Г. Ф. Лавкрафт «Изгой»

Он в одиночестве живет в огромном темном замке, сырые стены которого источают сырость и мерзкий запах. А за его пределами находится дремучий лес, деревья которого закрывают солнце и голубое небо. Кругом царит полумрак и уныние, которые некому рассеять. И вот однажды он сумел найти замаскированный вход в высокую башню, вершина которой терялась где-то высоко вверху, от всей души надеясь, что с ее высоты он сможет увидеть то, о чем так хорошо знал по книгам. Но вместо этого ему открылась ужасная правда, которую он приказал себе забыть когда-то очень давно... Довольно необычный взгляд на хорошо известную проблему демонологии, так сказать, с «той стороны» Стикса. С точки зрения традиционной религии, все демоны — суть порождения Мрака, беспросветного и ужасного. Они не имеют души и потому не могут отличить Добро от Зла. А, значит, служат последнему всей своей мерзкой сущностью. Жалеть их точно не стоит. Но Лавкрафт решил взглянуть на демонов по-иному: а что, если они всё же имеют душу, которая тоже умеет страдать? Каким тогда покажется им свой и наш мир? И так ли уж мерзки и жестоки они, как это описывают церковные книги? Что, если они тоже ошибаются? Пожалуй, это одно из немногих произведений, которое пытается оправдать эти порождения Тьмы, показав истинную суть их натуры. То, что они являются изгоями в обоих мирах, не находящими себе в них ни места, ни надежды, ни полезного применения. Все ополчились на них только за то, что выглядят они ужасно, непохоже на остальных. Действительно, сложно с таким-то обликом доказывать, что у тебя тоже есть душа! Как говорится, «по одёжке встречают...» Думаете, что всё это сказки? Тогда вспомните древние месоамериканские цивилизации, погибшие под ударами испанских конкистадоров. Сегодня мы сочувствуем инкам, ацтекам и майя, считая их невинными жертвами алчных до золота европейцев. Но, вглядевшись внимательней, вы не увидите на них белых хитонов праведников, ибо их жизнь была полна обычаев и традиций, которые иначе как садистскими назвать не получится. Каждая пирамида, услаждающая взоры современных туристов, начиналась с массовых человеческих жертвоприношений, которые совершались изуверским вырыванием сердец из еще живых тел. Ради таких же ритуальных убийств проводились и хорошо известные игры в мяч, чем-то напоминающие современные баскетбол с волейболом: проигравших тоже приносили в жертву на вершинах уже упоминавшихся пирамид. Перед тем, как судить, рекомендую всем интересующимся еще раз пересмотреть фильм Мела Гибсона «Апокалипсис».

Так кем же были древние индейцы — невинными ангелами или всё же жестокими демонами? Ни теми, ни другими. Они были талантливым, но своеобразным народом, который жил на тонкой грани добра и зла, балансируя на ней, словно заправский акробат. То, что инквизиторы сочли злом, было всего лишь одной из форм спасения мира от грозящей ему гибели. Чтобы этот мир жил, люди должны были кормить его своими предсмертными мучениями. То, что нам кажется изощренной жестокостью, для ацтеков было всего лишь вынужденной необходимостью. Но отличить одно от другого так непросто... Поэтому не беритесь судить о других только по внешнему облику и образу их жизни, ибо истинной сути человека за этим увидеть удается далеко не всегда.

------------

РЕЗЮМЕ: неожиданный взгляд на демонов и прочих «порождений Тьмы» со стороны их собственной натуры. Кто они — исчадия Ада или жертвы распространенных предрассудков? Вопрос, на который человечество вот уж как десять тысячелетий не может найти удовлетворительного ответа.

В самое большое замешательство здесь вводит именно название. Мне кажется, что потеря памяти связана с тем, что главный герой — труп. Лес, в котором он находился, представлял собой хитросплетения корней, а башня была типичным элементом подземных катакомб в стиле Лавкрафта. И тут сразу понимаешь, что это типичнейший лавкрафтовский рассказ, только на данный момент от лица существа из подземных лабиринтов. Вышел-то он наружу, среди множества каменных плит и обелисков возле церкви (типичное кладбище). Собственно, последнее объяснение о зеркале было не нужно, потому что очевидно.

