Work Text:
Ноябрь выдался холодным. Ветер бил хлыстом по щекам, драл волосы и сносил шляпу с головы через каждый проулок. Отвратительно. Спустя всего три поворота и узкий проход между домами Чуя снял шляпу и попытался зачесать волосы назад, чтобы те перестали лезть в глаза.
Но после второго порыва он позволил прядям царапать лицо, будто лесками. Плевать.
Плечи устало осунулись и брёл он значительно медленней, чем мог бы. Если кто–то из мафии увидел бы его, то подумал, что он как минимум ранен, как максимум при смерти, потому что видеть главу Исполкома в вечернее время блуждающим между спальными домами казалось вещью весьма несоответствующей образу Накахары Чуи.
Чуя и сам бы в себе усомнился, если бы на это хватало хоть каких-то дополнительных сил, которые бы направились на мыслительный поток, а не поддержание его тела в относительно вертикальном положении. Если он отвлечётся, то сможет добавить властям новую мороку, потому что он снимет своим носом нахер весь асфальт. Ему нужно было сохранять концентрацию.
Чуя остановился. Огляделся по сторонам, слыша, как позвонки затёкшей шеи хрустели, как лопающиеся шоколадные шарики в йогурте. Тротуар и узкая односторонняя дорога, три фонаря в досягаемости зрения, под одним из которых расположилась телефонная будка. Было тихо, Чуя снова прислушался — только собственные тяжёлые и еле слышимые потуги циркулировать кислород. Он шагнул на дорогу, остановился и опять повертел головой.
Со стороны могло показаться, что он ждёт, когда какая-нибудь машина выскочит из-за угла и придавит его в асфальт, который он грозился снять. Конечно же никто не выскочит в такое время, особенно в близи порта.
Испустив раздражённый вздох, Чуя открыл дверь будки, шагнул в неё и замер. Свет здесь был отстойный: жёлтый, тусклый, Чуя сказал бы, что блевотный, будто у города не нашлось нормальных ламп и они вставили экономки лишь бы работало для всяких торчков, что ошивались здесь, как крысы — осторожно, с опаской и обезумевшими красными глазами. Чуя осмотрел трубку и таксофон, пробегая рассеянным взглядом по цифрам и гравировке с ценником за услугу.
Он вернул шляпу на голову и похлопал себя по бокам. Ощупал задние карманы, заглянул во внутренний карман под плащом и достал наконец несколько монет. Он нахмурился, когда внимание привлекли испорченные перчатки: на их чёрной, тёплой по сезону ткани считывалась кровь и почти не была заметна, если бы только она не расползалась к оголённой части запястья разводами, тошнотворно напоминающими Порчу. Чуя теранул большим пальцем грязное пятно, которое покрылось плотной коркой, и поджал губы, темнея лицом. Дерьмо, боги, какое же это дерьмо.
Он не с первого раза попал в щель для монет, но когда всё же смог, то отряхнул руку и сжал пальцы несколько раз в кулак, чтобы сбросить зудящую пульсацию. Отвратительное дерьмо.
Чуя взял трубку, поднёс к уху, вслушиваясь в гудки. Он, позволив себе облокотиться плечом о стену рядом с аппаратом, — шляпа съехала вбок, — приложился виском к холодеющему стеклу. Было приятно и немного снимало гул в голове, что обручем стягивал и не давал и шанса пошевелится без того, чтобы не кривить рожу в гримасе, будто Мотоджиро снова ему подложил лимонный джем в суп. Чёртов лимонный шизик.
— Алло?
Чуя стиснул покрепче трубку и сжал челюсть. Он за сегодня её уже насжимал так, что десны грозились после очередного такого зажима отпустить зубы к чёрту и не переживать, что их хозяин станет уродом.
— Алло, — повторилось в трубке настойчиво медленно.
Чуя посмотрел перед собой — на стеклянную дверь с решётками, не слишком какую-то интересную, в городе таких будок были сотни, не самая исключительная, чтобы так бесстыдно залипать на неё и игнорировать собеседника на той стороне.
— Говорите или положите трубку.
Чуя разжал челюсть и тихо выдохнул, прикрывая глаза и опуская подбородок вниз. Холод стекла уже не казался расслабляющим, поверхность грелась так же быстро, как вся кожа Чуи была раскалена до предела. Он чувствовал, как пылало его обветренное лицо и как саднило всё тело.
— О, — на том конце раздался гулкий звук, больше похожий на уханье совы. Чуя дёрнул уголком губ за ассоциацию, но на полноценную усмешку у него не хватило ни сил, ни искусанных губ, которые могли лопнуть от всего сразу, чтобы наконец притопить Чую в его собственной крови.
Боже, он думает о причинах своей смерти так, будто был суицидником.
— Ты где? — Собственно, он отчасти таким и был, если стоял посреди порта в будке, как обкуренный какой-то шмалью и звонил тому, кому обычно никогда на трезвую и не думал. Нет, думал, но руку себе рубить за это он хотел пиздецки, чем топтать гордость. Ему и так её размазывали тонким слоем по кирпичам на регулярной основе, так какого чёрта он делает?
— Таксофон в порту.
— Ты ранен?
— Нет.
— Жди.
Гудки казались чем-то похожим на то, как его пульс уходил из вен и утекал вместе с той кровью, в которой он сегодня весь искупался. Как чёртов воробей в луже, чтоб его.
Иногда на практике двух недо-напарников, которыми они с Дазаем уже вроде и не были, но какого-то чёрта на миссиях встречались чуть ли не как в былые мафиозные времена, происходили дни, когда слов между ними становилось катастрофически — для окружающих — мало. Иногда Чуя думал о том, что эти дни он ненавидит всей душой, измазанной тёмной печалью. Иногда — чаще — он разбирал их по крупицам и находил в них то, что приводило его в ужас и желание если не сбежать на край света, то хотя бы встряхнуть кого-нибудь конкретного так, чтобы у того что-нибудь щёлкнуло и спросить, что за фигня то была.
Машина такси появилась так быстро, что Чуя невольно дёрнул головой и прищурился от резкого света фар. Он увидел тёмную фигуру, что выскочила с заднего сидения и шустро шагала к нему.
Дверь была открыта, поэтому, когда Дазай стал в проходе, Чуя запоздало понял, как по–идиотски выглядел: с зажатой трубкой, которую даже не удосужился хотя бы от лица убрать, со шляпой, хер пойми как ещё удерживающейся на голове, и весь в каком-то откровенном дерьме, потому что иначе нельзя было назвать его перепачканную грязью и кровью рожу, — которая ещё, наверное, перекошена замаханостью, — а одежду так и вовсе теперь спалить мало будет.
— Хреново выглядишь, — прокомментировал Дазай без какой-либо едкости — констатация увиденного. Он заглянул в глаза и кивнул: — Плохой день?
— Уёбищный просто.
Взгляд Дазая был каким-то странным, а Чуя в очередной раз напомнил себе, почему терпеть не мог… вот это. Всё вот такое. Всё слишком открытое, когда он ощущал себя голым и не мог никак скрыть ни одной вшивой мысли подальше от тёмного взгляда.
Дазай шагнул в сторону, чтобы освободить проход. Чуя повесил трубку, посмотрел под ноги и медленно перешагнул порожек, чтобы в край не опозориться. Всё шло как-то не так. «Почему» — Чуя крутил это слово по часовой стрелке так, что его, он чувствовал, скоро укачает и вырвет на этой карусели.
Дазай придержал за локоть и развернул к себе, чтобы ещё раз посмотреть на внешний вид. Он сомнительно прищурился и выдержано спросил:
— Точно нет повреждений? Ты же знаешь, у нас в а…
Чуя его перебил:
— Нет, у меня нет ничего. Не у меня.
Дазай закрыл рот, поджал губы и кивнул.
— Поехали.
Чуя повернул голову в сторону светящихся фар такси. Оно не уехало, а Чуя даже не понял этого. Он проклял себя за то, как легко мог сбиться из реальности, стоит Дазаю загородить её собой. Хуйня вся эта идея была, Чуя, зря ты опять.
