Виктор Пелевин «Т»

На Пелевина подействовала новая волна кинокомиксов — все эти «Тёмные рыцари» и «Хранители», погружающие изначально плоских героев в пространство объёмных страстей. Супергерой граф Толстой в новом романе «Т» — не то чтоб полноценный Бэтмен, но некий Роршах навыворот, это точно. Только озабочен он не проблемами воздаяния, а метафизикой. Его занимает не «Что делать?» и «Кто виноват?», а «Где я?» и «Откуда?». Притом с внешней эффективностью у него всё в порядке: переносной арсенал с бомбами и метательными ножами, вплетённые в бороду кусочки булата, боевая система «незнас»…

Пелевин, собственно, всегда занимался чем-то подобным: выстраивал из броских смешных картинок загадочную конструкцию с пустотою внутри. В отличие от прочих беллетристов, более или менее натужно выдающих словесную пустоту за реальность, Пелевин гордо объявлял самую реальность текстом и Пустотой, имея на том неслабый успех. Он умёл, ухватившись за модную тему, вывернуть сущее наизнанку и довести читателя до края с видимой лёгкостью — именно на лёгкости его проза держалась. Ну кто бы стал в здравом уме читать его парадоксальные диалоги, будь они чуть позанудней и не перемежайся забавными комиксами?

Следующий шаг логичен: ещё легче, ещё пустотнее. Теперь Пелевин решил деконструировать собственно писательство. Он нагляднейшим образом, на пальцах, показывает, как собирается конструкция его романа. А потом ещё и уничтожает фигуру культового автора. Автор — фикция, потому что роман — не значки на бумаге, а то, что читатель выстраивает в своём уме.

Подводит он к этому, как водится, издалека. Сначала спасающемуся от наёмных убийц графу объясняют, что мир не сотворён. Творение происходит непрерывно, причём, ежесекундно в нём участвуют разные сущности. За каждый новый поступок или движение мысли отвечает уже другой языческий бог. А через некоторое время граф Т. узнаёт, что является литературным героем, которого пишет бригада литературных проходимцев. Один из них, по имени Г. Овнюк, отвечает за боевые сцены, другой — М. Бершидский — за эротику, третий прописывает сюжет, четвёртый вставляет философию, а общее руководство осуществляет редактор Ариэль Эдмундович Брахман (имя которого в выходных данных книги обведено траурной рамкой). У графа есть основания поверить: ведь он совершенно не помнит, куда и зачем направляется, а встречающие его невероятные приключения подчинены некой непостижимой, явно наспех придуманной логике. Потому перед ним теперь стоит, по меньшей мере, три задачи: уберечься от вооружённых преследователей, выяснить, что такое «Оптина Пустынь», которую ему велят отыскать, да ещё попытаться проявить своеволие, преодолеть диктат демонических кукловодов.

О том, что происходит в мире этих загадочных демиургов, граф Т. может узнавать единственно от Ариэля Эдмундовича, который научился вступать в контакт со своим персонажем с помощью каббалистического ритуала. Обстановка там сложная и меняющаяся. На создание бренда кающегося графа Т. уже истрачены кредиты, которые рассчитывали возместить из бюджета, но бюджет в связи с кризисом отрезан. Креативная группа меняет хозяина, присланные эффективные менеджеры и чеченские консультанты сначала пытаются раскрутить на финансирование церковь, а потом, получив отказ, решают изменить концепцию: мочить религиозный бизнес на фундаментальном уровне. А тут ещё вдруг редактора Брахмана резко увольняют с набитием морды, и он «со всеми наработками» уходит на создание компьютерного зомби-шутера «Петербург Достоевского». Так графу Т. приходится встретиться в рукопашной схватке с Фёдором Михайловичем, отменно владеющим топором. Правда, очень скоро Брахмана возвращают на прежнее место, и графу вновь предстоит искать Оптину Пустошь, теперь уже при помощи философа Соловьева, заключённого в Петропавловку на манер «железной маски».

Между тем, граф уже стал каждое происшествие воспринимать, как отражение случающихся у демиургов пертурбаций: «Ну и зачем я это сделал? Почему я опять безвольно рушусь… Стоп, стоп только без самобичевания. Не спать. Никто никуда не рушится. Просто кусок с захватом кареты дали не Овнюку, а Грише Пиворылову. Наверно, на Овнюка денег не хватило. Экономят, гады. Или воруют… Скорей всего, кстати, именно воруют. Получили небось от Пантелеймона аванс под Овнюка, распилили между собой, а десять процентов откинули негру Гоше. И вот по моим жилам растекается медленный яд… Они ведь давно по этой схеме пилят, сволочи, как я только раньше не понимал…».

