Work Text:
- Сколько вам тут лет? – спрашивает Ташиги, склонившись над фотографией. На фото – совсем юные Смокер и Хина в форме новобранцев Морского Дозора. Смокер глядит в камеру хмуро, чуть прищурившись, будто ему солнце бьёт в глаза. Волосы взлохмачены, галстук повязан криво, две верхних пуговицы расстёгнуты – не по уставу. При взгляде на него, а потом – на Хину с её аккуратно собранными в хвост волосами и аккуратно расправленным воротничком сразу ясно, кто тут образцово-показательный кадет, а кто трудновоспитуемый. Слева от Хины стоит ещё кто-то, но на этом месте карточка обрезана – видны лишь рука и половина плеча. Ташиги почти уверена, что знает, кто это, и что видела повзрослевшее лицо этого кадета на плакатах под словом «разыскивается», а потому не задаёт лишних вопросов.
- Так, - Хина тоже слегка наклоняет голову. Прядь розовых волос на секунду касается щеки Ташиги – легко, мягко, точно беличья кисточка. От Хины пахнет смесью вишнёвых сигарет и духов, аромат которых Ташиги не может так запросто распознать – гранат? – но находит чрезвычайно элегантным. Всё, что носит и делает Хина, чрезвычайно элегантно. – Хине тут, должно быть, лет семнадцать. Значит, Смокеру девятнадцать.
- Не выдумывай, - раздаётся голос сзади. Смокер, бросив взгляд на фотографию, проходит к своему столу, оставляя за собой шлейф сигарного дыма. – Младше мы тут.
- Хина точно помнит, что «Жемчужина морей» открылась, когда Хине было семнадцать.
- А это в «Жемчужине»? Не в «Одноногом танцоре»?
- А когда это мы в «Танцора» ходили в форме?
- Хм. Справедливо.
Всем известно, что коммодор Смокер и капитан Хина – старые друзья. Никому не известно, есть ли между ними что-то ещё. Их со Смокером новые подчинённые, большинство которых Хину впервые встретило сегодня, наверняка решили, что есть. Кто-то присвистнул, когда она при встрече приобняла Смокера за плечи. Один рядовой зашептал товарищу что-то про «шикарную бабу» и прикусил язык, когда Ташиги за его спиной громко откашлялась. Извинился, исправился – не баба, мол, а женщина. Шикарная женщина. Ташиги сделала ему замечание за неподобающие комментарии, ничем не дав понять, что в общем-то согласна.
Ташиги не влюблена в Хину. К сожалению, она знает, каково быть по-настоящему влюблённой – каждый день в обществе Смокера напоминает ей об этом. Каждая его редкая, скупая, но всегда искренняя похвала наполняет её таким счастьем, что становится тяжело дышать. Каждое случайное прикосновение – до мурашек, и как же хорошо, что они оба на службе почти всё время в перчатках, а то было бы совсем невыносимо. Её влечение к нему – как хроническая боль; его можно на время заглушить, но всё равно не до конца, и уж точно невозможно от него избавиться. Её влечение к Хине – яркие, короткие вспышки; когда та рядом, Ташиги кажется, будто её слегка приворожили. Должно быть, нечто подобное люди чувствуют в обществе Боа Хэнкок. Последнюю принято считать прекраснейшей женщиной на свете, но Ташиги, положа руку на сердце, не может согласиться. Потому что Хэнкок – лишь далёкий образ, а Хина с её сигаретами и духами, её рукой на предплечье Ташиги (и вновь хвала морям за перчатки) – настоящая, близкая, ровно настолько менее недостижимая, чтобы эта недостижимость вызывала лёгкую досаду, а не казалась чем-то само собой разумеющимся.
Когда её нет рядом, наваждение рассеивается, и Ташиги не думает о ней в таком ключе. Кроме тех случаев, когда Хина уходит со Смокером – под руку или бесцеремонно таща его за собой за край мундира – пить, танцевать и что там ещё люди делают в ночных клубах. Тогда, лёжа в постели, Ташиги позволяет себе воображать, представлять, фантазировать. Каждый раз после этого, здороваясь наутро со Смокером, она невольно краснеет, боясь, что у неё на лице написано, о чём она думала прошлой ночью – и что делала, пока думала. Её утешает только то, что, если бы она ревновала его, который на неё как на женщину определённо даже и не смотрит, то чувствовала бы себя ещё большей идиоткой.
Хватает и того, что она вечно хочет чего-то, что ей никогда не заполучить.
***
Как позднее показывает жизнь, насчёт таких вещей, как «определённо» и «никогда», она порой ошибается.
- Могу я кое-что спросить? – говорит она Смокеру однажды ночью, присаживаясь на край его койки. Тот в последний раз затягивается сигарами и откладывает их в пепельницу на тумбочке.