Здесь затронута не тема отчуждения от людей, не мотив одиночества человека, а невнимание к умершим предкам, которые в какой-то момент готовы посетить тебя. Проблема в том, что мертвого окружали тексты живых, из-за которых он приобрел стремление к свету и смутные представления о том, как должен выглядеть сам. Не удивительно его разочарование и ужас.

Я уже давно выделила для себя типичное основание ужаса — наличие определенной нормальности человека. Но во все времена отклонения от нормы не желали воспринимать, только ужасались этим, а то и осуждали, начиная с цирка уродов и заканчивая отклонением от норм викторианского этикета в поведении, начиная с изображения убийств в фильмах ужасов и заканчивая нагнетанием атмосферы умственного помешательства, подмены одной нормальности другой. В данном рассказе затронута тема нормальности для мертвяка. У него лишь одна проблема — он не понимает смерти, не помня ничего из жизни.

Задумайтесь сами, а что вы все знаете о смерти? Верите, что там — ничего? Верите, что забвение в небытии — конечный пункт? Или что рай и ад — пристанища души при любом раскладе? Может, главный герой ничего не понимает о смерти, потому что и при жизни не задумывался об этом. Этот рассказ Лавкрафта заставляет задуматься, почему главный герой не умер как подобает и даже получить ответ, что таких существ ожидает. А они находят смысл в забвении, безрассудстве и свободе. Потому что изгои, потому что не принадлежат обществу, которое само не захотело принять одну из сторон реальности. Изгои — зеркальная сторона педантичного нигилизма социума нормальности. Поэтому сами отвергнутые могут отрицать себя и свою память. Без памяти нет смысла жизни, поэтому Лавкрафт делает состояние беспамятства смыслом смерти.

Необычное лирическое произведение Лавкрафта. Это рассказ — самосознание, рассказ — самотчуждение. Рассказ, в котором главный герой — чужой, не такой для всех и каждого. Это хроники глазами изгоя, возможно того, кто и не является по сути человеком, но определенно был им до какого-то мистического момента в своей жизни, от чего потерял свое осознание, свою память, забыл свое имя, забыл свой облик.

Главный герой — лирическое воплощение Лавкрафта, которое передает одновременно и боль и печаль, радость и отчуждение, отвергающее привычные мотивы к жизни, объясняющие причины разобщенности людей, идей, показывающее источники самого страха. Ведь страх — это только поверхностные эмоции, необдуманные, жестокие и категоричные. Именно из-за страха главный герой не смог найти свое место среди людей, ведь этот страх был обращен именно в его сторону. Главный герой — это надежда, которая умирает последней, это мечта — зарубленная на корню.

Важен именно момент осознания главного героя, на этом построена некоторая интрига: момент, когда он находит зеркало, отражающего его облик. Это облик изгоя, облик всей печали и мрака, противоестественности и несправедливости. Ведь даже сам главный герой не поверил в свое собственное отражение, не допускал и мысли, что его облик именно такой. И только после этого пришел к выводу, что жизнь к которой он так стремился, мечтал, вглядываясь в далекие шпили башен в своем закрытом от всех мирке, не для него. Не для него этот праздник, не для него это солнце. Теперь его будет оберегает ночь, а луна станет единственным источником света. Это и есть момент отчуждения и смирения, обиды, сожаления и самосознания.

Так же важно имя, упоминающееся в конце произведения — Никотрис. Кто бы это мог быть? Древняя царица того самого Вавилона? А может быть башня, по которой взбирался главный герой и является той самой. Так или иначе это можно считать еще одной отсылкой к причинам недопонимания между людьми, затронутой в книге. Ведь все мы знаем эту притчу о недостроенной вавилонской башне и причинах, поспособствовавших этому.

В итоге получилось необычное лирическое произведение с глубоким подтекстом, проливающее свет на непохожую ни на чью судьбу, поднимающее множество проблем одиночества, разобщенности и отчуждения. Браво. 10 из 10

Некоторые считают этот рассказ самым совершенным, вершиной лавкрафтовского творчества. Некоторые недоброжелатели утверждали даже, что рассказ украден у Эдгара По. Это возмутительная ложь, и хотя стиль произведения действительно напоминает По, сюжет сугубо ''лавкрафтианский''. Более того, автобиографичный (в метафорическом смысле, конечно). Весь рассказ пронизан темой одиночества и отторжения, сначала обществом, а потом и самим собой. Мы видим здесь не просто монстра; это образ души, необратимо искалеченной отсутствием человеческого общения. Это самый потаенный страх, преследующий всякое живое существо с детства: страх быть отвергнутым себе подобными, превратиться в изгоя. Для Лавкрафта, ведущего жизнь отшельника, этот страх был насущной проблемой.