Он затормозил у дверей машины и цыкнул на вопросительно вытянувшего брови Дазая. Чуя собрал силы в кулак, отошёл подальше и раскинул руки, демонстрируя себя ещё раз.
На лице Дазая появилось понимание. Спасибо, господи.
— О, — моргнул он со звуком совы.
Среагировал он шустро: сразу дёрнул с плеч свою бежевую дрянь, в которую всё время мотался, как в бинты — благо ещё на поясе не повесился — и выразительно расправил полы, показывая подкладку и решение проблемы.
Чуя помедлил, чуть нахмурился и со скрипом эмали на зубах снял в себя свою тёмную тряпку, которая теперь годилась только землю удобрять. Ну, или асфальт — зависит от того, где он выбросит валяться.
Уже в машине он посмотрел на рукава тренча и запоздало понял, что кровь впиталась не так хорошо, чтобы перчатки — да и вообще весь он — не марали светлую ткань.
Он развернул голову к Дазаю.
— Пришли мне завтра чек за химчистку.
— Обязательно, ещё накину сверху компенсацию за прерванный сон.
Чуя впервые осмотрел всего Дазая. Волосы у того всегда торчали в разные стороны, — похер спал он сутки или лазил по стройке в поисках арматуры, — бинты на шее и правда сбились, Чуя прикинул, что несколько из них вполне могли скрутиться в жгут и давить на глотку. Спать с бинтами, Чуя фыркнул в мыслях, этот ублюдок пытается убиться даже во сне. Обычная гигантская футболка и домашние шорты заставили Чую задаться вопросом, почему он раньше не заметил, что этот придурь вышел на улицу можно сказать нагишом.
— Ты от пневмонии захотел умереть? — кисло спросил Чуя, зарывая продрогшие пальцы посильнее в меховые перчатки. Плащ на плечах не грел совсем, и Чуя понял, что даже оставь Дазай на себе свою бежевую фигню — пневмония не самое страшное. Грёбаная шмотка была абсолютно бесполезной.
Дазай легко пожал плечами.
— Не очень эстетично, если только Чиби не заболеет вместе со мной, хотя и тогда будет ужасно видеть твою отёчную физиономию. Фе.
Дазай показательно съёжился, а Чуя закатил глаза и отвернулся к окну. Он осоловело моргнул, когда по стеклу покатилась пара капель. Если бы окно было открыто, они бы попали на нос. Чуя посмотрел вперёд: водитель включил дворники, а лобовое стекло стремительно застилала какая-то просто из неоткуда взявшаяся стена дождя. Вот чёрт.
Он посмотрел на дорогу, уловил знакомые здания и совсем тихо выдохнул. Чёрт, ну да, куда же они ещё могли ехать. Чуя, собственный голос рассудка скрежетал в висках, ты совсем растратил с пулями остатки мозгов.
Машина теранулась шинами по асфальту, хлюпнула по лужам и остановилась. Дазай поблагодарил водителя и вышел первым. Дождь тут же накрыл его, сразу влепил его футболку в плечи и стал оседать шапкой на волосах. Чуя поспешил следом.
Шляпа держалась неуверенно на голове, но она всяко лучше защищала от ливня, чем совершенно ничем не прикрытого Дазая. Чуя бы почувствовал себя виноватым, что отжал даже плащ, но как-то не до этого было. Он с горем пополам вспомнил код от подъезда, чтобы наконец попасть внутрь.
Дазай следовал молча, раздражал этим до ужаса, хотя если бы он трепался, то Чуя ни за что не позвонил бы ему, поэтому чего Чуя бесился он и сам понять не мог. Просто зудело под кожей что-то и всё. Они и в лифте выглядели откровенно хуёво: в зеркале за их спинами отображались два полных придурка, где один успел насквозь промокнуть за три минуты и стоял худойсочной псиной с водопадом на волосах, а второй походил на дворнягу ещё больше со своей многослойностью подратых тканей, красными разводами на щеках, такими тяжёлыми веками, что Чуя поразился, как вообще что-то видел в тех щелях, которые отражались в зеркале.
Лифт остановился, Дазай первый шагнул. Он крутил на пальце связку ключей и вдумчиво щурился, пытаясь найти замочную скважину. Чуя свёл брови и ощупал карман пиджака — пусто. Ну конечно же, а как иначе, блядь.
Щёлкнул замком, дёрнул ручку и приглашающе вытянул ладонь, пропуская в квартиру Чуи так, будто делал одолжение.
Чуя глупо замер в коридоре, рассеяно смотря под ноги на обувь, заляпанную и почти увязшую во всякой мерзопакостной грязи из мозговых веществ, крошек костей, строительных ошмётков и всего по списку, что обычно можно было встретить там, где обвалилось здание в разгар ноябрьской слякоти.
Зажегся тусклый ночник на тумбе.
Дазай виртуозно подцепил шляпу и легко скинул её на тумбочку. Чуя посмотрел, как та сделала сальто, а затем глухо стукнулась о поверхность. Плащ Чуя сам сбросил, тряхнув скулящими плечами и чувствуя брызги, которые, наверное, разлетелись во все стороны. Завтра придётся убирать здесь.
Разулся, наступая на пятки поочерёдно, и прошёл в глубь квартиры. Опять застыл, прикрывая глаза. Здесь было тихо, но в ушах по-прежнему стоял треск дробящихся костей, канонада автоматов и гул истошно орущих. Темно, в квартире было достаточно темно, но когда Чуя закрывал глаза, на веках взрывались те картинки, которые он пытался вытрясти из головы, но, наверное, теперь это ещё одна татуировка на хитросплетениях мозга из сотен многих похожих. В этот раз она отличилась на славу. Чтоб её.
На макушку упал чужой подбородок, сзади к нему прижались, а длиннющие руки вытянулись на плечах, укладывая локти. Спину даже через пиджак, жилет, рубашку, майку холодила сырая одежда, а в нос тут же ударил разряженный грозовой запах. Он смешался с пороховой гарью, стал каким-то кристаллизованным и будто впитывал в себя шлак, чтобы отодрать со стенок лёгких ту дрянь, которой надышался Чуя.
— Я в дерьме, а ты лезешь ко мне, — пробормотал Чуя. — Отстань, ты как жаба.
Дазай мыкнул и ещё удобней растянул руки.
— А ты как палёная утка, но ничего же.
Чуя хмыкнул и снова закрыл глаза, выравнивая дыхание в ритм. Уши то и дело подбрасывали фантомные звуки боя, хотя прошло уже больше трёх часов с того момента. Ситуация не должна была стать критической, так какого чёрта там произошло? Чуя дёрнулся, будто впал в какой-то глубокий транс и снова оказался в том месте. Он ударил макушкой Дазая, сам переполошился и сумбурно сделал пару неловких шагов вперёд.
Чуя нахмурился и поджал губы до ломаной тонкой линии зигзага. Паршиво, господи–боже, как же паршиво это было.
Дазай смотрел пронизывающе, Чуя почувствовал ком в горле от того, как тот вышкрябывал ложечкой всё внутри вот этим своим испытующим, совсем нечитаемым взглядом. Делал он это мастерски — годы тренировок, годы похереных нервов Чуи и вот теперь он был для Дазая самой легко читаемо книгой, которой не был даже справочник по самоубийствам ублюдка.
— Сколько? — Дазай спрашивал так, будто приказывал ответить незамедлительно.
Чуя сглотнул и отвёл взгляд за плечо того. Посмотрел разом застекленевшими глазами и повёл плечом. Губы будто склеились, а разлепить их — разорвать рот к чертям собачьим.
Он разорвал губы в клочья.
— Восемьдесят.
Брови Дазая взлетели вверх с каким-то комичным удивлением. Будь Чуя более живым, то поржал бы над этой рожей. Ржать не хотелось, хотелось только проблеваться.
Дазай ничего не сказал, только отошёл левее и щёлкнул выключателем — в ванной зажегся свет.
— Заходи.
