East Prussia

In the article the famous poem “Te Seasons” written in Prussia by the Lithuanian poet Kristijonas Donelaitis (1714 01 01 – 1780 02 18) is considered as a poem based on the classical tradition of the description of the seasons. In this most famous work of the Lithuanian literature one can note the principles of Aristotelian philosophy of nature.

Testaments in Lübeck Law. Exemplified with the practice of Elbing from the 15th to the early 16th c.

The article presents the practice of making testaments in towns governed by the Lübeck Law, illustrated with the mediaeval Elbląg (Elbing). The research was based on 145 surviving testaments of burghers from the 15th–early 16th c., five of them from the New Town and the rest form the Old Town of Elbing. On the basis of those documents, the author describes the practice of making and authenticating last wills, including also their physical shape, the circumstances (time and place) and the official form.
The analysis has revealed that testaments made in Elbing usually followed the same twopart scheme. The first part concerned pious bequests (ad pias causas), while the second — bequests to distant relatives and friends. The article also discusses the issue of choosing testament executors and witnesses. The analysis has shown that the 145 known last will from Elbing mention 327 executors in total. In 1/5 of them at least one of the executors was an alderman. Only some of the aldermen of that period were witnesses, some of them many times. 45 aldermen were noted only once as witnesses, 20 were noted twice and 10 — three times. The same persons acted as witnesses for many years, holding various offices in the municipality. Those observations may be influenced by the particular body of documents that have survived.
The analysis indicates that the making and executing of last wills in Elbing in the researched period was largely controlled by the municipal council. The practice, including the custom of writing last wills by clerks, developed over time, resulting in similar forms and arrangements of contents, which in turn led to a certain conventionalization of dispositions. This, however, did not fully erase the individual character of testators’ dispositions.

IVe Congrès de l'Association pour les Etudes nordiques (APEN), INALCO, Paris, 18 novembre 2021

Cette intervention a pour but de montrer l’ambiguïté des volontés étatiques concernant l’utilisation des frontières en prenant l’exemple de la Prusse-Orientale. Province prussienne puis allemande, celle-ci se trouve aux confins des espaces germaniques, baltes et slaves (polonais). Bien qu’intégrée à l’État prussien, elle regarde pendant des siècles et avec insistance, du côté des pays voisins (Pologne-Lituanie puis le seul Empire russe à partir de la fin du XVIIIe siècle). En effet, la population de la province est multiethnique et plurireligieuse, avec des minorités polonaises, lituaniennes, catholiques et juives aux prises avec une population très majoritairement germanique et luthérienne. Ces différentes populations habitent aussi les régions voisines, ce qui achève de complexifier les relations non seulement entre ces groupes ethniques ou religieux, mais aussi entre États concernant leurs frontières communes.
L’avènement des nationalismes au cours du XIXe siècle change la perception des relations entre ces États, qui entendent tous progressivement s’homogénéiser ethniquement et linguistiquement. Tous les acteurs essaient donc de modifier la composition de l’État, le plus souvent par la force, même si ceci est un peu moins vrai en Prusse-Orientale, comparativement aux régions voisines. Quoi qu’il en soit, la germanisation dans l’Allemagne naissante et la russification dans l’Empire russe sont brutales, comme la polonisation orchestrée par l’Église catholique en Lituanie russe. De ce fait, la frontière de la Prusse-Orientale cesse dès lors, pour l’État prussien, d’être la simple limite de sa juridiction, pour devenir une barrière impénétrable. Cette vision des choses est commune à tous les États à la même période.
Malgré des restrictions et une surveillance accrue, les frontières ostroprussiennes gardent pourtant un attrait dans tout l’Est européen, car elles ouvrent les portes à l’Europe de l’Ouest, et de là, à l’Amérique, horizon fantasmé par de nombreux émigrants en provenance tant de l’espace germanique que de l’Europe médiane. Ainsi donc, les tensions demeurent très fortes entre les autorités allemandes et l’Empire russe pour tenter d’empêcher le franchissement des frontières, qu’il soit légal ou non. Le paradoxe veut pourtant que les deux États demeurent des partenaires commerciaux vitaux alors même qu’ils s’éloignent de plus en plus au niveau politique et diplomatique. La porosité de la frontière est de fait perceptible à l’échelle locale, les relations de part et d’autre ne s’étant jamais interrompue, y compris de manière illégale (colporteurs juifs de Lituanie russe, contrebande, porteurs de livres lituaniens…).

Okupacyjne rozterki na pograniczu – czyli jak powiat suwalski stał się Sudowią

1 września 1939 r. Niemcy najechały Polskę. Na terenach przyłączonych do Rzeszy, zgodnie z zasadami Gleichschaltung, wiele nazw głównych miast i wsi zostało zmienionych. Analogiczną sytuację napotykamy na obszarze Suwalszczyzny, która jako oddzielny powiat 20 listopada 1939 r. zostało przyłączone do Rejencji Gąbińskiej. 29 grudnia 1939 r. nazwę Suwałki zamieniono na Suwalken i po raz ostatni w czasie okupacji 5 maja 1941 r. zarówno powiat – Landkreis – jak i miasto przemianowano na Sudauen. Niektóre miasta i wsie otrzymały typowo niemiecko brzmiące nazwy bez jakiegokolwiek historycznego uzasadnienia, niektórych jednak nie można uznać za niemieckie.  W tworzeniu ich widać pewne nawiązania do tradycji bałtyckiej, konkretnie do sudowskiej. I tak, nazwę miejscowości Giby zmieniono na Gibben, Filipów stał się Schönbill, Kadaryszki otrzymały nazwę Kadegen, Krasnowo przemianowano na Krassimmen. Nazwy te miały mieć jednakże swój wymiar ideologiczny. Wskazywać miały na prusko-sudowski element etniczny, który w odległej starożytności i mrocznych wczesnych wiekach wędrówek ludów i początków średniowiecza podlegał wpływom germańskim z zachodu. W XIII w. został zaś częściowo zajęty przez zakon krzyżacki. Musimy wiedzieć także, iż okres okupacji regionu Suwalszczyzny to także prowadzone na tym terenie badania archeologiczne, i że wykopaliska były inicjowane przez niemieckich naukowców również tych afiliowanych przez SS-Ahnenerbe.

