и национальностей, всех форм, размеров и сексуальных ориентаций. Иногда они ему улыбались, поразившись его лицу, пальто или даже собаке, и между ними устанавливалась мимолетная человеческая связь, миллисекунда братства.

Мы все тут вместе, говорили они ему молча на сотне языков.

И тут в одно ослепительное мгновение он осознал, что ему больше не нужно прочесывать мир в поисках места назначения.

Он уже на месте.

22

Мало кто сможет хорошо выспаться за восемь часов на неровном ряду пластиковых кресел. И все-таки, засунув ноги под металлический подлокотник, не обращая внимания на десять тысяч ватт дневного света, сияющих над головой, и сотни галдящих путешественников вокруг, прикрывшись забытым кем-то акриловым самолетным одеялом и с верным псом, пристроившимся в ногах, Джастин спал как младенец.

Это было почти блаженство.

Рокот тележки уборщика убаюкал его, и он впал в такое нежное забытье, какого не испытывал много лет. Яркий искусственный свет создавал невероятное ощущение благополучия. Он вдруг понял, что всю жизнь боялся темноты.

Он проспал прибытие ранних самолетов и встал, посвежевший и довольный, в восемь утра.

Первый день его новой жизни начался с полного английского завтрака в кафе напротив зала ожидания первого класса. Если не считать грибов с привкусом пластика, еда была вполне сносной: с пылу с жару из микроволновки и сытная. Когда он попросил еще тостов, женщина за прилавком даже не взяла с него денег.

— Оставь себе на путешествие, — сказала она, протянув ему полную тарелку остывших поджаристых белых тостов, пригоршню порционных коробочек со сливочным маслом и пять крошечных баночек с клубничным джемом.

Он улыбнулся ей.

Поедая гору тостов, Джастин подумал, что может спокойно ничего не делать. Он стал есть помедленнее, и было уже почти десять, когда он расправился со своим завтраком и прочитал все оставленные на соседних столиках газеты.

Он вытер губы, сложил грязную посуду на поднос для уборщиков, оставил Боба приглядывать за вещами, а сам пошел по указателям в «Душевые кабины», сунул фунт в щель на высоком турникете, разделся и с наслаждением ступил под обжигающую струю воды. Ее плотный горячий поток был настоящим чудом; он стоял неподвижно, и вода текла по его волосам, по шее и спине, по узким, гладким, плоским мышцам на бедрах, по икрам, по щиколоткам и, наконец, закручивалась вокруг его ступней и исчезала в стоке. Десять минут он стоял, пропуская тепло сквозь мышцы и кости. И тут он вдруг осознал, как ему повезло, какая это удача — быть живым и жить в аэропорту Лутона.

Он так долго стоял в запотевшей кабинке, что служащему пришлось постучать в дверь, чтобы он поторапливался, но ему было все равно. Прогретый до самой глубины своего существа, он наконец успокоился. Он выключил воду и поразился наступившей тишине. Прошло много времени, пока он понял, в чем дело: саундтрек, сопровождавший его жизнь в последние месяцы, — постоянно жужжащий белый шум тревоги — исчез.

Ему хотелось петь, плакать, кричать от облегчения.

Он внимательно разглядывал свое отражение, пока чистил зубы, и заметил, что лицо в зеркале выглядит по-другому. Исчез затравленный взгляд. Он меньше походил на дерганого ребенка и больше на сложившегося человека.

Служащий заколотил в дверь, на этот раз громче.

Джастин вытер шею и прошелся бумажным полотенцем по влажным волосам. Никогда в жизни он не чувствовал себя таким чистым. Горячей воды и мыла всего на фунт хватило, чтобы смыть грязь с его души, очистить мозг от слякоти и открыть лицо, спрятанное под маской.

Он вытянул перед собой руку. Ничуть не дрожит. Он стал сильным. Непобедимым.

Давай, покажи, на что ты способна, сказал он своей судьбе.

Непременно.

23

Три дня он прожил в состоянии анабиоза, смахивающего на семейную идиллию.

Каждый вечер он устраивался на голубых пластиковых креслах и крепко спал рядом со своим псом. На вторую ночь ему приснился новый сон. В этом сне он был нагишом и парил, как дирижабль, в потоке плотного теплого воздуха под потолком аэропорта. Оттуда он созерцал передвижения людей, словно маленький божок, а иногда выпускал воображаемые закрылки и весело пикировал в толпу, забавляясь своим всесилием.

Каждое утро он просыпался полным оптимизма, с ясной головой и бодростью во всем теле.

Он вдруг понял, что счастлив, и это было настолько новое, неожиданное, ни на что не похожее чувство, что он не мог не поделиться с Агнес.

— Где ты? — взвизгнула она в телефонную трубку. — Я так беспокоилась.

— В лутонском аэропорту.

— В аэропорту?

— Да.

— Прилетел или улетаешь?

— Я тут… живу.

— Как странно. — Она помолчала. — Хорошо там?

— Да. Лучше не бывает.

— Лучше не бывает? В каком смысле?

— Не знаю, не могу объяснить.

— Попробуй.

Он помолчал.

— Тут спокойно. Все по-другому. Никто меня не знает.

На другом конце провода молчание.

— Это даже не место, это как промежуточный пункт на пути к какому-то другому месту. Как чистилище.

— Мне это не приходило в голову.

— Мне тоже. Но… так тут себя чувствуешь.

— Это ты там себя так чувствуешь, — сказала она, и он ясно представил, какое у нее при этом лицо.

Оба молчали. Потом он услышал сигнал — у него заканчивались деньги.

— Агнес…

— Я приеду через полчаса.

Телефон замолк.

24

Он сразу понял, что она приехала. Боб задергал ушами туда-сюда и развернулся в ту сторону, откуда она должна была появиться. Даже в гигантском зале аэропорта Джастин почувствовал, как все на миг замерло, а затем по воздуху пронеслась волна мелкой дрожи. Интересно, как она сегодня одета.

С высоты смотровой галереи было видно почти все пространство терминала, и он с нежностью и восхищением наблюдал, как изменяет свою форму поток человеческой массы, прорисовывая траекторию движения Агнес по залу.

Теперь он увидел ее: зеленые сапоги из змеиной кожи, плотные колготки цвета фуксии, крошечные зеленые велюровые шорты и растянутая почти прозрачная майка с длинными рукавами, спадавшими ниже кончиков пальцев, чуть не до колен. Под мышкой она сжимала огромную ворсистую шкуру какого-то чудовищного акрилового зверя. Розовые волосы были прикрыты остроконечной белой шерстяной шапочкой с яркими прыгающими помпонами. И завершал наряд чехол для фотоаппарата.

Теперь, даже с такой высоты, он слышал стук ее тяжелых подошв: томп-томп-томп.

Он улыбнулся и на секунду ощутил, как глубоко тронут ее дружбой. Потом перегнулся через перила и помахал ей.

— Агнес! — крикнул он. Она посмотрела вверх и просияла, неистово махая рукой и умудрившись при этом отщелкать несколько кадров на телеобъектив.

Он указал на эскалатор в дальнем конце терминала и, подбежав туда почти одновременно с нею, бросился вниз навстречу. Боб остался стоять наверху, дрожа и поскуливая. Он протяжно залаял, впервые за все это время.

Но у Джастина не было времени думать о Бобе.

Не стерпев, Агнес шагнула на эскалатор, идущий вверх. Когда они поравнялись, проезжая в разных направлениях, она забралась на движущийся поручень, неуклюже перевалилась через балюстраду и спрыгнула на ступень ниже его, громко клацнув подошвами. Она отступила на шаг и осмотрела его.

— Выглядишь по-другому, — сказала она, хмурясь и меняя объектив. — Лучше.

Он кивнул.

— А как у тебя с… — Она понизила голос. — Ну, понимаешь?

Он развел руками и пожал плечами, но слова вырвались сами собой:

— Что-то изменилось. Я стал как будто легче, счастливее. Свободнее. Будто с меня сняли груз. Знаю, звучит ужасно пафосно. — Он расплылся в улыбке, не в силах скрыть свою радость, — но она исчезла.

Они оба чуть наклонились вперед, может, чтобы поцеловаться или просто сойти с эскалатора — неизвестно. Потому что в следующее мгновение воздух разорвало таким оглушительным взрывом, что его вибрации пронзили их мягкие ткани еще до появления самого звука. Их подбросило в воздух на два метра и с силой швырнуло на пол вместе со всеми, кто был в аэропорту, даже с теми, кто был уже мертв.

25

Спросите у комика, теннисиста, шеф-повара.

Главное — поймать момент.

26

Кто знает, чего ожидать от взрыва такой мощности? Мозг с трудом переваривает информацию, с которой никогда прежде не сталкивался, поспешно ищет объяснение пронзительной боли в плече, неудобному положению ноги, сложившейся и врезавшейся в солнечное сплетение, ноги, которая, оказывается, принадлежит кому-то другому.

Поначалу кажется, что вокруг стоит полная тишина, только не прекращается перезвон невесть откуда взявшихся церковных колоколов.

Потом, когда вам удается сфокусировать взгляд и приподнять голову на негнущейся шее так, чтобы оглядеться, становится ясно, что это вовсе не тишина, а полная потеря слуха из-за взрыва. Кругом все — сплошной звук, но его не слышно, только видно: рты раскрыты в крике, огромные осколки стекла вылетают из погнутых оконных рам. Очень медленно и беззвучно все падает вниз.

Внезапно вы вспоминаете про какую-то девушку, вы не помните ее имя, но знаете, как она выглядит, и знаете, что ее нет рядом, по крайней мере, она не попадает в ограниченное поле вашего зрения. Вы медленно и мучительно поднимаетесь на колени и осматриваетесь неспешно, ведь, в конце концов, вы ждали беды всю дорогу. Вы видите, что все это безумие устроил, судя по всему, громадный самолет, покореженный, дымящийся, почти под идеально прямым углом врезавшийся в пол примерно там, где вы стояли пять минут назад. Самолет практически цел. Он неестественно балансирует на носу, как чудовищный серый толстокожий зверь в дьявольском цирковом представлении. Вы не в силах оторвать взгляд от покачивающегося фюзеляжа или, скорее, той его части, которую не закрывают остатки обрушившейся крыши терминала.

Все даже хуже, чем вы ожидали. Но надо признать, вы самую малость собой довольны.

Я же говорил.

Это я тебе говорила.

Люди начинают шевелиться, и тут вы замечаете, что по поверхности самолета тихо скользят красивые языки пламени, приятно оранжевые, нежные и изящные.

У вас на плече, на том, что болит, лежит чья-то рука, и рядом стоит девушка, чье имя вы не помните. Вернее, покачивается, а не стоит. Лицо у нее в крови, но не похоже, чтобы ей было больно. В одной руке у нее фотоаппарат, и она пытается что-то вам сказать, но вы просто смотрите на нее и улыбаетесь, потому что очень рады ее видеть. Вы смотрите, как шевелятся ее губы, но не слышите обращенных к вам слов.

Она берет вас за руку, поднимает на ноги, и вы оба идете нетвердой походкой, спотыкаясь об обломки, тела и части тел на вашем пути, пошатываясь из-за ушибов и других, еще не известных вам повреждений в собственных телах. Вы прибавляете шагу, почти бежите, на ходу учитесь уклоняться от того, что, как помнится, опасно или отвратительно, и еще вы вспоминаете, как двигаться быстро, хотя и не думали, что такое можно забыть, пусть даже на несколько минут. По дороге вы много всего начинаете вспоминать, например, что огонь — опасный. Вы бежите к дыре, пробитой в стене взрывом, как можно осторожнее прокладывая путь между неподвижными ранеными и трупами, уворачиваясь от капель расплавленного металла, смертельно нависающих сосулек стекла и луж крови.

Вы видите много такого, что в другой, более реальной обстановке могло бы вас испугать, но сейчас кажется занятным. У одного человека ноги совсем неправильные, как будто надеты не той стороной, а на полу сама по себе валяется рука с каким-то даже беззаботным видом. Чуть поодаль лежит тело без рук, и в этот момент вы рады, что не слышите звуков, которые издает голова на этом теле.

Потом вы останавливаетесь, смотрите вниз и видите самое странное за весь день. На полу валяется раскрытый толстый журнал, помятый, закапанный кровью. В журнале фотография мальчика, одетого в смутно знакомые вещи. Это обращенное к вам лицо почему-то напоминает кого-то или что-то, но вы никак не вспомните, кого или что.

Мальчик на фотографии худой и стоит к вам вполоборота. У него длинные волосы и бледная кожа. Руки засунуты в передние карманы джинсов. Лицо немного смазано. Вверху страницы крупный заголовок, часть которого залита кровью. Но начало еще можно прочесть: «Обреченная юность».

Остановиться и подумать о загадочной фотографии нельзя, потому что вас тут же тащат дальше, наружу, и там вы вдыхаете воздух, который не так режет легкие, как едкий спертый воздух внутри аэропорта.

Вы рады оказаться снаружи, подальше от разинутых в беззвучном крике ртов и обрушивающихся развалин. Девушка постоянно фотографирует, но все равно настойчиво тащит вас за руку. Это раздражает, потому что вам больно, но хватка у нее на удивление крепкая, учитывая, какой маленькой и хрупкой она кажется с виду; вдобавок она босиком, и по кровавым следам вы догадываетесь, что ступни у нее кровоточат.

Вы хотите остановиться и осмотреться. Будь и у вас фотоаппарат, вы бы сняли потрясающий кадр: относительно целый самолет стоит на носу посреди вашего нового дома. Но вы послушно следуете за стиснувшей вас рукой, потому что бороться только больнее, а вам сейчас точно не нужно больше боли. Вы чуть ли не кричите от изнеможения к тому моменту, когда она позволяет вам остановиться и оглянуться, указывая пальцем на охваченный пламенем корпус самолета, и тогда, снова повинуясь силе тянущей вас руки, вы пускаетесь бегом, и, когда ноги ударяют по асфальту в привычном ритме бега, в вашей голове сами собой всплывают слова, будто из милой детской песенки с заезженной пластинки: обреченная юность обреченная юность обреченная юность.

27

Не надо на меня так смотреть.

Трагедии не доставляют мне особого удовольствия.

Бывают дни, когда вполне хватает хороших дел.

Кто, по-вашему, сводит любовников, находит потерянных родных, устраивает чудесные исцеления?

Чья заслуга, что калеки танцуют, а недоумки думают?

Выжившие выживают.

28

— Ладно, Джастин, можем уже остановиться.

Агнес говорила громко, всего в дюйме от его уха, но он не вздрогнул, не отреагировал, не обернулся, ничем не показал, что слышит ее. Она похлопала его по плечу и, когда он оторвал завороженный взгляд от горящего терминала, показала ладонями вниз; так воспитательницы в садике дают расшалившимся детям понять, что пора успокоиться и сесть.

Джастин сел.

Теперь они были на достаточно безопасном расстоянии; взрывной волне пришлось бы пересечь главную взлетную полосу, чтобы до них добраться. Она задыхалась и впервые почувствовала боль в ногах, израненных по дороге через терминал. Ее голова заработала ясно, так что она могла воспроизвести последовательность событий. Она не помнила лишь одного, когда и где она потеряла обувь. Какое нелепое последствие взрыва.

Пока они сидели, по хвосту самолета пробежал маленький огненный шар, затем еще один и еще, а затем черный дым, валивший из разбитого носа, сгустился, и наконец они увидели, а потом услышали взрыв, разорвавший самолет на куски и уничтоживший остатки терминала.

Джастин напоминал обезьянку галаго с огромными немигающими глазами, как будто отсоединенными от мозга. Он больше походил на ребенка, а не на растерянного подростка. Ребенка, который с восторгом любуется салютом и ждет следующей вспышки.

Что ж, надо отдать ему должное, подумала Агнес. С этим своим бзиком на судьбе он попал прямо в точку. Правда, она и раньше не считала, что он все выдумывает, просто ей казалось, что злой рок — лишь чересчур пафосное наименование того, что она принимала за обычную подростковую депрессию. Может быть, думала она, он знал о катастрофе заранее, может быть, каким-то образом он предчувствовал свою судьбу.

Так трудно было думать о чем-то настолько непостижимом, что у нее заболела голова.

Медленно истекая кровью и глядя, как остатки терминала сплавляются в месиво из стекла, металла и человеческой плоти, она гадала, остались ли они в живых по благословению или вопреки проклятию.

Она гадала, начало это или конец битвы Джастина с судьбой. Или всего лишь относительно заурядный эпизод где-то посередине.

29

Крушение самолета попало на первые полосы даже в Лос-Анджелесе и Пекине, обеспечив прокорм экспертам по международному терроризму во всем мире. Расследованием занялся Скотленд-Ярд: там запустили масштабную полицейскую охоту, арестовали подозреваемых, снова и снова просматривали записи с камер безопасности.

Лишь спустя несколько месяцев следователи представили отчет, назвав причиной трагедии срок эксплуатации самолета и какую-то техническую неисправность. К большому разочарованию прессы, никаких следов терроризма или заговора найдено не было.

Но Джастину не нужен был отчет. Он знал, кто виноват. Ему потребовалось недюжинное самообладание, чтобы преодолеть порыв и не пойти к следователям с повинной. Если предназначенная тебе пуля убивает случайного прохожего, становишься ли ты соучастником убийства?

Он поехал домой к Агнес.

— Всего на пару дней, — взмолился он, и она не смогла отказать. Он был явно не в себе, и к тому же дома ему пришлось бы кучу всего объяснять. Его родители думали, что он уехал с классом в Уэльс.

Они добрались до ее квартиры и захлопнули за собой дверь, отгородившись от всего мира, словно беженцы. Знакомые предметы, запахи, краски и тепло родного дома успокоили Агнес, но у Джастина дергалась нога и усилился тик на левом глазу. Пока она застилала чистым бельем диван, он не переставая водил пальцами по мягкой бархатистой обивке кресла. Она пошарила в комоде, нашла подходящую ему пижаму, а потом сама повалилась спать.

В четыре утра она внезапно проснулась от какого-то странного звука, как будто в дверь спальни скребется зверь. Сердце у нее подскочило, но это оказался Джастин. Он был полностью одет и смотрел дикими глазами, пытаясь улыбнуться.

— Мяу, — сказал он. — Тебе нужна кошачья дверца.

Агнес плюхнулась на подушку.

— В чем дело, Джастин, не можешь заснуть?

Он покачал головой, и она со вздохом вылезла из кровати:

— Я сделаю чай.

Она принесла поднос в гостиную. Джастин смотрел на ее пальцы, пока она левой рукой наливала молоко в дымящиеся чашки. Он чувствовал себя не на месте, будто его отсоединили от мира людей. «Я хотел бы заняться сексом с ее пальцами», — подумал он, зажмурившись.

Когда он открыл глаза, она держала в руках фотоаппарат.

— Агнес… — начал он.

— Да, Джастин? — Чик-чик-чик.

— Агнес, пожалуйста. У меня собака пропала.

Агнес опустила фотоаппарат, а он вскочил на ноги и зашагал по комнате с перекошенным от горя лицом.

— Я не видел его с момента крушения самолета.

— Джастин, пойди сюда, сядь. Мне очень жаль.

Он злобно взглянул на нее:

— Ничего тебе не жаль. Ты просто делаешь вид.

Она огрызнулась:

— Мне действительно жаль. А больше всего мне жаль, что твой пес вообще существует.

У него был такой вид, будто она его ударила.

Она отвернулась:

— Пожалуйста, Джастин. Мне тоже нелегко.

Он сел, нервно подергивая ногой от напряжения.

— Я кое-что видел в аэропорту, Агнес.

Несмотря на весь пережитый ужас, ей не терпелось разобрать фотографии и рассмотреть катастрофу вблизи. Интересно, какая именно деталь так его поразила?

— Почему ты мне его не показала?

— Что не показала, Джастин?

— Журнал. «Обреченную юность».

Она опешила:

— Я показывала тебе. Я дала тебе свежий номер, как только он вышел. А потом позвонила и спросила, как тебе.

Он вскочил, пытаясь сосредоточиться, но мысли разбегались в разные стороны. Он с жаром тряхнул головой:

— Не важно. Ты что, не понимаешь, что ты наделала? Ты меня сглазила. Это твоя вина. Как будто я и так недостаточно обречен.

— Джастин…

— Что?

— Ты на них такой красивый.

— Я на них такой обреченный.

Агнес стало не по себе. Она не поспевала за ходом его мыслей.

— Джастин, пожалуйста, можешь сесть? Ты совсем не спал?

— Спал как убитый. Как проклятый. А если честно — то нет. — Он снова взглянул на нее влажными и полными печали глазами. — Как я могу спать, когда на моей совести столько крови?

Он провел рукой по лицу, и она увидела, как он измучен и напуган.

— Джастин, ты же не думаешь, что ты во всем виноват, правда?

Он взвился с места:

— Конечно нет. Конечно считаю.

Агнес поднялась, взяла его за руку и мягко усадила обратно на диван.

— Я был прав, Агнес, так ведь?

— Прошу тебя, Джастин. Можешь остановиться на секунду? Ты запутался.

— Ничего подобного. — Он улыбнулся какой-то жуткой улыбкой. — Мне все ясно как никогда. Я вижу все.

Агнес сделалось не по себе.

— Например, что?

— Все, что может произойти. Болезни, смерть, катастрофы. — Он заговорил с деланой ковбойской бравадой. — Держись от меня подальше, детка, со мной одни неприятности.

Агнес постаралась его успокоить:

— Джастин, ты жив. Ты в порядке. Все кончено.

— Нет. — Его лицо исказила ярость.