- Валяй, - отвечает он и откидывает одеяло, и Ташиги с наслаждением забирается обратно, из ночной прохлады – обратно к его теплу.
Два месяца они вместе. Никто не знает, хотя персонал первого подразделения G-5, возможно, догадывается. Ташиги не раз замечала их многозначительные ухмылки. Особенно после первого раза, когда она, совершенно потеряв голову и не имея особого опыта… перестаралась. Смокер, которому всегда наплевать, что о нём скажут, по обыкновению и не подумал застегнуть мундир, так что вся команда имела возможность созерцать засосы на его шее и груди. Только когда Ташиги, уловив момент наедине, напомнила ему, что они на корабле, где он – вышестоящий по званию, а значит, очевидно, что он переспал с кем-то из подчинённых, у него в голове что-то щёлкнуло. В любом случае, даже если по базе ходят слухи, Ташиги особо не переживает, что они выйдут за её пределы: все эти горячие головы, недалеко ушедшие от преследуемых ими пиратов, души не чают в командирах, которые, в отличие от прежнего начальства, не считают их безмозглым пушечным мясом. За эту верность она сто раз готова простить им некоторую вульгарность.
Тем не менее, днём они ничего такого себе не позволяют – хотя бы потому, что некогда. Служба есть служба. Да и не каждая ночь выдаётся свободной – пираты, контрабандисты и им подобные установленного графика не придерживаются.
Но, когда возможность есть, ночи принадлежат только им, и они оба не высыпаются.
В его каюте койка шире, чем в её, но ей всё равно приходится лежать вполовину на нём – не то чтобы кого-то из них это не устраивало.
- Ты и Хина, - осторожно начинает Ташиги, положив руки ему на грудь, а голову – себе на руки. – Вы когда-нибудь?..
- Встречались? Трахались? Любили друг друга?
- Да, - с облегчением говорит Ташиги. – Вот это всё.
Весь свет в каюте – от полной луны за окном и свечи в стеклянной колбе на столе, и в этом свете его бледное лицо и белые волосы как никогда кажутся сотканными из дыма.
- Мы встречались где-то с полгода, да, - Смокер запускает пальцы ей в волосы, поглаживает её, как котёнка. Ташиги тянет зажмуриться от удовольствия, но вместо этого она внимательнее вглядывается в его лицо. Он смотрит на неё, но в то же время как будто сквозь неё. В прошлое. – Дурацкая была затея. Хорошо ещё, что хватило ума с этим завязать, пока не успели разосраться насмерть. Молодые были, глупые. Лет двадцать с небольшим.
- Эй, мне, на минуточку, двадцать с небольшим, - возмущается она и надувает губы, когда замечает, что он посмеивается.
- Ну, ты умница у меня. А мы были глупые. Все вокруг как сговорились: да вы же так хорошо друг друга понимаете, вы же созданы друг для друга… Мы решили попробовать – вдруг они правы. Попробовали, называется.
- А что пошло не так? Вы же действительно так хорошо друг друга понимаете.
- Если вкратце: этого недостаточно. А если не вкратце… - Смокер замолкает, его пальцы в её волосах замирают. Ташиги ждёт. Океан снаружи тих; кажется, во всём мире существует только эта каюта, только эта постель.
Смокер вздыхает.
- Ну, во-первых, Хина – не по части романтики, - наконец заговаривает он. – Ей нравится секс, и, когда она любит кого-то – друзей, например – она действительно любит, в полную силу. Никогда не оставит и не предаст. Ты знаешь, какая она. Но она никогда не влюбляется. Понимаешь, о чём я?
- Да, - медленно говорит Ташиги, – да, кажется, понимаю.
- Вот. Я не думаю, что она сама тогда полностью это осознавала. По крайней мере, не осознавала, что ей не обязательно пытаться это в себе изменить. Она пыталась и была несчастна. А поскольку пыталась она ради меня, получалось, что я делал её несчастной, хотя, чёрт возьми, никогда этого не хотел.
- А ты? Ты любил её?
- Любил. Потому что она была моим лучшим другом – была и остаётся. Но, опять же, это не та любовь. Кому-то, может, её хватило бы, но не мне. Невозможно насильно одну любовь перековать в другую, это либо происходит само по себе, либо нет.
Луна подглядывает за ними в иллюминатор, заливая их серебром; волосы Ташиги чернильными разводами стекают Смокеру на грудь.
- Так что нет, мы не любили друг друга в том смысле, о котором ты спрашиваешь. Но какое-то время мы встречались и, соответственно, трахались, - и, когда Ташиги думает, что на этом всё, он невозмутимо продолжает, - и потом иногда тоже, когда оба не были в отношениях. Это отвечает на твой вопрос?
- Более чем, - бормочет Ташиги, переваривая последнюю часть этого ответа. Ох. Значит, были случаи, когда она была права. Когда её воображение не слишком расходилось с реальностью.