Понятное дело, в какой-то момент герой оказывается в тупике, перед угрозой неминуемой смерти, и, не в силах понять, собираются ли его демиурги отсюда вытаскивать, должен попробовать взять над ними верх. А уже перед тем состоялся важный разговор в «Обществе друзей Соловьёва» (там и молодой Чапаев присутствовал). Оказывается, Соловьёв объяснял, что есть не мир, но Читатель, который этот мир создаёт, отсутствуя при этом в создаваемой реальности. И когда графу Т. в камере смертников приходит сам Соловьёв с отрубленной головой… В общем, в конце концов, графу удаётся самолично заявиться в мир Ариэля Брахмана. Рабочим инструментом редактора оказывается «машина Тьюринга», механически создающая текст на основе «таблицы соответствий».

– Вы не мой автор, — говорит редактору Т. — Вы герой, полагающий себя моим автором. Но у книги есть настоящий автор, и это я.

– Я это выкину при окончательной правке, — грозится Ариэль. — Вместе с матюками.

– Вряд ли успеете, — отвечает граф и выпускает кота…

Да, кот — отдельная история, тема кота следует через всю книгу, её и на форзаце можно увидеть.

В финале граф возвращается домой, а говорящая лошадь читает ему стихи:

– Как на закате времени Господь выходят Втроём,

Древний враг человечества выходит качать права…

– Неплохо, — говорит Т. — Особенно для лошади.

Да и весь роман, надо сказать, неплохой. Кто автор, правда, не совсем понятно. Но хоть, кто читатель, поймёте.

Графские развалины

«В том духе, что весь так называемый тибетский буддизм – это совместный проект ЦРУ и английской разведки.»

Осень — пора Пелевина, а октябрь между финалом «Ясной поляны» (10.10) и премьерой нового «Преступления и наказания» (26.10) словно специально создан, чтобы дочитать брошенный некогда роман, где Толстой и Достоевский выступают супергероями. К слову сказать, не они одни, там еще философ Соловьев, обер-прокурор Победоносцев, княжна Тараканова. И Чапаев, не вставить которого в еще хотя бы одну книжку Виктор Олегович просто не мог. Вы уже поняли, что речь о постмодернистском романе, и да, это он, со всем набором характерных особенностей: фабуляция, ирония, пойоменон, девальвация ценностей, мир как текст, смерть бога и смерть автора — можно еще непростых слов, вроде эпистимологического кризиса добавить, однако мы и без них все поняли. Будет непросто, но чертовски интересно (это же Пелевин), пока ум за разум окончательно не зайдет, тогда мы на время возненавидим их (писателя и роман). но к финалу опять полюбим. Все как всегда.

Начало приводит на память «Доктора Живаго» — двое в поезде беседуют об усадьбе, которую вот прямо сейчас проезжают ее владельце, его учении о непротивлению злу насилием и непростых отношениях с церковью. Продолжение не менее драматично, хотя в ином роде. Один оказывается полицейским агентом, а второй — собственно тем самым графом Т, за которым прозрачно угадывается Лев Николаевич. В купе ломятся полицейские, чтобы арестовать героя, он как-то мгновенно сооружает из рясы гибрид дельтаплана с парашютом, обращаясь в подобие белки-летяги, и выпрыгивает в окно аккурат над рекой. Потеряв память от удара о воду, спасен хозяйкой речной яхты-баржи, которая представляется княжной Таракановой, но тут являются амазонские пигмеи, стреляющие отравленными дротиками из духовых трубок и всех убивают. Кроме t, которому удается уйти вплавь.

Покруче. чем в «Крути», правда? Пелевин образца 2009 еще думал о том, как развлечь читателя и «сделать ему интересно», чему и команда сценаристов, всякий со своей специализацией, которые описывают приключения графа в реальном времени книги, немало способствует. А в остальном все то же, что у него везде: «где я», «кто здесь», «кто управляет мной когда я думаю, что реализую свободный выбор» и прочие основы буддизма, которые Главный Чародей русской литературы исподволь вдвигает в мозги компатриотов.

Он гений, даже когда хочется швырнуть очередную книгу с размаху в стену. И счастье, что он у нас есть.

Это редчайшая книга, в которой сам Пелевин разговаривает с читателем. Если Ариэль создает мир с Т, а мы сторонние наблюдатели, случайные участники, то в конце романа, из-за Ариэля появляется невидимая рука настоящего писателя, который соприкасается с тобой с читателем и вы можете реально пообщаться, по крайней мере, почувствовать, и эта связь будет вне понимания объективной реальности. Автор слома не пятую стену, а в принципе убрал все стены.