Не секрет, что история всяческих эмбарго, санкций и запретов на пармезан или эстонский шоколад берёт своё начало не сегодня и даже не от Наполеоновских войн, а просто давно. В те времена, когда балтийским янтарём были украшены сети, носилки и арена амфитеатра Флавиев в Риме, поскольку сам Нерон счёл этот камень подходящим атрибутом для Императора-Солнца, похоже, об этом ещё не задумывались. И действительно, по сообщению Тацита, эстии (предки пруссов), с удивлением и выгодно выменивали солнечный камень на всякую импортную дребедень, поступавшую из Империи и провинций: наборы для винопития, украшения, шёлковые ткани и прочие аксессуары далёкой красивой жизни. При этом, вероятно, уже тогда те, кто собирал и продавал янтарь, относились к разным этажам общества. Об этом может говорить письмо варварского императора Теодориха тем же эстиям, написанное спустя полторы сотни лет после разграбления Рима и начала новой Европы. В этом письме Теодорих просит эстиев  прислать ему не воска, куниц и патоки, а янтаря. Верхушка эстиев, контролировавшая сбор и торговлю янтарём, едва ли делилась своими нетрудовыми доходами с простыми соплеменниками. Но до официального запрета ещё далеко. В эпоху викингов, когда Балтика по сути становится северным «средиземноморьем», янтарь, наряду с рабами, солью, арабским серебром и прочими благами цивилизации, становится ходовым товаром. В обмен на янтарь прусская верхушка обзаводится не только статусными гаджетами, но и по тихоньку строит замки, дороги, вот-вот на месте торговых поселений появятся города, но они не появляются… Потому что всем и так хорошо. Точнее не всем, а тем, кого «греет» янтарь. Потому что Пруссия – сырьевая страна. Но, как известно, в той ситуации, когда ты вроде и богат и в меру нагл, но и печально знаменит, как агрессивный сосед, нападающий на соседнюю Польшу, сжигая по пути церкви и города и собирая дань, рано или поздно беда постучится тебе в дом сама. Тут то и начинается самое интересное.
После завоевания прусских земель, рыцари Тевтонского ордена, вместе с примкнувшей к ним прусской элитой из благородных родов, формально принявших христианство, но так и оставшихся язычниками на несколько сот лет, снова взялись за янтарь. Первой печально известной «янтарной резиденцией» стал замок Лохштедт, чьи руины уныло расположились между Балтийском и Пионерским. Подвалы Лохштедта стали главным хранилищем прусского янтаря и местом, где тонули шёпоты и крики бедолаг, наказанных за незаконную добычу янтаря. Орден стал монополистом. В замке Лохщтедт находился «янтарный суд», а берег вокруг покрылся частоколом из виселиц, на которых болтались несчастные, ловившие янтарь без спросу. Эстафету у Лохштедта в XVI в, когда Орденское государство формально перестало существовать, но элиты остались, принял замок Гермау (в п. Русское). Здесь также находились «янтарный суд» и хранилище, а на въезде в посёлок со стороны Янтарного до сих пор возвышается Виселичная гора. Долго ещё по пляжам слонялся дух орденского инспектора Ансельма, пугавший полуголых старателей криками: «О боже, янтарь стал свободен! Янтарь!»
Начиная с Ренессанса и до позднего Барокко интерес к янтарю возрастает, постепенно слабеют запреты, результатом чего стало создание многих произведений искусства из янтаря, венцом которых стал Янтарный кабинет, печально известный как янтарная комната, погубившая немало искателей приключений. В XIX веке началась промышленная добыча янтаря на побережье и им, казалось, никого нельзя было удивить. Однако после «санкций», охвативших Германию после поражения в Первой мировой, местные янтарщики оказались лишены привычных рынков сбыта. Но и тут выкрутились – обновили производственную линейку, стали копать быстрее и глубже, пригласили художников и учёных. Планов было громадье, но тысячелетний рейх закончился на 13м году существования, будто подросток, метивший в джедаи. Дальше был «Янтарный комбинат», эбонитовые палочки и россыпи безвкусных полуфабрикатов. Янтарная мафия, несанкционированные карьеры, голубая земля – из терминологии калградских 90х. Но янтарь был по-прежнему свободен. Вот и сегодня, всё больше наших соотечественников покупают гидрокостюмы и акваланги и лезут по ночам на дно, где в ультрафиолете фонарей балтийское золото светится, как фосфор. Потому что кризис, скажете. Нет. Потому что истина в янтаре.

Résumé: La Prusse-Orientale est souvent présentée comme unilatéralement conservatrice et arriérée. Pourtant, ce serait trop vite oublier qu’elle fut aussi le berceau d’un courant libéral et démocrate radical dès la première moitié du XIXe siècle. Celui-ci rejoignit d’ailleurs la social-démocratie allemande au début des années 1870, et lui donna ses premiers cadres. Les difficultés liées à la politique bismarckienne ne réussirent pas à empêcher l’éclosion d’un puissant mouvement socialiste, particulièrement à Königsberg. Or, la capitale provinciale avait une réelle influence sur la province, surtout au Nord peuplé de germanophones et de lituanophones. Toutefois, c’est surtout dans les villes que s’implanta la social-démocratie, malgré les tentatives récurrentes en direction les campagnes, rendues vaines après 1907 par les décisions de la tête du parti.

Abstract: East-Prussia is often presented as unilaterally conservative and backward. Yet, it is often forgotten that East-Prussia was also the home of a radical liberal and democratic movement from the start of the nineteenth century. This movement actually joined with German social-democracy in the early 1870s and provided its first leaders. The difficulties related to Bismarckian politics did not succeed in preventing the birth of a powerful socialist movement, particularly in Königsberg. However, this provincial capital had considerable influence throughout the province, mostly upon the northern districts, inhabited by German and Lithuanian speaking peoples. Nevertheless, social-democracy was primarily established in the cities, despite the repeated attempts to increase its influence in rural areas, which were rendered useless after 1907 due to the decisions by the party’s leaders.

""The book contains diaries, letters, notes and memoirs of Russian diplomats, military officers, scientists, writers and travelers with descriptions of East Prussia from the XVII century to the Second World War.