Смокер хмурится.
- Почему спрашиваешь-то? Ревнуешь?
- Нет, нет. Мне просто всегда было… интересно.
- Интересно? – повторяет Смокер, приподняв бровь, и под его пристальным взглядом Ташиги чувствует, как у неё вспыхивает лицо.
- Ну, все постоянно обсуждали, есть что-то между вами или нет, и мне тоже было любопытно, особенно когда вы вместе куда-то уходили ночью, - скороговоркой объясняет она, приподнявшись. От смущения хочется чем-то занять руки, и она поправляет очки, тянется поправить волосы, но в какой-то момент она их распустила, и теперь их нечем заколоть. – И я иногда представляла себе вас вместе… что ты так смотришь на меня?
- Ничего. Продолжай.
- Нечего продолжать, я всё сказала, да что ты надо мной смеё… ой!
На мгновение он обращается в дым, и она падает, а в следующую секунду он снова материализуется, уже над ней, и вжимает её в койку.
- Так, - весело говорит он, нависая над ней. На его суровом лице веселье – редкий гость и зачастую выглядит угрожающе. Улыбка, которая вот-вот вопьётся тебе в горло. Дикий Пёс Морского Дозора. – Значит, тебе интересно, спал ли я с Хиной, но ты не ревнуешь, и ты представляла нас с ней вместе, но не можешь объяснить, что это, блин, значит…
- Ничего это не значит!
- …и в темноте, конечно, сложно сказать, но бьюсь об заклад, что ты сейчас красная как рак.
- Неправда, - твёрдо говорит Ташиги, прекрасно зная, что это правда.
- Ты представляла нас с ней вместе, потому что тебя это заводило?
Ташиги закрывает глаза.
- Ташиги.
- Да, да, да, - шепчет она. – Доволен?
Шершавые пальцы ласково касаются её виска, щеки, губ. Когда Ташиги открывает глаза, он всё ещё улыбается, но уже мягче.
- Понятно, - спокойно говорит он, как будто она не призналась ни в чём постыдном.
- А ты почему спрашиваешь? Ревнуешь?
- Нет. Не знаю. Ты её любишь?
- Нет, - она вспоминает, что он ранее сказал об их с Хиной дружбе. – Не в том смысле, о котором ты спрашиваешь. Просто… когда я её вижу, я как будто ненадолго влюбляюсь в неё. Потом отпускает.
Смокер хмыкает.
- Ага, она на многих так действует.
Ташиги выдыхает – он не ревнует, он не сердится, он не считает её странной – но расслабляться рано.
- Так что конкретно ты представляла? – как ни в чём не бывало интересуется он и целует её в шею. – Расскажи.
- Нет, - слабо протестует Ташиги – и поворачивает голову, чтобы ему было удобнее.
- Почему? – он целует её снова, снова, прихватывает зубами кожу, зализывает укус. Дикий пёс.
- Потому что это неприлично?
- Милочка, с полчаса назад ты сидела у меня на лице. Не поздно ли говорить о приличиях?
Горячий язык на её шее, горячая рука на её груди. Ташиги судорожно вдыхает.
- Я… представляла, как вы танцуете вместе. Прижимаетесь друг к другу. Руки под одеждой… В клубе темно, и никто не видит, как вы друг друга трогаете, или видят, но всем всё равно. И вам всё равно. Я представляла, как… - она сглатывает, - как ты берёшь её у стены в каком-нибудь переулке у клуба. Или внутри, в кабинке туалета, когда за стенкой люди всё слышат…
- Было дело, - признаёт Смокер, и Ташиги ахает – от его слов и от того, как его пальцы стискивают её сосок. Его смех обжигает ей кожу. О, он явно теперь не оставит её в покое, пока не вытянет из неё все признания – ему нравится, когда она говорит, что ей нравится, что она хочет попробовать, что ему нужно с ней сделать, произносит вслух откровенные, непристойные, будоражащие слова, от которых у неё горят щёки, и это всегда так стыдно и так приятно.
Она говорит, пока его руки блуждают по её телу, говорит – и не может замолчать.
- Вы никогда не любезничаете, да? Те, кто вас не знает, думают, что вы вечно друг другу хамите. Я думала, секс между вами должен быть такой же. Грубо и жёстко, но вам именно так и надо. Ты в неё вколачиваешься, как зверь, а она царапает твою спину, кусает за плечи. Тянет за волосы, - и Ташиги сама вцепляется пальцами в более длинные волосы на его макушке. Ей нравится тянуть за них, направляя его туда, куда ей хочется, и нравится гладить выбритые виски. Нравится, что у него такие большие ладони, которые он может тискать сразу столько её тела, нравится ощущать их на своей груди, бёдрах, заднице. Нравится чувствовать себя в его руках куском глины, из которого он, наподобие своих кружек и ваз, вылепляет её саму, но бесстыжую и свободную. – А, если вы в постели, она седлает тебя и скачет, пока вы оба не выбьетесь из сил…
- Ты трогала себя, когда думала о нас?