Этот рассказ — настоящий крик души, самое прочувствованное произведение ''Отшельника из Провиденса''.

Рассказ пронизан печальными флюидами, так и сочащимися со страниц и упорно проникающими в реальный мир. Одно из немногих произведений автора, написанных в жанре Dark Fantasy и являющееся идеальным дополнением всего творческого наследия «Мечтателя из Провиденса».

«Изгой», как мне кажется, это самый настоящий душевный порыв, под воздействием которого Лавкрафт и написал рассказ. Слишком уж явно чувствуется разочарование, сквозящее в строчках произведение. Разочарованием быть непонятым и не принятым обществом. Заведомым аутсайдерам в глазах других людей. Ещё печальнее видеть человека, стремящегося к людям, которые с тем же упорством отталкивают от себя главного героя, не понимают и не принимают его. Душевные муки Лавкрафту очень хорошо удалось описать, во многом благодаря тому, что частично, данная новелла написана им о самом себе.

Читая этот грустный и меж тем невероятно эмоциональный рассказ, словно бы погружаешься в омут вселенской печали. Все те переживания, испытываемые главным героем, невольно примеряешь на себя и ужасаешься тому, сколь безжалостными могут быть не только люди в целом, но и каждый из нас по отдельности. Психологический фон рассказ получился просто великолепно, за что вам, уважаемый Говард Филлипс Лавкрафт, мой низкий поклон.

«Изгой» — это рассказ не о всевозможных ужасах, подстерегающих ни в чём неповинных героев. Это рассказ о страхе. О страхе оказаться одному, отвергнутым всеми и, что самое страшное, самим собой.

Этот рассказ не совсем характерен для лавкрафтовского творчества — или, если быть точным, то выбивается из общей тональности произведений. Прежде всего, перед нами нет определённой фигуры носителя зла, хотя само его присутствие очевидно буквально с первой же строки. Источник злого начала — замок, затем его обстановка, потом окружающая его местность. Вырваться из его цепких объятий — цель существования героя. Внимание повествователя постоянно перемещается с одного объекта на другой в поисках того, что «не так», с чем «не так», почему и за-за чего «не так». Проницательный читатель уже может догадаться, что «не так» с самим рассказчиком — собственно, автор и не стремится поддерживать острую интригу до финала, его задача в другом: показать психологическое состояние «другости», «инаковости», «нетакости», которое в итоге оборачивается изгойством. По сути, перед нами яркий портрет аутсайдера, человека, всегда и везде остающегося по ту сторону, ни там, ни тут. Его фигура особенно характерна для XX столетия , и Ховард Филлипс Лавкрафт рассматривает её с точки зрения философии: из причудливой смеси сказочного «Чудовища» и романтического «Франкенштейна» рождается совершенно новый герой, появляется четвёртое его измерение, на сей раз под углом понимания и принятия монстра, раз уж речь идёт о том, что человеческому существу страшно взглянуть на самого себя. Как обычно, оригинален лавкрафтовский подход к изображению ужасного — оно требует «воспоминания», а будучи «вспомненным», сразу же оказывается навеки забытым, и мы может только гадать, что же за ужас был вытеснен из памяти бальзамом блаженного забвения, nepenthe. В отличие от героя «Ворона», герой «Стороннего» его пьёт, но всё равно не находит умиротворения. По своей детской наивности он продолжает считать, что встретился с человеком — «пальцы мои коснулись холодной и гладкой поверхности неподатливого стекла»... И ещё слова мастера из другого его рассказа: «У меня развился причудливый страх увидеть свой собственный облик, как будто моим глазам он должен предстать совершенно чужим и немыслимо гадким».

Разделяю восторг многих, великолепный рассказ! Один из лучших у Лавкрафта, если не лучший. Без так любимых автором приторных, а часто и откровенно за уши притянутых хэпиэндов. Жил себе человек, жил. Пусть одиноко, пусть в уединении, но вроде и тужил не особо. Захотел человек узнать о себе и о мире его окружающем.

И узнал...

Цена познания иной раз высокой бывает слишком...

Сильный психологически и весьма атмосферный рассказ.