Он вскочил, выхватил журнал из аккуратной стопки у дивана и шлепнул им об стол. Даже искать не пришлось: журнал сам раскрылся на его фотографии под заголовком «Гимн обреченной юности». На него уставилось его собственное лицо в предчувствии катастрофы.

— Это просто мода, Джастин.

— Неужели? Как по мне, так больше похоже на Нострадамуса, чтоб его.

Господи, подумала Агнес, когда он бросился вон и захлопнул за собой дверь. В одном он уж точно прав.

Ничего не кончено. Пока.

30

После крушения Агнес почти все время проводила в мастерской. Здесь было ее убежище, и она никак не могла оторваться от закачанных на компьютер снимков, сменяющихся на экране. Она продала несколько фотографий с места крушения новостному агентству. На одной из них на заднем плане виднелась смазанная фигурка мальчика в узнаваемом сером пальто. Лучшие снимки она оставила себе.

Предоставленный самому себе, Джастин в любое время дня и ночи, и в дождь, и в холод прочесывал округу в поисках Боба. Он звонил Агнес из каждой будки и вываливал на нее несвязные теории космического заговора, пока она не перестала брать трубку. Тогда он стал оставлять ей сообщения.

— Я уведомил все собачьи приюты, полицию, армию, — рассказывал он автоответчику срывающимся от горя голосом. — Была бы у меня фотография, я бы развесил объявления, но что толку, если он погиб. Как думаешь, он погиб? Агнес? Ты там? Возьми трубку! — И он снова бросался высвистывать Боба по всей округе. Его ноги шлепали по неровному асфальту, по маслянистым лужам. Монотонное однообразие раскинувшихся кругом предместий ничуть не отвлекало от гудящей в мозгу паники.

Агнес пыталась убедить себя, что со временем он смирится с трагедией, снова заживет относительно нормальной жизнью. Ему бы вернуться домой, в школу, забыть про этого дурацкого пса. Особенно забыть про пса.

Она старалась не шуметь, когда вставляла ключ в замок, надеясь, что он спит. Так дальше нельзя, думала она, забираясь в кровать и испытывая облегчение, смешанное со стыдом, оттого что на этот раз его не оказалось дома. «Ему так паршиво. Ему нужна помощь. Я с ума сойду».

Когда он вернулся, она уже крепко спала. Сначала он из вежливости тихо постучал. Потом нажал на звонок.

Наконец она открыла ему дверь. На ней был короткий шелковый халат, и, хотя она только вылезла из кровати, ее волосы не растрепались и так же блестели. Ему хотелось до них дотронуться. В ней было что-то царственное, что-то от японской принцессы.

Она зевнула.

— Заходи, Джастин.

— Я не могу его найти.

— Это я и так поняла. Ты насквозь мокрый. Ел сегодня что-нибудь?

Джастин покачал головой и взглянул на часы. Четыре сорок одна. Неудивительно, что так темно.

Она принесла ему полотенце.

— Я пойду оденусь. Кафе открывается в пять.

Агнес вела его по улице. Было холодно, пальто отсырело. Они вошли в кафе, она поздоровалась с дежурившей официанткой. Заведение было набито тусовщиками, возвращавшимися домой из клубов; пахло сосисками с бобами, жиром и потом. Окна помутнели от пара. Они втиснулись за загородку в углу, и Агнес заказала чай и полный английский завтрак на двоих. Она повесила его пальто на крючок и протянула ему свой шарф, которым он обернул шею и плечи, радуясь теплу.

— Не буду спрашивать, как ты, — сказала она. — Сама вижу.

Он пил чай маленькими глотками, обхватив чашку обеими руками и подставив лицо пару.

— Ты ни с кем сегодня не говорил?

— Только с тобой.

— Звонил родителям? А что со школой? Ты хоть кому-нибудь сказал?

Он покачал головой.

Принесли завтрак. Он возил бобы ножом по тарелке.

— Может, тебе нужен доктор?

— Судьба пытается меня убить. Я потерял пса. Что мне скажет доктор? «Вы не больны, вы чокнулись на всю катушку»? Меня либо упекут в психбольницу, либо велят взять себя в руки, и никто все равно не поверит правде.

— А в чем именно правда?

Он ничего не сказал.

— Джастин? — Агнес вздохнула, взяла его за руку и заговорила как можно ласковее: — Это и впрямь ужасно. Я до сих пор не могу забыть это море крови, кричащих людей — все, что мы там видели. От громких звуков подпрыгиваю до потолка. Боюсь находиться в толпе. Но я не чувствую себя виноватой. Просто мы там оказались случайно, как и тысяча других людей.

— Это твоя правда. Моя правда другая. — Он отдернул руку и тут же пожалел об этом. — Ты хотя бы была там, Агнес. Ты видела, что произошло, что я это все не выдумал. Самолет упал ровно на то самое место, где я стоял всего три минуты назад. Я же это не выдумал, правда? — В его голосе звучала мольба.

— Нет, не выдумал. Только я смотрю на это как… — Она помолчала. — Как на чудовищное совпадение.

Джастин в отчаянии вглядывался в ее лицо и никак не мог подобрать слова, которые позволили бы им обоим посмотреть на все пережитое одинаково.

— Может, вообще не важно, кто как на что смотрит.

— О, Джастин. — Она взглянула на него с грустью. — Как ты не понимаешь? Это как раз самое важное.

Она попросила счет, оплатила его, и они вместе пошли домой в предрассветных сумерках. Агнес остановилась у порога, чтобы снять обувь. Когда она вошла в квартиру, он лежал, свернувшись на ее кровати, и спал.

Она накрыла его одеялом.

Несколько часов спустя Джастин пошевелился. Поморгав, он открыл глаза и увидел, что Агнес сидит рядом.

Она ласково посмотрела на него:

— Привет.

Ее голос отозвался в нем тысячью вольт электричества и сплющил его в одно сплошное желание.

— Тебе хоть немного лучше?

Он не мог думать и ничего не мог с собой поделать. Придвинувшись, он поцеловал ее, поцеловал так беззастенчиво и с такой невинной решимостью, что она плюнула на все, что подсказывал здравый смысл, и поцеловала его в ответ.

Так вот и кончится мир…^[8]

Великодушие, облегчение — вот что она испытывала. И возбуждение от силы его желания. Ему так лучше, врала она самой себе.

Он не расстегнул ее лифчик, просто просунул руки к теплу ее кожи, прижимая губы к ее лицу и шее, так что к тому времени, как она одумалась, вспомнив, что это Джастин, чокнутый Джастин, танцующий на кончике иглы, как обезумевший ангел, к тому времени было уже поздно, и уже не важно было, кто он.

Так вот и кончится мир…

Раздался еще один взрыв, на этот раз в его голове. Затем, впервые после крушения, он успокоился. Любовь переполнила его тело и залила комнату.

«Какой он сейчас хороший», — подумала Агнес.

Вместо того чтобы заснуть, он смотрел и смотрел на нее, как будто до скончания века больше ни в чем не нуждался.

Лестно, когда на тебя так смотрят.

А потом он уткнулся лицом ей в подмышку, и заплакал, и говорил ей, какая она прекрасная, добрая, великодушная, какая мудрая. Он припал к ней, а кислород в комнате редел от слишком частых вдохов и излияний любви. Ей хотелось встать, убежать, избавиться от его неодолимой нужды, от мысли, что она сделала что-то, о чем пожалеет.

Так вот и кончится мир…

Но в порыве сострадания она осталась, пока он снова не заснул. Тогда она выскользнула из постели, приняла душ, оставила ему записку, со смешанным чувством вины и облегчения закрыла за собой дверь и вышла на улицу.

Только не взрывом, а вздрогом.

31

Агнес позвонила его родителям. Она обещала не говорить им, что он был в аэропорту, но, по ее мнению, он нуждался в помощи. Или, вернее, она нуждалась. Она надеялась, что они приедут за ним или хотя бы предложат решение проблемы, которая не вполне ее касалась.

Однако его мать только поблагодарила Агнес за то, что она позволила Джастину остаться у нее:

— Спасибо вам большое за то, что приютили его. Мы просто не знаем, как быть. До поездки в Уэльс он слонялся по дому как призрак.

Агнес вытаращила глаза на телефон.

— Мы с его отцом все надеемся, что он это перерастет.

Агнес затрясла головой, не веря своим ушам. Перерастет? Но как? Перерастет самого себя?

— По-моему, вам надо приехать увидеться с ним.

— Хорошо, — сказала его мать.

— Завтра.

Агнес повесила трубку. «Есть люди, которым просто нельзя становиться родителями, — подумала она. — Как мне теперь».

Мать Джастина приехала с Чарли, когда Агнес собиралась уходить. Они столкнулись в дверях.

— Извините, я убегаю, — сказала Агнес. — Джастин еще спит. Он снова бродил допоздна, искал своего пса. — Агнес внимательно изучала женщину, пока та возилась с перчатками.

«Его пес пропал?» — подумал Чарли.

— Мне пора, но вы чувствуйте себя как дома. — Агнес вздохнула. — На кухне есть чай и кофе.

Пока мать стояла в нерешительности, Чарли проковылял к дивану, где спал Джастин, оперся на него и припал к подушке. Джастин открыл глаза и обнаружил прямо перед собой лицо брата.

— Чарли?

«Что с тобой случилось?» — спросил Чарли.

Джастин оперся на локоть. Глаза у него горели.

— Я был прав, — заговорщически прошептал он. — На меня чуть не приземлился самолет. Никто мне не верит, но я был прав. И Боб пропал. — Его голос осекся. — Думаю, он мертв.

Чарли смотрел на руки брата, нервные, беспокойные, с обгрызенными до мяса ногтями.

— Дэвид?

Джастин сел, и мать неловко его поцеловала.

— Как было в Уэльсе, милый?

В Уэльсе? Каком еще Уэльсе?

— Как погода? Палатки не протекали? Красивые виды? А как еда?

Он закрыл глаза.

— Пока тебя не было, случилась ужасная авиакатастрофа. — Она покачала головой. — В наши дни нигде не безопасно.

Он не ответил, и она смирилась с его молчанием, потому что уже окончательно потерялась в дебрях родительства и не знала, какого поведения от него ждать.

— Не пора ли тебе вернуться домой, милый? По-моему, ты не очень-то хорошо выглядишь.

«Да неужели», — подумал он.

Его мать в беспокойстве огляделась по сторонам. Она не могла согласиться, что поведение ее сына вписывается в рамки обычной подростковой тревожности. Но что ей делать? Не может же она приказать ему идти домой. Его подружка вроде бы милая, но следует ли пятнадцатилетнему жить с такой взрослой девушкой?

— Хочешь позавтракать?

Он кивнул, и она поспешила на кухню, с облегчением отложив дальнейшие разговоры. На кухне она насыпала хлопья в миску и залила молоком, пытаясь припомнить, когда все это началось. Возможно, она упустила его, когда родился Чарли. Возможно, он стал таким из-за ревности. Она читала в книжках про соперничество между братьями, но надеялась, что Дэвида в его почти шестнадцать лет это уже не коснется.

Откуда вообще ей знать, что считать нормой? Может быть, Дэвид из тех мальчиков, которые с трудом переносят взросление? Может, у него сейчас просто трудный период — невнятные тревоги, страхи, бессонные ночи, путаница в голове, — из которого он выйдет уравновешенным и собранным, окончит школу, найдет работу, встретит хорошую девушку, купит дом, вырастит детей, уйдет на пенсию, заработает инфаркт и соберет много народу на похороны.

Она поставила миску хлопьев у дивана и взяла его руки в свои.

— Разве ты не хочешь домой, Дэвид?

Джастин встал и вышел из комнаты.

С другой стороны, почему бы ему не остаться здесь, хотя бы на время. Наверное, ему нужно отдохнуть, сменить обстановку. Или, может быть, он влюблен в Агнес? Вдруг все встало на свои места: странное поведение, перепады настроения, нервы. Первая любовь, конечно! Что ж. Она точно не собирается становиться одной из этих мамаш, которые ничего не разрешают и проповедуют нравственность и воздержание на каждом углу. Пусть погуляет. Она поможет ему прийти в себя, когда они расстанутся.

Чарли смотрел на мать и не мог расшифровать ее выражение лица. Он шлепал за братом по квартире, пытаясь его разговорить. Но Джастин смотрел сквозь него и в конце концов спрятался в ванной и запер дверь. Чарли прижался к ней, признав поражение.

Его мать тихонько постучала, не получила ответа, попрощалась, попросила его не забывать есть и потом, тихонько напевая, усадила Чарли в коляску и ушла.

32

Джастин остался жить у Агнес.

Он к ней не переехал — просто не собирался съезжать, а она совсем на такое не рассчитывала. Но ему же всего пятнадцать. Он нездоров. Ее мучала совесть.

Джастин не спрашивал, почему его изгнали из спальни Агнес, но большую часть времени он сидел, сгорбившись, на диване и провожал ее тоскливым, полным любви взглядом.

Если раньше Агнес не давали покоя его бессонница и ночные скитания, то теперь ей приходилось утром и вечером проверять, не впал ли он в кому. Он беспрерывно спал и не проявлял никакого интереса к еде, хотя послушно, как ребенок, съедал все, что она ему предлагала.

Но она не жестокий человек (твердила себе Агнес) и не собирается выбрасывать его на улицу. Так что каждое утро она с немалой долей решительности уходила к себе в мастерскую, оставляя Джастина спать на диване.

Прошло два-три дня. Как-то раз она вернулась домой и застала его за просмотром «МастерШефа»^[9] по телику. И у нее появилась идея.

— Джастин, я так много работаю, что уже и не помню, когда нормально ела. Давай я тебе оставлю денег и поваренную книгу, а ты попробуй приготовь нам, что сумеешь.

Он растерялся. «Что сумею? Я умею паниковать от одной мысли, что мне придется выйти на улицу. Или готовить. Почему она не задает вопросов, на которые я знаю ответ, например, хочешь еще раз со мной переспать?»

А потом до него дошло, что это шанс сделать что-то полезное, облегчить ей жизнь и таким образом отблагодарить за доброту. Завоевать ее любовь. Да, для этого понадобится одеваться, выходить на улицу, делать выбор, считать сдачу, следовать указаниям. Но он перед ней в долгу. Надо с чего-то начинать.

Он обещал ей попробовать.

На следующий день, в субботу, она оставила на кухонном столе немного денег, кулинарную книгу и ушла в мастерскую.

Он добрался аж до мясной лавки на углу. Это была старая семейная мясная лавка, одна из последних в городе. В витрине вверх ногами висел наполовину освежеванный кролик. Джастин посмотрел ему в глаза, и тот подмигнул. Он в ужасе отшатнулся.

И тут услышал тот самый жуткий шепот, только на этот раз голосок был писклявый, пронзительный, как у кролика. Когда Джастин снова осмелился посмотреть на витрину, он увидел, что это и поет кролик, открывая и закрывая мертвый рот:

Раз, два, три, четыре, пять, вышел зайчик погулять.

Где его пес теперь, когда он так нужен? Он пытался игнорировать это жуткое порождение своего воображения, надеясь, что оно исчезнет, но кролик продолжал петь:

Раз, два, три, четыре, пять, надо зайке убегать.

Джастин заставил себя подойти к прилавку, где мясник как ни в чем не бывало болтал с какой-то женщиной и ее дочкой — девочкой с каштановыми волосами и ясными бесстрашными глазами. Все трое оставались на удивление безразличны к пению кролика, но, когда Джастин подошел, обернулись к нему.

Он представлял собой странное зрелище. По его лицу катились слезы, он кричал, чтобы перекрыть голос поющего кролика. Он попросил помочь ему, указал на курицу, протянул деньги, схватил свой сверток и в панике выскочил за дверь.

«Мальчишка», — подумал мясник.

«Наркоман», — подумала женщина.

«Джастин Кейс, — подумала Доротея. — Вот мы и встретились снова».

Вдогонку ему несся зловещий голос кролика:

Тут охотник выбегает, прямо в зайчика стреляет, пиф-паф, ой-ой-ой, УБЕГАЙ же, зайчик мой!

Он бежал, трясясь от страха. Он не мог смотреть на курицу, ее дряблая желтая кожа слишком напоминала его собственную. У нее был жалкий, голый, мертвый вид. Он не мог до нее дотронуться и заплакал, подумав, как беззащитны куры, как плохо с ними обращаются, как коротка и трагична их жизнь.

Он скучал по брату. По псу. По бывшему себе.

Когда Агнес вернулась домой, Джастин спал на диване в позе зародыша, а с курицы, все еще завернутой в бумагу, на выключатель плиты капала кровь.

«М-да, — подумала она, — не сказать чтобы опыт удался».

Она убралась, натерла курицу солью и маслом, нашпиговала лимоном и поставила в горячую духовку, обложив замшелыми картофелинами и бобами, которые нашлись на дне холодильника.

Час спустя запах разбудил Джастина, и одно восторженное мгновение он думал, что ему удалось самому приготовить ужин. Агнес будет удивлена и благодарна; она снова пригласит его к себе в кровать. Действительность разочаровала, но не удивила его.

Тем вечером они ужинали вместе.

Он не рассказал ей про поющего кролика, а просто сидел и слушал, как она рассказывает про свой день, про фотографии, про предстоящую выставку. С ходом повествования он перестал различать отдельные слова и вместо этого слушал сладкие переливы ее речи. Звук ее голоса успокаивал, и он обернулся им, словно пледом.

«Я буду кормить Агнес, и за это она снова примет меня».

Итак, он решил направлять каждый грамм страха, тревоги, нервной энергии и любви — особенно любви — в готовку.

В понедельник утром он нашел рецепт фрикаделек, разгладил купюры, оставшиеся от субботней курицы, запихнул их в карман и двинулся наружу. От яркого дневного света глазам сделалось больно, но мир приятно холодил кожу. Он осторожно подошел к витрине мясной лавки. Кролика не было. Может, он его выдумал.

Он вошел, попросил пятьсот граммов фарша, протянул деньги, забрал сверток и сдачу и вышел.

Снова проходя мимо витрины, он внутренне ликовал. Набравшись мужества, он рискнул косо глянуть вбок. Кролика нет. Превосходно.

Джастин делал фрикадельки так, будто в них был смысл его жизни, кропотливо формируя каждый шарик в такую идеальную сферу, что его глаза наполнялись слезами при мысли о плоти благородной коровы, о совершенстве трехмерных геометрических форм природы, о неумолимом вселенском обеденном времени.

Он попытался объяснить все это Агнес, и она засмеялась, но осеклась, увидев выражение его лица. Он отвернулся, чтобы она не заметила его слез.

«Боже мой, — подумала она. — Так и не выкарабкался. До сих пор».

Она надеялась, что готовка поможет ему вылезти из кокона, вернуться в реальный мир. Но не вышло. На кухне он был как ученик чародея: он не мог остановиться. Строгий ритм рецептов успокаивал его взвинченные нервы, они не требовали моральных оценок и приблизительных значений. Ему не нравились щепотки и пригоршни, он предпочитал точные меры и средние (не большие и не маленькие) яйца. Его успокаивал процесс выбора ингредиентов и приготовление каждого в соответствии с его природой. Ему приятно было касаться сырых продуктов и смотреть, как они шкварчат на сковородке.

Приятнее всего было кормить Агнес.

— Очень вкусно, Джастин, у тебя талант, — сказала Агнес, подкладывая себе еще фрикаделек.

Да уж, талант. Талант сходить с ума. Но ему нравилось занимать ум простыми задачами, нравилась ее похвала, нравилось, с каким удовольствием она наконец ела что-то кроме бутербродов. Теперь он чувствовал себя ближе к человеку, которого потерял, человеку, которым он был еще недавно, до того как его мозг увяз в катастрофе.

И он чувствовал себя ближе, пусть капельку, к своему заветному желанию.

33

Чтобы отметить круглую дату — две недели у Агнес, — Джастин решил приготовить особенный ужин. Только он собрался убавить огонь до нужной температуры под ребрышками ягненка, как в дверь постучали.

Питер Принс, в толстом зимнем пальто, такой же нелепый и невозмутимый, как всегда, казался осколком прежней, почти забытой жизни. Рядом с ним стояла его сестра.

— Помнишь Доротею? — спросил Питер.

— Привет, — сказала она, примечая темные круги у него под глазами.

Знакомое лицо, но он не помнил, чтобы они прежде встречались.

Повисла неловкая пауза. Джастину хотелось, чтобы они ушли. Он зажмурился, но, когда снова открыл глаза, брат с сестрой никуда не делись.

Питер улыбнулся своей робкой улыбкой.

— Твоя мать сказала, ты теперь тут живешь.

— Да.

— Пахнет чем-то вкусным.

— Ягненком.

Доротея наблюдала за Джастином, не говоря ни слова. Джастин, не раз дивившийся способности Питера подолгу хранить неловкое молчание, подумал, что это у них, должно быть, семейное.

Наконец он сдался со вздохом:

— Хотите зайти?

Питер просветлел:

— Спасибо, с радостью.

Он вошел прежде, чем Джастин успел передумать, и, оказавшись внутри, сразу внимательно осмотрел маленькую квартиру. Он заметил скомканное одеяло на диване, тарелки, оставшиеся на столе после завтрака, полную воды раковину с горой немытых кружек.

— Ты больше не ходишь в школу, — сказал он.

Джастин кивнул.

— И на бег тоже. Тренер спрашивал, куда ты делся.

— Волнуется, что ли?

— Не то чтобы волнуется. Бесится скорее. Кажется, у тебя ягненок горит.