Пелевин — писатель поколения отчаяния. Ницше и Камю считали, что человек живет с ощущением отчаяния с момента осознания факта смерти бога. Нет! О подлинном отчаянии эти европейские господа еще не знали. Полный крах наступил, когда нам пообещали вместо веры рай на земле, а потом коммунистический эдем на земле атеистов тоже отменился. Современник не верит уже не только в бога, он не верит и в возможность построения гармоничного общества. Нам ничего не оставили, кроме скепсиса. Мы можем лишь иронизировать по поводу наивности Достоевского. Авторы поколения отчаявшихся похожи. Стабильного не существует, быть в чем-то непоколебимо уверенным может только идиот. Здесь писали, что Пелевин высмеивает Толстого. Автор графа не высмеивает. Он высмеивает стереотипы и восприятие Толстого обывателем. Отмечу, что Пелевин на этой стезе не первый. В «застойные годы» сформировался жанр, ставящий вопрос о неприкосновенности авторитетов в литературе. Возможно, писатели дружно прореагировали на программу по предмету «литература», на тенденцию навязывать нам единственную трактовку произведения. Как реакция на этот феномен появились роман об идиоте у В. Ерофеева и фильм «Даунтаун» Бондарчука — Охлобыстина. Свое осмысление детища Достоевского подали под соусом из шуток. Пелевин подхватил тенденцию, но он играет не с сюжетом романа Толстого или другого маститого писателя, а с биографией Льва Николаевича. Я смеялась, когда смотрела «Даунтаун». И смеялась, читая «Т». Ни уважение к Толстому, ни любовь к «Идиоту» не пострадали от того, что я приняла условия игры Охлобыстина и Пелевина. Что до методов последнего, то играет он с архетипами, а это легче, чем написать портрет или биографию разнопланового и сложного человека. «Т» — фантасмагория, и мне кажется, что начитался Пелевин «Ста дней одиночества» или «Полковнику никто не пишет» и решил, что и сам легко создаст иную реальность. Опасность произведений Сорокина, Вик. Ерофеева и Пелевина в том, что их книги могут попасть в руки к читателю, не знающему лит. классику и культурологию. Чтобы адекватно воспринимать Пелевина, необходимо иметь багаж. Малообразованному человеку читать его будет не очень-то и интересно: он не заметит цитат, аллюзий и растеряется. Коротышка, плюющийся ядовитыми колючками в «Т», заставляет вспомнить Конан Дойля, диалог Толстого с дьяволом напоминает разговор с чертом в «Братьях Карамазовых». И по всему пелевинскому творчеству рассыпаны подобные цитаты. Пелевин — логик. Когда он замечает, что надо рубить соблазняющий орган, а не палец, чтобы боль отвлекла от похоти, — не возразишь. Но этот логик живет в сумасшедшем мире, и кульминация абсурда наступает, когда лошадь начинает читать стихи. Мне понравились страницы, на которых Пелевин говорит о мировоззренческих проблемах: о религии, о личности человека. Иногда кажется, что он продолжает иронизировать, но это уже не высмеивание. а отчаяние и боль. Например, он описывает яд, являющийся лакмусом, помогающим отделить истинно верующих от слабо или неистинно верующих. Верующие неуязвимы для отравы, а неверующие гибнут. Грустная это шутка. Христианство никогда не обещало дать обереги, помогающие выжить в физическом мире. Пелевин принадлежит к поколению детей атеистов, поэтому для него актуально путать благополучное выживание на земле с готовностью верующего погибнуть и обрести вечную жизнь. Продукт коммунистического общества не верит в жизнь души на небе и желает уцелеть и сохранить здоровье с помощью веры, но здесь. Особенно жестко он расправляется с модой на эзотерику и буддизм. Запоминается картина пребывания Т на заснеженных берегах Стикса и жертвы Цербера, попытавшиеся воскреснуть. Пережив агонию, персонаж все-таки вырвался в продолжающуюся жизнь. Талантливо описан процесс мышления, когда мы порождаем интерьер, и предметы растворяются, поскольку мы перестали думать о них. А вот личность у писателя лишена воли и цельности. Действует не человек, а страсти, поочередно толкающие на противоречивые поступки. А писатель по-пелевински, это этакий сатана, создающий мир, в котором живут души Толстого и Достоевского. Сам персонаж «Т» считает, что роман Пелевина — тот ад, в котором душа Толстого скитается после смерти . Десятку я не поставила по причинам субъективной и объективной. Субъективная — «не моя» это все-таки литература. Объективная — Пелевин иногда перегибает палку и ударяется в ёрничанье.