В книгу включены дневники, письма, записки и мемуары русских дипломатов, военных, ученых, писателей и путешественников с описаниями Восточной Пруссии, начиная с XVII века и до Второй мировой войны.
""

Plans to modernize the fortifications of the former castles of the Teutonic Order in Neidenburg and Johannisburg by the Dutch architect Nicolaus de Kemp (1602)
Johannisburg and Neidenburg, erected at the end of the 14th century, are castles combined with small cities at the southern border of the former Land of the Teutonic Order (since 1525 the dukedom of Prussia). At the beginning of the 17th century, the Prussian government planned to modernize the medieval castles and in 1601 engaged the Dutch architect Nicolaus de Kemp to work out drafts for the new fortifications. De Kemp presented three drawings of each castle: a perspective view and a ground plan of the place in the current state as well as the proposition of the conversions to be made. The drawings are especially valuable because they give a very detailed and reliable impression of the castles and the surrounding area (wooden palisades, ditches, houses, city walls etc.) as they appeared in 1601. The third drawing contains de Kemp’s propositions to modernize the castles by using bastions and earthworks. Finally, these plans were never realized.

Восточная Пруссия глазами советских переселенцев. Первые годы Калининградской области в воспоминаниях и документах / ред. Ю.В. Костяшов. — 3-е изд., доп. и испр. — Калининград : Изд-во «Калининградская книга», 2018. — 364 с. — ISBN 978-5-6040160-7-7

Авторский коллектив: Д.и.н. Ю.В. Костяшов (введение, главы 11, 12, заключение), С.П. Гальцова (глава 6), А.Н. Гедима (глава 3), к.и.н. М.А. Клемешева (глава 4), Ю.И. Матюши-
на, А.Н. Попадин, К.В. Резуев (главы 1, 2), Л.Н. Ткачик (глава 10), А.А. Цапенко
(глава 9), А.Д. Чумаков (глава 7), д.и.н. А.А. Ярцев (главы 5, 8).

Рецензенты: Л.П. Репина, доктор исторических наук, профессор, член-корреспондент
РАН, заведующая Отделом историко-теориетических исследований, главный
научный сотрудник Института всеобщей истории РАН.
Ю.В. Кривошеев, доктор исторических наук, профессор, заведующий кафедрой исторического регионоведения СПбГУ, председатель редакционной коллегии серии «Русская библиотека» издательства «Наука».

В основе книги — воспоминания первых переселенцев, прибывших из разных уголков Советского Союза на земли бывшей Восточной Пруссии вскоре после окончания Второй мировой войны. Их рассказы дополняют документы того времени. Читатель имеет возможность познакомиться с различными этапами заселения Kалининградской области: вербовкой, переездом, устройством на работу, поиском жилья, бытом первых переселенцев и т. д. В книге также рассказывается о жизни немцев, оставшихся в новой российской области после войны, об их взаимоотношениях с советскими людьми, о депортации немецкого населения в Германию.

Medieval settlement around Stary Dzierzgoń (Alt-Christburg)


The surroundings of the village of Stary Dzierzgoń were already impacted by people during the Neolithic. Settlement was also concentrated here in the Bronze Age and the Early Iron Age, the of Roman Period and the Early Middle Ages. For the last three periods, this is confirmed above all by archaeological research that took place at the "Castle Hill" near Stary Dzierzgoń. The finds obtained during these investigations allowed the use of the site to be determined from the Early Iron Age up to the middle of the 13th century. During the conquest of Pomezania, the Prussian stronghold was transformed into a fortification by the Teutonic Order, in the form of a conventual castle, and the period of completion of this undertaking and the functioning of the Order’s defensive point was probably marked by the second Prussian uprising. A church was built near the castle in 1249, and in 1312 a village Alt-Christburg was established under German law. In the case of the village, the Prussian name of Kirsburg, derived from the name of the stronghold, has been preserved, with the first element Kirs deriving from the Prussian name Kirsne / Kirsnute or Kerse and burg referring to a stronghold.

In the Middle Ages, the settlement around the village of Stary Dzierzgoń was already established. In Prussian times, the area belonged to the Lingwars tribal territory. The earliest known settlement in the vicinity of Stary Dzierzgoń was Prussian Protajny (Prothein), part of which was obtained by one freeman by the name of Stephan in 1296. He was obliged to provide Prussian cavalry service. Another village is Górki (Grabisco), which appears in the sources in 1294. This was granted to one Gerko - as can be inferred from the Prussian name. In 1312, the village of Mortag Mortec (Mortung) was already functioning. From 1332, procurators (Pfleger / provisor) are certified in Mortąg. Later, the Fischmeister had his seat in Mortąg. The second village in the vicinity of Stary Dzierzgoń is Matule, which appeared for the first time in sources in 1321. In 1386-1399 Matule is described as a Prussian village. There was a Prussian elder here and peasants lived in the village bearing Prussian names such as: Mattis son of Wajsyla, Namir, Gundo, Woyade, Tessune, Wopine, Pomer, Iudenne, Sklodo, Spandot, Ione and Girlach. Alongside Prussians, Lithuanians also lived in the village, mentioned in 1402, 1404 and 1409-1411. The village of Monasterzysko (Munsterberg) bordered with Stary Dzierzgoń from the west. The first information about the village appears in the location document of the Stare Miasto (Altstadt) from May 3, 1312. It was a German village. To the north of Stary Dzierzgoń was the settlement of Hannus Lehmann Gut, today Zakręty (Sakrinten) known from 1312.