Джастин бросился к плите, схватил сковородку и шмякнул ее на стол. Он обжег ладонь о ручку, потянулся выключить плиту другой рукой, а ту сунул в раковину, полную грязной холодной воды. Дым так и валил от горящей сковороды. Он глядел на обугленное мясо, и тут запищала пожарная сигнализация.

Питер увидел кухонное полотенце и неистово замахал им под датчиком, а Доротея не спеша пошла и открыла окно. Наконец шум утих и дым рассеялся.

— Я видел фотографии авиакатастрофы… — После суеты наступила особенно напряженная тишина. — И… — Питер замялся, — мне показалось, я видел там тебя.

Джастин глядел на него исподлобья.

— Господи, ну и везучий же ты.

— Везучий? — медленно процедил Джастин сквозь зубы, оцепенев от возмущения. Доротея вытащила его обожженную руку из раковины и принялась осматривать.

Питер Принс опешил:

— Э-э… ну да, везучий. По мне, так ты, наверное, самый везучий парень на планете.

Джастин взорвался:

— Ты что, совсем, окончательно рехнулся? Меня чуть не разнесло на кусочки в чертовом аэропорту, самолет мне чуть на коленки не сел. В кои-то веки у нас в Лутоне что-то стряслось, и я случайно оказался в сантиметре от эпицентра событий. Я сейчас здесь стою только благодаря тому, что по странному совпадению Агнес приехала за пять минут до конца света и тем самым меня спасла. Только благодаря этому я не проведу остаток дней в виде клочка пара.

Питер понимающе закивал:

— Да, наверно, вот только…

— Только что?

— Только… ты все еще жив. Она же приехала, и ты не испарился. А ведь ты торчал в аэропорту, что, на мой взгляд, уже вроде как опасно. Аэропорты! Сам подумай. Это же перевалочный пункт для всяких дельцов и отбросов: наркоторговцев, карманников, международных преступников, фальшивомонетчиков, торговцев оружием, контрабандистов, работорговцев, шпионов, сверженных диктаторов…

Пока Питер пересчитывал на пальцах всевозможные ужасы, Джастин замер, или, правильнее сказать, время вокруг него остановилось. Вникнув в слова Питера, он испытал что-то наподобие философского переворота. Мысли бешено завертелись у него в мозгу.

Везучий.

Его брат не выпал из окна. Он сам выжил в катастрофе мирового масштаба, которая должна была его убить. Может, он и вправду везучий.

Везучим он себя не чувствовал, но чувствовал живым. Благодаря везению и Агнес. Без нее у него ничего нет. Без нее он, вполне возможно, просто перестал бы существовать.

Доротея обернула его руку чистым полотенцем.

— Жить будешь, — сказала она, и Джастин уставился на нее.

Питер снова огляделся:

— А где Боб?

— Не знаю. Не видел его после крушения.

Питер даже в лице изменился.

— Неудивительно, что ты так расстроен.

И тут вдруг Джастин с благодарностью вспомнил, что ему так нравилось в Питере.

Они услышали, как в замке повернулся ключ и в прихожую вошла Агнес, недовольно топая и стряхивая дождевые капли с зонта.

— Там так мерзко. Что-то горит? — Она заметила Питера: — А, привет. Ты мальчик из команды по бегу.

Питер застенчиво улыбнулся:

— Питер. Приятно познакомиться. Это моя сестра Доротея. Боюсь, сгорел ваш ужин. Отличный прикид, кстати.

Это точно. Под расстегнутым плащом виднелись узорчатая юбочка, бледно-зеленые колготки и обтягивающая зеленая водолазка, на которую она надела розовый атласный эдвардианский корсет. Она села, сняла сапоги и большую зеленую пластиковую каску пожарного, с силой потрясла ее и бросила на спинку дивана. Втайне она радовалась приходу Питера и его сестры — не придется проводить очередной вечер наедине с Джастином.

— Могу сделать гренки, — предложил Питер. — Это я виноват, что Джастин сжег мясо.

Доротея наблюдала за Агнес. «Она заполняет собой все пространство, — подумала Доротея, — как слишком яркий попугай. И она хочет от него избавиться, это уж точно».

Питер и Доротея остались на ужин. Агнес отыскала в морозилке пиццу и наскребла из каких-то остатков в холодильнике на салат. Она налила себе бокал вина, и за едой они говорили о новом фильме, который никто не смотрел, модной группе из Норвегии и вымирающих видах птиц.

Когда они ушли, Джастин проглотил остатки вина, попытался поцеловать Агнес, ткнулся в подставленную щеку и, ненавидя себя, как дворняга, уполз на свое место на диване.

По дороге домой Доротея думала о магнитах, которые отталкиваются так же легко и естественно, как притягиваются.

34

Той ночью Джастин не спал. Он лежал и думал о везении.

На следующий вечер к приходу Агнес он успел помыться и переодеться. Он даже попытался постричься, но заметного эффекта не добился. Зато сделал уборку в квартире, проветрил комнаты, положил свое постельное белье в стиральную машину, аккуратно сложил все свои вещи и убрал их в шкаф Агнес, накрыл стол и выставил два винных бокала. Он приготовил свиное филе со сливочным соусом и черным перцем. Пахло восхитительно.

Вместо того чтобы обрадоваться, Агнес посмотрела на него с беспокойством:

— Ты как, Джастин?

Он поблагодарил, тщательно подбирая слова:

— Я чувствую себя гораздо лучше, спасибо.

Она ждала.

— Агнес?

— Да?

— Помнишь, к нам Питер с Доротеей вчера заходили?

— Ну и?

— Мы с ними болтали. Я сжег мясо. Питер сказал, что меня ждут на тренировке.

Агнес натянуто улыбнулась.

— А еще он сказал, — Джастин сделал глубокий вдох и закрыл глаза, — сказал, что я самый везучий человек из всех, кого он знает.

Агнес расхохоталась. Вот так неожиданность.

— И что ты ему ответил? — спросила она, наводя фотоаппарат.

— Убери. — Он яростно отмахнулся. — Я ответил, что я и вправду самый везучий человек на земле. И все это благодаря тебе. — Он замолчал. — Я тебя люблю, Агнес.

— Спасибо, Джастин. Я тебя тоже люблю.

— Правда? — Он просиял, схватил нож и начал отрезать толстые ломти свинины.

— Джастин? О чем мы сейчас говорим, если точнее?

— О любви. Я люблю тебя. Я тебя люблю до безумия. До безумия, понятно, потому что я сам безумен на всю катушку. Но ты спасла мне жизнь. Если бы не ты, я бы умер. И ты так добра ко мне. И ты меня тоже любишь. Разве это не везение? Потрясающе! Потрясающее везение. Я жить без тебя не могу. Ты мой талисман.

Ей вдруг нестерпимо захотелось пристукнуть друга Джастина с его благими намерениями.

— Я тебе не талисман, Джастин…

Он перебил:

— Попробуй свинину. Еще какой талисман. Ты мой клевер с четырьмя листиками. Моя кроличья лапка. Мой амулет. Без тебя я полностью во власти злого рока…

— Я тебе не талисман! Слышишь меня, Джастин?

Он замолк и непонимающе уставился на нее:

— Но я люблю тебя, Агнес. Ты нужна мне. Без тебя мне конец.

— Джастин, ты знаешь, что это неправда.

— Ты не понимаешь! — Он почти кричал и угрожающе размахивал мясным ножом, бурно жестикулируя. — Если бы не ты, меня бы убило. Что, если это опять произойдет?

— Постарайся об этом не думать. Больше такого не случится.

— Откуда тебе знать?

— У меня просто… просто такое предчувствие.

— Предчувствия мало! — Теперь он кричал, хотя знал, что это не поможет. Сделав глубокий вдох, он положил ей на тарелку рваный кусок свинины и трясущейся рукой стал поливать его соусом. — Я знаю, ты думаешь, я чокнутый, но пойми, я вижу некоторые вещи яснее, чем ты. Каждую минуту каждый день происходит что-то ужасное. Ужасы подстерегают тебя на каждом шагу, и, даже если удалось избежать их сегодня, они настигнут завтра. Если только ты не везунчик. Вот в чем проблема. Я невезучий. По крайней мере, сам по себе. С тобой иначе. Ты любишь меня, сама сказала. И ты спасла мне жизнь, не знаю как, но спасла. И еще ты такая… — Он осекся.

Агнес смертельно устала. Она дотронулась до его руки, мечтая оказаться подальше отсюда.

— Джастин, постарайся выслушать меня, пожалуйста. Я не хочу быть твоим талисманом. Не хочу быть каким-то духовным телохранителем. Если я тебя раз и спасла, то это была случайность, исключительное событие. Но я не хочу делать из этого фирменный трюк, и, честно говоря, я вообще не хочу тебя защищать. У меня и так непростая жизнь, хотя, конечно, я рада делать все, что могу, потому что ты мой друг, и я о тебе беспокоюсь, но последнее время очень сложно понять, как тебе помочь. Я правда в каком-то смысле тебя люблю, потому что ты интересный, милый…

Джастин поморщился.

— Но в то же время меня беспокоит твое душевное состояние, и, честно говоря, плохая, пожалуй, была идея заниматься любовью, хотя во многих отношениях это было здорово, но я не влюблена в тебя, и мне очень жаль, если тебе от этого плохо, потому что я знаю, сколько всего ты пережил в последнее время, но я должна это сказать, потому что это правда. — Она смотрела на него и робко улыбалась. — Не грусти, Джастин, это не конец света.

— Пока не конец. — Он отвернулся.

Наступило неловкое молчание. Джастин его прервал:

— Так, я хочу окончательно кое-что прояснить. Хочешь сказать, что ты в меня не влюблена?

— Да, именно это я и хочу сказать.

— Просто ты подумала, что неплохо снять пару фоток, чтобы прославиться, а потом бросить меня?

Она сощурилась:

— Ты знаешь, что это не так.

— Уверена? — В его голосе послышалась мольба. — Ты не можешь влюбиться в меня, хоть капельку? Я бы не был и вполовину таким сумасшедшим, если бы знал, что ты меня любишь.

— Так у тебя это регулируется, включил-выключил?

— Я не это имел в виду.

— Я знаю. Но взгляни на себя, Джастин, ты скачешь кругом, как пинг-понговый мячик. Я не могу тебя спасти, в сутках часов не хватит. Ты и сам справишься, я точно знаю. Просто тебе нужно время, тишина и покой. Чтобы ничего не сбивало с толку. — Она помолчала. — Может, тебе надо сходить к доктору.

— Нет.

— К психологу?

— Нет.

— И домой ты тоже не поедешь?

Он отвернулся.

— Тогда… куда-нибудь еще?

— Ты хочешь, чтобы я ушел, — сказал он глухо.

Агнес вздохнула. Когда-то ее вдохновляла идея его спасти. Она просто не представляла, что человеку может требоваться столько помощи.

Ужинали молча. Свинина была превосходная.

— А как насчет Питера и Доротеи? — спросила она, ставя чайник.

— Что насчет них?

— Ты мог бы пожить у них.

Джастин сдался и кивнул.

35

Они ничего не сказали друг другу на прощание, когда Агнес отвезла его к Питеру.

Она позвонила в дверь, поздоровалась с Питером, попрощалась с Джастином, не глядя в глаза и не касаясь его, и ушла. Джастин был рад, что кроме Питера никто не присутствовал при том, как его отвергли.

Питер провел быструю экскурсию по дому, рассказал, что обычно его мать первая уходит по утрам, а потом девочки, что Джастин познакомится с ними чуть позже, а пока пусть угощается чем угодно на кухне. Затем он отнес сумки друга в свою спальню, где они будут жить вместе, и ушел в школу.

В отличие от остального дома, увешанного картинами, уставленного книгами и разномастной мебелью, в комнате Питера царили чистота и минимализм. В ней было две кровати, большой книжный шкаф, заполненный в меру, но не чересчур, карта Млечного Пути во всю стену, разноцветная таблица Менделеева, эффектный телескоп и крупная записка на двери: «Покорми Элиса».

«Интересно, кто это — Элис», — подумал Джастин.

Он медленно разобрал сумку, осторожно спустился на кухню, сделал себе четыре тоста с мармайтом^[10], медленно съел их и вернулся в комнату Питера. Он лег и попробовал почитать что-нибудь из его книг, большая часть которых касалась вопросов космологии. Он осмотрел телескоп и подумал, можно ли с его помощью обозревать окрестности в поисках подозрительных типов. Потом плюнул на все и пошел спать. Уже ближе к вечеру его разбудил чей-то кашель, и он резко сел.

В дверях стояла младшая сестра Питера, на вид лет шести. У нее были ярко-голубые глаза и толстые розовые щеки, но сходство с Питером было неоспоримо. В руках она держала длинный пластиковый поводок, тянувшийся в коридор.

— Привет, — сказала она. — Я Анна. Питер говорит, ты тут немного поживешь.

Джастин кивнул.

Некоторое время она как будто размышляла над этим.

— У тебя что, нет своей семьи?

Джастин вздохнул.

— Есть, — сказал он. — Но мы не очень-то ладим. — Он вспомнил о Чарли и почувствовал укол совести.

— Я тоже не всегда лажу с сестрой. — Анна показала на Доротею, которая вошла за ней в комнату, и прошептала: — Иногда мы друг друга доводим.

Доротея не слушала:

— Привет еще раз.

— Привет. — Он переводил взгляд с одной девочки на другую. — А у меня есть брат, — сказал он.

— Какой? — Доротея заинтересовалась.

— Довольно маленький.

— Да, с маленькими бывает несладко. Ты по нему не скучаешь?

Джастин внезапно соскучился:

— Он не похож на обычных детей. По правде говоря, он совсем не обычный ребенок.

— В каком смысле?

Он на секунду задумался.

— Как будто он все знает.

— Развит не по годам. — Доротея метнула взгляд на Анну. — Очень утомительно.

Джастин уставился в пол.

— Еще у меня была девушка.

— Была?

— Теперь она меня ненавидит.

Обе девочки посмотрели на него с любопытством. Потом Доротея будто что-то вспомнила:

— Питер велел спросить про твоего пса.

— Он так и не нашелся. Но он все равно ненастоящий.

Она задумалась над тем, что он сказал:

— А какой он ненастоящей породы?

— Борзая.

— Хм. С кошками он бы здесь не ужился.

— И с Элисом тоже, — заволновалась Анна.

Джастин ничего не сказал.

— Что ж, мы рады, что ты тут. Мама слишком много работает, так что мы почти как сироты, от компании не откажемся. Будешь нам готовить?

Джастин кивнул.

— Прекрасно. Тогда можешь оставаться у нас сколько угодно, если не будешь обижать Элиса.

Он поразмыслил над условием. Вдруг это ловушка. Вдруг этот Элис сам кого хочешь обидит.

— Ладно, — сказал он наконец.

Их лица просветлели, как будто этот вопрос их очень беспокоил.

Доротея протянула руку, чтобы закрепить отношения. Он пожал ее.

— Твой ожог заживает, — сказала она, осматривая его ладонь. Потом повернулась к сестре: — Можешь впустить Элиса.

Анна тихонько подергала поводок, и в комнату медленно запрыгнул мягкий сонный кролик размером с небольшого горного льва.

— Это Элис, — сказала Доротея, невозмутимо посмотрев на Джастина. — Он будет твой. Тебе сейчас нужен кролик. Познакомься, Элис, это Джастин.

Джастин опустился на колени и тихо пощелкал языком. Кролик посмотрел на него без особого интереса.

— Гладь его вот так, — сказала Доротея и уверенно провела рукой от ушей до середины спины. — Иначе он сердится.

Элис растянулся во всю длину своего тела и с довольным вздохом перевернулся на бок.

Доротея посмотрела на Джастина:

— С ним мало забот, в отличие от других животных, но все равно будь осторожен. С кроликами всякое бывает.

Джастин вытаращил на нее глаза. Всякое? Например, что? Пение в мясной лавке? Он тряхнул головой, чтобы избавиться от наваждения.

— Почему его зовут Элис, если он мальчик?^[11]

— Так уж назвали. — Доротея взглянула на свои большие наручные часы с крупными электрическими цифрами. — Нам пора кормить кошек. Еда для кролика в сарае за кухней. До свидания, Джастин Кейс, — сказала она церемонно. — Удачи с Элисом.

И они оставили его наедине с кроликом.

Джастин и Элис уставились друг на друга. Кролик повел ушами. Джастин вглядывался в его большие безмятежные глаза и думал, что у кролика на уме. Элис смотрел на Джастина приветливо и кротко.

Оба не моргали. Когда час спустя Питер вернулся из школы, то застал их в точно таком же положении.

36

В первую ночь оба чувствовали себя неловко. Хотя сестры Питера приняли его очень тепло, Джастину все равно казалось, будто он сломанное кресло, которое передают из дома в дом, но кончит оно неизбежно на свалке. Говорить ему было не очень охота.

— Надеюсь, ты не против тут жить, — сказал Питер, выключив свет. — В смысле, я понимаю, ты бы другое предпочел.

Джастин вперился в потолок над кроватью и некоторое время молчал.

— Почему у вас кролик мальчик, а зовут его Элис?

— Доротея так назвала. Вряд ли ее волновали вопросы пола.

Джастин вздохнул:

— У меня однажды вышла неприятная история с кроликом.

— Серьезно?

Но Джастин не стал распространяться, и некоторое время оба мальчика лежали в раздумьях. Питер думал о форме и поведении Вселенной. Джастин думал о том, что запорол все с Агнес. Что на всей планете она одна стояла между ним и грядущими катастрофами, и она его окончательно отвергла. Что он тупица и лох, да еще с галлюцинациями. Что из него никчемный любовник. Она, наверное, в это самое время сидит со своими взрослыми опытными друзьями и смеется над его жалкими приемами. Он подумал, какое это убожество — хотеть переспать с человеком, который тебя презирает. Еще он подумал о брате. Ему не хватало Чарли и хотелось знать, скучает ли малыш по нему.

Наконец он провалился в тревожное забытье.

На следующее утро Джастин не вылезал из кровати, пока дом ходил ходуном. Он слышал, как с шумом и гомоном собирались мать Питера и девочки, а потом спокойный Питер, оставшийся один. Джастин слышал его на кухне, но вскоре и Питер ушел.

В доме воцарилась мирная тишина; никаких сложных отношений, никаких сексуальных ловушек, никаких эмоциональных подстав. Он вернулся в семью, да, но не в свою.

А чтобы не было одиноко, есть Элис. Через десять минут после того, как все ушли, Джастин услышал тяжелые прыжки кролика на лестнице — хоп-хоп-хоп, — а потом в коридоре. Когда он открыл дверь спальни, кролик выжидающе смотрел на него снизу вверх.

— Привет, Элис.

Джастин отступил, чтобы пропустить кролика, и Элис запрыгнул в комнату и протиснулся под кровать. Джастину нравилось общество большого неуклюжего Элиса, хотя Боба он ему заменить не мог.

Он весь день не вылезал из кровати, только раз встал, чтобы позвонить родителям. Им нужны были телефоны, адреса и заверения, что он в порядке, но в конце концов они согласились, чтобы он пожил у Питера еще немного, и пообещали предупредить в школе, что он наверстает упущенное за каникулы. Джастин собирался уже вешать трубку, но тут услышал щелчок, и что-то в наступившей тишине заставило его помедлить.

— Чарли?

Малыш шумно сопел от возбуждения.

— Привет, Чарли. — Внезапно радость сменилась чувством вины. Как объяснить брату, почему он больше не живет дома? «Я не могу сейчас жить с тобой, Чарли, но дело не в тебе, а во всех несчастьях, что могут со мной произойти»? Или «Не принимай на свой счет, Чарли, просто я то чувствую, что схожу с ума, то вообще ничего не чувствую»?

— Прости, Чарли. — К глазам подступили слезы. — Я по тебе соскучился.

«Все в порядке, — сказал Чарли. — Я тоже соскучился. Возвращайся, когда сможешь».

Дыхание мальчика усиливал динамик, который он слишком близко поднес ко рту. Джастин улыбнулся:

— Ладно, тогда пока.

«Пока».

Оба не шевелились.

— Можешь класть трубку, Чарли.

Джастин дождался щелчка, аккуратно повесил трубку и вернулся в кровать. Сейчас невозможно было думать о брате. От этих мыслей хотелось плакать. Вместо этого он уткнулся в подушку и проспал до следующего утра.

Первые несколько дней девочки вели себя осторожно, боялись потревожить его одиночество, перешептывались едва слышно у него под дверью и уходили на цыпочках, разочарованные. Но время шло, и, когда он прочнее обосновался в их жизни, они осмелели и стали настойчиво требовать общения, как любопытные синички.

Они с шумом врывались в дом и выплескивали на него невероятные истории из внешнего мира, принося в складках одежды холодный воздух с улицы. Они распахивали дверь, если он не отвечал на стук, проскальзывали внутрь, прятались под кроватью Питера или в шкафу и наигранно шептались, пока Джастин с Элисом на пару не восставали из дремоты на манящий запах чужеземных созданий. Элис сохранял горделивое спокойствие, но лицо Джастина слегка розовело при виде девочек.

Доротея давала Джастину рассматривать карточки с чернильными кляксами и разные фотографии. Она внимательно слушала его ответы и аккуратно все записывала.

— Что ты тут видишь? — спросила она, показывая ему черно-белый снимок приятного мужчины в старомодной фетровой шляпе.

— Это фотография из его некролога, — сказал Джастин. — Он погиб в ужасной автокатастрофе, и его жена послала этот портрет в газету.

— Очень странный ответ, — нахмурилась Доротея. — Ты очень ненормальный человек, Джастин Кейс.