Однажды Виктор Пелевин написал настоящий шедевр: роман «Чапаев и Пустота». С тех пор в своем творчестве он ходит вокруг да около, пытаясь возвыситься до столь же изящных и простых метафизических обобщений, которые ему удались тогда. В нынешнюю, сиквельно-приквельную эпоху, когда любое, сколько-нибудь удачное произведение культуры рано или поздно получает свое продолжение, можно было не сомневаться, что «чапаевская» тема будет поднята вновь. Так и случилось: встречайте роман «t» — приквел к «Чапаеву и Пустоте».

Правда, вместо поэта Петра Пустоты здесь главный герой – граф Т<олстой>. Вместо учителя Петьки – просветленного Василия Ивановича – философ Владимир Соловьев. Впрочем, старые персонажи – Чапаев, лама Урган Джамбон – тоже присутствуют. Но главное – это общая закваска обоих произведений на идее обретения некоего духовного состояния, при котором исчезает всякое различие между словом и говорящим, я и ты, богом и человеком, сознающим и сознаваемым; исчезают и сами эти понятия как то, что лишь скрывает окончательную истину. В «Чапаеве» это состояние называлось «Внутренней Монголией», в «t» – «Оптиной Пустынью»; но как его не назови, оно за пределами всяких названий. Несмотря на то что героям все же приходится много беседовать, постигая те или иные мистические тайны, это не бесконечная говорильня вроде «Empire V». Большое внимание, как и прежде, отдано действию: не случайно граф Т. – мастер боевых искусств. А то, как он оправдывает свои смертоносные приемы принципом «непротивления», принадлежит к лучшим удачам Пелевина-писателя.

Вообще, перед прочтением нового романа обязательно освежите в памяти старый; или наоборот, после «t» перечитайте «Чапаева». Вы будете вознаграждены узнаванием множества милых аллюзий, отсылок и самоцитат. Тут будет и Толстой, в трико на коньках пересекающий Стикс, и отсеченный палец, и глиняный пулемет, и еще много чего. Все это крепко спаивает оба романа в единую вещь, и, пожалуй, по прошествии некоторого времени уже будет трудно отдать предпочтение чему-то одному. В любом случае хочется надеяться, что гламурно-халдейско-вампирный период творчества Пелевина закончился, и впереди – большое путешествие по «Внутренней Пустыне» (не)бытия…

Эх, ну и «дал джазу» Виктор Олегович... Эх дал... Ну, по порядку.

Когда я читал этот роман, мне в голову пришла вот такая мысль — сколько же поколений школьников могли быть осчастливлены судьбой, если — б Толстой и Достоевский были не скучными бородатыми дядьками, висящими в кабинете литературы, а были пелевинскими чуваками... Толстой — не автор толстенной опупеи, где от обилия французских слов рябит в глазах, а крутой мужик, способный перешибить соплёй Ван Дамма и Брюса Ли вместе взятых. С каким бы удовольствием внимали бы тогда наши школьники словам учителей, рассказывающих о таком замечательном писателе)

А Достоевский... О, это просто песня) Песня абсурдная, весёлая, разудалая. Эх, насколько лучше Достоевский с винтовкой, Достоевского — автора ненавистных школярами романов, проигрывающего последние гонорары в Баден — Бадене...

Ну, это всё лирика. Теперь немного о романе.

Роман если не великолепен и безупречен — то весьма близок к этому. Как всегда, Пелевин на высоте. Его стиль и слог как всегда вызывают восхищение. Ну а если учесть, что я очень люблю всякие стилизации — то понятно, что роман просто не мог оставить меня равнодушным.

Итог. Прочитал с огромным удовольствием, чего и вам желаю)

Впечатление от «Т» можно, в принципе выразить всего в трёх словах — «хорошо структурированный бред».

Пелевина, как и Филипа Дика нужно тоже читать не чаще одного романа в три года, если дорожишь душевным здоровьем. И это даже несмотря на то, что Пелевин, в отличие от Дика, не очень серьезно относится к тому о чём пишет. ИМХО — Виктор Олегович сочиняет пародии-постебушки на модные течения в психологии, эзотерике, менеджменте и прочей философии. И делает это так хорошо, что достоин сам быть героем какого-нибудь романа. С названием «П».

Несмотря на явный стёб и юмор Пелевин достаточно внятно излагает доктрины пародируемого. В общем, относться к «Т» можно двояко — либо как к пропаганде психологических практик в духе Кастанеды и Мегрэ, либо как к чисто юмористической фантастике высокого уровня. Чего стоят постоянные аллюзии и реминисценции к классической литературе и восточным религиям...