Чуя, почти не отрывая пяток, зашёл в ванную. Дазай ушёл куда-то в комнату, вернулся тогда, когда Чуя всё же взял себя в руки, стал расстёгивать жилет. Получалось неплохо, он сам скинул жакет и жилет на пол и подбуцнул их к корзине. Рубашка оказалась чернее, чем он предполагал: её свежая белизна осталась только на животе, там, где относительно не попадала грязь, такая абсурдно белая и серая, вся пропотевшая и отвратительно царапающая кожу.
Дазай настраивал душ. Сидел на бортике ванны и следил то за движениями Чуи, то за водой, подкручивая время от времени вентили.
Раздевшись догола, Чуя прислонился поясницей к раковине и откинул голову. Какого чёрта, спрашивал он себя каждый вот такой вот раз. Это было до дикого абсурдно и так неправдоподобно, но это была реальность, в которой варился — как в котле — Чуя. Он прижал щеку к плечу и посмотрел на стопку вещей, которые Дазай притащил из комнаты. Ёб твою мать, у Чуи были сменные вещи, зубная щётка, короб свежих бинтов, пара тонн анальгетиков и всё это вот ради вот этого чмошника, думающего, что квартира Чуи автоматом присуждалась и его бинтованной заднице.
Честно — вина Арахабаки, у Чуи то ли нафиг отбились мозги за годы в мафии, то ли познание жизни стало таким, что на всё можно было класть большой и толстый, но каждый раз, когда он залазил в ванную или кувыркал в неё тушку Дазая, его не бил клокот негодования. Было как-то похер. До первой устаканившейся мысли.
Дазай стянул с себя свои тряпки, кинул их в ту же гору палёных и залез следом. Кожа у него и правда жабья — ледяная, слизкая и такая, от которой можно было подхватить вечный тремор. Как труп ходячий.
— Блядь, какого чёрта ты шляешься по улице голый? — Чуя поелозил спиной на чужой груди и попытался зарыть шею в кипяток.
— Извините, в следующий раз обязательно буду собираться два часа, — хмыкнул Дазай и положил локоть на бортик.
В следующий раз. Господи, блядь, Чуя прикрыл глаза и выдохнул. Конечно будет следующий раз, ещё и ещё, пока одного из них однажды окончательно не пристрелят или не подорвут. Очередной раз, когда Чуя будет сидеть у окна, курить и пытаться впихнуть в лёгкие хоть что-то ещё помимо распирающей усталости и полной выпотрошенности.
У Чуи ванная большая, одна и потому лишенная всякого выпендрёжа. В ней нет ничего, что может быть перекинуто, разбито и раскромсано. Тут только самые важные и амортизированные вещи. Прибитые намертво смеситель и вентили так, чтобы даже в самой прибашеной горячке не выдрать их вместе с бетоном и кафелем. Здесь на полу огромная аптечка, конструктору которой позавидовал бы всякий визажист. Пропитана ванная всё время чем-то больничным, чем-то ужасно металлическим и чем-то приторным.
Чуя крутанул вентиль и из крана полился дымящимся потоком кипяток.
— Хочешь сварить нас заживо? Некрасивый способ. — Дазай подцепил одну относительно не слипшуюся прядь волос и намотал на палец.
Чуя закатил глаза и стукнул макушкой по груди.
— Твой суповой набор попробуй свари ещё.
Дазай что-то промычал, и это отдалось вибрацией на лопатки. Шум воды и специально потушенные дополнительные светодиоды создавали видимость, что за пределами этой комнаты ничего сверх хуёвого не произошло. Мирно, интимно, тихо. Но конечно же произошло, это не убрать ничем, даже хлоркой.
У этого ритуала не было никаких предысторий, более того — Чуя вообще не понимал, как это дерьмо стало постоянным. Периодичность их с Дазаем пребывания в одной ванной поражала своей закономерностью. Чуя постоянно оборачивался на себя прошлого и искал, где и в какой момент он наебнулся с рельс по маршруту «не моё, не ебёт».
Его, всё вот это его. И его ебёт.
Ебёт сидеть в молчании часами, курить локомотивом, бить по своей нервной системе такими размахами, что после всего он сидит и пялит в стену, думая, что где-то он здорово лажанул. Лажанул. Когда влетел в пятнадцатилетнего сопляка с раздутым эго и манией своей особенности гениальных мозгов. Нужно было его ещё там прикопать в кирпичах дряхлых домов Сурибачи.
Не прикопал — теперь роет сам себе могилу. Получается очень продуктивно, если что.
Ноги подрагивали, когда Чуя вылез из ванной и потоптался на шершавом полу — специальное покрытие, чтобы хоть где-то не грохнуться. Свинец в крови достигал какой-то катастрофической метки, всё гудело и кипело, будто он взаправду сидел в котле у чертей. Фактически с чёртом он связался ещё в пятнадцать.
Сидя на кухне у окна, подобрав одну ногу к себе, Чуя реально делал глубокую затяжку. В отличие от прошлых таких же путающихся клубов, дым давил на грудь так надсадно, что становилось тошно и голова грозилась расколоться надвое.
Может, раздробись она, как грецкий орех, Чуя смог бы посмотреть, какие извилины в нём шевелили его тараканов и подпихивали его делать всё… вот это. От того, как сильно его пробирала неясная дрожь, сигарета грозилась пропалить столешницу, если Чуя не удержит её в немеющих пальцах.
Он опёрся лбом о край ладони и успел проклясть весь мир за то, как его колотило внутри от досады, горкой осевшей вины и собственной идеи разрушения себя. Может, он и правда был не там, где должен. Может, все эти годы он ошибочно считал, что его место вот тут, а на самом деле ему следовало исчезнуть с лица этой треклятой планеты и вычеркнуть своё имя со всех документов об одарённых. Дазай мог бы такое организовать. Чуя, собственно, тоже, у него же и научился.
Дазай прошкрябал по полу босыми ногами, прошёл к терморегулятору и что-то с ним сделал. Чуя не ощущал температуры — собственная хотела, чтобы он сдох в горячке.
— Рассказывай, что случилось. — Дазай сел на край стола и пододвинул пепельницу к своему бедру. Выдернул из пачки рядом сигарету и коснулся её кончиком разгоревшейся в руке Чуи.
Чуя отнял голову от ладони и выпрямился. Плечи гвоздили его к земле, но он отвлёкся на то, чтобы бродить языком по нёбу и пытаться собрать мысли в связные реплики.
— Контракт с Шигасаки–гуми.
Дазай затянулся и кивнул, что понял о ком он.
— Они доверили нам своих людей.
Дазай снова кивнул.
— Я понял, что Порт вряд ли бы положил столько своих оперативников.
Выделив «своих», Дазай намекнул, что Мори бы ни за что не стал бы рисковать штабом, чтобы появилось такое число. Это Дазай мог раньше, но сейчас и он бы не стал делать столько бестолковых смертей.
— Сорок шесть.
— Сорок шесть Портовой Мафии?
Чуе захотелось рассмеяться, как сомнительно Дазай переспросил, будто давал Чуе шанс перекопать свои мозги и назвать менее поразительную цифру.
Вдохнув просто до боли в висках и лёгких воздух, Чуя вымучено выдохнул:
— Хироцу в реанимации.
В кухне повисла тишина. Если бы это был фильм, то зазвенел бы сверчок или услышалось бы жужжание холодильника или другой техники, но тишина здесь — пронзительна своими повисшими в воздухе словами и режущая в ушах свистом клинка.
Дазай стряхнул пепел немного небрежно, Чуя проследил, как он снова зажал губами сигарету. Дазай смотрел в окно, профиль был искажён тенями — весь острый, будто скульптура из серого камня, такого же холодного и сырого, с хронической усталостью и собственной отдалённой мыслью. Чуя видел его всяким, от этого волосы на затылке шевелились, но вид Дазая творил странные — ужасные, мать твою — вещи.
Он всегда смотрел на Дазая, а видел что-то не похожее ни на человека, ни на какое–либо существо. Чуя сам не знал, кто это, но то, что видел таковым его только он, Чуя понял только тогда, когда пообщался с Ацуши, всем Агентством, раскопал гробницу травм Акутагавы и выудил у всех, что никто вообще не мог представить, что прятал Дазай под своими сотнями хитросплетённых масок.