— Ты не должна говорить «странный ответ», — сказал он. — Ты должна нейтральным тоном говорить «понимаю» и записывать.

— Да я и понимаю. Но все равно странно.

Он кивнул.

— А тут что? — Она протянула ему картинку с гарцующей цирковой лошадью в разноцветных флажках.

— Всадника нет. Он упал. Лошадь скачет, ее не остановить. Она убегает. Рехнулась. Всадник получил сотрясение мозга. Или умер.

— Ты все выдумываешь, да?

— Нет. Я так вижу.

— А тут? — Она показала чернильное пятно.

— Не могу тебе сказать. Слишком жутко. — Он вздрогнул и отвернулся.

Доротея покачала головой и что-то записала.

— Я из-за тебя выгляжу как Веселый Клоун.

— Извини.

Она удивленно на него посмотрела:

— Можешь не извиняться. Ты же не по своей воле так видишь мир.

Игра в «ассоциации» всякий раз заканчивалась предсказуемо мрачными результатами. Иногда Доротея ходила за Джастином с блокнотом. Она заявила, что изучает (его) психологические отклонения.

— Ты испытываешь приступы меланхолии? — спросила Доротея, а потом взглянула на Джастина и хмыкнула. — Следующий вопрос. Ты считаешь, что одержим бесами? Наносишь себе увечья? Никогда не хотел стать священником? Что тебе снится?

Да, да, да, нет. Сны у него были либо слишком кошмарные, либо слишком эротичные, так что здесь ему приходилось выдумывать.

— Мне приснилось, что у меня на ладони живет дракончик и больно впивается в нее когтями. У него был писклявый голосок и острые как бритва зубы.

Она записала «острые как бритва зубы» и дважды подчеркнула. Анна боязливо смотрела на них, от страха обнимая Элиса.

— Он странный, — объяснила Доротея Анне, — но не в плохом смысле.

«Вот бы просто быть с ней, — думал Джастин. — Рассказывать ей все, что творится у меня в голове, и знать, что от моих мыслей она не убежит и не зачахнет. Она не считает меня сумасшедшим или не показывает, что считает».

Оттого что хотя бы кусочек чужой реальности пересекался с его собственной, становилось легче.

И так день за днем Доротея записывала за ним в свой блокнот, Анна то и дело висла у него на руках, и Джастин все больше и больше влюблялся в них, в их трогательные фигурки, округлые лица и странные фантазии; в их звонкие голоса, кошачьи глаза и их незамысловатые способы завоевать его внимание. Это было не влечение и не братская любовь, а что-то более легкое и неуловимое.

Они, в свою очередь, болтали с ним, ходили за ним по пятам, с радостью принимали его в свою жизнь.

Маленькие, но все равно девочки.

37

Джастин скучал по своему псу.

Время шло, Боб так и не появлялся, и Джастин почти смирился с мыслью, что его смертельно ранило или убило во время взрыва в аэропорту.

Сторонний наблюдатель подумал бы, что смерть воображаемого пса не так болезненна, как, скажем, смерть реального пса, но тут все обстояло иначе. Джастину казалось, что Боб один на свете понимал ту особую полуреальность, в которой обретался его враг. Что вполне понятно. Боб жил в том же мире.

Но если это действительно так, если Боб существовал только потому, что он, Джастин, создал его из небытия, из сумрачных глубин своего подсознания, то как Боба могли убить в реальном мире? У него голова шла кругом.

Этот пес был предан ему. Он дарил ему утешение. Защиту. Любовь. Это был его пес, его творение, его товарищ. Его лучший друг. Он один во всем мире мог заполнить рваную дыру в его мозгу, в его сердце. Кому пришло бы в голову такое уничтожить?

Джастин знал кому. В отчаянии он уронил голову на ладони.

«Я хочу вернуть моего пса.

Я поговорю с ней. Буду молить вернуть мне моего пса. Я что угодно сделаю. Я не гордый».

И тут он сел. Внезапно его охватила ярость. «Но это же я создал Боба. Ни у кого, кроме меня, нет права его уничтожить».

Теперь он уже кричал и крутился на месте, как слепой боксер. Не можешь ты просто залезть мне в голову и уничтожить мое творение! Слышишь? Он мой! Он мой, и я хочу, чтобы он вернулся!

Джастин поднял глаза и увидел Доротею. Он смахнул слезы. Отвернулся.

— Я разговаривал с судьбой.

Она молчала.

— Я хочу вернуть моего пса, — объяснил он.

— Борзую?

— Да.

— Крупного, светло-серого?

— Да.

— Такого немного пегого?

— Да.

— С мудрыми глазами?

— Да!

— Я его только что видела.

— Что?

— Я только что его видела на заднем дворе. Он рассматривал Элиса. Честно говоря, мне не очень понравился его взгляд. Борзые и кролики, как я уже говорила, не лучшее сочетание. Но он его не тронул. Только глаз не спускал.

Джастин бросился из комнаты, вниз по лестнице и в сад.

Собаки не было.

— ДОРОТЕЯ!

— Да? — Она стояла рядом.

— Где ты его видела?

— Вот тут, — сказала она спокойно, указав на густые заросли возле клетки Элиса. И Джастин увидел его: он вальяжно растянулся на земле, наполовину спрятанный листвой, положив голову на мешок опилок, и спал.

Джастин схватил Доротею и прижал к себе:

— Спасибо тебе.

— За что?

— За то, что нашла моего пса.

Она нахмурилась:

— Я его только увидела. Ты сам его вернул.

38

С тех пор как вернулся Боб, Джастин чувствовал себя спокойнее, ближе к реальности. Пусть его реальность подразумевала наличие невидимой собаки и периодические разговоры с судьбой, это казалось не так важно, как то, что он мог спать по ночам, вставать по утрам и осмысленно взаимодействовать с другими людьми в течение дня.

Этим утром он увидел в кухонное окно, как крупный полосатый кот прогуливается по ограде заднего двора. Вдруг он куда-то исчез и вскоре вылез из-под забора с помятым дроздом в зубах. Окажись Джастин на месте птицы, зрелище бы ему совсем не понравилось, но он был восхищен видом беспощадного хищника, мощными острыми лопатками, плавным движением лап, худым животом, который почти касался земли, когда кот крался.

— Ты сегодня видел Элиса? — в кухню вошла Доротея, еще в ночнушке, а за ней Анна.

Джастин кивнул, помешивая овсянку для Анны на ближайшей конфорке, и указал на клетку на улице:

— Он там, с Бобом.

Утро стояло погожее. Пес лежал в своей любимой позе, растянувшись у вентиляционной решетки, и вполглаза присматривал за клеткой кролика, а сонный Элис зарылся в солому, ничего не боясь в присутствии своего телохранителя. Доротея опасалась, что в Бобе проснутся его естественные инстинкты котоненавистника, но с самого возвращения его вполне устраивало просто наблюдать; он едва замечал присутствие кошек.

— Слава богу. Ужасная ночка выдалась, — сказала она мрачно. — Ты их слышал? Выли без остановки. Лиса всю округу переполошила.

Лиса, поселившаяся в заброшенном саду по соседству, доставляла всем немало хлопот, особенно из-за Элиса. Теперь присматривать за ним нужно было особенно тщательно. Доротея окрестила ее Плутовкой. Джастин этого не понимал. Откуда ей знать, лиса это или лис, да и какая разница? Тем более издалека не разглядишь.

— Не говори глупостей, — отчитала его Доротея. — Во-первых, она некрупная, и у нее изящная мордочка. Во-вторых, она хитрая. Она рассуждает по-женски.

Джастин чуть было не рассмеялся, но передумал, увидев, что Анна прислушивается к их разговору с деланым ужасом и одновременно каким-то восторженным трепетом.

— А как же Элис? — ахнула она.

— Элис, — проговорила Доротея, сжав зубы и прищурившись, — в большой опасности. Потому что лиса уже почуяла запах кролика.

Сощурившись, Доротея посмотрела в окно на рыжую тварь на ограде, а потом повернулась к Анне:

— Стоит ей хоть раз учуять кролика — и кранты. — Доротея скорчила жуткую рожу и провела пальцем по горлу.

От страха Анна покрылась пятнами и заплакала.

— Бедняжка Элис, — рыдала она.

Доротея бросила на нее презрительный взгляд.

— Не будь такой нюней, — скомандовала она с осуждением. — Так заведено в природе.

— Элис! — подвывала Анна.

Доротея бросила на Джастина взгляд, исполненный неимоверных страданий, но Анна была так искренне потрясена, что он не мог не вмешаться:

— Не волнуйся, Анна. Ни одна здравомыслящая лиса не нападет на кролика таких размеров, как Элис. — Он взял в обе руки ее горячую пухлую ручку и некоторое время не отпускал. Она ответила взглядом, полным преданности и желания верить ему. Когда на него так смотрели, ему казалось, будто он просвечивает, почти сияет.

— Сентиментальный бред, — спокойно объявила Доротея. — Лисы едят кроликов. Не важно, какого размера. Есть хищник, есть жертва — это естественный порядок вещей. Если лиса доберется до Элиса, что ж, очень жаль, но таков его удел.

Доротея гордо вскинула голову и отвернулась. Джастин смотрел на нее во все глаза.

Столько мороки из-за одной жалкой жизни. Он же всего-навсего кролик!

В голове Джастина включилась кнопка страха.

Скажешь, нет?

39

Шли дни, и Джастин стал все больше полагаться на поддержку Боба и Питера. Их самообладание и постоянство придавали ему сил. Он обнаружил, что может отдыхать, когда Питер делает уроки: ровное дыхание друга и методичный шелест страниц умиротворяли его. У Питера был дар тихо передвигаться и занимать так мало пространства в комнате, что Джастин часто забывал о его существовании и подскакивал от неожиданности, если тот издавал малейший звук. Он убедился, что скромность Питера с большим успехом отводит внимание от любых его талантов. Мир будто бы тихо обтекал его, как вода обтекает мальков.

В сущности, Питер обладал именно теми качествами, которые Джастин тщетно пытался в себе воспитать. Джастин был тревожным, Питер — спокойным. Джастин невнятным, Питер — отчетливым. Джастин всеми силами пытался исчезнуть с радаров судьбы, а Питер как будто прогуливался по жизни прямо под ними. С простотой, дарованной всем чистым сердцем, Питер не замечал себя, не ведал собственных талантов. Но Джастин только об этом и думал. Как достичь такой четкости? Он был на все готов, чтобы выглядеть так же, чтобы его лицо отражало стройную симметрию правильной души. Иногда он мечтал об операции: особый хирург вскрывает его от горла до паха, отгибает смолистые слои эпидермиса и вводит шланг, чтобы отсосать серые пятна, грязные полости и мерзкую черноту, притаившуюся у его сердца, желудка, у печени. Остается только розовое, здоровое, упругое и приятное на ощупь. Ничто не липнет к пальцам и не пачкает мысли.

Он жил у них уже неделю, когда Питер предложил ему вместе тренироваться. Ему казалось, это хороший способ вытащить друга из дома, заново познакомить его с внешним миром. Джастин поначалу не хотел, но потом сдался. Так что теперь каждое утро мальчики вставали в четверть шестого и в ровном темпе — миля за семь минут — бежали в зимних сумерках вместе с Бобом.

Поначалу Джастин не видел в этом смысла. Как бы ему ни нравился Питер, очевидно, что спортсмен из него так себе. Он был слишком высокий, даже штаны на нем как-то не так сидели; большую часть тренировки ему приходилось подтягивать резинку на талии, чтобы она не сползла до коленок. В придачу у него неуклюжая неверная походка, что объясняется отчасти отсутствием координации, а отчасти, думал Джастин, отсутствием тщеславия. Неловкого, вечно спотыкающегося Питера даже при свете дня заносило куда-то в сторону. И тем не менее на пробежке Питер никогда не отставал.

Джастин долго этого не замечал. Он поначалу подстраивался к темпу друга; ему казалось невежливым жить у человека, а потом каждое утро бросать его позади. Но через несколько дней Джастин уже перестал поддаваться. Он работал в полную силу. Пыхтя как паровоз, он прибегал в свой новый дом насквозь мокрый от пота. Питер, бежавший с ним рядом нога в ногу, даже ни разу не сбился с дыхания.

Когда он бегал спринты, Питер бегал с ним; при этом он не переставая о чем-то болтал, а у Джастина не хватало ни дыхания, ни ума поддерживать разговор.

До него наконец дошло, что он никогда не видел Питера уставшим.

Решив проверить свою догадку, он начал ускорять темп, пока тренировки не стали выматывать его до хромоты. Пытаясь превзойти друга, он с каждым днем увеличивал дистанцию утренних пробежек. Но Питер все равно скакал рядом, даже не особо потея.

В конце концов, однажды воскресным утром, Джастин остановился. Он смерил Питера взглядом:

— Что все это значит?

Питер стоял в растерянности.

— Э-э… — Он чуть пожал плечами. — Не знаю.

— Я про бег, Питер, про бег. Ты никогда не потеешь.

Питер виновато улыбнулся и снова пожал плечами:

— Просто я не устаю по-настоящему.

— Не устаешь? Что за бред? Естественно, ты устаешь. Все устают. В этом весь смысл. Я сейчас так устал, что меня вот-вот вырвет.

Питер сочувственно кивнул:

— Да-а.

— Да? Что значит «да»?

— Понимаешь, просто я лично никогда не устаю.

— Что? — Джастин тряхнул головой. — А Тренер об этом знает?

Питер нервно засмеялся:

— Не… не думаю. Я ему не говорил.

— А что будет, если ускорить темп?

— Ускорить? Э, да ничего.

— Ты все равно не устанешь?

— Не особо.

Джастин был поражен:

— А как у тебя со скоростью, не знаешь, случаем?

— Не знаю. Не засекал.

— Давай сгоняем наперегонки. Отсюда до конца дороги. — Не обращая внимания на протесты Питера, Джастин присел наготове. — Ладно, внимание, марш!

Питер помедлил на старте, дав фору своему другу, но все равно догнал его в пять шагов. Пробегая мимо Джастина, он обернулся:

— Брось, это же глупо, давай не…

Джастин заорал, надрывая горящие легкие:

— БЕГИ!

Питер бежал. Он без усилия оторвался от Джастина и начал обгонять, сперва на метр, потом на два. Боб радостно скакал от одного к другому: так-то лучше! Питер достиг конца дороги раньше метров на пять, и Джастин увидел, как он затормозил.

— Черт возьми, Принс, — выпалил Джастин, в изнеможении плюхнувшись на обочину. — Черт. — Ему потребовалась минута, чтобы заговорить. — Тренер с ума сойдет, когда ты ему скажешь.

Питер смутился:

— Я бы предпочел, чтобы он не знал.

— Что?!

— Я бы предпочел, чтобы ты ему не говорил. А то он заставит меня больше тренироваться, начнет орать, ставить меня другим в пример. Я бы лучше просто делал то же, что и всегда.

Джастин глубоко вздохнул:

— Не понимаю. Если бы я так пробежал, я бы дал объявление на разворот в «Таймс».

Питер Принс улыбнулся:

— Да брось ты. К тому же у тебя лучше с координацией. И выглядишь ты как надо. Будь это ты, никто бы не удивился.

Они снова побежали — Питер, Джастин и Боб, — теперь помедленнее. Джастин помрачнел. Какой смысл так стараться, выматывать себя до смерти, когда рядом с ним талант абсолютно несопоставимого масштаба?

— Тебе никогда не хотелось пробежать изо всех сил и выиграть, просто чтобы узнать, каково это? — спросил он у Питера, пока они пыхтели в серых рассветных сумерках, и боль в мышцах напоминала ему о поражении.

Питер на минуту задумался.

— Не особо. Наверное, я бы уже давно выиграл, если бы хотел. Не люблю обращать на себя внимание.

— Какая разница, ну обратят на тебя внимание? Ты же бежишь ради того, чтобы бежать. Разве ты не хочешь показать самому себе, на что способен? Пробежать не ради медалей и аплодисментов, а ради себя?

Питер ответил не сразу. А потом нехотя сказал, смутившись:

— Я знаю, на что способен.

— Но какой смысл в таланте, если не пользоваться им? — Джастин сам слышал в своем голосе глупую досаду, но не смог сдержаться.

— Я им пользуюсь.

— Ты понимаешь, о чем я. Зачем ты вообще в школьной команде?

— Мне нравятся дисциплина, режим. — Питер помолчал. — Я бегаю, чтобы ощутить чувство легкости. На тренировках я не чувствую себя неуклюжим пингвином. Да и соображаю лучше. — Он усмехнулся. — Улучшает кровообращение в мозгу.

Дальше бежали молча. Пересекли дорогу, которая в будни была бы забита машинами. Сейчас тут было пусто, если не считать почтовый грузовик, таксиста в стареньком «форде» и служащую круглосуточной прачечной, курившую у входа. Она помахала рукой, когда они пробегали мимо.

— А тебе это зачем?

Джастин вздохнул:

— Идея была не моя, меня вроде как втянули. Но мне понравилось. Я это делаю… — Он задумался на секунду. — Чтобы убежать, пожалуй. И чтобы спастись.

Они молча пересекали широкий перекресток. Остановились на красный свет, и Питер покосился на Джастина:

— От судьбы?

Джастин кивнул и помрачнел:

— Мне плевать, пусть все считают меня сумасшедшим. Но я слишком часто висел на волоске.

Питер промолчал. Их ступни одновременно ударили об асфальт, и они побежали дальше.

Джастин смотрел вперед и продолжал тихим упавшим голосом:

— Вот только теперь я превратился в другого человека, который пожирает меня заживо. И большую часть времени я даже не знаю, кого из нас судьба хочет прикончить.

Питер молчал десять шагов. Двадцать.

— Откуда ты знаешь, что она хочет твоей смерти?

Джастин покачал головой:

— Откуда мы вообще что-либо знаем? Просто знаем, и все.

— Лженаука всегда основана на убедительной логической цепочке. А точнее, на ложной логике. Разоблачить ее сложнее, чем даже полностью ненаучный подход. Чтобы ее опровергнуть, надо вскрыть всю цепочку обоснований и попытаться понять, где кроется логическая ошибка. Одно крошечное отклонение — и у тебя уже Солнце крутится вокруг Земли. Или гриппом заражаются от ночного воздуха.

— Ну и?

— Ну и попробуй обдумать свои построения. Проверь логику. Ты бежишь, потому что за тобой гонятся? Что-то гонится за тобой, чтобы причинить вред? Вспомни собак. Что, если судьба гонится за тобой только потому, что ты убегаешь?

— Так ты мне веришь? Веришь, что она существует?

— Не то чтобы, но в нашем споре это не важно. Это как с Бобом. Даже если все проблемы у тебя в голове, это не меняет механизма их воздействия.

— По-твоему, мне надо перестать убегать?

Питер задумался:

— Не знаю. По-моему, тебе надо перестать бояться. Если за тобой действительно гоняется какая-то высшая сила, едва ли ты ее перехитришь, притворившись кем-то другим. Если и перехитришь, то ненадолго. Почему бы не прислушаться к интуиции? Как по ощущениям? Работает твой план?

— Нет.

Питер больше ничего не сказал, и всю оставшуюся пробежку слышались только их дыхание и удары кроссовок об асфальт.

40

Джастин снова стал ходить в школу.

О том, где он пропадал, ходили разные слухи, и, хотя они были весьма туманны — или именно поэтому, — он стал всем интересен. Пара одноклассников клялись, что видели его на фотографиях лутонской авиакатастрофы, но качество газетных снимков было таким низким, что наверняка ничего нельзя было сказать. Некоторые учителя поглядывали на него с опаской, и он гадал, какое оправдание его прогулам выдумали родители. Если душевное расстройство, то это хотя бы недалеко от правды.

На уроках он перестал притворяться, что слушает. Он приходил вместе со всеми, изображал на лице что-то отдаленно напоминающее внимание и, пока учителя нудели про Англо-бурскую войну или силу гравитации, думал об Агнес.

Иногда его задирали:

— Эй, конь в пальто.

— Психейс.

Но большинству его ровесников было не до него.

Пока он был в школе, Питер и Боб повсюду ходили за ним, и он радовался их компании. Питера никогда не задирали, у него было что-то вроде дипломатической неприкосновенности, основанной на его уме и добром нраве, и Джастин надеялся, что ему тоже немного перепадет.

Питер первый заметил, что нападали на Джастина в основном одни мальчишки. А девочки, как ни странно, присмирели.

И даже больше: они на него пялились.

Пялились на темные синяки у него под глазами. На его одежду и на ту небрежную манеру, с которой он ее носил, на его затравленное выражение лица. Их манил его трагический ореол, его посттравматическая сексуальность.

У него появились фанатки. Девочки вертелись вокруг него с того момента, как он утром входил в школу, и до тех пор, пока он не уходил домой.

Джастин то и дело замечал их где-нибудь поблизости. Он относился к ним с подозрением и ждал подвоха. Но они всего лишь скользили по нему взглядами, а потом, на секунду засмотревшись, резко опускали глаза. Их притягивало и пугало то, насколько он не похож ни на кого из их знакомых.

Для него они прихорашивались, покачивали бедрами, целили в него своими новоприобретенными бюстами. Они таращились на него пустыми тусклыми глазами.

Их внимание пугало Джастина не меньше, чем привлекало.

— Привет, — сказала ему длинноногая, уставшая от жизни пятнадцатилетка.

Совершенно не зная, что ответить, он ее проигнорировал.

Они читали в его молчании тайну, воображали, какой он истерзанный жизнью и страстный.