А вообще-то не жалею времени потраченного на роман из-за одной только фразы, намертво впечатавшейся в моё сознание — «кто ты — тварь дрожащая, или луч света в тёмном царстве?»

Пелевин любит буквы и аббревиатуры: за «ДПП (НН)», «Ампир V », «П5» последовал « t » – царство победившего лаконизма. Граф Т., главный герой романа, – это не граф Толстой, как можно подумать. Если нечто выглядит, как утка, крякает, как утка, и ведет себя, как утка, – это не утка. Это симулякр. Пусть даже роман начинается с перефразировки известного исторического анекдота про Толстого – «Его светлость пашет только перед курьерскими поездами!», – и продолжается красочными боевыми сценами в исполнении главного героя, владеющего боевым искусством «незнас», то есть «непротивление злу насилием». Граф Т. ищет загадочное место под названием «Оптина Пустынь» – на самом деле это, конечно, монастырь, который исторический Лев Толстой неоднократно навещал. Но в контексте романа «Оптина Пустынь» – это просто буквосочетание, место, о котором никто ничего не знает, включая самого графа Т. Еще один симулякр.

А вот переплет, в который попадает граф Т., читателям Пелевина, да и просто читателям, очень хорошо знаком. Он встречает человека по фамилии Ариэль (привет Шекспиру или опять симулякр?), который утверждает, что является автором романа про графа Т. Причем не единолично, а в компании литературных негров: один пишет экшен, другой – эротику, третий – наркотические глюки, четвертый – лирические отступления… Одного из этих недотворцов внезапно (как принято нынче писать в Интернетах) зовут Гриша Овнюк – привет Борису Акунину? Впрочем, линия Ариэля вся «с приветами»: профессор, конечно, лопух, но аппаратура при нем, в смысле затворник Пелевин хорошо осведомлен о слухах, которые кружат вокруг него, как мухи вокруг… варенья. В том числе и слух о том, что по книге в год за него пишут вот те самые негры с разделением труда.

Пелевин, оказывается, в принципе та еще язва – еще никогда он не прокатывался таки тяжелым катком по всему гламуру и дискурсу современной литературы, а также жизни, Вселенной и вообще. Досталось всем: писателям, критикам, политикам, игроделам, церкви...

» – …Он, кстати, за это время защититься успел, представляете? Теперь доктор теологических наук.

– Доктор чего?

– Их к ученым приравняли, – хохотнул Ариэль. – Они теперь научные степени могут получать, как раньше физики или математики. Пантелеймон уже диссертацию залудил, сразу докторскую — «Святое причастие как источник полного спектра здоровых протеинов». «

Собственно, кроме россыпи едких и точных шуток и аллюзий на самого себя (внимание, в этом романе присутствуют Василий Чапаев и говорящая лошадь!), собирать по тексту нечего: все остальное мы уже читали, причем не только у Пелевина. Раз за разом его герои то сходят с поезда, то переплывают реку Урал, то снимают Шлем ужаса – в общем, выбираются из тоналя в нагуаль, сбрасывают покрывала Майи и становятся всемогущими, что твой Нео. Граф Т. выбирается из собственного романа, чтобы стать из читателя… писателем? Нет, для начала просто свободным человеком. Духом, который дышит, где хочет. А все эти Ариэли и Победоносцевы, Достоевские и Соловьевы – пыль на ветру. Очень соблазнительно счесть « t » эдаким писательским завещанием, итоговым текстом – но что, если контракт еще не закончился?..

«Все возвращается за последнюю заставу. Облака, дети, взрослые, и я тоже. Так кто же сейчас туда едет? На редкость глупый вопрос, хотя его и любят задавать всякие духовные учителя. «Кто» – это местоимение, а тут ни имения, ни места. Все, что можно увидеть – это, как сказал бы моряк, пенный след за кормой. Время и пространство, которое маркетологи из Троице-Сергиевой лавры породили по заказу либеральных чекистов, чтобы не затихло благодатное бурление рынка под угасающим взглядом Ариэля Эдмундовича Брахмана. Ведь должен же свет что-то освещать. Но теперь пора домой…»

Самая долбонутая книга из всех, которые мне доводилось читать. Слово просилось другое, но не на серьёзном литературном форуме его писать. И при этом же — это самый простой и ясный филосовский трактат, отразивший многие мои собственные размышления.