Господи, Чуя погряз в этом по самые уши.
— Ты… — начал Дазай, и Чуя тут же подхватил:
— Я прибыл из офиса, к концу. Меня там не должно было быть.
Не должно, но был. Был и видел адский котёл, в котором он так провалился, что кожу до сих пор жгло фантомными языками раскалённых пуль и взрывов. Не должно, но если был — значит впервые Ящеры не справились с прогнозируемой миссией.
— Виноватые…
— Перемолоты. Удобряют землю.
Дазай кивнул, но сделал это на каком-то автоматизме, чтобы просто показать, что ответ засчитан. Он затушил окурок и встал со стола.
Чуя смотрел на него неотрывно и не знал, собственно, для чего позвал его. Чтобы что? Проплакаться и рассказать, как великие аналитические умы Мафии не смогли предугадать западню, трёх эсперов, что вскрывали черепа и взрывали тела? Показать, что вся эта херня здорово подкосила Чую, который впервые увидел, как измученный Хироцу свалился нескладно, стоило Чуе показаться на горизонте — уж Чуя справится, теперь можно падать. Впервые он видел настолько перекорёженные руки и ноги Гин и честно — он правда сейчас думал прибегнуть к помощи той женщины–маньячки, чтобы младшая Акутагава не меняла протезы конечностей и не ходила киборгом. Наверное, он так и сделает, иначе… Чуя не хотел, чтобы у Рюноскэ пропала единственная поддержка и та неуклюжая попытка быть семьёй, которая делала его человеком.
— Ваш доктор сможет выровнять кости? — спросил хрипло Чуя и снова прошёл языком по острым зубам. Никогда их не сточит.
Дазай чуть задумался, а затем утвердил:
— Если в дополнение пробьёт хребет, то даже осанку выровняет.
— Не нужно, — резко отрезал Чуя, его лицо завесила жёсткая тень. — Он и так пробит.
Если Дазай пытался сохранить лёгкость в своей прошлой фразе, то от того, как тяжеловесно отвечал Чуя он всё больше напрягал плечи и, казалось, он хотел что-то сделать.
Он смерил Чую одним из тех взглядов, которыми пользовался в особо тошные дни. Это было похоже на попытку вспороть горло, хотя, Чуя утрирует — это было очень похоже на понимание.
Понимание эмоций, что кипели под рёбрами. Понимание подрагивающих рук и самое паршивое — Дазай, вот прямо как и сейчас, всегда подхватывал их, чтобы оставить касание губами на сбитых костяшках. В этот раз у Чуи они были целыми, но от того не менее чувствительными. Провести большим пальцем по всем выпирающим фалангам и снова сухо мазнуть по коже — Дазай не сводил глаз с лица и от этого дыхание перехватывало похлеще, чем в эпицентре пожара.
— У тебя слишком нежное сердце для этой работы, Чуя.
— А у тебя его нет, но ты же сидишь в своём ёбаном Агентстве.
Дазай усмехнулся, чуть поддался вперёд и потянул одну руку Чуи к лицу. Он скользнул своими пальцами по тыльной стороне, сплёл с чужими и уткнулся носом в запястье.
— У тебя кожа пахнет кровью.
— А у тебя нет? — Чуя почти смог сказать это насмешливо, немного криво, но лучше, чем просто позволять Дазаю нести всякую разбивающую мысли херню.
— Переводишь стрелки, как и в шестнадцать.
Им двадцать четыре. Они знают друг друга с пятнадцати. Если доживут, то отпраздную в следующем году юбилей. Красивый возраст и круглая дата их знакомства.
Чуя думает, что дожить он должен только ради того, чтобы отправить младшую Акутагаву в институт. Абсолютно нелепо, но он не Дазай, он не оставит её, как и брата без образования, когда в их неясном мире творится чёрт знает что.
Он убрал руку и стал растирать запястье, чтобы смахнуть следы Дазая. Следы были везде, Чуя только самообманом занимался.
— Ты уверен, что сам не застрял в своём пубертате? «Вечно молодой» — не твой девиз?
Дазай закатил глаза, но на его губах лёгкая и покровительственная улыбка. Такая обычная и такая, которую Чуя видел лишь в этой квартире.
— Уверен, я преисполнился в юморе больше твоих плоских шуточек.
У Чуи на языке появилась горечь. Не от того, что его ткнули и подбили эго, — не дождётся, подонок, — просто вот то, что летало в воздухе каждый вот такой вот раз заставляло вспоминать, как, на самом деле, мал срок, который им отведён. Пропащий и разочаровавшийся в мире человек сидел в его, Чуи квартире, и сам Чуя — тот, кто ляжет костьми, если цель оправдает средства. У них будет большим подарком, если в следующем году они отпразднуют встречу десятилетней давности.
Пусть по отдельности. Пусть не говоря об этом напрямую — чёрт возьми, они никогда не дарили ничего друг другу на эту дату. Пусть только в мыслях, но сам факт — живы, на этой планете и они есть. Десять лет уже есть.
Чуя снова закурил. На этот раз он смотрел в окно, как совсем недавно Дазай, и не шевелился.
— Скажи, — выдохнул он дым, краем глаза замечая, как Дазай вернулся на край стола, — кто из нас умрёт первым?
Дазай молчал недолго. Он ответил так, будто над этим вопросом он думал не один раз и ответ ему был уже почти ясен:
— Ты, Чуя, конечно же ты.
Чуя стряхнул на стол пепел. Похер, всё равно завтра драть квартиру.
— И почему же ты так решил?
Дазай повернул к нему голову — Чуя почувствовал его умеренное снисхождение и какую-то грусть, похожую на ту, что разрасталась у него самого, глядя на размытый дождём пейзаж за окном.
— Потому что из нас двоих первая и самая ужасная смерть будет у тебя и твоей самоотверженности. Я просто не успею.
Слюна, горькая от сигарет и вязкая, наполнила рот. В горле клокотнуло сердце и Чуе не нужно было слышать больше, чтобы уловить подтекст.
Дазай не успеет в любом случае и будет прав. Он был близок к правде, потому что ещё четыре часа назад Чуя решал проблемы, стараясь унять идею пользования Порчей. Рискованно, ещё больше смертей и совершенно жалко. Паниковать и использовать самоубийственный козырь — Чуя не был из таких, но если ситуация того потребует и он поймёт, что Порча — одно решение, он использует его. Плевать, что будет дальше, плевать, как будут без него обходиться в Мафии. Незаменимых нет, Чуя тоже не мог быть незаменим.
Ему об этом из раза в раз напоминали. Одна очень двуличная падла.
Словно читая ход мыслей Чуи, Дазай качнул головой и вздохнул:
— Ты всегда делаешь самые плохие выводы. Мне хочется искоренить это в тебе.
— Тебе не нравится, что они о тебе?
Дазай пожал плечами и согласился:
— Может быть.
Чуя посмотрел на него немного удивлённо. Обычно Дазай не был таким разговорчивым, и они просто пили и курили, иногда трахались. Он редко говорил что-нибудь, что выбивало из колеи ещё больше. Обычно, знал, когда этого делать не стоило.
Чуя хмыкнул и отвернулся.
— Ты хочешь переубедить меня в этом, так?
— Если позволишь.
Куда-то Чуя всё же свернул не туда. Девять лет назад. Если бы ему в его пубертат сказали, что он будет страдать по какому-то бинтованному ушлёпку, который будет с ним спать и трепать нервы, чтобы потом свалить в закат и вернуться спустя четыре года, плотно обосновавшись в квартире Чуи, то он бы сбил ногой голову говорящего.
Он, наверное, был большим идиотом, но пока ещё не настолько сильным, чтобы забывать, какими опасными бывали действия и слова Дазая. Любить — не значит не видеть плохого в человеке, любить можно и сквозь ублюдочные выходки, когда Чую бросали в поле после миссии или сыпали гвозди и стёкла в обувь. Любить можно и через желание врезать по роже и с тем же успехом целовать её, пока ни один участок не останется нетронутым. Любить можно и через враньё, которым сочилась долговязая фигура. Через сбитое дыхание, непонятные фразы, тьму, притворство — если с ними со всеми была хоть капля честности.