- Да, - стонет она, когда он наконец-то вводит в неё пальцы, - да, да, каждый раз.
- Ты представляла себя с нами?
Нравится, когда больше не стыдно – только приятно.
- Да, - всхлипывает она.
- Что мы делали с тобой?
Её окутывает его запах – сигары, одеколон, пот – и совсем несложно вообразить, как к нему примешивается другой – запах дорогих духов и вишнёвых сигарет.
- Всё, что хотели, - пьяно шепчет Ташиги, двигаясь навстречу его руке. – По очереди или вместе… ты входишь в меня, когда я её вылизываю, я отсасываю тебе, а она меня ласкает и объясняет, как ты любишь… я п-просто хотела принадлежать вам, чтобы вы мной пользовались, чтобы я вам нравилась, чтобы вы мне говорили, какая я хорошая… что угодно, только бы я вам нравилась, только бы…
Он целует её в губы, забирая её стон, но, даже если бы кто-то на корабле услышал, в тот момент ей было бы всё равно.
***
В следующий раз Ташиги видит Хину полгода спустя, когда подразделение Чёрной Клетки и первое подразделение G-5 оказываются в одних водах, и на сей раз, когда на пёстрый порт, в котором они бросили якорь, опускается вечер, Хина уводит с собой не только Смокера, но и её.
- Завтра рабочий день, - ворчит Смокер, опуская на круглый столик деревянную подставку с мелкими рюмками.
- Так ты не будешь пить? – с милой улыбкой интересуется Хина.
- Буду, конечно.
Ташиги знает, что неважно танцует. Тело, послушное ей, когда она сражается на мечах, становится неудобным, как туфли на два размера больше. Вся её неуклюжесть будто бы возрастает стократ. То, что сейчас на ней её единственное платье – сдержанное сверху, с высоким воротником, но с юбкой на ладонь выше колена – усложняет задачу ещё больше.
После пары рюмок текилы её это волновать перестаёт – до тех пор, пока кто-то рядом не задевает её локтем и она, пошатнувшись, не наступает Хине на ногу, отчего та тоже чуть не падает.
- Ой, извини, пожалуйста, я нечаянно…
- Да всё нормально, - отмахивается Хина, уже снова двигая бёдрами в такт музыке.
- Но твои туфли, - красивые блестящие туфли, подходящие и к платью в облипку, и к такой же блестящей сумочке, Хина всегда выглядит потрясающе, и умеет носить короткие юбки, и никому не наступает на ноги…
Хина наклоняется к ней и чмокает её в щёку.
- Ташиги, - ласково говорит она. Смешинки в её глазах делают её совсем девчонкой, ровесницей Ташиги, если не младше. Ничего недостижимого в ней сейчас нет. – Нельзя же так из-за всего переживать.
Смокер находит их и обнимает Ташиги за талию – никто не знает их на этом острове, никого здесь не волнует, что Белый Охотник спит со своей подчинённой, а Хина знает, Хина единственная, кто знает.
- Помаду вытри, - говорит он ей и, когда она недоумённо хлопает глазами – какую помаду, она же не красится – усмехается и трёт её щеку, к которой Хина прижалась губами, и кончики пальцев у него делаются ярко-розовые. Шальная мысль ударяет в голову: хочется взять их в рот. Делать это здесь и сейчас Ташиги, разумеется, не станет.
Натанцевавшись, они втроём возвращаются за свой столик в алькове, отделённом занавесью. Здесь музыка не так бьёт по ушам, и можно нормально разговаривать. Даже о работе, хотя, когда они со Смокером ранее о ней заговорили, Хина мигом пресекла это на корню.
- А давайте, - воодушевлённо начинает Ташиги, - давайте ещё выпьем.
- Если честно, Хина хотела кое-что спросить, пока мы все ещё относительно трезвые, - Хина достаёт было свой лакированный портсигар, вертит его в руках и откладывает. Распрямляет спину, скрещивает руки на груди, внимательно смотрит на Ташиги. – Ташиги, Хина заранее извиняется, если заставит тебя почувствовать себя неловко. Ты всё ещё хочешь заняться сексом с нами обоими?
Ташиги вздрагивает и задевает коленом столик. Одна из пустых рюмок падает.
- П-прошу прощения? – переспрашивает она, в ужасе от того, как высоко звучит её голос.