Стилистически почти весь он очень похож на сон: та же эмоциональная насыщенность в прорисовке деталей, то же ощущение непрерывного навязчиво длящегося действия, то же моментальное преодоление больших пространств... Но концовка уничтожает ощущение описания сновидения, при этом она особенно хороша некоторой недосказанностью. Сделано мастерски, и переведено, видимо, удачно.

Переживания главного, и по сути единственного, героя, его неопределенность, страх перед неизведанным (так любимым и, в литературном смысле, так обласканым Г. Ф. Лавкрафтом) с одной стороны будоражит воображение и заставляет сопереживать и проникаться сочувствием к персонажу, но с другой — нелогичность некоторых моментов происходящего. Остались двойственные чувства к рассказу.

К сожалению предсказуемость произведения, главным образом, предопределила мою заниженую ему оценку.

Удивительный рассказ. Вот писал-писал Лавкрафт произведения о столкновении человека с чем-то страшным, потусторонним, писал, психологически и атмосферно выводя состояние героев, столкнувшихся с монстрами, со сверхъестественными явлениями, а тут взял и перевернул всё с ног на голову. И получилось! И вышел рассказ очень неожиданным – удивил! Но не только, мне кажется, автор старался сделать качественный «перевертыш», но попытался представить это состояние, передать его, подумать, какого это – быть таким вот изгоем? И это тоже удалось, так как рассказ – сплошное ощущение отчуждённости от остальных, ощущение одиночества и тоски, так что читаешь и сам себя ощущаешь изгоем, что стал чужд всему живому, что брошен всем живым, отторгнут им. И в этом рассказ очень силён – в этом тоскливом ощущении, в этом странном тоскливом ощущении...

Выверенный слог и ни с чем не сравнимая атмосфера безысходности, тоски и отчуждения. Потрясающая завязка, холодной хваткой держаащая крепко за горло до самого конца. Ценителям лавкрафтовского гения и любителям безбрежной ночной грусти — читать настоятельно рекомендую. Один из лучших рассказов Говарда.

Финал рассказа оказался для меня неожиданным и очень мощным по эмоциональному воздействию. Возможно для тех, кто читая, знает, чем закончится или догадался, рассказ не покажется столь совершенным. А на мой взгляд — у автора получился шедевр, во многом еще и благодаря мастерски нарисованному, щемящему сердце контрасту между светлой, романтичной душой главного героя и страшным, безжалостным финалом...

Возможно, некоторые из не очень хороших отзывов здесь вызваны плохим переводом. Я, к счастью, сразу прочитал в превосходном переводе, но мне попадался на глаза и чей-то корявый перевод, просто отталкивающий и сводящий на нет все усилия автора...

Очень необычный рассказ, будоражащий сознание. Образ изгоя в данном случае явно иносказателен, он повествует о обычном человеческом страхе быть чужим в обществе, непонятым или отвергнутым толпой. Эдакий образ экстраверта-затворника, пожелавшего открыться миру, и этим миром непонятого. но есть и хорошая сторона истории — изгой, осознав неприятие обществом своего образа, отдает должное себе подобным, находя в них свое спасение от душевных терзаний.

Рассказ в общем-то понравился. Вот только в тот момент когда понимаешь, что главный герой видит монстра, потому что взглянул в зеркало, автор выдает великолепное в своей наглости «я не решаюсь даже описать его», а потом добивает, говоря «Теперь я знал все. Я помнил, что было со мной до того...» и тут же «в непереносимом ужасе этого мгновения я забыл все...». Одно дело — напустить в повествование тумана, под которым ты скрываешь какую-то таинственную, шокирующую историю, а совсем другое — когда ты эту историю просто не придумал.

В итоге, пугает — нет, заставляет задуматься — да, атмосфера — есть.

Отличный рассказ с налетом самоанализа. Ведь Лавкрафт считал, что он родился не в том веке, чувствовал себя изгоем в современном ему обществе. Не даром данный рассказ был написан в то время, когда Лавкрафт вернулся в родной Провиденс после попытки «вырваться в свет» — переезда в Нью-Йорк с женой(поездки, которая,кстати говоря, вызвала у Лавкрафта исключительно негативные впечатления, неприятие происходящего в Нью-Йорке и тамошних порядков и нравов).

Так или иначе — замечательно показанная атмосфера одиночества и то, что кульминация происходит буквально в последнем слове рассказа, делают «Изгоя» одним из лучших рассказов автора, среди не входящих в циклы «Мифов» или «Снов»