Честность, которую Чуя боялся видеть.
— Дазай, — Чуя затушил окурок и встал, — ты не можешь исправить о себе моё мнение, которое формировалось годами на твоих проёбах.
Дазая это не задело, он растянул губы в тонкой насмешке.
— Но если бы ты думал обо мне всё самое дрянное, то меня бы здесь не было, разве нет?
Туше. Очередное поражение. За ночь — второе, за жизнь — чёрт разберёт.
Чуя вздохнул и прикрыл глаза. Если он позволит Дазаю увидеть больше, чем он и так знает, то всё обернётся крахом. Пепел в лёгких станет разрастаться и тогда Чуя всё же подстроит себе несчастный случай.
— Я устал, я не хочу разбираться с твоими тараканами, — сказал он честно и, возможно, сильнее, чем хотел бы.
— Не нужно. — Дазай поймал запястье, соскользнув со стола. Подцепил второй рукой подбородок и снова улыбнулся с какой-то несвойственной мягкостью. — У тебя с ними одна линия связи. — И добавил: — Позволишь?
— Давай.
Дазай накрыл чужой рот и поцеловал. Поверхностно, просто для того, чтобы перешагнуть ступень нервных вздрагиваний, которые от него не укрылись. Он провёл вверх по запястью пальцами и покрепче сжал предплечье. Чуть отодвинулся и отстранился, заглядывая в глаза.
У Дазая была особая черта — совмещать бездушный расчёт и неясный трепет, глядя прямиком на Чую.
— Мы можем закончить это в любой момент. Я не лишаю тебя выбора.
В животе что-то грохнулось и провалилось в пятки. Чуя еле сохранил беспристрастный вид, чтобы не выдать паники. Он знал о чём Дазай. О, конечно же знал, мать твою! Он не о том, что пёр соблазнять потрёпанного миссией, — о, хорошо было бы, если только об этом, — он давал выбор и самое абсурдное, что сам же и забирал его.
Разве они могли прекратить всё это? О, наверное, могли, если бы были помладше и более упёртые. Может, они бы даже не допустили такого, но вот они — стоят посреди кухни в квартире, которую делят напополам почти две третьих световых дней. Если бы Чуя мог полагать, что за удобством их созависимости скрывалось обоюдное чувство, то позволил бы уводить себя в спальню, чтобы слушать все дазаевские слова и брать их за чистую правду.
Им было удобно. Не так, как просто друзья с привилегиями. Они и друзьями-то никогда не были.
— Я вижу, как ты вьёшь вокруг меня свои нити.
Дазай сверкнул теми угрожающими искрами, которые никто не видел в Агентстве. Они теперь всецело доставались Чуе.
— Но я никак не могу тебя в них поймать.
Собственник. Чёрт бы его побрал, но Дазай был абсолютным собственником с детским желанием присвоить, которое так и не перерос и нёс в сознательном возрасте.
Чуя хмыкнул и отвернулся, чтобы снова посмотреть на дождь за окном.
— Синоптики обещают, что дождь закончится к утру.
На самом деле к утру Дазая быть здесь не должно. Всё, что было за дверью этой квартиры, остаётся за дверью этой квартиры. Но он оставаться здесь не должен.
— Это хорошо.
Дазай потянул за руку. Времени до рассвета не так много, а Чуя свербяще по всему телу чувствовал, что сделать Дазай собрался что–то очень сложное и, возможно, после этого Чуя не соберёт костей.
Он снял с себя футболку сразу, как зашёл в спальню. Дазай включил свет и этим вызвал немой вопрос во взгляде, устремлённом на выключатель.
Дазай пояснил, подходя:
— Есть много вещей, которые нужно видеть, например, ты, Чуя.
Чуя сглотнул. Свет делал его безоружным и шанс расслабиться сокращался, особенно после этой фразы. Если Дазаю захотелось разгуляться на его нервах, как вороне на проводах, то Чуя был готов прекращать это всё прямо сейчас и слать Дазая нахер.
Он нахмурился и вздёрнул голову, недобро щурясь:
— Я выставлю тебя за дверь с голым задом прямо сейчас.
Дазай подцепил свою футболку.
— В чём дело, ты мне не веришь?
— А есть основания?
— Нет.
Скинув футболку куда-то в угол, Дазай кивнул на кровать. Широкая, классная и совсем не похожая на тот жёсткий футон в общежитии Агентства. Чуя, скинув штаны и пихнув их под кровать, устало осел на матрас и помассировал глаза — свет всё же раздражал его сильнее, почти что операционная лампа над ним, а Дазай — хирург, который собрался покопаться в груди и посмотреть, что же там за сердце–то такое, которое ему никогда не было понятным.
Его легко толкнули в плечо, побуждая лечь.
Чуя упал ровно на подушку и выдохнул, осознавая, как на самом деле у него гудела голова и насколько тяжёлой она была. Столько мыслей — это такое дикое дерьмо, что проще застрелиться, а он вон — трахаться собрался.
— Не думай ни о чём. — Дазай навис и сурово окинул Чую так, будто тот сейчас правда сделал какую–то дрянь. — Ты всегда веришь мне, даже если остальным кажется, что я не заслуживаю. Доверься мне и сегодня, м?
Чуя нашёлся, чтобы только слабо кивнуть, потому что говорить как-то не очень хотелось.
Он раздвинул ноги и посмотрел на потолок: серый, без интересных красок, но видевший их с Дазаем вместе так долго, что уже был новой картой памяти, на которую смотришь и сразу вспоминаешь все моменты здесь. Как проекция.
— Чуя.
Он опустил голову и встретился с испытующе ждущим взглядом. Ох.
— Чёрт с тобой. Иди сюда. — Чуя потянулся руками к шее в бинтах и крепко схватил её, притягивая к себе.
Дазай выдохнул то ли какое-то облегчение, то ли удивление в губы, когда Чуя его поцеловал. Это не могло не вызвать усмешку, потому что сбить с толку Дазая стоило больших усилий, и то, что он растерялся от резкости, оставило самодовольный вкус во рту.
Тереться губами с Дазаем всегда было очень отвлекающим от внешних проблем и концентрирующим только на реальном времени и на воздухе между ними. С ним всегда хотелось долго и глубоко вылизываться, и каждый раз Чуя снова убеждался, как дурел от того, насколько охеренным было просто целовать Дазая.
Однажды Чуя спросил его, трахает ли он так же чей-нибудь ещё рот.
«Нет, крошка Чу, мне доставляет удовольствие делать это только с тобой. Удивительно, но твоя слюна не ядовита, как я предполагал раньше».
Чуя оторвался и откинул голову, подставляя шею. Дазай не мог поставить на ней грубые отметины, бесился, коротко царапал зубами, но не метил. Никогда. Поэтому первый жгучий полу укус отдался разливающимся мурашками и тихим выдохом, потому что, господи, Чуя тоже хотел, чтобы это ощущалось так. Ему нельзя — работа, но сегодня эта сука вытеснила последнее и хотелось взять то, что на все «нельзя» сделает «можно».
Дазай водил зубами по артерии с хищной осторожностью, больше походя на зверя, который силился не вцепиться в глотку добыче и оттянуть удовольствие. Он вёл языком дорожку от кадыка к каждому углу челюсти и останавливался, чтобы прижаться щекой и потереться ею, будто совсем соскучившийся пёс.
Чуя держал его за волосы и перебирал их, — лохматые после ванной, непрочёсанные, ну точно кудлатая собака, — пока Дазай ластился щекой, вёл носом и будто собирался ляпнуть что-то.
Дазай скользнул вниз, провёл по ключицам губами и, широко лизнув ямку над выпирающей костью, обдал воздухом мокрую кожицу. Физиологически у кого угодно от такого пошли бы мурашки, но те, что плясали по Чуе, походили на грёбаных чертей с вилами — остро, ярко и очень подогревая — парадоксально — кровь под кожей.