Okolice wsi Stary Dzierzgoń poddawane były antropopresji już w neolicie. Osadnictwo skupiało się tu także w epoce brązu i we wczesnej epoce żelaza, okresie wpływów rzymskich oraz wczesnym średniowieczu. Dla trzech ostatnich okresów potwierdzają to przede wszystkim badania archeologiczne, które miały miejsce na „Górze zamkowej” w pobliżu Starego Dzierzgonia. Pozyskane w toku badań zabytki pozwoliły określić użytkowanie miejsca począwszy od wczesnej epoki żelaza aż do połowy 13 wieku. Podczas podboju Pomezanii pruskie grodzisko zaczęto przekształcać w krzyżacką warownię o charakterze zamku konwentualnego, kres temu przedsięwzięciu i funkcjonowaniu krzyżackiego punktu obronnego położyło najpewniej drugie powstanie pruskie. W pobliżu grodu w 1249 roku wybudowano kościół, a w 1312 roku założono wieś na prawie niemieckim. Dla wsi zachowano jednak pruską nazwę Kirsburg wywodzącą się od nazwy grodu, gdzie pierwsza część Kirs pochodzi od pruskiego imienia Kirsne / Kirsnute lub Kerse a burg to właśnie gród.
W średniowieczu osadnictwo wokół wsi Stary Dzierzgoń było już ustabilizowane. W czasach pruskich okolice należały do ziemi Lingwars. Najwcześniej znana osada z okolicy Starego Dzierzgonia to pruskie dobra Protajny, których część w 1296 roku otrzymał pewien wolny imieniem Stephan. Zobowiązany był pełnienia pruskiej służby wojskowej konnej. Inna wieś to Górki (Grabisco), które pojawiają się w źródłach w 1294 roku. Dobra te otrzymał pewien Gerko – jak można wnioskować z imienia Prus. W 1312 roku funkcjonowała już wieś Mortąg Mortec (Mortung). Od 1332 roku w Mortągu poświadczeni są prokuratorzy (Pfleger / provisor). Później w Mortągu siedzibę miał Fischmeister. Druga wieś w sąsiedztwie Starego Dzierzgonia to Matule pojawiają się ona po raz pierwszy w źródłach w 1321 roku. W 1386-1399 roku Matule występują jako wieś pruska. Był tu pruski starosta oraz zamieszkiwali wieś wieśniacy o pruskich imionach takich jak: Mattis syn Wajsyla, Namir, Gundo, Woyade, Tessune, Wopine, Pomer, Iudenne, Sklodo, Spandot, Ione, Girlach. Obok Prusów wieś zamieszkiwali też Litwini, wspomniani w latach 1402, 1404 i 1409-1411. Wieś Monasterzysko (Munsterberg) graniczyła ze Starym Dzierzgoniem od strony zachodniej. Pierwszy raz informacje o wsi pojawiają się w dokumencie lokacyjnym Starego Miasta z 3 maja 1312 roku. Była to wieś niemiecka. Na północ od Starego Dzierzgonia znajdowały się dobra Hannus Lehmann Gut dzisiejsze Zakręty (Sakrinten) znane z 1312 roku.

The book is based on the 320 interviews of the first settlers who came on the lands of the former East Prussia from different parts of the Soviet Union, shortly after the end of the World War II. Their stories complement the documents of those years. The reader can get acquainted with the various stages of settling the Kaliningrad region : recruitment, relocation, first impressions , finding a job , housing search , the everyday life of early settlers , etc. The book also tells about the life of the 130 thousand Germans who remained in the new Russian region after the war, about their relations with the Soviet people , the deportation of the German population to Germany

An essay about the black and white documentary photographic project by Dmitry Vyshemirsky about Kalinigrad (former Königsberg) city.

A town by the sea. Familiar noise and light streaming upon it. Once upon a time a photographer had to set out for faraway shores to see the World, only to return and look at his town in a different light, and create this portrait of the town and land he knows and loves so well. Brought to Kaliningrad in his childhood, he discovered Königsberg which felt like home with its characteristic stone paved streets, pockmarked old walls and gaps left by demolished buildings. Gaps. Ghosts. Just where Kant and his contemporaries could see the castle and those age-old houses. Or, did he find Königsberg in the photographs of lonely silhouettes in morning sunlit streets, the photographs full of the past which one can only feel through empathy and sadness? Who is this story about? It is about Dmitry Vyshemirsky, a photographer from Kaliningrad. What is he working on? He is working on a portrait of the place where he lives. A portrait of the Spirit of the Place, Locus Spiritus. And what is its name? Lar. 1) A warm and very sensitive creature, easily offended by any signs of disrespect towards the place it protects. Roman allegories are not out of place in this former German land where even a visiting Roman would sense the presence of the local Lares demanding as much respect as those he knows at home. Kaliningrad is one of those places which inspire respect by smoothing the differences between capital and province, near and far, centre and suburbs. It is its own capital and its own centre. This is a city where the traces of the past are oozing through the present. Our photographer was born to a family of musicians. His father was labelled "the son of an enemy of the people" for whom Kaliningrad was a place where he could dissolve, a city on the Polish border where his ancestors come from. As a young man Dmitry left for Leningrad, whose Soviet name embraced the pulsing culture of three centuries. It was there in the northern capital of Russia that he became passionate about photography. Then he moved south. But the momentum he had gained in St. Petersburg/Leningrad grew into a life passion. He returned home a photographer. Walking along the streets of the city he knew as a child, he was astonished and unable to recognize it, scrutinising as if seeing it for the first time, and carefully gathering impressions one by one like a jigsaw puzzle only then to share this knowledge in a language he knew best-the language of photography. Dmitry Vyshemirsky developed as a photographer in the mid-1980s-a time of social disturbances, and social responsibilities for an artist. Urban Russian artists of the 1990s switched from that discourse to a new individualistic one. Their work became more alienated and concentrated on the form rather than the content. And the artists eventually lost their interest in addressing and having a dialogue with the audience. Moreover, in recent years the general art of photography gave a start to some independent individual forms like photojournalism, art photography, documentary and commercial photography. Associating oneself with a particular area of photography is not an obstacle to a contemporary artist, but it becomes an internal restriction. Focussing on one particular form of self-expression requires maximum effort and concentration, leaving no space for other forms of photography in today's competitive environment. The younger generation of photographers who started in the 1990s find it impossible to combine various forms of self-expression in their profession. They are hostages within one particular form and cannot change; and attempts to integrate other forms bring ridiculous results. Choosing to live away from the capital brings a number of advantages. The different pace of life gives a photographer some space to think between an event and its reproduction. This time dimension makes a photographer utilise to the full extent his talent as a philosopher and, if the talent is true, his art can become an epic. Being away from the hustle and bustle allows Vyshemirsky to be an artist. 2) The everyday life of Kaliningrad people and the changing urban and rural landscapes that represent the phenomenon of Königsberg-Kaliningrad have been the main focus and theme of his art for over twenty years. He uses the city as an image to engage with the audience and communicate at various levels: from factual and historical to aesthetic and metaphysical understanding of the messages conveyed through photography. For the photographer the visible reality is a narrow gate, a keyhole, a gap between buildings through which he is trying to get to the history of the place, to discover its true character and define the name of the "genius locus". Is it Kaliningrad or Königsberg? Or is there an old mystery living in the surrounding coastal landscapes and other old towns?