- Смокер рассказал Хине, что вскоре после того, как мы последний раз виделись, у вас состоялась интересная беседа, - объясняет Хина так спокойно, будто они обсуждают погоду на соседнем острове или повышение знакомого по службе. – Не сердись на него. Хина думает, он от тебя без ума и сделает всё, что ты захочешь – вне рабочих вопросов, естественно, - Смокер рядом с ней фыркает, но Ташиги не смотрит на него, только на Хину. Та всё-таки достаёт из портсигара сигарету, щёлкает золотистой зажигалкой, закуривает. – Хина не имеет в виду постоянные отношения подобного характера и, разумеется, не пытается встрять между вами – ничего подобного, надеюсь, ты это понимаешь. Хина дорожит отношениями с вами обоими. Очевидно, что Хина не терпела бы Смокера столько лет, если бы это было не так, а что касается тебя, Хина не уверена, что говорила это раньше, но хотела бы, чтобы ты знала, что Хина имеет смелость считать тебя не только коллегой и боевым товарищем, но и подругой.
- Правда? – шепчет Ташиги, порозовев. В своей голове она уже давно относила Хину к немногочисленной и потому ещё более драгоценной категории своих друзей, но слышать, что это взаимно, что она не просто девушка друга Хины, а её подруга – совсем иное.
Смокер снова фыркает.
- Хина, ты, кажется, её сломала. Повтори сначала, у неё уже всё, что ты говорила до этого, помутилось в голове.
Хина наклонятся вперёд, опираясь локтем на колено.
- Ташиги, - произносит она. Химический аромат ненастоящей вишни щекочет Ташиги ноздри. Она смотрит на губы Хины, на то, как слегка размазалась её помада, когда она поцеловала Ташиги в щёку. – Хочешь заняться сексом с Хиной и Смокером? Если нет, то мы больше не будем поднимать эту тему. Все мы – взрослые люди.
Ощущение, будто музыка стихает. Ташиги не может разобрать слов песни – только гулкий ритм. Или, может, это стучит её сердце.
Хочет ли она? Боже, да она только и делает, что хочет. Мира, который честнее и спокойнее того, в котором они сейчас живут. Ещё большей сноровки на поле боя, ещё более отточенных навыков сражения, ещё более впечатляющих результатов бесконечных тренировок. Признания в качестве воина и Дозорной. Все великие клинки, которые она отвоюет у тех, кто не заслужил даже прикасаться к ним. Уважения подчинённых. Своего бесстрашного, грубоватого, сражающегося за истинную справедливость командира. Его утончённую, идеальную подругу, самую прекрасную женщину на свете, кто бы что ни говорил.
Она вечно хочет чего-то, и, как ни удивительно, многое из этого на поверку достижимо – что-то она уже имеет, чего-то вполне способна достигнуть, если не станет останавливаться.
Что-то она может заполучить, если только протянет руку.
- А если да? – медленно спрашивает Ташиги, не сводя глаз с Хины. Ей есть что сказать и Смокеру, но это потом.
Хина удовлетворённо улыбается.
- Тогда, - говорит она, - у Хины как раз на эту ночь забронирован номер в гостинице «Белая орхидея». Не хотелось спать на корабле. Очень удачно. Хина подождёт вас снаружи? – и, когда Ташиги кивает, Хина поднимается, забирает свою блестящую сумочку, оставляет запах своих сигарет и удаляется.
Прежде, чем Смокер успевает тоже подняться, Ташиги встаёт перед ним и опирается руками на спинку дивана по обе стороны от него.
- Так что, всё так, как она сказала? – спрашивает она, нависая над ним. Стоя рядом с ним, она не достаёт ему даже до плеча, поэтому смотреть на него сверху вниз всегда странно. Весело. – Ты от меня без ума?
Смокер, задрав голову, выдыхает дым ей в лицо.
- Может, и так, - невозмутимо говорит он.
- И сделаешь всё, что я захочу? – продолжает она. Она не сомневалась в его чувствах с тех самых пор, как он ей в них признался, но прежде она чётко не осознавала, что обладает такой же властью над ним, как он над ней. Возможно, даже большей. Это знание её дурманит.
Его губы чуть кривятся в усмешке:
- Вне рабочих вопросов, естественно.
Ташиги наклоняется быстро поцеловать его, а потом направляется к выходу, и он следует за ней.
***
Как и всё в этом городе, снаружи гостиница «Белая орхидея» выглядит довольно обшарпанно – краска на стенах поистёрлась, у одной из скульптур русалок над входом отвалился нос – но внутри всё выглядит неожиданно прилично. В номере – тяжёлые шторы, большая кровать, застеленная белоснежными простынями. В соответствии с названием на столике напротив кровати красуется белая орхидея в фарфоровой вазе.
А подле неё – бутылка вина. И бокалы. Три штуки.
- Я вижу, ты не сомневалась, что я соглашусь, - замечает Ташиги. Хина пожимает плечами:
- Что ж, если бы ты сказала «нет», Хине бы попросту досталось больше вина. Кстати, желаешь выпить?