У Дазая всегда была возможность делать что угодно с остальной частью тела: кусать, лизать, лапать, но он постоянно смотрел голодным взглядом на шею и выглядел, как воздерживающийся от порочности двадцатилетиями монах на грани нервного срыва.
Карт-бланш, который ему выдала дерьмовая ситуация в Порту, срывал Дазаю все тормоза. Он будто никогда не слышал запах кожи, а когда учуял — стал одурелым котом, который не мог прекратить тереться и защипывать зубами участки кожи то тут, то там. Чуя не был уверен, что было что-то особенное в его запахе — просто гель для душа, ещё не выветренные до конца порох и гарь, а ещё кровь. Она омывала его сквозь кожу и мешалась к собственной. Дазай же просто дорвался до того, что ему запрещалось, вот и всё.
Он прекратил истязать шею, оставив на ней ощущение мороза после раскалённых касаний, и спустился ниже. Чуя сдержался, чтобы не поёжиться и не попытаться исправить холод хотя бы рукой. Внизу от контраста разрастался жар и пробирал до макушки, будто у него снова горячечная кожа, как после миссии.
За окном медленно стучали капли по подоконнику, прошла мысль, что дождь не собирался заканчиваться. Дазай прижимался губами к очерченным линиям пресса и держал обе свои руки вдавленными в матрас по разные стороны от плеч Чуи. Почему-то прелюдия в этот раз казалась тем, на что Дазай собирался потратить неприличное количество времени.
Не то, чтобы раньше он не тратил — просто Чуя не позволял, чтобы его накрывало неясными чувствами, которые мог вызвать этот ублюдок, который всё равно уйдёт на утро. Тем более, когда от Дазая можно было ждать чего угодно и всё равно не угадать.
Но вот Чуе удалось угадать.
Всё-таки ляпнул, мать твою.
— Когда я вижу тебя, мне не хочется выпускать тебя из рук, — выдохнул Дазай куда–то вбок, под косую мышцу.
— Именно поэтому ты всегда бросаешь меня в отключке в конце задания, — Чуя хмыкнул и посмотрел равнодушно на патлатую голову у него под рёбрами. Равнодушно — рванодушно.
Дазай отстранился от живота и положил обе ладони на согнутые колени, надавливая и оглаживая их большими пальцами.
— Скажи, — вкрадчиво начал он, чуть наклонив голову к плечу так, что чёлка упала на глаза и завесила давящий прищур, — был ли хоть раз, когда тебе в тяжёлом состоянии не оказывали помощь?
— Ты оставлял меня там и это факт, — выделив акцентное «ты», Чуя махнул рукой, что дальше он не будет эту тему затрагивать.
Почему-то стало неуютно, впервые Чуя пожалел, что затеял всё это, когда в голове по-прежнему шумели крики подчинённых, а он сам едва ли вообще чуть не лишился руки, когда вытаскивал Гин из завалов и не заметил особо крупную рельсу над собой. Интересно, если бы Чуя однажды переломал бы себе кости, Дазай бы всё равно оставил его где-нибудь среди трупных масс, горелого мяса и прочей дряни, как во все другие разы? Не попытался даже вытащить? Возможно.
–Ты думаешь, — заметил Дазай и закрыл своей головой люстру, склоняясь к лицу.
— Спасибо, что признаёшь, что я развитый человек и у меня нет отклонений.
Дазай поджал губы, будто был досадливо сердит, что Чуя отвешивал едкости и не вёлся на попытки увести рой мыслей в сторону.
Он открыл рот, но Чуя перебил:
— Делай всё без попыток влезть в мою голову. Можешь трахать моё тело, но не мои мысли.
Дазай смотрел так тягуче, что на мгновение показалось, что холод с шеи перетёк по всем конечностям и стало покалывать пальцы.
Он рассматривал лицо Чуи так детально, будто за девять лет так и не выучил все черты, к которым цеплялся. В конце концов, думал Чуя, с каждым годом его слова становились всё менее похожими на оскорбления и более похожими на то запутанное изощрённое «что-то». Охеренно пугающе, жить взрослую жизнь Чуя себе не так представлял.
Дазай вернулся к груди, когда Чуя заёрзал и их пауза слишком затянулась. Он снова склонился, чтобы провести невесомо кончиком носа и оставить щекотливую дорожку, которую хотелось растереть рукой и избавиться.
Чуя потянулся рукой и Дазай её тут же перехватил, распрямляя плечи сверху и снова закрывая свет своей тенью. Глядя в широко открытые глаза, где зрачок утонул в вязком болоте, Чуя задержал дыхание.
— Твоё тело, — Дазай поддался вперёд и прижался щекой к щеке, шумно втягивая носом запах волос, — тесно сплетено с мыслями, и я хочу, — отстранился и зарылся в место под ухом, играя словами, как раскалённой кочергой, — чтобы весь ты был здесь. Я хочу видеть тебя. — Резко выпрямился и категорично выложил: — Всего.
Чуя бы воздухом подавился, если бы нашёл его в лёгких. Что-то делало в груди ошеломительный кульбит. Он отвернулся и, кивнув на тумбочку, хрипло сказал:
— Что-то у тебя совсем нет никакой фантазии. Растерял на остальных шлюх?
— Они мне ни к чему. Ты — самая красивая эротическая фантазия, Чуя.
— Будешь столько трепать, я заклею тебе рот и сброшу по лестнице.
Дазай улыбнулся и чмокнул в щеку, тут же отодвигаясь, чтобы взять с тумбочки никогда не убираемую в ящик смазку.
Чуя проследил за тем, как он отодвинулся дальше и завертел головой в поисках, становясь похожим на кота, который упустил рыбу в реке. Чуя цыкнул и потянулся за голову рукой, доставая вторую подушку. Кинул её и снова посмотрел на залитый электрическим светом потолок.
— Начну ремонт в спальне послезавтра, — сказал он глухо и приподнялся на похлопывания по бедру.
Дазай вопросительно поднял бровь и мыкнул.
— Если надоел потолок, то перестань отворачиваться и смотри на меня. Там, — Дазай упёрся одной рукой возле головы Чуи и поддался вперёд, чтобы оставить вязкий, многообещающий поцелуй на губах, — мой образ всё равно не так хорош, как реальный.
— Показушник.
Чуя сам потянулся за новым поцелуем и почти почувствовал снисходительную усмешку, что он всё ещё требует что-то даже в состоянии полной потерянности. Например, чтобы Дазай заткнулся и просто выполнил то, за чем они оба лежат здесь.
Чуя не сводил глаз с Дазая, как тот и просил. На самом деле — просто Чуя хотел запомнить в личной карте памяти то, что делал Дазай. То, как он сначала растирал ладони, чтобы они не были настолько ледяными — он ведь почти не касался руками Чуи, потому что знал, какими сырыми всегда они были. Это не было условием или ещё каким-то обговоренным действием — просто его руки были мертвецки холодными, всегда. Касания таких рук, наверное, могли оставить холодные ожоги.
Но касаться приходилось, чтобы отвести колено в сторону и огладить бедро. Чтобы поправить подушку под поясницей и вопросительно посмотреть прямиком в глаза.
Чуя вздохнул, будто на какие-то действия Дазаю требовалось разрешение.
— Перестань делать из меня хрупкую фигуру, Дазай, начни касаться нормально.
Дазай виновато улыбнулся, будто и правда ему стало неловко за осторожный трепет, с которым он оставлял Чую одновременно с клубком колючих эмоции и без должных, понятных действий. Дазай знал, что подобное выбивало его из колеи.
Он широко огладил бедра ещё раз и склонился, чтобы поочерёдно очертить по кругу языком тазовые кости, едва задевая собой стоящий член. Вёлся на это мокрое движение Чуя всегда — поддавал бёдрами вперёд и откидывал голову, закусывая губу. За столько лет он продолжал реагировать на Дазая так, будто тело впервые чувствовало его — ново, ярко и с желанием повторять ещё. Дерьмо. Дазай это точно видел.
Он уложил одну руку на живот, чтобы водить большим пальцем по косточке, склонился и прижался губами к головке, толкая внутрь первый палец.