Казалось бы, существует немало воспоминаний и дневников, отражающих участие русской армии в Первой мировой войне . Основной массив мемуарной литературы появился в эмиграции, где право слова в основном принадлежало офицерам и генералам. В результате в публикациях был зафиксирован взгляд начальства (нередко штабного) на этот переломный момент в истории России. В Советском Союзе публиковались мемуары нижних чинов, однако в силу идеологических ограничений они (даже при всем желании, если оно, конечно, было) не могли сказать всего, что хотели и потенциально могли. Основные участники войны 1914–1918 гг. (простые солдаты, младшие офицеры — все те, кто совершал подвиги, выигрывал (или проигрывал) сражения, нес тяготы военных будней) так и не обрели, за некоторым исключением, свой голос в общей истории Первой мировой. Если учесть, что это была война массовых армий, становится очевидно, что «правды начальства» (начиная от командира полка и выше) и «правды кадровых офицеров» недостаточно для достоверного анализа фронтовой действительности, пусть даже этот начальник был близок к солдатам и сам героически вел их в атаку.
Вместе с тем осколки этой «окопной правды» сохранились в различных государственных и семейных архивах в виде воспоминаний, дневников, фронтовых писем. В Российское военно-историческое общество был передан ряд дневников и воспоминаний простых участников сражений тех лет, которые и публикуются в настоящем издании. Ротный писарь А. Я. Семаков оставил свидетельства об участии в боях в Восточной Пруссии и Августовских лесах в сентябре 1914 г. Нижний чин, георгиевский кавалер Е. В. Тумилович посвятил мемуары прежде всего кровопролитным сражениям в Карпатах во время Брусиловского прорыва. В дневниках прапорщика К. В. Ананьева рассказывается о боях 405-го пехотного Льговского полка на р. Стоход осенью — зимой 1916 г. Все авторы — молодые люди (18–22 лет). Все они — выходцы из непривилегированных сословий: А. Я. Семаков и Е. В. Тумилович — из бедных крестьянских семей, К. В. Ананьев – из мещан. Е. В. Тумилович и К. В. Ананьев ушли на фронт добровольно, А. Я. Семаков был призван в армию незадолго до войны. Все они стали участниками в большей или меньшей степени значимых сражений на Восточном фронте.
Три человека — три взгляда. А. Я. Семаков писал о боях на границе Восточной Пруссии всего лишь год спустя, когда память о них еще не стерлась. Для крестьянского сына те события — это движение, постоянные переходы, зачастую тяжелые и бессмысленные. Здесь мы не найдем ни попыток осмысления, ни рассуждений — лишь голую последовательность событий, на которую нанизываются те или иные субъективные впечатления. Е. В. Тумилович описывал свой военный опыт спустя несколько десятилетий. Он фиксировал то, что считал важным и интересным для возможного читателя: эпизоды боевых действий, особенности фронтового быта, работы полковых разведчиков и взаимоотношения с начальством, романтические чувства к гуцульской девушке. Совсем иного плана свидетельство об участии в войне, которое оставил К. В. Ананьев. Это — фронтовой дневник, в который он заносил то, что считал значимым для записи в условиях позиционного стояния на р. Стоход. Перед нами прежде всего — личные переживания (в первых двух случаях мы имеем дело с пространством памяти). Автор не устраняет собственную фигуру из текста, как это нередко случается, и именно через его переживания мы можем узнать об особенностях окопной жизни, взаимоотношениях с офицерами (реже — с солдатами, что показательно), отдельных передвижениях и столкновениях с противником

Abstract

Rafał Kubicki
The inhabitants of Elbląg and the Dominican monastery since 13th century to the early 16th century

This article endeavours to characterise the relationship between the inhabitants of Elbląg and the Dominican monastery during the times of the Protestant Reformation. In the attempt to strengthen the bond with the local community, the monastery reached out to all the strata of the society: guilds and the ruling elite - counsellors and merchants. Contacts with guilds did not only concern their religious activity but were also of economic and social character. The evidence supporting close ties between confraternities and guilds’ and the monastery lies in prayer obligations taken up by the Dominicans and the right given to confraternities and guilds to use their own altars in the monastery’s church. The guilds cooperating with the Dominicans included fishermen, bakers, lightermen from the River Vistula, and shoemakers. The most affluent professions such as bakers and bricklayers owned their altars in the Dominicans’ church. Numerous last wills indicate contacts between burgesses and the monastery; usually small dispositions used to be given to cover the cost of the construction in the church taking place in the second half of 15th century. In addition, one can also identify cases with individual distributions made to the same purpose where the beneficiary assumed the obligation of performing special prayers for the benefactor (Bartholomew Fehrman’s document dated 1472). The attention that the inhabitants of the city paid to the Dominicans’ material needs was yet again confirmed in 1514 when the monastery was damaged by fire. In the second half of 16th century, despite these strong links, the Dominicans finally left the city in which they had lived and worked for more than 300 years. It seems that the initially authentic and strong relationships with the local community were forged mainly due to the active engagement of the monks and gradually became more formal and based barely on custom and tradition. The weakness of these ties turned out to be even more evident by the crisis in the Catholic Church, towards which the Reformation became a reaction. This article encloses the two aforementioned documents issued by the Dominicans in 1472 and 1514.

Zusammenfassung

Rafał Kubicki
Die Einwohner Elbings im Verhältnis zum Dominikanerkloster vom 13. bis zum Anfang des 16. Jahrhunderts

