Theory of Avant-Garde

In this essay, the Czech avant-gardist Karel Teige's dual program of Constructivism/Poetism is interrogated in the context of his own claim that architectural historicism was degraded by the rupture into a duality of structure and ornament. This inability to escape the terms of his own critique is shown to be the result of Teige's articulation of avant-garde culture as the embodiment of the historical identity or style of the present.

The avant-gardes have had their history. Since that time, their heroic past has been now relived in accounts in which the course of time is overturned and they re-emerge to “enliven their time” and accomplish history.
Those today who want to serve or make their time must adjust the framework of the “institution of art” in accordance with recent practices. There is not one time frame here but several. Without the work of distinction and construction, avant-gardes, modernisms and, above all, totalitarianisms, all remain empty terms.

Важнейшая проблема левого искусства в эпоху исторического и нео-авангарда – отношение между методом и материалом, флагрантность которого необходимо было сохранить, организовав его с помощью конструктивного принципа. Если в Советской России 1920-х гг., эта задача наиболее оригинально решалась в литературе факта, опиравшейся на демократические медиа и сочетавшей «объективную фиксацию» действительных фактов с их «диалектическим монтажом», то во франкофонной культуре один из самых экстравагантных вариантов синтеза предложил Марсель Дюшан в своей технике реди-мейда, также основанной на выборе реальных объектов с их последующим «вмонтированием» в оптику художника. Несмотря на очевидные различия между широкой сетью рабкоров и селькоров, рапортующих о социалистическом строительстве на местах, и эстетом-одиночкой, выставляющим в 1917 писсуар в нью-йоркской галерее, теми, и другим двигал один и тот же авангардный импульс выявления и расшатывания институционального субстрата современного искусства/литературы и расширения привилегии авторства на аудиторию – литературы, создаваемой читателями, и картин, создаваемых зрителями («les regardeurs, qui font les tableaux»). Кроме схожего направления удара по институту искусства (отрицание притязаний на индивидуальную креативность), теоретиков «фактографии» и «редимейда» объединяло и само стремление к созданию неорганического произведения искусства и смешанная прагматическая стратегия - не стремиться произвести «целостное впечатление», но сохранять возможность самостоятельной семантической активности элементов и оставлять незамаскированным сам факт художественной манипуляции.

Политизация поля искусства: исторические версии, теоретические подходы, эстетическая специфика. Под ред. Т. А. Круглова, Ж. Сапиро. Екатеринбург: Кабинетный ученый, 2015.
В коллективную монографию вошли статьи, написанные на основе докладов конференции «Трансформации левой идеи в художественной культуре СССР и Франции» и «Политизация поля искусства: советские художники в поисках идентичности» (руководители — профессор Т. А. Круглова, Екатеринбург, и профессор Ж. Сапиро, Париж). 312 стр. ISBN 978-5-7525-3078-4 (Кабинетный ученый)

https://www.worldcat.org/title/antiquity-avant-garde-totalitarianism-toward-a-metamorphology-of-modern-art/oclc/5954518505&referer=brief_results

1

JOURNAL
Aktualʹnye problemy teorii i istorii iskusstva : sbornik nauchnykh stateĭ = Actual problems of theory and history of art : collection of articles
Sankt-Peterburg : Sankt-Peterburgskiĭ gosudarstvennyĭ universitet ; Moskovskiĭ gosudarstvennyĭ universitet im. M.V. Lomonosova
2011-

В истории искусства ХХ века наиболее смелые и радикальные художественные эксперименты принято обозначать понятием «авангард», происходящим, как известно, из военного словаря. При этом теоретики авангарда, как правило, указывают, что это понятие не было самоназванием для искусства первых десятилетий ХХ века. Вместе с тем, шла ли речь о поиске нового художественного языка или о предвосхищении грядущих общественных и политических трансформаций, поэты и художники вдохновлялись именно военной риторикой и фразеологией. Призывая поэзию быть «жестокой атакой» (Маринетти), «расстреливать старьё» (Маяковский), «объявляя борьбу своим врагам» («Союз молодежи»), призывая «пойти по линии прорыва» (ЛЕФ), и т.д. – искусство исторического авангарда активно использует образы борьбы и насилия. Статья посвящена эволюции риторических фигур войны в искусстве русского и европейского авангарда 1910-1920-х гг.

Лазарева Е. Военная риторика в искусстве авангарда // «На крайнем пределе веков»: Первая мировая война и культура [сборник статей] / сост. Е. А. Бобринская, Е. С. Вязова. – М.: ГИИ, 2017. – С. 104–111.

Let us take a short walk first, and then try to map it in theory and in politics of avant-garde respectively. Central Europe is a space which is in no way the centre of Europe. It is an in-between; under avant-garde terms it is a space between Paris and Moscow, between Berlin and Moscow, and between New York and Moscow; different accents with different in-betweens in different times of the Twentieth Century. Speaking politically, it was in-between modernized West and backward East, it was in-between Western decadence and Eastern health, in-between communist freedom and capitalist/imperialist exploitation, in-between two imperialisms and totalitarianisms, then liberated from one totalitarianism to belong to the other, and again liberated from socialism to enter capitalism once again-as an in-between. What next? This in-between was felt as a division of the first avant-garde in different cultures between prevalence of constructivism or surrealism (for instance in Polish and Hungarian constructivism, and in Serbian or Czech surrealism and poetism). At the start, after trying to adopt avant-garde proposals from all sides of Europe including Russian Proletkult and constructivism, and Italian Futurism and French Dada, Micić expressed this in between withhis Zenitist formula: To save Europe, radical new position has to be adopted. Italian futurism is civilized and individualist. Russian avant-garde is barbarian and collectivist. What is needed, however, is a barbarian individualist, and that is what Balkan (i.e. Serbian) barbarogenius represents. Balkan barbarogenius can save Europe. Two points of theoretical interest are involved: one, that dependent relationship with the West from the period of nation-building and the first industrialization during and after the First World War developed into this in-between to be understood as a source of the renaissance and redemption of the West; second, that the position of equal influence of Paris and Moscow could very early change into Aristotelian equidistance from these two extremes, or two ways of avant-garde failure.

In avant-garde rhetoric, as appropriated by contemporary art, the ideas of social engagement and artistic achievement have been almost identical: after art’s self-sublation, its principal goal has supposedly been social engagement. Yet despite the internalization of the avant-garde’s socially oriented legacy, the true episteme and achievement of art since the 1960s has been conceptual surplus rather than social involvement. The negative antisocial character and vicious genealogy inherent to art since early modernist practices fostered various manipulations of this conceptual surplus, which eventually turned into the surplus value—the “metaphysical index”—of art’s economics, as Diedrich Diederichsen puts it. Regardless of whether this surplus is a cognitive gimmick, symbolic capital enhancing the cultural impact of an artwork, or a financialized abstraction simply increasing the cost of art, it has functioned as a hidden power of art in contemporaneity, and has been effectively disguised by art’s stated good will and emancipatory intentions. But what happens to art as an institution of contemporaneity if its codex of self-sublation and the logic of conceptual surplus are demolished by post-secular, post-conceptual cyber-fantasies?