Чуя скрипнул зубами и дёрнулся то ли в попытке увильнуть, то ли чтобы теснее прижаться. Он сжал одну руку в кулаке, а вторую утопил в матрас.
— Тише, ну. — Дазай гладил по животу, контрастно так, внутри — жарко, но неудобно, снаружи — холодно, но успокаивающе. Грёбаные горки. Чуя с карусели только недавно слез, а его на новый аттракцион усадили. — Ты напряжён, перестань гонять ситуацию.
Чуя скривил губы и несдержанно рявкнул:
— Ну так заставь меня, блядь, в конце концов. Я устал от этого.
Дазай быстро сверкнул чем-то золотым в глазах, походя на плотоядную пантеру, и добавил второй палец. Выпрямился и упёр локоть возле плеча, сразу накрывая рот Чуи и раздвигая пальцы. Эффект незамедлительный — Чуя низко застонал в чужой рот и вцепился в шею железным захватом, поджимая пальцы на ногах. То, что надо, чёрт подери. Сразу бы так.
Настрой Дазая стал более напористым, таким, который больше подходил ему, чем те перебежки губами и попытки утоптать Чую в какую-то будоражащую чушь. Может, это подходило не Дазаю, а ему, Чуе — если когда-нибудь Чуя станет чуть более откровенным и признается себе, что он боится такой бережливости, боится увидеть в ней то, чего нет. Он закусил чужую губу, когда пальцы протолкнулись дальше, шумно выдохнул и снова прижался.
Может, он делает что-то неправильно, может, он за это и расплачивается, но, твою мать, он устал думать что правильно, а что — нет. Ему просто хочется отпустить всё и плыть по течению, темп которого всё равно задавал этот придурок в бинтах.
Чуя дёрнул край скрученной марли и заставил бинты впиться в шею. Дазай отстранился и потёрся губами и носом.
— Ну-ну, не нужно пытаться затягивать на мне поводок ещё сильнее. Моя шея всегда в твоих руках.
Чуя расширил глаза и подумал, что его точно накрыли галлюцинации. Чтобы Дазай и говорил, что псина здесь он сам — наверное, он был ненастоящим и всё здесь очередной подъёб Вселенной.
Чуя удавился стоном, когда пальцы огладили стенки и помассировали комок нервов. Он вцепился пальцами в плечи и вдавил короткие ногти.
— Вот так, хорошо, — пробормотал Дазай и сомкнул зубы на месте между плечом и шеей, а потом зализал языком. Ну точно зверь. — Дыши, давай.
Чуя провёл по его волосам, вцепился на загривке и поддался вперёд на пальцы. В голове пустело и сбивалось с внятных мыслей, когда Дазай поглаживал его изнутри тремя пальцами. Хоть Чуя и хотел забыть шум в ушах и картинки на веках, но когда его стало накрывать неясными чувствами и близостью, он трусливо подумал, что лучше бы он и дальше слышал Ад, чем кипел бы в своей вшивой привязанности к тому, что делал Дазай.
— Скажи, — позвал Чуя, отрывая Дазая от кусачих поцелуев.
Тот мыкнул и уставился, ожидая. Чуя поздно понял, что ответа на вопрос он слышать не хотел.
— Нет, забей, просто шевелись быстрее.
Но Дазай понял — он же, мать вашу, гений. Весь из себя самый умный, мир по колено и даже Чуя его не заботит угрозами и выпадами. Вон, глаза стали ещё темнее, а вид стал таким, будто Чуя сейчас заявил ему, что трахаться Дазай не умел — обиженно–сердитый.
Трахал Дазай отлично, просто Чуя и его это непомерное тоскливое чувство упущения оставались сплетены так, что даже дрожа от быстрых попаданий по простате, дождь за окном расходился по выжженной земле в груди.
— Давай, Чуя, потеряй ты уже этот контроль, всё не удержишь. — Дазай раздвинул широко пальцы и согнул их.
— Чёрт. — Чуя вжался затылком в подушку и выгнул грудь.
— Умница, давай, вот так.
Чуя несдержанно застонал, прикрыв глаза, и стянул в кулак одеяло, на котором ёрзал. Дазай провёл рукой по талии, сжал её и крепко придержал, чтобы самому направить, приподнимая. Чёрт, это было хорошо. Пятки скользили по матрасу и ноги хотелось или собрать вместе, или развести ещё шире, чтобы почувствовать больше.
— Мне всегда нравилось, — Дазай прижался щекой к неустойчивому колену и толкнул пальцы глубже, ударяясь костяшками о ягодицы, — как ты реагируешь только на одни мои пальцы. Ты будто делаешь мне одолжение, что позволяешь тебя касаться.
— А мне никогда не нравился твой болтливый рот, — с паузами проговорил Чуя, хмуря брови.
Дазай коротко засмеялся и толкнулся резче.
— Врёшь, крошка, ты любишь целовать этот рот.
— Только чтобы он заткнулся. — Чуя выгнулся и потянулся рукой вниз. Дазай отпустил талию, чтобы поймать ладонь и цыкнул.
— Ай-яй-яй, Чуя, не хорошо. Убери ручку, ты же знаешь, сегодня всё твоё удовольствие на мне. Дыши. — Дазай сопровождал фразу точными ударами по нервам, от которых тело дёргало и коротило.
— Подонок, — выдохнул Чуя, закусив потом щеку и вцепившись обеими руками в края подушки под головой.
Дазай наклонился и прижался губами к животу недалеко от пупка. Защекотал челкой и улыбнулся в дрожащую кожу.
— Даже когда ты ругаешься, у тебя всё ещё прекрасное сердце.
— Да что ты вообще можешь о нём знать? — Чуя подмахнул бёдрами и попытался сдвинуть ноги, когда рука Дазая обхватила ствол и широко провела по нему.
— О. — Дазай улыбнулся и довольно посмотрел, как Чуя жмурился, поджимал губы и пытался придавить бёдрами его собственные, когда Дазай одновременно толкался глубже и вёл по всей длине, сдавливая головку.
Неожиданно, Дазай покачал головой и с какой-то светлой грустью произнёс:
— Оно заставляет меня дрожать внутри, когда я вижу эту человечность в нём.
Чуя резко посмотрел на него широко раскрытыми глазами. Если Дазай хотел его убить этой ночью, потому что сучек Шигасаки оказалось недостаточно, то чёрта с два Чуя позволит своему сердцу пробить рёбра от этой слащавой херни.
Он опасно сузил глаза и, несмотря на конкретно воспалённую кожу и открытое возбуждение, холодно бросил:
— Не пересекай границ, Дазай, следи за языком.
Тот повёл плечом и хмыкнул, выглядя ничуть не удивлённым реакцией. Дазай убрал руку с члена, вытащил пальцы, вытер их о простыни и потянулся за руками Чуи. Схватил за запястья и потянул на себя, заставляя приподняться и настороженно-разочарованно кусать губы. Чёртов мать его Дазай, доведёт почти до края и начнёт хищно обмазывать своими зенками, будто зверушку в вольере. Чуя почти был для него развлечением, тем самым, которое его откровенно забавляло, ведь эмоции Чуи всегда были тем, чем питался этот упырь.
— Я прямо сейчас, блядь, вышвырну тебя в окно, если ты…
— Просто сядь сверху, я хочу видеть, как ты сам трахаешь себя моими пальцами.
Шею жгло от провокации, с которой Дазай щурил на неё свой взгляд. Чуя вздёрнул подбородок и собрал себя в кучу, чтобы саркастично хмыкнуть:
— И ты ещё говорил, что будешь делать всё сам для моего удовольствия. Трепло.
Дазай растянул губы в такой наглости, что чудом пяткой в зубы не получил.
— Я хочу, чтобы ты пользовался мной для своего удовольствия. Я держу обещания.