In diesem Beitrag wird der Versuch unternommen, die Beziehungen der Einwohner Elbings zum Dominikanerkloster bis zum Ausgang der Reformationszeit zu schildern. In seinem Streben nach einer Verstärkung der Verbindungen zur städtischen Gemeinschaft, bemühte sich das Kloster, alle Bevölkerungsschichten, sowohl Zünfte als auch Machteliten (Ratsherren und Kaufleute), zu erreichen. Im Bezug auf die Zünfte beschränkten sich diese Kontakte nicht nur auf das religiöse Leben, sondern umfassten auch wirtschaftliche und gesellschaftliche Bindungen. Ein Beweis für die engen Beziehungen der Brüderschaften und Zünfte zum Kloster sind Gebetsverpflichtungen der Dominikaner, einschließlich des Anspruchs von Bruderschaften und Zünften auf die Nutzung eigener Altäre in der Klosterkirche. Zu den mit den Elbinger Dominikanern kooperierenden Zünften gehörten Fischer, Bäcker, Maurer, Weichselflößer und Schuhmacher. Von den wohlhabenden Zünften der Alten Stadt Elbing besaßen Bäcker und Maurer Altäre in der Dominikanerkirche. Kontakte der Bürger mit den Mönchen sind darüber hinaus durch zahlreiche Vermächtnisse bestätigt – es waren meistens kleine Geldsummen, die zur Deckung der Kosten der in der zweiten Hälfte des 15. Jahrhunderts in der Kirche durchgeführten Bauarbeiten bestimmt waren. Daneben gab es Fälle von individuellen Vermächtnissen zu diesem Zwecke, bei denen sich die Dominikaner zu einer Gegenleistung in Form spezieller Gebete für den Spender verpflichteten (Urkunde von Bartholomäus Fehrmann vom Jahre 1472). Die Sorge der Einwohner um materielle Bedürfnisse der Dominikaner wird auch durch die von ihnen geleistete Hilfe bei der Beseitigung von Brandschäden 1514 bestätigt. Trotz dieser Naheverhältnisse verließen die Dominikaner Mitte des 16. Jahrhunderts die Stadt, in der sie langer als 300 Jahre tätig gewesen waren. Es ist anzunehmen, dass die – anfangs starken und engen – Verbindungen des Ordens mit der städtischen Gemeinschaft, die hauptsachlich von den Mönchen initiiert wurden, im Laufe der Zeit immer formeller und nur durch Tradition und Sitte aufrechterhalten wurden. Ihre Schwäche kam gänzlich durch die Krise der kirchlichen Strukturen zum Vorschein, die die Reformationsbewegung zur Folge hatte. Dem Artikel sind Editionen der beiden erwähnten, von den Dominikanern ausgestellten Urkunden aus den Jahren 1472 und 1514 beigefügt.

The book examines the memory policy of the Soviet state and its institutions in relation to the historical and cultural heritage of East Prussia in the first postwar decade. On the basis of previously unknown archival materials, the author analyzes the ideological , promotional activities , educational and cultural institutions in the Kaliningrad region that touched the edge of the pre-war past and its material artifacts. The author attempts to identify the main factors that influenced the formation of the regional historical consciousness of the Kaliningrad region , its regional identity

The paper provides an overview of the items identified as East European
enamels from the collection of the Prussia Museum. The material is used as a basis for studying finds of different categories from the Baltic region. The data from the museum collections and archives are provided. Items previously known from illustrations made at the end of XIX century – early XX century are published for the first time. The author suggests typological and chronological characteristics of the items and analyzes their distribution across the region.

Vokiečių (saksų) dailininkas, tapybos restauratorius, menotyrininkas, pedagogas, bibliotekininkas, muziejininkas, literatas, istorikas, archeologas, kraštotyrininkas, keliautojas Julijus Dioringas (Julius Friedrich Döring) gimė 1818 m. rugpjūčio 19 (31) d. siuvėjo šeimoje Dresdene (Saksonija, Vokietija), nuo 1830 m. studijavo dailę Dresdeno dailės akademijoje, 1845 m. persikėlė gyventi ir dirbti į Kuršo gubernijos centrą Mintaują (dabar – Jelgava, Latvija), kur iki savo gyvenimo pabaigos aktyviai dalyvavo miesto visuomeniniame ir kultūriniame gyvenime. Jis buvo piešimo ir kaligrafijos mokytojas Mintaujos gimnazijoje (1859–1890), kitose mokymo įstaigose (1859–1860), dirbo Kuršo literatūros ir dailės draugijoje (narys nuo 1857 m., bibliotekininko padėjėjas 1859 m., bibliotekininkas nuo 1860 m., raštininkas 1865–1893 m.), buvo Kuršo provincijos muziejaus narys (1865–1898), ėjo raštininko, bibliotekininko (1865–1893) pareigas, nuo 1856 m. priklausė Mintaujos muzikos draugijai, Rygos dailės draugijos narys nuo jos įkūrimo 1871 m.

""Essays on the history of the Kaliningrad region cover the most important aspects of the development of the former East Prussia in 1945-1956: The effects of the war, demographic processes , the creation and characteristics of the local authorities , the policy of the Centre in relation to the new area, the economic problems, relation to the German historical and cultural heritage, Germans and Russian relations , the politics of memory and the formation of historical consciousness of the inhabitants of Kaliningrad, the ideological work and cultural policy. The title of the book reflects the fact that it is based on the documents from the secret funds of the central and local archives, which were opened for researchers in recent years.

Очерки по истории становления Калининградской области охватывают наиболее важные аспекты развития края в 1945—1956 гг.: последствия войны, демографические процессы, создание и особенности деятельности местных органов власти, политика Центра по отношению к новой области, экономические проблемы, отношение к немецкому историко-культурному наследию, взаимоотношения немцев и русских, формирование исторического сознания калининградцев, идеологическая работа и культурная политика. В названии книги отражен тот факт, что ее основу составили документы секретных фондов центральных и местных архивов, открытых для исследователей в последние годы.
""

St. Nicholas Church in Elbląg, next to St. Mary's Church, was one of the most important music centers of this city. As a result of the great fire of the church on April 26, 1777, the parish organ was also damaged. After many adventures related to the reconstruction of the great temple, the instrument worthy of this place was built only in the years 1819-1821 by the organ builder Christian Ephraim Ahrendt from Gdańsk. It was the last great monument to the organ building of the Gdansk school. Despite the financial difficulties of the Old Town parish, it was renovated and rebuilt during the 19th century. On the occasion of the construction of a new church tower in 1906-1907, the construction of new organs was also planned. The projects prepared by the Wittek organ company from Elbląg were not implemented also due to financial reasons. It was only in 1926 that Bruno Goebel's organ-building workshop from Königsberg built a new instrument with the Ahrendt'case, with 53 stops, distributed between three manual and one pedal sections. Until their destruction on February 2, 1945, they were the largest organs in the Diocese od Ermland.