Мне странно читать обвинения Пелевина в самоповторах. Но ведь любой автор всегда пишет об одном и том же. Любой автор выбирает себе проблему (или она выбирает его?!), которую расскрывает в каждой своей книге. Жюль Верн писал о торжестве человеческого разума над природой. Олди — о богоборчестве, Фрай — о неограниченном всемогуществе, Муроками — о тотальном одиночестве... Меняются только СПОСОБЫ расскрытия проблемы. Меняютсяя методы, антураж, призма взгляда... Пелевин всегда (почти) пишет о Пустоте. Но каждый раз он выбирает новую призму — религиозный антураж. Мы читали о Пустоте в дзен-буддизме, ведическом индуизме, шумерском язычестве. Теперь Пустота подана... как бы точнее выразится... через египетский политеизм и иудейский монотеизм — но пропущенных сквозь учение даосов. Даосизм — самая простая, но самая непроизносимая истина бытия. Ибо если я достиг дао, я никогда не смогу выразить это словами, ибо слово сказанное есть ложь, истина — в молчании.

И одна философия не противоречит другой. Забавная и страшная версия многобожия: человек, как комби-щука, есть сосуд для множества богов. Такой себе многократный фатализм. За этим следует паралель: персонаж есть продукт мысли множества писателей. А дальше- еще одна паралель: реальность — это продукт восприятия множества Читателей. Казалось бы, катина мира ясна. Но дальше — больше. Точнее меньше. Множество богов — автара одного и того же бога. Множество писателей — продукт письма одного Писателя, который для пущей реальности представляет себя персонажем.

Получается, ближе всего к истине — опять-таки индуизм с его политеистическим монотеизмом. Только стоит добавить: не только Шива, Вишну и пр. есть аватары Брахма, но и каждый житель мира, каждая травинка — есть его аватара ,через которую этот великий Читатель смотрит на мир. Но Читатель этот существует только потому ,что ему есть что читать. А вот здесь уже начинается Дао: ибо истина в голове ясна, а словами ее не сказать ни коим образом.

Мастер боевых искусств граф Т. с боями пробивается в Оптину Пустынь. Он сам не знает, зачем. Он, кажется, утратил память — и тут ему является некая довольно-таки низменная сущность, представляется как Ариэль и утверждает, что он создал графа Т., весь его мир и все его устремления...

Матёрый человечище Пелевин — взять да и впарить народу самый настоящий философский роман тиражом в каких-то 150 100 экземпляров. А говорят, читатель у нас пошёл тупой, глупый. Нет, господа, на дурачьем рынке философия такими объёмами не продаётся, даже в форме романа. Популярный романист Виктор Пелевин принадлежит к тем редким авторам, которые не только берутся писать о Спасении героя, но и достойно справляются с этой задачей. Это не всегда истинное и полное Спасение — скажем, Татарский или Рама достигают «всего лишь» прижизненного перерождения как боги и всё ещё остаются узниками майи — но бывает и истинное. Такое досталось Чапаеву

Читать «t» было далеко не так легко и приятно, как другие книги Пелевина. В этом есть смысл — та сторона, с которой буддист перебирается на Другую, не столько забавна, сколько уныла и страшна. В представлении буддиста, конечно — но разве мало и в действительности страшных судеб? В общем, это было тяжкое чтение — для меня; кому другому, может, понравится. Морально и интеллектуально терзали эти шеолы, в которые утрамбовывали героя демиуржата, автора не исключая — зато всё искупил конец, где... впрочем, чего я буду пересказывать это изящное буддистское Спасение своими корявыми словами, когда есть книга, и в ней — слова лучшие?

Как на закате времени Господь выходят Втроём

Спеть о судьбе творения, совершившего полный круг.

Кладбище музейного кладбища тянется за пустырём

И после долгой практики превращается просто в луг.

Древний враг человечества выходит качать права,

И вдруг с тоской понимает, что можно не начинать.

Луг превращается в землю, из которой растёт трава,

Затем исчезает всякий, кто может их так назвать.

Правое позабудется, а левое пропадёт.

Здесь по техническим причинам в песне возможен сбой.

Но спето уже достаточно, и то, что за этим ждёт,

Не влазит в стих и рифмуется только с самим собой…

Итак, наконец-то. Если раньше все сюжеты Пелевина кружились, как мухи вокруг навоза, над концептом «мир как сон (иллюзия)», то теперь Виктор Олегович наконец-то освоил постмодернистский концепт «мир как текст». Не важно, что Деррида эту формулу (нет ничего кроме текста) выдал лет 30 назад — в России это все еще может сойти за сенсацию и метафизический шок.

В общем, сюжет книги совсем не оригинален, как в рамках творчества самого Пелевина, так и вообще: вспомним хотя бы забавный фильмец «Персонаж», в котором главный герой внезапно начинает слышать голос, комментирующий его действия, и понимает, что он всего лишь литературный персонаж.