Их интерес возбуждал его. У него так часто и произвольно случалась эрекция, что вожделение теперь превратилось в мучительную обузу. Он мечтал отдаться этим девушкам, таким властным и уверенным в своем безразличии. Мечтал отдаться в их холодные жестокие руки. Но все, что он знал о сексе, подсказывало, что в таком случае его ждут еще большие унижения. Очередная ловушка. Ему ничего не стоило оказаться в силках своей похоти. Он уже на три четверти там.

По дороге из одного класса в другой он увидел Миранду и Алекса. Они вышагивали по коридору рука об руку с таким чувством собственного величия, словно они премьер-министр и лорд-канцлер.

Это наши владения, говорило их сексуально удовлетворенное покачивание бедрами.

Когда они проходили мимо него, Миранда остановилась. Она медленно повернулась к нему, как к нижайшему подданному в грязной халупе в самые темные из темных веков, и мгновенной вспышкой своих идеальных миндалевидных глаз, едва заметным подрагиванием королевских ноздрей уничтожила его, направила свои бластеры на место, где он стоял, и — тыдыщ! — опустошила его.

Облачком пара он проплыл в библиотеку, нашел самый темный пустой угол и осел: несколько случайных молекул да израненная душа. Он занимал мало места.

Кругом сновали люди с обычной плотностью тел. Они ходили туда-сюда, мимо и сквозь него, обнимались по углам, обменивались сигаретами или косяками, посылали неприличные эсэмэски. Один даже заглянул в какую-то книгу.

Он заметил, что за ним уже давно наблюдает какая-то девочка.

Очередная фанатка, подумал он с горечью, и просочился сквозь стену книг, не успев увидеть, как она попыталась самую капельку ему улыбнуться. Это была хорошая улыбка без подтекста.

Он скукожился в маленький комок у стопки ежедневных газет, закрыл дематериализованные глаза и попытался утешиться своим относительно выгодным положением в миропорядке. Из заголовков он знал, что в странах со скудными ресурсами люди умирают от голода. Что землетрясения и ураганы убивают тысячи людей, что диктаторы и фанатики обращают свои народы в рабство, убивают детей, пытают врачей.

Питер прав. В сравнении с ними он самый везучий человек на свете. Пусть нелюбимый и не располагающий к любви, но зато сытый, устроенный, вполне здоровый. Не слепой, не хромой, не лишенный благ цивилизации. Если не считать, что он, словно плохой циркач, из последних сил сохраняет равновесие на надувном шаре; что земля бешено вертится и постоянно уходит у него из-под ног.

Он взял себя в руки и вышел из библиотеки.

Вот бы убежать подальше, туда, где районы переходят в окраины, а окраины превращаются в огороды; где тротуары становятся травой, трава становится изгородями, и земля делается мягкой и упругой от палой листвы. Ему нужно было подтверждение плотности его костей и эластичности его мышц. Ему нужен был ровный бодрый темп для поднятия духа, ритмичная дробь шагов в голове.

Он бежал один, все быстрее и быстрее, все дальше; он гнал свое либидо на тот свет и обратно. Он бежал, чтобы выжать похоть изо всех частей своего тела, выкачать панику и страсть из своих мозгов. Он бежал, чтобы перестать думать о шелковистых бедрах и волосах, кровавых обрубках, ледяных губах, о криках, стонах и голосах. Он бежал до изнеможения, чтобы наконец избавиться от бессонницы. Он бежал, чтобы обмануть безжалостный, ужасающе естественный сценарий его судьбы.

Бег ему, конечно, не помог, но, по крайней мере, он слишком устал, чтобы всю ночь не спать и дрочить.

41

Пока Джастин жил у Питера и Доротеи, Агнес не звонила ни разу. Ей казалось, что так будет лучше, но она ошибалась. Когда она наконец решила выйти на связь, к ее неимоверному облегчению, трубку взял Питер.

— У меня скоро выставка. — Голос у нее был взволнованный. — Я давно над ней работаю. — Поболтав несколько минут о том о сем, она положила трубку, так и не попросив Джастина к телефону.

Этот разговор сулил одни неприятности, но Питеру ничего не оставалось, как только ждать. Когда наутро за завтраком он передал сообщение Джастину, тот сделал вид, что ему все равно, но никого не убедил своим притворством.

— Почему именно ты влюбился в Агнес? — спросила Доротея, взяв у него из рук тост.

Питер искоса посмотрел на друга.

— С ней я почувствовал себя особенным, — сказал Джастин. — Интересным, что ли. И она такая… — Он помолчал. — Такая совершенная. Мне это льстило.

— Хм-м-м.

— В каком смысле — хм-м-м?

— Просто хм-м-м. — Некоторое время Доротея задумчиво жевала. — И этого достаточно, чтобы влюбиться?

— Достаточно ли лести? Видимо, мне хватило. Она любила заглядывать мне в глаза и придумывать разные способы, как меня спасти. Это, наверное, звучит убого.

— Да уж. — Взгляд у Доротеи был непроницаемый.

Джастин помолчал, зажав в руке хлебный нож.

— Возможно, все зависит от того, насколько ты отчаялся спастись.

— А насколько ты отчаялся?

— О, я король отчаяния, — сказал он. — Хочешь еще тост?

Питер выставил за дверь миску с кошачьей едой:

— Как знать, может, ты такой же, как все. Другие просто лучше скрывают.

— Раз лучше скрывают, значит, не в таком уж они отчаянии.

Доротея покачала головой:

— Ужасно быть тобой.

— Спасибо. — Джастин помрачнел.

— Какая разница. Все равно ничего не поделаешь. — Собрав хлебные крошки с ночнушки в ладонь, она натянула сапоги вместо тапочек и вышла в сад покормить птиц.

В следующий раз Агнес позвонила сказать, что ей надо выбраться куда-нибудь на природу. Не хотят ли они с Питером съездить с ней к морю? Ей нужно полюбоваться на дали, бушующее море, серое небо и широкие просторы.

— Я подумала, хорошо было бы с тобой и с Питером, — сказала Агнес.

«Со мной у тебя уже было, — безрадостно подумал Джастин. — Теперь хочешь и с ним?»

— Джастин?

«Сейчас же декабрь, — подумал он. — Там будет жутко холодно, уныло и неуютно, поэтому ты и не хочешь ехать одна. И вообще, не нашла, что ли, с кем постарше поиграть?»

— Ладно, — сказал он. Оставаться с ним наедине она не хотела, это ясно.

А Питер, похоже, был рад, что его тоже берут. Так что в следующую субботу они двинулись к дому Агнес. Было рано, и яркое солнце пробивалось сквозь темно-серые тучи, озаряя утреннее небо.

Приближалось Рождество, и Лутон вырядился до тошноты празднично. Они решили срезать через торговый центр, но едва войдя внутрь, зажмурились от нестерпимого сияния. Из динамиков на полной громкости неслась какая-то музыка, но что это — Мадонна или рождественский гимн, — было не разобрать. Боб заскулил и прижался к ноге хозяина, а Питер с Джастином переглянулись и выпучили глаза с притворным ужасом.

— Бежим отсюда! — крикнул Питер, и они рванули назад, за автоматические двери. На улице они расхохотались.

— О боже. Прямо как девятый круг ада.

— Мне надо найти один подарок для Чарли, — сказал Джастин. — Я уже везде искал, но от этого места меня воротит.

Питер кивнул:

— Рождественские покупки — это кошмар.

Они шли к дому Агнес молча, то и дело щурясь от солнца. Иногда Питер швырял Бобу пожеванное рваное кольцо. Пес даже не гнался за ним, а просто подпрыгивал на несколько дюймов, с каждым броском ловил его прямо на месте и возвращал Питеру с покорным смирением.

Когда они почти пришли, Питер вдруг обернулся к другу.

— Джастин, — спросил он осторожно. — Я все думал, что именно случилось у вас с Агнес. Если ты не против, что я спрашиваю. У вас вроде все хорошо шло, а потом… почему ты вдруг переехал к нам?

Еще недавно этот вопрос поверг бы Джастина в отчаяние, но теперь он только вздохнул:

— Мы переспали. Я признался ей в любви. Это было ужасно.

Питер задумался.

— С женщинами всегда непросто, — сказал он, взял у Боба кольцо и снова бросил, когда они повернули на улицу Агнес. — Я, конечно, могу только догадываться. Мой опыт по части женщин достаточно ограничен. То есть даже очень ограничен. — Он засмеялся. — По сути, мой опыт начинается и заканчивается сестрами.

— А мой начинается и заканчивается унижением.

— И оно того не стоило? — Питеру было по-настоящему любопытно.

— Только если тебе в кайф, когда тебя бросают.

Они позвонили в дверь, и Агнес отправила их в гостиную ждать, пока она соберется. Питеру и Джастину пришлось сесть на бывшую кровать Джастина; оба пытались игнорировать этот неприятный факт.

— Эй, выше нос, — прошептал Питер, как только Агнес вышла из комнаты. — Зато секс у тебя был.

— Скорее это я у него был.

Питер задумался, почему так редко люди ценят всю сложность момента. Он думал, каково это — потерять девственность, привлекать женщин и обладать некими загадочными качествами, которыми Джастин так их очаровывает.

Питер догадывался, что это за качества. В мрачной тревожности его друга было что-то и для него притягательное: его беспомощность, его желание (и неспособность) получить из дважды два хоть что-нибудь, кроме числа π. Он как будто совершенно не умел упорядочивать окружающую действительность, с трудом отличал голод от одиночества, гнев от любви, страх от вожделения. Питер не представлял, каково это — жить с такой странной прошивкой мозгов, но зрелище было завораживающее. Как будто наблюдаешь крушение поезда. Гнев и страх вернулись в комнату в ярко-зеленом дождевике по колено, до смешного длинном шарфе крупной вязки косичками и белых резиновых сапогах на каблуке.

— Что скажете? — спросила Агнес. — Нет, лучше молчите. Не потерплю, чтобы мне говорили гадости про мой загородный наряд.

Питер расплылся в улыбке:

— Классный дождевик. Мне бы такой.

Джастин дулся.

— И куда же мы едем? — проворчал он. — Что, отвезешь нас на Бичи-Хед^[12]? Приманишь к обрыву, столкнешь, а потом будешь клясться на голубом глазу, что это был несчастный случай?

— Именно так, — сказала Агнес. — Особенно если ты и дальше будешь портить всем удовольствие.

Она придержала дверь и вышла за ними, держа ключи от машины, корзину для пикников и меховую сумочку, набитую картами.

— Пошли, мальчики, вперед, навстречу приключениям.

42

Джастин никогда не ездил с Агнес на машине. Он втиснулся на заднее сиденье ее допотопного «рено» вместе с Бобом, который тут же развалился в привычной томной позе, положив голову на колени хозяина, прижав спину к старой потертой обивке и вытянув все четыре лапы.

Джастин зажал уши, чтобы не слышать рева машины, вовсю гнавшей по шоссе. Он был рад, что не видит дороги; Агнес водила не слишком хорошо и не особо аккуратно.

Хотя долговязому Питеру было самое место на переднем сиденье, он пытался настоять на том, чтобы рядом с Агнес сел Джастин. Джастин согласился бы, если бы это не выглядело так по-детски. Теперь ему оставалось лишь смотреть, как они беспечно болтают, а все слова поглощает шум мотора.

Что он вообще тут делает? Он не мог вспомнить, что вообще нашел в Агнес, этой жестокосердной коварной гарпии, которая соблазняет и бросает невинных юношей. Боб поднял на него глаза, Джастин злобно глянул в ответ.

Через час с бодрой подачи Питера он открыл корзину для пикников и раздал чипсы, бутерброды и бананы, несмотря на протесты Агнес.

— Это так уныло по-английски — есть в машине. — Она вздохнула. — Я захватила пледы и горячий кофе, чтобы посидеть на пляже.

На секунду Джастину представился морозный пляж, как они втроем без всякого стеснения греются, прижавшись друг к другу, — и тут же пожалел об испорченном пикнике.

До побережья было не больше двух часов езды, но умение Агнес пользоваться картой в сочетании с ее водительскими навыками растянули путешествие на все три. Агнес и Питер пребывали в радостном возбуждении, а Джастин только дулся. Чем больше он дулся, тем глупее себя чувствовал, но обратного пути не было.

Они съехали с шоссе. В зимнем солнце хватило тепла, чтобы позолотить заросли камышей. Прижав лицо к заднему стеклу, Джастин увидел несколько ярко-медных лошадей, наполовину скрытых изгородью. Одна из них подняла морду и посмотрела им вслед, а потом вскинула голову навстречу влажному соленому ветру.

Низкорослый кустарник сменился солончаками с редкими ворсянками и перистыми травами. Огромная голубая цапля расправила свои крылья и тяжело, словно птеродактиль, поднялась в воздух. Свистевший в открытом окне холодный ветер пах морем. По болотистой равнине расхаживали белые цапли, а в воздухе порхали и ныряли крачки.

Наконец Агнес свернула на грязную дорогу со знаком «Частная территория», и они затряслись вдоль берега мимо строгого эдвардианского дома, окруженного, несмотря на декабрь, зелеными газонами. Дорога кончалась песчаной круглой площадкой с вывеской «парковка запрещена». Агнес остановилась, вылезла из машины, натянула свой ярко-зеленый дождевик и раскинула на ветру руки:

— Какой вид!

Она указала на поросшую кустами дюну, и Джастин увидел верхушку большого паруса, который непонятным образом скользил, казалось, прямо по песку. Он открыл дверцу Бобу. Тот аккуратно ступил на землю, постоял секунду настороженно с полузакрытыми глазами и вдруг сорвался, как ракета, и понесся через дюну на пляж.

Ледяной соленый воздух и теплое солнце подняли настроение и Джастину, его тоже охватил восторг. Он почти забыл свою обиду, и ему нестерпимо захотелось броситься вслед за Бобом на пляж.

— Давай! — крикнул он Питеру, и они побежали.

Агнес бежала последней, на удивление проворно, учитывая каблуки, и на вершину дюны они взобрались одновременно. Загадка парусника объяснялась наличием узкого глубокого канала, а дальше на мелководье стояли кроншнепы, запуская длинные клювы в мутную воду в поисках обеда. Боб пробежал еще метров сто по пляжу, резко затормозил и, судя по всему, принялся отрабатывать прыжки, зависая в воздухе и вытянув лапы, как липицианский жеребец. После этого на глазах у Джастина пес извалялся в водорослях, стряхнул с себя городские запахи, постоял немного, дрожа на солнце, а потом снова стал носиться по дюнам.

Джастин повалился на высокую бледную траву, втянул руки в теплые рукава пальто и закрыл глаза, а Питер пошел к воде.

— Раз пикника не будет, я пойду прогуляюсь, — сказала Агнес, показав на юг, где грязный берег переходил в сверкающий галечный пляж. — Если вдруг мы потеряемся, встретимся здесь же на закате.

Джастин кивнул, не открывая глаз; его разморило от зимнего солнца, и делать ничего не хотелось.

Чик-чик-чик.

Он не стал обращать внимания.

Вернулся Питер, промочивший кроссовки и низ штанов в соленой воде. Он хотел было сказать Джастину, что Агнес показалась ему очень милой и дружелюбной, но вспомнив, какое у друга настроение, передумал.

— Пройдемся? — спросил он вместо этого и повернул на узкую тропинку, тянувшуюся через дюны.

Джастин медленно встал и лениво поплелся следом.

Они прошли по берегу до того места, где дюны уходили в море. По тропе идти было легче, чем по гальке, но здесь их сбивал с ног налетавший с моря ветер, который вздымал песок с дюн, проносился над заводями и ерошил траву. Джастин засунул руки в карманы и натянул вязаную шапку на уши. Он взглянул на Питера: голова высоко поднята, шапки нет, полы пальто развеваются на ветру. Джастин покачал головой:

— Тебе не холодно?

— Не, у меня кровь горячая. Я люблю, когда мозги продувает холодным воздухом, забыл, что ли? Заставляет думать как следует, чтобы не замерзнуть.

— Ты чокнутый.

Питер, опьяненный морским воздухом, рассмеялся.

Джастин спустился по тропе к скалистому берегу. Здесь ветер дул слабее. Он остановился у каменистой заводи и присел, чтобы получше ее рассмотреть. Воду пронизывали косые лучи солнца, и поверхность ее была почти гладкой, если не считать легкой ряби там, где пробегал ветер. Он коснулся воды. Теплая.

Джастин лег и почти вплотную приблизил лицо к поверхности. Он представил, как плавает там среди водорослей. От его выдоха прошла рябь, и он задержал дыхание, чтобы дать воде разгладиться. Прикрыв глаза, он мысленно опускался все глубже и глубже, плавно скользя в окружении неожиданно теплых течений в своем безопасном укромном мирке. На дне медленно открывались и закрывались темно-красные анемоны, как чьи-то нежные и манящие губы. Он подплыл ближе и заглянул в глубину цветка, погладив бархатистую красную плоть его горла. У основания полипа ползла улитка, оставляя за собой слабый след на песке. Теперь он заметил колонию крабов, которые болтались на цыпочках туда-сюда в такт легкому покачиванию волн в заводи. А вот его окружила стайка любопытных мальков, тыкавшихся в него своими невесомыми телами.

Солнце зашло за облако, и Джастину вдруг стало холодно. Он поднялся, оставив маленькую экосистему, и пошел по следам Питера вдоль пляжа. Он видел, как друг шагает далеко впереди вдоль кромки воды. Агнес нигде не было. Хотя изогнутая линия побережья хорошо просматривалась вдаль, он нигде ее не находил. Может, ее заглотила коварная трясина сверкающих камушков.

Джастин остановился посмотреть, как стая бакланов охотится с наполовину погруженного в море валуна, а когда двинулся дальше, Питер тоже исчез. Казалось, прошла целая вечность, прежде чем они с Бобом неожиданно наткнулись на Питера. Он приютился в укромной ложбине меж двух дюн. Боб плюхнулся на песок, положив голову на передние лапы, и сонными глазами смотрел, как Питер листает потрепанную книжицу по геологии.

— Привет, — сказал Питер, подвинувшись, чтобы Джастин сел. — Я тут читаю про балтийский янтарь. Оказывается, им все побережье усыпано. Тут пишут, что его собирали здесь много веков, но я весь день искал и ничего не нашел. Странная книжка, вот послушай. — Он отыскал нужную страницу: — «Балтийский янтарь возрастом в пятьдесят миллионов лет — огненный, теплый и неугасимый, как любовь». Удивительно романтично, скажи? Только не знаю, как его отличить от обычных желтых камней.

Он высыпал Джастину на ладонь пригоршню желтоватой гальки.

— Посмотри на свет. Янтарь должен быть полупрозрачным.

Джастин поднимал камушки один за другим на свет. Самые обычные камни.

— Жаль, что мы ничего не оставили на пикник. Умираю с голода.

— Я тоже. Пойду еще поищу янтарь. Пока рано возвращаться.

Он поднялся на ноги и ушел, а Джастин с Бобом остались в тесной ложбинке. Солнце опустилось уже низко, но их маленькое укрытие располагалось идеально для того, чтобы поймать остатки слабых лучей. Джастин лег на песчаный откос и принялся мечтать о янтаре. Скоро станет холодно. Боб уже пристроился к нему поближе, чтобы было теплее.

Спустя несколько минут он увидел, что Агнес с Питером вместе идут в его сторону. Иногда Агнес останавливалась, чтобы поднять ракушку или сделать снимок Питера, и на Джастина накатила волна ревности.

«Так вот к чему эта поездочка, — подумал он. — Хотела лишний раз напомнить мне, что ей кто угодно подойдет».

Он перевернулся, вдавил лицо в землю, моргнул и почувствовал, как ресницы коснулись песка. Слегка приподняв голову, он увидел, как Питер и Агнес присели на корточки у кромки воды и смеются. Они не смотрели в его сторону и через некоторое время пропали из вида. Он мог бы продолжить за ними подглядывать, но подавил это желание.

Боб вздрогнул и вопросительно посмотрел на Джастина.

— Ладно, — вздохнул он, не желая уходить из своего укромного угла. — Пойдем обратно.

Он шел медленно и поднимал каждый попадавшийся на пути желтый камень. Большинство упорно не хотели светиться на солнце; лишь несколько показались прозрачными, но они были тяжелыми и холодными. Один за другим он зашвырнул их в море. Ему нравился глухой бульк, с которым они разрывали поверхность воды.

«Это, наверное, такая же сказка, как про поющих русалок», — подумал он.

Подходя к концу пляжа, Джастин приблизился к морю, где галька поблескивала в последних низких лучах солнца. И тут, без всякого предупреждения, пляж вдруг преобразился и засветился россыпью горящих камней. Где еще секунду назад ничего не было, они вспыхнули на фоне матовой гальки, как маленькие факелы.

Дрожащими руками Джастин поднял один из камушков и посмотрел на свет. Тут же стало видно его многослойную сердцевину. Он сжал в кулаке древнюю каплю смолы, обкатанную морем и зажженную солнцем, кожей ощутил ее легкость и тепло. Охваченный возбуждением, он поднимал камни один за другим, пока не набрал двенадцать горящих пламенных капель. В каждой раскрывался особый внутренний пейзаж золотых оттенков, от бледно-желтого до красновато-мраморного.

А потом солнце ушло, и они исчезли.

Он исступленно обыскивал берег, но тщетно. Солнце село за горизонт, и весь пляж погрузился в тень. Джастин стоял неподвижно и смотрел, как сияние в небе бледнеет, забирая с собой последние проблески тепла.