Over the years 1945-1965, the Masurian Museum (today: Museum of Warmia and Masuria in Olsztyn) received transfers from assorted sources, comprising multiple artefacts from past Malbork collections. The researched suite of archaeological artefacts was found to include items from the. High Castle (part of Theodor Joseph Blell’s collection) as well as from the Municipal Museum. The purpose of this paper involved an attempt at determining the provenance, chronology, and cultural affiliation of individual artefacts. They have been arranged chronologically, in the text and catalogue alike. While the researched compilation introduces no major change to our knowledge of the past, its presentation and description seems significant, if only l hrough connecting Blell’s famous collection to artefacts previously unknown yet preserved. Furthermore, it affirms that hopes for the location and identification of remaining Malbork collection elements are not necessarily futile.

Am 9./10. April 1945 eroberte die Rote Armee Königsberg, die Hauptstadt Ostpreußens. Wo sich die deutschen Streitkräfte in der Provinz noch halten konnten, wurden sie bis Anfang Mai von den sowjetischen Truppen gezwungen, die Waffen zu strecken. Die letzten Kriegstage und die unmittelbare Nachkriegszeit stellten die verbliebene Zivilbevölkerung vor ungeheure, oft tödliche Herausforderungen, die von
Kriegsgewalt, Hunger, Krankheit und Zwangsarbeit gekennzeichnet
waren. Lange Zeit hat man fast ausschließlich die Rote Armee und die sowjetische Militärverwaltung dafür verantwortlich gemacht, dass so viele Menschen 1945/46 ihr Eigentum, ihre Gesundheit oder sogar ihr Leben verloren. Bastiaan Willems widerspricht dieser Einschätzung – und präsentiert der Wehrmacht die Rechnung für den Totalen Krieg,
den sie 1944/45 auf deutschem Boden führte.

Im Preußenland, dem Gebiet zwischen Weichsel und Memel, existierte vom 13. bis zum frühen 16. Jh. der Staat der Deutschordensritter. In der
Zeit der Ordensherrschaft entstand eine reiche Architekturlandschaft,
die vor allem durch ihre Burgen, eine Synthese aus Kloster und Befestigung, berühmt geworden ist. Daneben wurden fast 100 Städte gegründet, in denen rasch Kirchen, Stadtbefestigungen und Kommunalbauten aus Backstein heranwuchsen. Auch in den etwa 1000 neugegründeten Dörfern errichtete man zahlreiche Pfarrkirchen. Die Architektur im Ordensland zeigt ausgeprägte Merkmale einer eigenständigen Bautradition, die Gegenstand des Buches ist.
Der Verfasser, Professor für Kunstgeschichte an der Universität in Danzig, hat in seiner Arbeit alle mittelalterlichen Burgen, Kirchen und Rathäuser der Region erfasst und den Architekturbestand unter verschiedenen Fragestellungen ausgewertet. Im analytischen Teil wird die preußische Architekturlandschaft auf empirischer Basis untersucht. Der Katalog enthält eine vollständige Dokumentation aller Bauten (425 Objekte) mit einem umfangreichen Abbildungsteil.

Рассмотрены практики коммеморации Кёнигсбергского университета, закрытого де-юре в 1945 г., в Калининградской области (Россия) и Германии во второй половине ХХ — начале XXI в. Сделан вывод о том, что с учетом опыта коммемораций в других университетах Европы есть основания отсчитывать историю Балтийского федерального университета им. И. Канта с момента учреждения Альбертины (1544 г.).

Kompendium zamków krzyżackich i biskupich Wydawnictwo ARTES Niniejszy tom ma na celu wprowadzenie w fascynującą historię architektury zamków w państwie zakonu krzyżackiego w Prusach, może być również przydatny jako przewodnik w podróży. Główny akcent spoczywa na czasach średniowiecza. W komentarzach i opisach przywołane zostały najistotniejsze informacje historyczne oraz dotyczące dziejów budowlanych poszcze-gólnych zamków. Autor: Studiował historię sztuki, ludoznawstwo niemieckie, slawistykę i nauki polityczne na Uniwer-sytecie Jana Gutenberga w Moguncji. W 1993 r. obronił pracę doktorską na temat późnośred-niowiecznych wież mieszkalnych w Nadrenii i nad Mozelą i pracował następnie jako wolny his-toryk sztuki i badacz architektury. W 1995 r. został powołany, jako profesor nadzwyczajny w Olsztynie. Habilitował się w 2005 r. w Greifswaldzie, na podstawie pracy o średniowiecznej ar-chitekturze w pruskich biskupstwach (chełmińskim, pomezańskim, warmińskim, sambijskim). Od 2005 r. zatrudniony, jako profesor nadzwyczajny, w Instytucie Historii Sztuki Uniwersytetu Gdańskiego. Ostatnio kieruje projektem badawczym dotyczącym Pałacu Wielkiego Mistrza na zamku malborskim, na Politechnice (TU) w Berlinie, specjalność: historia architektury i urbanistyki. Od wielu lat autor zajmuje się naukowo architekturą średniowieczną pobrzeża Bałtyku – przede wszystkim w dawnym państwie zakonnym i w krajach bałtyckich – i należy do najlepszych znawców tego regionu.

The unpublished Master thesis of the year 2003 focusses on the cemetery of Groß Ottenhagen/Berezovka in former East Prussia (today Kaliningrad, Russia). This graveyard of the Roman Iron Age (Phase B2 and B2/C1-C1a) and the Migration Period (Phase E) was first investigated in the 1920s. Although, with few exceptions, the finds are thought to have disappeared with the rest of the Königsberg Prussia-Collection, the excavation documents were preserved in the estate of excavator Herbert Jankuhn and could be analysed, taking into account the modern state of research (up to the year 2003). The thesis presents all available materials (fotos, drawings of finds and features, descriptions of graves and finds, etc.) from the archives in a catalogue. Especially noteworthy is the successful, complete reconstruction of a general plan in very exact detail. On this basis, the finds and features are anaylsed. In 2003 and 2004 the cemetery was newly excavated by K. Skvorzov and T. Ibsen. But these results are not included into the master thesis, which was the basis for the modern investigations.