Окей, Дазай точно бы получил за этот трюк, если бы Чуя не понял, что перестал думать о произошедшем несколько часов назад и сконцентрировался на раздражении и возбуждении, в которые пинал Дазай. В венах кровь кипела из принципа закончить начатое и вцепиться зубами в глотку этому придурку, а не от того, что он подсчитывал убытки Порта и прокручивал грязное лицо Гин в голове. Откуда-то у Чуи взялись силы быть более нетерпеливым.
Чуя быстро оседлал Дазая, поёрзал на его коленях, пока тот выливал на палицы смазку. Схватил обеими руками под челюстью и поцеловал. Не только потому, что губы зудели, а ещё чтобы Дазай не смог сказать ещё что-нибудь, что заставит Чую слышать звуки бьющегося стекла его иллюзий, что Дазай ничего не знает.
О, Дазай знает. Всё он, сука, знает.
— Готов? — Дазай заглянул в глаза, поглаживая поясницу.
— Давай уже. — Чуя хотел бы звучать менее нуждающимся, но чёрт подери, он открыто дрожал и разве был смысл скрывать это?
Дазай прижался губами и толкнул сразу три пальца, ловя гортанный стон и слизывая его с изнанки рта. Чуя выгнулся, прижался животом, чтобы одновременно потереться и насадиться до упора. Чуть приподнялся и снова поддался на пальцы, вскрикивая, когда те точно попали по простате. Захотелось и правда забрать всё себе.
Чуя запрокинул голову, Дазай снова ластился и подставлялся под гладящие его волосы руки, шумно втягивая носом. Ноги разъезжались, когда он вылизывал сосок и сгибал пальцы так, что по телу расходилась вибрация от четких и резких толчков.
— Спасибо, что всегда делаешь мне одолжение, Чуя, — выдохнул горячо Дазай и забормотал слишком сбивчиво и непонятно. — Спасибо. Спасибо, что заставляешь чувствовать, что позволяешь…
— Замолчи. — Чуя дёрнул его за волосы и откинул его голову, чтобы хмуро посмотреть на заплывший взгляд. От такого у него совсем перехватывало дыхание.
Дазай просто по-дурацки улыбнулся и, убрав руку со спины, обхватил ею член, сразу двигаясь резко и быстро.
— Давай, Чуя, позволь мне увидеть тебя.
Чую подбросило от того, как его кости плавились, в голове было по-новому шумно и мысли — их совсем не было, блядь. Лютый кайф, мать вашу. Как же долго он ждал этого.
Он приоткрыл рот, смотря прямо в потолок, и крупно забился в беззвучной дрожи, чувствуя, как сомкнулись зубы на месте под кадыком.
— Вот так, да, хорошо, умница, — приговаривал Дазай, осторожно гладя ягодицы и рёбра. Он продолжал просто прижиматься губами и оставлять сухие горячие касания, будто ему нужно было уловить и забрать именно это состояние — полностью расплавленное, податливое и размягчённое. — Ты молодец, всё хорошо, расслабься.
Чуя запоздало понял, что так и не отпустил его волосы и сжал их сильнее, чем следовало бы. Он глупо моргнул, наверняка, это было больно так тянуть, но Дазай даже не пискнул. Вот придурок.
Дазай просто обнимал его и Чуе совершенно не нравилось, что он мог слышать сбивчивый ритм сердца, как если бы тот стал биться азбукой Морзе и рассказал Дазаю обо всём, что грузило Чую в отношении… отношений.
— Отпусти меня уже. — Чуе пришлось смыкнуть волосы, чтобы получить хоть какую–то реакцию. Сил бодаться не было, но Чуя был упрямым.
— Какой же ты упрямый. — Дазай отстранился и всмотрелся в лицо. Чуе показалось, что он там пытается увидеть подтверждение, что у него были как минимум бараньи рога на лбу, иначе он вряд ли бы объяснил несгибаемость Чуи в вопросе касаний после секса. Меньше контакта — меньше шансов окончательно сесть на эту иглу.
Дазай выпустил из рук и позволил съехать вниз по коленям. Чуя сразу устало упал на бок и прикрыл глаза — всё, теперь он точно не встанет сутки. Суки они эти все Вселенная, Судьба, Временная нить, Жизнь — чтоб они все провалились.
Матрас рядом сильнее прогнулся, а через мгновение расправился от покинувшего его веса. Дазай ушёл из спальни, вернулся скоро, но к тому моменту Чуя хмурился от тупой боли в висках и почти вваливался в сон, но всё никак не мог.
Дазай, коснувшись предплечья и намекнув, что стоит чуть пошевелиться, обтёр его влажным полотенцем, а затем поцеловал в висок.
— Солнце, попробуй подтянуться к подушке, я сейчас вернусь.
Чуя упёрся на локоть и ещё сильнее нахмурился от того, как заплясали звёзды перед глазами и уши обдало горячим давлением — похоже, теперь он выжал из себя максимум. Дерьмо. Он, правда, собрал себя в кулаки и рухнул на подушку, вяло махнув рукой — чтоб этот свет уже провалился к чёрту.
Ощущения были из того типа, когда от усталости сон, который пронизывает всё тело, никак не может перебороть зуд накалённых нервов и сознание начинает балансировать на канате, переваливаясь и заставляя дёргаться, чтобы не свалиться.
Чуя почувствовал, как кожи коснулось что-то мягкое и пушистое. Накрыло его всего и совсем не причинило раздражения. Он хотел открыть глаза или хотя бы нащупать материал, но каждая клеточка была налита свинцом и это было даже почти не утрированно — у Чуи и правда почти свинец в крови.
Что-то опустилось на плечи, более тяжёлое и жёсткое, а на лбу появилось что-то очень похожее, как если бы кто-то прижался губами и не отпускал. Впрочем, не важно.
— Спи, крошка Чу, завтра обдерём твои дурацкие обои.
***
Дазай аккуратно приподнял голову Чуи и убрал руку, на которую сам и положил его. Поправил одеяло и невесомом провёл кончиками пальцев по спутанной рыжей чёлке. Закусил щеку и отнял руку, чтобы не поддаваться соблазну прочесать и откинуть в бок волосы.
Тихо встал и проверил, что его мельтешение осталось без внимания. Чуя был расслаблен и, наверное, Дазай никогда не скажет об этом ему лично, но он был рад, что Чуя не видел снов. Снись Чуе кошмары, Дазай не смог бы придумать, как унять их.
Он вышел из спальни и подошёл к окну. Приоткрыл створку — с улицы сразу долбануло шумом стены дождя и зяблым холодом. Смотря на туманный рассвет, Дазай покрутил пачку сигарет в одной руке, а во второй — мобильник. Чуи, если что. Открыл мессенджер и отбил точное и ёмкое сообщение, быстро проверяя, что оно было тут же просмотрено. На губах заиграла довольная полуулыбка, и Дазай потушил экран, откладывая телефон в сторону.
Чиркнул зажигалкой и подкурил.
В оконном стекле размытое отражение рисовало кривую витражную фигуру. Помятый после недолгого сна, с растянутыми несвежими бинтами и сгорбленными от усталости и трёхдневного недосыпа плечами, Дазай равнодушно смотрел на свой вид.
Зацепившись прозрачным взглядом за сбитые в жгуты бинты на шее, Дазай приподнял голову и приоткрыл рот, позволив дыму расплываться в воздухе самостоятельно.
Фантомное покалывание на шее приятно отдавалось по венам и бежало прямиком в кровеносную систему, гоняя и циркулируя кровь для биологического сердца.
Дазай смотрел сквозь ресницы на еле заметные края черной краски, опасливо выглядывающие острыми пиками из-за марли. Губы невольно дёрнулись в грустной улыбке.
— Я всегда говорил, что люблю твоё сердце, крошка Чу. Что плохого в том, что я хочу всегда его чувствовать, потому что оно заставляет меня ощущать себя человеком? Однажды я снова скажу тебе это и, надеюсь, эта метка станет для тебя красноречивее слов.
Дазай поправил бинт и продолжил курить, воспроизводя в памяти штрихи кардиограммы сердца Чуи, которые перекрывали ему странгуляционную борозду. Будто швы, стежками стянувшие шрам неполноценности.
Однажды Дазай покажет свой личный ошейник, который на нём затянул Чуя.