Рядом возник Боб, и он протянул камушки псу, который тщательно их обнюхал и равнодушно отвернулся.

Джастин стоял, бережно сжимая в ладони теплые кусочки янтаря. Затем повернулся и пошел назад к Агнес через меркнущий свет.

43

По дороге домой они заехали поужинать в паб с темными лакированными потолочными балками и сверкающими игровыми автоматами. Они нашли свободный столик и заказали за стойкой сосиски с пюре и пудинг. Газовый камин в маленьком зале давал достаточно тепла, чтобы вогнать их в сонное оцепенение. Никому не хотелось говорить, поэтому они ели молча.

— Нашел ты свой янтарь? — спросил Джастин, набив рот пудингом из тарелки Агнес.

Питер сунул руку в карман.

— Видимо, придется за ним вернуться. Я нашел что-то похожее, но, думаю, это просто желтый кварц.

Джастин взял у Питера маленький желтоватый камешек. Сквозь него как будто было видно, но он был холодный и тяжелый. Безжизненный. Он пожал плечами и вернул находку.

Домой ехали в молчании. Боб положил голову ему на колени, и, если бы не гул шоссе и леденящий ветер, задувавший ему за шиворот из щели в окне, Джастин заснул бы. Вместо этого он уставился в темноту, смотрел на двойные точки света, мчавшиеся навстречу, и думал о янтаре.

Тепло, думал он. Блеск. Прозрачность. Еще по времени все совпало. И еще Питер подсказал ему, что искать.

Смола возрастом пятьдесят миллионов лет.

Пять минут света.

Солнце на нужной высоте.

Случайность.

Стечение обстоятельств, то есть совпадение.

Которое привело к откровению.

Он мог бы вечно ходить по этому пляжу и никогда не найти свои сокровища. Может быть, где-то там пряталось его прошлое и будущее, вырезанное на единственном камушке, на Розеттском камне^[13] с ключом ко всему его существованию. Может быть, где-то еще покоятся ответы на все вопросы и ждут, когда их обнаружат.

Джастин перебирал в памяти все события своей жизни, они то соединялись вместе, то рассеивались как пыль. Каждое мгновение, миллион раз в секунду во всем мире что-нибудь происходит или не происходит.

Какие события можно назвать совпадением?

И сколько совпадений можно назвать заговором?

— Джастин? — тихо позвала Агнес, ища его взгляд в зеркальце заднего вида. — Мы почти приехали. Питер спит. Ты чего забился в угол?

Он не говорил Агнес про Боба, так что ничего не ответил, а только насупил брови в темноте. Он вытянул затекшие ноги ровно настолько, чтобы не потревожить пса.

— Я рада, что ты поехал, — сказала она вкрадчивым голосом, хотя машина продолжала реветь. — Я знала, что тебе там понравится.

Он кивнул, но внутри у него все стало холодное и жесткое, как кварц.

«Конечно, знала, что понравится. Ты столько про меня знаешь, гораздо больше, чем я сам. Ты знаешь, что реально, а что нет. Что полезно, а что нет. Что надолго, а что на одну ночь. Столько всего про меня знаешь».

Агнес остановилась у дома Питера, и он тут же проснулся, оглушенный отсутствием шума. Все трое вывалились из машины и неловко стояли в растерянности перед калиткой.

— Спокойной ночи, — сказала Агнес и поцеловала Питера в щеку. Но Джастин отшатнулся, испугавшись запаха ее волос и касания ее кожи. Мальчики зашагали по дорожке, с трудом передвигая затекшие ноги.

— Джастин! — крикнула Агнес ему в спину, и он обернулся. — Джастин, пожалуйста, не сердись на меня.

Она догнала его, взяла за руку и притянула к себе. Он не отстранился, и какое-то слишком долгое мгновение они так и стояли, будто не могли двинуться из этого положения ни вперед, ни назад. Наконец Джастин высвободился, вытащил кусочек янтаря из кармана и вложил ей в ладонь, сжав ее пальцы.

— Держи, — сказал он. — Это янтарь.

«Теплый и неугасимый, как любовь», — подумал он, и сердце у него сжалось.

Она не успела ничего ответить, а он уже исчез в доме. Прежде чем завести мотор, Агнес некоторое время сидела на переднем сиденье своей маленькой машины, держа в руке янтарь.

Джастин и Питер разделись по разным концам комнаты и, не говоря ни слова, выключили свет. Было еще рано, но после долгой прогулки на соленом воздухе они чувствовали себя выветренными и уставшими.

Питер заснул сразу же и увидел во сне усыпанный яркими камнями пляж.

Джастин вернулся в тепло своей уютной каменистой заводи и, невесомый, купался в зимнем солнце до рассвета.

44

В день открытия выставки Агнес из Лондона поездом приехал Айван с компанией своих друзей из мира моды. Он предупредил их, что ничего особенного ожидать не стоит: всего лишь скромная фотовыставка в Лутоне, ха-ха. Едва ли она потрясет их до глубины души. Но Агнес его подруга. А дружба все-таки кое-что да значит.

Прибыв на лутонский вокзал, лондонцы сбились в плотную кучу, как стадо гогочущих гусей, и нервно шипели на обескураживающее зрелище.

— Боже мой, — сказал Айван, подняв брови. — Так вот ты какой, Канзас.

Одна из стилисток схватила его за руку и слегка пошатнулась на шпильках:

— Это называется окраина, дорогой.

— Нет разве какой-то там государственной программы реновации?

— Нет, конечно. Им тут и так нравится.

— Невероятно.

Женщина пожала плечами. Не прекращая клясться и божиться, что они больше ни за что не покинут свою ненаглядную столицу, они наняли небольшую флотилию такси и отправились в галерею.

Агнес встречала их в коротком шерстяном сарафане небесно-голубого цвета, пронизанном маленькими дырочками. Каждая дырочка была подшита с изнанки красным фетром и обметана черной хирургической нитью. На голове у нее была фетровая шляпа, увешанная стеклянными и металлическими брелочками. Когда она двигалась, раздавался мелодичный перезвон, как от дверных колокольчиков. По спине до пола спускался узкий полураспущенный шарф, украшенный на каждом конце перчатками. Приятели Айвана недовольно сморщили носы при виде ее наряда и начали осматриваться.

Агнес отобрала лучшие снимки Джастина и сделала из них двухметровые постеры. Всего было двенадцать портретов Джастина, четыре серии по три фотографии. На каждой стене галереи было по три постера. Гигантские фигуры нависали над пустым белым пространством. Дальнюю стену, словно алтарь, занимал триптих из трех снимков. Все части триптиха были сняты во время катастрофы в аэропорту: расплавленное стекло, искореженные тела, горящий металл, корчи мук, оторванные конечности — и Джастин, всюду Джастин. Джастин с отрешенной улыбкой смотрит на ужасное зрелище. Джастин смущенный, Джастин сердитый, Джастин растерянный. В каждую фотографию попадали пол, окна и потолок терминала. Это придавало композициям ощущение грандиозного пространства, отчего на ум приходила живопись Раннего Возрождения.

По всему залу были расставлены безликие тряпичные манекены в одежде, сделанной Агнес, — они были похожи на рукодельных кукол из белого муслина. На каждой войлочные перчатки ярких веселых цветов с оборванными концами, как будто им отрезали пальцы. У льняных рубашек оторваны рукава; серые холщовые сумки подбиты подкладкой из красного шелка, которая пробивалась сквозь небольшие разрезы и длинными клочьями свисала наружу. Свитеры и футболки изрешечены, а дырки аккуратно обметаны по краям хирургической нитью и изнутри залатаны красной тканью.

Очень красиво. И до дрожи жутко.

Джастин пришел в галерею из торгового центра, куда он заходил купить брату подарок. Он уже готов был отказаться от поисков, но сегодня собрался с духом, взял центр приступом и нашел именно то, что искал. Когда он попросил в магазине завернуть подарок, его направили в очередь к стенду с рождественской упаковкой, где он полчаса прождал с дюжиной других раздосадованных покупателей.

Когда наконец подошла его очередь, служащая взглянула на его подарок и потребовала двойную плату.

— Превышает положенный размер, — сказала она недовольно. — И форма неправильная. И в пакет не влезет к тому же.

«В следующем году, — подумал Джастин, протягивая четыре фунта, — я куплю парню коробку кубиков и облегчу вам работу».

Только выйдя из магазина, Джастин понял, что ему теперь весь вечер таскаться с этим свертком. С такой штуковиной, больше метра в длину, обернутой в бумагу с оленями и повязанной пышной серебристо-зеленой лентой, изображать крутого и безразличного, как он хотел, будет непросто.

С Питером и Доротеей он встретился у входа в галерею. Питер аккуратно загородил собой стеклянные двери с афишей, и Агнес Би тотчас же с улыбкой протиснулась через толпу, чтобы встретить их. Она поцеловала Питера, но Джастин отступил на шаг, а Доротея напустила на себя нецелуемый вид. Все четверо чувствовали себя неловко. Никто не осмеливался взглянуть на стены за спиной Агнес, и оставалось только смотреть друг на друга.

Агнес покосилась на сверток Джастина.

— Не волнуйся, — сказал он устало. — Это моему брату.

«Не подумай, не какая-нибудь жалкая попытка тебя вернуть».

— Положить его, я так понимаю, некуда. — Взгляд Джастина заскользил по галерее в поисках гардероба и по пути неизбежно столкнулся с двенадцатью громадными постерами, на которых возвышались его собственные изображения.

Он медленно перевел взгляд, чтобы посмотреть ей в глаза, по дороге избавившись от всякого выражения. А потом еще медленнее он оглядел ее саму с головы до ног: распущенный шарф с маленькими ручками, пришитыми к каждому концу; красные дырочки, стянутые хирургической нитью; изящные осколки стекла, позвякивающие на ее шляпе. Он охватил взглядом весь образ Агнес: наряд в стиле «жертва катастрофы эпохи постмодерна», а кругом портреты ее мрачного несчастного отвергнутого любовника, ее брошенного проблемного юного девственника, который вдобавок явился сюда собственной персоной, и как нарочно в руках у него (для большего драматического или скорее комического эффекта) огромная плюшевая игрушка в безвкусной обертке.

Иначе говоря, портреты его самого.

Агнес отобрала их с особой тщательностью, показав его то грустным, то смущенным, то отрешенным. Она изобразила его таким уязвимым, таким беспомощным. У него был безнадежно жалкий вид.

Обреченная юность, как же. Когда он размышлял о том, что обречен, он и не представлял себе, что развязка наступит здесь, в ярко освещенной комнате, битком набитой людьми. Боже мой, подумал он. Сколько еще несчастий он сможет пережить?

— Что скажете? — слишком уж радостно прощебетала Агнес.

Джастин стоял неподвижно. Он ничего не говорил. Боб всматривался в лицо Агнес. Доротея не дышала, а Питер отвернулся, чтобы не видеть, как боль сочится и собирается в лужу у ног его друга.

— Слушай, Джастин, — начала было она, но тут ее кто-то окликнул, и она убежала, не скрывая облегчения.

— Хочешь, уйдем? — прошептала Доротея.

Джастин по-прежнему молчал.

— Что ж, — сказал Питер, как истинный стойкий англичанин под обстрелом. — Раз уж мы тут, можем и посмотреть.

Когда они вошли в зал, Джастин краем глаза заметил платье, расшитое крошечными красными точками. Кровь, с ужасом подумалось ему. Оно залито кровью. Он вздрогнул, отвернулся и увидел льняную рубашку с зияющей дырой вместо рукава.

Джастин застыл на месте. По толпе прошел шепоток. Стоило кому-то заметить, что мальчик с фотографий в том же самом пальто стоит посреди комнаты, как его присутствие привлекло всеобщее внимание.

— А он симпатичный, — прошептал кто-то. — Только, похоже, не в себе.

«Напротив, — подумала Агнес, — он именно что в себе».

К ней подошел Питер:

— Надо было его предупредить.

Она скрестила на груди руки:

— И каким же образом?

Питер промолчал.

— Я его правда очень люблю, знаешь. — Она помолчала и оглядела комнату. — Просто не в том смысле, в каком он хотел бы. — В ее голосе послышалась жалобная нотка.

«Так вот как, — подумал Питер. — Джастин жаждет любви, а Агнес жаждет искупления вины».

Пусть и жестокие, фотографии Джастина были прекрасны. Агнес уловила трепетную растерянность, таившуюся под тонкой прозрачной кожей его друга. Снимки просвечивали его, как рентген, снимали слои плоти, обнажая душу настолько незащищенную, что она могла бы открыться только любви и доверию.

Он смотрел не в камеру — он смотрел на Агнес.

Питеру стало неловко, как будто он подглядел что-то личное, и он отошел.

Сцены крушения самолета, как ни странно, было рассматривать легче, так как то был очевидный и неоспоримый ужас. Такой вуайеризм казался приличнее. Можно было подумать, какой кошмар, как несправедливо, как больно, как трагично. И как выразительно, как храбро запечатлено. Спору нет, противопоставив трагедию и жертву, Агнес удалось показать что-то неожиданно трогательное.

Питер оглядел полную народу комнату в поисках знакомых лиц и увидел, что к нему через толпу пробирается Джастин.

У триптиха собрались люди, но Джастин, еще не видя всю работу целиком, уже восстановил недостающие кусочки по памяти. Медленно, но неизбежно продвигаясь все ближе к работе, охваченный то ли страхом, то ли негодованием, он уже знал, что увидит.

Эти фотографии. Она не имела права…

Что? Снимать? Печатать их? Выставлять?

Да.

Он огляделся в поисках Агнес. Продравшись к ней, он с силой схватил ее за руку и оттащил от кучки приспешников.

— О чем ты вообще думала, Агнес? Это чудовищно. — Глаза его горели. — Ты чудовище. Что ты наделала? Выставила меня как какого-то уродца. И даже меня не спросила.

Кровь в нем кипела от ярости. Он мог бы сейчас убить ее, себя и всех в этой комнате.

— Извини, Джастин. Надо было тебя предупредить, — попыталась оправдаться Агнес. — Просто мне хотелось что-то создать. Понимаешь?

— Создать? Из чего? Из трупов? Из меня?

Она посмотрела туда же, куда и он: на пиджак у нее за спиной, разрезанный на куски, а потом грубо сшитый коричневой бечевкой.

Джастин взял себя в руки.

— Мне пора, я не собирался задерживаться.

Кто-то позвал Агнес, и она отвернулась, а Джастин медленно поплелся к выходу. Будто в замедленном падении, у него было полно времени, чтобы прочувствовать, как волна за волной накатывают гнев и отвращение.

— Джастин… — позвала Агнес, не особо настойчиво. Она не прибавила «подожди».

Он открыл дверь, и галерея выплюнула его на улицу.

45

Снаружи все заливал зеленоватый предгрозовой свет. Джастин опустил голову под порывом ледяного ветра. Айван с интересом наблюдал за ним из тени, покуривая сигарету.

Так значит, Агнес не сказала ему, кто звезда ее маленького шоу? Ай-ай-ай. Какое страшное упущение. Что ж, Джастин, мой мальчик, бесплатного секса не бывает. Заруби себе это на носу на будущее.

Джастин поднял голову и посмотрел сквозь стеклянную стену галереи. Куда ни глянь, отовсюду его дразнило его собственное изображение в два раза больше натуральной величины.

Ему хотелось крикнуть: «Это не я! Этот человек не я!» Ему так нужно было избавиться от человека на фотографиях, уничтожить жалкую мерзкую фигурку в красивом сером пальто, что в конце концов его целиком охватило бешенство. И потому, когда пошел дождь и большие ледяные капли превратили дорогу в грязевой каток, он стянул с себя дорогое пальто и зашвырнул его как можно дальше. Оно тяжело приземлилось на проезжую часть посреди беспрерывного потока машин и ледяного дождя.

— Пошли отсюда, — сказал он Бобу и побежал, склонив голову, прижав подарок брата к груди и подняв воротник рубашки от дождя. Если бы он задержался на несколько секунд, он увидел бы, как Айван, злобно выругавшись, нырнул в гущу машин за своим пальто. Услышал бы скрип колес и увидел бы, как безразличный мир сомкнулся последний раз над человеком, увидел бы, как мокрое пальто и его создатель превратились в кучу мяса на обочине.

Но было темно, и Джастин шел не поднимая головы. Только так он мог держаться на ногах и сопротивляться колючим иглам ледяного дождя. Поэтому-то он и врезался в немолодую женщину, которая шла ему навстречу по тротуару. У нее затекла шея, ломило в затылке, она торопилась поскорее оказаться дома в постели и потому шла быстро, низко опустив голову. Дождь обжигал лоб и стекал на глаза, где в крошечном соотношении смешивался с жидкостями на слизистой оболочке.

В ту самую секунду, когда тело Джастина налетело на нее, она моргнула, и по инерции капля жидкости со слизистой ее глаза пролетела несколько дюймов и попала в полуоткрытый рот Джастина. Такое случается тысячи раз на дню: в поездах, в лифтах, везде, где незнакомцы в непосредственной близости чихают, кашляют или жмут друг другу руки.

Все столкновение целиком длилось около двух секунд.

Вымокший до нитки и продрогший Джастин удержал равновесие, пробурчал под нос извинения и продолжил бежать. У Питера дома он вытер пса полотенцем, бросил на пол одеяло, положил подарок брата сушиться на батарею, стянул с себя одежду, влез в горячую ванну и лежал в ней, пока кости не оттаяли, кончики пальцев не покрылись беловатыми складками и вода не начала остывать. Тогда он вытерся и забрался в кровать под гору одеял, нагревая холодные простыни своим распаренным телом.

Спустя короткое время вернулись Питер и Доротея. Джастин слышал, как они шепчутся у двери в его спальню. Они ждали, чтобы он подал знак, на тот случай, если ему нужна компания, но он молчал, и в конце концов шепот затих.

Когда Джастин снова проснулся, Питер ровно дышал на другом конце комнаты. На часах высветилось два ночи. Он лежал без сна: его мучили образы оторванных конечностей, пронизанных осколками тел, ног без ступней, ладоней без пальцев.

Его тошнило от воспоминаний о фотографиях Агнес.

Утром он спустился на кухню с тяжелой головой и в угрюмом настроении. Доротея и Анна уже встали и кормили кошек, обсуждая Агнес. Он осторожно спросил у Доротеи, как ей понравилась выставка.

— В каком-то смысле очень удачно придумано, — сказала она равнодушно. — И твои снимки очень красивые, даже когда ты выглядишь хуже некуда. К тому же большинству людей плевать на все эти ужасы. Они просто решат, что это ново, необычно и весьма оригинально. — Взгляд Доротеи был ледяной. — От ее представлений о дружбе я не в восторге, если ты об этом спрашиваешь. Она обошлась с тобой по-свински.

Сказала как отрезала. В следующее мгновение она уже наливала ему чай и пересказывала документальный фильм о снежных барсах, который они с Анной смотрели по телевизору.

Доротея словно открыла ему глаза на Агнес. Она выразилась так просто и точно, что Джастин почувствовал, как постепенно рассасывается тяжкое ощущение стыда у него в груди. Власть Агнес не безгранична, и, больше того, она пошатнулась благодаря одиннадцатилетней девочке.

В кухню зашел Питер:

— Видели сегодняшнюю газету?

Вечером того же дня Джастин вспоминал их разговор и думал о том, что, пожалуй, нас убивают не только реальные аварии и взрывы, но и бомбы, заложенные внутри нас, тихо тикающие в кишках, или в печени, или в сердце, бомбы, которые мы сами же глотаем, впитываем и выращиваем в себе год за годом.

46

Через несколько дней позвонила Агнес:

— Прости, что не смогла позвонить тебе раньше.

Джастин молчал.

— Похороны, допрос, сам понимаешь.

Долгая пауза.

— Джастин?

— Да.

— Тебе вообще на всех плевать, кроме себя, да?

— По-твоему, я должен оплакивать Айвана?

— Человек умер, Джастин. Это большая потеря.

— Для кого? Для тебя, может быть. Для тебя и твоей карьеры. Ты потеряла своего бесценного лицемерного наставника.

— Не мешало бы хоть капельку раскаяния проявить. В конце концов…

— В конце концов что? Я его убил? Скажи-ка, что за гений такой бросается под колеса, чтобы спасти пальто?

— Джастин…

— Но раз уж мы заговорили о раскаянии, давай поговорим о тебе.

Агнес шумно вздохнула:

— Джастин, слушай, мне правда жаль. Надо было тебя предупредить. Надо было спросить у тебя разрешения использовать снимки. — Она помедлила. — Я глупо поступила.

— У тебя были заботы поважнее.

— Вообще-то, да, были, но дело не в этом. Я просто не хотела, чтобы ты неправильно все понял.

— И как же я мог все понять?

Агнес помолчала.

— Что я тебя использую.

— Ой. Поздно спохватилась.

— Джастин, — у нее задрожал голос. — Не будь ты таким…

— Ладно, таким не буду. Давай все упростим. Ты мне скажи, каким мне быть, и я именно таким и буду.

Она ничего не ответила.

— О господи, — вздохнул он. — Только не говори, что я задел твои чувства.

— Джастин, — тихо сказала она. — Прости, что причинила тебе боль.

— ДУМАЕШЬ, ЭТО ТАК ПРОСТО? — Он был в ярости, в его голосе слышалась угроза.

— Не могу с тобой разговаривать, когда ты такой.

— Думаешь, мне не плевать, разговариваешь ты со мной или нет?

— Но мне-то не плевать на тебя. Я хочу знать, что ты делаешь, что чувствуешь.

— А по-твоему, что я чувствую?

— Злишься, наверное.