Der vorliegende Band will in die faszinierende Geschichte der Burgenarchitektur im Preußenland einführen und ist auch als Reisehandbuch bestens geeignet. Den Schwerpunkt der Darstellung bildet die Zeit des Mittelalters. Die Erläuterungen und Beschreibungen konzentrieren sich auf die wesentlichen historischen und baugeschichtlichen Informationen. Zum Autor: Prof. Dr. Christofer Herrmann studierte Kunstgeschichte, deutsche Volkskunde, Slawistik und Politikwissenschaft an der Johannes-Gutenberg-Universität in Mainz. Er promovierte 1993 mit einer Arbeit über spätmittelalterliche Wohntürme im Rhein-Mosel-Gebiet und arbeitete danach als freiberuflicher Kunsthistoriker und Bauforscher. 1995 erhielt er einen Ruf als außerordent-licher Professor an die Universität in Allenstein/Olsztyn (Polen). Er habilitierte sich 2005 in Greifswald mit einer Arbeit über die mittelalterliche Architektur in den preußischen Bistümern (Kulm, Pomesanien, Ermland, Samland). Seit 2005 ist er als außerordentlicher Professor am Institut für Kunstgeschichte der Universität Danzig/Gdańsk tätig. Zurzeit leitet er ein Forschungsprojekt zum Hochmeisterpalast auf der Marienburg an der TU Berlin, Fachgebiet Bau-und Stadtbau-geschichte. Seit vielen Jahren beschäftigt sich der Autor intensiv mit der Architektur des Mittel-alters im Ostseeraum – insbesondere im Preußenland und im Baltikum – und zählt zu den besten Kennern dieser Region.

Die 2019 erschienene Publikation zum Gräberfeld von Linkuhnen ist aus einem DFG-Projekt zu den mittelalterlichen Funden der Königsberger Prussia-Sammlung am Museum für Vor- und Frühgeschichte Berlin entstanden. Ausgangspunkt für die gemeinsam mit dem 2015 verstorbenen Kollegen Norbert Goßler verfasste Arbeit war der in Berlin erhaltene Objektbestand aus dem legendären Gräberfeld von Linkuhnen in Ostpreußen. Dieses Gräberfeld an der Memel stand vor dem Zweiten Weltkrieg im besonderen Fokus der deutschen und litauischen Öffentlichkeit und wurde Ende der 1920er Jahre ähnlich intensiv diskutiert, wie die anderen wikingerzeitlichen Fundorte im Ostseeraum: Haithabu, Wiskiauten und Wollin. Während diese auf eine lange und ergebnisreiche Ausgrabungsgeschichte zurückblicken können, galten die Fundobjekte und die Grabungsdokumentation aus Linkuhnen nach dem Zweiten Weltkrieg als verschollen und für die wissenschaftliche Forschung verloren. Erst durch die Rekonstruktion der erhaltenen Funde und Archivalien gelang es, die alten Bestände wieder zu erschließen, neu zuzuordnen und die Funde und Befunde erstmals umfassend vorzulegen.
In den Jahren 1928 bis 1939 wurden in Linkuhnen von den Ausgräbern Carl Engel, Herbert Jankuhn und Fritz Jaensch fast 500 Brand- und Körpergräber ausgegraben, die eine kontinuierliche Belegung über einen Zeitraum von 1000 Jahren von der frühen Römischen Kaiserzeit bis zur Wikingerzeit ausweisen. Die Besonderheit des Gräberfeldes liegt darin, dass sich diese lange Belegungszeit in einer einzigartigen Vertikalstratigraphie widerspiegelt, die Carl Engel »Stockwerke« nannte: Zuunterst fanden sich die Körpergräber der frühen Völkerwanderungszeit, darüber im mittleren »Stockwerk« die Brandgräber der späten Völkerwanderungszeit und im obersten »Stockwerk« die Brandgräber der Wikingerzeit. Diese stratigraphischen Beobachtungen und die zeitliche Tiefe des archäologischen Typenspektrums machen Linkuhnen zum chronologischen Referenzfundplatz für die frühgeschichtliche Chronologie im Westbaltikum.
Die Auswertung der archäologischen Befunde und die Untersuchungen zur Beigabenausstattung werfen ein besonderes Licht auf die Kulturkontakte zwischen Skandinaviern und den einheimischen Balten an der Memelmündung. Studien zu ausgewählten Fundgruppen ermöglichen nun erstmals einen aktuellen Ansatz zur Neubewertung der Belegungschronologie. Über 90 Jahre nach der Entdeckung lassen sich die Ausgrabungsergebnisse und die archäologischen Interpretationen des Fundplatzes Linkuhnen nun auf Grundlage einer breiten Materialbasis diskutieren. Linkuhnen steht neben Haithabu und Wiskiauten für eine eigenständige historische Entwicklung, die sowohl in den regionalen westbaltischen Kulturraum als auch in die internationalen skandinavischen Netzwerke eingebundenen ist.

Mortąg (former Mortung), is presently a village situated in the county of Sztum (Pomeranian Voivodeship) mentioned in sources for the first time in 1312. In the 14th century the seat of the Teutonic Procurator (Pfleger/provisor) and later of the Master of Fishery (Fischmeister) is connected with Mortag. Teutonic officials are confirmed in Mortąg until 1455. There was also a manor farm (folwark) adjacent to the officials’ manor in Mortag; the villages of Stary Dzierzgoń (Alt Christburg), Monasterzysko (Munsterberg) and the estate and manor of Matule (Mothalen) were also subject to the procurators and masters of fishery. In this article the authors, on the basis of the preserved sources, indicate the potential location of the Teutonic Knights’ buildings connected with the manor and/or folwark functioning here

Война, со всеми ее победами и поражениями, героизмом и трагедиями, – неотъемлемая часть прошлого нашей страны, и еще многие аспекты требуют вдумчивого изучения. Эта книга - сборник статей по итогам I и II Всероссийских военно-исторических форумов "Георгиевские чтения", организованных Российским военно-историческим обществом в 2019 и 2020 гг. Разноплановый характер предлагаемых читателю статей ярким образом свидетельствуют, что военная история не может быть сведена исключительно к боевым действиям. Судьбы военачальников и особенности их психологии, практики награждения ключевой боевой наградой императорской России – Военным орденом Святого Георгия, развитие стратегической мысли и форм подготовки офицеров, анализ опыта обеих мировых войн, влияние войн на развитие местных сообществ, положение армии в эпоху русской революции, формирование героических мифов, тяжелый труд в тылу в условиях "тотальной войны", политические репрессии в войсках – все эти и другие немаловажные вопросы рассматриваются в настоящем издании ведущими российскими военными историками.
Подробнее: https://www.labirint.ru/books/803101/