Кое-что новенькое, правда, есть: судя по всему, к китайской мифологии и философии как стержню своего творчества Пелевин добавил каббалистическую. Но на фоне превращения каббалы в эзотерическую попсу это смотрится как-то совсем уж пошло.

Радует только одно: кажется, Виктор Олегович покаялся в литературных грехах, ведь всю его критику группы писателей-бракоделов, пишущих и переписывающих путь графа Т., можно в полной мере адресовать ему самому и большинству его предыдущих романов, за исключением ранней классики. И скучно, и грустно.

Действительно, самый неудачный у автора роман... Если сравнить, допустим, с «Футурологическим конгрессом» Лема — небо и земля. Конечно, можно возразить, что, мол, сменилась эпоха, что гладкость лемовской повести в новые времена уже невоспроизводима в ином виде, чем подражание (как в музыке, например, за музыкой Моцарта и Шопена пришла куда более ершистая музыка Вагнера и Малера, что, конечно, не исключало позднейших подражаний Моцарту или Шопену — однако эпоха напрочь отказала таким подражаниям в актуальности). Но... но... Сразу вспоминаю «Сердце Пармы» Ал. Иванова, роман из новейшей же эпохи: вроде бы сперва такой же набор откровенно слепленных, стилистически неуклюжих и местами несуразных сцен в начале — но зато какой же мощный и, главное, непрерывный и непрерывно растущий кайф в середине и конце!!! Где это здесь? А нигде, сказал бы Чапаев (и я с ним). Текст вялый и подконтрольный, причем подконтрольный именно логике, а не вере (с которой горы свернуть можно). Ни горы не свернуты, ни персонажи не развернуты. Книжно-плоский граф Т., в отличие от ивановского князя Михаила, так и не разворачивается в человека.

Кто-то, конечно, возразит в том смысле, что пелевинские персонажи и не должны разворачиваться в людей, потому что лучший мир для них — все равно не здесь. О.К., но читатель-то — здесь! и не исчезнет! Книги о пустоте, а не о читателе и о том, как ему жить дальше, рождены чуть-чуть иной литературной традицией — западной. Здесь см. «Безымянный» Беккета, «Резинки» Роб-Грийе и проч. Жаль, что в России в последнее время наметилась тенденция к тому, что горы активизировали порождение мышей — здесь и ивановское (увы) «Блуда и МУДО», и быковские «ЖД», а теперь еще и...

Увы, увы. Если бы пелевинский роман представлял собой философский прорыв, это все можно было бы оправдать, но, в третий раз увы, это всего лишь новый компендиум пелевинской философии, читателю уже известной, и ни шагу за ее грань! Книга замкнутая, интровертная и — снова увы — беспомощная. А быть беспомощной книга не должна, потому что ее дело — помогать читателю, иначе и писать незачем. Если писатель берется за перо, чтобы самовыразиться, если он не верит, что властен помогать, получаются романы вроде этого. А ведь еще годом раньше Пелевин способен был выдать П5, где пара вещичек оч-чень сильные. Тем б. жаль...

хотелось растянуть чтение на неделю, но... проглотил за три вечера.

на недельку, — посмаковать, — это немного попозже...

вы, заметили, как при всём обилии книг, очень мало авторских текстов? — которые заставляют не только задумываться, но и думать? особенно думать?

а когда начинаешь думать — масса ассоциаций: граф Т. — и бросок к землемеру К. (немного странно? — но очень верно).... и ещё, и ещё, и ещё....

а вопросы: «где я?» и «кто здесь?» — не они ли гложут, когда начинаешь думать? — а когда начинаешь думать , первое что: это рекогносцировка в пространстве, во времени, в сутях.

а что до ассоциаций — из чтения «t» «вынырнул» с тягой: а) перечитать «Замок»; б) перелистать альбом Эшера; в) по новому прочитать весь корпус Георгия Иванова...

вот так-то... «...приятного и полезного чтения...», как говорила одна «говорящая голова» по терминологии Карлсона!

Роман ни о чём. О пустоте, небытие, тщете, о том, что всем надо прийти к этому единственному вакууму, книга о единственном смотрящем, Великом Чтице, простом персонаже, о том кто в каждом из нас и о том, кто всё создаёт, будучи при этом сам же самим созданным.

Но вот загвоздка, писать отзыв о пустоте и о том, чего нет, никогда не было и видимо никогда не будет не очень то получается.

Пелевинский «Т» задорно, едко, остроумно и льстя самому себе рассказывает нам, ну или тыкает носом всё в то же – есть только ты и ты творишь свой мир и свою реальность. Надоела эта заезженная пластинка после 10-ти книг автора? Мне нет. Если читать Пелевина не запоем, это как беседовать со старым приятелем. Он пересказывает одни и те же истории, которые ты знаешь наизусть, но каждый раз по-новому, уже и сам не помня оригинала.