- Нет, спасибо. Я бы… воспользовалась уборной. Можно?
- Конечно.
В ванной комнате нет окна. Не то чтобы она могла сбежать через окно с третьего этажа. Не то чтобы её подмывало сбежать через окно. Ей действительно надо воспользоваться уборной, помыть руки, привести себя в порядок. Постоять, силясь успокоить бешено колотящееся сердце.
- Соберись, - бормочет Ташиги, - давай уже.
Она ведь уже согласилась. К чему эти сомнения в последний момент? Что самое худшее, что может случиться? Хина – которая, ещё раз, всегда выглядит потрясающе – посмеётся над её небритым телом, её скучным нижним бельём, её нехваткой опыта с женщиной? Но Хина сама сказала: они друзья. Друзья так поступать не станут. Максимум – они посмеются вместе. Нельзя же так из-за всего переживать.
Но, господи, если бы она заранее знала, она хотя бы…
Нет.
«Ну и не делай ничего», - с раздражением думает Ташиги, сверля взглядом собственное отражение в зеркале. «Ну и сиди дальше, и продолжай молча хотеть всего на свете, пока не зачахнешь от этого».
Она призывает ту чуть себя, которая поцеловала Смокера в клубе, ту силу, которую тогда в себе почувствовала, и решительным шагом выходит из ванной, хлопнув за собой дверью.
Хина и Смокер, которые о чём-то разговаривали, оба поворачиваются к ней – и Ташиги быстро, пока не успела снова струсить, подходит к Хине, обхватывает её за шею и целует.
Это… по-другому. Не как с мальчишками, с которыми Ташиги пыталась (ключевое слово – пыталась) встречаться в бытность кадетом – впрочем, с ними сравнивать Хину рука не поднимается. Не как со Смокером – даже не считая очевидного вроде чуть сладковатого, неестественного, но не неприятного привкуса помады вместе колючего прикосновения небритой щеки. Они оба целуются уверенно, властно, но Смокер, хотя они видятся каждый день, всегда целует её так, будто в последний раз. Хина, хотя она сама сказала, что не подразумевает постоянных отношений, целуется так, будто у них впереди вся жизнь.
Когда поцелуй обрывается, Ташиги, тяжело дыша, чувствует, как у неё пылают щёки.
- Смело, - одобрительно говорит Хина.
Смокер за спиной Ташиги усмехается.
- Она меня тоже первой поцеловала, знаешь, - говорит он.
Ташиги оборачивается, привстаёт на цыпочки и целует его тоже. Сильные руки обнимают её, обволакивают теплом, и она тает, и – сейчас не время для этого.
Она отстраняется, переводит взгляд на Хину. Смело, значит. Что ж, она умеет быть смелой.
- Вы тоже можете целоваться, кстати, - говорит Ташиги.
Смокер и Хина переглядываются, и Ташиги кажется, что, если она протянет руку, она сможет нащупать их общее прошлое, нитью натянутое между ними. Хина насмешливо изгибает бровь, Смокер чуть закатывает глаза, а в следующую секунду они уже ступают друг к другу, ладонь Смокера ложится сзади на шею Хины, Хина вцепляется в его воротник, и они целуются, привычно, со вкусом, с ощутимым знанием друг друга. Ташиги не сводит глаз с воплощения своих былых фантазий, и её тело отзывается сладким томлением пониже живота. Она чувствует, что её рот чуточку приоткрыт, но ей всё равно, выглядит это глупо или нет.
Когда они отпускают друг друга, они тут же ищут взглядом её – потому что это всё для неё, и как бы ей не сойти с ума от этой мысли.
- Чего ты хочешь, милочка? – хрипло спрашивает Смокер.
Ташиги делает глубокий вдох.
- Я… - начинает она. Сглатывает. Встречается глазами с Хиной. – Я бы хотела, эм-м, - чёрт, до чего же она сейчас, наверное, румяная и смешная. Плевать. – Отлизать тебе. И чтобы ты, - она переводит взгляд на Смокера, - взял меня, пока я это делаю. Только не сразу. Подожди, пока я позову.
Смокер медленно кивает:
- Хорошо.
- Знаешь, что ты можешь пока сделать? – предлагает Хина. – Открой вино. Там должен быть штопор.
- А волшебное слово?
- Пошевеливайся.
Смокер отрывисто смеётся.
- Небось опять какую-то кислятину выбрала, - говорит он и отступает, доставая очередную пару сигар.
Ташиги делает шаг в сторону Хины.
- Я вообще-то не очень представляю, с чего начать, - признаётся она. Хина мягко улыбается и осторожно снимает с неё очки.
- Например, с этого, - отвечает она.