— Какая проницательность.

— Прекрати, Джастин…

— Не указывай мне.

Она запнулась.

— Слушай, я знаю, что плохо поступила. Если бы только ты перестал быть таким…

— Каким таким? Таким придурком? Таким малявкой? Таким девственником?

— Ты не даешь мне ничего объяснить.

— Ах, не даю? Какой грубиян. Пожалуйста, объясни.

— Стоит мне на секунду поверить, что я говорю с разумным человеком, все превращается в идиотский спор о…

— О чем?

— О невидимых собаках, о судьбе и о вещах, которые я едва ли смогу понять.

— Так и не надо, — выпалил он.

Наступило молчание.

— Почему все-таки мы должны быть врагами?

— Почему все-таки ты решила, что мое несчастье можно использовать для своей выгоды?

Агнес промолчала.

— Почему все-таки ты переспала с кем-то, а потом решила, что можно его бросить, притвориться, что ничего не было, и использовать его худшие кошмары для создания собственной репутации?

И кстати, почему ты больше не любишь меня?

— Я же уже извинилась.

— А, ну в таком случае все в порядке.

— И я тебя не бросала и не притворялась, что ничего не было.

— Чего ничего?

— Нашего маленького приключения.

— Так вот что это было, маленькое приключение? У тебя, несомненно, бывали и побольше?

— Что ты как ребенок.

— С ребенком? Это, случайно, не противозаконно?

— Господи боже, Джастин! Что, тебя там не было, когда все случилось? Ты ведь и сам этого хотел, нет? Как удобно, если бы все было моей виной, да? Так вот это не только моя вина. Мне жаль, и, если бы можно было повернуть время назад, я бы не стала этого делать. Доволен?

Нет.

— Слушай. — Агнес не сдавалась. — Я не знаю, чего ты от меня хочешь, что мне сказать или сделать.

Он долго ничего не говорил. Между ними разлилось болото тишины.

Наконец он ответил:

— Я тоже не знаю.

Лжец.

Ты отлично знаешь, что ей сказать и сделать. Ты хочешь, чтобы она сказала, что любит тебя до безумия, ты хочешь, чтобы она молила тебя о сексе пять или шесть раз на дню, просила тебя жить с ней, чтобы была тебе верна до гроба. И все. Вот что ты хочешь, чтобы она сказала и сделала.

— Поговорим об этом потом, Джастин.

У него закончились ответы.

— Передай привет Питеру.

Он промолчал, и она положила трубку. «Какой несносный мальчишка. И еще ждет, чтобы я его любила. Его невозможно любить».

В ту ночь оба не спали из-за горьких, мрачных мыслей друг о друге.

Джастин заснул первым.

47

Когда существо вылупляется из куколки, какое-то мгновение оно еще не то и уже не другое, еще не привыкло к новому облику и не избавилось от старого. У него слипшиеся скомканные крылья и невнятный цвет. Расцветет ли оно изумрудом и ляпис-лазурью или окрасится в цвет грязи — еще предстоит узнать.

Вот это долгое неподвижное мгновение и занимает меня больше всего. Напряженное предвкушение предстоящей красоты.

48

Четыре дня до Рождества.

Шесть — до его дня рождения.

Джастин заехал домой передать рождественский подарок Чарли и забрать мешок подарков от матери: кекс и глазированные печенья в жестяной коробке для матери Питера, аккуратные свертки для Питера, Анны, Доротеи и, конечно же, для него.

Его мать суетливо давала указания, что кому дарить, и все это время старалась не смотреть ему в глаза. Джастину казалось, что незаданные вопросы отчаянно трепыхаются между ними, как рыба в бумажном пакете. Ее грустная улыбка напомнила ему о том времени, когда он любил ее с всепоглощающей страстью, когда его невозможно было оставить с няней, когда он отказывался спать в своей кроватке или принимать бутылочку из рук родного отца.

Он смотрел, как она прижимает к себе брата, как головка мальчика склоняется на ее плечо и раскрытая ладонь нежно касается руки, и на долю секунды ему вспомнилось, как он сам был маленьким, доверчивым и беззащитным, каким блаженством была эта абсолютная связь.

Чего бы он сейчас не отдал за десятую, даже сотую долю того чувства. Он видел его на лице Чарли, видел, как тот затихает и успокаивается, уверенный, что с ним не случится ничего плохого, пока он в надежных материнских руках.

«Какая ложь», — с тоской подумал Джастин. Как и все это вранье про Санту, только в нее веришь дольше. «Мы позаботимся о тебе, — гласит эта ложь, — защитим тебя от монстров под кроватью, от драконов в буфете, от привидений, убийц и похитителей. Мы расскажем тебе, как устроен мир, раскроем все тайны жизни». Вернее, все, кроме того, как познать себя, найти свой путь, терпеть одиночество, как жить, если тебя отвергли, как пережить утраты и разочарования, стыд и смерть.

Теперь его брату захотелось вниз. Он повернулся к мерцающим огням на елке и, раскинув руки, заковылял к дереву и бережно коснулся каждой лампочки. Он слишком мал, чтобы понимать что-либо о рождении христианства и даже о Санта-Клаусе, но достаточно сообразителен, чтобы поймать мерцающие огоньки своим пухлым кулачком и подивиться тому, сколько в мире очаровательных тайн.

Со временем Джастину стало нравиться, что он родился на Рождество, по тем же причинам, по каким других детей это бесило. Благодаря рождественскому дню рождения все его переходы от ребенка к мальчику, от мальчика к подростку смазывались и засасывались в голодную зияющую пасть рождественских каникул, что позволяло ему не замечать эти вехи. Всего-навсего очередное Рождество, и никакой угрозы жизни и миропорядку.

Интересно, ощутит ли он в шестнадцать такую же перемену, какую ощутил, потеряв девственность. Интересно, ощутит ли он ту же усталость, утратит ли страх и восторженность в одну секунду. Когда-то давным-давно он представлял себе шестнадцатилетие как переход во взрослость. В шестнадцать все станет ясно.

Как он мог так ошибаться? В шестнадцать ничего не изменится, если только в тот же день его не переедет поезд.

Он взглянул на брата, который одной рукой похлопывал розовую звезду и светился от счастья. Если тебе повезло, и тебе всего восемнадцать месяцев, мир кажется сверкающей шкатулкой, полной сбывшихся желаний и побежденных страхов. Чарли шагнул ему навстречу, расставив руки для объятий, радостно лепеча от всех этих удовольствий: от звезд, объятий, от способности побуждать других к действию. Ему этого достаточно, чтобы чувствовать себя счастливым.

Обняв и отпустив ребенка, Джастин принес из-под лестницы большой, слегка помятый сверток и запихнул за елку, где его никто не заметит до утра Рождества. Затем он сгреб подарки от матери и незаметно выскользнул через заднюю дверь.

49

Поздно вечером, когда все улеглись, Джастин стал расхаживать по комнате. Полночь. Час. Два. Ему предстояла самая длинная ночь в году, наполненная тьмой и призраками.

Он тихонько спустился вниз, чтобы найти Элиса. Боб бесшумно следовал за ним. Джастин вышел через заднюю дверь и заглянул в клетку. Элис спал на куче соломы, но шевельнулся и поднял уши, заслышав Джастина.

Ночь была холодная, луна почти полная. Джастин открыл дверцу, просунул руку, подхватил большого податливого зверя и прижал к себе его теплое тело. Ребрами он чувствовал, как стучит сердце животного.

Он стоял и ждал, что вот-вот откуда-то из-за изгороди до него донесется голос, а может, он раздастся из водосточной трубы или изо рта Элиса. Но все было тихо, только на стене за домом притаились бесшумные силуэты кошек. По крайней мере пока все было спокойно.

Он погладил Элиса, и кролик покорно обмяк в его руках, охотно даря утешительное тепло своего большого тела. Боб привалился к левой ноге Джастина, плюхнулся грудью на землю, потом сонно перекатился на ступню Джастина и затих, полуприкрыв глаза.

«Будь я кроликом, — подумал Джастин, — я бы тихо шел по жизни, не лез бы в чужие дела, пощипывал бы себе травку и дремал. Не было бы ни самокопания, ни безумных полетов фантазии. Похоть осталась бы, но я мог бы трахаться как кролик. Другого бы и не ждали».

Он засмеялся.

Завороженный взглядом блестящих глаз Элиса, он вспомнил, как кролик мясника, наполовину освежеванный, будто голый, пел свою жуткую песнь.

Когда он снова поднял глаза, мир как будто бы изменился. Полутьма сада стала зернистой, почти монохромной. Угол зрения сделался вдруг непривычно широким. Он мог видеть все вокруг, не поворачивая головы. Сад казался светлее.

От одновременного вида неба и земли у него закружилась голова.

«Я кролик, — удивился он. Огромные глаза, зрение чуть ли не в триста шестьдесят градусов, восприятие цвета в низком разрешении. — Я точно кролик! Только как это случилось?»

Глядя прямо перед собой, он осмотрел небо и землю одновременно. Высоко над соседним садом кружила хищная птица. Он испугался. Что, если она его заметила? А эти жуткие хищные кошки. Он крупнее, но при желании они могут его покалечить. У него от них мурашки по коже. Он почуял запах собаки. Где? О боже, Боб. Может ли Боб спутать его с настоящим кроликом и разодрать на куски? Он поискал у ног пса, но его нигде не было.

Эй, а что это там, у пруда, едва шевелится?

«О боже, — подумал он, — это лиса. Лиса!» Сердце гулко застучало. Чертовка Доротеи! БЕГИ! О боже, беги, Элис, беги во всю прыть!

Лисица подкралась поближе сквозь заросли и задергала хвостом.

Она меня учуяла! Она знает, где я. Где Боб? Боб? Сюда, Боб! О боже, БЕГИ!

Обезумевший кролик у него на руках начал пихаться и царапаться.

«Не спрыгивай, она нас поймает! Она голодная. Смотри, как двигается. Смотри, какие у нее глаза! Она следит за нами».

Элис вырвался из рук. Несмотря на вес, он был проворен, но лиса оказалась еще проворнее. Она пронеслась как молния за кроликом и схватила его за шкирку. Сперва Элис застыл от ужаса, но потом ожил и начал отчаянно биться. Джастин пытался выхватить кролика и оттолкнуть лисицу, но она уворачивалась от него вправо и влево, таща за собой несчастного зверька. В отчаянии он вцепился в заднюю ногу Элиса и стал тянуть, одновременно обхватив кролика под брюхо другой рукой. Элис жалобно завизжал.

Джастин оглянулся и увидел, что Боб спокойно стоит в дверях и наблюдает. На секунду он встретился взглядом со своим благородным псом.

— Помоги, — взмолился Джастин. — Помоги мне, Боб, помоги нам! Ты же собака, черт тебя возьми, а мы всего лишь кролики!

И тут что-то его остановило. Вопрос. Вероятность.

«Я не кролик, — подумал он. — Не кролик». Он медленно отвернулся от пса, уставился в непроницаемую морду лисы и пронзил животное взглядом.

— Я альфа-зверь, — сказал Джастин, жутко сверкнув глазами. — Берегись меня.

Лиса замерла.

Так они стояли, сцепившись в беззвучной схватке. Глаза Джастина горели безмолвной яростью. Он открыл рот, и из него раздался рык. Сперва тихий, а потом все громче и мощнее.

Лисица повернула голову и отступила, ослабив челюсти. Джастин потянул сильнее и вместе с Элисом упал спиной на мощеную дорожку.

Он сел. Элис все еще поскуливал у него на руках. Лисы и след простыл.

— Мир полон хищников, — тихо пробормотал Джастин, поглаживая кролика, пока он не успокоился в его объятиях. — И их жертв.

Подошел Боб. Слегка повилял хвостом. Джастин высвободил одну руку и положил на шею псу.

«И возляжет лев с агнцем», — подумал он, когда Боб склонил свою продолговатую гладкую морду к подрагивавшему носу Элиса. Ни один не отстранился.

Долгое время они так и сидели.

Наконец Джастин посадил Элиса обратно в клетку, запер дверь и вернулся к себе в комнату. Боб бесшумно следовал за ним.

На улице ежилась лиса с погасшим взглядом и проступающими под ободранной шкурой ребрами. При свете луны было видно, что она голодает.

Джастин забрался в кровать напротив Питера, но тот не шевельнулся.

50

Мой маленький храбрый кролик!

Дай я запомню тебя таким, как этой ночью.

Живым.

51

Наутро Джастин проснулся с головной болью.

Выпил два обезболивающих.

«Пройдет, — подумал он. — Наверное, просто погода».

Действительно, было влажно и душно; воздух был наэлектризован, и разрядить атмосферу могла только гроза.

К тому времени, как он продрался через математику, географию и английский, боль у основания черепа открыла дочерние офисы в висках, в макушке, за глазами. Он пробовал прогнать боль и так и сяк, поворачивал голову направо, налево, прижимал пальцы к каждому пульсирующему месту, пытаясь облегчить боль нажатием, движением, положением.

К обеду ему было так больно, что он даже думать не мог о еде и двигался как робот, чтобы не шевелить лишний раз шеей и плечами.

После уроков у него была тренировка по бегу — последняя перед рождественскими каникулами. Он на автомате добрался до стадиона. Боб касался его бедра, и он оперся рукой о спину собаки, чтобы устоять на ногах.

Питер просиял от радости, завидев друга, Джастин кивнул, и его так прихватило, что пришлось придержаться за деревянный край навеса, чтобы не упасть. Он сосредоточился на том, чтобы распределить вес на обе ноги, стиснул зубы и слегка застонал от усилия.

«Мигрень», — подумал он. Вот на что, наверное, похожа мигрень. Он чуял запах зловонной черной крови, липкой и гадкой, скапливавшейся в мерзкие сгустки у него под кожей. Свет резал глаза. Когда он зажмурился, из-под век потекли слезы: мутные, темные, грязные. Найдется ли доктор, который просверлит дыры в его черепе, введет шунт и откачает мерзких существ, кормящихся его нутром (колючих черных летучих мышей, крылатых грифов с хриплыми голосами). Они кормились его мозгом, впиваясь жадными пастями в сладкое желтое желе.

— ЭЙ, КЕЙС! ТЫ ГЛУХОЙ ИЛИ ТУПОЙ? — Похоже, Тренер уже некоторое время его дозывается.

Джастин по инерции ступил на беговую дорожку. В целом он спокойно переносил боль: она, как правило, исчезала, если продолжать бежать, или по крайней мере забывалась из-за тысячи других знакомых болезненных ощущений. Может быть, и эта уйдет. Может быть, он оттолкнется от колодок, взлетит, спикирует, как сокол, и оставит ее позади. Боковым зрением (тонкий стилет ледяной стали прокрутился у него за глазом) он заметил, что Питер как-то странно на него поглядывает.

Он услышал вой Боба, ужасный, протяжный высокий звук, от которого у него застучали зубы.

И тут он скрючился, нагнул голову и решил, судя по взрыву в основании черепа, что его ударило молнией. Он упал на колени от удара, повалился на бок, сжав зубы, и задергал руками и ногами, силясь остаться в живых. Опустив глаза, он увидел, что его желудок вырван из живота огромным чудовищным когтем, который и теперь давил на кровоточащий выпавший орган, пока желчь не полилась у него изо рта.

«Сволочь, — подумал он. — Вот сволочь».

Даже Тренер оторопел:

— Вот это у тебя похмелье, Кейс! Что такое, переборщил вчера с сидром? — В его голосе звучали непривычные нотки испуга. — Принс, иди сюда и помоги ему встать. Потом поведаешь мне трагические подробности, может, пущу слезу-другую.

Но Питер уже был тут.

Остальная команда в гробовом молчании смотрела, как Питер присел у неудержимо трясущегося друга. Питер накрыл его своей курткой, утер рвоту с губ, глянул на обступившие их лица и тихо, но твердо скомандовал:

— Кто-нибудь, вызовите «скорую». — Он отчетливо произносил каждое слово, чтобы их смысл был предельно ясен. — И велите им поторопиться.

52

Считается, что не меньше двадцати пяти процентов подростков носят бактерию, вызывающую менингококковый менингит, не проявляя симптомов болезни. Из этих двадцати пяти процентов примерно у троих из ста тысяч разовьется полноценное воспаление мягкой оболочки, окружающей мозг. Наиболее верный способ заразиться — непосредственный обмен выделениями с больной особью.

Нужно небывалое везение, чтобы им заразиться.

Первые признаки достаточно распространенны, что затрудняет раннюю диагностику. Симптомы (жар, головная боль, тошнота, иногда также затекание шеи) легко спутать с простудой или гриппом. Но за несколько часов или дней заражение спинного мозга и жидкостей, окружающих мозг, начинает проявляться в ряде новых симптомов.

К этому моменту на ладонях, ступнях или груди может появиться сыпь, которая не бледнеет при нажатии. Также встречается повышенная чувствительность к свету. Потеря ориентации, рвота и высокая температура свидетельствуют о том, что начался процесс септицемии, или общего заражения крови.

К сожалению, на тот момент, когда любой хоть сколько-нибудь наблюдательный дурак сможет распознать эти симптомы, для пациента начинается обратный отсчет.

Санитары, прибывшие в течение десяти минут после падения Джастина, безошибочно распознали у него классические симптомы бактериального менингита, что означало угрозу поражения мозга и возможный летальный исход. Там же, на месте, они ввели ему в вену на руке иглу, поставили капельницу с ампициллином и хлорамфениколом и приготовились к перевозке в больницу.

Санитарам хватило одного взгляда на забрызганные рвотой руки и одежду Питера, чтобы и его забрать на лечение. Тренеру дали строгие указания составить список всех, кто был на тренировке, и представить его медицинскому следователю, который свяжется с ним в течение часа.

Заранее связавшись с реанимацией и доложив о состоянии Джастина, санитары подняли беспамятного мальчика с капельницей на складные носилки, перенесли их в кузов «скорой», захлопнули дверцы, включили сирену и уехали. Все происшествие от момента, когда Джастин упал, и до того, как «скорая» исчезла из виду, заняло меньше двадцати минут.

Команда, остолбенев, смотрела вслед «скорой». Если бы на беговую дорожку приземлилась летающая тарелка, взяла бы в заложники одного из них и улетела в открытый космос, их бы это не так поразило. Никто не знал, как реагировать. Даже у Тренера не было слов.

Питер позвонил своей матери из больницы, а та позвонила родителям Джастина. Через полчаса они все собрались в отделении реанимации.

Оторопевшие мальчики расходились со стадиона парами и поодиночке. Тренер стоял на месте и гораздо дольше, чем требовалось, смотрел, не отрывая глаз, на то место, где упал Джастин.

«Господи, — подумал он. — Наконец-то у команды появился шанс выиграть в чемпионате графства в следующем году, а парень падает замертво».

Юморок у этой ублюдочной судьбы еще тот.

53

На белых накрахмаленных простынях, в жару, под тканым хлопковым больничным одеялом, по капельнице на каждую руку, Джастин неподвижно лежал в темной карантинной палате, и у него не было ни сил, ни желания шевелиться.

Посещать его дозволялось только родителям. В специальной одежде и масках они по очереди молча сидели у его постели, читая газету или книгу, и иногда поднимали глаза, когда он дергался. Они встречали молчаливых медсестер и помощников, которые заходили каждые четверть часа проверить его давление и температуру, шепотом переговаривались с врачами, выслушивая объяснения и осторожные прогнозы с полными благодарности и надежды лицами.

Джастин блаженствовал, как зародыш, в околоплодных водах лекарств, приглушенного света и полной потери ориентации в пространстве. Моча выводилась из пузыря через катетер. Вставать не хотелось. Он не испытывал ни боли, ни голода, ни жажды, ни каких-либо физических желаний.

Он не знал, какой сегодня день, чем он болен, какая погода на улице, как зовут медсестер, где он находится, станет ему лучше или нет. Он и не хотел знать. В темноте и тишине он готов был уютно дрейфовать в лимбе во веки веков, аминь.

Ему только не нравилось, когда его просили что-то делать. Сожми мой палец, велел голос. Пошевели пальцами ног. Ты знаешь, как тебя зовут? Дэвид, это мама. Ты меня слышишь, милый? Вот так, умница, мы только перевернем тебя, чтобы… Он открыл глаза? Дэвид, ты можешь открыть глаза? Тут написано, его зовут Джастин. Какое имя он предпочитает? Джастин? Ты меня слышишь, Джастин? Можешь пошевелить рукой, Джастин? Или пальцем? Можешь моргнуть, пожалуйста, Дэвид, когда слышишь мой голос? Попробуй еще раз.

Пожалуйста, хватит заставлять меня что-то делать. Если бы вы перестали, я был бы наконец счастлив. Я не хочу выздоравливать. И не хочу, чтобы мне стало хуже. Я хочу, чтобы все было так же, чтобы я мягко дрейфовал на искусственном обеспечении, в темноте, в приятной спокойной тихой темноте.

Ничего страшного. Он все еще тут.

Еще как тут, думал Джастин. Я тут и тут и хочу остаться. Так что отвяжитесь и дайте мне быть тут. Дайте остаться тут на месяцы. Навсегда. Дайте мне отдыхать тут вечно.

А иногда, выплывая из себя и заплывая обратно, он думал, интересно, выживу ли я. И так ли обязательно выживать. Нельзя ли просто умереть и вечно пребывать в этом блаженстве.

И вот тут, на этой мысли, он услышал голос.

Не обращай на них внимания, Джастин Кейс. Чувствуешь, как приятно плыть по течению? Отпусти свое тело. Отпусти, Джастин Кейс, отпусти его.