В «Т» конечно присутствует огромный пласт философских размышлений с присущим Пелевину цинизмом, юмором и сверканием словестных находок, но и действия, погонь, перестрелок, уничтожения мертвецов здесь с избытком. Заскучать у меня не получилось ни разу. Все эти Кнопфы, цыгане Лойко, нигилисты и рассуждающие о язычестве княгини – это великолепно и остроумно. Между нами говоря, я вообще ещё ни разу не скучал при чтении ПВО. Да, практически перестал удивляться, перестал сутками переваривать лавины смыслов, обрушившихся со страниц каким-то невероятным хаосом, перестал раскрывать рот… но скучать не начинал ни разу.

В целом Т мне больше чем понравился. Я получил удовольствие и ещё долго не забуду роман. Передохну полгодика и снова возьму в руки книжечку Виктора Олеговича.

Уверенные 8 из 10-ти.

«В том-то и дело. Вот он и дал указание подсуетиться и подготовить прочувствованную книгу о том, как граф Толстой на фоне широких полотен народной жизни доходит до Оптиной Пустыни и мирится перед смертью с матерью-церковью. Такую, знаете, альтернативную историю, которую потом можно было бы постепенно положить на место настоящей в целях борьбы с ее искажением. Идея, конечно, знойная, особенно если ее грамотно воплотить.»

«t» — Философский боевик. Книга, в которой повествуется попеременно об опасных перестрелках и преследованиях графа Т. и о поиске смысла своего существования главным героем. Никогда еще у Пелевина так, что называется, не пахло жареным: роман полон погонь, боев, перестрелок; не стоит забывать, что граф Т. — знаток боевых искусств. Опорные пункты философской же стороны грамотно обозначены уже в самом начале: концепция многобожия от княгини Таракановой, а также история, рассказанная создателем-Ариэлем о его дедушке, считавшем всех, кто создает дополнительные сущности (писателей), демонами. Оба эти утверждения в дальнейшем найдут развитие и будут влиять на ход всего романа.

«t» — Постмодернистская ода. Есть такая довольно популярная в интернете картинка о конфликтах в различных направлениях в литературе. Согласно ей, к примеру, в классике преобладают конфликты «человек-природа», «человек-человек», в модернизме — «человек-общество», «человек-отсутствие бога», а в постмодернизме — «человек-реальность» и «человек-автор». Около года назад я прочел рассказ того же Пелевина «Бубен Нижнего мира», который меня тогда поразил. Только вдуматься.. рассказ, где его прочтение — самоцель и главная мораль. В тот момент такая литературная игра мне показалась находкой, а позже впечатление добавилось пьесой «Шлем Ужаса». И вот — возвращение блудного автора, протягивающего руку читателю, именуя его героем сюжета. Прекрасная литературная рекурсия. И дело не только в этом.. Идея с квестом графа Т., самого не понимающего что это за Оптина Пустынь и как ее найти, переложение стилей и персонажей классики в духе «Голубого сала» Владимира Сорокина — всё это создает должное ощущение продуманной литературной игры.

«t» — Роман-матрешка. В чем-то это произведение можно считать детективом: граф Т. пытается разобраться, кто по отношению к кому в этом мире является создателем. И на протяжении всего сюжета мы решаем две задачи — разбираемся, кто создатель, и ищем Оптину Пустынь. Если проследить самую большую из имеющихся цепочек, то ближе к концу романа она следующая:

В «t» очень много юмора. Начиная с «поберегись!» и «непротивления злу насилием», под которое подпадает столько хитростей, что каждый раз удивляешься и гадаешь: «А что же знаток боевых искусств граф Т. выкинет в следующий раз?» (Напомнило, как Эрик Картман из Южного парка каждый раз говорил, что он не жирный, просто у него кость широкая/он приятно округлый/его организм не дорос до его веса/у него прекрасная комплекция вратаря/у него просто другой путь...). И заканчивая массой смешных моментов об актуальном сегодня творческом коллективе Ариэля, о литературной карьере простолюдинки Аксиньи и о шутере с мертвяками (мертвыми душами), которых должен отстреливать сам Федор Михайлович Достоевский. А лично для меня самый смешной момент был, когда граф Т. начал подходить к прохожим и объяснять, мол, сегодня такой приятный день, понаслаждайтесь солнцем и теплом, ибо когда я от вас отойду, вы перестанете существовать, потому что я главный герой книги:)