Хина никогда не казалась ей настолько царственной, как полулёжа на подушках в этой полутёмной комнате – и в то же время настолько доступной. Такой близкой, что за ароматом духов ощущается запах разгорячённого женского тела; такой близкой, что на идеальной коже можно нащупать старые боевые шрамы. Когда Хина стягивает своё переливающееся платье, отбрасывает его на пол и снова придвигается ближе, Ташиги замечает родинку на её груди, над чашечкой бюстгальтера. И Ташиги целует эту родинку, целует эти шрамы, целует изящную шею и сильные плечи, целует везде, где может.
Когда Хина тянется расстегнуть и её платье, Ташиги её останавливает.
- Не сейчас, - просит она. Не знает, может ли разумно объяснить, почему. Что, если Хина тоже будет так прикасаться к её коже, у неё голова перестанет работать, а она не может себе этого позволить. Она хочет чётко понимать, что делает. Она хочет помнить каждую секунду.
Хина послушно кивает, заправляет прядь волос Ташиги за ухо.
- Хорошо, милая, - соглашается она. – Но потом, - и Ташиги жаль, что на ней нет очков, потому что она хотела бы быть стопроцентно уверена, что видит всё правильно, что ей не мерещится, что Хина действительно глядит на ней таким хмельным взглядом, с таким умоляющим желанием. – Ладно?
Ташиги смущенно кивает и снова тянется к ней.
Тёмно-сиреневый бюстгальтер летит в сторону. Ташиги замирает от волнения и тут же наклонятся потрогать, поцеловать, лизнуть. Вжаться лицом между грудей, накрыть ртом один твёрдый сосок, потом другой. Хина перебирает её волосы, прижимает голову Ташиги к своей груди – особенно когда Ташиги лижет напористее, сосёт сильнее. Её дыхание всё громче, прерывистее, порой срывается на тихие стоны, и Ташиги чувствует себя пьяной от вкуса кожи Хины и от того, что той, видимо, действительно нравится.
Чем ниже по нежному животу, тем больше в груди Ташиги нарастает волнение – пусть и возбуждение нарастает тоже.
- Я, - сдавленно начинает она, опускаясь между разведённых ног Хины, - я никогда раньше этого не делала.
Ладони Хины успокаивающе держат её лицо, поглаживают щёки.
- Пока ты всё делаешь замечательно, моя хорошая, - произносит она. Похвала сладкой волной проходит по телу Ташиги и разливается жаром между ног. – Просто делай, как тебе самой нравится, а Хина подскажет, если что, да? Не волнуйся.
Ташиги торопливо кивает, глядя на неё снизу вверх, и прижимается лицом к мокрому пятну на кружевных трусиках.
Волосы у Хины на лобке тёмно-розовые, темнее, чем на голове. Ташиги утыкается в них носом, вдыхает запах. Набирается смелости – и приникает ртом, лижет, целует, толкается языком внутрь, посасывает напряжённый клитор. Все воспоминания о том, как ей самой нравится, когда Смокер это делает с ней, вылетают из головы, но, вероятно, на уровне инстинктов что-то остаётся, потому что Хина стонет, наконец-то в голос стонет, и подаётся бедрами ей навстречу.
- Вот тут, - просит она, направляет голову Ташиги руками, и Ташиги с готовностью слушается, вылизывает её, ласкает пальцами, губами, языком. – Да, ох, вот так, умничка, хорошая девочка, - и с губ Ташиги срывается такой громкий, жалобный стон, что ей стало бы стыдно, если бы она всё ещё помнила, что такое стыд.
Она знает, что Смокер в комнате. Даже если бы она не помнила, что он никуда не уходил, даже если бы не чувствовала знакомый запах сигар, она, наверное, осознавала бы его присутствие; они чувствуют друг друга, как чувствуют люди, привыкшие существовать бок о бок, это осознание не раз спасало их в бою. Но желание насладиться Хиной, насытиться ей, доставить ей удовольствие настолько поглощает её, что она не задумывается об этом, пока Хина не смеётся вполголоса.
- Хина думала, тебе не нравится, как Хина выбирает вино, - лукаво замечает она. – Уже не кислятина?
- Мне есть, чем подсластить, - хрипло говорит Смокер, и Ташиги, сообразив, что у них всё это время была публика, снова стонет от шока и возбуждения.
Хина взъерошивает ей волосы и опять смеётся:
- Знаешь, что делает твой командир, Ташиги? Он сидит у того столика напротив… и пьёт вино… и ублажает себя, глядя на нас.
Первая отчётливая мысль, которая возникает у Ташиги в голове, когда она слышит это, чуть не заставляет и её рассмеяться: до чего же интересная гостиница с интересной планировкой номеров. Или, может, Хина и это предусмотрела? Вторая – не столько мысль, сколько образ: массивная фигура Смокера на стуле напротив кровати, широко расставленные ноги, рука сжимает член. Ташиги чувствует себя на фото из журналов, которые продаются в киосках на пристани, прикрытые картонками, и которые моряки передают друг другу с сальными ухмылочками.