Джастин обмер от радости при звуке этого тихого голоса. Он был властный, но мягкий, глубокий и вкрадчивый. Этот голос усыплял, заставлял снова почувствовать себя ребенком под защитой материнских объятий. Он нежно приподнял Джастина и опустил в теплое бирюзовое море, спокойное и ласковое, где от него ничего не требовалось, только лежать на воде.

Спи, Джастин Кейс, я буду думать за тебя.

Другие голоса, те, что он ненавидел, приставали со всякими просьбами. Сделай то, сожми это, можешь сесть / открыть глаза / пошевелить пальцами ног?

Не обращай на них внимания, теперь ты мой. Иди в мои объятия. Не противься счастью. Видишь, как нежно я тебя убаюкиваю? Ну, ну, Джастин Кейс. Перестань держаться.

Теперь все вокруг него засуетились как будто больше обычного. Он услышал торопливые шаги медсестер, кто-то позвал его родителей. Склонившийся над ним человек просил его отреагировать, запугивал, выкрикивал его имя. Изо всех оставшихся сил он завертел головой и всех их стряхнул.

Ему хотелось крикнуть: «Уходите. Оставьте меня!» Он не мог говорить, но попытался и издал булькающий звук. Он хотел прикрыть лицо рукой, но обнаружил, что забыл, как управлять своими конечностями. На мгновение наступила тишина. Затем мягкие ладони медсестер, укол в одной руке, а потом долгое время ничего, кроме глубокой-глубокой темноты и блаженной тишины, которой он так жаждал.

Когда чувства вернулись к нему в следующий раз, никакого голоса уже не было, и прекрасное умиротворяющее сияние исчезло. У него болело все тело, а сердце колотилось слишком быстро. Он беззвучно заплакал, и соленые слезы, не прекращаясь, закапали из уголков его глаз.

Не плачь, милый, я здесь.

54

Пока Джастин был в бессознательном состоянии (никто в больнице не употреблял слово «кома»), он редко оставался один. Родители дежурили у него по очереди, а когда они уходили, в карантине за ним ухаживала одна из медсестер. Питера обследовали и выписали; Доротея и Анна приходили с ним в больницу, но во избежание заражения к Джастину в палату их не пускали. Девочки повесили портреты Элиса в кабинете медсестер и приклеили открытки с пожеланиями выздоровления на матовое стекло в его палате. На открытках Анны, накарябанных в яростном горе, было написано «ВЫЗДОРАВЛИВАЙ СЕЙЧАС ЖЕ» большими черными косыми буквами.

Доротея понимала, что она чувствует. Сегодня она принесла свой рисунок: Джастин с Бобом и Элисом. Она изобразила его распростертым в космосе среди серебряных звезд, налепленных на черный обод неба. Справа, в траве, в профиль стоит Боб, прекрасно исполненный в светлых и темных серых тонах; темная бархатистая мудрость его глаз вышла особенно хорошо. Слева сидит Элис, почти размером с собаку. Доротее удалось передать уютную тяжесть его сонного тела и флегматичный взгляд, черный на белой шерсти. Это был удивительно точный портрет трех друзей.

Анна и Доротея заклеили открытками все стекло, докуда могли дотянуться. Им не нравилось смотреть, как Джастин лежит неподвижно, утыканный жутким количеством иголок и трубок.

— Это не Джастин, — настаивала Анна.

Доротея не спорила. Недвижимое тело было слишком уж спокойно, лишено нервного напряжения. «Можно ли испытывать тревогу, находясь без сознания», — думала она.

Родители Джастина посещали сына по очереди. Его мать оставалась столько, сколько позволял младший сын. Она выглядела ужасно.

— Я его забросила, — говорила она Питеру снова и снова, и ее лицо искажалось мукой. — Я не знала, как ему помочь.

Все время, пока она каялась, Чарли настойчиво дергал ее за рукав.

«Я хотел бы навестить брата, — сказал он. — Я хотел бы рассказать ему эту историю с моей точки зрения, которую он когда-то знал, но забыл. Я хотел бы ему сказать, чтобы он забыл большие страшные вопросы и сосредоточился на том, что ему подвластно, например, пить или не пить молоко, разглядывать книжку или нет. Жизнь проще, если делить ее на короткие отрезки, маленькие желания и нужды, которые можно удовлетворить прямо сейчас».

— Молока дать, — сказал он вслух.

Мать нашла в сумке бутылочку, и ребенок взял ее, улыбнувшись Питеру.

«Понимаешь?»

Питер кивнул.

Немного поразмыслив, Питер позвонил Агнес, и позже вечером она приехала в больницу.

— Как он? — спросила она ночную медсестру, и женщина покачала головой:

— Ваш друг не хочет просыпаться, милая. Никогда не видела, чтобы мальчик так упорно спал. Он спит и спит, и только все решат, что ему лучше, он снова засыпает. Думается мне, он не хочет просыпаться.

«Что ж, с него станется», — подумала Агнес, но тут же оборвала себя на этой нехорошей мысли.

Может, дело тут вовсе не в желании. Может быть, он не может проснуться, даже если хочет. Она тихонько постучала по стеклу в палате Джастина. Его мать как раз собиралась уходить, и на смену ей пришел отец. Он сидел у миниатюрного торшера и, сощурившись, читал в вечерней газете историю о некоем лондонском дизайнере, которого здесь, в Лутоне, во время грозы задавила машина, когда тот пытался спасти пальто (что?!). Отец Джастина поднял голову, устало улыбнулся и помахал. Агнес помахала в ответ, подумав, как забавно выглядит этот человек, вчитывающийся в маленький кружок освещенного печатного текста, в котором можно было разобрать лишь несколько слов за раз. Он действительно читает газету или просто коротает время?

Он не касался сына, это она заметила. Мать Джастина держала его за руку, извинялась шепотом, что-то обещала, призывая его отреагировать на ее присутствие, на его собственное присутствие. Пожалуйста, Дэвид. Агнес видела, как шевелятся ее губы. Пожалуйста, очнись.

Чем больше она за ним наблюдала, тем больше убеждалась в правоте медсестры. Ему проще там, где он сейчас. Бедный Джастин. Не может понять простую мысль, что эти люди и есть его судьба. Все они: Питер, Доротея и Анна, его родители и брат, доктора и медсестры. Даже Тренер и команда, учителя и одноклассники. От них не убежать, точно так же, как и от себя. Разве что он решит не просыпаться. Тогда уж судьба посмеется последней.

— Джастин? — Она прислонилась к самому стеклу и прошептала: — Не облажайся.

Она в тебя даже не влюблена, сама говорила.

Заткнись.

Но ведь это правда, скажешь, нет? Она очень ясно выразилась.

За-мол-чи.

Сам-то как думаешь, сколько времени им понадобится, чтобы оклематься, когда ты умрешь?

В каком смысле «когда»?

Прошу прощения?

Что значит «когда ты умрешь»?

Ты, разумеется, понимаешь, что это только вопрос времени? Тебе почти конец, Джастин Кейс.

При звуке этого спокойного голоса, с такой уверенностью говорящего о его смерти, Джастин внезапно почувствовал омерзение. Его глаза дрогнули и открылись, но отец заснул, а Агнес отвернулась от окна.

Он снова их закрыл.

55

Решено было перевести его в Лондон.

Так постановило руководство лутонской больницы: никому неохота остаться с таким подарочком на руках, когда песенка пациента спета. Ни одна больница не хочет фигурировать в передовице, гласящей, что подросток умер от менингита на ее койке.

К тому же они не знали, что с ним делать, пока он жив.

Обнаруженный у Джастина тип инфекции определили и излечили; теперь к нему пускали посетителей. По всем медицинским показателям он должен был проснуться много часов, если не дней назад. Мозговая деятельность была в норме. Врачи спорили о его заболевании на консилиумах. Возможно, они что-то упустили, но череда анализов ничего не показала. Было разумнее отправить его в Лондон и дать столичным врачам решить эту загадку. Пусть умрет на их территории.

Как будто со дна глубокого темного колодца Джастин чувствовал, как его подняли и перенесли в «скорую». Ему понравилось плавное покачивание машины, медленное движение по шоссе. Когда подъехали к Лондону, он ощутил, как бурлящий жизнью город принял его в свои объятия. Его радостный гул обрушился на «скорую» как ураган.

Больница звучала иначе: приглушенные голоса, стук каталок, звон колокольчиков — все эти звуки сливались в спокойное тихое журчание, приятное, как звук воды, бегущей по камушкам.

Лишь изредка его беспокоили голоса. Хуже всех была мать, вечно требующая от него ответа. Это почему-то было ей очень важно. Почему она не оставит его в покое? Разве она не видит, как ему хорошо? Нет, он не выйдет поиграть.

Джастин.

Снова этот голос. Голове было больно слушать, и он опять соскользнул в теплое течение бирюзового моря.

Джастин?

Уходи.

Я смотрю, ты сегодня поживее. Что скажешь насчет особого предложения? Только один день: пушистые облачка, жемчужные врата, девы в хитонах, тихая музыка, вечное блаженство.

ЛЯЛЯЛЯЛЯ. Ничего не слышу.

Ты меня не одурачишь. Я слышу твои мысли.

Кто ты?

Уже лучше.

Я задал вопрос.

Ты знаешь, кто я. Я источник всех твоих горестей и радостей, твой хореограф, твой церемониймейстер. Я толкала тебя к краю пропасти и уводила от нее, но теперь, боюсь, у меня больше не осталось для тебя развлечений. Пора кончать эту историю.

Я не хочу кончаться, и я не история.

Что плохого в хорошеньком завершении? Тебе наверняка понравится конец.

Под концом, я так понимаю, ты подразумеваешь смерть.

Тебе разве не любопытно?

Нет.

Может, тебе тут слишком нравится?

Бывало и похуже.

Это точно.

И чья это вина?

Вот это интересный вопрос, действительно, чья же?

Дай-ка угадаю.

Я пишу крупными мазками, Джастин. Прописывать детали по твоей части.

Крупными мазками, говоришь? Типа обрушить самолет на тот пятачок, где я должен был стоять?

Да. На мой взгляд, ты тогда ловко выкрутился.

Ах, неужели? Выходит, я ловкач, так? Ловко же я влип.

Shit happens, как говорят в Америке. А как же все добро, что я тебе сделала?

Например?

Например, Питер и Доротея. Как бы ты без них жил?

Так это твоя заслуга?

В некотором роде. Скажем так, некоторые отношения не сложились бы, не попади ты в сложное положение.

Отличная сделка. И как только я смогу тебя отблагодарить?

А что насчет Агнес?

Что насчет нее?

Она неплохо справилась с твоим обрядом инициации.

Неплохо для кого? Это был полный провал.

Ясно. Значит, все хорошее — твоих рук дело, все плохое — моих?

Похоже на то.

Кажется, ты меня совсем не понимаешь.

Повторюсь: похоже на то. Я пошел спать.

Ты и так спишь. Но пока ты не ушел, мне нужна твоя подпись на этом простеньком документе. Ровным счетом никакого риска, никакой платы вперед, и если тебя хоть что-то не устроит…

Да, что тогда?

Поверь, тебя все устроит.

Джастин?

Сладких снов.

56

В сочельник у Джастина в палате было людно. Все надеялись, что бурная деятельность может побудить его вернуться в сознание. Питер и Доротея прибыли на поезде днем и за десять минут дошли от вокзала до больницы по грязным серым улицам. Кругом суетились хмурые люди, пытавшиеся в последние часы до закрытия магазинов купить подарки и проклинавшие рождественскую традицию.

В больнице Питеру как нельзя кстати пригодилось умение оставаться незаметным. Он тихо проскальзывал к другу и сидел у него, пока остальные отлучались домой, обедали или просто уставали и шли побродить. Иногда он брал с собой книгу. Иногда просто сидел, уставившись в пространство, и размышлял или тихо говорил с Джастином или с самим собой.

Он не понимал, куда делся Боб, и искал его каждый вечер, когда возвращался домой. Доротея тоже его не видела.

— Твой пес опять пропал, Джастин. Я не хочу, чтобы ты беспокоился, я не затем тебе это говорю. Просто сдается мне, что ему необходимо твое существование. Ему нужно, чтобы ты был в сознании, вот что. — Питер помолчал. — Видел бы ты, как тебя Доротея нарисовала. Вместе с Бобом и Элисом — вылитое святое семейство. Очень красиво получилось.

Чуть позже он прошептал другу:

— Постарайся не забыть, что я говорил про лженауку, Джастин. Постарайся быть осторожнее.

Пришла Доротея с двумя чашками чая из общей кухни. Она протянула одну Питеру и с серым от горя лицом села рядом.

— Выглядит точно так же, — сказала она.

Питер кивнул:

— Может, он все обдумывает.

— Что все?

— Кто знает? Жизнь и смерть, наверное. Себя.

— Здесь не место для раздумий. Если он еще тут поваляется с таким видом, его увезут в морг. Так ему и надо.

Питер взглянул на сестру: в глазах ярость, губы горестно изогнулись.

— Я знаю, — сказал он.

Он поднялся и вышел, оставив ее в палате, пока он звонит матери. Доротея сидела, выпрямив спину, на краешке стула у постели Джастина. Ей не нравилось на него смотреть. Ей не нравилось его бескровное лицо, его ослабший рот. Она попыталась вызвать в себе подобающее сочувствие и сострадание, но чем дольше она там сидела, тем злее становилась.

— Джастин? — Она грубо толкнула его в плечо. — Для разнообразия хватит думать о себе. Ответ не в твоей в голове, а тут, у нас.

Доротея?

Она замолчала.

Доротея?

— Что мне, по-твоему, делать? Не буду я сидеть тут вся такая сюси-пуси и уговаривать тебя восстать из мертвых. Это пошло и трусливо. Ты выше этого, по крайней мере, я так думала.

Пожалуйста, не уходи.

— Ты даже не думаешь о всех нас, о наших чувствах. Ты нам нужен живым, своей собаке ты нужен живым, у тебя есть брат. Твоя семья убита горем, и виноват в этом только ты. — Доротея насупилась, когда в палату зашли доктор с группой ординаторов, совершавших обход.

Она собралась было уходить, но вдруг наклонилась к нему и злобно прошипела:

— Так хочешь быть мертвым, вот и подыхай, гад такой. Только на мои слезы на похоронах не рассчитывай.

Она развернулась и вылетела из палаты.

57

Семья Джастина отмечала Рождество в номере отеля неподалеку от больницы. Недолгий праздник сопровождался второпях купленной искусственной елкой и коробкой подарков, привезенной из Лутона. Чарли разворачивал каждый аккуратно и неторопливо, а большой бесформенный сверток в бумаге с оленями приберегал на самый конец.

В больничном буфете подготовили праздничное меню: индейка или окорок на выбор, соус клюквенный или хлебный, брюссельская капуста или горошек, начинка из каштанов или шалфея и рождественский пудинг с коньячным маслом или сливками. Вдоль увешанной мишурой стены толкали подносы родственники и пациенты, ординаторы, медсестры, уборщики и врачи, которые еще не дослужились до права на праздничный отпуск.

Чарли привлекал повышенное внимание, отчасти потому что он был единственным ребенком в буфете, а отчасти из-за огромной плюшевой собаки, которую он крепко сжимал в объятиях. Родители пустили его курсировать от столика к столику, зная наверняка, что в конце концов кто-нибудь приведет им его обратно. Он воспользовался своей свободой, собрал все ласковые слова и угощения в зале буфета, затем отправился исследовать кухню, туалеты, шкафчики и, наконец, палаты, где он благородно принимал шоколадки у скучающих пациентов или бабушек и дедушек других детей, и многие были рады отпраздновать Рождество, закармливая его конфетами и ведя с ним односторонние разговоры.

Наевшись, мальчик заковылял по коридору в поисках брата. Ему не разрешали видеться с ним наедине, но сегодня он был настроен решительно. Он хотел поблагодарить брата за прекрасную борзую и еще сказать кое-что важное.

Он не сразу нашел дорогу в лабиринте коридоров, но наконец увидел что-то знакомое, потом еще и еще. Он пустился скорее, на бегу покачиваясь из стороны в сторону.

Наконец он увидел своего неподвижного брата и подумал, что, хоть он и слишком мал, чтобы разбираться в менингите и комах, у него есть кое-какие мысли насчет того, что происходит.

— Он просто спит, — говорила его мать. — Пошел баиньки.

Но ребенок подумал, никто не спит в Рождество. Он долго смотрел, а потом прижался липкими губами к лицу Джастина. Так он стоял некоторое время, и сопел теплым детским дыханием в ухо брату, и вдыхал в него мысли, которые медленно, но верно формировались у него в голове последнюю неделю.

«Мне нравится в Лондоне, — прошептал он, — мне нравятся большие красные автобусы, и пружинистая кровать в отеле, и большое окно, из которого можно смотреть, но мне не нравится больница, потому что все тут либо болеют, либо грустят, а меньше всего мне нравится, что ты лежишь тут как мертвый».

Джастин дернул ногой.

«Прости, что все это заварил, когда пытался полететь. Я бы все исправил, если бы мог, но не могу. Так что, пожалуйста, посмотри на все это с моей точки зрения: если ты умрешь, у меня будет мертвый брат и я буду страдать вместо тебя».

Джастин вспомнил своего брата тем теплым летним днем, когда он стоял на подоконнике, держа в раскинутых руках их будущее, легкое и переменчивое, как воздух.

«Конечно, — подумал он, — я часть его судьбы точно так же, как он — часть моей. Я не смотрел на это с его точки зрения. Или с точки зрения Вселенной. Вселенная — это игровое поле, где миллиарды причин и следствий, как миллиарды фишек домино, толкают друг друга, запуская триллионы действий каждую секунду. В Африке бабочка махнула крылышками, а в Лутоне мой брат решил, что умеет летать».

Ребенок кивнул. «Тебе на голову может свалиться пианино, — сказал он, — а может и не свалиться. И тебе никак не узнать заранее. Может случиться и что-то хорошее».

Он положил свою теплую ладонь на холодную безжизненную руку брата. «Я пойду, — сказал Чарли, — меня скоро хватятся. Но я тебе оставлю мою собаку для компании».

Это твоя собака.

«Я знаю, но пусть пока она побудет у тебя».

«Увидимся позже», — пробормотал малыш, прижав губы к уху брата, прежде чем уйти.

— Да, — ответил Джастин, слабо, но отчетливо. И тогда с огромным усилием он открыл глаза и встретился взглядом с бездонными черными глазами собаки, подаренной брату на Рождество, бархатистыми мудрыми глазами, медленно моргнувшими ему в ответ.

58

Теперь, когда все кончено, мне даже немного грустно. Мне понравилась наша игра. Она всегда удается.

Кроме, конечно, тех случаев, когда не удается.

Но и это бывает интересно.

59

Так чем же все закончилось?

Вот что мы знаем: Джастин и Агнес жили долго и счастливо. И долго и несчастливо тоже жили. Иногда одновременно. И не обязательно вместе. И так до конца времен.

Когда бы этот конец ни наступил.

Между тем Чарли научился летать. Доротея влюбилась. Питер открыл новую звезду. И очень много всего произошло с Джастином. Сотни миллионов заурядных, неожиданных, а порой и удивительных вещей.

Такова была его судьба.

60

Вид отсюда отличный. Смотрю вниз и вижу весь мир, все.

Например, вижу тебя.

Примечания

1

Джастин Кейс по-английски слышится как «джаст ин кейс» (just in case), что значит «на всякий случай» или «если вдруг». (Здесь и далее примеч. перев.)

(обратно)

2

Привет (исп.).

(обратно)

3

Мег Розофф отсылает читателя к известной англоязычной шутке про дислексика-агностика, страдающего бессонницей, который провел всю ночь, размышляя о том, существует ли Боб (wandering if there was a dog — вместо god). К этой же шутке отсылает и название другого произведения Розофф, «Боба нет» (М.: Белая ворона, 2018).

(обратно)

4

Хокинг, Стивен Уильям (1942–2018) — английский ученый, физик, космолог.

(обратно)

5

Слова из известной в Англии и США сказки о пряничном человечке, близкой по сюжету к русскому «Колобку». Герой убегает от старика со старухой и от всех, кто хотел съесть его по дороге, но в конце концов попадает в пасть к лисе.

(обратно)

6

Пигмалион — в греческой мифологии скульптор, создавший из слоновой кости прекрасную статую девушки — Галатею и влюбившийся в нее. Франкенштейн — герой романа Мэри Шелли, ученый, который в результате эксперимента создал искусственного человека-монстра.

(обратно)

7

Стандартный прием спасения человека от удушья в случае попадания в горло инородного предмета. Назван в честь американского врача Генри Геймлиха.

(обратно)

8

Строчка из стихотворения Т.С. Элиота «Полые люди». Пер. В. Топорова.

(обратно)

9

MasterChef — кулинарная телепередача, участники которой соревнуются в приготовлении обедов из трех блюд за два часа.

(обратно)

10

Мармайт — популярная в Англии пряная пищевая паста коричневого цвета, приготовленная из дрожжевого экстракта с добавлением трав и специй.

(обратно)

11

По-английски кролика зовут Alice — как героиню книги Льюиса Кэрролла «Алиса в Стране чудес».

(обратно)

12

Бичи-Хед — знаменитая отвесная меловая скала на южном побережье Англии.

(обратно)

13

Розеттский камень — каменная плита с надписями на трех языках, найденная археологами в Египте близ города Розетта. Именно благодаря этому камню впервые удалось расшифровать древнеегипетские иероглифы.

(обратно)

Флибуста

Джастин Кейс (fb2)