Это не должно ей нравиться.
И тем не менее.
- Я сейчас, - говорит она, отрываясь от Хины, и приподнимается. Поворачивается к Смокеру – тот выглядит точно так же, как она только что себе представила, и она чуть не задыхается, чувствуя кожей, как он смотрит на неё. Его фирменный коктейль нежности и похоти. Ташиги хочет позвать его, но в то же время чувствует, что ещё рано.
Она отворачивается, задирает платье, неуклюже стаскивает трусики – слышит, как Смокер тяжёло вдыхает, приглушённо ругается – и снова прижимается мокрым лицом к Хине, и ей льстит то, как нетерпеливо Хина к ней льнёт.
- Что… хороший вид открывается? – через несколько минут, несколько вечностей выдыхает Хина. Её прежней собранности давно простыл и след; слова, которые она обращает к Ташиги, выходят всё более сбивчивыми, хаотичными.
Ташиги слышит позади один тяжёлый шаг, другой, третий.
- Охуенный, - отзывается Смокер. Ташиги знает, чувствует, что он стоит совсем рядом, но не трогает её. – Детка, может, тебе уже помочь? Ты течёшь только так.
- Да, - поспешно говорит Ташиги. – Да.
Он кладёт руку ей на задницу, и от того, что и он, и Хина сейчас, в таком виде, прикасаются к ней, Ташиги дрожит от удовольствия.
- Чего ты хочешь, милочка? – спрашивает Смокер, поглаживая её. Вопрос, с которого всё началось. – Мои пальцы? Мой язык? Мой член?
- Т-твой член. Пожалуйста. Только… - Ташиги отстраняется от Хины, приподнимается, опираясь на локти и колени, потом пытается снова опуститься.
Прежде, чем тот же страх собственной неуклюжести, что на танцполе, успевает разрастись, Смокер подхватывает её бёдра и поднимает нижнюю часть её тела так резко, что она вскрикивает.
Ей хотелось бы, чтобы у них было побольше подушек, но они и так уже сгребли под Хину все, что были. Тогда она могла бы нормально стоять на четвереньках и нормально двигаться навстречу Смокеру. Делать что-то для него тоже, как и для Хины. Но он держит её, словно она ничего не весит – ему ничего не стоит перекинуть её через плечо одной рукой – и заполняет её собой так, как ей и нужно, и это тоже что-то из её давних фантазий. Чтобы они обладали ей, пользовались ей. Сейчас, когда Хина, забывшись, до боли вцепляется ей в волосы и прижимает к себе её лицо, когда Смокер вбивается в неё снова и снова и стискивает её бёдра так, что наверняка останутся синяки, Ташиги именно так себя и чувствует – и забывает обо всём на свете.
Хина кончает с совершенно не элегантным, самозабвенным стоном, отпускает волосы Ташиги, откидывается назад – и в следующее мгновение Смокер меняет положение, поднимает Ташиги, держит её так, что она прижимается спиной к его груди. Так, что она может на него насаживаться.
- Я думал, рехнусь, пока смотрел на вас, - яростно шепчет он, прижимаясь губами к её уху, целует её в затылок, шею, скрытые платьем плечи. Ташиги в ответ может только бессвязно стонать. – Так хотел тебя, ласточка. Ты бы видела себя. Моя хорошая.
И Хина – Хина поднимается, прижимается к ней своим прекрасным обнажённым телом, сцеловывает свой же вкус с её губ.
- Умница, Ташиги, - воркует она. Её рука скользит ниже, к клитору Ташиги, трогает, ласкает, размазывает влагу. – Давай же, ну, - и Ташиги отпускает себя, дрожит и бьётся, зажатая в восхитительном плену между их тел; кажется, кричит, кажется, видит, как перед глазами взрываются звёзды, кажется, ощущает, как Смокер кончает в неё. Она ничего не соображает, кроме того, что она им нравится и что ей хорошо.
Она приходит в себя в постели – рука Смокера обнимает её за талию, а Хина, лежащая с другой стороны, осторожно гладит её по волосам.
- Всё хорошо, милая? – заботливо спрашивает она, убирая прядь волос с лица Ташиги. Её собственные волосы растрёпаны, щёки раскраснелись – Ташиги не может и представить, как сейчас выглядит она сама. – Хочешь вина, может? Хина принесёт.
- Нет, - шепчет Ташиги и притягивает её к себе, - нет, подожди, останься пока здесь.
Она хочет вина, но потом, она хочет, чтобы Хина не двигалась с места, она хочет спать, она хочет ещё. Она вечно чего-то хочет.
Не всегда недостижимого, как оказывается.